им на ступеньках покатилась волна пьяных
от своей удачи безбилетников...
Положение спас Высоцкий -- он ударил по струнам и запел что-то
энергичное, кажется, "Порвали парус". Все замерли в тех позах, в которых их
застигли первые звуки. Потом, когда песня кончилась, все осели, где стояли.
Места всем хватило и вообще больше никаких эксцессов на концерте не было.
Но память о народном подвиге осталась жить -- девятью годами позже
выступавший в той же аудитории Сергей Никитин свои пародии на Высоцкого
предварил такими словами: "Говорят, несколько лет назад, когда тут Высоцкий
выступал, здесь черт-те что творилось. Двери сломали..."
Ангел смерти.
Рассказывает Берг.
-- Не сразу, но понял я все же, что смерти великих деятелей партии и
государства -- Л.И.Брежнева и К.У.Черненко -- на моей совести.
А было так. Пригласили меня на фестиваль в Винницу. Подгадал я под это
дело с отпуском и подверстал приглашения (на удобное мне время) в Николаев и
Одессу. Тут как раз помер Леонид Ильич, и фестиваль в Виннице, пришедшийся
на дни траура, был перенесен на месяц. Я на него не попал. Улетел сразу в
Николаев, где (и в Одессе тоже) все состоялось.
Прошло года два с небольшим. Винничане зовут -- давай, мол, все же
приезжай, хоть с концертом. Ладно. Тут и Одесса узнала и снова приглашает --
раз уж рядом окажусь. А я соображаю: где Одесса, там и Николаев, где у меня
есть свой корыстно-общественный интерес -- пофотографировать архивы Арика
Круппа, хранящиеся у его сестры Дины. Мы с ней об этом в прошлый раз
договорились. Беру фотоаппарат, лечу в Одессу, узнаю, что концерт
послезавтра, и еду в Николаев.
Возвращаюсь -- по городу флаги с каемкой. Прихожу на базу, спрашиваю:
-- Кто?
-- Сам!
Ну, траур по Константину Устиновичу был таким же глубоким, как и он сам
-- даже занятия в школах сначала было отменили, а потом переотменили обратно
-- дети и впрямь были в трауре.
А концерт почему-то никто не запретил, и мы, как в том анекдоте,
медленно и печально, без излишнего задора все же попели. Юмора хватало уже в
самой ситуации.
А я соображаю: как у меня возникает маршрут по трем точкам -- Винница
-- Одесса -- Николаев -- так генсеку хана. Предлагали попробовать на
Горбачеве, но я уперся: этого не трону! Хоть он и чудак, но пользы от него
больше, чем вреда.
Все же еще один заезд, правда, только в Одессу и Винницу, у меня
состоялся. Стоил он жизни какому-то крупному одесскому гэбэшному чину.
Такие дела.
Между Лиссом и Зурбаганом.
Рассказывает Леонид Блехер (Москва):
-- В одной из московских школ на уроке географии учитель попросил
назвать какой-нибудь пролив, имеющий большое значение для мировой экономики.
Кто-то назвал Суэцкий канал. Учитель сказал, что это в принципе верно, но
все-таки канал -- объект рукотворный, и попросил назвать природный пролив.
Класс притих. И вдруг один из учеников поднял руку и выпалил:
-- Баб-эль-Мандебский пролив!
По классу пронесся характерный невнятный шорох, знаменующий обычно
всеобщее предвкушение того, как однокашник публично осрамится.
Учитель подозрительно прищурился и спросил:
-- А на карте его показать можешь?
Под злорадные взгляды товарищей нахальный выскочка проследовал к доске
и уверенно ткнул указкой в голубую перемычку, соединяющую Красное море с
Индийским океаном и отделяющую юго-западный угол Аравии от Африканского
Рога. У класса вырвался разочарованный вздох. В нем этот звучный
экзотический топоним знали только по одноименной песне Щербакова и были
уверены, что он -- плод фантазии барда-филолога.
Примечание Бориса Жукова: выслушав эту историю, я подумал вот о чем.
Раз весь класс знает Щербакова -- значит, школа не с рабочей окраины, не
вспомогательная, а какая-нибудь элитарная. И если уж там так знают
географию, то дело дрянь.
Награда нашла героя.
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
-- Давным-давно, две или три исторические эпохи назад, в 1989 -- 1990
годах, когда у всей нашей тогда еще единой страны перед глазами стоял Съезд
народных депутатов, а в ушах -- неувядаемый "Поручик Голицын", Игорь Михалев
объединил их в одном произведении. Получился, мягко говоря, не шедевр: весь
юмор строился на простом упоминании наиболее популярных тогда
политперсонажей: "Корнета Попова отдайте в солдаты, поручика Ельцина --
сдать в СобЧека!" и т. п. Несмотря на завидную популярность, вскоре она
канула в Лету вместе с описываемым институтом и значительной частью героев.
Прошло десять лет. 6 сентября 1999 в популярной воскресной политической
программе Евгения Киселева "Итоги" появился очередной дорогой гость --
Евгений Максимович Примаков, последний председатель Совета Союза (одной из
палат) Верховного Совета СССР, затем -- директор Службы внешней разведки,
министр иностранных дел, премьер-министр, а к описываемому моменту --
безусловный фаворит симпатий избирателей и лидер избирательного объединения
"Отечество -- Вся Россия". Перспективы последнего на близящихся
парламентских выборах казались тогда столь радужными, что многие политологи
прочили Примакову пост спикера новой Думы. Не удивительно, что Киселев в
беседе с ним затронул и этот вопрос: дескать, вас-то, Евгений Максимович,
эта должность прельщает или вы уже нахлебались этой роли в союзном
парламенте?
-- Нахлебался! -- с готовностью подтвердил Примаков. -- Помните, даже
песенка такая была: "Поручик Нишанов, ведите собранье, проснитесь,
проснитесь, корнет Примаков!". -- И далее долго и охотно говорил о том, что,
да, мол, бывало-с, спал-с, да и разве это в человеческих силах -- не уснуть
в том президиуме...
Уж не знаю, смотрел ли те "Итоги" Игорь Прокопьевич и дошло ли до его
ушей это высокое признание. Но что его песня согрела душу хотя бы одного
человека, можно считать установленным.
Какие чувства можно лирой пробудить, а какие, увы, невозможно.
Рассказывает Берг:
-- Есть люди, которые искренне считают, что столкновение с прекрасным
нравственно преображает человека. Лет пятнадцать назад Елена Камбурова даже
писала в "Комсомолке" о том, как искусство воспитывает. Я согласен: да,
преображает. Но ненадолго. И далеко не всех. То есть, по большому счету,
серьезного воздействия не оказывает.
В июне 1998 года мы с Дмитрием Дихтером одновременно оказались в
Израиле, и некоторые концерты (домашние, как правило) у нас проходили на
пару. В том числе и тот, о котором пойдет речь.
Собралось человек сорок, если не больше. Первый час пел Дима, второй --
я. А потом предстояло традиционное угощение. Точнее, традиционное для этого
дома, где регулярно проводились подобные мероприятия. Скорее всего, теперь
на некоторое время эта традиция прервется, ибо хозяин сел за убийство (нет,
не воспитывает искусство!). Но тогда было принято приносить с собой что-либо
из съестного. И каждый прихватывал из расчета своего индивидуального
аппетита. Своего.
И вот столы поставлены углом вдоль двух смежных стен и заряжены, чем
кого с чем Бог послал. Некоторые умудрились втиснуться на стулья между
стенками и столами, человек десять, а остальные три десятка столпились с
внешней стороны и вступили в борьбу друг с другом за выживание. Тем более,
что пища духовная, оказывается, пробуждает бешеную симпатию к физической. Я
не предполагал, что это может быть до такой степени!
Дима, будучи перманентно окружаем приличествующим количеством
прекрасных дам, был накормлен если не сразу, то как только отдельные из них
вступили в соприкосновение с поверхностью стола.
Я же не счел себя вправе расталкивать голодающих и пасся в сторонке.
Минут через пятнадцать пара наиболее близких мне по прошлой жизни людей
вспомнила о моем существовании и стала звать к себе, давая понять, что имеют
возможность урвать толику и для меня. Я махал руками и делал страшные глаза:
не ломайте кайф, то бишь, не нарушайте чистоту эксперимента!
Прошло еще минут пятнадцать. Отдельные любители авторской песни,
оторвав взгляд от стола, который уже переставал быть яств, начали шарить по
стенкам -- не зависло ли там чего съедобного, и стали натыкаться на меня.
При этом лица некоторых принимали выражения озадаченности и даже легкого
замешательства: подсознание, фиксировавшее то, что мимолетно ухватывал глаз
на предыдущей стадии трапезы, подсказывало, что моя позиция за последние
полчаса осталась неизменной. а из этого нечто должно следовать.
Наконец, общество в массе своей дозрело до мысли, что надо и со мной
что-нибудь предпринять. Передовые его представители расступились и впустили
меня в свой круг. Если что-то и оставалось еще на столах, -- количеством уже
не внушало оптимизма, а качеством -- энтузиазма. Но в порядке второго
эксперимента я попытался внушить себе, что это именно то, что лежало там
вначале и волновало мое воображение тем сильнее, чем меньше его (то есть
продукта, а не воображения) оставалось.
Надо сказать, оба эксперимента прошли весьма успешно.
ТРУДОВЫЕ БУДНИ
Страсти по Харе.
Рассказывает Берг.
-- Март 1974 года, первый тираспольский фестиваль. Все еще в шоке от
чилийских событий. Только ленивый не написал своего посвящения Виктору Хара,
который, кстати, оставил тяжелое наследство в виде проблемы -- как писать
его фамилию в дательном падеже, если в русском языке мужские фамилии
склоняются, а получается не вполне благозвучно.
И вот на сцену выходит куйбышевский автор Станислав Маркевич и громким
голосом объявляет:
-- Виктору Харе! -- и поет свою песню.
И песня какая-то странная: вроде бы с Харой дело было на стадионе, а
тут подвалы какие-то, казематы, решетки, и песня, словно птица, вырвавшись
на свободу, шурует вокруг земного шара, и т.д. И вдвойне странно то, что
песню эту вроде бы слышал рассказчик где-то, причем задолго до чилийских
событий...
Ну конечно! Декабрь 1972 года, первый кишиневский фестиваль. На сцену
выходит Слава Маркевич и громовым басом провозглашает:
-- Микису Теодоракису!..
Биологический барьер.
Рассказывает Наталья Дудкина.
-- На одном из концертов В.Долиной некий зритель, плохо переносивший
звучание расстроенного инструмента, не выдержал и подал реплику:
-- Вероника, настройте гитару!
На что Долина, человек искренний, ответила:
-- Не могу: не моя.
"Три медведя", новое прочтение.
Рассказывает Любовь Захарченко.
Какой-то фестиваль. Действие происходит за кулисами. Юрию Кукину надо
куда-то отойти и он ставит свою гитару к стенке.
Тем временем очередному выступающему не на чем играть; он берет
кукинскую гитару и, обнаружив, что она изрядно расстроена, тщательно
исправляет эту оплошность. Поет и возвращает инструмент на место.
Тут появляется законный владелец и, готовясь выйти к микрофону,
проводит рукой по струнам...
Смысл сказанного им можно перевести примерно так:
-- Какой благодетель настроил мою гитару!?!? Моя гитара должна быть
немного расстроена!!!!!
Нетленка.
Рассказывает тульский исполнитель Леонид Альтшулер:
-- Когда я собрался с духом и с деньгами, чтобы сделать гитару на
заказ, то духа оказалось значительно больше, а цены росли в космическом
темпе (был, кажется, 93-й или 94-й год), и я срочно побежал к молодому
гитарному мастеру из Протвино Мише Крутову.
Миша все выслушал, заказ принял, но никаких признаков результата не
наблюдалось полгода. Я нервничал, цены росли, борода седела, смысл
уменьшался.
Миша -- человек основательный и, надо сказать, чужие выполненные
заказы, которые он мне демонстрировал, впечатляли.
Но вот уж скоро скоро год заказику-то! А цены!!!
Я говорю:
-- Миша, ты знаешь, мне ведь не надо этих всех узоров, лишь бы звук был
и размеры, как я просил. Нельзя ли как-нибудь больше не откладывать?
Ответ Миши Крутова, гитарного мастера из Протвино:
-- Гитаристы приходят и уходят, а инструмент должен жить века!..
Наконец, говорит:
-- Все, приходи.
Прихожу. Темновато. В центральной комнате длинный стол накрыт
простыней, там под ней что-то продолговатое укрыто с головой. У торца --
стулья.
Сажусь. Подходит, медленно сдвигает покрывало. Гитара. Отдает как-то
мрачно.
Упаковываю после всех проб в запасенный футляр, чуть не прыгаю.
Он -- мне:
-- Небось, к Нечаеву?
-- Конечно, -- говорю, -- я уже всех предупредил, они ждут, вокруг
стола ходят.
-- Петь будете?
-- Еще бы!
Помолчал...
-- Об стул задеть можно!
За вредность?
Не так уж много на свете авторов, чье творчество признается всеми
безоговорочно и воспринимается однозначно. Может и нет таких вовсе. И очень
много споров было в начале 80-х о песнях и личности Александра Суханова.
Берг рассказывает, как он лично изо всех сил пытался за майку удержать
президента одного из сибирских КСП Леночку Ч., которая (дело было на
"Чимгане-80") рвалась к сцене, чтобы предложить любимцу публики двойную
ставку, если он согласится приехать к ней в г.Н-ск с тем, "чтобы в одном
отделении только сыграть, а в другом -- только сплясать".
Крайнее средство.
Со слов Михаила Смоляра.
Место действия -- XII-й Грушинский фестиваль, 1979 год, воскресенье.
Народ большей частью разъехался, но многие москвичи остались на понедельник,
на концерт в зеленом театре, и на московской сцене царит Берковский. Царит
уже часа три, может, даже четвертый. Хороший был концерт. Сначала он пел с
ансамблем "Скай", потом ему подпевали "Жаворонки", но все потихоньку
отвалили, а толпа все стоит, его не отпускает; остался он с Димой Богдановым
и в какой-то момент начинает кокетничать:
-- Ну, не знаю, что вам спеть; вроде бы все уже спел...
А рядом, около электрогенератора, стоит с электробритвой Дмитрий
Сухарев в шортиках, но уже в рубашке и при галстуке -- только брюки надеть
-- и бреется. А Берковский рассказывает про то, что все уже спел. После
третьего или четвертого периода Сухарев негромко, но отчетливо так
подсказывает:
-- А ты спляши!
Рассказывает Вера Романова (Москва).
Весна 1999 года. Какой-то большой сборный концерт. Городницкого
выпускают первым, Берковского -- за ним. Сообщают об этом заранее.
Берковский недоволен, в расстроенных чувствах походит к Городницкому и
жалуется:
-- Сань! Ну, что они -- совсем с ума сошли? Как я после тебя выйду?
Городницкий: -- Да ничего страшного...
Берковский: -- Нет, ну что я смогу после тебя сделать?!! Городницкий
(видимо, понимая, что дело серь?зно): -- Ну,
Витя, ты же хорошо по?шь. Голос у тебя есть? Ну, по сравнению со мной?
Берковский: -- Ну, по сравнению с тобой -- конечно!.. И вообще -- я
петь умею!
Городницкий: -- Ну! А мелодии у тебя какие? Ну сравни с моими.
Настоящие, хорошие мелодии.
Берковский: -- Ну, конечно, мелодии у меня очень хорошие. По сравнению
с твоими -- ни в какое сравнение! И вообще -- я композитор!
Городницкий: -- Ну! А слова у тебя в песнях какие? Ты сравни! На какие
стихи ты пишешь!
Берковский: -- Ну, конечно, у меня в песнях слова, да... Самойлов --
это ж не ты!
Городницкий: -- Ну и чего ты?
Берковский: -- Действительно, чего это я?..
Священная корова.
Рассказывает Евгений Пузанов (Кишинев).
-- На одном из кишиневских фестивалей конца 70-х выходит на сцену
киевская группа "Шляпы", в которой тогда пел ныне знаменитый Александр
Цекало, и объявляет название песни:
-- "У Пера когда-то корова была"!
Через какое-то время место у микрофона занимает московский ансамбль
"Берендеи" и радостно извещает публику:
-- "У Пера когда-то корова была"!
Немного погодя появляется киевлянин Илья Винник:
-- Обязательная программа: "У Пера когда-то корова была"!
Прочел этот текст сам Винник и счел нужным прокомментировать:
-- Во-первых, дело было в 80-м году, это точно. Во-вторых, сначала эту
песню спел дуэт девочек из Тирасполя -- Люда Соболева и Аня Демина; "Шляп"
там не было. Затем -- "Берендеи". Я всего этого не слышал и, как дело дошло
до меня, сначала не понял, почему зал валяется от хохота. Потом "врубился" и
сказал:
-- Простите, я думал, это обязательная программа...
Огромный выбор.
Рассказывает Ирина Рынкевич (Петрозаводск):
-- Сосновый Бор Ленинградской области, 1987 г. Творческие мастерские.
Открытие фестиваля. Именитые гости предъявляют "визитные карточки".
Александр Генкин, ветеран ленинградской песни, исполняет свою
"фирменную" -- "Прорезала вышка по небу лучом...". Зал принимает автора
тепло: песня узнаваема.
После конкурсного концерта опять на сцену выпустили гостей. На этот
раз, подойдя к микрофону, Генкин слегка призадумался, дескать, что бы вам
такое исполнить? -- и снова спел "Вышку".
Когда на заключительном концерте он вновь в раздумье замер у микрофона,
из зала начали подсказывать:
-- Прорезала вышка!..
И не ошиблись.
Невольно вспомнилась расхожая фраза:
-- Песен я написал много, обе хорошие, вот ее-то я сейчас и спою.
Шестые "облака" на шести струнах.
Рассказывает Борис Гордон.
Известного казанского исполнителя Владимира Муравьева в ожидании
очереди на конкурсное выступление сморило прямо на грушинской Горе. В это
время кому-то срочно понадобилась гитара. Этот "кто-то", взяв муравьевскую
гитару, перестроил ее под шестиструнку.
Выйдя на Гитару, Муравьев обнаружил, что у него в руках совершенно
незнакомый инструмент. Он долго не мог понять жизнерадостного смеха
многотысячной толпы над трагической песней Вадима Егорова "Облака". Муравьев
с шестистрункой оказался шестым исполнителем "Облаков" за этот концерт.
Каждому -- свое.
Москва, 1980 год, первый большой фестиваль в зале. Несколько дней, куча
концертов, участвуют все почти корифеи!
На сцене -- лес микрофонов, как это бывает только в Москве, где
магнитофонщики не страдают никакими комплексами не только перед
провинциалами, но и перед администрациями своих ДК. На стойках, на
удочках... На своих или прикрученные к чужим изолентой всех цветов радуги...
Японские, западногерманские, австрийские... И даже наши "мыльницы" МД-47...
Не говоря уже о болгарских или венгерских, среди которых пара работает на
аппаратуру, озвучивающую зал.
И каждый выступающий первые минут пять вынужден заниматься
тестированием на предмет -- в какой экземпляр надлежит дудеть, чтобы публика
была довольна.
Вот выходит Александр Городницкий, долго определяет главный голосовой
микрофон, вроде бы находит, спрашивает: "Меня слышно?" -- ему говорят:
"Слышно, слышно", -- поет, уходит.
Сколько-то времени спустя появляется Александр Дольский, несколько
минут мостится к гитарным микрофонам (они пониже и чуть справа), спрашивает:
"Гитару слышно?" -- получает утвердительный ответ, поет, уходит.
А вот и Евгений Клячкин. Долго не может найти себе места
-- то чуть правее встанет, то чуть левее... Наконец, спрашивает: "Меня
видно?"
Новый начальник.
Рассказывает Николай Кульбака, автор из Переславля-Залесского, где в
августе проводится традиционный фестиваль КСП:
-- Короче, прошел фестиваль. Дама, наша знакомая, собкор Ярославской
газеты "Золотое кольцо", связалась с президентом клуба Виктором Галустяном с
просьбой передать информацию о фестивале. Витька, естественно, дал. Наша
дама созвонилась с газетой, так как сама она живет в Переславле, и передала
по телефону материал.
Через пару дней звонит Витьке и с дрожью в голосе спрашивает, читал ли
он материал в газете. Когда Галустян сказал, что не видел, она в сердцах
сказала:
-- И не читай! Там такое напортачили!!! Ты знаешь, Витя, кто у вас
руководитель клуба! Михаил Евгеньевич Троном!!!
Оказалось, что дама передавла текст такого примерно содержания: "Виктор
Галустян, руководитель клуба "Метроном"... " Причем название клуба было
передано по буквам Михаил... Евгеньевич... Т... Р... и т.д. На что Витька, с
присущим ему юмором, сказал:
-- Какой мне замечательный псевдоним придумали -- М.Е.Троном!
Избитая истина от истинно избитого.
Рассказывает Михаил Смоляр:
-- Концерт Сергея Никитина на химфаке МГУ году в 1976-м. Вместо
микрофонных стоек использовались химические штативы и зажатые в них
наискосок лыжные палки. А уже к палкам полукилограммовыми химическими
лапками были прилажены микрофоны. Сооружение солидное, неуклюжее и почти
нерегулируемое.
Где-то в середине концерта Сереже Веселому, радисту, показалось (именно
показалось, ибо мониторинга не было, некуда было наушники воткнуть), что
микрофон плохо стоит. Он вылез на сцену, долго поправлял стойку. Никитин
терпеливо ждал. А через пятнадцать секунд после возобновления процесса
стойка рухнула и больно ударила его микрофоном по лбу.
Потирая ушибленный лоб и тщательно избегая более ярких выражений, он
изрек:
Лучшее -- враг хорошего!
Комментарий Веры Романовой (Москва):
-- Что тут можно сказать? Все почти что так и было, -- за исключением,
конечно, того, что упавшая стойка стукнула-де Сергея Яковлевича, да еще и по
лбу ("по коленке", например, смотрелось бы не в пример правдоподобнее, на
мой взгляд, -- хотя в реальности обошлось вообще без членовредительства).
Но дело даже не в этом. Сакраментальная фраза насчет "лучшего" и
"хорошего" была-таки произнесена, -- но не думаю, что по адресу Сережи
Веселого Никитин захотел бы высказаться более "ярко" из-за какой-то там
рухнувшей стойки. Дело в том, что Веселый вовсе не был "радистом" на этом
концерте. Если кто не знает, в те годы это был один из очень активных
московских каэспэшных магнитофонщиков, который не ленился с тяжеленной
аппаратурой и прочими причиндалами (насчет химических штативов и т.п. -- это
так и было, тем более по профессии Сергей химик) таскаться после работы в
разные концы нашего немаленького города на всевозможные бардовские концерты,
чтобы сделать хорошую фонограмму. Причем не столько для личной коллекции
(вряд ли одному человеку нужны записи всех подряд концертов Никитина или
даже Окуджавы, данных в течение одного сезона), сколько "для истории" и для
работы архивистов. И надо сказать, тот же Никитин это ценил.
Тем более, в те годы у него (да и у других бардов, кого я знаю),
собственной хорошей звукозаписывающей техники не было. В лучшем случае
рядовой кассетник. Это сейчас у Никитина профессиональный синтезатор и все
такое (не говоря уж про вышедшие студийные компакты и кассеты). А тогда у
авторов было более беззаботное отношение к фиксированию собственного
творчества, поэтому в иной ситуации Веселый с его качественными записями
оказывался незаменимым.
Под музыку Союза композиторов СССР.
Продолжает Вера Романова:
-- Вот один из таких случаев. Когда зимой 78 года в Москву приехал Поль
Мориа, многие композиторы ("настоящие", которые члены Союза композиторов)
вознадеялись, что это их шанс прославиться, -- если удастся показать маэстро
что-нибудь из своего творчества: вдруг ему понравится, он возьмет да и
запишет со своим оркестром, а это весьма лестно. И поэтому Мориа буквально
осаждали претенденты "быть им аранжированными": на всех мероприятиях и
творческих встречах, где он появлялся, разные-всякие композиторы просто
заваливали его пластинками и партитурами своих опусов. Он все вежливо брал и
обещал "ознакомиться".
Напоследок, уже перед самым отъездом оркестра Поля Мориа из Союза, ему
была устроена еще одна встреча, -- с молодыми московскими музыкантами, в
ЦДРИ. Кажется, ее организовывал горком комсомола (который по долгу службы и
КСП курировал), поэтому так получилось, что на эту встречу пригласили и
Татьяну и Сергея Никитиных, -- не как участников концерта и творческого
общения музыкантов двух стран, а в качестве рядовых зрителей, для
"поощрения". Уже не помню, сам ли Сергей догадался взять гитару или ему
посоветовали, -- в любом случае речь шла не о его выступлении на сцене
(рангом не вышел!), а так, попеть потом в фойе ЦДРИ для придания этому месту
теплой "домашней" обстановки.
И так получилось, что когда -- уже после концерта -- Поль Мориа, как
всегда нагруженный до предела подаренными ему нотами и пластинками, проходил
по фойе на выход, Таня с Сережей, скромно сидя в уголке, пели как раз "Под
музыку Вивальди"... И знаменитый музыкант, -- недаром он знаменитый, -- тут
же "сделал стойку": ему жутко понравилась мелодия! Он сразу же подошел,
познакомился, да и предложил: дайте-ка мне запись, я, может, для своего
оркестра это обработаю. И вот тут-то вся наша "самодеятельность" и вылезла:
записи у авторов -- ни у Никитина, ни у Берковского -- и не оказалось (не
говоря уже о пластинке какой-нибудь авторской, -- не было их еще тогда)!
Хорошо еще, ноты сумели разыскать, и то только потому, что эту песню
незадолго перед тем Никитин использовал в телефильме "Почти смешная
история", для чего была сделана оркестровка. Но Мориа-то хотел живую запись!
Ну, дальше понятно: именно с пленок Сережи Веселого было отобрано
несколько исполнений -- дуэтом, соло, ансамблем -- на выбор, переписано на
бобину, которую и успели передать Никитину уже перед самой его встречей с
маэстро в гостинице "Россия".
Кстати, во всех интервью, которые Мориа давал нашей прессе, на вопрос,
понравилось ли ему что-нибудь из "нашенской" музыки, он так честно и
отвечал, что, мол, мне много тут дали материалов, я потом послушаю, -- а вот
есть такой композитор Сергей Никитин, какие у него свежие, красивые мелодии!
А уже через полгода вышел новый диск оркестра Поля Мориа "Dans les yeux
d'Emilie" с мелодией песни "Под музыку Вивальди" и с указанием всех авторов
(включая даже поэта А.Величанского).
А вот другие "материалы", похоже, так и не пригодились.
Семейное положение: "1 (один) чел."
(Продолжает Вера Романова.)
-- Да, по ассоциации "Веселый -- гостиница" еще одна забавная история.
Правда, к КСП она имеет отношение довольно-таки косвенное, ну да ладно.
В 1982 году Булат Окуджава и Никитины ездили в Ленинград (там у
Окуджавы был концерт в Доме литераторов, который снимало телевидение).
Поскольку событие обещало быть неординарным (как и оказалось, -- именно там
Б.Ш. впервые спел сразу несколько новых песен, да каких -- одна "Римская
империя" чего стоит! -- правда, именно ее уже не со сцены, так как дело было
задолго до "гласности"), -- к бардам в компанию напросились и мы: я, Саша
Романов и Сережа Веселый с раздобытым для такого дела профессиональным
магнитофоном "Награ" (вот только не помню, какие стойки он тогда использовал
-- неужели все еще лыжные палки?).
Мы, конечно, в Питере останавливались у друзей, а для Окуджавы (ну и
для Никитиных, которые принимали участие в концерте) была забронирована одна
из лучших гостиниц, кажется, "Юбилейная". Впрочем, я так редко бываю в
Питере (увы), что название могу перепутать. Но какая-то действительно
шикарная гостиница. Перед концертом договорились встретиться у Никитиных в
номере. Приходим, -- а чтобы войти, надо оформить пропуск, да не
хухры-мухры, а по всей форме.
В общем, специальный служащий на вахте, выяснив, куда и к кому идем,
начинает это делать. Нам с Сашей, -- поскольку Веселый где-то задержался и
его с нами не было. Берет паспорт, -- сначала паспорт Романова, изучает,
очень внимательно, потом начинает переписывать (в двух экземплярах!) -- все,
вплоть до московской прописки. И так его это дело утомило, что, перейдя ко
второму паспорту (моему) и выяснив, что перед ним муж и жена, прописанные по
одному адресу, он задумался, нельзя ли сократить себе работу.
А в это время в холле появляется, наконец, запыхавшийся Веселый и еще
издали кричит:
-- И я, и я с ними!
Охранник решается, что-то еще быстро вписывает, вручает нам бумажку и
велит:
-- Проходите.
Короче, документ получился замечательный: "Пропуск. Такого-то числа. В
такой-то номер. Выдан гр. Романову А.П. (паспортные данные), прописанному в
Москве по такому-то адресу. С ним жена и 1 (один) чел."
Еще про документы.
(Продолжает Вера Романова.)
У небезызвестного в КСП музыканта, Евгения Кустовского, фольклориста по
образованию, в военном билете в графе "Гражданская специальность" записано
-- "файклоризд". Из-за этого друзья иногда именуют его Куздовским.
А Саша Романов долго (пока не потерял) гордился своим паспортом, где в
разделе "Семейное положение" стоял штамп "военнообязанный".
Гастрольная няня.
Рассказывает Берг:
-- Год примерно 1980-й. Мы только что переехали в Туапсе, ходим на
работу по очереди: на руках годовалая дочь, бабушек-дедушек рядом нет. И тут
меня приглашают с концертом в Ростов. А жена в субботу тоже работает, и ни
отгулов, ни отпусков ей не положено. Что делать?
И вот прибывает из Ростова молодой человек, по имени, кажется,
Александр, владеющий искусством приготовления манной каши и исполнения
колыбельного репертуара.
Когда я уезжал, его еще не было. Когда вернулся, он уже подъезжал к
Ростову. Познакомили меня с ним несколькими годами спустя. Отзывы домашних о
его деятельности были самые лестные.
Гитары и танки.
Рассказывает Борис Жуков.
-- Весна 1987 года. "Разгул махровой демократии". Московские горслеты
возобновлены, и руководство городского клуба подбирает место для очередного,
XXVII-го по нумерации. Президент Игорь Каримов предлагает несколько
вариантов места, но все они один за другим отклоняются представителем
студенческого движения охраны природы Татьяной Виноградовой. Дело в том, что
у Каримова оказался исключительно тонкий вкус: все предложенные им места
либо уже были заказниками, либо должны были ими стать в скором будущем.
(Кстати, о том, что место следующего, XXVIII-го слета -- тоже объект охраны,
экологи узнали лишь придя на слет.)
Уязвленный патриарх заявляет, во всеуслышание, что он найдет прекрасное
место, которое уж точно никаким памятником природы не является. А через
некоторое время кустовых командиров на очередном собрании горклуба просят
оповестить свои кусты: на слет можно будет попасть только с официальным
автобусным заездом, имея при себе документы, удостоверяющие личность, так
как слет будет на танковом полигоне гвардейской Таманской дивизии...
Идея наделала много шуму, куст "Беляево" даже отказался вовсе
участвовать в "слете под дулами орудий" (что вызвало было некоторые
затруднения, так как комендантом слета должен был быть беляевец, лейтенант
артиллерии Ринат Мухаметжанов). Однако большинство идею одобрило, тем более,
что, помимо естественного любопытства, была еще и надежда, что хоть туда не
доберутся виртуозные "хвосты".
Увы! Как только колонна "официального" заезда миновала КПП дивизии, ее
автобусы стали обгонять сначала редких, а затем все более многочисленных
незваных участников, которые, судя по всему начали выдвигаться на
труднодоступные позиции еще с ночи. Воистину, для московского "хвоста" не
было преград, во всяком случае, на суше!
А четыре с лишним года спустя история получила неожиданный эпилог. Ночь
с 19 на 20 августа 1991 года. Под стенами Белого дома стоят перешедшие на
сторону демократов "таманские" танки майора Евдокимова, а вокруг там и сям
горят костры и звучат песни. Впечатление такое, что здесь собралась вся
КСПшная Москва -- от председателя Всесоюзного худсовета А.Городницкого до
оппозиционной всему и вся группы "Февраль".
-- Слушай, тебе не кажется, что это просто слет КСП, только с танками?
-- А ты XXVII-й помнишь? Так вот, сегодня Таманская дивизия у нас с
ответным визитом.
На суше и на море.
Нет преград московскому "хвосту", да и просто КСПшнику на суше. Нет и
на море.
В книжке "Неформальная Россия" ("о неформальных политизированных
движениях и группах в РСФСР; опыт справочника", Москва, "Молодая Гвардия",
1990 г.) была глава, посвященная движению КСП. Рассказывая о Московском
клубе, автор писал: "Обращает внимание куст "МИДиез" ("Маркиз и друзья и его
знакомые"), который проводит только песенные слеты определенного
направления..."
Что это было за направление, теперь уже установить нелегко по причине,
изложенной ниже; говорят, впрочем, что тематика мероприятий была пронизана
духом спиртных напитков.
Но однажды эти слеты резко прекратились, а сам Маркиз (Сергей Банников)
исчез с КСПшного горизонта.
Далее следует рассказ одного из знакомых знакомых Берга:
-- Брожу я по островку у восточного побережья Средиземного моря. Вдруг
слышу -- поют. По-нашему и, что самое интересное, "наши" песни. Подхожу,
вижу -- костер и ребята.
-- Вы что здесь делаете? -- спрашиваю. -- Проводим слет куста "МИД".
Оказывается, тот из них, кто "уехал" первым, повызывал туда всех остальных,
и теперь им там вместе таки-да неплохо!
Вообще же оставшиеся "здесь" ревниво пытаются отслеживать перипетии
судеб тех, кто оказался "там", хотя это и нелегко: мешает, в частности,
дороговизна переписки, а уж о звонках и говорить не приходится. Поэтому
проверка подозрительной информации несколько затруднена.
Так, "здешние" знакомые бывшего бакинца Якова Когана, узнав, что "там"
он "работает на лесоповале", никак не могли взять в толк два обстоятельства:
как Яша со своей больной рукой управляется с бензопилой "Дружба" или как она
там у них называется, и где вообще в Израиле лесоповал. Оказалось,
"источник" всего-навсего образно окрестил этим словом управление по
озеленению, куда Когану удалось устроиться на какую-то бумажную работу.
Александру Медведенко повезло больше -- он работает на радио и делает
передачи об авторской песне. Правда, псевдоним он взял более благозвучный --
Александр Дов (что значит -- Медведь), за что друзья сразу обозвали его
"довской мордой".
Представляет определенный интерес живописное полотно, нарисованное
московским АП-менеджером Евгением Вдовиным: на берегу Галилейского озера
валяется груда автоматов; рядом сидит куча мужиков в камуфляжной форме, с
гитарами, и -- Визбора!..
"Где я? Девушка, милая, где я?"
Рассказывает Вадим Кантор (Москва):
-- Мой приятель Леня Разгон, в прошлом активный КСПшник, гостил в
Израиле у своего брата Саши. Раз он, едучи куда-то далеко (по израильским
меркам) на междугородном автобусе, задремал. А когда проснулся, то первое,
что он увидел сквозь окно автобуса, был висящий на кусте прямоугольный кусок
картона со стрелкой и надписью по-русски: "Слет КСП".
Как говорит сам Леня, уже отвыкший в России от таких реалий, в первые
секунды он не мог сообразить не только в какой стране он проснулся, но и в
каком десятилетии...
Продолжает Борис Жуков:
-- Осенью 1999 года Михаил Щербаков ехал на гастроли в США. Его
бессменный менеджер Игорь Грызлов, зная, что я кое-что писал о Щербакове,
попросил меня написать статью для местной русскоязычной прессы. Я ее
написал, но, отдавая Грызлову, забыл предупредить, чтобы ее не подписывали
моей фамилией -- по условиям моего контракта в изданиях, не входящих в
холдинг "Медиа Мост", я могу печататься только под псевдонимом. Потом
вспомнил, но поезд уже ушел. В итоге статья вышла в "Новом русском слове" с
моей натуральной фамилией.
Ну, статью-то я увидел нескоро. Зато в середине октября пришло
электронное письмо от моего университетского приятеля Левы Ямпольского,
живущего и работающего в Германии. Такого примерно содержания: "9 октября я
отмечал день рождения. Выпил пива, вышел на улицу. Вижу какое-то освещенное
здание, много народу, похоже -- магазин. Захожу. У входа, как водится, лежат
газеты. Беру верхнюю и вижу, что она по-русски. Разворачиваю -- там статья о
Щербакове. Гляжу на подпись -- "Борис Жуков". Так, думаю себе, многовато,
пожалуй, пива выпил..."
Остается добавить, что Левка не нашел ничего лучше, как прислать это на
мой рабочий адрес -- он в своих Германиях иногда почитывает "Итоги" и знает,
что я там работаю, а моего домашнего адреса у него не было. Так что о
нарушении мною условий контракта мое начальство было проинформировано
своевременно...
Александру Карпову тоже есть что добавить (из московской газеты
"БардАрт" No20 за 1998 г.).
31-го октября 1996 года случилось О'Карпову завалиться в ирландский
пивняк и напиться там пива "Гиннес". На следующий день он вместе с Игорем
Белым отправился на гастроли в Минск. В столице Белоруссии бардов встретили,
накормили, обогрели и отправили в бесконечную экскурсию по городу. До места
предполагаемой ночевки друзья добрались глубоко за полночь. Сил у бардов
хватило лишь на то, чтобы, войдя в квартиру, плюхнуться в кресла. Игорь взял
пульт от телевизора и надавил на кнопку. Тотчас на экране появилась
довольная физиономия... Карпова в то время, пока диктор программы новостей
самозабвенно рассказывал о том, что и в России празднуют День всех святых!..
-- Стоило ехать в такую даль, чтоб и по телевизору твою рожу
лицезреть!!! -- завопил Белый и в гневе выключил изображение.
Цель -- ничто, движение -- все!
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
-- В мае 1980 года Московский КСП проводил свой XXIV слет. Арендованная
электричка (было и такое, как сейчас помню!) выгрузила участников на станции
Дровнино (это по Белорусской дороге, за Бородиным, на самой границе
Московской и Смоленской областей). Дальше предстояло идти пешком. В
соответствии с традициями того времени -- много, причем поскольку в силу тех
же традиций маршрут был известен лишь нескольким оргам, то и расстояния
никто точно не знал. Несколько километров прошли по твердой дороге, потом
свернули на проселок. Через пару километров непривычные к турпоходам широкие
массы (на слет, несмотря на труднодоступность, двигалось тысяч пять-шесть)
начали интересоваться, скоро ли придем. И вот растянувшиеся вдоль всей
колонны орги, послушав шипение и бормотание своих "уоки-токи", торжественно
возвестили:
-- До места слета -- два километра!
Окрыленный народ поднажал, колонна двинулась быстрее. Однако через
некоторое время, когда обещанная дистанция осталась позади, ропот и
недоумение возникли с новой силой. Снова отчаянное совещание в эфире -- и
снова торжественное объявление:
-- До места слета -- два километра!
Заветные две версты объявлялись еще минимум дважды. После этого оргов
хотели уже просто бить, но в погоне за ними нечаянно выскочили на поляну
слета...
Осенью того же года лучший топограф куста РЭКС Алексей Тихомиров и я
искали место для осеннего РЭКСа. Выгрузившись на станции Скоротово и минут
через сорок свалившись в темноте в какую-то речку, мы заночевали в ней, а
утром установили, что она носит гордое имя Халява. И решили, что лучше места
для слета просто быть не может -- на Халяве близ станции "Скоро тово...".
Поскольку, в отличие от горклубовских оргов, мы не были озабочены отрубанием
"хвостов", перед самым слетом мы сделали капитальную разметку от станции до
самого места. Среди прочих веселых картинок почетное место занимал следующий
плакат: в середине -- костер, по кругу -- образующие замкнутый цикл
стрелочки, а внизу -- надпись:
"ДО МЕСТА СЛЕТА -- ДВА КИЛОМЕТРА!".
Столько и было от поляны слета до станции.
Еще о XXIV слете.
Прдолжает Борис Жуков:
-- Этот слет вообще оставил по себе многообразную память. Когда на
очередной "двухкилометровой" дистанции наша колонна проходила через
безвестную полувымершую деревню, одна из чудом уцелевших местных жительниц
(как выражается газета "МК" -- "постпенсионного возраста") сочувственно
оглядела нас и спросила:
-- И куда же вас, бедных, гонят?
Я тогда впервые услышал этот вопрос и отнес его на счет знаменитой
"олимпийской профилактики" в Москве. Однако позднее я не раз сам был
свидетелем и слышал от других, что многолюдные колонны КСПшников регулярно
вызывали этот вопрос у мирных жителей. В ту пору наши сограждане просто не
могли себе представить, что такая масса людей может собраться и двигаться в
одном направлении по своей воле.
Кроме того, XXIV слет вошел в историю как самый известный из
"грязевых". Поляна слета представляла собой огромное блюдце, выстланное
глиной. Земля и так была сырая, да еще шел дождь, и 10 -- 12 тысяч ног (чуть
не написал -- "пар ног", впрочем, в некоторые моменты слета большинство
участников и впрямь передвигалось на обеих парах конечностей) покрыли поляну
слоем жидкой грязи толщиной сантиметров 20. За время слета было, конечно,
сказано немало теплых слов в адрес предусмотрительных организаторов. Именно
тогда родилась знаменитая песня с рефреном "Благодарим товарища Каримова //
За столь удачно выбранное место!" (историческая несправедливость -- как раз
в данном случае место выбирал не Каримов, а Валерий Прохоров!). А когда мы
покидали обезображенную поляну, при прощальном взгляде на нее само собой
родилось грустное двустишие:
"Как-то провел КСП здесь свой слет --
Больше на поле ничто не растет!"
К счастью, вскоре выяснилось, что это не так. Ребята-геоботаники,
присутствовавшие на слете, в конце лета специально поехали взглянуть на
несчастное поле и обнаружили на нем траву выше человеческого роста.
Оказывается, мы своими ногами фактически запихнули старую дерновину вглубь
почвы, где она благополучно сгнила, превратившись из помехи для молодой
травы в подкормку для нее.
Хвосты в отрубях.
Пролжает Борис Жуков:
-- В конце 70-х -- первой половине 80-х рубка "хвостов" была так же
популярна в Московском КСП, как рубка лозы -- в кавалерийской части.
Справедливости ради следует сказать, что проблема действительно
существовала, и создавали ее не полумифические преследования со стороны
властей, а вполне реальные тусовщики -- "профессиональные хвосты",
коллекционеры слетов. Эта публика считала своей задачей непременно дойти
туда, куда ее не звали (а не звали ее никуда), убедиться, что это именно тот
слет, на который они шли, немедленно напиться и все остальное время вести
себя так, словно кроме них тут никого и нет.
Однако трудно сказать, что причиняло большие неудобства -- подобные
гости на слете или мероприятия по их отсечению. В арсенал последних входили
не только строгая засекреченность места и многокилометровые кривые маршруты
по сильно пересеченной местности, но и жестко определенные заезды,
множественные места сбора (сразу на четырех-пяти станциях метро, как
правило, не имеющих выхода на ту железную дорогу, по которой в конце концов
придется ехать), контрольное число собравшихся (если будет больше, проводник
просто не подойдет к месту сбора), использование "сквозных" электричек
(позволяющих ехать, скажем, с Курского вокзала по Белорусской или Рижской
дороге) и даже быстрая переброска с одной дороги на другую (особенно на
пересечении Перово -- Чухлинка).
Особенно славился всем этим куст "Лефортово" в годы командирства
темпераментной Нонны Работиной. В самом кусте даже ходил такой анекдот:
"Поздняя осень. Ночь. Болото посреди непроходимой чащи. Посередине его
сквозь крупные хлопья снега смутно виднеются две фигурки. -- Доотрубались...
-- мрачно сказала Нонна, кутаясь в кустовой флаг".
А вот куст РЭКС, несмотря на генетическое родство и географическую
близость с "Лефортовом", почти не заботился о рубке "хвостов". Больше
половины его слетов прошло в одном и том же сравнительно легкодоступном
месте -- у платформы Подосинки, куда рэксовцы ездили прямо из своего
Энергетического института, стоящего у станции Новая той же Казанской дороги.
Тем не менее, именно РЭКСу удалось однажды достичь идеала -- провести слет,
на который не добрался ни один "хвост". Это в 1984 году. Куст только что
пережил одновременно раскол, закончившийся уходом заметной части "стариков",
и массовый приток молодежи. Для восстановления внутренней цельности куста
решено было провести строго закрытый слет и особенно постараться не
допустить на него "раскольников". Слет назначили на небывало раннюю,
фактически зимнюю дату -- 8 марта. Всех заранее оповестили: место слета
будет очень далеко, электрички туда не ходят, добраться можно будет только
дальним поездом, причем пассажирским
-- скорые там не останавливаются. Поэтому будет только один заезд,
деньги на билеты надо сдавать заранее, запасаться студенческими (у кого нет
своего) и ни в коем случае не опаздывать на место сбора. Профессиональные
"хвосты" заранее махнули на этот слет рукой: в организованный заезд не
протиснешься, а когда станет известен поезд, брать билеты будет уже поздно.
В назначенное время все, кто решился ехать, собрались у платформ дальних
поездов Казанского вокзала. Автор концепции слета и руководитель его
подготовки Алексей Подвальный посмотрел на часы, удовлетворенно хмыкнул и
сказал: "Пошли, только быстрее". Следуя за ним, толпа миновала дальние
поезда, вскочила в уже готовую отойти электричку и уехала... в Подосинки.
Позже оказалось, что один из "нежелательных элементов" -- экс-рэксовец
Саша Чуев -- вычислил подходящий под указанные параметры дальний поезд,
самостоятельно купил билет на него и заранее сел в вагон, воображая, какой
впечатление произведет на Подвального его внезапное появление в пути.
Ближайшая остановка у этого поезда была в Муроме, так что в следующий раз мы
о Саше Чуеве услышали нескоро -- когда он приобрел известность как один из
основателей Российской христианско-демократической партии.
На этом можно закруглиться.
Рассказывает Игорь Лебедев (Москва).
80-е годы. Дорога на слет (кажется, куста РЭКС). Естественно, размечена
-- так, как это делается москвичами: через каждые несколько десятков метров
на ветки насажен клочок бумаги -- то ли определенного цвета, то ли со знаком
каким или надписью, то ли формы необычной, ибо от одной станции электрички
можно порой попасть сразу на несколько слетов.
Дорога лесная и, как это часто бывает, в одном месте раздваивается, а
потом сходится. Было решено разметить оба варианта.
Но именно у этой дороги именно в этом месте соединения ответвления
сходились не под острым углом, как обычно, а буквально навстречу друг другу.
И дальше к месту слета шла малозаметная тропа. Зато, если идти по одному
рукаву, с точки встречи разметка другого видна была очень хорошо.
Народ долго и увлеченно ходил по кругу.
Хоть горшком назови...
Рассказывает Борис Жуков:
-- Общение с командиром куста "Июнь" Леонидом Гордоном было занятием не
для слабонервных. Обладая могучим голосом и непререкаемым апломбом, он мог
перебить любого собеседника в любой момент, в то время как прервать его
собственные излияния было совершенно невозможно.
Однажды на совете командиров президенту московского КСП Игорю Каримову
пришлось выдержать довольно длительный разговор с Гордоном один на один. Это
так на него подействовало, что, заговорив после этого с командиром куста
"РЭКС" Игорем Грызловым, Каримов в течение минуты успел четырежды назвать
его "Леней". На четвертый раз Грызлов, обычно невозмутимый, взорвался:
-- Я не Леня, я -- Игорь!!!
-- Это все равно, -- отмахнулся Игорь Михайлович (урожденный Ильдар
Хаметшивич) Каримов.
На рынке ценных бумаг.
Рассказывает Берг:
-- В апреле 1997 года в Висагинасе (Литва) билеты на мой концерт
продавались не в кассе Дворца культуры и даже не в КСП, у которого, кстати,
и помещения своего не было, а в дружественном (очень неплохом, кстати)
художественном магазине-салоне.
И вот хозяйка салона встревоженно звонит домой президенту клуба Рустаму
Салихову:
-- Рустам, у меня билеты закончились, а народ требует. Можно, я буду
продавать бумажки со штампом магазина?
Грязных пускать, чистых хватать!
Рассказывает Берг.
-- Апрель 1991 года. Детский фестиваль КСП в Калуге. Организован
агонизирующим комсомолом, насколько можно бестолково. Делегации присланы по
разнарядке, половина участников впервые слышит об авторской песне. Но
рассказ не об этом.
Мероприятия проводятся в местном Белом доме, в выходные дни, так что
обычных обитателей в пиджачной униформе практически не видно. Зато
милиционеры охраны получили установку, мол, посетители здания в эти дни
будут одеты несколько нетрадиционно -- в штормовки, возможно даже, не первой
свежести, но их надо пускать.
И вот вхожу я, председатель жюри, в цивильной, почти чистой куртке и
почти глаженых брюках -- и мне наперерез бросается мент, решительно
произнося при этом даже без намека на вопросительность интонации:
-- Вы к кому, товарищ!!!
Продолжает Андрей Козловский:
-- На Грушинский я впервые приехал еще когда работал сварщиком на
трассе. Я уже много слышал об этом фестивале, ехал как на торжественный
прием, надел парадный костюм. А куда ехать, толком не знал. Взял на вокзале
в Самаре такси, сказал просто: "На фестиваль!". И очень удивился, когда
машина остановилась в центре города. Оказывается, в Самаре в эти дни
проходил какой-то фестиваль симфонической музыки, и шофер по моему костюму
безошибочно определил, что мне -- туда.
-- А другого фестиваля у вас нет?
-- Грушинский, что ли? Так там в таком наряде делать нечего!
Пришлось заезжать в магазин спортивной одежды и приводить свой внешний
вид в соответствие со строгими требованиями фестиваля.
Тайны человеческого мозга.
Миасс, "Ильмены" 1982 года. В палатке поет свердловский (ныне
московский) автор Андрей Судьбин. Песенка -- про оловянного солдатика, да и
сам Андрей в силу каких-то вполне понятных причин выглядит несколько
оловянным. И в какой-то момент вырубается на полуслове -- откидывается назад
и впадает в нирвану.
Ну, а жизнь должна продолжаться -- и разговор переключается на какие-то
другие темы и песни.
Проходит где-то полчаса. Вдруг Андрей совершает обратное движение и,
зафиксировав торс вертикально, продолжает песню буквально с того полуслова,
на котором оборвал, -- как ни в чем не бывало!
За чертой демократии.
Рассказывает Рустам Салихов, президент КСП г.Висагинаса (Литва).
1985 год, Вильнюс, концерт Булата Окуджавы. После выступления --
очередь за автографами. Такое впечатление, будто она совсем не движется.
Среди прочих стоит огромный вальяжного вида мужчина, вертит в руках
красивую самодельную трубку -- подарить собирается.
Вдруг в очередь врезается хрупкая, но очень энергичная женщина и,
разбрасывая поклонников, устремляется к Окуждаве. Мужчина к ней:
-- Сударыня, как не стыдно, не за колбасой ведь стоим!
-- Да?
-- Да! Мы ведь перед мэтром, кажется, все равны!
-- Не совсем: я -- его жена, а он там без авторучки нервничает!
Признательность.
Услышано от Михаила Смоляра:
-- Концерт Дольского году в 1994 в окрестностях Вашингтона, в одной
церквушке. Двойной концерт: в первом отделении -- Григорий Горин, во втором
-- Александр Дольский.
Я перед концертом привез аппаратуру. А возил их какой-то деятель в
бархатном малиновом пиджаке с серебряными пуговицами, очень
представительного вида; я даже сначала подумал, что он просто так стоит
рядом с ними... Я подхожу к Дольскому и говорю:
-- Александр, я коллекционер магнитофонных записей с 1974 года. Вы
позволите записать Ваше выступление?
Тут этот деятель в малиновом пиджаке топнул на меня ногой:
-- Нет! Ни в коем случае! Нельзя записывать!..
И Дольский таким смущенным голосом говорит:
Спасибо, что спросили!
Технический прогресс.
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1984 год. Московские городские слеты три года как запрещены. В их
отсутствие народ начинает живее ходить на разные межкустовые вылазки вроде
организованного кустом "Сокол" слета "Ретро".
Многолюдное мероприятие требует больших организационных усилий, поэтому
"Сокол" призвал на помощь горклубовских "оргов" и применил технические
средства -- рации "уоки-токи".
И вот стоит посреди леса Игорь Каримов, судорожно сжимает в руке это
чудо техники и привычно-сорванным голосом орет -- не в микрофон, а куда-то
за пределы видимости:
-- Да мать же твою так, переключи на прием!!!
Интересно, что предмет занятий Каримова в свободное от КСП время --
системы дальней космической связи.
В поисках выхода.
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1977 год, XX-й московский слет (с которого началась известность
Долиной, Лореса, Ткачева, Кутузова и некоторых других авторов).
Один из участников слета собрался идти к сцене записывать концерт. Но
поскольку по доброй КСПшной традиции принял "на дорожку" несколько больше,
чем следовало, то до цели немного не дошел: запутался в ограждении и
проводах и рухнул прямо в какую-то неприметную палатку, стоящую в кустах у
самой сцены. Подняв глаза, он обнаружил, что палатка набита аппаратурой, и,
боясь что-нибудь нарушить, спросил:
-- М-мужики, г-где здесь в-выход?
Один из обитателей палатки глянул на него, на его магнитофон, после
чего взял соединительный шнур от его магнитофона и молча куда-то воткнул...
Никогда в те годы мне не приходилось слышать столь чистой записи
лесного концерта!
Перевес был бы обеспечен!
Рассказывает Александр Городницкий (в книгах воспоминаний):
-- Никогда не забуду, как однажды, уже после большого конкурсного
концерта, окончившегося в четвертом часу утра, сонное и донельзя усталое
жюри во главе со мной пыталось распределить места победителям. Юре (Визбору
-- прим. сост.) из исполнителей больше всех понравился дуэт "Кляксы" из
Челябинска, которому он предлагал дать первое место. Против этого, однако,
выступили Александр Дулов и Сергей Никитин. Все длительные мои попытки
добиться согласия между ними ни к чему не привели. Пришлось ставить вопрос
на голосование. В результате Юрино предложение было "завалено" большинством
в два голоса. И тут-то выяснилось, что эти два голоса принадлежат жене
Дулова -- Маше (Черкасовой -- прим. Алексея Куликова), которая представляла
в жюри журнал "Турист" и Татьяне Никитиной -- жене Сергея. Обозлившийся
Визбор по своему обыкновению "завелся", покраснел и сказал:
-- Ну, погодите, я на следующий фестиваль привезу "всех своих трех жен"
и буду иметь перевес в один голос.
Отечественные записки.
Наблюдения Берга.
-- Вот, говорят, на наши концерты народу меньше стало ходить. А просто
раньше кроме КСП ничего не было, и ходили как "наши", так и кто попало. И,
маясь от скуки, развлекались чем придется. Например, "прикалывались" при
помощи записок.
В Москве было модно испрашивать исполнение "Вашей песни" "Интеллигент,
вставай на лыжи!" (варианты: "Сжимая топор в волосатой руке..." и "На смерть
кенгуру", других, кажется, не было). Некоторые авторы просто написали
кое-что из этого, чтобы шокировать прикольщика "обратно".
В Днепропетровске начала 80-х в конце первого отделения выступающий
получал записку: "А теперь спойте что-нибудь хорошее", -- а в середине
второго -- еще более лаконичную: "А теперь спойте что-нибудь". Оратор
понаивнее впадал в прострацию: "А что же я все это время делаю?" Более
веселый и находчивый использовал обоюдную остроту ситуации: "Я-то пою уже
полтора часа, а Вы чем тут занимаетесь?"-- за что удостаивался знаков
одобрения аудитории.
А в декабре 1995 года в Зеленограде я получил такое послание:
-- Спойте, пожалуйста, песню, которую я знаю. Настя.
Минут пятнадцать я, "работая" на автопилоте, решал задачу -- не прикол
ли это и какую песню Настя может знать.
Удалось спеть! Оказалось -- "Алые паруса".
В самом пишущем городе самой читающей в мире страны -- Москве --
записок могло быть больше сотни за концерт. Авторы некоторых просто мелким
почерком перечисляли десятка три-четыре позиций -- что спеть. Скромненько и
со вкусом. Однажды мне пришлось самому себе написать записку, прочесть ее и
исполнить просьбу -- только таким способом удалось легитимизировать свое
желание.
Бывают записки, трогающие заботой их авторов о наших грешных душах.
Однажды Юрию Устинову на сцену пришло послание примерно следующего
содержания:
-- Собаки, паруса, облака -- это все хорошо. А как же мораль,
перестройка?
Примечание искусствоведа: удалось установить первоавтора, по крайней
мере, одной записки -- по поводу песни "Сжимая топор в волосатой руке". Им
оказался студент-математик из МГУ, член московского куста "Новослободский"
Андрей Пхайко. Было это году в 1977-м на концерте Владимира Туриянского,
который впоследствии и написал саму песню.
Ямщик, не гони лошадей!
Рассказывает Николай Гусев (Москва).
Апрель 1995 года, 20-е числа. Концерт Анатолия Киреева в Доме
композиторов. Из зала приходит записка, которую Анатолий читает вслух:
-- Играйте, пожалуйста, помедленнее: я не успеваю записывать аккорды.
Позднее выяснилось, что это "прикалывался" Станислав Колеников. Сам
сознался!
А вот что рассказал Олег Митяев в интервью, данном им журналу "ЭКС"
(No3, ноябрь 1999 г., запист С.Шибаева).
ЭКС: -- На концерте Вам передают массу записок...
О.М.: -- Лучшие попали в книгу, которая скоро выйдет. Меня лично очень
трогают записки типа: "Спойте, пожалуйста, песню "Как здорово, что все мы
здесь сегодня собрались" -- если, конечно, знаете". Или: "Если знаете слова,
спойте песню "Таганай".
Я памятник ему...
Рассказывает Георгий Мурый (Москва):
-- В 1993 или 1994 году Городницкий выступал в ДК МГУ. Концерт был
очень хороший. Посыпались записки. Взяв очередную, Городницкий недоуменно ее
зачитал :
-- Вы стоите совсем как памятник Ломоносову.
Зал чуть не упал со смеху -- бард стоял спиной к громадному,
нарисованному на задней стене сцены изображению Главного здания МГУ.
Сам дурак!
2 октября 1997 года московский ЦАТ открыл сезон концертом Кима. В
оформлении сцены среди прочего были использованы две куклы-пионера. Мальчик
держал барабан, а девочка по идее должна была отдавать салют, но тряпичная
рука оказалась слишком короткой, и бедной пионерке пришлось отдать честь.
В разгар концерта Киму пришла записка:
-- Знаете ли вы, что девочка у вас за спиной крутит пальцем у виска?
Когда смех в зале стих, раздался невозмутимый голос Юлия Черсановича:
-- Ну что ж, в конце концов ее взгляд в большей степени обращен на вас,
чем на меня.
Кукушка хвалит петуха...
Вадим Егоров на концерте отвечает на записку:
-- "Как Вы относитесь к творчеству Александра Суханова?" -- О, это
целая история. В начале 70-х я выступал в одном институте. После концерта
ребята, которые его организовали, пригласили меня в общежитие. Ну, мы там
хорошо посидели, и они поставили мне пленку Саши Суханова, который тогда
только-только начинал приобретать известность. Я послушал несколько
песен...ну, так, да, что-то... но, в общем, определенного мнения у меня не
сложилось. И тут из магнитофона прозвучало: "А сейчас я спою несколько песен
моего любимого автора Вадима Егорова..." С этой минуты я очень хорошо
отношусь к творчеству Александра Суханова.
Обстоятельство образа действия.
На концерте в ЦАТе в 1998 году Михаилу Щербакову прислали записку: "На
какой вопрос вы бы хотели ответить?". Щербаков криво ухмыльнулся и ответил:
-- "Как пройти в библиотеку?"!
Не прошло и двадцати минут, как ему пришла записка именно с этим
вопросом. Тут уж мэтр улыбнулся широкой торжествующей улыбкой и торжественно
изрек:
-- Как можно скорее!
Вторая категория.
Рассказывает Берг.
-- В бытность мою конструктором довольно много приходилось заниматься
составлением документации на проектируемое оборудование -- начиная с
инструкций по эксплуатации и кончая правилами упаковки, хранения и
транспортировки. Помнится, среди помещений, используемых для складирования
наших изделий значились такие -- второй категории -- "крытые
неотапливаемые".
В таком алюминиевом гэдээровском складе, приспособленном под культурный
центр, мне и довелось выступать на КамАЗе в декабре 1975 года. Впрочем,
помещение было вполне отапливаемым, довольно теплым, так что я даже пиджачок
скинул, поскольку раскочегарился в процессе пения. Отчасти потому, что
приходилось перекрикивать какой-то шум, а техника усилительная была --
"Электрон-10" мощностью 10 ватт, и это -- на довольно большой зал. Ну, я
пиджак-то и скинул в перерыве. А организаторам предложил выключить
вентиляцию, что так гудела: хоть и не холодно, но и не жарко. Что они и
сделали.
А во втором отделении концерта, который задержался с началом из-за
того, что лектор перед нами долго отвечал на вопросы своей аудитории, так
что закончили мы около полуночи, -- я заметил, что часть народа постепенно
куда-то уходит. "Ну, -- думаю, -- город живет по общагам, поздних не
пускают, вот они и спешат вернуться". А тому, что оставшиеся как-то странно
кутаются в шубы, и вовсе значения не придал.
А надо сказать, что гостем я у камазовцев оказался первым, так что все
подарки и сувениры, заготовленные любителями песни за долгий срок ожидания,
достались мне. И вот, принимая их после концерта и раздавая автографы я
совершенно задубел -- так оказалось неожиданно свежо!
-- Так я вас приморил маленько? -- спросил я кого-то из клубных ребят.
-- Ну да, мы же в антракте калорифер-то вырубили!
Прошла любовь...
Рассказывает Татьяна Агапова, ветеран куста "Новослободский" (Москва).
Горслет конца 70-х. Третий день -- обложной дождь. Все давно сидят по
палаткам, проклиная каприз погоды и изощряясь в замене в слове "дождь" и
однокоренных буквы "д" на "в" во всех песнях, что удается вспомнить. В некий
момент из одной палатки раздается особенно громкий и эмоциональный возглас:
-- И какой только идиот придумал песню "Я вас люблю, мои дожди"!
Окружающие с удивлением узнают голос Вадима Егорова.
Гуманизм одержал победу по очкам...
Рассказывает Валерий Мустафин (Казань).
Самое начало семидесятых. Концерт ансамбля, костяком которого являются
медики, в том числе молодой хирург, впоследствии -- известный исполнитель
Володя Муравьев. Руководитель группы -- детский врач Ильдус Гирфанов.
Публика процентов на девяносто случайная. Бабульки какие-то, и вообще
непонятно кто. А ребята одеты, по тем временам, вызывающе: черные свитера,
черные очки... Аудитория встречает их неодобрительным гулом; кто-то
отпускает ядовитые реплики на нравственно-этические темы... По-хорошему,
надо уходить, не начиная концерта.
Тут Ильдус Гирфанов и говорит:
-- Вот вы смеетесь, а не знаете, что мы почти ничего не видим!
Народ меняет тон восприятия на участливое внимание. Ансамбль поет.
Успех полный!
Кстати, случилось все это 1 апреля.
Но оказывается, все было не совсем так. Во всяком случае, очевидец
финальной части этой эпопеи известный автор из все той же Казани Валерий
Боков предлагает иную версию, и более убедительную, и более изящную, так что
старую мы сохраняем, во-первых, из уважения к Валере Мустафину и его
стремлению обогатить нашу сокровищницу, а во-вторых, из интереса к самому
процессу рождения легенды (разумеется, на могиле истины).
Дело же было так. В 1968 году, когда Боков уже вовсю занимался туризмом
и сочинял песни по данному профилю, известный в Казани квинтет
студентов-медиков в составе Ильдуса Гирфанова (руководитель), Володи
Муравьева, Валеры Пастухова, Ильяса Тагирова и Жени Крючина подвизался на
ниве почти чисто эстрадной, ну, может, с легким комсомольско-студенческим
уклоном. Что не помешало ему неким загадочным образом оказаться приглашенным
в Смоленск на слет туристской песни. Кстати, слеты эти смоляне проводили в
декабре.
В общем, едут наши студенты в поезде и по мере приближения к финишу все
более лихорадочно и безнадежно ищут хоть что-нибудь мало-мальски подходящее
в своем репертуаре. Увы!.. И тут муки творческого поиска приводят одного из
них в вагонный туалет, где он -- о счастье! -- обнаруживает обложку журнала
"Огонек" с опубликованной на третьей ее странице песней "Юность строит
города". Песня была признана приличествующей, получила "добро" "реперткома"
и моментально вошла в "обойму".
И вот выходят ребята на сцену в своих черных очках и свитерах (имидж-то
сменить не успели!), и хотя аудитория -- не бабульки, а турье, но это
оказалось даже хуже. К песне публика отнеслась не лучше, чем к
декоративно-оптическим приборам, и в зале поднялось нечто невообразимое.
Тут Ильдус и сказал свою магическую фразу (она, кстати, в боковской
версии звучит несколько иначе):
-- Вы, ребята, видно в жизни не очень много понимаете, а ведь почти все
мы совершенно ничего не видим!
Никогда туристов нельзя было упрекнуть в душевной черствости.
Обстановка переменилась моментально. Выступление прошло "на ура", и
казанские "сироты" огребли то, что сейчас бы мы назвали призом зрительских
симпатий...
Оценка по достоинству.
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
В 1998 году, на втором фестивале "Петербургский аккорд" лауреатом в
номинации "автор" стала москвичка Наталья Муратова. Между тем, в официальном
списке московской делегации она значилась совсем в другой номинации: "дуэт
Наталья Муратова -- Наталья Баринова".
Ларчик открывался просто: убедившись, что обещания организаторов
оценивать дуэты именно как исполнительские -- не глупая шутка, а глупость
совершенно серьезная, руководитель московской делегации Валентина Павлова
быстро и без лишнего шума вписала Муратову в заявку на авторский конкурс --
благо там чуть ли не половина участников выступала с аккомпаниатором или
подпевалой. Несмотря на грозную систему квот жюри I тура с готовностью
принимало всех заявленных, не спрашивая никаких аусвайсов, и наши Наташи
успешно прошли на II тур, а там и в лауреаты.
Это был не единственный (хотя и самый успешный) подвиг партизанки
Павловой: она впихнула в конкурс двух наших "запасных игроков" -- Прахова и
Гузя -- и не впихнула всех остальных только потому, что их в нужный момент
не оказалось на месте.
Тогда же, по горячим следам, я обнародовал эту историю в фидошной
эхоконференции SU.KSP с издевательскими комментариями. Честно говоря, я не
был уверен, что поступаю правильно, и с некоторым ужасом ждал последствий:
то ли у Наташек попытаются отобрать лауреатство, то ли Валюху объявят на
"Аккорде" персоной нон грата. Однако более года никто, связанный с
"Аккордом", никак не реагировал на эту историю. А когда осенью 1999 года
началось формирование оргкомитета следующего фестиваля, его инициатор и
бессменный председатель Юрий Кравцов предложил Вале войти в его состав. Если
учесть, что до этого момента организаторы "Петаккорда" категорически
отвергали любые предложения включить в оргкомитет представителей других
регионов, то предложение Кравцова могло означать только нестандартный и
очень красивый ответ на Валины подвиги. Известно ведь, что нет лучшего
специалиста по безопасности сейфов, чем опытный "медвежатник".
И только так, только так!
Рассказывает Берг:
-- В феврале 1995 года во время зимнего Грушинского фестиваля одной из
самарских фирм, торгующих чаем, была организована телепередача по типу
викторины. Нюхать чаи в командном составе пригласили съехавшихся бардов,
которых к тому же время от времени выдергивали к микрофону и заставляли
что-нибудь спеть.
Дошла очередь и до Галины Хомчик. Она подпрыгнула в воздух и зависла в
вершке от пола. Лицо ее источало известную всей стране лучезарную улыбку
N18/123-бис. И Галя запела:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка ширилась и к словам
"Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам..."
достигла мыслимого максимума.
Я крепился несколько часов, но в середине дня не выдержал, подошел и
спросил:
-- Галочка, а как Вы думаете, о чем эта песня?
-- О любви, конечно, -- справедливо ответила она.
-- А трубы, что это за трубы?
-- Оркестрика.
-- А раннего варианта Вы не знаете?
-- Нет.
-- Там -- "Когда с окраин раздается / еще неясный голос труб..."
Галочка сосредоточенно молчала. Поехали дальше:
-- А что это за годы разлук и смятений, что за дожди, которые лупили по
спинам без какого бы то ни было снисхождения?
-- Не знаю... Да это, наверное, и не важно?
Я как мог рассказал ей о 37-х годах, о трубах заводских окраин, с
которых начинался еще один день после еще одной ночи, обо всем, что мог
чувствовать человек круга Шалвы Окуджавы...
Она все поняла, умничка, и сказала спасибо.
И вот в мае 1998 года на заключительном концерте "Петербургского
аккорда" выходит Галочка на сцену... Ну, думаю, что?
Она зависает в воздухе, извергает всесокрушающую улыбку и начинает лить
бальзам:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка эволюционирует по старому, проверенному сценарию.
Кстати, Галя не только знает, что в массах ее называют "Хомчик
сапиенс", но и гордится этим народным званием.
Кто есть кто?
Рассказывает Борис Жуков (Москва), но не тот, а другой.
Общий концерт на каком-то шумном мероприятии. Ждут Виктора Берковского.
Он задерживается, но в конце концов появляется на сцене -- аккуратно в
момент, когда стоящая на ней и поющая "Alma mater" группа восклицает:
-- Здравствуй, здравствуй, пес облезлый!..
Ничего святого!
Рассказывает Игорь Лебедев.
Вторая половина семидесятых. Москва. Концерт. На сцене -- Игорь
Михалев. Спев несколько песен, замечает, что в зале творится что-то не то --
как будто от него ожидают чего-то другого. Наконец он догадывается спросить:
-- А какая тема вечера?
-- Юмор в самодеятельной песне.
-- Да? А мне сказали, что это вечер памяти безвременно ушедших
бардов...
От лукавого.
Рассказывает Игорь Лебедев.
Москва, начало 80-х. Домашний концерт Юрия Лореса. Полкомнаты
заставлено микрофонными стойками, и еще одному фанату надо приткнуть свой
прибор, но уже некуда.
И тогда он, воспользовавшись тем, что его микрофон снабжен то ли
булавкой, то ли прищепкой, нагло подскакивает к Лоресу и цепляет свою
штуковину прямо ему на грудь.
То ли из-за того, что тогда такие вещицы были вновинку, то ли из-за
психологического дискомфорта (микрофон, от которого нельзя отойти!), Юра
постоянно косился на него и время от времени дул:
-- Фу-фу! Фу-фу!
Как это делалось в те времена.
Рассказывает Игорь Безносов (Судак).
Вносим уточнение: Судак -- это город в Крыму, на Украине, а не то, что
вы подумали, начитавшись стихов Нины Искренко.
Безносов -- просто Игорь, а лучше Бек, так зовут его друзья. Так будем
звать и мы, тем более, что в истории, рассказанной им, фигурирует некий
Гоша, тоже, вероятнее всего, Игорь.
Итак, в конце 80-х Бек и Гоша побывали в Ялте на 1-м фестивале
авторской песни памяти Артура Григоряна. В январе дело было. Фестиваль был
организован, по словам Бека, не бог весть как; просчеты организаторов
обернулись кучей неудобств для гостей и участников, и Бек с Гошей,
отрефлексировав это мероприятие в одном из пивбаров Судака и залив баки
пивом по самые пробки, решили: "А чем мы хуже? Наоборот, лучше, так как
проанализировали чужие ошибки и сами-то уж ни за что их не повторим!"
Сказав себе таковы слова, друзья из пивбара прямиком направились в
райком комсомола.
А там был новый первый секретарь, которому уже вовсю пора было проявить
себя в этом качестве, а повод все не подворачивался. И вот подвернулся,
попахивая ячменем и солодом. Тем более, что друзья догадались предложить
посвятить эту патриотическую акцию освобождению города от немецко-фашистских
захватчиков и провести в районе 14 апреля -- дня для местных граждан
знаменательного.
Первый с полчаса собирал свиту по селектору и как придется; кого-то
даже из дому выдернул. Сидя все это время в приемной и начиная трезветь,
Гоша произнес:
-- Ну, пошутили и будет. Тем более, пора пивка добавить. Бек и сам
начал было склоняться к подобному решению, но
тут дверь кабинета отворилась и Первый пригласил инициаторов войти.
Продолжая втягивать ноздрями воздух, он несколько неуверенно сказал:
-- Я знаю, в туристской среде "это" не очень принято?
-- Не, не, что вы! -- заверили его друзья.
-- Ну, хорошо. Что для этого надо?
Было перечислено все, что надо, и даже несколько более того. Учитывая,
что ожидается приезд большого количества известных бардов (секретарь кивал,
пытаясь одновременно запомнить множество новых для себя фамилий, порой
весьма экзотических), комсомол Васю... пардон, Судака мобилизовал два
"Икаруса", концертный зал, загородную базу, гостиницу, ресурсы Горторга,
лучшую в городе акустическую аппаратуру...
Было адаптировано к местным условиям и разослано Положение о ялтинском
фестивале...
И хотя ни Капабланка, простите, ни Окуджава, ни кто другой из больших
знаменитостей не приехал, фестиваль состоялся.
Сначала был дневной концерт в прекрасном зале гостиницы "Горизонт".
Потом, заполнив половину "Икаруса" (второй пришлось отпустить за
ненадобностью), соучастники двинулись в турприют "Карагач".
Секретарь приехал на черной "Волге". Народ оробел, застеснялся, гости
стали спрашивать, "что намечается".
-- Все нормально, -- отвечал Бек. -- Я собрал всех "своих"; мы посидим,
хорошо выпьем, но чуть попозже.
Он попросил всех успокоиться и не переживать, пообещав, что после
полуночи, до которой комсомол не дотянет, начнется то, ради чего все и
собрались.
Начали с военных песен. Кого-то потянуло на "Интернационал". Секретарь
напрасно ждал хоть чего-нибудь из туристской тематики -- патриотизм бил
ключом. Не выдержал он в 22.00.
-- Ну, все, можно начинать! -- сказал Бек.
"Икарус" ждал всю ночь и утром повез в город человек пять. Остальные
куда-то подевались.
В нужное время, в нужном месте.
Рассказывает Леонид Сергеев.
В этот раз ему относительно повезло.
Это было в конце 80-х на алюминиевом комбинате в г.Краснотурьинске
Свердловской области.
Лист ватмана красными буквами сообщал о том, что "сегодня, 27 числа, в
красном уголке состоится концерт гитариста Леонида Сергеева".
Когда же лист сняли и перевернули, обнаружилась надпись черными буквами
о том, что "похороны шофера такого-то состоятся 26 числа..."
Пронесло!
На концерте в одном из кисловодских санаториев он оказался в более
сложной ситуации.
Был "мертвый сезон", и аудиторию составляли, в основном, старички и
старушки.
Минут через двадцать после начала Леня получает записку: "Молодой
человек, когда же придут артисты и начнется концерт?"
Не менее захватывающий сюжет развертывался 7 марта 1996 года в
Димитровграде Ульяновской области в НИИ атомных реакторов. Приглашение
поступило двумя днями ранее и носило "пожарный" характер, почему -- станет
видно во вторых строках.
Встречают Леонида хозяева мероприятия в ульяновском аэропорту и везут к
месту происшествия. При этом время от времени, взглядывая на него, как-то
странно посмеиваются:
-- Гы-гы! Гы-гы!
Долго так продолжаться не могло; Леня все же попросил объяснить, в чем
дело. И узнал, что вообще-то был заказан ансамбль цыган из Санкт-Петербурга,
но что-то случилось то ли с Петербургом, то ли с цыганами, и они не смогли
приехать. Тут Сергеева и мобилизовали.
Перед самым выходом на сцену, когда публика уже заполнила зал, он
получил дополнительную информацию:
-- Извините, но мы не успели сообщить зрителям о замене... На этом
рассказ можно было бы закончить, и он был бы по-
хож на хороший фольклорный анекдот. Но поскольку среди читателей
наверняка найдется немало тех, кто ценит юмор Сергеева, они наверняка
захотели бы узнать, что было дальше. А дальше Леня вышел на сцену и сказал:
-- То, что я цыган, я узнал сегодня. А так как по гороскопу я "овен",
то вместо цыганского барона вам будет петь цыганский баран...
Идея была одобрена аудиторией и катастрофа не состоялась.
Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр
Городницкий:
-- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и
предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте
"Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне
концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря,
нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно
разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за
кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле
должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа
Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и
дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не
менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору
клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из
положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы,
кстати, тоже.
Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис
Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он
запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по
полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не
дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было
начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался
такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и
топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт
явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один,
без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я
либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
-- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Дворца
самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на джазовый концерт,
заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов,
которые и на гитаре-то толком играть не могут, верно?
-- Правильно -- закричали в зале. -- Врежь им!
-- Так вот, -- продолжал я, -- мы полностью разделяем ваше возмущение.
Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем выступать перед аудиторией,
понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие
скоты, как вы, мы бы рта не раскрыли.
С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену
полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут продолжались свист и топот,
которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в
морду, и она поняла -- что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел
снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы спели "Над
Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От
злой тоски". То же самое. После меня снова вышел Кукин. На этот раз его
провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
"Будем брать!"
Рассказывает Виктор Аникеев (Ленинград -- Красноярск).
Был как-то в Орше с концертом Григорий Гладков, певший тогда немало
песен на стихи Кушнера. А вскоре Гриша сообщил Виктору, что они с Кушнером
будут в Орше проездом в Минск. Станция в Орше какая-то очень уж узловая;
поезд стоит полчаса, одно плохо -- в два часа ночи...
А в то время в продажу поступил сборник стихов Кушнера "Канва" и тут же
был скуплен на корню местными КСПшниками.
И вот приходит поезд, и в вагон, проводница которого заранее
предупреждена Гладковым, входят одетые в строгую штатскую одежду Аникеев,
еще один молодой человек и одна девушка. Из купе высовывается голова
Григория и, убедившись, что все в порядке, тут же прячется назад.
Друзья заходят в купе и начинают тормошить поэта:
-- Вы -- Кушнер?
Тот что-то бурчит во сне, а соседи делают стойку на своих полочках в
ожидании скандала.
-- Александр Семенович? -- продолжает Аникеев. -- Предъявите документы!
Соседи ныряют под одеяла и спят с удвоенным энтузиазмом, а Кушнер,
наконец, понимает, что это не сон, подскакивает и начинает лихорадочно
искать паспорт по всем карманам.
Удостоверившись, что это действительно он, друзья раскрывают свой
чемодан с несколькими десятками экземпляров "Канвы" и предлагают ему
оставить образцы подписи. И вообще -- почерка. В виде автографов. Тут же с
верхней полки скатывается Гладков и начинает энергично извиняться перед
своим соавтором за несколько экстравагантную форму поклонничества.
Убедившись, что ему больше ничего не грозит, Кушнер великодушно прощает
мистификаторов и пишет на книжках все, что они просят...
Если верить Виктору Аникееву, у него и по сей день отношения с Кушнером
самые теплые. А с чего бы ему не верить?
Продовольственная программа концерта.
Аникееву поверить, в принципе, несложно. Труднее сейчас поверить, какие
сами по себе времена были всего-то лет 10-20 назад.
Году в 76-77-м ленинградцы Юра Рыков (уже вполне известный исполнитель)
и Миша Трегер (еще только обретающий известность автор) собрались с
концертом в Горький. А вся еда тогда продавалась в Москве, ну, еще понемногу
в Ленинграде и в Киеве. И горьковчане, разумеется, попросили ленинградцев
привезти всякого мясного -- чем больше, тем лучше.
И вот они прилетают в Горький, спускаются по трапу самолета и видят,
как к ним устремляются двое а штатском:
-- Вы из Ленинграда?
-- Да...
-- А в сумочках у вас что? М-да... Пройдемте с нами!
И их сажают в машину, за рулем которой сидит уже "нормальный" мент -- в
кителе и фуражке.
Везут их, везут -- и высаживают у входа в ДК УВД, где, оказывается, и
состоится концерт!
Профессионализм.
Валерий Мустафин (Казань) рассказывает, как при пересведении
магнитоальбома Эльмиры Галеевой, автора из Набережных Челнов, понадобилось
добавить что-то гитарное, для чего в студию пришел Виталий Харисов. На
всякий случай для того же явился и Александр Лаврентьев -- совсем уже
"крутой", профессиональный гитарист, так что Виталий остался без "хлеба". Не
желая сдаваться, он взял в руки маракас, чем заполнил обнаружившуюся нишу.
На втором часу записи Харисов вдруг издал возглас:
-- Блин, а что ж это я в гармонии-то смотрю?
У профессионалов и термины, как известно, особые.
В 1992 году записывал Мустафин второй магнитоальбом Харисова. В
процессе записи тот ему и говорит:
-- Давай начнем со второй вольты, а ты состыкуй.
-- Сам состыкуй!
-- От состыкуя слышу!..
"Наша служба и опасна, и трудна..."
Рассказывает Юрий Кукин, как его чуть не постигла участь Троцкого.
Было это в Куйбышеве в середине 60-х. Видимо, это был вечер туристской
песни, так как выступали и местные ребята характерного вида.
Кукин хотел было начать, как водится, с "За туманом", но обратил
внимание на то, что вся сцена засыпана желтыми листьями (а был октябрь), и к
заднику булавками были приколоты листья, а сбоку двое молодых людей лишние
листья запихивают в рюкзак, -- и Кукин изменил решение в пользу "Потянуло,
потянуло..."
И вдруг на него еще и сверху начинают сыпаться листья. Видимо, как он
выразился, местному Станиславскому показалось мало простого пейзажа и он
решил задействовать атмосферные явления. Причем сыпались листья прямо на
певца. Он поет грустную песню, а в зале ржачка: листья падают и ведут себя
непредсказуемо. То на голову ляжет лист, то глаз закроет, то между струн
застрянет и начнет глушить звук...
В какой-то момент запас природного материала иссяк -- листопад
кончился. Но не приключения. На словах "...и как будто от убийцы от себя
себя спасать..." сверху полетел ледоруб и треснул великого барда по плечу.
Это там, наверху, ребята решили вытряхнуть остатки, а на дне рюкзака лежал
этот предмет, которым, как мы знаем, можно даже творить историю.
Вот и получилась такая история.
Кино как игра с неизвестным.
"Игра с неизвестным" -- так назывался художественный фильм, снятый на
студии им.Довженко (Киев), где Юрий Кукин играл сам себя. А в главной роли
был Олег Митяев.
И такой там был эпизод: Олег бредет по развалинам замка, спускается в
подвал, там паутина, крысы... Видит металлическую дверь. Отгребает мусор и
со скрипом ее открывает. Заглядывает внутрь и с ужасом отшатывается: изо
всех углов этого помещения на него несутся грязные небритые люди -- группа
"ДДТ" Юрия Шевчука -- с криками и песней о предчувствии гражданской войны.
Это не понравилось худсовету. Он велел вытащить рокеров из подвала,
причесать, постричь, побрить, одеть поприличней и с хорошей песней вставить
в другое место. А режиссеру все это уже надоело, и он приказал монтажеру
просто вырезать этот эпизод и склеить с тем, что там по фильму идет дальше.
Что будет, то будет, плевать.
А монтажеру тем более плевать.
Фильм приняли.
И вот идет Митяев по подвалу, раздвигая паутину, открывает ржавую дверь
и издает вопль ужаса. А там (выхолит, что за дверью) сидит Кукин у себя дома
на диване (в кадре -- диван, стена и сам Кукин). И теперь все думают, что
Юрий Алексеевич бомж и живет в подвале.
Оговорка по Фрейду.
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
-- Май 1996 года, Санкт-Петербург, фестиваль "Петербургский аккорд".
Заключительный концерт. Ведущий -- Альфред Тальковский -- своим
профессионально-звучным голосом торжественно объявляет:
-- Законодательное собрание города Санкт-Петербурга учудило приз...
Результат известен заранее.
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
-- В июне 1999 года я, встретив в ЦАТе Александра Городницкого,
предложил ему сделать интервью о нынешнем состоянии жанра.
-- Давайте после Грушинского, -- ответил бессменный председатель жюри
Грушинского фестиваля. -- До того времени, скорее всего, не будет, а кроме
того, я наберусь свежих отрицательных впечатлений...
Есть место для всех.
Рассказывает Борис Гордон:
-- На юбилее группы "Несчастный случай" ее лидер Алексей Кортнев
объявляет выступление Алексея Иващенко и Георгия Васильева:
-- А сейчас -- 45 минут настоящего искусства!..
Комментарий Бориса Жукова: у Кортнева был предшественник и весьма
знаменитый. В конце 70-х во Францию поехала большая делегация Союза
писателей СССР. Помимо обязательных в таких случаях "литературных генералов"
в нее включили несколько официальных фрондеров -- Вознесенского,
Рождественского и т. п., -- а также Окуджаву и, что уж вовсе странно,
Высоцкого, никогда, как известно, не состоявшего в СП СССР. Столь пестрый
состав делегации один из ее членов -- Роберт Рождественский --
прокомментировал так:
-- Ну, мы все обеспечим официальную часть, а Булат с Володькой --
художественную...
На свете все же справедливость есть!
(Хотя порой похожая на месть.)
Рассказывает Берг:
-- Кажется, в январе 1974 или 1975 года я впервые оказался в
Новосибирске, куда меня пригласили с концертом даже не КСПшники еще, а
альпинисты. И жил я в домике одного из них -- Володи Кузнецова, а попросту
-- Кузена. С самолета сошел почти без чувств: 12-часовой перелет на АН-24 с
тремя промежуточными посадками (Саратов -- Уфа -- Челябинск -- Омск --
Новосибирск) я совершил, находясь на больничном после сотрясения мозга:
"проклятая гололедица!". Но у Кузена была своя сверхзадача, и все три дня
все свободное от сцены время он выдаивал из меня песенки -- все, какие я
знал, и свои, и чужие.
За час до отъезда в аэропорт он решил проверить, что же записалось.
Включил воспроизведение -- и... Первые секунды он был просто в шоке. Затем
издал нечеловеческий вопль. Когда же обрел способность произносить слова, я
услышал:
-- Стой, никуда ты не поедешь, пишем все с начала!!! Сгубила его,
понятно, жадность, а конкретно подвела при-
вычка к расположению предметов на столике, где стояли "Комета МГ-201"
(так, кажется, назывался магнитофон) и микрофон-"мыльница" МД-47: рядом с
последним все это время исправно функционировал будильник "Севан", по
мощности, как известно, не уступавший знаменитому трактору ДТ-54. Так что
если мелодию за скрежетом шестеренок еще можно было разобрать и домыслить,
то проблема со словами оказалась практически неразрешимой.
Увы, мой больничный заканчивался и я улетел. Уринотерапия.
Рассказывают Алексей Куликов (Волгоград), более известный в КСПшных
кругах под псевдонимом "Береза", и его партнер по исполнительскому дуэту
Анатолий Костин (Воронеж) -- соответственно, "Пинчер".
На первых Грушинских фестивалях, еще в Пескалах, организация была не
такая всеобъемлющая и четкая, как теперь, и была большая проблема с
туалетами. Точнее, туалет был, но слишком уж далеко, и хорошо просматривался
со всех позиций. Причем у мужиков проблемы возникали чаще, потому что, как
известно, емкость мужского мочевого пузыря втрое меньше, чем женского.
Поэтому они время от времени просто собирались в кружок, становились
поплотнее и пели, стараясь не подпускать к себе представителей прекрасного
пола.
И вот однажды московский собиратель песен Миша Байер, изобретатель
"бардобойки" -- микрофона на удочке, привлеченный стройным многоголосным
исполнением песни "Взвейтесь, соколы, орлами", подошел к компании маевцев
(так испокон называли себя члены КСП Московского авиационного института),
ядро которой составлял мужской квартет "Жаворонок". Изловчившись, Миша
просунул между ног в самый центр круга свой "снаряд" и стал записывать.
По окончании песни и связанной с ней процедуры повеселевшие маевцы
сказали ему:
-- Ну-ка, вруби: интересно, что получилось.
Миша врубил. Это была горная река! И где-то вдали -- "полно горе
горева-а-ать!.."
Химфизика попутала.
Та же проблема несколько иным образом отразилась на деятельности
спецслужб израильского парламента -- кнессета.
Как известно, одной стороной его здание смотрит на Ган Сакер, что в
переводе означает -- парк Сакер. Парк этот, длинный и узкий, находится в
центре Иерусалима между кнессетом и оживленной улицей, уставленной
многоэтажными домами. Это, пожалуй, один из немногих парков в Израиле, не
оснащенный так называемыми "всеми удобствами".
И именно в нем повадился отмечать дни своего рождения Евгений Дреер, в
прошлом хорошо знакомый ростовчанам как ценитель изящной словесности и
пропагандист лучших ее образцов в авторской песне. Празднества эти с самого
начала приняли форму слета -- со сценой, микрофонами, тарахтящим движком,
горячительными напитками и прочими атрибутами слетов КСП. Проводились они в
ночь с пятницы на субботу, то есть в священный шабат, когда всякая активная
деятельность, в том числе игра на музыкальных инструментах, правоверными
израильтянами не поощряется. И последние где-то часа в два пополуночи,
достанные крепкими голосами участников, помноженными на мощность акустики,
для которой 100 метров от сцены до окон квартир -- ничто, выходили
прокалывать шины транспортных средств любителей АП и просто друзей виновника
торжества. Что, впрочем, тоже является работой...
Так вот, едва ли не единственные в парке кустики росли (и посейчас
растут) вдоль проволочной ограды кнессета. И участники слета повадились было
использовать их по одному из назначений -- ввиду вышеупомянутого отсутствия
удобств. Это продолжалось недолго и только на первом слете: появились
парламентские секьюрити и в доступной форме на хорошем еврейском языке
попросили больше этого не делать: сигнализация срабатывает!
Незабываемое.
Рассказывает Владимир Васильев:
-- Как Боря Бурда ведет концерты. В Ростове у нас был импровизированный
концерт. Должно было петь четыре человека, а пело человек пятнадцать. А
зрителями были бабушки, внучки... А потом народ набежал: это был центральный
парк культуры и отдыха. И я обратил внимание: стоит Михалев уже "под газом"
и лошадь обнимает. Живую, не какую-нибудь там! Горюет и что-то ей
рассказывает. А Боря ведет концерт. И получилось так, что Кукин спел песню и
выпала у него гитара. Уронил он ее. А гитар не хватало. Боря тут же
реагирует:
-- Представляете, что значит для автора уронить гитару? Это живое
существо; человек с ней свыкается. А гитара-то ведь не Кукина, а гитара-то
Михалева!..
А Кукин, уходя:
-- Да что ж он брешет!
Игорь Михалев всего этого не слышит, а Бурда тем временем продолжает:
-- И вот сейчас на сцену выйдет Михалев. Представляете, какое
несчастье: она же треснула, наверное! Какое горе для автора! Знаете, люди
добрые, давайте это горе как-то компенсируем, давайте его очень тепло
встретим!
Михалев выходит на сцену, народ восторженно орет и рукоплещет, и Игорь
не поймет, что ж такое.
А лошадь угнал Анвар Исмагилов. Он сел на нее и ускакал в город к
своему другу -- решил его удивить. Милиция перекрывает дорогу, останавливает
машины и Анвар скачет в режиме наибольшего благоприятствования. Прискакал и
начал друга выкликать. Тот высунулся из окна, посмотрел на него с кислой
рожей и произнес:
-- А, это ты...
Поскакал Анвар назад, упал с лошади...
В соавторстве с залом.
Рассказывает Борис Гордон (Москва).
На концерте в "Перекрестке" Дмитрий Бикчентаев поет свой знаменитый
"Старый Новый Год" на стихи Вознесенского. После строчки "..вытри рюмашки
насухо..." у кого-то звонит мобильник.
-- ...выключи телефон!!! -- следуя авторскому тексту, радостно кричит
весь зал вместе с Дмитрием.
Как единый организм.
Рассказывают Алексей Куликов (Береза) и Анатолий Костин (Пинчер). Пинч
вообще-то воронежец, а Береза, как мы помним, житель героического
Волгограда. Но в аспирантуре он учился в Воронеже, и у них с Пинчером
сложился неплохой исполнительский дуэт. И вот они на концерте в Москве в
начале 70-х поют песню Владимира Кочана на стихи Леонида Филатова, которая
начинается со слов:
Так повелось промеж людьми,
что мы сторонимся любви...
Но -- что значит спетость! Не сговариваясь, запели:
Так повелось промеж людей,
что мы сторонимся... --
и разом замерли.
Зал -- восемьсот человек -- замер на несколько секунд, видимо,
производя при этом какие-то расчеты в уме, затем дружно грохнул.
Друзья переждали этот выплеск эмоций и запели снова, на сей раз ближе к
тексту.
Смертельный номер.
Ирина Рынкевич, автор и исполнитель из Петрозаводска, честно
признается:
-- До сих пор боюсь свою любимую "Московскую цыганочку"
М.Балашова -- А.Фрейдина ("Догорает старый вальс...") из-за строчек
"Пусть прогремит, ударит в ночь / Телефона очередь..."
Оказалось, что в моем сознании слово "очередь" ассоциативно связано с
такой вещицей, как пулемет. И, дабы не превращать лирическую песню в боевик,
я, приближаясь к злополучной строчке, всегда пыталась вызвать в своем
сознании образ телефона. Но, поскольку почти всю сознательную жизнь
домашнего телефона у меня не было, я представляла себе более родной предмет
-- телефонную будку.
В результате получалось:
Пусть прогремит, ударит в ночь
Автомата очередь!..
Дело в шляпе?
Рассказывает Константин Просеков (Челябинск):
-- Была такая история в 1982 году на Грушинском фестивале. Дуэт Митяев
-- Старцев приехал зарабатывать звание лауреатов. До этого они были
дипломантами. А готовил их Михаил Вейцкин наш известный, который подготовил
целую плеяду авторов и исполнителей, и они все, несмотря на то, что выходили
из-под одного топора, были совершенно разные, но чувствовалась рука мастера.
Сделали они знаменитую песню Луферова "Не плачь, дядя". А в жюри
первого тура случился Алексей Брунов, очень веселый человек по жизни,
большой любитель пошутить. Он им и говорит:
-- Так все нормально, ребята, но слова-то нужно подучить! На гитару так
не пойдет!
-- А в чем дело?!?!
-- Ну как же, вы же спели "Не плачь, дядя, съешь свою шляпу".
-- Не может быть!!!
-- Да спросите вон хоть у кого...
А он к тому времени успел подговорить человек восемь. И вот к ним
подходят один за одним и говорят:
-- Ну, ребята, вы дали!
И малоизвестные тогда Митяев Олег Григорьевич и Старцев Петр
Николаевич, исполнительский дуэт, отправились репетировать. А репетировали
они тогда зверски, часами, и сотню раз злосчастную фразу повторили.
И вот II тур (а тогда три отборочных тура было). И они поют:
-- Не плачь, дядя, съешь свою шляпу!
Рассказывает московский бард Александр Карпов (из московской газеты
"БардАрт" No20 за 1998 г.).
Должно быть, всякому исполнителю знакома ситуация, когда уже во время
исполнения какой-то старой песни на сцене вдруг с ужасом осозна?шь, что
слова вылетают изо рта совершенно автоматически. Песня не повторялась уже
Бог весть сколько времени, и текст совершенно забыт. Поешь и думаешь, когда
же инстинкт подвед?т и ты застынешь перед микрофоном с беспомощно раскрытым
ртом... Но не таков Игорь Белый! Находчивости этого барда поистине нет
предела! Ведь даже забыв начисто слова своих песен, умудряется он прямо по
ходу дела сочинить новые. А уж что из этого выходит...
Как-то раз Белый и Карпов давали концерт в актовом зале одной из школ
города Пушкина. Аудитория состояла из учащихся старших классов, петь было
неудобно, микрофоны отсутствовали. Игоря переклинило, и он принялся
бессовестно путать и забывать слова. Карпов, как мог, помогал ему вспоминать
и подпевал даже те песни, которые Игорь ранее пел один, Получалось все
более-менее сносно до тех пор, пока не настала очередь песни "Веселых
Рыбаков с Острова Хоккайдо". Начинается эта песня так:
В море, в море за тунцом!
Капитан наш молодцом.
У него большая карта,
Водки пинта, виски кварта!..
Песню отпели хорошо вплоть до последнего куплета. А в конце песни
первый куплет предполагалось повторить. "В море, в море за тунцом!.." --
весело распевали барды. Но Карпову пришлось тут же заткнуться, поскольку
вместо второй строчки Белый неожиданно пропел: "Наш кораблик молодцом!.."
Карпов вопросительно покосился на Игоря, ожидая, что тот не будет
усугублять ситуацию и допо?т куплет, как будто так и задумывалось. Однако, к
его ужасу, Белый достаточно бодро затянул дальше: "А у капитана -- виски..."
И, страшно оскалившись на зрителей, бодро завершил: "ДА ЕЩЕ И КВАРТА
ВОДКИ!!!"
Барды еле сползли со сцены от смеха...
Вспоминает Илья Тимин (Петрозаводск):
-- Карелия. Зима. Февраль. Панельная многоэтажка. Кухня. Щели под
подоконником. Ветер свищет. Холод зверский. Сидим. Пьем чай. Играем на
гитаре. Поем никитинскую: "Что происходит на свете, а просто...".
В строчке "легкие платья из ситца", хозяин квартиры, у которого от
холода нос посинел, пропел инстиктивно: "теплые платья из ситца..."
Петь надо красивше, Александр Моисеевич!
Рассказывает Борис Вайханский.
Во время межрегионального фестиваля "Петербургский аккорд" в мае 1996
года, как водится, проходили концерты ведущих мастеров жанра. Постигла эта
участь и Александра Городницкого. Аккомпанировал ему старый товарищ по
оружию Михаил Кане, который, как известно, и сам выступает в качестве
исполнителя. И на этом концерте он тоже спел несколько песен Городницкого
сам, после чего они вошли в "штатный" режим: Кане играет и подпевает