охнуть. Другие дурашки сами сдавались на - милость врачей, на радость дачникам. Кого по вокзалам подбирали и, не зная, куда бы еще запереть (спецприемники не принимали уже), селили здесь. В женское отделение частенько невезучих доставляли. Проститутки чувствовали себя здесь привычно. Нет на них статьи, зато есть диспансер. Без всяких ордеров и постановлений тюрьмой надышишься. Часто нормальных, скромных девчонок привозили, студенток всяких, туристок. Проститутка в кабаке примет за конкурентку, своему менту сотню внесет, тот и сплавит кого хочешь сюда дней на пять. Бывали случаи, и сами менты затеют флирт на улице. Отвергнут их, и вот уже предмет ухаживания здесь. Чтоб не задавался шибко. Предмет, этот самый. - В натуре, люди - быдло. По двадцать человек в палате. Ну, мы тут втроем - за основных... Обнаружился здесь Маэстро. Его с "химии" на зону отправляли, он - транзитом сюда. До него власть малолетки держали, беспредельничали. Посовещались мы с ним. Можно было и войну затеять, но больно уж непрофессионально это: кулаками махать. Мы же не драчуны незатейливые. Маэстро легкую интригу сплел. Мафия отлупила одного бычка, грустного деревенского парня свежеприбывшего, тот не рыпнулся даже. Решил, что не положено рыпаться. Маэстро бычка надоумил сдачи дать, мол, если что - поддержим. Бычок при случае и намордовал четверых: те за ножи не успели схватиться. Намордовав, радостно доложил о проделанном. Маэстро выговор сделал: нельзя так с мафией. Малолетки нас за старших признали. - Врачи, я тебе скажу... В натуре. Совдеповские. Ты бабки внесла? Мы бабки не вносили. Врачи знали, что многие от тюрьмы отдыхают, но, если есть сигнал - лечить положено. Тем более что многие заражались уже здесь. За нарушения частенько выписывали, поэтому с врачами старались ладить. Обе заведующие отделениями, молодые теплые ироничные женщины, и нынче - в друзьях моих. Там и они признали меня за своего. Удивлялись, как умудряюсь нормально себя чувствовать среди блатных. Много разглагольствовал перед врачами о так называемых "проповедниках порядочности" в любой среде. Убедил, что Маэстро - из "проповедников". Если кому светила ненужная выписка за нарушение, уговаривал повременить. Часто отсрочивал выписку. Сейчас здесь "не режимка". Милиции нет. Тогда было два поста. У выходов. Врачи с милицией враждовали. Регулярно писали друг на дружку рапорты. Еще бы, медики - почти все женщины. Не скучно им на даче нашей приходилось. Были случаи, когда милиция не спешила с поддержкой. На ночь вообще всего две сестры оставались. Одна - наверху, в мужском отделении, другая - внизу, в женском. Сколько раз нижние сестры вниз меня кликали: Семка по кличке Садист, прорвавшись в женское, грозился персонал подрезать, если интим разрушать будет. Мы с Семой относились друг к другу с симпатией. Серьезные, хоть и глупые, статьи за ним были. Неизвестные ментам. И сейчас не скажу какие, вдруг подведу. Но кровь стыла от его откровений. Да и по известным статьям накопилось у него семнадцать лет сроку. - У меня такое мнение, что тут пара "голубых" имеется. В натуре... На следующий день после моего поступления, доставили новенького. Отделение сотряс вопль: - Все на коридор!!! На коридоре один из мелких малолеток, бывших малолеток, потому как имел за спиной шесть лет срока, указывая скучившемуся контингенту на новенького, зло информировал: - "Гребень". Был "опущен" на пятьдесят третьей. Как общаться с "гребнем", все знают?! Сигареты можно давать, брать нельзя, бить только ногами, хавает в стороне... Новенький - огромный, толстый парень - жалко улыбался контингенту. В этот же день от греха подальше отправили его на "слободку". - В первую палату бича вчера завезли. Воняет гад. В натуре... Надо мной была свободная нарка. Ночью бросили на нее новенького. Сквозь сон видел, что голова его замотана полотенцем. Утром гляжу: вся постель моя в темных крупинках. Блохи с него дохлые сыпались на меня всю ночь. Забили бы новенького до смерти. Насилу угомонил малолеток. В конце концов, нос расквасили, заставили обриться наголо и на матрац в узкий коридор переселили. В коридоре на матрацах вечно пара бомжей обитала. И в женском отделении тоже, лысые такие заискивающе улыбающиеся создания в коридоре вполне по-подзаборному валялись. - Девки тут классные лечатся. В натуре, на такой, если не знать, жениться можно... Милиция здесь была схвачена. Если при фраере очередном, свежем имелось что ценное, отбирали, снимали (некоторые с магнитофонами являлись, один, непосредственный, при обручалке оказался). Почти все отдавали милиции. За это наверх доставляли женщин. Иногда пускали вниз мужчин. Женщины, в основном из "жучек", с тюремным опытом, поднимались добровольно, чувствовали себя уверенно. С верхней нарки опускалось одеяло - чем не отдельный номер?! На акустику внимание не обращали. Романы завязывались. "Жучки" предпочитали кавалеров поблатнее, поавторитетней. Сидели часто в последнем, "воровском", купе компанией, "дурь" курили, "фанфурики", лосьоны попивали. Время от времени резвились вместе с любимыми, над новенькими измывались. Развлечения женщин отличались изыском. Был, например, случай: спящему сорокалетнему мужчине дамочка подожгла спичкой волосы на мошонке. Радовалась очень реакции. Тот, проснувшись и управившись с огнем, только испуганно улыбался, тер обожженное место. Как-то попался вреднющий сержант-вертухай, конопатый, грузный, без единой морщинки на лице и подло жизнерадостный. Потрепанного магнитофона ему показалось мало. Закапризничал, требовал, чтобы ему непременно сдали трех тузов против трех семерок, вот такая вожжа попала ему... Причем Маэстро к картам не подпускал, знал, на что тот способен. Я ему казался безобидным. Заупрямился: - Пусть сдаст он, - и указал на меня. Сдуру - сдал. Наверх доставили девчонку-малолетку. Симпатичную, хрупкую пятнадцатилетнюю наркоманку. Пацанку милиция заманила к нам обещанием порции "дури". Наверху девчонка поняла, во что вляпалась. Заупрямилась, утверждала, что девственница. В диспансер ее за наркоту мамаша сдала, на профилактику. Уже и на минет детеныш этот перепуганный соглашался, только просил объяснить, как это делается. Я Маэстро в сторону отвел. Решили так, если не угомоним малолеток, уложу ее с собой. Закон: чужую женщину без разрешения не тронь. Эта же раздражала публику именно тем, что ничья, и быть "чьей" не собирается. Дура. Не нравился мне этот ход. Не смог бы завтра объяснить врачам, поверившим, почему она в моей постели оказалась. Права не имел бы на объяснение. Но обошлось. Втолковали малолеткам разгоряченным, что сто семнадцатой статьей веет, неинтересной статьей. Если мужики вниз вырывались, грустно приходилось безопытным женщинам. Тем, которые студентки или туристки. На кого палец спустившегося укажет, та и жертва. Ведь студентки, туристки эти - здоровые почти всегда, а мужики, особенно те, которые спускаются, почти всегда при болезни. Тут уж как повезет. И милиция регулярно на посту душу отводила. Хотя при чем тут душа?.. Залежался у нас здоровенный мужик, просто невероятно здоровенный, и со сроком вроде, но покорный. Изумлял покорностью. Был у него роман с проституткой, носительницей сифилиса. Забредает однажды в палату весь не в себе, в слезах даже. Оказывается, вечером вчера любимую его пригласили менты в дежурку на предмет оказания услуги: уборки помещения, а потом вынудили расширить ассортимент услуг. Теперь этот, тихий, порывался громить пост. Поволновалась милиция, откупного пострадавшему предложила: право видеться с любимой в любое время. От сестры той, которую от Семки уберег, узнал, что милиция, прежде чем приглашать женщин для уборки, имеет манеру справляться о качестве анализов пациенток. - Господи, - похоже, мысленно перекрестилась маман. - Откуда ж такие берутся. Это она о хорошеньких женщинах, заболевших. Сынок усмехнулся: он знал - откуда. Снисходительно изумил маму: - Тут одной соплячке - шестнадцать от силы. В натуре... Тогда в женском пребывало несколько соплячек. Одна - та самая девственница-наркоманка. Другая - тринадцатилетняя девчонка, к недоумению всех - вокзальная проститутка. За мороженое отдавалась. Еще парочка была... Четырнадцатилетних. Над обеими статья висела. Поссорились они с одноклассницей. Та по поводу этих нелестные слова на заборе писала. Надумали отомстить. Как раз случился у них, этих двух, дружок - тридцатилетний сторож с соседней стройки, недавно освободившийся. Поделились с ним. По его приказу вызвали одноклассницу, привели в каморку при стройке. Дружок при всех отомстил - изнасиловал. Когда там же, при всех, однокашница минет ему делала, он на всякий случай в каждое ухо ей по спичке вставил, и ладони у спичек держал, предупредив: "Укусишь - по ушам хлопну". Потом одна из подружек помогла наказанной утереться, платком носовым пожертвовала. Теперь очень рассчитывала, что эта жертва зачтется. - Скучно - обалдеть можно. Телевизор только в одной палате. Черно-белый. "Пулю" пишем. Тут один говорит, что доцент. В натуре, лапшу вешает. У нас каждый себя считал профессором. Правда, незарегистрированных наук. Карты были самым популярным развлечением. Мы с Маэстро уроки давали. Конечно, учили самым несущественным трюкам. Сбор дани с новичков часто так и оформлялся: как проигрыш. Чтобы справедливость соблюсти. Скучать не приходилось. То разборки с новичками, то кому-то мак подбросят, шприц по кругу пускали. На этой почве один "бок запорол" - не по-людски поступил. Наобещал пяти дружкам по "кубу", по два. А ему все никак "состав" не несли. Жена на свободе тянула резину. Пятеро обнадеженных очень нервничали. Именно здесь затесался тот эпизод, который Вспомнить тошно. Когда этого, "кубы" посулившего, разорвать изготовились, Маэстро решил так: я должен оказаться рядом, первым же ударом отключить парня. И сразу же попытаемся унять жаждущих возмездия. Начни он огрызаться (крепкий хлопец, хоть и наркоман), мог и на нож наскочить. По плану все и вышло: отключил его, и на этом экзекуция завершилась. На следующий день, когда врачи по поводу случившегося выписку затеяли (думаю, что стукач все же имелся среди нас), этот отключенный только меня и выгораживал, так талантливо Маэстро ему все объяснил. И шприц доверил спрятать: знал, что меня обыскивать не будут. Одна из негласных заповедей того мира: унизь ты, или унизят тебя. Так и не принял я ее. И когда новичков лупили, малолетки вроде как извинялись: - Знаем, что не любишь "прописки", но проверить-то надо. Этого, как и многого другого, мы с Маэстро запретить им не могли, несмотря на авторитет. "Умный правитель никогда не отдаст приказ, если знает, что он может быть не выполнен". Но процедуру проверки сводили до минимума. Блатным ведь главное понять, куда человек подастся - заискивать начнет или взгляд исподлобный сохранит. А это с самого начала видать. И еще... вывел я другую формулу: "Тот, кто способен унизить, способен унизиться и сам". Вдруг мода на татуировки пробудилась. Из машинки бреющей прибор соорудили - талантливое, надо признать, изобретение. Художник сыскался" Лепили на себя тигров, пауков, звезды. Кто подальновидней, воздерживались. Слышал, как почти в уме бормотали: - За звезды на тюрьме еще и спросить могут. Как-то одного москвича, акающего, отсидевшего, но наколками разжившегося уже здесь, избили сильно. "Жучки" внизу согласованно избили его подругу. Москвич имел возможность выходить за стены, помогал персоналу пищу доставлять. Заодно доставлял дачникам лосьоны. Заподозрили его в недостаче. Уверенности не было, но решили, что профилактика не помешает. Удовольствие публика получала, наблюдая потом, как голубки эти с отекшими лицами воркуют. Женщины жутче развлекались. Как-то, обколовшись, одной из новеньких, пришибленной здешней атмосферой, намазали промежность аджикой. Другую, также совершенно неискушенную, не верившую прежде в реальность такой атмосферы, заставили аджику слизывать. Некоторые на халате против грудей материю вырезали, так что соски торчали. И так ходили по отделению. Единственного мужчину, врача, соблазняли. За кавалеров разборы устраивались. Дрались жестоко. Например, Семку никак поделить не могли. Девчонку, из впервые попавших, на которую он однажды пальцем указал, овладел которой, потом еще и избили за это. - Ты бы попросила, чтоб выписали скорее. Убегу, в натуре. Блатные боялись выписки. Когда стало известно, что Маэстро скоро заберут, Сема сделал великодушное предложение: - Я тебе "свежачок" подброшу. (Свежий сифилис, значит.) Еще недельки три отдохнешь. От "свежачка" Маэстро вежливо отказался. Мимо нас из поликлинического отделения в стационар прошагал мужчина в белом халате. Сын кивнул ему, поздоровался. Мужчина поднял голову, и, нарвавшись на мой взгляд, чуть не споткнулся. Втянув голову в плечи, взбежал по лестнице. - Ниче мужик, - пояснил сын. - Если что - к нему идти надо. Вылечит. Вылечит... Много позже, когда ликвидировали "режимку", когда милиции не стало и превратилось заведение это в обычную почти больницу, - недавно совсем привел я сюда изнасилованную кем-то в машине девчонкулимитчицу, работницу джутовой фабрики. Надо было вылечить после изнасилования от грибка. Привел к друзьям-врачам. Тем самым. Они порекомендовали этого. Но, видать, не предупредили его. Не знал он, что я - за дверью. Предложил ей рот коньячком ополоснуть и... в общем, и он туда же. Вышла пацанка, вошел я. За волосы на затылке сгреб, в рецепты, истории болезни ряхой обрюзгшей, лоснящейся от сытости, помакал. Он и не возражал особо. Набежал персонал. Тоже особо не возражал, не спешил разнимать. От друзей-врачих узнал после, что грешки такие водились за коллегой. Просто поймать не удавалось, да и не особенно стремились ловить. Потому как врач-таки неплохой. Тут их вина. В самом деле, предупредить забыли, что не тот клиент. Смеялись они радостно, пока соратник по работе чернила на бумагах с очень близкого расстояния нюхал. Судя по радостной реакции, не случайно предупредить забыли. Просчитывали такое продолжение. Нажаловался сын вволю. Беспокойства на маму нагнал. Она расширенными зрачками поглядывала на меня. Сочувствия искала. - Господи, за что же нашим детям такое, - издала она под это самое поглядывание. - Такое пережить в его годы... Ждал, что сын добавит: "В натуре". Он не добавил. Мужественно, томно молчал. - Да уж... Натерпится мужик, - издал и я реплику. Мужик стал снисходителен и немногословен. Не единожды, пока мы шли по Купальному переулку, у мамы вырывалось: - Бедный мальчик... Я был старше ее мальчика на восемь лет. Сколько же времени прошло с тех пор?.. Ну да. Восемь лет и прошло. (Когда эти заметки о кожвендиспансере были опубликованы в одном из одесских изданий, принес экземпляр на оценку одной из врачей-друзей. В мою бытность она, врач, заведовала нижним женским отделением, а теперь работала в поликлинике. Ее медсестра прочла статью и не поверила: - Этого не может быть! На что моя врач тихо усмехнулась: - Все было... хуже.) Пример другой. Заведение, поместив в которое меня лишили не только свободы, но и возможности облегчить себе жизнь, казалось бы, неотделимыми навыками игрока-профессионала... Это заведение мы называли "тюремной дуркой"... "Диктор закончил интервью и сообщил напоследок частоты радиостанции. Привычно зазвучали прощальные позывные. Бессмысленно уставившись на серебряный прямоугольник магнитофона-приемника, я машинально потянул из пачки сигарету. Пустил в магнитофон дым. Я помнил этот голос. Голос дававшего интервью... Таким видел когда-то начало лирико-романтического рассказа. Тут особой лирики не будет. Отделаюсь воспоминаниями. Столько пишущих зеков расплодилось. Еще бы! За столько лет разных можно наплодить. Сеяли густо. Тому "я", который у приемника, с сигаретой, другое бы помнилось, и - иначе. Но это всего лишь "записочный" материал... Официальное название той крепости - стационарная судебно-психиатрическая экспертиза. Странно, что никому из журналистов эту крепость взять не удается. Мне она далась обидно легко. Каждый, находящийся под следствием, подвергается экспертизе, обычно амбулаторной. Но кто - посерьезному: убил с особым удовольствием или там - родину предал, пожалуйте за стены. А также те, кто явно не в себе. Меня амбулаторно прощупывали. Тот, который прощупывал, хоть и был при очках и в халате, больно жлобское ощущение вызывал. Как пачку купюр, пролистал стопку листов со стихами и рассказами, изъятыми в процессе следствия, и снисходительно откинувшись на стуле, поинтересовался: - Что вы можете сказать о Блоке? - О каком блоке? - вежливо уточнил я. - О строительном приспособлении или методе защиты?.. Написали в деле: тон общения - повышенный, и - в стационар. До того на подписке был. Статья легкая, хотя и из раздела "государственные преступления". Следователь утешил: неделька, от силы - две. Машинку пишущую обещал разрешить. Явился в указанное время при помощнике следователя в приемное отделение слободской психбольницы. Этакий фраер вчерашний с тремя сотнями в кармане, с машинкой, пообещав любимой заскочить через недельку на ужин. В приемной для начала машинку прибрали к рукам, в пижаму облачили, не сковывающую ни локти, ни колени, не достающую до них. Внимательно следили, чтобы не дай бог из карманов чего не прихватил. С тремя сотнями - управился. С "лишаками" никогда проблем не было, а тут всего-то три купюры. В разжатой ладони перед носом у всех пронес. Тапками одарили тридцать девятого размера при моем сорок девятом и вдруг вежливо так предложили в наручники облачиться. Насторожился. Ордера на арест не предъявили. Но у нас, если человек под следствием, ему никак не обойтись без установки: ничему не удивляться. Фуфаечку набросили и повели по снегу на радость прохожим куда-то в сторону от больницы. Вот она крепость. Квадрат стены, высоченной, мощной, с проволокой. На углах вышки с защитниками крепости. В огромных воротах калитка. В центре квадрата обнаружилось одноэтажное здание добротного серого вида. Приняли меня с рук на руки две бывшие женщины, теперь существа без пола, без талии, без возраста. Одна очень смахивала на мичуринского, бульдога. Другая с высушенными телом и глазами. Сразу за дверью попал в клетку. В ней наручники сняли, заставили вновь переодеться. В совершенно аналогичную пижаму и тапки. И тут снова прошел за фраера. На "лишаке" привычно сыграл. Но в их пижаме карман дырявым оказался. Купюры на пол выпорхнули. Присутствующие очень оживились. Бульдожка разнервничалась. Рапортами всем грозила, бандершей оказалась. Не стал им объяснять, зачем деньги пронес. Тем более, что и сам не знал. Угомонились понемногу, провели по коридору недлинному и отдали вертухаю в халате, лопоухому и добродушному, с любопытством глядящему. Он хозяйничал в клетке-предбаннике и из нее уже впустил меня в конечный пункт непредсказуемого передвижения. Квадратная большущая комната с длинным столом и непроницаемыми окнами. В комнату выходы четырех помещений, опять же смахивающих на клетки, потому как на выходах не двери, а мощные решетки. Решетки открыты, так что обитатели этой райской обители свободно перемещаются, кто в своей клетке, кто в холле. Обитателей - человек пятнадцать. Народец, похоже, деликатный, с приветствиями не набросился. Исподлобно глядящий народец. Присел на край скамьи, длинной, у стола, особого интереса не демонстрируя, осматривался. Очень огорчала мысль, что целую неделю только осматриваться и предстоит. Уж больно атмосфера тяжкая, и публика соответствующая. Почти сразу окружил ястребом один пожилой, длинный, с горизонтальными узкими плечами и глазами навыкате. - Одного привезли? - задушевно поинтересовался. - Чулков, отвали, - издали, из угла тихо прикрикнул на длинного коротко стриженный гражданин с очень мужским небритым лицом. И мотнул мне головой: мол, подойди. И я мотнул: подойди сам... Повезло мне с ним. Вспомнил он меня еще по профессиональному спорту. Забирали его в этот день. Он дал полную раскладку по людям, по вертухаям, по порядкам. Власть в дурке держала пара блатных при поддержке одного полублатного. Все - в первой клетке. С ними же молодой пацан двадцати двух лет - политический. Студент МГУ, шесть языков знает, армянин. Бежал за границу, переплыл Дунай, но взяли его румыны, вернули. С пацаном не знают, как быть. Подозрение есть на рак мозга. Резину тянут, три месяца уже держат. Информация от одной из вертухайш. Вертухайша эта - единственный порядочный человек из персонала. Пацан презирает блатных. Те раздражаются его презрением, то и дело порываются избить политического. При этом давят именно на то, что политический, что родину предал. Время от времени пацану достается, но он не гнется, глядит исподлобья. В этой же первой клетке один молодой шизофреник. Похоже, истинный. Есть еще трое полноценных сумасшедших и несколько скрытых, проявляющихся время от времени. Один из полноценных. Гена, мужичок пятидесяти лет, лысо-белобрысый, в детстве переболел менингитом, и умственное развитие его застопорилось на этом возрасте. Главный вопрос, который мучает его, когда "пидет" мама. Гена покушался на убийство: нанес пять ударов топором по голове своей жене. Над Геной издеваются. Пытались изнасиловать, против чего он возражал, плача, становился в позу. Насильникам перепал карцер. Карцер - самое действенное наказание. Прежде чем поместить в него, клиенту вкалывают серу. Один, два - до восьми уколов. После чего тот совершенно подавляется. Состояние примерно такое: невозможно ни лежать, ни сидеть, ни стоять, ни ходить, ни говорить, ни молчать, ни думать. Суставы ломит, поднимается температура, и раскалывается голова. Один из находящихся в послекарцевом состоянии как раз присутствовал в холле, стоял у стены, скрестив руки на груди и глядя в пол. Молодой, взъерошенный, загнанный, с застывшей гримасой боли на мертвом лице. Еще одного человека выписывали в этот день - сельского интеллигента, учителя обществоведения. Несколько лет прожил он под пятой жены и тещи, под их упреками в никчемности. Исчерпалась покорность однажды, из двустволки застрелил обеих. Тестя ранил, у того было время отдалиться, пока зять перезаряжал оружие. Маялся интеллигент, вышки просил. Да тут все и не сомневались, что дадут. Показал стукача, пришибленного сорокалетнего мужчинку с головой, втянутой в плечи. С уставом монастыря ознакомил. Свидания запрещены, прогулок не бывает. Нельзя читать, писать, громко разговаривать. Радио нет. Но, правда, имеется неполный комплект домино и непонятно зачем картонное шахматное поле. Мой собеседник по просьбе Гены-женоненавистника гадал тому на домино, предсказывая скорый приход мамы. Любое нарушение - карцер плюс сера. Чем бы ни заболел, врача не допросишься. И психиатров-то практически не видать. Зато персонал ведет журнал наблюдений за каждым. Единственный пациент, которого от чего-то лечат, - Чулков. Таблетками пичкают. За последнее время он заметно тронулся мозгами. Обычно уголовников привозят ненадолго: до двух недель. Очень скора те начинают дуреть, проситься назад в тюрьму. Этот, мертво стоящий у стены, слишком энергично просился. Допросился. Заведение - не из тех легендарных, где нужных... ненужных людей пожизненно держат за сумасшедших. Это начальный пункт. Здесь объявляют больным или делают таковым. Хотя большинству милостиво дают добро на тюрьму, суд, зону. Раз в месяц разрешены передачи. И как раз в этот день, в мой - первый, его - последний день здесь, мой ознакомитель получил передачу. И переписал ее на меня. Многое из услышанного, разумеется, на свой счет я не принял. Во-первых, писать буду, пусть не на машинке. Следователь божился. Во-вторых, я-то знал, что пробуду здесь не больше недели. Мой благословитель, кстати, армейский майор, угодивший сюда после конфликта с начальством, на уверенность эту только усмехнулся. Ему обещали две недели, а пробыл он тут полтора месяца. И я только усмехнулся на это. Со мной такого случиться не должно было. Правильно усмехался. Мне предстояло прожить тут три месяца. Ордер получил в первую клетку, к блатным, полублатному, политическому и шизофренику. Вечером, когда всех развели по загонам, снабдили загоны парашами и заперли, меня щупанули. Псих, подогнув колени, укрывшись с головой, жил своей жизнью под одеялом, как оказалось, занимался своим обычным делом - онанизмом. Эмигрант украдкой под одеялом читал "Юность". Я уже знал, что та самая, добрая вертухайша, голову подставляя, снабжала его чтивом. Блатные, общаясь между собой, промеж фраз назвали предателя Родины козлом. - Сами козлы, - не отрываясь от журнала, заметил предатель. Блатные взвились. - Ша, - добродушно вступил я. - Вы чего? На ровном месте... - Где-то я тебя видел, - сообщил один из них, мелкий, нервный, с огромной выступающей опухолью на животе. - Не мент? - Дядя Степа, - смягчил я. - Мусор, - подтвердил второй, шоферского вида, оказавшийся шофером и хулиганом. - Я его в Ильичевском РОВД видел. Полублатной, сельский хлопец, избивший семерых, пока молчал. - Тебя, наблюдательного, размажу по стенке до потолка, потом будем выяснять, кто прав и сколько вас, - оскалился я. Пацан оторвал глаза от журнала, с любопытством глянул на меня. С утра Васька (звали его Сашей, но с самого начала он числился у меня Васей) объявил голодовку. Не вышел к завтраку. Я-то был зажиточным: при передаче. Правда, передачи здесь не вручали сразу, как в тюрьме, а выдавали по долькам к завтракам и ужинам. Пару кусков сахару, колбасы, сала, хлеба белого по паре тонких ломтиков, пол-луковицы. (Позже обратили внимание: пациент расписывается в получении передачи, видит ее всю, в том числе - две завершенные палки колбасы, но за все время съедания обнаруживает только один хвостик.) Поделил ломтики с близсидящими, с блатными, уже угомонившимися на мой счет. На правах хозяина соорудил бутерброд для Василия. Казенные харчи не особо смутили, хотя почти всегда душа новичков не принимала их. Макароны черные. Думал, подгорели, оказалось - сорт такой. Чай одеколоном разил. Разъяснили: вертухай, тот самый - лысый, добродушный, из наших кружек алюминиевых одеколон принимает. Васька от бутерброда отказался. На обед - проблема, как бутерброд поделить. Шофер пошутил: - Гене отдай. Соседи посмеялись. Гена имел манеру доедать за новичками остатки. - Держи, - передал ему бутерброд. Он испуганно принял его. Недоверчиво глядя, стал осторожно жевать. Блатные очень посерьезнели. Стол притих. Хрен с ним, с бутербродом. Всю бы передачу на них извел, чтоб только почаще так на меня смотрели. За неделю вполне обжился, с нетерпением ждал окончания ее. Зачем? Понимал ведь уже, не выпишут. Первые три дня давали ручку и бумагу, разрешили писать, запретив при этом неразборчиво зачеркивать написанное. Записи потом забрали, и больше я их не видел. Блатных к рукам прибрал. Понравилось им в сумасшедших играть. Тот, который с опухолью, взял себе дворянское имя: де Бил. Я им повести свои на ночь рассказывал, стихи читал. Васька вредничал, критиковал. Нас внимательно слушали. Днем через клетку-предбанник вертухай пускал пациентов в туалет, курить. Не больше чем по два человека. Блатные повадились напрашиваться мне в пару. Сентиментальными оказались. Просили написать про них. Вот пишу. Еще два человека просились в пару: Гена и Чулков. Гена не курил, но ему мало было того, что я принял эстафету пророчил скорый приход мамы. В туалете он, поинтересовавшись для затравки: "Мама кода "пидет"? - ждал от меня аргументированных заверений. Чулков, пациент, принимающий таблетки, заметно, на глазах обрастающий странностями, в пятьдесят лет подался в поэты. Читал в туалете свои творения: Стоит у бутля на посту, Забыв о времени в миру. Так пусть исчезнет бутыль тот, И побелеет его нос. В течение второй недели мы с Васькой под руководством блатных сотворили из хлеба шахматы. Играли дни напролет. Рябило в глазах от клеток. Спорили частенько. Снисходительно, ехидно. Все как-то зауважали его. Васька пацифистом оказался. Где-то под Москвой его компанию однажды отлупили десантники за то, что дорогу ракетам перекрыли, сидели на шоссе. Васька травму черепа нажил. Я помнил информацию, полученную от майора. Через две недели, выслушав от ведущей врачихи (видел ее всего два раза) замечание по поводу шибко жизнерадостного поведения и угрозу на предмет переселения в карцер, был переведен во вторую клетку. Совершенно пустую за нехваткой пациентов. На следующий день подселили соседа. Совершенно экзотического вора в законе, сотканного из татуировок. Может человек за один день совершить семнадцать преступлений, в том числе два убийства с истязаниями, с пыткой током? Этот смог. Кличка его была "Отчаянный". Догадывался, зачем его подселили. Только обнаружились у нас общие знакомые. С Маэстро оба партнировали, правда, в разное время и по-разному. Я его еще и карточным трюкам подучил. Устно. Спустя три дня увезли его назад в тюрьму. Через месяц совсем невмоготу стало. И Васька не вытягивал. В шахматы я уже по памяти играл. Из своей клетки ходы Василию называл. За то, что нахамил дамочке, раз в неделю стригущей нам лица машинкой, в карцере место зарезервировал. Слишком много грязи было под ее ногтями. Но опять обошлось. Чулков совсем плох стал. На мой день рождения во время обеда речь сказал, макароны подарил. Стихи посвятил: Желаю счастья от души, Здоровья также, и беги. Очень обиделся, что его подарок с Васькой-предателем поделил. Одна из радостей была - суп гороховый. Оказалось, в нем червей полно. Не присматривался поначалу, пока не обратили внимания. Печень ни к черту стала: мыло только дустовое, в печени, - говорят, осаждается. Подумывал о том, что пора что-то предпринять, вырваться хоть ненадолго, воздуха глотнуть. И таки вырвался. Через полтора месяца получаю передачу от своих: вычислили, где я. Расписался в получении. Музыкант, известный в городе бандит (покойный нынче, зарезанный), принес. На следующий день вертухай выдает порцию. Мне корка хлеба выпала. Уже к зубам поднес... И вдруг на корке - легкая мелкая царапина: "Лена". Я понял. За неделю до моей резервации видел Музыканта в городе. С ним - девица драная. Он мне потом объяснил, что из кожвендиспансера на день откупилась погулять. Что наши, кто в тюрьме, отдых себе устраивают - говорят, что были в контакте с ней, лечения требуют. И она подтверждает. В этот же день после завтрака затребовал врача. Разбежались они - жди. О карцере напомнили. На следующее утро, умывшись, спер общаковое полотенце, спрятал в наволочке. Думал: если не хватятся, ночью сымитирую повешение. Внимание обратят. Не дошло до ночи. Полотенца недосчитались, все вверх дном перевернули, шмон устроили. Нашли, конечно. За шприцами послали. - Если на почве сифилиса, - вежливо говорю, - стану импотентом, вас из-под земли достану. И отсюда тоже. Испытанный прием против психиатров. Бывают у них такие случаи. Повезли на опознание... Прервался почти на месяц. Перед отправкой выводил по одному блатных на парашу, просил: - Ваську не трогайте. - И все же он - козел, - удивлялись блатные, - почему не трогать? Если есть причина, объясни. - Есть. Объяснить не могу. Обещали не трогать. Через месяц возвращаюсь назад... Что нового пока открыл читателю? Да ничего. И не об этом думал писать тот свой рассказ. Не обо всех этих событиях, не они были главными. Не они помнятся ярче всего. Всего пару ощущений своих тогдашних хотелось передать. И первое из них - то, которое возникло, когда, вернувшись в тишь покинутую, обнаружил в ней Ваську. Ощущение это очень смахивало на счастье. И Василий обрадовался, не без ехидства, правда. Больше всех был рад, конечно. Гена. Контингент почти полностью сменился. Чулкова уже не было. Де Била со свитой отправили. Стукач сохранился, псих-онанист, еще пара нормальных, с которыми, похоже, не знали, что делать. За время отсутствия успело еще одно поколение блатных перебывать. И уйти. Гену затравили. Делали это подло, исподтишка. Он, наивный, возмущался вслух, непосредственно. В карцер его бросили. Плакал в нем громко, умолял отпустить, обещал, что не будет больше. Все это - пока уколы готовили. Не уговорил. Меня поначалу в пустующую клетку поселили, через день наркомана измаильского, спортивного парня с активно уголовными замашками подбросили. В первый же день он в карцер угодил. Вертухай после обеда должны убирать загоны. Почти всегда кто-то из пациентов готов был взять уборку на себя. За кусок белого хлеба. Сунувшись в мою клетку, вертухай обратился к наркоше: - "Катала" у нас не убирает, ты возьмешься? Тот принял вопрос за утверждение, и чтобы не упасть в глазах "каталы", попер: - Да что, я - шнырь?! Ты чо, лягавый... После карцера поостыл. Потом снова ожил. За авторитета меня принял, дуралей. Думал, что угождает выходками блатными. Угомонил его однажды, рявкнул. На радость Ваське и старожилам. Позже он еще раз в карцер угодил, доигрался в блатного. Поймали на том, что заставлял болгарина одного тихопомешанного минет делать. На параше застукали. Там дверь с большим окном, чтобы и нужду справляюших наблюдать. Пронаблюдали вертухай, как здоровяк этот болгарина за волосы на макушке подтягивал... Если бы его в карцер не сплавили, сплавили бы меня. Очень уж нутро своротило, отвел бы душу. Потом, когда выпустили его, пришибленного (шесть уколов всадили), отошел я. Да и отправили его почти сразу. Меня в четвертую клетку перевели, меньшую. Неспокойную. Несколько ночей просыпался от стонов. Один из соседей - псих, тихий вроде бы, среди ночи вдруг садился верхом на спящего дальнобойщика Володю, задумчивого мужичка, старожила дурки, душил его. Облюбовал именно эту жертву, прочих не трогал. Приходилось вскакивать, стаскивать. Потом на его место подбросили совсем молодого парня. Синего от побоев. Узнали, что за убийство он здесь. Поначалу из-за недалекости сразу зарождалось отношение к новенькому в зависимости от статьи. Позже осторожней стал с быстрым отношением. Просыпаюсь однажды от стонов. Ну что опять? Новенький избитый под одеялом плачет. Рассказал, как дело было. Сидели с другом на окраине деревни у ставка, выпивали. Заспорили чего-то. Пьяные уже. Этот и воткнул в дружка нож. Потом, как оказалось, он его еще до камышей тащил. Дома проспался, вспомнил все. Как сон. Вечером пошел под яблоню в огород. Голову в петлю вдел. Тут жена случайно во двор на место освещенное вышла. Горшок детский вынесла. Не смог от табуретки оттолкнуться. Менты крепко избили потом. А парню - всего двадцать один год. Тихий парень. Днем молчал, по ночам плакал под одеялом. Играем как-то с Василием в шахматы, и он промежду прочим, как о параше невынесенной, замечает: - Эти дуры-врачихи думают, что у меня рак. Я от этого замечания пешкой, как конем, сходил. - Чего вдруг? - равнодушно спрашиваю. - Тебя не было - я тут одного вора философии учил. Дура заведующая вызвала его и предупредила: не слушайте Чаушана (вот и фамилию ВаськинуСашкину без изменений назвал), рак у него. - Дура, - спокойно согласился. И партию доиграл. На парашу в предбанник попросился. И там уже "кипеж" затеял. Допустили к заведующей, попер на нее с вопросом: как там насчет клятвы Гиппократа. С каким-то злорадством хотелось в карцер. Узнать заодно, что это такое. Не пошли навстречу. Отчего-то крепко смутились они. Совсем уже неожиданно для меня, убеждали, что ничего такого не было. Что ошибочные сведения. Но тогда их заискивающий тон не изумил. Не до того было. Под конец они еще и поинтересовались, не собираюсь ли я в будущем об этом писать. Тогда не собирался. Васька прознал, поиздевался: что толку лезть к ним. Снова невмоготу стало. Окна, двери заделаны, а весна чувствуется. Не запахом даже, не светом. Может быть, и не угадывается, а знаем просто, там май. И новые люди не отвлекали, хоть и забавные люди. Один - свинокрад. Пятый срок - за один и тот же свой родной сельский свинарник. Освободится, через месяц-другой как выпьет, не выдерживает, снова на дело идет. И ведь знают уже: его рук дело, а он ничего поделать с собой не может. - Освобожусь - сожгу его к чертовой матери, - обещал он. Другой - в паре с кумом поили на охоту. Незадолго до этого кум выиграл в лотерею мотоцикл. Этот и просит: - У тебя ж уже есть, продай мне. - Не могу, - кум отвечает, - жена свояку обещала. - Я сверху ведро вина ставлю. Они как раз за околицу вышли. На околице, у хаты крайней - коза пасется. - Козу трахнешь - продам. Этот поупирался чуток, да и овладел козой. Дальше так. Жена уперлась: мотоцикл обещан свояку. Кум - с извинениями, готов ведро вина выставить. Этот - ни в какую. - Теперь ты будешь козу драть. Идут на околицу. В момент близости застукали блудников хозяева животного. Они, оказывается, и первый случай наблюдали. Но тогда, должно быть, рукой махнули, а тут подозрение возникло, что кумовья повадились. Заявили. Этим по пять лет светило. Один еще и упрекал другого: - Когда я ее драл, она спокойно стояла, а когда ты - кричала... Из тюрьмы новый человек известие принес: тому интеллигенту сельскому, застрелившему жену и тещу, восемь лет дали, хотя он и впрямь просил на суде "вышку". С Васькой французским языком занялись. Подробно рассказал он, как Дунай переплывал, как Румынию почти прошел. Как взяли его румыны на границе с Югославией. Два месяца в тюрьме держали. Он с ними на французском разговаривал, убеждал, что француз. Потом шутки ради недельку понервировал на английском. Наконец махнул рукой и послал по-русски. В тот же день оказался в Союзе. Держали его сначала в КГБ. Камеры там шикарные, некоторые с телевизором. Одно время Васькв соседствовал с кем-то из наших крупных обэхаэсэсников. Тот утверждал, что сможет в течение часа организовать полмиллиона, чтобы откупиться. Только часа ему не давали. Кагэбистов очень интересовало, что Василий собирался делать во Франции: идти работать на радио или разглашать что-нибудь сокровенное? Запомнилось, как однажды в свою смену та самая добрая женщина (не поднимается перо назвать ее вертухайшей) вечером перед отбоем усадила всех за столом и раздала по кружке чая, по куску хлеба белого, по картошке и огурцу. Была пасха. Мутные мертвые дни... Каждый начинался с того, что я подходил к клетке Васьки и подергивал матрац, ухватившись за угол его. Будил. Дразнился, на радость всем окружающим, и Васька начинал спросонок недовольно ехидничать-издеваться в ответ. Входить в чужую клетку запрещалось, а Васькин топчан был первым, слева за стеной. Как-то утром я привычно ухватился за выглядывающий угол полосатой материи... Вот оно, то второе ощущение... Ощущение легкости, с которой пополз матрац. Ощущение отсутствия на нем родного, в этот момент самого родного человека. Ваську увезли ночью в четыре часа утра. Какая разница, что происходило еще в последние дни там. Через неделю выписали. Опять под подписку. Конечно, дух весны, оказавшихся зелеными деревьев и неба, пахнущего солнцем, выбил из меня все. Надолго опьянил. И это чувство хмельного состояния от свободы и весны казалось тогда самым сильным. Но оно прошло. И помнится теперь другое... "Дотлела между пальцами вторая сигарета. Я помнил этот голос, голос дававшего интервью. Он верно поведал об успехах нашей психиатрии. Особенно в области содержания больных. Но я слышал только одну его фразу, последнюю: - За все время моего пребывания там не могу вспомнить ничего, что можно было бы назвать человеческим..." Так замышлял я когда-то закончить тот свой рассказ. Рад, что не довелось написать его. Потому что каким бы заманчивым такое окончание ни было, оно будет нечестным. Васька никогда так не скажет. (Четверо: Василий, Володя дальнобойщик, симулянт-онанист (оказавшийся приличным человеком) и я договорились встретиться в... году в Киеве на площади Победы первого мая в 10 часов утра. Вспомнил об этом третьего мая. Уже попав на "химию", написал Ваське письмо и получил ответ, в котором он усмехался по поводу того, что его родители предполагают, будто я - стукач. Я почему-то больше не написал. А когда спохватился, начались уже нынешние смутные времена. Но адрес Васькин никогда не записывал и помню до сих пор. Васька или кто другой, кто знает о нем, если нарветесь на эти записки, черкните пару строк на адрес Одесского главпочтамта. На всякий случай адрес Василия: г. Ереван, 4-й Нордкский массив, первый квартал, д. 25, кв. 23, Чаушан Александр...) Может быть, излишне сентиментально описал эти популярные в перевоспитании шулеров (и не только их) заведения. Не помешает. Лишняя информация для тех, кто считает жизнь профессиональных игроков неунылой, полной романтики. Глава 14 О СОВЕСТИ Как бы ни пыжился в этой главе, как бы ни пытался оправдать мораль профессии, читатель усмехнется: мошенник - он мошенник и есть. Шулер, "катала" - понятия не из словаря нравственности. Проститутки заявляют, что смысл их профессии в сексуальном воспитании затурканных женами мужиков. Бандиты считают себя Робин Гудами. Думаю, и наемный убийца умудрится представить свою специализацию социально полезной. Объявит себя, к примеру, санитаром общества. Каждый грешник не настолько грешен, чтобы не иметь трактовки своего греха. Хм... Каждый норовит себя оправдать. Позвольте же высказаться и игроку... Конечно, все эти высказывания будут выглядеть именно попыткой оправдаться. Но в том-то и дело, что шулера искренне полагают: оправдываться им не в чем. А действительно, в чем?.. В том, что в игре используют ловкость рук, запрещенные приемы? Но разве кто-то когда-то слышал о том, чтобы, садясь играть, соперники договаривались: играем без этих приемов. Я однажды слышал. Школьники начальных классов прежде, чем сыграть в "дурачка", сговорились. Один: - Играем честно... Другой: - А как это?.. Все. Других случаев таких детских договоров на моем веку не было. И Дело не в том, что это само собой подразумевается. (Если бы такое имелось в виду, то хотя бы иногда, хотя бы раз на сто игр, на тысячу договор все же был бы озвучен). Дело в том, что умение устоять против этих приемов, этой ловкости включено в понятие игры. Каждый прием имеет контрприем, каждая ловкость - контрловкость. И в этом-то сам смысл игры - переиграть соперника во всех областях. В игре. Игра - это и умение не дать заманить себя в ловушку, и все обернуть так, чтобы в ловушке оказался заготовивший ее противник. Игра не только раздача карт, шлепанье ими о стол. Она демонстрация ловкости, выдержки, оригинальности ума, знания человеческой натуры, презрения к деньгам. (Да, и презрения. Конечно, без денег игра теряет смысл, но пойди, швырни на стол тысячи, рискни ими... В этот момент деньги презираемы.) И, за исключением редких экземпляров, не встречал игроков, не готовых воспользоваться случайно подвернувшимися запрещенными возможностями. Например, возможностью увидеть карты соперника. Ведь и эта почти всегда используемая возможность - жульничество. Значит, жулики - все. Но мало на что способные, мало умеющие. Карты можно сравнить со спортом. Есть любители, есть профессионалы. Разница только в том, что профессионалы все делают лучше. И заслуженно получают за это вознаграждение. Спортсмен, пользующийся оправданием "любитель", как-то неубедителен, жалок... Да и какой любитель не норовит перенять мастерство у профессионалов, не мечтает стать профессионалом? Только не всем дано. И еще, в картах в отличие от спорта есть возможность свое неумение, свою любительщину не признать. Списать на невезение. "Назвался груздем -..." Никто играть не заставляет, но если сел, играй. Если ты - фраер, лох, то на кого тут сетовать?.. Мне, к примеру, даже грустно, когда человек - лох. За человечество обидно. Ведь не больной же, не слепой... И не проигрывать садится... Что поделаешь, если соперник окажется ловчее, выше. Кто спорит, конечно, обидно... Выходит, есть еще куда совершенствоваться, стоит поработать над собой. Это всегда полезно. Так что совесть чаще всего нашего брата не мучает. Хотя и бывают ситуации, за которые по прошествии какого-то времени стыдно бывает. Занятно, почему ситуации - схожие, а отношение к ним - разное. Некоторые, казалось бы, должны вы-_ зывать бессонницу, а вспоминаются с улыбкой, без зазрения совести. ...Еженедельные на протяжении полугода спектакли с Юркой-газовщиком. Обыгрывали его на пару с Шуриком. Шурик, разумеется, числился балластом, пахать приходилось одному мне. В преферансе желательны три-четыре игрока. Газовщик наведывался к Шурику по вечерам пятниц. "Преферанс по пятницам". Мы его уже ждали, но каждый раз делали вид, что удивлены, что я у Шурика в этот момент оказался случайно. Юрка - пятидесятилетний мужичок с простецким, несколько перекошенным лицом, считал нас юнцами, ничего в жизни не видавшими, в преферанс толком не игравшими и обязанными ценить его готовность преподать нам пару уроков. Мы ценили. Как не ценить его небольшие, но надежные вливания в бюджет. Эти регулярные поступления на карманные расходы. Спектакли были отшлифованы, выверены до реплики, до жеста. Юрке они не наскучивали, каждый раз казались захватывающими, полными драматизма. Вот краткое содержание пьесы... Юрку впускает в квартиру бабушка Шуры. Он застает нас играющими в шахматы. Юрка: - А, пацаны, все развиваетесь! Мы: - Здравствуйте, добрый вечер. - С надеждой: - Может, сыграете с нами? Юрка смотрит на часы: - Мне бы ваши заботы. - Снисходительно кривит рот, уступает: - Ладно, давайте. Пару партий. Следуют пять сыгранных партий, требующих некоторого растолкования. Играли мы по странным, принесенным взрослым Юркой правилам. Под каждую партию оставлялся залог - сто рублей. Игра была с "призом", поощряющим активность. Кто первым в партии набирал сорок очков, писал на каждого уйму вистов (единица измерения выигрыша, эквивалентная какой-то ставке). Кто брал приз, тот обычно и выигрывал. Какая бы сумма в партии ни выигрывалась, победивший получал с каждого не больше сторублевого залога. Остаток выигрыша писался в долг. При этом, если выигрывал тот, кто должен, залог он, конечно, не получал. Так что нам с Шурой следовало спешить, доход зависел от количества сыгранных партий. После каждой партии к кому-нибудь из нас переходила заветная сотня. При этом и долг Юрию, набежавший за все прошлые игры, исчислялся тысячами. Получить даже эти заложенные нами две сотни с него не было ни малейшего шанса. Продолжение содержания пьесы. Юрка, в сердцах, при последней раздаче карт в третьей, четвертой и пятой партиях: - Чтобы я когда-то еще сел!? Целый день пашешь, как начальник лагерной плантации (всегда этот образ), а потом эти триста (четыреста, пятьсот) рублей каким-то ссыкунам-негодяям за один вечер... Надо же, чтобы так не везло. Все!.. Последняя "пуля"! Больше никогда в жизни!.. На этих словах он обычно расчерчивал новый лист, прятал под него очередную сотню. После "никогда в жизни" шел текст-вопрос: - Кто сдает? Но спектакль неспроста имел такую чудную посещаемость, неспроста нравился Юрке. У пьесы был хороший конец. Ну и что, что один и тот же?.. Зато счастливый. Шестую партию выигрывал Юрка. И как выигрывал! Начиналось с того. Что я привычно набирал тридцать восемь очков. При этом у остальных двух игроков было пусто. Ноль. Невезение невероятное. Юрка отрабатывал все реплики, как положено: про лагерного карьериста, про нашу юношескую беспечность и связанные с беспечностью отрицательные черты, про фортуну, имеющую слабость именно к этим чертам... И тут начиналось!.. Фортуна, словно послушавшись, меняла вкус. Юрка начинал набирать очки. Сначала, пока счет шел до десяти, продолжал еще бурчать, хотя уже и не так самозабвенно. Когда счет был в пределах двадцати, он затихал, становился сосредоточен, весь был занят только игрой. Ближе к тридцати - безуспешно прятал улыбку в ответ уже на мои полные трагизма реплики. Когда счет приближался к сорока, Юрка замирал. Играл затаив дыхание, боясь спугнуть, обидеть неосторожным словом удачу. Я в этот момент тоже опасался. Чтобы Шурик сдуру не всунулся с какой-нибудь неожиданностью, не помешал Юрке взять приз. Последнюю, спрятанную под лист сотню Юрка не проигрывал. Но это для него уже не имело значения. Он чувствовал себя, как... Золушка, найденная принцем... Гадкий утенок, испытавший чудо превращения в прекрасного лебедя... Ребенок после воскресного посещения цирка! Ей-богу, я завидовал ему. Обычно мы провожали Юрку (он жил неподалеку), и по дороге он уже не вспоминал о том, какое количество газовых колонок пришлось ему сегодня подключить, чтобы заработать на кусок хлеба. Он читал нам стихи своего отца, репрессированного Сталиным, делился воспоминаниями детства. Подолгу держал у своего подъезда, не желая отпускать. Жалко было отпускать. Ведь мы были свидетелями сказки. - Ну ничего, - наконец утешающе завершал он, - в жизни всякое бывает. Если что, в следующую пятницу загляну... Юрка - пожилой работящий человек, сосед по кварталу. Друг детства отца Шурика... Нет, совесть нас почему-то не мучила. Она не давала о себе знать и когда я обыгрывал Севу Бухенвальда. Прозвище Сева получил не за худобу. Он выглядел вполне упитанным, благообразным. Ответственный работник пароходства, ничем не отличающийся от других ответственных и безответственных работников. Немолодой, всегда при костюме, несколько суетливый и заикающийся. Имелось одно отличие. На внутренней стороне его руки у локтя был выколот многозначный номер. След пребывания в Бухенвальде. Сева иногда подавался за границу, на слеты-встречи с коллегами-узниками, и каждый раз по приезде делился впечатлениями. Не часто, но случалось, рассказывал и о лагерной жизни. В годы войны он был ребенком, но помнил все. Рассказы всегда поражали реальностью. Поражали, но не мешали обыгрывать. Впрочем, Сева и сам был не подарок. Однажды полдня обыгрывал его в покер. Один на один. Используя достаточно сложный технический прием - "вольт". Вдруг, уже под конец игры. Сева насторожился: - Дай-ка подстрахуюсь, - говорит, - чтобы не было "вольтмайстера". - Это он так, немецким аккордеоном, "вольт" обозвал. И действительно начал с этого момента умело страховаться. И ведь не был уверен, что трюк исполняю, но как подстраховаться - знал. Чего ж раньше не начал?.. Я так и не понял... Нет, не мучают почему-то выигрыши у Севы. Что же тогда мучает? Другие ситуации, схожие. Вроде ничего особенного, но и сразу, в момент их, чувствовал себя неуютно, и до сих пор вспоминаю, краснея. Тот же Сева, случалось, играл с Ракушкой. О Ракушке долго говорить не хочется. В настоящее время он занимается разведением кроликов. В прошлом, далеком прошлом, во время войны, служил полицаем у немцев. После войны отсидел двадцать пять лет в Норильске. Вернулся бодрым, жилистым, хватким. Дело с кроликами наладил. Я вроде не шибко пафосный, но не разделял приветливости пляжников в отношении Ракушки. И совсем уже непонятной была доброжелательность Севки Бухенвальда к бывшему полицаю. Однажды играют они. За спиной Бухенвальда стою, наблюдаю. Сева мне всегда доверял (все равно не совестно), за спину пускал. Вдруг этот падлюка. Ракушка, шлет мне "маяк", запрос, значит. По Севкиным картам. Хотел ему показать... "маяк" из особо секретных... Не стал при отдыхающих рядом детях. Отошел. Через некоторое время оглядываюсь... За спиной у Севы - другой из наших, пляжных жуликов. Из тех, кому Бухенвальд тоже доверяет. "Маячит" вовсю Ракушке. Ну подойди же, или в рыло дай, или просто авторитетом придави... Не подошел. Теперь краснею, вспоминая... Некую закономерность вывел. Если видишь в клиенте заведомо неполноценного по жестким карточным меркам соперника, совести обеспечено беспокойство. Конечно, если противник болен (пусть даже верой в людей) или сохранил в себе душу ребенка, как выйдешь к нему во всеоружии?.. А ведь выходить случалось... Как-то в Аркадии поймали фраера. Явно провинциального, обгоревшего по-поросячьи мужичонку. Добродушного такого, с приплюснутыми добрыми губами, с животиком умеренным. С взлохмаченным ободком вокруг подгоревшей лысины. Поймали на пару с другим пляжником, тоже "каталой", но не членом своей, засекреченной корпорации. Фраер приручился легко и сразу. Играет только с нами. Если приходит раньше - дожидается. Другие подбирались, капризничает, отказывает. Клиент, хоть и не особо денежный, но из радующих: спокойный, печально добрый, преданный. Обыгрываем день, другой, третий... На четвертый - спускаюсь по аллее в Аркадию. Вдруг впереди он - фраер. С семьей. Женой и двумя дочками. Вся семейка аналогичная, все умеренно полненькие, все подгоревшие, все добродушно провинциальные. И печальные. Не спешу обогнать, следую за ними. И как-то нехорошо уже под ребрами пошкрябывает... Доходит семейство до низу, где развилка: на южный пляж и на северный. Папа начинает прощаться с женой, дочурками. Те опечалены, что папа покидает, совсем уж чуть не плачут. Жена тоже недовольна. Но не скандально. Прощаются, расходятся. Жена с детьми - на один пляж, папа-фраер - на другой. На наш. Проигрывать деньги, с которыми в отпуск приехал, семью на море вывез. И ведь явно не из тех он, кто делами ворочает. Инженерик из средней полосы России. В лучшем случае. Так скверно на душе стало. И досада за него взяла. Ну, что теперь с ним делать, придурком возрастным, добродушным?.. Что сделал? Продолжал играть. Если бы отказался, другие "грузили" бы. До упора. "Свято место пусто не бывает". Я хоть и с оглядкой, но играл. На жену его и детей, горемычных. И все равно до сих пор как вспомню - тошно, совестно. ...День Победы. Среди преферансистов - ветеранов войны - оживление. Все помолодевшие, при орденах. Все - в настроении. Среди них - Эдик. Давний знакомый, фанат преферанса, ветеран-истребитель. Любящий выпить мужичок с землистым лицом. Так-то он осторожный, с молодыми (кому меньше шестидесяти) в жизни не сядет. Но сегодня - такое дело... Праздник! Его праздник! Обыграли Эдика в его праздник. Крупно. Для Эдика крупно. Он на пенсию существовал. Обыграли подло, на сменке колоды. Наши, из самых бессовестных. Эдик крепко выпил по этому поводу. Тут же на пляже. Ко всем присутствующим стал приставать с рассказом, как бесчеловечно его обыграли. Участия искал. Соратники-ветераны, конечно, сочувствовали. Женщина одна, при орденах, тоже преферансистка, предложила собрать для Эдика матпомощь. Молодцы старички, дружная братия, скинулись: кто сколько может. По мелочи, конечно. До слез Эдика растрогали. И наши некоторые растрогались. Особенно один. Пожилой, по возрасту Эдику подходящий. Хотя и жулик, из матерых пляжных ветеранов, но человек деликатный, не лишенный сочувствия. Прибился к нему Эдик, моральную поддержку нашел. Этот матерый, мало того, что и по возрасту Эдику соответствовал, так еще и стакан потерпевшему истребителю почти полный поднес, и кивал во время жалостливого повествования. И надо же, матерому, известному всему пляжу этой матеростью, подворачивается вдруг фраерок. Туристик тридцатилетний. Ветеран пляжа благородно предлагает ветерану войны долю. В связи с несчастьем. Выигрыш, если он состоится, поделят пополам. Если состоится проигрыш, то и его делить придется. Но играть-то будет ветеран-шулер. Какой, к черту, проигрыш?.. Чудес не бывает... Бывают. Пришлось Эдику не только матпомощь отдать, но еще двойную пенсию выплачивать. В рассрочку. Турист, конечно же, напарником матерого оказался. Наверное, непросто им было рассрочку делить на двоих, неудобно. Не знаю: рассчитался ли Эдик до конца. Конец скорым оказался. Через несколько месяцев умер он. Тошно вспоминать. Но надежда есть: если вслух вспомню, может, реже будет вспоминаться втихаря. Я ведь присутствовал при той игре. И знал, что матерый и турист играют в пару. Смолчал тогда, уставу шулерскому следовал. Звали этих двух... Нет, каждому надо оставлять шанс на исповедь... Глава 15 О МИСТИКЕ Туз пик преследовал меня всю карточную жизнь. Мог вытянуть из колоды карту наугад. Она оказывалась тузом пик. Случалось, колоду бросил на топчан, одна карта отлетела в сторону, перевернулась. Туз. Из коробки вытряхиваешь карты - одна застряла, не вытряхнулась. Опять он. Обнадеживающие намеки. Всю карточную жизнь приходилось ждать от провидения какой-либо гадости. Так ничего путного и не дождался. Потом уже объяснили слециалисты-мистики, что преследующий пиковый туз - совсем не обязательно к беде. Скорее всего - просто моя карта. Присвоенный свыше знак. Пояснили бы раньше... Сколько бы нервов сберег и пользы получил. Хотя, честно говоря, жаловаться - грех. Давно уже заметил: ничего кошмарного не происходит. Наоборот, если туз являлся, все как-то устраивалось. Даже в очень бесперспективных ситуациях. Но каждый раз, выбравшись, думал: "Ну вот. Если здесь обошлось, можно представить, какую пакость в будущем ожидать следует. Там уж мне за все отольется... " Не отливалось. Тогда решил так: это все ангел-хранитель, спасибо ему, с дурными предзнаменованиями справляется. С тех пор, как понял, что туз с хранителем либо заодно, либо первый - визитная карточка второго, неловко себя чувствую. Как будто оказал недоверие порядочному человеку. Или не оценил преданности Друга. Но к пиковому тузу еще вернемся... Картежники - публика весьма суеверная. Даже самые матерые, прожженные, все умеющие, понимают: с "той стороны" заупрямятся - и никакое всеумение не поможет. Каждый профессионал рано или поздно приходит к пониманию этого. А не приходит - поплатится. И еще одно - лучше как можно раньше угадать, насколько могущественен тот, кто свыше курирует персонально тебя. Часто бывает, игрок - умничка: руки - исполнителя, мозги - на месте, душа - не амеба... А все - из рук вон. Смотришь на такого коллегу и сочувствуешь: эх, еще б маленько сверху подстраховали!.. Возьмем Джигита-неудачника. Красавец, держался аристократом, фраера липли к нему, как у иных - загар к вспотевшей лысине... И что же?.. То клиента, пока Джигит на пляже проигрывает, обворуют, из номера в гостинице последнее вынесут, так что весь долг - насмарку... То кто-то из своих за спиной у фраера смачно чихнет от солнца, а Джигит чих за "маяк" примет. И чужая невоспитанность обойдется ему в семь взяток на мизере. Единственный раз адмирал жене на пляже скандал устроил, не дал доиграть. И это случилось именно в тот день, когда адмиральша рискнула сесть с Джигитом. И именно он, ловкий спортивный мужик, возвращаясь под утро после игры с хаты-заповедника, в которую проник в результате многоходовой изящной комбинации, поскользнулся на тротуаре на рассыпанном арахисе. Грохнулся, потерял сознание. Пришел в себя скоро, люди только-только начали собираться (в те времена на граждан, потерявших сознание на улице, еще обращали внимание). Здоровый мужик; до дома добрался своим ходом. Но без выигранных денег. Похоже, первый из тех, кто поспешил к нему на помощь, кто находился ближе всех, оказался нечистым на руку... Коллеги сочувствовали Джигиту. Всякий раз при встрече на пляже взирали вопросительно: ну, что там у тебя опять? И тому всегда было что поведать. Причем без особого огорчения, потому как уже выработалось смирение с неприятностями, неудачи вошли уже в привычку... Бывает наоборот. Игрок - врожденный фраер, жизнерадостный, денежный, беспечный, не желающий ума набираться. Такому и проигрыш в радость, и потеряется не скоро. Явный кормилец. Пристраивайся грамотно да помаленьку дои себе... Ан нет. Что с ним ни затеваешь, как ни изощряешься, куратор не дремлет. Его куратор. Когда-никогда отлучится на минутку, должно быть, по малой нужде. За такой отрезок времени много не урвешь. Студе-е-нт! Думаю, любой из наших, прочитав предыдущий абзац, вспомнит именно его. Легенды ходили о фраерском счастье этого щуплого, улыбчивого юноши. Вот пример из моего опыта общения с ним. Играем на хате Лысого. В преферанс. За студента решили взяться плотно. Развеять миф о его феноменальном везении. Насчет играем - неправду сказал. Меня он к себе не подпускал. Когда-то в самом-самом начале "хлопнул" его, должно быть, именно в тот момент, когда опекуна приспичило. Студент, конечно, не насторожился, но один из наших общих дружков все про меня поведал ему, предостерег. Потерял я легендарного. Ничего: сообщников хватает: Против Студента-фраера играют три(!) профессионала. Шурик, кандидат-математик и Лысый. Лысого пришлось взять в долю как хозяина хаты. Через десять минут игры за столом возникает конфликт. Лысый, как все люди оригинальной внешности, шибко неуравновешен. Вступает в конфронтацию с математиком и осознанно крушит слаженность содружества. Цинично занимается вредительством. Своим не дает работать. Игра становится не то чтобы лобовой, но лишенной шулерской осмысленности, лишенной контроля. С тоской наблюдаю за происходящим со стороны. Такого я еще не видывал!.. Играющие в преферанс оценят... Студент сыграл восемнадцать игр подряд. Из них только три "шестерных", минимальных. И ни разу не сел. Каждый раз, когда он был на прикупе, игрались "распасы". Вот это куратор, я понимаю! Правда, закралось подозрение, не подсобил ли куратору Лысый. Вариант проверили и отвергли. Да и для Студента с его фартом Лысый, что справочник "Секс в вашей жизни" для путаны на пенсии. Позже слух пророс: студент в церковь регулярно захаживает. Нужному святому свечки ставит. Не знаю, посещал ли Студент храм божий, но то, что многие наши грешили корыстным отношением к Всевышнему, - это точно. И меня подмывало. Но как-то совестно было, не по себе. К тому же до сих пор так для себя и не определился: богоугодное ли дело - игра. Конечно, загрязнение душ смертных страстями, суетой навряд ли от бога. Но уверенно ответить "нет" - не рискую. Библия на этот счет - ни слова. Зато неуверенное "нет" готов отстаивать. Интуитивно чувствую: есть зависимость судьбы держащего в руках колоду от расклада карт. Конечно, есть незатейливая зависимость: расклад случился не тот, привел к проигрышу - самое время стреляться, но сейчас не о ней. Есть зависимость позначительнее, понеотвратимей. Потусторонняя. Погодите снисходительно отмахиваться, дескать, эка невидаль, гадалки с этой зависимости и живут. Зависимость - обратная. Не судьба через расклад сообщает, какой она будет, а карты, тасуясь, меняя положение среди других, программируют судьбу. Не думаю, что богоугодно вмешиваться в предначертанность. Надо бы остановиться на драматическом термине "фраерское счастье". Любой шулер знаком с этой неприятной проблемой. В чем смысл ее? Если профессионал столкнется с фраером в "лобовой" игре, то скорее всего проиграет. Провидение почти всегда на стороне лоха. Это вполне увязывается с заурядной теорией вероятности. Взять тот же фокус с монетой. Если умудришься десять раз выбросить "орел", можешь не сомневаться: в дальнейшем чаще будет выпадать "решка". Провидение стремится привести результаты в соответствие с теорией вероятности. "Катала" от игры к игре прет против теории, чего ж рассчитывать, что она, теория, будет за "каталу". Причем чем дальше, тем труднее бороться. Сказывается груз прошлых неравновероятных результатов. Со временем теория вступает в борьбу уже и с мастерством. И пенять не на кого - справедливо. Сколько неприятностей доставила эта справедливость. Запомнилась одна из игр на Ланжероне. В клуб этого пляжа проник неказистый игрок. Никакой. И как проник, тоже непонятно. Скорее всего общались с ним из сострадания. Не так уж и общались. Позволяли наблюдать, иногда комментировать... Совершеннейшие альтруисты соглашались на игру с ним. Затурканный, занудный пожилой мужик, заглядывающий в глаза даже самым слабым игрокам. Однажды и ко мне подступился. В толпе болельщиков я наблюдал за игрой. Он обнаружился рядом. Незаметно подкрался, заискивающе щурясь, спросил: - Случайно, не играете?.. - И весь съежился от собственной дерзости. Наши услышали, на миг притихли. Даже те, кто играл, головы повернули. Зануда был из свежих, не знал, что со мной здесь играть не принято. Он всегото меня второй или третий раз видел. Болельщики обсмаковали непосредственность новичка. Беззлобно, намеками. Так, что тот не понял причину насмешек. Посчитал, похоже, что побрезгую сыграть. Это напрасно. К фраерам я уже давно относился без гонора, с повышенным уважением. Играли в деберц, нетрадиционную для Ланжерона игру. Не помнил на этом пляже ни одного сильного деберциста. И этого бы не вспомнил. Если бы не его "фраерское счастье". Не стоит описывать всю игру. Достаточно одного примера. Сдаю себе пять карт одной масти от туза и туза сбоку. Какой вскроется козырь уже и знать не очень интересно, при такой карте и контролировать его не так уж важно. Еще как важно!.. Козырь вскрывается в той масти, в которой у затурканного такие же пять карт. И он эту партию выигрывает... Конфузы такого уровня, пусть не при каждой сдаче, но в каждой партии. Для выигрыша в короткой партии и одного такого достаточно. Насилу выстоял. Когда играли, наши кольцом обступили, интересно им, по какому рецепту разделывать эту тушку буду. Когда игра завершилась ничем, завосхищались, подмигивали по-свойски, шушукались: - Видал, что творит?! - это обо мне. - Ну, аферюга! Кругом стояли, и ни один не углядел!.. - Это ж надо: и себе, и фраеру - полтинник! Тот - натуральный клоун. Думает, повезло. - Да, прикормил лоха, хлопнет по полной программе. - Представляешь, нарваться на такого?.. - Ну, к черту!.. И я не представлял, что можно на такое нарваться. Состояние весьма беспомощное. И гадливое. Пару дней для страховки выждал. Потом обыграл зануду на все, что у того было. Со злорадством обыграл. Хотя чем мужичок виноват? Не он - его покровитель из меня, самонадеянного невежи, клоуна сделал. На Ланжероне случай добавил мне веса. Все посчитали, что я - единственный автор сценария. Разубеждать не стал, но к сведению принял: автор сценария - ты сам, но выправить произведение могут до неузнаваемости. Похожий случай. Корпорация приняла в разработку того самого сапожника Эдика... Эстетствующего эротомана, любителя секса в майках. Он числился в вечных жертвах. Сильно играющих. Как и в случае со Студентом, трое обрабатывают одного. Только фраер не Студент - прилежный прихожанин, а Эдик - кормилец. И обыгрывает его не троица невнятных жуликов, из которых только один и имел право на звание шулера, а трио "катал" - корпорация, сыгранная до взаимопонимания на уровне телепатии. (И заодно на уровне радиоволн, потому как "маячили" с помощью радиоустройства.) К тому же, казалось бы, нам добавился лишний фактор - залог успеха: по ходу игры Эдик по чутьчуть прикладывался к водочке, что для корпорации оказалось приятной неожиданностью. Никогда до этого не наблюдали сапожника хмельным. А тут набрался до того, что приходилось помогать ему деньги в карманы запихивать. Наши деньги. Им выигранные. И телепатия, и лишний фактор оказались бессильны против "фраерского счастья". Не помню почему, но сумму при себе мы имели ограниченную... Кажется, математика, хранителя общаковой кассы, выдернули неожиданно прямо из института. Сколько при себе оказалось, тем и пришлось обходиться. Играем. И начинается... Как с тем занудой на пляже. Делаю себе "каре" семерок. Казалось бы, фантастическая комбинация... В фильмах о шулерах сценаристы повадились сталкивать "каре" тузов с "флешь рояль". Дурной тон. В жизни любая "карешка" - большая редкость. Как-то на пляже в игре со своими, клубными, организовал встречу: у меня "каре" восьмерок, у остальных "фул макс" да "тройки". Приличный банк взял. Наши долго успокоиться не могли. И тогда друг у друга ошалело вопрошали: как такое может быть? Ведь явно же встреча - искусственного происхождения... Но сами же и ответ верный давали: не пойман - не шулер. До сих пор участники той игры при встречи любопытствуют, как исхитрился? И не "флешь", не "каре" тузов. Всего-то "каре" восьмерок. В игре с сапожником ограничиваюсь семерками. У того, упившегося фраера, обнаруживается "каре" валетов. Ну кто мог подумать, что ни на миг расслабиться нельзя, что и его карты контролировать следует? Будем контролировать. Делаю ему "тройку" тузов, себе "фулек". Этот дуралей с залитыми зенками не различает трех тузов, пасует. Ну что тут сделаешь? К тому же денег-то немного, выигрыш стекается ко мне. Но выигрываю не у сапожника - у своих. Те быстро финансово пустеют. Чтобы они могли продолжить игру, приходится передавать им выигрыш. Наладили передачу. Отлучаюсь в туалет, деньги прячу под ковриком перед унитазом. Потом отлучаются сообщники, извлекают клад. Деньги, можно сказать, в обороте. До бумажника Эдика добраться не удается. Нервничаем, надеемся", что когда-нибудь это издевательство хотя бы прервется, что и его покровителю понадобится отлучиться. Эдику понадобилось раньше. Приспичило неожиданно. Шахматист только навострился перевод получить, сапожник опередил. Рванулся со всех нетвердых ног к клозету. Повозившись, предстает пред нами, успевшими в его отсутствие не только наговорить друг другу много лестного, но и конструктивные поправки в тактику внести. Предстает Эдик, пошатывающийся, несколько забрызганный, смущенный. С нашим тайным вкладом в виновато протянутой руке. Клад тоже забрызган. - Кто-то уронил, - сообщает пьяный, но честный сапожник. - Я в унитаз немножко не попал... Хотел вытереть, а там... Кто-то потерял. Я их немножко того... Он их не немножко "того", а "того" - очень даже обильно... Такой заключительный аккорд симфонии под названием "Фраерское счастье" нас подкосил. На этом сдались: закончили игру. Позже выработался обряд: несколько раз в год по ситуации, по предчувствию, надо дать вероятности отвязаться. Пустить игру на самотек. Нечто вроде жертвоприношения. Проблематично, конечно. Обряд не запланируешь. Всегда есть опасность, что жертва востребуется в ответственной, крупной игре. Но упрямиться нельзя. Теория - соперница серьезная, ее лучше не злить. ...Кстати, насчет соперников несерьезных, пьяных фраеров. Сколько раз было. Играем, клиент или клиенты просятся на перемену, наскоро пьянствуют. Все. Дальше хоть не играй... Поначалу обнадеживался. "Напьются, - думал. - Скорее дело сделаю". Как же, сделаешь скорее!.. Все наизнанку выворачивается. Просто напасть какая-то... Хоть сам бери напивайся. Позже на все эти безобидные переменки "вето" наложил. С Гогой Ришельевским как-то играл. У того эпилептический припадок случился. Страшный, мощный. К болезни его мы, конечно, привыкшие, но совесть должна быть... требовать после приступа выигрыш... В этой партии у Гоги прилично "выкатывал". - Все, - говорю Гогиному товарищу после того, как мы с ним Ришельевского на топчане в себя приходить устроили. - Закончили. Переиграем в другой раз. - А сам думаю, дудки: еще сяду... нервы трепать. - Я доиграю, - сообщает товарищ, совсем слабый игрок, из штатных болельщиков. И - тоже изнанка. Все, что выигрывал я к этому моменту, спустил. И не умышленно. Как будто Гога из того места, где он в тот момент находился, товарищу помогал. Многое в игре имеет значение. Место, которое выберешь, люди, стоящие за спиной... Ну, и само собой, приметы. Деньги во время игры одалживать нельзя. И до игры к игровому фонду прикасаться нежелательно. Если ведется запись, каждый пользуется своим фартовым карандашом. Также важно верно определить, кто из рядом стоящих несет невезение, какой карандаш нефартовый. Шурик на этот счет отличался особой чувствительностью. В корпорации числился главным прибором, фиксирующим аномальные факторы. Делюсь с читателем всеми этими шулерскими мистическими традициями и понимаю, можно к рассказанному отнестись скептически. Подумаешь, мало ли ничем не подкрепленных суеверий... Действительно немало. Некоторые граждане-материалисты даже не верят в ясновидение. Я в нем тоже до поры до времени сомневался. Пока сам не сподобился. Это снисходило ко мне пять раз. Дважды четко, безошибочно и еще трижды не совсем убедительно, на грани видения и завесы... Для некоторых ясновидение - дело житейское, повседневное. Я - не из таких. Поэтому случаи помню четко и, что удивительно, не знаю, хотел ли, чтобы они повторялись... Это случилось под утро после долгой игры. Первый раз во время игры-жертвоприношения. Часов с трех ночи понял, что игру надо отдавать в жертву теории вероятности. Умудренный прошлыми обрядами, без сожаления дал вероятности отвязаться. Пустил игру на самотек, расслабился. И с рассветом началось... Говорят, ясновидение - это видение картинок. У меня было не так. Никаких изображений не возникало. Просто знал: у соперника именно такие карты и первый его ход будет именно таким. Не видел карты и еще не видел ход. Но знал. Как будто перед раздачей сообщили, и - запомнил. Нет, не перед раздачей... После того, как уже розданные карты лежали на столе. И известно было только то, что будет происходить в совсем ближайшем будущем. В пределах розыгрыша одной раздачи. Но и результат игры был известен. Как сейчас помню: триста семь рублей. Таким он и оказался. Странное было чувство: все знаешь, а поделать ничего не можешь. Странное тем, что это не обижало. И помню, что происходящее не казалось удивительным. И не пугало. Все прошло, когда встал из-за стола. Интересно было бы, чтобы оно продлилось хотя бы до того момента, когда лягу отсыпаться. Чтобы продержалось вне игры. Да и этот интерес возник не тогда, а после. Когда проснулся нормальным. Вспоминая то свое состояние, пробовал угадать, что случится через какое-то время. Не угадывал. Но вспомнил еще одно. Пришедший в себя, в реальность, пробовал угадать из любопытства. А тогда любопытства не было. Знаю, и ладно. В отличие от нормального меня, ясновидящего, будущее не могло испугать. Каким бы оно ни предвиделось. И стало понятно спокойствие ясновидящих, знающих час собственной смерти. Во второй раз предвидение снизошло тоже в игре, но уже в выигрываемой. В покере. И тоже под утро. Та же история: после каждой раздачи становились известны все карты соперников. В покере это решает все. Еще один, по-видимому, существенный момент: озарение повторилось после того, как я перестал использовать шулерские навыки, расслабился, имея запас выигрыша. И вновь состояние не принесло ни радости, ни удивления. Только отметил про себя: "Кажется, начинается..." И так же все закончилось. После завершения игры. Три невнятных эпизода произошли после первых двух. Все было почти так, но... Временами я словно спохватывался. Пытался уразуметь происходящее, и оно тут же терялось. Терялась возможность предугадывать. Как будто в памяти, в той, где хранилась сообщенная заранее информация, случались провалы. И эти провалы раздражали. Никому ничего не хочется доказывать. Просто с некоторых пор, нарываясь на популярные споры о возможности ясновидения, в душе пожимаю плечами. Это личное дело каждого. У кого-то дело было, у кого-то нет. У меня было. Вернусь к тому, с чего вступил в главу... Когда был начинающим, горячим, гонористым, лез в поединки со всеми без разбора. Особо не обламывали, не нарывался на тех, кто смог бы обломать как следует. Кстати, и в этом проявился покровитель. Могли так одернуть... Надолго выработался бы комплекс неполноценности. Обходилось. Как-то ввязался в игру с одним из тех, кто... Кто мог бы обломать. Но это уже потом понял, повзрослев, остепенившись. А тогда... И знал же, что человек уважаемый, зубы на игре сточивший. Причем не только на игре с фраерами. Заслуженные "каталы" пляжа держались с ним весьма почтительно. Конечно, и у меня уже репутация имелась. Рано познавшего секреты, не слишком вежливого со старшими, бесцеремонного скороспелки. Непонятно откуда возникшего, но держащегося так, словно самые авторитетные "каталы" Союза - все мои родные отцы. Этот, зубы (в том числе и на скороспелках) сточивший, на пляж, похоже, расслабиться забрел. И вкусить почтения хорошо воспитанных коллег. Пляжники, из самых уважаемых, обступили его, наскоро организовали этакий "круглый стол" для избранных. Конференцию по обмену опытом. Все - как положено: отчет о достигнутых результатах, новейшие разработки, советы мэтра. Мэтр держался достойно, не перебивал выступающих, выказывал одобрение, иногда деликатно, без оттенка высокомерия, поправлял, подсказывал. Я со стороны наблюдал весь их церемониал. - Чего всполошились? - поинтересовался у одного из рядом стоящих, не рискнувших приблизиться к избранным, знакомого жулика. - Ты что? - изумился тот. - Это же Черныш! - Да? Странный какой-то Черныш. Совсем лысый. Нахально направился к "круглому столу". - О! - неискренне обрадовался мне Учитель, немолодой худющий "катала", сидящий на топчане рядом с Чернышом. - Вот она - наша смена. Представил меня мэтру, присовокупив рекомендацию: - Техника - ничего, но уважения к старшим... - Он неодобрительно цыкнул зубом. - Молодежь, - неожиданно приветливо улыбнулся мне мэтр. - Техника - дело не последнее. - Засокрушался: - Где они нынче, технари? Все норовят вдвоем, втроем фраера "хлопнуты". Квалификацию теряете. - Он с укоризной, но безобидно глянул на образовавших круг. И вдруг - ко мне, выверено, точно: - Сыграешь с пожилым человеком? Порадуешь искусством? Что мне его выверенность? Понятно, мэтр решил одернуть. Но и мне же интересно, потому и подошел. Кстати, молодец мужик, боец. Зачем ему было играть? Выиграет - авторитету не особо прибудет. Проиграет - пошатнется на пьедестале. Игра явно не ради денег. Так что никаких приобретений не сулила. Но на поединок вызвал. Значит, не сомневался: обыграет, поставит сопляка на место. Об этом я позже подумал. Через несколько лет. А тогда мотнул головой на карты, которыми шелестел Черныш, и с насмешливым вызовом спросил: - Играем вашей колодой? - Возражать не будешь? - изучающе спросил и он. - Ради бога! - Мне даже увлекательнее было обескуражить его - его же картами. - Молодец, - похвалил мэтр. - Играть будем твоими. Я пожал плечами. Понимал: демонстрирует уровень и снисходительность. - Ну-ка, ребятки, - это он нашим, заинтригованным. Образовавшим круг. - Не стойте за спиной у юноши. Я пошел за своими вещами. Со стороны глянул - Учитель что-то усердно пояснял Чернышу. Стало ясно: этот зараза-педагог в курсе некоторых моих "коронок". Не понимал я, сопляк, что для мэтра "коронки" - семечки. Да и несолидно ему было бы при всех шпионскими данными пользоваться. В поединке со мной, щенком. Учитель мог рекомендовать только одно: не считать меня фраером. Черныш слушал сдержанно, без насмешки в глазах. Настоящий "катала", было чему у него поучиться. Мэтр достал карты из принесенной мной пачки, чуток поразглядывал их. Небрежно, не столько от недоверия, сколько по привычке. Бросил на топчан... Играли достаточно долго. Я решил не спешить, посмотреть, чем будет "кормить" авторитет. Ждал партии три, никогда прежде себе такой пассивности не позволял. Но "кормежки" так и не дождался. Понял, что скорее всего Черныш желает воспитать меня на контригре. Оптимальная тактика, если желательно сбить спесь с задаваки-технаря. Пусть сбивает, глядишь, что-нибудь да проглотит. Не проглотил волчара. Ни кусочка. Я и так, и этак. Не лезет. Все выплевывает. Причем без удивления, сдержанно. Время от времени даже одобрительно кивая. Без намека на насмешку. Наши, обступившие мэтра, наверняка многого не замечали. Некоторым из них я уже "скармливал" неперевариваемые в данный момент трюки. Одним - одни, другим - другие. С Чернышом не проходило ничего. Ни одной "коронки", ни одного трюка. Даже тот, который был изобретен, как надеялся, мной, вычислился и обезвредился сразу. Мне бы занервничать. Ведь если Чернышу знаком весь мой арсенал, значит, наверняка его арсенал - шире. По молодости, по недалекости, не занервничал. Может быть, потому, что не проигрывал. Игра была ровной. Партия - за ним, партия - за мной. И потому еще не нервничал, что обнаружил: обеспокоен мэтр. Не знал чем, да и беспокойство было совсем неуловимым... Так же одобрительно кивал, по-прежнему демонстрировал вежливую, доброжелательную манеру игры. Но... То вдруг обернется, попросит висящего над душой Учителя: - Ванюша, если не трудно, чуть-чуть правее. Солнце загораживаешь. То ни с того ни с сего одну из карт вновь примется разглядывать. - Можем сменить колоду, - с готовностью откликался я. - Что ты, что ты... - спохватывался он. - Случайная царапина... Еще бы, не настолько я самонадеян, чтобы играть с ним подготовленной колодой. Так игра ничем и закончилась. Часа четыре промаявшись со мной, мэтр пожал руку, похвалил: - А говорят, молодежь - не та. Я ему не поверил. Радости от того, что молодежь - та, он не получил. И пляжники, надеявшиеся на трепку, не получили удовольствия. Черныш сложил, собрал карты, потянулся к лежащей в стороне коробке... Коробку я взял первым. Не потому, что успел сообразить - рефлексы подсказали: что-то не так. Не станет авторитет, пусть даже такой вежливый, как Черныш, сам заниматься такой послеигровой суетой, как упаковывание колоды в коробку... Коробку взял первым. Рефлекторно. Машинально взглянул на нее. И увидел внутри карту. Забытую, невыпавшую из коробки, когда колоду извлекали... Извлекал Черныш. Позже и сам пользовался этим наивным, безобиднейшим трюком. Одна из карт застревает в коробке. Якобы застревает. Играешь - без нее. И, разумеется, знаешь, какая именно карта не участвует в игре. Информация очень существенная, особенно если забытая карта - туз. Даже искушенные исполнители, вытворявшие с колодой чудеса, ловились на эту не требующую ни малейшей ловкости примочку. Ведь и претензии в случае обнаружения пропажи не выскажешь. Ну, не выпала... Что поделаешь? И я тогда претензии не высказал. Перевел взгляд на Черныша и все понял. Он не отвел глаза. Неожиданно, не так, как прежде - как своему улыбнулся. Приблизился к моему уху и тихо произнес: - Молоток. И похлопал по плечу. ...Остается загадкой, как мне удалось выстоять. В игре с таким спецом, как Черныш, "забытая карта" - решающий нюанс. И сам до некоторых пор не мог понять, что помешало ему. До некоторых пор. Шло время, я помаленьку лишался неоправданной дерзости и добирал опыта. И со временем понял, что спасло меня тогда. Потому, что помнил карту, которую Черныш умышленно забыл в коробке. Это был туз пик. ...Как-то приударил на пляже за вызывающе собирающей на себе внимание окружающих блондинкой. Длинноногой, с пшеничными прямыми волосами почти по пояс, с гордо-импортным, замаскированным темными очками личиком. Между прочим, без очков личико оказалось вполне нашим, без особого вызова. Должно быть, обладательница его была в курсе, потому и маскировалось. Но в эту тайну удалось проникнуть ближе к вечеру, когда солнце село настолько, что оставаться в темных очках стало опасно. Могли принять за незрячую. Игры не было, вяленько косился по сторонам без всякой надежды нарваться взглядом на что-либо занятное. И обнаружил блондинку. Без волнения. Мало ли их обнаруживается. Все силы кладущих на то, чтобы продемонстрировать - до окружающих мужчин им нет дела. Так же вяло посозерцал ее. И подумалось вдруг: они же, непутевые, держатся за имидж, который не приносит ничего, кроме скуки. Мужчины, нормальные, не хамы, подойти не рискуют. Имидж никаких надежд на знакомство не оставляет: чего ж на посмешище выставляться... И эта явно маялась своей неприступностью. То книгу откроет, через пару минут отложит, то на подстилке вытянется, но долго не выдержит - сядет, то к воде пройдется, волосы поправляя, фигуру демонстрируя. Понял вдруг: подойду - обрадуется. Взбрыкнет, конечно, для приличия, но, если минуты на три терпением запасусь, подружимся. С тремя минутами - это лишку хватил. Видать, шибко натерпелась. - Нет, - первое, что сказал я. - Не подойдут. Могу поспорить. - Кто? - удивилась она. - Никто. Глазеть - это пожалуйста. А скрасить девушке одиночество - кишка тонка. Интеллигенты. - Но ты же подошел? - неожиданно без капризов заметила она. Сбитый с толку, но обрадованный этим "ты", плюхнулся не на песок, как собирался, а на ее коврик. Пояснил: - Это от недалекости. И эгоизма. - Далекие остаются далекими, - несколько тяжеловесно скаламбурила она. Неожиданно перехватывая инициативу, спросила: - Спортсмен? - Спортсмен, - согласился я. - Это мое алиби, если окажусь слишком непосредственным. - Слишком - не надо, - попросила она. Начало очень понравилось. Сулило хорошее развитие. Но развитие вышло не тем. Блондинка оказалась не такой незатейливой, какой себя подавала окружающим. Тонкая вполне личность, у которой ноги и волосы - не единственные прибыльные акции. Безработная переводчица испанского языка, конфликтующая с родителями-интеллигентами на почве этой самой безработицы. Не жалуясь, с сарказмом поведала мне об этом. В ряду других сведений о себе. Как приятелю, который ее ни разу не подвел и на которого много раз полагалась. Это и подкупило. Поражаясь своей всамделишной непосредственности, сделал предложение. Предложил долю от шулерских доходов. Мизерную, конечно, но регулярную. Мизерную для доходов, но весьма значимую для переводчицы. Сообщение о профориентации вызвало у нее наивно-романтический восторг. На предложение получать пособие по безработице - сначала горячий протест, потом сомнение, наконец смущенно-молчаливое согласие. Последнего удалось добиться двумя вескими аргументами. Во-первых, мне позарез нужен помощник, способный вести хоть какой-то учет финансовых дел. Сам я в бухгалтерской отрасли поразительно никчемен. Если поможет в этой деликатной, хлопотной проблеме, буду премного благодарен. Так что речь идет уже не о пособии, а о реальной работе, которую кому попало не доверишь. Во-вторых, чтобы ситуация не была с душком, мы не спим. В том смысле, что на моих ухаживаниях ставим крест. Странно, но и второе условие не показалось мне обременительным. Может быть, потому, что такие ограничения самому себе приходилось ставить не часто. И к тому же, отказываясь от удовольствия близости с манящей женщиной, получал взамен удовольствие от иллюзии собственного благородства. Общение с Наталией было легким, не обременяющим. Договорились, что она будет появляться на пляже не реже чем раз в три дня, сводить дебет с кредитом, фиксировать текущий счет, получать комиссионные. Получение поначалу давалось туго, с этическими хлопотами. Хорош жулик, не способный провести неискушенную переводчицу. Задурил. Даже скандал пришлось устроить по поводу того, что прожиточный минимум шулера - несколько выше общепринятого. Выработал ощущение, что зарплату получает не зря. Иногда, конечно, посещала мыслишка: захоти она... Договор-то был о том, что крест ставим на моих ухаживаниях. По поводу ее ухаживаний в договоре не было ни слова. Но мыслишка застенчивая, оживающая обычно в те мгновения, когда наблюдал дольщицу загорающей неподалеку, поправляющей пшеничные волосы, прогуливающейся вдоль моря... Весь этот бухгалтерско-благородный роман - всего лишь канва. Глава как-никак о мистике... Натали оказалась нашим нефартовым талисманом. Моим и Шурика. В тот период нас было только двое - корпорация еще не возникла. И к тому же еще не было четких соображений по поводу влияния потусторонних факторов. У меня не было. Шурик в этом смысле сформировался намного раньше. Именно он и высказался в том смысле, что моя новая пассия приносит нам неудачу. В течение почти месяца игры у меня не было. Промышляли мы на Ланжероне. Играл в основном Шурик. Я околачивался среди играющих, по возможности "маячил", в перерывах лез с наставлениями. Именно в этот месяц мне подвернулся тот самый занудный фраер. Которого поначалу выручило "фраерское счастье", а после все же удалось проучить. Так вроде бы сходилось. Когда тот уцелел, Наталия была поблизости, а после на несколько дней пропала. Но два раза для проверки - недостаточно. И прежде такие выкрутасы с "фраерским счастьем" случались. Шурик же стоял на своем. - Ты бы договорился с ней... Встречаться в другом месте, - просил он. - Плохому "катале", знаешь, что мешает? - Твоя баба, - бурчал Шурик. Что-то в его подозрениях было. Например, играя, он мог взглядом подозвать меня, выдать: - Попроси ее на часок отойти. - Совсем сдурел! - бесился я. - Она еще и не приходила... Не ищи крайних. - Она где-то здесь, - уверенно заявлял Шурик. - По раскладам вижу. Что удивительно, ни разу не ошибся. Натали оказывалась поблизости. Тихонько загорала поодаль. Украдкой. Чтобы не смущать ни меня, ни Шурика. Я не делал секрета из того, что друг уверен: она приносит неудачу в игре. Рассказывал ей об этом с насмешкой и сам не веря, и от нее требуя, чтобы не воспринимала всерьез. Но она все же деликатничала. Старалась подольше не попадаться Шурику на глаза, не подрывать психически. Конечно, это были капризы не особо блещущего мастерством приятеля. Хотя как-то же угадывал он ее присутствие... В последнее время на Ланжерон зачастил неизвестный мне до этого исполнитель. Принялся шерстить местную публику. Ланжерон славился "лобовой", бестрюковой игрой. Шулеров тут не жаловали, потому я и оказался без игры. Так-то все уважали, но играть... Уворачивались. Этот новенький держится грамотно простачком. Но вижу, руки - очень приличные. Трюки не бог весть какие сложные, но выполняет аккуратно, чистенько. Немолодой уже, неприметный. Серенький такой мышонок, с внешностью сантехника, не злоупотребляющего спиртным. Откуда он взялся, догадаться было несложно. Свои привели, парочка местных пляжников, и один молодой бородач, тоже из новеньких. Не значит, что все они держатся компанией, но, если присмотреться, можно заметить: партнеры. Странное содружество: двое пляжников - насколько я знаю, грузчики с Привоза, бородач - играет сам очень сильно, но без всяких фокусов. Слух прошел, что кандидат наук, и по манере держаться, да и по игре похоже. Сантехник знай себе обыгрывает ланжеронских под одобрительные взгляды бородача и грузчиков. Жалко хлопцев: в заповеднике когда-то начинал, все - в приятелях. Мало ли что со мной не играют. Все равно обидно. Шурику запретил с новеньким играть. Сантехник - еще та штучка. Шурик-игруля, списывающий исполнительскую бездарность на очаровательную переводчицу, для штучки - лакомый кусочек. Пробовал, конечно, водопроводчика сам подцепить, в игру втянуть. Не дался. - Что вы?! - заулыбался. - Рано мне еще. Я - новенький, а с вами и дедушки не играют. Боюсь. Вот шельма! И понимает же, что все вижу. Все, что он вытворяет. Но уверен, не вложу. Значит, и сам с понятиями. Наши - тоже кролики. Нашли кого предостерегать. На свою голову. Проходит месяц. В конце дня мы с Наталией дожидаемся, когда Шурик закончит последнюю "пулю". Сантехник отзывает меня в сторонку и сам предлагает игру. Я растерялся, насторожился. Понимал, что неспроста. Но предложение очень безобидное. Завтра встретимся пораньше, часов в девять утра, и он с удовольствием у меня постажируется. В деберц. Для начала по пятьсот рублей за партию. Нахалюга... Соглашаюсь, разумеется. Поделился новостью с Шуриком, тот задумался. Потом выдал: - Я бы не играл. - Почему? Он неопределенно пожал плечами: - Плохое предчувствие... - И вдруг поинтересовался у Наталии: - Завтра с утра будешь? Та растерялась, не успела ответить, я вмешался: - Совсем обалдел! Те или что-то удумали, или просто оборзели. А этот - опять за свое! - И тоже повернулся к девушке: - Чтобы завтра с утра была на пляже... В девять - как штык! Шурик от дальнейших советов воздержался. Взялись ловить такси для Наталии. - Вообще-то я со своими погрызлась, - неожиданно сообщила она. Смущенно. - Ну? Что я нукал? Все же понятно. Самое время оставить ее у себя. Конечно, это еще не означало нарушения пакта, но смущается же неспроста. - Достали... Соседи видели с тобой, родителям рассказали... Сам понимаешь. - Ты это... родители как-никак... Попробуй наладить отношения. А завтра посмотрим. Конечно, "завтра посмотрим"... Потому что сегодня у меня намечались гости... Гостья. Попридержу язык эротического повествования для записок другого жанра. Выражусь сухо и нескромно: ночь была бессонной. Нескромность необходима для того, чтобы хоть как-то оправдать последствия. А они оказались чреватыми... Я проспал. Целых два часа. И как проспал!.. Похоже, без некоторой детализации событий все же не обойтись. Гостья, из-за которой вынужден был увернуться от общения с долгожеланной дольщицей, у которой и преимуществ перед последней было только одно - предупредила заранее - представляла из себя весьма экзальтированную леди. В это наше рандеву приспичило ей свои фантазии выигрывать в карты. Как не уважить? Какая разница, кому сдавать выигрышную карту. Пошел у изощренки на поводу... В некое подобие сна провалились перед самым рассветом. Встать предстояло в восемь. Будильник никогда не ставил, да и ни к чему он. Внутренние часы до сих пор не подводили. Почему до сих пор? И в этот раз не подвели. Выхваченный из сна привычным ощущением: "Пора! ", глянул на часы. Что за чертовщина: шесть часов! Закрыл слипающиеся веки, прислушался. Часы тикают. И, радуясь отсрочке, провалился в дремоту. Когда через некоторое время вновь взглянул на часы, стрелка по-прежнему показывала шесть. Сел, глупо протер глаза. Навел резкость... Стрелка оказалась тузом пик. Тем, который в центре карты, перевернутый, указывает вниз. Вечером, ночью, закончив игру, последнюю, за которую и рассчитаться толком не смог, отшвырнул колоду на столик. Карты рассыпались, и одна встала "на попа", закрыв циферблат часов. Пиковый туз указывал туда, где должна быть шестерка, вниз. Понимал, чем чревато мое опоздание... Потому что как облупленного знал Шурика. Результат скорости одевания и перемещения в направлении Ланжерона показал удивительный. Но когда выскочил на пляж, увидел сидящих друг против друга Шурика и сантехника, понял, что опоздал. Вот оно... Рано или поздно, туз пик должен был себя проявить. Можно было уже не спешить. С виду вальяжно, а на самом деле обреченно приближался к их топчану и видел, что с той стороны, от моря тоже к топчану навстречу мне идет сияющая Наталия. И чувствовал себя самонадеянным кретином. Потому что Шурик оказался прав: и договариваться вчера не следовало, и переводчица - к неудаче. К топчану мы с ней подошли одновременно. - Привет! - радостно поздоровалась Наталия. - Привет... - поздоровался я. И с ней, и с сантехником-везунчиком, и с Шуриком. Наверное, в первую очередь с Шуриком, потому что голос мой прозвучал виновато. - Вы... Ты здесь? - Шурик очень удивился переводчице. Ну конечно, теперь будет на кого списать поражение. Вот зараза, меня - как и не заметил. Но и сантехник обернулся не ко мне - к Наталии. И тоже выдал почему-то испуганно: - Вы тут? - Куда я от него денусь! - на мой взгляд, высокопарно отозвалась дольщица и, обойдя топчан, обняла меня за талию. Ничего не понимая, покосился на нее сверху вниз. И увидел, что она показала язык. Проследил за направлением, которое указывал кончик, и обнаружил бородача кандидата. Тот сидел в пяти топчанах от нас и выглядел взъерошенно-испуганным. Я чувствовал себя полным идиотом, но на всякий случай спросил у сантехника: - Играть, как я понимаю, уже не захотите? - Захочу!.. - капризно, как ребенок, которого незаслуженно обидели, взвизгнул он. - Только поздно пришли... Еще бы! Спасибо, что разъяснил. Вдруг сантехник принялся извлекать из карманов деньги. Из брючных, из нагрудных. При этом время от времени почему-то обиженно поглядывал на Наталию. Выложил на топчан целую кучу, начал долго считать. Я с беспокойством наблюдал за его странными манипуляциями. Он сосчитал все. Снова бросил сердитый взгляд на мою женщину, сообщил Шурику: - Семь четыреста... Еще шестьсот, так? Шурик кивнул. - Завтра принесу, можно? Шурик снова кивнул. Я чувствовал себя нездоровым. Может, не выспался? Сантехник поднялся с топчана, собрал вещи. Прежде чем отойти, истерично заметил Наталии: - Вы же обещали... Как не стыдно!.. - Что ты обещала? - глупо спросил я. - Да пошли они, - беспечно отозвалась радостная дольщица. - Докладывай, - я присел на топчан к Шурику. - Что произошло? - Не знаю... - Шурик внимательно и странно посмотрел на Наталию, добавил: - Понятия не имею... Я перевел взгляд в сторону. Туда, где переваривали поражение грузчики, сантехник и бородач. Грузчики, нарвавшись на взгляд, смущенно отвели глаза. Бородач с недобрым прищуром глядел на нас. ...Он все и прояснил. Позже, став третьим членом нашего содружества, к которому вскоре прибавился и мастер-шахматист. ...У них была своя банда, скрепившаяся вокруг жулика-сантехника. (Он, кстати, не был сантехником, трудился кладовщиком в стройуправлении.) Находили тихие заводи. Судак-кладовщик талантливо маскировался под пескаря. Сам кандидат - чистый аналитик, мозг банды. Грузчики - ни рыба ни мясо, но как прикрытие очень неплохи. Когда попали в заводь - Ланжерон, математик скоро вычислил, что меня надо остерегаться. Все бы ничего, если бы не Наталия... Бородач-аналитик параллельно с Шуриком, но сам по себе обнаружил зависимость: когда девушка появляется на пляже, у кладовщика начинаются проблемы. Только математик пошел дальше Шурика. Он проанализировал наблюдения и вывел закономерность. Наталия приносит неудачи шулерам. Этот случай был не первым в его опыте, поэтому отнесся к обнаруженной закономерности серьезно. Шурика - неумелого, но шулера, пронаблюдал в игре. Фиксировал приходы, уходы, даже опыты ставил: подбросил мне фраера-зануду. Гипотеза подтвердилась. Члены банды к изыскам мозга-аналитика отнеслись скептически. Но не особо возражали. К тому же их исполнитель тоже имел некоторый опыт суеверий. Не такой осмысленный, как у мозга, но... Особо не возражал. Не возражал против того, чтобы наш с ним поединок состоялся в присутствии Наталии. Если уж он состоится. Бородач считал наличие Наталии обязательным условием. Накрутил заговорщиков, что она - гарантия успеха. В тот вечер случайно услышал у телефона-автомата, как девушка предупреждала подругу, что с утра, с девяти, будет на Ланжероне. (Как понял математик, рассчитывала прибыть вместе со мной.) И банда начала комбинацию. Игру назначили на девять. Когда я не пришел, растерялись. Это рушило планы. Тем более ч