ак раз и проливают свет на тот факт, почему Лакан -- психолог, начинавший свою деятель- ность как психиатр, оказал столь значительное влияние на совре- менную теорию искусства. Это нас возвращает к тому тезису, который был высказан в первой главе, об особой роли художест- венного творчества, и в первую очередь литературы, практически для всех областей современного научного знания, увидевшего в художественном постижении мысли не только особую форму зна- ния, но и специфический метод познания, который может быть взят на вооружение самыми различными естественными науками, такими как физика и химия, и даже такими логически строгими, как математика. Недаром среди математиков столь часть! выска- зывания о глубинном родстве высшей математики и поэзии. Осо- бенно часто такие сравнения возникают, когда речь заходит об интуитивизме, -- философском направлении в математике и логи- ке. Любопытно, что и сам Лакан, особенно в последних своих работах, вернее было бы сказать, в своей манере письма, пытался соединить математическую логику и поэзию и выразить концеп- ции бессознательного в терминах математических высказываний, называя их "матемами". В целом же необходимо отметить, что 83 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ его теории в основном основываются на открытиях структурной антропологии и лингвистики, недаром такое значение для него всегда имел Леви-Стросс. В частности, вслед за Леви-Строссом, он рассматривал эдипов комплекс как поворотный пункт в гума- низации человечества, как переход от природного регистра жизни к культурному регистру с его различными формами символиче- ского культурно-торгового обмена и, следовательно, как переход к языку законов и организации. При всех своих неизбежно сексуальных обертонах и соответ- ствующей терминологии, как подчеркивает А. Лемер, эдипов комплекс для Лакана -- это прежде всего тот момент, когда ребенок "гуманизирует себя", начиная осознавать свое "Я" и его отличие от внешнего мира и других людей, прежде всего от мате- ри и отца (215, с. 92). Эдипов комплекс как "лингвистическая трансакция" Другой специфической чер- той понимания Лаканом эдипова комплекса, в духе все той же лингвистической дебиологизации фрейдизма, является то обстоя- тельство, что он отказывается от его буквальной интерпретации. Если у Фрейда эдипов отец вы- ступает в роли реального, биологического отца, то у Лакана он замещается своим символом -- "именем отца", т. е. опять же ученый стремится вывести его за пределы фрейдовского психосек- суализма. Таким образом, он переводит проблему в область язы- ка, подчеркивая при этом, что символ имени отца приобретает значение закона, поскольку при усвоении имени, т. е. фамилии отца у ребенка тем самым кончается период неуверенности в лич- ности своего отца. Важно отметить, что Лакан концептуализирует эдипов ком- плекс как лингвистическую трансакцию, утверждая, что табу, накладываемое на инцест, может быть закреплено и соответст- венно выражено только лишь через лингвистические категории "отец" и "мать". Отсюда и то значение, которое у него приобре- тает "патернальное означающее", обозначаемое им как "имя-отца" и наделяемое им сверхважным значением не только для становления человека как субъекта, но и как главного орга- низующего принципа символиче- ского порядка. "Мир вещей создается миром слов" Для Лакана недостаток Фрейда заключается в том, что тот исходит из влечений индиви- 84 ГЛАВА II дов и потребностей в их удовлетворении, тем самым игнорируя социальное измерение человека. С точки зрения французского ученого, субъективно-объективные отношения проявляются с са- мого начала в становлении сознания. Правда, не следует забы- вать, что у него они в основном ограничиваются интерсубъектив- ностью, так как отношение субъекта с "реальным" (и здесь Ла- кан более идеалистически субъективен, нежели Фрейд) постули- руются лишь в опосредованном языком виде и поэтому недоступ- ны восприятию в непосредственно "чистом состоянии". В связи с этим Саруп отмечает философский идеализм Лакана: "Он заяв- ляет: "Именно мир слов создает мир вещей". Это аксиома явля- ется фундаментальной для его мысли, поскольку она отдает при- оритет языку перед социальной структурой" (261, с. 33). Субъективность как лингвистический продукт Сама субъективность как таковая, с точки зрения Лакана, полностью реляционна, т. е. ис- ходит исключительно из практики взаимоотношений субъектов (или, в интериоризированном состоянии, из практики соотношения представления о себе и других) и выявляется в результате дейст- вия принципа различия, посредством оппозиции "другого" по отношению ко "мне". Фактически субъективность здесь характе- ризуется как действие означающей системы, существующей до индивида и определяющей его культурную идентичность. Таким образом, субъект полагается лишь лингвистически, само его по- рождение и существование предопределяется и поддерживается речью, дискурсом. Иными словами, вне языка человека быть не может. Фаллос как речевой символ власти В условиях подобной панъя- зыковой постановки вопроса осо- бое значение приобретает у Ла- кана понятие "фаллоса", более или менее приблизительную ана- логию которому можно найти в индуистском понятии "линга" (207, с. 281). Переводя все в область символического, француз- ский ученый заменяет анатомический орган "пенис", на наличии или отсутствии которого Фрейд выстраивал свои теории психо- логической дифференциации представителей разных полов, т. е. на доктрине психосексуальности, символическим понятием фалло- са, интерпретируя его как атрибут власти, недоступной во всей своей полноте ни мужчинам, ни женщинам, ибо фаллос в его 85 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ представлении -- это прежде всего означающее той целостности, которой лишены люди, это символическая репрезентация изна- чального желания, жажды гармоничного союза, полного слияния с Другим. При этом как всегда Лакан стремится обосновать рече- вой, дискурсивный, "диалоговый" характер этого означающего. Разумеется, он в этом не всегда остается последовательным, тем не менее символизирующая тенденция превращение фаллоса в центральное для его учения понятие неизменно сохраняется. В то же время в общей теории Лакана это понятие как бы двоится, обозначая две не во всем перекрывающие друг друга сферы. С одной стороны, он выступает как означающее всей той же орга- нической реальности, или потребностей, от которых отказывается субъект, чтобы обрести смысл, чтобы получить доступ к символи- ческому, -- т. е. означает все то, утрата чего порождает жела- ние. С другой стороны, фаллос -- это "означающее тех культур- ных привилегий и позитивных ценностей, которые определяют мужскую субъективность внутри патриархального общества, од- нако в котором женский субъект остается изолированным" (261, с. 29). Критика лакановской теории фаллоса Саруп здесь довольно четко зафиксировал тот факт, что во- преки всем стараниям Лакана его теория фаллоса отражает симво- лику патриархального общества, и из его рассуждений вытекает, что за любой повседневной прак- тикой кроется фаллоцентризм человеческого мышления. Фактиче- ски фаллос превратился у него из означающего во все то же са- мое трансцендентальное означаемое, критика которого легла в основу концепции Дерриды. Именно это толкование и дал ему Деррида, заявив, что за этим означающим скрывается фаллолого- центризм (или "фаллоцентризм"), за что впоследствии Лакан подвергся суровой критике со стороны феминистских теоретиков. Возвращаясь к вопросу, удалось ли Лакану настолько де- биологизировать и символически сублимировать исходные тезисы фрейдизма, чтобы вырваться за пределы в общем довольно жест- ко детерминированной фрейдистской психосексуальности, мне приходится дать на него отрицательный ответ. Я согласен с мне- нием Уэсли Морриса, когда он говорит о "переоценке попытки Лакана дебиологизировать Фрейда" (243, с. 123). Фактически с гораздо большей радикальностью эта тенденция была осуществ- лена радикально-деконструктивистскими его последователями, в основном явно социологической ориентации. 86 ГЛАВА II В то же время он смог расшатать сверхдетерминированность фрейдовской модели личности, определенную ограниченность структурности мышления ученого, вызванную прежде всего от- четливой ориентацией на пансексуализированность как основной объяснительный принцип поведения человека. Нет сомнения. Ла- кан существенно трансформировал фрейдизм, предложив его лингвистически опосредованную модель, к тому же попутно пере- осмыслив и традиционную структуру знака, восходящую к теори- ям Соссюра. Таким образом, он наметил и пути отхода от прямо- линейной опоры на лингвистику, что было характерно для струк- турализма. Дальнейшее развитие идей Лакана Тем не менее пансексуаль- ность, хотя и в сильно сублими- рованной форме, осталась незыб- лемым фундаментом, на котором он строил свои теоретические конструкции. Поэтому дальнейшее развитие его идей шло как бы двумя путями. С одной стороны, разрабатывались способы куль- турологической символизации изначально либидозного бессозна- тельного (частично у Дерриды, более заметно у Джеймсона), с другой -- на первый план выходил либидозный его аспект (у Кристевой, Делеза, феминистской критики). Например, фемини- стская критика, хотя и через Дерриду, подхватила лакановскую концепцию фаллоса, сделав ее краеугольным камнем своего тео- ретического кредо. Как бы то ни было, значение Лакана для формирования постструктуралистской доктрины трудно переоценить, ибо, не- смотря на ту критику, которой он постоянно подвергался и под- вергается сначала в трудах постструктуралистов (Дерриды, Фуко, Делеза, Гваттари), а затем и постмодернистов (Лиотара, Джейм- сона, феминистов), нельзя отрицать тот факт, что все они в той или иной мере основываются на его постулатах, исходят из них и практически развивают их. Что же касается критики, то она вполне объяснима и закономерна, поскольку теория Лакана скла- дывалась еще в 50-х годах и, как уже отмечалось, в определен- ной степени сохраняет переходный характер между структурализ- мом и постструктурализмом. Разумеется, влияние Лакана на такое разношерстное и раз- ноликое течение, каким выступает постструктуралист - ско-постмодернистский комплекс, при всей своей константности никогда не было однозначной и равновеликой величиной. Его воздействие гораздо более ощутимо во французском и английском 87 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ вариантах постструктурализма, почти сходит на нет в йельском деконструктивизме и, напротив, сильно возрастает в постмодер- нистской и феминистской критике, в то время как в так называе- мом левом деконструктивизме существенно варьируется в зависи- мости от индивидуальных пристрастий и ориентации. Заметим попутно, что выводы, которые делают исследовате- ли из лакановского наследия, бывают прямо противоположными: если Кристева, например, десоциализирует и радикально биологи- зирует сознание человека и его личность, то английские пост- структуралисты (К. Белей, Р. Кауард, Э. Истхоуп), напротив, подчеркивают социальный характер становления субъекта как такового. Разумеется, проблема теоретической аннигиляции субъекта не сводима лишь к одному Лакану -- это давняя и почтенная традиция, прочно закрепившаяся в теоретическом сознании за- падной мысли с начала нашего века, как об этом свидетельствует хотя бы та концепция личности, которая получила определение "модернистской". Это связано в первую очередь с кризисом буржуазного индивидуализма, и из всей обширной литературы на эту тему меня здесь интересует лишь та ее часть, что непосредст- венно касается постструктуралистской проблематики. Пожалуй, социальный аспект этой темы более детально разработан англий- скими постструктуралистами -- это было преимущественной сфе- рой их интересов, и фактически именно эта черта является опре- деляющей для специфики английского постструктурализма при всей его неоднородности как целостного явления. Примечательным фактором, объединяющим столь разных английских исследователей, как Розалинду Кауард и Джона Эл- лиса (86), Кэтрин Белси (66), а также таких сотрудников жур- нала "С крин", как Колина МакКейба (230) и Стивена Хита (178), было их обращение к авторитету не только Дерриды, ут- верждающего, что субъект вписан в язык или является его функ- цией, но и Лакана, пытавшегося теоретически оправдать (или описать) процесс растворения или децентрации индивидуального субъекта действия. Трактовка английских постструктуралистов: бессознательное угрожает символическому В частности, К. Батлер от- мечает, что "в терминах Лакана противоречия внутри индивида возникают из бессознательного (порождаются действием бессоз- нательного) по мере того, как оно пытается разрушить симво- 88 ГЛАВА II лическии порядок в том виде, в каком он налагается семьей и в конечном счете обществом" (76, с. 128). На этом основании делаются выводы, что существуют "диалектические" противоре- чия между индивидами и языком, в котором "конструируется" их субъективность, и поэтому "в моменты кризиса или переходного состояния в социальной формации" внутри субъекта возникают противоречия: "В процессе того, как мы инициируемся в (соссюровскую) символическую систему... мы берем на себя "роль субъекта" и в результате этого занимаем внутри ее идео- логически предписываемую позицию" (там же, с. 128). Сам Батлер с подобной позицией не соглашается, отнюдь не считая, что выбор человека, его мышление и, следовательно, по- ведение ("социальная роль") жестко социально запрограммиро- ваны: "Мы способны принимать рациональные решения на гра- ницах между этими дискурсами (имеются в виду господствующие дискурсы различной, в том числе и полярно противоположной, социальной ориентации, синхронно сосуществующие в историче- ски конкретном обществе. -- И. И.), если мы осознаем их нали- чие" (там же, с. 129). Подробнее о позиции самого Батлера не- сколько ниже, здесь же необходимо отметить, что он совершенно верно зафиксировал общую тенденцию: в интерпретации многих английских постструктуралистов лакановская структура субъекта действительно рассматривается как весьма хрупкое сооружение, в котором символическое, как сфера действия культуры (или, вер- нее, культурного социума), постоянно находится под угрозой под- рыва со стороны бессознательного. Двойная детерминированность субъекта... Любопытно сравнить с этой точкой зрения мнение Г. Ко- сикова: "Символическое" -- это область сверхличных, всеобщих, социокультурных смыслов, зада- ваемых индивиду обществом; это, следовательно, область бессоз- нательного" (выделено автором. -- И. И.) (9, с. 590), и с этим трудно не согласиться. Но если это так, то это значит, что индивид детерминирован дважды: с одной стороны, импульсами своего физически "биопсихического бессознательного", а с другой -- надличными языковыми кодами "социального бессознатель- ного". Подобного рода сверхдетерминизм в принципе вообще был характерен для того любопытного момента в развитии постструк- турализма, когда четко обозначился переход от структурализма к 89 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ постструктурализму. Именно тогда были выявлены теоретические тупики структуралистской мысли, и оказалось, что дальнейшее следование по пути структуралистской догмы неизбежно ведет к совершенно безвыходному сверхдетерминизму. Четче всего этот ход мысли был продемонстрирован в работах Ю. Кристевой, Ф. Соллерса рубежа 60-70-х годов, а также английских пост- структуралистов "скриновского периода" (труды английских тео- ретиков кино и литературы, печатавшихся в журнале "Скрин" в первой половине и середине 70-х годов). Рецидивы данного типа мышления сохранились у тех ученых Великобритании, которые вышли из неотроцкистских кругов и сформировали размытое те- чение культурного материализма или "культурных исследований" (оба термина весьма условны, подробнее об этом см. в разделе об английских постструктуралистах и левых деконструктивистах), обретшее свои наиболее законченные формы в шекспироведении. ... в частности, у Кристевой В целом же сама проблема сверхдетерминированности чело- веческого мышления может рас- сматриваться как одна из форм кризиса доктрины структурализ- ма. Если мы обратимся к опыту Кристевой, то убедимся, что в ее работах рубежа 60-70-х годов субъект (говорящий субъект, по ее терминологии) был также детерминирован дважды; причем в обоих случаях эта детерминированность носила иррациональный характер. С одной стороны, его сознание обусловлено языковыми стереотипами господствующей идеологии. Иными словами, как только интересы человека вступают в противоречие с интересами господствующей идеологии (под которой Кристева в 70-х годах понимала идеологию монополистического капитала), его сознание оказывается иррациональным по отношению к самому себе (любая логика, сформировавшаяся в русле этой господствующей идеологии, ведет лишь к духовному порабощению человека: чело- век бессознательно мыслит себе во вред, и никакой другой логи- ки, кроме как служащей интересам господствующей идеологии. Кристева в то период не признавала). С другой стороны, противостоящее этой сверхдетерминиро- ванности стихийное начало, представлявшееся французской иссле- довательницей в "Революции поэтического языка" (1974) (203) в виде мистической платоновской "хоры", бессознательного и, следовательно, надличного ритмически пульсирующего семиотиче- ского процесса, якобы лежащего в основе любого рода жизнедея- 90 ГЛАВА II тельности; фактически это начало также представляло собой не что иное, как детерминированность, только носящую откровенно иррациональный характер, поскольку утверждалось, что она бес- сознательно обуславливает поэтическое словотворчество и всякое иное творчество. Если первая детерминированность, называемая Кристевой вслед за Лаканом символической функцией, иррацио- нально обусловливает социальное поведение людей, то вторая -- семиотическая функция -- также иррационально обуславливает его творчество. Как и у Лакана, символическая функция связывалась Кри- стевой с социальными, психологическими, логическими и прочими ограничениями, носившими подчеркнуто языковой характер, при- чем настолько, что не всегда можно с уверенностью сказать, где кроется их первопричина. Семиотическая же функция понималась исследовательницей как действие бессознательного, стремящегося прорваться сквозь эти ограничения. По сути дела, в "Революции поэтического языка" Кристева дала несомненно более биологизированный вариант трактовки лакановского учения о структуре человеческой психики по срав- нению с тем, какой оно получило в более поздних работах пост- структуралистов второй половины 70-х и всех 80-х годов, когда в условиях изменившегося климата идей социологические и дебио- логизирующие интерпретации стали приобретать больший вес и значение 5. Попытка выйти из тупика детерминизма: оправдание свободы у Батлера Если данное понимание че- ловека и было характерно для переходного периода между структурализмом и постструкту- рализмом или, вернее, для време- ни формирования постструктура- лизма в отдельную доктрину, то собственно поиски путей выхода из этого тупика и стали специфической чертой зрелого постструк- турализма. В этом плане было бы крайне интересно проследить, в каком именно идеологическом пространстве искали теоретики постструктурализма место для собственной воли, для сознатель- ного выбора человека. Вернемся к аргументации Кристофера Батлера, попытавшегося дать теоретическое оправдание свободы индивида: "Как только была выделена природа социальных дис- курсов, которые предположительно структурируют нас в мире и ______________ 5Подробнее о Кристевой см.: Постструктурализм. Деконструктивизм. По- стмодернизм. С. 120-153. 91 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ тексте как мужчин и женщин, нам остается лишь одно из двух: или брать на себя ответственность за их использование (тот факт, что язык семафора, которым я пользуюсь, полностью продикто- ван мне, не снимает с меня вины, если я допущу катастрофу са- молета, в результате чего снова возникает проблема морального субъекта), или изменить наш дискурс, взглянув на него критиче- ски, что, разумеется, как раз и представляет собой то, что требу- ет от нас марксизм, поскольку это позволяет ему утверждать, что он также обладает принципами, основанными на предпосылках более высокого порядка и касающихся более широкого контекста человеческой деятельности. Его подход предполагает, что если даже мы и находимся в плену господствующей идеологии (или какой-либо другой), то способны освободиться от нее. Однако если субъект в результате этого всего лишь перемещается в дру- гой, в равной мере социально детерминированный дискурс, то тогда перед нами открывается лишь возможность бесконечного регресса. Тем не менее и в данном случае сохраняет свой смысл утверждение, что мы способны принимать рациональные решения в пограничных сферах, существующих между этими дискурсами, при условии, что мы их осознаем. Сам факт этого осознания мо- жет просто зависеть от исторической счастливой случайности, хранящей нас от веры в греческих богов, демонов, черной магии или еще чего тому подобного. Например, в данный момент нам достаточно повезло, чтобы понять, что дискурсы типа открытой идеологии или те, которые детерминируют субъект, или эманси- пирующий дискурс марксизма, утверждающий, что все мы, и прежде всего рабочие (ибо рабочий может думать, что он сво- бодно предлагает свой труд на капиталистическом рынке), при- учены мыслить превратно, -- все эти дискурсы относительны в сопоставлении друг с другом, при том что один из них может быть господствующим; но ipso facto это дает нам в руки ключ к принятию арбитражного выбора между ними. Это как раз то, что мы и пытаемся делать, сопоставляя индивидуалистический и со- циальный типы интерпретации" (77, с. 128-129). Сам Батлер называет свою позицию "ради- кально-либеральной"; очевидно, более терминологически правиль- ным было бы ее определить как разновидность либерально трак- туемого неомарксизма. Можно сказать, что он последовательно стремится избежать того, что называется "холистической системой убеждений" (там же, с. 153), и выступает сторонником методо- логического плюрализма, пытаясь дать некий синтез "лингвистического, структурного, деконструктивистского и мар- 92 ГЛАВА II ксистского подходов" к тексту. На этом основании он и критику- ет позицию Ф. Джеймсона в "Политическом бессознательном" как неприемлемо холистическую. Разумеется, и сам Джеймсон далеко не столь последователь- ный марксист и даже материалист, каким он кажется Батлеру, обвиняющему его в попытках придать марксизму характер "цельной объяснительной методологии", и заявление самого Джейсона, что "марксизм включает в себя другие интерпретатив- ные модусы или системы" (191, с. 47), как показывает анализ, в основном остается на уровне скорее декларации, нежели конкрет- ной методологии исследования. К тому же, при заявке Батлера на плюрализм как основной объяснительный метод, то, что он назы- вает "марксистским подходом", занимает в его анализе весьма существенное место, да и вообще в том внимании к проблеме социального, которое проявляют оба критика, очень много обще- го, позволяющего сделать вывод о значительном внутреннем па- раллелизме их теоретического мышления. Разница между ними -- в большей степени радикальности, с которой Джеймсон скло- нен объявлять объединительную роль марксизма, способного, в его понимании, вместить в свою методологию все современные методы анализа текста, и в более умеренной позиции Батлера, апеллирующего к традиционному плюрализму либераль- но-демократического толка мышления. Тем не менее Батлер, как и многие его британские коллеги, несомненно тяготеет к социо- логизированной интерпретации явлений духовной деятельности человека, окрашенной у него в специфические тона "моральной озабоченности" и "нравственной ответственности" субъекта дей- ствия. Поиск свободы: индивид между "льдинами структур" у Хеллера и Уэллбери Однако суть проблемы не в этом, а в том, какое место отво- дится свободной воле индивида в рамках постструктуралистских представлений даже при попытке дать им неомарксистскую интер- претацию. Если мы сравним мнение Батлера с точкой зрения американских философов и культурологов Томаса Хеллера и Дэ- вида Уэллбери, явно чуждых марксизму, то и у них обнаружим поразительное сходство как общих мировоззренческих установок, аргументации, так и конечных выводов. Исследователи отмечают: "Интеллектуальная история нынешнего столетия может быть про- читана в терминах фундаментального противоречия: с одной сто- 93 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ роны, демонтаж классической фигуры, и одновременная попытка заново ее постичь -- с другой" (180, с 10). Хеллер и Уэллбери подчеркивают, что уже для структуралистских аналитиков, пред- ставителей самых разных сфер научной деятельности, развитие автономной индивидуальности стало предметом коренного пере- смотра, пройдя большой путь от своего первичного восприятия как "телоса" -- как главной цели всех устремлений современно- сти -- до признания того факта, что она превратилась в "главное идеологическое орудие незаконнорожденной масскультуры" (там же, с. 10). Со временем полученное структуралистами, как они полагали, систематизированное знание "объективных детерминант сознания" начало восприниматься как надежная теоретическая защита против этической анархии радикального субъективизма. Однако, отмечают исследователи, по мере того, как количе- ство выявленных структур все увеличивалось, стали все более отчетливо обнаруживаться как их явно относительный характер, так и -- что привело к себе особое внимание современных анали- тиков уже постструктуралистского толка -- их несомненная роль в формировании "режима знания и власти". Под этим подразу- мевается, что структуры, открытые в свое время структуралиста- ми, могут не столько иметь объективное значение, сколько быть насильственно навязанными изучаемому объекту как следствие неизбежной субъективности взгляда исследователя. Другой сторо- ной этого вопроса является тот факт, что, будучи однажды сфор- мулированы, структуры становятся оковами для дальнейшего раз- вития познания, поскольку считалось, что они неизбежно предо- пределяют форму любого будущего знания в данной области. Чтобы избежать подобной сверхдетерминированности, сверх- обусловленности индивидуального сознания, начали вырабаты- ваться стратегии для нахождения того свободного пространства, которое оставалось по краям конкурирующих структур. Естест- венно, отмечают Хеллер и Уэллбери, что само ощущение индиви- да, возникающее в этих щелях-просветах между "льдинами" структур, оккупирующих практически все пространство "жизненного мира" (т. е. того мира самосознания, которым, соб- ственно, они и оперируют и за пределы которого в своих рассуж- дениях не выходят), не способно приобрести то чувство связанно- сти и последовательности, которым оно обладало в своем "классическом виде", т. е. как оно самовоспринималось, начиная с эпохи Возрождения и до XX в. Все эти рассуждения о возможности существования свободы лишь в узком пространстве по краям господствующих дискурсов, 94 ГЛАВА II в тесных просветах между ними, как бы ни трактовать подобную свободу, дают основания противникам и критикам постструктура- лизма утверждать о дегуманистических предпосылках этого тече- ния. Сама же постановка вопроса о возможности лишь марги- нального существования более или менее свободного сознания теснейшим образом связано с тем, как была разработана пробле- матика личности Мишелем Фуко -- с его тезисом о социально отверженных (безумцах и художниках), которые, являясь марги- нальными личностями, аутсайдерами по отношению к современ- ным властным структурам культурного сознания, способны оспо- рить их авторитет и власть. Ввиду остро ощущаемого современным гуманитарным мыш- лением кризиса понятия личности возникли многочисленные по- пытки найти новые инстанции, способные организовать в некое целое субъективный опыт человека. Не удивительно, что едва ли не основной из таких инстанций становится понятие нарратива, повествования. Нарратив как эпистемологическая форма Так, среди теоретиков по- стмодернизма в самых разных областях человеческого знания получила свое широкое распро- странение концепция американ- ского литературоведа Ф. Джейм- сона о нарративе как об собой эпистемологической форме, орга- низующей специфические способы нашего эмпирического воспри- ятия 6. Вкратце суть этой концепции состоит в том, что все вос- принимаемое может быть освоено человеческим сознанием только посредством повествовательной фикции, вымысла; иными слова- ми, мир доступен человеку лишь в виде историй, рассказов о нем. Проблема взаимоотношения между рассказом-нарративом и жизнью, рассматриваемая как выявление специфически нарратив- ных способов осмысления мира и, более того, как особая форма существования человека, как присущий только ему модус бытия, в последнее время стал предметом повышенного научного интере- са в самых различных дисциплинах. Особую роль сыграло в этом литературоведение, которое на основе последних достижений лингвистики стало воспринимать сферу литературы как специфи- ческое средство для создания моделей "экспериментального ос- воения мира", моделей, представляемых в качестве примера для "руководства действиями". Среди наиболее известных работ дан- ________________ 6 Более подробно об этом см. Постструктурализм. Деконструктивизм. По- стмодернизм. С. 217-218. 95 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ ного плана можно назвать "На краю дискурсам Б. Херрнстейн-Смит (181), "Формы жизни: Характер и вооб- ражение в романе" М. Прайса (252), "Чтение ради сюжета: Цель и смысл в нарративе" П. Брукса (74), книгу Ф. Джеймсона "Политическое бессознательное: Нарратив как социальной символический акт" (191). Ту же проблематику, хотя несколько в ином аспекте, разра- батывают философ и теоретик литературы П. Рикер ("Время и рассказ", 255) и историк X. Уайт ("Метаистория: Историческое воображение в XIX столетии", 288). Первый пытается доказать, что наше представление об историческом времени зависит от тех нарративных структур, которые мы налагаем на наш опыт, а вто- рой утверждает, что историки, рассказывая о прошлом, до из- вестной степени заняты нахождением сюжета, который смог бы упорядочить описываемые ими события в осмысленно связной последовательности. Социологический конструктивизм и его концепция Особый интерес вызывают работы современных психологов, представителей так называемого "социологического конструкти- визма", которые для обоснования своей теории личности, или, как они предпочитают ее называть, "идентичности", обращаются к концепции текстуальности мышления, постулируя принципы само- организации сознания человека и специфику его личностного са- мополагания по законам художественного текста. Например, под редакцией Т. Г. Сарбина был выпущен сборник "Нарративная психология: Рассказовая природа человеческого поведения" (260), где его перу принадлежит статья "Нарратология как кор- невая метафора в психологии". Нарративные модусы по Брунеру В частности Дж. Брунер в книге "Актуальные сознания, возможные миры" (75) различа- ет нарративный модус самоос- мысления и самопонимания и более абстрактный научный модус, который он называет "парадигматическим". Последний лучше всего приспособлен для теоретически абстрактного самопонимания индивида; он основан на принципах, абстрагирующих конкретику индивидуального опы- та от непосредственного жизненного контекста. Иными словами, парадигматический модус способен обобщить лишь общечеловече- ский, а не конкретно индивидуальный опыт, в то время как 96 ГЛАВА II "нарративное понимание" несет на себе всю тяжесть жизненного контекста и поэтому является лучшим средством ("медиумом") для передачи человеческого опыта и связанных с ним противоре- чий. Согласно Брунеру, воплощение опыта в форме истории, рас- сказа позволяет осмыслить его в интерперсональной, межличност- ной сфере, поскольку форма нарратива, выработанная в ходе раз- вития культуры, уже сама по себе предполагает исторически опо- средованный опыт межличност- ных отношений. Психосоциальная идентичность Эриксона Американские психологи Б.Слугоский и Дж. Гинзбург, предлагая свой вариант решения "парадокса персональной иден- тичности -- того факта, что в любой момент мы являемся одним и тем же лицом, и в то же время в чем-то отличным от того, ка- ким мы когда-то были" (275, с. 36), основывают его на переос- мыслении концепции Э. Эриксона в духе дискурсив- но-нарративных представлений. Эриксон, представитель эго-психологии, выдвинул теорию так называемой "психосоциальной идентичности" как субъективно переживаемого "чувства непрерывной самотождественности", основывающейся на принятии личностью целостного образа своего Я в его неразрыв- ном единстве со всеми своими социальными связями. Изменение последних вызывает необходимость трансформации прежней идентичности, что на психическом уровне проводит к утрате, по- тере себя, проявляющейся в тяжелом неврозе, не изживаемом, пока индивидом не будет сформирована новая идентичность. Слугоский и Гинзбург считают необходимым перенести ак- цент с психических универсалий эриксоновской концепции иден- тичности, находящихся на глубинном, практически досознатель- ном уровне, на "культурные и социальные структурные парамет- ры, порождающие различные критерии объяснительной речи для социально приемлемых схем" (275, с. 50). По мнению исследо- вателей, люди прибегают к семиотическим ресурсам "дискурсивного самообъяснения" для того, "чтобы с помощью объяснительной речи скоординировать проецируемые ими иден- тичности", т. е. воображаемые проекты своего Я, внутри которых они должны выжить" (там же). 97 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ Личность как "самоповествование" у Слугосского и Гинзбурга Слугоский и Гинзбург вы- ступают против чисто внутрен- него, "интрапсихического" обос- нования идентичности человека, считая, что язык, сам по себе будучи средством социально межличностного общения и в силу этого укорененным в социо- культурной реальности господствующих ценностей любого кон- кретного общества, неизбежно социализирует личность в ходе речевой коммуникации. Поэтому они и пересматривают эриксо- новскую теорию формирования эго-идентичности уже как модель "культурно санкционированных способов рассказывания о себе и других на определенных этапах жизни. Как таковая, эта модель лучше всего понимается как рационализированное описание само- рассказов" (там же, с. 51). С их точки зрения, присущее челове- ку чувство "собственного континуитета" основывается исключи- тельно на континуитете, порождаемом самим субъектом в процес- се акта "самоповествования". Стабильность же этого автонарра- тива поддерживается стабильностью системы социальных связей индивида с обществом, к которому он принадлежит. Сформулированное таким образом понятие "социального континуитета" оказывается очень важным для исследователей, поскольку личность мыслится ими как "социально сконструиро- ванная" (и лингвистически закрепленная в виде авторассказа), и иного способа ее оформления они и не предполагают. То, что в конечном счете подобный авторассказ может быть лишь художе- ственной фикцией, хотя ее существование и связывается исследо- вателями с наличием социально обусловленных культур- но-идеологических установок исторически конкретного общества, следует из приводимых примеров. В них объяснительная речь литературных персонажей уравнивается в своей правомочности с высказываниями реальных лю- дей. "Рассказовые структуры личности" у К. Мэррея: комедия, романс, трагедия, ирония. Еще дальше по пути олите- ратуривания сознания пошел К. Мэррей. В своем стремлении определить рассказовые структу- ры личности он обращается к классификации известного канад- ского литературоведа Нортропа Фрая и делит их на "комедию", 98 ГЛАВА II "романос", "трагедию" и "иронию", т. е. на те повествовательные модусы, которые Фрай предложил в свое время для объяснения структурной закономерности художественного мышления. Применительно к структурам личностного поведения "комедию" Мэррей определяет как победу молодости и желания над старостью и смертью. Конфликт в комедии обычно связан с подавлением желания нормами и обычаями общества. Он находит свое разрешение в результате рискованного приключения или в ходе праздника, снимающего, временно отменяющего неудобства обременительных условностей, посредством чего восстанавливает- ся более здоровое состояние социальной единицы -- того микро- общества, что составляет ближайшее окружение героя. "Романс", наоборот, нацелен на реставрацию почитаемого прошлого, осуще- ствляемую в ходе борьбы (обязательно включающей в себя ре- шающее испытание героя) между героем и силами зла. В "трагедии" индивид терпит поражение при попытке пре- одолеть зло и изгоняется из своего общества -- из своей соци- альной единицы. С величественной картиной его краха резко кон- трастирует сатира "иронии"; ее задача, по Мэррею, состоит в демонстрации того факта, что "комедия", "романс" и "трагедия", с помощью которых человеческое сознание пытается осмыслить, в терминах исследователя, "контролировать", данный ему жизнен- ный опыт, на самом деле отнюдь не гарантируют нравственного совершенства как индивидов, так и устанавливаемого ими соци- ального порядка, в свою очередь регулирующего их поведение. Хотя исследователь в своем анализе в основном ограничиваются двумя нарративными структурами (комедия и романс) как "проектами социализации личности", он не исключает возможно- сти иной формы "биографического сюжета" становления лично- сти, например, "эпической нарративной структуры". Как подчеркивает Мэррей, "эти структуры претендуют не столько на то, чтобы воспроизводить действительное состояние дел, сколько на то, чтобы структурировать социальный мир в соответствии с принятыми моральными отношениями между об- ществом и индивидом, прошлым и будущим, теорией и опытом" (275, с. 182). В отношении эпистемологического статуса этих структур исследователь разделяет позицию Рикера, считающего, что они представляют собой своего рода культурный осадок раз- вития цивилизации и выступают в виде мыслительных форм, под- верженных всем превратностям исторической изменчивости и яв- ляющихся специфичными лишь для западной нарративной тради- ции. Последнее ограничение и позволяет Мэррею заключить, что 99 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ указанные формы лучше всего рассматривать не как универсаль- ную модель самореализация, т. е. как формулу, пригодную для описания поведенческой адаптации человека к любому обществу, а в более узких и специфических рамках -- как одну из истори- ческих форм социальной психики западного культурного стерео- типа. Таким образом, нарратив понимается Мэрреем как та сю- жетно-повествовательная форма, которая предлагает сценарий процесса опосредования между представлениями социального по- рядка и практикой индивидуальной жизни. В ходе этой медиации и конституируется идентичность: социальная -- через "инстанциирование" (предложение и усвоение примерных стерео- типов ролевого поведения) романсной нарративной структуры испытания, и персональная -- посредством избавления от инди- видуальных идиосинкразии, изживаемых в карнаваль- но-праздничной атмосфере комической нарративной структуры: "Эти рассказовые формы выступают в качестве предписываемых способов инстанциирования в жизнь индивида таких моральных ценностей, как его уверенность в себе и чувство долга перед та- кими социальными единицами, как семья" (там же, с. 200). Именно они, утверждает Мэррей, и позволяют индивиду осмыс- ленно и разумно направлять свой жизненный путь к целям, счи- таемым в обществе благими и почетными. Следовательно, "романс" рассматривается ученым как сред- ство испытания характера, а "комедия" -- как средство выявле- ния своеобразия персональной идентичности. Главное здесь уже не испытание своего "я", как в "романсе", требующего дистанци- рования по отношению к себе и другим, а "высвобождение того аспекта Я, которое до этого не находило своего выражения" (там же, с. 196), -- высвобождение, происходящее (тут Мэррей ссы- лается на М. Бахтина) в атмо- сфере карнавальности. Итог: личность как литературная условность Как из всего этого следует, союз лингвистики и литературо- ведения имел серьезные послед- ствия для переосмысления про- блемы сознания. Здесь важно отметить два существенных фактора. Во-первых, восприятие соз- нания как текста, структурированного по законам языка, и, во-вторых, организация его как художественного повествования со всеми неизбежными последствиями тех канонов литературной условности, по которым всегда строился мир художественного 100 ГЛАВА II вымысла. Но из этого следует еще один неизбежный вывод -- сама личность в результате своего художественного обоснования приобретает те же характеристики литературной условности, вы- мышленности и кажимости, что и любое произведение искусства, которое может быть связано с действительностью лишь весьма опосредованно и поэтому не может претендовать на реаль- но-достоверное, верифицируемое изображение и воспроизведение любого феномена действительности, в данном случае -- действи- тельности любого индивидуального сознания. Даже если допустить то крамольное, с точки зрения совре- менных теоретиков языкового сознания, предположение, что лич- ность конструируется по законам реалистического нарратива, то и тогда, если верить авторитету тех же уважаемых теоретиков, она будет создана но законам заведомо ошибочным, основанным на ложных посылках и неверных заключениях, и ни в какой мере не будет способна привести к истине. Но, очевидно, это и требова- лось доказать, ибо постмодернизм всегда нацелен на доказатель- ство непознаваемости мира.
ЛЕВЫЙ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ И АНГЛИЙСКИЙ ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ: ТЕОРИИ "СОЦИАЛЬНОГО ТЕКСТА" И "КУЛЬТУРНОЙ КРИТИКИ"
Теория постструктурализма в значительной степени обязана своим существованием леворадикальной, или, вернее, левоаван- гардистской версии постструктуралистской доктрины. В этом от- ношении она как бы перешагнула неокритический опыт Йельской школы второй половины 70-х -- начала 80-х годов и непосред- ственно обратилась к тем попыткам осмысления современного искусства, которые были предприняты французскими исследова- телями, условно говоря, телькелевского круга и последующими поколениями критиков, продолживших их традицию. Еще раз подчеркнем тот факт, что, когда речь заходит о ле- вом деконструктивизме, мы имеем дело прежде всего и с несо- мненной критикой весьма существенных положений постструкту- ралистской доктрины, и с безусловным освоением ее отдельных сторон. Поэтому для своего анализа мы берем лишь те случаи, о которых можно с достаточной вероятностью судить как о даль- нейшем развитии тенденций внутри самого постструктурализма, а не о примерах внешнего и эклектичного заимствования случайных признаков. Любая попытка анализа англоязычного постструктурализма ставит перед своим исследователем сразу целый ряд проблем, и одна из первых -- это сама возможность выделения его как це- лостного феномена из столь интернационального по своей природе явления, каким является современный постструктурализм. Тут сразу возникают сложности двоякого рода. Во-первых, сложно- 102 ГЛАВА II сти, условно говоря, первого порядка -- постструктурализм обя- зан своим происхождением теориям, зародившимся по преимуще- ству во Франции 60-х гг. и в любой другой стране в значитель- ной степени, по крайней мере по объему излагаемого материала, выступает как популяризация, объяснение, истолкование и при- способление инонациональных концепций к проблематике своего национального материала, своей национальной культурной тради- ции. Иными словами, возникает проблема перевода, транскрип- ции понятий, рожденных в одной культурной среде в понятийный ряд, присущий иной культурной традиции. Но когда речь находит о странах англоязычного региона, то появляются сложности второго порядка: как выделить националь- ную специфику английского, американского, не говоря уже о ка- надском и австралийском, вариантов подхода к решению в прин- ципе общих теоретических задач, свойственных постструктурализ- му, в условиях столь интенсивного обмена идей, постоянной прак- тики visiting professors и беспрерывной цепи международных семинаров, которые с завидной регулярностью организуют все хоть сколь-нибудь уважающие себя университеты с мировым (или без него) именем. В результате невольно приходится жертвовать именами многих австралийских и канадских ученых, когда берешь на свою душу грех классификации по национальному признаку или национальным школам. И тем не менее специфика всякой национальной разновидно- сти постструктурализма весьма заметна и по отношению к его французским учителям, и к своему столь влиятельному (разумеется, в рамках постструктуралистского мира) американ- скому аналогу, рассматриваемому многими теоретиками как обра- зец именно наиболее типичного своего рода канона литературо- ведческого постструктурализма. Именно английские постструкту- ралисты смогли не только устоять в конкурентной борьбе за тео- ретическое влияние с авторитетом самой популярной "Иельской школы" США, но даже оказать существенное воздействие на формирование другого направления в рамках американского пост- структурализма -- на т. н. левый деконструктивизм. В США можно назвать целый ряд исследователей левого, или, вернее, левацкого, толка, которые предприняли попытки со- единить разного рода неомарксистские концепции с постструкту- рализмом, создавая, в зависимости от своих взглядов, то его со- циологизированные, то откровенно экстремистские социологиче- ские версии. Самые популярные из них -- это Фредрик Джейм- сон, Фрэнк Лентриккия, Гайятри Спивак, Джон Бренкман и 103 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ Майкл Рьян. Не представляя собой какого-либо единого движе- ния, они тем не менее образовали весьма влиятельный противовес аполитическому и аисторическому модусу Йельской школы. Объективности ради, так же, как и для получения более точного представления об общей картине, необходимо отметить тот факт, что постструктурализм всегда был отзывчив на некото- рые концепции марксизма. Другое дело, что он воспринимал мар- ксизм в виде разного рода, условно говоря, неомарксистских представлений, с одной стороны, а с другой -- в форме лишь отдельных положений, формулировок, не не как целостное уче- ние. Разумеется, есть все основания усомниться, насколько по- добный марксизм можно назвать аутентичным, или, вернее, тра- диционным, тем более что те постструктуралисты, которые обра- щаются к Марксу, сами всегда при этом подчеркивают, что они воспринимают марксизм через призму его рефлексии Франкфурт- ской школой или взглядов Л. Альтюссера, Антонио Негри, а в Англии вдобавок и Троцкого. Естественно, здесь наблюдается большой разброс мнений, от полного отрицания, осторожного скептицизма до признания либо отдельных положений и частич- ной истинности учения, либо открыто декларируемой ангажиро- ванности (правда, последнее, надо прямо сказать, встречается довольно редко). Трактовка марксизма у Дерриды Весьма типичным примером постструктуралистского понима- ния марксизма могут послужить взгляды самого Дерриды. При всей их изменчивости в этом отношении, четче всего они им были сформулированы в интервью 1980 г., которое он дал в Эдинбурге Джеймсу Киэрнзу и Кенку Ньютону. В ответ на вопрос Киэрнза, не изменил ли он свою точку зрения на марксизм со времен ее публикации в 1972 г. в "Позициях" (117), Деррида сказал: "Марксизм, разумеется, не является чем-то единым. Не существует одного марксизма, нет единой марксистской практики. Поэтому, чтобы ответить на ваш вопрос, я должен был бы сначала дифференцировать много раз- личных видов марксистской теории и практики, и это было бы очень долгим процессом. Но я бы хотел снова подчеркнуть, что существует некая возможная связь между открытым марксизмом и тем, чем я интересуюсь. Я настаиваю на открытом марксизме. Как вы возможно знаете, ситуация во Франции совершенно из- менилась со времени публикации "Позиций". В то время, когда марксизм был доминирующей идеологией среди французских ин- 104 ГЛАВА II теллектуалов, я был озабочен тем, чтобы определить дистанцию между марксизмом и тем, чем я сам интересовался, таким обра- зом, чтобы подчеркнуть специфику моей собственной позиции. Однако в течение четырех-пяти лет марксизм перестал быть господствующей идеологией. Я не хочу преувеличивать, но я бы сказал, что марксисты сегодня почти стыдятся называть себя марксистами. Хотя я не являюсь и никогда не был ортодоксаль- ным марксистом, я весьма огорчен тем антимарксизмом, который господствует сейчас во Франции, и в качестве реакции на это, а также по политическим соображениям и личным предпочтениям я склонен считать себя большим марксистом, чем я был в те време- на, когда марксизм был своего рода крепостью" (113, с. 22). Уточняя по просьбе Киэрнза термин "открытый марксизм", Деррида заметил: "Это тавтология. Марксизм представляет собой и представлял с самого начала, еще с Маркса, открытую теорию, которая должна была постоянно трансформироваться, а не стано- виться застывшей в догмах и стереотипах. Также верно, что эта теория, которая по политическим причинам, нуждающимся в спе- циальном анализе, обладала большей, по сравнению с другими теориями, тенденцией к схоластике, к отказу от трансформаций, которые имели место в свое время в науках, в психоанализе, в определенном типе лингвистики. Это казалось мне антимарксист- ским жестом со стороны тех, кто называл себя марксистами. Процесс превращения в открытую систему был очень медленным, неровным и нерегулярным, и это как раз и кажется мне несвой- ственным духу изначального марксизма. Таким образом, открытый марксизм -- это то, что, не усту- пая, естественно, эмпиризму, прагматизму, релятивизму, тем не менее не позволяет какой-либо политической ситуации или поли- тической власти налагать на себя теоретические ограничения, как это иногда имело место в Советском Союзе, да и во Франции тоже. Открытый марксизм -- это то, что не отказывается а priori от изучения проблематики, которую, как он считает, не сам породил, и которая, очевидно, пришла со стороны. Я убежден в возможности существования -- на основе законов, которые мар- ксизм сам бы мог сделать предметом своего анализа, -- особой проблематики вне пределов марксистской теории, вне способности ее постичь в том обществе, где господствует эта теория" (там же). Эта довольно пространная цитата нужна нам не для того, чтобы показать, в какой мере Дерриду можно считать марксис- том (важнее сам факт, что марксизм был в 1980-х годах неотъ- 105 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ емлемой составляющей западного сознания вне зависимости от того, как мы оцениваем сам марксизм или переменную величину его реального воздействия на того или иного ученого в тот или иной конкретный исторический момент), но прежде всего для того, чтобы продемонстрировать весьма типичное для леволибе- ральной западной интеллигенции в целом представление об огра- ниченности круга тем, доступных аналитическим возможностям марксизма. В данном смысле Деррида, при всей осторожной предположительности своих взглядов, смотрел на возможности марксизма с большим оптимизмом, чем большинство его коллег по постструктурализму. Как правило, за пределы марксизма вы- водятся проблематика бессознательного, объявляемая сферой ла- кановского фрейдизма, представление о языковой природе созна- ния, а также весь круг вопросов феноменологически- герменевтического комплекса. Что касается последнего, то многие ученые деконструктивистской ориентации склонны преувеличивать отрицательный характер критики феноменологии и герменевтики Дерридой и не замечать его глубинных связей с этой философ- ской традицией, что довольно убедительно доказывает в своей книге "Радикальная герменевтика: Повтор, деконструкция и гер- меневтический проект" (1987) (81) американский философ Джон Капуто. Поэтому можно лишь с большой долей условности указы- вать на наличие некоего элемента марксизма во взглядах социо- логически ориентированных американских критиков, находящихся в круге постструктуралистски-деконструктивистских представле- ний. Речь прежде всего идет о различных вариантах того доволь- но распространенного в кругах западной интеллигенции явления, которое мы называем неомарксизмом, представленным в идеях Франкфуртской школь!, Георга Лукача, еврокоммунизма и т. д. При этом необходимо обязательно учитывать, что этот элемент воспринимается в комплексе набора идей и концепций, которые связаны с именами Маркса, Ницше, Соссюра, Фрейда, Гада- мера. Лакана, Дерриды и Фуко. Этот ряд имен и составляет тот идейный контекст, вне которого невозможно себе представить какого-либо серьезного современного мыслителя. Поэтому, вне зависимости от того, называют ли того или иного критика мар- ксистом, или даже если он сам себя склонен так определять, только конкретный анализ его философских и политических взглядов способен дать ответ на вопрос, кем он действительно является. 106 ГЛАВА II "Герменевтика подозрительности" Более того, нередко бывает очень трудно выделить этот эле- мент марксизма (даже в его не- омарксистской оболочке) из об- щего идеологически-теоретическо- го комплекса позднесартровской экзистенциальной феноменоло- гии, постструктурализма Фуко, фрейдовского и лакановского пси- хоанализа и дерридеанской деконструкции. Современное западное сознание ощущает как общую черту названных выше мыслителей то, что Рикер в своей книге "Об интерпретации" (1965) (254) назвал более или менее ярко выраженным недоверием к поверх- ности вещей, к явной реальности. Отсюда тот импульс к деми- стификации поверхностных явлений и иллюзий, которую Рикер определил как "герменевтику подозрительности". Разногласия левых деконструктивистов и Йельской школы Как уже отмечалось, основ- ными пунктами разногласия ме- жду левыми деконструктивистами и йельцами были аполитичность и анти-, вернее, аисторичность по- следних. У де Мана и Хиллиса Миллера эта аисторичность прак- тически доходила до отказа от истории литературы. Точнее было бы сказать, их познавательный релятивизм закономерно приводил их к историческому нигилизму вообще и, в частности, к мысли о невозможности истории литературы как таковой, в чем откровен- но признавался Хиллис Миллер (239, с. XXI). Бремя истории, как остроумно заметил Лейч, оказалось для них неподъемным (213, с. 299). Антиисторизм йельцев и его критика В предисловии к своей книге де Ман пишет: "Аллегории про- чтения" задумывались как исто- рическое исследование, но закон- чились как теория чтения. Я на- чал читать Руссо, серьезно готовясь к историческому исследова- нию о романтизме, но обнаружил свою неспособность выйти за пределы локальных трудностей интерпретации. Пытаясь спра- виться с этим, я был вынужден перейти от истории дефиниций к проблематике прочтения" (101, с. IX). Точно так же и в предисловии к "Риторике романтизма" (1984) де Ман отмечал, что практика его анализа как скрупу- лезного прочтения текста постоянно нарушает континуум преем- ственности историко-литературных традиций, а свою статью в 107 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ "Йельском манифесте" он заключает типично деконструктивист- ской сентенцией: "Ничто, ни поступок, слово, мысль или текст никогда не находится в какой-либо, позитивной или негативной, связи с тем, что ему предшествует, следует за ним или вообще где-либо существует, а лишь только как случайное событие, сила воздействия которого, как и сила смерти, обязана лишь случайно- сти его проявления" (105, с. 69). Естественно, что подобный аисторизм не мог не вызвать возражения у исследователей иной политической ориентации, и прежде всего у тех, кто не мыслил себе существования литерату- ры вне непосредственного контакта с социально-историческими и политическими проблемами. Одним из самых решительных кри- тиков аисторической установки Йельской школы явилась бенгалка по происхождению Гайятри Спивак. Известность в деконструк- тивистских кругах она приобрела своим предисловием к переводу на английский язык работы Дерриды "О грамматологии" (1976) (112, с. I-XC), фактически представляющим собой целую моно- графию, где было дано детальное объяснение ключевых положе- ний французского ученого, а также показан тот исторический и интердисциплинарный контекст, в котором развивались идеи Дерриды. Спивак часто называют в критической литературе мар- ксистским и феминистским литературоведом. Если последнее оп- ределение вряд ли у кого вызовет возражение, то первое более чем спорно и свидетельствует лишь о ее несомненной социальной ангажированности, выраженной в попытках интегрировать про- блемы третьего мира с феминизмом. С ее точки зрения, тенден- ция западной цивилизации исключать, т. е. не учитывать общеми- ровой роли колониальной женщины, равнозначна психоаналитиче- скому импульсу исключения "другого" и тем самым проявлению социальных, расовых и классовых предрассудков. Если отвлечься от навязчивой идеи фаллоцентризма - иде- фикса всей феминистской критики, критический анализ которого понимается здесь как часть более широкого идеологического ана- лиза логоцентризма -- исторически детерминированной и детер- минирующей системы, приписывающей женщинам специфические сексуальные, политические и социальные роли, -- то главное, что не приемлет Спивак в йельском варианте деконструктивизма, _ это его представление об истории, ее излишняя текстуализация у йельцев, приводящая к неудержимому релятивизму: "Даже если все исторические систематики могут быть подвергнуты сомнению, то и в этом случае для того, чтобы появилась возможность ин- терпретации, необходимо допустить существование минимальной 108 ГЛАВА II исторической схемы, которая предполагает, что фаллоцентризм является объектом деконструкции вследствие его одновременного и совместного сосуществования с историей западной метафизики, с историей, не отделимой от политической экономии и от собст- венности человека как держателя собственности" (270, с. 185). Еще одной специфической чертой подхода Спивак, сущест- венно отличающей ее уже от чисто феминистской критики (в ча- стности, например, от Б. Джонсон и Ш. Фельман), является ее более трезвое понимание текстуальности. С точки зрения Спивак, -- в данном случае она явно выступает против последователей де Мана, -- было "ошибкой представлять себе тематику текстуаль- ности как простую редукцию истории до языка" (там же, с. 171). Принцип текстуальности для нее не означает разрыва всякой связи с социально-экономическими, политическими или историче- скими сферами, как часто полагают многие американские декон- структоры, и в этом она, пожалуй, близка позиции Дерриды на- чала 80-х годов. В этом плане Спивак является представительницей того на- правления левого деконструктивизма, который пытается соеди- нить теории текстуальности и интертекстуальности с теорией со- циального текста. В частности, для нее фаллоцентризм -- это часть более широкой схемы, сети или текста -- социального тек- ста западного логоцентрического общества, и ее основная задача -- не столько трансформировать литературоведение, сколько само это современное общество в его патриархальных, капиталистиче- ских, расовых и классовых формах: "Точно так же, как женщины требуют признания себя в качестве активной силы общества, та- ким же образом в самом этом обществе должно начаться соответ- ствующее движение за перераспределение сил производства и воспроизводства" (там же, с. 192). Теория "социального текста" Объединившись вокруг журнала "Социальный текст" (Social text. -- Michihan, 1978), сторонники этой концепции су- щественно раздвинули границы интертекстуальности, рассматри- вая литературный текст в контексте общекультурного дискурса, включая религиозные, политические и экономические дискурсы. Взятые все вместе, они и образуют общий или социальный текст. Тем самым левые деконструктивисты напрямую связывают худо- жественные произведения не только с соответствующей им лите- ратурной традицией, но и с историей культуры. Нетрудно заме- 109 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ тить, что здесь они шли в основном по пути, предложенном еще Фуко. В связи с этим произошел пересмотр и понятия "референт". Разумеется, речь идет о пересмотре в рамках постструктуралист- ской перспективы. Что здесь было первичным: влияние идей марксизма в том или ином виде, традиций социологического или культурно-исторического литературоведения, или естественного развития постструктуралистских концепций, -- вопрос, который в каждом случае должен решаться индивидуально, в зависимости от особенностей духовного развития конкретного автора. Так, например, Джон Бренкман в статье "Деконструкция и социальный текст" (1979) (72) критиковал узость, ограничен- ность йельского представления о референте, или "Реальном", основанного, по его мнению, на устаревших понятиях об объектах восприятия как о стабильно зафиксированных в сознании воспри- нимающего. С его точки зрения, референт, или Реальное, являет- ся исторически порожденным и социально организованным фено- меном. Несоответствие означающего и означаемого как "лингвистическая пробуксовка" Традиционную для всех постструктуралистов проблему несоответствия (т. е. произволь- ный характер связи) между оз- начающим и означаемым Бренк- ман, опираясь на Лакана, решает в духе психоаналитических пред- ставлений как "лингвистическую пробуксовку": для многих выска- зывания содержат в себе неизбежные конститутивные смысловые "провалы", которые сообщают своим адресатам нечто отличное от того, что было изначально заявлено или констатировано. Бренк- ман объясняет этот феномен лингвистической пробуксовки специ- фической природой человеческой психики, якобы укорененной в мире фантазмов. Таким образом, американский исследователь стремится вос- становить утраченную в теории деконструктивизма связь лингвис- тической референции одновременно и с социальной реальностью, и с бессознательным, не отказываясь и от присущего этой теории представления о неадекватности данной связи. В то же время он разделяет деконструктивистский тезис о фикциональности и рито- ричности языка, что, по его мнению, лучшего всего выявляет спо- собность литературы и критиковать общество, не столько проти- вопоставляя себя реальному, сколько осознавая свою известную 110 ГЛАВА II отстраненность от него, и одновременно порождать утопические возможности, давая волю воображению, или, как предпочитает выражаться Бренкман, "высвобождая материал фантазии". Как и все теоретики социального текста, он критически от- носится к деконструктивистскому толкованию интертекстуально- сти, считая его слишком узким и ограниченным. С его точки зре- ния, литературные тексты соотносятся не только друг с другом и друг на друга ссылаются, но и с широким кругом различных сис- тем репрезентации, символических формаций, а также разного рода литературой социологического характера, что, вместе взятое, как уже отмечалось выше, и образует социальный текст. Одной из наиболее представительных (чтобы не сказать, по- пулярных, поскольку на нее чаще всего ссыхаются лишь как на образец литературы подобного рода, судить же о степени ее влияния в академических кругах можно только косвенно, по той энергии, с какой она опровергается) книг леводеконструктивист- ского толка является работа Майкла Рьяна "Марксизм и декон- структивизм" (1982) (259). Билингв, ученик Гайятри Спивак, работавший в конце 70-х годов во Франции вместе с Дерридой, Рьян поначалу испытывал воздействие модных в конце 60-х го- дов идей маоизма, а затем западноевропейского неомарксизма, прежде всего итальянского теоретика Антонио Негри, в переводе работ которого он принимал самое активное участие. По всем своим политическим ориентациям и эстетическим пристрастиям он является типичным представителем радикального французского постструктурализма. Подобно Спивак и Бренк- ману, Рьян также предпринимал попытки связать понятия тек- стуальности и интертекстуальности с теорией "социального тек- ста", и своеобразие его трактовки заключается в переосмыслении концепции Дерриды "инаковости", или "отличности" (alterity): "Невозможно точно локализовать подлинную основу субстанции или субъективности, онтологически или теологически, бытия или истины, которая не была бы вовлечена в сеть отношений с дру- гим (other relations) или в цепь процесса дифференцирования" (там же, с. 14). Здесь, очевидно, снова необходимо напомнить о специфике постструктуралистской терминологии, где понятие "сети", близкое тому, что под этим подразумевал Делез, употребляя термин "ризома", заменило традиционное для структурализма представ- ление о структуре и отличается от него не столь строгим упорядо- чиванием отношений между своими составными частями и эле- 111 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ ментами, хотя некий принцип, как правило, весьма туманный, организованности все же сохраняется. С точки зрения Рьяна все явления, объекты и концепции способны функционировать исключительно во взаимосвязи, во взаимном сцеплении, в общем переплетении отношений, конвен- ций, историй и институтов. Для него, как и для большинства постструктуралистов, идеи и представления обладают таким же реальным бытием, как и объекты предметного мира, мира вещей, точно так же и сам мир представляется ему текстуализованным, хотя, в противоположность йельцам, и наполненным социальным содержанием, поэтому любой литературный текст он рассматрива- ет как неизбежно взаимосвязан- ный с социальным текстом. "Анархичность децентрации" у М. Рьяна Наибольший интерес в рам- ках исследуемой нами проблемы вызывает сравнение, проводимое Рьяном, между философией но- вых левых и деконструктивистов: оба эти течения, по ему мнению, обладают общими чертами, сви- детельствующими о решительном сходстве их главных характери- стик: "Приоритет плюральности над авторитарным единством, склонность скорее к критике, нежели к подчинению, неприятие логики власти и господства во всех их формах, утверждение принципа различия в противоположность тождеству и оспарива- ние этического универсализма" (там же, с. 213). Таким образом, у Рьяна децентрализация (или "децентрация") как способ проти- востояния любой централизованной власти, санкционированному и освященному властью авторитету в его любой форме -- государ- ственной власти, партийной политики, философской концептуаль- ности или канонизированной литературной традиции -- приобре- тает явно анархический оттенок в духе новых левых. Нельзя не заметить, что в этом высказывании Рьяна весьма наглядно просматривается близость постструктуралистских уста- новок с постмодернистскими, по крайней мере в том виде, как они были сформулированы немецким философом Вольфгангом Вельшем (286). Фактически можно с уверенностью сказать, что у Рьяна мы наблюдаем несомненное перерастание чисто пост- структуралистской проблематики в тот конгломерат идей и пред- ставлений, который выступает как постструктуралистски- постмодернистский комплекс. 112 ГЛАВА II Негативная и позитивная герменевтика по Джеймсону Ту же тенденцию мы на- блюдаем и у другого американ- ского исследователя, Фредрика Джеймсона, представляющего собой, как и Майкл Рьян, и Шошана Фельман, своего рода переходный франко-амери- канский, если не франко- англо-американский, вариант постструктурализма. Его самые из- вестные работы "Марксизм и форма: Диалектические теории ли- тературы XX в." (1971) (190) и "Политическое бессознатель- ное: Повествование как социально символический акт" (1981) (191) отмечены существенным влиянием книги Рикера "Об ин- терпретации". Именно Рикеру Джеймсон обязан тем важным для его позиции разграничением, которое он проводит между нега- тивной, деструктивной герменевтикой и герменевтикой позитив- ной. Первая нацелена на демистификацию иллюзий -- традиция, выводимая Джеймсоном из идей Маркса, Ницше, Фрейда и Дерриды, близкая, по его мнению, марксистской критике "ложного сознания". Вторая -- позитивная герменевтика, пы- тающаяся получить доступ к "сущностным истокам жизни", свя- зывается исследователем с концепциями диалогичности и карна- вальности М. Бахтина, социальным утопизмом франкфуртских социологов и "антропологической марксистской философией" Э. Блоха с ее "принципом надежды". Несомненно, что Джейм- сон и сам марксизм рассматривает через призму философского утопизма Блоха (и вообще из франкфуртской установки на уто- пию как на методологический принцип), когда утверждает: "Марксистская негативная герменевтика, марксистская практика собственно диалогического анализа должны в практической рабо- те прочтения и интерпретации применяться одновременно с мар- ксистской позитивной герменевтикой или расшифровкой утопиче- ских импульсов тех же самых по-прежнему идеологических тек- стов" (191, с. 296). Джеймсон, работая в рамках так называемой "критики куль- туры", попытался создать свой вариант постструктурализма, где значительную роль играла бы методика анализа герменевтики и деконструктивизма. В частности, последний, несмотря на свой явный аисторизм, по мнению критика, "освобождает нас от эм- пирического объекта: института, события или индивидуального художественного произведения, привлекая наше внимание к про- 113 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ цессу его конституирования как объекта и его отношения к дру- гим объектам, конституированным таким же образом" (там же с. 297). В этом высказывании, пожалуй, явственнее всего проявляет- ся феноменологическая установка Джеймсона на интенциональ- ность сознания и неразделенность существования субъекта и объ- екта в мире опыта, что сразу снимает с повестки вопрос о ка- кой-либо принадлежности, кроме как разве на уровне деклара- ции, американского критика к марксизму. Если же оставаться в пределах постструктурализма, не только американского, но и за- падноевропейского, то тут эта работа Джеймсона сыграла свою роль, поскольку он смог объединить довольно широкий круг постструктуралистских концепций в своем стремлении интегриро- вать в некое целое идеи Дерриды, Фрая, Греймаса, Лакана, Ри- кера, Альтюссера, Машере, Леви-Стросса и Бахтина. История-- "текстуализация отсутствующей причины" Специфика позиции Джейм- сона в этой книге заключается в том, что, приняв за основу тек- стуалистский подход к истории и реальности, он попытался смяг- чить его, дав ему рациональное объяснение, насколько оно было возможно в пределах постструктуралистских представлений. Он подчеркивает, что "история -- не текст, не повествование, гос- подствующее или какое-либо другое, но, как отсутствующая при- чина (т. е. как причина, недоступная непосредственно сознанию человека и выводимая лишь только косвенно, на основании кос- венных источников. Более подробно см. ниже. -- И. И.), она недоступна нам, кроме как в текстуальной форме, и поэтому наш подход к ней и к самому реальному неизбежно проходит через стадию ее предварительной текстуализации, ее нарративизации в "политическом бессознательном" (191, с. 35). Подобного рода рационализированная текстуализация должна была, по мысли критика, помочь избежать опасности как эмпиризма, так и вуль- гарного материализма. "Политическое бессознательное" Самая же популярная его концепция -- это выдвинутое им понятие "политического бессоз- нательного". Джеймсон исходит из двух основных посылок. Во-первых, из абсолютной исторической, социальной, классовой 114 ГЛАВА II и, следовательно, идеологической обусловленности сознания каж- дого индивида; и, во-вторых, из утверждения о якобы фатальной непроясненности, неосознанности своего положения, своей идео- логической обусловленности, проявляемой всякой личностью. Особенно эта политическая неосознанность характерна для писа- теля, имеющего дело с таким культурно опосредованным артефак- том, как литературный текст, представляющим собой "социально символический акт" (там же, с. 20). Таким образом, утверждает- ся, что любой писатель при своей обязательной политической ан- гажированности оказывается неспособен ее осознать в полной мере. Выявить это политическое бессознательное и является зада- чей работы Джеймсона. Ограничиваясь пределами письменно зафиксированного сознания, критик и всю историю человечества определяет как целостное в своем единстве коллективное повест- вование, связывающее прошлое с настоящим. Это повествование характеризуется единой фундаментальной темой: "коллективной борьбой, цель которой -- вырвать царство Свободы из оков цар- ства Необходимости" (там же, с. 19). По мнению Джеймсона, концепция политического бессознательного поможет выявить ис- комое им единство этого непрерывного повествования -- "рассказа истории", т. е. ее логи- ку и "диалектику". Структурная причинность вместо экспрессивной причинности у Альтюссера Автор исследования разде- ляет критику Л. Альтюссера "экспрессивной причинности", восходящей к лейбницевской концепции "выражения". "Она, -- пишет Альтюссер, -- в прин- ципе предполагает, что любое целое сводимо к своей внутрен- ней сущности, в которой элементы целого являются всего лишь феноменальными формами выражения этого внутреннего принци- па сущности, наличного в каждой точке целого, так что в любой момент можно написать уравнение: такой-то элемент (экономический, политический, юридический и т. д....) = внут- ренней сущности целого" (44, с. 188-189). Для Альтюссера и солидарного с ним Джеймсона подобное понимание причинности -- прежде всего в историческом плане -- представляется явно механистическим и является всего лишь одним из видов широко распространенной "интерпретативной аллегории", в которой последовательность исторических событий или текстов и других культурных артефактов, переосмысляется в 115 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ терминах некоего глубинного и "фундаментального", или "доминантного", повествования. Таким "аллегорическим доми- нантным повествованием" может быть, например, катастрофиче- ское видение истории у Шпенглера или циклическое у Вико. Вместо этого Альтюссер выдвигает понятие структурной причинности, связанной с концепцией видимого отсутствия при- чины у Спинозы. Французский философ стремится придать сво- ему толкованию структуры диалектический характер неразрывной связи целого и его частей, когда первое немыслимо без второго и не может быть сведено к какой-либо внешней по отношению к ним схеме, т. е. не может быть внеположным своим составляю- щим, а наоборот, только в них и способным себя выразить. Та- ким образом, структура у Альтюссера выступает не как органи- зующий принцип, навязывающий элементам структуры схему их организации, идею порядка, существовавшую еще до образования самой структуры, а как нечто имманентно присущее этим элемен- там в их совокупности и возникшее в результате их взаимодейст- вия. В этом смысле структура и называется философом отсутст- вующей причиной, поскольку проявляется только в результатах своего воздействия, в своих элементах и лишена статуса автоном- ной независимой сущности. Опираясь на эту теорию Альтюссера, Джеймсон вместо "вульгарно марксистской теории уровней" (191, с. 32), основы- вающейся на соотношении базиса и надстройки, где "главной определяющей инстанцией" является экономика, предлагает схему "альтюссеровского понимания проблемы", в которой способ про- изводства отождествляется со структурой в целом или со "структурой во всей ее совокупности" (там же). В соответствии с подобными взглядами Джеймсон и трактует историю, понимая ее как отсутствующую причину всех поступков и мыслей людей, так как "она доступна нам только в текстуальной форме, и наша по- пытка постичь ее, как и саму реальность, неизбежно проходит через предварительную стадию ее текстуализации, нарративиза- ции в политическом бессознательном" (там же, с. 35). Джеймсон утверждает, что марксистская в его понимании теория литературы способна включать в себя другие "интерпретативные модусы и системы" (там же, с. 47) и что методологическая ограниченность последних всегда может быть преодолена при одновременном сохранении их позитивных досто- инств посредством "радикальной историзации их ментальных опе- раций" (там же). С этих позиций и явно статическая, по его при- знанию, аналитическая система французского семиотика 116 ГЛАВА II А.-Ж. Греймаса, основанная скорее на принципе бинарных, а не диалектических оппозиций и определяющая взаимоотношения ме- жду уровнями текста в терминах гомологии, может быть присвое- на для нужд "исторической и диалектической" критики в качест- ве модели "идеологической замкнутости" (т. е. конкретной идео- логии писателя -- суммы его сознательных и бессознательных политических взглядов, нашедших свое выражение в его произве- дениях). "Семический квадрат" Греймаса применительно к Бальзаку Критик утверждает, что се- мический квадрат Греймаса явля- ется жизненно важным инстру- ментом для исследования семан- тических и идеологических хитро- сплетений текста, поскольку этот квадрат "намечает границы спе- цифически идеологического соз- нания и определяет те концептуальные пункты, за пределы кото- рых это сознание не способно выйти и между которыми оно об- речено колебаться" (там же, с. 47). Примером подобного подхода может служить анализ специ- фики бальзаковского реализма, рассмотренного критиком в специ- альной главе "Реализм и желание: Бальзак и проблема субъек- та". Автор исследования считает для себя возможным делать обобщающие выводы о всем творчестве Бальзака на основе двух далеко не самых показательных и репрезентативных романов пи- сателя: "Старая дева" и "Баламутка" (в русском переводе сохра- нилось первоначальное название романа "Жизнь холостяка"; но- вое заглавие предназначалось для второго издания "Человеческой комедии", не осуществившегося при жизни писателя). Как конкретно проявляет себя "семический квадрат" Грей- маса в джеймсоновской интерпретации реализма Бальзака? Со- держание "Старой девы" в общих чертах сводится к борьбе за руку "старой девы" мадемуазель Кормон, одной из богатых не- вест города Алансона, между шевалье де Валуа, обломком старой аристократии, пробавляющимся доходами от игры в карты, и дельцом новой формации, бывшим военным поставщиком дю Бу- кье, сумевшим в конечном счете одержать верх над своим про- тивником. "Старая дева", по убеждению критика, не просто матримо- ниальный фарс и даже не только социальный комментарий о про- винциальной жизни времен Реставрации и Июльской монархии; -- это прежде всего дидактическое произведение и политический 117 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ наглядный урок, где писатель попытался трансформировать собы- тия эмпирической истории в своеобразное состязание претенден- тов, "в котором могут быть проверены стратегии разных классов" (191, с. 164). Джеймсон, исходя из своих фрейдистских представлений, во всем творчестве Бальзака видит постоянно происходящий сдвиг, смещение акцентов с политических, социальных проблем на се- мейные, половые, и именно к этой перспективе художественного мышления писателя сводит главную специфику его творчества. В этом плане роман "Старая дева" приобретает "аллегорическую структуру" -- лежащее в его основе "утопическое измерение" -- и предстает как повесть о всеобъемлющем и всепроникающем желании (одновременно сексуального и экономического характе- ра), повесть, "в которой эротическое послание (т. е. содержание) фарса должно быть прочитано как метафорическая фигура жела- ния обрести поместье и личный успех, а также найти решение социального и исторического про- тиворечия" (там же, с. 158). Желательное мышление Иными словами, художест- венный процесс понимается Джеймсоном как результат сво- его рода "желательного мышления", в ходе которого желания писателя, не найдя удовлетворения в действительности, компенси- руются в мире художественного вымысла. Причем этот мир вы- мысла состоит из причудливого переплетения утопических элемен- тов авторской фантазии и реальностей современной писателю дей- ствительности. Понять логику, по которой образуются связи ме- жду этими элементами, с точки зрения критика, можно при по- мощи семического квадрата глубинной смысловой структуры, пер- вобытного мышления бальзаковского мироощущения, т. е. его политического бессознательного, в котором неразрешимый "логический парадокс противоречий" посредством логических пермутаций и комбинаций "стремится достичь псевдорешенил на утопическом уровне" (191, с. 167). На основе данной методики Джеймсон обнаруживает в "Старой деве" Бальзака "бинарную оппозицию между аристо- кратической элегантностью и наполеоновской энергией" (там же, с. 48), которую отчаянно пытается преодолеть "политическое воображение" писателя, с одной стороны, порождая как контра- дикторные отношения между этими понятиями, так и все логиче- ски доступные их синтезы, и в то же время, с другой -- оказы- ваясь неспособным ни на миг выйти из этой оппозиции. Каждый 118 ГЛАВА II из членов оппозиции является сложным комплексом представле- ний, обладающих внутренне противоречивым характером. "Аристократическая элегантность" связывается с двумя группами понятий. В первую входят "старый режим", поклонником и апо- логетом которого, как подчеркивает Джеймсон, был Бальзак, "органическое общество", его "законность" и "легитимность"; во вторую -- культура с ее семантическим полем, определяемым понятиями "неактивность" и "пассивность". При этом наполео- новская энергия также "дизъюнктируется" на семы "энергия" с ее символическим олицетворением в фигуре Наполеона и "буржуазия" с ее характеристиками "незаконности", "импотенции" и "стерильности". Таким образом, Джеймсон выделяет четыре основные семы -- единицы значения: старый режим, энергия, культура и бур- жуазия, каждая из которых обладает специфическими характери- стиками, т. е. семантическим полем, и служит символическим оп- ределением характера персонажа. В результате подобных абст- рактно-спекулятивных операций и возникает семический квадрат властных структур:
s - s
СТАРЫЙ РЕЖИМ ЭНЕРГИЯ
органическое общество легитимность Наполеон
- S S
КУЛЬТУРА БУРЖУАЗИЯ
Неактивность незаконность пассивность импотентность cтерильность
Определенный таким образом семический квадрат дает, с точки зрения исследования, четыре основные антропоморфные комбинации, являющиеся "повествовательными характерами" ро- мана. Семы s и S-образуют характер шевалье де Валуа, ком- бинация s и S -- антропоморфное содержание дю Букье. Явно "непоследовательный синтез", по определению критика, буржуаз- ного происхождения и культурных ценностей реализуется в судь- 119 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ бе несостоявшегося поэта Атаназа Грансона -- еще одного не- удачного претендента на руку мадемуазель Кормон. Четвертая антропоморфная комбинация, дающая "идеальный синтез", представлена виконтом де Труавиль, обладающим не вызывающим сомнения "законностью" своего аристократического происхождения и "военной доблестью, наполеоновского типа" (там же, с. 168). Виконт де Труавиль, таким образом, по опре- делению критика, служит "фигурой горизонта" в бальзаковском романе и представляет своего рода вероятную альтернативу ре- альной истории, в которой была бы возможна "подлинная Рес- таврация" при условии, если аристократия смогла бы учесть дан- ный ей предметный урок, т. е. понять, что она нуждается в силь- ном человеке, соединившим в себе аристократические ценности с наполеоновской энергией. На уровне фантазии, замечает Джейм- сон, "Бальзак, очевидно, имел в виду самого себя" (там же. с. 169). Идеальным выходом из затруднений "старой девы" и был бы ее брак с де Труавилем, о чем она мечтала, но, как выясни- лось впоследствии, виконт был женат. Крушению планов героини критик придает провиденциальный смысл, так как оно в его гла- зах символизирует несбыточность для него самого решить главное противоречие своих взглядов даже на уровне семейного счастья: "Роковая судьба мадемуазель же Кормон -- быть замужем и оставаться при этом старой девой -- представляется не решением проблемы, а всего лишь ужасным наглядным уроком" (там же). Критик постоянно подчеркивает, что это видение Бальзака не следует понимать как логически сформулированные и обосно- ванные высказывания о политических позициях или об идеологи- ческих возможностях, объективно существовавших во Франции в эпоху Реставрации. Это видение предстает в его творчестве ско- рее в виде особой структуры "частной политической фантазии" (там же, с. 48) и является отражением "частного либидинального аппарата" -- специфического механизма желания, определявшего структуру политического мышления Бальзака. Вслед за Ж. Делезом и Ж.-Ф. Лиотаром Джеймсон считает, что подоб- ное, по своей сути утопическое, представление о действительно- сти, -- или, как его определяют психологи, фантазм, игравший роль протоповествовательной структуры романов Бальзака, -- в принципе свойственно каждому человеку и является основным средством выражения "нашего опыта реального" (там же, с. 48). 120 ГЛАВА II "Формальная седиментация" -- сохранение остатков старых форм Основываясь на идеях Гус- серля, Джеймсон выводит модель "формальной седиментации", т. е. сохранения в новых жанро- вых образованиях остатков ста- рых жанровых форм. В соответ- ствии с этой моделью в основе вновь рождающейся "сильной формы жанра" (там же, с. 141) лежит "социосимволический коммуникат", т. е., иными словами, любая форма имманентно и сущностно обладает неотъемлемой от себя идеологией. Когда эта форма заново осваивается и переделывается в совершенно ином социальном и культурном контексте, ее первоначальный комму- никат (сообщение, послание и т. д. -- идеологически и социально окрашенное содержание) по-прежнему за ней сохраняется и дол- жен быть признан в качестве функционального компонента новой формы, в состав которой старая форма входит в том или ином виде. История музыки, по утверждению критика, дает наиболее характерные примеры этого процесса, когда народные танцы трансформируются в аристократические формы типы менуэта (то же самое происходит и с пасторалью в литературе), чтобы затем быть заново присвоенными романтической музыкой для совер- шенно новых идеологических (и националистических) целей. Идеология самой формы, считает Джеймсон, "выпавшая таким образом в осадок" (там же, с. 141), сохраняется в поздней по времени появления и более сложной структуре в виде "жанрового коммуниката", который сосуществует, -- или вступая в противо- речие, или выступая в качестве опосредующего, "гармонизирующего механизма", -- с элементами, возникшими на более поздней стадии разви- тия какой-либо формы. Интертекстуальность как "сохранение старых форм" Это понятие текста как син- хронного единства структурно противоречивых или гетерогенных элементов (в данном случае Джеймсон опирается на автори- тет Эрнста Блоха, выдвинувшего концепцию синхронного нерав- номерного развития в рамках единой текстуальной структуры) определяется в исследовании как интертекстуальность. В терминах интертекстуальности важным оказывается даже не столько видимое сохранение пережитков старых форм (сюда 121 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ входят, например, стереотипы жанрового поведения традиционных персонажей, по Греймасу -- актантовых ролей: хвастливый воин, скупой отец, глупый жених -- соперник героя и т. д.); более су- щественным объявляется значимое отсутствие в тексте этих скры- тых пережитков и рудиментов прежних генетических форм, -- отсутствие, которое становится видимым только при реконструи- ровании литературного ряда, дающем возможность восстановить опущенное звено. В этом отношении новелла Эйхендорфа "Из жизни одного бездельника", по мнению Джеймсона, может служить примером подобной "негативной интертекстуальности". Театральность но- веллы объясняется тем, что ее "текст может быть прочитан как виртуальная транскрипция театрального представления" (191, с. 137), поскольку он вписан в древнюю традицию комедии оши- бок с двойниками, переодеванием, ритуальным разоблачением и т. д., ведущей свое происхождение от римской комедии и нашед- шей свой новый расцвет в творчестве Шекспира. Одной из характерных черт комедии ошибок является нали- чие в ее структуре двух сюжетных линий соответственно с дейст- вующими лицами высокого и низкого социального положения, при этом аристократическая линия сюжета дублируется в подсюжете персонажа низкого происхождения. Новелла Эйхендорфа и может быть понята как система с двойным сюжетом, в которой читате- лю, однако, предлагается только побочная, снижение-комическая линия с героями из низших классов. Джеймсон считает, что здесь аристократическая линия сюжета структурно подавляется "по стратегическим причинам, поскольку ее явное присутствие могло послужить для нового послереволюционного читателя (имеется в виду французская буржуазная революция 1789-1794 гг. -- И. И.) невольным напоминанием о сохранении в Германии полу- феодальной структуры власти" (там же, с. 138). "Реификация" Много места в "Полити- ческом бессознательном" уделено раскрытию понятия "реифи- кации", происходящей в сознании человека периода позднего капитализма. Реификация -- овеществление, гипостазирование, т. е. процесс превращения абстрактных понятий в якобы реально, существующие феномены, приписывания им субстанциональности, в результате которой они начинают мыслиться как нечто матери- альное, -- интерпретируется Джеймсоном по отношению к искус- ству как неизбежное следствие его общего развития, в ходе кото- 122 ГЛАВА II рого происходит расщепление первоначального синкретизма и выделение отдельных видов искусства, а затем и их жанров. Этот непрерывный процесс дифференциации ставится в прямую зави- симость от процесса потери человеком ощущения своей целостно- сти как индивида (недаром латинское "индивидуум" означало "атом", т. е. нечто уже более неделимое). В свою очередь, это вызвало вычленение и обособление друг от друга различных ви- дов восприятия и ощущения, потребовавших для своего закрепле- ния ("усиления опыта") и уже упоминавшейся дифференциации искусств, и повышения их экспрессивности. Оба эти процесса мыслятся Джеймсоном как взаимосвязан- ные и взаимообуславливающие, и причина их порождения припи- сывается дегуманизации человека, возникшей с началом капита- листической эпохи. Как утверждает критик, реификация и искус- ство модернизма являются двумя гранями "одного и того же про- цесса", выражающего внутренне противоречивую логику и дина- мику позднего капитализма" (191, с. 42). В то же время иссле- дователь подчеркивает, что модернизм не просто "является отра- жением социальной жизни конца XIX столетия, но также и бун- том против этой реификации и одновременно символическим ак- том, дающим утопическую компенсацию за все увеличивающуюся дегуманизацию повседневной жизни" (там же). Эта компенсация носит либидинальный характер и происходит в результате психи- ческой фрагментации сознания человека в процессе систематиче- ской квантификации, т. е. сведения качественных характеристик к количественным, и рационализации его жизненного опыта. В це- лом это -- следствие растущей специализации профессиональной деятельности человека, в ходе которой он сам превращается в орудие производства. Исследователь утверждает, что психика человека и его чув- ства восприятия в значительно большей степени являются резуль- татом социально-исторического, нежели биологического развития. В частности, и процесс реификации лучше всего может быть про- иллюстрирован на эволюции одного из пяти чувств -- зрения, которое в процессе своей дифференциации не только якобы ока- залось способным постичь ранее не доступные для восприятия объекты, но даже и само их породить. Так, синкретизм и нерас- члененность визуальных характеристик ритуала, сохраняющих и сейчас свою функциональность в практике религиозных церемо- ний, в результате секуляризации искусства транформировались в станковую живопись с целым веером различных жанров: пейзаж, натюрморт, портрет и т. д., а затем в ходе революции восприятия 123 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ у импрессионистов чисто формальные признаки живописного языка, языка цвета стали превращаться в самоцель вплоть до провозглашения автономности визуального у абстрактных экс- прессионистов . То же самое, по мнению критика, относится и к обостренно- му чувству языка у писателей-модернистов, например, к стили- стической практике Конрада. В целом исследователь оценивает модернизм как позднюю стадию буржуазной культурной револю- ции, "как конечную и крайне специфическую фазу того огромного процесса трансформации надстройки, при помощи которой обита- тели более старых общественных формаций культурно и психо- логически подготавливаются для жизни в эпоху рыночной систе- мы" (там же, с. 236). Теория "социального текста" и "культурная критика" То направление, которое выразила эта книга Джеймсона, подводит нас к вопросу о так называемой "культурной крити- ке". Если и существует какое-то различие между проблематикой социального текста и культурной критики, то оно состоит в основ- ном в том факте, что сторонники социального текста гораздо ча- ще склонны впадать в крайности вульгарного социологизирования и, как правило, заявлять о себе как о марксистах, шокируя своей леворадикальной фразеологией умеренно -либеральных литерату- роведов, также пытающихся преодолеть внутрилитературную замкнутость йельских критиков. Проблема культурных исследований, или, вернее, культуро- логических исследований, представляет интерес в том плане, что он