Снежным майским утром ни с того ни с сего вспомнил об одном детском потрясении. О поэме Багрицкого "Февраль", прочитанной в 12-летнем возрасте, на 60-м году советской власти. С тех пор я этого произведения в глаза не видел. И вот - двадцать с лишним лет спустя что-то такое замерцало и проявилось.

Накануне мой товарищ рассуждал об открытии дачного сезона, о том что он семью скоро вывозит. А у меня тоже все это есть - дача, дочка... И тут - снег. В поэме же Багрицкого- вроде бы, в начале - живописуется неласковый - хотя и одесский - февраль. Память сохранила лишь одну пейзажную строчку: "Дачи заколочены". Выходит, что не вдруг вспомнился "Февраль" - а очень даже с того и с сего...

Поэма Багрицкого написана эффектным белым стихом. Не случайно юные Рейн-Бродский-Найман во время совместных прогулок по Ленинграду в конце пятидесятых зачитывали друг другу наизусть куски из "Февраля".

А я наизусть не помню почти ничего. Сюжет поэмы сквозь зыбкую толщу прожитых лет видится мне таким. Лирический герой - юноша из бедной (еврейской ?) семьи - без памяти влюбляется в девушку, к которой не смеет даже подойти - из-за сильнейшего социального (и национального ?) неравенства. Но вот - революция. Юноша идет работать в ЧК. Во главе опергруппы его посылают разобраться с каким-то вроде бы белогвардейским притоном. Приходят они, а там - все чинно: гостиная, сидят старорежимные люди, пьют чай "под бюстиком Толстого". Но обнаружились и другие комнаты, где на постелях копошились голые тела, где пахло "человечьим семенем" и еще чем-то не менее гадким: чекисты накрыли подпольный публичный дом. Среди выявленных проституток юноша встречает сами понимаете кого. Реакция героя поэмы такова: он решительно отпускает свою команду: "Идите. Я останусь с девушкой." Намерения его недвусмысленны. Обращаясь не столько к своей поруганной возлюбленной, сколько к самому себе, он изрекает: "Может быть, мое ночное семя Оплодотворит твою пустыню".

На самом деле, душевная трещина сомнения, непонимания и - пожалуй - смятения шла еще глубже. Напомню, что в конце 70-х очень любили всевозможные переносные смыслы; каждый интеллигентский ребенок знал назубок, что, скажем, в фильме "Андрей Рублев" дурочка - это Россия, татарский князь - это татарское иго, а иконы - это Вечная Красота. Так что, я с ходу определил, что проститутка - это Старая Россия, юноша-чекист - Новый Строй и может быть, его ночное семя... Символика казалась ясной и безупречной, но сам сюжет отдавал неправдоподобием, была в нем какая-то неуклюжая недосказанность. И при этом стихи - настоящие, достоверные. Искренние, как любили тогда говорить. Невдомек было мне, что Багрицкий честно и вдохновенно воплотил в стихах свои личные комплексы и от этого - вся сила поэмы... Разными психоаналитическими премудростями я начал интересоваться несколько позже. А тогда, на 60-м году советской власти, у меня просто включился механизм вытеснения и я забыл про "Февраль".

И вот с тех самых пор до упоминавшегося снежного майского утра я ни разу не вспомнил... впрочем, вру. Был один случай. Позволю себе небольшую вставную новеллу.

Есть у меня друг, еще с 5-го класса. По натуре - мнимый лидер. Любит всякие атрибуты власти. На НВП был командиром класса, имел специальную нашивку на форме, перед началом урока "Равняйсь! Смирно!" орал и радовался ужасно. А сам не способен никого ни к чему принудить, вообще - мухи не обидит. И вот, уже в институте, его - наивного и невинного первокурсника назначили командиром какого-то оперотряда. Он, понятное дело, гордился. Был праздник(уж не двадцать ли третье февраля?) И его с группой подчиненных первокурсников отправили на дежурство в общагу - чтобы, значит, пресекали все, что не положено. Ходят они комнатам, а везде - по случаю праздника выпивают и юношей с красными повязками встречают словами "О, ребят, давайте с нами, по рюмочке". Ну, они подсаживаются, "пресекают" и идут дальше. В какой-то очередной комнате обнаруживается девушка - слегка нетрезвая, в данную минуту - одинокая, но вообще - определенным образом настроенная... После непродолжительной беседы хозяйки комнаты с передовыми частями отряда, мой друг произнес буквально следующее: "Идите. Я останусь с девушкой". Собственно, тут Багрицкий кончается. Начинается Аксенов. Местный хулиган Абрамишвили. Ожог. Чуть ли не со слезами на глазах друг рассказывал потом: "Представляешь, я уже раздеваться начал и тут ворвались эти...". Под этими подразумевался некий заградотряд, состоявший сплошь из проверенных, матерых старшекурсников, которые уже много чего пресекли в своей жизни. В итоге, серьезных неприятностей у моего друга не было, но, сами понимаете, осталась неуклюжая недосказанность...

После "Февраля" я не припомню сколько-нибудь серьезных читательских потрясений. Восторг - испытывал. Восхищением - переполнялся. Опять же - катарсис... А потрясений нет, не было. Хотя интриговало многое. Взять хотя бы советскую "постбагрицкую" поэзию: Борис Корнилов. Поэма "Моя Африка". Художник-красноармеец на фронтах гражданской войны все время слышит о негре-богатыре, побивающем беляков сотнями. Но никак не может его встретить... Похоже на "Приближение к Альмутасиму". Но в финале поэмы художник узнает, что негр геройски погиб и свидетель развязки, "красноармеец маленький и юркий", восклицает "... пожалуйста запомните навек, Что родом он, конечно, из арапов, Но абсолютно русский человек..."

Майское утро. Снег закончился. Пора бы и на службу. В прихожей мой взгляд падает на глянцевую обложку журнала, издаваемого гигантом сотовой связи. Там - фотография темнокожей ведущей ночного ток-шоу "Про это" в пикантном сарафане. И подпись - Елена Ханга: "Я простая русская баба".

Собственно, этот журнал я взял у того самого товарища, который готовился к открытию дачного сезона и посему обзавелся сотовым телефоном. А то случись что - как они там, без связи...

И я думал - может и мне тоже?.. Но по здравом размышлении решил: баловство. У меня от дачи до телефона-автомата несколько сот метров. И вообще, местность обжитая. Большинство людей живет там круглый год. И на зиму никто никогда ничего не заколачивает.

Относительно потрясения - пока что я испытал одно из самых сильных в жизни, послушав Лену Фролову, которая сейчас в Израиле, но через 4 дня* возвращается в Москву. По-моему, она гений. Без преувеличений. Обязательно сходи на ее концерт. Я даже рассказывать ничего не буду. Сходи и все.

В советское время нашей тревожной молодости мы телевизор не смотрели.

Тому было несколько причин, из которых перечислю две - первая культурная: противно было; вторая техническая: в нашей общаге телевизоры водились только у каких-то отпетых хороших девочек, из тех, что в халатиках выскакивали ночью в коридор и нам не давали петь.

Зачеты у них были, понимаешь ли.

Однако, как-то вдруг в четыреста какой-то комнате завелся телевизор. Я даже не припомню, как это вышло, наверное, там сперва хорошие девочки жили, а потом уж завелись нормальные, и хорошие бежали в ужасе, оставив халатики и телевизор.

А мы пришли и давай петь.

Так или иначе, а этот телевизор мы уже иногда глядели.

(Нет, соврал, в четыреста другой комнате тоже был однажды телевизор, мы по нему с Беспрозванным смотрели поэтический праздник в честь сколькотолетия Победы, закусывали, помню, водку стихами Дудина. Но это какой-то эпизодический телевизор был. И водка не пошла.)

Итак, мы этот телевизор иногда глядели, но редко. А в тот вечер и вовсе глядеть не собирались, потому что надо было с Толиком В. ехать к его квартирному хозяину. Я в упор не помню, почему я должен был сопутствовать, но так по всему выходило. Толик был не в лучшей тогда форме, так что его вообще не стоило без присмотра оставлять.

И вот, когда мы уже собирались совсем уйти на улицу (там шли на пару снег с дождем) и допивали свой чай, вдруг кто-то включил телевизор. В телевизоре возникла известная женщина-критик К., которая договаривала монолог о том фильме, что должен был начаться. Монолог мы пропустили мимо ушей и начало фильма, с титрами, тоже пропустили, кажется. Во всяком случае, оно в памяти не отложилось тогда. Зато дальше произошло что-то совершенно магическое, кажется, ни до ни после такого со мной не бывало, чтоб текст сразу уносил. То есть, вдруг как-то с первого кадра общежитское пространство свернулось, а крошечный экран этого самого дышащего на ладан сине-голубого телевизора, наоборот, развернулся.

Фильм был французский, старый. Герои были актеры. У них все было как на самом деле - разговоры полуритмической прозой, коварство и любовь. Первую серию мы посмотрели и все-таки отправились на улицу. Было уже темно. Второй серии я так и не видел. И о первой ничего вразумительнее сказанного вспомнить не могу.

Соврал бы даже, что так и не знаю названия фильма, но не стану. Справлялся потом в программе, не поленился.

Тут занятно, что воспоминание осталось не о тексте, а исключительно об интенсивности его восприятия. Как будто из темноты вышел под свет прожектора и тут же - назад в темноту. Только ослепление и вспомнишь.

...поделюсь, отвечая на твою просьбу, первоисточниками двух своих читательских ощущений (слово "потрясение" слишком уж попахивает юношеским максимализмом или фальшивой журналистской сенсацией).

1. Граффити на стене на чешском языке: "Svet se posral" ("Мир обосрался").

2. В Польше уже лет 7-8 существует еженедельник "Nie", т.е. "Нет". Издание носит характер бульварный (6-8 сложенных страниц формата В-2, цветное, печать качественная, на тонкой бумаге), однако на первых двух страницах публикуются "жареные" факты из сегодняшней жизни Польши и мира. В течение последних лет объекты публикаций этого издания (а это и президенты, и прочие власть и злато предержащие не раз обращались в суд с требованием возмещения морального и других ущербов, однако ни разу (!) ничего не добились.

Предметом же моего неравнодушия был, публикуемый около года тому назад еженедельно рейтинг польских публичных домов. Корреспонденты издания объезжали бордели, пользовались услугами их тружениц, описывали уровень и отличительные особенности обслуживания и выставляли общую оценку в виде количества от 1 до 5 изображаемых рядом с названием заведения мужских половых органов.

Т.е. последняя фраза в оценке борделя часто была приблизительно такой: "Не больше, чем три хуя, и то лишь за неподражаемые звуки, издаваемые при оргазме толстушкой Вандой".