ра, внезапно оживляясь. - Что случилось? - Прибыла почта. - Из Кейптауна? - Да. Эзра ускорил шаг и, миновав Кинг-стрит, вышел на Хай-стрит, главную улицу Кимберли. Он оказался на углу рядом с редакцией "Вааль ривер адвертайзер энд даймонд филд газетт". Перед дверями собралась порядочная толпа "Вааль ривер адвертайзер" была скверной газетенкой скверно печатавшейся на скверной бумаге, но продавалась она по шесть пенсов за экземпляр и брала от семи с половиной шиллингов до фунта за объявление. В то время ее издавал некий Гектор О'Флаэрти, который побывав поочередно зубным врачом, клерком, бакалейщиком, механиком и маляром и потерпев неудачу на всех этих поприщах, избрал издательскую деятельность, как наиболее легкую и доходную. И действительно, мистер О'Флаэрти сумел до чрезвычайности упростить этот процесс. В понедельник почта доставляла ему лондонские газеты двухмесячной давности, вторник он посвящал тому, что с величайшей беспристрастностью настригал из них все, что казалось ему интересным. Среду он тратил на то, чтобы всячески ругать и проклинать трех наборщиков-негров, а в четверг в свет выходил новый номер "Вааль ривер адвертайзер энд даймонд филд газетт". Оставшиеся три дня недели мистер О'Флаэрти предавался пьянству, но в понедельник вновь стойко потреблял только содовую воду и литературу. Таким образом, толпа у дверей "Адвертайзера" была редким зрелищем. Сердце Эзры вдруг застучало, и он весь подобрался, как бегун перед финишем. Он бросил сигару и поспешно приблизился к собравшимся. - Что тут происходит? - спросил он. - Почта привезла новости, - ответил кто-то. - Очень важные. - Какие? - Пока неизвестно. - А кто говорил про новости? - Кучер. - Где же он? - Не знаю. - А кто еще может сказать, в чем дело? - О'Флаэрти. Тут раздался хор сердитых голосов, призывавших О'Флаэрти, и в дверях редакции появился желчного вида человек с багровым, опухшим лицом и щетинистыми волосами. - Какого дьявола вам тут нужно? - взревел он, грозя толпе гусиным пером. - Чего вы сюда явились? У вас что, другого дела нет, кроме как слоняться у входа в приличную редакцию? - Какие новости? - крикнули человек десять. - А, так вам захотелось новости узнать? - совсем разъярился О'Флаэрти. - Вы, что, не можете заплатить по шесть пенсов, как порядочные люди, и все узнать из "Адвертайзера"? Да ведь эта газетка, хоть я сам так говорю, дала бы жару всяким там "Телеграф" и "Кроникл", выходи она в Лондоне! А вы, черт подери, вместо того чтобы поощрять местные таланты, толпитесь без толку на улице и пытаетесь задарма узнать новости, за которые положено платить! - Вот что, хозяин, - заявил хмурый верзила, стоявший в первом ряду, - не кипятись так и попридержи язык, не то как бы тебе солоно не пришлось, да и твоей газете заодно. Мы прослышали, что почта привезла важные новости, и пришли сюда их узнать, а чтоб задарма, так об этом разговору нет, не такие мы люди. Я думаю, мы соберем по шесть пенсов, вот оно и выйдет никому не обидно, а ты нам все и расскажешь. О'Флаэрти что-то мысленно прикинул. - Давайте по шиллингу с головы, - сказал он. - Тираж ведь к дьяволу пойдет, раз уж все заранее будет известно. - За деньгами мы не постоим, - сказал старатель. - Как, ребята? Толпа изъявила согласие, и по рукам заходила широкополая соломенная шляпа. Когда ее отдали О'Флаэрти, она была наполовину полна серебром. "Адвертайзер" еще никогда не приносил подобной прибыли - дело в том, что толпа все время увеличивалась и теперь перед редакцией стояло несколько сот человек. - Спасибо, джентльмены, - сказал издатель. - Выкладывай новости, - нетерпеливо потребовала толпа. - Да ведь я еще не открывал сумку с почтой! Ну, а ваши новости наверняка там. Эй, Билли, дьяволенок, где сумка? При этом призыве на крыльцо выскочил шустрый темнокожий мальчишка с коричневым мешком, и мистер О'Флаэрти принялся исследовать содержимое этого мешка с медлительностью, доводившей старателей до белого каления. - Вот "Стандарт", а вот "Таймс", - заявил он, вручая названные газеты своим подчиненным. - Черт подери, да разве вы можете понять, почем обходится содержание такой замечательной газеты? Да и сколько ума это дело требует! А прибыли никакой - одни хлопоты и убытки. Вот "Пост", а вот "Ньюс". Да будь вы приличными людьми, так каждую неделю давали бы в газету по объявлению, и не из корысти, а чтобы поддержать изящную литературу. А вот кейптаунский "Аргус", тут, значит, и надо искать. С величайшей медлительностью мистер Гектор О'Флаэрти водрузил на нос очки и аккуратно развернул газету. Затем он откашлялся с важностью, присущей почти всем людям в ту минуту, когда они собираются что-нибудь прочесть вслух. - Валяй, хозяин! - подбадривала его толпа. - "Вспышка оспы в Веллингтоне" - не то, верно? "Германия и Ватикан"... "Таможня в Порт-Элизабет"... "Продвижение русских в Центральной Азии", э? А может, вот это: "Открытие колоссальных алмазных россыпей"? - Это самое! - взревела толпа. - Давай читай подробнее! Голоса звучали тревожно, а лица, повернутые к О'Флаэрти, стали хмурыми и настороженными. - "В России найдено месторождение алмазов, - читал издатель, - которое, по мнению осведомленных лиц, превосходит по богатству все известные до сих пор алмазные поля. Никто не сомневается, что в случае подтверждения это открытие самым губительным образом скажется на африканской торговле". Вот что дает "Аргус" в разделе лондонских новостей. Толпа возбужденно загудела. - Может, там есть еще что-нибудь? - крикнул кто-то. - Вот другая газета, хозяин, поновее, - сказал темнокожий мальчишка, усердно просматривавший даты. О'Флаэрти развернул ее и даже присвистнул от удивления. - Ну, уж это вас ублаготворит, - заметил он. - Все набрано самым крупным шрифтом и занимает чуть ли не целиком первую страницу. Я прочту вам только заголовки, потому как нам надо браться за работу и готовить специальный выпуск. Он выйдет часика через три-четыре, и из него вы узнаете все подробности. Вы только посмотрите, какую они из этого шумиху устроили! - И издатель повернул газету, показав толпе черные ряды кричащих заголовков вроде: "Русские алмазные поля". "Замечательное открытие, сделанное англичанином" "Угроза главному источнику благосостояния Капской колонии" "Резкое падение цен" "Мнение лондонской прессы" "Все подробности". - Ну-с, что скажете? - торжествующе воскликнул О'Флаэрти, словно все это было делом его собственных рук. - А теперь я пошел работать, и скоро вы сможете сами все прочесть. Вы должны благодарить небо, что среди вас есть человек, который снабжает вас самыми последними известиями. Желаю вам доброго вечера! - И он исчез, крепко держа свою шляпу с ее серебряной начинкой. Толпа рассыпалась на многочисленные возбужденно переговаривающиеся и жестикулирующие кучки, а потом и совсем разбрелась. Эзра Гердлстон выждал, чтобы рядом с редакцией никого не осталось, и быстро вошел туда. - Ну, что там еще? - сердито осведомился О'Флаэрти. (Он жил в состоянии хронического раздражения.) - Есть у вас второй экземпляр этой газеты? - Предположим, что есть. - За сколько вы его продадите? - Сколько даете? - Полсоверена. - Соверен! - Идет! - И Эзра Гердлстон вышел из редакции с нужными ему сведениями под мышкой. Вернувшись к себе в гостиницу, он медленно и внимательно прочел все, что касалось нового открытия. По-видимому, то, что он узнал, ему очень понравилось: читая, он посмеивался. Полностью удовлетворив свое любопытство, Эзра аккуратно сложил газету, спрятал ее во внутренний карман сюртука, а затем приказал оседлать себе лошадь и отправился в старательские поселки, чтобы известить их о случившемся. Две причины заставили Эзру скакать в этот октябрьский вечер по африканской степи. Во-первых, он хотел сам увидеть, какое впечатление произведет эта новость на старателей, а во-вторых, подобно всем злым натурам, Эзра испытывал удовольствие, когда мог сообщить другим что-нибудь неприятное. В поселках, несомненно, уже узнали роковую новость, но без подробностей. А младшему Гердлстону лучше, чем кому-либо другому, было известно, что это сообщение из Европы должно принести разорение и гибель множеству владельцев небольших участков, что оно разобьет тысячи надежд и обречет на горе и нищету людей, среди которых он провел последние два месяца. И все-таки его сердце билось столь же радостно, как сердце его отца в описанный выше день на лондонской бирже, и, пришпоривая коня, он мчался вперед сквозь сумрак, готовый вопить от восторга. Дорога от Кимберли до Ларкинс-Флэт была очень скверной, но светила полная луна, и молодой коммерсант легко находил путь. Когда он достиг гребня невысокого холма, по которому вилась дорога, внизу перед ним засверкали огни поселка. Было десять часов, когда он въехал на главную улицу, и ему сразу стало ясно, что он не ошибся и новость опередила его. Перед трактиром "Грикваленд" собралась большая толпа старателей, возбужденно между собой переговаривавшихся. Свет факелов озарял атлетические фигуры, пестрые рубахи и встревоженные бородатые лица. По-видимому тут собрался весь поселок, чтобы обсудить положение, и озабоченные взгляды и приглушенные голоса свидетельствовали, что оно представляется старателям очень серьезным. Едва молодой человек спрыгнул с лошади, как его окружили и забросали вопросами. - Вы ведь прямо из Кимберли? Это все правда, мистер Гердлстон? Скажите нам правду! - Дело скверно, друзья, - ответил Эзра, обводя взглядом круг хмурых лиц. - Я прочел все, что сообщает кейптаунский "Аргус". В России отыскали богатейшие поля. И, по-видимому, ошибки тут быть не может. - Как, по-вашему, цены и правда упадут, как там написано? - Боюсь, что да. У меня у самого немало камней, и я с радостью сбыл бы их за любую цену. Можно опасаться, что работать на своих участках вы теперь будете только в убыток. - И цена участков тоже упадет? - Разумеется. - Э-эй, погодите-ка, мистер! - крикнул тощий чумазый человечек, проталкиваясь вперед и хватая Эзру за рукав, чтобы привлечь к себе его внимание. - Да вы, никак, сказали, что цена участков упадет? Что-то вы путаете, верно? Ведь всякому ясно, что Россия - это одно, а мы тут - совсем другое. Правильно, ребята? - Он посмотрел вокруг умоляющим взглядом, ожидая подтверждения, и нервно усмехнулся. - Попробуйте продайте, - холодно ответил Эзра. - Если вы вернете хоть треть того, что отдали за свой участок, считайте, что вам повезло. Да неужели вы думали, что добываете алмазы для местного потребления? Их ведь экспортируют в Европу, а если Европа будет получать все, что ей нужно, из России, то кому вы станете продавать свои камни? - Это верно! - воскликнуло несколько голосов. - Я бы вам посоветовал, - продолжал Эзра, - продать все, что у вас есть, за любую самую убыточную цену, не то потом вы и вообще ничего не получите. - Нет, послушайте только! - воскликнул коротышка, вскидывая руки. - Меня прозвали Джим Неудачник, и так неудачником я, видно, и помру. Да вы послушайте, хозяин! Мы с Сэмми Уокером вложили в этот проклятый участок все свои деньги до последнего гроша - все, что заработали за девять лет тяжкого труда, а вы тут приезжаете и говорите, что все это пропало зря. - Ну, другим-то придется не слаще, чем тебе, - сказал кто-то в толпе. - Да, если так, нам всем будет плохо, - отозвался второй. - Надоело мне все это, - пробормотал Джим, проводя по глазам грязной рукой, оставившей темный след поперек его лица. - И ведь не в первый раз со мной так получается и не во второй! Такое уж мое невезение. Брошу карты - и все тут! - Пойдем лучше выпьем виски, - с грубоватым сочувствием заявил кто-то, и неудачника тут же затащили в "Грикваленд" искать утешения в многочисленных бутылках, которые украшали это заведение внутри. Однако алкоголь на этот раз утратил обычную силу, и маленький поселок был скован тяжким унынием. Оно владело не только Ларкинс-Флэтом. Страшная новость разнеслась по всем старательским поселкам с удивительной быстротой. В одиннадцать часов она поразила Клипдрифт, а в половине первого подняла на ноги и потрясла Хеброн. В три утра конный гонец влетел в Пенниэл, а в Уинтерраше еще до зари собрался старательский совет, чтобы обсудить случившееся. Всю эту зловещую ночь в длинной цепи поселков по реке Вааль царили отчаяние, бессильная ярость и гибель, а в пяти тысячах миль оттуда почтенный старик, чей хитрый ум измыслил причину всех этих горестей и бед, безмятежно почивал в своей мягкой постели, не тревожимый никакими сновидениями. Быть может, вышеупомянутый почтенный старец не сумел бы проспать эту ночь так сладко, если бы и его взору открылось то зрелище, которое на следующее утро предстало перед его сыном. Эзра переночевал в Ларкинс-Флэт в хижине гостеприимного старателя. Проснувшись, он неторопливо одевался, когда его хозяин, отправившийся подышать свежим воздухом, просунул голову в окошко. - Пойдите-ка сюда, мистер Гердлстон, - позвал он. - Вот смеху будет! Кто-то из ребят мертвецки напился, и его несут в поселок. Эзра накинул сюртук и выбежал наружу. И он и его приятель уже готовы были встретить приближающуюся процессию какой-нибудь подходящей шуткой, как вдруг они заметили, что позади идущих на дорогу ложится страшный след из красных пятен. Они кинулись навстречу, спрашивая, что произошло. - Это Джим Стюарт, - ответил один из носильщиков. - Ну тот, которого прозвали Неудачником. - Что с ним такое? - А он прострелил себе голову. Знаете, где мы его нашли? Прямо посередь его участка - руками вцепился в песок, а сам давно мертвый. - Душа, значит, была жидковата, если уж он вздумал стреляться, - сказал приятель Эзры. - Да, - согласился крупье из трактира. - Если бы он подождал новой сдачи, так, может, к нему пришли бы все козыри. Только Джиму всегда твердости не хватало, а вчера вечером он без конца твердил, что теперь-то уж никогда не сможет вернуться в Англию к жене и детям - последняя, говорил, была надежда. А выстрелил он в себя чистенько. Хотите взглянуть, мистер Гердлстон? - И он уже протянул руку, чтобы сдернуть окровавленный платок с лица покойника, но Эзра в ужасе отшатнулся. - Мистеру Гердлстону вроде как не по себе! - сказал кто-то. - Да, - ответил Эзра побелевшими губами. - Это меня расстроило. Я, пожалуй, хлебну коньяку. По дороге к хижине он задумался над тем, смутило бы случившееся его отца. - Наверное, он и это назвал бы частью нашей коммерческой ловкости, - с горечью пробормотал молодой человек. - Однако дело начато и никакие самоубийцы останавливать нас не должны! С этими словами он успокоил свои нервы большим глотком коньяка и приготовился к трудовому дню. ГЛАВА XXI НЕОЖИДАННЫЙ УДАР Паника, охватившая африканские алмазные поля, превзошла все ожидания тех, кто ее подстроил. Ничего подобного еще никогда не случалось в Южной Африке. Цена на алмазы непрерывно падала и вскоре стала настолько низкой, что ни один скупщик всего месяц назад не мог бы даже вообразить ничего подобного, а что касается участков, так владельцы с радостью уступали их за стоимость установленного на них оборудования. Конторы кимберлийских скупщиков и других дельцов днем и ночью осаждались толпами растерянных старателей, которые соглашались на любые цены, лишь бы спасти хоть что-то в катастрофе, которая, по их мнению, постигла алмазные поля Южной Африки. Наиболее дальновидные, а может быть, и самые отчаявшиеся продолжали разрабатывать свои участки, откладывая продажу найденных камней до того дня, когда, как они надеялись, цены вновь повысятся. Однако с каждой почтой из Кейптауна приходили все новые и новые подтверждения страшной новости, и число этих упорных старателей сокращалось, а оставшиеся совсем пали духом, так как рабочим надо было платить каждую неделю. А где было взять для этого деньги? Скупщики также заразились всеобщей тревогой, и никакие самые соблазнительные предложения не могли вынудить их расстаться с наличными деньгами в обмен на камни, которые грозили стать самым неходким товаром. Всюду властвовали горе и растерянность. Эзра Гердлстон не замедлил воспользоваться столь благоприятным положением вещей, но он был достаточно хитер, чтобы не привлекать внимания к себе и своим действиям. Во время первых своих поездок по окрестностям Кимберли он свел знакомство с отщепенцем по фамилии Фаринтош - с человеком, который некогда был священником и магистром в дублинском Тринити-колледж, но теперь превратился в забулдыгу-игрока с тощим кошельком и весьма загрубелой совестью. Однако он сохранил хорошие манеры и вкрадчивую речь, благодаря чему и привлек к себе внимание молодого коммерсанта. Дня через два после получения новостей из Европы Эзра послал за Фаринтошем и довольно долго сидел с ним на веранде гостиницы, обсуждая положение. - Видите ли, Фаринтош, - сказал он. - Ведь это может оказаться и ложной тревогой, не так ли? Бывший священник кивнул. Он не отличался многословием. - В таком случае те, кто будет покупать сейчас, отнюдь не прогадают. Фаринтош кивнул еще раз. - Разумеется, продолжал Эзра, - это очень похоже на правду. Однако я по опыту знаю, что вещь тем ненадежнее, чем надежнее она выглядит. Вот почему мне сейчас хочется рискнуть. Если я ошибусь, большого ущерба это мне не причинит, но ведь я могу и оказаться прав! Сюда я приехал, собственно говоря, чтобы посмотреть мир, но раз подвернулась такая возможность, упускать ее я не хочу. - О, конечно! - ответил Фаринтош, потирая руки. - Но беда в том, - продолжал Эзра, закуривая чируту*, - что тут я слыву человеком богатым и знающим откуда дует ветер. Если обнаружат, что я покупаю камни, другие тут же последуют моему примеру, и цены скоро поднимутся до прежнего уровня. Так вот: я хотел бы действовать через ваше посредство, понимаете? Вы можете проехать по поселкам, втихую скупая камни. Добивайтесь самой низкой цены, а потом посылайте продающих сюда, в гостиницу. Расплачиваться с ними мы будем здесь. Вам совершенно незачем возить деньги с собой. ______________ * Сорт индийских сигар. Бывший священник нахмурился, словно придерживался прямо противоположного мнения. Однако он ничего не сказал. - Можете подыскать себе одного-двух помощников, - продолжал Эзра. - Конечно, один объехать все поселки вы будете не в силах. Само собой, если вы пообещаете дать за камень больше, чем входит в мои намерения, разбираться с этим будете вы сами, но справьтесь с этой работой хорошо, и в накладе вы не останетесь. Будете получать комиссионные, а кроме того, еженедельное жалованье. - А какую сумму вы предполагаете вложить в это дело? - осведомился Фаринтош. - Я не мелочен, - ответил Эзра. - Когда я за что-нибудь берусь, то берусь по-настоящему. Тридцать тысяч фунтов - вот мой предел. Фаринтош был так поражен этой величественной цифрой, что совсем обмяк в своем кресле. - Знаете, сэр, - сказал он, - сейчас за эти деньги вы, по-моему, скупите всю страну. Эзра рассмеялся. - Во всяком случае, попробуем, - ответил он. - Разумеется, вы можете покупать не только камни, но и участки. - И вы даете мне карт-бланш на эту сумму? - Конечно. - Хорошо, я начну сегодня же вечером. - С этими словами бывший священник взял шляпу, которую выбрал за особенно широкие поля из уважения к прежнему своему сану, и отправился выполнять возложенное на него поручение. Фаринтош был неглупым человеком и скоро подобрал себе двух энергичных помощников - рудокопа по имени Бурт и молодого уэльсца Уильямса, который покинул родные края в вихре поддельных чеков и, переменив фамилию, начал новую жизнь к югу от экватора. Эта троица работала днем и ночью, скупая камни у самых бедных старателей, для которых наличные деньги могли стать единственным спасением. Фаринтош, кроме того, приобрел камни, хранившиеся у нескольких мелких скупщиков, чьи нервы не выдержали всеобщей паники. Таким манером Эзра наполнял алмазами мешочек за мешочком, хотя, казалось бы, ничего не делал и все дни проводил на веранде гостиницы "Центральная", куря сигары и потягивая коньяк. Он довольно сильно тревожился, не зная, долго ли будет продолжаться это заблуждение, и опасаясь, что в любую минуту из Кейптауна может прийти известие о том, что уральские россыпи, по наведении справок, оказались мифом. Он, правда, не сомневался, что его никто ни в чем не заподозрит. И все же считал, что к этому времени ему следует отбыть домой: если бы по какой-нибудь роковой случайности правда все-таки обнаружилась, разъяренные старатели его не пощадили бы - это он понимал хорошо. Вот почему Эзра всячески торопил Фаринтоша, но достойный богослов и два его помощника трудились так усердно, что не прошло и недели, как от тридцати пяти тысяч фунтов почти ничего не осталось. Эзра лишний раз доказал свое умение оценивать характеры, когда выбрал своим агентом Фаринтоша. Однако проницательность сочеталась у него с некоторой опрометчивостью. Конечно, умный человек как надежный помощник - весьма ценное приобретение, но если его ум затем обращается против недавнего союзника, это преимущество мгновенно становится своей противоположностью. Фаринтош сразу сообразил, что хотя заезжий богач и мог бы рискнуть тысячью-другой фунтов, но даже сам Ротшильд вложил бы в такую спекуляцию сумму, подобную той, которая прошла через его руки, только твердо рассчитывая на успех. Сделав этот вывод, хитроумный священник затем прикинул, что сообщение из России пришло как-то удивительно быстро после приезда в Кимберли младшего партнера фирмы "Гердлстон", и заподозрил истину. Разъезжая по поселкам, он продолжал размышлять о своем открытии и постоянно погружался в глубокую задумчивость, весьма опасную в столь умном помощнике для интересов его нанимателя. Эти размышления в конце концов завершились совещанием, которое он устроил со своими подчиненными в задней комнате трактира "Приют старателя". Это было насквозь прокуренное низкое помещение, щедро уставленное плевательницами, хотя, судя по состоянию пола, посетители заведения упорно избегали ими пользоваться. Помощники Эзры расселись вокруг тяжелого, старомодного стола, стоявшего в середине комнаты; лицо бывшего священника дышало задумчивой удовлетворенностью, а на хмурых физиономиях его товарищей было написано любопытство. Созвал это совещание Фаринтош, и остальные двое не сомневались, что он придумал какую-нибудь выгодную комбинацию. Поэтому они только усердно прикладывались к стоявшей на столе бутылке дешевого джина и ждали, чтобы их начальник заговорил. - Ну, что же, - сказал наконец бывший священник, - игра подходит к концу и наши услуги скоро станут не нужны. Гердлстон денька через два отбывает в Англию. Бурт и Уильямс испустили глубокий вздох. Теперь найти работу на участках было почти невозможно, а нынешнее их занятие оплачивалось очень хорошо. - Да, отбывает, - продолжал Фаринтош, пристально глядя на своих товарищей. - И увозит с собой алмазы ценой в тридцать пять тысяч фунтов, которые мы ему купили. Бедняги вроде нас с тобой, Бурт, должны делать всю черную работу, а потом нас отшвыривают в сторону за ненадобностью, как ты свое кайло, когда оно тебе больше не нужно. Когда он продаст камешки в Лондоне и наживется на них, он и не вспомнит, что три человека, без которых у него ничего бы не вышло, умирают с голоду в Грикваленде. - А он нам на прощание ничего не подарит? - спросил Бурт, рудокоп. Это был свирепого вида, заросший волосами человек с кирпично-красным лицом и кустистыми бровями. - Так-таки ничего не подарит нам на память? - Подарит! - с усмешкой воскликнул Фаринтош. - Да он уже и без того твердит, что переплатил вам. - Вот, значит, что? - взревел рудокоп, багровея даже больше, чем ему назначила природа. - Он, значит, вот как разговаривает? А что бы он без нас делал? Подлюга! Я что люблю? Чтобы все по-хорошему и по-честному было, а не ругаться на тех, кто тебе помогал! Фаринтош понизил голос и пригнулся над столом. Приятели невольно последовали его примеру, и теперь три хитрых, злых лица совсем сблизились. - Никому неизвестно, что у него есть эти камни, - прошептал Фаринтош. - Он слишком осторожен, чтобы болтать, и о них знаем только мы. - А где он их прячет? - спросил Уильямс. - В сейфе у себя в комнате. - А ключ? - Носит на часовой цепочке. - Отпечаток с ключа можно снять? - Я уже снял. - Ну, так ключ я сделаю! - ликующе воскликнул Уильямс. - Он уже готов, - ответил Фаринтош и вынул из кармана небольшой ключ. - Он точь-в-точь как настоящий и сейф откроет. Я снял отпечаток с настоящего, пока беседовал с Гердлстоном. Рудокоп хрипло захохотал. - Вот это ловко! - заявил он. - А как же мы доберемся до сейфа? Так ему и надо, сквалыге, если камушки достанутся нам. Пусть зарубит себе на носу, что с людьми вроде нас надо дело вести по-честному, хоть ты и жуликом родился. Я люблю, чтоб все было по-честному, и, черт подери, так оно и будет! - И в подкрепление столь достохвальных чувств он стукнул по столу тяжелым кулаком. - Это не так просто, - задумчиво произнес Фаринтош. - Уходя, он всегда запирает дверь, а в окно не влезешь. На мой взгляд, мы можем сделать только одно. Его номер расположен немного в стороне от остальных. К нему ведет галерея футов двадцать в длину. Так вот мне и подумалось, что нам бы следовало навестить его как-нибудь вечерком, чтобы пожелать ему счастливого пути - ну, а если, пока мы будем там, он вдруг почему-нибудь свалится без чувств, мы могли бы спокойно уйти с камнями и скрыться, прежде чем он успеет поднять тревогу. - А почему это он вдруг свалится без чувств? - спросил Уильямс, тощий юнец, с бледным, золотушным лицом, которое при последних словах священника позеленело от страха. Уильямс обладал всеми задатками гнусного и опасного преступника, кроме кровожадности, - он был шакалом, а не тигром. - Почему он лишится чувств? - многозначительным тоном осведомился Фаринтош у Бурта. Бурт снова весело ухмыльнулся в свою густую бороду. - Это уж предоставь мне, приятель, - сказал он. Уильямс перевел взгляд с одного на другого и стал еще больше походить на мертвеца. - Я в этом не участвую, - пробормотал он, заикаясь. - За такое дело могут и вздернуть. А вдруг он не выживет? - Как так не участвуешь? - проворчал рудокоп. - Да ты еще как участвуешь, трусливый ты сукин сын! И назад тебе ходу нет, ясно? Разве же мы позволим, чтобы ты испортил нам дельце, какого нам, может, и не подвернется больше никогда? - Да ведь вы и без меня обойдетесь, - прошептал Уильямс, дрожа всем телом. - Чтобы ты донес на нас, как только объявят награду? Нет, шалишь, приятель, назад тебе ходу нет! А если не хочешь нам посодействовать, так я сумею заткнуть тебе глотку. - И подумай об алмазах! - вставил Фаринтош. - Подумай о собственной шкуре, - добавил рудокоп. - Ты сможешь вернуться в Англию богачом, если пойдешь с нами. - А не пойдешь, так совсем туда не вернешься! Они продолжали поочередно то прельщать Уильямса, то запугивать, пока он не сдался. Допив свой стакан и снова его наполнив, он наконец сказал: - Я не боюсь. С чего это вы взяли, что я струсил? А вы его не сильно стукнете, мистер Бурт? - Только так, чтобы он не сразу прочухался, - ответил рудокоп. - Господи боже ты мой, да разве ж я его первого так? Но, правду сказать, алмазов на тридцать пять тысяч я за свои труды прежде ни разу не получал! - А как же хозяин гостиницы и прислуга? - Можешь не беспокоиться, - ответил Фаринтош. - Положись на меня. Если мы пойдем к нему спокойно и открыто и выйдем так же спокойно и открыто, так кто что заподозрит? А лошадей привяжем перед дверьми и ускачем сразу. Ну как, попробуем завтра вечером? - Очень уж скоро, - дрожащим голосом пробормотал Уильямс. - Чем скорее, тем лучше! - с ругательством оборвал его Бурт и добавил, устремив на молодого человека пристальный взгляд налитых кровью глаз: - И вот что, малый, только попробуй улизнуть, и я выдам тебе куда побольше, чем ему. Понял, а? - Он схватил бледную руку Уильямса и так ее сжал, что тот задергался от боли. - Да я же с вами всей душой и сердцем! - воскликнул Уильямс. - Вы ведь с мистером Фаринтошем дурного не посоветуете, я знаю. - В таком случае мы встречаемся здесь завтра, - сказал главарь. - К девяти все закончим, и у нас будет вся ночь, чтобы ускользнуть от погони. Я раздобуду хороших лошадей, и с нашей-то форой им нас никогда не догнать. И вот, обсудив еще кое-какие подробности своего плана, достойная троица разошлась в разные стороны: Фаринтош направился в гостиницу "Центральная", чтобы отчитаться перед Эзрой, как он делал каждый вечер, а остальные двое - в поселки, где они подвизались в это время. Только что описанное совещание произошло во вторник, в самом начале ноября. В субботу Эзра Гердлстон твердо решил завершить все свои дела и отправиться восвояси. Он стосковался по лондонским удовольствиям, и ему смертельно надоело унылое однообразие бесконечной южноафриканской степи. К тому же задача его была выполнена и благоразумие требовало, чтобы он покинул Кимберли до того, как старатели узнают, что стали жертвой бессовестного обмана. Вот почему Эзра начал складывать вещи и вообще готовиться к отъезду. Именно этим он и был занят в среду вечером, когда в дверь постучали и в номер вошел Фаринтош в сопровождении Бурта и Уильямса. Гердлстон посмотрел на них и сухо поздоровался. Их появление его не удивило, так как они и прежде иногда заходили к нему все вместе, чтобы отчитаться или получить дополнительные инструкции. Фаринтош, входя, почтительно поклонился. Бурт кивнул, а Уильямс нервно потер ладонью о ладонь, кривя губы в улыбке. - Мы зашли узнать, мистер Гердлстон, - начал Фаринтош. - не будет ли каких-нибудь распоряжений. - Я уже говорил вам, что не будет, - резко ответил Эзра. - В субботу я уезжаю. Эта спекуляция с алмазами была ошибкой. Цены продолжают падать. - Как жаль! - сочувственно вздохнул Фаринтош. - Но будем надеяться, что рынок еще оправится. - Может быть, - ответил коммерсант. - Но, судя по всему, это вряд ли случится. - А нами-то вы довольны, хозяин? - вмешался Бурт, заслоняя грузной фигурой Фаринтоша. - Мы свое дело сделали исправно, так? - У меня нет к вам никаких претензий, - холодно ответил Эзра. - В таком случае, хозяин, не след вам уезжать, не преподнеся нам на прощание чего-нибудь, чтобы у нас осталась от вас память, как мы вам хорошо послужили и ни разу вас не подвели. - За ваши услуги вы аккуратно получали плату каждую неделю, - ответил Эзра. - И больше вы от меня ни пенса не получите. Так что можете на это не рассчитывать. - Значит, вы нам ничего не желаете дать? - сердито крикнул рудокоп. - Ничего! И еще одно, Бурт: хоть вы и силач, но посмейте только еще раз повысить голос, и я вас отделаю так, что и родная мать вас не узнает. Эзра вскочил на ноги, по-видимому, собираясь привести свою угрозу в исполнение. - Ах, зачем ссориться на прощание! - воскликнул Фаринтош, становясь между Эзрой и Буртом. - Мы ведь и не ждем от вас денег. Речь шла просто о стаканчике рома, чтобы выпить за ваш успех. - Ну, если так... - С этими словами молодой коммерсант повернулся к столу и взял бутылку, но тут Бурт стремительно бросился на него и ударил кастетом по голове. Глухо застонав, Эзра ничком рухнул на пол все еще сжимая бутылку бесчувственными пальцами, так что кровь, хлынувшая из раны на затылке, смешивалась с ромом и жуткой лужицей растекалась по ковру. - Очень аккуратно, даже изящно! - одобрительно воскликнул бывший священник тоном взыскательного знатока, оценивающего какой-нибудь интересный образчик, и поспешил к сейфу. - Отлично, мистер Бурт отлично! - дрожащим голосом воскликнул Уильямс и, подойдя к неподвижному телу, пнул его в бок. - Вы же видите, мистер Бурт, что я ничего не боюсь, верно? - Заткни пасть, - буркнул рудокоп. - Эх, рому-то сколько зря пропало! - Он схватил бутылку, допил то, что не успело вытечь, и прошептал, доставая из кармана черный холщовый мешок. - Вот сумка, ваше преподобие. Хорошо сработано, без шума. - А вот и камни, - все так же спокойно сказал Фаринтош. - Раскрой-ка мешок пошире... - И в темные недра мешка хлынул поток алмазов. - А вот банкноты и золото. Заодно прихватим и их. А теперь завязывай, да потуже. Вот так. Если нам кто-нибудь встретится на лестнице, держитесь спокойно. Уильямс, погаси лампу, чтобы тот, кто заглянет в комнату, ничего не увидел. Ну, пошли! И трое преступников, унося с собой добычу, осторожно выбрались из комнаты и благополучно, никем не задержанные и не остановленные, спустились по лестнице. Когда в этот вечер над африканской степью поднялась луна, она осветила трех всадников, которые неслись по кейптаунской дороге, шпоря лошадей так, словно от этого зависела их жизнь. Ее безмятежные лучи струились на тихие крыши Кимберли и лились в некое окно гостиницы "Центральная", разрисовывая ковер серебристым узором, а также одевая прихотливыми тенями неподвижную фигуру, все еще лежавшую на полу бесформенной грудой. ГЛАВА XXII ГРАБИТЕЛИ И ОГРАБЛЕННЫЙ Быть может, как для скорейшего заключения этой повести, так и для интересов человечества вообще оказалось бы лучше, если бы удар, нанесенный могучей рукой рудокопа, раз и навсегда оборвал жизненный путь младшего Гердлстона. Однако организм Эзры отличался завидной крепостью, и молодой человек не только совсем оправился от этого удара, но и потребовалось на это удивительно мало времени. Распростертая на полу фигура тихо застонала, пошевелилась, а затем раздался второй, более громкий стон и ругательство. Эзра с трудом приподнялся на локте и ошеломленно посмотрел вокруг, прижав свободную руку к ране на затылке, из которой все еще сочилась кровь. Он медленно обвел взглядом стол, стулья, стены и, наконец, сейф. Луна светила прямо туда, и Эзра сразу увидел, что сейф открыт и в нем ничего нет. Он мгновенно вспомнил все, что произошло, и с хриплым воплем ярости и отчаяния заковылял к звонку. Каковы бы ни были недостатки Эзры, нерешительность и трусость к ним не относились. Он сразу же оценил положение и понял, что у него есть только один выход: действовать и притом немедленно. Алмазы было необходимо вернуть любой ценой, иначе пришлось бы смириться с мыслью о полном и быстром разорении. На его крики и звонки в номер сбежались хозяин гостиницы и слуги, как белые, так и черные. - Я подвергся нападению и был ограблен, - сказал Эзра, держась рукой за каминную полку, так как голова у него кружилась, а колени подгибались. - Прекратите это кудахтанье и делайте то, что я вам скажу. Во-первых, зажгите лампу. Лампа была зажжена, и слуги, к которым тем временем присоединилось несколько завсегдатаев буфета, заахали, увидев царивший в комнате беспорядок и большое багровое пятно на ковре. - Воры явились сюда в девять, - сказал Эзра торопливо, но деловито. - Их зовут Фаринтош, Бурт и Уильямс. Мы несколько минут разговаривали, так что вышли они не раньше чем в четверть десятого, а может быть, и позже. Теперь половина одиннадцатого, и, значит, особенно далеко они ускакать еще не могли. Джеймисон и ван Мюллер, разузнайте, не видел ли кто, как от гостиницы отъезжали три всадника. А может быть, они были в двуколке. Расспрашивайте всех, кого встретите на улицах. Вы, Джонс, бегите к инспектору Эйнсли. Скажите ему, что меня ограбили и пытались убить и что мне нужны десять его самых лучших конников. Не самых лучших полицейских, а тех, у кого самые лучшие лошади, поняли? Если он поторопится, то я сумею его отблагодарить. Где мой слуга Пит? Пит, негодяй, немедленно оседлай мою лошадь и подведи ее к крыльцу. В Грикваленде она догонит кого угодно. Эзра отдавал распоряжение за распоряжением, и слуги разбегались в разные стороны выполнять их. Затем он поправил на себе одежду и туго обвязал голову носовым платком. - Да неужто, сэр, вы сами собрались ехать? - спросил его хозяин гостиницы. - У вас сил недостанет. - Достанет или нет, я поеду, - решительно ответил Эзра. - Хотя бы для этого меня пришлось привязать к седлу! Прикажите принести мне коньяку. И пусть его нальют во фляжку. Возможно, мне надо будет подкрепиться в пути. К этому времени перед гостиницей собралась большая толпа, привлеченная слухами о грабеже. Вся площадь была запружена старателями, лавочниками и множеством негров, причем все они старались пробиться к крыльцу, чтобы узнать новые подробности. Через дорогу, в редакции мистера Гектора О'Флаэрти, шли торопливые приготовления, так как издатель собирался в специальном выпуске "Вааль ривер адвертайзера" по-своему осветить случившееся. Сам великий человек, лишь совсем недавно вырвавшийся из-под власти горячительных напитков, обмотал голову мокрым полотенцем и усердно писал передовицу. Творение его пера, весьма звучное и поучительное, пестрело выражениями вроде "защита частной собственности", "надругательство над величием закона" и "подонки цивилизации" - мистер О'Флаэрти так часто пользовался этими словами, что считал их уже своей законной собственностью и громогласно обвинял лондонские газеты в плагиате в тех случаях, когда встречал что-либо подобное на их страницах. Толпа возбужденно зашумела, увидев, что на крыльцо вышел Эзра, бледный как полотно, с обвязанной головой; на воротнике темнели пятна запекшейся крови. Когда молодой коммерсант сел на коня, к нему подбежал один из его посланцев. - Они поскакали по кейптаунской дороге, сэр, - сообщил он. Их видели человек десять. Лошади у них не больно резвые, я ведь знаю, у кого они их купили. Вы их легко догоните. Бледные губы Эзры раздвинулись в улыбке, которая не обещала беглецам ничего хорошего. - Черт побрал бы этих полицейских! - выругался он. - Сколько можно мешкать? - Да вот они, - сказал хозяин гостиницы. Действительно, раздалось бряцание оружия, стук копыт, и на забитую народом площадь выехали шесть всадников - это был отряд гриквалендской конной полиции. Они остановились возле крыльца - все как на подбор молодые силачи, вооруженные карабинами и саблями. Их лошади были неказисты на вид, но отличались быстротой и выносливостью. Эзра с удовольствием отметил про себя это последнее обстоятельство, пока подъезжал к седому сержанту. - Нельзя терять ни минуты, сержант, - сказал он. - Они опередили нас на полтора часа, но лошади, правда, у них скверные. Скорее! На кейптаунскую дорогу! Сто фунтов, если мы их догоним. - Справа по трое заезжай! - рявкнул сержант. - Рысью марш! Толпа раздалась, и маленький отряд с Эзрой во главе ринулся в образовавшийся проход. - В галоп! - скомандовал сержант, и они помчались по главной улице Кимберли, выбивая искры из камней, разбрызгивая песок, и вскоре стук лошадиных копыт слился в глухой отдаленный шум, а потом и вовсе замер, хотя толпа на площади еще напрягала слух. Первые несколько миль отряд скакал в полном молчании. По-прежнему ярко светила луна, и они ясно различали впереди белую ленту дороги, уходившую вдаль по холмистой степи. Справа и слева к горизонту простирались широкие пространства, поросшие жесткой травой и редким кустарником. Порой через эти кусты в панике продирались длинноногие худые овцы, которые бросались врассыпную от бешено мчавшегося отряда. Жалобное блеяние этих овец одно лишь нарушало ночную тишину, да порой заунывно кричала полевая сова. Эзра на мощном сером жеребце скакал немного впереди, однако сержант все-таки сумел его догнать. - Прошу прощения, сэр, - сказал он, поднося руку к козырьку своего кепи, - не слишком ли быстро мы скачем? Эдак мы загоним лошадей! - Если мы поймаем негодяев, то пусть! - ответил Эзра. - Я готов каждому из вас купить по дюжине лошадей, лишь бы они не ушли от нас. Молодой коммерсант говорил твердым голосом и уверенно держался на лошади, хотя голова у него разламывалась от боли. Снедавшая его ярость прибавляла ему силы, он грыз от нетерпения усы и шпорил коня так, что по шелковистым бокам заструилась кровь. Богатство, репутацию, а главное, месть - вот что обещало ему удачное завершение этой ночной погони. Сержант и Эзра скакали теперь рядом, стремя в стремя и голова в голову, а полицейские - чуть сзади. - Милях в двух отсюда на дороге есть дом, - сказал сержант. - Там мы о них что-нибудь узнаем. - С дороги они ведь не могли свернуть, верно? - Навряд ли, сэр. Так оно быстрее. Да и скакать прямо через степь - дело опасное. Того и гляди, угодишь в какую-нибудь яму. - Если они едут по дороге, мы их нагоним, - заявил Эзра. - Веди она хоть прямо в ад, я не остановлюсь, пока не догоню их. - Мы с вами, сэр! - воскликнул сержант, заражаясь упрямым упорством своего спутника. - Если лошади выдержат, то мы нагоним их еще до рассвета. А вон и огонек в окне дома! Дорога в этом месте изгибалась дугой, в конце которой слабо мерцало желтое пятно света. Когда они с ним поравнялись, то обнаружили, что это открытая дверь; на ее пороге стоял с трубкой во рту коренастый бур, заложив руки в карманы штанов. - Добрый вечер, - сказал сержант, и маленький отряд остановил взмыленных коней. - Кто-нибудь проезжал по дороге до нас? - Много тысяч человек проезжало по ней до вас, - ответил бур и вынул трубку изо рта, чтобы удобнее было смеяться. - Сегодня вечером! - раздраженно крикнул сержант. - Да, одна компания проехала тут меньше чем час назад. Три человека. И гнали они своих лошадей так, будто решили их доконать. - Хватит! Вперед! - крикнул Эзра, и они вновь помчались по широкой белой дороге. Они миновали Блуотерс-Дрифт в два часа ночи, а в половине третьего были у фермы Ван Хейдена. К трем часам Моддер остался далеко позади, в четверть четвертого они уже неслись по главной улице небольшого городка Якобсдала, но с боков их обессилевших лошадей срывались хлопья пены. На улице им встретился полицейский патруль. - Тут кто-нибудь проезжал? - крикнул сержант. - Три человека четверть часа назад. - Они проехали дальше? - Да. Не останавливаясь. Но лошади у них были совсем измучены. - Вперед! - властно крикнул Эзра. - Вперед! - Четыре лошади почти падают, сэр, - сказал сержант. - Они больше и шагу не ступят. - Так обойдемся без них! - Может быть, прихватим патрульных? - предложил сержант. - Нам надо будет прежде сообщить об этом в участок, - сказал якобсдалский полицейский. - Поменяйтесь с ним лошадьми, сержант! - крикнул Эзра. - До участка он и на вашей доедет. Ну, а уж мы с вами их непременно догоним. Вперед, в галоп! Они снова поскакали бешеным карьером, и мирные бюргеры Якобсдала просыпались от дробного перестука копыт. Когда городок остался позади, преследуемых и преследователей уже ничто не разделяло. Последние не сомневались, что увидеть беглецов им мешает только темнота, и эта мысль придавала им новые силы. Сержант на свежем коне скакал во главе отряда, пригнувшись и наклонившись вперед, чтобы не замедлять бег лошади. Прямо за ним несся Эзра на своем благородном сером жеребце, и окровавленный платок трепетал и бился на его волосах. Он сидел, выпрямившись в седле, и губы его были сложены в злобную улыбку. В правой руке он держал револьвер со взведенным курком. Ярдах в ста позади двое отставших полицейских изо всех сил работали шпорами и хлыстом, чтобы заставить своих изнемогающих лошадей продолжать скачку. На востоке разгоралась розовая полоска, предвещая утро, и над степью разливался серый свет. Внезапно сержант придержал коня. - Кто-то едет нам навстречу! - крикнул он. Эзра и полицейские остановили задыхающихся лошадей. В призрачном свете они разглядели приближавшегося к ним одинокого всадника. Сначала они предположили, что кто-то из беглецов решил повернуть назад, но вскоре убедились в своей ошибке. Никто из них прежде не видел этого человека. Однако пропыленная одежда и хлопья пены на боках усталой лошади яснее всяких слов говорили, что и он проехал за эту ночь немало миль. - Вы не видели трех всадников? - крикнул Эзра, едва он приблизился. - Я даже разговаривал с ними, - ответил незнакомец. - Они обогнали вас примерно на полмили. - Вперед! Вперед! - закричал Эзра. - Я везу важное известие из Ягерсфонтейна... - начал было незнакомец, но Эзра перебил его, яростно повторив "вперед", и лошади, напрягая одеревеневшие ноги, вновь пошли тяжелым галопом. Эзра и сержант опять ускакали вперед, а двое полицейских кое-как следовали за ними. Внезапно в тишине они различили впереди глухой топот, напоминавший щелканье кастаньет. - Это они! - воскликнул Эзра, и полицейские сзади крикнули "Ура!", показывая, что и они поняли значение этого звука. Кругом простиралась дикая, безлюдная местность - равнина здесь была лишена обычного скудного покрова зелени. Там и сям из бурой земли вздымались гранитные скалы, словно в незапамятные времена природе в этом краю были нанесены тяжкие раны и до сих пор из них торчали ее обнаженные кости. Когда Эзра и сержант полиции миновали крутой поворот дороги, они увидели впереди трех беглецов, окутанных облаком пыли. И почти в ту же минуту позади них раздался крик и послышался глухой удар. Оглянувшись, они увидели на дороге бесформенную кучу: лошадь первого полицейского упала от утомления и придавила всадника. Его товарищ остановился, чтобы помочь ему. - Посмотрим, не ранен ли он! - крикнул сержант. - Вперед! - потребовал Эзра, который при виде грабителей вновь впал в исступление. - Ни шагу назад! - А вдруг он сломал шею? - проворчал сержант, беря в руки карабин. - Держите револьвер наготове, сэр. Мы нагоним их через несколько минут, и они, наверное, окажут сопротивление. Однако нагнали они беглецов даже раньше, чем предсказал сержант. Фаринтош понимал, что им не уйти, и, когда преследователей осталось всего двое, решил прибегнуть к хитрости. Ярдах в ста впереди дорога снова круто поворачивала - воспользовавшись этим, он и его товарищи спрыгнули с лошадей и залегли в кустах. Когда Эзра на сером коне и сержант на гнедом вылетели из-за поворота, их встретил треск частых револьверных выстрелов из кустов, и серый конь с глухим ржанием упал на колени, смертельно раненный в голову. Эзра тотчас вскочил на ноги и бросился к засаде, а сержант, которому пуля царапнула щеку, спрыгнул с лошади и последовал за ним. Бурт и Фаринтош встретили их плечом к плечу со всем англосаксонским мужеством, которое обычно сопутствует англосаксонской жестокости. Бурт кинулся на сержанта и ударил его в шею ножом. Фаринтош выстрелил в полицейского, но получил пулю от Эзры. Бурт, увидев, что его товарищ упал, проскочил между нападающими, сильно пнув Эзру в бок, прыгнул на лошадь сержанта и умчался прочь - ни одна из пуль, которые посылал ему вслед сержант, не достигла цели. Что касается Уильямса, то в самом начале схватки он ничком упал на землю и теперь, извиваясь от страха всем тощим телом, молил о пощаде. - Кончено! - злобно сказал Эзра, глядя вслед беглецу. - Гнаться за ним не на чем. - Еще немного, и со мной тоже было бы кончено! - ответил сержант, вытирая кровь, струившуюся из раны, которая, правда, была не столько опасной, сколько болезненной. - Он меня сильно зацепил. - Ничего, мой друг, вы в накладе не останетесь. А ну, вставай, мерзавец! - добавил он, обращаясь к Уильямсу, который все еще корчился на земле. - Пощадите, мистер Гердлстон! - завопил тот, вцепляясь в сапоги Эзры длинными худыми пальцами. - Это не я вас ударил, а мистер Бурт. И грабил вас тоже не я, а мистер Фаринтош. Я бы с ним ни за что не пошел, да только я знал, что он священник, и ничего дурного не ждал. Я возмущаюсь вами, мистер Фаринтош, очень возмущаюсь. И очень рад, что мистер Гердлстон застрелил вас. Бывший священник сидел, опираясь спиной о трухлявый пень. Он прижимал руку к груди, и при каждом вздохе в его ране раздавался зловещий свист, а изо рта брызгала струйка крови. Взгляд его стекленеющих глаз был прикован к тому, кто его застрелил, а на губах у него играла странная улыбочка. - Подойдите сюда, мистер Гердлстон, - прохрипел он. - Подойдите сюда. Эзра подошел к нему с лицом неумолимым, как судьба. - Вы меня прикончили, - еле слышно сказал Фаринтош. - Странная смерть для человека, который был лучшим выпускником своего курса в Тринити, магистром, сэр, удостоенным Джексоновской премии. Но что толку от этого сейчас, верно? Кто бы подумал тогда, что я умру, как пес, в этой пустыне? А впрочем, так ли уж важно, как именно умирает человек? Не сверни я с честного пути, так, пожалуй, прожил бы еще несколько лет и умер бы, возможно, настоятелем собора Святого Патрика. Но что из этого? Я хорошо пожил! - При воспоминании о былых греховных радостях глаза умирающего заблестели, и он продолжал: - Если бы я мог снова прожить свою жизнь, то ничего не стал бы менять. Я ни в чем не раскаиваюсь, сэр. Не желаю ни хныкать на смертном одре, ни искать короткого пути в рай. Но я хотел сказать вам другое. В горле у меня клокочет, но, наверное, вы разбираете мои слова. Вы ведь встретили всадника, направляющегося в Якобсдал, верно? Эзра угрюмо кивнул. - Вы с ним не говорили? Некогда было - гнались за вашим покорным слугой, э? Хотите получить обратно свои камни? Что же, они здесь в мешке у меня за спиной, да только пользы от них вам никакой не будет. Ваша маленькая спекуляция на этот раз действительно лопнула. Вы ведь не знаете, какое известие он вез? Эзру охватило мучительное предчувствие надвигающейся катастрофы. Он покачал головой. - Он вез вот какое известие, - прохрипел Фаринтош, опираясь на ладонь. - В Оранжевом Свободном Государстве найдены новые алмазные россыпи. И значит, что бы там ни оказалось в России, цена на камни не поднимется. Ха-ха-ха! Не поднимется. Поглядите-ка на его лицо! Оно, пожалуй, белее моего. Ха-ха-ха! - Но вдруг этот смех оборвался, изо рта священника хлынула кровь, и он медленно перекатился на бок - уже мертвый. ГЛАВА XXIII ВАЖНЕЙШЕЕ РЕШЕНИЕ В течение тех месяцев, которые Эзра Гердлстон провел в Африке, дела в конторе на Фенчерч-стрит шли превосходно. Торговля на побережье заметно оживилась, и три корабля фирмы один за другим прибыли в Англию с выгодным грузом. Среди этих судов был и "Черный орел", который, к большому удивлению капитана Гамильтона Миггса и отчаянию своего владельца, еще раз благополучно прибыл в порт, выдержав в Ла-Манше сильный шторм. Эта полоса удачи в сочетании с деловыми талантами старого коммерсанта и неукротимой энергией Тома Димсдейла настолько поправила дела фирмы, что Гердлстон окончательно уверовал в возможность спасения: стоило только отвратить висевшую над фирмой угрозу, а дальше все должно было пойти превосходно. И он потирал руки, читая письма из Африки, в которых его сын описывал, как удалась их хитрость и как были одурачены старатели. Плечи старика распрямились, походка стала более твердой, ибо он уже не сомневался, что фирма вскоре вернет себе былое благосостояние. Поэтому нетрудно вообразить, как потрясло и удручило Джона Гердлстона известие о том, что в Оранжевом Свободном Государстве найдены вполне реальные алмазные россыпи. В тот же самый день, когда он прочел об этом в газетах, пришло письмо, в котором Эзра сообщал, что их предприятие окончилось неудачей. Он подробно описывал грабеж, погоню, смерть Фаринтоша и получение известия о новом открытии, а затем рассказывал, что произошло после. "Негодяй, к сожалению, не солгал, - писал он. - Когда мы заехали на ближайшую ферму, чтобы перекусить и заняться раной сержанта, там только об этом и говорили. Один малый только что приехал оттуда и знал все подробности. Расспросив его, я убедился, что сомнений в подлинности открытия нет никаких. Полицейские вернулись в Якобсдал, забрав с собой Уильямса, а я обещал, что приеду позже, но, поразмыслив, решил, что делать этого не следует. Рассказы о том, сколько у меня оказалось алмазов, несомненно, вызвали бы всяческие пересуды, а к тому же сержант слышал все, что говорил мне Фаринтош, и если бы я вернулся в Кимберли, то мог бы попасть в очень неприятное положение. Все камни и деньги были теперь при мне, поэтому я написал в гостиницу, чтобы хозяин выслал мои вещи в Кейптаун, и обещал расплатиться с ним по их получении. Затем я купил лошадь и отправился прямо на юг. Я сяду на первый же пароход и приеду домой вслед за этим письмом. Что же касается нашей спекуляции, то она, разумеется, сорвалась. Даже когда выяснится, что на Урале ничего не найдено, цена на алмазы останется низкой из-за этого нового месторождения. Возможно, мы получим некоторую прибыль от продажи моих камней, но она не поможет нам сразу разбогатеть, как вы предсказывали, и не вызволит фирму из ямы, в которую вы ее столкнули. Покидая Африку, таким образом, я жалею только о том, что теперь некому будет отдать под суд негодяя Уильямса. Моя рана почти зажила". Это письмо было тяжелым ударом для Гердлстона. Примерно через неделю в кабинет на Фенчерч-стрит вошел Эзра, угрюмый, в пыльной дорожной одежде, и подтвердил все самые худшие сообщения. Выдержка старика не изменила ему и тут, но его костлявые пальцы судорожно впились в ручки кресла, а на морщинистом лбу выступил холодный пот, пока он выслушивал те подробности, которые счел нужным сообщить ему сын. - Но камни ты привез все в целости? - наконец пробормотал он. - Они дома, у меня в чемодане, - угрюмо и холодно ответил Эзра, прислоняясь к холодному мрамору каминной доски, - но только богу известно, чего они стоят. Нам еще повезет, если мы выручим потраченные на них деньги и возместим мои расходы и расходы Лэнгуорти. Ваши чудные планы принесли мне только рану на затылке. - Но кто же мог предусмотреть подобную случайность? - жалобно спросил старик. Он мог бы упомянуть тут про тысячу фунтов майора Клаттербека, которую также нужно было возместить, но предпочел умолчать об этом. - Любой дурак предусмотрел бы такую возможность! - резко сказал Эзра. - Так, значит, цена на алмазы больше никогда не подымется? - спросил старик. - Во всяком случае, не раньше, чем через несколько лет, - ответил Эзра. - Ягерсфонтейнские россыпи очень богаты и, кажется, весьма обширны. - А мы через несколько месяцев должны вернуть и долг и проценты. Мы разорены. - Голос старого коммерсанта прерывался, и голова его тяжело упала на грудь. - Когда настанет этот день, - продолжал он, - фирма, которая тридцать лет обладала безупречной репутацией и служила примером всему Сити, будет объявлена обанкротившейся. Хуже того: будет доказано, что в течение многих лет она спасалась от банкротства средствами, считающимися незаконными. Мой милый сын, если можно будет отыскать какое-нибудь средство, чтобы отвратить это - любое средство! - я без колебаний к нему прибегну. Я дряхлый старик и с радостью отдал бы оставшийся мне краткий срок, лишь бы твердо знать, что труд всей моей жизни не оказался напрасным! - От вашей смерти никакого толку не будет: ведь застрахованы вы не на такую уж большую сумму, - зло сказал Эзра, хотя искренность отца его немного растрогала. - Может быть, нам еще удастся найти какой-нибудь выход, - добавил он более мягко. - И ведь дела фирмы идут превосходно, и торговля приносит большие прибыли - вот почему мне так больно. Если бы фирма стала приносить убытки сама, это было бы легче перенести. Но ведь она гибнет из-за посторонних спекуляций - моих гибельных, гибельных спекуляций! Вот почему все это так мучительно. - Он позвонил, и в кабинет вошел Гилрей. - Ну-ка, послушай, Эзра. Каков был наш оборот за прошлый месяц, Гилрей? Пятнадцать тысяч фунтов, сэр, - ответил старый клерк, подпрыгивая, совсем как буек в ураган, от радости, что снова видит молодого хозяина. - А расходы? - Девять тысяч триста фунтов. До чего же вы загорели, мистер Эзра! Удивительно загорели и прекрасно выглядите. Надеюсь, вы хорошо провели время в Африке, сэр, и задали жару всем тамошним гогенмотам и бурдам. - И с этим загадочным этнологическим замечанием мистер Гилрей, подпрыгивая, удалился из кабинета и, сияя, вновь уселся за своей залитой чернилами конторкой. - Только подумать, - сказал старый коммерсант, когда щелчок внешней двери возвестил, что Гилрей ушел, - больше пяти тысяч фунтов дохода за один месяц! Разве не ужасно, что такое предприятие обречено на разорение? Каким оно было бы для тебя золотым дном! - Черт побери! Его нужно спасти! - воскликнул Эзра, засунув руки глубоко в карманы брюк и задумчиво жмурясь. - А деньги этой девушки? Не могли бы мы ими временно воспользоваться? - К сожалению, это невозможно, - со вздохом ответил его отец. - По условиям завещания даже она сама до совершеннолетия не может ими распоряжаться. И до тех пор деньги останутся неприкосновенными, если только она не выйдет замуж или... не умрет. - В таком случае мы должны получить их единственным доступным нам путем. - А именно? - Я женюсь на ней. - Ты согласен? - Да. Вот вам моя рука. - Значит, мы спасены! - воскликнул старик, воздевая к небу дрожащие руки. - "Гердлстон и сын" выдержат и эту бурю. - После чего Гердлстон удалится от дел, - заметил Эзра. - Я иду на это не ради вас, а ради себя самого. С этими откровенными словами он надел шляпу и отправился на Эклстон-сквер. ГЛАВА XXIV ОПАСНОЕ ОБЕЩАНИЕ Пока Эзра Гердлстон был в Африке, жизнь нашей героини текла еще более монотонно, чем прежде. Жилище старого коммерсанта во всем напоминало своего хозяина. Сам дом был строгим и угрюмым, и каждая комната, несмотря на великолепную мебель и отделку, казалась унылой и неуютной. И все слуги, за одним-единственным исключением, производили гнетущее впечатление, все, от суровой экономки до лакея-кальвиниста. Единственным же исключением из этого общего правила была Ребекка Тейлфорс, горничная Кэт, носившая яркие платья темноглазая девица с громким голосом, которая горько плакала, когда Эзра уехал в Африку. Присутствие этой молодой особы в доме было очень неприятно Кэт, да и самому Джону Гердлстону тоже, и он не отказывал ей от места только потому, что опасался поссориться с сыном, а это могло положить конец всем его планам. Все эти месяцы единственным собеседником Кэт был сам старый коммерсант, но их разговоры обычно исчерпывались несколькими фразами за завтраком, когда они вежливо справлялись о здоровье друг друга. Возвращаясь вечером из Сити, Гердлстон теперь всегда был мрачен и обедал молча и торопливо. После обеда он аккуратно прочитывал финансовые столбцы в газетах и занимался этим до самого отхода ко сну. Иногда Кэт читала ему газеты вслух, и жизнь ее была настолько скучна, что ей казались интересными даже колебания биржевых курсов и акций. После того как газеты были прочитаны, звонок созывал слуг, и когда они все собирались, коммерсант металлическим голосом читал поучения, предназначенные для этого дня, и вечерние молитвы. По праздничным дням он добавлял еще краткую речь, в которой до тех пор поражал своих испуганных слушателей суровыми, беспощадными текстами из Писания, пока не доводил их до надлежащей степени душевной горести. Не удивительно, что под влиянием подобной жизни розы на щеках его подопечной начали вянуть, а ее юное сердце переполняла печаль. Однако у Кэт имелось некое целительное средство, и она прибегала к нему ежедневно. Как ни строго охранял ее Гердлстон, как ни ревностно ограждал от всего мира, он не сумел помешать лучику солнечного света проникнуть в ее темницу. Помышляя о будущем, он постарался и, как ему казалось, успешно, воспрепятствовать какому бы то ни было ее общению с внешним миром. Ей было запрещено ездить в гости и принимать гостей. Она ни под каким видом не должна была выходить из дома одна. И все же его предосторожности оказались тщетными, ибо в распоряжении любви есть много средств и хитростей, которые преодолеют любые препятствия и посрамят самого искусного интригана. Нельзя сказать, чтобы Эклстон-сквер находился между Кенсингтоном и Сити. И все же каждое утро и вечер, когда часы показывали половину десятого или без четверти шесть, Том неизменно проходил по тихой площади мимо угрюмого дома, который вовсе не казался ему угрюмым, потому что в нем обитала его светлая радость. Лишь одно мгновение он видел милое лицо в окне верхнего этажа и быстрый взмах белой ручки, но это мгновение укрепляло в нем мужество и надежду и озаряло унылую жизнь Кэт. Иногда, как мы видели, ему удавалось даже пробраться в замок людоеда, где томилась его прекрасная принцесса. Однако Джон Гердлстон скоро положил этому конец, распорядившись, чтобы ни при каких обстоятельствах сообщения о делах не присылались к нему домой. Но даже это не обескуражило влюбленных, и они скоро нашли новые средства преодолевать разделявший их барьер. Середину площади занимал сквер, прямоугольный и не слишком приветливый - он был обнесен высокой оградой, преграждавшей доступ в него всем посторонним и превращавшей его в подобие тюремного двора. За оградой виднелись купы кустов, а среди них там и сям клонили ветви чахлые деревья, словно оплакивая жестокую судьбу, которая повелела им расти в столь неподходящем месте. Среди деревьев и кустов были расставлены скамьи, предназначавшиеся, как и весь сквер, для обитателей окружавших площадь домов. Этот садик громко именовался Эклстонским парком. Однако Кэт разрешалось ходить туда без сопровождения лакея, и вскоре садик стал ее излюбленным приютом, где она проводила несколько часов за книгой или работой среди скудной зелени. И вот однажды Томас Димсдейл, направляясь в Сити несколько ранее обычного, не увидел в окне прелестного видения. Растерянно оглядываясь по сторонам, он пытался отгадать причину этого, как вдруг заметил среди листвы садика изящную белую шляпку, а затем и пару веселых глазок, которые, смеясь, глядели на него из-под полей этой шляпки. Калитка была открыта, и в мгновение ока святотатственные стопы молодого человека попрали священную землю, по которой имели право ходить только ноги эклстонцев. Нетрудно догадаться, что в это утро он опоздал в контору и продолжал опаздывать день за днем, так что клерки только дивились тому, как быстро младший компаньон начал утрачивать свое былое усердие. Том вновь и вновь просил разрешения сообщить мистеру Гердлстону об их помолвке, но Кэт твердо стояла на своем. Дело в том, что она знала характер своего опекуна гораздо лучше, чем Том, и, памятуя его постоянные наставления о суетности и греховности всех мирских радостей, опасалась его гнева, если бы он узнал правду. Через год она должна была стать совершеннолетней и получить возможность самой распоряжаться своей судьбой, но до тех пор она оставалась в полной власти опекуна, и ей вовсе не хотелось терпеть незаслуженные упреки и суровое обращение. Если бы ее опекун действительно заменил ей отца, то он имел бы право узнать о ее помолвке, но Кэт не считала, что их отношения возлагают на нее подобный долг, и решила скрыть от него все. Однако судьба, к несчастью, распорядилась по-иному. Как-то утром свидание влюбленных затянулось дольше обычного, а когда Кэт вернулась домой, Том остался сидеть на скамье, грезя, как это свойственно людям в его положении. Однако ему пришлось внезапно вернуться с облаков на землю, потому что на песок дорожки перед ним упала черная тень, и, подняв глаза, он увидел перед собой главу фирмы, который глядел на него отнюдь не ласково. Гердлстон решил в это утро погулять по саду и, не замеченный влюбленными, которые были слишком заняты друг другом, оказался свидетелем их свидания. - Вы идете в контору? - спросил он сухо. - Если да, то мы можем пойти вместе. Том встал и молча вышел вслед за ним из сада. По лицу Гердлстона он понял, что тот обо всем догадался, и в глубине души был только рад этому. Он опасался лишь последствий, которые гнев старика мог иметь для Кэт, и твердо решил защитить ее. Они молча дошли до конторы, но там Гердлстон попросил своего младшего компаньона пройти к нему в кабинет. - Итак, сэр, - сказал он, закрыв за собой дверь, - мне кажется, я имею право спросить, что означала сцена, которую я случайно увидел сегодня утром? - Она означала, - ответил Том твердо, но почтительно, - что я помолвлен с мисс Харстон, и уже довольно давно. - Ах, вот как, - холодно сказал Гердлстон и, сев за стол, принялся перебирать письма. - По моей просьбе, - продолжал Том, - вы не были поставлены в известность о нашей помолвке. У меня были основания предполагать, что вы не одобряете ранние помолвки, и я опасался вашего неудовольствия. (Надеюсь, что ангел, ведущий запись людских грехов, извинит нашему другу эту первую и единственную ложь, когда-либо сорвавшуюся с его уст.) Все время, пока они молча шли в контору, коммерсант обдумывал, какой образ действий следует ему избрать, и пришел к выводу, что легче направить бурный поток юношеской любви, нежели попробовать его преградить. Он не знал силы того чувства, которое связало молодых людей, и полагал, что, действуя разумно и терпеливо, сумеет разлучить их навсегда. Поэтому, постаравшись придать своему суровому лицу выражение добродушия, он ответил на признание своего собеседника следующее: - Я думаю, вы поймете мое удивление. Ничего подобного мне и в голову не приходило. Вам следовало бы сообщить мне об этом раньше. - Мне остается только просить у вас прощения, что я этого не сделал. - Что касается вас, - ласково сказал Джон Гердлстон, - то вы мне кажетесь трудолюбивым и нравственным молодым человеком. Вступив в нашу фирму, вы вели себя выше всяких похвал. Том благодарно поклонился, очень обрадованный подобным вступлением. - Что касается моей опекаемой, - продолжал глава фирмы, говоря очень медленно и, по-видимому, взвешивая каждое слово, - я не мог бы пожелать ей лучшего мужа. Однако при решении подобного вопроса мне, как вы понимаете, в первую очередь необходимо считаться с желаниями моего покойного друга мистера Джона Харстона, отца девушки, с которой, по вашим словам, вы помолвлены. На меня был возложен определенный долг, и я обязан выполнять его точно и неукоснительно. - Ну, разумеется, - сказал Том, не понимая, как он мог дурно думать об этом добром и праведном старике. - Мистер Харстон особенно желал, чтобы его дочь не говорила и даже не думала о подобных вещах, пока не достигнет совершеннолетия, то есть, пока ей не исполнится двадцать один год. - Но ведь он не мог предвидеть всех обстоятельств, - умоляюще сказал Том. - Я убежден, что за этот год ее чувства не изменятся. - Я должен следовать не только духу, но и букве его поручения. Однако, - добавил мистер Гердлстон, - я не отрицаю, что определенные обстоятельства могут побудить меня сократить этот испытательный срок. Если мое дальнейшее знакомство с вами подтвердит то прекрасное впечатление, которое сложилось у меня о ваших деловых способностях, это, конечно, может сыграть известную роль; и опять-таки, если я смогу убедиться, что решение мисс Харстон принято твердо, - это также может на меня повлиять. - А что же мы должны делать пока? - тревожно спросил младший компаньон. - А пока ни вы, ни ваши родные не должны писать ей, разговаривать с ней или еще каким-либо образом вступать с ней в общение. Если я узнаю, что вы или они не посчитались с этой моей просьбой, я буду вынужден, выполняя последнюю волю мистера Харстона, отослать ее в какой-нибудь закрытый пансион за границу, где вы не сможете ее отыскать. И тут мое решение останется неизменным. Это дело не личной склонности, но совести. - И надолго мы будем разлучены? - воскликнул Том. - Это зависит от вас самих. Если вы покажете себя человеком чести, я, возможно, соглашусь признать вашу помолвку. Тем временем вы должны дать мне слово, что пока забудете о ней и не сделаете попытки увидеться с мисс Харстон или написать ей, а также не позволите этого и своим родителям. Это условие, быть может, кажется вам суровым, но я придаю ему величайшее значение. Если же вы не найдете в себе силы дать такое обещание, мой долг вынудит меня отослать мою подопечную туда, где вы не сможете ее отыскать, что будет очень тяжело для нее и неприятно мне. - Но ведь я должен сообщить ей об этом договоре! Я должен рассказать ей, что вы обещаете нам надежду, если мы на некоторое время расстанемся. - Не разрешить вам этого было бы жестоко, - ответил Гердлстон. - Вы можете послать ей одно письмо. Но помните, что ответа не будет. - Благодарю вас, сэр, благодарю вас! - пылко воскликнул Том. - Теперь у меня есть ради чего жить! Эта разлука только усилит нашу любовь. Ведь время перед ней бессильно. - О, разумеется, - сказал с улыбкой Джон Гердлстон. - Но помните: прогулки по площади должны прекратиться. Если вы хотите получить мое согласие, разлука должна быть полной. - Это - трудное условие, невыносимо трудное... Но я обещаю свято его соблюдать. Я готов согласиться на что угодно, лишь бы приблизить день, когда мы сможем больше не разлучаться. - Следовательно, мы обо всем договорились. А теперь я был бы очень обязан, если бы вы отправились в порт, и приглядели за погрузкой разборных железных домиков для Нового Калабара. - Хорошо, сэр. И еще раз благодарю вас за вашу доброту, - сказал Том и, попрощавшись, ушел. Он не знал, радоваться или горевать, но в конце концов пришел к выводу, что ему следует быть довольным результатами этой беседы. Ведь в худшем случае им придется подождать год. Однако теперь можно было надеяться, что опекун даст свое согласие раньше. Правда, он обещал не видеться с Кэт и не писать ей, но тем счастливее будет их встреча, решил он. Все утро он был занят в порту, следя за тем, как большие листы железа грузились в поместительный трюм "Девы Афин". Когда же настал час обеда, Том даже и не подумал о еде, а, устроившись в задней комнате маленького блэкуоллского трактира, приказал принести перо, чернила и бумагу и принялся писать письмо своей возлюбленной. Никогда еще не удавалось уложить на четырех небольших листках столько любви, утешений, советов и надежды, а затем уместить их все в тесных пределах конверта. Кончив, Том перечел свое послание и почувствовал, что оно нисколько не передает его мысли. Но когда влюбленному удавалось запечатлеть на бумаге свои мысли так, чтобы это его удовлетворило? Опустив в ящик письмо, в котором он подробно объяснил, какие условия были ему поставлены, Том ощутил значительное облегчение и с новой энергией принялся наблюдать за погрузкой листового железа. Однако он вряд ли чувствовал бы себя таким довольным, если бы видел, как Джон Гердлстон взял его письмо из рук лакея, а потом в уединении своей спальни прочел его с сардонической улыбкой на губах. Еще меньше удовольствия он получил бы при виде того, как коммерсант разорвал письмо на мелкие клочки и сжег их в своем большом камине. На следующее утро Кэт тщетно глядела из заветного окна, но внизу так и не появилась знакомая высокая фигура, дружеская рука не послала ей утреннего приветствия, и на ее сердце легла свинцовая тяжесть. ГЛАВА XXV ПЕРЕМЕНА ФРОНТА Все вышеописанное произошло за две недели до возвращения Эзры из Африки и было подробно рассказано ему отцом. - Но пусть это тебя не тревожит, - закончил старший Гердлстон, - я не допущу, чтобы они виделись, а, не видя его и видя тебя - особенно, если ей будет неизвестно, почему он исчез, она в конце концов оскорбится и предпочтет тебя. - Не понимаю, как вы позволили, чтобы дело зашло так далеко, - угрюмо ответил сын. - Да как смеет этот щенок браконьерствовать в наших охотничьих угодьях? Девушка принадлежит нам. Ее отдали под вашу опеку, чтобы вы хорошенько за ней присматривали, но вы и тут умудрились все испортить. - Ничего, мой мальчик, - ответил коммерсант, - я обещаю, что они больше не увидятся, если ты, со своей стороны, сделаешь все, что в твоих силах. - Я сказал, что сделаю, и свое слово сдержу, - ответил Эзра, а дальнейшие события показали, что он говорил серьезно. Перед отъездом Эзры в Африку отношения между ним и подопечной его отца были не слишком дружескими, однако Кэт была так чиста душой и так легко забывала зло, что не умела таить вражды и радостно приветствовала Эзру, вернувшегося из дальних краев. Через несколько дней она вдруг заметила, что он удивительно переменился, и, как ей показалось, к лучшему. Прежде он неделями не заговаривал с ней, а теперь всячески стремился быть ей приятным. Иногда Эзра целые вечера рассказывал ей о том, что видел в Африке, и эти его рассказы о людях и событиях были ей по-настоящему интересны. Бедняжка чрезвычайно обрадовалась такому его перерождению и делала все, что было в ее силах, чтобы помочь ему и показать, как она ценит эти новые его качества. И в то же время она нередко терялась в догадках, так как порой какая-нибудь грубая выходка или злобная вспышка показывали ей, что истинная натура Эзры осталась прежней и он насилует себя, стараясь быть любезным. Шли дни, а Том не подавал о себе никакой вести и девушку начали томить тревога и недоумение. Она ничего не знала о беседе в конторе и не могла найти объяснения этой загадке. Неужели Том сообщил ее опекуну об их помолвке и услышал в ответ такую отповедь, что в отчаянии решил с ней расстаться? Это казалось невероятным; но почему же он теперь больше никогда не появлялся на площади? Она знала, что он здоров, так как коммерсант и его сын нередко упоминали о нем, говоря о делах фирмы. Так в чем же дело? Ее нежное сердечко изнемогало, раздираемое тысячью сомнений и страхов. А Эзра тем временем снова и снова доказывал, насколько путешествие его преобразило. Как-то в разговоре она упомянула, что любит махровые розы. На следующее утро, спустившись к завтраку, она увидела, что рядом с ее прибором лежит прекрасная махровая роза. И с этих пор каждое утро ее ждал на столе такой же цветок. Эта любезность, которая, как она прекрасно знала, могла исходить только от Эзры, удивила ее и обрадовала: меньше всего она ожидала от него подобной деликатности. Другой раз она пожалела, что не может прочесть романы Теккерея, так как книги в библиотеке слишком уж потрепаны. Вечером, войдя в свою комнату, она, к своему величайшему удивлению, обнаружила на столике собрание сочинений вышеупомянутого писателя в великолепных переплетах. На мгновение ее душой овладела слепая неразумная надежда: а вдруг это подарок Тома, вдруг он прибегнул к этому средству, желая показать ей, что она ему по-прежнему дорога? Но вскоре она поняла, что книги могли появиться лишь из одного источника с цветами, и опять удивилась этому новому доказательству доброты Эзры. Однажды ее опекун сказал ей: - Вам, конечно, живется немножко скучно, моя дорогая. Я взял для вас на сегодня ложу в опере. Сам я не охотник до подобных развлечений, но я позаботился о том, чтобы вам было с кем пойти. Небольшое развлечение будет вам только полезно. Бедняжку Кэт томила грусть, и ей вовсе не хотелось развлекаться, однако она заставила себя улыбнуться, чтобы не показаться неблагодарной. - С вами поедет моя добрая знакомая миссис Уилкинсон, - продолжал коммерсант, - и Эзра. Он очень любит музыку. При его последних словах Кэт невольно улыбнулась еще раз, подумав, что все годы их знакомства молодой человек чрезвычайно искусно скрывал это свое пристрастие. Однако в назначенный час она была готова, и, когда явилась миссис Уилкинсон, чопорная и важная старуха, обыкновенно сопровождавшая Кэт в тех редких случаях, когда ей разрешалось выезжать, все трое отправились в оперу. Давали "Фауста", и Кэт, которая чуть ли не впервые оказалась в театре, была поражена великолепием декораций и костюмов. Она сидела как зачарованная, на ее щеках играл нежный румянец, глаза сияли, и она казалась удивительно красивой. Так, во всяком случае, думал Эзра Гердлстон, наблюдая из глубины ложи за сменой выражений на ее подвижном личике. "На ней стоило бы жениться, даже не будь у нее приданого", - подумал он и в этот вечер ухаживал за ней особенно усердно. Маленькое происшествие, случившееся в антракте, несомненно, доставило бы большое удовольствие старому коммерсанту, присутствуй он тут. Кэт глядела из ложи третьего яруса на море голов внизу. Внезапно она вздрогнула, и ее лицо побледнело. - Это ведь мистер Димсдейл? - спросила она у своего спутника. - Где? - осведомился Эзра, вытягивая шею. - Да, да, это он... во втором ряду бенуара. - А вы не знаете, кто эта девушка, с которой он разговаривает? - спросила Кэт. - Не знаю, - ответил Эзра. - Последнее время я часто встречаю их вместе (это было прямой ложью, но Эзра увидел, что ему представилась возможность очернить соперника, и не замедлил ею воспользоваться). Она настоящая красавица, - добавил он вскоре, глядя на свою собеседницу. - О, неужели?.. - произнесла Кэт и заговорила с миссис Уилкинсон. Тем не менее ее сердечко болезненно сжалось, и опера уже не доставляла ей никакого удовольствия. А Эзра, как он ни обожал музыку, мирно продремал в уголке ложи весь последний акт. Никто из них не огорчился, когда Фауст наконец был увлечен в преисподнюю, а Маргарита вознеслась к небесам на двух деревянных облачках. Дома Эзра рассказал отцу кого они видели в бенуаре, и старик от удовольствия начал потирать руки. - Как удачно! - воскликнул он радостно. - Играя на этой струне, мы можем добиться многого. А кто эта девушка, ты не знаешь? - Кажется, какая-то бедная родственница, которую он иногда развлекает. - Мы узнаем ее имя и все подробности! Превосходно! Превосходно! - воскликнул Джон Гердлстон, и они разошлись по своим спальням, очень довольные, что судьба дала им в руки такой козырь. В течение грустных недель, пока Том Димсдейл, верный своему обещанию, тщательно избегал Эклстон-сквер и всего, что могло бы напомнить Кэт о его существовании, Эзра продолжал прилагать все старания, стремясь втереться к ней в доверие. Единственным утешением бедняги Тома было воспоминание о последнем страстном письме, которое он написал в блэкуоллском трактире, - он твердо верил, что это письмо объяснило Кэт причину его отсутствия и она не испытывает, таким образом, ни тревоги, ни удивления. Знай он, какая судьба постигла это послание, он вряд ли продолжал бы так старательно выполнять свои обязанности в конторе и так терпеливо дожидаться, когда мистер Гердлстон наконец даст согласие на их помолвку. По мере того как проходили дни, не принося известий о Томе, личико Кэт становилось все бледнее, а ее сердце преисполнялось тоски и уныния. Теперь она твердо знала, что молодой человек был здоров, - ведь она своими глазами видела его в опере. Так чем же могло объясниться его поведение? Неужели он сообщил мистеру Гердлстону об их помолвке и ее опекун каким-то образом сумел убедить его эту помолвку порвать, воззвав, например, к его корыстолюбию, которое оказалось сильнее его любви? Однако она слишком хорошо знала характер Тома, чтобы серьезно поверить в такую возможность. К тому же, если бы Гердлстон проведал об их помолвке, он, конечно, бы упрекнул ее. А старый коммерсант последнее время держался с ней гораздо ласковее, чем прежде. Но вдруг Том, познакомившись с девушкой, которую она видела в опере, не смог устоять перед ее чарами? Когда Кэт вспоминала честные серые глаза, глядевшие в ее глаза во время их последнего свидания в саду, ей не верилось, что он способен на подобное непостоянство. И все же его поведение надо было как-то объяснить. Чем больше Кэт думала об этой загадке, тем непонятнее она ей казалась. И ее бледное личико становилось все бледнее, а тоска, томившая сердце, - все тяжелее. Впрочем, вскоре ее сомнения и страхи начали разрешаться в нечто более конкретное, чем простые предположения. Гердлстоны теперь все чаще заговаривали о своем компаньоне, и всегда одинаково: отец на что-то намекал, а сын смеялся. - Сейчас уж от него нельзя ждать прежнего усердия, - огорчался коммерсант. - Когда человек влюблен, счетные книги его не слишком привлекают. - Но ведь она премиленькая девушка, - отвечал Эзра на подобные замечания. - Я так и думал, что дело серьезно. Мы же видели их вместе в опере. Верно, Кэт? Так они болтали, и каждое их слово поражало бедняжку, как удар ножа. Она пыталась скрыть свои чувства да к тому же гнев и гордость помогали ей превозмочь горе, так как она видела, что с ней обошлись незаслуженно жестоко. Однажды, застав старшего Гердлстона одного, она решилась заговорить с ним. - Правда ли, - спросила она, задыхаясь, - что мистер Димсдейл помолвлен? - Как будто так, моя дорогая, - ответил ее опекун. - Во всяком случае, таково общее мнение. Когда девица и молодой человек ведут оживленную переписку, это считается верным признаком. - Ах, так они переписываются? - Еще бы! Она посылает ему письма на адрес конторы. Не могу сказать, чтобы это мне нравилось. Можно подумать, что они обманывают его родителей. Все это было чистейшей выдумкой, но Гердлстон зашел слишком далеко, чтобы считаться с подобными пустяками. - А кто она? - спросила Кэт. Лицо ее было спокойно, но губы дрожали. - Какая-то его дальняя родственница. Зовут ее мисс Оссари, если не ошибаюсь. Должен признаться, что я не слишком об этом жалею, так как он теперь, возможно, остепенится. Признаюсь, Кэт, одно время я опасался, что он увлечется вами. Я знаю, что он может нравиться, и это меня тревожило. - Вы можете быть спокойны, - с горечью произнесла Кэт. - Мне кажется, я знаю истинную цену мистеру Димсдейлу. И с этими мужественными словами она удалилась в свою комнату гордой походкой, высоко подняв голову, а там разрыдалась так, словно ее сердце разрывалось. Джон Гердлстон рассказал об этом разговоре своему сыну в тот же вечер, когда они возвращались домой из конторы. - Нам надо бы поторопиться, - сказал он, - не то этот дурачок может потерять терпение и нарушить все наши планы. - Это не так-то просто, - угрюмо ответил Эзра. - Я кое-чего добился, но этого мало. Дело оказалось потруднее, чем я ожидал. - Но ведь у тебя в отношении женщин довольно скверная репутация, - с некоторой язвительностью заметил коммерсант. - Сколько раз меня огорчала твоя распущенность. И я полагал, что хоть теперь этот твои опыт мог бы принести тебе некоторую пользу. - Есть женщины и женщины, - ответил его сын. - С такой девушкой приходится возиться, как с капризной лошадью. - Стоит один раз ее запрячь, и ты прекрасно сможешь управиться с ней. - Еще бы, - ответил Эзра, расхохотавшись. - Но пока у нее в руках все козыри. Она все еще думает об этом шалопае. - Ну, сегодня утром она говорила о нем без всякой нежности. - Возможно, но тем не менее она думает только о нем. Если бы мне удалось внушить ей, что он действительно ее бросил, я мог бы поймать ее на этом. Она согласилась бы выйти за меня замуж, если не по любви, то назло ему. - Вот именно, вот именно! Но погоди. Я думаю, это можно устроить, если ты все предоставишь мне. Старик размышлял над этой задачей весь день, потому что с каждой уходящей неделей необходимость раздобыть деньги становилась все более грозной, а раздобыть их они могли только, если бы ухаживания Эзры увенчались успехом. Не удивительно, что глава фирмы тщательно взвешивал любую мелочь, которая могла бы склонить чашу весов в ту или иную сторону, и что даже колебания цен на нефть и слоновую кость занимали его теперь гораздо меньше. На следующий день, когда они сели обедать, лакей подал Гердлстону несколько писем. - Переслано из конторы, сэр, - объяснил он. - Клерк говорит, что мистера Гилрея не было, а он сам не решился их вскрыть. - Это на него похоже, - сердито пробормотал Гердлстон, отодвигая тарелку с супом. - Терпеть не могу заниматься делами в неположенные часы. - Говоря это, он вскрывал один конверт за другим. - Ну-с, что тут? Тара возвращается, согласно счету-фактуре... Ну что ж, отлично. Извещение от "Раддера и Сакса"... На это можно ответить завтра. Записка с указанием таможенных сборов в Сьерра-Леоне... Э-э! А это что? "Мой любимый Том..." От кого бы это? "Навеки твоя. Мэри Оссари". Да это же любовное письмецо барышни молодого Димсдейла, попавшее в мою почту. Ну что ж, придется извиниться перед ним за то, что я его вскрыл. Но раз уж он ведет подобную переписку через контору, то должен понимать, насколько неизбежны подобные случайности. А я был уверен, что все это деловые письма, и даже не смотрел на конверты. Лицо Кэт во время этого монолога побелело. За обедом бедняжка почти ничего не ела и при первой возможности поспешила уйти к себе. - Прекрасно проделано, папа, - одобрительно заметил Эзра после ухода Кэт. - Это ее сильно задело. Сомнений не может быть никаких. - По-моему, это ранило ее гордость. Гордость же - большой грех. Об этом предупреждает нас Писание. А теперь гордость не позволит ей больше думать об этом молодом человеке. - А кто изготовил это письмо? - Я сам. Мне кажется, в подобном деле допустима любая хитрость. Решается судьба столь важных интересов, что мы должны идти на крайние меры. Я совершенно согласен с церковником старых времен, который сказал, что "цель иногда оправдывает средства". - Превосходно, папа, чудесно! - воскликнул Эзра, грызя зубочистку. - Мне нравится слушать, как вы рассуждаете. Это удивительно бодрит! - Я поступаю согласно ниспосланным мне побуждениям, - торжественно ответил Джон Гердлстон, и Эзра, откинувшись на спинку кресла, громко захохотал. На следующее утро коммерсант решил побеседовать с Томом: он заметил, что молодой человек теряет терпение, и опасался, как бы какой-нибудь неодолимый порыв не заставил его нарушить обещание, а это положило бы конец всем их планам. - Присядьте, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить, - сказал он ласково, когда младший компаньон явился к нему за распоряжениями на этот день. Том сел, и в его сердце вспыхнула надежда. - Справедливость требует, мистер Димсдейл, - продолжал Гердлстон любезно, - чтобы я сообщил вам, как высоко я ценю благородство вашего поведения. Вы со всей щепетильностью соблюдали обещание, которое дали относительно мисс Харстон. - Да, конечно, я сдержал свое обещание, - резко ответил Том. - Однако, надеюсь, вы отмените этот запрет в ближайшее время. Такое испытание невыносимо трудно для меня. - Я настоял на нем, ибо этого требует мой долг, как я его понимаю. В подобных вопросах каждый следует своим взглядам, а те, которых всю жизнь придерживаюсь я, могут показаться суровыми. Я считаю, что уважение к памяти моего покойного друга требует, чтобы я оберегал его дочь, которую он вверил моему попечению, от совершения непоправимой ошибки. Как я уже говорил, я могу переменить мнение, если вы и впредь будете доказывать, что достойны ее. Хотя ваше поведение с тех пор, как вы вступили в нашу фирму, было безупречным, в Эдинбурге, насколько я слышал, вы порой позволяли себе некоторые шалости. - Я ни разу не совершил поступка, которого стал бы стыдиться! - воскликнул Том. - О, разумеется! - ответил Гердлстон, не сдержав насмешливой улыбки. - Но, быть может, вы совершали поступки, которых стыдился ваш отец? - Конечно, нет! - вспылил Том. - Я не был ни тихоней, ни ханжой, распевающим псалмы, но обо всем, что я делал, я мог бы рассказать отцу, не покраснев! - Не говорите столь пренебрежительно о псалмах! Петь их весьма похвально. И если бы вы иногда предавались этому занятию, вам оно могло бы пойти только на пользу. Впрочем, мы говорим о другом. Я хочу, чтобы вы ясно поняли одно, мое согласие на ваш брак зависит лишь от того, как вы будете себя вести. И я требую, чтобы в настоящее время вы ни в коем случае не смущали душевный покой моей подопечной. - Я ведь уже обещал. И, как это мне ни тяжело, я сдержу слово. Во всяком случае, меня утешает мысль о том, что, продлись наша разлука и двадцать лет, мы останемся верны друг другу. - Да, конечно, это очень приятно, - угрюмо заметил коммерсант. - Тем не менее это мучительно! Если бы я мог написать хотя бы строчку... - Ни единого слова! - перебил его Гердлстон. - Я не увез ее из Лондона только потому, что доверяю вам. Если бы я заподозрил возможность подобной попытки с вашей стороны, то немедленно отослал бы ее за границу. - Я ничего не предприму без вашего разрешения, - сказал Том, беря шляпу. У двери, уже взявшись за ручку, он вдруг остановился. - Однако если я сочту это необходимым, то буду считать, что, предупредив вас заранее, могу взять назад свое слово. - И сделаете большую глупость! - Пусть так, но я сохраняю за собой подобное право, - ответил Том и с тяжелым сердцем удалился, чтобы приступить к дневным трудам. - Теперь путь перед тобой расчищен! - с торжеством заявил сыну старый коммерсант. - Тебе никто не может помешать, а девушка как раз в настроении искать утешения. Льщу себя мыслью, что все было проделано с большим тактом. Помни, как много зависит от твоей победы. Приступай к делу и победи! - Приступить я приступлю, - ответил Эзра. - И мне кажется, у меня есть шансы победить. Услышав эти ободряющие слова, старик рассмеялся и одобрительно похлопал сына по плечу. ГЛАВА XXVI ПОДГОТОВКА ПОЧВЫ Несмотря на стоическое поведение Джона Гердлстона и отдельные удачи, которые выпадали на его долю, во всем Лондоне не было, пожалуй, более несчастного и измученного душой человека. Длительные попытки предотвратить надвигающуюся катастрофу подорвали его железное здоровье, ослабили его тело и дух. На бирже начали поговаривать, что за последнее время он сильно сдал, и моралисты не упускали случая нравоучительно указать на бессилие и суетность богатства, которое не способно разгладить морщины на осунувшемся лице почтенного коммерсанта. Он сам, глядя в зеркало, дивился происшедшей с ним перемене. - Ну, ничего, - упрямо твердил он про себя сотни раз на дню. - Им меня не побить! Пусть делают что хотят, но меня им не побить! Только эта мысль поддерживала и утешала его. Сохранение былой репутации фирмы стало теперь единственной целью и смыслом его жизни, и ради достижения этой цели он был готов принести в жертву что угодно. Хитро задуманная операция с алмазами окончилась неудачей из-за случайности, которую нельзя было ни предугадать, ни предотвратить. Для исполнения этого плана он, как мы видели, был вынужден занять деньги, и теперь их пришлось вернуть. Это он кое-как сумел сделать, продав привезенные Эзрой камни и прибавив к вырученной сумме прибыль последних месяцев. Однако прежний дефицит так и не был покрыт, и Джон Гердлстон знал, что, как бы он ни оттягивал из месяца в месяц окончательный расчет, все же неизбежно должен был настать день - и уже довольно скоро, когда ему придется либо заплатить свои долги, либо открыто признать себя банкротом. Если бы ухаживание Эзры увенчалось успехом и в их распоряжении оказались сорок тысяч фунтов его подопечной, фирма смогла бы раз и навсегда избавиться от давящего ее гнета. Но вдруг Кэт откажет его сыну? Что тогда? Условия завещания не оставили иной возможности завладеть ее деньгами. И когда старик размышлял над этим, на его лице появлялось хищное выражение. Однако, как ни странно, Джон Гердлстон в эти дни, более чем когда-либо, был убежден в праведности любого своего поступка. Каждое утро и каждый вечер он опускался на колени вместе со своими домочадцами, молился о том, чтобы дела фирмы шли успешно, и не испытывал никаких угрызений совести, никаких сомнений в добропорядочности своих замыслов. По воскресеньям седая голова коммерсанта над первой скамьей казалась такой же неотъемлемой частью обстановки молитвенного дома, как и сама скамья, но в этой голове ни разу не промелькнула мысль о несовместимости его веры и его поступков. В течение пятидесяти лет он убеждал себя в собственной праведности, и теперь эта уверенность стала неискоренимой. Эзра ошибался, считая отца расчетливым лицемером. Действиями коммерсанта руководили слепая сила воли и эгоизм, но он очень удивился бы и вознегодовал, если бы его обвинили в показном благочестии или в желании извлечь выгоду из своей религиозности. Для него фирма "Гердлстон" была как бы представителем его религии в коммерческом мире, и, следовательно, ради ее процветания в ход можно было пустить любые средства. Его сыну все это было непонятно, и он попросту считал отца законченным и хитрым лицемером, который видел в благочестии только удобную личину, надежно скрывавшую его истинный характер. Сам же он унаследовал лишь упрямую настойчивость старика и его коммерческие таланты, а кроме того, был абсолютно лишен совести и приходил в ярость, встречая на своем пути какое-нибудь препятствие. Теперь он всеми фибрами души ощущал, что от успеха его ухаживания зависит самое существование фирмы, а кроме того, прекрасно видел, какие высокие доходы обещает в дальнейшем торговля с Африкой, если банкротство будет предотвращено. Он твердо решил в случае удачи совсем отстранить отца от дел и взять бразды правления в свои руки. Его практический ум успел уже измыслить сотни способов увеличения прибылей. Но прежде всего ему следовало обеспечить себе доступ к сорока тысячам фунтов, и этому были посвящены теперь все его усилия. А когда два подобных человека помогают друг другу в достижении общей цели, они редко терпят неудачу. Было бы ошибкой думать, что Эзра хоть немного увлекся Кэт. Он замечал ее душевную прелесть и кротость, но подобные качества его не привлекали. Мягкие, сдержанные манеры Кэт казались пресными человеку, который привык к обществу совсем других женщин. - В ней нет ни огня, ни изюминки, - жаловался он отцу. - Ну, ничего общего с Полли Льюкас из "Павильона" или с Минни Уокер. - И слава богу! - воскликнул коммерсант. - Подобная развязность всюду отвратительна, а в собственном доме и подавно. - Зато она сильно облегчает ухаживание, - ответил Эзра. - Когда девушка подыгрывает и сама делает тебе авансы, все куда проще! - Ты ведь не умеешь писать стихи? - Чего нет, того нет, - с усмешкой отозвался Эзра. - Очень жаль! Если не ошибаюсь, женщины это весьма ценят. Может быть, тебе кто-нибудь напишет, а ты прочтешь их ей как свои? Или просто выучи наизусть два-три стишка. - Пожалуй, попробую. Сейчас я пойду покупать ошейник для ее мерзкой собачонки. Вчера все время пока я с ней разговаривал, она возилась с этой тварью и по-моему, не слышала и половины из того, что я рассказывал. У меня прямо руки чесались взять псину за загривок и выбросить в окошко. - Только держи себя в руках, мой мальчик! - воскликнул коммерсант. - Один неверный шаг, и ты погубишь все! - Не бойтесь! - самоуверенно ответил Эзра и отправился покупать ошейник. Заодно он купил и хлыст, который спрятал в своем бюро впредь до удобного случая. Кэт же и не подозревала о надеждах и намерениях Эзры. Она была знакома с ним столько лет и так привыкла к его неизменной грубости, что никак не могла представить его в роли претендента на свою руку. Перемену в нем она приписывала тому, что он повидал свет и нередко дивилась, какое глубокое влияние оказало на него столь краткое пребывание в Капской колонии. Дом в котором ей приходилось жить, был так угрюм, что ей не могло не быть приятно общество человека, казалось питавшего к ней симпатию. Вот почему она поощряла его ласковой улыбкой и красноречивыми взглядами благодарила за то, что считала знаками самого бескорыстного внимания. Однако ухаживания Эзры вскоре стали такими настойчивыми, что Кэт уже не могла оставаться в заблуждении. Он не только пренебрегал своими обязанностями, чтобы с утра до ночи ходить за ней по пятам, но и осыпал ее неуклюжими комплиментами и другими подобными же способами намекал на свои чувства. Как только Кэт с удивлением поняла, в чем дело, она сразу переменилась к Эзре и теперь держалась с ним холодно и старательно его избегала. Эзра, ничуть не обескураженный, стал еще более нежен и настойчив, а однажды даже поцеловал бы ей руку, если бы она не успела ее вовремя отнять. После этого Кэт заперлась в своей комнате и выходила только, когда Эзры не было дома. Она твердо решила прямо показать свое отношение к происходящему. Джон Гердлстон наблюдал за этими маневрами с живейшим интересом. И когда Кэт уединилась в своей комнате, решил, что пора вмешаться ему. - Вам следует почаще выходить и дышать свежим воздухом, - сказал он ей однажды, когда они остались после завтрака одни. - Иначе розы на ваших щечках совсем завянут. - Пусть вянут, мне все равно, - ответила Кэт безразличным тоном. - Но ведь другим это далеко не все равно! - заметил коммерсант. - Мне кажется, Эзра этого не перенесет. Кэт покраснела от столь неожиданного поворота разговора. - Право, не понимаю, почему это может взволновать вашего сына, - сказала она. - Взволновать! Да неужели вы так слепы, что не видите, как он в вас влюблен? Он побледнел за эти последние дни и вот-вот заболеет, потому что не видел вас и боится, не обидел ли он вас чем-нибудь. - Ради бога, убедите его выбрать себе другой предмет привязанности! - воскликнула Кэт. - Иначе будет тяжело и ему и мне. Ведь это не может ни к чему привести! - Но почему? Почему вы... - Ах, не надо говорить об этом! - взволнованно перебила Кэт. - Даже мысль об этом ужасна. Мне невыносимо вас слушать!