а вплотную смыкается с постструктуралистской проблематикой, в частности, и с постструктуралистской постановкой вопроса в целом. Именно в специфике той сферы действительности, от ко- торой получило название направление "культурной критики", четко прослеживается переход от постструктурализма к постмо- дернизму. Сам же вопрос о культурной критике довольно сло- жен. Не обладающее целостным характером, но заявившее о себе в основном в 80-х годах как довольно влиятельное течение лите- ратуроведческой и искусствоведческой мысли, оно в принципе выходит за пределы левого деконструктивизма и относится к но- вейшим тенденциям постмодернизма. Если кратко охарактеризо- вать это течение, то оно, будучи весьма неоднородным по своим идеологическим импульсам и философским ориентациям, в ка- 124 ГЛАВА II кой-то мере знаменует собой возврат к традициям культур- но-исторического подхода и апеллирует к практике социаль- но-исторического анализа. Хотя тут же надо сказать, что истори- ческий момент в нем выступает в ослабленной форме, что являет- ся следствием общего упадка на Западе исторического сознания. Поэтому, с точки зрения наиболее адекватного определения, культурную критику следовало бы назвать культур- но-социологической критикой. Специфической особенностью этого типа исследований является настойчивый призыв изучать прежде всего современную культуру. Существенное влияние на нее опять же оказали разного рода неомарксистские концепции, сторонники которых часто заявляют о себе как о приверженцах аутентичного марксизма. Например, Джеймсоном таких деклараций сделано немало. В конце 1982 г. он заявил: "Марксизм на сегодня является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целостного знания и монизма (очевидно, он имеет в виду монизм марксизма -- И. И.) дисциплинарных полей; он пронизывает насквозь сложившиеся ведомственные и институциональные структуры и восстанавливает понятие универсального объекта изучения, под- водя фундамент под кажущиеся разрозненными исследования в экономической, политической, культурологической, психоаналити- ческой и прочих областях" (189, с. 89). По мнению Джеймсона, единственным эффективным средст- вом против фрагментации, порожденной академической специали- зацией и "департаментализацией знания", является проверенная марксистская практика культурной критики, превосходящей по своей эффективности эфемерное трюкачество эклектизма совре- менных интердисциплинарных исследований. "Текстуальная власть" Скоулза С призывом создать эффек- тивную методику изучения со- временной культуры выступил и бывший структуралист Роберт Скоулз в книге "Текстуальная власть: Литературная теория и преподавание английского" (1985): "Мы должны прекратить "преподавать литературу" и начать "изучать тексты". Наш но- вый понятийный аппарат должен быть посвящен текстуальным исследованиям... Наши излюбленные произведения литературы не должны, однако, затеряться в этой новой инициативе, но исклю- чительность литературы как особой категории должна быть от- вергнута. Все виды текстов: как визуальные, так и вербальные, 125 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ как политические, так и развлекательные -- должны восприни- маться как основание для текстуальности. Все текстуальные ис- следования должны быть выведены за пределы дискретности одной страницы или одной книги и рассматриваться в контексте институциональных практик и социальных структур..." (263, с. 16-17). Здесь мы видим все тот же импульс к замене традиционного понятия литературы постструктуралистской концепцией тексту- альности и требование включать в исследование литературы как тексты самого разного вида, так и социальные формы различных жизненных практик. Все это очень напоминает поздних тельке- левцев, в первую очередь Кристеву, а также несомненно теорети- ческий проект Фуко. Разница заключается в большем акценте на социологический аспект бытования литературы и ее связи со все- ми видами дискурсивных практик. В 1985 г. при Миннесотском университете был создан жур- нал "Культурная критика" (Cultural critique, Minneapolis, 1985), выступивший с широковещательной программой исследований в этой области. Его редакторы заявили в "Проспекте", что цель этого издания в самом общем виде "может быть сформулирована как изучение общепринятых ценностей, институтов, практик и дискурсов в разных их экономических, политических, социологи- ческих и эстетических конституированностях и связанных с ними исследованиях" (253, с. 5). Задачу журнала его редакторы видят в том, чтобы "заполнить обширную область интерпретации куль- туры, которая на данный момент определяется соединением лите- ратурных, философских, антропологических и социологических исследований, а также марксистского, феминистского, психоана- литического и постструктуралистского методов" (там же, с. б). Насколько широк интерес к подобного рода исследованиям, показывает состав редколлегии журнала, куда вошли неомарксис- ты Фредрик Джеймсон, Фрэнк Лентриккия и Хейден Уайт, не- зависимые левые постструктуралистские герменевтики Поль Бове и Уильям Спейнос, лингвист и философ Ноам Хомский, извест- ный литературовед левоанархистской ориентации Эдвард Сейд, феминистки Элис Джардин и Гайятри Спивак и представитель "черной эстетики", родившейся в недрах негритянского движения за свои права, христианский теолог и леворадикальный критик культуры Корнел Уэст, обратившийся в 80-х годах к постструк- турализму. Кстати, в первом же номере этого журнала он опуб- ликовал приобретшую, популярность статью "Дилемма черного интеллектуала" (287). Членами редколлегии стали также и бри- 126 ГЛАВА II танские постструктуралисты Терри Иглтон, Стивен Хит, Колин Маккейб и Реймон Уильямс, которых исследователь американ- ского деконструктивизма Винсент Лейч безоговорочно называет марксистами, отметив при этом, что право на первенство в этой области вне всяких сомнений принадлежит британским левым. Специфика английского постструктурализма Это опять возвращает нас к вопросу о специфике английского постструктурализма: в отличие от Северной Америки, где пост- структуралистские концепции первоначально оформились в виде аисторического модуса Йельского деконструктивизма, эволюцион- ная траектория постструктурализма в Англии была совершенно иной. И, может быть, самым существенным в ней было то, что постструктурализм в Британии с самого начала выступил как широкое интеллектуальное движение практически во всем спектре гуманитарного знания, -- движение, отмеченное к тому же весь- ма характерной для традиции литературоведения этой страны социальной озабоченностью и тяготением к конкрет- но-историческому обоснованию любого вида знания. Эта укоре- ненность литературной критики в социально-общественной про- блематике -- традиция именно английского либерального гумани- тарного сознания, оказавшегося способным в свое время даже явно формалистическим тенденциям новой критики придать несо- мненную социокультурную направленность, о чем красноречиво свидетельствует весь творческий путь Фрэнка Ливиса. Своеобразие английского постструктурализма, особенно на его начальном этапе, определялось также тем, что наиболее вос- приимчивой к его теориям средой оказались леворадикальные круги английской интеллигенции, по своим политическим симпати- ям, господствовавшим на рубеже 60-х -- 70-х гг., близкие раз- личным версиям неомарксизма: Франкфуртской школе. Л. Альтюссеру, Антонио Негри, а иногда и Троцкому. Если говорить конкретно об Англии, то неомарксизм там развивался преимущественно в формах, получивших в современ- ной науке определение так называемой сциентистской направлен- ности в духе "теоретического антигуманизма" Л. Альтюссера (в частности можно особо выделить специфически британское тече- ние 70-х гг. постальтюссерианства Б. Хиндесса и П. Херста) и "аналитического марксизма" (пожалуй, здесь в первую очередь следовало бы назвать не столько попытки Л. Коэна, относящиеся уже скорее к 80-м гг., выйти за пределы чисто лингвистической 127 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ трактовки аналитической философии в сферу социальной филосо- фии, которой он занимался еще в молодости, сколько более непо- средственно связанные с марксистской проблематикой труды Джона Элстера). При этом, однако, следует иметь в виду, что постструктура - лизм, со своей исконно ему присущей тенденцией соединять несо- четаемое, и в своем британском варианте смог объединить два обычно противопоставляемые направления в неомарксизме: диа- лектически-гуманистическое и сциентистское. К первому традици- онно относят фрейдомарксизм, и именно учение Лакана с самого начала являлось составной частью британского постструктурализ- ма, его доктрины. Этот марксистский, или неомарксистский элемент, разумеет- ся, никогда не исчерпывал всю программу британского постструк- турализма, более того, не входил во все его разновидности, но для значительной, если не подавляющей, части своих английских последователей и прежде всего, что особенно важно подчеркнуть -- на своем первоначальном этапе -- этапе становления -- он сыграл значительную роль. Со временем его влияние стало осла- бевать, а значение Лакана возрастать, хотя, справедливости ради, необходимо отметить, что в середине 80-х гг. можно бьхло на- блюдать своеобразный рецидив его теоретического воздействия. На все это можно конечно возразить, что все классификации в принципе более чем относительны, поскольку между Лаканом и Альтюссером легко найти содержательный параллелизм в общем ходе движения мысли, и это неоднократно отмечалось английски- ми постструктуралистами Маккейбом, Истхоупом и другими -- особенно это касалось понимания субъекта как в принципе рас- щепленного (идея, возводимая современными теоретиками к Фрейду с его триадой эго-суперэго-ид), внутренне разорванного существа, лишенного традиционно приписываемой ему цельности. Прежде чем дальше развивать эту тему совпадения и одно- временного несовпадения результатов спекулятивных операций Альтюссера и Лакана в их трактовке субъекта, мне хотелось бы отметить один интересный факт. Английский постструктурализм начал складываться относительно рано (по сравнению, например, с американским деконструктивизмом) -- в период конца 60-х гг., когда происходила трансформация структурализма в постструктурализм, и в значительной степени сохранил несколько архаизирующую тенденцию, восходящую еще к проблематике Франкфуртской школы. И эта ветвь британского постструктура- лизма. что представлена своей наиболее ярко выраженной социо- 128 ГЛАВА II логизированной версией, навсегда сохранила интерес к альтюссе- ровской постановке вопроса. Насколько актуальна эта тема для британского постструкту- рализма, указывает и тот факт, что в своей книге 1989 г. "Поэзия и фантазия" (131) Истхоуп при всем уже наметившимся критическом отношении к Альтюссеру уделяет ему немало и со- чувствующих страниц, свидетельствующих о живости альтюссе- ровских традиций для социологически ориентированного англий- ского варианта этой течения. Правда, сам Истхоуп, и неединич- ность его примера в этом отношении служит весьма примечатель- ным показателем изменившейся тенденции, в своих принципах анализа заметно переориентируется даже не столько на Лакана, сколько на Фрейда. В этом плане характерна и та переоценка позиции Альтюссера, которую дает Истхоуп в этой книге: "Попытка Альтюссера присвоить, инкорпорировать психоанализ Лакана в исторический материализм в конечном счете не более успешна, чем аналогичная попытка Бахтина, и по той же самой причине: она оказывается неспособной обосновать автономность действия бессознательного" (там же, с. 31-32). Но даже и при этой критике исторического материализма в той его форме, кото- рая еще десятилетие назад казалась Истхоупу неоспоримой, он и в этом своем труде не выходит за пределы традиционной социо- логической ориентации и главный тезис его труда состоит в ут- верждении постулата "поэзии как формы социальной фантазии" (там же, с. 46). Характеризуя становление постструктурализма в Англии, Истхоуп в своей книге "Британский постструктурализм с 1968 г." (1988), подчеркивает: "Поскольку в Британии пост- структурализм был воспринят в рамках альтюссеровской парадиг- мы, то внедрение этой новой критики было нераздельно связано с вопросами идеологии и политики. Внутри этого дискурсивного пространства постструктурализм развивался в двух направлениях. Сначала постструктуралистские концепции были усвоены по от- ношению к проблемам текстуальности, т. е. в альтюссеровском анализе того, каким образом читатели конституировались тек- стом... Но при этом к постструктурализму прибегали также как к средству критики буржуазного субъекта, как к способу демонст- рации того положения, что считавшийся самодостаточным субъект на самом деле является всего лишь структурой и следствием (т. е. результатом воздействия внеличностных сил -- И. И.). В этом обличье постструктурализм проник в область социальных наук, историографии и социальной психологии" (130, с. 33). 129 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ Влияние идей Альтюссера Значение Альтюссера для начальной стадии эволюции пост- структурализма, или, если быть более точным, на стадии превра- щения структурализма в пост- структурализм, существенно по многим параметрам, и не в по- следнюю очередь благодаря тому вкладу, который он внес в кон- цепцию "теоретического антигуманизма", являющейся одной из главных констант общей доктрины постструктурализма. Для Аль- тюссера эта концепция заключается прежде всего в утверждении, что человек, как феномен во всей сложности своих проявлений и связей с миром, -- в силу того, что он уже есть результат теоре- тической рефлексии, а не ее исходный пункт, -- не может быть "объяснительным принципом" при исследовании какого-либо "социального целого". Разумеется, это лишь только альтюссеровская версия теоре- тического антигуманизма, а их у теоретиков постструктурализма было немало и самого разного характера. В самых же общих чер- тах эта концепция заключается в признании того факта, что, не- зависимо от сознания и воли индивида, через него, поверх его и помимо его проявляются силы, явления и процессы, над которыми он не властен или в отношении которых его власть более чем относительна и эфемерна. В этот круг явлений, как правило, вхо- дят мистифицированные в виде слепой безличной силы социаль- ные процессы, язык и те сферы духовной деятельности, которые он обслуживает, область бессознательного желания как проекция в сферу общественных отношений коллективных бессознательных импульсов чисто психологического или сексуального характера, и т. д. и т. п. Эта концепция необъяснима вне контекста того представле- ния, против которого она направлена и влияние которого она стремится преодолеть: представления о суверенном, независимом, самодостаточном и равном своему сознанию индивиде как основе всего западного образа мышления, предопределившего, по мне- нию теоретиков постструктурализма, интеллектуальную эволюцию Запада за последние два столетия. В британском постструктурализме, развивавшемся прежде всего в теоретическом поле концепций Альтюссера и Лакана, утвердилось основополагающее представление этого течения, сво- его рода краеугольный камень его доктрины, -- тезис о языко- вом, дискурсивном характере человеческого сознания и о его из- начальной расщепленности. Как пишет Истхоуп, "традиционная 130 ГЛАВА II гуманистическая концепция субъекта, обладающего единым цен- тром, целостного и трансцендентального, должна быть отвергну- та" (130, с. 20). Впервые ставшую наиболее популярной теорию внутренней разорванности сознания человека предложил 3. Фрейд, постулировав свою известную триаду "Оно-Я-Сверх-Я". В британский постструктурализм она вошла в основном в том переработанном виде, который ей придал Ж. Лакан, переформулировав фрейдовские понятия соответствен- но как "реальное", "воображаемое", "символическое". Именно эти концепции и легли в основу первоначального варианта английского постструктурализма, когда в 1971-1977 гг. группа (С. Хит, К. МакКейб. Л. Малви, Р. Кауард и. др.), объединившиеся вокруг журнала "С крин", стали активно форми- ровать национальную версию постструктурализма, преимущест- венно в сфере теории кино. Насколько проблематика субъекта, т. е. в данном случае теоретические представления о природе человека, непосредственно связана с решением эстетических вопросов о роли читателя, о литературных направлениях, о принципах разграничения реализма и модернизма свидетельствует книга Кэтрин Белси "Критическая практика" (1980) (66), считающаяся в Англии классическим примером акцентированно социологизированной версии постструк- турализма. "Экспрессивный реализм" против "вопрошающего текста" модернизма Белси противопоставляет "экспрессивный реализм" клас- сического реалистического текста "вопрошающему тексту" модер- низма. Первый посредством раз- личных "дискурсивных опера- ций" (иерархией дискурсов, при- надлежащих разным рассказчи- кам, стилистическим иллюзионизмом, выделением центрирующей точки зрения, законченностью повествования), т. е. всех тех тех- нических стратегий, которые реалистический текст пытается скрыть от читателя, создает у него иллюзию, что он является "трансцендентным и непротиворечивым субъектом, ставя его в позицию целостного субъекта, обладающего унифицирующим ви- дением" (там же, с. 78). Так, например, в "Холодном доме" Диккенса Белси постулирует существование трех дискурсов: Эс- тер Саммерсон, анонимного иронического повествователя в треть- ем лице и возникающего в ходе чтения дискурса читателя, кото- 131 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ рый в конечном счете "открывает истину" подлинной сложности романной ситуации. В противоположность реалистическому вопрошающий текст "разрушает целостное единство читателя, препятствуя его иденти- фикации с цельностью субъекта акта высказывания. Позиция автора, вписанная в текст, если она вообще может быть обнару- жена, выглядит либо сомнительной, либо в буквальном смысле противоречивой" (там же, с. 91). На сегодняшний день работа Истхоупа "Британский пост- структурализм" (1988) (130) является единственной попыткой создать историю этого течения в Великобритании, начиная с 1968 г. и по конец 80-х гг. Однако, разумеется, было бы невер- ным оценивать всю ситуацию в английском постструктурализме лишь с точки зрения этого исследования -- она отражает хотя возможно и наиболее существенную и распространенную, но только одну тенденцию. Книги К. Батлера, К. Норриса, Д. Этгриджа и Р. Янга, Д. Лоджа М. Брэдбери и многих дру- гих свидетельствуют о значительно более разнообразной картине. Дэвид Лодж тяготеет к культурно-исторической традиции, опо- средованной соссюровской лингвистикой, и разрабатывает по- стмодернистский вариант постструктурализма. Дерек Эттридж и Роберт Янг при всей политической разнонаправленности своих взглядов отвергают традиционный марксизм и, испытывая несо- мненные симпатии к деконструктивизму, тем не менее не отрица- ют важность принципа историзма, хотя и всячески подчеркивают опосредованный характер его выражения в современных условиях. Кристофер Батлер, выступая в роли теоретика деконструкти- визма (правда в широкой постструктуралистской перспективе), открыто призывает дополнить его тем, что он называет марксиз- мом. И наконец, Кристофер Норрис -- самый последовательный сторонник деконструктивизма в Англии -- пытается показать социально-экономическую основу критики де Мана и представить его таким же деконструктивным утопистом, каким был "марксистский утопист" Эрнст Блох. Таким образом, картина постструктурализма в Великобрита- нии гораздо более пестра, чем она представляется Истхоупу, но в одном он несомненно прав: английский постструктурализм (как с известными оговорками и то, что можно назвать деконструкти- визмом Норриса, Батлера и Янга) гораздо больше проявляет внимания к социально-историческим аспектам общей постструкту- ралистской проблематики, чем их американские коллеги; он более социально озабочен и никогда не теряет из виду проблему 132 ГЛАВА II "реального" (и далеко не всегда в лакановском смысле), какой бы опосредованной она ему ни представлялась. Литература как "функциональный термин" Для Лейча самыми влия- тельными концепциями британ- ских постструктуралистов явля- ются "культурный материализм" Реймонда Уильямса, "ритори- ческая и дискурсивная теории" Терри Иглтона (Лейч имеет в виду прежде всего получившую широкий резонанс книгу Иглтона "Теория литературы: Введение" (1983) (129), где и были сфор- мулированы эти теории). Основное, что привлекает внимание Лейча у Иглтона, это его тезис, что литература отнюдь не пред- ставляет собой "неизменную онтологическую категорию" или объ- ективную сущность, а всего лишь "изменчивый функциональный термин" и "социоисторическую формацию". Английский исследо- ватель пишет: "Лучше всего рассматривать литературу как то название, которое люди время от времени и по разным причинам дают определенным видам письма, внутри целого поля того, что Мишель Фуко называл "дискурсивными практиками" (там же, с. 205). Таким образом, преимущественным аспектом культурного исследования является не литература, а дискурсивные практики, понимаемые в историческом плане как риторические конструкты, связанные с проблемой власти, обеспечиваемой и проявляемой через специфическим образом откорректированное, отредактиро- ванное знание. В качестве таких дискурсивных форм Иглтон пе- речисляет кинокартины, телешоу, популярные литературные про- изведения, научные тексты и, конечно, шедевры классической литературы. Проповедуя плюрализм как критический метод, ос- нованный на марксистской политике, Иглтон в отличие от боль- шинства своих американских коллег четко ставит перед собой задачу социологической эмансипации человека: "Приемлемы лю- бой метод или теория, которые будут способствовать цели эман- сипации человечества, порождения "лучших людей" через транс- формацию общества" (там же, с. 211). На американском же горизонте, по мнению Лейча, культур- ные исследования сформировались под воздействием постструкту- ралистских концепций позднее -- в 80-е годы; их сторонники "выдвинули аргумент, что не существует чисто дискурсивная, "пред- лишь или докультурная" реальность, или социоэкономиче- ская инфраструктура: культурный дискурс конституирует основу 133 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ социального существования так же, как и основу персональной личности. В свете подобной поэтики задача культурных исследо- ваний заключается в изучении всей сети культурных дискурсов" (213, с. 404). Соответственно решается и взаимоотношение лите- ратуры и действительности: "Литературный дискурс не отражает социальной реальности; скорее дискурс всех видов конституирует реальность как сеть репрезентаций и повествований, которые в свою очередь порождают ощутимые эмоциональные и дидактиче- ские эффекты как в эпистемологическом, так и социополитиче- ском регистрах" (там же). Феноменологическая традиция в "культурных исследованиях" Перед нами все та же фе- номенологическая традиция в ее панъязыковой форме, восходящей еще к структурализму, которая существование самой действи- тельности объясняет интенцио- нальностью языковых (под влиянием Дерриды понимаемых как письменно зафиксированных) дискурсивных практик, -- тради- ция, не то чтобы совсем отвергающая существование независимой от осознания человека реальности, сколько утверждающая ее не- доступность сознанию в неопосредованной культурными концеп- циями и конвенциями форме. Поскольку степень этой опосредо- ванности воспринимается как поистине бесконечная величина, то весь исследовательский интерес сосредотачивается на анализе механизмов опосредования, сознательно искусственный характер и противоречивость которых делают эту реальность столь зыбкой, изменчивой и неуловимой, что вопрос о ее адекватном постиже- нии постоянно ставится под сомнение и фактически снимается с повестки дня. Значение "культурных исследований" Что же касается того, что собственно нового ввели в науч- ный обиход культурные исследо- вания то это несомненная пере- оценка эстетической значимости элитной, или канонической, литературы, бывшей до этого глав- ным предметом серьезных академических штудий. В этом отно- шении важно отметить два момента. Во-первых, было существен- но расширено поле исследования, в которое были включены и популярная литература, и масс-медиа, и субкультурные формы, -- и все то, что нынче определяется как массовая культура в полном ее объеме, та эстетическая (вне зависимости от ее качест- ва) культурная среда, которая явилась порождением технологиче- 134 ГЛАВА II ской цивилизации XX в. Во-вторых, весь этот материал потребо- вал кардинальной переоценки такого понятия, как эстетическая ценность, -- проблема, давно ставшая предметом внимания за- падноевропейских критиков, в основном теоретиков рецептивной критики. Здесь критики культуры пошли по пути решительной релятивизации эстетической ценности, доказательства ее принци- пиальной относительности и исторической ограниченности ее пре- стижности, значимости, а следовательно, и влияния на весь меха- низм эстетических взглядов. В определенных случаях, как это пытаются доказать новейшие литературоведы, популярная песенка способна обладать большей эстетической ценностью, нежели лю- бая пьеса Шекспира. В частности, об этом пишет Барбара Херрнстейн-Смит, подчеркивающая абсолютную условность всех литературных ценностей и оценок. Социологизированный вариант постструктурализма в лице американского левого деконструктивизма и английского пост- структурализма был, пожалуй, самым влиятельным направлением в постмодерне на протяжении почти всех 80-х годов. Разумеется, далеко не для всех его представителей были характерны левора- дикальные эстетические взгляды, кроме того, он довольно слабо задел своим влиянием Францию и был скорее типичен для анг- лоязычных стран, но во всех отношениях это было очень широкое интеллектуальное движение во всех гуманитарных науках, про- явившее повышенное внимание к социальной проблематике чело- веческого существования.
ФЕМИНИСТСКАЯ КРИТИКА В ЛОНЕ СТУКТУРАЛИЗМА
За последние двадцать лет в Западной Европе и США большое распространение получил феномен так называемой фе- министской критики. Она не представляет собой какой-либо от- дельной специфической школы, обладающей только для нее ха- рактерным аналитическим инструментарием или своим собствен- ным методом, и существует на стыке нескольких критических подходов и направлений: культурно-социологического, постструк- туралистского, неофрейдистского и многих других. Единственное, что ее объединяет, -- это принадлежность широкому и часто весьма радикальному, чтобы не сказать большего, движению женской эмансипации. Разумеется, это движение за права женщины, за ее подлин- ное, а не формальное равноправие в сфере гуманитарных наук принимает особые, сублимированные формы теоретической реф- лексии, которые в этой сфере особенно часто сопряжены с мифо- логичностью научного мышления, или, проще говоря, с научной фантастикой. Речь в данном случае идет не о традиционной ми- фологии антично-христианского происхождения, а о мифологии, укорененной в повседневном бытийном сознании и занятой про- блемой полового распределения социально-психологически детер- минированных функций и ролевого поведения женщины и муж- чины. Для каждого конкретного исторического периода, точно так же, как и для любого направления в искусстве, характерна своя специфика в распределении поведенческих ролей и связанной с ними символики. Например, для искусства декаданса типична пара взаимосвязанных и взаимодополняющих образов: неврасте- ник-художник и роковая женщина -- femme fatale. 136 ГЛАВА II Власть Логоса-Бога над Матерью-Материей Однако основным исходным? постулатом современного феми- нистского сознания является убеждение, что господствующей культурной схемой, культурным архетипом буржуазного общества Нового времени служит "патриархальная культура". Иными словами, все сознание совре- менного человека, независимо от его половой принадлежности, насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с ее мужским шовинизмом, приоритетом мужского начала, логики, рациональности, насилием упорядоченной мысли над живой и изменчивой природой, властью Логоса-Бога над Мате- рью-Материей. Этим и объясняется необходимость феминистского пересмот- ра традиционных взглядов, создания истории женской литературы и отстаивания суверенности женского образа мышления, специ- фичности и благотворности женского начала, не укладывающегося в жесткие рамки мужской логики. Критика чисто мужских ценно- стных ориентиров в основном развернулась в англосаксонской, преимущественно американской, литературной феминистке, уси- лиями которой к настоящему времени создана обширная литера- тура, многочисленные антологии женской литературы, научные центры, программы и курсы по изучению этого предмета. Сейчас практически нет ни одного американского университета, где бы не было курсов или семинаров по феминистской литературе и крити- ке. Дерридианская идея "фаллологоцентризма" и ее влияние на феминизм Тем не менее значительная, если не преобладающая, часть феминистской критики развивает- ся не столько в русле социокри- тического направления, сколько под влиянием неофрейдистски окрашенного постструктурализма в духе идей Жака Дерриды, Жака Лакана и Мишеля Фуко. Именно Деррида охарактеризо- вал основную тенденцию западноевропейской культуры, ее основ- ной способ мышления как западный логоцентризм, т. е. как стремление во всем найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину и тем самым навязать смысл и упорядоченность всему, на что направлена мысль человека. При этом, вслед за Лаканом, он отождествил патернальный логос с фаллосом как его наиболее репрезентативным символом и пустил в обращение тер- 137 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ мин "фаллологоцентризм", подхваченный феминистской критикой. В одном из своих интервью в ответ на вопрос об отношении фал- лологоцентризма к общему проекту постструктуралистской декон- струкции, он заметил: "Это одна и та же система: утверждение патернального логоса... и фаллоса как "привилегированного озна- чающего" (Лакан). Тексты, которые были мной опубликованы между 1964 и 1967 гг., только лишь прокладывали дорогу для фаллологоцентризма" (118, с. 311). Надо отметить, что утверждение Дерриды о фактической тождественности логоцентризма и фаллологоцентризма вряд ли должно удивлять, поскольку он всегда работал в той сфере пан- сексуализированной мысли, которая столь типична для современ- ного западного теоретического умонастроения. Что же касается именно феминистской критики, то ее специфика как раз и состоит в том, что логоцентризм она воспринимает как фаллологоцен- тризм, или, вернее, как фаллоцентризм. Стоит привести коммен- тарий американского теоретика Дж. Каллера к этому высказыва- нию Дерриды, так как он довольно точно вычленил основные точки соприкосновения этих понятий: "В обоих случаях имеется трансцендентальный авторитет и точка отсчета: истина, разум, фаллос, "человек". Выступая против иерархических оппозиций фаллоцентризма, феминисты непосредственно сталкиваются с проблемой, присущей деконструкции: проблемой отношений меж- ду аргументами, выраженными в терминах логоцентризма, и по- пытками избегнуть системы ло- гоцентризма" (87, с.172). Критика "патернальной культуры" и особый женский путь Эту проблему конфронтации с логосом патернальной культуры феминистская критика в зависи- мости от своей философ- ско-теоретической ориентации осуществляла по-разному, но фактически всегда выходя на путь рефлексии об особой интуитивно-бессознательной природе женского способа осмысления мира и своего специфического об- раза бытия, деятельности в нем (agency). Однако эта общность подхода отнюдь не свидетельствует о единстве методологической практики данного течения. 138 ГЛАВА II Семь типов (и еще семь типов) феминистской критики Насколько сложен состав феминистской критики, свиде- тельствуют и попытки ее класси- фикации. В книге 1984 г. "Фе- министские литературные иссле- дования: Введение" (258) К. Рутвен насчитывает семь различных типов феминистской кри- тики: ("социофеминистски", "семиофеминистки", "психофеми- нисты", "марксистские феминисты", "социо-семио- психо-марксистские феминистки", "лесбиянские феминистки" и "черные феминистки"), к которым В. Лейч в своей истории аме- риканской критики с 30-х по 80-е годы добавляет еще семь "критик": "экзистенциалистскую", "читательской реакции", "речевых актов", "деконструктивистскую", "юнгианскую мифок- ритику", "антиколониалистскую критику "третьего мира", а так- же, вместе с Рутвен, "критику постструктуралистских антифеми- нистских феминистов" (213, с. 310). Разумеется, предположение о существовании "14 типов фе- министской критики" уже скорее из области чистейшего вымысла, граничащего с абсурдом и объяснимого лишь издержками класси- фикаторского пыла, не подтверждаемого к тому же никакими конкретными доказательствами. Практически ни Рутвен, ни Лейч не смогли дать убедительных и, главное, развернутых характери- стик различных направлений внутри общего течения литератур- ного феминизма, сколь-либо отчетливо противостоящих друг другу по методике своего анализа, и ограничились лишь общими декларациями. Естественно, феминистская критика -- далеко не монолитное явление, об этом постоянно говорят сами его сторон- ники (лучше было бы сказать, сторонницы), но не до такой сте- пени, и из перечисленных методик анализа вряд ли хоть одна применяется вне связи с другими. Как правило, для практикую- щих феминисток характерен сразу целый набор, или комплекс, приемов и подходов, исключающий всякую возможность подоб- ной мелочной детализации и классификации. И тот же Лейч не называет ни одного критика со столь узкой специализацией. Французский и американский феминизм Если обратиться к историче- скому аспекту проблемы, то вплоть до середины 60-х годов во французской феминистской критике заметно ощущалось воз- действие идей экзистенциализма в той психоаналитической интер- 139 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ претации, которую ему придал Сартр и которая была подхвачена и разработана Симоной де Бовуар и Моникой Витгиг. Речь пре- жде всего идет о весьма влиятельной в англоязычном мире книге де Бовуар 1949 г. "Второй секс", переведенной в 1970 г. на анг- лийский (65). Здесь она дала экзистенциалистские формулировки инаковости и аутентичности женской личности и выдвинула попу- лярную в мире феминизма идею, что понятие фаллоса как выра- жения трансцендентального превращает "Я" женщины в "объект", в "Другого". В 70-е годы доминирующее положение во французском феминизме заняла постструктуралистски ориен- тированная критика (наиболее видные ее представительницы: Ю. Кристева, Э. Сиксу, Л. Иригарай, С. Кофман). Характерно, что структурализм, идеологически чуждый проблеме авторства и личности творящего, пишущего субъекта, всегда оставался вне круга научных интересов феминистской критики. В Америке картина была совершенно иной. Практически все 70-е годы там господствовала более или менее стихийно социо- логически ориентированная критика с довольно эклектическим коктейлем философских влияний, наиболее ощутимыми из кото- рых (по крайней мере по фразеологии) были экзистенциализм (в симон-де-бовуаровском варианте) и фрейдизм в различных его версиях. Фактически эта социологизирующая доминанта амери- канского феминизма сохраняется и поныне, хотя в 80-х годах произошла заметная философская переориентация на постструкту- рализм, разумеется, затронувшая не всех литературных фемини- сток, но. пожалуй, самых влиятельных. При всем том, что, ко- нечно, нельзя всю современную американскую феминистскую критику целиком безоговорочно относить к постструктурализму, тем не менее именно постструктуралистские концепции оказались наиболее приемлемыми для обоснования специфики женского са- мосознания, каким оно представлялось и как оно понималось большинством феминисток 80-х годов. "Вплоть до недавнего времени, -- писала Э. Шоуолтер в самом начале 80-х годов, -- феминистская критика не обладала теоретическим базисом; она была эмпирической сиротой в теоре- тическом шторме. В 1975 г. я была убеждена, что ни один теоре- тический манифест не способен адекватно отразить все те разно- образные методологии и идеологии, которые именовали себя фе- министским чтением или письмом" (265, с. 10). Последующее развитие феминистской критики заставило Шоуолтер изменить свою точку зрения, но и для того времени ее утверждение вряд ли может считаться достаточно обоснованным, 140 ГЛАВА II и если оно и соответствовало действительности, то лишь амери- канской, поскольку во Франции и Англии положение было дру- гим. Да и в самой Америке преобладающим способом самосозна- ния женской критики была ориентация на психоанализ Фрейда и Лакана, на различные социологические (в том числе и марксист- ские) концепции, а также на теории языкового сознания в их постструктуралистском толковании. Другое дело, что те разроз- ненные, как казалось поначалу, влияния лишь только в 80-е годы стали восприниматься как более или менее единый постструктура- листский комплекс идей, наиболее приемлемый для анализа ина- ковости женского сознания и тех средств, при помощи которых эта инаковость находит свое выражение в литературе. Хотя в 70-е годы американская феминистская критика соз- дала свою традицию анализа литературы и пользовалась несо- мненным влиянием и за пределами страны, первоначальная ори- ентация лишь на эмпирику исследования обусловила и слабость концептуального обоснования, и уязвимость перед теоретической экспансией французского феминизма. В 80-е годы ускоренное усвоение представлений, концепций и терминологии постструктурализма, преимущественно в той фор- ме, которую придали французские феминисты, в значительной мере стерло различие между французской и американской вер- сиями этого критического течения. В США этот переход на по- зиции французского литературоведческого феминизма (или, ска- жем более осторожно, -- усвоение и активное приспособление концепций Кристевой, Иригарай и С иксу к социологизированно- му горизонту понимания американской феминистской критики) в основном начался после выхода в 1979 г. сборника их статей на английском языке "Новые французские феминизмы" (246). До того, по свидетельству Э. Шоуолтер, "дебаты структуралистов, постструктуралистов и деконструктивистов воспринимались как сухие и ложно объективистские, как выражение злоумышленного мужского дискурса, которого так стремились избежать многие феминистки" (265, с. II). Во всяком случае, именно со второй половины 80-х годов в англоязычном мире развернулась резкая критика традиционного американского феминизма как проявления буржуазного либерализма и гуманизма со стороны таких пост- структуралистских теоретиков феминизма, как Торил Мой, Крис Уидон, Рита Фельски и т. д. (242, 285, 139). В результате и такие влиятельные в литературоведении США 70-х годов фигуры, как Элейн Шоуолтер, Барбара Кри- стиан, Сандра Гилберт и Сьюзан Губар, авторы наиболее попу- 141 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ лярных исследовании психосоциологического плана допостструк- туралистского периода американского литературоведческого феми- низма ("Их собственная литература: Британские писате- ли-женщины от Бронте до Лессинг" (1979) Э. Шоуолтер (266), "Безумная на чердаке: Женщина-писатель и литературное вооб- ражение в XIX в." (1979) С. Гилберт и С. Губар (163), стали переходить на новые теоретические позиции. Как отмечает С. Фридман, "эти и другие феминистские критики в течение 1980-х годов все в большей и большей степени... заимствовали концепции и интерпретативные стратегии у постструктурализма, особенно у его феминистских форм" (157, с. 480), хотя и под- черкивает, что они "сохранили пересмотренные версии таких кон- цепций, как "автор", "идентичность", "Я", "деятельность" и тому подобное" (там же). Она приводит в качестве примера но- вого симбиоза постструктуралистских идей и традиционной аме- риканской психосоциологичности работы Рейчел Блау Дю Плесси "Письмо и несть ему конца: Нарративные стратегии в женской литературе XX в." (1985) (126), Патриции Йегер "Милобезумные женщины: Стратегии эмансипации в женском письме" (1988) (294) и Алисии Острайкер "Крадя язык: Воз- никновение в Америке женской поэзии" (1986) (248). Проблема личности, столь важная для постструктурализма, особенно болезненно ощущалась феминистским сознанием, по- скольку именно поиски специфики женского сознания, женского "Я", его аутентичности, определяемой в противопоставлении тра- диционному, "буржуазному" представлению о "мужском Я", якобы воплощенном в застывших и окостеневших культурных стереотипах и клише западной цивилизации, всегда были и по-прежнему остаются основной сверхзадачей феминистской кри- тики. Пересмотр постструктурализма в феминистской критике В связи с этим следует ос- тановиться еще на одном факторе общетеоретического плана. В конце 80-х годов стала явственно себя обнаруживать наметившаяся в рамках собственно постструк- туралистской теории тенденция к отказу от риторической установ- ки на абсолютную децентрацию и интертекстуализацию человече- ского "я". выразившуюся в литературоведческом плане в кон- цепции смерти автора. Как таковая эта новая для постструктура- лизма тенденция была обозначена в работах М. Фуко 1984 г. "Пользование наслаждением" и "Забота о себе" (155, 153) и 142 ГЛАВА II Дерриды 1987 г. "Психея: Изобретение другого" (118) и полу- чила свое дальнейшее отражение в таких исследованиях, как "Пределы теории" (1989) Томаса Каванага (218), "Выявляя субъект" (1988) Поля Смита (269), "Технологии Я: Семинар с Мишелем Фуко" (1988) (274). Определенная часть феминистской критики, прежде всего в США, живо откликнулась на этот сдвиг в теоретической пара- дигме постструктуралистской доктрины, и с явной реакцией на опережение Челесте Шенк и Лиза Раддик организовали в 1989 г. очередную сессию "МЛА" под многообещающим назва- нием "Феминистская ангажированность после постструктурализ- ма". Тем не менее пока довольно трудно судить, насколько эта столь громко заявленная послепостструктуралистская перспектива действительно означает сколь-либо серьезный разрыв с пост- структуралистскими представлениями. Те работы, в которых за- трагивается проблематика значимости гуманистического феминиз- ма в его конфронтации и совместимости с постструктурализмом -- "Гинезис: Конфигурации женщины и современности", (1985), Алисы Джардин, (194), "Приходя к соглашению: Феминизм, теория, политика" (1989) (85), "Говоря по существу: Феминизм, природа и различие" (1989) Дайаны Фасс (158), или сборник статей под редакцией Линды Николсон "Пол и теория: Феми- низм/постмодернизм" (1990) (159), -- свидетельствуют, скорее, о "сдвиге внутри самого постструктурализма", как об этом гово- рит Сьюзан Фридман, лишь частично, по ее собственному при- знанию, являющемся также и результатом "критики со стороны" (157, с. 466). Критика фрейдистского образа женщины Таким образом, основной теоретический импульс феминист- ская критика получила от своего французского варианта, предста- вительницы которого начали свою деятельность прежде всего с пересмотра традиционного фрейдизма. Так, например, в работах "Хирургическое зеркало, о другой женщине" (1974) (186) и "Этот пол, который не один" (1977) (185) Люс Иригарай решительно критикует фрейдовскую концепцию женщины как неполноценного мужчины, утверждая, что в своих представлениях о женщине он оказался пленником традиционных философских и социальных предрассудков. В свою очередь Сара Кофман в "Загадке женщины: Женщина в текстах Фрейда" (1980) (196) предприняла деконструктивистский ана- лиз творчества Фрейда, пытаясь доказать, что его теория, кото- 143 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ рая столь явно отдает предпочтение мужской сексуальности, про- тиворечит сама себе, т. е. сама себя деконструирует. Более того, сами мизогинические, женоненавистнические писания Фрейда, способные тайное сделать явным (собственно цель любого психо- аналитического сеанса), благодаря де конструктивистскому прочте- нию и якобы вопреки своей воле выявляют угрожающую мощь и превосходство, примат женского начала. Мужская моносексуальность и женская бисексуальность Эта тенденция по сути дела и является основной в феминист- ской критике. Например, Элен Сиксу в своих "Инвективах" (84) противопоставляет невроти- ческую фиксацию мужчины на "фаллической моносексуально- сти" женской "бисексуальности", которая якобы и дает женщи- нам привилегированное положение по отношению к письму, т. е. литературе. По ее мнению, мужская сексуальность отрицает ина- ковость, другость, сопротивляется ей, в то время как женская бисексуальность представляет собой приятие, признание инаково- сти внутри собственного "Я" как неотъемлемой его части, точно так же, как и природы самого письма, обладающего теми же ха- рактеристиками: "Для мужчины гораздо труднее позволить дру- гому себя опровергнуть; точно таким же образом и письмо явля- ется переходом, входом, выходом, временным пребыванием во мне того другого, которым я одновременно являюсь и не явля- юсь" (84, с.158). Литература -- женского рода Таким образом, само письмо как таковое, а следовательно, и литература объявляется феноме- ном, обладающим женской при- родой (ecriture feminine); что же касается литературы, созданной женщинами, то ей вменяется осо- бая роль в утверждении этого специфического отношения с "Другим", поскольку она якобы обладает более непосредственной связью с литературностью, а также способностью избежать муж- ских по происхождению желаний господства и власти. Истина -- женского рода С этим связаны попытки Юлии Кристевой, Люс Иригарай и Сары Кофман утвердить осо- бую, привилегированную роль 144 ГЛАВА II женщины в оформлении структуры сознания человека. Если объ- ективно оценивать их усилия, то придется охарактеризовать их как стремление создать новую мифологию, чтобы не сказать, мистику женщины. Кристева, например, постулирует существова- ние фигуры "оргазмической матери", "матери наслаждения", в которой соединились признаки материнского и сексуального, при- чем исследовательница связывает ее бытие с бытием "искусства-в-языке", или "языка-искусства" как "материнского наслаждения" (202, с. 409-435). Здесь Кристева откровенно вступает в область активного мифотворчества, особенно характерного для нее с середины 70-х годов. Она интенсивно перерабатывала и интерпретировала эрос- ную символику Платона, особенно его аналогию между понятия- ми "матери" и "материи" (как праматери всего), переосмысляя их в неофрейдистском ключе. При этом в духе популяризирован- ной Дерридой манеры Хайдеггера играть словами, созвучиями и неологизмами она, например, определяет женское начало как про- странство не только письма, но и истины -- "le vreel" (от le vrai и le reel), что условно можно перевести как "реально истинное", и от vrai-elle -- "она-истина", чтобы подчеркнуть женскую при- роду этого понятия) (145, с. II). Эта истина, утверждает Кристе- ва, "не представляема" и "не воспроизводима" традиционными средствами и лежит за пределами мужского воображения и логи- ки, мужского господства и муж- ского правдоподобия. "Категорическая женщина" отказывается от комплекса кастрации В подобного рода научной фантастике Кристева далеко не одинока. Близкая ей по духу и методологии Люс Иригарай так- же призывает женщин признать свою силу как проявление прафеномена "земля- мать-природа / воспроизводительница" и предпринимает попыт- ки создать собственную мифологию, оправдывающую это трие- динство. В принципе и более трезвая С. Кофман, далекая от со- блазна мифотворчества, в своей "Загадке женщины" (196) идет тем же путем. Демонстрируя преобладание символа матери в тео- рии Фрейда, Кофман представляет ее не только как загадку, которую нужно разгадать и расшифровать, но и как истинную учительницу правды. На этой основе она развивает понятие "категорической женщины", отказывающейся принять как неиз- бежность комплекс кастрации, приписываемый ей Фрейдом и в известной степени Дерридой, и вместо этого утверждающей свою 145 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ собственную сексуальность, по своей приводе двойственную и принципиально неопределимую. В определенной степени все эти теории так или иначе связа- ны с концепцией бисексуальности женщины, выдвинутой Фрейдом и получившей поддержку в модели Дерриды, согласно которой и мужчина, и женщина оба являются вариантами "архиженщины". Как мы видели, все усилия французских теоре- тиков феминистской критики были направлены на переворот, на опрокидывание традиционной иерархии мужчины и женщины, на доказательство того, что женщина занимает по отношению к мужчине не маргинальное, а центральное положение, а все кон- цепции о ее неполной сексуальности являются попытками муж- ской психологии утвердить свою самотождественность за счет суверенных прав личности женщины, обходя при этом сложность полового самосознания человека, независимо оттого, к какому полу он (или она) принадлежит. Задачи феминистской критики Иными словами, представи- тели французской феминистской критики стремятся: во-первых, доказать более сложный, чем это традиционно считается, характер полового самосознания; во-вторых, восстановить (чтобы не ска- зать большего) роль женщины в рамках психоаналитических представлений; и в-третьих, разоблачить претензии мужской пси- хологии на преобладающее положение по сравнению с женщиной, а заодно и всю традиционную культуру как сугубо мужскую и, следовательно, ложную. Самотождественность мужского созна- ния, пишет в этой связи Ш. Фельман, и "господство, на которое оно претендует, оказывается как сексуальной, так и политической фантазией, подрываемой динамикой бисексуальности и риториче- ской взаимообратимостью мужского и женского начал" (136, с. 31). Разумеется, теоретическая экзальтация в вопросе о женской эмансипации может принимать различные формы, и у некоторых французских теоретиков само понятие женщины стало выступать в качестве любой радикальной силы, подрывающей все концеп- ции, предпосылки и структуры традиционного мужского дискурса. В этом отношении показательно их сравнение с американскими феминистками, которых, как уже отмечалось, в первую очередь интересовали (по крайней мере в 70-х годах) более практические вопросы социального и политического характера, а также специ- фика женского восприятия литературы, практические проблемы 146 ГЛАВА II эмансипации литературы от доминирующей мужской психологии и борьба против мужских жизненных ценностей, которыми, -- ив этом они полностью согласны со своими французскими коллегами, -- целиком пропитан окружающий их мир. Более конкретно спе- цифика их анализа заключалась в выявлении противоречий между мужским и женским прочтением литературы, в ходе которого они стремились продемонстрировать предрассудки мужской идеоло- гии. Женское начало против "символических структур западной мысли" Различие между американ - ской феминистской критикой и французской проявляется весьма отчетливо, если мы сравним ус- тановку Элейн Шоуолтер и Джудит Феттерли на создание специфического женского прочте- ния литературы и стремление Кристевой, Кофман, Иргарай и С иксу выявить женское начало как особую и фактически, по их представлению, единственную силу (в психике, биологии, истории, социологии, обществе и т. д.), которая способна разрушить, подорвать "символические структуры западной мысли". Разумеется, их всех объединяет не- сомненная общность социально-психологических запросов и инте- ресов, которую лучше всего выразила Шошана Фельман, зани- мающая, если можно так сказать, срединную позицию: "Достаточно ли быть женщиной, чтобы говорить как женщина? Определяется ли это "говорить как женщина" неким биологиче- ским состоянием или стратегической, теоретической позицией, анатомией или культурой?" (138, с. 3). Юлия Кристева заявила в одном из своих интервью: "Убеждение, что "некто является женщиной", почти так же аб- сурдно и ретроградно, как и убеждение, что "некто является мужчиной". Я сказала "почти", потому что пока еще по-прежнему существует немало целей, которых женщина может добиться: свободы аборта и предупреждения беременности, яслей и детских садов, равенства при найме на работу и т. д. Следова- тельно, мы должны употреблять выражение "мы -- женщины" как декларацию или лозунг о наших правах. На более глубоком уровне, однако, женщина не является чем-то, чем можно "быть". Это принадлежит самому порядку бытия... Под "женщиной" я понимаю то, что не может быть ре- презентировано, то, о чем не говорится, то, что остается над и вне всяких номенклатур и идеологий" (202, с. 20-21). 147 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ При всей специфичности языка Кристевой, как всегда тре- бующего специального комментария, одно несомненно -- под женщиной она понимает не существо женского пола, а особое женское начало, мистическое в своей ускользаемости от любого определения и любых идеологий. Провозглашаемая феминистской критикой постструктуралистского толка "инаковость", "другость", "чуждость" женщины традиционной культуре как культуре идео- логически мужской приобретает характер подчеркнуто специфиче- ского феномена. Естественно, что при таком абстракт- но-теоретическом и сильно мистифицированном понимании при- роды женского начала реальная противоположность полов декон- структивистски вытесняется. Аналогичного образа мышления придерживается и Шошана Фельман, заявляющая на основе своего анализа бальзаковской "Златоокой девушки": "Женское начало как реальная инаковость в тексте Бальзака является сверхъестественной не в том, что она выступает как противоположность мужскому полу, а в том, что она подрывает саму оппозицию мужского и женского начал" (136, с. 42). Женщина-читатель и женщина-писатель Что же касается специфич- ности американского женского прочтения текстов, то оно осно- вывается на авторитете психоло- гически-биологического и соци- льного женского опыта и женского восприятия литературы, т. е. на своеобразии женского эстетического опыта. Эти вопросы есте- ственно затрагиваются и французскими теоретиками, чему немало можно найти примеров. Тем не менее разница в акцентах весьма существенна, так как в отличие от своих англо-американских кол- лег они в меньшей степени занять! проблемой женщины-читателя. Например, Шоуолтер определяет задачу феминистской критики как выявление того подхода, "в котором гипотеза о женском чи- тателе изменяет наше восприятие данного текста, побуждает к осознанию его сексуальных кодов" (267, с. 25). Естественно, что "сексуальные коды" понимаются здесь очень широко -- как признаки духовно-биологического различия между женской и мужской психикой; не следует также забывать, что по представ- лениям, в рамках которых работают эти критики, духовное начало предопределяется, если целиком не отождествляется, с половым. Если же говорить о специфике подхода Шоуолтер, то в центр своих исследований она ставит не просто женщину-читателя, но также и женщину-писателя, выступая в роли так называемой 148 ГЛАВА II "гинокритики", занимающейся "женщиной как производительни- цей текстуального смысла, историей, темами, жанрами и структу- рами литературы, созданной женщинами. В число ее предметов входят психодинамика женской креативности; лингвистика и про- блема женского языка; траектория индивидуальной или коллек- тивной феминистской карьеры; история литературы и, конечно, исследование отдельных писательниц и их произведений" (там же, с. 25). Типичными работами подобного толка можно назвать упоминавшееся уже исследование С. Гилберт и С. Губар "Безумная на чердаке" (163) и сборник статей "Женщины и язык в литературе и обществе" (1980) (291). На практике большинство феминистских критиков заняты утверждением специфически женского читательского опыта, кото- рому приходится, по их представлению, преодолевать в самом себе навязанные ему традиционные культурные стереотипы муж- ского сознания и, следовательно, мужского восприятия. Как пи- шет Анетт Колодны, "решающим здесь является тот факт, что чтение -- это воспитуемая деятельность, и, как многие другие интерпретативные стратегии в нашем искусстве, она неизбежно сексуально закодирована и предопределена половыми различия- ми" (197, с. 588). В частности, Марианна Адамс, анализируя роман "Джейн Эйр" Шарлотты Бронте, отмечает, что для критиков-женщин новая ориентация заключается не в том, чтобы обращать особое внимание на проблемы героя, к которым критики-мужчины ока- зались "необыкновенно чувствительны", но скорее на саму Джейн и на те особые обстоятельства, в которых она очутилась: "Перечитывая "Джейн Эйр", я неизбежно приходила к чисто женским вопросам, под которыми я подразумеваю общественное и экономическое положение зависимости женщины в браке, огра- ниченный выбор возможностей, доступный Джейн как следствие ее образования и энергии, ее потребность любить и быть люби- мой, ощущать себя полезной и нужной. Эти стремления героини, двойственное отношение к ним повествовательницы и конфликты между ними -- вот настоящие вопросы, поднимаемые самим ро- маном" (43, с.140). Эта сексуальная закодированность заключается прежде всего в том, что в женщине с детства воспитываются мужской взгляд на мир, мужское сознание, от которого, естественно, как пишет Шоуолтер, женщины должны отрешиться, несмотря на то, что от них "ожидают, что они будут идентифицировать себя с мужским опытом и перспективой, которая представляется как общечелове- 149 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ ческая" (268, с. 856). Таким образом, задача женской критики данного типа состоит в том, чтобы научить женщину читать как женщина. В основном эта задача сводится к переосмыслению роли и значения женских характеров и образов, к разоблачению мужского психологического тиранства. Как утверждает в связи с этим Дж. Феттерли, "наиболее значительные произведения аме- риканской литературы представляют собой ряд коварных умыслов против женского характера" (142, с. XII). "Сопротивляющийся читатель" у Феттерли Например, в двух "самых американских" по духу произве- дениях "Легенде о сонной доли- не" Ирвинга и "Прощай, ору- жие!" Хемингуэя, по мнению исследовательницы, наиболее полно выразилось мироощущение американцев (естественно, мужчин), их "архетипическое" отношение к миру цивилизации. Подтвер- ждение этому Феттерли находит в известной характеристике Рип Ван Винкля, данной Лесли Фидлером в его известной книге "Любовь и смерть в американском романе", где он назвал Рипа героем, "председательствующим при рождении американского воображения" (там же, с. XX), образом человека, являющегося воплощением "универсальной" американской мечты человека в бегах, готового исчезнуть куда угодно -- в глушь лесов и прерий, уйти на войну -- лишь бы только избежать тягот цивилизации, в том числе и конфронтации мужчины и женщины, "бремени секса, брака и ответственности" (там же). Феттерли в связи с этим отмечает, что читательница этого произведения, как всякий другой читатель, всей структурой но- веллы вынуждена идентифицировать себя с героем, восприни- мающим женщину как своего врага. Иными словами, в "Легенде о сонной долине" жена Рипа Ван Винкля представляет собой все то, от чего можно только бежать, а сам Рип -- триумф мужской фантазии. В результате "то, что по своей сути является актом обыкновенной идентификации, когда читатель этой истории -- мужчина, превращается в клубок сложных и запутанных противо- речий, когда читателем оказывается женщина" (там же, с. 9). Таким образом, "в произведениях подобного рода читательнице навязывается опыт тех переживаний, из которых она явно исклю- чена; ее призывают отождествлять себя с личностью, находящейся к ней в оппозиции, т. е. от нее требуют личностного самоопреде- ления, направленного против нее самой" (там же, с. XII). 150 ГЛАВА II Аналогичную ситуацию Феттерли находит и в "Прощай, оружие!", прежде всего в трактовке образа Кэтрин. При всей симпатии и сочувствии, которые она вызывает у читателя, ее роль сугубо вспомогательная, поскольку ее смерть освобождает Фреда Генри от бремени обязанностей, налагаемых на него как на отца ребенка и мужа, и в то же время укрепляет его веру в идилличе- скую любовь и во взгляд на себя как на "жертву космического антагонизма" (там же, с. XVI): "Если мы и плачем в конце ис- тории, то о судьбе не Кэтрин, а Фредерика Генри. Все наши слезы в конце концов лишь о мужчинах, потому что в мире "Прощай, оружие!" только мужская жизнь имеет значение. И для женщин урок этой классической истории любви и того опыта, который дает ее образ женского идеала, ясен и прост: единствен- но хорошая женщина -- только мертвая, да и то еще остаются сомнения" (там же, с. 71). Издержки феминистской критики здесь, пожалуй, выступают сильнее всего, достигая комического эффекта, правда, вопреки самым благим пожеланиям исследовательницы, поскольку в своем вполне оправданном гневе против несомненного полового нера- венства, в анализе конкретного произведения она явно выходит за рамки здравого смысла. Более серьезного внимания заслужи- вают ее попытки теоретически оправдать необходимость измене- ния практики чтения: "Феминистская критика является политиче- ским актом, цель которого не просто интерпретировать мир, а изменить его, подвергая сомнению сознание тех, кто читает, и их отношение к тому, что они читают" (там же, с. VIII). В соответ- ствии с этими требованиями формулируется и главная задача фе- министской критики -- "стать сопротивляющимся, а не согла- шающимся читателем и этим отказом соглашаться начать процесс изгнания мужского духа, который был нам внушен" (там же, с. ХXII). Собственно эта концепция "сопротивляющегося читателя" или, вернее, сопротивления читателя навязываемых ему литера- турным текстом структур сознания, оценок, интерпретаций и яв- ляется самым убедительным показателем тождественности изна- чальных установок американской феминистской критики и пост- структуралистских представлений, ибо именно эта задача и явля- ется главной для любого деконструктивистского анализа. Раз- ность целей, в данном случае эмансипации от мужского господ- ства, а в общепостструктуралистском варианте -- от господства традиции логоцентризма лишь только подчеркивает общность подхода. 151 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ Об этом свидетельствуют и все филиппики постструктурали- стов против невинного читателя, попадающего в плен традицион- ных представлений о структуре и смысле прочитываемого им тек- ста. При этом весьма характерно, что структуры, наиболее часто оказывающиеся в числе разоблачаемых, как правило, представля- ют собой структуры, условно говоря, реалистического сознания, т. е. сознания, основанного на принципе миметизма, иными сло- вами, на принципе соотносимости мира художественного вымысла с миром реальности. С этой точки зрения, несомненный интерес представляет анализ Ш. Фельман бальзаковской новеллы "Прощай" в статье "Женщина и безумие: Критическое заблуждение" (1975) (138), поскольку он предлагает деконструктивистский вариант типично "феминистского" прочтения данного произведения французского писателя. Герой новеллы -- наполеоновский офицер Филипп, после долгой разлуки снова находит свою любимую женщину и к своему горю обнаруживает, что его Стефани, так звали героиню, сошла с ума и способна произносить всего лишь одно слово "Прощай". Она находится под присмотром своего дяди доктора, и оба близких ей человека предпринимают попытку вылечить ее безумие, воссоздав то трагическое событие -- эпизод отступления французской армии из России, -- которое и послужило причиной ее болезни. Фельман привлекает внимание к двум, на ее взгляд, тесно друг с другом связанным моментам. Во-первых, с ее точки зре- ния, вся традиционная академическая критика, посвященная этому произведению Бальзака, в буквальном смысле умудрилась не заметить главную героиню -- страдающую женщину, поскольку критику всегда интересовала только проблема "реалистического" изображения писателем наполеоновских войн. Во-вторых, расска- занная им история сама по себе является драматизацией и подры- вом логики репрезентации, т. е. логики здравомыслящих мужчин, преследующих свои эгоистические интересы, -- логики, в соот- ветствии с которой они попытались вылечить болезнь женщины при помощи узнавания, т. е. репрезентации, миметического вос- произведения событий, и достигли своей цели лишь ценой гибели женщины. Порочность реализма Все эти рассуждения иссле- довательницы, интересные с тео- ретической точки зрения как проявление типично феминист- ского менталитета, имеют еще один немаловажный аспект прак- 152 ГЛАВА II тического характера: они четко в методологическом плане сориен- тированы против реализма в широком смысле слова. В данном случае Фельман подвергает критике референциальную природу реалистического сознания, т. е. его установку на соотнесение мира вымысла с миром реальности. Сама попытка Филиппа вернуть разум Стефани рассматривается критиком как аморальная, по- скольку он стремится насильственным путем изменить, т. е. унич- тожить ее безумную инаковость, подчинить ее тем самым струк- турам сознания, которыми руководствуется он сам, т. е. заведомо мужским, сделать так, чтобы она узнала себя и снова признала себя "его Стефани". Еще больший грех Филиппа, по утверждению Фельман, за- ключается в том, что он попытался это сделать "реалистическими средствами", осуществив реалистическую реконструкцию сцены страдании военного времени, где она потеряла свой рассудок. Основной порок реализма, с точки зрения Фельман, в том, что он пытается воспроизвести, скопировать действительность, и кри- тики, находящаяся во власти реалистических структур сознания, интерпретируют текст новеллы, следуя за логикой главного героя, видят все описываемое лишь только его глазами. "Просто пора- зительно, -- пишет исследовательница, -- до какой степени ло- гика ничего не подозревающего "реалистического" критика спо- собна воспроизводить одно за другим все заблуждения Филиппа" (там же, с. 10). Хваля реализм Бальзака и рассматривая новеллу как обра- зец "реалистического письма", критики-мужчины, по мнению исследовательницы, демонстрируют "как на критической, так и на литературной сцене ту же самую попытку присвоить означающее и редуцировать его способность к дифференцированной повторяе- мости; мы видим то же самое стремление избавиться от различий, ту же самую политику отождествления, ту же самую тенденцию к господству, к контролю над смыслом. Вместе с иллюзиями Фи- липпа реалистический критик, в свою очередь, точно так же по- вторяет его аллегорический акт убийства, его уничтожение Дру- гого: критик также по-своему убивает женщину (подчеркнуто автором. -- И. И.), убивая в то же самое время вопрос о тексте и сам текст как вопрос" (там же, с. 10). Весь этот пассаж, пожалуй, как нельзя лучше иллюстрирует постструктуралистскую мифологему феминизма со всем ее ценно- стным рядом, фразеологией и заранее известным адресом уже теперь традиционных инвектив. Как широкомасштабное явление социального порядка и как влиятельный фактор интеллектуальной 153 ОТ ДЕКОНСТРУКТИВИЗМА К ПОСТМОДЕРНУ жизни современного западного общества феминизм захватывает своим воздействием в данное время практически весь спектр гу- манитарных наук, тем не менее именно в литературоведении он обрел тот рупор своих идей и настроений, который вот уже в те- чение двадцати лет самым активным образом влияет на общест- венное сознание. И как бы ни оценивать это влияние, и как бы ни учитывать весь баланс спорных и бесспорных достижений и изъянов, в одном феминистской критике нельзя отказать -- она всегда была и остается чутким индикатором состояния психиче- ского менталитета общества, четко фиксируя все его изменения, вычеркивая ту дрожащую линию на графике, на котором прихот- ливо пересекаются здравый смысл и безумие научной абстракции, аберрации и заблуждения.
ГЛАВА III. ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
"Бородатая нимфа" Пауль Клее
ЛИТЕРАТУРА ПОСТМОДЕРНИЗМА И МАССОВАЯ КОММУНИКАЦИЯ: ПАРОДИЯ ИЛИ ПАРАЗИТИРОВАНИЕ?
Постмодернизм как литературное течение, широко распро- страненное в Западной Европе и США, с самого начала был тесно связан с массовым искусством и массовой, тривиальной литературой. Его эстетическая специфика самими теоретиками постмодернизма часто определяется -- в духе модного сейчас плюрализма -- как органическое сосуществование различных художественных методов, в том числе и реализма. Следует учесть, что под реализмом в данном случае имеется в виду не столько критический реализм XIX столетия, сколько чисто лите- ратурные условности внешне реалистической манеры повествова- ния, ставшие достоянием различных жанров массовой литературы, т.е. речь практически идет о псевдореализме или квазиреализме. Если раньше о псевдореализме можно было говорить как о проявлении нехудожественности, как о случайных фактах эстети- ческого просчета писателя или неудаче графомана, то сегодня положение существенно изменилось. То, что раньше стыдливо пряталось на задворках большой литературы, сегодня заявляет о себе во всеуслышание, а по своей массовости и воздействию на формирование вкусов широкой публики зачастую значительно превосходит влияние серьезного проблемного искусства, о чем с тревогой говорят мастера культуры на Западе. Речь прежде всего идет о массовой (или тривиальной) лите- ратуре с ее явной или неявной установкой на развлекательность: уголовно-детективной, шпионской, научно-фантастической, при- ключенческо-авантюрной, сентиментально-мещанской и проч. За исключением некоторых подвидов научной фантастики и фанта - 156 ГЛАВА III стики условно называемого готического плана остальные жанры массовой литературы обращаются к технике реалистического по- вествования, паразитируя на условностях реалистического романа XIX в. Это заставляет нас с особым вниманием относиться к специ- фике не только содержательной, но и формальной стороны ква- зиреализма, к псевдореалистической технике письма, ориентиро- ванной на плоскостное жизнеподобное, на создание форм искус- ства в формах жизни без серьезного намерения постичь сущность жизни, вскрыть ее глубинные закономерности. Это тем более важно, что в теоретическом плане разграничение истинного реа- лизма и литературных форм, паразитирующих на своем видимом жизнеподобии и поэтому претендующих на свою причастность реализму, представляет наибольшую трудность. В критической литературе тех стран, где тривиальная литера- тура уже давно приняла характер массового эстетического бедст- вия, неоднократно высказывалась мысль, что ее основным мето- дом изображения является "иллюзионизм" -- создание примити- визированной одномерной картины действительности, соответст- вующей представлению обывателя. Тривиальная литература пле- тется за читателем, тащится в хвосте его стереотипов восприятия, она не расширяет его познавательный горизонт, а, наоборот, за- крепляет в его сознании принятые и распространенные взгляды и вкусы, стандартизируя их и доводя до уровня предрассудков. Именно литература подобного рода и стала главным предме- том пародирования постмодернизма, а ее читатель -- основным объектом насмешек. Вся структура постмодернистского романа на первый взгляд предстает как нечто вызывающее отрицание пове- ствовательной стратегии реалистического дискурса: отрицание причинно-следственных связей, линейности повествования, психо- логической детерминированности поведения персонажа. С особой яростью постмодернисты ополчились на принцип внешней связно- сти повествования, и эта стилистическая черта стала, пожалуй, самой основной и легко опознаваемой приметой постмодернист- ской манеры письма. Нигилизм по отношению к предшествующей литературной традиции распространяется у постмодернистов и на наследие классического модернизма, условности и приемы письма которого также вызывают их, правда не столь резкий, протест. В принци- пе, для них неприемлемо все то, что кажется им закосневшим и превратившимся в стереотип сознания, все то, что порождает стандартную, заранее ожидаемую реакцию. 157 ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ Постмодернизм как "манера письма" Как отмечалось, легче всего постмодернизм выделяется как специфическая стилистическая манера письма. На данном этапе существования как самого по- стмодернизма, так и его теоретического осмысления, с уверенно- стью можно сказать лишь одно, что она оформилась под воздей- ствием определенного эпистемологического разрыва с мировоз- зренческими концепциями, традиционно характеризуемыми как модернистские, однако вопрос, насколько существен был этот разрыв, вызывает бурную поле- мику среди западных теорети- ков 7. Генезис и рамки постмодернистской литературы В этом отношении наиболь- ший интерес вызывают работы голландского исследователя До- уве Фоккемы, в которых пред- принимается попытка спроецировать мировоззренческие предпо- сылки постмодернизма на его стилистику. Сам Фоккема, вне всяких сомнений, убежден в существовании широкого течения постмодернизма в литературе, хронологически охватывающего период с середины 50-х годов и вплоть до наших дней, отмечая при этом, что одно из ранних его проявлений можно обнаружить еще в "Поминках по Финнегану" (1939) Джойса. По мнению критика, своим рождением постмодернизм обязан американской литературе и лишь потом распространился в западноевропейских странах, хотя Фоккема и допускает возможность его проявления на европейском континенте независимо от заокеанского влияния (144, с. 81). Фоккема фиксирует наличие постмодернистских приемов письма в современной итальянской литературе (в творчестве Ита- ло Кальвино), в литературе Западной Германии и Австрии (Петер Хандке, Бото Штраусе, Томас Бернхард, Петер Розай), а также в голландской и фламандской литературах (Биллем Фре- дерик Херманс, Геррит Кроль, Леон де Винтер, Хюго Клаус, Иво Михельс, Сес Нотебом). Пожалуй, наибольший интерес вызывает включение в обойму постмодернистов французских но- вых романистов. Список писателей-постмодернистов у Фоккемы весьма ре- презентативен как в количественном, так и в качественном отно- ___________ 7 Более подробно об этом см. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. С. 200-202. 158 ГЛАВА III шении, хотя в нем явно преобладают американские авторы, до недавнего времени традиционно относимые к представителям так называемого черного юмора. Помимо уже упоминавшихся имен, исследователь включает в свой список имена Джона Хоукса, Ри- чарда Браутигана, Доналда Бартелма, Курта Воннегута, Роналда Сьюкеника, Леонарда Майклза, Джона Барта, Томаса Пинчона, Роберта Кувера, Реймонда Федермана, Владимира Набокова, англичан Джона Фаулза и Эдварда Бонда, латиноамериканцов Хулио Кортасара, Хорхе Луиса Борхеса и Карлоса Фуэнтеса и др. Постмодернизм для Фоккемы -- прежде всего особый взгляд на мир, -- "продукт долгого процесса секуляризации и дегуманизации" (144, с. 80). Если в эпоху Возрождения, по его мнению, возникли условия для появления концепции антропоцен- трического универсума, то в XIX и XX столетиях под влиянием наук -- от биологии до космологии -- стало все более затрудни- тельным защищать представление о человеке как о центре космо- са: "в конце концов оно оказалось несостоятельным и даже неле- пым" (там же, с. 82). Обильно в данном случае цитируемые апокалиптические предсказания ученых о неизбежной энтропии, наступлении либо вечного холода, либо невыносимой для человеческого существова- ния жары в необозримом будущем, перемежаются с пессимисти- ческими вещаниями о возможном самоуничтожении рода людей в будущем уже не столь отдаленном и, как правило, привлекаются для подтверждения "неизбежного заключения, что человек -- в результате не более чем просто каприз природы, а отнюдь не центр вселенной" (там же). Реализм как иерархия и постмодернизм как ее отрицание При этом утверждается, что реализм в литературе основыва- ется на непоколебимой иерархии материалистического детерминиз- ма и викторианской морали. Пришедший ему на смену симво- лизм характеризуется как теоретическая концепция, постулирую- щая наличие аналогий (корреспонденции) между видимым миром явлений и сверхъестественным царством "Истины и Красоты". В противовес символистам, не сомневавшимся в существовании этого высшего мира, модернисты, отмечает Фоккема, испытывали сомнения как относительно материалистического детерминизма, так и "жесткой эстетической иерархии символизма". Вместо этого они строили различные догадки и предположения, стремясь при- 159 ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ дать "гипотетический порядок и временный смысл миру своего личного опыта" (там же). В свою очередь, постмодернистский взгляд на мир характе- ризуется убеждением, что любая попытка сконструировать модель мира -- как бы она ни оговаривалась или ограничивалась эпи- стемологическими сомнениями -- бессмысленна. Создается впе- чатление, пишет Фоккема, что постмодернисты считают в равной мере невозможным и бесполезным пытаться устанавливать ка- кой-либо иерархический порядок или какие -либо системы приори- тетов в жизни. Если они и допускают существование модели ми- ра, то основанной лишь на "максимальной энтропии", на "равновероятности и равноценности всех конститутивных элемен- тов" (там же, 82-83). В своей характеристике мировоззрения постмодернистов Фоккема не оригинален, аналогичных взглядов придерживаются, в частности, Ихаб Хассан (176, с. 55), да и вообще подобная точка зрения весьма распространена среди западных ученых. Фоккему отличает лишь акцент на полемической природе постмо- дернизма, направленной, по его мнению, против модернизма (пожалуй, эта сторона постмодернизма разработана у него более тщательно и подробно, чем у других исследователей данной темы, см.: 143), а также попытка дать обобщенно структурированное представление об основных элементах постмодернистского миро- видения. Однако подобный суммарный взгляд страдает весьма существенным схематизмом и явным упрощением, далеко не от- ражающим своеобразие модернистского мироощущения и причи- ны, его породившие. Общая характеристика взглядов постмодернистов дается крайне абстрактно, и этому есть вполне понятные объяснения. Во-первых, Фоккему интересуют только формальные принципы того, что можно назвать дискурсивной организацией литератур- ного текста. Во-вторых, само его понимание постмодернизма на- столько широко и охватывает столь разных по своим взглядам (социальным и эстетическим), позициям и установкам писателей, что кроме как на весьма абстрактном уровне анализа их и нельзя объединить. Но эта же абстракция дает основания для вопроса о правомочности данного объединения, иными словами, порождает сомнения в действительности существования самого постмодер- низма, по крайней мере в том виде, как его понимает критик. Фоккема убежден, что постмодернизм как литературное те- чение в значительной степени был порожден "полемикой против модернизма" (144, с. 83), и, очевидно, в этом с ним можно со- 160 ГЛАВА III гласиться, если, конечно, не превращать вслед за ним этот фак- тор в главную и чуть ли не единственную причину появления данного направления. Как отмечалось, один из главных принци- пов постмодернистского мировосприятия Фоккема видит в отри- цании любой возможности существования природной или соци- альной иерархии и отсюда выводит так называемый принцип но- ниерархии, лежащий в основе структурообразования всех постмо- дернистских текстов. Принцип нониерархии и интерпретация текста Этот принцип нониерархии в первую очередь сказывается на переосмыслении самого процесса "литературной коммуникативной ситуации". Для отправителя по- стмодернистского текста принцип нониерархии означает отказ от преднамеренного отбора (селекции) лингвистических (или иных) элементов во время "производства текста". Для получателя же подобного рода коммуниката, если он готов его прочесть (дешифровать) "постмодернистским способом", этот же принцип, с точки зрения Фоккемы, предполагает отказ от всяких попыток выстроить в своем представлении связную интерпретацию текста. Определяя код литературного течения постмодернизма, Фоккема отмечает, что он является всего лишь одним из многих кодов, регулирующих производство текста. Другие коды, на ко- торые ориентируются писатели -- прежде всего лингвистический код (естественного языка -- английского французского и т. д.), общелитературный код, побуждающий читателя прочитывать ли- тературные тексты как тексты, обладающие высокой степенью когерентности, жанровый код, активизирующий у реципиента определенные ожидания, связанные с выбранным жанром, и иде- олект писателя, который в той мере, в какой он выделяется на основе рекуррентных признаков, также может считаться особым кодом. Из всех упомянутых, каждый последующий код в возрас- тающей пропорции ограничивает действие предыдущих кодов, сужая поле возможного выбора читателя, однако при этом спе- цификой литературной коммуникации, подчеркивает Фоккема, является тот факт, что каждый последующий код способен одно- временно оспаривать правомочность остальных кодов, создавая и оправдывая свой выбор языковых единиц и их организации, за- прещаемый остальными, более общими кодами. При этом и сами идиолекты отдельных писателей-постмодернистов вместе взятые должны, по мысли исследователя, в своем взаимодействии час- 161 ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ тично подтверждать, частично опровергать существование социо- лекта постмодернизма как целостного литературного течения. Та- ким образом, постмодернистский код может быть описан как система предпочтительного выбора тех или иных семантических и синтаксических средств (как система преференций), частично более ограниченного по сравнению с выбором, предлагаемым другими кодами, частично игно- рирующего их правила. Код постмодернизма Выделяя в качестве осново- полагающего принципа организа- ции постмодернистского текста понятие нонселекции (или квазинонселекции), Фоккема стремится проследить его действие на всех уровнях анализа: лексемном, семантических полей, фразовых структур и текстовых структур. В числе наиболее заметных и часто встречающихся в по- стмодернистских текстах лексем критик называет такие слова, как зеркало, лабиринт, карта, путешествие (без цели), энцикло- педия, реклама, телевидение, фотография, газета (или их эк- виваленты на различных языках). Пять семантических полей Исходя из определения, данного Лайонзом, согласно ко- торому семантическое поле со- стоит из семантически соотноси- мых лексем, имеющих по крайней мере один общий семантический признак (224, с. 269, с. 326), Фоккема выделяет в постмодернистских текстах пять таких по- лей: ассимиляции; умножения и пермутации; чувственной перцеп- ции; движения; механистичности. Эти семантические поля, нахо- дящиеся в центре постмодернистского семантического универсума, по мнению исследователя, в первую очередь полемически заост- рены против семантической организации модернистских текстов. Так, например, поле ассимиляции демонстрирует отказ от столь заметного стремления модернистов выявить мельчайшие различия и принципиальную несовместимость всех сторон изображаемой ими жизни, от их позиции отстраненных и отчужденных аутсай- деров. В противовес этому постмодернисты пытаются утвердить принцип всеобщей равнозначности всех явлений и всех сторон жизни, часто агрессивно насильственной ассимиляции человека внешним миром. Семантическое поле чувственной перцепции включает в себя все лексемы, описывающие или подразумевающие функции чувст- 162 ГЛАВА III венного ощущения. В качестве семантического подполя сюда вхо- дит и сфера конкретности с ее акцентом на наблюдаемых деталях, как это подчеркивал Лодж (222, с. 139), на поверхностной сто- роне явлений, о чем писал Стивик (272, с. 211; 271, с. 140). Последнее семантическое поле, выделяемое критиком, -- поле механистичности -- описывает различные аспекты индуст- риализованного, механизированного и автоматизированного мира современности, где индивидуальное сознание подчинено техноло- гии (по выражению И. Хассана, выступающей как "технологическое продолжение сознания") (176, с. 124). Синтаксис постмодернизма Синтаксис постмодернизма в целом, как синтаксис предложе- ния, так и более крупных единиц (синтаксис текста или компози- ция, включающий в себя аргументативные, нарративные и деск- риптивные структуры), характеризуется, по мнению Фоккемы, явным преобладанием паратаксиса над гипотаксисом, отвечающим общему представлению постмодернистов о равновозможности и равнозначности, эквивалентности всех стилистических единиц. На фразовом уровне исследователь отмечает основные ха- рактерные черты постмодернистских текстов: 1) синтаксическую неграмматикальность (например, в "Белоснежке" (1967) Бар- телма), или такую ее разновидность, когда предложение оказыва- ется оформленным не до конца с точки зрения законов граммати- ки и фразовые клише должны быть дополнены читателем, чтобы обрести смысл ("Заблудившись в комнате смеха" (1968) Барта); 2) семантическую несовместимость ("Неназываемый" (1968) Беккета, "Вернитесь, доктор Калигари" (1964) Бартелма); 3) необычайное типографическое оформление предложения ("Вдвойне или ничего" (1971) Федермана). Все эти приемы Фоккема называет "формами фрагментарного дискурса", отмечая, что чаще всего они встречаются в конкретной поэзии. "Нонселекция" -- "алеаторная селекция" Наиболее подробно исследо- вателем разработан уровень тек- стовых структур постмодернизма. Здесь он попытался объединить и упорядочить довольно запутанную и разнородную терминоло- гию, употребляемую в западном литературоведении для описания главного, с его точки зрения, принципа организации постмодерни- стского повествования -- феномена нонселекции или квазинонсе- 165 ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ лекции. Этот постмодернистский идеал нонселекции или алеатор- ной селекции, по наблюдению Фоккемы, часто превращается в процессе создания произведения в применение комбинаторных правил, имитирующих математические приемы: дубликация, ум- ножение, перечисление. К ним он добавляет еще два приема: прерывистость и избыточность. Тесно друг с другом связанные, все они в равной степени направлены на нарушение традиционной связности (когерентности) повествования. Наиболее типичные примеры повествовательной прерывистости, или дискретности, исследователь находит в романах Джона Хоукса "Смерть, сон и путешественник" (1974), Ричарда Браутигана "В арбузном саха- ре" (1968), Дэвида Бартелма "Городская жизнь" (1971), Курта Воннегута "Завтрак для чемпионов" (1973), Роналда Сьюкеника "96.6" (1975), Леонарда Майклза "Я бы спас их, если бы мог" (1975). Той же цели служит и прием избыточности, предлагающий читателю либо наличие слишком большого количества коннекто- ров, должных привлечь его внимание к сверхсвязности текста, либо назойливую описательность, перегружающую реципиента ненужной информацией. В обоих случаях это создает эффект информационного шума, затрудняющего целостное восприятие текста. В качестве примера приводятся романы Алена Роб-Грийе "Зритель" (1955), Томаса Пинчона "V" (1963) и "Радуга зем- ного притяжения" (1973), Браутигана "Ловля форели в Амери- ке" (1970). Бартелма "Печаль" (1972) и "Городская жизнь" (1971). Способ перечисления выделен Фоккемой недостаточно кор- ректно, поскольку совпадает с его же вторым толкованием прин- ципа избыточности. Особое значение критик придает приему пермутации, видя в нем одно из главных средств борьбы постмо- дернистского письма против литературных конвенций реализма и модернизма. Он подразумевает взаимозаменяемость частей текста (роман Реймонда Федермана "На ваше усмотрение" (1976) со- ставлен из несброшюрованных страниц, и читатель волен по соб- ственному усмотрению выбрать порядок его прочтения); пермута- цию текста и социального контекста (попытка писателей уничто- жить грань между реальным фактом и вымыслом). В качестве примера приводятся романы "Бледный огонь" (1962) Владимира Набокова и "Бойня номер пять" (1969) Воннегута. Как свидетельствуют высказывания самих писате- лей-постмодернистов, в своей практике они редко прибегают к столь сознательно и математически рассчитанной конструкции. 164 ГЛАВА III Предполагать же, как это делает Фоккема, что эти математиче- ские приемы "неподвластны вмешательству человеческой воли" (144, с. 92), -- значит встать на позиции мистификации реаль- но-жизненных отношений, постулируя существование в мире того же онтологического хаоса, где безудержно господствуют слепой случай и принцип игры, художественно-литературный аналог ко- торого и пытаются создать писатели-постмодернисты. Фактически, как отмечалось, правило нонселекции отражает различные способы создания эффекта преднамеренного повество- вательного хаоса, фрагментированного дискурса о восприятии мира как разорванного, отчужденного, лишенного смысла, зако- номерности и упорядоченности. Это и является самой приметной чертой постмодернистской манеры повествования, выявить прави- ла внутренней организации которой (а, вернее, правила дезорга- низации) Фоккема и пытается. В этом и заключается одновре- менно слабая и сильная стороны его подхода. Если оценивать его в целом, то он сугубо негативен, поскольку описывает только разрушительный аспект практики постмодернизма -- те способы, с помощью которых постмодернисты демонтируют традиционные повествовательные связи внутри произведения, отвергают при- вычные принципы его организации. Но в таком случае остается открытым вопрос: что же явля- ется связующим центром подобного фрагментированного повест- вования, что превращает столь разрозненный и гетерогенный ма- териал, которым заполнено содержание типового постмодернист- ского романа, в нечто такое, что при всех оговорках все-таки за- ставляет себя воспринимать как целое? И на этот вопрос Фок- кема не дает ответа. В то же время не вызывает сомнения, если даже отвлечься от событийного аспекта содержания постмодернистского произве- дения, всегда работающего на определенный моральный урок читателю, что литературные тексты данного типа в своем подав- ляющем большинстве обладают единством эмоционального тона и общего впечатления. Это побуждает к поискам не только общей символической структуры, но и некого содержательного центра, выраженного и формальными средствами. Маска автора И такой центр существует. Это образ автора в романе, и если быть более точным, "маска автора" -- характерная черта постмодернистской манеры повест- вования. Именно она является тем камертоном, который настраи- 165 ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ вает и организует реакцию имплицитного (а заодно и реального) читателя, обеспечивая тем самым необходимую литературную коммуникативную ситуацию, уберегающую произведение от ком- муникативного провала. Возможно, здесь мы сталкиваемся с чис- то психологической реакцией писателя, заранее неуверенного в том, что ему удастся наладить контакт со своим читателем, пере- дать ему свое сокровенное знание о бессмысленности мира в це- лом и усилий человека упорядочить в нем свою жизнь. Другой причиной появления этой маски, интуитивного ощущения ее необ- ходимости, является тот факт, что в условиях острого дефицита человеческого начала в плоских, лишенных живой плоти и психо- логической глубины персонажах постмодернистских романов, фак- тически марионеток авторского произвола, маска автора часто оказывается единственным реальным героем повествования, спо- собным привлечь к себе внима- ние читателя. Страх перед "несостоявшимся читателем" В композиционном плане, который и есть выражение ав- торского замысла, попытка до- биться успешной коммуникации -- достичь взаимопонимания с читателем -- уже служит свидетельством опасения писателя ком- муникативного провала. Иными словами, автор, рискнувший поя- виться на страницах своего произведения в том или ином виде, сразу выдает свое беспокойство, что он может столкнуться с lecteur manque -- "несостоявшимся читателем". Можно сформу- лировать это и по иному: автор, следовательно, заранее подозре- вает, что посредством объективации своего замысла всей структу- рой произведения (общей моралью рассказываемой истории, рас- суждениями и действиями персонажей, символикой повествования и т. д.) ему не удастся вовлечь читателя в коммуникативный про- цесс и он вынужден взять слово от своего имени, чтобы вступить с читателем в непосредственный диалог и лично растолковать ему свой замысел. Следовательно, проблема маски автора тесно свя- зана с обострившейся необходимостью наладить коммуникатив- ную связь с читателем. Возникшую потребность в коммуникативности можно объяс- нить целым комплексом причин, которые в рамках данной работы вряд ли удастся полностью перечислить. Поэтому ограничимся лишь самыми, на наш взгляд, существенными и релевантными для задач нашей работы. Одной из причин следует назвать изме- нившуюся социокультурную ситуацию, о чем частично говорилось 166 ГЛАВА III в начале. Это прежде всего технический прогресс в области масс-медиа -- развитие аудио-визуальных средств коммуникации во всех сферах, которые активно влияют на формирование массо- вого сознания -- от создания мощной индустрии книгоиздатель- ства с ее разветвленной системой рекламы, рецензирования, пре- мирования и заказного "монографирования" до влиятельной им- перии газетно-журнального дела; от кинопромышленности с ее производственными и прокатными мощностями до телевидения и бурно растущего феномена видео -- гибрида кино и телевидения. Другой причиной можно назвать изменение самой структуры читателя, воспитанного на этой массовой культуре. Наивно пола- гать, что сегодняшний читатель ничем не отличается от читателя начала века -- он изменился и качественно и