иков...
     Не  хочу,  не  могу  и  нет никаких  оснований  упрекать Мысловского  -
выдающегося,   талантливого  горовосходителя  одного  из  лидеров  нынешнего
альпинизма - в спортивной безнравственности. Наши  с ним взгляды на сей счет
как  и  взгляды большинства наших  товарищей,  не расходятся. Он  пошел этим
маршрутом,  потому что твердо верил  в  выбранную им тактику. Он считал, что
подобная тактика придает стене как бы  новое качество  -  она в этом  случае
становится смирной и невинной. И в доказательство своей правоты привел самый
веский, неоспоримый аргумент - с группой товарищей совершил блестящее умное,
красивое, безаварийное восхождeниe на вершину пика Коммунизма по этой стене.
     Однако  мое  принципиальное  отношение  к  этому  пути  не  изменилось.
По-прежнему считаю,  что  достижение  связано  гораздо  больше  с талантом и
удачливостью восходителей, чем с доступностью маршрута.
     Может случиться,  что ночная  температура лишь слегка прихватит осколки
породы. Тогда на отогрев камней  понадобится меньше времени.  Тогда камнепад
начнется ве в одиннадцать, а, скажем, в десять или того раньше. Но допустим,
все это можно предусмотреть и уходить со стены с запасом времени. Зато никак
нельзя  предотвратить  всевозможные случаи задержки: кто-то заболел, получил
травму,  резко снизилась видимость...  Мало ли Что может случиться в горах?!
Вероятность  такой  пустяковой задержки  да  еще на сложнейшем маршруте  так
велика, что со  временем  - и небольшим  - становится почти неизбежностью. И
тем она, вероятность, больше, чем длиннее общий срок восхождения, чем больше
выходов  на  стену. Если преодоление  стены  длится,  скажем,  не  десять, а
пятнадцать  дней, то шансы  задержки  возрастают в полтора раза, а опоздание
смерти подобно. Потому-то я и говорю: только выдающееся мастерство, сноровка
группы и  счастливое везение принесли им  успех. Но малейший недобор  того и
другого может привести к  трагедии.  Я думаю, было бы хорошо  собраться, как
говорят, за "круглым столом" и поговорить о правомерности таких маршрутов.
     Это я и доказывал Мысловскому.
     Что  касается общих  итогов  экспедиции,  то без  всякой  натяжки  могу
назвать их отличными. Группа Мысловского, как уже сказано, достигла вершины,
пройдя по проблемной  стене.  Я  руководил  группой (Игорь  Рощин,  Геннадий
Карлов, Николай Алхутов),  которая  поднялась на  пик  Коммунизма сложнейшим
маршрутом: за всю историю альпинизма он был  пройден только однажды - десять
лет назад командой Кирилла  Кузьмина. Кроме того, в этом районе мы совершили
первопрохождение на пик Правды (категория трудности 56).


        ГЛАВА VI. ПОГОНЯ ЗА "СНЕЖНЫМ БАРСОМ"


     Я прибыл  в лагерь  и тут  же заболел ангиной.  Не  помню,  где  и  как
простудил  горло,  но  знаю,  что эта вот  "утечка  осторожности" -  главная
причина.  Протекала  ангина  остро  -   несколько  дней   лежал  с   высокой
температурой.  И хотя  сыграла роль той  самой отрезвляющей  "колотушки", на
склоны пика Коммунизма я вышел сильно ослабленным.
     Я  руковожу восхождением,  но  иду  в  хвосте. Неловко,  но  ничего  не
поделаешь. Сначала двинулся по  привычке  первым, вытоптал сотню  шагов,  но
понял, что не по силам.  Ребята заметили - предложили идти сзади. Они правы:
группе  это  невыгодно -  переоценка  сил одним из участников  может сорвать
восхождение.
     Еще  правильней  было бы  выйти двумятремя днями  позже.  Этого  мне бы
хватило, чтоб прийти  в себя. Прогноз позволял. Не позволяло другое: один из
участников торопился на чемпионат СССР на Кавказе. Будем его называть Петром
Петренко. Альпинист крепкий, один из сильнейших наших спортсменов. До звания
"Снежный барс"  ему не хватало последней вершины  -  пика Коммунизма.  (Этот
восходительский  титул  дается  тем,  кто  покорил  все четыре семитысячника
страны: пик Корженевской, пик Ленина, пик Победы и пик Коммунизма.) Нынешнее
восхождение  принесет  ему  почетное  звание.  Я  радовался, что подобралась
сильная группа: большинство участников - ведущие мастера альпинизма.
     Времени до  чемпионата  оставалось  немного, поэтому ради Петренко  был
составлен весьма жесткий график  подъема и спуска.  За четыре дня полагалось
нам  выйти к вершине маршрутом: с  ледника Фортамбек на  ребро Буревестника,
далее  по Большому Памирскому  фирновому  плато  к  Большому  барьеру  (6900
метров), затем по западному склону вершины.
     Ад... Почему его представляют темным, бурлящим, клокочущим? Я его видел
Он  идеально  белый, идеально  тихий, идеально  застывший. Над ним  идеально
синее, небо  с идеально недвижным, висящим, злым,  жарящим солнцем. Вся  эта
идеальность  и есть ад.  Он вовсе не подземелье  - он  в виде цирка, в  виде
глубокой вогнутой чаши.
     Ад  -  это  гнетущая  однородность.  Он   манит  своей  идеальностью  и
незаметно,  но   быстро  выматывает,   доводит   до   обморочной   усталости
неподвижностью, беззвучием, одноцветностью - не на чем задержать глаза, не к
чему прислушаться, нечего  ощутить, кроме равномерно  жгущего солнца.  Когда
нет ничего,  кроме  идеальной,  растянутой  на  весь  мир  белизны,  тишины,
стылости... Чтобы испытать адовы муки, надо пробыть здесь не более часа...
     Мы  спустились  на  дно такой чаши -  диаметром метров в  сто - и через
двадцать  минут  обессилели.  Нужно скорее уходить, а ноги  не  слушаются  -
хочется лечь и закрыть глаза... Рассудок все-таки крепче тела. Он как сучок,
на котором пила  тормозится... Он еще в состоянии подчинить себе тело. Вяло,
с усилием переставляя ноги, мы покидаем впадину...
     Теперь я иду и радуюсь:  хорошо, что есть ветер, есть грохот, что скалы
невзрачно-серые,   что,  кроме  отлогих  склонов,  есть   сильная  крутизна,
смертоносные пропасти, трещины, лавины и камнепады,  что  все это пересекает
наш путь, попадается слева и справа.
     Мы идем быстро - нужно спешить. График велит  нам  к вечеру поспеть  на
фирновое плато и здесь, преодолев тяжелый путь по глубокому снегу, подойти к
пещерам. Иначе Петренко опоздает на чемпионат.
     Но странно -  он  почему-то торопится меньше всех... Все время плетется
сзади, ступая  по отработанным, хорошо утоптанным следам. Как-то  не вяжется
это левофланговое  положение  с его могучей,  широкоплечей, огромного  роста
фигурой. Впереди почти бессменно пробивает дорогу Игорь Рощин. Лишь иногда в
меру своих возможностей его подменяет Валя Гракович.
     Длинной, растянутой цепочкой команда движется вверх. Меняются рельефы -
взлеты,  впадины,  "жандармы",  кулуары...  Вертикаль  возрастает  сотня  за
сотней,  а впереди по-прежнему  Рощин. За ним  Валентин Гракович  из Минска,
Эльвира Шатаева, я,  Василий Ковтун  и Александр  Фомин  из  Киева,  Георгий
Корепанов - ленинградец. Цепочку замыкает Петренко...
     Когда  я  остановил  группу  и сказал, что  Рощина  надо  сменить,  все
посмотрели на  Петренко.  Но он  оставался  безукоризненно вежливым, уступая
дорогу  другим,  и  молчал,  боясь,  вероятно,  перебить  чужую  инициативу.
Эльвира, тоже ни слова  не говоря, вышла вперед. Теперь в колонне соблюдался
"зеркальный" ранжир:  впереди самая маленькая - Эля, сзади самып  крупный  -
Петренко. Она отработала не менее сотни шагов, когда Валя
     Гракович  окончательно   убедился,   что   это   тот   удивительный   в
альпинистской среде  случай, где моральные стимулы  не работают, и вышел  ее
подменить...
     У  пика Парашютистов, на высоте  5800, где началось  плато,  Петренко и
Ковтун остановились, извлекли из мешка палатку и стали  готовить ночлег.  По
плану  ночевка  предполагалась в пещерах,  расположенных примерно посередине
этой горной равнины. До них еще  несколько километров  ходу. Это было совсем
уж непонятно: опаздывает Петренко - нам спешить некуда...
     Я вдруг подумал: мы несправедливы к нему - при чем  здесь мышцы и вес?!
Высота может скрутить и самого Илью Муромиа.
     Я  поделился  с Эльвирой. Она  иронично  улыбнулась, и не  ответив мне,
сказала громко для всех:
     -  По-моему, надо  хоть  попытаться  выполнить  свой  план. Ведь  мы не
новички - знали свои силы, когда намечали. Палатки всегда успеем поставить.
     Все  посмотрели  на  меня,  ожидая  решения.  Я  сказал,  что  время  и
возможность еще есть, что сам я  намерен идти  дальше, но  это необязательно
для всех - кто хочет, может ставить палатки.
     Петренко, Ковтун  и  Фомин остались, а пятеро продолжили путь и затемно
подошли  к пещерам. Утром сварили завтрак, в  восемь  закончили трапезу, а к
девяти, как и договорились с тройкой, оставшейся  у пика Парашютистов,  были
готовы продолжать восхождение.
     ...В одиннадцать наконец группа собралась вместе и, отправилась дальше.
     Плато  -  участок  технически  простой.  Трещин  здесь<sup>[  ]</sup>не
водится,  лазания  не  требуется.  Зато  снег  попадается  рыхлый,  глубокий
настолько,  что порою  десятки метров "проходишь" ползком, пробивая траншею.
Мы  торопимся  -  быстрее  обычного топчем следы,  переставляем  ноги, но...
Чудеса, цирковой фокус! Словно во сне, барахтаемся, оставаясь на  месте. Кто
сказал, что  движение относительно? Это  только внизу, если трамвай увеличил
скорость, то улица понеслась быстрее. Наша "улица", хоть галопом скачи, - ни
с  места.  Наша  "улица"  тянется  на   двенадцать   километров  -  от  пика
Парашютистов  до пика Кирова. Сперва с небольшим, чуть заметным снижением, к
середине  сбрасывая  высоту  метров  на  двести,  а  после таким же  отлогим
подъемом возвращает  свою начальную отметку 5800. В самых  широких местах  в
ней  около  двух  километров.  Наша  "улица"  с  одним  лишь  правым   рядом
"строений": пик Ленинград, пик Евгения Абалакова, пик Куйбышева.  Слева  она
обрывается бешеной  крутизной - отсюда и сходят лавины, которые мы наблюдаем
с поляны.
     Наша  "улица"  -  Большое Памирское фирновое плато  - уникальна:  самое
высокое из  крупных плато. Воздух на ней  так  разрежен, что не препятствует
космическим  излучениям.  Зная  об  этом,   ученые   намерены   в  ближайшей
перспективе  построить  здесь  научную  хижину-лабораторию  со  специальными
уловителями "пришельцев" из космоса.
     Мы  шагаем  сейчас  по  плотно  спрессованному  насту, едва  прикрытому
снегом, -  идти легко - и  тщетно поглядываем на вершины.  Но  они  никак не
проходятся Поминутно, через каждый десяток шагов, оглядываемся  назад - глаз
ищет  подтверждения,  хочется наглядно убедиться, что мы все-таки движемся -
за нами  тянется длинный, скрывающийся вдали и переходящий в сплошную  линию
след. Каждый  раз он отрастает  все  больше  и больше. Но  впереди ничего не
меняется - пик Кирова все так же далек. Эта проклятая вершина может свести с
ума - она не сдвинулась ни на метр.
     ...И вдруг обнаруживаем, что горы все же "прошлись". Каким-то странным,
неведомым внизу  диалектическим скачком. Неожиданно видим себя в самом конце
плато - перед нами вплотную пик Кирова...
     Все  эти ощущения для  меня  неновы,  но,  даже зная, чем кончится этот
зрительный  парадокс,  не мог отогнать от  себя неотступное гнетущее чувство
безысходности - так и шел с ним весь путь.
     За третий день мы поднялись на высоту  6900, дойдя до Большого барьера.
Провели здесь ночевку. А  на четвертый,  покинув этот последний бивак, вышли
на  предвершинный склон. Впереди  по-прежнему  Игорь Рощин,  сзади  привычно
маячит  крупная  фигура Петра Петренко...  Игоря  подменяли - ненадолго,  но
несколько раз  -  Корепанов, Гракович, Ковтун.  Однако на  всем маршруте  он
оставался ведущим.
     Высота и усталость все  больше и  больше "пришивают"  нас  к  склону, и
каждое  движение  теперь  добывается  волей.  Первый  отдыхает  каждые  пять
шагов...
     На  отметке  7200 Рощин остановился, навалился на  ледоруб и  бессильно
обвис. Я подошел и увидел, что больше он группу вести не может. Солнце давно
на западе и, к сожалению, в сторону  горизонта движется много бысгрее нас, а
нам предстоит еще триста метров.
     Я  понял,  что на вершину  не успеваем, и  сказал об  этом присевшей на
склоне группе.  Но  всем было ясно и без моих  слов.  Ясно  и  другое:  если
сегодня вершины не будет, то на сей раз ее может не быть вообще.
     -  Полчаса  отдохнем и  начнем  спуск, - сказал я группе. И  тогда  все
услышали голос Петренко.
     -  Я  пойду первым,  -  сказал  он.  - Буду  идти до самой вершины.  Но
восхождение нужно продолжить.
     У  нас должна быть  вершина. Остался пустяк - триста метров! Верно,  до
титула "Снежный барс" оставалось каких-нибудь 300 метров!..
     Он вышел вперед и двинулся,  как бог,  по  воде. Нам, вымучившим  здесь
каждый шаг,  показалось  это чудом. Он  шел легко,  быстро, оставляя удобные
следы,  как резвый, затомившийся в доме  мальчик,  выскочивший на улицу, как
одержимый вдохновением  поэт. Бодрый, упругий, веселый - казалось,  нет  для
него ни крутизны, ни высоты, ни вязкой дороги...
     До самых скал он шел,  ни разу не оглянувшись, не заботясь о том, что и
как  у  него  за спиной. Мы отставали, даже  следуя  по  готовым  следам,  и
оторвались на час-полтора  пути. Мы наблюдали,  как проходил он скалы и  как
остановился, когда возник перед ним острый заснеженный гребень: идти по нему
в одиночку - безумие. Но читателю, видимо,  ясно, что  в недостатке здравого
смысла этого спортсмена не упрекнешь...
     Он остановился и, вспомнив про нас, приветливо помахал ледорубом. Потом
обогнул скальный выступ и скрылся из виду.
     Час  спустя достигли гребня и мы.  Но  Петренко  здесь не было.  Это не
удивляло: ни  секунды  не думал, что  он решится  идти по  нему  в одиночку.
Искать  его  надо  в окрестностях  скал.  Вопрос  "почему его  вообще  нужно
искать?" пришел  в  голову  лишь в  первый момент,  но  сразу же  затонул  в
нахлынувшей тревоге.
     Мы  обшарили  скалы,   обыскали  все  закоулки,  заглядывали  в   ниши,
осматривали  впадины,  наконец  вопреки логике  визуально, насколько  хватал
глаз, изучили и гребень, его склоны, но следов нигде не было. Мы звали его -
кричали, складывая ладони рупором, но в ответ слышали только горное эхо...
     Я подготовил рацию, чтобы сообщить в лагерь о предполагаемом несчастье,
когда вдруг раздался голос Эльвиры.-
     -  Володя, погоди!  - крикнула она. - Нашла!  Она  нашла его в  снежной
нише,  "теплой",  удобной, хорошо укрытой  от  ветра сугробом. Он полулежал,
привалившись спиною к стенке, слегка раскинув руки,  уронив голову на грудь,
и... богатырски храпел.  Мы не  сказали ему ни  слова -  здесь не  место для
таких  разговоров, - разбились на  двойки и вышли на гребень. В восемь часов
вечера  заходящее  солнце в последний  раз  брызнуло на  вершину и  осветило
ликующих восходителей...
     Спуск проходил в темноте. На высоте 7300 метров окончательно выбился из
сил  Валя Гракович.  Гипоксия  прихватила его еще на подъеме. Высоту  хоть и
сбросили, но  не настолько, чтобы  избавиться  от  этой болезни.  К тому  же
предельное утомление - наш альпинистский рабочий день длился уже шестнадцать
часов.
     Гракович  садился,  падал  в  снег,  отказываясь  двигаться  дальше.  Я
поднимал его силой и заставлял идти.
     Группа,  кажется, недовольна моими действиями.  Чувствую, но делаю вид,
что не понимаю. Знаю:  без объяснений не  обойтись, но нет  уверенности, что
настою на своем.  Сколько  возможно,  хочу оттянуть  разговор, чтобы  успеть
спуститься еще хоть на сотню метров.
     На  высоте 7200 метров меня отозвала  Эля. К нам подошли остальные. Они
уселись в снег, но я объявил:
     - Разговаривать будем стоя.
     - Люди устали, - сказала Эльвира. - Больше идти не могут.
     - Я тоже. Что дальше?
     - "Якать"  не надо. Не о  тебе -  о  группе  идет  речь.  Будь ты один,
распоряжайся собой как хочешь. Хоть  на вершину снова ступай,  если охота ее
украсить своей могилой. Но  ты командуешь людьми.  И  пользуешься  тем,  что
дисциплина для них святое дело...
     - Ясно. Чего вы хотите?
     -  Ночевка  нужна,  Володя!  -  задыхаясь, сказал  Корепанов. Голос его
звучал хрипло, натужно, слова вылетали, будто киксы трубы в неумелых руках.
     - Где? На чем? Под чем?
     -  Пусть  холодная. Но идти  больше  нет сил...  Еще полсотни шагов,  и
спустимся головой вниз...
     - Холодную?! На  7200?!  Тех, кто останется  жив,  прошу запомнить  мои
слова: половину из нас пневмония прикончит  еще до утра.  Будь я один,  шагу
больше  не  сделал бы... Поступил бы как хочется  -  не как  надо. Но завтра
должен вас  всех привести на поляну. Всех! Категорически  против ночевки. Мы
пойдем вниз... хоть по-пластунски. И ночевать  будем в  палатках -  осталось
триста метров...
     Я  повернулся и двинулся вниз. Шел не оглядываясь к слышал  сзади шаги.
Идут! Если идут, то идут все. Благословенна альпинистская дисциплина!
     В  два  часа ночи  мы были в  палатках на высоте 6900. Разожгли примус,
согрели чай и в тепле легли спать.


        ГЛАВА VII. ДУМЫ О ЖИВЫХ


     Говорят, плохое  держится  в памяти дольше,  чем  хорошее. Неверно. Это
придумали люди, живущие монотонной, однообразной жизнью. Они и в  самом деле
помнят  больше плохое -  их "хорошее" так  однородно,  так повседневно,  так
буднично, что его не упомнишь. Любая, самая мелкая неприятность - отклонение
на  их ровной, лишенной событийности линии жизни.  Потому и запоминается. Но
если   линия  ломана,  если   испещрен  она  всплесками,  как  развертка  на
осциллографе,  если  счастье  трудное,  добытое,  как  говорят, в  борьбе  и
невзгодах,  - если множество отрицательных всплесков венчается одним большим
положительным, то и сам такой всплеск видится лучше, и память его удерживает
много прочней.
     Не прошло и двух дней после спуска, как пребывание на поляне стало меня
тяготить.  Я был в горах, но меня потянуло  в горы. Поляна для альпиниста не
горы.
     Вечером,  распивая  чай в  компании  Рощина, Фомина и Граковича,  я  им
сказал:
     - Может, заодно и на Корженевскую сходим?
     - А что, золотая мысль! - сказал Игорь. - Кто против?
     Все  были  "за".  Рано  утром другого  дня наша четверка  вышла  на пик
Евгении Корженевской (7105 метров).
     Мы  одолели  высшую  точку  и находились  на спуске,  когда  на  поляне
случились события вроде бы незаметные, но по смыслу достаточно важные.
     * * *
     Под  вершиной  пика Коммунизма,  на высоте  7350  метров,  на последнем
биваке уж год как находится мастер спорта, инструктор альпинизма, московский
инженер Блюминар Голубков. Высота, время, погода ему не вредят - он мертв.
     Около года назад команда  во главе  с мастером спорта Борисом  Ефимовым
совершала  высотный  траверс.  Начинался  он  с  пика  Ленинград,  последней
вершиной был пик Коммунизма. Ребята хлебнули все, что "отпущено" восходителю
на  таком  сложном  и  протяженном траверсе: горной  болезни,  разнузданной,
сокрушительной стихии, смертельной усталости, бессонницы, недоедания...
     Еще на  пике  Ленинград Блюм, как  для  краткости называли его  друзья,
почувствовал  себя  плохо.  Но  кому  хорошо  на  этих высотах?  Как  узнать
допустимую норму здоровья? И где взять прибор, которым можно ее измерить?
     До завершения  траверса оставалось меньше ста пятидесяти  метров, когда
на небольшом  пологом пятачке команда  Ефимова встретилась с другой группой.
Среди ее восходителей был врач Владимир Машков. Ефимова беспокоило состояние
Голубкова, и он попросил доктора осмотреть Блюма. После осмотра Машков отвел
в сторону руководителя и сказал:
     - Срочно вниз!
     Оба повернулись,  чтобы  договориться  с Блюмом. Тот сидел  на рюкзаке,
низко свесив голову.
     - Блюм! - обратился Борис. Но, не услышав ответа, повторил: - Блюм!  Ты
что, заснул?
     Блюм не заснул. Он умер...
     Спускать тело своими силами они не могли - их не было, своих сил. Их не
было даже для того, чтобы спуститься  самим, -  до поляны  доползли на одной
лишь воле. И  вообще: история мирового  альпинизма не знает случая, когда бы
тело снимали с  такой высоты.  Точнее,  говорить  в  этом смысле  о  мировом
альпинизме  вообще  не  приходится. За рубежом  восходители  оставляют  тела
погибших товарищей навечно в горах. Там думают так: нужно ли мертвому, чтобы
на  его пути  от одной могилы  к другой возникли  еще  могилы?! К сожалению,
подобное было не раз.
     Транспортировка  тела сложна  и  опасна.  Это "язычество",  говорят нам
иностранные восходители,  когда  заходит  об  этом  речь.  Они рассуждают...
Впрочем,  как они  рассуждают, понятно. Логика очевидна.  Против  нее трудно
что-либо возразить. Только не все измеряется логикой.
     Мы рискуем жизнью,  чтобы вернуть тело товарища в лоно земли обитаемой,
потому что  так нам велит наше сердце.  Мы идем за  останками  смертоносными
тропами по зову души. Ведь и сам альпинизм - порождение зова души. А если по
логике, то мы воздаем душе, поскольку  она в  человеке  так же  важна, как и
разум.
     А  если по  логике:  может, ясные,  точные, очевидные  аргументы  наших
зарубежных  собратьев всего  лишь  соображения  конъюнктуры?  Может, они  от
тактики, а не от стратегии альпинизма? Может, это уже вопреки  всякой логике
-  альпинисту  легче,  веселее,  спокойней,  если  он  знает: случись с  ним
несчастье,  останки его  не  будут частью  затерянного, необитаемого  хаоса?
Может, ему спокойней,  если он  знает, что люди  зафиксируют  значимость его
жизни именно  тем, что,  рискуя собственной жизнью, снимут с  горы его тело,
чтобы покоилось ближе  к ним? А если  так, то ведь это в интересах  развития
альпинизма. Хоть "интересы" - слово здесь неуместное. Но ведь я рассуждаю  с
точки зрения чистой и очевидной логики.
     Может,  наконец,  это способ  напомнить  живым  о святости человеческой
жизни?  И  это стратегия  с далеким,  уходящим  во все  человеческое будущее
прицелом?
     И  все-таки  каждый  раз,  когда узнаю, что  при  транспортировке  тела
погибли люди, я  отрекаюсь от  собственных взглядов на  этот счет.  Тогда  я
думаю: жертвовать жизнью можно только в одном случае - ради жизни.
     Я не могу скрывать  эту  противоречивость, поскольку  обойти  молчанием
такую проблему в книге об альпинизме невозможно, а чтобы отстаивать какую-то
одну из двух этих позиций, недостаточно компетентен.
     И вот теперь, пока штурмовали мы пик  Корженевской, семеро восходителей
под  руководством  Вадима  Кочнева  работали  с  акьей  (транспортировочными
санями),  где   находилось  тело  Блюминара   Голубкова.  Сначала  их   было
двенадцать.   Двенадцатый   -   Георгий   Корепанов   -   после  одного   из
акклиматизационных выходов заболел пневмонией.  Когда  он поправился, Кочнев
отпустил его с нами на пик Коммунизма.
     Дело в том, что, отправляясь на эту вершину, мы захватили с собой часть
транспортировочного  груза, чтобы забросить его к снежной  могиле Голубкова.
Корепанов  же  был участником того печального траверса  и  знал,  где  лежит
Блюминар.
     Осталось одиннадцать. В этом  составе  мы встретили их на плато у пещер
(5600  метров).  Мы  спускались  -  они  поднимались.  Им еще  предстояло...
Предстояло с  лихвой - добраться до отметки 7350  и  оттуда тащить  груженую
акью.
     Но дело обернулось хуже, чем думали,  - погода испортилась. От плато до
цели их сопровождал ледяной ветер,  перед которым  не могла  устоять никакая
восходительская  утепленность. Когда добрались до  нужной  точки, четверо из
одиннадцати  оказались больны. И Кочнев немедленно отправил их вниз. Тяжесть
транспортировки легла на плечи семерых.
     Они подвели акью к вершине "жандарма" Верблюд - на 5200, то есть прошли
около  двух  третей  пути,  и  здесь  окончательно выдохлись.  Вадим  Кочнев
радировал  в  лагерь  просьбу  о  помощи.  Радиограмма пришла,  когда  мы  -
Гракович, Рощин, Фомин и я - спускались с пика Корженевской. Приняла ее Эля.
Она  сидела  на связи, поскольку  заниматься  ничем  другим  не  могла -  на
маршруте  подморозила  палец  ноги,  врачи  сделали  ей  блокаду,  и  теперь
передвигалась, только наступая на пятку.
     Поляна  никогда  не  пустует.  И сейчас  народу  хватало.  Но  мастеров
альпинизма,  тех,  кто  мог  бы пойти  в помощь  кочневцам,  кроме Петренко,
Корепанова, Ковтуна, нет. К ним-то  и обратилась Эльвира. Ковтун заболел. На
Корепанова тоже расчет плохой  -  воспаление  легких  выбило его из  обычной
формы на весь сезон. Он хуже многих других перенес восхождение и  здесь,  на
поляне, был еще слаб.
     Петренко, подстелив  под себя одежду, привалившись  к готовому рюкзаку,
принимал  горное солнце. Он ждал  вертолета. Ждал уже  несколько дней, чтобы
добраться  до Оша и оттуда лететь на  Кавказ. Вертолет  все  откладывали, но
сейчас сообщили, что он уже вылетел.
     Впрочем, Петренко теперь не спешил, ожиданием не томился, не нервничал,
поскольку  на  чемпионат все  равно опоздал. Сейчас на  Кавказе он мог  быть
только зрителем, но не участником.
     Сама Эльвира, несмотря на больную ногу, тут же, что называется, взялась
за ботинки. Хотя понимала - толку от нее там немного. Но нельзя же, призывая
других к благородству, оставаться самой в стороне?
     - Что будем делать? - обратилась она к Петренко.
     - Я  не могу. Мне на чемпионат  надо.  И вообще - Шатаев нас  отпустил.
Считай, что вертолет пришел вовремя и я улетел.
     Вертолет вскоре прибыл. Жители поляны - а здесь, как правило, знают все
всегда обо  всем  -  напряженно, как говорят, затаив дыхание  смотрели,  как
направлялся Петренко  к машине. Он шел  медлительно, чуть вразвалку,  лениво
опустив голову, как ходят  обычно люди его  стати. И  все, кому этого  очень
хотелось, видели  в  его  неспешной  походке проявление  душевных колебаний,
нерешительности.  Все  ждали:  вот-вот  движение  его  и  вовсе  увянет,  он
остановится, перемнется с ноги  на ногу и повернет обратно.  Но он подошел к
вертолету и легко взобрался в кабину...
     Взревел  мотор. Пошел  винт...  Но  обороты вдруг заредели,  и в проеме
фюзеляжа  снова  показался  Петренко.  Он  спрыгнул  и быстро, почти  бегом,
ринулся к группе девушек, окруживших Эльвиру.
     Они смотрели на него, как смотрят близкие  на человека,  перемахнувшего
ограду  скамьи  подсудимых  после  полного  оправдания  судом.   Эля   потом
рассказывала -  дескать, совсем позабыла о тех,  кто  нуждался в  помощи. Ей
казалось: истинно пострадавший - Петренко. Его хотелось спасать. И как стало
легко на душе, когда узрели это счастливое самоспасание!
     "Спасенный" подошел к девушкам и сказал:
     - Девчата, а  где моя пиала? Никто  не видал? Эльвира первая  пришла  в
себя.  Ей  захотелось  быть  утонченно  внимательной  и даже угодливой.  Она
напрягла память и вспомнила, что вместе пили чай в палатке душанбинцев.
     - Девочки, в самом деле, где же его любимая пиала? - захлопотала она. -
Поищите, пожалуйста... Дайте человеку улететь со спокойной душой.
     Пиала нашлась. Петренко направился к вертолету и через минуту исчез "во
чреве машины"...
     А Эля ушла в палатку, уткнулась в  подушку и зарыдала. Истерика длилась
до поздней  ночи. Ее никак  и ничем не могли успокоить. Лагерный врач дал ей
несколько сильнодействующих таблеток.  Но  толку  от них не  больше, чем  от
конфеток  драже...  Вера  в  человека,  мне  кажется,  - проявление  некоего
общественного  инстинкта.   Того,   что  понуждает  людей  к  объединению  и
взаимодействию. Известно: любое  общество так или иначе вырабатывает  единые
для  всех  идеалы, к которым оно стремится, в которые  верит. Есть идеалы  -
есть  общество. Если их нет, то могут быть только разобщенные, неспособные к
жизни единицы. Чтобы жить, человек должен обладать способностью воссоздавать
идеалы  и верить в них.  Повторяю: думаю, что  такая способность  заложена в
людях в виде инстинкта и обладает его силой. Неудовлетворенный инстинкт, как
известно, вызывает порою  бурную реакцию. Эльвира была  из тех,  у кого этот
инстинкт особенно развит.
     Потом она говорила  мне, что чувствовала себя обманутой "Может, все как
Петренко? - думала она. - Только  делают вид, фарисействуют, играют рыцарей?
Может это всего лишь театр, цирк  шапито? Может,  и мой  Володя?.. А  я, как
дура, верю... Выходит, я просто неумный, наивный человек... И все они в душе
надо мной смеются... Может, Петренко-то самый искренний из них?.."
     ...Я рассказал о  Петренко,  чтобы подчеркнуть  высокую  нравственность
нашего альпинизма. Говорят, исключение подтверждает правило. Можно добавить:
чем  сильней  оно  отклоняется  от правила,  тем  достоверней  выглядит само
правило.
     ...В десять вечера  мы прибыли на поляну.  Пока  раздевался, разувался,
умывался, мне рассказали о положении кочневцев. А через полчаса в палатку ко
мне зашли Гракович и Рощин.
     - Ну что, надеваем ботинки? - обратился ко мне Валентин.
     - Пока тапочки... Пошли к рации...
     Связавшись  с  Кочневым, я спросил, могут ли  они подождать до утра.  И
услышал в ответ: "Вполне".
     Рано утром - пяти еще не было - мы вышли тройкой из лагеря, а в девять,
пройдя  вертикаль 1300  метров кратчайшим  путем,  стояли  на верхней  точке
"жандарма"  Верблюд.  Взяли  с  собой   шестьсот  метров  трехмиллиметрового
стального  троса  весом  в  пятнадцать килограммов, блок-тормоз (собственной
конструкции   и   изготовления   Граковича)   и   еще   кое-какие   средства
транспортировки.
     Валентин - человек, богатый умом и спортивностью. Талантов у него много
больше, чем времени, - на пять жизней хватит:  кандидат географических наук,
неоднократный   чемпион   по   горно-прикладным   видам   спорта,   отличный
восходитель,  скалолаз, спасатель и, как бывает у людей  с пытливым умом, не
лишен склонности к изобретательству, благо, что  страсть эта имеет  выход  -
альпинистское  снаряжение. Зная об экспедиции Кочнева,  он вылетел на Памир,
прихватив с собой некоторые плоды конструкторских стараний. На всякий
     случай, авось кому понадобится.
     Понадобились: сберегли  силы, сократили время и в какой-то мере снизили
теперь степень опасности.
     Спускали  по  скальному гребню,  сыпучему настолько,  что  казалось, он
шевелится. Натянули три подвесные канатные дороги, потеряв на это  времени в
два раза больше, чем намечали. Тяжелая акья, провиснув, скользила по тросу и
издали походила  на  сказочную  лодку,  чудесно плывущую  в воздухе. Темнота
надвигалась быстро, и стало ясно, что сегодня  нам  спуск  не  закончить. Но
пока еще видно, продолжали работу.
     Вниз  с  высоты  4500  тянулся  крутой  снежно-ледовый  склон. Здесь  я
закрепился на тросе и пошел с телом один. Срываясь с гребня, с визгом летели
камни. Засечь их глазами  уже  невозможно - темно. Они ухали  совсем  рядом:
выше, ниже,  слева, справа... Где-то надо мной Гракович и Рощин выдают трос,
но их тоже не видно. Страшно - может быть, страшно, как никогда. Мне и нынче
не по себе, когда вспоминаю тот печальный "альянс" с телом Блюма...
     Мы сбросили с ним вертикаль в  четыреста метров. Но на отметке 4100 нас
настигла  плотная  горная  ночь. Утром  меня подменил  Валентин Гракович. Он
вошел с  акьей в узкий  глубокий желоб. Все  камни идут сюда -  у всего, что
сыплется сверху,  просто нет иного маршрута. Благо, что утро, -  с  мерзлых,
застывших склонов  падают  только  редкие, случайные булыжники. Но  их  тоже
хватает, чтобы жизнь висела на волоске. Эти  последние двести метров  стоили
Граковичу не меньше, чем мне четыреста...
     Через  два  часа после  входа  в кулуар тело Блюминара  Голубкова  было
доставлено в базовый лагерь, на поляну Сулоева, потом по воздуху в Москву.


        ГЛАВА VIII. ПАМИР-74


     Безобидных  гор не  бывает.  Горы -  хищники.  Иногда  они спят, сытые,
ублаженные... Подолгу, по многу лет. И людям мнится, будто они ручные. Все -
и  самые опытные,  самые осторожные, осмотрительные -  усыпляются, если горы
подолгу спят. Правило  "Безобидных  гор  не  бывает"  понемногу  стирается в
памяти...
     ...Мы  идем по  спокойной горе.  По отлогим,  безмятежным,  миролюбивым
склонам,  похожим  скорее  на   зимние  равнинные   поля,   чем   на   грани
семитысячника. Буйствует только свет. Кажется: если этой  свирепой светосилы
еще чуть  подбавить,  будет взрыв... Все остальное застыло - выпуклые  тугие
сугробы,  с  которых  буквально   стекает  солнце,  воздух,  небо,  панорама
Заалайского хребта...  Райская благодать  -  сюда  бы  детишек, кататься  на
санках! Откуда  здесь  взяться  опасности! Это там,  на Хан-Тенгри,  на пике
Победы  - самом северном семитысячнике мира - гуляют ураганные ветры, лютуют
морозы... Это  на Хан-Тенгри и на  Победе нужно продумывать все "на  случай,
если",  учитывать  нештатные ситуации, предвидеть непредвиденное. Здесь  все
известно,  все  понятно,  все  спокойно... Сюда бы  детишек  -  кататься  на
санках...
     Мы относились к  этой  горе  как  к ручной  собачонке, клыки  и челюсти
которой хозяину неопасны. 45 лет мы относились к ней так,  словно и давление
здесь безобидно, и разреженность воздуха не удушлива. Поднимались на восьмой
километр  в небо так  же уверенно, без  сомнений в  исходе, как  на "Седьмое
небо" в Останкине"
     Она снова заснула, эта гора... Или опять притаилась?
     Сорок пять лет - со дня  первого штурма - она убеждала людей в смирении
агнца. А нынче показала, чего стоит ее оскал...
     Второй раз поднимаюсь  я на пик Ленина -  второй  раз за последние  две
недели...  Меня не пускали, отговаривали, запрещали.  Я  объяснял,  убеждал,
заверял - вырвался.  Зачем?  Чтобы  увидеть ее в последний раз?! Конечно. Но
это только  полправды... Не мог же я говорить им  о чуде, на  которое все же
надеюсь?!  О  микроскопической несбыточной надежде,  в  которую сам  не верю
умом, но верю душой?!
     8  августа,  на  другой день после  страшных  событий, когда  улеглось,
прояснилось, японцы  покинули свой бивак  на 6500 и во  второй раз  вышли на
поиски женской группы. Они нашли  их на предвершинном  склоне. От семи тысяч
книзу, растянувшись метров на  двести,  друг за  другом  вдоль  спуска,  как
пунктир на бумаге,  лежали  тела. Их  было семь... Так и сообщили  в  лагерь
зарубежные наши коллеги...
     Семь, а где же восьмая?! И кто восьмая?
     ...Беспочвенная надежда,  ни единого  реального шанса.  Спустись  она в
затерянное,   но  обитаемое  место  Па-мира  нынче,   через  три  дня  после
катастрофы, мы  бы  об  этом знали.  Крохотная  надежда  повисла в воздухе и
держится одной лишь силой моего желания. Я  пытаюсь ей ставить  "подпорки" -
придумываю фантастические варианты, но  ни в одном из них концы с концами не
сходятся. Знаю - глупо. И все же надеюсь... Я должен отыскать восьмую...
     Со мной челябинцы. Их четверо - друзья челябинского альпиниста  Валерия
Переходюка. Его супруга, Галина Переходюк,  -  одна из тех, кто лежит сейчас
наверху... Еще одна альпинистская чета, разведенная горами...  И он рвался с
нами... И для него "восьмая" - зыбкая надежда...
     Идем слишком  медленно. Или  так кажется?.. Боль,  что копится  внутри,
сильнее  любого  допинга. Я  пытаюсь  ускорить темп, но  вместо  этого  лишь
нарушаю  размеренность  альпинистского  шага...  Впрочем,  быстрее двигаться
невозможно.  Снегу вдвое  против  обычного. От-работка  следа,  как никогда,
нынче сложна.  Следы нужно  делать на совесть, иначе провалишься вглубь, что
называется, с ручками...
     Странное лето. Аксакалы не помнят такого снежного лета.
     Две недели назад, 25  июля,  я и мастер  спорта Дайнюс Макаускас -  мой
друг  и  напарник  по  восхождениям  -  ехали к  пику Ленина с юго-западного
Памира. (Там у  нас было несколько  выходов  с альпинистами ГДР.) По  дороге
видели,  как  на  альпийских лугах увязали овцы в снегу.  Пастухи перегоняли
отары вниз, в  Алтайскую долину,  думая,  что уж там-то  спасут  животных от
голода.  Но и  в долине  белым-бело... В  ночь на  25 июля пришел  небывалый
циклон  и  выбелил  горы  до  самых подножий.  Международный лагерь  "Памир"
расположился на поляне под пиком Ленина, на высоте 3700 метров. Поляна на то
и  поляна,  чтоб  быть  зеленой<i>.</i>  Мы  застали  ее  покрытой  снежным пластом
сантиметров в тридцать. Позднее в этом сезоне подобное повторилось дважды.
     Именно в это время, 25 июля, когда снегопад  накрыл  район пика Ленина,
американская   четверка  Гарри  Улина  совершала   восхождение  на  пик  XIX
партсъезда. Внезапно они почувствовали сильный толчок.
     Землетрясение  на  Памире  - явление  частое.  Но  сейсмические  волны,
двигаясь  из отдельных эпицентров, - в районе Афганистана - Ташкента, -  как
правило, приходят  сюда ослабленными. На этог раз удар был  не менее четырех
баллов. Этого  хватило  с лихвой, чтобы  привести  в движение созревшие  для
схода массы снега.
     Крупная  лавина  накрыла американцев. Однако  опытные альпинисты сумели
освободиться.  Видимо, рассуждая  по принципу:  самое  надежное  укрытие  от
снарядов свежей воронке, они поднялись вверх по следу лавины и поставили там
палатку. Но вероятность, как бы  она ни  была мала,  со временем  становится
фактом, Возможно, этого не  было тысячу лет и не будет еще  тысячу... Но это
случилось  теперь - вторая лавина сорвала восходителей и  потащила  их вниз.
Трое  сумели  выбраться.   Четвертый,   Гарри  Улин  -  один  из  сильнейших
альпинистов Америки, - погиб...
     По сигналу  бедствия  в  воздух поднялся вертолет и сбросил американцам
питание и маркировочные стойки, чтобы  обозначить  местонахождение  тела. Из
лагеря навстречу  потерпевшим вышел  спасотряд из  советских американских  и
французских восходителей. Это была первая жертва горы...
     Злосчастный ночной  снегопад,  что  случился  с 24 на  25  июля, застал
женскую  группу в пещере на 5200  метров. Девушки оказались  здесь по случаю
второго  акклиматизационного  выхода, который  планировался  до высоты  6000
метров.  По  научной  и практической раскладке подъем на этот уровень должен
был дать им необходимое привыкание к высоте, так сказать, акклиматизационный
запас,  достаточный,  чтобы   после  подняться  еще   километром  выше.  Так
намечалось, но так не вышло. Опасное состояние снега и случай с Гарри Улином
вынудили лагерное начальство дать команду  о спуске  всем, кто  находился на
склонах. Такую ситуацию застали мы с Дайнюсом, когда прибыли в международный
лагерь "Памир". На поляне не задержались и часа - нас попросили подняться на
4500  и сообщить  руководителю  американкой команды  Шонингу  о гибели Гарри
Улина. (Бивак его находился за перегибом, а рации "Виталки" работают  только
на прямую видимость.)
     По дороге встретили возвращавшихся девушек. Отдали им письма и сказали,
чтоб нынче  же  ждали нас в гости. Они  таинственно переглянулись, прицельно
сверху вниз осмотрели каждого и ничего не ответили.
     В  лагере  мы принялись разыскивать  палатки  женской  группы.  Но  нам
сказали:  команда Шатаевой проживает  на той  стороне ручья,  за  крепостной
стеной, и вход туда по спецпропускам. Мы переправились, точнее, перешагнули,
через ручей и стали искать крепостную стену. Она нашлась: толщиной и высотой
в один  "кирпич".  Правда, за отсутствием кирпичей стена  состояла из белых,
разложенных кольцевым пунктиром камушков.
     Охранник, она же  дежурный повар, Ира Любимцева, вооруженная дымящейся,
видимо,  только  что  вынутой  из  стряпни  поварешкой,  услыхав наши  шаги,
выскочила  из  кухни-палатки и тут  же  дала  сигнал  тревоги. Из  "памирок"
высыпал гарнизон. Дайнюс, случайно переступивший "стену", тут же был схвачен
и  выдворен за пределы крепости. Эльвира, сохраняя престиж  вожака, соблюдая
ритуал,  осталась  в своей резиденции. Ей доложили. Она  церемонно вышла  и,
оглядев "чужестранцев", спросила:
     - Кто такие? Чего хотят?
     - Говорят, в гости... - ответила Элла Мухамедова. - В гости-и?!
     Она повернулась и, подав  знак, увела  всех, кроме  Вали  Фатеевой. Эта
осталась на часах.
     Нас мариновали минут пятнадцать. Из палатки слышался женский гомон,  то
и  дело прерываемый взрывами смеха.  Потом появилась Люда Манжарова, держа в
руках  чистые листки  бумаги и  авторучку.  Не замечая  нас,  она  отдала их
Фатеевой и сказала:
     -  Пусть  напишут  заявление.  Каждый  в  отдельности.  Можно  в  одном
экземпляре - мы не бюрократы.
     Мы написали: "Просим вас принять нас, так как очень хотим есть".
     Наконец вышла Нина Васильева и объявила:
     - Совет рассмотрел ваши  заявления  и счел причину уважительной.  Совет
постановил: выдать спецпропуска.
     Объявив нас гостями, они  некоторое время  оказывал ли  нам подчеркнуто
вежливый,  внимательный  прием  стараясь  не  выходить  из  ролей.  Это всех
забавляло, всем  хотелось  поиграть  этот спектакль подольше.  Но иногда они
забывались и отпускали в наш мужской адрес вызывавшие взрывы смеха колкости.
Наконец Таня Бардашева сказала:
     -  Нехорошо, девочки! - И, обращаясь к  нам, добавила:  - Не принимайте
близко к сердцу - они тут ходят и ищут: кого бы высмеять?!
     - Что вы, что  вы! - ответил Дайнюс.  - Мне как-то охотник рассказывал:
медведи  даже  любят,  когда  их  пчелки кусают.  Но  охотник,  как  всегда,
наверное, врал...
     Поднялся  притворный  переполох.  Возмущенные,  они заговорили открытым
текстом, дескать, подумать только: мы пчелки, они медведи!
     Они понимали друг друга  с полуслова, с  одного взгляда  и так слаженно
поворачивали разговор в  свою пользу,  будто  и  в  самом  деле читали  роли
спектакля.
     А собрались они две недели назад, 10 июля, в Оше, многие из них увидали
друг друга впервые. Некоторых Эльвира знала только по прошлым  восхождениям,
остальных же только по переписке, которую начала в январе 1974 года.
     После этого вечера мы провели в женской "обители" еще два дня,  получив
разрешение поставить палатку (нас, правда, огородили белыми камушками).
     Они жили  как  хорошо вышколенный экипаж корабля - дисциплина, точность
регламента, пунктуальность его выполнения, знание своих обязанностей, своего
рабочего  места.  Ни  разу  не  пришлось  нам  услышать  слова   пререкания,
оспариваний, увидеть  надутых  губ,  недовольных мин,  осуждающих  взглядов.
Поведение,  которое буквально посрамило восточную пословицу:  "Две женщины -
базар".
     Прогуливаясь  со  мной  возле  палаток,  Эльвира  кивнула на  маленькую
утоптанную лужайку и сказала:
     - Это наш "зал заседаний". - Вы что, здесь танцуете? - И танцуем тоже.
     - Вообще-то ты молодец. Группу сделала...
     - Опять ирония?
     - Нет. На самом деле.
     -  Неужели  я  дожила  до  твоей  похвалы?!  Чудеса!  Лагерь  понемногу
замолкал. Голоса  в  женских палатках стихали.  Лишь  откуда-то из-за  ручья
слышалась шуточная песня под гитару: Ах, какая же ты лас-сковая, Альпинистка
моя, скалолазка моя...
     Скоро и эти полуночники замолкли, а я все  не мог заснуть, и в голове у
меня крутился этот  прилипчивый рефрен.  Я знал, что Дайнюс тоже не  спит, и
сказал ему:
     -Вот тебе  и женщины. Такой порядок в  мужских  группах еще поискать...
... Но я о другом думаю... Бьют в одну точку - мы, мол, женщины, не уступаем
вам, мужчинам, ни в чем. Вроде бы в шутку, игрушечно...
     - Не "вроде бы" - точно в шутку. Они и хотят, чтобы мы были  сильнее, и
любят нас за то, что сильнее...
     - Так мы всегда и думаем. И они так думают - думают, что этого хотят...
И все-таки "вроде бы". Есть у них несогласие... Вековое несогласие.
     - Несогласие с природой? - спросил я.
     - Точно так. Подспудное, загнанное в подкорку, накопленное поколениями.
Почему они так  стараются? Потому как выпала им почетная доля высказать свое
несогласие...   Отстоять  сословие!  Над  ними  тысячелетия!  тяготеет   наш
скепсис...
     - Наш еще полбеды... Свой собственный!
     -  Именно.  Что  получается?  Они  поднялись  на  альпинистский  Олимп.
Вскарабкались. Изодрались, исцарапались, превратились в  сплошной синяк,  но
вскарабкались! Победили в  драке. В какой? В  физической! Вышли  на  Олимп и
поверили в  свои  бойцовские  качества.  Только глядь,  а  над ними,  как  и
тысячелетие прежде, все  тот же скепсис... Стоят они  на этом Олимпе рядом с
нами и видят, что мы-то обозреваем  панораму  с отметки на голову выше. Но в
запале  победы  кажется им,  что  и  эту  разницу  можно  преодолеть... если
подняться на цыпочки. Вот и тянутся, а так ведь долго не простоишь...
     - Боюсь, не им, а тебе все это кажется, - перебил я Дайнюса. - После их
восхождений на пик Корженевской и Ушбу я решил, что сам господь бог ни черта
не знает женской породы. I
     -  Возможно, я  не спорю,  говорю только то, что мне кажется. А еще мне
кажется, что, фетишизируя дисциплину, они... Как бы сказать?.. Подводят, что
ли,  себя?! Они знают: один из  краеугольных камней альпинизма - дисциплина.
Их восхищает, что  сильные,  здоровые, волевые,  самостоятельные  мужики так
умеют подчиняться. Думаю,  потому восхищает,  что им-то  самим дается  это с
трудом.  Они,  по-моему,  больше   всего  боятся  упрека:  дескать,  женщины
собрались - какая  ж там может  быть дисциплина? Вот тут-то  и  забота номер
один  - не дать  повода для  таких упреков, в  первую очередь самим же себе,
вести себя так, чтоб комар носа не подточил. Вот тут-то и мое беспокойство -
не перехватили бы лишнего. Боюсь,  они так  стараются, что не  дисциплину, а
послушание  ладят - дисциплину  без инициативы, без самостоятельности.  Если
разобраться,  то  у  самой  независимой женщины  самостоятельность  все-таки
слабое место. У нее в генах заложен расчет на защиту мужчины...
     Раньше  у  меня с Дайнюсом не могло быть на этот счет  разногласий.  Но
события последних двух лет поколебали мое мнение.
     В  1971  году  Эльвира  задумала  восхождение  на семитысячник  женской
группой.  Всю  зиму  72-го  подбирала  она  команду.  А  летом  четверка под
руководством Галины  Рожальской, где, кроме  Эльвиры, были ее  подруги, Элла
(Ильсиар) Мухамедова и Антонина Сон, покорили пик Евгении Корженевской (7105
метров). В  сущности, это  первое  в  мире успешное  женское восхождение  на
семитысячник. Хотя попытки были  и  до этого. В следующем, 73-м году Эльвира
организовала и  возглавила  еще  одну женскую экспедицию, которая  совершила
траверс легендарной Ушбы. Это и  есть факты, с которыми не поспоришь. Однако
в  чем-то  Дайнюс  был  все же  прав.  Хотя правота  его лишь  подчеркивала,
умножала их подвиг. Можно только предполагать, до какой степени отягощало их
работу наше мужское неверие. В одной из статей, посвященных первому женскому
восхождению, Эльвира писала: "Психологический барьер, его преодоление -  вот
одна  из  основных   задач  нашего  восхождения-экспе-римента...  И  реплики
скептиков: дескать, женщины и суток не могут прожить без эксцессов - звучали
предостерегающе. Может, это иногда и бывает правдой".
     Они справедливо  считали, что в их  лице  экзаменуются  женщины.  Любой
промах вызовет  восклицание: "Женщины!" А самое главное  - возглас  этот при
случае готов был сорваться из их же собственных уст.  Они старались провести
свой поход, загнав  "под  каблук" женские эмоции,  - спокойно, без спешки, с
мужской выдержкой и рассудочностью. Все это дало психологическое  состояние,
которое называют "жизнью с оглядкой".
     Они были скромны  в  своем женском  самоутверждении  - без  замахов  на
большой  спортивный  скачок, без желания привести мир в  изумление,  вызвать
овации.  Женское восхождение  лишь  очередной,  последователь-ный  шаг  этих
спортсменок, тот, что находится рядом с достигнутым. Они пошли на него, хоть
в  душе и подозревали: а не лежит ли он за пределом их женских возможностей?
И не действует ли здесь "табу"? Поэтому подходили к делу разумно, осторожно,
больше всего боясь  переоценки своих сил.  Еще в Москве Эльвира сказала мне:
хочу, дескать,  провести  восхождение  под  девизом:  "Тише едешь  -  дальше
будешь".
     То же самое говорила она и Володе Кавуненко, который уговаривал Эльвиру
идти на пик Хан-Тенгри.
     Этот северный форпост крупнейших вершин  Земли по  тяжести  прохождения
можно  сравнить  с  гималайскими  восьмитысячниками,  хотя  формально  он  в
"номенклатуру" не вошел -  до  семи тысяч не  дотянул  пяти  метров  (6995).
Образно говоря, стужей  тянет даже со  страниц истории этой горы.  Здесь и в
базовом  лагере   -  на  высоте  четырех  тысяч  метров  -  посреди  жаркого
августовского лета свирепствуют снежные бури. Люди  с  трудом пробираются от
палатки к палатке. Можно себе представить, что наверху... Большую часть года
вершину  скрывает мощный  слой облаков. Кажется, будто  они приделаны к  ней
навечно, как купол зонтика к трости, и так же  незыблемы, как  и сама  гора.
Бесконечные  снегопады.  А  лавины  идут  с  частотой  метропоездов.  Погода
меняется быстро,  резко и  неожиданно. Недаром район  этот  называют "гнилой
угол".
     ...Кавуненко убеждал Элю ехать  в Тянь-Шань, поскольку и сам планировал
штурм Хан-Тенгри. Он ей доказывал: ничего, дескать, страшного нет,  иной раз
и пятитысячник,  на который идешь без опаски, такого перцу задаст, что после
год  неохота  смотреть на  горы, зато недоступная вершина  вроде пика Победы
вдруг на всем маршруте возьмет да и "солнце повесит". Самое главное, выбрать
нужный момент - мы  его  выберем. Взаимодействие,  мол, двух групп  облегчит
задачу и принесет успех и той и другой.
     Ему, как и всем нам, было немного боязно за женщин. Зная, что служебные
дела могут меня увести из района женского восхождения, он решил,  что лучше,
если женщины будут поближе к  нему.  Тогда их  можно подстраховать незаметно
для них.
     Но Эльвира  не отвлекалась от темы "Женское восхождение".  Женское! Она
сразу же усекла подтекст и заявила Кавуненко:
     -  Ты  думаешь,  мы  понарошке? А  вы вправду!  Володя, мы ведь  не  за
призами. Других, может, иной раз и есть смысл обмануть, но себя-то зачем же?
Запомни: самые большие скептики в этой истории сами же женщины. Понимаешь? Я
сама  в себя верю не до конца, хотя и побывала на Ушбе и Корженевской. Спорю
сама  с собой  и  иду  на пик  Ленина, чтобы  еще  раз  себе доказать. А ты,
джентльмен, на Хан-Тенгри под ручку меня приглашаешь.
     Но от опеки избавиться нетрудно, если ее  не хочешь. И отказалась  она,
конечно, не по этой причине: она понимала, что Хан-Тенгри им пока еще  не по
силам.
     Они   не   хотели  рекламы,  громких  газетных   статей   и   безмерных
преждевременных  восхвалений. Вот письмо, которое написала  Эльвира  Ильсиар
Мухамедовой незадолго до выезда на Памир.
     "М о с к в а
     Элка, здравствуй!
     Вот и начнем отсчитывать денечки до встречи. Уже недолго. Радость через
край. Хочу тебя еще раз поздравить с "женским  днем" - днем, когда утвердили
нашу группу.
     Стоит ли изливаться? И так все ясно. Только еще не верится.
     У меня  к  тебе  дело. Первое  - не забудь карточку медосмотра взять  с
собой. Второе - не знаю, возмож-но  это или нет - палатка, в который вы жили
с  Галкой  на  поляне, хороша. Не смогла  бы ты такую достать? Нам, конечно,
дадут,  но, видимо,  памирку. И  третье. Свое любимое (конфеты, сигареты или
что-либо другое) припаси как свое фирменное блюдо к "дамскому столу".
     Наши шефы В. М.  Абалаков  и В. Н. Шатаев  верят нам  и в  нас  очень и
очень. Думаю, что мы не подведем. Тетки собираются хорошие.
     Элка, я очень суеверная. Ради всего - никому никаких интервью. Пусть мы
уедем молча, ага? Не хотелось бы никаких упоминаний ни строчкой,  ни словом.
Хотя в Союзе уже знают, так пусть  знают. Но ничего нового ни о  себе, ни  о
группе, ни о восхождении. Раннее толкование не лучший исход нашего дела.
     Поняла намек?
     Целую. Шатаева".
     На другой  день  - 28 июля - я проснулся, не было  еще шести.  Парусина
скатов  желтела,  словно подсвеченные  витражи. Я приоткрыл  полог  и увидел
чистое небо, яркое солнце  и обнаженные горы. Казалось, на всем полушарии ни
единого облачка.
     Я разбудил Дайнюса, "показал" ему погоду, и без лишних  слов, поздравив
друг  друга с  добрым  утром, стали укладывать рюкзаки. Через час в память о
нашем пребывании остались лишь белые камушки.
     Перед  уходом я  заглянул в  памирку  к Эльвире.  Она  спала  -  крепко
настолько, что против губ на подушке виднелось влажное  пятно. Глядя на нее,
вспомнил слова Евгения Тура, сказанные им где-то в журнальной статье: "Когда
мне говорили, что  альпинизм делает женщин грубыми и мужеподобными, я всегда
приводил  в  пример  Эльвиру,  ее изящество,  женственность, необык-новенную
душевную щедрость".
     Мы  оставили им записку о том,  что пошли "погулять" на  пик  Ленина, и
отправились в  лагерь оформить заявку на  восхождение.  По дороге  встретили
знакомого парня из Ленинграда. Узнав о нашей затее, он сказал:
     - Вы что, рехнулись? Вдвоем по такому снегу?! До пяти тысяч не дотянете
- сдохнете!
     Дотянем. С нашей акклиматизацией можно на восьмитысячник.  За последний
месяц мы, что  называется, прописались на высоте.  Погода и спортивная форма
давали все основания рассчитывать на успех.
     28  июля поднялись на 4500. Можно  было двигаться дальше, но решили, на
первый  день   хватит.   Зато   назатра   к  вечеру   оставили   под   собой
полуторакилометровую вертикаль и лагерь разбили на отметке 6000 метров.
     Уставшие, но с настроением именинников и с сожалением, что альпинизм не
имеет зрителя, мы легли  спать. Но  перед  тем как заснуть,  все же устроили
сами себе овации, и этого нам хвагило.
     Утром  30  июля  погода   по-прежнему  стояла  хорошая,  распаляя   наш
восходительский азарт. Поразмыслив  немного, мы оставили рюкзаки  и палатку,
проглотили по банке сока и двинулись в путь. К 16.00 вертикаль в 1150 метров
вся до  последней  пяди  ушла вниз. Под  нами пик Ленина...  Десять минут на
процедуру с запиской,  которую  заложили в  туре  у бюста  Владимира Ильича.
Десять минут  счастья - на этот раз  особенно  обостренного чувства.  Может,
оттого, что подъем сопровождался постоянным ощущением  точности, мастерства,
необычного темпа?
     В 16.10 начали спуск. Однако...
     Еще на  подходе к  высшей точке черно-серый  вал облаков надвинулся  на
вершину. Сильный ветер со  шквальной внезапностью  закрутил поваливший снег.
Видимость  10-15 метров. Мелкий  след  на  последнем  участке  замело  через
четверть часа.
     Положение  не просто трудное  - критическое: палатки,  рюкзаки  с едой,
примус  с  горючим,  снаряжение остались  в  лагере  на  6000  метров.  Надо
спускаться,  но  куда?  Выбора  нет.  Выход  только  один  -  положиться  на
собственный альпинистский  нюх,  иначе "холодная" ночевка. На  вершине  да в
такую погоду.
     Ветер валил с ног, забивая лицо  жестким, колючим  снегом. Скрючившись,
чуть  ли  не утыкаясь в  колени лбом, через каждые  два-три  шага  пережидая
невыносимые порывы метели,  почти вслепую мы все-таки двигались вниз.  Через
час,  даже при этой ничтожной видимости, нам стало ясно,  что  находимся  на
неизвестных склонах...  Но куда бы ни  идти, лишь бы  чувствовать под ногами
спуск.
     Возможно,  мы  вышли  из  этого  адского  горизонта,  возможно,  погода
попросту начала униматься, но вскоре ветер ослаб, прояснилось, стало теплее.
     Книзу склон расходился веером, напоминая метлу. Дайнюс заметил первым и
радостно  крикнул:  "Метла!" Все-таки  мы везучие:  "метлой" называют хорошо
знакомый альпинистам маршрут...
     В тот день мы спустились к  пещере на 5200. Нашли там все, что нам было
нужно:  продукты,  мешки,   снаряжение,   а  главное  -  примус  с  горючим.
Переночевали в сытости и тепле. Назавтра поднялись на 6000, сложили  далатку
и с полными рюкзаками вернулись обратно. Приближаясь к "обжитой" высоте, еще
издали  заметили знакомые памирки и поняли - женщины. Пещеры пришлись  им не
по душе, и они устроились на поверхности, поставив палатки шагах в двадцати.
     Нас встретили Эля, Нина  Васильева, Валя Фатеева.  Остальные уже спали.
Все трое взялись хлопотать насчет ужина.
     Мы  принялись  рассказывать  о  своих  приключениях.  Дайнюс  намеренно
вскользь, между прочим заметил, что с 4500 на 6000 поднялись  за один  день.
Нам все  же  очень хотелось аплодисментов. И мы их дождались. Нина, округлив
от удивления глаза, переспросила:
     - Полторы тысячи?! Вдвоем по такому снегу?! Слышали, девушки?
     - Это вредная  для  нас информация,  -  вмешалась  Эльвира. -  Девчата,
запомните: как говорят в Одессе, не  берите  себе  это в голову! Мы сами  по
себе. Ни за  кем тянуться  не станем. У  них свои задачи, у нас свои.  Им  с
нашей   не  справиться   никогда  -  пусть  попробуют   со-вершить   женское
восхождение! - Это не фокус, - сказал Дайнюс.  -  Случается, и мужчины ходят
по-женски... Мы  как-то с Володей  видели: шесть  мужиков забились  в нишу и
ждали,  когда  помрут.  Пришлось  применить  силу.  В  буквальном физическом
смысле.  Нахлестали троим  по щекам - осталь-ные сами пошли... Теперь каждый
праздник шлют телеграммы...
     - Да... - вздохнула Эльвира. -  Грубой мужицкой силы нам не  хватает...
Ладно, - заключила она. -
     Пусть  так: брюки - хорошо, платье - плохо. Но мы  останемся в платье -
подражать никому не станем, и гонку устраивать не будем.  Мы  создадим  свой
стиль Восхождения - женский, поскольку не  должны и не можем ходить так, как
ходят мужчины. Торопиться нам некуда. Контрольный срок у нас  9 августа, и к
этому времени траверс через Раздельную выполним.
     Задача их выражалась тремя словами: траверс  пика Ленина. Это в данном,
конкретном  случае  означало:  подняться по маршруту  через  скалу  Липкина,
пересечь вершину и  спуститься на другую  сторону  через вершину Раздельная.
Это и есть план, к нерушимости  которого наши  женщины, по понятным читателю
причинам,  относились более  свято, чем  в подобных случаях мы,  мужчины. Мы
посмотрели б на это просто:  удался траверс - хорошо, нет, и не надо - будет
вершина. Они  же  считали,  что  им  этого делать  нельзя, чтобы  не вызвать
очередного обобщенного восклицания: "Женщины!"
     ...Они  накормили  нас котлетами  с  гречневой  кашей, напоили  чаем  с
вареньем.
     Ели мы с аппетитом. Эльвира, улыбаясь,  откровенно смотрела мне в рот -
ей  нравился  мой  аппетит...  В  штормовках и с  ледорубами они  оставались
женщинами...  Минут через  десять  все,  что  я  съел,  было  на снегу.  Эля
забеспокоилась, но состояние у меня было такое, что готов хоть  еще раз идти
на вершину.
     - Не волнуйся. Все нормально. Так у меня уж второй день. Ты же знаешь -
на высоте это бывает.
     Потом  мы надели рюкзаки.  Но прежде  чем  уйти,  я отозвал  Эльвиру  в
сторону и сказал:
     - Если увидишь, что  кто-нибудь на пределе, оставляйте вещи, палатки на
6500,  штурмуйте вершину  и возвращайтесь по пути подъема  - черт с  ним,  с
траверсом! Обещаешь?
     -  О чем речь, Володя?  Если  кто-нибудь заболеет,  никакая  вершина  в
голову  не пойдет. Тут же  начнем  спуск. Но если поднимемся на вершину,  от
траверса  отказываться  не  станем.  Пойми  - нам это  неудобно.  Если  база
предложит - другое дело...
     - База может не знать ваших дел.
     -  Мы ничего не скроем, все  доложим как есть. Дайнюс уже поджидал меня
шагах в сорока ниже. Я двинулся в его сторону, но, пройдя немного, обернулся
и крикнул:
     - До скорой встречи в Москве! Пригласи всех девчонок к нам в гости!
     В 23 часа мы прибыли  в  лагерь и  подсчитали, что весь поход длился 80
часов - со всеми блужданиями и повторным восьмисотметровым подъемом - с 5200
на 6000.
     Приняв  поздравления  товарищей, легли спать. Служба призывала  меня  в
Москву. Утром самолетом прибыли в Душанбе, и в тот же день я вылетел домой.
     7 августа 74-го года в адрес Комитета физкультуры и спорта СССР прибыла
телеграмма  из  международного лагеря "Памир". В  ней  говорилось  о  гибели
швейцарской альпинистки Евы  Изеншмидт. Причина: экстремальные метеоусловия,
сложившиеся в районе пика Ленина.
     Вечером того же дня  мы  с  заместителем  председателя  комитета В.  И.
Ковалем вылетели  в  Ош. Прибыли  ночью и  немедленно  связались по радио  с
лагерем. 8 августа в эфир вышли слова: "Случилось большое несчастье..."
     "...2. Заболевание двух участниц в момент нахождения команды на вершине
значительно осложнило положение группы и способствовало трагическому исходу.
     3. Основной причиной  гибели группы  явились  крайне  сложные  внезапно
возникшие   метеоусловия,   ураганный   ветер  со  снегом,  резкое  снижение
температуры и атмосферного давления, отсутствие видимости..."
     Из выводов официальной комиссии.

        ГЛАВА IX. КАТАСТРОФА


     "...Сегодня 13 августа. Шагаем мы  третий день. И осталось  нас трое...
Трижды три  девять... А их было восемь. Нет. Сначала их было девягь. Одна им
не подошла - они единогласно  ее отчислили... У Соколова рваная пуховка. Где
он  ее порвал? Интересно, если распахнуть пуховку, можно на ней полететь при
сильном ветре? А  если  придумать  гарпун  и  стрелять  из  него  веревку  с
приспособлением, чтоб  могла  зацепиться?..  В любую  непогоду, при  нулевой
видимости...  Выстрелил - зацепилась.  Подтянулся... И снова на сорок метров
вперед... С такой штукой они, возможно, спаслись бы... Дурацкое солнце палит
без меры... Кто это обвязал мне лицо  марлей? Ах  да... Только  что подходил
Давыденко  и  сказал,  что на  скуле у меня  волдырь - солнечный  ожог... Он
нацепил  мне повязку,  а я не  заметил, потом спохватился, хотел сорвать, но
спохватился  еще  раз  -  они меня  не пускали, а  я обещал, что все будет в
порядке... О'кэй.  Американцы  -  крепкие ребята. У них все  О'кэй. Когда  я
спросил, хорошо  ли маркировали, сможем ли потом отыскать тело, они сказали:
"О'кэй". После я видел, как плакал Шонинг... и у меня тоже все будет О'кэй -
зря беспокоятся... Зачем я взял на себя руководство... Зачем?! Все  верно...
Так получилось... Где он заболел?.. Метров триста назад... У него, видно, не
ладится с высотой... И сам же  отправил его вниз  вместе с сопровождающим...
Все верно:  нас было пятеро  - теперь трое...  Трое? Все верно -  Давыденко,
Соколов и я... Надо выйти вперед".
     - Соколов! Давай меняться. Я пойду первым. ...Черт, какой  жуткий снег!
Никак не утопчешь... И  тишина... Хоть бы где-нибудь что-нибудь  грохнуло...
Лавина бы сорвалась...  Этот  скальный выступ похож на  кошку...  Я не люблю
кошек. Они  злобны и  лживы... А  Эля любила...  Она доверчивая...  Потому и
любила кошек. Ее  нельзя было обманывать. Стыдно?  Не то слово... Она нежная
была...  Была?!  Была!..  "Горы  улыбаются"  -  поэты смотрят на  них  снизу
вверх... Разве  это  улыбка?! Это кошачий оскал...  Это  безмолвный XOXOT...
Стоп! А где наши лопаты?! Неужели на биваке забыли?! Чем будем рыть могилы?!
Тьфу,  черт... вот  же  она, под клапаном рюкзака... А если бы им  костюмы с
электрообогревом? Крохотный аккумулятор... Или атомный источник? И пломбу на
тумблер:  "Вскрыть только в  экстренном случае". А кислород? Баллон? Тоже  с
пломбой?  Еще  десять  килограммов  на  спину?  А  как быть  с  давлением?..
Покричать бы,  повыть...  Уйти куда-нибудь  за  перегиб и там  орать на весь
Памир...  Взорвать эту  идиотскую  тишину... Как же могло такое  случитъся?!
Ведь кругом были люди! На той стороне Корепанов  с группой, на  этой команда
Гаврилова   -  там  ведь  Костя   Клецко!   Японцы,  американцы...  Каких-то
пятьсот-шестьсот метров. Это поражает? А почему не поражает другое:  когда у
постели  умирающего  десяток врачей,  а он  умирает,  и никто  не  может ему
помочь? Близок локоть, да не укусишь"-теперь до конца ясно, что означает эта
пословица... Может,  самые  драматичные  фигуры в  этой трагедии те, кто был
рядом и  не сумел помочь... Я  не хотел  бы быть на  их месте... Так мы и не
нашли  следов  их  бивака  на шести тысячах... то  был еще добрый бивак, Эля
передала оттуда: "Пришли на шесть тысяч метров,  отдыхаем. Уже шипит примус.
Настроение хорошее". ...Это было 1 августа в 20 часов...
     ...Каждый шаг приближает нас к страшному  месту...  До встречи осталось
немного - каких-нибудь 200-  300 метров по  вертикали.  С базой  было у  нас
несколько сеансов связи, и каждый раз втайне я ожидал чуда, каждый раз перед
включением рации мне  грезился голос: "Володя,  она нашлась..." Хотя  еще  в
лагере кто-то сказал мне: "Японцы как будто  ее опознали". "Как будто"...  -
тупые ножницы: не столько режут, сколько мнут и дырявят... Я все-таки верил.
Но вера  уходил? с каждой  новой связью, с каждым метром высоты... Наконец я
сказал себе:  "Хватит морочить голову - она там, на склоне возле вершины". С
этой секунды веру в чудеса  сняло как рукой. Я готовился к встрече. Я боялся
ее -  боялся  себя. Я сейчас  восходитель. Руководитель. Я  обещал,  что все
будет в  порядке. Мало того,  меня  отпустили не  на последнее свидание.  По
делу. Из всех находившихся в лагере я один хорошо помнил их в горной одежде.
На этом сыграл -  формальный повод, который под конец пригодился  всем,  кто
устал меня отговаривать, убеждать...
     Их нужно опознать и составить описание. Описание обязательно. Через год
их снимут и отдадут родственникам. Кто будет снимать? Надеюсь, что я. Но все
мо-жет случиться. Здесь нужен документ.
     Портативный магнитофон "Сони" под свитером давит  на ребро. Я держу его
здесь, чтобы не замерзли ба-тарейки. Он раздражает, но боли не чувствую. Кто
будет диктовать?
     Ребята мрачны. Идут,  низко  согнувшись, надвинув  на  глаза  капюшоны,
глядя под  ноги.  Их  сгибает  не  столько  усталость,  сколько  предстоящая
встреча. Я знаю - они предвидят сцену... Жуткую сцену... Где мне взять силы,
чтобы этого не случилось? Ясно только одно - на высоте семь километров никто
не  должен трепать нервы другим ни при каких обстоятельствах.  Только сейчас
стало понятно, какую моральную обузу взяли они на себя, согласившись идти со
мной...
     Гребень неподалеку. Где-то здесь 2 августа в 13 часов Эльвира  передала
на  базу:  "Осталось около  часа до выхода на  гребень. Все  хорошо,  погода
хорошая, ветерок несильный. Путь простой. Самочувствие у всех хорошее.  Пока
все настолько хорошо, что даже разочаровываемся в маршруте..."
     Что  было  дальше? Об  этом известно немного. Источник  единственный  -
радиопереговоры, восстановленные мной со слов их участников. В тот же  день,
2  августа,  в  17  часов  женщины  передали  на  базу  информацию  не менее
жизнерадостную  и оптимистичную, чем та, что поступила в  13  часов.  Лагерь
пожелал им спокойной ночи,  и связь на этом закончилась. 3  августа, 8 часов
утра. Эльвира: "Решили взять  день отдыха". База (В. М. Абалаков): "Эльвира,
тебе  видней.  Как  решила,  так и будет.  Не спешите. В перспективе прогноз
хороший". Сверху  после штурма вершины навстречу женской команде шла  группа
Гаврилова. Мастер спорта Олег Борисенок находился на связи, слышал сообщение
женщин и передал им: "Мы идем к вам. Скоро увидимся и поговорим". 3 августа,
17 часов. Эльвира:  "Я  права, что взяли день отдыха!" База: "Не сомневаюсь,
тебе видней, тебе доверяю. Ты предложила - я согласился".
     Эльвира: "Завтра хотим подойти под вершину -  сделать большую работу за
счет отдыха. Может, сделаем  попытку  выйти  на  вершину".  Утром 4  августа
где-то у высшей точки двигалась вверх  группа Георгия Корепанова. Они  шли с
другой стороны. К  вечеру, достигнув  вершины,  начали  спуск и  до  темноты
успели спуститься  на несколько сот метров в обратном направлении, к вершине
Раздельной.  Между этими  тремя подвижными  точками  -  командами  Шатаевой,
Гаврилова,  Корепанова - и базой  поддерживалась регулярная  связь  -  то ли
прямая,  то ли путем передачи через  посредника.  Внизу передачи вел Виталий
Михайлович Абалаков.
     4 августа, 17 часов.
     Эльвира - базе: "Пока мы с вами поговорили, ребята "сделали" пик Ленина
(имеется в виду группа Корепанова. - <I>В. Ш.).</I> Нам завидно. Но завтра нас тоже
можно  будет  поздравить. Пусть Корепанов нас встречает на Раздельной, греет
чай.  Поздравляем  Жору  с  днем рождения.  Желаем всего доброго. Несем тебе
презент. Пик Ленина ты уже покорил, теперь желаем восьмитысячника".
     Корепанов - Эльвире: "Жду презент. Подходите быстрее.  Продолжаем греть
для вас чай. Идите быстрей. Нужна вам эта гора? Если б меня  не  гнали, я бы
не ходил".
     Эльвира - Корепанову: "Погода портится. Идет снег. Это хорошо - заметет
следы.  Чтобы  не было раз-говоров, что мы поднимаемся по  следам". В момент
этой  связи группа Гаврилова  отдыхала  рядом  с  женским биваком на  высоте
немного  выше  шести  тысяч  метров.  Один  из  ведущих  участников  группы,
заслуженный мастер спорта Константин Клецко, запросил лагерь.
     Клецко - базе: "Какие будут указания?"
     База: "У девушек все хорошо. Эля доложила. Самочувствие прекрасное. Она
доложила свои раскладки  по времени. Я им подсказал кое-что. Считаю, что вам
надо спускаться вниз и завтра спускаться дальше".
     Однако о самочувствии женщин  гавриловцы имели гораздо больше сведений,
ибо  видели их  воочию,  совместно  распивали  чаи. Девушки и в  самом  деле
чувствовали себя хорошо. 5  августа, 8  часов утра.  Борисенок-базе: "Погода
хорошая. Тепло.  Сейчас  греемся и  будем спускаться с  шотландцами".  База:
"Хорошо, если они согласны, спускайтесь". Группа Шатаевой еще спала. Связи с
ними не было. 17 часов.
     Шатаева - базе: "Мы вышли на вершину". База. "Поздравляю!"
     Читатель, видимо,  догадывается, что общая стратегия передвижения групп
была  продумана  и  попутно  с личными восходительскими  целями предполагала
некое патрулирование мужских  команд во время нахождения женщин на склоне  -
для подстраховки,  на всякий случай.  Однако, как бы тщательно ни  скрывался
факт подстраховки, там, на месте, он становился "секретом  полишинеля". И не
исключено,  что  именно  поэтому женщины  затягивали  восхождение,  стараясь
вырваться из-под опеки, выбирая для переходов моменты  наибольшего  удаления
"опекунов".  Сначала  группа  Гаврилова - Клецко, по понятным  причинам,  не
спешила со спуском. Но, получив указания с базы, двинулась  вниз и 5 августа
в 17  часов вышла к японской пещере на 5700.  В 17 часов в передачу  "База -
Шатаева"  включился Олег Борисенок. Узнав о благополучном выходе на вершину,
он сказал:
     "Очень хорошо.  Желаем  удачного  и скорейшего  спуска.  Жора  ждет  не
дождется своего презента".
     Шатаева  -  базе:  "Видимость  плохая  -  20-30  метров. Сомневаемся  в
направлении спуска. Мы приняли решение поставить палатки, что уже и сделали.
Палатки  поставили тандемом и устроились. Надеемся просмотреть  путь  спуска
при улучшении погоды". База: "Согласен с таким  решением. Раз видимости нет,
лучше переждать и в крайнем случае здесь же, на вершине,  переночевать, если
это возможно". Шатаева:  "Условия терпимые, хотя погода не балует, видимости
нет.  Ветер, как нам и говорили, здесь всегда. Думаю, не замерзнем. Надеюсь,
ночевка будет не очень серьезной. Чувствуем себя хорошо".
     База: "На вершине  неприятно и действительно холодно. Не исключено, что
ветер  и  дальше будет  не меньший. Может, и больший.  Постарайтесь пораньше
проснуться, просмотреть и найти путь спуска и, если будет возможность, сразу
следовать на спуск".
     Борисенок: "Спокойной ночи. Удачной ночи".
     6 августа, 10 часов утра.
     Шатаева  -  базе: "Погода  ничуть не изменилась. Видимости  никакой. Мы
встали в 7 часов  и  все время следим за погодой - не появится  ли просвет в
тумане, чтобы определиться, сориентироваться на спуск. И вот уже 10 часов, и
ничего, никаких улучшений. Видимость все  такая  же  низкая  -  примерно  20
метров. Что нам посоветует база, Виталий Михайлович?"
     Абалаков: "Давайте в 13 часов поговорим. Перекусите".
     13 часов. Шатаева (в голосе слышатся тревожные нотки):
     "Ничего не  изменилось.  Никаких  просветов.  Ветер начал  крепчать,  и
довольно резко. Видимости тоже нет, и  мы не  знаем:  куда же  нам  все-таки
двигаться? Мы  готовы в  любой момент  выйти.  Но время  прошло... Мы сейчас
готовим обед.  Хотим  пообедать  и быть наготове,  чтобы собраться за  10-15
минут, не больше. Имеет ли Жора для нас какие-нибудь рекомендации? Сообщите,
не идет ли кто в нашу сторону?"
     В  группе  Гаврилова  связь  вел  Борисенок.  Он вмешался  в  разговор:
Борисенок - Шатаевой: "Просим сделать маленький перерыв. Мы сейчас  свяжемся
с Жорой".
     Группа Корепанова  находилась за перегибом и прямой связи с вершиной не
имела. Борисенок вызвал Ко-репанова и передал ему вопросы Эльвиры. Корепанов
- Борисенку:  "Ухудшение  погоды заметно на  гребне и  ниже.  Вверх  сегодня
выходят отдельные восходители, но, по всей вероятности, на вершину выхода не
будет. Если кто и вышел со своих биваков,  будут, видимо, возвращаться из-за
непогоды".  Через  несколько минут Борисенок пересказал  Шатаевой содержание
разговора с Корепановым.
     Шатаева: "Куда же все-таки идти, если стать лицом к обелиску?". Клецко:
"Станьте лицом к  обелиску  и по левую сторону начинайте  спуск..." Клецко -
Корепанову:  "Как   спускаться  дальше?"  Корепанов:   "Очень  трудно   дать
консультацию   по  радио.  В  принципе  там  ясного  спуска   нет,  такие...
перемежающиеся  поля.  Спускаться можно в  том  случае, если есть  следы  от
предыдущих  групп.  Если  их  нет  и никакой видимости,  то  лучше сидеть  и
пережидать непогоду. Спуск в сторону Раздельной неявно выраженный". Клецко -
Шатаевой: "Если непогода и ничего не  видно, то  лучше оставаться на месте".
Шатаева:  "Мы  сейчас обсудим и примем решение". 17  часов. Шатаева -  базе:
"Погода  нисколько не улучшилась, наоборот, ухудшается  все больше и больше.
Нам здесь надоело... Так холодно! И мы хотели бы уйти с вершины вниз. Мы уже
потеряли  надежду  на  просвет...  И  мы  хотим  просто  начать...  по  всей
вероятности,  спуск...  Потому что на вершине очень  холодно. Очень  сильный
ветер.  Очень сильно дует.  Перед спуском мы, Виталий Михайлович,  послушаем
вас  - что вы  нам скажете  на  наше предложение. А сейчас  нам  хотелось бы
пригласить   к   радиостанции   врача.  У   нас  есть  вопрос<i>,</i>   нам   нужно
проконсультироваться".
     Группа Гаврилова  расположилась  в тот  момент  на  4200.  Борисенок  -
Шатаевой: "Подождите, будьте на приеме".
     Борисенок: "Просим выйти на связь Толю Лобусева" (находился в лагере на
5300 метров со стороны Раздельной).
     Лобусев: "В чем дело? Какая нужна консультация?"
     Шатаева: "У нас заболела участница. Ее рвет после приема пищи уже около
суток. У нас подозрение, что ее беспокоит печень".
     Вопросы и ответы с целью установления диагноза.
     Лобусев:   "Предполагаю,  что  это   начало  пневмонии.  Группа  должна
немедленно спускаться".
     Шатаева: "У нас есть небольшой комплект медикаментов" (перечислила).
     Лобусев рассказал,  что,  когда и в какой дозе  колоть, какие препараты
сразу, какие через два-три часа.
     Шатаева: "Мы поставлены в такое положение, что не  знаем, как разделить
лекарства -  у нас  еще  одна  участница  неважно  себя  чувствует..." Снова
выяснение симптомов и рекомендации врача.
     Абалаков  -  Шатаевой:  "Объявляю вам выговор за  то, что  не  сообщили
раньше о больной участнице. Срочно выполнить указание врача - сделать укол -
и немедленно спускаться по пути подъема, по маршруту Липкина".
     Шатаева: "Я поняла. Хорошо. Сейчас же сделаем уколы, собираем палатки и
немедленно - через  15 ми-нут  - начинаем спуск. Все, что касается выговора,
предпочитаю получить внизу, а не на вершине".
     Альпинисты,  как  и большинство взрослых  людей,  питаются три, от силы
четыре раза в сутки. Эльвира сказала: "Ее рвет после приема пищи..." Значит,
этот симптом  у  больной  проявился  не более  трех-четырех  раз.  Возможно,
больная не придала этому нужного значения и,  чтобы не вызывать беспокойства
подруг,  умолчала о своем состоянии. Естественно думать: если бы  команда об
этом узнала раньше, то запросила врача к аппарату при первой же связи.
     Другое. У  женщин  не было никаких причин  скрывать болезнь участницы -
вершина  взята  и после  тяжелой  ночевки  траверс  вряд  ли  их  соблазнял.
Альпинист знает, что это  противоестественно. После таких испытаний вместе с
силами  из человека уходит и  честолюбие.  Остается лишь  долг  и подчинение
дисциплине (у сильных людей). У них, как известно,  и то и другое было особо
обострено.  Лишь это  удерживало их  от самостоятельного решения  спускаться
маршрутом Липкина. Люди в их положении могут мечтать только об одном: скорее
оказаться внизу - неважно как, а лучше всего "взмахом волшебной  палочки". В
переговорах  эта нотка явно звучит. Легче представить, что болезнь участницы
послужила  бы  поводом для  спуска  всей  группы наиболее простым  путем. Но
нетрудно понять и В.  М.  Абалакова.  Уже более  суток женщины  находятся на
вершине,  уже  несколько дней  в  районе  семитысячной  высоты,  в  условиях
недостатка кислорода  и едва переносимого холода, в условиях, где давление в
два  с  лишним  раза  меньше  нормального.  Он  нервничал и, что называется,
взорвался, когда неожиданное сообщение ударило  по  его и без того натянутым
нервам. Всякий другой на месте этого волевого  и сдержанного человека сказал
бы, возможно, еще более резко.
     В тот день  связи больше не  было. Женщины начали  спуск. Но о событиях
этого  вечера  стало  известно  из утренней  передачи  7  августа.  Запросив
Шатаеву, лагерь услышал:
     Шатаева - базе:  "Вчера  в  23 часа при спуске трагически  умерла Ирина
Любимцева..."
     ...Да.  Там у болезней особое время  -  равнинный  час  подобен  горной
минуте...  Там  от  простуды  умирают быстрее,  чем истекают  кровью...  Мне
знакомо состояние  человека, потерявшего  в по-ходе товарища.  Все,  к  чему
рвался, теряет цену, становится лживым и злым...
     Они -  женщины...  Убитые несчастьем, изнуренные высотой, закостеневшие
от  холода, нашли  в  себе силы сопротивляться. На  узком, продутом ледяными
ветрами гребешке - слева обрыв, справа крутой склон - поставили две палатки.
В самом широком месте помещалась только одна, вторую разбили ниже...
     7 августа в два часа ночи на вершину обрушился ураган. Ураган - в самом
энциклопедическом понима-нии этого слова. Как  объяснить, что это  значит?..
Тот, что  приходит вниз и срывает крыши, ломает стены, рвет провода, корчует
деревья,  сносит  мачты...  наверху  намного  свирепей.  Здесь он  свеж,  не
истрепан хребтами... А  человек, попавший в него, подобен  мошке, затя-нутой
пылесосом, так  же  беспомощен,  и если  по  сути,  то с тем же непониманием
происходящего...
     Ураган разорвал палатки в клочья, унес вещи  - рукавицы и примусы в том
числе, - разметав их по склону.  Кое-что удалось  спасти, и  самое главное -
рации.
     Они  передали  об  этом  утренней  десятичасовой связью. Лагерь  слышал
плохо, и Борисенок повторил передачу на базу.
     Через  пятнадцать минут после  принятого сообщения, несмотря на  плохую
погоду,  из  базового  лагеря  вверх   вышел  отряд  советских  альпинистов.
Самостоятельно, по собственной  инициативе на помощь потерпевшим отправились
французы, англичане, австрийцы.
     Японцы покинули свой бивак на  6500 и  двинулись  в сторону гребня. Два
часа  бесплодных,  с  риском  для  жизни  поисков  во  мглистой  беснующейся
круговерти... Они сделали  все, что могли... Увы! Ничего не смогли сделать и
американцы.
     Следующая связь была около 14 часов. Шатаева - базе: "У нас умерли двое
- Васильева и  Фатеева... Унесло вещи... На пятерых три спальных мешка... Мы
очень  сильно  мерзнем,  нам очень  холодно.  У  четверых сильно  обморожены
руки..."  Гаврилов,  слышавший это  сообщение, попросил  их через  30  минут
связаться с лагерем и повторить его непосредственно базе. Около 14.30 группа
повторила информацию для базы.  База: "Двигаться вниз. Не падать духом. Если
не  можете  идти,  то шевелитесь, находитесь  все время  в  движении. Просим
выходить на связь каждый час, если будет возможность".
     Около 15.15.
     Шатаева: "Нам очень холодно... Вырыть пещеру не можем...  Копать нечем.
Двигаться не можем... Рюкзаки унесло ветром..."
     17 часов.
     База   -  Клецко:  "Японцы   на  гребне   ничего  не  обнаружили.  Сами
обморозились из-за сильного ветра. Все безрезультатно".
     19 часов.
     База - Клецко: "Наверху  трагедия  заканчивается. По  всей вероятности,
протянут  недолго. Завтра на  утренней  связи  в 8  часов  сообщим,  что вам
делать. Видимо, подниматься вверх..."
     20  часов. Сверху  пришло  еще  одно сообщение о  безнадежном состоянии
группы.  База  -  группе: "Сделайте  яму, утеплитесь. Завтра  придет помощь.
Продержитесь до  утра". 21 час 12 минут. Передачу на этот  раз ведет  Галина
Переходюк. Слышен выход в эфир, но  не больше - молчание. Потом  плач. Очень
трудно  понять слова  - "простить"  или "прости"? Наконец: Переходюк - базе:
"Нас осталось двое... Сил больше нет... Через пятнадцать-двадцать  минут нас
не будет в живых..."
     Еще дважды чувствовалось нажатие кнопки рации - попытки выйти в эфир...
     8 августа, 8 часов утра.
     База - Клецко: "Шатаеву все известно. Он прибывает сюда".
     ...Еще  один  небольшой, но  крутой взлет.  Сверху  склон  перегнулся и
выпирает остро заструганным  поперечным снежным ребром. Может  быть, там, за
перегибом? Уже пора... Я выхожу на пологий участок. Впереди, шагах в сорока,
виден темный  крестообразный, вросший  в снег предмет... Немного повыше  еще
один...
     Хочу сдвинуться  с места, но ноги...  Цепляюсь  за ледоруб, торчащий из
снега, и вглядываюсь со страхом, боясь узнать... Отсюда не различишь - нужно
подойти ближе... Но я знаю, что это она...
     Сзади Соколов  и Давыденко.  Смотрят  растерянно  и оба опускают глаза,
когда встречаемся взглядом.  Они  не знают, как поступить...  Обогнать меня,
подойти самим или предоставить эту возможность мне? Надо идти...
     Я  так и знал  - это  Эльвира. Она лежит лицом вверх, головой к северу,
раскинутые руки без рукавиц...
     Ребята  тактично  оставили нас вдвоем  и  спустились  вниз  за перегиб.
Спасибо им - мне нужно побыть с ней наедине...
     Кто-то должен надиктовать  на  пленку. Магнитофон  у меня под одеждой -
достать его нелегко... И нужно ли? Шнур микрофона короткий. Если это сделает
кто-то из них,  я  должен стоять на привязи и слушать чужой деловой голос...
Стоять и ждать... Лучше самому.
     Нажав  кнопку  пуска,  поднес  к  губам  микрофон  и  сказал:  "Эльвира
Шатаева... Ногами к югу. Голова в капюшоне. Анарака голубого цвета, пуховка.
Брюки-гольф, черные, вибрам двойной, на ногах "кошки". Очков нет.  В четырех
метрах найдена резинка  от  очков...  В  карманах  карабин  и разные дамские
мелочи - маникюрная пилка, щипчики  для ногтей, карандаш "Живопись", круглое
зеркальце - разбитое (в трещинах).
     ...Десятью метрами выше. Кажется, Галя Переходюк - узнать трудно... Да,
это она - узнаю по ша-почке, которую ей связала Эльвира. Пуховка серая. Пояс
зеленый на груди. На нем два  карабина - один  из них "папа  Карло". Обута в
валенки, сверху чехлы из палаточной ткани. На руках красные шерстяные носки.
С правой руки носок сполз, и видно кольцо..."
     Мы  нашли   всех  восьмерых.  Восьмая  -  Нина  Васильева  -  лежала  в
разорванной  по  коньку  палатке  под  телом Вали Фатеевой,  и японцы ее  не
заметили.  Они изучили  обстановку  визуально, не трогая  ничего руками, ибо
сочли, что это могло бы противоречить национальным обычаям, этике, ритуалу.
     ...Мы вырыли  две  могилы.  В одной  из них  захоронили Нину Васильеву,
Валентину  Фатееву,  Ирину  Любимцеву.  Во второй Галину Переходюк,  Татьяну
Бардышеву,  Людмилу  Манжарову,  Эльвиру  Шатаеву,  Ильсиар  Мухамедову. Над
могилами из  снега торчат черенки  лопат  и  флажки.  В туре на куске желтой
материи  положили консервную  банку  с запиской о  том, что  здесь  временно
захоронены   участницы   женской  команды   Эльвиры  Шатаевой.   В   записке
перечисление имен с указанием места расположения каждой...
     Прошел год. Все это время ко мне приходили, писали письма, звонили - на
Скатертный  переулок и домой  друзья, знакомые  и незнакомые альпинисты. Они
выражали  соболезнование  и обращались  с одинаковой  просьбой: зачислить  в
экспедицию, которая будет отправлена на пик Ленина для спуска тел.
     Незнакомые  называли свои  восходительские звания перечисляли  заслуги,
иногда  забывая о  скромности, не стесняясь преувеличить, лишь бы  попасть в
утвержденный  список. Иногда на такие звонки я отвечал: "Учтите - вершины не
будет..." Но скоро понял, что многих этим попросту обижаю.
     Не стану греха таить - слушая эту просьбу от незнакомых, я задавал себе
вопрос:  "Чего хотят,  какую  выгоду ищут?"  "Выгоду" не  нашел, зато  нашел
ошибку в своих  рассуждениях.  Оказалось,  у задачи  неверные данные: они не
чужие -  они  свои. Они альпинисты.  Им очень  важно сознавать  эту братскую
близость, быть  уверенным в  ней,  ведь  они  знают и  другое: альпинистская
солидарность делает каждого сильнее. Это скорее знание  сердца,  чем головы.
Знание огромной ценности, без которого жизнь альпиниста будет пуста, которое
следует  закреплять,  которому нужно  постоянное  подтверждение. Они  просят
включить  их  в список, потому что всегда ищут  повода,  чтобы  упрочить эту
братскую связь. И в этом, пожалуй,  их выгода.  Им выгодно пойти  на риск  и
лишения,  но взамен  получить  прочную,  неколебимую  веру  в  альпинистское
братство.  Они  не  могут  не пойти еще и потому, что  их  зовут  туда  души
истинных рыцарей.
     Получился конкурс. Утвержденная численность экспедиции  - двадцать пять
человек. Заявлений - устных и письменных - около сотни. Как отказать, никого
не обидев? Я все же думал, не освободившись  до конца  от своих заблуждений,
что многие отпадут сами по себе, что их заявления сделаны в минутном порыве.
Но  таких  оказалось  меньшинство. Большая  часть  все  это время  аккуратно
справлялась о судьбе  своих кандидатур.  Пришлось пускаться на всякого  рода
уловки, придумывать формы отказа.
     20 июня 1975 года экспедиция в составе 25 альпинистов выехала на Памир.
В  нее вошли сильнейшие восходители страны и,  конечно же,  многие из тех, с
кем  познакомили   читателя   эти  страницы.   Были  здесь   мастера  спорта
международного класса  Владимир Кавуненко  и Геннадий Карлов, мастера спорта
Дайнюс Макаускас, Валентин Гракович...
     Рвался  и   Олег  Абалаков.  Он,  разумеется,  числился  среди   первых
кандидатур. Но ему не  повезло - нелепый случай: получил  перелом нескольких
ребер во  время  игры в футбол. К сожалению, к моменту выезда  икспеднции он
еще недостаточно поправился.
     Я был назначен руководителем экспедиции.
     Работы проходили  строго по графику.  Без срывов, без происшествий. Все
гладко, как на равнине...
     В лагере выросло целое поселение родственников. Через две недели тяжких
трудов  тела  их  близких были доставлены  на поляну.  Троих  увезли  домой.
Остальных,  В том числе и Эльвиру, мы  похоронили здесь, поставив им общий и
персональные памятники.  Поляна поможет беречь память о них навечно - покуда
стоят Памирские горы, здесь всегда будут альпинисты...
     Был  митинг. Были речи - много речей... Непохожих одна на другую - люди
здесь говорят от сердца, а у саждого сердца свой голос... И все же звучала в
них общая мысль.
     Мы  альпинисты. Мы испытатели. Летчики  проверяют  в воздухе надежность
конструкции самолета. А  мы  в  горах -  конструкцию человека. Его мощность,
пределы его физических и психических сил.
     А испытатели, случается, гибнут...
     Но  почему  так  быстро  растут  альпинистские списки?  Отвечу:  у  нас
завидная  жизнь! Если даже  случилось, что оборвалась она не вовремя,  то  и
тогда  ей можно завидовать. Ибо в одну укороченную жизнь проживаем  мы много
жизней,  пересекаем  всю  историю человечества, восходим  к  началу людского
племени, к трудной судьбе первобытных людей...


        ГЛАВА X. "СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ"


     "Уважаемые господа!
     Американский  альпийский клуб Соединенных Штатов  настоящим  приглашает
Федерацию  альпинизма  СССР  направить делегацию  из шести  альпинистов  для
посещения основных горных центров США. Советские восходители будут почетными
гостями Американского альпийского клуба по прибытии  в  Нью-Йорк  и во время
всего периода пребывания в стране. Расходы по проезду от Москвы до Нью-Йорка
и  от  Сиэтла  до Mocквы - за счет  Федерации  альпинизма СССР. Американский
альпийский  клуб оплачивает  расходы по проезду  внутри страны, а  также  по
питанию  и размещению. Деньги  на  карманные расходы, например на  сувениры,
сигареты  и пр., обеспечивает советская сторона. Целью визита с американской
точки зрения будет попытка ответить взаимностью на советское гостеприимство,
оказанное в 1974 году на Памире, и развитие растущей дружбы, взаимопонимания
и культурного обмена между  советскими и  американскими альпинистами.  Нашим
гостям  будет  предоставлена возможности  совершить серьезные восхождения на
некоторые  из  лучших  американских  пиков и стен.  Будет  также  обеспечена
возможность  встретиться  с большим числом  американских  горовосходителей и
посетить предприятия, производящие альпинистское  снаряжение.  Помимо оплаты
проезда,  питания   и  размещения  в  США,  нашим  советским  гостям   будет
предоставлена  медицинская  помощь,  почтовое  и  телеграфное  обслуживание,
питание  и  палатки  во  время  восхождений,  пepеводчики   русского  языка,
консультации по маршрутам.
     Американский  альпийский  клуб  с  надеждой  ожидает,   что   Федерация
альпинизма  СССР  примет это  искреннее  приглашение,  которое направлено на
дальнейшее укрепление советско-американской дружбы.
     Искренне  -  Питер  Шонинг и  Роберт Крэг  от  имени Совета  директоров
Американского альпийского клуба".

     Нас   разместили  в   роскошном,   как   выражаются  сами   американцы,
капиталистическом  отеле. Словом "капиталистический" они как бы подчеркивают
ранг   этого   заведения,  то  есть  доступный  лишь  очень  богатым  людям,
капиталистам.
     Горный  дом   "Мохонк"   находится  в   Шавангуке,   горной  местности,
расположенной  километрах в ста от Нью-Йорка. Попав  сюда, мы сразу  поняли,
что  наши американские  коллеги обязательные люди  и намерены  добросовестно
реализовать  каждое слово,  каждую  запятую, содержащиеся в приглашении. Они
действительно  видят в  нас почетных гостей  и на самом деле хотят "ответить
взаимностью  на советское гостеприимство,  оказанное...".  Заранее скажу: их
попытка  увенчалась  полным успехом.  Я  не  знаю,  принадлежит  ли "Мохонк"
кому-либо  из  членов Американского альпийского клуба  (ААК), или  последний
субсидирует  его,  возможно,  просто арендует по мере  надобности; но  отель
является своеобразной резиденцией,  базой, что  ли, клуба -  здесь,  скажем,
проводится  традиционный ежегодный обед  с  участием наиболее  видных членов
ААК. По стоимости и комфорту "Мохонк" относится к самым фешенебельным отелям
США.
     Я не первый раз за рубежом, не первый раз в капиталистической стране, и
все-таки  каждый  раз  меня  смущало непривычное,  сверхуслужливое поведение
гостиничной  прислуги  -  это распахивание  перед  тобой дверей,  мгновенный
подхват поклажи... Более того - меня это просто сковывало. Я боялся робкого,
сверх деликатного стука  в  дверь, который,  как правило, означал  появление
горничной,  портье.  Мне  было  не  по  себе от  этой  читавшейся  в  глазах
готовности  обслужить,  предупредить  желание,  броситься   выполнять  любую
просьбу. Я бы даже  не назвал  это угодливостью, лакейством. Нет, людей этих
никак  нельзя было упрекнуть в потере чувства  собственного  достоинства.  Я
понимал,  что  большинство  услуг  вовсе  не   являются  плодом  собственной
инициативы  - они традиционны,  что называется, слагаемое давно  заведенного
порядка,  который  служащие добросовестно  выполняют. И все-таки  уставал от
какого-то неосознанного  смешения чувств. С одной стороны, нечто похожее  на
то,  что  здесь  по  ошибке  сильно  преувеличивают значение  моей  персоны:
дескать, кто  я  такой, чтобы эти  люди  предупреждали каждый  мой  шаг?!  С
другой... Мне, например, кажется, что я никогда бы не позволил себе  сесть в
коляску к  рикше... А здесь  было  ощущение, будто меня посадили в портшез и
понесли  на прогулку. Оказалось, в нашей группе не только  я испытывал такое
чувство. Вечером в номер  ко мне зашли  Валентин Гракович и  Слава Онищенко.
Гракович сел в кресло и с ходу сказал:
     - Все хорошо. Нет только одной вещи... И это большой недостаток.
     - Какой?
     -  В  коридоре  над дверью нужно табло: "В услугах не нуждаюсь!"  Нажал
кнопку и сиди себе отдыхай спокойно.
     - Не поможет.
     - Почему?
     - Постучат и спросят: "Не забыл ли мистер Гракович выключить табло?"
     Валентин засмеялся, потом сказал:
     - Зря грешим. В назойливости их, пожалуй, не упрекнешь.  Просто неловко
как-то. Вертятся вокруг тебя, точно ты принц наследный.
     - С непривычки это у нас, - заговорил Онищенко.  - Кстати, мне кажется,
им  все равно - принц ты  или дворник. Ты - гость отеля. Их товар - комфорт.
Платишь  деньги  -  получаешь  товар,  кто бы ты ни был.  А поскольку деньги
сумасшедшие, то и товар, стало быть, высокого качества. Профессионалы здесь.
Вышколены. Качество товара - вопрос  их профессиональной чести  и... хорошей
зарплаты. Постучали.
     - Легки  на  помине,  -  усмехнулся  Валентин.  В  дверь, однако, вошли
Анатолий Непомнящий, наш спортсмен,  мастер спорта, и Фриц Виснер, известный
американский  альпинист,  член   ААК,  прибывший   сюда   специально,  чтобы
сопровождать  советских  восходителей. Они недоуменно смотрели, не  понимая,
почему их появление так распотешило нас. И смеялись вместе с нами,  узнав, в
чем  дело. "Они-то  чего гогочут?!  - подумал я. - Им это не должно казаться
таким уж смешным". Но тут же нашел ответ: у всех хорошее  настроение, оттого
и готовность смеяться по любому поводу.  И понятно: все  довольны встречей и
той непринужденностью, которая  появилась  сразу, можно  сказать,  с  первых
минут.
     Валя обратился к Виснеру:
     - Фриц, признайся, вы нарочно поместили нас в этом отеле?!
     Виснер  знал несколько  слов по-русски, мы -  по-английски.  Зато  Толя
Непомнящий говорил  на  английском почти  как на русском.  Он переводил  все
речевые TOHKOCTИ.
     - Не  понимаю,  почему "нарочно"? Вам не нравятся  условия?  - удивился
Виснер.
     - Нарочно.  Чтобы расслабить нас, разнежить, растлить  роскошью.  Чтобы
подорвать  нашу боеспособность. После такой  ночевки  попробуй переночуй  на
скальной полке!
     - О да! - засмеялся Фриц. - Это наше секретное оружие.
     -  Дорогое  оружие!  -  заметил  Анатолий.  -  Уж  не  могли  придумать
что-нибудь подешевле. Вы же, американцы, умеете считать?!
     - Умеем. Но нам для русских ничего не жалко.
     - Ну, не волнуйся, - вмешался я. - Мы тоже не лыком шиты. - Этот оборот
вызвал  затруднение  с  переводом,   но  Фриц  быстро  разобрался,  запомнил
по-русски и потом  то  и дело употреблял  его. -  Мы тоже привезли  с  собой
секретное оружие. Сильное, но дешевое. Супер-дешевое!
     - Гм, любопытно. Что бы это могло быть?
     -  Узнаешь.  Завтра  же  узнаешь.  Сережа  Бершов  на  восхождении  его
продемонстрирует.
     - Я  хочу  узнать еще сегодня.  Пойду к Абалакову. Попробую расспросить
его. Он добрый человек, он не допустит, чтобы я умер от бессонницы.
     На другой  день  мы поднялись  в  шесть утра и через час  были готовы к
выходу на скалы.
     Издали, особенно с птичьего полета, они, вероятно, смотрятся так, точно
их сотворили люди. Будто специально построили  некую тренировочную "натуру".
Haм москвичам, скажем, приходится искать полуразрушенные здания и заниматься
на их стенах. А здесь...
     Представьте себе скальную гряду, которая тянется всего лишь  на полтора
километра.  Но  это  серьезные  альпинистски  сложные  скалы   с  множеством
интересных маршрутов,  большинство которых не  ниже 3б категории  трудности.
Иные  участки (таких  немало)  проходятся  буквально на  грани  человеческих
возможностей.  Американцы   классифицируют  их   символом  "5,11"   (в   США
классификация отличается от  нашей - здесь определяют маршрут не в целом,  а
указывают  степень   сложности  каждого  участка  в  отдельности.  Это  дает
представление   о  том,  что  ожидает  восходителя  на  пути  подъема),  что
соответствует нашей "шестерке".
     Удивило  нас  и  другое:  за  скалы  надо  платить!  Они,  оказывается,
принадлежат хозяину отеля. Цена, правда, не слишком высокая:  4-5 долларов в
год. Но доход, видимо, отнюдь не символический, если учесть, что по субботам
и  воскресеньям  на  маршруты  выходят  до пятисот  человек.  Каждый  взамен
утраченных долларов получает значок.
     Мы избрали довольно трудные пути. Но не самые сложные.  По американской
расценке  они тянули  от "5,5" до  "5,8".  "5,8"  в переводе на наши понятия
означает  примерно  5б  категорию трудности.  Нам  не  хотелось  сразу,  как
говорят, брать слишком круто.  Можно и  сорваться  - всякое бывает!  Это  не
лучшая заявка на уважение. Мы обязаны были побеспокоиться о своей репутации.
К тому же, прибыв в чужую страну, хотели  сперва выяснить здешнюю реакцию на
наше искусство, точно так же как актеры в чужом городе первую сцену проводят
осторожно, чтобы  выяснить  зрителя,  узнать, насколько  он  требователен. А
главное, мы вообще  смотрели на  эти выходы как на разминку. Пороге  к нашим
маршрутам я сказал Сереже Бершову:
     -Вчера мы заинтриговали Виснера нашим "секретным оружием".
     Сергей сразу понял, о чем идет речь.
     -Ясно, -  ответил он.  -  Нужно обставить  это  как следует.  Вот смеху
будет!
     У  подножия  скал  много  народу.  Здесь  не  все  восходители  - много
зрителей.  Их, пожалуй,  большинство.  Наша группа  сразу привлекла  к  себе
внимание.  Кроме  сопровождавших нас американцев, с  которыми нам предстояло
выступить  в  связках,  просто  любопытных, здесь, как водится, оказались  и
репортеры.  Онищенко с  Бершовым  составили  связку.  Они  подошли к  стене,
прицельно  осмотрели  нижнюю  часть   маршрута.  Потом   Сергей,  начинавший
движение,  ухватился рукой за  выступ, поднял было ногу. Но, глянув вдруг на
нее, словно спохватившись, ударил себя по лбу.
     - Слава, - сказал он, показывая на обувь, - где наши пуанты?
     - Ох, черт, и я забыл!
     Они  присели  на камни,  разулись.  Потом залезли  в рюкзаки и  достали
предметы,  которые привели публику в волнение.  Жадная до  сенсации,  она на
этот  раз  имела  ее сполна. Каждый из  них  держал в руках  пару новеньких,
блестевших  резиновым  лаком  галош. Ребята  надели  их  на тонкий  носок  и
накрепко привязали тесемками - точь-в-точь как балерины завязывают пуанты.
     Виснер сначала смеялся вместе со всеми.  Но лицо  его вдруг вытянулось,
побледнело. Он бросился к  Абалакову  и заговорил взволнованно и так быстро,
что Толя не успевал переводить.
     - Они, кажется, и в самом деле хотят идти в галошах. Но это опасно. Это
очень опасно! Это сложный маршрут. Нельзя же рисковать жизнью ради шутки. Вы
мудрый человек, вы должны остановить их, они вас послушают...
     Виталий Михайлович  объяснил  ему,  что это  не шутка, что ребята  лишь
придали этому вид  шутки - галоши не только проверенная,  но и привычная для
советских  скалолазов обувь.  Меня несколько удивило:  Виснер,  многоопытный
альпинист,  мог бы сразу оценить ее, достоинство. Но тут же понял: он просто
ошалел от неожиданности. Так и есть. Он улыбнулся и смущенно сказал:
     - Действительно, как  это я сразу не подумал?! Галоши не только хорошее
трение обеспечивают, но и сохраняют отчасти гибкость ступни.
     Застрекотали  кинокамеры,  защелкали затворы  фотоаппаратов...  Виснер,
Непомнящий и я составляли другую связку. Мы примерялись к своему маршруту. К
нам подскочили репортеры и чуть ли не хором задали один и тот же вопрос:
     - Что они делают?
     - Как что? Разве вы не видите? Надевают галоши.
     - Зачем? Чтобы пойти в них на стену?!
     - Конечно!
     - О! Это прекрасно!  - воскликнул один из них. И, застрочив в блокноте,
диктовал себе: "Секретное оружие" советских альпинистов. "Галоши"  по-русски
звучат так же, как и по-английски..."
     Возможно,  это его  отчет  я читал  позднее:  "Бершов чемпион  Союза по
скалолазанию, начал маршрут с такой обезьяньей ловкостью, что сразу вызвал к
себе всеобщую симпатию. Разумеется,  разделив ее  не только с напарником, но
и... с галошами..."
     Вокруг стоял  человеческий гомон. И сквозь плохо понятую мне английскую
речь то и дело пробивалось:
     "галоши,  галоши".  Повсюду  слышался смех.  Но в  смехе  этом  звучало
веселое  восхищение  -  то, которое  в  русском языке  очень  точно передает
расхожее выражение - "Bo дает!"
     За  исключением  Виталия  Михайловича,  который по  причине  возраста в
восхождениях не  участвовал,  мы все  неплохо  прошли  свои  маршруты.  Валя
Гракович  шел в связке  с американцем. Двигались  в среднем  темпе, особо не
торопились, памятуя об особой ответственности, которая ложится на спортсмена
за рубежом:  не ударить  в  грязь лицом. Пускай помедленней,  но  чтобы  без
срывов - не только в прямом, но и в переносном смысле.
     Однако... спускаемся вниз и вдруг узнаем: оказывается, мы  провели свои
восхождения  в неслыханном темпе, в  невиданно  короткие  сроки! Выяснилось,
что, скажем,  маршрут, на который отводится обычно не менее пяти с половиной
часов, пройден нами за три с половиной!


        ГЛАВА XI. ЧУЖОЙ КРЮК


     По  окну  ползает  пчела.  Взлетает,  бьется  о стекло,  снова  ползет,
срывается и опять... Она ищет выход. А в пяти сантиметрах над ней  раскрытая
настежь форточка.  Глупая пчела - отмечает наш глаз. Именно глаз -  разум не
откликается на подобные пустяки.
     Нет,  поведение  пчелы  ничуть  не глупее  поведения  человека в  таких
обстоятельствах. Она  в том положении, когда "за  деревьями леса не  видно".
Она в положении подвешенного на скале альпиниста, которому бескрайний камень
горою не видится.
     Камень...  камень... камень...  Нет конца и  края этой шершавой тверди.
Нет, потому  что глаза в тридцати-сорока сантиметрах от гигантской стены, по
которой ползешь, как  пчела  по  стеклу.  И  ожидание  выхода на полку или в
какой-нибудь  кулуар не  снимает  до конца  тревожного  чувства бескрайности
этого  опасного  пути. Разум знает - сердце  не верит...  Над головой и чуть
левее зацепка. Она кажется прочной... А вдруг отвалится?! Вторая точка опоры
под  левой ногой. Именно точка. Множеством геометрических точек этот уступ в
виде  двухсантиметровой скальной заусеницы можно назвать только от  глубокой
иронии  к самому  себе. Ладно, при  большом  оптимизме можно  уверовать, что
благополучно пройдешь эти полтора  метра. А  дальше что? А дальше  все та же
степень риска - чуть больше,  чуть меньше А потом опять...  И снова... И еще
раз  опять... Я думаю об этом. И тогда меня начинает  стегать мерзким потным
страхом  теория вероятностей -  шансы на срыв  всенепременны,  весь  вопрос,
сколько их и из какого числа: из десяти, из ста?..
     Как  они  пробились,  через  какой  лаз  проникли  мне  в  голову,  эти
парализующие, едкие мысли?! Мне сейчас кажется, что по-другому быть не может
и никогда не было - они неизбежны в таком  положении.  Но ведь я точно знаю:
ничего подобного не было на тех сотнях  маршрутов, пройденных мною за да