Как "игра в бисер" у Германа Гессе была исключительной привилегией особой, строго замкнутой в самой себе касты, интеллектуальной аристократии, так, в своеобразном преломлении подобной обособленности, верлибр в России весь XX век (по разным, часто не литературным даже, причинам) оставался неким маргинальным жанром русской поэзии. Авторов, избравших для стихосложения форму верлибра, можно было сравнить с перешедшими на китайскую грамоту и перечесть на пальцах одной руки. Причем каждый "подсчитанный" палец заранее был как бы украшен бриллиантом. либо геральдической печаткой. К примеру, место Владимира Бурича в поэзии, как место магистра "игры в бисер", никто не мог занять - потому что он был один. Ему одному позволялась "высоколобость" странного жанра. И даже гонимость, официальная непризнанность, придавали этому жанру(несмотря на всю его камерность) раскольнические черты непокорности и обещания какой-то недосягаемой истины. А непонятная глубокомысленность (или игра в оную) бесцеремонно отсекала от нее простаков и пугала потрясением государственных основ идеологов, нутром чуявших в верлибре не только свободу от рифм и внешнего ритма, но и далеко уводящую ассоциативную свободу мышления.

Надо сказать, что и внутри жанра скрывались свои конфликты. Строгая иерархия соблюдалась вдали от посторонних тщательно и неукоснительно. Поодаль от блестящего мастера В. Бурича располагались Вячеслав Куприянов, где-то рядом был Арос Мете, а далее - пустыня. Как ни странно, пустыня. радующая глаз избранных жрецов верлибра.

Во-вторых, в отличие от своих предшественников. в большинстве своем пришедших в верлибр из переводов европейской поэзии, преимущественно существующей в форме свободного стиха, К. Джангиров сразу заявил о себе как о своеобразном авторе верлибров. Естественно, что без опыта европейской поэзии ни один поэт, пишущий русские верлибры. не может обойтись сегодня. Опыта в значительной мере количественного и отрицательного, чем качественного и положительного. Так как массовая игра в интеллектуализм, "в бисер" . в герметизм все же девальвирует идею аристократизма духа, сводя ее к ремесленному формотворчеству, лишая живой крови и, соответственно, поклонения литературных гурманов. Не случайно число читателей поэзии на Западе в последние десятилетия фактически сведено к нулю. Все-таки, Преверов. Борхесов, Кокто, Дикинсон. Оденов не столь уж много а современном литературном западном мире. К. Джангиров прекрасно понимает эту опасность. Оптимистичность его упования именно на русский верлибр, являющийся, безусловно, ветвью, пусть и не самой могучей, от ствола классической русской литературы с ее философскими и нравственными исканиями, с ее исповедальностью, которую при всем желании трудно формализовать, конструировать по формальным законам. В каком-то смысле он верит в молодость жанра, если не принимать во внимание написанные свободным ритмизованным стихом и "Слов законе и благодати" (11 век) митрополита Иллариона и само "Слово о полку Игореве", и стихи, собранные Киршей Даниловым. Относительная молодость, если говорить о прерванной традиции, когда создается новый опыт такого стихосложения. А для Карена Джангирова, уроженца Арцаха, что в Нагорном Карабахе, есть еще и генетический и исторический опыт древней армянской культуры, гениальными "скорбными песнопениями" Григория Нарекаци, не знавшими рифм и пережившим лее десяти веков.

И это третье и, быть может, самое главное отличие К. Джангирова от литературных собратьев европейски современный человек (он и живет уже несколько лет в Норвегии), он человек двух больших культур - русской и армянской. Но, несомненно, родина его духа, его трагического мировосприятия - в Армении, на земле его предков, в той череде трагедий, которые пережил армянский за много веков. И когда он пишет в одном и: верлибров:

Армения!
Из какого металла
 этот тяжкий крест. 
веками сгибавший к земле 
твой стебель?!-

Тяжело
каждое утро просыпаясь растением,
учиться заново жить -
заново быть человеком, заново
уравновешивать космос
своим лицом.

Ничего не поделаешь, специфика жанра верлибра такова, что авторство в нем не всегда узнаваемо - каждое стихотворение, словно маленькое море, в которое впадает множество ассоциативных рек. Но стихи Карена Джангирова одно из драгоценных исключений из этого правила. Как созвездие Весов или Стрельцов внимательный взгляд отыщет среди миллиардов звезд на ночном небе, так и его строки по какому-то неуловимому изгибу крыла или оставляемому светлому следу в душе - узнаются, запоминаются притягивают взгляд вновь и вновь, заставляя вновь и вновь задумываться, что это за планета или звезда мерцает в бесконечном черном космосе? Именно "мерцает", не ослепляет и не обжигает. Это качество - благородства, мудрости и дистанции человека, знающего цену одиночеству, собственному и чужому. Часто его стихи похожи на притчи.

Странно!
Ушли годы.
А жизнь осталась.

Ушла 
А следом 
замерло время.
Я встал и завел
часы...