- сурово сказал  немец,  -  мне  было  сделано  какое-то
гнусное предложение, а я на это предложение отвечал, что торгую только своей
саблей, но никак не честью. Наемный солдат должен давать понимать всем,  что
соблюдает свои обязательства... как  это  по-вашему  говорится...  нерушимо.
Другое дело, когда кончилась война. Тогда солдат может наняться другому.
     - Верно, друг, верно! - ответил Саксон.  -  Эти  паршивые  итальянцы  и
швейцарцы совершенно опозорили наше ремесло. Это такой народ, который  готов
идти всюду и изменять хоть каждый день, только бы денег  побольше  получить.
Поэтому мы должны быть особенно щепетильными в вопросах  чести...  А  теперь
поговорим о другом. Вы  прежде,  Бюйзе,  умели  очень  сердечно  жать  своим
знакомым руки. Ни один человек в Палатинате не мог сравняться с вами в  этом
искусстве. Вот позвольте вам  представить:  это  мой  капитан  Михей  Кларк,
Покажите ему свое прусское добродушие.
     При этих словах Саксона пруссак улыбнулся, оскалил свои  белые  зубы  и
протянул мне огромную, загорелую руку. Но как только моя  рука  очутилась  в
его руке, он стиснул ее изо всей силы и начал ее жать. Жал он  мне  руку  до
тех пор, пока из-под ногтей не брызнула кровь.  Рука  эта  стала  влажной  и
бессильной.
     На лице моем отразилось, по всей вероятности,  страдание  и  изумление.
Немец, добродушно хохоча, воскликнул:
     - Мой Бог! Это суровая  прусская  шутка,  которую  желудок  английского
юноши не может переварить.
     - Вы правы,  сэр,  -  ответил  я,  -  я  впервые  познакомился  с  этой
интересной забавой, и мне хотелось  бы  попрактиковаться  в  ней  под  вашим
просвещенным руководством.
     - Как, вы хотите еще? Но я думаю, что вы не успели  еще  опомниться  от
первого рукопожатия. Ну извольте, раз вы просите, я отказать вам не могу.  Я
боюсь только повредить вам руку.  Вы  после  этого  не  в  состоянии  будете
держать саблю.
     И, произнеся эти слова, пруссак протянул мне руку. Я плотно зажал ее  в
своей и, подняв повыше локоть, стал ее  сжимать  изо  всех  сил.  Я  заметил
прием, который немец пускал в ход. Он брал верх тем, что сразу  сжимал  руку
противника изо всей силы и тем самым лишал его способности сопротивляться. Я
и поспешил помешать ему в этом. Минуту мы оба стояли неподвижные, глядя друг
другу в глаза, а затем я увидал, что на лбу у Бюйзе показались  капли  пота.
Тогда я понял, что он побежден. Пожатие его стало  быстро  слабеть,  а  рука
стала мокрой и бессильной. Я продолжал пожимать. Немец тихим, угрюмым  тоном
попросил меня отпустить его.
     - Черт и ведьмы! - воскликнул  он,  обтирая  кровь,  сочившуюся  из-под
ногтей. - Это все равно что в капкан руку сунуть. Вы первый человек, смогший
обменяться честным рукопожатием с Антоном Бюйзе.
     Саксон, которого неудача немца привела  в  веселое  расположение  духа,
произнес, трясясь от смеха:
     - Видите, у нас в Англии пиво  варить  умеют  не  хуже,  чем  у  вас  в
Бранденбурге. А что касается этого  молодого  человека,  то  я  собственными
глазами видел, как он схватил французского сержанта и швырнул его в  телегу.
Сержант был великан, а между тем полетел он словно перышко.
     - Да, он силен, - проворчал Бюйзе, растирая  поврежденную  руку,  -  он
силен, как старый Гец Железная Рука. Но одной  силы  еще  мало,  чтобы  быть
истым воином. Важна не сила удара, а способ, которым он  наносится.  В  этом
вся суть. По виду, например, ваш меч, молодой человек, тяжелее моего, но  вы
не нанесете такого удара, как я. Что вы  скажете?  Я  вам  теперь  предлагаю
настоящую, серьезную забаву. А рукопожатие и тому  подобное  -  это  детская
игра.
     - Мой капитан - скромный молодой человек, но я готов  держать  за  него
пари, - сказал Саксон.
     - А что вы ставите? - прошипел уже совсем сердито германец.
     - Вино в таком количестве, сколько вам  нужно,  чтобы  выпить  за  один
присест.
     - О, это немало, - ответил Бюйзе, - лучше уговоримся на двух  галлонах.
Ладно, что ли? Согласны?
     - Я сделаю все, что смогу, - ответил я, - впрочем, у меня мало  надежды
одержать верх. Вы старый и опытный воин.
     - К черту ваши любезности! - воскликнул сердито Бюйзе. - Вы и руку  мою
сгребли с приятными разговорами. К делу.  Видите  ли,  вот  вам  моя  старая
каска; она из испанской стали. На ней уже есть два  следа  от  моих  ударов.
Третий ей не повредит. Я поставлю ее вот сюда, на эту деревянную  табуретку.
Это достаточно высоко, и нанести удары можно с удобством. А  теперь,  юнкер,
бейте по этой каске, мы увидим, насколько глубокий след вы на ней оставите.
     - Бейте первым, сэр, ибо вызов был ваш, - ответил я.
     -  Извольте  радоваться,  -  проговорил  пруссак,  -  для  того,  чтобы
восстановить свою солдатскую честь, я должен портить собственную  каску.  Ну
да ладно, эта каска уже видала хорошие удары.
     И, обнажив меч, пруссак попросил отойти любопытных, которые  .собрались
около нас, а затем, со страшной силой взмахнул оружием над головой,  опустил
его на гладкую сталь каски. Каска взлетела на воздух, а потом покатилась  со
звоном по полу. На стали виднелась длинная, глубокая полоса от удара.
     - Хорошо сделано! Прекрасный  удар!  Это  непроницаемая  сталь,  трижды
прокаленная, - заметил один придворный, беря каску в руки и разглядывая  ее;
затем он снова положил ее на табуретку.
     - Непроницаемой стали нет на свете,  -  ответил  я,  -  я  собственными
глазами видел, как отец пробовал непроницаемую сталь вот этим самым мечом.
     И, обнажив старый меч, насчитывавший уже пятьдесят лет жизни, я сказал,
обращаясь к Бюйзе:
     - Отец наносил более тяжелые удары, чем вы,  сэр;  вы  пускаете  в  ход
только ручные мускулы, а сильный удар наносится всем телом.
     - Нам нужны не лекции,  а  пример,  -  насмешливо  ответил  пруссак,  -
позвольте нам поглядеть на ваш удар, а уроки  вашего  батюшки  оставьте  при
себе.
     - Но я ученик моего отца, и удар мой будет принадлежать ему, -  ответил
я и, размахнув мечом, изо всей  силы  ударил  им  по  каске  немца.  Добрый,
старый, республиканский клинок прорубил сталь,  рассек  пополам  скамейку  и
врезался на два дюйма в дубовый пол.
     - Это фокус только! - объяснил я зрителям. - Я  практиковался  на  этой
штуке дома по вечерам.
     - Ну, я не хотел бы, чтобы вы  сыграли  подобную  штуку  надо  мной,  -
произнес лорд Грей, между тем. как все присутствующие  выражали  мне  шумное
одобрение. - Жаль мне вас, молодой человек, вы опоздали  родиться  на  целые
двести лет. Если бы не был изобретен порох, сравнявший сильных  со  слабыми,
вы были бы великим героем.
     - Черт побери! - проворчал Бюйзе. - Ну, молодой сэр, моя слава кончена,
и я отдаю вам пальму  первенства.  Это  был  правильный,  благородный  удар.
Правда, он мне обошелся в два бочонка вина и я потерял добрую старую  каску,
но я не буду ворчать, так как удар этот был честный удар.  Саксон  показывал
нам, немцам, разные штуки на английский манер, но таких  жестоких  ударов  я
сроду не видывал.
     - Что же?!  -  воскликнул  Саксон,  довольный,  что  имеет  возможность
обратить на себя внимание начальства. - Хотя я и давно не практиковался,  но
глаз у меня до сих пор верный, а рука тверда. Что касается боя  на  палашах,
мечах, саблях и рапирах, я готов состязаться с кем  угодно,  за  исключением
моего брата Квартуса. Он фехтует не хуже меня, но так как  у  него  рука  на
полдюйма длиннее, то преимущество всегда на его стороне.
     - Я изучал фехтование у сеньора Констарини в Париже,  -  произнес  лорд
Грей, - а вы у кого учились, полковник?
     - Я, милорд, обучался этому искусству у учительницы,  которую  называют
сеньорой Нуждой, - ответил Саксон, - тридцать пять лет  я  живу  под  опекой
этой доброй дамы. Я должен защищать  свою  жизнь  клинком  стали.  Позвольте
показать вам маленький фокус, в котором главную роль играет верность  глаза.
Нужно бросить кольцо - вот хоть мое - вверх и поймать его на острие  рапиры.
На первый взгляд это кажется просто, но без практики тут ничего не сделаешь.
     - Вот так просто! - воскликнул Вэд. - кольцо вы носите на мизинце.  Оно
маленькое и узкое. Поймать его на острие рапиры можно только случайно, ну  а
ручаться за успех ни в коем случае нельзя.
     - А я готов поставить гинею, что поймаю  кольцо,  -  ответил  Саксон  и
подбросил крошечный золотой кружок вверх. Затем  он  поднял  рапиру.  Кольцо
соскользнуло по клинку и звякнуло о рукоять. Саксон снова  подбросил  его  к
потолку. На этот раз кольцо ударилось о резьбу и  изменило  направление,  но
Саксон сделал шаг вперед и снова поймал его. Сняв  кольцо  и  надев  его  на
палец, он произнес:
     - Конечно, здесь найдутся кавалеры, умеющие делать эту штуку.
     - Полагаю, полковник, что я смогу сделать то же, что и вы,  -  раздался
чей-то голос.
     Мы оглянулись и увидали Монмауза. Он вошел в залу, никем не замеченный,
и стоял позади, наблюдая за нашими упражнениями.
     Все мы сняли шляпы и поклонились в замешательстве.  Король,  видя  наше
смущение, шутливо сказал:
     - Пожалуйста, не смущайтесь, господа.  Вы  прекрасно  проводили  время.
Отчего в самом деле не воспользоваться досугом и  не  поиграть  шпагой?  Это
самое подходящее занятие для военных людей. Позвольте-ка  мне  вашу  рапиру,
полковник.
     И, взяв с пальца кольцо с крупным бриллиантом, король бросил его  вверх
и ловко проделал то же, что и Саксов. Затем он сказал:
     - Я практиковался в этом в Гааге, где у меня, по  правде  говоря,  было
чересчур много свободного времени для подобных пустяков. Но откуда здесь  на
полу щепки и куски стали?
     - Среди нас появился сын Эноха! - ответил Фергюсон, поворачивая ко  мне
свое красное и покрытое экземой лицо. - Этот юноша по силе равен Голиафу  из
Газы. У него прекрасное девическое лицо и крепость бегемота.
     - Да, это хороший удар! - произнес  король  Монмауз,  поднимая  обломок
скамейки. - Как зовут этого молодца?
     - Это капитан моего полка, ваше величество! - ответил Саксон.  -  Зовут
его Михей Кларк. Он родом из Гэмпшира.
     - О да, в этой части королевства водится хорошая английская  порода,  -
сказал Монмауз. - Но как это вы попали сюда, сэр? На этом совете должны были
присутствовать только мои приближенные и начальники полков. Если в мой совет
станут приходить все капитаны, нам придется заседать в саду, ибо не найдется
ни одной залы, способной вместить всех капитанов.
     - Я осмелился прийти  сюда,  ваше  величество,  по  совершенно  особому
случаю, - ответил  я,  -  на  дороге  сюда  я  получил  поручение  к  вашему
величеству. Мне поручено передать вот этот небольшой, но увесистый сверток в
собственные руки вашего величества. Ввиду этого я  счел  своей  обязанностью
исполнить это поручение, не теряя времени.
     - А что это такое? - спросил король.
     - Я не знаю.
     Доктор Фергюсон наклонился к королю  и  что-то  ему  прошептал.  Король
засмеялся и взял узелок.
     - Ну-ну! - воскликнул  он,  смеясь.  -  Времена  Борджиев  и  Медичисов
миновали,  доктор.  И  кроме  того,  этот  молодой  человек  не   похож   на
итальянского заговорщика. У него честные голубые  глаза  и  волосы  льняного
цвета. Это данное самой природой свидетельство должно успокоить вас, доктор.
Однако тут что-то тяжелое, на ощупь кусок  свинца.  Дайте  мне  ваш  кинжал,
полковник Гальнс.  Узел  зашит.  Ай-ай!  Это  кусок  золота,  и,  что  всего
удивительней, девственное золото. Возьмите  его,  Вэд,  пускай  оно  идет  в
военную казну. На этот маленький  кусочек  металла  можно  вооружить  десять
пиконосцев. А тут что такое? Письмо с  адресом  "Герцогу  Иакову  Монмаузу".
Гм-гм! Это письмо было написано прежде, чем мы  приняли  королевский  титул.
Ну, что же тут написано? "Сэр Иаков Клансинг  посылает  вам  свой  привет  и
свидетельствует свою преданность. Дай вам Бог  успеха.  Когда  вы  перейдете
Солсберийскую долину, вы получите еще сотню таких же слитков  золота".  Ого,
это храброе обещание, сэр Иаков, но лучше было бы, если бы вы  прислали  эти
слитки теперь. Видите, господа, к нам отовсюду идут пожертвования и обещания
поддержки.  Счастье  решительно  поворачивается  в  нашу  сторону.  Едва  ли
узурпатор удержит корону в своих руках. Все люди уйдут  от  него  к  нам.  Я
убежден в том, что не далее как через месяц мы с вами будем в  Вестминстере.
Я почту приятным долгом наградить всех вас по заслугам  за  то,  что  вы  не
оставляли своего законного государя в минуты несчастья и опасности.
     Когда  король  произнес  эти  слова,  в  толпе  придворных   послышался
почтительный говор. Они спешили выразить свою  благодарность.  Что  касается
немца, он дернул Саксона за рукав и шепнул:
     - Теперь у него жар, а вот погодите немного, скоро начнется и озноб.
     - Я думал, что в Таунтоне у меня будет никак не более тысячи человек, а
их оказалось тысячи четыре, - продолжал король, - мы надеялись на успех даже
тогда, когда высадились в Лайм-Коббе с восемьюдесятью приверженцами.  Теперь
же мы находимся в главном городе Сомерсета, и наша армия насчитывает  восемь
тысяч человек. Еще одно такое же дело, как при Аксминстере,  и  власть  дяди
распадется как карточный домик. Но прошу вас садиться за  стол,  господа,  и
будем обсуждать дела в должном порядке.
     - Но вместе с золотым слитком есть кусочек бумажки, и вы его не прочли,
государь, - произнес Вэд, подавая королю небольшой листок.
     - Эге, да это  поэзия.  Что-то  вроде  стихотворной  загадки.  Что  это
означает, господа? Слушайте:
     Час настает, с своей судьбой Борись, не  будь  самим  собой,  К  короне
ревностно стремись И злого Рейна берегись.
     - "Борись с своей судьбой"? "Не будь самим собой"? Что это за  чепуха?!
- воскликнул Монмауз.
     - Дозвольте доложить вашему величеству, - ответил  я,  -  что  человек,
пославший вам это письмо, занимается астрологией и  считает  себя  одаренным
даром предсказания.
     - Этот господин говорит правду, - подтвердил лорд  Грей.  -  Стихи  эти
имеют, по всем признакам, пророческий характер. Древние халдеи  и  египтяне,
прекрасно  умели  гадать  по  звездам,  но  в  современных   предсказателей,
признаюсь, я не очень-то верю. Эти предсказатели  разменялись  на  мелочи  и
предсказывают разную чепуху доверяющим им глупым бабам.
     Саксон не удержался, чтобы не процитировать свою любимую поэму:
      
     Луну и звезды вопрошал,
     Кто старые штаны украл.
      
     - Эге, да никак и наши полковники заразились рифмоплетской эпидемией? -
засмеялся король. - Нам придется, по примеру древнего  Альфреда,  вложить  в
ножны меч и взять в руки арфу. Я сделаюсь королем бардов и  трубадуров,  как
добрый король Прованса Рене... Однако, господа, если эти стихи  пророческие,
то они пророчествуют нам успех. Правда, здесь есть зловещий намек  на  Рейн.
но нам незачем идти на берега этой великой реки.
     - Тем хуже, - пробормотал едва слышно пруссак.
     - Таким образом, - продолжал Монмауз, - мы со спокойной совестью  можем
поблагодарить  сэра  Иакова  не  только  за  золото,  но   и   за   любезное
предсказание. Но  вот  и  почтенный  мэр  Таунтона.  Это  старший  из  наших
советников и самый молодой из наших рыцарей. Вас,  капитан  Кларк,  я  прошу
стать у дверей залы и не позволять никому входить сюда. Я надеюсь, что вы не
будете говорить ни с кем о том, что будет обсуждаться здесь.
     Я поклонился королю и занял место у двери. Советники  и  генералы  сели
вокруг дубового стола, который стоял посередине комнаты. Через  три  окна  с
западной стороны в комнату лился вечерний  свет.  С  луга  доносились  звуки
голосов, слабые, как жужжание насекомых. Это шумели солдаты, беседовавшие  в
палатках около дворца. Пока члены совета усаживались, Монмауз ходил  взад  и
вперед, нервный и беспокойный. Затем он повернулся и начал говорить:
     - Вы, конечно, знаете, господа, зачем я вас призвал.  Мне  нужно  знать
ваше мнение, надо решить, что нам делать дальше. Мы  прошли  уже  по  нашему
королевству сорок миль и повсюду встретили радушный прием, превзошедший  все
наши ожидания. За нашими знаменами следуют почти восемь  тысяч  человек,  да
стольких же пришлось отослать назад, потому что для них не  хватило  оружия.
Мы дважды уже встречались с врагом, и эти встречи  окончились  тем,  что  мы
вооружились мушкетами и пушками наших неприятелей. Одним словом, до сих  пор
наши дела шли блистательно. Надо закрепить одержанный нами успех, и вот  для
этого-то я вас созвал. Скажите мне ваше мнение,  выясните  ваши  взгляды  на
положение дел. Мне хотелось бы знать, что, по вашему  мнению,  нужно  делать
теперь? Между вами есть государственные  люди,  воины  и  святые  люди.  Эти
последние могут просвятить нас всех словом истины. Говорите безбоязненно,  я
должен знать все, что вы думаете.
     Стоя у двери, я ясно различал лица всех сидевших за столом людей. Здесь
были серьезные и  важные  пуритане  с  гладко  выбритыми  лицами,  загорелые
солдаты и придворные в напудренных париках. Особенно мое внимание  привлекли
цинготная физиономия Фергюсона, орлиный нос Децимуса, толстое лицо  пруссака
Бюйзе и аристократическая внешность лорда Йорка.
     - Если все молчат и не хотят  высказать  своего  мнения,  -  воскликнул
фанатик Фергюсон, - то я буду говорить, руководимый внутренним голосом.  Ибо
не работал разве я для сего святого дела? Не находился разве в пленении и не
претерпевал мучений от рук нечестивых, кои измождали тело мое, тогда как дух
рос и укреплялся? Меня жали и топтали, яко в  точиле,  и  посмеивались  надо
мной, и оплевывали меня.
     - Мы знаем о ваших заслугах и мучениях, которые вы перенесли, доктор, -
сказал король, - но теперь мы рассуждаем о том, что нам делать.
     - А разве не был слышан глас на востоке? - воскликнул Фергюсон.  -  Был
глас и плач великий слышен, плач о нарушенном ковенанте  и  о  человечестве,
погрязшем в грехах. Откуда был сей плач? Чей  был  сей  глас?  То  был  глас
Роберта  Фергюсона,  который  восстал  против  великих  земли  и  не   хотел
смириться.
     - Ах, доктор-доктор! - нетерпеливо воскликнул король. - Говорите о деле
или дайте говорить другим.
     - Я сейчас объясню все, ваше величество. Не слышали ли мы, что  Арджиль
разбит? А почему он был разбит? Потому, что не имел достаточно сильной  веры
в Промысел Божий. Он имел безумие отказаться от помощи чад света и  пошел  к
босоногим грешникам, которые исповедуют язычество и папизм. Если бы  Арджиль
шел по пути Господа, он теперь не сидел бы скованный в темнице  Эдинбурга  и
не дожидался бы смерти от рук палача. Почему  сей  муж  не  препоясал  чресл
своих и не пошел прямо вперед под знаменем света?  Вместо  сего  он  совался
туда и сюда и прятался наподобие двоедушного амалекитянина. Та же участь,  а
может быть, и худшая постигнет нас, если мы не  пойдем  прямо  вперед  и  не
водрузим наших знамен перед грешным городом Лондоном. Там мы должны свершить
дело Господа, отделить плевелы от пшеницы и предать их сожжению.
     - Значит, говоря кратко,  вы  советуете  нам  идти  вперед?  -  спросил
Монмауз.
     - Да, ваше  величество,  мы  должны  идти  вперед  и  готовиться  стать
сосудами благодати. Всеми же силами нам  надо  воздержаться  от  осквернения
евангельского дела. Ибо разве не оскверняют своего дела люди, носящие одежды
сатаны?
     Сказав это, Фергюсон злобно покосился на пестро  одетых  придворных,  а
затем продолжал:
     - Другие среди нас играют в карты,  поют  греховные  песни,  божатся  и
ругаются. Все это делается в армии и производит великий соблазн среди Божьих
людей.
     Пуритане, услышав эти слова Фергюсона,  подняли  одобрительный  шум,  а
придворные,  насмешливо  улыбаясь,  стали  переглядываться  друг  с  другом.
Монмауз прошелся раза два по комнате, а затем опять обратился к совету:
     - Вы, лорд Грей, солдат и опытный человек, - сказал он, -  каково  ваше
мнение? Стоять ли нам здесь или двигаться к Лондону?
     - По моему скромному суждению, движение на Лондон грозит нам гибелью, -
ответил Грей.
     Он говорил медленно, как все люди,  не  любящие  говорить,  не  обдумав
предварительно своих слов.
     - У Иакова Стюарта  хорошая  кавалерия,  а  у  нас  ее  совсем  нет,  -
продолжал он, - здесь  местность  сильно  пересеченная,  есть  кустарники  и
заросли,  и  мы  можем  держаться,  но  что  с  нами   случится   посередине
Солсберийской равнины?  Драгуны  окружат  нас,  и  мы  станем  стадом  овец,
окруженным волками. И кроме того, с каждым  новым  шагом  по  направлению  к
Лондону мы будем удаляться от нашей базы, от плодородной местности,  которая
может кормить войско. Враг же, приближаясь к Лондону, все будет усиливаться.
Я полагаю, что нам лучше стоять здесь и ждать нападения. В Лондон  мы  можем
пойти только в том случае, если там возникнет сильное движение в нашу пользу
или же если где-нибудь вспыхнет сильное восстание.
     - Вы рассуждаете хорошо и умно, лорд Грей, - ответил  король,  -  но  я
боюсь, что мы долго прождем этого  сильного  движения  в  нашу  пользу.  Нам
обещают многое, но исполнения этих обещаний я до сих пор не вижу. До сих пор
к нам не прибыл ни один член палаты общин. Из лордов тоже у нас, кроме Грея,
нет никого, но лорд Грей, подобно мне, был изгнанником. Ко мне не пришел  ни
один барон, ни один граф. Только один баронет поднял за меня оружие. Где  те
люди из Лондона, которых мне обещали прислать Данверс и Вильдман? Где добрые
ребята из Сити, которые, как меня увидят, только обо  мне  и  вздыхают?  Мне
говорили, что восстание охватит всю местность между Бервиком  и  Портлэндом,
и, однако, это оказалось ложью. Ни один человек, кроме этих добрых крестьян,
не двинулись с места. Меня обманули, обошли, поймали в мышеловку и ведут  на
гибель!
     И Монмауз снова зашагал по комнате, ломая руки и кусая губы. На  минуту
он впал в отчаяние. Я заметил, что Бюйзе улыбнулся и шепнул что-то  Саксону.
Наверное, он сказал, что у короля начался озноб.
     Наконец король преодолел волнение и произнес:
     - Скажите мне, полковник Бюйзе, согласны вы с мнением лорда Грея?
     - Спросите у Саксона, ваше величество, -  ответил  немец,  -  я  всегда
примечал, что на военных советах я всегда схожусь с его мнением.
     - В таком случае мы  обращаемся  к  вам,  полковник  Саксон,  -  сказал
Монмауз, - в совете имеется, как  выяснилось,  две  партии.  Одна  стоит  за
движение на Лондон, другая советует оставаться на  месте.  Голоса,  как  мне
кажется, разделились поровну. Ваш голос должен решить вопрос.
     Все взоры устремились на нашего начальника. Его воинственная  осанка  и
уважение, оказанное ему полковником Бюйзе, привели к тому, что Саксон  сразу
стал авторитетом. Саксон закрыл руками лицо и несколько секунд сидел  молча.
Наконец он заговорил:
     - Я выскажу свое мнение, ваше величество. Фивершам и  Черчилль  идут  к
Солсбери с тремя тысячами  пехоты.  Кроме  того,  у  них  имеется  восемьсот
человек Голубой гвардии и два или три драгунских  полка.  Стало  быть,  лорд
Грей прав, говоря, что нам придется принять сражение в Солсберийской долине.
Наша пехота вооружена кое-как и едва ли устоит  против  их  конницы.  Доктор
Фергюсон, конечно, прав, мудро говоря, что все возможно для Бога  и  что  мы
только пылинки в его руках, но Бог нам дал и разум для того, чтобы мы  могли
избирать лучшие пути, и если мы будем пренебрегать  этим  даром  Божием,  то
можем поплатиться за наше безумие.
     Фергюсон презрительно засмеялся и начал вслух читать молитву, но  очень
многие из пуритан одобрительно закивали  головами.  Рассуждение  Саксона  им
понравилось.
     - С другой стороны, государь, - продолжал Саксон, -  мне  кажется,  что
оставаться здесь совершенно невозможно. Если армия будет стоять  неподвижно,
не нанося ударов врагу,  все  друзья  вашего  величества  придут  в  уныние.
Крестьяне разбегутся, соскучившись по женам и детям. А вы сами  знаете,  как
заразительны подобные примеры. Удержать мы наших солдат можем, только дав им
дело, а то беда будет. Мне  приходилось  видеть,  как  очень  большие  армии
таяли, словно глыба снега на солнце. А когда  люди  разбегутся,  их  уже  не
соберешь. Чм не нужно давать свободного времени. Надо их  обучать,  надо  их
гонять с  места  на  место  и  всячески  упражнять  их.  Надо  работать  над
солдатами,  надо  преподавать  им.  Пусть  они  повинуются  Богу   и   своим
полковникам. На спокойных городских квартирах им делать нечего.  Они  должны
быть в походе. Наше дело не может считаться оконченным, пока мы не войдем  в
Лондон. Лондон - это конечная наша цель, но к нему ведут  многие  пути.  Вы,
государь, как я  слышал,  имеете  многих  друзей  в  Бристоле  и  в  средних
местностях. Если вы мне позволите дать совет, я посоветую двинуться именно в
этом направлении. С каждым днем наши силы будут  увеличиваться,  а  качество
войск будет улучшаться, и сверх всего прочего, армия будет себя  чувствовать
занятой делами. Если  мы  возьмем  Бристоль  -  я  слышал,  что  он  неважно
укреплен, - мы захватим тем самым власть на море и получим  прекрасную  базу
для дальнейших операций. Если дела будут идти как следует,  мы  двинемся  на
Лондон через Глочестер и Вор-честер. Прежде же всего, я  полагаю,  что  надо
назначить однодневный пост и общее моление. Будем  просить  Бога,  чтобы  Он
благословил наше дело.
     Речь Саксона, в которой были искусно скомбинированы светская мудрость и
религиозное рвение, заслужила одобрение всего совета. Особенно же понравился
совет Саксона королю Монмаузу. Он  мгновенно  развеселился.  Уныния  как  не
бывало.
     - Право, полковник, вы разъяснили решительно все, -  воскликнул  он,  -
если мы укрепимся на западе и посеем недовольство в других частях страны, то
дядя не будет в состоянии им сопротивляться. Если он захочет напасть на нас,
то ему придется стягивать войска отовсюду - с севера, востока и юга.  А  это
невозможно. Право, мы отлично можем добраться до Лондона через Бристоль.
     - Я тоже считаю совет полковника очень полезным, - произнес лорд  Грей,
- но мне хотелось бы спросить у полковника Саксона, на  каком  основании  он
утверждает, что к Солсбери двигаются Фивершам и Черчилль  с  тремя  тысячами
пехоты и несколькими полками конницы?
     - Я это узнал от одного офицера Голубой гвардии, с которым беседовал  в
Солсбери, - ответил Саксон, - он был со мной  откровенен,  потому  что  счел
меня служащим герцога Бофорта. Что же касается коннице;, то  один  ее  отряд
преследовал нас в Солсберийской долине при помощи ищеек. Другой отряд  напал
на нас в двадцати милях от  Таунтона  и  потерял  при  нападении  корнета  и
двадцать солдат.
     - Я слышал об этой стычке, -  заметил  король,  -  вы  сражались  очень
храбро.  Но  раз  эти  неприятельские  войска  находятся  в  таком   близком
расстоянии от нас, то, стало быть, у нас нет времени для  приготовлений,  на
необходимость которых указал полковник Саксон.
     - Их пехота раньше недели до нас не доберется, - ответил мэр,  -  а  за
это время мы успеем взять Бристоль.
     - Ну, об этом можно еще  спорить,  -  возразил  законник  Вэд.  -  Ваше
величество изволили сказать правду. То  обстоятельство,  что  лишь  немногие
дворяне и члены палаты общин  перешли  на  нашу  сторону,  сильно  повредило
нашему делу. Происходит  же  это  потому,  что  все  ждут  чего-то.  Пускай,
дескать, сперва мой сосед примкнет к восстанию, а за соседом и я пойду. Если
бы нам удалось переманить хотя бы двух дворян, остальные пошли бы  за  ними.
Но в этом-то и вопрос. Спрашивается, как нам привлечь какого-нибудь  герцога
к нашему делу?
     Монмауз уныло покачал головой и воскликнул:
     - В этом-то и вопрос!
     - А я думаю, что это можно сделать, - продолжал либеральный адвокат,  -
мы ограничиваемся тем, что рассылаем прокламации, но золотые  рыбки  на  эту
приманку не идут. Это - рыба хитрая,  и  ее  надо  ловить  совсем  особенным
способом. Я предлагаю каждого из этих аристократов приглашать лично, посылая
им письма или устные приказы. Ваше величество должны повелеть  им  явится  в
лагерь. Ослушники будут повинны в государственной измене.
     Король засмеялся и воскликнул:
     - В вас заговорил законник, но вы забыли сообщить нам,  каким  способом
мы  вручим  наши  послания  этим  нашим  небрегущим  о  своих   обязанностях
верноподданным?
     Вэд пропустил мимо ушей возражение Монмауза и сказал:
     - Вот, например, хотя бы герцог Бофорт. Он состоит президентом Уэльса и
наместником в четырех английских графствах. Это известно вашему  величеству.
Влияние Бо-форта распространяется на весь запад. В его конюшнях в Бадминтоне
стоят две сотни лошадей, да кроме  того,  у  него  насчитывается  до  тысячи
пехотинцев, которых он содержит на свой счет.  Почему  бы  нам  не  обратить
нашего особого внимания на Бофорта? Его поддержка была бы нам  очень  важна,
тем более что мы собираемся идти по направлению к Бристолю.
     - Увы, это невозможно! - угрюмо ответил Монмауз. - До нас дошли  слухи,
что герцог Генри Бофорт уже вооружается, готовясь сопротивляться нам, своему
законному государю.
     - Это верно, государь, но почем знать, может быть, нам удастся склонить
его на нашу сторону и он  приготовленные  против  нас  силы  обратит  против
нашего врага? Ведь он протестант и,  кроме  того,  сочувствует,  по  слухам,
вигам. Почему бы не послать ему весточку? Польстите его гордости,  напомните
ему о благочестии и вере.  Одновременно  ласкайте  и  угрожайте  ему.  Почем
знать? Может быть, он  недоволен  Иаковом  Стюартом  и  уже  готов  от  него
отречься...
     - Ваш совет хорош, Вэд, - произнес  лорд  Грей,  -  но  его  величество
король сделал вам совершенно основательное замечание.  Если  герцог  захочет
заявить о своей преданности Иакову Стюарту, наш посланец будет им повешен на
одном из дубов Бадминтона. Где мы найдем такого хитреца, который бы  решился
исполнить такое поручение? Посылать кого-нибудь из  начальников?  Но  у  нас
слишком мало людей, чтобы можно было ими швыряться.
     - Верно! Верно! - согласился король. - Лучше совсем не затевать  такого
дела, чем выполнить его плохо; кроме того, Бофорт может счесть  наш  шаг  за
интригу. Он подумает, что мы хотим не переманить  его  на  свою  сторону,  а
скомпрометировать его в глазах Стюарта. Но что это значит? Великан,  стоящий
у двери, подает нам какие-то знаки.
     - Я просил бы разрешения вашего величества сказать  несколько  слов,  -
сказал я.
     - С удовольствием выслушаем вас, капитан, - с  насмешливой  любезностью
ответил король, - если ваш ум хоть мало-мальски соответствует вашему  росту,
то вы можете дать нам очень драгоценный совет.
     - В таком случае я покорнейше прошу ваше величество поручить  это  дело
мне. Я поеду вашим посланцем к герцогу. Мой отец приказал мне служить  этому
делу, не щадя ничего, даже жизни. Если, по мнению почтенного совета,  герцог
может перейти на  сторону  нашего  дела,  то  я  готов  ручаться,  что  ваше
послание, государь, будет ему доставлено.
     - Да, лучше  этого  посланца  и  не  придумаешь.  Это  хладнокровный  и
мужественный человек! - воскликнул Саксон.
     - В таком случае, молодой сэр, мы принимаем ваше верноподданническое  и
великодушное предложение, - ответил Монмауз. - Согласны ли вы, господа?
     Весь совет изъявил свое согласие.
     - Приготовьте в таком  случае  письмо,  Вэд.  Предложите  ему  денежную
награду, старшинство между герцогами и пожизненное  президенство  в  Уэльсе.
Одним словом, предлагайте Бофорту все, что хотите, только бы поколебать его.
В случае же ослушания грозите ему ссылкой,  лишением  имущества  и  лишением
дворянских прав. И кроме того, вот что:  пришлите  ему  копию  с  документа,
приготовленного Ван-Бруновом, в  котором  свидетельствуется,  что  мать  моя
состояла в законном браке с Карлом. Все это должно  быть  готово  завтра  на
рассвете, посланец пусть отправляется немедля.
     - Все будет готово, ваше величество, - ответил Вэд.
     - Значит, мы переговорили обо всем,  -  продолжал  Монмауз,  -  можете,
господа, возвращаться к своим  делам.  Если  случится  что-нибудь  новое,  я
созову вас снова на совещание. С разрешения сэра Стефена  Таймвеля  мы  пока
останемся здесь. Надо дать людям отдохнуть и набрать новых солдат.  А  затем
мы направимся к Бристолю и поглядим, что нас  ждет  на  севере  Англии.  Все
будет хорошо, если Бофорт перейдет на нашу сторону. До свидания, мои  добрые
друзья. Мне незачем напоминать вам о том, что  вы  должны  служить  верой  и
правдой и добросовестно выполнять свои обязанности.
     При последних словах короля члены совета встали и, откланявшись,  стали
один за другим покидать дворец. Несколько человек столпились  около  меня  и
засыпали  меня  наставлениями  и  советами  относительно  предстоящего   мне
путешествия.
     - Бофорт - человек гордый и надменный, - говорил один,  -  держитесь  с
ним как можно почтительнее, а то он вас и слушать не станет. Бофорт способен
даже подвергнуть вас немедленному наказанию плетьми.
     - Ну нет! - воскликнул другой. - Правда, герцог горяч,  но  он  уважает
людей прямых и бесстрашных. Говорите с ним смело и  прямо,  и  вы  добьетесь
всего.
     - Нет, - произнес стоящий около меня пуританин,  -  все  это  неправда.
Говорите Бофорту то, что вам Бог внушит. Ведь вы явитесь к нему  посланником
самого Бога.
     - А я бы посоветовал вот что  сделать,  -  сказал  Бюй-зе,  -  заманите
герцога под каким-нибудь предлогом в укромное местечко, а там  посадите  его
на круп лошади и везите сюда.
     - Да оставьте вы молодого, человека в покое! - воскликнул Саксон.  -  У
него здравого смысла не менее, чем у вас. Он сумеет разобраться в этом деле.
Эй, Кларк, пора, пойдемте-ка в наш полк.
     Мы вышли из дворца и  начали  протискиваться  через  толпу  крестьян  и
солдат.
 
 
     - Мне очень жаль терять вас, - сказал мне Саксон, - ваши  солдаты  тоже
будут скучать по вас. Пока вашу роту  я  поручу  Локарби.  Если  все  сойдет
хорошо, вы вернетесь через три или четыре дня.  Нечего,  конечно,  объяснять
вам, что вы взялись за очень опасное дело. Если герцогу  захочется  доказать
свою  преданность  королю,  он  жестоко  с  вами  расправится.  В   качестве
наместника, и притом в военное время, он имеет право вас казнить без суда. Я
от многих слышал, что Бофорт очень крутой человек. С другой стороны, если вы
удачно исполните миссию, вы тем  самым  спасете  дело  Монмауза  и  положите
основу собственной карьере. А Монмауза надо спасать, ей-Богу, надо! Армия  у
него - чистая рвань. Такой дряни я никогда не видывал. Бюйзе уверяет, .будто
солдаты хорошо дрались во  время  этой  стычки  при  Аксминстере,  но  и  он
согласен, что несколько пушечных выстрелов разгонят эту  толпу  в  мгновение
ока. У вас не будет никакого поручения?
     - Никакого. Передайте, в случае чего, поклон матери, - ответил я.
     - Знайте, что в случае, если с вами произойдет  что-либо  нехорошее,  я
постараюсь свести счеты с его светлостью герцогом Бофортом. Первый  дворянин
его, попавший в мои руки, будет вздернут выше библейского  Амана.  А  теперь
идите-ка к себе и ложитесь спать. Вам нужно выспаться  хорошенько.  Ведь  вы
отправитесь в дорогу на рассвете, вместе с петухами.
 
 
     Глава XXII
     ВЕСТИ ИЗ ХЭВАНТА
 
     Я  отдал  распоряжение,  чтобы  Ковенанта  оседлали  на   рассвете,   и
отправился в свою комнату, собираясь лечь спать. Вдруг сэр Гервасий, спавший
в одном со мной помещении, вбежал в комнату. Он танцевал и махал над головой
пачкой писем.
     - Угадывайте с трех раз, Кларк! - воскликнул он.  -  Скажите,  что  вам
хотелось бы всего более получить?
     - Письмо из Хэванта, - ответил я быстро.
     - Верно! - сказал сэр Гервасий, бросая мне письма- - Их три, и ни  один
адрес не написан женским почерком. Утопите меня,  если  я  понимаю,  чем  вы
занимались в течение всей вашей жизни. Может ли веселая юность отказаться от
женщин и искристого вина? Однако вы так обрадовались письмам,  что  даже  не
заметили происшедшей во мне перемены?
     Я взглянул на сэра Гервасия и ахнул.
     - Откуда вы все это достали? - спросил  я  удивленно.  Он  был  одет  в
красивый темно-красный костюм с золотыми пуговицами  и  галунами.  На  ногах
красовались шелковые чулки и башмаки из испанской кожи с розовыми бантиками.
     Сэр Гервасий потер руки и, с удовольствием оглядев себя, ответил:
     - Костюм этот скорее придворный, чем боевой. Кроме того, мне доставлено
известное количество оранжевой воды, некоторые другие туалетные вещи  и  два
новых парика, завитых на придворный манер. Кроме того,  мне  доставили  фунт
лучшего нюхательного табаку, прямо из магазина с черным арапом  на  вывеске.
Это самый модный в Лондоне магазин.  Наконец,  мне  прислали  коробку  пудры
Крепиньи, мою муфту на лисьем меху и другие необходимые вещи. Но, кажется, я
вам мешаю читать?
     - Нет, я пробежал письмо и вижу, что у нас  дома  все  благополучно,  -
ответил я, - скажите, однако, как вам удалось получить все эти вещи?
     - А сегодня  приехали  из  Петерефайльда  несколько  всадников;  они  и
привезли все это. Что же касается ящика с туалетными принадлежностями, то он
был отправлен одним моим приятелем  из  Лондона  в  Бристоль,  куда  я  было
собирался ехать. Но, к счастью, эта посылка не добралась до Бристоля,  а  из
брутонской гостиницы направлена сюда. За это я должен благодарить нашу общую
знакомую, хозяйку гостиницы! Да, Кларк, это великолепное правило не забывать
пожаловать трактирщицу. Содержательницы гостиниц всегда стараются  заплатить
добром за добро.  Пустяки  это,  конечно,  но  ведь  вся  жизнь  состоит  из
пустяков. У меня очень мало принципов, - в этом сознаюсь охотно, - но есть у
меня два принципа, от которых я  никогда  не  отступал.  Во-первых,  я  ношу
всегда в кармане штопор, а во-вторых, никогда не забываю поцеловать  хозяйку
гостиницы.
     - Да, это верно! - ответил я, смеясь. - Я  могу  удостоверить,  что  вы
всегда в точности исполняете эти два правила.
     Сэр Гервасий присел на край кровати и вытащил из кармана ворох бумаги.
     - Я ведь тоже получил письма.  Вот,  например,  одно  подписано:  "Твоя
убитая горем Араминта". Гм-гм! Девочка еще не знает, что я разорен, а  когда
она узнает об этом, то мигом воскреснет и ее горя как не бывало. А это  что?
Эге, лорд Дорчестер предлагает выпустить своего  молодого  петуха  на  моего
Юлия и предлагает пари на  сто  гиней.  Ну,  мне  некогда  заниматься  этими
пустяками. Я поставил все, что имею, на селезня,  называемого  Монмаузом.  А
вот другой приятель зовет меня охотиться на оленей в  Эппинг.  Ха-ха-ха!  Да
если меня не убьют в сражении, я сам скоро превращусь в оленя. Только вместо
собак за мною будут гоняться королевские чиновники. А вот и кислое письмо от
портного. Бедняге придется примириться с мыслью о безнадежности моего долга.
Примириться с этим ему, впрочем, вовсе нетрудно,  он  выбрал  у  меня  денег
втрое больше, чем следовало. Это что? Маленький Дик Чичестер предлагает  мне
взаймы три тысячи гиней. Нет, маленький Дик, это  неподходящее  предложение.
Дворяне не должны жить  за  счет  своих  друзей.  Тем  не  менее  я  глубоко
благодарен за предложение. Ну, еще что? Пис,ьмо от мистрис Боттерворз.  Боже
мой, что это такое? Ни копейки денег в течение трех недель! Опись имущества!
Нет, это очень-очень скверно.
     - В чем дело? - спросил я, поднимая глаза на товарища.
     Бледное лицо баронета покрылось румянцем. Он гневно шагал взад и вперед
по комнате, комкая письмо.
     - Это стыд, это позор, Кларк! - воскликнул  он.  -  Черт  возьми,  надо
сейчас же послать ей мои часы. Они - работы  Томпиона  и  куплены  в  лучшем
магазине "Трех корон" близ собора св. Павла. Я за них заплатил сто гиней. На
эти деньги она проживет три месяца. А за эту подлость Мортимер мне  ответит.
Я буду с ним драться на дуэли. Я шпагой ему докажу, что он негодяй.
     - Я первый раз вижу,  как  вы  сердитесь,  -  сказал  я.  Сэр  Гервасий
перестал хмуриться и, рассмеявшись, ответил:
     - Нет, я не сержусь. Вы знаете,  люди,  жившие  со  мною  долгие  годы,
говорили, что у меня ангельский характер, но такая история  может  возмутить
кого угодно. Сэр Эдвард Мортимер, Кларк, брат моей  матери  и,  стало  быть,
приходится мне дядей, но он гораздо моложе  матери,  и  разница  в  возрасте
между нами небольшая.  Это  чистенький,  аккуратный  человек  со  сладеньким
голоском и вкрадчивыми манерами. В жизни ему, разумеется, везет, и состояние
его быстро увеличивается. В старину мне приходилось  несколько  раз  ссужать
его деньгами, но он очень скоро стал богаче меня. Да оно и понятно. Все, что
он наживал, у него сохранялось, а я все свое состояние пустил по  ветру;  от
него ничего не осталось. Когда наконец наступил окончательный крах, Мортимер
дал мне взаймы сумму,  достаточную  для  того,  чтобы  я  мог  добраться  до
Виргинии. Знаете, почему он оказался таким великодушным, Кларк?  Видите  ли,
тут имеется в виду наследство. Это состояние могло  перейти  и  ко  мне.  Но
Мортимеру эта перспектива не нравится, и в то же время ему хорошо  известно,
что виргинские краснокожие отлично умеют снимать скальпы.  Кроме  того,  там
климат отвратительный, и свирепствуют  лихорадки.  Не  качайте,  пожалуйста,
головой, Кларк. Вы воспитались в милой  деревенской  простоте  и  не  знаете
подлостей большого света.
     - Не нужно объяснять действий ближних дурными соображениями, -  ответил
я, - вот другое дело, если бы вы знали наверное, что у  вашего  родственника
был злой умысел.
     У сэра Гервасия опять потемнело лицо, и он ответил:
     - К сожалению, этот злой умысел можно теперь считать доказанным. Я  вам
уже сказал, что оказывал Мортимеру денежные одолжения. Я не напоминал о них,
разумеется, но он сам должен был о них помнить, Эта мистрис Боттерворз - моя
старая кормилица. Помогать ей считалось в нашей  семье  первым  долгом.  Мне
самая мысль отом, что она может  пострадать  от  моего  разорения,  казалась
невыносимой. Получала она от меня приблизительно по гинее в  неделю,  и  это
спасло ее от голодной смерти. Вот я и обратился с просьбой к  Мортимеру.  Во
имя нашей старой дружбы я просил его не оставлять кормилицу  и  выдавать  ей
прежнюю ничтожную сумму. Я обещал ему, в случае, если разбогатею,  заплатить
все расходы. Подлец торжественно подал мне руку и поклялся, что исполнит мою
просьбу. Что за подлое существо  человек,  дорогой  Кларк!  Богатый  человек
пожалел жалких грошей,  нарушил  слово  и  оставил  бедную  старуху  умирать
голодной смертью. Но он мне за это ответит. Он воображает, что я  уже  плыву
по Атлантическому океану, и не ждет меня. Если мне только удастся  во  главе
своих  молодцов  войти  в  Лондон,  я  уже  пошевелю,  как  следует,   этого
сладкогласого святошу. А пока что надо послать тетке Боттерворз мои часы,  я
буду угадывать время по солнцу. Благослови  Бог  добрую  старуху!  Она  меня
всегда любила; но скажите, Кларк, что вам пишут с родины? Читая  письма,  вы
то хмурились, то улыбались, и ваше лицо мне напоминало апрельскую погоду.
     - Одно письмо я получил от отца, - ответил я, - в нем есть приписки  от
матушки. Второе письмо от моего старого приятеля Захарии Пальмера.  Это  наш
деревенский плотник. Наконец, мне написал еще один человек, которого я люблю
и уважаю. Это Соломон Спрент, отставной моряк.
     - Редкое трио корреспондентов, мне очень хотелось  бы  познакомиться  с
вашим отцом, Кларк. Он,  должно  быть,  крепок  и  непоколебим,  как  старый
британский дуб. Я вот сказал вам, что вы мало знаете жизнь,  может  быть,  я
ошибся. В своей деревне вы наблюдали  человечество  без  всяких  прикрас  и,
стало быть, могли найти и доброе начало в человеческой природе. Но,  как  не
приукрашивай себя человек, зла, живущего в нем,  он  все  равно  не  скроет.
Конечно, ваши плотник и моряк не умеют притворяться. Они  кажутся  тем,  что
они на самом деле из себя представляют. Вот мои придворные друзья  -  совсем
другое дело. Они сотканы из притворства. С таким господином  можешь  прожить
целый век и не узнать, кто он такой. А если  вы  и  станете  изучать  такого
человека с успехом, то  скоро  раскаетесь  в  своей  любознательности.  Черт
возьми! Кажется, я становлюсь философом. Впрочем, философия  -  это  любимое
убежище разоренных людей. Дайте мне бочку, я положу ее на  Ковент-гарденской
площади и сделаюсь лондонским Диогеном. Я уже более никогда  не  разбогатею,
Михей! Как это говорится в старой песне:
      
     Ты беден и не бойся ничего.
     Удачи ведь напрасно добиваться.
     Несчастьями не может огорчаться
     Тот. кто лишен всего.
     Ты нищ и на судьбу сердит.
     Умен будь - перестанешь раздражаться.
     Не может тот падения бояться.
     Кто на земле лежит.
 
     Право, Кларк, эту надпись не мешало бы сделать на  всех  богадельнях  и
тому подобных учреждениях.
     Сэр Гервасий говорил очень громко. Я нашел нужным его остановить.
     - Потише, вы разбудите сэра Стефена.
     - Не бойтесь, не разбужу. Он еще не спит. Когда я шел сюда,  он  и  его
ученики упражнялись в зале на саблях. На старика прямо смотреть приятно, как
он работает саблей и вскрикивает по временам. Мистрис Руфь  и  наш  приятель
Локарби сидят в гостиной.  Она  прядет,  а  он  читает  вслух  одну  из  тех
назидательных книг, которую девица и  мне  советовала  читать.  По-видимому,
девица задалась  мыслью  обратить  Локарби  в  пуританскую  веру,  но  дело,
кажется, кончится тем, что он обратит ее из девицы  в  свою  жену...  А  вы,
стало быть, едете к герцогу Бофорту? Мне очень бы хотелось поехать  с  вами,
но Саксон ни за что не отпустит. Я должен находиться  с  моими  мушкетерами.
Дай Бог вам благополучно вернуться назад. А где моя жасминная пудра и ящик с
белилами? Если в ваших письмах есть что-либо интересное, прочтите их мне.  Я
сегодня выпил бутылку вина  с  нашим  полковником  в  гостинице,  и  он  мне
порассказал много кое-чего о вашем доме в Хэванте, но мне хотелось бы  знать
еще больше.
     - Но ведь тут все серьезные письма, - ответил я.
     - Это ничего. Сегодня я в серьезном настроении. Если бы в ваших письмах
была изложена вся философия Платона, я все равно стал бы их слушать.
     - В таком случае позвольте вам прочитать письмо от почтенного плотника.
Он многие годы был моим другом и  советчиком.  Надо  вам  сказать,  что  это
человек религиозный, но ни в коем случае не сектант. Он философ и  не  любит
партийности; сердце у него любящее, но слабым человеком его нельзя назвать.
     - Одним словом, это образец! - произнес сэр Гервасий, приглаживая брови
щеточкой.
     - Вот что он мне пишет, - произнес я и стал читать то же самое  письмо,
которое теперь прочитаю и вам, мои милые дети.
     "Узнал я от вашего отца, мой дорогой мальчик, что есть случай переслать
вам весточку, и сел за письмо, которое  везет  почтенный  Джон  Пакингам  из
Чичестера, отправляющийся на запад. Надеюсь, что вы живете в армии  Монмауза
благополучно и что вам дали хорошую  должность.  HP  сомневаюсь,  что  между
товарищами вашими есть люди разных родов. Встретили вы, наверное, и  крайних
сектантов, и неверующих приспешников. Послушайте моего совета, дорогой друг:
избегайте и тех, и других. Сектант это  человек,  не  только  свободу  своей
собственной совести защищающий, - на это он имеет право, - но и  старающийся
навязать свои  убеждения  силой  другим.  В  этом  отношении  сектанты  наши
заблуждаются, впадая в тот же самый грех, против которого они  борются.  Что
касается безмозглых приспешников, не верующих в Бога,  то  они  хуже  лесных
животных, ибо последние не лишены самоуважения и смирения, каковых качеств в
безбожниках нет".
     - Ого! - воскликнул сэр Гервасий. - У старого джентльмена острый язык.
     - "На религию надо глядеть широко, - продолжал читать я, -  ибо  истина
шире всех тех представлений и понятий, которые могут быть составлены  о  ней
отдельными  людьми.  Существование  стола  свидетельствует  о  существовании
столяра. Таким образом, существование Вселенной  говорит  о  том,  что  есть
Творец Вселенной, называйте Творца как хотите. Рассуждая таким  образом,  мы
стоим на твердой почве разума. Для того чтобы познать Творца, нам  не  нужно
ни вдохновения свыше, ни  учителей,  ни  посторонней  помощи.  Итак,  Творец
вселенной существует, и нам ничего не остается, как  познавать  Его  по  Его
делам. Мы смотрим на великолепный небосвод, простирающийся над нами в  своей
красоте и бесконечности, мы созерцаем Божественную премудрость в растениях и
животных. На что бы мы ни смотрели, везде мы видим великую мудрость Творца и
Его могущество. Итак, Творец Вселенной всемогущ  и  мудр.  Заметьте,  что  к
этому мы пришли логически, а не путем догадок и вдохновения.
     Вот что мы знаем наверное. Теперь спросим себя: для чего сотворен мир и
люди? Всмотритесь в жизнь Вселенной и вы увидите, что все в мире непрестанно
совершенствуется,  растет,  увеличивается  в  своем  качестве   познаний   и
мудрости.  Природа  -  это  молчаливый  проповедник,   и   проповедует   она
непрестанно, не только в праздники, но и в  будничные  дни.  Мы  видим,  как
желудь превращается в дуб, как из яйца вырастает  птица  и  как  из  червяка
вырабатывается бабочка. Можем ли мы сомневаться в том, что по  этому  закону
непрерывного  совершенствования  жи-нет   и   лучшее   из   творений,   душа
человеческая? А как может  совершенствоваться  душа?  Только  развивая  свои
добродетели   и   подчиняя   страсти   разуму,   мой   друг.   Иного    пути
совершенствования нет. Итак, мы можем сказать с уверенностью, что  сотворены
для того, чтобы обогащаться в добродетелях и познании.
     Это положение лежит в основе всех религий, и для  того  чтобы  признать
справедливость этого положения, никакой веры не требуется. Это положение так
же ясно и неопровержимо, как те теоремы Эвклида, которые мы с  вами,  Михей,
вместе проходили. Но на этом общем для всех фундаменте люди  строили  разные
дома. Христианство, магометанство, веры далекого Востока - во всех  религиях
основание одинаково. Разница в формах  и  подробностях.  Будем  лучше  всего
держаться христианской веры. Это великое учение любви,  к  сожалению,  редко
исполняется. Будем христианами, но не будем презирать и  других  людей,  ибо
все человечество, так или иначе, причастно религиозной истине.
     Человек идет из тьмы в свет. Пробыв некоторое время в  свете,  он  идет
опять во тьму. Дорогой Михей, и твои, и мои дни кратки.  Не  трать  же  этих
дней попусту. Немного их в  твоем  распоряжении.  Помнишь  ли,  что  говорит
Петрарка; "Начинающему жизнь кажется бесконечной, а уходящему в вечность она
представляется ничтожеством". Каждый день, каждый  час  нашей  жизни  должен
проходить  в  служении  Творцу.  Мы  должны  развивать  все  начатки  добра,
заложенные в нашей душе. Что такое наши горести, тревоги и  болезни?  Это  -
облака, которые закрывают  солнце  только  на  одно  мгновение.  Суть  жизни
заключается в том, чтобы сделать хорошо то, что ты был должен сделать. Итак,
не давай себе отдыха. Успеешь отдохнуть, ибо смертный час недалек.
     Да сохранит вас Господь.  У  нас  никаких  новостей  нет.  Портсмутский
гарнизон ушел на запад. Судья грозил вашему отцу и  другим,  но  сделать  им
ничего  не  может  потому,  что  у  него  нет  никаких  улик.  Церковники  и
протестанты по-прежнему грызутся. Поистине, все эти люди  живут  по  суровым
заповедям Моисея и  забыли  об  учении  Христа.  До  свидания,  мой  дорогой
мальчик. Примите пожелания всего лучшего от вашего седовласого друга Захарии
Пальмера".
     Окончив чтение, я стал складывать письмо, а сэр Гервасий воскликнул:
     -  Вот  уж  не  ожидал  ничего  подобного!   Я   слышал   знаменитейших
проповедников, Стиллингфлита и Тенисона, но лучшей проповеди, чем  эта,  мне
не приходилось слышать. Это прямоепископ, переодетый плотником.  Ему  бы  не
рубанок в руки, а пастырский посох. Ну, а теперь познакомьте меня  с  другим
вашим другом - моряком.  Наверное,  он  окажется  богословом  в  парусиновой
фуражке, духовником в промасленных штанах?
     - О, Соломон Спрент - это человек другого склада, но  тоже  хороший,  -
ответил я, - впрочем, судите сами. Я вам прочту его письмо.
     И я начал читать письмо Спрента:
     - "Господин Кларк! Помните ли вы нашу совместную экспедицию. Я вошел  в
сферу неприятельского огня и начал бой, а вы стояли в канале, ожидая от меня
сигналов. Сражение кончилось тем, что я подчинился  и  осмотрел  захваченный
приз, который оказался исправным как в верхних, так и в нижних частях..."
     - Что означает эта чертовщина? - спросил сэр Гервасий.
     - Речь здесь идет о девушке, сестре нашего кузнеца, некоей Фебе Даусон.
Спрент сорок лет служил во флоте, сходя на сушу  лишь  изредка  и  на  самое
короткое время. Говорить он может только на морском жаргоне  и  убежден  при
этом,  что  выражается  чистейшим  английским   языком,   не   хуже   любого
верноподданного английской короны, живущего в Гэмпшире.
     - Читайте дальше, - сказал баронет.
     - "Прочел я ей военные правила, - писал далее Спрент, - и  изъяснил  ей
условия, на коих мы распустим паруса  и  отправимся  в  житейское  плаванье.
Правила эти таковы:
     Во-первых, она должна подчиниться без замедления моей команде.
     Во-вторых, управлять рулем под моим наблюдением.
     В-третьих, верно помогать мне  в  боях  в  дурную  погоду  и  во  время
кораблекрушения.
     В-четвертых, при нападении пиратов, береговой стражи и неприятелей  она
сама должна становиться под защиту моих орудий.
     В-пятых,  я  должен  держать  ее,  как  союзный  корабль,  в  исправном
состоянии и по временам давать ей время для чистки. Я обязан также  снабжать
ее своевременно флагами и прочими украшениями,  необходимыми  для  красивого
судна.
     В-шестых, я не должен брать на буксир других  судов  ее  типа,  а  если
какое и прицепится, то обрезать канат.
     В-седьмых, я должен ежедневно снабжать союзника провиантом.
     В-восьмых, в случае, если дурная погода моря повредит союзный корабль и
в нем откроется течь, то я  обязан  прийти  на  помощь,  выкачивать  воду  и
исправлять повреждения.
     В-девятых, во время всего нашего путешествия  мы  должны  держать  флаг
протестантской веры и держать курс по направлению к тому великому  порту,  в
котором найдется вечное место для двух союзных и выстроенных в Англии судов.
     Условия эти были подписаны и  запечатаны  в  то  время,  когда  пробило
восемь склянок. Я дал задний ход и пустился в погоню за вами, но вы ушли так
далеко, что ваших верхних парусов не было видно. Вскоре затем я услыхал, что
вы отправились на  войну  с  этим  узким  и  длинным  фрегатом,  похожим  на
пиратское судно, которое я видел у нас в селе.
     Нехорошо это с вашей стороны, что вы  не  подали  сигнала  перед  вашим
отплытием и не бросили якорь хотя на минуточку перед моей стоянкой. Впрочем,
я вас извиняю, вы, может  быть,  воспользовались  благоприятным  течением  и
ждать вам было некогда. Если бы одна из моих мачт не была фальшивой  и  если
бы у меня не была  отбита  неприятельским  ядром  стеньга,  я  бы  и  сам  с
удовольствием поднял паруса и отплыл бы еще раз  понюхать  пороху.  Впрочем,
даже деревянная нога не помешала бы мне сделать это,  но  я  боюсь  союзного
корабля. Я думаю, что он объявит наш договор недействительным и  отчалит  от
меня, а этого я боюсь. Я буду следовать за союзной кормой, пока мы не  будем
соединены. До свидания, товарищ! Насчет войны примите совет старого  моряка.
Не упускайте из виду моряков и  пользуйтесь  благоприятным  ветром.  В  день
битвы сообщите это правило вашему адмиралу. Шепните на ухо, скажите ему:
     "Из виду берегов  не  упускай  и  благоприятным  ветром  неукоснительно
пользуйся". Наносить удары врагу  надо  быстро,  сильно  и  непрерывно.  Так
говорил Христофор Мингс, а лучшего человека, чем  он,  никогда,  ни  до,  ни
после, не спускали на воду. Всегда  готовый  слушать  вашу  команду  Соломон
Спрент".
     Сэр Гервасий не переставал посмеиваться все время, пока я читал.  Когда
же я кончил чтение, мы оба разразились неудержимым хохотом.
     - Идет ли война на суше или на море, ему все равно, он всюду пускает  в
ход свою морскую терминологию, - воскликнул баронет, - а знаете, это  письмо
могло бы вам пригодиться, если бы вы участвовали в военных советах Монмауза.
Он вас спрашивает, например, какого вы мнения, а вы ему в ответ: "Не упускай
из виду берега и пользуйся благоприятным ветром".
     Я докурил трубку и, встав, произнес:
     - Пора мне и спать ложиться. Завтра на рассвете я  уже  должен  быть  в
дороге.
     - В таком случае, довершите вашу любезность и познакомьте меня с  вашим
почтенным родителем, который принадлежит к круглоголовым.
     - Да тут всего несколько строк! - ответил я. - Он не любит многословия.
Но если вас его письмо интересует, я вам его прочту. Слушайте: "Это  письмо,
дорогой сын, я посылаю тебе с одним благочестивым человеком. Надеюсь, что ты
ведешь себя как подобает. При опасностях и затруднениях надейся не на  себя,
но проси помощи свыше. Если ты в числе начальников, то учи своих  солдат  во
время атаки петь псалмы. Это старый и хороший обычай.  В  битве  не  столько
руби, сколько коли. Это гораздо лучше. Сэр Джон Лаусон явился сюда как  волк
рыкающий, но никаких улик против меня  найти  не  мог.  Джона  Марчбенка  из
Бедхэмптона посадили в тюрьму. Поистине, в Англии  воцарился  антихрист,  но
недолго уже продолжаться этому, ибо Царствие Божие  у  дверей.  Сражайся  за
истину и свободу храбро. Любящий тебя отец Иосиф Кларк".
     Приписочка (от матери): "Надеюсь, ты помнишь все, что я  тебе  говорила
насчет чулок. Белые полотняные  воротники  лежат  у  тебя  в  мешке.  Прошло
немного более недели после твоего отъезда, а мне  кажется,  что  прошелцелый
год. В холодную и сырую погоду  принимай  десять  капель  эликсира  Даффи  в
небольшом стакане водки. Если натрешь ноги, то смазывай их жиром - как рукой
снимет. Если видаешься с господином Саксоном и господином Локарби,  скажи  и
им, чтобы также поступали. Отец Рувима просто с ума сошел,  узнав,  что  сын
уехал на войну. У него дел много. Надо пиво варить, а без Рувима  некому  за
этим присмотреть. Руфь попробовала -было испечь пирог, но печка пошутила над
нею, и середина пирога вышла совсем сырая. Целую тебя,  мое  сердце,  тысячу
раз. Любящая тебя мать. М. К."
     - Счастливая чета!  -  произнес  сэр  Гервасий.  Затем,  укладываясь  в
постель, он добавил: - Теперь  я  начинаю  понимать,  как  вы  сфабрикованы,
Кларк. Я вижу те нити, которые шли в дело,  когда  вас  ткали.  Ваш  батюшка
действовал -на вашу духовную сторону, а  ваша  матушка  заботилась  о  ваших
телесных нуждах. Но вам, как думается, проповеди старого плотника  более  по
вкусу. Вы, милый мой, отчаянный вольнодумец. Сэр Стефен, узнав ваши взгляды,
плюнул бы с негодованием, а Иосия  Петтигрью  предал  бы  вас  анафеме.  Ну,
однако, тушите свечку, нам обоим надо вставать на рассвете. В  этом  состоит
теперешняя наша религия.
     - Мы, значит, христиане ранней эпохи, - ответил я.
     Оба мы засмеялись, а затем заснули.
      
 
     Глава XXIII
     ЗАПАДНЯ НА ВЕСТОНСКОЙ ДОРОГЕ
      
     Когда всходило солнце, я был  разбужен  одним  из  слуг  мэра,  который
сообщил мне, что почтенный мистер Вэд ожидает меня внизу. Я оделся  и  сошел
вниз. Вэд сидел в гостиной за столом. На столе лежали  бумаги  и  коробка  с
облатками для запечатывания писем. Вэд запечатывал конверт, который я должен
был везти.
 
     Это был невысокого роста худой человек с серым лицом. Держался он прямо
и говорил отрывисто. По своим манерам Вэд был похож скорее на  солдата,  чем
на юриста.
     Запечатав конверт, он произнес:
 
     - Так! Лошадь ваша оседлана, я видел. По моему мнению, вам лучше  ехать
через Нижний Стовей и Бристольский канал. Как слышно, на  дорогах  к  Уэльсу
находится неприятельская гвардия. Вот вам пакет!
     Я поклонился и спрятал пакет во внутренний карман камзола.
     - Этот приказ написан согласно с указаниями военного совета. Можете,  в
случае потери пакета,  передать  герцогу  приказ  короля  устно.  Во  всяком
случае, храните этот пакет самым тщательным  образом.  Здесь  кроме  приказа
герцогу  Бофорту  находится  еще  и  копия  со  свидетельского  протокола  о
бракосочетании Карла Английского с Люси Уотерс, матерью его величества. Ваше
дело очень важно. .От его успеха зависит, может быть, исход  всей  кампании.
Бумаги вы должны вручить герцогу лично. Это непременное условие.
     Посредников не должно быть,  а  то  герцог,  когда  его  будут  судить,
скажет,  что  не  получал  королевского  приказа.  Я  пообещал  сделать  все
возможное.
     - Я посоветовал бы вам захватить саблю и пистолет, - продолжал  Вэд,  -
знаете, во время пути вы можете подвергнуться  нападению,  но  каску  я  вам
советую не брать. А то воинственный вид ваш ,может вызвать подозрения.
     - Я и сам так думаю поступить, как вы говорите, - ответил я.
     - Ну, теперь я вам сказал все, капитан, - произнес Вэд, протягивая  мне
руку. - Желаю вам счастья и удачи. Язык держите  за  зубами  и  не  зевайте.
Замечайте все, что можете. Замечайте, у кого лицо угрюмое и  кто  доволен  и
счастлив. Герцог, весьма вероятно, находится сейчас в  Бристоле,  но  вам  я
советую ехать  в  его  главную  резиденцию  Бадминтон.  Сегодня  наш  пароль
"Тьюксбери".
     Я поблагодарил Вэда за его советы, вышел из дому и  сел  на  Ковенанта,
который  топал  ногами,  грыз  удила  и,  по-видимому,  был  очень   доволен
предстоящим походом. Горожане еще  спали,  но  из  некоторых  окон  на  меня
выглядывали заспанные лица в ночных колпаках и чепчиках.  Пока  я  находился
близко от дома, я старался ехать потише, боясь разбудить Рувима. Накануне  я
ему  нарочно  не  говорил  о  своем  отъезде,  боясь,  что  он,  пренебрегая
дисциплиной и новыми  для  него  любовными  узами,  увяжется  за  мной.  Но,
несмотря на мои  старания,  копыта  лошади  гулко  стучали  по  мостовой.  Я
оглянулся. Шторы в комнате моего военного друга были спущены. В доме  царили
покой и тишина. Ободренный этим, я подобрал уздечку и поехал  крупной  рысью
по молчаливым улицам, по которым там и  сям  виднелись  еще  увядшие  цветы.
Флаги развевались над молчаливыми домами. У Северных  ворот  стояла  стража,
состоящая из полуроты солдат. Я произнес пароль, и меня выпустили из города.
Выехав за ворота, я сразу очутился  на  лоне  природы.  Передо  мной  вилась
дорога, ведущая на север.
     Утро стояло чудесное, из-за далеких гор вставало солнце. Небо  и  земля
были окрашены в золотисто-багряный  цвет.  Дорога  шла  садами,  в  деревьях
чирикали и пели птицы, наполняя весь воздух своим пением. На душе было легко
и весело. Около заборов стояли красные сомерсетские  коровы,  отбрасывая  от
себя длинные тени. Коровы  глядели  на  меня  своими  большими,  задумчивыми
глазами. Тут же ходили  пасущиеся  деревенские  лошади.  Завидя  лоснящегося
Ковенанта, они приветливо ржали. Когда я проезжал  мимо  горного  склона,  с
него спускалось, пересекая нам  дорогу,  стадо  белых  овец.  Точно  большая
снежная лавина катилась вниз.  Животные  резвились  и  прыгали  в  солнечных
лучах. Повсюду царствовала  жизнь.  Где-то  высоко  в  небе  пел  жаворонок,
полевая мышка, испугавшись Ковенанта, юркнула  в  спелую  рожь,  по  воздуху
мелькнул и исчез вдали стриж. Повсюду жизнь, и какая невинная жизнь! Что  мы
должны думать, дорогие дети, наблюдая полевых животных? Поглядите,  как  они
добры, хороши и благодарны Творцу. Где же это человеческое превосходство,  о
котором так много говорят?
     Поднявшись в гору, я остановился и оглянулся на  спящий  город.  Вокруг
него шло большое кольцо палаток, телег и фургонов.  Население  Таунтона  так
внезапно увеличилось, что город не мог вмещать  всех  нуждающихся  в  приюте
людей. На колокольне церкви святой Марии  Магдалины  развевался  королевский
штандарт, на соседней колокольне  святого  Иакова  виднелось  голубое  знамя
Монмауза. Вдруг в тихом утреннем воздухе раздалась частая барабанная  дробь,
заиграли рожки, приглашая солдат проснуться...
     Вокруг города раскидывались во всем их великолепии сомерсетские луга...
Они простирались далеко-далеко, до самого моря. В  этой  необозримой  долине
виднелись кое-где местечки и  деревни.  Там  выглядывала  башенка  сельского
замка, там виднелась церковная колокольня. Темно-зеленые рощицы чередовались
с возделанными полями. Ах какая красивая это картина! Прямо глаз от  нее  не
оторвешь.
     И я снова повернул лошадь и двинулся к  северу.  Я  теперь  яснее,  чем
когда-либо, сознавал, что живу в стране, за  которую  стоит  сражаться.  Что
такое человеческая жизнь? Ведь это ничтожество. Отчего  же  не  пожертвовать
жизнью для родины, для того чтобы она стала хоть немного более  свободной  и
счастливой, чем прежде?
     В маленькой деревеньке  на  вершине  горы  я  встретил  один  из  наших
передовых отрядов. Командир проводил меня  и  указал  мне  дорогу  в  Нижний
Стовей. Местная почва казалась очень странной для моих гэмпширских  глаз.  У
нас в Хэванте нет ничего, кроме извести и гравия, а здесь  я  видел  красную
глину. Да и коровы здешние все красной масти. Коттеджи здесь строятся не  из
кирпича или дерева,  а  из  совсем  особого  материала,  похожего  на  гипс.
Материал этот называется у местных жителей "кобом". "Коб" прочен до тех лишь
пор, пока его не коснулась вода. Ввиду этого для того, чтобы защитить  стены
от дождя, крыши делают особым образом. Колоколен в этой местности совсем  не
видать, и приезжим англичанам это кажется странно. Зато над  церковью  здесь
стоят квадратные башенки, где и помещаются колокола.
     Мой путь пролегал  около  подошвы  красивых  Квантокских  гор.  Лощины,
покрытые густым лесом, чередовались  с  лугами,  поросшими  вереском,  среди
которого виднелись папоротники и кусты брусники. По  обеим  сторонам  дороги
шли обрывистые склоны, бегущие вниз,  в  долину.  Склоны  эти  были  покрыты
желтым дроком, который на фоне красной  почвы  блестел,  как  искры  огня  в
пепле. Долина эта пересекалась речонками. Вода  по  причине  торфяной  почвы
была в этих речонках черная. Мне пришлось переезжать несколько  таких  речек
вброд.  Вода  далеко  не  доходила  Ковенанту  до   колен.   Лошадь   иногда
подозрительно косилась на широких форелей, скользивших у ее ног.
     Весь день я ехал по этой  красивой  местности.  Прохожих  мне  пришлось
встретить мало, так как я держался в стороне от  большой  дороги.  Насколько
мне  помнится,  я  встретил  нескольких  фермеров  и   пастухов,   какого-то
длинноногого пастора, погонщика, шедшего рядом со своим навьюченным мулом, и
всадника с мешком у седла, которого я принял за скупщика волос.  Ел  я  один
только раз, купив себе в гостинице кружку эля и большой хлеб. Около Канбеича
Ковенант потерял подкову, а я потерял два часа, разыскивая по городу кузницу
и ожидая, когда лошадь будет подкована. Только вечером я добрался до берегов
Бристольского канала. Место это называется Шортоновскими  мелями.  Здесь  же
протекает впадающая в море и грязная река Паррет. Канал здесь  очень  широк,
так что Уошсские горы с этого пункта едва видны.  Берег  плоский,  черный  и
грязный. Там и сям белесоватые большие пятна - то сидят морские чайки.
     Далее к востоку тянутся горы, дикие и обрывистые. Провалы и пропасти на
каждом шагу.
     Утесы эти доходят до самого моря, которое врезалось в них и  образовало
множество бухт, удобных для стоянки судов. Днем эти бухты пересыхают, но  во
время прилива в них может войти судно большого размера.
     Теперь мне пришлось ехать по дороге, пролегавшей среди этих  неприютных
скал. Дикие это места, и населены они дикарями  рыболовами  и  пастухами.  Я
проезжал мимо их  убогих  хижин.  Иногда,  заслышав  стук  лошадиных  копыт,
хозяева выходили  на  порог  и  отпускали  на  мой  счет  грубые,  во  вкусе
английского запада, шуточки.
 
 
     Наконец наступила темная ночь. В горах стало еще холоднее, чем  прежде.
О присутствии  людей  я  узнавал  только  по  изредка  мелькавшим  огонькам,
светившимся в окнах далеких горных хижин.  Теперь  дорога  шла  по  морскому
берегу, и несмотря на то, что берег был очень высок, волны  бурного  прилива
по временам захлестывали дорогу. Я стал чувствовать  во  рту  соленый  вкус,
воздух был напоен глухим ревом моря.  Только  изредка  этот  рев  прерывался
дикими, пронзительными криками морских птиц, которые носились  надо  мной  в
темноте, белые, странные, похожие на призраки. Уж  не  души  ли  это  людей,
ушедших в загробный мир?
     Ветер  с  запада  дул  короткими,  быстрыми,  злыми  порывами.  Вдалеке
светился огонь маяка. Этот свет то горел ярче, то слабел, то  был  явственно
виден, то совсем исчезал. Море в канале бушевало вовсю.
     Двигаясь по этой мрачной и дикой пустыне, я стал думать  о  прошлом.  Я
вспомнил об отце, матери,  старом  плотнике  и  Соломоне  Спренте.  Затем  я
перешел к Децимусу Саксону. Что за странный характер у  этого  человека?  Он
весь соткан из противоречий. Многое в нем достойно уважения и удивления,  но
по временам он был совсем отвратителен. Люблю ли я Саксона или нет? На  этот
вопрос я не .мог ответить и перешел к своему  верному  другу  Рувиму  и  его
любви к хорошенькой пуританке. Затем я стал думать о сэре Гервасии и о  том,
как он разорился. От сэра Гервасия я перешел к мыслям о нашей армии вообще и
стал решать вопросы о том, может ли рассчитывать на успех наше восстание или
же нет? Таким образом я добрался до самого себя, вспомнил о том, что на меня
возложено очень важное поручение и что мне грозят  многие  и  непредвиденные
опасности.
     Размышляя о всех этих вещах, я стал дремать, сидя в седле. Я уже  начал
чувствовать  усталость  от  путешествия,"  и,  кроме  того,  меня  убаюкивал
однообразный говор моря. Я даже успел увидеть  сон;  приснилось  мне,  будто
Рувима Локарби коронуют королем  Англии.  Руфь  Таймвель  надевает  на  него
корону, а Децимус Саксон  старается  в  это  время  застрелить  моего  друга
пузырьком эликсира Даффи.
     И вдруг во время этих  грез  я  был  моментально  сброшен  с  седла  и,
лишившись наполовину сознания, упал на каменную дорогу.
     Я был настолько оглушен  и  разбит  этим  внезапным  падением,  что  не
заметил,  как  ко  мне  приблизились  какие-то  темные  фигуры.   Эти   люди
наклонились ко мне, и в моих ушах зазвучал их грубый смех. Несколько минут я
никак не мог сообразить, где я нахожусь и что со  мной  случилось.  Наконец,
когда я очнулся и попытался  подняться,  оказалось,  что  мои  руки  и  ноги
связаны веревкой. Я сделал страшное усилие, высвободил одну руку и хватил по
лицу одного из державших меня людей. Но вся шайка сейчас  же  навалилась  на
меня - их было около дюжины. Одни меня били и толкали, а другие вязали.  Это
ими было сделано так умело, что я скоро очутился  в  совершенно  беспомощном
положении. Я  решил  покориться.  Я  был  слишком  ослаблен  падением,  и  о
сопротивлении мне не приходилось думать. Я не стал поэтому обращать внимания
на удары, которыми они меня угощали, и лежал на земле угрюмый и  молчаливый.
Мрак царил полный, и я не видел даже лиц напавших на меня .людей. Я  не  мог
даже предположить, кто они такие и как  они  меня  сшибли  с  седла.  Вблизи
затопала лошадь, и я понял, что Ковенант, как и его хозяин, попал в плен.
     - Ну, кажись, голландец Пит получил все, что ему  причиталось  на  этом
свете, - раздался чей-то сиплый, грубый голос, -  он  лежит  как  бревно  на
дороге. Надо полагать так, что издохнет.
     - Бедный Пит! - ответил кто-то. - Не играть ему, стало быть, в картишки
и не пивать коньяку!
     - Ну, этти ти фрешь, мой тарогой дрюг! - ответил слабым голосом  сбитый
мною с ног человек, - я тепе докажу, што я шив. Тафай мне бутилка.
     Первый голос снова заговорил:
     - Скажем так: Пит умер, и его похоронили, но берегись ты  говорить  при
покойнике о спиртных напитках - мигом  воскреснет.  Дай-ка  ему,  Дикон,  из
своей бутылочки супцу.
     В темноте послышалось продолжительное  и  громкое  бульканье,  а  затем
пьющий человек вздохнул и более твердым голосом заговорил:
     - Шорт возьми! Как этта он мине утарил, я  витиль  звезд,  ошень  мноко
звезд. Такого мноко звезд никахда не бывайт. Карошо, што на моей  копф  била
шапк, а то он бил моя калава как книлой бочка.  Он  здорова  дирется,  тошно
лошать зильный..
     В это время из-за утеса выглянул месяц, и место происшествия  оказалось
облитым его ясными, холодными лучами. Я глянул вверх и увидал,  что  поперек
дороги, на расстоянии приблизительно футов семи  от  земли,  была  протянута
толстая веревка, прикрепленная к деревьям. Этой веревки в темноте я  не  мог
бы заметить даже и в том случае, если бы  не  дремал.  Ковенант  прошел  под
веревкой, а мне она пришлась прямо в грудь и со страшной силой сбросила меня
на землю. Я был в крови - порезался ли я, падая на землю, или  же  это  было
следствие полученных мною ударов, не знаю,  но  из  затылка  у  меня  лилась
тонкой струйкой кровь и заливала  мне  шею.  Я,  однако,  не  делал  попыток
двигаться и ожидал дальнейших событий. Мне очень хотелось узнать, к кому это
я попал в руки. Всего больше я боялся, что у меня отберут пакет и что мне не
придется выполнить поручение Монмауза. Я решительно не мог  предвидеть,  что
буду обезоружен без борьбы и что бумаги, доверенные  мне,  будут  так  легко
отобраны. Думая об этом, я густо покраснел от стыда, и  в  висках  застучала
кровь.
     Шайка, взявшая меня в  плен,  состояла  из  грубых  бородатых  людей  в
меховых шапках  и  бумазейных  куртках.  У  всех  у  них  были  портупеи  из
буйволовой кожи, на которых болтались  короткие  тесаки.  Лица  у  них  были
темные, точно высушенные солнцем, сапоги у всех были высокие, что  позволяло
думать, что передо  мной  находятся  охотники  или  моряки.  Последнее  было
вероятнее, ибо друг с другом они разговаривали на  грубом  морском  жаргоне.
Двое стояли на коленях возле меня, держа  меня  за  руки,  а  третий  стоял,
наведя взведенный пистолет прямо мне на голову. Остальные из них - семь  или
восемь - поднимали человека, которого я сшиб с ног. Лицо  у  этого  человека
было все покрыто кровью.
     - Лошадь отвести к  дяде  Майкрофту!  -  произнес  плотный  чернобровый
человек, бывший, по-видимому, атаманом шайки. - Это не драгунская  кляча,  а
хороший,  довольно  чистых  кровей  конь.  За  него  мы  выручим  не  меньше
шестидесяти монет. Ты, Пит, получишь свою часть из этих денег  и  можешь  на
них купить пластырь для своей рожи. Ишь она у тебя какая.
     - Покади, вот я тибе, забачья нога!  -  крикнул  голландец,  грозя  мне
кулаком. - Ты осмелился ударить Питера, нанимаешь  ли  ты  этто?  Тн  пролил
крофь Питера, панимаешь ли ты? Погоди, узнаешь ти, кто я дакой!
     - Заткни глотку, Пит! - прорычал один  из  товарищей.  -  Этот  парень,
конечно, чертово исчадие и  погибнет  он  теперь,  как  ему  подобает.  Надо
уничтожать таких подлецов, как он, но что касается тебя. Пит, ты  с  ним  не
вяжись. Если бы он был на свободе, он свернул бы тебе шею, как  тетереву.  И
пришлось бы тебе кричать караул да звать на помощь, как  тогда,  помнишь,  в
Мартынов день? Небось не забыл, как испугался жены Купера Дика, приняв ее за
акцизного чиновника?
     - Этта он мине шея завернет?  -  воскликнул  голландец,  обалдевший  от
моего удара и выпитого коньяка. - А этта ми будим сматряйть!  Эй  ти,  шорт,
полютшай-ка, полютшай!
     И, бросившись ко мне, голландец  изо  всей  силы  ударил  меня  тяжелым
сапогом. Некоторые  засмеялись,  но  человек,  говоривший  перед  этим,  дал
голландцу тумака, так что тот отлетел прочь.
     - Без шуток! - произнес он сурово. - Мы  живем  в  Англии  и  поступаем
по-английски. Лежачего у нас не  бьют,  а  твоих  голландских  штук  нам  не
требуется. Я тебе не позволю, амстердамская стерва, бить ногами англичанина.
Повесить его, если шкипер прикажет, повешу сам, и  с  удовольствием  повешу.
Это другое дело. Ну а бить не дам. Попробуй-ка еще тронуть пленника, я  тебе
пропишу лекарство, ей-Богу, пропишу.
     - Ладно-ладно, Дикон, - успокоительно произнес атаман шайки, -  мы  все
знаем, что Пит - драться не мастер, но зато Пит хорошо  знает  морское  дно.
Правда, Пит? Ты на этот счет молодчина, порядок любишь.
     - Зпасибо, капитан Мюргатройд, што ви этта сказали! - ответил голландец
угрюмо. - Но ви сами видийт, как мине обижайт. Меня  этот  шеловек  биль,  а
Дикон тоже биль и ругаль, а я долшен молшайт.  Вот  как  "Мария"  придейт  в
Голландии, я пошоль на старий место и не буду польше работайт с  вами.  Мине
здесь обижайт!
     - Ну небось! - ответил смеясь капитан. -  Не  уйдешь.  Наша  "Мария"-то
вырабатывает пять тысяч золотых монет в год, и ты  из  этого  капитала  свою
часть получаешь аккуратно. Ты, Пит, жадный и ни за что от  этакой  благодати
не уйдешь. Знаю тебя, братец, ты капитал копишь. Еще годика два - и ты  себе
собственное именьице заведешь.
     Домик у тебя будет. Пит, этакой аккуратненький, а перед домом  лужайка,
а под окнами домика садик с цветами. И хозяйку себе.  Пит,  заведешь  этакую
толстенькую голландочку. Знаем мы вашу братию. Многие у вас, которые  прежде
коньяком, как ты, торговали, бургомистрами поделались.
     - Знай эти бургомистр, тово  и  гляди  галафа  проломайт!  -  проворчал
голландец. - Ви, капитан, говорийт о  домик  и  казяйка,  а  кроме  домик  и
казяйка есть норд-ост, таможенный шиновник и висилиц.
     -  Ну,  поехал!  Разве  храброму  моряку  пристало  толковать  о  таких
пустяках? На то и щука в море, чтоб карась не дремал. Авось  еще  поживем  и
поторгуем коньячком  и  кружевами.  Таможенных  чиновников  бояться  нечего,
виселица - это пустой разговор.  Однако  будет  толковать.  Надевайте-ка  на
пленника кандалы и волоките его куда следует.
     Меня подняли и, наполовину неся, наполовину волоча по  земле,  потащили
куда-то. Шайка окружила меня со всех сторон. Лошадь увели  еще  прежде  и  в
противоположном направлении.  С  дороги  мы  сошли  и  стали  спускаться  по
отлогому скалистому скату по направлению к морю.  Тропинки  тут  никакой  не
было, и мне со связанными руками и ногами  приходилось  плохо.  Я  поминутно
цеплялся за камни и кусты. Кровь, однако, перестала течь  из  затылка,  раны
запеклись. Свежий морской воздух оживил меня, и я стал яснее сознавать  свое
положение.
     Из разговора пленивших меня людей неопровержимо явствовало, что  это  -
контрабандисты, а раз это так, то едва ли они питают особенно нежную  любовь
к правительству. Зачем им помогать королю Иакову? Совершенно напротив,  они,
по всей вероятности, сочувствуют Монмаузу. Недаром же претендент сформировал
целый полк из моряков.
     Все это хорошо, но жадность  этих  людей  может  оказаться  сильнее  их
убеждений. Они могут выдать меня чиновникам в расчете  на  награду.  Поэтому
самое лучшее им ничего о цели моего путешествия не говорить и  хранить  свой
пакет в тайне до тех пор, пока это возможно.
     Но вот что  удивительно!  Они  устроили  против  меня  засаду.  Что  их
побудило сделать это? Правда, дорога, по которой я ехал, довольно  пустынна,
но так или иначе по ней проезжает много путешественников, едущих с запада  в
Бристоль через Весгон. Постоянные засады на таком  бойком  месте  устраивать
невозможно.  Почему  же  они  устроили  засаду   именно   сегодня?   Правда,
контрабандисты - отчаянный народ, не признающий  законов,  но  до  дорожного
разбоя они не снисходят; Они никогда первые не нарушают спокойствия, и  этот
грех случается с ними только в тех случаях,  когда  им  нужно  прибегнуть  к
самозащите. И однако они напали на меня, а я им никогда  никакого  вреда  не
причинял. Неужели меня выдали? Неужели контрабандисты знают, зачем я  еду  в
Бристоль?
     В то время как я размышлял обо всем этом, толпа  остановилась.  Капитан
взял в руки свисток, висевший у него на шее, и свистнул.
     Мы находились в самом диком и пустынном месте дикого ущелья. Над нашими
головами смыкались острые утесы, поросшие папоротником, так что неба не было
видно. Я различал темные скалы,  похожие  на  привидения.  Перед  нами  было
что-то темное, что я принял за кустарники.
     Капитан дал второй свисток, через ветки кустов замелькал  огонек,  -  и
толстая  каменная  дверь  со  скрипом  отворилась.   Перед   нами   открылся
проделанный в горе, темный, извилистый коридор. По  этому  коридору  мы  шли
согнувшись, так как каменный потолок был очень невысок. Около нас  шумело  и
ревело море.
     Для того, чтобы сделать этот  коридор  в  каменной  скале,  нужно  было
положить много труда. Пройдя  вдоль  коридора,  мы  очутились  в  высоком  и
обширном помещении. В одном углу этого помещения горело  несколько  факелов.
При их дымном и желтом свете я мог видеть, что потолок пещеры  очень  высок,
по крайней мере, пятьдесят  футов.  Весь  потолок  был  покрыт  кристаллами,
которые сверкали и переливались. Пол пещеры был покрыт желтым песком, мелким
и бархатным, как французский ковер; Почва была неровная  и  шла  уклоном.  Я
догадался, что пещера выходит в море, и действительно,  в  другом  ее  конце
было видно темное отверстие, около которого плескались волны. Свежий соленый
воздух наполнял это оригинальное помещение.
     В этой большой пещере, имевшей шестьдесят шагов в длину  и  тридцать  в
ширину, стояли кучи товара; я видел целые груды  ящиков  и  бочек.  На  полу
лежали мушкеты, кортики, дубины, окованные железом, и другое оружие.
     В одном из углов был разложен весело  пылающий  костер.  Странные  тени
бегали по стенам. Кристаллы на потолке  переливались  бриллиантами.  Дым  не
оставался в пещере и уходил вдаль через отверстие в скале. Около огня,  сидя
на ящиках или лежа на полу, находилось еще человек семь-восемь.  Увидя  нас,
они проворно вскочили и бросились к нам навстречу.
     - Ну что, поймали птицу? - крикнул один из них. - Да  никак  и  вправду
привели? Он один, стало быть, ехал? Без помощников?
     - Да, он ехал один, и мы его привели, - ответил капитан,  -  мы  сшибли
его с лошади канатом. Так ловко это вышло, так ловко! Словно  чайку  в  сети
изловили. Ну а ты что делал в наше отсутствие. Сила?
     Человек, к которому обратился с вопросом капитан, коренастый, загорелый
моряк средних лет, ответил:
     - Готовили тюки к отправке по местам. Шелк и кружева вот  в  эти  ящики
положили и зашили парусиной.  На  шелке  я  сделал  пометку  "пряжа",  а  на
кружевах - "джут", это пойдет на мулах.  Немецкие  водки  тоже  упакованы  и
готовы к отправке. Табак вот в этих плоских ящиках. Чертовская работа у  нас
была! Ветер страшный, и того гляди - лодка перевернется.
     - А нашей "Волшебной королевы" все еще не видать? - спросил капитан.
     - Не видать! Длинный Джон стоит у  воды  и  ждет,  когда  покажутся  ее
огоньки. Да ничего, придет, если благополучно обогнула Каиб-Мартинский утес.
При заходе солнца мы видели на северо-востоке, милях эдак в  десяти,  парус,
надо полагать, это и была наша "Волшебная королева". Впрочем, кто же знает -
наверное ручаться нельзя. Может быть,  это  было  и  королевское  сторожевое
судно.
     - Ну, эти королевские суда ползают как черепахи, -  насмешливо  ответил
капитан Мюргатройд, - а между тем мы акцизника не можем повесить до тех пор,
пока не придет Венабльс со своей  "Волшебной  королевой".  Ведь  это  ихнего
человека акцизник сгубил, ну пусть они сами с ним и расправляются.  Мне  эту
грязную работу делать не хочется.
     - Tausend Blitre! - воскликнул буйный голландец. -  Я  с  удовольствием
готов служить капитану Венабльсу. У него и без того  много  дела,  позвольте
мне повесить эту шельму.
     - Потише,  потише!  -  оборвал  капитан.  -  Кто,  спрашивается,  здесь
начальник? Вы или я? А теперь подведите пленника к костру.  Ну,  слушай  ты,
коршун стервятник, ты можешь считать себя мертвым  человеком.  Ты  ничем  не
отличаешься от покойника, который лежит в  гробу  и  вокруг  которого  горят
свечи. Погляди-ка сюда!
     Капитан поднял факел и показал мне в углу пещеры  большую  расщелину  в
полу.
     - Видите ли, милостивый государь, - сказал он, обращаясь ко мне, -  эта
штука называется у нас Черной  бездной,  а  насколько  она  глубока,  можете
судить сами.
     И капитан, взяв пустой бочонок, швырнул его в зияющее отверстие. Прошло
более десяти секунд, прежде чем мы услыхали, как  бочонок  стукнулся  о  дно
моря. Один из контрабандистов засмеялся и сказал, обращаясь ко мне:
     - Значит, прежде чем ты издохнешь, ты успеешь полдороги в ад пролететь.
     - Все-таки это более легкая смерть, чем на виселице, - сказал другой.
     - В таком случае, - закричал третий, - мы его сперва повесим,  а  потом
похороним в Черной бездне.
     - Однако, - произнес человек, которого звали Диком, -  наш  пленник  до
сих пор не открыл рта. Эй, милый человек,  развяжите-ка  ваш  язык.  Скажите
нам, как вас зовут. Что вы  немы,  что  ли?  А  жаль,  что  вы  не  родились
глухонемым, тогда бы вы не погубили нашего доброго товарища.
     - Я не слыхал до сих пор ничего, кроме ругательств и угроз,  -  ответил
я. - Я ждал сколько-нибудь вежливого вопроса.  Зовут  меня  Михей  Кларк;  а
теперь прошу вас сообщить мне, кто вы такие и на  каком  основании  хватаете
мирных путешественников на большой дороге?
     - Вот оно наше основание, - ответил Мюргатройд, прикасаясь  к  рукоятке
своего кортика. - Вам отлично известно, кто мы такие.  Зовут  вас  вовсе  не
Кларк, а Вестхауз,  или  Котерхауз,  ну,  одним  словом,  вы  тот  проклятый
акцизник, который арестовал нашего бедного товарища Купера Дика. Бедняга был
повешен ильчестерским судом по вашим показаниям.
     - Клянусь, что вы ошибаетесь, - ответил я. - Я нахожусь в этих местах в
первый раз.
     - Ловко врет, ей-Богу, ловко! - воскликнул контрабандист. - Но это  все
равно: чиновник ты или нет, а  мы  тебя  повесим:  ты  знаешь  секрет  нашей
пещеры.
     - Ваш секрет я мог бы сохранить, - ответил я. - Но если вы меня  хотите
умертвить, то я встречу  свою  судьбу  как  солдат;  конечно,  мне  было  бы
приятнее погибнуть на поле битвы, солдату невелика честь погибнуть от  такой
кучи водяных крыс, как вы.
     - Ей-Богу, - воскликнул Мюргатройд, - он не похож на чиновника. Не  тот
разговор. Да и держит-то он себя как солдат. Однако мы  были  предупреждены,
что акцизник поедет именно в этот час и верхом.
     - Позовите-ка Длинного Джона, - посоветовал голландец. - Я не  верю  ни
единому слову этой шельмы. Длинный Джон знает акцизника;  ведь  Купера  Дика
арестовали при нем.
     - Как не знать! -  проворчал  контрабандист  Сила.  -  Джон  непременно
узнает акцизника. Он получил от него здоровый удар по руке.
     - В таком случае, позовите Джона, - сказал Мюргатройд.
     Из глубины пещеры показался долговязый, худой моряк,  стоявший  там  на
страже. Голова его была повязана красным платком;  одет  он  был  в  голубую
куртку и, приближаясь к нам, медленно засучивал рукава.
     - Где чиновник Вестхауз? - закричал он. - Он оставил мне свою метку  на
руке. Рана, черт ее возьми, до сих  пор  не  зажила.  Что,  чиновная  крыса,
теперь счастье не на твоей стороне! Однако, черт возьми, товарищи, кого  это
вы заковали в кандалы? На вид это не чиновная крыса!
     - Как! Не он? - воскликнули все и принялись ругаться.
     - Конечно, не он. Из этого малого можно сделать двух акцизников,  да  и
тогда  материалу  останется.  Достаточно,  чтобы  акцизного  писца  сделать.
Повесить его вы можете для верности, только это не Вестхауз.
     - Конечно, его надо повесить, - сказал голландец Пит.  -  Черт  возьми,
если его оставить в живых, то все узнают про нашу пещеру. Куда денется тогда
наша хорошенькая "Мария" со всем своим  шелком  и  атласом?  Куда  мы  будем
прятать наши бочки и ящики? Неужели нам рисковать нашей пещерой из-за  этого
малого? И кроме того, он ударил меня по голове. Он ударил вашего бочара,  да
и как ударил-то, точно молотом двинул! Разве за одно за это не  следует  его
угостить галстучком из пеньки?
     - Нет, за это его следует угостить стаканом рома, - ответил Дикон. -  С
вашего разрешения я скажу, капитан, что мы не шайка разбойников. Мы  честные
моряки и не должны вредить никому, кто нам не делает вреда. Акцизник
     Вестхауз убил Купера Дика и за это должен  умереть.  Но  убивать  этого
молодого солдата я ни за что не позволю. Что мы, изверги, что ли какие,  или
пираты?
     Не знаю, какой ответ мог бы последовать на эту речь, но  в  этот  самый
момент где-то  совсем  близко  раздался  оглушительный  свист,  и  в  пещере
появились  два  контрабандиста,  таща  человеческое  тело.  Тело  волочилось
неподвижное, беспомощное, и я  сперва  думал,  что  это  мертвец.  Но  когда
котрабандисты бросили человека на песок, он задвигался и, наконец, сел.  Вид
у него был как  у  человека,  очнувшегося  от  обморока.  Это  был  малый  с
четырехугольным лицом, напоминающим бульдога. Одет он был в  голубой  мундир
со светлыми пуговицами.
     - Это акцизный чиновник Вестхауз! - хором воскликнули контрабандисты.
     - Да, это акцизный чиновник Вестхауз, - спокойно ответил пленник, вертя
головой и морщась от боли. - Я представляю собой королевский закон и во  имя
этого закона арестую вас всех! А все товары, которые я вижу здесь,  объявляю
подлежащими описи и обыску, согласно второму  прибавлению  к  первой  статье
таможенного  уложения.  Если  здесь  есть  честные  люди,  то  я  прошу   их
содействовать мне при исполнении мною моих служебных обязанностей.
     И, говоря эти слова, акцизник, шатаясь, встал на ноги. Но дух  его  был
бодрее плоти, и он снова шлепнулся на песок при общем смехе матросов.
     В двух вновь пришедших контрабандистах я узнал людей, которые увели мою
лошадь. Один из них выступил вперед и начал рассказывать:
     - Мы нашли его на дороге, возвращаясь от дяди Майкрофта. Он  лежал  без
памяти. Веревка угодила ему прямо под подбородок, и  он  отлетел  на  дюжину
шагов. Мы увидали на его мундире светлые пуговицы и притащили  его  сюда.  И
какой, подумаешь, мерзавец! Ведь, кажется, совсем обалдел,  а,  однако,  всю
дорогу брыкался и вырывался.
     - А веревку вы сняли? - спросил капитан.
     - Один конец отвязали. Теперь она лежит на земле.
     - Это хорошо. Мы, значит, оставим  акцизника  для  капитана  Венабльса.
Пускай он с ним распоряжается, а нам  надо  заняться  другим  пленником.  Мы
должны его обыскать и осмотреть его бумаги. Теперь  развелось  много  судов,
плавающих под фальшивым  флагом.  Надо  быть  осторожнее.  Эй  вы,  господин
солдат! Что вас завело в эти места и какому королю вы служите? До меня дошли
слухи, что в стране восстание и что на старом британском  корабле  появились
два шкипера сразу,  оспаривающие  друг  у  друга  власть?  Видя,  что  обыск
неминуем, я решил быть откровенным.
     - Я служу королю Монмаузу, - ответил я.
     - Королю Монмаузу! - воскликнул контрабандист. - Извините, мой друг, но
я вам не верю. Наш добрый король, как я слышал, нуждается в настоящую минуту
в солдатах, и если бы вы ему служили, то вам незачем было бы болтаться около
северных берегов Англии, словно судну без мачт и парусов.
     - Я везу депеши, -  ответил  я.  -  Собственноручные  депеши  короля  к
герцогу Генри Бофорту в его замок в  Бадминтон.  Вы  можете  найти  пакет  в
кармане моего камзола, но прошу вас не взламывать печати. Депеши секретные.
     Услышав эти слова, чиновник, спокойно лежавший на песке, приподнялся на
локте и воскликнул:
     - Сэр, вы сами признали себя виновным в бродяжничестве  и  политическом
преступлении; я вас поэтому арестую по обвинению  в  государственной  измене
согласно четвертому тому королевского уложения.  Приглашаю  вас  подчиниться
моему законному требованию.
     - Заткните-ка. акцизному глотку шарфом,  -  сказал  Мюргатройд.  -  Вот
погоди, придет Венабльс, он живо тебя успокоит.
     Затем капитан взглянул на надпись на конверте и произнес:
     - Да, это вы верно  сказали.  Здесь  написано:  "От  Иакова  II  короля
английского, называвшегося  прежде  герцогом  Монмаузом,  президенту  Уэльса
герцогу  Генри  Бофорту,  через  посредство   капитана   Михея   Кларка   из
Вельдширского пехотного полка Саксона". Дикон,  развязывай  веревки,  снимай
кандалы! Капитан,  вы  свободны,  и  я  сожалею,  что  мы  по  незнанию  вас
потревожили. Все мы добрые лютеране и готовы вам  скорее  помогать  в  вашем
деле, чем препятствовать.
     - И в самом деле! - воскликнул Сила. - Отчего бы нам ему не помочь? Что
касается меня, то я не прочь потрудиться для святого  дела,  не  сомневаюсь,
что и вы все одного мнения со мной. Я бы посоветовал воспользоваться  ветром
и доставить к утру капитана в Бристоль. Таким  образом  мы  избавим  его  от
опасности быть схваченным на суше солдатами.
     - Верно-верно, - поддакнул Длинный Джон. -  Ведь  около  Вестона  стоит
королевская конница, и капитан непременно ей попадется,  если  пойдет  сухим
путем в Бристоль.
     - Что же, - сказал Мюргатройд, - это устроить можно. Время у нас  есть,
и мы доставим вас в Бристоль, если вам угодно.
     - А как же моя лошадь? - спросил я.
     - Об этом не беспокойтесь. У нас есть решетки, запасные шесты, и мы  ей
устроим на судне стойло.  Ветер  затих,  и  судно  можно  подвести  к  утесу
Мертвеца. Там мы и лошадь на корабль введем. Беги-ка к дяде Майкрофту, Джим,
а ты. Сила, займись судном. Вам же, капитан, я советовал  бы  закусить.  Вот
холодная солонина и сухари. Пища-то наша  грубая,  морская,  ну  да  ничего,
как-нибудь управитесь. Можно потом ее  будет  запить  стаканчиком  ямайского
рома.
     Я уселся на бочонок около огня и принялся  -расправлять  руки  и  ноги,
которые совсем окоченели  от  веревок.  Один  из  контрабандистов  стал  мне
прикладывать на рану на голове компрессы, а другой  принялся  меня  угощать.
Прочие отправились к выходу из пещеры готовить небольшое трехмачтовое судно.
Только двое или трое остались на  страже  возле  несчастного  чиновника.  Он
лежал на  спине  возле  стены,  скрестив  на  груди  руки.  По  временам  он
поглядывал угрожающе на контрабандистов. Так смотрит старая,  дрессированная
собака на окружившую ее стаю волков. Я начал думать,  нельзя  ли  что-нибудь
сделать для его спасения. В эту минуту ко мне подошел  Мюргатройд.  Он  взял
жестяную кружку и, зачерпнув ею из бочки рому, выпил за успех моего дела.
     - Я пошлю с вами Силу, - сказал он, - а сам  останусь.  Надо  подождать
Венабльса, который командует другим нашим судном. Если я  могу  вознаградить
вас за этот вред, который мы вам причинили, то...
     - Вы меня можете вознаградить только одним, капитан, -  быстро  прервал
его я. - Я могу просить вас об этом не только ради себя, но и  ради  вас  же
самих. Не допускайте, пожалуйста, убийства этого несчастного человека.
     Лицо Мюргатройда покраснело от гнева.
     - Вы неправильно выражаетесь,  капитан  Кларк.  Это  не  убийство,  это
правосудие. Скажите, кому мы причиняем  вред?  Да  знаете  ли  вы,  что  все
женщины околотка благословляют нас! Все они покупают у нас по дешевым  ценам
чай и спиртные напитки. Берем  мы  дешево  и  не  навязываем  своих  товаров
никому. Мы мирные торговцы. И  однако,  вот  этот  человек  и  его  товарищи
гоняются за нами по пятам, нас травят, как зверей, рубят, стреляют и загнали
нас вот в такие трущобы, как эта.  Месяц  тому  назад  четверо  наших  несли
бочонок в горы к фермеру Блеку. Этот Блек ведет с  нами  торговлю  уже  пять
лет.   И   вдруг,   откуда   ни   возьмись,   явились   десять    всадников,
предводительствуемые вот этим самым акцизником,  и  принялись  рубить  наших
саблями. Купера Дика они взяли в плен, а Длинному Джону поранили руку.  Дика
посадили в Ильчестерскую тюрьму,  вылечили  там,  затем  судили  и  повесили
словно куницу на курятнике.  Вот  что  сделал  нам  это  акцизник,  капитан.
Сегодня же мы узнали, что он вечером поедет по Вестонской дороге,  не  зная,
что мы его уже давно поджидаем. Мы поставили  ему  западню,  поймали  его  и
рассчитаемся с ним так же, как он рассчитывался с нашими  товарищами.  Разве
это несправедливо?
     - Но ведь он слепой исполнитель, - возразил я, -  ведь  не  он  сочинял
таможенные законы. Он обязан  эти  законы  исполнять.  Ваш  враг  -  это  не
акцизный чиновник, а сам закон.
     - Вы правы, - угрюмо отвечал контрабандист, - главный  наш  счет  не  с
этим акцизником, а с судьей Муркрофтом. Он скоро поедет по  округу  и  будет
проезжать по Вестонской дороге. Дай Бог, чтобы это  случилось  поскорее.  Но
судья сам по себе, а акцизника мы повесим. Он знает нашу пещеру, и отпустить
его было бы безумием.
     Услышав эти слова, я понял, что  продолжать  спор  бесполезно.  Но  мне
все-таки хотелось сделать что-нибудь для несчастного чиновника. Я бросил ему
украдкой карманный нож в  расчете,  что  эта  вещь  может  ему  пригодиться.
Сторожившие чиновника контрабандисты разговаривали в это время  и  хохотали;
моей проделки они не заметили, но чиновник быстро усмотрел ножик и сейчас же
его схватил.
     С час, а то и более, я ходил по пещере и курил трубку. Наконец появился
Сила Болизо и заявил, что судно готово и что лошадь моя уже помещена на нем.
Прощаясь с Мюргатройдом, я опять рискнул сказать  несколько  слов  в  защиту
Вестхауза, но котрабандист нахмурился и сердито покачал головой. На песке, у
устья пещеры, стояла лодка. Опоясавшись саблей и засунув в кобуры пистолеты,
возвращенные мне контрабандистами, я сел в лодку. Моряки живо столкнули ее в
воду, и она, ныряя, помчалась вперед.
     В тусклом свете дымного факела, который  мерцал  в  руках  провожавшего
меня Мюргатройда, я увидал, что потомок пещеры здесь очень  низок.  По  мере
того, как мы вплывали в бухту, потолок все понижался и  понижался  так,  что
некоторое время нам пришлось плыть, почти совсем пригнувшись ко  дну  лодки.
Моряки налегли на весла, и мы наконец выбрались из темной пещеры в  открытое
пространство. Над нами повисло огромное небо,  усеянное  далекими  звездами.
Месяц был закрыт туманными облаками, и свет его был очень слаб. Прямо против
нас виднелось темное пятно. Постепенно приближаясь к этому пятну, я  увидал,
что это больших размеров трехмачтовое судно,  оно  стояло  на  одном  месте,
колыхаясь в воде.  Судно  было  очень  красиво.  Его  мачты  и  реи  красиво
выделялись на темном фоне неба. Мы пристали к кораблю.  Сейчас  же  раздался
скрип блоков, и к нам в лодку спустили лестницу. Моряки держали эту лестницу
все время, пока я взбирался на палубу.
     "Мария" была вполне готова к путешествию. Она была похожа на гигантскую
чайку, которая, готовясь лететь, расправляет свои  белые  крылья.  В  заднем
конце палубы я нашел наскоро, но прочно выстроенное стойло. В нем стоял  мой
добрый конь, а перед ним было поставлено  целое  ведро,  наполненное  овсом.
Ковенант ткнул меня в щеку носом и заржал, выражая удовольствие при  встрече
с хозяином. Я тоже начал ласкать лошадь, которую очень любил:  В  это  время
показалась седая голова помощника капитана Силы Болизо.
     - Ну, капитан Кларк, теперь пора и в дорогу, - сказал он, - ветер утих,
и мы пойдем не скоро. Вы устали небось?
     - Да, немного устал, - ответил я, - у меня до сих пор голова трещит. Уж
очень был силен удар от вашего каната: я так и полетел.
     - Ну, ничего, - ответил контрабандист, - поспите часика  два  и  будете
свежи, как молодой цыпленок. За лошадью вашей будут  ходить,  о  ней  вы  не
извольте беспокоиться. Я приставлю к ней особого человека, хотя, признаться,
наши плуты в уходе за лошадьми мало смыслят - им бы только паруса да  мачты.
В этом деле они - доки, а насчет лошадей - это не по их части. Ну да ничего,
вашей лошадке они вреда не сделают.  Идите-ка  вниз,  в  каюту,  и  ложитесь
спать.
     По крутой лесенке я спустился в низкую  каюту,  помещавшуюся  в  нижней
части корабля. По обеим сторонам в стене были сделаны углубления,  а  в  них
были устроены койки:
     - Вот ваша постель! - сказал Сила Болизо, указывая на одну из  коек.  -
Если что будет нужно, мы вас разбудим.
     Другого приглашения я дожидаться  не.  стал  и  бросился  на  койку  не
раздеваясь; не прошло и нескольких минут, как я погрузился в  глубокий  сон.
От этого сна ничто не могло меня пробудить; ни сильная качка судна, ни топот
ног прямо над головой. То ходили по палубе моряки.
      
 
     Глава XXIV
     ПРИЕМ В БАДМИНТОНЕ
      
     Проснувшись, я не без некоторого труда сообразил, где нахожусь. Сев  на
койку, я протер глаза и, наконец, вспомнил о событиях, бывших  накануне.  На
койке напротив, вытянувшись во весь рост,  спал  Сила  Болизо.  На  нем  был
красный шерстяной колпак,  и  он  громко  храпел.  В  середине  каюты  висел
вертящийся стол, на котором виднелись бесчисленные следы спиртных  напитков.
Привинченная к полу деревянная скамья и стойка для мушкетов, ряд  шкафчиков,
в которых, по всей вероятности,  хранились  более  дорогие  сорта  кружев  и
шелка.  Корабль  шел,  медленно  покачиваясь.  Паруса  хлопали,  из  чего  я
заключил, что ветра нет.  Я  потихоньку  встал  с  постели  и,  стараясь  не
разбудить штурмана, вышел на палубу. Как оказалось, мы были окутаны  густыми
облаками тумана. Туман был так непроницаем, что  не  видно  было  даже  воды
возле корабля. Судно наше было похоже  на  воздушный  корабль,  несущийся  в
облаках. Иногда налетал ветерок, и тогда передний парус  надувался.  Но  это
длилось момент только, а затем парус  опускался  снова.  По  временам  через
густые облака тумана проникал солнечный луч. Тогда на сплошной серой  стене,
окружавшей нас, появлялась полоса цвета радуга. Но вот туман сгущался снова,
луч пропадал. Ковенант  оглядывался  кругом  своими  большими,  вопрошающими
глазами. Матросы стояли у парапета, курили трубки и всматривались  в  густой
туман.
     - Доброе утро, капитан, - сказал Дикон.
     - Ночью был ветер, и мы шли хорошо. Штурман, когда  отправлялся  спать,
сказал, что мы находимся недалеко от Бристоля.
     - В таком случае, товарищи, - вмешался я, -  вы  бы  меня  высадили  на
берег: я поеду верхом.
     - Это невозможно,  -  ответил  Длинный  Джо.  -  Надо  подождать,  пока
разойдется туман. Видите ли, у нас есть только одно местечко, где  мы  можем
выгружать товары без чиновничьего присмотра. А для того чтобы  добраться  до
этого места, надо долго лавировать между песками.  В  тумане  того  и  гляди
сядешь на мель. Эй, Том  Бальдок,  поглядывай!  -  крикнул  Дикон  человеку,
стоявшему на носу корабля. - Мы находимся как раз на главном фарватере. Того
и гляди - кто-нибудь нас настигнет. Хоть  ветер  и  невелик,  но  корабли  с
высокими мачтами ходят и при маленьком ветре.
     - Тише-тише! - вдруг произнес Длинный Джон, подымая руку.
     Мы стали прислушиваться, но  звуков  никаких  не  было  слышно.  Только
невидимые волны бились о бока корабля.
     - Позовите  штурмана,  -  прошептал  Дикон.  Совсем  близко  около  нас
стоиткакой-то корабль. Я слышал шлепанье каната о палубу.
     Сила  Болизо  пришел  немедленно,  и  все  мы   стали   прислушиваться,
вглядываясь в туман. Все  было  спокойно.  Мы  было  подумали,  что  тревога
оказалась напрасной, и сердитый штурман уже собрался уйти  спать.  Но  вдруг
раздались  громкие  удары  колокола.  Колокол  пробил  семь  раз,  а   затем
послышался оглушительный