службы в Бретани. Эта рутинная жизнь была нарушена лишь единожды - Найджел нанес визит в замок отца Рауля, чтобы рассказать владельцу Гробуа, как его доблестный сын пал смертью храбрых у ворот Ла Броиньера. Ну, а потом - потом, наконец, когда в душе у Найджела уже не осталось почти никакой надежды, наступило то изумительное утро, которое привело в цитадель Вана - а Найджел был тогда ее сенешалем - всадника с письмом. В письме было всего несколько слов, кратких и ясных, как призыв военных труб. Писал Чандос. Он требовал к себе своего оруженосца - его знамя снова трепетало на ветру. Сейчас он находился в Бордо. Принц направлялся в Бержерак, откуда он предполагал совершить большой поход во Францию. Без сраженья там не обойдется. Они уже уведомили о своем прибытии доброго короля Франции, и тот обещал достойно их встретить. Пусть Найджел поспешает. Если они уже выступят, ему следует как можно скорее их догнать. У Чандоса было еще три оруженосца, однако он будет рад вновь повидать четвертого, потому что с той поры, как они расстались, ему часто рассказывали о Найджеле, и все это было именно то, чего он и ожидал от сына своего друга. Вот что прочитал Найджел в этом письме, и в это счастливое утро в Ване яркое летнее солнце засияло еще ярче, а голубое небо стало еще голубее. Путь от Вана до Бордо оказался утомителен. Трудно было найти каботажное судно, а ветер вечно дул не в ту сторону, куда стремились отважные сердца воинов. С того дня, как Найджел получил письмо, прошел целый месяц, прежде чем он ступил на забитую бочками гасконского пристань в устье Гаронны и помог Поммерсу сойти по сходням на берег. Даже у Эйлварда не было такой неприязни к морю, как у огромного солового коня: когда его копыта зацокали по доброй, прочной булыжной мостовой, он радостно заржал и ткнулся мордой в протянутую руку хозяина. Рядом с ним, успокаивая и похлопывая его по рыжевато-коричневому плечу, стоял худой, жилистый Черный Саймон - он так и остался под знаменем Найджела. А куда девался Эйлвард? Увы! Два года тому назад он вместе со своим отрядом лучников Ноулза был отобран для несения королевской службы в Гиени, а так как писать он не умел, Найджел не знал даже, жив ли он. Зато до Саймона трижды доходили о нем слухи от вольных стрелков - Эйлвард был жив, здоров, недавно женился, но коль скоро в первый раз его жену назвали блондинкой, в другой - шатенкой, а в третий - французской вдовушкой, понять, что тут правда, было трудновато. Войско уже месяц как оставило город, но известия о нем приходили ежедневно, да такие, что прочесть их мог каждый: через ворота непрерывным потоком, загромождая всю Либурнскую дорогу, катили повозки из Южной Франции. В городе было полно пехотинцев, потому что принц взял с собой только конные отряды. С тоской провожали они жадными взглядами вереницы телег с награбленным добром - роскошной домашней утварью, шелками, бархатом, коврами, резными украшеньями, а также изделиями из драгоценных металлов, что были еще недавно предметом гордости многих благородных домов в прекрасной Оверни или богатом Бурбонэ. Не надо думать, что в этой войне Англия и Франция противостояли друг другу в одиночку. Это наша слава, и негоже тут замалчивать правду. Две французские провинции, богатые и воинственные, отошли к Англии благодаря бракам между членами двух королевских семей, и теперь они - Гиень и Гасконь - давали острову самых храбрых солдат. Англия была бедна и не могла держать на континенте достаточно большую армию, а потому в войне с Францией была обречена на поражение - ей не хватало солдат. Феодальная система позволяла быстро и дешево собрать войско, но уже спустя несколько недель оно столь же стремительно распадалось, и удержать его от распада могли только полные сундуки. А их-то как раз у Англии не было, и королю приходилось без устали ломать голову, как удержать солдат на поле брани. И в Гиени, и в Гаскони было предостаточно рыцарей и оруженосцев, готовых в любую минут покинуть свои уединенные замки и собраться в отряды для набегов на Францию. Вот они-то вместе с английскими рыцарями, сражавшимися чести ради, да несколькими тысячами грозных наемных стрелков, получавших по четыре пенса в день, и составляли войско для краткосрочных кампаний. Таким было и войско Принцп, числом около восьми тысяч человек, которое кружило по Южной Франции, оставляя за собой черные рубцы на теле разоренной страны. Но и при том, что юго-западная часть Франции была в руках англичан, воинственный дух страны не был сломлен, а богатством и численностью населения она намного превосходила соперницу. Отдельные провинции были столь обширны, что оказывались сильнее многих королевств. Нормандия на севере, Бургундия на востоке, Бретань на западе и Лангедок на юге - каждая могла снарядить огромную армию. Поэтому смелый, энергичный Иоанн, следя из Парижа за дерзким вторжением англичан в его владения, тут же разослал гонцов в главные вассальные провинции - Лотарингию, Пикардию, Овернь, Эно, Вермандуа, Шампань, а также германским наемникам на восточных границах с приказом, не жалея коней, днем и ночью поспешать в Шартр. Там-то это огромное войско и собралось в самом начале сентября. А между тем Принц, совершенно об этом не подозревая, разорял города, осаждал замки сначала в Бурже и Иссудане, потом в Роморантене и дальше во Вьерзоне и Туре. Неделю за неделей продолжались веселые стычки на заставах, стремительные нападения на крепости, в которых воины стяжали немало чести, рыцарские поединки с отдельными отрядами французов, случайные турниры, когда благородные воины снисходили до того, что ставили на карту свою жизнь. Приходилось грабить и дома, а вино и женщины всегда были в достатке. Никогда еще ни рыцарям, ни стрелкам не приходилось участвовать в столь славном и прибыльном походе, поэтому, когда войско повернуло от Луары на юг и пошло обратно в Бордо, настроение у всех было приподнятое, карманы полны золота, а впереди бойцов ожидали веселые деньки в городе. И вдруг этот славный и развлекательный поход сменили настоящие тяготы войны. Продвигаясь на юг, Принц неожиданно обнаружил, что в землях, через которые ему предстояло пройти, не осталось никаких припасов - ни фуража для лошадей, ни провианта для солдат. Впереди войска катилось две сотни фургонов с добычей, но вскоре голодные бойцы уже готовы были променять их все на хлеб и мясо. Оказалось, что легкие отряды французов, опередив войско принца, разрушили и предали огню все, что могло быть хоть как-то использовано неприятельской армией. Только теперь Принц и его люди поняли, что к востоку от них в южном направлении движется огромное войско, готовое отрезать им путь к морю. По ночам на небе пылало зарево от костров, а днем солнце сверкало и играло на стальных шлемах и оружии могучего противника. Принцу очень хотелось спасти награбленное, и, зная, что набранные французами войска значительно превосходят численностью его отряд, он изо всех сил старался уклониться от встречи; однако лошади у него уже были совсем истощены, а солдаты так оголодали, что стоило больших трудов сохранять в войске порядок. Пройдет еще несколько дней, и они будут совсем ни на что не годны. Поэтому, когда возле деревни Мопертюи он обнаружил место, где и у малочисленного от ряда был шанс удержать свои позиции, он, словно загнанный кабан, обративший к охотнику страшные клыки и испепеляющий взгляд, не стал больше делать попыток оторваться. А пока происходили эти важные события, Найджел с Черным Саймоном и еще четырьмя копейщиками спешили на север, навстречу Принцу. До Бержерака они ехали по мирной дружественной стране; дальше пошли пожарища, разрушенные дома с как бы повисшими в воздухе шпицами; впоследствии, когда сэр Роберт показал этим землям, что такое его непреклонная воля, их прозвали "митры Ноулза". Найджел ехал на север уже три дня и повсюду видел небольшие отряды французов; но он так торопился догнать английскую армию, что ни разу не уклонился с пути в поисках приключений. Наконец, миновав Люзиньян, его маленький отряд стал встречать английских фуражиров, по большей части конных стрелков, рыскавших по округе в поисках провианта либо для армии, либо для самих себя. От них Найджел узнал, что Принц, при котором неотлучно находился Чандос, стремительно продвигается на юг и до встречи с ним оставалось, скорее всего, не более одного короткого дневного перехода. Найджел продолжал путь; отбившихся от армии английских солдат становилось все больше, наконец он нагнал порядочную колонну лучников, двигавшуюся в одном с ним направлении. Это были люди, потерявшие лошадей, - они отстали еще при наступлении, а теперь торопились на встречу с главными силами, чтобы поспеть к предстоящему сражению. Их сопровождала целая толпа деревенских девушек, а рядом тянулась вереница груженых мулов. Найджел со своими копейщиками уже почти обогнал колонну стрелков, как вдруг Черный Саймон вскрикнул и тронул его за руку. - Посмотрите-ка вон туда, добрый сэр, - закричал он, и глаза у него загорелись, - вон туда, где шагает грабитель с большим узлом за плечами! Кто это там за ним? Найджел взглянул и увидел низкорослого крестьянина, тащившего на согнутой спине огромный тюк, куда больший, чем он сам. За ним шагал высокий широкоплечий лучник; грязная куртка и помятый шлем говорили о том, что он служит давно и служба эта была нелегкой. За плечами у него висел лук, и шел он, обняв за талию двух пышных француженок, которые легко семенили рядом с ним, весело смеясь и дерзко отвечая на вольные шутки солдат из задних рядов. - Эйлвард! - воскликнул Найджел и пришпорил Поммерса. Меднолицый лучник обернулся, мгновенье смотрел не понимающими глазами, потом вдруг отпустил своих двух дам, которых тут же подхватили его товарищи, бросился вперед и схватил протянутую руку своего молодого господина. - Клянусь моей наручкой, сквайр Найджел, это самый распрекрасный миг в моей жизни! - выкрикнул он. - А ты, старый ты кожаный мешок! Нет, Саймон, я обнял бы тебя, вяленая ты селедка, если бы мог дотянуться. И Поммерс тут! По глазам вижу, что он меня узнал, и снова готов вцепиться в меня зубами, как в те дни, когда стоял на конюшне моего отца. От простого, грубоватого лица Эйлварда словно пахнуло родным, душистым вересковым ветром Хэнклийских холмов. Глядя на него, Найджел смеялся от радости. - Не в добрый час ушел ты от меня на королевскую службу, - вырвалось у него. - Клянусь святым Павлом, я так рад видеть тебя снова! Ты нисколько не изменился, ты все тот же Эйлвард, какого я всегда знал. А кто этот мошенник с большим узлом, что следует за тобой? - Это всего только перина, добрый сэр, он тащит ее на спине, потому что мне хочется привезти ее в Тилфорд, а она слишком уж велика, я не могу идти с ней в строю. Война была отличная, я уже отправил в Бордо полповозки добра, пусть подождет там, пока нас отпустят домой. Только я боюсь негодяев-пехотинцев, что там стоят: есть ведь люди без стыда и совести, они уж обязательно запустят лапы в чужое добро. Слушайте-ка, если вы позволите мне сесть на вашу заводную лошадь, я с превеликой радостью опять стану воевать под вашим знаменем. И Эйлвард, отдав распоряжение человеку, который нес его перину, поскакал с Найджелом вперед, не внемля бурным протестам своих французских подружек. Впрочем, те быстро нашли утешение у его соратников - кто готов был побольше дать. Вскоре толпа лучников осталась далеко позади, и отряд Найджела продолжал свой путь навстречу петляющей дороге через величественный Нуайльский лес, и глазам англичан открылась болотистая долина, по которой лениво бежала река. На противоположном ее берегу столпились сотни лошадей - это было место водопоя, - а дальше, за ними, все было запружено повозками. Воины прошли мимо них и поднялись на вершину небольшого холма, с которого можно было обозреть всю эту удивительную сцену. По обе стороны петлявшей по долине реки простирались топкие луга. На берегу милях в двух вниз от по течению виднелся огромный табун лошадей. Это была французская кавалерия, и по голубому дыму сотен костров нетрудно было догадаться, где разбила лагерь армия короля Иоанна. А перед самым холмом, на котором стояли Найджел и его соратники, расположилось английское войско; за его линией было совсем мало костров - англичанам нечего было варить, разве что мясо своих коней. Их правый фланг упирался в реку, а весь строй растянулся на милю в сторону от реки, так что левый фланг упирался в опушку густого леса, который не давал противнику возможности зайти им в тыл с этой стороны. Впереди была длинная густая живая изгородь и много неровной земли, по середине которой проходила одна-единственная проселочная дорога, вся изрытая глубокими колеями. Трава под изгородью и вдоль всей линии расположения войска была усеяна лежавшими лучниками; большинство из них мирно спало, непринужденно раскинувшись под теплыми лучами сентябрьского солнца. Позади расположились рыцари; там из конца в конец развевались знамена и флаги с гербами английского и гиеньского рыцарства. Когда Найджел увидел знаменитые знаки прославленных военачальников, сердце его радостно забилось: наконец-то он сможет показать в таком благородном обществе и свой герб. Там развевалось знамя Жана Грайи из дома Капталь де Бюш - пять серебряных раковин на черном кресте; оно говорило, что среди собравшихся находится знаменитый воин Гаскони; рядом с ним трепетал на ветру красный лев благородного рыцаря из Эна, сеньора Эсташа д'Амбретикур. Эти два герба Найджел, как и любой другой солдат в Европе, знал хорошо, однако их окружал густой лес пик со знаменами, символы которых были ему неизвестны, из чего он заключил, что они принадлежат гиеньцам. Дальше в воздухе реяли известные всем знамена англичан; пурпурное с золотом знамя Уориков, серебряная звезда Оксфорда, золотой крест Суффолка, лазурно-золотое знамя Уиллоби и пурпурное с золотыми поясами - Одли. А в самой середине виднелось одно, при взгляде на которое Найджел забыл все остальные: рядом с королевским штандартом, несущим эмблему Принца, реял потрепанный в боях флаг с алым клином на золотом поле - он отмечал место, где была разбита палатка Чандоса. Найджел пришпорил коня и спустя несколько минут был на месте. Чандос стоял возле палатки Принца и внимательно разглядывал французские позиции, что-то обдумывая. Он исхудал от голода и недосыпания, но глаза его горели прежним огнем. Найджел соскочил с коня и был уже почти у того места, где стоял Чандос, как вдруг кто-то рванул в сторону шелковый полог королевского шатра, и из него выбежал Принц Эдуард. Он был без доспехов, в простом черном одеянии, однако его исполненная достоинства осанка и надменно-гневное выражение лица не оставляли сомнений в том, что это - вождь и Принц. За ним по пятам следовал маленький седовласый церковнослужитель в свободной мантии тонкого шелка. Он многословно и торопливо в чем-то убеждал Принца. - Ни слова больше, милорд кардинал, - гневно отозвался Принц. - Я слишком долго вас слушал. Клянусь Господом, все, что вы говорите, и несправедливо, и недостойно! Послушайте, Джон, мне нужен ваш совет. Как вы полагаете, что передает мне с его преосвященством кардиналом Перигорским король Франции? Он говорит, что готов из милосердия пропустить мое войско в Бордо, если мы вернем ему все, что взяли, возвратим все выкупы, а я сам и сто благородных английских и гиеньских рыцарей сдадимся ему в плен. Каково, а? Чандос улыбнулся. - Так дела не делаются, - сказал он. - Но, милорд Чандос, - воскликнул кардинал, - я же объяснил Принцу, ведь это позор на весь христианский мир, ведь все язычники станут насмехаться над нами, коли два великих сына церкви подымут мечи друг на друга! - Тогда пусть король Франции поостережется, - отрезал Принц. - Мой милый сын, вы забываете, что находитесь в самом сердце его страны, и было бы несправедливо, если бы он потерпел, чтобы вы ушли, как и пришли. У вас совсем небольшое войско, всего три тысячи лучников и пять тысяч копейщиков; к тому же они совсем плохи - изголодались и устали. А за королем стоит тридцать тысяч человек, и двадцать из них - отборные копейщики. Поэтому вам следует пойти на предложенные условия, чтобы не случилось чего-либо похуже. - Передайте королю Франции, что я приветствую его, и скажите, что Англия никогда не станет платить за меня выкуп. Однако, кардинал, сдается мне, что вы слишком хорошо осведомлены о численности и состоянии нашей армии, и я очень хотел бы узнать, как это слуга церкви так легко читает книгу войны. Я видел, что сопровождающие вас рыцари свободно разгуливают по нашему лагерю. Боюсь, что приветствуя вас как посланника, я на самом деле оказал покровительство шпионам. Что вы на это скажете, кардинал? - Благородный Принц, откуда взялись у вас в сердце и в душе такие недобрые слова? - С вами приехал этот ваш рыжебородый племянник Робер де Дюрас. Посмотрите-ка, вон он стоит - все высматривает да подсчитывает. Послушайте, юный сеньор! Я сейчас говорил вашему дяде кардиналу, что, мне кажется, вы и ваши товарищи немало разузнали о нашей армии и передали королю. Рыцарь побледнел и опустил глаза. - Ваше высочество, - пробормотал он, - я ведь только ответил на кое-какие вопросы. - А как эти ответы согласуются с вашей честью? Ведь мы вполне доверяли вам, раз вы прибыли в свите кардинала. - Да, милорд, я в свите кардинала, однако я подданный короля Иоанна и французский рыцарь, и прошу вас, не гневайтесь так на меня. Принц скрипнул зубами, и его колючий взгляд уперся в юнца. - Клянусь спасением души моего моего родителя, я с удовольствием убил бы вас на месте! Но одно вам обещаю: если ваш красный грифон покажется завтра на поле боя и если вас возьмут живьем, голова ваша тут же слетит с плеч. - Милый сын мой, что за безумные речи! - воскликнул кардинал. - Даю вам слово, ни мой племянник Робер, ни кто другой из моей свиты не примет участия в завтрашнем сражении. А теперь я вас оставлю, и пусть Господь отпустит вам все грехи, ибо на всем свете нет сейчас никого, кто подвергал бы большей опасности свою жизнь и жизнь тех, кто вас окружает. Советую вам провести ночь в размышлениях и молитвах, дабы душа ваша была готова к тому, что, быть может, вас ожидает. Сказав это, кардинал поклонился, направился в сопровождении своей свиты туда, где оставались их лошади, и отбыл в соседнее аббатство. Разгневанный Принц повернулся на каблуках и возвратился в палатку, а Чандос оглянулся и дружески протянул руку Найджелу. - Я много слышал о ваших благородных подвигах, - приветствовал он юношу. - Вы становитесь известны как странствующий оруженосец. В ваши годы я меньше прославил свое имя. От гордости и удовольствия Найджел залился краской. - Что вы, добрый мой господин, я сделал еще так мало! Но вот теперь, когда я опять с вами, я очень надеюсь научиться достойно исполнять свои обязанности: где еще мне завоевать славу, как не под вашим знаменем? - Ну, так вы прибыли в самое удачное для этого время. Мы не можем покинуть это место иначе, как с великим боем, который навечно останется в людской памяти. Во всех наших сражениях на французской земле еще не было такого, чтобы они были так сильны, а мы так слабы: тем больше чести должно выпасть нам на долю. Конечно, мне бы очень хотелось, чтобы у нас было еще две тысячи лучников. Но и без них, не сомневаюсь, мы доставим французам предовольно неприятностей, прежде чем они выгонят нас из-за этих ограждений. А вы видели французов? - Нет, добрый сэр, я только что прибыл. - Я как раз собирался проехаться вдоль их расположения и посмотреть, нет ли там слабых мест, так что поедемте вместе, пока еще светло, увидим, что сможем - где и как они стоят. На этот день из-за не очень уместного и совершенно бесполезного вмешательства кардинала Перигорского между армиями было заключено перемирие. Поэтому, когда Чандос и Найджел пробились на конях сквозь длинную изгородь, тянувшуюся вдоль расположения англичан, они увидели, что за ней по равнине небольшими группами разъезжают рыцари той и другой стороны. Французов было больше: им во что бы то ни стало надо было как можно лучше разузнать все об обороне англичан; многие из их разведчиков подъехали к изгороди почти на сотню ярдов, так что дозорам лучников то и дело приходилось приказывать им отойти назад. Чандос медленно ехал среди этих рассеянных по лугу всадников. Многие из них были давнишними противниками, и то с той, то с другой стороны там и сям раздавалось: "Эй, Джон!", "Эй, Рауль!", "Эй, Николас!", "Эй, Гимар!". Только один рыцарь бросил им не слишком уместное приветствие. Это был крупный мужчина с красным лицом - сеньор Клермон, у которого на плаще, по странной случайности, была изображена голубая дева в лучах солнца - эмблема, которую в тот день выбрал и Чандос. Пылкий француз бросился Чандосу наперерез и вздыбил коня. - Давно ли вы, Чандос, - запальчиво начал он, - присвоили мой герб? Чандос улыбнулся. - А мне сдается, что вы присвоили мой, - отпарировал он, - ведь добрые уиндзорские монахини сшили мой плащ больше года назад. - Если бы не перемирие, я доказал бы вам, что вы не имеете права его носить. - Поищите мой плащ в завтрашнем бою, а я буду искать ваш. Тогда мы и решим дело в честном поединке. Однако француз был человеком вспыльчивым, успокоить его было непросто. - Вы, англичане, ничего не можете придумать сами, вот и хватаете у других, что вам приглянется. С этими словами, сердито ворча, француз поехал своей дорогой, а Чандос пришпорил коня и с веселым смехом пустился по лугу. Перед самым фронтом английской армии луг основательно зарос деревьями и кустарником, скрывавшими расположение французов. Однако, когда Чандос и Найджел оставили этот заслон позади, перед ними открылась полная картина французских позиций. В самой середине огромного лагеря стоял просторный высокий шатер из красного шелка. Над одной его стороной сверкали серебряные королевские лилии, над другой - золотая орифламма, боевое знамя старой Франции. Со всех сторон шатра, насколько хватало глаз, трепетали, раскачиваясь на ветру, словно тростинки в пруду, знамена и хоругви благородных баронов и прославленных рыцарей, а еще выше, над ними, развевались герцогские штандарты - знак того, что англичанам противостоят силы всех доблестных провинций Франции. Горящими глазами смотрел Чандос на гордые эмблемы Нормандии и Бургундии, Оверни, Шампани, Вермандуа и Берри, сверкавшие в лучах заходящего солнца. Он не спеша ехал вдоль фронта французов, внимательным взглядом отмечая места расположения лучников, скопления германских наемников, количество пехотинцев, гербы всех славных вассалов и подвассалов, - они могли многое сказать о силе каждого отряда. Он проехал от одного края до другого, обогнул фланги, держась вне пределов досягаемости арбалетных стрел; потом, от метив в уме все, что было нужно, повернул коня и медленно, в глубоком раздумье, поехал назад, к позициям англичан. Глава XXV КАК ФРАНЦУЗСКИЙ КОРОЛЬ ДЕРЖАЛ СОВЕТ В МОПЕРТЮИ Воскресное утро 19 сентября года от рождества Христова 1356-го было ясное и холодное. Легкая дымка, поднявшаяся над сырой долиной Мюиссона, окутала оба лагеря; голодные английские солдаты дрожали от холода, но потом, когда взошло солнце, туман постепенно рассеялся. В красном шелковом шатре французского короля - том самом, что накануне видели Чандос и Найджел, - епископ Шалонский служил торжественную мессу; он молился за тех, кому предстояло пасть, нимало не думая, что и его смертный час не за горами. Когда причастился сам король и четверо его сыновей, алтарь убрали и во всю ширину шатра поставили большой накрытый алой скатертью стол, вокруг которого Иоанн собрал всех своих советников, чтобы решить, как теперь лучше действовать. Похвастаться таким великолепным покоем не мог даже его собственный дворец: шелковый потолок, роскошные аррасские шпалеры на стенах, богатые восточные ковры под ногами. Король сидел на возвышении под балдахином, на верхнем конце стола. Ему было тридцать пять лет, и он уже шестой год правил Францией. Он был невысок ростом, широкогруд и дороден: с лица его, покрытого красноватым загаром, смотрели темные добрые глаза. Ему не нужно было носить синий, расшитый серебряными лилиями плащ: величественная осанка сама уже говорила, что это король. Хотя он правил страной еще совсем недавно, молва о нем катилась по всей Европе: его считали добрым государем и бесстрашным воином - именно таким, в каком нуждалась рыцарственная Франция. Рядом, положив руку на плечо отца, стоял его старший сын, герцог Нормандский, совсем еще мальчик, и король Иоанн время от времени оборачивался, чтобы приласкать его. Справа, на том же высоком помосте, сидел младший брат короля, герцог Орлеанский, вялый, бледный, с тяжелыми чертами лица и глазами фанатика. Слева от короля было место герцога Бурбонского, грустного, задумчивого человека с тоскливыми глазами. Весь его вид наводил на мысль о скором конце. Все они были в доспехах, но без шлемов - те покамест лежали на столе перед ними. Вокруг длинного красного стола, ниже помоста, расположились самые славные рыцари Европы. На ближайшем к королю месте сидел старый опытный воин герцог Афинский [Готье де Бриен, герцог Афинский, коннетабль Франции (высший военный чин в средневековой Франции). В 1312 году его отец Готье де Бриен был изгнан из своих греческих владений отрядом каталонских авантюристов. В 1204 году крестоносцы захватили Константинополь, учредили на месте Византии Латинскую империю и разделили ее на ряд феодальных владений. в том числе герцогство Афинское], сын изгнанного отца, а ныне коннетабль Франции. По одну сторону от него сидел краснолицый раздражительный сеньор Клермон в том же плаще с голубой Пресвятой Девой в лучах солнца, из-за которого накануне вечером у него вышла перепалка с Чандосом. По другую сторону располагался седовласый воин с благородным лицом, Арнольд д'Андреген; он, как и Клермон, был удостоен звания маршала Франции. Далее помещался сеньор Жак Бурбон, смельчак, впоследствии убитый Белым отрядом при Бринье, а за ним - несколько немецких вельмож, среди которых находились графы Зальцбургский и. Нассауский со своими страшными ландскнехтами, пришедшие на зов французского короля. Ребристые шлемы и длинные опущенные наносники уже сами по себе говорили каждому воину, что это пришельцы из-за Рейна. На противоположной стороне стола был виден целый ряд гордых воинственных сеньоров: Фьенн, Шатильон, Нель, де Ландос, де Боже с жестоким странствующим рыцарем де Шарни, тем, что пытался подкупом взять Кале, и Эсташ де Рибомон, что в связи с тем же событием получил награду за доблесть из рук самого Эдуарда Английского. К этим-то военачальникам и обратился теперь король за советом и помощью. - Вы уже знаете, друзья мои, - начал он, - что принц Уэльский не дал никакого ответа на предложение, которое мы передали ему через кардинала Перигорского. Конечно, этого следовало ожидать, и, хотя я повиновался призыву святой церкви, я нисколько не боялся, что благородный принц Эдуард Английский откажется от встречи с нами на поле боя. Я полагаю, следует немедленно атаковать их, чтобы крест кардинала опять случайно не встал между нашими мечами и нашими врагами. Собравшиеся приветствовали его слова радостным шумом; не удержались от одобрительных возгласов и копейщики, стоявшие на страже у входа. Когда голоса затихли, со своего места возле короля поднялся герцог Орлеанский. - Господа, - обратился он к присутствующим, - вы рассуждаете именно так, как мы того желали бы, и я, со своей стороны, полагаю, что кардинал Перигорский не был Франции добрым другом: зачем нам выторговывать часть, когда стоит только поднять руку - и мы получим все. К чему слова? Оседлаем коней и раздавим эту горстку жалких мародеров, осмелившихся опустошить ваши прекрасные владения. Если хоть один из них уйдет отсюда живым - разве что нашим пленным, - стыд нам и позор! - Клянусь святым Денисом [Христианский святой, считающийся покровителем Франции], брат, - улыбнулся король, - если бы словами можно было разить их насмерть, вы уложили бы всех англичан еще до того, как мы выступили из Шартра. Вы еще новичок в ратном деле; вот когда вы раз-другой повидаете поле боя после сраженья, вы поймете, что все нужно делать обдуманно, в должном порядке, иначе будет скверно. Во времена нашего отца мы поступали, как вы советуете: седлали коней и мчались на англичан, будь то при Креси или еще где-нибудь, только толку от этого было мало. Ну, а теперь мы поумнели. Как ваше мнение, сеньор де Рибомон? Вы объехали их фронт и посмотрели, какой у них вид. Вы атаковали бы их, как советует мой брат, или распорядились по-иному? Де Рибомон, высокий темноглазый красавец, на миг задумался. - Ваше величество, - произнес он наконец, - я действительно проехал вдоль всего фронта и обоих флангов вместе с сеньорами де Ландасом и де Боже. Они сейчас здесь, на вашем совете, и подтвердят то, что я скажу. Так вот, ваше величество, я полагаю, что, хотя мы превосходим англичан числом, их расположение среди живых изгородей и лоз таково, что лучше было бы их сейчас не трогать: провианта у них нет, и им волей-неволей придется отходить, а вы сможете последовать за ними и навязать им бой в более благоприятных для нас условиях. Совет неодобрительно зашумел, и маршал сеньор Клермон, покраснев, вскочил на ноги. - Эсташ, Эсташ, - воскликнул он, - я помню дни, когда у вас было храброе сердце и высокий дух! Но с той поры, как король Эдуард пожаловал вам вон то жемчужное ожерелье, вы все время избегаете случая помериться с англичанами. - Сеньор де Клермон, - твердо ответил де Рибомон, - не пристало мне затевать ссору перед советом его величества и в виду врага, но позже мы к этому еще вернемся. А пока что помните: король спросил моего совета, и я дал тот, который считаю наилучшим. - Для вашей чести, сеньор Эсташ, было бы лучше, если бы вы промолчали, - заметил герцог Орлеанский. - Неужели мы отпустим врагов с миром, когда они прямо-таки у нас в руках, да вдобавок нас вчетверо больше? Уж не знаю, где нам потом поселиться, - ведь вернуться в Париж с таким позором просто невозможно. А как мы посмотрим в глаза нашим дамам? - Ничего, Эсташ, вы хорошо сделали, сказав то, что вы думаете, - вмешался король. - Но я уже объявил, что сраженье произойдет нынче утром, так что обсуждать больше нечего. От вас же я хотел узнать, как нам лучше всего повести атаку. - Конечно, ваше величество, я сделаю все, что могу. Справа у них река, по берегам ее болота, а слева - густой лес, так что наступать нам можно только в центре. Вдоль их фронта тянется густая живая изгородь, за ней я разглядел зеленые куртки лучников. Их там тьма - как осоки у берегов. Сквозь изгородь ведет лишь одна дорога, по ней в ряд проедут только четыре всадника. Она проходит через их позиции, Значит, ясно, что, если мы хотим отогнать англичан назад, нам надо преодолеть изгородь, а лошади, да еще под градом стрел, что посыплются на них сзади, наверняка спасуют. Поэтому я полагаю, что следует сражаться в пешем строю - как это сделали англичане при Креси, а то лошади нам будут сегодня скорее помехой, нежели помощницами. - Мне это тоже приходило в голову, ваше величество, - поддержал старый маршал Арнольд д'Андреген. - При Креси даже самым отважным приходилось обращаться в бегство - что ты поделаешь с конем, взбесившимся от боли и страха? А на ногах мы сами себе господа, и спрос будет только с нас. - Добрый совет, - заметил герцог Афинский, обратив к королю иссохшее умное лицо. - Только я добавил бы еще одно. Англичане сильны своими стрелками, и если нам удастся расстроить их ряды хотя бы на самое короткое время, мы возьмем эту изгородь. В противном случае нас будут обстреливать с такой силой, что мы потеряем половину людей, так и не дойдя до изгороди: ведь теперь-то мы отлично знаем, что с близкого расстояния их стрелы пробивают любую броню. - Ваши речи, сеньор, справедливы и мудры, - прервал его король, - только скажите нам, пожалуйста, как именно вы намерены расстроить ряды английских лучников? - Я, ваше величество, отобрал бы сотни три конников, самых лучших и самых дерзких во всей нашей армии. Мы проехали бы по этой узкой дороге за изгородь, развернулись вправо и влево и обрушились на стрелков уже по ту сторону. Конечно, этим тремстам пришлось бы очень худо, но что они значат для нашего многочисленного войска, если таким образом мы расчистим путь для их соратников? - Ваше величество, - вмешался немец граф Нассауский, - позвольте и мне сказать два слова. Я прибыл сюда с моими сотоварищами, чтобы, рискуя жизнью, помочь вам в вашей распре. Однако мы желаем сражаться по своему обычаю, и сочли бы бесчестьем спешиться только потому, что побоялись английских стрел. Поэтому, с вашего соизволения, мы пойдем на прорыв, как советует герцог Афинский, и расчистим для вас путь. - Это невозможно! - сердито возразил сеньор Клермон. - Странно было бы, если б среди французов не нашлось людей, готовых проложить дорогу для войска французского короля! Послушать вас, граф, так выходит, что вы, немцы, смелее французов? Клянусь Пресвятой Девой Рокамадурской, еще до ночи вы убедитесь, что это не так. Вести эти три сотни на столь почетное дело пристало мне самому, маршалу Франции. - По тем же причинам на это и у меня есть право, - вмешался Арнольд д'Андреген. Немецкий граф стукнул по столу железным кулаком. - Поступайте, как вам угодно, - сказал он, - только вот вам мое слово: ни я, ни кто иной из немецких всадников не спешится до тех пор, пока наши кони смогут нас нести. В нашей стране в пешем строю сражается только простой люд. Граф Клермон подался вперед. С губ его готово было сорваться резкое слово, но тут в перепалку вмешался король. - Довольно, довольно, господа, - обратился он к спорящим, - вам надлежит высказать свое мнение, а решать, что вам делать, буду я. Граф Клермон и вы, Арнольд, отберите триста самых смелых всадников и попытайтесь прорваться через заслон стрелков. А что до вас, граф Нассауский, вы сохраните, раз этого желаете, свой конный строй и пойдете за маршалами, чтобы поддержать их атаку. Все остальное войско будет сражаться в пешем строю, тремя отрядами. Один поведете вы, Шарль, - тут король любовно похлопал по плечу сына, герцога Норманского, - другой - вы, Филипп, - и он бросил взгляд в сторону герцога Орлеанского, - а главные силы поведу я сам. Вам же, Жоффруа де Шарни, я вверяю на сегодня орифламму... А кто этот рыцарь и чего он желает? У входа в шатер стоял высокий рыжебородый молодой рыцарь в плаще с красным грифоном. По его раскрасневшемуся лицу и растрепанной одежде было видно, что он очень спешил. - Ваше величество, - обратился он к королю, - мое имя Робер де Дюрас, я из свиты кардинала Перигорского. Вчера я доложил вам обо всем, что видел в английском лагере. Сегодня утром меня снова допустили туда, и я видел, что их обозы уходят в тыл. Они отступают в Бордо, ваше величество. - Клянусь Господом Богом, - в ярости воскликнул герцог Орлеанский, - я так и думал! Пока мы тут болтали, они ускользнули у нас из рук. Разве я не предупреждал вас? - Помолчите, Филипп, - сердито приказал король. - А вы, сеньор, видели все это своими глазами? - Воочию, государь, я прискакал прямо из их лагеря. Король Иоанн грозно взглянул на него. - Не знаю, как вяжется с вашей честью добывать сведения таким способом, - сказал он, - но мы не можем ими не воспользоваться. Не бойтесь, брат Филипп, думается мне, что еще до ночи вы насмотритесь на англичан сколько душе угодно. Выгоднее всего напасть на них, когда они будут переходить брод. Итак, славные господа, поспешайте на свои места и делайте все, как было решено. Вынесите вперед орифламму, Жоффруа, а вы, Арнольд, постройте войска в боевой порядок. И да хранит на сегодня Господь и святой Денис! Принц Уэльский стоял на том самом невысоком холме, на котором останавливался накануне Найджел. Возле него был Чандос и высокий загорелый воин средних лет, гасконец Капталь де Бюш. Все трое внимательно разглядывали далекие французские линии, а за их спиной вереницы повозок спускались к броду через реку Мюиссон. Неподалеку позади них сидели на конях четыре рыцаря в полном вооружении, но с поднятыми забралами и о чем-то вполголоса переговаривались. По их щитам любой солдат с первого взгляда понял бы, что что все они были прославленные военачальники, побывавшие не в одном сраженье. Сейчас они ожидали приказа - каждый командовал либо частью армии, либо отдельным отрядом. Молодой человек слева, темноволосый, стройный, пылкий, был Уильям Монтегю, граф Солсбери: ему шел двадцать девятый год, а он уже был ветераном Креси и стяжал такую славу, что Принц поручил ему командовать тылами - в отступающей армии эта должность была весьма почетна. Он разговаривал с седеющим человеком средних лет, в чьих суровых чертах было что-то львиное: когда этот воин разглядывал вражеские позиции, пронзительные голубые глаза его горели огнем. Это был знаменитый Роберт де Аффорд, граф Суффолк; начиная с Кандзанда и дальше, в продолжение всех континентальных войн, он так и не выходил из боев. Третий, высокий молчаливый рыцарь с серебряной звездой, мерцавшей на его плаще, был Джон де Вер, граф Оксфорд. Он слушал Томаса Бошана, дородного, пышущего здоровьем, общительного дворянина и видавшего виды солдата. Сэр Томас сидел на коне, слегка подавшись вперед и похлопывая одетой в сталь.рукой по стальному же бедру собеседника. Это были старые боевые товарищи, ровесники, люди во цвете лет, равно прославившие себя ратными делами. Такие вот доблестные английские рыцари сидели на конях позади Принца и ждали приказа. - Хотелось бы мне, чтобы вы добрались до него, - сердито произнес Принц, продолжая разговор с Чандосом, - и все же, верно, разумнее будет сыграть с ними эту шутку - сделать вид, что мы отступаем. - Он, конечно, уже передал донесение, - с улыбкой ответил Чандос. - Не успел обоз тронуться, как он уже во всю прыть скакал по опушке. - Хорошо придумано, Джон, - заметил Принц. - Приятно, когда донесение вражеского лазутчика оборачивается против самого врага. Если они сегодня не выступят против нас, я просто не знаю, как нам продержаться еще хотя бы день - у нас ведь нет ни куска хлеба. А если мы уйдем отсюда, где еще нам найти такую выигрышную позицию? - Французы обязательно клюнут на нашу приманку, ваше высочество, обязательно. Я думаю, теперь Робер де Дюрас как раз рассказывает им, что наш обоз движется к переправе, и они поспешат перехватить нас, пока мы не успели перейти брод. А кто это там так стремительно скачет? Наверное, какое-то донесение. Всадник пришпорил коня и взлетел на холм. Соскочив на землю, он преклонил колено перед Принцем. - Милорд Одли, - спросил Принц, - в чем дело? - Сэр, - опустив голову, ответил коленопреклоненный рыцарь, - я хочу просить вас о милости. - Встаньте, Джеймс, и скажите, что я могу для вас сделать. Знаменитый странствующий рыцарь, прекраснейший образчик рыцарства во все времена, встал и обратил к своему повелителю смуглое лицо с горящими глазами. - Ваше высочество, - начал он, - я всегда верой и правдой служил государю, вашему родителю, и вам самим и буду служить и впредь, пока жив. Я должен признаться вам, что, если мне суждено будет сражаться под вашим началом, я либо буду в бою самым первым, либо паду, едва он завяжется. Поэтому я прошу вас милостиво дозволить мне с честью выйти из строя, чтобы я мог подыскать себе такое место, что позволит мне исполнить обет. Принц улыбнулся; ему было совершенно ясно, что, дал лорд Джеймс клятву или не дал, получит он на то согласие или не получит, все равно он будет в первом ряду. - Идите, Джеймс, - произнес он, пожимая рыцарю руку, - и да поможет вам Господь превзойти в доблести всех других воинов. Однако послушайте, Джон, что это такое? Чандос вскинул свой хищный нос, как орел, почуявший вдалеке кровопролитную резню. - Я думаю, сэр, все идет так, как мы того хотели. Издалека донесся громоподобный грохот. Потом еще и еще. - Смотрите, они двинулись! - закричал де Бюш. Целое утро англичане наблюдали, как слабо отблескивают доспехи и оружие отрядов конницы, стянутой на луг перед лагерем французов. Теперь до их ушей донеслись слабые звуки труб, а далекие полчища заколыхались, сверкая на солнце. - Да, да, они движутся! - воскликнул и Принц. - Они пошли! Они пошли! - пробежало по рядам англичан. И тут же лучники за изгородью разом вскочили на ноги, а рыцари за ними взмахнули оружием, и навстречу приближающемуся врагу покатился громовый воинственный радостный крик - вызов на смертный бой. И вдруг все стихло; некоторое время слышен был только топот копыт и звяканье брони, а потом тишину прорвал глухой низкий гул, подобный шуму морского прибоя. Он нарастал и ширился - подходила французская армия. Глава XXVI КАК НАЙДЖЕЛ СОВЕРШИЛ ТРЕТИЙ ПОДВИГ Четверо лучников лежали в кустах в десяти ярдах от густой живой изгороди, прикрывавшей их товарищей. Позади, в широко растянувшейся линии стрелков, были люди из их отряда, по большей части те, кто пришел в Бретань с Ноулзом. А в четверку, засевшую в кустарнике, вошли их командиры: старый Уот из Карлайла, рыжеволосый северянин Нед Уиддингтон, лысый мастер Бартоломью и Сэмкин Эйлвард, недавно вернувшийся после недельного отсутствия. Все жевали хлеб и яблоки: Эйлвард принес их целый мешок и тут же поделил между изголодавшимися товарищами. От нехватки пищи старый пограничник и йоркширец совсем исхудали, глаза у них провалились, а у мастера-лучника обвисла складками кожа на некогда полном, круглом лице. Из-под нижних ветвей изгороди наряженно и безмолвно смотрели вперед суровые изможденные лица. Один только раз стрелки разразились приветственными криками - это было, когда проскакали Чандос и Найджел и, спешившись, заняли свои места за ними. Позади зеленой линии лучников виднелись стальные доспехи рыцарей и оруженосцев, придвинувшихся к переднему краю, чтобы разделить участь стрелков. - Помнится, в Эшфорде выпустил я с одним кентским лесником полдюжины стрел... - начал мастер. - Хватит, хватит, мы все это уже слышали, - нетерпеливо перебил Уот. - Заткнись-ка, Бартоломью, сейчас не время для пустой болтовни. Пройди по ряду и посмотри, не нужно ли где сменить потертую или подтянуть провисшую тетиву, поправить потрескавшуюся выемку. Высокий мастер прошел по рядам лучников под беглым огнем грубых шуток. То тут, то там ему просовывали сквозь изгородь лук, требовавший его глаза. - Вощите концы! - то и дело кричал он лучникам. - Передайте горшок с воском и вощите концы. Навощенная стрела пройдет там, где сухая упрется. Том Бэверли, дуралей, где твоя наручка? Стрелы обдерут тебе всю кожу на руке еще до конца боя. А ты, Уоткин, тяни к плечу, а не ко рту, как ты всегда делаешь. Привык к кувшину с вином, так и тетиву к губам тащишь. А ты стань посвободнее, отведи правую руку подальше: французы-то вот-вот будут здесь. Обойдя стрелков, он побежал назад к своим товарищам за кустами, которые теперь уже не лежали, а поднялись во весь рост. Позади них, растянувшись вдоль изгороди почти на полмили, стояли лучники с огромными боевыми луками наготове. За спиной у каждого торчало полдюжины стрел, а еще восемнадцать были в колчанах, висевших спереди. В ожидании атаки стояли, твердо упершись в землю обеими ногами, натянув тетиву, обратив суровые лица в сторону врага и жадно вглядываясь в просветы между ветвями живой изгороди. Стальной поток, сперва медленно струившийся вперед, теперь остановился примерно в миле от английского переднего края. Тут большая часть неприятельского войска спешилась и толпа слуг и конюхов отвела лошадей в тыл. Потом французы построились в три мощных отряда, блестевших на солнце, как серебряная водная гладь: над нею, словно камыши, колыхались тысячи знамен и флагов. Отряды отделялись один от другого свободным пространством ярдов по сто. А перед ними выстраивались два конных отряда. В одном было триста человек, составивших одну мощную колонну; второй, в тысячу человек, построился более широкими шеренгами. К лучникам подъехал Принц. На нем были темные доспехи, забрало поднято, прекрасное орлиное лицо горело боевым пылом. Лучники криками приветствовали его появление, а он помахал им руками, как охотник гончим. - Ну, Джон, что вы думаете теперь? - спросил он. - Дорого бы дал мой благородный отец, чтобы быть сейчас с нами! Вы видели, что французы спешились? - Да, ваше высочество, урок при Креси пошел им на пользу, - ответил Чандос. - Тогда, да и после, мы многого добились в пешем строю, вот они и думают, что нашли ловкий прием. Но мне-то кажется, что тут большая разница: одно дело стоять на месте, когда на тебя нападают, как было с нами, другое - нападать самим, когда надо целую милю тащить на себе все снаряженье и хочешь не хочешь, а в драку вступишь уже уставшим. - Верно, Джон. А как вы думаете, что это за всадники строятся впереди и медленно надвигаются на нас? - Они, без сомнения, хотят прорвать строй наших лучников и расчистить путь для остальных. Только смотрите, это отборные части: те, что слева, идут под знаменами Клермона, а справа - знамена д'Андрегена; значит, в авангарде оба маршала. - Клянусь Господом, Джон, вы одним глазом видите больше, чем другие двумя. Конечно, вы правы. А вот большой отряд сзади? - Судя по доспехам, это немцы, ваше высочество. Оба конных отряда медленно двигались про равнине, на расстоянии примерно в четверть мили друг от друга. Подойдя к вражеской линии на два полета стрелы, они остановились. Англичан всадники не видели: перед ними тянулась длинная живая изгородь, сквозь ее обильную листву изредка пробивался отблеск стали, а еще дальше из гущи кустарника и виноградных лоз вздымались наконечники копий. Прелестный деревенский пейзаж, расцвеченный пестрой листвой, мирно нежился в теплых лучах осеннего солнца, и ничто, кроме этих мерцающих вспышек, не наводило на мысль, что где-то тут затаился недремлющий враг, намертво преградивший коннице путь. Однако близость страшного противника лишь еще больше подняла боевой дух всадников. Воздух наполнился их воинственными кликами, над головами взвились копья с флажками - грозный вызов неприятелю. Глазам тех, кто смотрел со стороны английских линий, представилась великолепная картина: прекрасные, вздымающиеся на дыбы, бьющие копытом кони, многоцветные сверкающие всадники, колыханье плюмажей, трепет знамен. Потом раздался звук горна. И тогда с оглушительным криком всадники разом всадили шпоры в бока лошадей и, держа копья наперевес, словно сверкающая молния, понеслись в самую середину английской линии. Они промчались сотню ярдов, затем вторую, а впереди не видно было никакого движения, не раздавалось никаких звуков, кроме хриплого боевого клича самих французов и грохота копыт их лошадей. Они все убыстряли и убыстряли бег. На изгородь надвигалась лавина лошадей - белых, гнедых, вороных: они летели, вытянув шеи, раздувая ноздри, едва не касаясь животом земли; самих всадников видно не было - только щиты, над которыми поднимались шлемы с плюмажем, да устремленные вперед острия копий. Внезапно Принц поднял руку и что-то прокричал. Чандос подхватил его команду, она прокатилась по линии и слилась в один могучий хор со звоном тетив и свистом стрел. Долгожданная буря наконец разразилась. Бедные благородные кони! Бедные доблестные воины! Кто, когда пройдет пыл битвы, не опечалится, увидя, что под градом стрел, бивших лошадям прямо в морды и грудь, грозный эскадрон превратился в кровавую груду тел? Первая шеренга рухнула на землю, следующие не смогли ни замедлить ход, ни отвернуть в сторону от ужасной, нежданно возникшей перед ними преграды из тел поверженных соратников и стали поочередно валиться на нее, пока этот брызжущий кровью ураган из визжащих, бьющихся лошадей и корчащихся людей не поднялся на пятнадцать футов. То тут, то там сбоку от дороги кому-нибудь из всадников удавалось высвободиться и он пытался взять изгородь, но коня под ним тут же насмерть разила стрела и боец вылетал из седла. Ни одному из трех сотен доблестных воинов не удалось достичь изгороди. Но тотчас вслед за неудачливыми французами вперед стремительно покатилась длинная стальная волна немецких конников. Они раздались в стороны, чтобы обойти ужасный могильный курган, и с двух сторон понеслись на лучников. Это были храбрые воины, ими командовали знавшие свое дело люди, которые сумели избежать всеобщей свалки, погубившей авангард; и все-таки они тоже погибли, хотя и поодиночке, а не все скопом, как французы. Стрелы поразили немногих. Под большей частью всадников поубивали лошадей, и люди, отягощенные стальными доспехами, так и не могли подняться на ноги после страшных ударов оземь. Тем не менее троим удалось прорваться сквозь кустарник, где укрылись командиры лучников; они сразили северянина Уиддингтона, преодолели живую изгородь и ударили по стрелкам с тыла, а потом рванулись туда, где стоял Принц. Но их также постигла неудача: один пал с пронзенной головой, второго выбил из седла Чандос, третьего убил сам Принц. Еще один отряд прорвался возле реки, но его тут же перехватил лорд Одли с оруженосцами и перебил до одного. Какой-то всадник на взбесившемся от боли коне - из глаза и ноздри у того торчали стрелы - перескочил через изгородь, пронесся по английскому лагерю и под хохот и улюлюканье исчез в лесу, что тянулся позади. Приблизиться к изгороди не удалось больше никому. Весь передний край английских позиций был усеян мертвыми или ранеными немецкими конниками, а в самой середине высилась огромная груда тел - место гибели трехсот доблестных французских воинов. Когда эти две волны атаки захлебнулись, так и не дойдя до английских линий, но оставив там кровавое месиво из людей и лошадей, основные силы французов приостановились для последних приготовлений собственно к штурму. Они еще не начали наступление и ближайшие их отряды отстояли от англичан примерно на полмили, как вдруг по их флангам на обезумевших, утыканных стрелами лошадях промчались несколько человек - все, что уцелело от конницы, на которую возлагались такие надежды. В ту же минуту английские стрелки и копейщики бросились сквозь изгородь и принялись вытаскивать из груды конских и человеческих тел всех, кто еще был жив. Это было безумием, потому что битва вот-вот должна была возобновиться, но каждый надеялся пожать добрый урожай, если ему повезет и удастся выбрать из кучи кого-нибудь побогаче. Благородные души презирали самое мысль о выкупе, пока не решен исход боя, зато толпа неимущих солдат, будь то гасконцы или англичане, растаскивали раненых, кого за руку, кого за ногу, и, приставив к горлу кинжал, требовала, чтобы они назвали свои имена, звания и доходы. Те, кому удавалось захватить хорошую добычу, быстро отволакивали ее в тыл и препоручали охрану ее слугам; те же, кому не повезло, по большей части просто добивали раненого кинжалом и снова кидались на груду тел в надежде на этот раз не ошибиться. Клермон со стрелой, пронзившей небесно-голубую Деву на его плаще, лежал мертвый шагах в десяти от изгороди; д'Андреген стал пленником бедного оруженосца, который вытащил его из-под лошади. Графов Зальцбургского и Нассауского, совершенно беспомощных, подобрали с земли и отнесли в тыл. Эйлвард обхватил ручищами Отто фон Лангенбека, у которого была сломана нога, и перетащил его за кусты. Черный Саймон захватил Бернара, графа Вентадурского, и поволок его через изгородь. Все бегали, кричали, ссорились и дрались, а среди этой суеты толпы лучников искали стрелы, вытаскивали их из мертвых, а иные даже из раненых. Но тут раздался предостерегающий крик. В один миг каждый снова занял свое место, а перед изгородью никого больше не осталось. И в самое время: первая волна французов была уже совсем близко. Как ни страшна была атака конницы своей стремительностью и яростью, неумолимое, размеренное наступление огромной фаланги закованной в сталь пехоты страшило душу еще больше: французы двигались очень медленно - мешали тяжелые доспехи, - но наступление их было неотвратимо. Они шли вперед плотным строем, локтями касаясь друг друга, спереди закрываясь щитами; в правой руке каждый держал короткое, пятифутовое копье, на поясе наготове были мечи и палицы. На копейщиков обрушился град стрел: зазвенела броня, послышались глухие удары. Пригнувшись как можно ниже, французы подставили под ливень стрел щиты. Многие были убиты, однако тяжелая волна продолжала медленно катиться вперед. С оглушительными криками, шеренгой в полмили, накатились воины на живую изгородь, изо всех сил пытаясь прорваться сквозь нее. Пять минут длинные, растянутые ряды ожесточенно наносили друг другу удары - с одной стороны копьями, с другой - топорами и палицами. Во многих местах живую изгородь уже проломили или даже сровняли с землей, и французские копейщики свирепствовали среди лучников, направо и налево кромсая и круша почти не защищенных броней врагов. В какой-то момент могло показаться, что в сражении наступил перелом. Но Джон де Вер, граф Оксфорд, человек хладнокровный, умудренный опытом, знаток ратного дела, не проглядел свой шанс и тут же им воспользовался. Справа к реке примыкала болотистая луговина, такая топкая, что тяжеловооруженный воин неминуемо увяз бы там по колено. По приказу де Вера туда с боевой линии перебросили отряды легких лучников, которые стали с фланга осыпать французов стрелами. В тот же миг Чандос с Одли, Найджелом, Бартоломью Бергхершем де Бюшем и двумя десятками других рыцарей вскочили на коней, промчались по узкой тропе сквозь изгородь и оказались за линией французов. Тут они разъехались в разные стороны и принялись топтать пеших копейщиков. Страшен был в тот день Поммерс. Выкатив налитые кровью глаза, раздувая ноздри, потрясая бурой гривой, он в ярости скрежетал зубами, рвал, крушил, неистово давил копытами все и вся вокруг себя. Страшен был и наездник: хладнокровный, проворный, с пылающим сердцем и стальными мышцами, он видел перед собой одну-единственную цель. Когда он гнал своего обезумевшего коня в самую гущу боя, он казался самим архангелом Михаилом. И все же, как он ни старался, высокая фигура его повелителя на черном как уголь коне всегда была на полкорпуса впереди. Самый опасный момент миновал. Французы отступили. Те, кто проник за изгородь, пали смертью храбрых среди своих противников. Отряд Уорика спешно пришел из виноградников и заполнил бреши в боевом порядке Солсбери. Сверкающая волна откатывалась назад; сперва медленно, как и наступала, потом все быстрее, по мере того, как самые смелые гибли, а те, кто послабее, неловко и неуклюже разбредались в разные стороны, еле волоча ноги, в поисках хоть какого-нибудь убежища. И опять стрелки вырвались из-за изгороди. Опять пожинали они удивительный урожай остистых стрел, что так густо взошел на этой земле; опять хватали раненых и грубо волокли за изгородь. Потом линии были восстановлены, и усталые, истрепанные, задыхающиеся англичане стали ждать новой атаки. Неожиданно к ним пришла невероятная удача - настолько невероятная, что, глядя в глубь долины, они с трудом верили своим глазам. Позади отряда дофина, от которого они порядком пострадали, находился еще один, едва ли менее многочисленный отряд, во главе с герцогом Орлеанским. Когда окровавленные, грязные беглецы, ослепнув от страха и струившегося по лицу пота, добежали до него, они в один миг смяли этот отряд и в своем безумном бегстве увлекли его без боя за собой. Огромное, сплоченное, вполне боеспособное войско внезапно растаяло, как сугроб под лучами солнца. Оно просто перестало существовать. Вместо него на равнине виднелись теперь тысячи блестящих точек - это французы, кто как мог, уносили ноги с поля, спеша к своим коням. Англичане уже решили было, что сраженье выиграно, и по их рядам прокатился громкий радостный крик. Однако, когда этот занавес - войско герцога Орлеанского - раздвинулся, за ним открылась отнюдь не пустая сцена: далеко в глубине ее, перекрыв долину во всю ширину, показалась великолепная армия французского короля, надежная, непоколебимая, готовая бросить свои шеренги в новую атаку. Численностью равная англичанам, она еще не пострадала от предыдущих схваток, и вел ее доблестный монарх. Медленно, неторопливо, как человек, принявший твердое решение либо исполнить задуманное, либо умереть, король выстраивал свои силы для решающего сражения. А тем временем, в краткий миг торжества, когда казалось, что победа уже в руках англичан, целая толпа пылких, шумных молодых рыцарей и оруженосцев окружила Принца, умоляя позволить им преследовать французов дальше в глубь равнины. - Вы только посмотрите на того наглеца с тремя ласточками на красном поле! - воскликнул сэр Морис Беркли. - Он стоит как раз между двух армий, словно вовсе нас не боится! - Пожалуйста, ваше высочество, позвольте мне сбить его: он, кажется, ждет, с кем бы сразиться, - попросил Найджел. - Нет, господа, нам нельзя расстраивать ряды: у нас впереди еще много дела, - отвечал Принц. - Смотрите, он уже скачет к своим, так что и говорить больше не о чем. - Пожалуйста, добрый Принц! - снова начал молодой рыцарь, который затеял этот разговор. - Мой серый, Лебрайт, нагонит его прежде, чем он доскачет до укрытия. Я еще не встречал коня быстрее, чем мой, с тех пор как покинул берега Северна. Сейчас я вам это докажу. И, дав коню шпоры, он помчался по равнине. Француз. Жан де Элен, пикардийский дворянин, замешкался на поле в отчаянье от того, что отряд, в котором он сражался, бежал. С пылающим сердцем он стоял на лугу между двух армий в страстной надежде совершить какой-нибудь подвиг во искупление постыдного бегства. Но вдоль английских линий не видно было никакого движения. Наконец он поворотил коня, чтобы присоединиться к войску короля, как вдруг позади раздался глухой перестук копыт, и, обернувшись, он увидел, что прямо на него мчится английский рыцарь. Оба тут же выхватили мечи, а две враждебные армии приостановили движение, чтобы полюбоваться поединком. В первой же схватке Морис Беркли потерял меч и, соскочив с лошади, хотел было поднять его, но француз поразил противника в бедро и, спешившись, заставил сдаться. Когда незадачливый англичанин заковылял рядом с победителем, оба войска разразились хохотом. - Клянусь своими пальцами, - воскликнул Эйлвард, давясь от смеха за своим поломанным кустом, - на сей раз у него на прялке кудели было больше, чем он мог спрясть! А кто этот рыцарь? - Судя по гербу он кто-нибудь из западных Беркли, либо из кентских Попэмов, - отозвался старый Уот. - Я припоминаю, как-то раз были у нас состязания с одним кентским лесником... - начал было толстый мастер-лучник. - Помолчи-ка, Бартоломью, - перебил старый Уот. - Тут бедняге Неду голову размозжило, так ты лучше помолился бы о его душе, а не хвастался невесть чем. Эй, Том из Беверли, что там у нас? - В последней схватке мы здорово пострадали, Уот. Полегло сорок человек, а у лесника Дина на правом фланге и того больше. - Разговорами тут не поможешь, Том. Если из всех останется в живых хоть один, он все равно должен стоять насмерть. Пока лучники переговаривались таким образом, военачальники позади них держали совет. Две атаки французов были отбиты, однако когда рыцари бросали взгляд на долину, на медленно приближающиеся ровные шеренги главных сил французского короля, лица их мрачнели. Отряды лучников заметно поредели. В долгой жестокой битве у изгороди много рыцарей и оруженосцев были выведены из строя. Некоторые, истощенные голодом, лишились остатков силы и лежали на земле, еле переводя дух. Другие переносили раненых в тыл, под защиту леса. Кое-кто подбирал оружие убитых, чтобы заменить свое, поломанное. Смелый, опытный де Бюш мрачно хмурился и что-то шептал Чандосу о своих опасениях. Однако по мере того как возрастала угроза поражения, боевой дух Принца становился все неукротимей; когда он перевел взгляд с изнемогающих соратников на плотные ряды французского войска, которое под звуки труб, осененное тысячами знамен, катилось по равнине, в его темных глазах сверкнула гордость истинного солдата. - Будь что будет, Джон, - обратился он к Чандосу, - только битва была на славу. Англии не придется сгорать от стыда. Мужайтесь, друзья мои, ведь, если мы победим, мы прославим себя на всю жизнь; если же нам суждено пасть, умрем смертью храбрых, достойной и почетной смертью, о которой мы всегда молили Всевышнего, а за нами придут наши братья и родичи и непременно отомстят врагу. Еще одно усилие, и все будет прекрасно. Уорик, Оксфорд, Солсбери, Суффолк - все на передний край! И мое знамя тоже! На коней, благородные рыцари: стрелки выдохлись, сегодня победить должны наши копья. Вперед, Уолтер, и да поможет Англии Господь и святой Георгий! Сэр Уолтер Вудленд на крупном вороном жеребце занял место рядом с Принцем, уперев в седло королевский штандарт. Со всех сторон вокруг него теснились рыцари и оруженосцы, так что в конце концов из них сформировался мощный эскадрон, вобравший в себя остатки отрядов Уорика, Солсбери и самого принца. Кроме того, строй подкрепили еще четырьмя сотнями копейщиков из резерва. Но все равно, когда Чандос вглядывался в ряды своих, а потом переводил взгляд на огромную французскую армию, с лица его не сходило выражение озабоченности. - Не нравится мне все это, ваше высочество, - сказал он Принцу вполголоса. - На их стороне слишком большой перевес. - А как бы поступили вы, Джон? Говорите, что у вас на уме. - Удерживая их в центре, нам надо исхитриться и атаковать их фланг. Что скажете, Жан? - спросил он, повернувшись к де Бюшу, на темном решительном лице которого ясно читались те же опасения. - Я согласен с вами, Джон. Король Франции - человек смелый, да и все его окружение тоже, и я не представляю себе, как нам их отбить, если мы не сделаем того, что вы предлагаете. Дайте мне сотню людей, и я попытаюсь. - Нет, нет, добрый сэр, эту попытку должен сделать я сам, мысль-то моя. - Нет, Джон. Я хочу, чтобы вы были со мной, - ответил Принц. - Но вы, Жан, правы, вы можете взять это на себя. Ступайте к графу Оксфорду, попросите у него сотню копейщиков и столько же легковооруженных всадников, незаметно обойдите тот курган и атакуйте их; уцелевших лучников выставьте на фланги - пусть расстреляют все стрелы, а потом сражаются кто как может. Подождем, пока французы минуют тот терновый куст, а тогда, Уолтер, выносите мое знамя прямо против знамени французского короля. Славные господа, пусть Господь и мысли о ваших дамах поднимут ваш боевой дух! Король Франции, видя, что его пехота не произвела на англичан большого впечатления и что во время сражения живые изгороди были уже почти стерты с лица земли и больше не могли служить помехой коннице, приказал всем вновь сесть на лошадей, и теперь в последний решительный бой французское рыцарство шло сплоченным конным строем. В центре передней шеренги ехал король; справа от него с золотой орифламмой в руках скакал Жоффруа де Шарни, а слева, держа стяг с королевскими лилиями, - Эсташ де Рибомон. Рядом с ним был коннетабль герцог Афинский, а вокруг - яростные, разгоряченные придворные, размахивавшие над головой оружием. Из всех глоток рвался боевой клич. А за королевскими серебряными лилиями теснилось шесть тысяч доблестных воинов самого смелого племени Европы, чьи имена звучали как трубный глас, призывающий к битве, - Боже, Шатильон, Танкервиль и Вентадур. Сначала они продвигались медленно, сдерживая лошадей, чтобы те не израсходовали силы до начала сокрушительной атаки. Потом перешли на рысь, все ускоряя ее, пока не взяли в галоп. В мгновенье ока остатки живой изгороди были смяты и втоптаны в землю, и тогда широкие шеренги великолепного, закованного в сталь английского рыцарства стремительно рванулись вперед, в последний бой. Опустив повода, терзая шпорами бока коней, две шеренги всадников на предельной скорости прямо и неуклонно мчались навстречу друг другу. Один миг - и две армии сшиблись. Раздался громовый грохот - его слышали со стен жители Пуатье, за добрых семь миль от места сражения. В этом безумном столкновении двух живых лавин первыми пали с переломанными шеями кони, а у многих всадников, удержавшихся в седлах с высокой лукой, от тяжкого удара размозжило ноги. То тут, то там, когда всадники сталкивались грудь в грудь, кони резко становились на дыбы и тут же падали на спину, давя наездников. Однако большая часть французов на стремительном галопе прорвалась сквозь ослабленные ряды линии обороны и оказалась во вражеском расположении. Фланги англичан расстроились, напор в центре ослабел, и наконец открылся простор для меча, и для коня. Десять акров луговины превратились в бурный водоворот мечущихся голов, сверкающих мечей, которые то взлетали в воздух, то стремительно падали, воздетых рук, колеблющихся плюмажей, поднятых щитов; и над всем этим катились тысячеголосый боевой клич и грохот ударов металла о металл, которые все ширились и разносились по .долине, как океанский прибой, бьющий о скалистые берега. Могучие волны откатывались то в одну сторону долины, то в другую по мере того, как каждая из сторон по очереди сосредоточивала силы для нового натиска. Сойдясь в смертельной схватке, великая Англия и доблестная Франция отважно и пылко вновь и вновь оспаривали друг у друга победу. Сэр Уолтер Вудленд на своем вороном ворвался в самую гущу боя и устремился к лазорево-серебряному стягу короля Иоанна. По пятам за ним стальным клином следовали Принц, Чандос, Найджел, лорд Реджиналд Кобем, Одли с четырьмя известными оруженосцами и человек двадцать лучших представителей английского и гасконского рыцарства. Они держались все все вместе, сдерживая противника градом ударов и мощью своих коней. И все же они продвигались вперед очень медленно: их то и дело накрывали новые волны французской конницы - отбитые с фронта, они тут же обрушивались на англичан с тыла. Иногда под напором этих волн англичане отступали, потом вновь продвигались на несколько шагов, иногда им удавалось просто удержаться на месте, но все же с каждой минутой лазорево-серебряное знамя, реявшее над самой гущей французов, понемногу, но неуклонно приближалось. Была минута, когда дюжине разъяренных, запыхавшихся французов удалось прорвать их ряды и они едва не вырвали знамя у сэра Уолтера Вудленда, но с одной стороны его охраняли Чандос и Найджел, а с другой - Одли со своими оруженосцами, так что никто не сумел бы тронуть его хоть пальцем и остаться в живых. Но тут позади них раздались отдаленный шум и рев: "Святой Георгий Гиеньский!" Это Капталь де Бюш пошел в атаку. "Святой Георгий Английский!" - раздалось с места главного удара, и издалека донесся ответный клич. Шеренги перед англичанами заколебались. Французы дрогнули. Какой-то рыцарь, маленького роста, с изображением золотого свитка на доспехах, бросился было на Принца, но тут же пал от удара его булавы. Это был герцог Афинский, коннетабль Франции, но смерти его никто не заметил, и схватка продолжалась над его телом. Французские ряды все более редели. Многие поворачивали коней - их боевой дух не выдержал грозного рева, раздавшегося у них в тылу. А маленький клин - Принц, Чандос, Одли и Найджел - по-прежнему продвигался вперед в самом авангарде. Внезапно в просвете среди редеющих шеренг появился могучий воин в черном, несущий золотое знамя. Он бросил драгоценную ношу какому-то оруженосцу, и тот поскакал с ним прочь. Англичане, словно свора гончих, повисших на крупе оленя, с воплем рванулась за орифламмой, но путь им преградил воин в черном. Громовым голосом он воззвал "Шарни! Шарни! a la rescousse!" [На выручку! (франц.)] - и под ударом его топора тут же пал сэр Реджиналд Кобем, а за ним и гасконец де Клиссон. Следующий удар обрушился на Найджела, и тот упал на круп коня, однако меч Чандоса тут же пронзил французу нашейник и вошел ему в глотку. Жоффруа де Шарни пал, однако орифламма была спасена. Оглушенный ударом Найджел удержался в седле, и окровавленный Поммерс вынес его вперед вместе с остальными. Теперь французская конница бежала по-настоящему: только одна не потерявшая присутствия духа кучка рыцарей прочно удерживала позицию, словно скала над бушующим прибоем, и разила без разбору всех, кто пытался к ним прорваться, будь то враги или свои. Орифламму унесли, унесли и лазурно-серебряный стяг, но на поле еще оставались отчаянные смельчаки, готовые биться насмерть. В схватке с ними можно было стяжать честь и славу. Принц и его свита развернули на них своих коней, тогда как остальные английские всадники стремительно понеслись вдогонку за бегущим противником, чтобы захватить пленных и обеспечить себе выкуп. Благородному духу претит сама мысль искать денег, пока еще не повержены все враги и есть с кем сразиться и прославить свое имя. Поэтому Одли, Чандос и другие тотчас вступили в ожесточенную схватку с упорным противником. Горстка французов сопротивлялась долго и неистово. Люди валились наземь не от ран, а просто от изнеможения. Найджела, который не оставлял свое место возле Чандоса, стремительно атаковал низкорослый широкоплечий воин на невысокой крепкой кобыле, но тут Поммерс в остервенении поднялся на дыбы и передними копытами поверг лошадь француза на землю. Падая, всадник успел схватить Найджела за руку и увлек его за собой: оба покатились по траве прямо под бьющими копытами, но Найджел оказался сверху, и его короткий меч сверкнул над забралом почти бездыханного француза. - Je me rends! Je me rends! [Сдаюсь! Сдаюсь! (франц.)] - только и смог вымолвить тот. На миг в голове у Найджела мелькнула мысль о богатом выкупе. Благородная кобыла, золотые блестки на доспехах - все говорило о том, что поверженный рыцарь - человек состоятельный. Только пусть этим займутся другие! Осталось еще столько дела! Неужели он покинет Принца и своего благородного господина ради поживы? Не поведет же он пленника в тыл, когда честь призывает его быть впереди? Шатаясь, он поднялся на ноги, ухватился за гриву Поммерса и вскочил в седло. Минутой позже он снова был подле Чандоса, и они вместе прорвались через последние ряды доблестного отряда французов, храбро сражавшихся до самого конца. Позади них лежала длинная полоса земли, усеянная телами мертвых и раненых. А впереди по всей широкой равнине, насколько хватало глаз, англичане преследовали бегущих. Принц натянул поводья, остановил коня и поднял забрало; вокруг него тотчас собралась свита. В воздухе мелькало оружие, раздавались ликующие победные крики. - Ну так как, Джон? - с улыбкой обратился Принц к Чандосу, утирая потное лицо голой рукой. - Как дела? - Пустяки, добрый сэр, ушиблена рука и копьем задето плечо. А вы, ваше высочество? Надеюсь, вы остались невредимы? - По правде сказать, Джон, не представляю себе, как до меня кто-нибудь мог добраться, если с одной стороны были вы, а с другой Одли. Только вот беда, сэр Джеймс ранен, и, боюсь, тяжело. Доблестный лорд Одли лежал на земле, изо всех щелей его измятых доспехов сочилась кровь. Четверо его храбрых оруженосцев - Даттон из Даттона, Делз из Доддингтона, Фаулхерст из Кру, Хокстон из Уэйнхила, - сами усталые и израненные, но забывшие обо всем на свете, кроме беды своего господина, сняли с него шлем и поливали водой бледное окровавленное лицо. Одли поднял на Принца сверкающий взгляд. - Благодарю, ваше высочество, что вы снизошли до столь скромного рыцаря, как я, - произнес он слабым голосом. Принц спешился и склонился над ним. - Я высоко ценю вас, Джеймс, - проговорил он. - Сегодня ваша доблесть вознесла вашу славу и доброе имя превыше нас всех, а ваша отвага показала, что вы храбрейший из рыцарей. - Ваше высочество, - пробормотал раненый, - вы вольны говорить, что пожелаете. А я - я хотел бы, чтобы все было именно так. - Джеймс, - продолжал принц, - отныне я делаю вас рыцарем своего двора и жалую вам пятьсот марок ежегодного дохода из моей казны в Англии. - Ваше высочество, - отвечал рыцарь, - да поможет мне Бог оказаться достойным состояния, которым вы меня одарили. Я всегда буду вашим рыцарем, а вот деньги я, с вашего соизволения поделю меж четырех своих оруженосцев - это они принесли ту славу, что выпала сегодня на мою долю. Не успел он кончить, как голова его откинулась назад, и он, безмолвный, побелевший, распростерся на траве. - Скорее воды! - закричал Принц. - Ведите сюда королевского лекаря: я готов потерять много людей, но только не доброго сэра Джеймса. А это что такое, Чандос? Поперек дороги лежал рыцарь со сбитым на самые плечи шлемом. На его плаще и щите был отчетливо виден герб с красным грифоном. - Это лазутчик Робер де Дюрас, - ответил Чандос. - Ему повезло, его уже убили, - сердито заметил Принц. - Хьюберт, положите его на щит, и пусть четверо лучников отнесут тело в монастырь. Там положите его к ногам кардинала и скажите, что это ему приветствие от меня. А вы, Уолтер, поднимите мой штандарт вон над тем высоким кустом и прикажите там же поставить мой шатер, чтобы друзья знали, где меня искать. Шум от бегущего французского войска и его преследователей уже затих вдалеке, и теперь по полю тянулись лишь группы усталых всадников, возвращавшихся назад. Впереди них брели их пленники. По всей равнине бродили лучники. Они потрошили седельные сумы убитых, снимали с них доспехи или разыскивали собственные стрелы. Вдруг, когда Принц повернулся, чтобы пойти к кусту, возле которого он приказал разбить свою главную квартиру, позади него раздался страшный шум, и к нему бросилась целая толпа рыцарей и оруженосцев. Они громко спорили и переругивались на английском и французском языках. В гуще толпы, прихрамывая, шел невысокий толстяк в доспехах с золотыми блестками. Он-то и был причиной раздоров: каждый тащил его к себе, и, казалось, его вот-вот разорвут на части. - Пожалуйста, добрые господа, осторожнее, осторожнее! - умолял он. - Моего добра хватит на всех, зачем же вы так? Но шум и гам еще усилились, спорящие кровожадно сверкали друг на друга глазами, блеснули клинки. Принц взглянул на коротышку пленника и ошеломленно откинулся назад. - Король Иоанн! - воскликнул он, не веря своим глазам. Из глоток окружавших его воинов вырвался торжествующий вопль. - Король Франции! У нас в плену король Франции! - самозабвенно вопили они. - Тише, тише, господа, умерьте свое ликование. Он не должен его видеть, ни одно ваше слово не должно причинить ему боль. С этими словами Принц подбежал к французскому королю и взял его за руки. - Милости просим, ваше величество! - снова воскликнул он. - Какая удача, что столь доблестный рыцарь побудет с нами некоторое время, раз уж так распорядилось военное счастье! Вина! Вина для короля! Но Иоанн был зол, лицо его пылало. С него грубо сбили шлем, на щеке у него запеклась кровь. Взявшие его в плен рыцари стояли вокруг, продолжая галдеть и жадно, словно свора собак, которую отогнали от убитой дичи, поедали его глазами. Среди них были гасконцы и англичане, рыцари, оруженосцы и стрелки, и все они толкались и старались пробиться поближе к пленнику. - Прошу вас, благородный Принц, прогоните этих грубиянов, - промолвил наконец король Иоанн. - Они так жестоко обошлись со мной. Клянусь святым Денисом, мне едва не оторвали руку! - Чего вы хотите? - гневно обратился Принц к шумной толпе. - Мы взяли его в плен, ваше высочество, теперь он наш! - раздалось десятка два голосов. Они опять, визжа, как стая волков, окружили короля. - Я захватил его, ваше высочество. - Нет, я! - Лжешь, негодяй, это сделал я! И снова сверканье глаз, и снова окровавленные руки тянутся к мечам. - Довольно! Сейчас мы все уладим, - прервал их Принц. - Ваше величество, прошу вас, немного терпенья, пока все встанет на свои места, иначе тут Бог знает что может случиться. Кто тот высокий рыцарь, что никак не может убрать руку с плеча короля? - Это Дени де Морбек, ваше высочество, рыцарь из Сент-Омера, он служит в наших войсках, потому что изгнан из Франции. - Припоминаю. Так в чем дело, сеньор Дени? Что вы скажете? - Король сдался мне, ваше высочество. Он упал в схватке, и я его захватил. Я сказал ему, что я рыцарь из Артуа, и он отдал мне свою перчатку. Смотрите - вот она у меня в руке! - Правда! Правда, ваше высочество! - поддержала его дюжина французских голосов. - Нет, ваше высочество, не судите слишком поспешно! - прокричал какой-то английский оруженосец, проталкиваясь вперед. - Я взял его, он мой пленник, а с этим человеком он говорил только потому, что по его языку признал в нем соотечественника. В плен его взял я, и это многие могут подтвердить. - Сущая правда, ваше высочество, мы все это видели, все было, как он говорит, - поддержал оруженосца хор англичан. Между англичанами и французскими их союзниками всегда шла грызня, и Принц видел, с какой легкостью эта перепалка может перерасти в свару, которую нелегко будет усмирить. Ее надо было заглушить в самом начале, пока в нее не успели втянуться остальные. - Славный, досточтимый государь, - снова начал Принц. - Я опять прошу у вас минуту терпения. Решить этот спор может только ваше слово, только вы можете сказать нам, что произошло на самом деле. Кому вы изволили милостиво вручить свою королевскую особу? Король Иоанн оторвался от фляги, которую ему принесли, и вытер губы. На его красном лице мелькнуло подобие улыбки. - Не этому англичанину, - ответил он, и гасконцы торжествующе завопили. - И не этому ублюдку французу, - тут же добавил король. - Я не сдавался ни тому, ни другому. Все удивленно притихли. - Тогда кому же, ваше величество? - снова обратился к нему Принц. Король медленно оглядел собравшихся. - У него был желтый конь, яростный, как сам дьявол, - сказал он. - Он опрокинул мою бедную кобылу легче, чем шар кеглю. А всадника я не знаю, помню только, что у него был серебряный щит с алыми розами. А! Клянусь святым Денисом, вон он стоит, а с ним и его треклятый конь! И Найджел, у которого все поплыло перед глазами, вышел, словно во сне, вперед и оказался в самом центре разъяренной толпы воинов. Принц положил руку ему на плечо. - Это тот самый петушок с Тилфордского моста, - произнес он. - Клянусь спасением души моего родителя, я уже тогда сказал, что вы далеко пойдете. Вы взяли короля в плен? - Нет, ваше высочество. - А вы слышали, как он сказал, что сдается? - Да, ваше высочество, только я не знал, что это король. Мой господин лорд Чандос, ускакал вперед, и я спешил за ним. - И оставили короля лежать. Значит, сдача была неполной, и выкуп по законам войны пойдет Дени де Морбеку. Если, конечно, то, что он рассказал, правда. - Да, вступился король, - это правда, он был вторым. - Значит, выкуп вам, Дени. А что до меня, так, клянусь спасением души моего родителя, я предпочел бы честь и славу, что выпали на долю этого оруженосца, всем богатствам Франции. При этих словах, произнесенных перед лицом благороднейших воинов, сердце Найджела рванулось в его груди, и он упал на колени перед Принцем. - Ваше высочество, как мне вас благодарить? - пробормотал он. - Эти ваши слова мне дороже любого выкупа. - Встаньте, - улыбаясь, приказал Принц и коснулся его плеча. - Англия потеряла храброго оруженосца, но приобрела доблестного рыцаря. Встаньте, прошу вас! Встаньте, сэр Найджел! Глава XXVII КАК В КОСФОРД ПРИБЫЛ ТРЕТИЙ ГОНЕЦ Проходит два месяца, и отлогие склоны Хайндхеда покрываются бурым мехом увядших папоротников: холодеющая земля всегда укутывается в такую шкуру. С воем и свистом бушуют по всхолмленным равнинам дикие ноябрьские ветры; они размахивают ветвями могучих косфордских буков, стучат в свинцовые переплеты неказистых окон. Тучный старый Даплинский рыцарь, растолстевший еще больше, сидит, как бывало, во главе стола. В бороде, обрамляющей его красное лицо, прибавилось седины. Перед ним стоит наполненное до краев большое деревянное блюдо и высокая пивная кружка с шапкой пены. Справа от него сидит леди Мэри. Годы томительного ожидания наложили свой отпечаток на ее простое смуглое царственное лицо; однако теперь в его выражении появились те особые мягкость и достоинство, которые порождаются грустью и самоотречением. Слева сидит старый священник Мэтью. Златокудрая красавица уже давным-давно покинула Косфорд и обосновалась в Фернхерсте. Теперь молодая прекрасная леди Эдит Брокас - признанная красавица Сассекса, луч света, щедро расточающий улыбки и веселье, кроме, пожалуй, тех минут, когда мысли ее обращаются к той ужасной ночи, когда ее вырвали из когтей мерзкого шэлфордского стервятника. Когда новый порыв ветра с дождем ударил в окно позади стола, старый рыцарь поднял голову. - Клянусь святым Хьюбертом, чертовский вечер! - произнес он. - Я так надеялся, что завтра можно будет поднять цаплю на болоте или утку в ручье. А как там дела у маленького сапсанчика, Мэри? - Я перевязала ему крыло и выправила перья, но боюсь, что до Рождества он все равно не сможет летать. - Вот незадача! Такая прекрасная смелая птица. На прошлой неделе в субботу цапля клювом сломала ему крыло, - пояснил рыцарь священнику, - и теперь Мэри пользует его. - Надеюсь, сын мой, вы прослушали мессу, прежде чем обратились к мирским радостям в святой Господень день? - спросил отец Мэтью. - Ну уж, святой отец, - смеясь, отвечал старый рыцарь, - неужто мне надо исповедоваться за моим собственным столом? Я могу куда лучше молиться Господу среди его творений, в лесу или в поле, чем в этих ваших грудах камня или дерева. Постойте-ка, мне вспоминается заговор для раненого сокола, меня научил ему сокольник Гастона де Фуа. Как же это? Вроде бы так: "Лев из колена Иудина от корня Давидова победил". Да, да, эти слова и надо повторить три раза и обойти вокруг шеста, на котором сидит птица. Старик священник покачал головой. - Все это дьявольские ухищрения. Святая церковь не одобряет их, они бесполезны и лживы. А как ваше рукоделье, леди Мэри? Когда я был под вашим кровом в последний раз, вы уже сделали в пяти прекрасных цветах половину истории о Тезее и Ариадне. - На половине все и остановилось. - Как так, дочь моя? У вас было много посетителей? - Нет, святой отец, - вмешался сэр Джон, - просто она думает совсем о другом. Она часами сидит с иголкой в руке, а душа ее витает далеко отсюда. С того самого сраженья, что выиграл Принц... - Милый отец, прошу вас... - Ничего, ничего, Мэри, меня не слышит никто, кроме твоего исповедника отца Мэтью. Так вот, с того сраженья, в котором Найджел стяжал такую честь, она прямо как тронулась умом, все время сидит... Ну вот как сейчас. Взгляд у Мэри вдруг стал сосредоточенным, она уставилась на темное окно, по которому хлестал дождь. Перед священником было застывшее, словно вырезанное из слоновой кости лицо, с бескровными губами. - В чем дело, дочь моя? Что ты там видишь? - Ничего, отец мой. - Что же тогда тебя беспокоит? - Звуки, добрый отец. - Что за звуки? - По дороге кто-то едет. Старый рыцарь рассмеялся. - Вот так каждый день, отец мой. Каждый день по дороге проезжает сотня всадников, и все же любой стук копыт приводит в трепет ее бедное сердце. Мэри всегда была сильна и тверда духом, и вот теперь малейший шорох прямо переворачивает ей нутро. Не надо, дочь моя, прошу тебя, не надо! Но Мэри уже встала со стула и, крепко стиснув руки, испуганными темными глазами смотрела в окно. - Я слышу их, отец! Я слышу их сквозь шум дождя и ветра. Да, да, они сворачивают с дороги, они свернули! Боже мой, они уже у двери! - Клянусь святым Хьюбертом, девочка права! - воскликнул сэр Джон и грохнул кулаком по столу. - Эй, слуги! Скорее во двор! Подогрейте еще вина. У ворот путники, а в такую ночь и собаку нельзя оставить за дверью. Быстрее, Хэннекин! Быстрее, говорю, а не то я потороплю тебя дубиной! Теперь уже все ясно слышали стук копыт. Мэри стояла, вся дрожа. Один нетерпеливый шаг к порогу, дверь широко распахнулась, и в темном проеме появился Найджел; по его улыбающемуся лицу струился дождь, щеки раскраснелись от ветра, в голубых глазах светилась нежность и любовь. У Мэри перехватило горло, свет факелов качнулся перед глазами; но при мысли, что посторонний взгляд проникнет в святая святых ее души, она тут же овладела собой. Женщины обладают силой духа, с которой не сравнится никакая доблесть мужчин. Только глаза ее сказали гостю обо всем, что было у нее на душе, когда она спокойно протянула ему руку. - Милости просим, Найджел, - только и вымолвила она. Он склонился и поцеловал ей руку. - Святая Катарина помогла мне вернуться домой, - сказал он. Весел был в тот вечер ужин в Косфордском доме. Найджел восседал во главе стола между веселым старым рыцарем и леди Мэри. А на дальнем конце Сэмкин Эйлвард, зажатый между двумя служанками, то до слез смешил своих соседей, то приводил их в ужас рассказами о французских войнах. Найджелу пришлось повернуть замшевые сапоги и показать изящные золотые шпоры. Когда он рассказал о прошлых событиях, сэр Джон похлопал его по плечу, а Мэри взяла его сильную правую руку в свою, и добрый старый священник благословил их. Найджел вынул из кармана золотое колечко, и оно блеснуло в свете факелов. - Вы, кажется говорили, святой отец, что завтра вам надо отправиться дальше? - спросил он. - Да, сын мой, меня ждут дела. - А вы не смогли бы провести здесь утро? - Конечно. Мне хватит времени, если я выеду в полдень. - За утро можно многое сделать, - сказал Найджел, глядя на улыбающуюся раскрасневшуюся Мэри. - Клянусь святым Павлом, я и так слишком долго ждал. - Вот и хорошо, вот и хорошо, - приговаривал старый рыцарь, хрипло смеясь. - Вот так и я сватался к твоей матери, Мэри. В прежнее время поклонники действовали быстро. Завтра вторник, а вторник - счастливый день. Рано или поздно старая гончая нас нагоняет, Найджел, я уже слышу ее лай за своей спиной. Но я рад, что назову тебя сыном еще до того, как она вцепится мне в глотку. Дай мне руку, Мэри, и ты, Найджел, тоже. Примите благословение старика, и пусть Господь хранит вас обоих и пошлет вам все, чего вы заслуживаете, потому что я знаю: во всей нашей привольной стране нет рыцаря благороднее, как нет и женщины, более достойной быть ему женой. Тут мы оставим их, исполненных радости, с лучезарными надеждами на счастливое, безоблачное будущее, простирающееся далеко-далеко перед мысленным взором их юных глаз. Но, увы, что такое мечты молодости? Как часто они блекнут и увядают, а потом опадают на землю и превращаются в отвратительную гниющую груду у обочины дороги жизни! Однако с нашими героями, слава Богу, не произошло ничего подобного: они росли и расцветали все прекраснее и благороднее, пока весь белый свет не стал дивиться их великолепию. Шло время и повсюду разносилась молва о подвигах Найджела, имя его и честь окружались все большим уважением; не отставала от него и Мэри: они всегда помогали и поддерживали друг друга на крутой дороге славы. Много стран объехал Найджел, пробивая себе путь к известности, а когда, измученный и опустошенный ратными трудами, возвращался под свой кров, то черпал силы у той, что украшала его очаг. Много лет они прожили в Туайнемском замке, пользуясь всеобщей любовью и уважением. Потом, в свое время, возвратились в Тилфордский дом и счастливо, в добром здравии жили среди вересковых холмов, где полный надежд Найджел провел свои юные годы, прежде чем обратил свое лицо к делам войны. Там же поселился и Эйлвард, когда оставил свой "Пестрый кобчик", где много лет продавал эль лесникам. Проходят годы: крутится колесо старой прялки, тянется нить. Мудрые и добрые, благородные или смелые - все приходят из тьмы и уходят во тьму. Кто скажет - откуда, куда и зачем? Вот перед нами склоны Хайндхедского холма. В ноябре на них все так же ржаво тлеют папоротники, в июле пылает огнем вереск; но где же теперь господский дом Косфорда? Где старый Тилфордский дом? Что, кроме нескольких серых камней, осталось от громады Уэверлийского монастыря? Но даже всеядное время не может уничтожить все без остатка. Пройдемся, читатель, по оживленному большаку в Гилдфорд. Видите, вон там, где перед нами поднимается высокий зеленый холм, открытые всем ветрам стены святилища с провалившейся крышей? Это часовня св. Катарины, где Найджел и Мэри дали друг другу слово. Под холмом течет извилистая река, а за ней вы все еще можете увидеть темнеющий Чэнтрийский лес - он поднимается по склону до самой голой вершины, на которой, целой и невредимой, стоит часовня Мученика, где старые друзья отбили некогда нападение лучников горбатого владельца Шэлфорда. А вон там, внизу, по обе стороны раскинувшихся меловых холмов, еще видны остатки дороги, по которой Найджел и Эйлвард отправлялись на войну. Теперь обернемся на север и взглянем на провалившуюся извилистую тропинку. Она совсем не изменилась с тех пор. Здесь стоит Комптонская церковь. Пройдите под старую осыпающуюся арку. Пред ступенями этого древнего алтаря покоится безымянный прах Найджела и Мэри. Неподалеку от них лежит их дочь Мод и ее супруг Аллейн Эдриксон; рядом с ним покоятся их дети и дети их детей. Здесь же, на церковном кладбище, возле старого тиса сохранился невысокий холмик - тут Сэмкин Эйлвард вернулся в добрую землю, из которой некогда вышел. Так они и лежат, как палая листва, которая от века питает великое старое дерево Англии, каждый год дающее все новые побеги, столь же сильные, могучие и прекрасные, что и в прошлом. Прах человеческий может покоиться под ступенями алтаря или в разрушенном склепе, а молва о достойно прожитой жизни, летопись славных дел и служения истине никогда не умрет - она будет вечно жить в душе народа. Представьте себе, читатель, что нас ожидает работа, мы уже готовы за нее взяться, но силы наши только приумножатся, вера в себя возрастет, если мы оторвемся на час-другой от насущных трудов и оглянемся назад, на тех женщин, что жили здесь когда-то и были нежны и сильны духом, или на мужчин, для которых честь была превыше жизни, на всю Англию - зеленую сцену, где несколько коротких лет и нам дано играть свою маленькую роль.