. Меня. Приятель - Сева, полновато-рыхлый, еще менее загоревший, чем коллега-брюнет, откровенно скучал, играя со мной. После третьей партии напрочь потерял интерес, заявив: - Надо набраться энергии. - И, сев по-турецки, закрыл глаза, подставил небу растопыренные пальцы. Юлечка, играя, с восторгом посматривала на него, отрешенного. После обеда плотность экстрасенсов на нашем пляже стала просто катастрофичной. Нагрянули еще несколько человек. Заседание конгресса можно было проводить прямо здесь, у кромки. Все - важные, мудрено строящие фразы, ироничные. Все оказывающие внимание совсем разомлевшей моей женщине. Антон-гад предостерегал: - Юлечка, с ними поосторожней. Ни о чем таком не думайте. Все до одного - читают мысли. И не теряйте бдительность; глазом не успеете моргнуть, приворожат. "Ты-то чего беспокоишься?" - безрадостно думал я. Пришедшие, интеллигентно, но коварно усмехаясь, говорили комплименты филологу. Из приличия, снисходительно знакомились со мной. Юлечка обалдела от такого внимания. Обо мне уже и не вспоминала. Впрочем, вся компашка, позагорав часа два, покинула пляж. Прихватив с собой заряженного Севу. Примерно в это же время приятели-жулики жестом дали условный сигнал: "Внимание! Фраер". Я не отреагировал. Тоже небось не на отдыхе... К концу одной из сыгранных со мной партий первопроходец-экстрасенс не выдержал: - Так не пойдет... Если хочешь научиться, нельзя играть без денег... Закономерность проверенная... Я внимательно, настороженно глянул на него, откинулся на подстилку. Изрек: - Правильно меня тренер предупреждал: "В Одессе обмишурят - не заметишь". - Тебе не стыдно? - возмутилась Юлечка. - Неужели не видно, с кем общаешься... Как можно так не разбираться в людях! - Не все такие ясновидящие, - укоротил ее экстрасенс. И мне: - Зря вы так. Если хотите научиться... - Уже не хочу, - сказал я. Откинутый. Сквозь очки наблюдая Юлечкино негодование. На следующее утро меня ждал сюрприз. И какой!.. Я вновь опоздал. Две стороны нашего треугольника были уже на месте. Кроме них, на подстилке обнаружился МиликПистон. Один из пляжных жуликов. Слабенький низкорейтинговый шулерок. Антон и Милик резались в деберц. Под азартное переживание Юлечки. Переживала она за гуру-Антона. Но не эта мизансцена оказалась сюрпризом. Понятно: мои издалека видели, что с кем-то шлепаю картами, решили, что выудил фраерка. Ну и пока меня не было, влезли в заводь. Эка невидаль... На такую невоспитанность наши всегда" горазды... Сюрприз был в другом: Антон выигрывал. И не просто выигрывал, а используя шулерские навыки. Против Пистона. И они - проходили. Ничего себе - оборотик!.. Полная неожиданность. Особенно если учесть, что с самого начала я предвидел такой зигзаг и в первый же вечер навел справки. Все подтвердилось: конгресс экстрасенсов как раз сейчас проходит в Одессе, среди участников - Антон Розенвассер, представитель белорусской ассоциации каких-то магов, почетный магистр какого-то ордена... Колдун уверенно дурил Милика. На слабеньком, но редко используемом трюке? Хорош волшебничек!.. Милик, нечистоплотный безденежный шулер, неприятно потел. Взглянул на меня, отвел взгляд. Это - само собой. Закон пляжа: не подавай вида, что знаком. Я решил - выручать не буду. Чего ради? В мой заказник влез, у меня, может, планы далекоидущие, а этот нарушитель со своими мелочными потребностями в мою изящную разработку... Кстати, теперь разработку стоит сделать еще изысканней... После двух партий Пистон, не солоно хлебавши, отбыл к нашим, на базу. Жалостливо, но невиновато глянув на меня. Ничего, пусть передаст. Чтоб неповадно было. После того как Антон, на радость Юлечки, вышел победителем в финансово небезопасной схватке, играть в бесплатную игру было просто неприлично. Деликатный экстрасенс, понимая мое щекотливое положение, предложил фору. Для начала - сто очков. Я проигрывал. Даже тогда, когда фора была понемногу повышена до трехсот. Исправно платил символически назначенный проигрыш. Компенсацию получал в виде сочувствия филолога. Юлечка уже болела за меня. По-прежнему то и дело пыталась сама выхватить карты. Нервничала. - Зато по-мужски, - поддерживал меня Антон. Пряча в карман сумки небрежно смятые, полученные у меня купюры. ...Я проигрывал и весь следующий день. Юлечка оказалась весьма азартной. Утром мы с ней пришли до того, как явился колдун. Филолог-идеалистка предложила: - Если будешь браться не за ту карту, я тебя ущипну за бок, ладно?.. Я был тронут, но горд. Попросил меня подобными предложениями не унижать. К вечеру, выплатив белорусскому представителю приличную сумму, пооткровенничал. Решил, что, как экстрасенс, он должен понять и одобрить. - Товарищ из местной команды обещал свести с местным колдуном-знахарем. Тот одесских ребят от травм иногда лечит. Говорит, на карты может заклинание наложить. Выигрывать будут... Карты. - В принципе это возможно, - продекламировал магистр. - Но только не в игре против экстрасенса. Дело в том, что возможно блокирование... Я слушал. Дослушав, сказал: - Попробую, не у вас, так у других выиграю... Говорят, осечек не было. Юлечка, разинув ротик, глядела на меня. Недоверчиво, но с надеждой... На следующий день она пришла первой. Видать, крепко пробрало... Еще бы!.. Можно сказать, проверка чуда на практике. - Ну как? - спросила первым делом. Восторженно. - Что? - спокойно не понял я. - Наложил заклятие? - Что его накладывать?.. Пару слов сказал, и - все... Не думаю, что поможет. - Ну что, заколдованный вы наш? - потирая руки, возник предвкушающий победу Антон. - Начнем состязание с духами? Зря он так. С духами надо бы поделикатней. Конечно, он не все проигрывал. Но нервничал ужасно. Хотя вида не подавал. Проигрывая, затихал. Выигрывая, начинал разглагольствовать на темы противостояния полей... Мне, в отличие от Юлечки это было неинтересно. Потому что было важно, чтобы он не заподозрил неладное в моих словах о том, что знахарь-заклинатель потребовал более крупной игры, чтобы не обижать заклятие. Ставки в этот день были значительно выше. - Чувствуешь: другое дело? - иногда вопрошал магистр. - А говорят - лженаука. Вот бы этих говорунов сюда. Да сыграть. А?! Притихли бы. - Еще вечером пойду, - признался я. - Дед сказал: надо несколько сеансов. - Лучше несколько, - подтвердил специалист. Вечером, прощаясь со мной обогащенным, обескураженный Антон сделал вывод: - Завтра будем играть без форы. Тяжело бороться. К тому же, говоришь: еще сеанс? - Та не знаю, идти или так оставить... - Я неопределенно пожал плечами. - Я бы пошел, - безрадостно посоветовал корректный соперник. Три последующих дня я обыгрывал его без форы. По-крупному. Под изумленные, счастливые взгляды Юлечки. Получая удовольствие, расплачиваясь за все. За то, что он вешал моей женщине, за то, что заставил потеть Мильку, за высокомерие его дружков. Нравилось наблюдать его недоумение от беспомощности используемых трюков. Мои-то были куда сильнее. Поэтому и не мешал ему финтить. Если клиент играет на "примочке" и ты не хочешь, чтобы он соскочил, мешать не следует. Эту шулерскую заповедь поколениями проверяли... Не понимал он ничегошеньки. И закончить не решался. Досадно было ему заканчивать. Все надеялся: вот-вот фокусы начнут приносить результаты. На следующий день собрал консилиум. Из своих коллег-конгрессменов. С утра пораньше. Обступили толпой меня, одиноко сидящего на подстилке (Юлия задерживалась). Советовались над головой, точь-в-точь как врачи при пациенте. Нисколько не стесняясь. Все были настроены весьма скептически. Антон, нервничая, горячась, втолковывал что-то про те самые поля. Два человека попробовали сыграть. Я, имея уважение к важности эксперимента, согласился. Но предупредил: ставки - нешуточные. Какие шутки, когда - буквально - на карту поставлена репутация науки?!.. Проиграли. Для чистоты эксперимента каждый по две партии. Окружающие - пришедшие и Антон - следили за мной во все глаза. Ясновидящие слепцы... Тогда двое из неигравших - наблюдавшие - пригласили Антона и облапошенных отойти в сторонку. Это я предвидел: здоровый научный скепсис. Подозревают, что я - шулер. В сторонке Антон и парочка проигравших горячо доказывали невозможность предпосылки. Еще бы, со всех сторон десятка два глаз контролировали. Скептики сдержанно им возражали. В конце концов все вернулись ко мне. - Как можно связаться с этим... заклинателем? - спросил один из неверящих. - Он принимает только по рекомендации от своих... - заелозил я. - Так я и думал. - Неверящий обернулся к коллегам. - А что? - не понял я - спортсмен. - Сомневаетесь, что ли? Точно. Мировой дед. Веселый. Говорил: "Если кто сомневается, пусть позвонит. Я его имя ему же по телефону скажу". Не знаю, наверное, врет. Можно проверить. Конгрессмены заволновались. Сдержанно, но явно. Принялись обсуждать предложение. - Вы можете дать телефон? - спросил тот же, подозрительный. - Деда проверить? - Да-да, проверить... - он несколько раздражился. - Чего ж нет. Хотя... Сам номер наберу. Дед - конспиратор. - Хмыкнул: - Даже самому интересно. Направился к лестнице. Скептик и Антон за мной. У телефона предупредил: - Разговаривать сами будете. Вставил монету, начал набирать номер, спохватился: - Хоть как вас зовут действительно? А то надурите старика... - Меня зовут Вадим Петрович, - строго, внятно, как надоевшему, не очень хорошо воспитанному спортсмену, ответил скептик. И потянулся к трубке. - Вы повежливее, - посоветовал я. - Спросите Василия Порфирьевича. Скажете: от Дмитрия Евгеньевича. - И уже себе под нос. - Нахамят человеку пожилому ни за что... Мы с Антоном напряженно ждали. Дед оказался дома. Вадим Петрович не церемонился. Сказал, от кого он, и сразу же попросил сообщить, как его, Вадима Петровича, зовут. Миленький такой разговорчик. По-видимому, после паузы на том конце провода ему ответили. Вадим Петрович задумчиво, даже как-то обреченно нажал пальцем на рычаг. Постоял несколько секунд, тупо глядя на телефон, сквозь него, и пошел к пляжу. Мы с Антоном, первыми узнавшие о результатах эксперимента, - за ним. Дальше было не так интересно. Компания уже не спорила. Громко высказывалась по тому поводу, что деда надо тащить на конгресс. Приставали ко мне, требовали адрес, телефон. Я хоть и спортсмен, а человек деликатный. Без разрешения координаты не сообщил. Договорились, что разрешение постараюсь получить вечером, а они, экстрасенсы, найдут меня завтра. Здесь же. Юля появилась в тот момент, когда компашка магов поднималась по лестнице. Они были настолько увлечены обсуждением происшедшего, что почти не обратили на филолога внимания. Даже Антон отделался кивком. Это ее поразило. Ко мне она подошла вполне обиженная. - Что с ними? Я откинулся на песок. Не ответил. Уж если кому обижаться, то мне. Эта непунктуальная идеалистка испортила весь праздник. Не так уж много нажил я на этой истории. Ну и что?.. Вспоминается хоть и без особого удовольствия, но ярко. Значит, было ярко. А это не последнее дело. Все гадал - Антон этот, кто он: картежник или экстрасенс. Думаю, второе. Шулерскими трюками пользовался, чтобы простых смертных с толку сбивать, подавлять сверхъестественными способностями. Надо, конечно, дать растолкование насчет деда - Василия Порфирьича... Никакой он не Порфирьич. Его зовут Ленгард. Договорились заранее, на всякий случай. Как имя угадал? Звонивший сам и сообщил. Когда сказал, кого ему нужно и от кого он. В зашифрованном виде и сообщил. Старый цирковой трюк. (За экстрасенсов даже как-то неудобно. Если прочтут - небось обидятся.) Глава 5 О ДРУЖБЕ, ПАРТНЕРСТВЕ Без всяких вступлений хочется поведать о Ваньке Холоде. Познакомился с ним, когда мне было двадцать лет. Шулером приличным еще не стал, спортсменом классным, как выяснилось, уже не стану. Очередной неприятный разговор с тренером... и бросил команду. С ней и все льготы советского профессионального спортсмена. Куда податься? В проводники, конечно. Студенты, которые летом подрабатывали, золотые горы сулили. Прошел короткие курсы и - в рейс. Одесса - Мурманск. Бригада попалась беззлобная, вежливо так приняли, отдали учеником к кроткой простецкой бабенке. Похоже, она меня даже чуток побаивалась. В пути заявляется в наше служебное купе невысокий сорокалетний мужик со шрамом на лице и прокуренным голосом. Тоже проводник. Хмельной и весьма общительный. То на руках предлагает тягаться: кто кого положит, то зовет к себе: пить. С руками ничья вышла, с выпивкой - уворачиваюсь. Оказывается, понравился я ему тем, что на бригадира неугодливо глядел. Пока в Мурманск ехали, надоел мне коллега до чертиков. Со своей пьянкой и со своими разговорами о том, какой он независимый. В Мурманске, правда, когда белой ночью почемуто только мой вагон приступом брали местные бичи, рассчитывая на водочный трофей, и бригада испуганно отсиживалась в служебках с зашторенными стеклами, завсегдатай не изменил себе. И тут объявился. С монтировкой. Ванька (это был он) уступил мне оружие: - Держи! Сам разбил бутылку и с "розочкой" прыгнул из вагона. Не оглядываясь. Не сомневаясь, что я последую за ним. Ничего не оставалось, как последовать. Изумленные бичи откатились. Был уверен, что на обратном пути придется совсем туго. Ничего подобного. Мой нетрезвый соратник не появлялся. Я даже начал нервничать, но тут он возник вновь. С выношенной изящной комбинацией. В его вагоне возвращается с лесозаготовок в родное украинское село, как выразился Ванька, "жирный лось". Бригадир заготовительной бригады. Везет хорошие бабки. От меня по стратегической задумке полководца требовалось одно - вызвать "лося" в тамбур. Дальше по плану: Ванька вырубает его, сбрасывает с поезда. Земля в Карелии мерзлая, валунов много... Хорош планчик. Очень хотелось спросить: не шутит ли он. Спросил бы, если бы не знал точно: не шутит. С Ванькиных слов, светило нам по паре "штук". Во благородство! Самое сложное - на нем, а деньги - поровну. - Может, у него и денег-то нет?.. - только и нашелся я. - Ну да!.. Чего ж он не спит? За бабки трясется. Сидит за столиком, косится, сволота. - Почему, сволота? Пахал мужик. - Он пахал?! - возмутился Ванька. - Бригадир он, "бугор", как наш поездной. За него другие горбили. Растерялся я. Аккуратно послал Ваню подальше. Аккуратно - потому что догадывался: не уймется. Еще бы!.. Обиделся. Сказал, что и без меня управится. Ушел к себе. Сижу с паникой в душе. Понимаю, этот кретин сотворит все, что задумал своим воспаленным, пропитым мозгом. Что делать?! Лобовая помеха - будет предательством, а как предашь его после мурманской ночи?.. Но, похоже, придется. Не пришлось. Судорожно родил хиленькую идейку и с ней подался к налетчику. - Слушай меня, жлоб, - попер я, закрывшись в его купе. Ванька глядел на меня обиженными налитыми глазами. - Сколько тебе бабок надо? - спросил я. - Ты что, поехал? Чтоб я у тебя взял... - Это ты поехал. Откуда у меня тысяча? - Сделаем? - оживился отходчивый Ванька. - Сколько бабок надо? - пер я дальше. - Много. - Ну?! - В Одессе - долг семьсот, и дела - никакого. - Сиди в купе, не высовывайся... Я пошел к "жирному лосю". Лось оказался щуплым болезненным мужичишкой. Легкая добыча для Ваньки. Выложил мужичку все, с чем пришел, а пришел со следующим: ко мне обратились пару головорезов. Попросили вызвать мужичка в тамбур. За это обещали пятьсот. Жертву пасут еще с Мурманска. За то, что сейчас откровенничаю, мне светит составить с мужичком парное выступление. Но такой я хлопец, рисковый. Сам почти хохол, из Одессы. Имею к жертве предложение. Я с риском для жизни (своей, конечно) прячу мужичка у себя в купе. Высаживаю его так, что никто не обнаружит. За спасение желаю получить обещанные семьсот. Жертва очень испугалась. Но закапризничала: денег таких отродясь не видывала. Это ошибка. Надо передать хлопцам, что они его с кем-то путают. А деньги, похоже, были. Очень настороженный мужик. Еще до моего прихода настороженный. Извиняюсь, отбываю к себе, сообщив на всякий случай, в каком я вагоне. "Лось" очень не хочет, чтобы я уходил. Бормочет что-то жалобно по-украински. Кошки меня по душе скребут: перепугал человека. Но ухожу. Чувствую: дрогнет - придет. Пришел. Божится, что денег нет, что порешат ни за что. Потом, чуть не плача, достает пятьсот. Спрятал я его, бедного, в нише наверху в служебном купе, матрацами вонючими завалил. Сидел он там почти сутки. В туалет в бутыль ходил. А что было делать?.. Высадил, не доезжая одной станции до его хутора. Высадил не на перрон - с другой стороны. Объяснил: для конспирации. Когда высаживал, мужичок уже не был плаксивым, деловито юркнул во тьму, под соседний товарняк. Сожалел я после: переиграл. До его станции хоть надо было довезти. Все-таки домой человек возвращался, после нескольких лет разлуки. А я ему такое возвращение: ночью, под товарняк и полем... Ванька был в восторге от проведенной операции. Деньги все брать отказывался, ну тут уж я настоял. - У меня в Одессе "волына", - растроганно доверился он. - Такое сотворим!.. Но и после этого не унялся. Перед самой Одессой поведал всю драму своей поездной жизни. Есть у него в бригаде зазноба, на которую с некоторых пор положил глаз и бригадир. Зазноба не знает, куда податься (Ваньку любит, бригадира боится), бригада, конечно, на стороне бригадира. Ивана стремятся выжить. Тот намерен отлупить бригадира на перроне в Одессе. - Подстрахуй, - попросил Ванька. - Так не лезь, а кто-то рыпнется - останови. Тоже неплохой план. В бригаде человек десять здоровенных мужчин. Из них двое - родственники бригадира. Но, слава богу, все обошлось. Бригадир, видно, почуяв неладное, покинул состав до того, как Ванька планировал приступить к осуществлению задумки. Я же преданно ждал у бригадирского вагона. Что еще оставалось делать... С этого началась наша дружба с Ванькой Холодом. Не слишком, надо сказать, благоприятно началась. ...Прошло всего три месяца. Меня разыскал тренер, выяснилось, что оба мы не правы. Можно возвращаться в команду. Кончалось лето. На сборах под Одессой приключилась небольшая травма. С инфекцией в области левого колена. Через пару недель, когда нога стала черной, болючей и несгибаемой, меня отправили в Одессу. Полдня мотались по городу, выискивали заведение, готовое принять. Готовой оказалась только еврейская больница. Доставили в нее к ночи. Очень неприятно стало, когда, осмотрев ногу в приемной, деликатно намекнули: наверное, отрежут. В двенадцать ночи - особенно неприятно. Это сейчас с ехидством вспоминаю ту ситуацию. А тогда... Привозят в гнойное отделение. Тишина, лампочки синие зловеще освещают коридор, палаты. И запах... запах гноя, который никого из бодрствующих не беспокоит. В палате в том же адском тусклом свете на койках лежат обрубки: У кого одна нога не угадывается под одеялом, у кого - две. Некоторые спящие - без рук. Но это уже не так заметно. И ни одного укомплектованного конечностями пациента. Не спалось в первую ночь, да и в последующие тоже. Утром соседи смотрели сочувствующе. Взгляды их больше всего и пугали. Пояснили: тут не церемонятся, чуть что - отсекают. - Ну, мы-то хоть старики... - и дальше тот же взгляд. Врач, пожилой недовольный жизнью еврей, раздраженный чем-то, больше про родню расспрашивал, выяснив, что не на кого мне рассчитывать, очень огорчился. Лежащий рядом со мной, высохший, как скелет, несчастный старик-еврей, из бока которого литрами выдавливали гной, пожаловался врачу: - Доктор, плохо... - Думаете, мне хорошо, - заоткровенничал доктор сердито. - У меня "Запорожец" угнали. Я, может, нервничаю. Каждые десять минут мочиться хожу. Как вас резать?.. Мы не знали, что посоветовать. - Надо готовиться, - это он мне, - придется, наверное, резать... Нет смысла сентиментальничать сейчас, вспоминать и рассказывать о том, что творилось в душе. Как в течение дня, к ночи пришел к мысли, что ничего не остается, как... Пафосные, красивые мысли о самоубийстве никогда не посещали меня. Ни при неразделенной любви, ни при жутких неудачах, обидах... Может, и посещали, но сразу же становились и смешны, и пошлы. Тут была иная ситуация, иное состояние. Другого выхода не было... В тот момент усвоил, что самое страшное - это отчаяние. Испытал я его дважды в жизни, и этот случай был первым. На следующее утро объявили день операции - четверг. К вечеру знал, что мне делать. Сбежал, уковылял из больницы. (На мне была моя одежда, не нашлось пижамы по размеру.) Не думал, что когда-нибудь захочу повидать Холода. А тут первый, кто пришел мне на ум, - он. Не сомневался - поймет. Он обрадовался мне, полез обниматься. Выслушав, стал серьезен и строг. И задумчив. Я и не представлял его таким. Долго молчал, сидя напротив меня на табуретке в своей общежитской неуютной комнатенке. Почти в позе роденовского мыслителя, опершись локтями о колени, тяжело щурясь от дыма, глядя в пол. Потом достал из-под матраца ни во что не завернутый "Макаров". Молча положил на стол, захламленный недоеденными засохшими харчами. На пистолет смотреть было страшно. - Умеешь? - строго спросил Ванька. Я кивнул. На военной кафедре научили. - Как ты его получишь? - спросил я. Холод криво усмехнулся, смолчал. В больничном матраце сделал гнездо и в него спрятал пистолет. Всю ночь, тренируясь, прикладывал его к сердцу. Именно к сердцу. И плакал. И думал о том, что, если вдруг все обойдется, каким стану хорошим. Никогда не совершу ничего гадкого, подлого! Буду любить людей, любить жизнь! Как буду ценить ее! И знал, что не обойдется. Что времени у меня до утра четверга, когда за мной придут... Не знаю сейчас, хватило ли бы у меня духа. Тогда не сомневался, что хватит. Сейчас думаю, что нет. На следующий день к обеду за меня взялись. Облучали, кололи, прикладывали, отсасывали... Хмельной, ошалевший от внимания к моей, только к моей персоне, видел, что все не будет так страшно и просто, как ожидалось. Прошел четверг, пятница... Через две недели я сбежал из больницы с высохшей, слабой, но родной ногой... Вернул Ваньке пистолет. Он был усмешлив и обрадован. Много болтал, но не раздражал этим, как в давние времена... Еще через год встретил его. Случайно. И он раскололся. На следующее утро, после того как я уехал от него с пистолетом, Ванька посетил лечащего, часто писающего врача и с глазу на глаз рассказал тому, что ждет и его, и его пятнадцатилетнюю дочь, если с моей ноги упадет хоть один ноготок. Доктор поверил Холоду. - Где нажил новые шрамы? - поинтересовался я. Шрамов на его физиономии заметно прибавилось. - Бригадир - сука... Достал-таки Ванька бригадира. Со слов Холода, проводники обворовали морячкапассажира и натравили его на Ваньку, дескать, тот - вор. Морячок - в драку, проводники-гады поджучивают. Ванька пытается объясниться - обворованный не желает слушать. - Ну, падлюки! - взвивается Ванька. - Смотрите, как поступают мужчины... - и ночью на ходу выпрыгивает в окно вагона. В Карелии. На ту самую мерзлую землю и валуны. Выжил. Таким был Ванька Холод. Недавно встретил его, скромно сидящего на подоконнике поликлиники. Он ждал своей очереди к терапевту. Кротко улыбался мне. Я был очень рад. И смущен. Он ничем не напоминал прежнего, гордого, способного на все Ваньку... Дружба, партнерство в картах - это сложнее. Тут, к сожалению, недостаточно одного-двух, пусть даже самых безошибочных, самых подтверждающих, поступков. С Ванькой - случай... по мне, так красноречивей не бывает. Но он - не из повседневной жизни. Друг в нормальной благополучной жизни - тот, с кем спокойно, легко, может быть, интересно. Кому доверяешь. Подразумевается, что, если выпадет испытание, друг - тот, на кого можно положиться. Если выпадет. А тут - каждая игра, каждая ситуация, каждый день, и по многу раз на дню, испытания. Если не испытание, то в любой момент возможность его. В фальшивых друзьях долго не проходишь. Игроки норовят группироваться. Это еще не дружба - партнерство. Но и оно означает высокую степень доверия, надежности. Удивительно, но далеко не каждый игрок стремится обзавестись другом. Вернее даже не так. Далеко не каждый способен на дружбу. Больше того, практически все профессионалы высшего уровня, из тех, кого я знал, были одиночками. Маэстро, Чуб, Мотя... Все одиночки. Может быть, это признак генетического, прирожденного шулера. Каждый шулер, аферист, игрок в нормальной своей повседневной жизни обязан видеть, слышать, иметь в виду намного больше, чем простой смертный. Профессионал обязан учитывать невидимые пласты. Не только что человек, к примеру, сказал, а и что имел в виду, и что не сказал, и почему не сказал, и о чем подумал, и о чем забыл подумать. И о чем еще подумает или скажет. Может быть, не сразу, а через день или через год. Профессионал всегда ждет подвоха потому, что сам горазд на подвохи. И похоже, генетические жулики не мыслят себя, да и других без подвоха. Какая тут, к черту, дружба. Друг - тот, с кем можно послать к монахам все пласты. Кого можно не просчитывать и кто не станет просчитывать тебя. К тому же у надежности в этом мире другая шкала, другая планка. Наверное, я не игрок от бога. Потому что способен быть другом. И если случалось терять того, кого почитал за друга, терялся смысл, не ощущались прочие сопутствующие потери: деньги, удобства, перспективы... К тому моменту в той жизни было на кого опереться. Был друг. Не упоминал пока о нем. Может быть, потому, что он не имел отношения к моему тогдашнему, мутному миру. Скорее потому, что, если он прочтет об этом, возникнет неловкость, сопли у нас не приняты. (От того, что ему, возможно, доведется читать этот абзац, - уже не по себе.) Нормальный, флегматичный, законопослушный гражданин по прозвищу Гама, который отдавал мне свои вещи и даже зарплату, когда приходилось совсем туго, который принимал меня таким, каков я есть, со всеми потрохами, который не советовал сойти со скользкого пути. И жена его не советовала. И родители. Знал и знаю: от него не дождешься подвоха... Но сейчас о другом. О другом друге, в связке с которым прошел я почти всю свою шулерскую карьеру. По каким показателям определялось: тот человек или не тот?.. Да вот, к примеру, одна, еще одна, уже совершенно иная, определяющая ситуация. - Нет, ну чего молчат? Пусть скажут... - Я горячился. Стоял, опершись о спинку просторной детской кроватки. В кроватке лежал мой пятимесячный сын, спокойный малыш с вечно изумленными, обалдевшими даже глазами. Валентина, мать малыша, светловолосая меланхолическая женщина с продольными морщинами на щеках, сидела рядом. Очень прямо и очень горько глядела на меня. Я нервничал. Понимал, что не прав, но бесило, что родители ее не выскажут в лицо все, что накипело. Что накипело, можно было не сомневаться. Вальку, поди, каждый день точат. - Чего не сказать, - я мотал головой, боялся нарваться на взгляд. - Понимаю, если бы из презрения... А то ведь боятся. Пугало нашли. - Им стыдно за тебя, - поправила Валентина. Это я понимал. Если теща - парторг, тесть - ударник труда, а дочь - молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили. Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали. Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже. Прищурившись, уставился на Валентину. - Я - вор? Или - пьяница? Может - спекулянт? - Чего паясничаешь? Сам все знаешь. - Хочу, чтобы они сказали. Сами. - Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. - А то ведь... Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом. - Сережку испугаете, - кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом. Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал. - Чем ребенок виноват... - бормотала женщина, возясь над внуком. - А кто? - вызывающе спросил я. Женщина не ответила. - Кто виноват? - Кто-кто... Сами знаете. - Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите? - Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?.. - Это мы сами как-нибудь. - Восемь лет в институте... Опять академотпуск? - Повторный курс. - Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный. - Чего ты лыбишься? - поинтересовалась Валентина. Улыбнулся и ей. - В карты играешь... - напомнила мать. - Выигрываю... - Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын - вон какой... Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру. - Вы много счастья видели? С дипломом? - полюбопытствовал я. - А с тобой она его много видела? - Много, - легко ответил я. - Вальк, много? - Нет. - И после паузы. - Сколько ты принес за последний месяц? Я молчал. - Сколько? - повторила вопрос Валентина. - Нисколько, - подсказала деликатная теща. Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына. - Сколько вам надо? - едко так спросил, зло. - Да не в этом дело... - Сколько?! - Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее. - Сколько обещал, двести, но каждый месяц, - тоже едко напомнила Валентина. - Так. - Я оттолкнулся от спинки. - Тыщи хватит? - Дурак, - сказала Валентина. - Тогда - две. - Ох... - сказала мать. - До свидания, - я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. - Пока. - И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее... Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты - большая редкость. Погорячился малость с обещанием. Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут. И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики - свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи. Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы. Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул. Под лукавые взгляды окружающих вяло сыграли пару партий. Ну выудил я у него полтинник. И все... Что с него возьмешь? Этот Шурик и раньше был мне неприятен. Вечно торчал здесь, вечно проигрывал. Есть такая категория членов пляжного клуба: кормильцы, вечные жертвы. Он был из этих. Весь какой-то поникший, грузный, ограниченный картами. В этот день я ушел ни с чем. Через пару дней снова забрел на пляж скорее отдохнуть, чем в расчете на наживу. Плана обогащения все еще не было. Да и какие планы могут быть у игрока, особенно у такого молодого недотепы, как я. Благосостояние жулика, даже матерого, в первую очередь зависит от случая: будет клиент - не будет. Но опытные, конечно, страхуются от неприятных случайностей. На пляже сразу обрадовали: мною интересовался Куцый. С Куцым, сорокалетним пронырой-предпринимателем, мы были в уважительных отношениях. Он меня уважал за руки, я его - за то, что он уважал меня. И за пронырливость. Вечно он что-то комбинировал, суетился. И со всеми был в чудесных отношениях. Он появился к обеду. Тощий, в свободно болтающихся выцветших плавках спускался по лестнице, держа одежду в руках. До конца лета незагорающая кожа, куцый, блеклый чуб, расстегнутые огромные сандалии на босу ногу. Натуральный алкаш, решивший отоспаться на пляже. Устроились на свободном топчане, за спинами играющих. - Значит, так, - начал Куцый. - Выезд завтра. Я осторожно промолчал. - Едем работать в колхоз. - Со студентами. - Понимал, что послать его всегда успею. Куцый снисходительно кивнул. - Пашем месяц. Зарплату получаем яблоками. - Лучше сеном, - предложил я. Он снова снисходительно кивнул, продолжил: - Яблоки отправляем в Россию, в Сибирь. Сдаем по "петушку". Значит, по пять рублей. Я насторожился: - Сколько яблок? - Где-то по две тонны. Как заработаем. Пахать световой день. Без выходных. Что-то в этом было. Это "что-то" мне явно нравилось. - Едем втроем. Все - в общий котел, потом делим. - Кто третий? - Шурик. - Этот? - Я растерялся. - Этот. А что? - Я знаю?.. - Что мог ответить? - Какой-то он рыхлый. - Наш хлопец. Тихий, правда, но порядочный. - Он что, "попал"? - Имелось в виду - проиграл. - Да... Его справки. Бабуля его нянчилась с нами в детстве. Возьмем его, бабуле - радость. Завтра в шесть утра - у меня. Я подошел к компании, в которой играл Шурик. С полчаса постоял за его спиной, понаблюдал за игрой, Шурик немного выигрывал, но все равно нижняя губа его отвисала. Он был молод, но уже начинал лысеть. Широкие волосатые бедра и загоревший полосами складчатый живот делали его мешковатым. Глаза у него были широко посаженные, чуть выпуклые. Еврейские глаза. И глядели на все чувственно и как будто огорченно. Нет, он был неприятен мне. Усмехнулся про себя. "Порядочный". Ну ничего, пусть будет. Представил, как брошу на диван в детской упакованные тыщи. И, не глядя на Валентину с матерью, надменно посюсюкаю с сыном. ...Колхозный быт вспоминать неохота... Бараки, в которые загонялись наемники на ночь, завтраки, обеды и ужины из помидоров. Не совсем тот быт, к которому привык преуспевающий шулер. Впрочем, какой, к черту, преуспевающий. Что с человеком делают обстоятельства?! Я даже возгордился тем, что сделал карьеру: попал в грузчики, колхозную элиту. Куцый с Шурой собирали помидоры. Невесело им приходилось: изо дня в день ползать между рядами в жухлом неурожайном поле и зелеными, задубевшими пальцами нащупывать мелкие, часто гнилые овощи. В перерывах между погрузками-разгрузками занимался преимущественно тем, что умножал две тонны то на пять, то на семь. Цена на яблоки в этом году в Сибири должна была подрасти. Так объяснил бригадир Сеня. Куцый время от времени устраивал с Сеней-прохвостом пикники, в стратегических целях. Тот приписывал нашей троице показатели. Так мы работали три недели, а потом... Была в бригаде скромная, говорящая с акцентом украинская девушка Наталия. И Куцый, кто бы мог подумать, вздумал ухаживать за ней. И она, тем более кто бы мог подумать, приняла ухаживания. Служебный роман. На виду у всех, как положено, со слухами. Сеня, прохвост, воодушевленный успешными похождениями Куцего, попытался использовать служебное положение. Как она ревела, бедная, возле перекошенного ветхого туалета. Уткнувшись Куцему в грудь. Бригадир предупредил, что, если будет отвергнут, Наталия останется без заработка. А у той, видно, любовь. Ночью в бараке спросил Куцего, что он себе думает. - Та, сколько там осталось. Недельку потерпим - потом разберемся. - Потерпишь, значит... - Никогда не обольщался на его счет. На следующий день случилось невероятное. Заехал на обед и был ошарашен известием: Шурик хватал Сеню, уважаемого мужчину, за грудки. При всех хватал. Как уверяли, почти молча. Так, кряхтел при этом слегка. Шуру чуток отлупили, сам бригадир и его молодчики из местных. Растерянно метнулся в барак. Шурик уныло сидел на кровати, сортировал-упаковывал вещи в сумку. - Что за фокусы? - постарался спросить сурово. - А... - сказал Шурик неопределенно. И стал рыться в вещах. - Яблоки снимут, - сузив глаза, я пристально глядел на него. - Только мои... снимут, - сказал Шурик. Тогда я пошел, побежал в бригадирскую. Побили и меня. Несмотря на то что Куцый изо всех сил пытался использовать налаженный контакт с бригадиром. К вечеру мы с Шурой вернулись в Одессу. Получив по сто пятьдесят рублей зарплаты. По закону, как положено. С учетом вычетов за питание, за жилье, за услуги... Куцый остался в бригаде. В Одессу добирались дизелем, молчали. Мне не давал покоя вопрос: спал ли этот драчун вчера ночью, когда я разговаривал с Куцым?.. Сухо простились. Шурик понуро побрел к остановке трамвая. Вид его, уходящего, разозлил меня... Через год Шурик уже был на пляже всеобщим любимцем. Он играл с непозволительной честностью. Год я угробил на то, чтобы сделать из него хоть какое-то подобие профессионала. Это не удалось. Это не могло удаться, потому что он упирался изо всех сил. Редкий тип генетического непрофессионала. И я махнул рукой. Вот такой странный дуэт мы организовали. Конечно, редкие зачаточные признаки шулерского мастерства он умудрялся демонстрировать, но только в том случае, когда мы с ним оказывались в одной игре, и я принуждал его действовать по уставу. Но стоило чуть замешкаться, и он тут же норовил скатиться в нормальную азартную кустарщину. Впрочем, и в честных играх он большей частью выигрывал, потому как те самые пресловутые жертвы клуба с удовольствием садились с ним. Характер его за этот год заметно преобразился. Когда вспоминаю его, в первую очередь рисуются почему-то три картинки. Первая. Спускаемся к пляжу по аллее в Аркадии. После дождя. Вся аллея в дождевых червях. И Шурик на всем пути тщательно убирает их. С асфальта на землю. Так было не единожды. Второе. В его коммуне кошка родила. В спальне... Бабуля перенесла котят на кухню. Кошке это не понравилось; она детенышей перетаскала по одному назад, в спальню. И пошло: бабуля - туда, кошка - обратно. В прихожей Шурик случайно наступил на котенка, кошка не донесла. Какую рожу он скорчил, разглядывая маленький, покалеченный комочек. Потом двумя пальцами за шкирку вынес на улицу и со всего маху, с гримасой боли, шмякнул его о дерево. Третье. Драка - дуэль с тем самым Пиратом-тяжеловесом, чемпионом по боксу. В ресторане "Театральном". Недоразумение возникло по какому-то религиозному вопросу. Бандиты и официанты предварительно дружненько расчистили середину зала. Наблюдая упрямо лезущего под удары Шурика, вновь и вновь встающего, вредного, я ясно отдавал себе отчет, что, пожалуй, меня бы на столько не хватило. Не здоровья бы не хватило - вредности. Но все было честно - один на один. Хотя один Пират стоил как минимум пятерых. Шурик, конечно, проиграл. Но - по очкам. Да, он не очень походил на того увальня, которого я знал во времена совместной сельскохозяйственной карьеры. На следующий вечер мы с ним умышленно ужинали в "Театральном". Пират с бригадой, недовольные дуэлью, подошли к нам. - Ты должен, - поведал Пират Шурику. - Сколько? - спросил серьезный Шурик. Бандит, чуть подумав, выдал какую-то цифру. - Записывай, - Шурик продиктовал свой настоящий адрес. - Приходи - получай. Все, что получишь, - твое. Никто не пришел. Если приглядеться, можно разглядеть в памяти и другие картинки... День рождения Шуры. Гости собрались, нервно ждут. Тем временем именинник под свет время от времени зажигаемых спичек проигрывает последние деньги, те, что были оставлены на спиртное. Выпивку он взял на себя, обязался доставить к застолью. Вот такой получился день рождения - очень поздний и совершенно безалкогольный. Компания ублюдков на пляже устроила состязание между бродячими стариками, собирателями бутылок. Устанавливали бутылки по одной на некотором расстоянии от соревнующихся. Давали старт: кто первый поспевал к посуде, тому она и доставалась. Я бросил залетного клиента, полез к ним. Те - то ли обкуренные, то ли пьяные - бутылки побили и - с "розочками" - ко мне. Шурик как-то неожиданно возник рядом. Даже не попытался развести. Попер в оборотку. Я, конечно, за ним. Вялая публика оказалась, не бойцы. Отлупили мы их, Шурику только руку порезали. Кстати, старики весьма огорчены были тем, что бутылки побиты. Гастрольные поездки. Черновцы, Москва, Ленинград... Играю только я, но Шурик - рядом. Каждый раз, когда ведут на новую хату, нервничаем. Ведь знают, что мы при деньгах: ежедневно по две-три тысячи выигрываем. Иногда с такими рожами играть приходилось! И выигрывать, и получать. Те - мало того, что сами, не приведи боже встретиться в тупике, так еще и с прикрытием, совсем уже глаз не радующим. Как-то обходилось. Не потому, что клиенты - из порядочных. Я давно уже понял, что с ангелом-хранителем мне повезло. Все эти банальные споры о том, существует ли он, мне неинтересны. Поживите жизнью, в которой без него - никуда, тоже спорить не захочется. И еще... Шурик такое спокойствие, уверенность излучал... Знали бы противники, что прикрывает нас только ангел да уверенная манера держаться. Конечно, в Одессе была своя гвардия, так сказать, агентство, оказывающее услуги по получению, но в гастрольных выездных турнирах она не являлась аргументом. Круиз на "Дмитрии Шостаковиче". Тут мы с Шурой влезли в чужую вотчину. Возникли проблемы. На судне грузины какие-то работали. Разве справедливо: порт приписки - Одесса, а судовые шулера - грузины? Трудами разговор был. На палубе. Их трое. Сбитых таких, носатых, с бычьими шеями. Побросают, думаю, за борт. Шурик тоже об этом, наверное, подумал, говорит: - Вплавь на родину возвращаться придется. - Это он грузинам. И смотрит так проникновенно, не мигая. Договорились с ними. Проверили они меня, игрой проверили. По моим понятиям, чистые фраера. Предложили долю. Мы, подумав для вида, согласились. Не стоило наглеть. Потом они нас и в очередные круизы приглашали, причем на условиях полного довольствия. Было в Шуре нечто... Я бы это назвал обостренным чувством чести. Один из моих давних, предавших меня приятелей, в целях реабилитации пригласил нас как-то к себе. Раздобыл "жирного гуся" - клиента с серьезными деньгами. А у нас с Шурой пустота, и игровая, и денежная. Я дрогнул было уже, утешил себя тем, что совсем не обязательно реабилитировать предателя. Шурик не дрогнул. И ведь предали когда-то не его - меня. Но он грустно высказался: - Нельзя... И сразу стало тошно за себя. Еще одна показательная история. Двоюродный брат Шуры, талантливый художник, зарезал у себя в мастерской любовника, жены (незадолго перед этим я снимал у него квартиру, потом мы рассорились). В "Огоньке" эта история описывалась. Было напечатано, что труп он пытался сжечь в камине. Ничего подобного - он просто замуровал его в гипс. Тумба трехсоткилограммовая пару месяцев пролежала в углу мастерской. Милиция в этот период несколько раз на короткие сроки закрывала художника, часто бывала в мастерской. Все по поводу пропажи человека. Так вот, поди эту тумбу вывези. Кому брат мог довериться? Брату. Шурик не помог. Точно знаю: не струсил. Не вписывалась такая помощь в его понятия. Помню его в тот период. Тяжелая ноша была на нем. Потяжелее трехсот килограммов. (Надо, наверное, дорассказать историю. Художник сумел вытащить тумбу на парадную, там она простояла еще четыре месяца, пока однажды не отвалился кусок и не обнаружилась в тумбе человеческая рука. Художнику дали двенадцать лет, потом сократили до семи. Освободившись, какое-то время он преподавал в художественном училище. Сейчас время от времени заходит ко мне...) Много чего было. Еще бы, столько лет совместной карточной деятельности. Правда, на разных полюсах ее. Но что касается партнерства, дружбы... Можно творить все, что угодно: пропадать на года, жить непутево, ошибаться, даже спиваться можно или еще чего похуже, можно оказаться на дне... В дружбе Нельзя только одного - оступаться. Если уж поведал долгую, нединамичную историю о том, как она могла зачаться, рискну рассказать и о том, какой конец ей был уготован. ...К этой курсисточке меня привел Игорь, маленький светловолосый красавчик, смешливый и юный. Когда-то лежали с ним в одной больнице, выписались, потерялись. И вдруг - звонит, просит приехать. К черту на кулички, в самый конец поселка Котовского. Поперся. Как оказалось, только для того, чтобы познакомиться с этой его соседкой. Рослые мужики, оказывается, ее слабость. Со слов Игоря. Не верилось. Сидел в ее квартире и ничего не понимал. Маменькина дочка: губки - бантиком, щечки пухлые, очень круглые глазки, наивно глядящие из-за очков. Натуральная курсисточка. На всякий случай я сидел и помалкивал. А Игорь себе веселился. Нес всякую чушь и сам очень радовался. Соня-курсисточка застенчиво ему подхихикивала и совсем не глядела на меня. Ближе к ночи Игорь засобирался. И я было встал, но она положила руку мне на плечо и, как бы между прочим, заметила: - Останься. Проводила, приятеля, вернулась и вполне фамильярно устроилась у меня на коленях. Я ошалело ткнулся носом в пахнущую ребенком шею. И подумал при этом: "Ну, курсисточка..." Она вдруг спохватилась: - Ну, все... все. - И пересела на диван. Я подался было за ней, но она очень удивилась: - Ты что?! Мама же дома. И дальше заговорила как с давним любовником. О том, где мы могли бы встречаться. Оказалось, есть у нее подруга. Старая дева двадцати восьми лет. Здесь же, на поселке. Договорились встретиться на следующий день в квартире этой самой старой девы. К подруге приехала мать погостить из Сибири. Мы дружно посокрушались, причем Соня - больше. Я, конечно, тоже, но по-мужски сдержанно. Потом мать задержалась на недельку, потом подруга заболела, отлеживалась дома. Пока все это тянулось, я потихоньку перегорал. И перегорел. Стало неинтересно. Как будто лет пять знал эту женщину, жил с ней под одной крышей и теперь предстояло жениться на ней. К тому моменту, когда болезненная дева намеревалась выздороветь, шел на свидание с печальным для Сони известием. Задумал сообщить, что больше не приду. Но не успел сообщить. Оказалось, что завтра у хворающей именины и та хотела бы, чтобы мы ее посетили. Якобы от себя Соня добавила: - Можешь взять кого-нибудь. Из своих спортсменов. Для компании. И я ничего не сказал. Потому что завтра мы должны будем поздравлять эту нескладную двадцативосьмилетнюю подругу. Собирался взять с собой Шурика. Гама для этой цели не годился, Гаму подруга восприняла бы как подарок. Для женщины должно быть оскорбительно - принимать мужчину в подарок. Шурик был в самый раз. Шурик согласился. Собственно, я его и не спрашивал. Сообщил, что завтра, часа в четыре заберу его. Вкратце объяснил зачем. На следующий день с утра мы с Соней зашли к имениннице, Мудро поступили, что зашли. Мероприятие отменялось. Подруга болела в растрепанной постели. Вся квартира была растрепанна. На кухне - немытая посуда, у ведра ссыпавшийся мусор. Из распахнутого шкафа свисали с полок лямки - дешевых лифчиков. На журнальном столике открытые липкие банки с вареньем, таблетки в рваных упаковках, пара подузасохших лужиц. Ковер на полу сморщен, весь в белых нитках. Тяжелая картина. - Похоже, подруга махнула рукой на все. И сама она была какая-то... махнувшая на себя, сдавшаяся. Ох, уж эта природа... Одним - все, а другим... И фигура, как из медицинского атласа, и лицо... Бывает, о лице говорят: вырублено топором, а бывает - выточено, отшлифовано. По этим меркам лицо подруги было высечено стамеской и, может быть, обработано наждачкой. Но не очень мелкой. Хозяйка не обрадовалась. Вяло так вернулась от двери к постели, плюхнулась в халате, натянула одеяло, оставив на виду полноса и растрепанные редкие волосы. Буркнула: - Пьянка отменяется. - Хорошо, что зашли, - высказался я, - а то выдернули бы парня... - Без умысла высказался. Но что тут началось... Через минуту подруга, умывшись, причесавшись, улыбавшись... улыбаясь, орудовала на кухне. - Да ты погоди, - испуганно пытался остановить я. - Может, его еще дома не окажется. - Ничего, - ожесточенно наваливаясь на тесто (когда успела!?), бодро отвечала подруга. Дверь мне открыла бабушка. - Шурика нету... Ох... - Она всегда выглядела нездоровой. - Вы знаете, где он? Так пусть он придет... Ох. Шурик мог быть только у Студента, играть. Когдато я прилично обыграл и самого Студента, и всю его компашку. С тех пор компашка бойкотировала меня. Начхать. Шурик был у Студента, писал "пулю". - Сдуревши? - спросил я. Взгляды его партнеров мне были неинтересны. Шурик тяжело встал. - Допишем... вечером. Зашли к Шурику, чтобы тот переоделся. Я ждал в прихожей. - Бабуле плохо, - выйдя ко мне, сообщил Шурик. - Ну?.. - Боится одна... дома. - Мы - на часик, - зауговаривал я. - Возьмем машину. Там очень ждут, нельзя не приехать... Ну?.. - Боится... Я не осуждал Шуру, на его месте поступил бы точно так же. Поехал к подруге сам. На Пересыпи попросил таксиста остановить, накупил на пятьдесят рублей цветов, апельсинов, конфет... Подруга, молодец, глазом не моргнула, когда увидела, что я один. Как я надрывался, острил, комплиментничал, ухаживал за дамами!.. Часа полтора. Через час тридцать уже ехал в город. Дверь открыла бабушка, и я никак не мог понять, почему она не впускает меня. Потом она спросила: - А где Шурик? - Как?.. - У меня в животе похолодело. - Вы же вместе ушли... А то, что мне плохо... Я не дослушал. Шурик был у Студента, играл. Долго не открывали. Впустили наконец. Студент и остальные изо всех сил не обращали на меня внимания. И Шурик не глядел на меня. Печально разглядывал карты, как-то сжавшись. Зато я внимательно смотрел на друга. Заговорил: - Бабуле, значит, плохо... - и осекся. Противно стало говорить. С минуту понаблюдал, как играющие шлепали картами, не удержался, сказал: - Гад. - И пошел к двери. ...Хотел привести пример того, что значит оступиться. Это не тот пример. Мы не разговаривали год. Потом случайно оказались в одной игре. У Гоги Ришельевского случился эпилептический припадок, и меня попросили его подменить. Так вот, мы с Шурой, не разговаривая в жизни, начали общаться во время игры с помощью "маяков". Давних только наших. Так необычно простилась, отошла та ситуация. Не простилась другая. Во время одной из гастролей Шуре-упрямцу "попала под хвост вожжа". По-моему, нас "развели" умышленно, но Шурик все сделал, чтобы соперникам это удалось. В квартиру, где предстояло играть, в силу конспирации пришлось подниматься по два человека. Ну, и пошли... Сначала Шурик с клиентом, через десять минут - я с хозяином, приятелем клиента. Вхожу в квартиру - Шурик уже играет. Влез-таки, воспользовался случаем. Нехорошее предчувствие охватило. Да уж, хорошего мало оказалось. Шурик проиграл первую партию, но места не уступил. Набычился, попер дальше. Клиент-хитрюга подначивает его, дескать, полные - люди добрые, легче с деньгами расстаются. Стою за спиной... И вижу, чем тот моего дуралея "кормит", а сказать не могу. Права не имею. На такой случай у нас с Шурой был заготовлен звуковой "маяк". Если один из нас обнаруживает, что другому чтото "проталкивают", должен кашлянуть... Куда там... я и закашливался по-туберкулезному, так что хозяин откачивал, и сморкался бессовестно" и чихал... И Шурик чихал. На все мои "предупреждения". Проиграл он. Почти все наши деньги. Что имел выслушать от меня потом, разговор особый... Это не могло быть поводом для... К таким его выкрутасам давно привык. В Одессе один из моих давних недругов, прознав про эту игру, высказал предположение, что я был в доле у клиента. "Маячил" врагу из-за спины друга. Не при мне высказал, поосторожничал. Но - при Шуре. И люди выслушали. И не услышали возражения Шуры... ...Так мы закончились. Потому что это, без сомнения, называлось: оступиться. Мы виделись еще несколько лет - в одном мире вращались. Окружающие не могли понять, что происходит, но точно знали: тот негодяй не может быть правым. Деликатно не лезли с расспросами. Когда-то мы восстановились благодаря "маякам". Теперь это повториться не могло; я не дал бы ответ, да и он не рискнул бы обратиться с вопросом. Шурик - в Сан-Франциско. Когда мне говорят, что он стал благополучным, угомонился, обзавелся новой женой, - не верю. Тут у него остались жена Лида с двумя взрослыми уже детьми. Как бы меня ни уговаривали, и сама Лидия, и все остальные, что Шурик потерялся, точно знаю: он заберет их. Я его знаю лучше... Глава 6 О ТИПАХ ИГРОКОВ Как ни странно, всех полноправных обитателей мира карт я поделил бы на четыре типа. Всего на четыре. Сначала на две группы: шулеров И жертв, а потом уже каждую группу - на две подгруппы. Подгруппы определил бы так: толковая и бестолковая. С иронией, конечно. Итак, шулера. Профессионалы. Подгруппа - толковая. В ней - необязательно игроки высшего исполнительского класса, но они наверху, в авторитете. Потому что так умудряются устраивать свои дела, что всегда при деньгах, всегда отлично выглядят, имеют возможность играть крупно. Могут позволить себе играть и на пляже, и в поезде, но в любой ситуации держатся со свойственными им уверенностью и размахом. И везде знают себе цену. В денежном выражении. Конечно, и у них могут быть проблемы. Например, Мотя, не признающий никаких авторитетов, играющий только на себя (до сих пор не знаю, кто был его "крышей", при мне ни разу ни к кому он не обращался, да и нужды в этом не случалось)... Делился ощущениями после "залета". Уравновешенный, обаятельный, ироничный... А сто двадцать тысяч проиграл - и ноги стали отниматься. Отыгрался, к счастью. Я уверен - не мог не отыграться. А не отыгрался бы - так все разно остался бы наверху. Не знаю как, но удержался бы. Потому что там - его место. Помню, на пляж после неприятностей зачастил Вовка Чуб. Ходили слухи, что попал под совсем уже фантастическую, японскую новинку - изотопные карты. На четыреста тысяч устроился. Из них двести - в долг. А ведь именно Чуб своей трудовой биографией долгое время развенчивал мою теорию о том, что каким ты ни был профессионалом, рано или поздно нарвешься. Когда-то Вовка выиграл в Сочах миллион и взял за расчет только двести пятьдесят тысяч - облагодетельствовал клиентов. С тех пор в Сочах его боготворили, и если возникали конфликты по игре, он норовил заманить соперника на третейский суд туда. Тамто уж скажут то, что нужно Вовке. Ничего, выкарабкался: и долг отдал, и наверху в авторитете остался. Грустно об этом говорить, но Маэстро навряд ли можно было отнести к этой подгруппе. Хотя и ловкости, и таланта у него было в переизбытке, и суммами располагал более чем достаточными... Чего-то не хватало. Чего-то в облике, несмотря на его способности к перевоплощению. Может быть, отпечаток наложило тюремное прошлое. В высший круг его впускали скорее как почетного мастера, как авторитет по исполнительскому мастерству, чем как равноправного члена. Но и в другой подгруппе шулеров Маэстро не был своим. Там на него взирали слишком задирая голову. Скорее всего под конец карьеры Маэстро вообще остался в стороне. Не обособился - его обособили. Еще бы... Кто ж его к себе подпустит?.. Шулера бестолковые. Основная масса "катал". Эти могут все уметь, все оттенки профессии освоить, владеть ими в совершенстве... Но проблемы их схожи с проблемами рядового инженера. У того: от получки - до получки, у этих: от фраера - до фраера. Деньги не держатся. Вызывающе не держатся. Ведь и многие тысячи выигрываются, и от кутежей любопытства ради воздержаться пробуют - не помогает. Вот такая загадка природы. И рыщут они, бедные, в поисках клиента по вокзалам, пляжам... Прохожим с надеждой в глаза заглядывают. И все подпирает опасность остаться без куска хлеба. Впрочем, только подпирает. Но и это неприятно. Вот такая она, пресловутая сладкая жизнь рядового шулера... Признаюсь, что хоть и доводилось взлетать, осваивать высшие сферы, обольщаться не следует. Моя подгруппа - именно эта. Возьмемся за жертвы... Подгруппа толковая. Этих сколько ни обыгрывай - как с гуся вода. Тоже так умудряются устраивать дела, что до истощения их не обыграешь. Хотя вроде и такое случалось: оберешь до нитки, еще и с поправкой на будущее при долге оставишь. Глядишь, через короткое время - как огурчик, "катает" себе. Правда, с тобой уже не садится. Причем по жизни, по бизнесу - хваткие, далеко не простаки (такие состояния наживают!), а в картах вечные фраера. И учиться катастрофически не желают. Просто удивительная наивность, уверенность, что ничего для себя нового не откроют. При этом шулеров боятся. В те времена чаще всего это были цеховики, директора, везунчики - дети состоятельных родителей, всякие лауреаты, генералы, ответственные работники. Они мудро норовили формировать свои закрытые сборища. К чужакам относились настороженно, подпускали по рекомендациям. Профессионалы на эти сборища облизывались, многоходовые комбинации выстраивали, легендами изощренными маскировались, чтоб затесаться. (Случалось, женились, дело свое открывали. Один даже церковной служкой устроился.) Но и сюрпризы, бывало, эта публика устраивала. Нет-нет да и забредал кто-нибудь из них на пляж, например, расслабиться. Проверить себя на других партнерах. Форсил при этом ужасно. Дескать, мне ваши ставки - смешны. И проигрыш, вас радующий, - песчинка из этого подножного песка. С деньгами в таких ситуациях расставались легко, радостно даже. Приятные партнеры. Тут если правильно себя повести, с достоинством и обаятельно, то и на будущее клиента сохранить можно. Если такого в отпуск в Одессу заносило, то жулики попроще норовили поскорее да побезбожнее обобрать. "Каталы" поопытнее отношения налаживали, в будущем в гости наведывались. Хоть в Новосибирск, хоть в Хабаровск. Сколько таким образом источников в Москве, Питере, других городах заполучили. Ну, и последняя подгруппа. Фраера бестолковые. Что о них сказать? Все ясно из названия: мало того, что фраера, так еще и бестолковые. Обреченные люди. Жизнь положившие на карты... Лишившиеся всего: работы, благосостояния, любви, счастья... Карточные наркоманы... Нет, не так... Все картежники - наркоманы. Эти - наркоманы конченые. Рыскающие в поисках доз, готовые на все ради... Ради малейшей искры азарта... У этих ни денег, ни таланта к игре... Одна голая, ничем не подкрепленная, ничем не обеспеченная страсть... Непреходящая. Не знал ни одного из таких, кто сумел бы взять себя в руки, сумел бы завязать. Многие из них были мне симпатичны, но единственное, что я мог сделать для них, не обыгрывать... И что?.. Обыгрывали другие. Учить их было бессмысленно. Не раз пытался. Они не способны контролировать игру, они - добровольные рабы азарта... Конечно, можно выделить еще две незначительные группы... Одна - сильные любители. Игроки, которых нелегко провести, которые много знают, но сами играют принципиально в "лобовую" игру. Другая - "каталы" приблатненные, чаще всего получившие тюремное карточное образование. Эти чуть что - хватаются за нож, норовят нагнать жути. Для них карты - всего лишь дополнительная атрибутика крутизны. В мире карт они случайные люди. (Прошу не путать с "каталами", прошедшими тюремную школу, ставшими профессионалами.) Конечно, сколько игроков - столько характеров. И примеров персонажей, разных, сочных, самобытных, можно приводить множество. Можно выделить более узкие группы... Жадных, осторожных, романтичных, нервных...! Все эти примеры еще встретятся. Сейчас просится другой пример, в котором пересеклись представители трех групп. Двух - основных и одной - несущественной, но неприятной... ...Случилось мне выступать в недалеком от Одессы городе N. Много чего напроисходило в ходе выступлений, но, пожалуй, одно из самых ярких пятен в воспоминаниях об этом городе - Кригмонт. У Чехова в записных книжках есть такое: "Мне противны расточительный немец, радикальный хохол и игривый еврей". Борька Кригмонт был игривым евреем. Большой, рыжий, плешивый, веселый человек. Меня с ним познакомила женщина, которую я навестил. У Кригмонта мы с ней и жили какое-то время. Потом женщина незаметно потерялась. Я остался у Борьки. Почти сразу мне были выданы ключи от квартиры и право относиться к ней, как к своей. Перед тем, как познакомить нас, дамочка, обнаружив, что и ее давний друг Кригмонт балуется преферансом, сочла нужным его, как друга, предупредить: - Учти, он - мастер. - Это обо мне. На что друг весело ответил: - А я - мастер международного класса. Международник за первую неделю нашего общения проиграл столько, что если бы я решил-таки получить выигрыш, то ключи от квартиры доверял бы уже не он мне, а я ему. Но я не решил. Очень скоро понял, что у Борьки, кроме этих двух комнат, скудной обстановки и кучи прожектов, за душой ничего нет. У него было еще кое-что. Долги. Он тыкался в любую подвернувшуюся игру с непосредственностью щенка-несмышленыша, который беззаботно лезет ко всем проходящим взрослым псам. Но в отличие от щенка с Борькой не церемонились. Проиграть Борьке мог только шулер, все свое мастерство вложивший именно в то, чтобы проиграть. Обладая способностями к анализу, Кригмонт был настолько беспечен, и доверчив, что многим его партнерамциникам, должно быть, становилось не по себе. При этом считал себя ужасно прожженным и хитрым. Я не стал открывать ему секретов профессии. Просто, когда он с трудом понял, что все его проигрыши мне не случайность, было решено, что Борька поставляет мне своих партнеров. Партнеров у него, слава богу, хватало. Начался возврат денег в дом. - Хотя иногда он, уловив момент моего отсутствия, норовил ввязаться в игру сам и стравливал поступающие средства. Конечно, я "пхал" ему, но, в общем-то, слабости эти прощались, за что Кригмонт относился ко мне с нежной благодарностью. Время от времени случались ситуации, в которых я чувствовал: терпения не хватит. В самом начале, в период погашения его долгов, удалось отыграть его - уже проигранную, но еще не вынесенную - уникальную шахматную библиотеку. Причем отыгрывать пришлось долго, нудно: играли по мелочи. Выхожу на десять минут позвонить, оставив без присмотра счастливого Борьку и расстроенного соперника. За десять минут счастливчик успевает опять избавиться от библиотеки. И хоть бы глаза отвел, смотрит с виноватой улыбкой. Психанул я. - Выноси книги, - говорю. Вынести, конечно, не дал. Еще полдня угробил на то, чтобы вновь отыграть. Борька познакомил меня со своей бывшей женой, ныне женой популярного Н-ского диссидента. За это знакомство я благодарен ему больше всего. Дочь и внучка известных писателей (читали в детстве книжку "Жил-был дом"? Автор - ее мать). Вика учила меня писать. Правильнее сказать, учила тому, как не надо писать. Еще шире раскрыла мне глаза на Борьку. Ласково называла своего бывшего супруга "позором еврейской нации". Оказывается, за два месяца после их свадьбы тот проиграл все, включая обручальное кольцо и фату. Чтобы отмазать главу семьи, она, интеллигентная еврейская девушка, где-то по блатхатам читала уголовникам стихи, рассказы. Слушатели поражались, что она, умничка, красавица, нашла в этом придурке?! Несмотря на всю свою набожность и свойственную еврейским женщинам терпимость, через полгода они развелись, оставшись друзьями. И до сих пор она относилась к Борьке с нежностью и сочувствием. Тот же продолжал жить непутево и беспечно. Когда через несколько недель нашего общения Кригмонт надумал ввязаться в следующую брачную авантюру (на этот раз со славянской меланхоличной девушкой, покоренной его веселым уверенным нравом), накануне посещения загса случился весьма свойственный ему казус. - Костюм хоть у тебя есть? - незадолго до этого полюбопытствовал я. - Обижаешь, - широко улыбаясь, ответствовал Борька. В костюм, не одеванный последние года два, он пошел выряжаться за полчаса до выхода. Ушел во вторую комнату и... как-то притих. Через пять минут, обеспокоенный тишиной, я пошел глянуть, что там опять. Это надо было видеть!.. Костюмчик сидел на нем с иголочки. Но очень походил на маскировочную сетку. Весь в дырочках: моль постаралась. И Борька... Нет, чтоб сразу же снять его - недоуменно разглядывает себя в зеркале. При этом пошлым жестом стряхивает пушок с лацкана пиджака... Вот так, беззаботно, бестолково жил-поживал Кригмонт. А потом... Началось с того, что этот балбес взялся зубрить колоды. Пытался запомнить рубашку, обратную сторону карты. Действительно, карты с полосатой рубашкой читаются. Но есть система. Точнее, их несколько. Нормальному шулеру достаточно сразу определить, с какой системой он имеет дело, и дальше - семечки. Этот же обнаружил, что линии на картах прочерчены по-разному, и давай усидчиво зубрить каждый рисунок. Секрет не открываю, пусть, думаю, упражняет мозги. Как-то прихожу вечером, вставляю ключ в замок: заперто изнутри на защелку. Звоню. В квартире слышны голоса, много мужских, жлобских голосов. Неприятно веселых. С той стороны к двери подходит Борька и... не впускает меня. - Погуляй часок, - просит. - Ты что, сдурел? - спрашиваю. - Игра крупная, - голос радостный, уверенный, даже некоторая снисходительность прослушивается. Борьку явно пока только разрабатывают; Все так же снисходительно, но уже шепотом, чтобы не дай бог не услышали, не расстроились раньше времени разработчики, сообщает: - Пять штук разыгрывается. К вечеру при деньгах будем. Всегда знал, что этот дуралей - не жлоб, что если бы он выигрывал, делился бы. - Пусти, зараза, - прошусь. - Дай хоть за спиной постою: гляну, на чем тебя "хлопнут". - Что ты?! В серьезной игре это не принято, - отвечает важный Борька и убывает из прихожей, потому как его настойчиво зовут из глубины квартиры. - Бора! Играть будэм, да?.. Только Борька мог умудриться в игре, в которой разыгрывалось пять тысяч, проиграть семь. Через час он впустил меня. Потерянный, ошалело озирающийся по сторонам, жалко улыбался мне. Лицо его пошло пятнами, глаза были широко раскрыты. Борька явно не мог сообразить, где он находится и как себя вести. Зато очень хорошо это сообразили гости. Атмосфера квартиры напоминала атмосферу клубного бардачного салона, в котором все чувствуют себя непринужденно, каждый занят собой и своими собеседниками и где не очень рады пришлым людям, но, если уж таковые обнаруживаются, их стараются не замечать. Пришлым оказался я. Борьке же перепала роль "гарсона". В руке поднос с бокалами шампанского, безвольное выражение лица. Салфетки, перекинутой через руку, правда, недоставало. В салоне пребывало четверо мужчин: один - азиатской внешности, щуплый и морщинистый, другой - широкоплечий коротышка с кривыми ногами и изъеденным оспой лицом. Еще один - красавец бугай, излучающий силу, благополучие и презрительность. Четвертый, как оказалось, Борькин приятель, наводчик, боров с красной, все время улыбающейся физиономией. Еще в клубе обнаружились две девицы угадываемой профессии. Гости разбрелись по квартире, милыми междусобойчиками поддерживая атмосферу уютной вечеринки. Борька с подносом умело вписывался в эту атмосферу. Я ошалело созерцал "гарсона"-зомби, кинувшегося на зов сморщенного, но важного азиата. - Ну что. Бора, когда мы закончим наши дэла? - Азиат с засунутыми в карманы брюк руками вальяжно направился вглубь, в полумрак комнаты. - Отец родной, - засуетился Борька, с легким наклоном туловища засеменив следом. Я подался на кухню... Еще через час компания шумно покинула заведение. Итак, Борька проиграл семь "штук". Для начала он лишился всех книг и чудом уцелевшего до этого времени персидского ковра. И теперь уже совершенно точно он лишился, не моего покровительства, терпеливого отношения к себе. Я сдался. Не сказал ему об этом, но знал: завтра уйду. Слабак. Ведь к тому времени уже пришел к правилу: если считаешь, что пора уходить - уходи немедленно, не задумываясь о том, есть ли куда и к кому идти. Не тяни и не ищи отговорки. Отговорка, к сожалению, подвернулась: это был вечер моего двадцатипятилетня... Решил не проводить его на заснеженной улице. Выбрал Борькино общество. Кретин. ...Который был час - не знаю. Глубокая ночь. Ударил по мозгам дверной звонок. Нахально так, уверенно ударил. Думаю, так звонили в тридцатых, когда приходили по ночам. Оттуда, наверное, наш генетический страх перед долгими ночными звонками в дверь. Но это были восьмидесятые, и те, кто звонил, пришли по другому поводу. Тоже, впрочем, неприятному. Наскоро стряхивая остатки сна и ощущения трусоватости, влез в спортивные штаны, направился к дверям. В коридоре наткнулся на взъерошенного, таинственного Борьку. - Тес... - Он втолкнул меня обратно в мою комнату. - Это они. - Ну и что? - тоже унизительным шепотом не понял я. - Это банда Хачика. Вечером не дал Бориске втянуть себя в обсуждение происшедшего. Теперь все стало яснее и неприятнее. Бригада Хачика - известная в городе, серьезным злом известная, убийствами, изнасилованиями, нахальством. И мне известная, правда, понаслышке. До сегодняшнего вечера. Борька сам не знал, с кем связался, пока ему не представились по окончании турнира. И еще одну новость я узнал только сейчас, под непрерывный звонок: Бориска в виде залога отдал бандитам ключи от квартиры. С площадки доносились бодрые уверенные голоса: мужские - низкие злобные и женские - кокетливые, визгливые. Борьку раздраженно звали из-за двери. И одновременно ворочали ключом в замке, блокированном защелкой. И все звонили, звонили. - Открывай, - сказал я. Теперь их было пятеро; добавился еще один, земляк Хачика. Сорокалетний, пузатый, усатый. Дамы, кажется, были те же - мне не дали разглядеть. Кривоногий коротышка сразу же потребовал: - Посторонние - на воздух! Это - мне. Сколько ни возвращаюсь к этому моменту, ни окунаюсь в него, не могу решить даже сейчас, какое продолжение следовало избрать. Уйдешь - потом не простишь себе. Останешься - тоже будет что не прощать. Нормальный шулер удивится: как - какое продолжение? "Разводить" надо. А если хлопцы - обкуренные, взведенные собственным трезвоном, если их дамы воодушевляют, а ты - спросонья, разбуженный звонком тридцать седьмого года... Я остался. Глупо так уперся: - Пока хозяин не скажет, не уйду... Дальше от меня требовали одного: чтобы правильно угадал, кто хозяин. Угадать никак не удавалось. Ответ: "Борька" - пришедшими явно не брался в зачет. Меня долго били. Не то чтобы долго - монотонно. Чередуя удары с вопросами: - Кто у нас хозяин? При этом один нож держали у подбородка, так, что он задирал голову вверх-назад, а второй, нервно дергаясь, подносили к животу. Сам Хачик и подносил. Он же и бил в основном. Оттесненный, прижатый к мойке на кухне, по пояс голый, я чувствовал себя беспомощно. И мерзко. Это ничтожество бьет меня, двухметрового, двадцатипятилетнего уже мужика, в дармовую рожу, а я... Как с этим жить?.. Нет, то продолжение, которое выбрал, "в было лучшим. И удивительно, Борька, этот перепуганный непутевый щенок, все норовит всунуться между мной и Хачиком и уговаривает того: - Отец родной, не отсюда он, откуда ж ему знать... Конечно, ты хозяин. Я его за хозяина не признал. Замолчал. Но это уже как-то было оправданно - лицо разбито, весь в крови, зуб сломан, еще пяток покрошено. Борькиным уговорам вняли, оставили в покое. Переместились в комнату. Меня на кухне бросили. Забыли вроде. Но без продолжения не обошлось. Борька, добрейшая душа, поведал жаждущей веселья публике, что зря публика так со мной, потому как день рождения - только раз в году. К сожалению. Взялись опять за меня. Дескать, как так, брезгую выпить с ними. А я с пятнадцати лет до сих пор ни глотка спиртного, даже на свадьбах друзей, даже за упокой близких. А тут с этими... Уперся опять. Опять ножи достали, полезли из-за стола ко мне. Коротышка пистолетом размахивал. Все грозился почему-то задницу прострелить. И сучки их крашеные что-то весело орали, скалили в улыбках зубы. Придумал ход. Устранился из всей этой мерзости. Уступил им, согласился выпить. Борька тост произнес. Все дружно выпили, вежливый народец. Выпустили меня из внимания. На это и рассчитывал. Делая вид, что пью, вылил рюмку за воротник в сторону рукава... Джемпер к этому времени уже натянул, неудобно как-то: застолье, а я - полуголый. Джемпер шерстяной, темно-серый. Поступок бесследным остался. И сразу же стал изображать из себя вдрызг пьяного. Все очень удивились. Борька, умничка, сам поверил, взялся убеждать, что это все от того, что не пьющий я совершенно. Так что плохо быть совершенно непьющим. Оттранспортировали меня на место, на кухню. Презрительный красавчик помог Борьке. При этом вякнул сквозь зубы: - Животное. До утра просидел за кухонным столом. Положив голову на руки. И, кроме всего прочего, анализировал трюк с водкой. Трюк, конечно. Вроде как "развел". Но ведь заставили - и выпил... Больше всего зацепил за живое Бугай-красавчик. (Кличка такой и оказалась - Бугай). Не тем, что сквозь зубы процедил, когда на кухню волочил. (Я-то трезвый, только усмехался про себя.) Казался он особенно мерзким. Именно своей красотой, благополучностью. Те - хоть драные, убогие, а этот вроде как маскируется. И явно презирает весь род людской, включая своих дружков. (Я бы тогда не имел к нему особенных претензий, если бы знал, что до этого, на зоне, он считался вполне умеренным жуликом и место свое знал.) Под утро компания разбрелась. Остались двое: Бугай и кривоногий. И их девочки. Коротышка со своей завалились в Борькиной комнате. Красавчик с барышней почивали на моей кровати. Борька, как сомнамбула, слонялся по квартире. То на балконе постоит, то в ванной обнаружится. Я заглянул в свою комнату, увидел спящих молодых и понял, что нужно сделать. Знал, каким должно быть продолжение, чтобы хоть как-то уцелеть после этой ночи. Взглядом подозвал к себе Борьку. Всучил ему бутылку из-под шампанского. Борька взирал на меня с удивлением и с ужасом. Он понял. Я на всякий случай пояснил: - Твой - Малый. Начнешь первым. Услышу - сделаю Бугая. - Ты что, - заканючил Борька. - А потом как?.. - По макушке, - зачем-то сказал еще я, хотя понял уже: духу у него не хватит. Ну нельзя, нельзя было из этой ночи выходить безмятежно!.. Все сделаю сам. Сначала - Бугай, потом - коротышка. Начхать на его пистолет. Не успеет. И тут запричитал Бориска: - Ты уйдешь, а я - как?.. Милиция. И от блатных куда денешься? Тебе хорошо, ты в розыске... Слушал его и понимал, что он прав: мне легче. И я ушел от него. Тихо вышел из квартиры и спустился на лифте в режущее глаза снежное утро. Впервые после этого я увидел Борьку через двенадцать лет. Но до этого... Много чего было до этого. В том числе имела продолжение и история после дня рождения. Я не уехал из города. Днем умудрился снять квартиру, через пару дней привел в нее хозяйку. События той ночи из памяти выветривались туго. В те времена я был менее качественным христианином, чем сейчас. Жаждал мести. Как могло быть иначе? Именно этому учили с детства литература, позже учителя, позже сама жизнь, особенно та ее часть, с которой приходилось иметь дело. Не знал, где их искать, не знал, что буду делать, если даже найду, но точно знал, так оставлять нельзя. И плана-то никакого не было, но я, убогий романтик, этому несуществующему плану даже название дал: план "Зорро". Случай все сделал за меня. Почти все. Как-то пересекаю на такси центральную площадь города. У этой площади - центральная интуристовская гостиница и ресторан. Гляжу скучающим взглядом в окно, и - ни тебе: стоят голубчики в полном составе. Четверо моих незабываемых и еще человек пять, все в кожаных куртках, опершись задницами о перила-ограждения у дороги. Чуть проехали мы, прошу таксиста остановить. Жду. Чего жду, пока не знаю. Дождался. Коротышка прощается - все при этом о чем-то гогочут, - ловит машину. Поймал, обогнал нас. Прошу таксиста ехать за ними. Таксисту - что, пообещал переплатить вдвое. Конечно, лучше бы Бугай или на худой конец Хачик. Ну ничего, начнем с этого. Оставшимся больше нервничать придется. Машина, за которой мы едем, въезжает в спальный район, тормозит возле остановки транспорта. Мы проезжаем еще метров пятьдесят" я рассчитываюсь с таксистом. Кривоногий, выйдя из машины, собирается перейти улицу, но тут его окликает крашеная (помешались они на этих крашеных) блондинка, и он радостно возвращается на тротуар. Смотрю, куда он собирался идти. Напротив - только дом со сквозными подъездами. Напротив того места, где кривоногий высадился, - как раз подъезд. Пересекаю улицу, прохожу через соседний во двор и со двора вхожу в нужный подъезд. Похоже, тот, в который он направлялся. Подъезд извилист, не просматривается на свет. Выглядываю на улицу. Вот - остановка напротив. Коротышка уговаривает крашенку. Та, кокетливо смеясь, отказывается, разводит плечами, показывает на часы. Кривоногий в настроении, хохочет, игриво тянет к себе подружку, подружка игриво пытается высвободиться. Я понимаю, что с ней мне будет даже интересней. По их правилам - особый позор, если тебе перепало при твоей женщине. Не уговорил-таки. Целует на прощание, что-то наказывает, грозя пальцем, и быстро направляется прямо к подъезду, ко мне. Со света он не увидел меня, к тому же я стоял в глубине, у входа в зигзаг. Ткнувшись носом мне в живот, отпрянул: - Кто это?! - Голос испуган, еще как испуган. Он пятится, пытается перестроить глаза на темноту. - Догавкался, - говорю совсем не то, что собирался. В тоне моем больше ехидства, чем зла. Он узнает меня. Продолжает пятиться. - Будем говорить?.. - Испуг не проходит. - Ага, будем... - Два шага - и я возле него. Не останавливаясь, двумя руками придерживаю его за макушку и со всей дури бью коленом в лицо. И удивляюсь, что в теле его, коренастом широкоплечем теле, не обнаруживается ни капли жесткости, сопротивления. Что-то хрустит, чавкает, мнется... Голосом он не издает ни звука. Тихо, как неодушевленный предмет, валится на бетонный пол. Я зачем-то придерживаю его при падении, словно боюсь, что он ударится головой. И больше не хочется мстить. Странным, чуждым кажется план "Зорро". И становится все равно, будут ли нервничать оставшиеся. И ночь, юбилейная ночь, становится далекой, становится воспоминанием. Через две недели взяли всю банду Хачика. В местных газетах печаталась с продолжениями их эпопея, включая процесс. Участникам были присвоены сроки от девяти до четырнадцати лет. Тихо греет надежда, может быть, и напрасная, что к развязке и я приложил руку. Из тех же газет узнал, что первым взяли Серого (коротышку). Он, оказывается, был во всесоюзном розыске (совершил побег, нахалюга, хоть бы оглядывался: не следят ли), и когда его взяли, начал сдавать всех. И еще, в том самом доме с проходными подъездами расположен опорный пункт милиции... Вот и вся надежда. И напоследок - о Борьке. Он объявился неожиданно двенадцать лет спустя. Если скажу, что появился на днях - тоже будет правдой. Я как раз работал над записками, причем именно над ситуацией, связанной с ним. Позвонил в дверь моей квартиры и на вопрос: "Кто?" скромно ответил: "Бориска". Я очень обрадовался ему. Потому что давно уже признался себе: скучаю. Да, он - балбес, да, непутевый. Но все, что натворил он в своей жизни, натворил от души. Немногих сумею вспомнить, позволивших себе ни разу в жизни не пойти против души. Гораздо меньше, чем толковых и путевых. Последние шесть лет Борька жил на нелегальном положении в Москве. В родном городе, теперь уже в другой стране, он числился в розыске. За экономическое преступление. Дело заурядное: Борьку взяли в дело, оформили на него в банке приличный кредит и сообщили, что дело не выгорело. Компаньона Борькиного я знал, когдато обыгрывал и его. В М-ске - навряд ли кто-то еще рискнул бы иметь с ним дело. Борькины неприятности не удивили. Поразило другое: Борька завязал. С того момента он не сыграл ни одной игры. Правильнее сказать, карточной игры. Потому как выяснилось, Борька идет в ногу со временем - заработки проигрывает в компьютерные игры. Кстати, с тем долгом в семь тысяч (хлопцы хоть и сели, претензии предъявить нашлось кому) разобрались Борькины родители. Большую часть выплатили. Но квартиру и все прочее Борька все же потерял благодаря своим экономическим импровизациям. У меня Бориска объявился на предмет полулегального пересечения границы. Родители его жили уже в Израиле. Борька хотел к ним. По сомнительному российскому паспорту с некоторыми проблемами ему удалось-таки улететь. Я провожал его в аэропорту. Перед тем, как сгинуть в накопителе, он отдал мне тяжеленный потертый кожаный плащ. Я смотрел на него, никчемного, совсем лысого сорокалетнего ребенка, понимал, что теперь уже наверняка не увижу его, и чувствовал тесноту в горле. Это была потеря: терял еще одного доброго человека. Борька никогда не держал меня за сентиментального. И сейчас он мелко суетился, осторожно поглядывал на меня, переживая из-за того, что своим отъездом он причиняет кучу хлопот. Похоже, то, что он теряет все, казалось ему сущим пустяком в сравнении с тем, что мне пришлось встать в пять утра, чтобы проводить его. Последнее, что он сказал, было: - Там у тебя написано, что я проиграл фату через два месяца... Не через два, а через четыре. И еще. Я тогда не хотел тебя подставить... Ну, когда сказал этим про день рождения... Хотел как лучше... - Не нуди... Я подтолкнул его в спину. Борька никогда не держал меня за сентиментального. Глава 7 ОБ ОБРАЗЕ ЖИЗНИ Эту тему в отдельную главу можно было и не выделять. И так все ясно. Решил выделить как предостережение тем, кто вздумает попробовать, прельщенный именно образом жизни. Подвижным и нескучным. Впрочем, навряд ли проба только из этих соображений может привести к успеху. Ну да, внешне жизнь шулера - образец здорового, даже спортивного стиля жизни. Жизни, насыщенной впечатлениями, встречами с необычными, интересными людьми. Еще бы!.. Постоянные перемещения, участия в соревнованиях, каждое из которых - с призовым фондом, радость побед, горечь поражений... Бред. Приверженцы этого "здорового" образа жизни, как правило, имеют данные лица (что, впрочем, интригует окружающих), до времени подорванное здоровье и нервы - ни к черту. Ведь вся эта жизнь - не ради себя самой, ради единой маниакальной цели. Найти фраера. Обыграть. Получить выигрыш. Все, что сопутствует достижению этой цели... Впрочем, это действительно не скучно... ...Ботик с Коровой выловили на пляже фраера. В декабре. Из тех самых, состоятельных. Фраер оказался большим чином из УВД, но и не скрывал этого. В Одессу приехал в командировку. Вышел к морю воздухом подышать; наши его и хапнули. То да се... Зовет к себе в номер играть. В гостиницу. Кто ж пойдет?.. Если уже признался, что чин. И к себе вести боязно - "светить" точку. Командировочный к переживаниям с пониманием отнесся, согласился играть прямо тут, на пляже. У костров. Симпатичная ситуация: как минимум полковник управления играет в карты на пляже. Хоть и солнечным, но морозным днем. К вечеру день перестал быть солнечным. Скаткостер помаленьку выгорел, другой запалить - руки не доходят. Только-только игра настоящая, стоящая заладилась. Приезжий - клиент из приятных, в игре не искушенный. С деньгами расстается безмятежно, с достоинством. И к тому же явно - не крыса штабная, мороз стойко переносит. Корова с Ботиком весьма довольны. Такой фраер... на пляже... зимой?.. Большая удача. Нагрузить-то они его нагрузили. И получили все... Но руки отморозили. Оба. Непонятно, как ими, отмороженными, доигрывали. Вот оно, здоровое общение на свежем воздухе с интересными людьми... А командировочному - хоть бы что... Действительно не штабная крыса. Предлагал на следующий день встретиться. Они-то согласились, конечно, да не пришли. В поликлинике выяснилось, что пострадали серьезно. Позже по инвалидности получили. Так и считают себя инвалидами труда... Аркаша был шулером-везунчиком. За клиентами ему бегать не приходилось - сами приходили. Вернее, их приводили. Фраеров поставляли сообщники. У Аркаши и играли. Хозяин имел имидж добропорядочного семьянина. Семья, правда, была неполной: он да жена, но какое это имеет значение, если все - солидно, прилично, под уютным абажуром. Ему громко разговаривать нежелательно, потому как жене-бухгалтеру с утра на работу, отдыхает уже. Да и самому вставать ни свет ни заря, на производстве план горит, а с него, начальника сектора отгрузки, спрос особый. Все на нем, бедном. Не был Аркадий начальником сектора, и жена его не была бухгалтером. Она была нормальной, неброской, меланхоличной женщиной, домохозяйкой, которой эта "добропорядочная" жизнь осточертела. Когда-то она вышла замуж за моряка-рыбака, но моряк вскоре незаметно сошел на берег (все не было и не было рейса, потом оказалось, что он и не предвидится) и занялся другим, как он утверждал, не менее романтичным промыслом. Романтика ее не захватила. Ежедневно, еженощно приходили и уходили разные, часто неприятные люди, временами вспыхивали ссоры. Случалось, приходилось прятаться, по нескольку дней никому не открывать дверь, вести себя тихо, даже ходить - и то на цыпочках. Дружки мужа были вежливы, обходительны, но какие-то... неискренние. Еще до загса планировалось, что она, дочь сельских учителей, работать не будет, плакировалась судьба тихой, верной морячки. Воспитывающей детей, ожидающей мужа. Это ее устраивало, за этим она и пошла. Так все и осталось, за исключением некоторого изменения. Стала тихой верной женой шулера. И с детьми все откладывалось, все переносилось на потом. Какие уж тут дети?.. Ребенку не прикажешь молчать, когда в очередной раз придется, прячась, ходить на цыпочках... И однажды под утро обыгранный клиент, отлучившись в туалет, нарвался в ванной на жену-бухгалтершу. Которой утром - на работу. Она повесилась еще вечером, когда муж призывал" гостей к тишине. Боясь нарушить покой супруги... Такая романтика... А гастроли Левы Штейна... Разжился он молодыми ребятами студенческого вида. Обыграл немного, но, главное, выяснил, что родители их - люди состоятельные, в министерстве работают. В Москве. И очень преферанс жалуют. У себя дома клуб организовали из своих же сослуживцев. Не стал Лева, седовласый, похожий, кстати, на Эйнштейна, мужчина, обыгрывать юнцов. Процацкался с ними недели две, пока те отдыхали. Одессу показывал, преферансными задачами изумлял. На дачу возил, медом угощал. С отцом, профессором (настоящим), за пасекой наблюдающим, познакомил. И конечно, получил приглашение в Москву. Ну и что, что от детей? Сам слышал, как о нем по телефону родителям рассказывали, и понимал, что приглашение родичами завизировано. Завидовали мы Штейну. Партнеры его, дружки, в долю просились. Уговаривали, чтобы взял с собой. Не взял. Сослался на то, что общество - слишком изысканное. Что следует быть особо осторожным. Изысканное общество... И осторожность - особая... Тело Штейна родственникам выдали в закрытом гробу. Посоветовали не задавать вопросов. Это все - в милиции. Единственное, что сообщили: разбился, выпав из окна высотного здания... Вот такая, связанная с путешествиями жизнь... Но можно отбросить эти страсти. Жизнь шулера полна и мягких, не таких ужасающих оттенков... Если вспомнить свою - понятно, разное было. Было то изо дня в день. Но слова "образ жизни" навевают совершенно разные картинки... Одна - квартира, в которой пришлось обитать больше года. Будучи в розыске. Занятно, что располагалась она в центре Одессы. Комната с фанерными стенами размером шесть квадратных метров. Окна - нет, отопления - тоже. Нет и туалета. Ближайший - на расстоянии одной остановки троллейбуса. (Радовался, если угадывал с транспортом.) И самое экзотичное - в комнате росло дерево. Из стены выступал широченный забеленный ствол огромного клена. По всем признакам - бесхозное убежище бомжей. Как бы не так... За эти хоромы приходилось платить приличные по тем временам деньги. Что оставалось делать? Тех, кто в розыске, квартиросдатчики не слишком жалуют... Шик свободной жизни "каталы"... Иная картинка... Та, давняя, самая первая студенческая история, в которой Гришка подставил и Юрка спас, оказалась с продолжением. Проходит шесть лет. Я уже не подарок. Живу с игры. Все знаю. Не все - многое. Удивляюсь своей тогдашней наивности. Встречаю однажды Седого. Вернее, он меня на улице остановил. Разговариваем ни о чем: о жизни молодого специалиста, и ловлю себя на том, что отношусь к нему снисходительно, что такие, как он, нынче для меня - клиенты. Но он-то всего не знает и вдруг предлагает игру. Крупную, с теми же партнерами, на другой, правда, хате. Интересно становится, соглашаюсь, конечно. Не только из интереса, а и с вполне конкретной целью: нажить. Договариваемся. На следующий день встречаемся и едем на хату. На поселок. Там складывается не очень симпатичная ситуация. Квартира обшарпанная с засаленными обоями, с линолеумом на полу, который местами отсутствует. Хозяйка квартиры - сухая, нестарая еще женщина, задуманная как красавица, но весьма потасканная и какая-то опустошенная. Пристально и печально посмотрела на меня, открыв дверь. Взгляд без искры, хотя и почувствовалось сразу: воздержание - стиль "в ее жизни. Партнеры - не совсем те. Один - из бывшей троицы, тот, который ни рыба ни мясо. Встретил меня равнодушно. Как будто я за сигаретами на десять минут отлучился. А он не курит. Другой - сморщенный, маленький, почти старик, в очках с толстенными линзами. Болезненный и хитрый. Обстановка, атмосфера очень неприятная, нездоровая. Из такой квартиры хочется поскорее уйти. Но куда уж денешься. Да и привык к тому времени в разных атмосферах осваиваться. Резину не тянем - знакомимся, садимся играть. И сразу же начинает эта компания незатейливо, оскорбительно примитивно шельмовать. Ну, думаю, разочарую я вас, ребята. Занятно так стало радостно. Нравилось всегда растерянные лица наблюдать. Рано обрадовался... С "маяками" проблем не было. Они пользовались той же системой сигналов, которую облюбовали аркадийские жулики еще лет двадцать назад и с удовольствием применяют по сей день. "Маячит" троиц" друг другу. Помалкиваю, пеленгую, расшифровываю информацию. Мне она даже нужнее. До них долго не доходит, нервничают. Сыгранности у них не получается. Вернее, выходит, что сыграны не только они между собой, но и я с ними. Седой первый сообразил, что я читаю их "маяки", прекратил сигналить. Очкарик с тихоней понять ничего не могут, сердятся на Седого за отсутствие информации. Психовать начали, поругиваться. Дошло и до этих, когда я взялся за ними колоды перетасовывать. Поначалу не мешал, но больно крупные игры начали заряжать, чувствую, не угонюсь. Когда первый раз за очкариком перетасовал, они поперхнулись, замерли от неожиданности. Понемногу пришли в себя. После третьего вмешательства старикашка нервно заметил: - Вы, молодой человек, тасуйте, когда придет ваша очередь. - На фарт, - попытался не обострять я. - Правила нельзя нарушать, - наставительно сообщил очкарик. - Ну? - удивился я. Все еще добродушно, не ведая всей степени их наглости. Они уперлись: не имею права тасовать - и все тут. Совсем оборзели. Я добродушие сбросил, предложил: - Пойдем на люди? Они снова как споткнулись. Но поперли дальше: - А мы не люди? В общем, легкая перепалка. По их хамским правилам играть отказываюсь. Они требуют доиграть "пулю". Ожесточаюсь, но с оглядкой: понимаю, что перспективы у меня не радужные. - Играем, - вдруг уступает Седой. - Пусть тасует. Его сообщники недовольны, но послушны. Играем вяло. Понятно, что им эта игра уже не нужна. Нужна мне, потому что знаю - теперь обыграю. Пусть ненамного. Но лишние деньги не помешают. Если их заплатят. Хозяйка квартиры то пропадает на кухне, то сидит на инвалиде-диване, старые "Огоньки" листает. Замечаю, пристально поглядывает на меня. Вдруг подходит, становится у меня за спиной, какое-то время наблюдает за игрой. Потом нежно, вкрадчиво, но решительно кладет руки мне на плечи. Ну, штучка! У меня озноб по спине. Седой серьезно взирает на нас, предлагает: - Прервемся. - И к женщине: - Надюха, сделай чего-нибудь перекусить. Надюха неожиданно гордо отбывает на кухню. - Как тебе? - при всех интересуется Седой. Дожимаю плечами, хотя женщина за живое взяла. - Хочешь быть с ней? - не отстает сват. - Вторая комната ваша. Сказать честно, не отказался бы в другой ситуации, несмотря на потасканность этой Нади. Но все эти рожи... Подумал вдруг, что любой из них мог бы... И этот, с линзами. И еще: я-то выигрываю. Наверняка, какой-то ход. Может, жлобскую причину ищут для примитивного наезда. - Я не по этому делу, - говорю. - Да ладно... Стук в дверь не дает Седому договорить. Прибыли еще люди. Два бычка, молодые, наглые. Один - крупный, шумный, как будто открытый. Эдакий бесшабашный рубаха-парень. Другой - помельче, но тоже здоровый. С запавшими глазами и угрюмым взглядом. Стало понятно, не видать выигрыша. И вообще, еще неуютнее сделалось. - Шакал, как тебе такое казино? - Это бычок - корешу. Кореш промолчал. - Лепа, ну-ка скажи: имеет право игрок тасовать колоду, когда захочет?.. - выскочил хитрый старикашка с вопросом к "рубахе". - Конечно, не имеет, - встреваю я. - Как это - не имеет?.. - Бычок смотрит на меня как на полного идиота. - Тасует, когда хочет!.. Ну, клиенты пошли. Я с любовью посмотрел на очкарика. Седой улыбнулся. Давний, невнятный знакомый вперил в меня недобрый взгляд. Лепа почувствовал подвох, оглядел всех, ожидая разъяснений. Не дождался. Возвращая первоначальную уверенность, загудел: - Дался вам этот преферанс! Два часа маешься, копейки проигрываешь. И мозги пухнут. То ли дело - деберц. - Он взял колоду, исполнил пару любительских эффектных трюков. - С кем сразиться? - С ним, - старикашка мотнул головой в мою сторону. Лепа скептически оглядел меня, спросил: - Почем? Играть, конечно, не стоило. Но как удержаться, не воспитать такого жлоба. - Деберц - не моя игра, - поведал я. - Твоя, твоя, - это спокойный вдруг вставился. И спокойно так сообщил: - Лепа, он - не фраер. - Да ладно, фраер - не фраер!.. Поиграть охота, - пошел вперед уверенный Лепа. И уверенно тяжело сел к столу на место Седого. Прокомментировал: - Сдаю, - действительно раздал карты и потом только сообщил: - По двести. Я поднял карты. Часа за два обыграл его на тысячу шестьсот. Он уже не был беззаботно снисходителен. Понемногу наливался злобой. Явно был из новой плеяды бандитов, не владеющих собой. - Сдавай, - потребовал он после очередного залета. - Надо рассчитаться, - интеллигентно заметил я. - Да ладно, тут серьезные люди. Меня весь город знает. Я не притронулся к картам. Очень равнодушно смотрел на пол. Лепа подождал, понял, что я кончил игру, взвился: - Ну, б... люди!.. Какие-то поганые полторы штуки и - столько вони!.. - Надо бы рассчитаться, - я смотрел в пол. - Шакал, у тебя бабки при себе? Шакал не отозвался. - Мы поехали за бабками - ты ждешь здесь, - очень жестко, свирепо даже выдал Лепа. - Хмурый, не выпускай его. - Это он спокойному. - Мы скоро. - И он прошагал в прихожую. Равнодушный Шакал вышел вслед за ним. Ну дела! Осмотрелся и вспомнил, что давно не видел Седого. Похоже, тот ушел, пока мы с Лепой играли. Он был единственным человеком во всем этом гадюшнике, с которым хоть как-то можно было общаться. Очкарик - явно не любитель острых ситуаций, засуетился, посетил туалет и, не возвращаясь в комнату, ушел. В квартире остались мы с Хмурым и Надежда. Решил ждать. Прикинул, что, используя фактор внезапности, с охранником управлюсь без труда, по выбрал другое развитие. Сопляк... Какие деньги?! Люди же все про себя уже рассказали!.. Точно: полный идиот. Если порыться в себе, еще одно задержало: Надежда. Глянулась она мне. Такая дурацкая натура. Знал ведь: не буду с ней, а нервы пощекотать хотелось. Как поведет себя? Помнил ее руки на своих плечах. И озноб на спине помнил. Хотелось еще чего-то. Пусть не близости, но чего-то... Что говорить - хотел я ее, и она была рядом... И быть с ней - нельзя. Нечастая, приятная сердцу ситуация. Дело шло к ночи. Я стоял у незашторенного окна, прикинул, что в случае чего можно будет выпрыгнуть. Второй этаж, внизу палисадничек, куцые зимние кусты, махонькие деревья. Конечно, бред, но так, на всякий случай, надо иметь в виду. Лепа задерживался. - Ляжешь на кухне, - сказал Хмурый. На кухне была расставлена раскладушка" постелены вполне чистые простыни. Вероятно, каждому из нас предназначалось по помещению. Уже думал о том, что хорошо бы Бугаю не появиться до утра. Чтобы Надежда могла себя проявить. Разделся до футболки, выключил свет, лег. Минут через десять вошла женщина, присела рядом на табурет, закурила. - Кто они тебе? - спросил я. Она не ответила, курила в темноте. В памяти перед глазами было ее лицо. Невероятно потасканное, невероятно сексуальное. - Кто из них твой? Она вдруг положила руку на мои волосы, провела по ним... Молча. И гладила, гладила, пока я не заснул... Проснулся от прикосновения своей физиономии X цементному закрытому линолеумом полу кухни. Раскладушку перевернули, отшвырнули в сторону. Потом меня долго терли ряхой об этот самый пол. И слышал, как жутким визгом кричала, голосила Надя. Потом Шакал и еще какой-то тип (не особо разглядел его спросонья, но морда была совсем уже уголовная) держали меня за руки, а Лепа оттягивал нижний край футболки и полосовал ее опасной бритвой. И приговаривал: - Так кто кому, говоришь, должен? - Конечно, ты мне, - наученный, что уступающим совсем хана, отвечая я. Лепа продолжал нарезать футболку. И повторять вопрос. Вот уже и по животу полоснул. Так слегкаслегка. Я попытался вывернуть руки. И вывернул правую. Толку?.. Порезал он ее, да и уголовничек тут же вернул руку в тиски. Надежда продолжала кричать. - Угомони ее! - зло бросил кому-то, должно быть. Хмурому Лепа. - Кто кому должен? - Он еще несколько раз полоснул по животу. Я деликатно молчал. Было еще не больно, но очень жутко. - Ведь кастрирую же, - пообещал Лепа. Я сдался: - Я должен. - Кому? - Всем. - Правильно. Всем по "штуке" шестьсот. А почему, знаешь? - Потому, что полный идиот. - Я был омерзителен сам себе. - Отпустите его. Меня отпустили. Неохотно. - Брюхо протри, - посоветовал Лепа. Я обмылся, обвязал живот полотенцем, надел брюки, свитер. Куртка осталась в прихожей на вешалке. Вернулся в комнату. Держаться старался достойно. Надежда взирала на меня с ужасом, с жалостью. И вроде с мольбой. Как она мне нравилась! - А теперь все обсудим, - сказал Лела. Что мне было с ними обсуждать?.. Три шага до окна. Не останавливаясь, боком ломанулся в стекло. Приземлился криво, подвернув ногу. Слышал, как снова завизжала понравившаяся женщина. Побежал, прихрамывая, к перекрестку, где должно быть полюднее. Какое, к черту, полюднее в два часа ночи. Дальше - все на рефлексах, на автопилоте. Остановил такси. Сев в него, оглянулся. Погони не было. Автопилот выдал таксисту адрес: Радостная, общежитие. Адрес Ваньки Холода. Попросил таксиста подождать. Тот был весьма удивлен моему легкому для январской ночи одеянию, а главное, окровавленной, потертой в прямом смысле рож