по колено. Абдулла
только  смеялся  и  уверял,  что все это ерунда. Пока  веревки  целы, мы  не
потонем. Продрогший от холода, но веселый, он бродил  в штормовке по палубе,
прижимая   к   уху  свой  карманный  приемник.  Какая-то   арабская  станция
рассказывала на французском языке о событиях в Чаде: там пока что верх взяли
мусульмане.
     Почти  весь  день  вокруг  лодки  резвилась  великолепная  сине-зеленая
корифена,  она  оборвала  леску и уж после  этого не клевала, и гарпуном  ее
взять не удалось.  Карло затеял  готовить  обед из вяленой рыбы, в это время
что-то шлепнуло его по загривку и забарабанило по каюте. Одиннадцать летучих
рыб корчились на палубе - собирай и клади на сковороду.
     С  14 по 17 июня море неистовствовало, с разных  сторон  наперерез друг
другу  шли волны, высота которых никак не  соответствовала ветру.  Очевидно,
здесь  сталкивались течения, отраженные невидимыми  берегами. Жорж жаловался
на боли в спине,  его  уложили в постель.  Абдуллу  тошнило, но он сам  себя
исцелил снадобьем  из  двенадцати головок чеснока. Начал кряхтеть и шататься
мостик,  пришлось  срочно укреплять  его новыми узлами  и  растяжками.  Юрий
догадался переселить  Симбада  на корму, и тот  принялся радостно плавать  в
нашем бассейне. У Сафи от досады расстроился желудок, и она поминутно бегала
на  край  палубы.  Просто   поразительно,  какой  чистоплотной  стала   наша
обезьянка.  Вдруг  из воды  выскочил косяк огромных,  чуть  не  двухметровых
тунцов,  Сафи дико  перетрусила и  забилась в корзину, откуда  ее  так  и не
удалось выманить,  пока  Жорж с наступлением темноты не пересадил трусишку в
ее персональный чемодан-спальню в каюте.
     "Ра" судорожно корчилась и выписывала немыслимые кренделя, прилаживаясь
к хаотической пляске волн, и колена  мачты снова  запрыгали в  своих плоских
деревянных башмаках. Лодка скрипела не так, как прежде, - казалось, что дует
могучий ветер, когда сотни  тысяч связанных веревками  стеблей раскачивались
на волнах. Пол, стены и крыша каюты тоже скрипели на новые голоса. Ящики под
нами  перекосились,  крышки  заклинивались; где  ни ляжешь,  ни  сядешь,  ни
станешь, под  тобой все корежится. Ванты нещадно дергали мачту,  и при таком
волнении  мы не решались даже взяться за них, чтобы  ослабить или подтянуть.
Как ни холодно было, Жорж, Юрий и Норман  прыгнули  в воду,  чтобы проверить
днище. Стуча зубами,  они доложили, что папирус в отличном состоянии, только
корма висит, играя роль огромного тормоза. Надо было что-то предпринимать.
     Неожиданно правое рулевое весло сорвалось с поперечины  внизу и  бешено
задергалось,  силясь  оборвать и верхнее крепление, на мостике. Нам пришлось
изрядно повозиться, стоя по пояс в бурлящей воде, прежде чем удалось поймать
весло  и закрепить  его тросами. Причем рыбы кругом  было столько,  что Жорж
ухитрился, не сходя с лодки, пронзить гарпуном корифену.
     Надо что-то  предпринимать, как-то  обуздать ярость  могучих  каскадов,
обрушивающихся на  корму. Сколько еще она выдержит  эту чудовищную нагрузку?
Деревянная лодка давно переломилась бы.
     Попробуем  воздвигнуть  барьер  на пути волн... Мы собрали все  обрезки
папируса, и Абдулла  с помощью  Сантьяго  и  Карло, стоя по  колено  в воде,
принялись сооружать из связок преграду.  Могучий гребень  захлестнул  их  по
грудь, Абдуллу несколько раз  смывало за  борт, но страховочный конец крепко
держал его, и он, смеясь, вылезал на палубу. Талисман не подкачает! Закончив
работу, он поблагодарил аллаха.
     Случилось то, чего я боялся. Чем выше мы делали барьер, тем больше воды
застаивалось на корме, ведь разбухший папирус ее не пропускал.  Придавленный
огромной тяжестью, ахтерштевень все сильнее оседал. Тогда  мы убрали барьер,
воздвигнутый Абдуллой,  но фальшборт уже  успел прогнуться настолько, что на
корму врывались  целые  горы воды, подмывая  ящик  со  спасательным  плотом.
Пришлось  поспешно  восстанавливать  преграду.  Мы  обрезали ножом  веревки,
крепившие  две  аварийных  лодочки  из  папируса,  и  нарастили   борт  этим
материалом, пошли  в  ход и  папирусные  спасательные  круги,  сделанные  по
фрескам  в  древних  погребениях. Словом,  мы  использовали  все растения до
последнего стебля и подняли борта еще выше, а пруд на корме стал еще глубже.
Теперь он занимал всю  кормовую  палубу, зато  нас  уже  захлестывало не так
сильно, середина лодки и нос по-прежнему оставались сухими.
     Семнадцатого июня непогода прошла свой пик, ветер сместился к западу, и
высокие волны выстроились вереницей.  Всюду на  лодке лежали  летучие  рыбы,
одна даже  угодила в кофейник. Видно, нас  опять  подхватила  главная  струя
течения, потому  что  Норман, использовав минутный просвет в  густой  пелене
туч, смог доложить, что за последние сутки пройдено 80 морских миль, то есть
148 километров, и это несмотря на  тормоз, каким  стала наша корма,  похожая
теперь на крабий  хвост. 148  километров не  так уж плохо, даже  в масштабах
карты мира.
     В  разгар бури мы находились примерно  в  500  морских милях от берегов
Западной Африки, и прямо по  курсу у нас были острова Зеленого Мыса, лежащие
к западу  от  Дакара. Течение и  северный ветер несли  нас на архипелаг, и в
любую минуту,  с любой стороны могла показаться земля - не очень-то приятная
мысль,  когда  сражаешься  со  стихиями, обремененный  неподатливой  кормой,
которой вздумалось изображать желтую подводную лодку.
     Темным  вечером,  когда  нам   всюду  чудились  острова,   Норман  взял
американскую лоцию для этого района и  стал читать  вслух.  Под извивающимся
потолком качался керосиновый фонарь, заставляя наши искаженные  тени плясать
и корчиться под жуткие звуки оркестра "Ра".
     Мы услышали, что для гористых островов  Зеленого Мыса характерны туманы
и густая облачность, и хотя  самые большие вершины достигают 2 тысяч метров,
часто  прибой показывается  раньше,  чем  они. К тому  же  архипелаг омывают
сильные и коварные течения, причина гибели множества кораблей.  В полнолуние
и новолуние  могучие волны  здесь особенно буйствуют. "Поэтому  при плавании
вблизи этих островов надо соблюдать большую осторожность", - заключил Норман
чтение.
     -  Слышали,  ребята?  Будьте  поосторожнее,  -  прокомментировал  Юрий,
забираясь в спальный мешок с головой.
     Было  как  раз  новолуние.  Днем  туман   непроглядный,  ночью  -  тьма
беспросветная. Нас  уже  четверо суток  несло на острова,  значит,  осталось
совсем немного. Подхватит какая-нибудь  сильная южная струя, и свидимся мы с
ними  в  эту  же ночь  или  наутро. Низкие тучи поливали  нас  дождем,  и ни
секстант, ни носометр не могли нам сказать, где именно мы находимся.
     Восемнадцатое июня, драматический день...  Где-то прямо  по  курсу  или
слева  от нас, скрытые тучами и  туманом,  притаились острова Зеленого Мыса.
Две  недели назад мы  прошли  Канарские острова, не  видя их  из-за туч.  Но
сегодня опасности подстерегали нас не только извне.  Вот уже  двадцать  пять
дней мы живем в дружбе  и согласии на папирусных  связках, и  больше месяца,
как они лежат на воде. Несмотря на всякие помехи, "Ра" прошла больше 2 тысяч
километров,   обогнула  северо-западное  побережье   Африки   и  вот  теперь
по-настоящему начинает пересечение Атлантического океана  от одного материка
до другого. Если бы египтяне прошли от устья Нила столько же, сколько  мы от
Сафи, они очутились бы на Дону или за Гибралтаром. Доказано, что Средиземное
море не исчерпывает радиус действия папирусной лодки.
     Вот только эта окаянная корма. Ну что бы древним мудрецам  оставить нам
какую-нибудь  инструкцию,  мы  загодя  разобрались <b>бы</b>  во всех  особенностях
папирусной лодки  и  спокойно  приступили бы к  траверсу океана.  А  то ведь
волны, вместо  того  чтобы подкатываться под лодку  и поднимать ее  вверх на
гребне, теперь наваливаются  на корму и  подминают ее под себя.  Ночью волна
дотянулась до самой каюты, и я проснулся от того,  что  мне вылили на голову
ведро холодной воды. Даже вкладыш спального мешка намок.
     - Мы стартуем с гирями на ногах, ребята, - повинился я.
     И тут Сантьяго бросил спичку в пороховой погреб.
     - Давайте распилим спасательный плот, - вдруг объявил он.
     -  Вот  именно,  - сказал  я.  -  С папирусными лодочками расправились,
теперь и пенопластовый плот туда же.
     - Да нет, я серьезно, - настаивал Сантьяго. - Мы должны  как-то поднять
ахтерштевень. Папируса больше нет,  а пенопласт можно распилить  на  куски и
использовать так же, как древние египтяне использовали запасной папирус.
     - Он рехнулся, - произнесло сразу несколько голосов на разных языках.
     Но Сантьяго не сдавался.
     - Ты взял спасательный плот на шесть человек, а нас семеро, - вызывающе
обратился  он ко мне.  - И не раз говорил, что сам никогда  не  перейдешь на
спасательный плот.
     -  Следующий размер был на  двенадцать  человек,  - объяснил я.  -  Это
слишком.  Но  я  могу  еще  раз сказать,  что  лично я  останусь  на,  нашем
папирусном  венике,  если  вы  вдруг  вздумаете перейти на эту пенопластовую
козявку.
     -  Я тоже,  - подхватил  Абдулла.  - Давайте распилим плот, ящик только
трет наши веревки.
     - Нет, - возразил я. - Плот все-таки  помогает экипажу чувствовать себя
надежнее.  Ведь  мы проводим научный эксперимент.  А  без плота уже никто не
сможет оставить папирус.
     - Да брось  ты, давай пилу, зачем нам плот, которым все равно никто  не
воспользуется, - продолжал заводить нас Сантьяго.
     И  ребята завелись. Однако все пошли посмотреть  на тяжелый упаковочный
ящик, который Абдулла хотел убрать.
     За каютой и мостиком  от  лодки словно ничего не  осталось, лишь кривой
хвост в гордом  одиночестве  торчал  из воды,  отделенный  от нас  бурлящими
гребнями, которые захлестывали корму с одной стороны и скатывались с другой.
Ящик  с плотом  подмывало,  и  он  качался  между стояками,  расшатывая весь
мостик.
     Абдулла взялся за висевший по соседству топор, но тут Юрий восстал. Это
безрассудство. Мы  должны подумать  о наших близких.  Норман  поддержал его:
родные  в  ужас  придут, если  мы  останемся без  спасательного плота.  Жорж
отобрал топор у Абдуллы. Карло  колебался. Он  считал, что решать  должен я.
Впервые на "Ра"  назревал серьезный раскол. В жизненно важном вопросе мнения
разделились, и обе стороны одинаково яро отстаивали свой взгляд.
     Когда  мы расселись  на бурдюках,  мешках и кувшинах вокруг  обеденного
стола,  на  который Карло поставил  солонину,  омлет  и  марокканское селло,
царила предгрозовая тишина. Сухой  папирус у нас под ногами то  сжимался, то
растягивался  в  лад  высокой и частой  волне. Всего прочнее папирус  был  в
подводной  части, где он  намок.  "Ра"  сама  шла  по ветру  с закрепленными
наглухо после  ремонта рулевыми  веслами и  тормозящим  ход крабьим хвостом.
Юрий,  Норман  и  Жорж  хмуро смотрели  на  нависшие со всех сторон  мрачные
грозовые тучи и  энергично давили пальцами миндаль, готовясь отстаивать свою
позицию. Надо осторожно проколоть нарыв...
     - Мало ли что может случиться, - я старался говорить бодро  и весело. -
Давайте разберем все случаи, когда нам может понадобиться спасательный плот.
Лично я больше всего боюсь, чтобы кто-нибудь не упал за борт.
     -  А  я больше всего, как  бы нас  не  потопил какой-нибудь пароход,  -
сказал Норман. - Еще боюсь пожара на борту.
     - Нос хорошо держится на воде, - послышался голос Юрия, - зато корма...
А что будет через месяц?
     - Все верно, - согласился я. -  И  ведь теоретически  еще возможно, что
скептики правы, папирус со временем распадется в морской воде.
     - А  я,  - тихо произнес Жорж, который не  знал, что такое  страх, -  я
боюсь урагана.
     Шесть доводов за то,  чтобы  держать в запасе спасательный плот. Больше
никто ничего не мог придумать. Но и шести  доводов  хватит. Ладно, попробуем
представить себе эти  шесть случаев, и что каждый станет делать. Мы загибали
пальцы один за другим.
     Случай первый: человек  за  бортом. Это  никого  не  страшило, ведь  мы
страховались  веревкой, как в горах.  К  тому  же за лодкой на длинном конце
тащился спасательный пояс.  Если кто-то, выйдя ночью на  палубу прогуляться,
споткнется о  кувшин и ухнет за  борт,  спускать на  воду плот  нет  смысла.
Квадратный,  низкий,  с  двумя палатками: одной -  наверху, другой -  внизу,
смотря по тому, как ляжет плот, он не рассчитан на быстрый ход и отстанет от
"Ра", даже если убрать парус.
     Никто не спорил.
     Случай второй: столкновение. Все были согласны, что мы просто не успеем
спустить на воду плот,  если "Ра" разрежет пополам. И даже  если он окажется
на воде, все предпочтут спасаться на уцелевшей части "Ра".
     Случай  третий:  пожар.  В  Сахаре  "Ра" вспыхнула  бы,  как папиросная
бумага, но  здесь  ее  поджечь  не  так-то  просто.  К тому  же у  нас  есть
огнетушитель. Курить разрешалось  только с  подветренной стороны, где  искры
уносило за борт, а наветренная сторона так пропиталась водой, что ей никакой
пожар  не  страшен.  Кто же  предпочтет  тесный  плотик  неподвластной  огню
половине "Ра"?
     Случай  четвертый:  папирус  начнет тонуть. За месяц  мы убедились, что
папирус, хоть  и  впитывает  воду, погружается  так медленно, что мы  вполне
сумеем передать  "СОС".  Но  "СОС" передавать  придется все  равно, если  мы
перейдем  на плотик.  Каждый  предпочитал лежать  в  относительно просторной
каюте, чем сидеть впритирку и ждать помощи в палаточке на плоту.
     Случай пятый: папирус сгниет и распадется. Мы  уже  удостоверились, что
эксперты  по  папирусу  тут  сплоховали. Они проводили свои опыты  в стоячей
воде.  Все  члены экипажа могли  подтвердить,  что папирус и  веревки  стали
прочнее прежнего, и мы единодушно сняли с повестки дня пятую угрозу.
     Случай шестой:  ураган. Вероятность урагана становилась вполне реальной
с приближением к Вест-Индии. Может быть, могучий ветер снесет за борт мачты,
весла,  мостик,  даже  оторвет обвисшую корму. Но стихии уже  и  раз, и  два
испытывали нашу ладью, и мы не сомневались, что наша гибкая каюта устоит  на
главных,  средних связках "Ра", а значит,  у нас  будет плот,  где места для
провианта и для нас самих останется больше, чем на пенопластовом пятачке.
     Совет еще не  кончился,  а все уже повеселели.  Какой  бы  случай мы ни
рассмотрели, никто не предпочел спасательный плот папирусным связкам "Ра". У
Юрия явно отлегло  от  сердца, он посмеивался  и  озадаченно  качал головой.
Карло хохотал. Норман глубоко вздохнул и первым поднялся с места:
     - Ладно. Пошли за пилой!
     Все  рвались  на  корму, но  волны  с такой силой  наваливались на нашу
притопленную палубу, что не стоило слишком перегружать ее, достаточно и трех
человек.  Пошли  Норман, Абдулла и  я.  Орудуя  топором, ножом и  пилой,  мы
разломали тяжелый упаковочный ящик и отправили  за борт  доски и пластиковую
обертку. Они казались неуместными  на "Ра". Появился  зеленый  пенопластовый
плот.  К  ужасу  Абдуллы выяснилось, что многие веревки, скрепляющие  основу
лодки, перетерты  ящиком,  который  ерзал  под  напором волн.  Словно  когти
мертвеца,  из папируса  торчали  обрывки веревок. Если бы папирус не разбух,
они бы вовсе выскочили, и развалилась бы вся корма.
     Абдулла  живо  завязал  новые узлы.  Мы работали по колено  в  бурлящих
волнах, и он показал, что кожа у него на ногах за последние дни так размокла
от морской воды, что  сходит большими  лоскутами. Вдруг я почувствовал,  как
могучий  вал, подкатившись  под  "Ра", поднимает лодку вверх и разворачивает
боком.  Я  качнулся,  стараясь удержать равновесие,  в эту  минуту  раздался
оглушительный  рев воды и треск ломающегося дерева.  Волна сзади захлестнула
меня до  пояса  и поволокла к левому  борту, я нагнулся, хотел ухватиться за
веревку,  чтобы  не очутиться за  бортом, и тут какой-то обломок смаху огрел
меня по спине. Я услышал отчаянный крик Нормана: "Тур, берегись!" - и решил,
что страшный треск исходит от мостика, это он не  выдержал и рухнул  на нас.
Палуба ходила ходуном, сверху на меня давили обломки.  Сейчас корма и мостик
поплывут  у  нас  в  кильватере,  и  сами  мы  будем  болтаться  в  воде  на
страховочных концах... Но волна схлынула, и мы по-прежнему стояли по  колено
в воде, только загадочный обломок не давал мне выпрямиться.
     - Это рулевое весло! - объяснил Норман и помог мне высвободиться.
     Над нами прыгали  зазубренные  концы двух  бревен. Толстенное  веретено
весла  и привязанный к нему для прочности брус - запасная мачта - сломались,
и широченная лопасть опять волочилась на веревках за кормой, болтаясь, будто
хвост  сердитого  кита, но  Карло,  Сантьяго  и  Норман тотчас  бросились ее
вытаскивать,  Абдулла  в  это время в одиночку воевал с  всплывшим  на  воде
плотиком, а я  возился с стокилограммовой бочкой, которая сорвалась с своего
места под  мостиком и грозила натворить бед, если не оттащить ее подальше от
бушующих на корме каскадов.
     Ночью, когда я вышел на вахту, Абдулла доложил, что теперь нас окружают
добрые  волны-исполины без маленьких злых волн на  спине. "Ра"  переваливала
через гребни размеренно и спокойно;  сломанное  левое рулевое весло заменили
два малых гребных весла. Посветив на волну карманным фонариком,  можно  было
разглядеть  кальмаров  в  толще  воды,  как  за  стеклом  музейной  витрины.
Египетский  парус  отчетливо вырисовывался  на фоне  мерцающих  просветов  в
облачной пелене, но горизонт оставался незримым во мраке, а то, что казалось
звездочками  на  краю  неба,  на самом  деле  было всего  только  светящимся
планктоном, могучий вал поднимал его вровень с нашими глазами.
     Со  странным чувством принялись  мы  на  другой  день  распиливать  наш
новенький  плот...  Норман  посмотрел на меня, я  -  на  него, и я  невольно
помешкал  секунду, прежде чем пропороть пилой брезент и пенопласт. И вот уже
мы,  стоя по колено в воде,  втроем сокрушаем наше единственное спасательное
средство.
     -  Люди  подумают,  что мы спятили,  - усмехнулся Юрий. - Нас никто  не
поймет.
     Но мы  основательно взвесили  наше решение и приняли  его  единогласно.
Плотик распилили на полосы  шириной  с  папирусную связку,  укрепили их  под
водой на затопленной палубе, и  случилось чудо. Корма  приподнялась так, что
управлять  лодкой стало легче, и  волны опять прокатывались под нами, вместо
того чтобы врываться в нашу ванну.
     Это событие заслуживало того, чтобы его отметить. Ведь мы не знали, что
море  все-таки проберется на палубу и  кусок  за  куском смоет  пенопласт  с
папируса. Как будто Нептун хотел  нам сказать: "Бросьте эти штучки. У  людей
фараона пенопласта не было". Радость наша недолго продлилась. Ладно, зато мы
освободили кормовую палубу от опасной нагрузки.
     Девятнадцатого  июня  мы оказались в таком месте,  где основное течение
сталкивалось с  отраженными от береговых  утесов  струями,  и  беспорядочная
волна  превратила  поверхность  океана  в  нечто  несусветное.  Палуба  "Ра"
колыхалась,  как одеяло, и кое-где сухой папирус вспучивался буграми.  Между
мачтой и каютой, где  обычно двое могли пройти бок о бок, теперь и одному-то
человеку надо было глядеть в оба, чтобы прошмыгнуть, а щель между мостиком и
каютой  смыкалась, словно челюсти щелкунчика. Сядешь  в каюте на два ящика -
они так и норовят  тебя ущипнуть. Лопнул один кувшин, и  из него, на радость
Сафи, высыпались орехи. А из другого кувшина,  который долго терся о соседа,
через дыру в боку вытекла вся вода.
     Мы  починили левое рулевое весло и спустили его за борт, стоя по пояс в
бурлящей воде,  но  оно  вскоре  сломалось,  так что  лопасть  болталась  на
веревках за кормой, а развернувшийся парус застиг врасплох Карло и Сантьяго,
     которые набирали воду из бурдюка, и бросил  их на фальшборт. Быть бы им
за  бортом,  если  бы  не   страховочные  концы.  Здоровенная  летучая  рыба
приземлилась на палубе и долго плавала  в пруду на корме, ловко уходя из рук
Абдуллы, пытавшегося ее поймать.
     Возясь с веслами и парусом, я сильно ушиб руку, и она еще болела, когда
я ночью поднялся на мостик,  чтобы  сменить Сантьяго. Он  молча  показал  на
огонь с  левого  борта.  Крепко  держась  за  перила и  расставив  ноги  для
устойчивости, мы вместе всматривались в  мрак. Острова Зеленого  Мыса?  Нет,
судно.  Оно  шло  прямо на нас. Замигали сигналы.  Слишком  быстро, чтобы мы
могли их прочесть, но было ясно, что нас о чем-то запрашивают.
     - "Ра" порядок, "Ра" порядок, - просемафорили мы карманным фонариком.
     Судно  подошло  совсем  близко.  Видимо,  это  был  патрульный катер  с
Зеленого  Мыса.  Его  здорово  трепала  бортовая  качка, нас  больше  кидало
вверх-вниз.
     - "Ра", бон вояж.
     Это  пожелание  было  передано  помедленнее,  так  что  мы  успели  его
прочесть.
     Счастливого  плавания...  Катер развернулся, и вот уже согревающие душу
огни исчезли во мраке.
     - Счастливого плавания, - сказал я Сантьяго, который отправился спать.
     Через два часа я посвистел в щель: пора Юрию  на вахту, остальные пусть
спят. Вдруг словно сам  Нептун ухватился  за широкую лопасть рулевого весла,
купающуюся в  черных волнах. Могучая сила вырвала весло у меня из рук, лодка
накренилась,  из тьмы  с  ревом  ринулись  вперед белопенные каскады, и  вся
палуба  внизу  скрылась  под  водой.  Мостик  дрожал,  отвратительно трещало
ломающееся  дерево.  Кажется, мостику пришел конец? Нет, это  второе рулевое
весло не  устояло. Теперь  нам нечем править. Пришлось  криком поднимать всю
команду. Парус  полоскался.  На  палубе  гуляли  волны.  Скрипели веревки  и
дерево, заглушая команды. Пошел дождь. Мы отдали оба наших плавучих якоря. И
лодка выровнялась.
     -  Пожелали  нам  счастливого плавания,  -  произнес Сантьяго,  глядя в
ночную  тьму. Там больше не было видно огней. Все берега остались позади,  а
впереди простирался Атлантический океан.
     - Счастливой вахты, Юрий. Править тебе нечем.



        Глава 10
     <b>В американские воды.
     Пять тысяч километров на морской тяге с грузом океанских волн.</b>

     На борту "Ра" был праздник. Море и небо улыбались. Сухую носовую палубу
пекло тропическое солнце, на кормовой палубе мирно  плескался  Атлантический
океан.
     В  бамбуковой  каюте  прохладная  тень,  на  желтой   стенке  висит  на
веревочках  голубая  карта  Атлантики  с  вереницей  карандашных  кружочков.
Последний, только что нарисованный кружочек свидетельствует,  что сегодня мы
перевалили сороковой меридиан и вошли, так сказать,  в  американскую область
Атлантического  океана.  Вот  уже несколько дней ближайшая  к  нам  земля  -
Бразилия, да-да, мы теперь гораздо ближе к Южной  Америке,  чем к Африке, но
мы пересекаем океан в самой широкой части,  идя  почти прямо на запад,  и по
курсу ближайшая суша - Вест-Индия.
     Событие,  заслуживающее  того, чтобы его  отметить. Нашему итальянскому
коку-чародею ассистировал гурман  Жорж, он приготовил  изысканные египетские
блюда. После закуски  (марокканские маслины, бутерброды с соленой колбасой и
вяленая египетская икра)  каждый  получил  по огромному омлету с артишоками,
луком,  помидорами, кусочками копченой  баранины и острым овечьим сыром и со
всевозможными  приправами  от  египетского  камона  до   красного  перца   и
редкостных  трав.  На  третье был подан изюм,  чернослив, миндаль и  - самое
замечательное - тройная порция медового марокканского селло мадам Айши.
     Холодильник?  Консервный  нож? Представители  семи  стран на фараоновом
пиру  отлично  обходились  без них и  уписывали  за  обе  щеки, а папирусный
кораблик сам шел на всех парусах нужным курсом, без вахтенного на мостике.
     У  нас была на борту целая плавучая бакалея. Заведовал ею Сантьяго, наш
мексиканский квартирмейстер,  единственным легальным  клиентом был  Карло, а
единственным воришкой  -  Сафи. Она  не  умела читать  номера, проставленные
завхозом, однако ухитрялась откупоривать именно те кувшины, в которых лежали
орехи.
     Из  книжечки  Сантьяго явствовало,  в частности, что  в кувшинах l -  6
лежат яйца в известковой воде, кувшины 15 - 17 наполнены вареными томатами в
оливковом масле, в амфорах 33 - 34  под слоем перца хранится домашний овечий
сыр, нарезанный кубиками  и залитый оливковым маслом. В кувшины 51 - 53 Айша
положила масло, топленное и  посоленное по берберскому рецепту. В амфорах 70
- 160 - чистая вода, набранная в колодце под Сафи. Чтобы не  зацвела вода  в
бурдюках, мы по  примеру жителей пустыни положили в нее комочки смолы. Кроме
того, в кувшинах, корзинах и мешках хранились мед, соль, горох, фасоль, рис,
зерно и мука, сушеные овощи, каркаде, кокосовые орехи, цареградский  стручок
карубу,  орехи,  финики, миндаль,  инжир,  чернослив и  изюм.  Запаса свежих
овощей, корнеплодов и фруктов хватило лишь на две-три недели. Под бамбуковым
навесом  впереди висели  соленое и  копченое  мясо и  колбасы, связки  лука,
сушеная  рыба, прессованная египетская икра  в  сетках. Под этими продуктами
стояли   ящики   с  сухарями   и   лепешками  -   русскими,  норвежскими   и
древнеегипетскими. Конечно, дело было не в том, можем ли мы прожить на чисто
древнеегипетском  меню, а в том, годится ли папирусная лодка  в море. Но нам
хотелось  также  выяснить,  могли  ли  выдержать  такое  плавание  корзины и
кувшины, и  можно ли прожить  без консервов  и  замороженных продуктов, если
рыба не клюет. Пока что нам это удавалось без труда.
     Но когда  Жорж  по  случаю  пересечения  сорокового  меридиана  нарушил
правила игры и откупорил одну из двух бутылок шампанского из наших  запасов,
а  Юрий  налил в русские  деревянные чашки свою  зверскую  настойку, Абдулла
забил отбой. Похлопав себя по туго набитому животу, он полез через кувшины в
наш  корабельный  бассейн, чтобы совершить  омовение перед  благодарственной
молитвой аллаху.
     Вернувшись  после  молитвы  к  своим  земным  товарищам,   он  попросил
объяснить  ему,  что это  за карандашная пометка на карте, которой он обязан
таким  превосходным  обедом.  Он   уже  усвоил,  что  мы  время  от  времени
переставляем часы, потому что  земля круглая, и солнце не может освещать шар
сразу  со всех  сторон. Разобрался он  и в том,  почему часы  Карло вот  уже
больше месяца идут без завода, лежа в своей коробочке: каюта "Ра"  колышется
и обеспечивает  автоматический  завод.  Но он  не  мог уразуметь,  почему мы
каждый день отмечаем наш путь на карте, расчерченной вдоль и поперек прямыми
линиями. Вот сегодня мы прошли уже сороковой меридиан, а он еще ни одного не
видел. Норман растолковал  ему,  что земля  и моря  разбиты на  воображаемые
клетки  с номерами,  чтобы  люди  могли  объяснить при помощи  цифр, где они
находятся.
     - А-а, - смекнул Абдулла. - На суше клетки  лежат неподвижно, а на море
они плывут с течением на запад, даже если нет ветра.
     - Нет, клетки как бы нанесены на морском дне, - перебил его Норман.
     И  объяснил,  что мы  вышли  в  путь  из  Сафи, это на девятом  градусе
западной  долготы, а  сегодня пересекли сороковой градус. Но в  это же время
нас  снесло   на   юг  от  тридцать   второго  градуса  северной  широты  до
пятнадцатого, и теперь мы находимся на той же широте, что родина Абдуллы.
     После  этого  Абдулла уже  сам определил,  что  крайняя  западная точка
Африки,  Дакар, лежит  на восемнадцатом градусе западной долготы,  а крайняя
восточная  точка  бразильского  побережья,  Ресифе,  - на  тридцать  шестом,
значит, пройдя сороковой меридиан, мы и впрямь  имеем  полное право отметить
переход в американскую область Атлантического океана.
     На палубе тем  временем продолжалось гуляние.  Взобравшись  на кухонный
ящик, Юрий, насколько позволяла качка, плясал и пел русские  народные песни.
Когда  дошла очередь до "Стеньки  Разина",  мы  дружно  подтянули. Затем  на
"эстраду" вышел Норман, он играл на губной гармонике "Там в долине" и другие
ковбойские песни, а остальные подпевали.  Италия  представила на суд публики
бравурные альпийские марши,  Мексика - зажигательные  революционные мелодии,
Норвегия - мирные матросские песенки, Египет  - причудливые горловые звуки и
танец живота Но первое  место  занял  Чад;  во-первых,  Абдулла  выступал  с
искренним увлечением, во-вторых,  получился очень уж странный контраст между
вечным  плеском  моря  и  барабанной  дробью, которую  выбивал  на  кастрюле
африканец, напевая свои зажигательные родные мотивы.
     Время  от  времени вахтенный поднимался на мостик, чтобы  взглянуть  на
компас. Мы  шли с попутным ветром прямо  на запад, средняя скорость 50 -  60
морских миль,  или около  100  километров в сутки. Первые шесть суток  после
островов  Зеленого  Мыса  мы  основательно  помучились с затопленной кормой,
пытаясь хоть как-то править  составленными  из  обломков неуклюжими веслами.
Здесь же, посередине океана,  волны стали  куда  покладистее, и нам  удалось
наладить  своего  рода модус вивенди  с окружающей нас стихией. Мы разрешали
волнам бесплатно кататься на нашем прицепе,  а течение с приличной скоростью
несло и волны, и людей на запад.
     Не один Карло тихо страдал, глядя на то,  как хвост "Ра" одиноко торчит
из моря за лодкой. В самом деле, обидно:  была такая гордая золотая птица, а
теперь  -  спереди  лебедь, сзади  лягушка. Ладно, сегодня  праздник,  будем
держаться лебедя и пореже вспоминать о лягушке.
     На закате мы составили шумовой оркестр из кухонной  утвари Карло.  "Ра"
поскрипывала так деликатно, что наши изысканные инструменты  легко заглушили
кошачий  концерт  папирусных стеблей. Временно оставшись  без посуды,  Карло
подал на ужин одни лишь  русские черные  сухари с медом.  Они показались нам
вкуснее любого торта, вот  только  очень  уж твердые,  прямо  кокс.  Я  лихо
управлялся  с  ними,  вдруг  что-то хрустнуло,  и  моя  единственная коронка
выскочила на папирусную  палубу. Я мрачно потрогал  кончиком языка противную
дырочку.
     -  Плохой  коммунистический  хлеб!  -  поддел  Норман  нашего  русского
судового врача.
     Юрий нагнулся, поднял обломившуюся коронку и внимательно ее рассмотрел.
     - Плохой капиталистический зубной врач! - отпарировал он.
     Под песни,  музыку и  смех наш праздник продолжался, пока бог Солнца не
погрузился в море прямо по ходу своего морского  тезки. Казалось, лучезарный
шар зовет лебединую шею нашей  "Ра"  на запад, на  запад! Великолепные лучи,
краше  всякого  королевского   венца,  распластались  диадемой  в  небе  над
горизонтом.  Тропическое   море   пыталось  имитировать   северное   сияние.
Ослепительное  золото,  потом  кровавый багрец,  потом  оранжевый,  зеленый,
фиолетовый цвета. Медленно небо стало чернеть, и так же медленно в  пустоте,
где   исчезло  царь-солнце,   возникли  мерцающие  звезды.   Его  величество
удалилось,  и тотчас  высыпали  простолюдины, спеша  последовать за  ним  на
запад.
     Удобно  философствовать,  лежа  на открытой палубе, на пустых  и полных
бурдюках. Взгляд ни во что не упирается, ничто не нарушает и не тормозит ток
мыслей.  Позади чудесный  день, мы плотно  поели, посмеялись,  повеселились,
теперь хочется только любоваться  созвездиями,  пусть  мысли отдыхают, текут
непринужденно.
     - Ты славный парень, Юрий, - сказал Норман. - В России много таких, как
ты?
     - Таких, как я, еще  два  наберется, - ответил Юрий. - Остальные  будут
получше. А у  тебя  в Америке остался хоть один приличный  капиталист  после
того, как ты ушел с нами в рейс?
     - Спасибо за комплимент, - сказал  Норман. - Если я для тебя гожусь, то
сколько приятных встреч у тебя будет, когда мы придем в Америку!
     Завязалась мирная дискуссия о  коммунизме и капитализме, антикоммунизме
и антикапитализме, самодержавии и диктатуре масс, о том, какие  материальные
блага  и  свободы важнее  и почему руководители не могут договориться,  хотя
рядовые  граждане  всех  стран отлично ладят, когда им представляется случай
ближе узнать друг друга.  Кто породил движение хиппи в разных концах света -
молодежь  или родители, умрет  оно или  будет шириться  вместе  с  развитием
цивилизации, не следует ли считать это  движение  своего  рода сигналом, что
цивилизация, которую мы и наши  отцы  день  и  ночь  лихорадочно воздвигаем,
твердо  веря в  нее,  будет забракована  грядущими поколениями.  Египтяне  и
шумеры, майя  и инки сооружали пирамиды, бальзамировали мумии и считали, что
идут по верному пути. Они отстаивали свои идеи пращой  и луком  со стрелами.
Мы  считаем,  что  они неверно  понимали смысл жизни.  Поэтому мы производим
атомные  ракеты  и  стремимся на  Луну.  Отстаиваем  свою политику  атомными
бомбами и антиантиракетами. Теперь наши дети устраивают сидячие демонстрации
протеста, навешивают на себя индейские броши, отращивают волосы и бренчат на
гитаре. С помощью искусственных средств уходят от действительности, уходят в
себя, а глубины собственной души больше глубин космоса.
     Как не настроиться на философский лад, когда планктон и звезды те же, и
мир тот же, каким  он  был задолго до  того, как его увидел глаз человека, и
миллиарды хлопотливых пальцев принялись его преображать. Когда вместе сидишь
под  звездами и  знаешь, что  вместе  пойдешь ко  дну или  поплывешь дальше,
терпимое отношение к взглядам другого дается куда легче, чем когда сидишь по
разные стороны границы и,  уткнув  нос в газету или  телеэкран, заглатываешь
тщательно причесанные фразы.
     На  борту  "Ра" ни  разу  не доходило до политических  или  религиозных
перепалок.  У   каждого   свои  взгляды.  Экипаж   составлялся  так,   чтобы
представлять  крайние противоположности,  да так оно  и  вышло, однако общее
наименьшее кратное было не  так  уж мало. Найти его ничего не стоило.  Может
быть,  это  потому,  что наша  семерка мыслила  себя  как некое  единство  в
противовес  нашим соседям здесь,  в океане,  которые дышали жабрами  и  жили
совсем  другими интересами и чаяниями.  Что ни говори, люди чертовски  схожи
между собой, пусть у одного нос с горбинкой, а у другого плоский.
     В темноте  раздался плеск,  тяжелая  рыба забилась о папирус и  бамбук.
Ликующий  голос  Жоржа  возвестил,  что  он  пронзил  гарпуном  полуметровую
корифену. В свете его фонаря мы разглядели кальмаров, которые  плыли за нами
задом  наперед,  вытянув  щупальца над головой.  Они  двигались  энергичными
рывками, прокачивая  через себя воду.  Вот именно, реактивное  движение. Они
его освоили, чтобы спасаться от преследователей. Освоили раньше нас.
     Кашалоты,  которые  нас  навещали, погружаются  на  тысячу  метров, где
давление достигает ста атмосфер, и там,  в вечном  мраке, они  не бодают дно
головой, потому что у них есть свой радар. Они освоили его раньше нас.
     -  Юрий, скажи,  как атеист, может ли быть  какой-нибудь смысл  во всем
том, что мерцает там, наверху, если там еще не побывали люди?
     - При чем тут атеист? Просто я не верю во все эти церковные штучки.
     - Во всяком  случае у  Дарвина нет  расхождения с  церковью в  том, что
солнце и луна, рыбы, птицы и обезьяны появились раньше нас.  И когда наконец
на сцену вышел человек,  все уже  было  готово,  нам теперь остается  только
ломать себе голову, как же все-таки устроена Вселенная и мы сами.
     Какое  блаженство расслабиться  и  лежать в дружеском  лоне  притихшего
океана,  созерцая   те  самые  картины,  какие  созерцали   мореплаватели  и
землепроходцы тысячи лет до нас. Люди современного большого города ослеплены
уличным освещением,  они лишились звездного неба.  Космонавты пытаются вновь
обрести его.
     Меня  клонило  в  сон. Мы  решили, что не мешает  всем  поспать,  кроме
вахтенного. На нашу  долю выпало  немало тяжелых дней, и неизвестно, что нас
ждет. Новая буря грозит  нам  большими неприятностями.  Ахтерштевень  совсем
ушел под воду,  а  задний торец  и правую стенку  каюты-корзины  мы обтянули
брезентом, потому что каскады  с кормы  поливали водой тех, кто спал головой
назад. Без  особого удовольствия вспоминал  я  последние дни  перед тем, как
пошла более ровная зыбь.
     После  того как мы у островов Зеленого  Мыса остались без обоих рулевых
весел, Юрий  и Жорж  придумали  временное решение: ночью на  вахту заступали
двое, и они кое-как  правили лодкой, потравливая  и  выбирая шкоты паруса. В
конце концов  все  сводилось к тому, чтобы держать корму к ветру и парус был
наполнен, а не полоскался  и не  бил о  мачту.  В первые ночи после островов
Зеленого Мыса нас преследовали  могучие валы,  они  с грохотом разбивались о
задний торец каюты выше  брезента и скатывались через борта. От непрестанной
бомбардировки в изголовье было трудно уснуть, а  только заснешь -  тебя  уже
поднимают,  выходи   на   палубу,  в  ночной  мрак,  сражаться   с  огромным
восьмиметровым  парусом,  который  опять  вывернулся.  Бушуют  волны, хлещет
парусина. Нас  бросало, как марионеток, на кувшины, мы шатались между каютой
и  фальшбортом,  словно боксер после второго нокдауна. Спина и лицо в струях
соленой воды.
     Что, не  успел  вернуться в спальный мешок, снова выходить?.. На палубе
лежит завтрак -  четырнадцать летучих рыб. Семь корифеи за час наловил! Куда
столько, Жорж!  Абдулла всего не  съест. Пусть плывут  с  нами, будет свежая
рыба, когда  захотим. Две  ушли в пруд на  корме, одна плавала под мостиком,
третья забилась под кормовую поперечину. Долго длился  поединок между рыбами
и людьми,  которые  ловили их в воде  руками. Что  ни  рыбина, то скользкий,
тугой комок мышц. Одной рукой за тонкий хвост, другой за жабры - теперь  уже
не  уйдет  с волной  за  борт. Вдруг сорвался  поперечный  брус,  на который
опирались  стояки  мостика.  Раздался  треск,  и  весь  мостик  перекосился.
Веревок, веревок!  Вода захлестывает с головой. Молодцы, ребята! Теперь  уже
не лопнут. Ну как, доволен, Карло? Это же совсем как в  Альпах. Эй, Жорж, да
ты спишь сидя. Давай-ка, мы отнесем тебя в постель. Черт, до чего руки ноют.
     Что это - я  сплю? Нет, только дремлю. Мы еще на "Ра"? Конечно, я слышу
скрип папируса. Но небо звездное, кругом океанский простор.
     Вспоминая  эти первые дни после архипелага  Зеленого  Мыса, трудно было
даже  их разделить, они сливались в одно. Но в дневнике я читаю про 20 июня,
что это самый тяжелый день с начала  рейса.  21  июня записано, что  за  все
плавание не было худшей ночи. А следующий день был ничуть не лучше. И однако
без руля  и паруса, с основательно тормозящим ход плавучим якорем мы все  же
прошли за день в сторону Америки 31 морскую милю, или 57 километров; правда,
это была самая маленькая цифра
     за весь рейс. 22 июня кормовая поперечина, зарываясь в воду, так упорно
сбивала нас с курса, что пришлось Жоржу, надев маску  для ныряния,  отпилить
под водой конец бревна.
     Мы  работали  втроем,  в  это  время  к  лодке  подошло  около  десятка
черно-белых дельфинов,  они затеяли игру так близко, что хоть рукой погладь.
Резвясь  около  самых  связок  папируса,  они кувыркались так бесшумно,  так
легко, словно это были мыльные пузыри,  а не стокилограммовые  крепыши. Жорж
весь висел  за  бортом,  мы  с Абдуллой сидели на  притопленном борту, и нас
время от времени захлестывало до подмышек. Мы встретились с дельфинами  в их
родной стихии,  они  нас не трогали, и мы не  мешали им играть в нашей общей
большой ванне.
     В  этот день  мы  впервые обнаружили, что  разбивающиеся  о каюту волны
проникают в щели, и по  полу  текут  струи воды. На  дне  радиоящика  стояла
лужица. Пол каюты так сильно кренился вправо, что ребята стали разворачивать
матрасы поперек.
     Странная погода  выдалась  25  июня. То похолодает, то опять  откуда-то
несет  жаркий тропический воздух. Раза  два волна горячего воздуха приносила
явственный  запах  сухого песка, такой знакомый мне по  Сахаре. Если бы я не
полагался на наше счислимое место, можно было подумать,  что нас  несет мимо
какого-то засушливого побережья. В ту  ночь море разбушевалось, как никогда.
Пришлось переносить все,  что  поддавалось переноске, еще ближе к носу. Наши
спальные  ящики  подмывало  водой,  хотя  "Ра"  элегантнее, чем  когда-либо,
переваливала   через   беспорядочные   волны,   как   будто  мы   летели  на
ковре-самолете.
     И вот  мы наконец  вошли в  область более  тихой погоды:  свежий ветер,
солнце, мертвая зыбь,  ровный Восточный и северо-восточный пассат  - словом,
стихии вели себя  так, как  и подобает в этих широтах.  С  переменой  погоды
появилась и первая акула. Она  подошла  встречным курсом и проскользнула так
близко  от  свешенных в воду ног Жоржа, что он  их очень быстро подобрал, но
акула спокойно проследовала дальше и исчезла за кормой.
     Двадцать  восьмого  июня выдался один  из  лучших дней за все плавание.
Каждый был занят  своим делом. Жорж  сидел в дверях  каюты и  обучал Абдуллу
арабской грамоте. Кто ловил рыбу, кто заполнял свой дневник. Вдруг  раздался
ужасный  вопль.  Кричал наш невозмутимый Норман. Он пошел на  нос спустить в
воду злополучное  заземление, и  вот  теперь сам,  с  искаженным  лицом,  за
бортом,  как парализованный, не в силах вытащить ноги  на палубу. У  всех  в
голове мелькнула одна мысль: акула! Мы подняли его на  борт. Ноги целы, зато
сплошь  опутаны  розовыми  арканчиками   большого  "португальского  военного
кораблика". Норман был без сознания, когда мы внесли его в каюту, и  мы дали
ему лекарство для сердца.
     -  Аммиак,  - всполошился Юрий.  -  Нужен  аммиак, чтобы нейтрализовать
кислоту, которая  разъедает ему  кожу. В моче  есть аммиак,  ребята,  вы  уж
постарайтесь!
     Два часа Юрий смазывал кожу Нормана мочой из скорлупы кокосового ореха.
Бедняга корчился от дикой боли, наконец  забылся. Казалось, вся нижняя часть
его  тела  и  ноги нещадно исхлестаны  плеткой. Очнувшись,  Норман посмотрел
сперва  на свои ноги, потом  на  пузыри пены на пологих лоснящихся волнах  и
закричал, словно пьяный:
     -   Глядите,   что  делается,   кругом  сплошь  "португальские  военные
кораблики"!
     Миска горячего  фруктового супа помогла ему прийти в себя. На следующий
день Норман  все еще был не  в  форме и  ни с того  ни с сего напустился  на
Жоржа. Впрочем, еще до вечера  они помирились и  сели вместе петь ковбойские
песенки.
     Тридцатого  июня  мы опять вошли в  загрязненную область  океана, целый
день  обгоняли черные комья мазута. А вечером далеко позади нас вынырнула <b>из</b>
воды великолепная круглая луна. Лунные блики  на желтом  папирусе и бордовом
парусе...  Незабываемая  ночь!  Да только очень  быстро  поблекли  звезды на
востоке. Давно минул  май,  вот  и июню конец, а мы не тонем, сами  плывем и
везем несколько тонн полезного груза.
     Первого  июля  мы увидели  на северо-западе  пароход, весь  в мачтах  и
лебедках. Следуя  курсом  на  юго-восток, он  прошел  совсем  близко от нас.
Где-то  здесь  пролегала  магистраль  между  США и Южной  Африкой.  Стоя  на
мостике, на  каюте, на  перекладинах мачты, весь экипаж  "Ра" жадно впитывал
взглядом эту примету нашего, двадцатого  века. Вот последняя мачта  скрылась
<b>за</b> горизонтом, мы опять остались один на один с океаном. Жорж что-то грустно
напевал на мостике. Вдруг он закричал:
     - Они возвращаются!
     В  самом  деле.  Пароход показался снова  там, где только что  исчез, и
теперь  он  шел  прямо на  нас.  Видно,  они  недоумевали,  что за  чудо  им
повстречалось, и  капитан решил вернуться, чтобы рассмотреть нас получше.  И
вот  уже  судно поровнялось  с  "Ра",  видна  на носу  надпись: "Африканский
Нептун. Нью-Йорк", а на палубы высыпала тьма людей, все машут нам руками.
     - Вы нуждаетесь в помощи? -  крикнул своим соотечественникам взыгравший
духом Норман.
     -  Нет, спасибо, - ответил мегафон с мостика. - А может, вам что-нибудь
нужно?
     - Фрукты, - закричал наш экипаж на разных языках.
     А  "Ра"  тем  временем продолжала идти  своим  курсом, еще  немного,  и
уткнулась бы папирусным носом в железный бок парохода, но тут мы закричали и
замахали руками,  капитан океанского  лайнера  поспешил  пустить машину и  в
последнюю  минуту  отошел  в сторону.  Вот  и  передай что-нибудь  на  такое
неуправляемое   суденышко.  Нептунов   тезка  описал   широкую  дугу  вокруг
маленького тезки  солнечного бога  и сбросил прямо  по  нашему  курсу мешок,
прикрепленный   к   оранжевому  спасательному  поясу.   Жорж  успел   надеть
гидрокостюм для  защиты  от  "португальских  военных  корабликов", обвязался
длинным страховочным  концом  и прыгнул в воду. И  вот уже мы  подтягиваем к
лодке его вместе с дивной добычей: тридцать девять апельсинов, тридцать семь
яблок, три лимона, четыре грейпфрута  и кипа намокших американских журналов.
Над  волнами  разнеслось наше  дружное  "спасибо",  а палуба "Ра" неожиданно
стала  похожа  на  красочный  рождественский стол. Кругом  сплошное  царство
соленой воды, а  у  нас  свежие  фрукты, фруктовый  салат. Даже  зернышки  в
огрызки не пропали, первые достались Симбаду, вторые - Сафи.
     Эти  дни вспоминаются  как одни из лучших за  все плавание. Сооруженные
Абдуллой папирусные баррикады и сеть растяжек,  которыми Карло укрепил каюту
и ахтерштевень, благотворно  подействовали на  наш кораблик, и он, наверное,
казался вполне представительным тем, кто смотрел на нас с лайнера.
     Что  до  нашего  экипажа,  то мы  единодушно  восхищались  удивительной
прочностью и  грузоподъемностью папируса.  Бумажный кораблик? Пусть  так. Но
почему-то  только   дерево  ломалось.  Папирус  показал   себя  превосходным
материалом.  Теоретики,  будь то  этнографы или папирусоведы, совсем неверно
оценивали его  сопротивляемость морской воде.  Ошибались и  мы, полагая, что
древние  папирусные лодки на фресках  египетских гробниц  были  примитивными
судами  Лишь водном египетская папирусная лодка  сходна  с плотом  - они  не
тонут от пробоины в днище. И "Ра", и "Кон-Тики" можно назвать  плотами в том
смысле, что мы тут не имеем  полого корпуса. Но дальше сравнивать папирусную
ладью "Ра"  с бревенчатым плотом "Кон-Тики" все равно что ставить автомобиль
в  ряд  с  телегой. Чтобы  поехала  телега,  и  лошади  довольно,  а  водить
автомашину может только человек, обученный инструктором  и получивший права.
У нас инструктора не было. Мы вышли в путь  на мудреном египетском судне, не
подозревая, что речь идет  об очень сложной конструкции  и надо знать приемы
управления,   если  не  хочешь  попасть  впросак.  Лодка  была  сделана   из
первоклассного  материала, но, не  ведая всех  ее секретов, ничего не стоило
испортить какую-нибудь важную часть, пока доищешься на  опыте, для  чего они
все служат и как ими оперировать. Мы все время учились на собственных удачах
и неудачах.
     Четвертого июля меня разбудил встревоженный  Жорж,  ему показалось, что
на горизонте вокруг  нас  ходят смерчи.  В лучах  восходящего  солнца черные
полосы между небом и морем  и  впрямь выглядели  грозно, но это  были просто
дождевые  завесы. И вот  уже по  палубе и  крыше  хлещет ливень. Непривычный
дробный  звук разбудил  ребят,  и в  этот ранний час весь экипаж выскочил на
палубу, чтобы отмыть от  соли  волосы и тело. Собирать дождевую воду не было
необходимости,  у нас еще хватало воды в кувшинах. Кратковременные дожди шли
весь этот день, и на второй, и на  третий тоже. Они сгладили волны, и гребни
стали совсем пологими, зато  папирус весь намок и отяжелел. Пассат выдохся и
лениво  перебирал  складки дождевых завес.  Папирус так  тихо скрипел,  что,
казалось, "Ра" крадется на цыпочках. Что это - затишье перед бурей?
     А пока  - купайся,  сколько влезет, и  чувствуй себя,  как рыба в воде,
любуясь тугими, набухшими связками папируса. Правда, радость наша омрачалась
тем,  что  мы  опять двое суток подряд  шли в окружении  сотен  тысяч черных
комков, которые,  как и мы,  направлялись в Америку. Нас подгонял ветер,  их
только течение,  поэтому  мы их опережали. Посередине океана, открытого  для
Европы Колумбом, нельзя сунуть  руку в  воду, чтобы не вымазаться в грязи...
Некоторые комки успели обрасти ракушками.
     На брюхе  "Ра" поселились сотни длинношеих морских уточек и один робкий
крабик.  Иногда  мы видели впереди ладьи целые  косяки  летучих  рыб,  будто
сельдь идет. Они нас остерегались, а вот полосатые рыбки-лоцманы и пятнистые
пампано до того  осмелели,  что щипали нас и даже  прогрызли дыры в мешке  с
вяленой рыбой, которую Карло опустил за борт, чтобы вымочить.
     Пятого июля египтянин Жорж впервые  в жизни увидел радугу. Да и закат в
тот  день был на  редкость многоцветный. Там,  куда мы плыли, незримая кисть
расписала  небосвод  красками,  которых хватило бы на  сотни радуг. В  каюте
Норман, согнувшись в три погибели над подвешенным к стене столиком, колдовал
линейкой и  картой,  а мы  лежали на  сухих тюфяках  и  ждали,  что  у  него
получится. Сквозь  щели  в  передней стене видно было,  как  гаснет симфония
закатных красок. Карло  зажег  керосиновый фонарь, и  тусклый огонек  пополз
вверх по перекладинам мачты.
     - Итого мы прошли 3870 километров,  - сообщил наконец  Норман.  - Сверх
половины пути еще 1500 километров. Теперь нам до Вест-Индии осталось идти на
1530 километров меньше, чем пройдено от Сафи.
     - Хвост  тормозит, а то мы шли бы еще быстрее, - заметил  Юрий. - Вчера
всего 77 километров одолели.
     -  Верно,  хвост тормозит, но  еще  хуже,  что  из-за  него мы петляем.
Сегодня на тридцать градусов отклонялись от  курса к северу и к  югу, а ведь
все  работали  рулевыми веслами.  Полный зигзаг - шестьдесят  градусов,  это
будет немало лишних миль. Я беру в расчет только кратчайшее расстояние между
полуденными позициями. Не петляй мы так из-за хвоста, уже дошли бы до цели.
     - Да уж, знать бы, как управляться с папирусной лодкой, давно пересекли
бы океан, - подхватил Жорж.
     Тихо  поскрипывал папирус,  за  стенкой  слышался плеск воды, как будто
кто-то мылся в ванне за ширмой.
     -  Я  думал, в  океане,  чем дальше  от  берега, тем  хуже,  а  выходит
наоборот,  -  усмехнулся  Сантьяго.  -  Ведь  мы,  этнографы,  как  привыкли
рассуждать: дескать, первые мореплаватели шли вдоль самого берега и попадали
<b>в то</b> или другое место. А на самом-то деле у берега всего опаснее!
     - У побережья и  между островами течения  и волны образуют всевозможные
водовороты и завихрения. Море куда сильнее ярится около берега, чем вдали от
суши, где ничто не нарушает плавный бег волны. И шторм опаснее около суши.
     - Вот и получается, что этнографы и другие ученые без конца спорят, мог
ли плот  или камышовая лодка пересечь океан, и никак не приходят к согласию,
а  стоит кому-то попробовать  выяснить  это  на деле,  как они все  начинают
возмущаться, - дескать это не научный подход!
     Ох как  хорошо мы с Сантьяго испытали  это на  своей шкуре.  Но я мог с
улыбкой говорить  об этом, потому что ни  от  кого  не  зависел, а  Сантьяго
стоило немалого труда добиться у  себя  в университете отпуска за свой счет,
чтобы  участвовать в столь ненаучной затее,  как дрейф на  папирусной лодке.
Папирус можно испытать и в ванне.  Ученому положено работать в  библиотеках,
лабораториях,  музейных  закутках. А  не изображать  дикаря в  Атлантическом
океане.
     Ну а если  мы, такие вот бородатые, с обожженными солнцем носами,  сидя
посреди  океана, получаем  совсем другой ответ, чем в учебниках?  Если у нас
выходит совсем не то, что у эксперта, который мочил стебли папируса в корыте
с  водой? В  лаборатории  кусок  бальсы  тонет  через неделю-другую. Но если
сделать, как индейцы,  - срубить деревья в лесу и выйти в море  на  бревнах,
полных природного  сока, вдруг оказывается,  что на бальсе  можно плыть  сто
одни сутки и дойти до Полинезии.
     Папирусоведы клали стебли  порознь в  стоячую  воду,  и мало того,  что
папирус  быстро терял плавучесть,  клетчатка начинала гнить. Ответ:  от силы
две недели. А здесь то же самое растение уже восьмую неделю держится на воде
само  и  держит  нас вместе  с тоннами груза. В чем  же дело? Да  в том, что
эксперты  проводили эксперименты в ванной, а  древние мореплаватели выходили
на готовых лодках  в соленый  океан. От Египта до Перу строители таких лодок
убедились на опыте, что вода впитывается не через плотный наружный покров, а
через  поры  на  обрезанном  конце стебля.  Вот почему они  применяли особый
прием,  делая свои лодки,  - связывали  стебли вместе так туго, что их концы
плотно сжимались  и не пропускали  воду  внутрь. И  выходит,  что одно  дело
папирус, и совсем другое  -  папирусная лодка. Точно так  же, как  одно дело
железо, и совеем другое - железный корабль.
     - Пока  веревки  крепкие,  - каждый  день  говорил Абдулла, - мы  будем
держаться на  воде. Если веревки ослабнут, папирус начнет впитывать  воду. А
если они лопнут, связки распадутся, и мы провалимся.
     Мы еще и двух месяцев не провели в этой среде, а уже так с ней сжились,
что чувствовали себя как бы современниками тех, кто создал папирусную  лодку
и задолго до  нас грузил на  нее кувшины и корзины, веревки и  кожи, орехи и
мед,  и всякую  сушеную и соленую  провизию. Все,  что мы  переживали,  было
пережито другими мореплавателями в древние и средние века, ничто не казалось
нам  чуждым и  новым.  Те же  заботы,  те асе радости,  то же  море  и небо.
Подхваченные  круговоротом  вечности,  мы  сидели  на  связках  папируса   и
чувствовали себя уже не учеными, а статистами научного эксперимента, который
сам по  себе завязался и сам по себе  протекал.  Кольцо  времени замкнулось,
предки  все ближе придвигались к нам,  разделяющие нас века сжимались, и вот
уже  нам кажется,  что  где-то  за северным горизонтом  пересекают Атлантику
ладьи викингов,  а  следом  за  ними  идет  Колумб. И  Жорж  уже воспринимал
строителей  пирамид  как  близких родственников;  во всяком  случае,  он все
больше гордился  своими  египетскими предками,  которые до  сих пор были для
него чем-то очень далеким и нереальным из школьного курса истории.
     - Если корма не отвалится, возьму да пойду дальше через Панамский канал
и Тихий  океан,  -  фантазировал он. -  Не выйдет на этот раз, построю новую
лодку  и повторю попытку. Это  же ясно,  что  мои предки  первыми  пересекли
Атлантику, по крайней мере, в один конец.
     - Не так уж это ясно, - возражали мы с Сантьяго неожиданно для Жоржа. -
Ясно только  одно: они могли бы это  сделать, если бы попытались. Мореходные
возможности  папирусной  лодки превосходят все, что представляли себе ученые
до  сих пор. Но  ведь такие лодки были  не только в Египте; в  древности ими
пользовались по  всему Средиземноморью  - от  Месопотамии до  атлантического
берега Марокко.
     - А  зачем  же мы делали лодку по египетским фрескам, если не египтянам
подражаем?
     -  Затем,  что  только  в  Египте  сохранились  древние изображения, на
которых видны  все подробности. Благодаря религии фараонов и климату пустыни
мы знаем так много о том, как жили люди в Египте 4 - 5 тысяч лет назад.
     Один из  шестнадцати ящиков в каюте, на которых  мы спали, был наполнен
книгами о древнейших  цивилизациях мира,  и  в  труде  о древней Месопотамии
можно  было  увидеть  снимок  каменной  стелы  из  Ниневии, с  замечательным
рельефным изображением камышовых лодок в море.
     Развалины Ниневии лежат в глубине страны, в более чем 800 километрах от
устья  Тигра,  примерно  в  600  километрах от  финикийского порта  Библ  на
Средиземном  море.  Каменотесы,  воины и  торговцы Месопотамии  поддерживали
связь  и со  Средиземным морем, и  с Персидским заливом.  Ниневийская стела,
хранимая ныне  в Британском музее, свидетельствует, что месопотамские моряки
знали камышовые лодки двух видов. Семь из высеченных  на стеле лодок связаны
на египетский лад, корма и нос загнуты вверх.  На  них  много людей, и волны
кругом  явно  Изображают  море,  ведь  в  центре  рельефа  выделяется  очень
реалистический  краб, возле  которого плавают рыбы. На  две ладьи  покрупнее
ворвался противник, кто-то из экипажа прыгает  в воду,  другие уже спасаются
вплавь, а несколько ладей  поспешно покидают место  схватки, и  их бородатая
команда молитвенно обратилась к Солнцу.
     Всю эту сцену  обрамляет изображение ровного берега и двух островков  с
высоким камышом, где укрылись  еще три лодки. На лодке  у  дальнего острова,
опустившись на  колено, изготовились  к бою лучники, тогда как  у материка и
ближнего острова мы видим вполне мирную картину:  мужчины и женщины сидят на
камышовых лодках и о чем-то дружески беседуют.
     Ниневийская стела  о  многом  нам  говорила.  В частности, мы  отметили
разницу  между  тремя ладьями  в открытом море и тремя лодками в  прибрежных
камышах. У первых и нос, и корма загнуты вверх, как у древних ладей Египта и
Перу,  у вторых корма обрезана, это не давало защиты от морской  волны, зато
было  очень  удобно, вытащив лодку на берег, поставить  ее  вертикально  для
сушки, как это было заведено и в Старом и в Новом Свете.
     В Месопотамии до сих пор вяжут маленькие камышовые лодки,  в Египте  же
папирусная лодка  исчезла  вместе  с папирусом, и если бы не древние фрески,
вряд ли кто-нибудь знал  бы, что  у египтян  тоже были  такие лодки. А вот в
Перу до наших дней сохранились  оба вида  лодок, изображенных на ниневийской
стеле.  Испанцы встречали их  по всему побережью империи  инков,  кое-где их
можно  увидеть и сейчас, и, сравнивая с изображениями на тканях,  сосудах  и
рельефах древнейшей  доинкской поры,  убеждаешься,  что оба  типа ничуть  не
изменились  с  тех времен,  когда  строители пирамид  пришли  в  приморье  и
запечатлели вышедшие на рыбный промысел камышовые лодки.
     Благодаря  реалистичному  рельефу  из  древнего  Ниневийского  храма  и
благодаря искусству в древних гробницах Египта и Перу, мы знаем, что большие
лодки из  камыша  и папируса, одинаково сконструированные, а также маленькие
лодочки,  похожие  на  бивень,  некогда  были  общим  фактором,  важным  для
древнейших  культур  Малой  Азии, Северной  Африки  и Южной  Америки.  Когда
могучие  цивилизации  пришли  в упадок,  эти лодки совсем  исчезли из долины
Нила, но небольшие варианты двух типов, изображенных на ниневийском рельефе,
дожили до нашего столетия по  обе стороны Атлантики: в Месопотамии, Эфиопии,
Центральной  Африке,  на  островах  Корфу  и  Сардинии, в Марокко,  с  одной
стороны, в Мексике и Перу, вплоть до острова Пасхи, - с другой.
     Две  четко  ограниченных  географических  области  -  область   древней
Средиземноморской культуры и область  древних американских культур. Находясь
с обезьяной  и уткой  в американской области  океана на папирусе, выросшем и
связанном в пучки в Африке, мы спрашивали себя: где же кончается Старый Свет
и   где  начинается  Новый?  Где   проходит  рубеж  между  двумя   областями
распространения лодок  из  камыша  и  папируса?  Океан  разделяет сухопутные
экипажи,  но он  же  соединяет  плавучие средства. Можно  провести грань  по
неподвижному  морскому  дну,  но  нельзя  ее  провести  по вечно  движущейся
поверхности  океана, по  которой  ходят  лодки. Ведь за какие-нибудь  недели
африканские  воды становятся американскими,  так  же как африканское  солнце
через  несколько часов становится американским. За  тысячи лет,  что человек
развивает мореходство, неужели мы первые  потеряли  контроль над первобытным
суденышком, оказавшись во власти извечного течения к югу от Гибралтара?
     Египтянин Жорж, до  сих  пор увлекавшийся  только дзю-до и  аквалангом,
теперь вдруг  горячо заинтересовался удивительным миром древности. Разве нет
никаких  письменных данных о  том, что древние египтяне учредили  колонии за
пределами Гибралтара?
     Нет, таких данных нет. Но финикийцы, - а они тысячи лет были ближайшими
соседями  египтян  во  внутреннем Средиземноморье -  регулярно ходили  через
Гибралтар  и вдоль океанского побережья Марокко,  далеко за Сафи и  мыс Юби.
Черепки  с  финикийскими  надписями  и  другие  следы  длительного  обитания
финикийцев  находят  в новых  и  новых участках  северо-западного  побережья
Африки намного южнее тех мест, где прошли мы.
     Еще совсем недавно наука не знала, что  эти древнейшие мореплаватели из
внутреннего Средиземноморья  основали важную  торговую колонию на  низменном
острове у Могадора, к  югу от Сафи. Теперь и здесь, и на берегах Рио-де-Оро,
южнее Марокко, обнаружены следы  пребывания финикийцев, включая фактории для
производства   краски   из   пурпурного   моллюска.   Современные  археологи
установили, что у них был форпост и  в  краю гуанчей, на Канарских островах,
служивших промежуточным пунктом для тех, кто следовал в далекие колонии мимо
коварных мысов Юби и  Бахадор, которые  мы сами с таким трудом  обогнули  на
нашей папирусной лодке.
     Древний  историк  Геродот,  посетив  Египет,  записал,  что во  времена
фараона Неко, правившего около шестого века  до нашей  эры, египтяне послали
финикийские суда в  плавание вокруг Африки. Естественно предположить, что на
борту  находились  люди  фараона,  хотя  в  источниках  подчеркивалось,  что
финикийскими судами  управляли  финикийцы. Флотилия вышла  в Красное  море и
вернулась через  Гибралтар  три  года спустя;  в  пути мореплаватели  дважды
собирали на берегу урожай. Они  сообщили, что  солнце было к северу от  них,
когда они огибали Африку.
     Через сто с лишним лет финикийцы снарядили огромную экспедицию во главе
с Ханно,  чтобы  учредить колонии для торговли  за  Гибралтаром.  Шестьдесят
парусных судов, оснащенных пятьюдесятью веслами каждое, везли тридцать тысяч
переселенцев,  представителей  всяких  профессий.  Они  вышли  в  Атлантику,
миновали  древнюю  колонию Ликсус -  Вечный  город  Солнца  -  и  шесть  раз
становились  на  якорь  у  Марокканского   побережья,  высаживая   на  берег
колонистов. Они проследовали на юг дальше нашего, обогнули мыс Юби, миновали
острова Зеленого  Мыса  у Сенегала и  достигли лесных рек  тропической части
Западной Африки.
     Известно, что  финикийцы  и  по суше  вели торговлю с лесными племенами
Западной  Африки. Пользуясь нумидийскими  караванами, они  получали слоновую
кость и  золото, а также  львов и  других диких  животных для многочисленных
цирков в крупных городах  от  Сирии  и Египта до  островов Средиземноморья и
атлантического побережья Марокко.  За сотни  лет  до  нашей эры вся Северная
Африка была опутана,  можно сказать,  целой паутиной  дорог, по которым  шли
исследователи и купцы. Важную роль  здесь играли  бесстрашные финикийцы.  Но
кто они были,  эти финикийцы, о которых нам  так мало известно? От  кого они
произошли, кто  научил их мореплаванию? Через древних римлян мы унаследовали
всего лишь слово "финикийцы" - своего рода удобный мешок, куда мы складываем
всех,   кто   до  расцвета  Рима   выходил   в   плавания   из   внутреннего
Средиземноморья...
     В глухом уголке чуть южнее места нашего старта  сохранился древний мол,
десятки  тысяч  мегалитических  глыб  выложены углом,  образуя  превосходную
гавань.  Опытные  строители  свалили  в  море  несметное количество камней и
воздвигли в  песчаном заливе  надежный барьер,  который  волны  Атлантики не
смогли размыть и за тысячи лет. Кому понадобилась здесь такая большая гавань
задолго  до  того,  как  арабы  и  португальцы  начали  ходить  на юг  вдоль
атлантического побережья Африки?
     На северо-западном побережье  Марокко, там, где впадает в океан широкая
река  Лукус, на круглом холме в дельте лежат грандиозные развалины одного из
самых могущественных городов древности, чья история  теряется во тьме веков.
Огромные,  многотонные глыбы втащили на возвышенность и сложили такие стены,
что их видно с моря. Тщательно  вытесанные  и  отполированные блоки пригнаны
друг к  другу с точностью до  миллиметра; это  образец той  же специфической
техники,  которая присуща мегалитической  кладке в  Египте,  на Сардинии,  в
Мексике,  Перу и на  острове Пасхи, то есть  там, где были в  ходу  лодки из
камыша и  папируса. Кстати, именно  здесь,  и только  здесь,  по соседству с
морем до наших дней сохранились марокканские <i>мадиа.</i>
     Древнейшее известное название мегалитического  города на  холме - Маком
Семес,  град Солнца. Когда его нашли римляне, холм был островком в окружении
песчаных   кос.   Они  записали,  что   с   возникновением   города  связаны
фантастические  легенды,  дали  ему  новое  имя  -  Ляксус,  Вечный град,  и
воздвигли поверх старинных развалин свои храмы. Но какими ничтожными кажутся
римские постройки  и колонны перед  исполинскими блоками, которые служат  им
основанием.  На  этом  островке римские  историки  помещали  могилу великого
Геракла,  а на одной из  стен  был исполнен огромный портрет  морского  бога
Нептуна  с  крабьими  клешнями  в волосах и  бороде.  Потом римляне ушли,  а
пришедшие  впоследствии арабы, которые  смешались с коренными жителями края,
называют  древний  город  Шимиш  -  "Солнце" и  рассказывают,  что  имя  его
последней царицы было Шимиса - Маленькое Солнце.
     Археологи  только-только  начали  тут  выборочные раскопки  и  пришли к
выводу,  что до римлян Солнечный град очень долго служил финикийцам. Кто его
заложил? Может быть, те же финикийцы. Если так, то финикийские каменотесы не
уступали лучшим  мастерам  по  обе  стороны  Атлантики. Родина  финикийцев -
Внутреннее  Средиземноморье.  Здесь   же   порт  не   средиземноморский,   а
атлантический,  причем сооруженный  как раз там,  где  берет  начало  мощное
течение, которое уходит на запад мимо  Канарских  островов и заканчивается у
берегов  Мексики.  Никто  не  знает  точного   возраста  стен.  Они  покрыты
пятиметровым слоем  мусора, оставленного финикийцами, римлянами, берберами и
арабами. Римляне  поклонялись  Гераклу  и Нептуну, но  не  поклонялись  богу
Солнца, и храмы, выстроенные ими  здесь,  не  были  ориентированы по Солнцу.
Зато нижние, мегалитические блоки, которые  ко  времени  прихода римлян  уже
исчезли под обломками и потому не были ими разрушены для своих нужд, служили
-  как  показывают  шурфы,  пробитые   до  самого  материка,  -  фундаментом
грандиозных построек, и  их положение было  строго согласовано с Солнцем.  А
финикийцы поклонялись дневному светилу.
     Солнечный город.  Вечный град,  место  упокоения Геракла, атлантический
порт,  который,  по словам  римлян,  был  древнее  Карфагена,  -  почему  он
находился  за Геркулесовыми Столпами? Основателей Вечного града  отделяло от
финикийцев в Малой  Азии столько  же  морских  миль, сколько от  индейцев  в
Америке. Они  должны были  быть подлинными  мастерами  морского дела,  чтобы
поддерживать  связь с Малой  Азией, проходя  вдоль  опасных берегов Северной
Африки, где не было постоянных течений и ветров, которые могли бы им помочь.
А чтобы  пересечь океан (и научить индейцев своим приемам каменной  кладки),
жителям этого  атлантического порта, как и нам, достаточно  было вытащить из
воды весла и идти с течением и ветром. Если город Солнца заложили финикийцы,
то  их мореплаватели  привезли  из  Средиземноморья жрецов, зодчих  и других
представителей  высших слоев  своего общества,  Известна роль финикийцев как
переносчиков культурных достижений древности. Если жителями Солнечного града
на  берегу  Атлантики  были финикийцы,  то ведь они знали все  разновидности
пирамид Старого  Света, как  ступенчатые, так и гладкие, построенные как  из
каменных плит, так  и из  сырцового  кирпича.  Но особенно хорошо  финикийцы
должны были  знать террасные пирамиды Малой Азии, отличавшиеся от египетских
тем,  что их  венчал  небольшой каменный храм,  к  которому  вела  одна  или
несколько узких  наружных лестниц  или контрфорсы. И точно  так же строились
первые  пирамиды  на  американской  стороне  Атлантического  океана.  Ладьи,
погребенные вокруг египетских пирамид,  сделаны из финикийского  леса, книги
финикийцев сделаны  из египетского  папируса, и по  велению фараона  Рамсеса
Второго  его  подписной портрет  был  трижды  высечен на скалах финикийского
приморья. В  войне и  мире между этими двумя  странами  был  тесный контакт.
Больше того, современные ученые, не верящие в мореходные качества египетских
папирусных судов, полагают, что египтяне использовали финикийские  суда даже
для сбора дани на островах Средиземноморья и на сирийском побережье.
     - Но  египтяне тоже выходили в  море,  - возражал  Жорж  и  как  добрый
христианин цитировал  Библию, а именно рассказ  Исайи (глава  восемнадцатая,
стих  второй) О  том,  как  из-за  моря  приходили  в его страну  египетские
посланники  на лодках из  папируса. А  Моисей (Вторая  книга  Моисея,  глава
вторая,  стих третий), которого мать  пустила по Нилу  в папирусном ковчеге,
промазанном битумом?
     В  Египте,  в  Нильской  долине, Жорж показывал мне стены  храма царицы
Хатшепсут в  Дейр-эль-Бахри,  с  фресками,  из  которых  видно,  что  царица
отправила большую экспедицию, много деревянных кораблей, через  Красное море
в Сомали, за всякими товарами, в том  числе  за редкостными деревьями для ее
сада.
     Но Жорж не знал, что скромные папирусные лодки ходили дальше знаменитых
кораблей  царицы  Хатшепсут.  Эратосфен,  старший хранитель  Александрийской
библиотеки папирусов  в  устье Нила,  где скопились десятки тысяч  ценнейших
манускриптов,    уничтоженные   впоследствии   пожаром,   рассказывал,   что
"папирусные суда с такими же  парусами и такелажем, как  на Ниле", достигали
Цейлона  и  устья реки  Ганг в Индии. Римский историк Плиний  (книга шестая,
глава  двадцать  третья), приводя  эти  слова  ученого библиотекаря  в своем
географическом описании Цейлона, говорит, что папирусные ладьи шли от  Ганга
до Цейлона  целых двадцать суток,  а "нынешние" римские корабли проходят тот
же путь  всего  за семь дней. Другими словами, мы узнаем  от Эратосфена, что
папирусные ладьи  вроде  нашей,  с  египетским такелажем, покрывали за сутки
около  75  морских миль,  или  почти  140  километров; значит, они развивали
скорость больше трех узлов.
     Но Индийский океан  не Атлантика.  Может  быть, египтяне выходили и  за
Гибралтар,  однако  до нас  не  дошло никаких  записей  об  этом.  Финикийцы
посылали   многочисленные   корабли  через  Гибралтар  в  свои   колонии  на
атлантическом побережье Испании и Африки и на  Канарских островах. Они знали
как  свои пять  пальцев фарватер у берегов,  где  начался наш  рейс. Загадки
древнейших плаваний в этом океане,  который забирался на нашу корму, засылал
к нам на палубу  летучих  рыб и без устали подталкивал нас вперед,  дразнили
наше воображение еще сильнее, когда мы перелистывали ученые труды и читали о
древних морепроходцах с  таким  чувством, словно  речь шла  о  нас  и  нашем
времени. Оторвешь  глаза от книги и  видишь,  как мексиканец  переливает  из
бурдюка воду в амфору, как вдоль борта идет египтянин со спасательным поясом
из папируса через плечо. А  вот обезьяна просунула голову в дверь  каюты  и,
цокая языком, стащила носометр, которым я измеряю высоту Полярной звезды.
     - Бородатые люди идут через Атлантику на запад, - радировал я директору
археологического  института Мексики,  шутливо намекая  на  бороды  ольмеков,
заложивших
     основу древнейшей культуры Мексики.
     Лишь  когда   Норман   вытаскивал   из   своего   рундука   портативную
радиостанцию, древность исчезала, как будто по мановению волшебного жезла, и
мы  на несколько минут переносились в современный мир. Вскоре после того как
нарушилась наша связь с Марокко, из приемника вдруг послышался голос: "LI2B,
LI2В,  здесь  LA5KG Крис  Боккели, Осло".  Отныне  Крис  сопровождал нас всю
дорогу через океан,  а рядом с ним в волшебном  ящичке поместились еще Юст -
LA7RF  из Олесюнда,  Фрэнк  - I1KFB  из Генуи, Герб - WB2BEE  из  Нью-Йорка.
Алексей  -  UAIKBW из  Ленинграда, сам  конструктор  нашей  радиостанции Дик
Эрхорн - W4ETO  из Флориды и многие другие,  чьи голоса  были бы для древних
все  равно  что  духи  из  лампы  Аладдина,  которые  летали  над океаном  и
приземлялись в маленькой  коробке среди кувшинов и бурдюков. Родные и друзья
могли удостовериться,  что мы живы-здоровы. У них тоже висела на стене карта
Атлантики, на  которой они отмечали  наше движение. Пройдя половину пути, мы
передали приветствия У Тану и главам государств, представленных в экипаже. В
один  и тот же  день  были получены  дружеские  пожелания руководителей двух
сверхдержав на востоке и западе.
     Но вот  Норман  захлопнул  свой  "ящик  Пандоры", и мы  так  же  быстро
Возвращаемся  в древность, как  перенеслись в современность, когда он открыл
его и наполнил  каюту нестройным  хором металлических голосов, принадлежащих
радиолюбителям из самых разных стран, готовых помочь нам со связью. Приемник
выключен, и опять слышны  только плеск воды  да сиротливый скрип веревок.  И
опять весь наш мир - океан, да летучие рыбы, да иногда чья-то зеленая спина,
скользящая в пучине.
     Бородатые  люди.  Это  была  одна  из  наших  последних  юмористических
радиограмм. Мы зависели от прихоти судьбы. Как  прибой набегает на пляж, так
волны по обвисшему хвосту свободно доходили до задней стенки нашей каюты. На
кормовой палубе водилась мелкая рыбешка.
     При хорошей  погоде можно было рассчитывать,  что недели  через две нас
прибьет к суше, с  добрым  запасом  провианта и прочим  грузом  на  носу и в
каюте. Но  если мы  попадем еще  хоть  в одну  переделку, "Ра" превратится в
развалину. После нашего выхода из Марокко  только "Африканский Нептун" сумел
сфотографировать  нас в  океане под парусами. Хочешь посмотреть на  лодку со
стороны,  отплыви,  сколько  позволит страховочный  конец.  И надо  сказать,
картина была страшно интересная для нас, ведь мы неделями видели только друг
друга да ближайшую часть ладьи. Жорж отплыл от лодки с камерой для подводной
съемки   и,  поднявшись  на  гребне   волны,  запечатлел   "Ра",  какой  она
представилась бы встречным мореплавателям
     Седьмого июля папирусный корабль все еще выглядел великолепно - высокий
золотистый форштевень, наполненный восточным ветром бордовый парус. Да, пока
что ветер был попутный, но если разразится шторм, у "Ра" уже не будет такого
вида, и фильм об  экспедиции  останется без кадров, показывающих  папирусную
ладью в открытом море. Хуже того, вода может испортить пленку, отснятую
     Карло. Вот почему я  при очередном радиосеансе с Италией  попросил Ивон
найти  кинооператора, который  мог  бы  встретить  нас  в  море,  не  доходя
Вест-Индии. Я смотрел на <i>это</i> еще  и как на меру предосторожности, хотя своим
товарищам  об этом не  сказал. В конце концов я отвечал за жизнь всех членов
экспедиции.
     Что  должен  захватить с  собой  кинооператор?  Веем  хотелось  немного
фруктов, Сантьяго заказал коробку шоколадных конфет. Больше заказов не было.
Провианта на борту оставалось столько,  что  нам  всего не съесть. Солонина,
ветчина, колбаса, полные корзины и  кувшины  яиц, меда, масла,  сухофруктов,
орехов, египетских лепешек. Носовая палуба и левый борт были так заставлены,
что трудно даже пройти.
     Бородатые  люди.  Только Юрий  регулярно брился, стоя в воде  на корме.
Рыжие и черные бороды. Абдулла  отрастил  волосы на голове. Черные  и  белые
руки вместе тянули одну веревку. Совсем  как в древности. Ничего  нового. На
древнеегипетских фресках люди с  темными  и с  русыми волосами  сообща вяжут
папирусные  лодки. Там,  где мы  строили  "Ра", по  велению  фараона Хафра у
подножия его пирамиды была погребена его супруга. На портрете, увековечившем
ее черты, видно, что у царицы были  золотисто-желтые волосы и голубые глаза.
У самого Рамсеса Второго, который лежит  среди черноволосых бальзамированных
родичей под  стеклом  в Каирском  музее,  орлиный нос  и шелковистые  желтые
волосы.  Северную Европу никак нельзя тут считать монополистом. Этот расовый
тип был представлен в Средиземноморье, включая Малую Азию и Северную Африку,
когда  на севере еще  и  в помине  не было  викингов.  И  если вообще  можно
говорить о  каком-то  родстве,  то блондины должны были  прийти  в  Северную
Европу с юга, ведь эпоха  викингов начинается  через  три тысячи  лет  после
того,  как  в  Египте  Хафр  похоронил свою голубоглазую блондинку  рядом  с
деревянным кораблем своего отца - Хеопса.
     Светловолосые бородачи.  В  Атласских горах среди  коренных  жителей их
было не меньше, чем среди берберов  на  берегу Атлантики,  вокруг Солнечного
города,  где их потомков можно встретить по сей день. А с берегов Африки они
вместе с  женами  и своим скотом вышли в Атлантический океан и поселились на
Канарских островах, где мы их знаем под именем гуанчей.
     Светловолосые  бородачи,  строители  пирамид  и   солнцепоклонники,  не
имеющие никакого отношения к викингам, присутствуют во всех легендах древних
американских культур  от Мексики до Перу.  По всей  тропической Америке, где
сохранились старинные пирамиды и огромный статуи, испанцам говорили, что они
не первые белые бородачи, пришедшие сюда из-за  океана. В легендах подробно.
описаны люди, с виду похожие на испанцев, которые научили кочующие индейские
племена строить дома из кирпича-сырца и  жить в городах, воздвигать пирамиды
и  писать  на  бумаге   и  камне.  Повсюду  о   белых  бородатых  странниках
рассказывали,  что  они  смешались  с  коренными  жителями  и вместе с  ними
закладывали основу местной культуры. Сами индейцы были безбородыми.
     Испанцы сумели использовать легенды, чтобы завоевать Мексику и Перу, но
не они их  сочинили.  За тысячу лет до прихода испанцев ваятели Нового Света
от Мексики  до Перу  делали  керамические  и  каменные скульптуры  бородатых
людей.  Викинги  еще  не выходили  в  Атлантику, когда  майя уже  изобразили
морской бой на атлантическом побережье Мексики  с участием белых русоволосых
людей.  Вскрыв  несколько  десятилетий назад  украшенную колоннами  и  яркой
росписью камеру  в  одной  из  самых больших пирамид Чичен-Ицы, американские
археологи  тщательно  скопировали  фрески,  прежде  чем  туристы  и  влажный
тропический воздух  все  погубили. Мы видим расправу  воинов  с  обнаженными
белыми  людьми  в желтых лодках  с загнутыми вверх носом  и кормой.  Видим в
воде,  как и  на древнем  ниневийском рельефе, огромного краба и  рыб - знак
того,  что  белые  либо пришли  с моря,  либо хотят уйти в  море. На  берегу
мореплавателей  перехватывают темнокожие воины с перьями в  волосах, кому-то
вяжут  руки,  с  кого-то снимают  русый  скальп, а кого-то уже  положили  на
жертвенный алтарь. Белые люди прыгают в воду с опрокинутой лодки, и  длинные
светлые  волосы  их  полощутся  в  волнах  рядом  с рыбами и  скатами. Рядом
нескольких белых победители волокут за их желтые волосы,  и другие в это  же
время спокойно уходят вдоль берега, с большими котомками на спине.
     Какую  легенду или какой исторический эпизод хотели майя увековечить на
этой  фреске  в  одной из  своих  главных  пирамид  за сотни  лет до прихода
испанцев? Этого никто не  знает. Три  американских  археолога, скопировавшие
росписи, просто  заключили,  что изображения  светлокожих  людей  с  желтыми
волосами   "дают   повод   для   весьма   интересных  догадок   относительно
происхождения" этих пришельцев.
     Мало кто ломал над всем этим голову  столько, сколько мы на борту "Ра",
которую  природный  конвейер вез без передышки к  Мексиканскому заливу, и не
надо  ни  галанить, ни  грести. Мы  отнюдь не воображали, будто  можем  хоть
сколько-нибудь сравниться в мореходном искусстве с древними профессионалами.
Изо всей  нашей  семерки только Норман  был моряк, но  он  никогда не  видел
папирусной лодки в отличие от Абдуллы, который зато не видел прежде моря. Мы
ни за  что не  сумели бы провести папирусную ладью  с  египетским  такелажем
через коварные воды вокруг  Цейлона.  И не смогли  бы пройти на  финикийской
ладье от Малой Азии до Рио-де-Оро; кстати, этот маршрут намного  больше пути
от  Африки до  Южной  Америки.  Другое дело  - имитировать древних, которые,
перенеся шторм у берегов Африки, продолжали плавание на неуправляемой лодке.
     Горизонт  обложили тучи, время от времени нас и палубу  поливал  дождь,
папирус все больше намокал, тяжелел, и вода с  кормы  медленно, но  приметно
ползла вперед вдоль наветренного борта, с которого  мы уже давно убрали весь
груз.  Вода  стояла  и вокруг  пяты  под  правым коленом двойной  мачты, где
образовалась  ямка  в папирусной палубе.  Вот насколько  увеличилась  осадка
промокшего насквозь правого борта. Но  с подветренной стороны мы только лежа
на животе могли дотянуться рукой до гребня проходящей волны.
     Берега Южной Америки были уже  так близко,  что  нас  навестили  первые
пернатые гости с той стороны. Над самой мачтой  пролетали красавцы фаэтоны с
длинным шлейфом. Какая-то акула подошла к нам сзади и яростно набросилась на
спасательный пояс, который плыл у нас на буксире. Услышав, как Карло кричит,
что  кто-то сражается с  нашим спасательным средством, те из  ребят, которые
еще никогда не видели акул, почувствовали себя не совсем уютно. А  вот и она
сама  идет,  важная такая, рассекая воду высоким спинным плавником и качаясь
вверх-вниз   с   волной.  Подойдя   к   "Ра",   двухметровая  хищница  снова
рассвирепела, перевернулась и с разинутой  пастью, колотя хвостом  и сверкая
белым брюхом, ринулась в атаку на папирусные связки. Может быть, ей пришлись
по вкусу  морские  уточки на  днище  "Ра"? Но что бы ее ни привлекло, акульи
челюсти представляли серьезную угрозу для  веревок. Вспомнив про "Кон-Тики",
я перегнулся  через  борт  и  попробовал  поймать  шершавый,  будто  наждак,
хвостовой плавник; при  этом я заметил на спине хищницы  открытую рану,  над
которой вились две крупные рыбы-лоцман. Дважды мне удавалось  ухватить акулу
за хвост, но это был все-таки не  низкий бальсовый плот, связки подветренной
стороны еще лежали на  воде  так  высоко,  что без надежной опоры  я мог сам
очутиться  за  бортом.  Тут  богатырь  Жорж  вонзил  в  акулу  гарпун.  Вода
вспенилась под  ударами акульего хвоста, хищница  включила все свои стальные
мускулы, миг - и в  руках Жоржа остался только обрывок линя, а его последний
гарпун исчез в пучине.
     И снова мы предаемся мирному раздумью о  нерешенных загадках древности.
Норман был воспитан в  убеждении, что Америка  представляла собой совершенно
обособленный  мир,  пока его предки не пришли из Европы со своими знаниями и
культурой.  Так  считают  политики,  да  и  большинство  учебников  написано
изоляционистами,  по  мнению  которых,  предками ацтеков, майя и инков  были
только примитивные дикари из Аляски и Сибири. Европа  получила свою культуру
из Малой Азии и Африки через Крит и другие острова узкого Средиземного моря,
но  Америка  ничего  не  получила  через широкий Атлантический  океан.  Ведь
примитивные лодки могут  ходить только вдоль берегов,  открытый океан не для
них.
     Теперь  Норману захотелось услышать  аргументы диффузионистов. Разве не
верно,  что  индейские цивилизации Мексики и  Перу  совершенно отличаются от
культур внутреннего Средиземноморья, положивших начало цивилизации Европы?
     Нет, несходство  не так  уж  велико,  отвечали мы  с Сантьяго. Конечно,
специалист,  разбирая детали,  найдет достаточно различий.  Но  обыкновенный
человек, который захотел бы провести  общее  сопоставление,  не  вдаваясь  в
такие тонкости, как узоры на тканях или толщина глиняных черепков, наверное,
был бы изрядно удивлен.
     Развиваясь с быстротой,  какой никогда не  знал Старый Свет,  некоторые
племена лесных и  засушливых областей Центральной Америки сумели догнать его
за несколько  столетий  до  нашей эры,  тогда  как другие аборигены Америки,
занимая  более  благоприятные  климатические   зоны   к  северу  и   югу  от
тропического   пояса,  жили  первобытнообщинным  строем  вплоть  до  прихода
европейцев. Ученые сейчас не знают, когда именно племена тропиков от Мексики
по  Перу  обрели  поразительную энергию  и  порыв  для  великого  прыжка  от
примитивного  бытия  до  развитой  цивилизации,  но   точно   известно,  что
древнейшие  цивилизации  Америки достигли расцвета  задолго  до  нашей  эры,
однако после  того, как народы  Малой Азии уже давно достигли вершины своего
развития  и  выходили  за   Гибралтар,  чтобы  основать  важные  колонии  на
атлантическом побережье Африки.
     В чем же состоял переворот, начавшийся в лесной чащобе приатлантической
области Мексики и среди песчаных  дюн на тихоокеанском берегу Перу? Внезапно
возникает культ Солнца.  Природа разная,  в одном  месте глухой  девственный
лес,  сырость, в другом солнце  без помех накаляет сухой песок, тем не менее
индейцы и тут,  и там почти одновременно  принимаются сооружать одинаковые в
принципе ступенчатые пирамиды в честь Солнца, повинуясь диктатуре  верховных
правителей  и  жрецов, называющих себя божественными потомками Солнца. Чтобы
сохранить  в  чистоте  божественную кровь, правители  практикуют браки между
братьями и сестрами, как  это  было принято в Египте.  По приказу повелителя
пляски  индейских  родов  вокруг  тотемного  столба  прекращаются,  отменены
жертвоприношения  невидимым  духам  и  сверхъестественным чудовищам,  отныне
надлежит   поклоняться   солнечному  диску  и  постигать   его.  На  берегах
Мексиканского  залива  и  в приморье Перу индейцы  перестают строить родовые
хижины из  сучьев  и камыша. И тут, и там начинают  делать сырцовый  кирпич,
точно  по  тому  же  способу,  какой  несколько  тысяч  лет  был  в  ходу  в
Средиземноморье   от  Месопотамии  до   Марокко.  Определенного  рода  глину
замешивают  с  водой  и соломой,  этой смесью плотно набивают  прямоугольные
деревянные ящички, потом заготовки извлекают и сушат на солнце, получая, как
мы бы сказали, стандартные блоки. Кругом индейцы продолжают жить в вигвамах,
шалашах и  дощатых  домиках  отцов,  а  солнцепоклонники от  Мексики до Перу
вселяются в построенные так же, как в Старом Свете, кирпичные дома, подчас в
несколько этажей,  с террасами,  водостоком;  возникают правильные городские
комплексы с улицами, акведуками, канализацией.
     Но хотя  изобретение  сырцового  кирпича позволяло  избранным  племенам
воздвигать  исполинские  солнечные  храмы,  развалины  которых  по  сей день
высятся в лесах и пустынях, словно горы, им этого было мало. Они врубаются в
скалы, высекают и складывают вместе огромные каменные блоки  с поразительным
искусством, подобного которому мы не найдем нигде, кроме  все той же области
от Месопотамии и Египта до Солнечного града в Марокко.
     Ольмеки у  Мексиканского  залива не знали  недостатка ни в  глине, ни в
древесине, и  однако они упорно искали в заболоченном  краю места, где можно
было  добывать камень. Почти за  тысячу лет до нашей  эры они тащили  за сто
километров через леса и болота  каменные глыбы весом до двадцати пяти тонн к
святилищу вблизи  залива,  где  уже  было  заготовлено так  много  сырцового
кирпича,  что его  хватило на ориентированную по Солнцу ступенчатую пирамиду
высотой 30 метров.
     Кому  в  Европе  три  тысячи  лет  назад  приходило в  голову возводить
сооружения, равные  десятиэтажному  дому?  В  Египте  строительство в  честь
Солнца  ступенчатых  пирамид  из  кирпича-сырца  давно  прекратилось,  когда
ольмеки  затеяли  то же самое.  Но  в Малой Азии, где  жили финикийцы,  люди
продолжали  воздавать  божественные  почести   Солнцу  в  храмах,  венчавших
пирамиды зиккурат, и ведь именно  эти, а не египетские пирамиды Гизы во всем
основном сходны с ольмекскими и доинкскими храмовыми пирамидами в Америке.
     В рекордный срок  те же индейцы мексиканских лесов до нашей эры познали
тайны  календаря и накопили астрономические сведения, которые в Старом Свете
собирались   тысячелетиями.  Египтяне,  вавилоняне  и  ассирийцы,  обитатели
обширных низменностей, наблюдали большинство ночей в году вращающееся над их
головой  звездное небо.  Используя  древнее  культурное наследие,  финикийцы
ходили по морям за пределами видимости берегов.
     Как же лесные  индейцы сумели  всех  их догнать и  перегнать, живя  под
влажной сенью могучих деревьев, где вся видимость подчас ограничивалась тем,
что расчистил топор?  И однако  у  этих индейцев астрономический календарный
год был вычислен  точнее, чем  у испанцев,  которые  их "открыли". Даже  наш
современный  григорианский  календарь   точностью   уступает  тому,  которым
пользовались майя на берегу  Мексиканского залива до прихода Колумба. По  их
подсчетам, длина астрономического года составляла  365,2420 суток,  что дает
отставание на одни сутки за пять  тысяч лет. Наш календарь определяет  длину
года в  365,2425 суток, ошибка  за  пять тысяч  лет  достигает плюс полутора
суток. Вычислить  все это было  не так-то легко.  Тем не  менее майя в своих
подсчетах были на 8,64 секунды ближе к истине,  чем наш календарь. Их соседи
и предшественники, захоронившие своего солнечного короля в осмотренной  нами
пирамиде в Паленке,  выбили  на  камне надпись о том, что  81 месяц составит
2392  дня, получается  месяц длиной в  29,53086  дней,  ошибка  всего  в  24
секунды.
     Майя восприняли основы  астрономических знаний  от приморских ольмеков,
которые  еще  до  нашей эры  высекали точные  даты  на  своих  замечательных
каменных  сооружениях.  Европа  тогда  совсем  не  имела летосчисления.  Наш
календарь  ведет счет от 1 января года, к которому отнесено рождение Христа.
Мусульманский  календарь начинается с года, когда Мухаммед бежал из  Мекки в
Медину -  это будет 622 год нашей эры.  Летосчисление буддистов начинается с
рождения Будды, то  есть с 563 года до  нашей эры. Отправная точка  древнего
календаря майя  приходится  на  12 августа  3113  года  до  нашей  эры.  Чем
знаменательна эта  дата? Этого никто не знает. Одни считают,  что  она взята
случайно, лишь  бы  с чего-то начать, другие полагают, что индейцы связывали
ее  с определенным расположением  небесных светил, наблюдавшимся задолго  до
расцвета культуры в Америке.
     В  Египте  между  3200  и  3100 годами  до  нашей эры - время,  которым
начинается  календарь  майя,   -  возникла  первая  династия  фараонов,  но,
насколько мы знаем, на американской стороне океана тогда еще не было никаких
цивилизаций. Если индейцы пришли  в Мексику не меньше 15 тысяч лет назад, но
только за несколько столетий до нашей эры  создали  удивительную  ольмекскую
цивилизацию,  почему их календарь начинается  с  даты, которая  совпадает  с
временем  возникновения  древнейших известных  цивилизаций  земного  шара  в
Месопотамии, Египте, на Крите?
     Как могло  получиться, что майя унаследовали  точнейший календарь, если
отправная дата взята наугад, да притом относится к поре, когда их предки еще
были  варварами  и  даже   ольмеки,   насколько  нам   известно,   не   вели
астрономических  наблюдений?  Мы   этого   не  знаем,   знаем   только,  что
летосчисление майя начинается 4 Ахау 2  Кумху, а это и  есть 12 августа 3113
года до  нашей эры.  Еще мы  знаем, что у равнинных  майя и их  сородичей  -
ацтеков мексиканского нагорья, были  устные и письменные предания о том, что
цивилизация пришла  в Мексику после того, как на берегу Мексиканского залива
высадился  белый  бородатый человек,  потомок Солнца,  которого сопровождала
свита  из ученых, астрономов, зодчих, жрецов и музыкантов. Майя называли его
Кукулькан, ацтеки - Кецалькоатль, и то и другое означает "Крылатый Змей".
     Мы не  знаем, кто  придумал это  диковинное имя. Крылатый  змей, подчас
огромных размеров, изображен в гробницах некоторых  фараонов и  в египетских
папирусах.  Помесь  птицы и  змеи  -  божественный  символ  по  обе  стороны
Атлантики.  Хищная птица, змея и кошка  были  символами  солнечного короля в
Месопотамии, Египте, Мексике  и Перу. Именно в этих  странах венец и царские
регалии  украшались  частичными (голова) или полными изображениями названных
животных. Не  менее важную роль в Месопотамии и Египте играли птицечеловеки,
которыми  окружены символические фигуры  солнечного  короля и бога Солнца, и
этих же птицечеловеков мы видим в Мексике, не говоря уже о Перу,  где, как и
в  Египте,  в  свите царя, выходящего  в  плавание  на серповидной камышовой
лодке, сплошь и рядом показаны люди с птичьей головой. Из Перу птицечеловеки
добрались  до острова  Пасхи,  где  их  тоже изображали вместе  с камышовыми
лодками.
     Однако не  эти фантастические фигуры  принесли  культуру в  тропическую
Америку;  майя,  ацтеки  и  инки  приписывают эту честь  обыкновенным людям,
которых только усы, борода и  белая кожа отличали от  большинства  индейцев.
Они не летали, а  шли  в плащах  и сандалиях через дебри с посохом в  руке и
учили  коренных  жителей  писать,  строить,  ткать   и  поклоняться  Солнцу.
Древнейшие историки  Америки рассказывают, как эти люди высадились на берегу
Мексиканского  залива,  как поднялись  на нагорье  ацтеков  и спустились  на
лесистый полуостров майя,  как двигались дальше на юг через тропические леса
Средней Америки. И  то же  рассказывают  индейцы  по всей империи инков - от
Эквадора  до Перу  и  Боливии:  культуру сюда принесли белые бородатые люди,
прибывшие    на     камышовых    лодках.     Предводительствуемые    королем
Кон-Тики-Виракоча,  они  сперва  обосновались на  острове  Солнца,  на озере
Титикака,  потом оттуда  подошли на лодках к южному  берегу,  где  воздвигли
солнечную  пирамиду, мегалитические стены и антропоморфные монолиты, которые
по  сей день  можно  увидеть  среди  развалин Тиауанако. Напор  воинственных
племен вынудил в конце концов пришельцев отступить на север - через Куско до
порта  Манта, расположенного там,  где линия  экватора сечет Эквадор,  после
чего  они  ушли  на  запад,  в  Тихий  океан, исчезли, как "морская  пена" -
"виракоча";  это слово  потом  стало  прозвищем  испанских мореплавателей  и
других белых.
     Разумеется, не  обязательно считать эти легенды достоверными, но  тогда
еще более удивительно,  что безбородым  черноволосым индейцам вдруг пришло в
голову ваять, рисовать и описывать бородатых людей с белой кожей и  светлыми
волосами  - их мы  видим изображенными в египетских гробницах  и в трудах по
истории   Марокко   и   Канарских  островов.  Мы  признаем   непревзойденное
каменотесное искусство индейцев и глубину  их  астрономических познаний, ибо
от фактов  никуда  не уйдешь,  но  отвергаем их устные предания,  во-первых,
потому, что  в  них есть чуждая  нам религия, во-вторых, потому,  что  верим
только  писаному  слову. Мы  забываем,  что у народов  древних  мексиканских
культур  было свое письмо,  они писали на  бумаге, дереве,  глине и камне  и
иллюстрировали свои иероглифические тексты реалистичными картинками.
     Ольмеки, которые до нашей эры воздвигли памятники с  высеченными на них
датами, приложили буквально нечеловеческие усилия, чтобы оставить  потомству
исполинские  каменные  изображения  людей двух  совершенно  различных типов.
Несмотря  на предельную  реалистичность  этих  мастерских  портретов,  вы не
узнаете в них  ни один  из ныне существующих индейских типов.  Один -  явный
негроид:  круглое  лицо,  толстые-претолстые  губы  и  широкий, приплюснутый
короткий нос. Этот тип  принято называть "бэбифэйс" (младенческое лицо). Для
второго типа характерен чеканный профиль, нос  изогнутый  с высокой спинкой,
рот маленький, губы тонкие, часто показаны усы и бородка или длинная борода.
Его  археологи  шутя  окрестили "дядя  Сэм".  У "дяди  Сэма"  обычно богатый
головной убор, длинный плащ, пояс и  сандалии. Семитское лицо, в руках посох
странника  - таким изображали всюду  (начиная с области ольмеков на севере),
где отмечены легенды о белых людях, этот  тип, на  который  иные современные
религиозные секты охотно ссылаются, толкуя о  "пропавших коленах Израиля"  и
"священной" "Книге Мормона".
     К   северу   от   озера  Титикака  в   Перу   испанцы   приняли  статую
Кон-Тики-Виракоча  с   20-сантиметровой  бородой  за  Святого  Варфоломея  и
учредили монашеский орден в его честь, но потом ошибка выяснилась и изваяние
было разбито вдребезги.
     "Дядя Сэм" изображался как миролюбивый странник.
     Негроидному типу ольмеки  придавали воинственные и  примитивные  черты,
часто  изображали  его скорченным  горбуном,  исполняющим  гротескный танец.
Известны также  огромные, весом до двадцати пяти тонн, шарообразные каменные
головы, которые лежали прямо на земле.
     Так кто же они, "дядя Сэм" и его спутник "бэбифейс"? Кого из  них можно
считать  ольмеком? Никого. Ольмек - название, придуманное в  наше  время как
раз потому, что мы ровным счетом ничего не знаем о том, кем они были.
     Ольмеки умели писать. У них научились письму ацтеки и майя, правда, они
употребляли  совсем  другие  иероглифы, так  что один мексиканский  народ не
понимал  письмо  другого.  Научиться  писать легко,  изобрести  письменность
трудно. Трудно додуматься до того, что слово можно выразить немым символом и
закрепить  во  времени. А уж потом несложно изобретать  новые знаки - буквы,
руны, клинопись или иероглифы.
     В Средиземноморье народы перенимали друг  у  друга  изобретение письма.
Может  быть,  ольмеки  на берегу  Мексиканского залива сами,  без  чьей-либо
помощи придумали письмо?
     Так  полагают  ученые,  подчеркивая что ольмекские знаки не  похожи  на
египетские  и  шумерские.  Но  вправе  ли  мы  требовать,  чтобы  в  Мексике
сохранились  неизменными  письмена  Старого  Света,  если  те же  египтяне и
финикийцы,  чья  культура  была так тесно связана, пользовались  письменами,
совершенно непонятными для  другой стороны? Или взять Шумер. Его клинопись в
корне отлична от египетской иероглифики, однако же нам известно, что эти две
культуры тысячи лет были связаны между собой.
     Вряд ли можно утверждать, что изобретение бумаги непременно  следует за
изобретением письменности. Тем не менее древние жители Мексики делали бумагу
для  письма.  Не  из измельченной  древесной  массы, как  мы, а так  же, как
древние египтяне и финикийцы изготовляли папирус. Они молотили, вымачивали и
очищали от  клетчатки камыш и  другие волокнистые растения, затем  уложенные
крест-накрест   в   несколько   слоев   влажные  волокна   отбивали  особыми
колотушками, так что они спрессовывались. Изготовить таким способом бумагу -
дело  настолько  сложное,  что  в  наше  время  Институт  папируса  в  Каире
экспериментировал  много  лет,  и  только  недавно  Гасану  Раджабу  удалось
воспроизвести  древний   производственный  процесс.  А   индейцы  Мексики  в
совершенстве  овладели этим  искусством до прихода испанцев и  делали книги,
подобно  древним финикийцам. Эти книги  - испанцы  называли  их кодексами  -
состояли не из разрезных, как в Европе, а из складных  листов,  и вся  книга
растягивалась в сплошную широкую ленту, как папирусы Египта. И как в Египте,
текст был написан иероглифами и щедро иллюстрирован раскрашенными рисунками.
В книгах речь шла, в частности, о бородатых людях.
     Тысячи племен на севере и на юге жили в каменном веке вплоть до прихода
европейцев; в  отличие от них индейцы лесов  и пустынь  от Мексики  до  Перу
принялись с целеустремленностью людей, знающих металлы, искать месторождения
золота, серебра, меди и олова. Они сплавляли олово и медь и ковали бронзовые
орудия, в точности как народы древних культур  по другую сторону  Атлантики.
От Мексики на юг вплоть до Перу ювелиры делали филигранные изделия из золота
и серебра, часто с драгоценными камнями:  броши, булавки, кольца, бубенчики,
не уступая самым лучшим мастерам Старого Света. Это искусство их и погубило,
ведь  несметные   сокровища   Мексики,   Месоамерики   и   Перу  притягивали
последовавших за Колумбом конкистадоров куда сильнее, чем  нехитрые каменные
и костяные изделия индейских племен остальной Америки, интересные только для
современных этнографов.
     Те  самые  индейцы, которые  неожиданно  принялись  обтесывать  камень,
делать  сырцовый кирпич, добывать металлы, изготовлять  бумагу, проникать  в
тайны календаря и записывать родовые предания, -  они же придумали в Мексике
и  Перу  скрестить  два  диких  вида  хлопчатника  и   вывели  искусственную
разновидность  с  таким  длинным  волокном,  что  ее  стоило  выращивать  на
плантациях.  Наладив производство  хлопчатника, они  начали сучить и  прясть
волокно, как это делалось в Старом Свете, а изготовив достаточное количество
нити и окрасив  ее  прочной  краской, собрали горизонтальные  и вертикальные
ткацкие станки тех самых типов, какие в древности  применялись во внутреннем
Средиземноморье,  и  принялись  ткать  узорные  ткани,  тонкостью  петель  и
изяществом превосходящие подчас все, что знал остальной мир.
     До того как в Старом  Свете изобрели гончарство, будущие творцы древних
культур Северной  Африки  выращивали бутылочные тыквы, которые они  вычищали
изнутри и сушили над огнем, так что получались сосуды для воды. Это растение
приобрело такую роль, что его по сей  день используют точно так же строители
папирусных лодок от Эфиопии  до Чада. Каким-то образом  африканское растение
стало достоянием  Мексики и  Перу, где нашло такое же применение и к приходу
испанцев  стало одной  из  <b>ос</b>новных сельскохозяйственных  культур.  А  ведь,
казалось бы, тыкву должны были по дороге прикончить акулы  и черви, если она
сама плыла по течению через Атлантику, или  во всяком случае она  сгнила  бы
раньше, чем индейцы подобрали бы ее  на берегу и  смекнули, что <b>из</b> нее можно
сделать. Так что скорее всего ее привезли на лодках.
     Но хлопководы Америки не только обзавелись этим  важным растением,  они
развили  гончарство по  образцу  древнего  Средиземноморья. Находили  нужную
глину,  смешивали ее  с  песком  в необходимой  пропорции,  месили,  а затем
формовали, окрашивали и обжигали сосуды. Делали кувшины, горшки, блюда, вазы
с подставкой и без нее, чайники, пряслица, свистульки и фигурки, которые и в
целом,  и в частностях  сходны с  изделиями  древних Гончаров  Месопотамии и
Египта.  Даже  такие  своеобразные вещи,  как  тонкостенный  кувшин  в  виде
четвероногого животного  с носиком на  спине, для  которого нужно изготовить
разборную  форму,  делались  по  обе  стороны  океана.  А  также  плоские  и
цилиндрические   матрицы  для   набивки   и   украшения  тканей.  Но   всего
удивительнее,  пожалуй,  то,  что  керамические  собачки на колесиках  вроде
современных игрушек находят как в ольмекских погребениях первого тысячелетия
до  нашей  эры,  так и  в  древних  месопотамских  могилах.  Это  тем  более
примечательно, что до того, как была открыта эта параллель, одним из главных
аргументов  изоляционизма  было отсутствие колеса в Америке  до  Колумба. Но
теперь  мы знаем,  что колесо  было  известно  во всяком  случае основателям
древнейшей  из мексиканских культур. Не будь игрушки  с колесами  сделаны из
долговечной керамики, мы  бы и этого не  знали. В лесах  Мексики  обнаружены
мощеные  дороги  доколумбовой  эпохи,  пригодные для  колесного  транспорта.
Железа здесь не использовали,  из глины прочного колеса не сделаешь, поэтому
ольмеки  могли пользоваться  для повозок  только деревянными колесами.  А от
ольмекской эпохи до  наших дней  вообще не дошло никаких  изделий из дерева,
оно слишком быстро разрушается.
     Допустив,  что колесо все-таки применялось в  Америке,  можно спросить,
почему же  оно потом исчезло.  Скажем, потому, что  мексиканские  леса  с их
влажной  почвой, при полном отсутствии коней и  ослов, не благоприятствовал