опустился, как топор. - Теперь вам конец, слава Богу. Это из-за таких, как вы, от кабаков разило отравой, и даже порядочные люди перестали туда ходить. Вы хуже трезвенника, ибо вы искалечили то, чего он не знает. Что же до вас, великий ученый и филантроп, идеалист и гонитель кабаков, разрешите сообщить вам один научный факт. Вас не уважают. Вас боятся. С чего бы мне и им уважать вас? Да, вы построили это селенье и встаете рано. Стоит ли уважать вас за разборчивость в пище и за то, что ваш бедный старый желудок долговечней, чем сердца хороших людей? Вам ли быть божеством этой долины, если бог ваш - чрево, и вы даже не любите, а боитесь его? Идите, помолитесь ибо все мы умрем. Почитайте Писание, как читали в своем немецком доме, когда и вы искали там истины, а не ошибок. Боюсь, сам я нечасто его читаю, но кое-что помню в добром старом переводе Маллигена и этими словами напутствую вас. "Если Господь не созиждет дома, - и он так широко и так естественно взмахнул рукой, что деревья стали на мгновение пестрой картонной игрушкой у ног великана, - если Господь не созиждет дома, напрасно трудится строящий; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж". Попробуйте понять, что это значит, забыв об ученых спорах. А нам с тобою, Хэмп, пора ехать. Я устал от зеленой черепицы. Эй, лейте полней! - И он швырнул бочонок на сиденье. - Эй, лейте полней, наливайте полней! - И он швырнул жестянку. Сзывайте людей и седлайте коней! А парнокопытных да сгложет тоска Без горного, без моего молока! Песня эта замерла вдали вместе с Дэлроем и мотором. Путники были вне преследования, когда решили отдохнуть. Здесь еще текла прекрасная река; и Патрик попросил остановиться у пышного папоротника, нарядных берез и сверкающей воды. - Я одного не понял, - сказал Хэмфри Пэмп. - Почему он так испугался химика? Какой яд он подмешивает? - H2О, - ответил капитан. - Я больше люблю его без молока. И он наклонился к реке, как наклонялся на рассвете. Глава 20 ТУРОК И ФУТУРИСТЫ Мистер Адриан Крук был преуспевающим аптекарем, и аптека его находилась в фешенебельном квартале, но лицо выражало больше того, чего ожидают от преуспевающего аптекаря. Лицо было странное, не по возрасту древнее, похожее на пергамент, и при всем этом умное, тонкое, решительное. Умной была и речь, когда он нарушал молчание, ибо он много повидал и много мог порассказать о странных и даже страшных секретах своего ремесла, так что собеседник видел, как курятся восточные зелья, и узнавал состав ядов, которые приготовляли аптекари Возрождения. Нечего и говорить, что сам он пользовался прекрасной репутацией, иначе к его услугам не прибегали бы такие почтенные и знатные семьи; но ему нравилось погружаться мыслью в те дни и страны, где фармакопея граничит с магией, если не с преступлением. Поэтому случалось, что люди, убежденные в его невинности и пользе, уходили от него в туман и тьму, наслушавшись рассказов о гашише и отравленных розах, и никак не могли побороть ощущения, что алые и желтые шары, мерцающие в окнах аптеки, наполнены кровью и серой, а в ней самой пахнет колдовством. Без сомнения, ради таких бесед и зашел к нему мистер Гиббс, если не считать скляночки подкрепляющего снадобья. Ливсон увидел друга в окно, а тот немало удивился, даже растерялся, когда темноволосый секретарь вошел и тоже спросил скляночку, хотя он и впрямь глядел устало и нуждался в подкреплении. - Вас не было в городе?-спросил Ливсон.-Да, нам не везет. Опять то же самое, ушли. Полиция не решилась схватить их. Даже старик Мидоус испугался, что это незаконно. Надоело, честное слово! Куда вы идете? - Собираюсь зайти на выставку постфутуристов,- сказал Гиббс.-Там должен быть лорд Айвивуд, он показывает картины пророку. Я не считаю себя знатоком, но слышал, что они удачны. Оба помолчали, потом Ливсон сказал: - Новое всегда ругают. Они помолчали еще, и высказался Гиббс: - В конце концов, ругали даже Уистлера. Ободренный ритуалом, Ливсон вспомнил про аптекаря и резво спросил: - Наверное, и у вас то же самое? Ваших великих коллег не понимали в свое время? - Возьмите хотя бы Борджиа,-сказал Крук.-Их терпеть не могли. - Вы все шутите,-обиделся Ливсон.-Что ж, до свиданья. Идете, Гиббс? И оба, в цилиндрах и во фраках, направились дальше по улице. Сияло солнце, как сияло оно вчера над белой обителью миролюбия, и было приятно идти вдоль красивых домов и мимо тонких деревьев, глядящихся в реку. Картины нашли пристанище в маленькой, но знаменитой галерее, а галерея располагалась в довольно причудливом здании, откуда спускались ступени к самой Темзе. По сторонам пестрели клумбы, а наверху, перед византийским входом, стоял небезызвестный Мисисра в пышных одеждах и широко улыбался. Но даже этот восточный цветок не ободрил печального Ливсона. - Вы пришли посмотреть декорации?-спросил сияющий пророк.-Они хороши, Я их одобрил. - Мы пришли посмотреть картины постфутуристов,-начал Гиббс; но Ливсон молчал. - Здесь нет картин,-просто сказал турок.-Я бы их не одобрил. Картина-идол, друзья мои. Смотрите.-И он, обернувшись, торжественно указал куда-то вглубь.-Смотрите, там нет картин. Я все разглядел и все принял. Ни одного человека. Ни одного зверя. Никакого вреда; декорации красивы, как лучшие ковры. Лорд Айвивуд очень рад, ибо я сказал ему, что ислам про-грес-сирует. Раньше у нас разрешали изображать растения. Я их искал. Здесь их нет. Гиббс, тактичный по профессии, счел неудобным, чтобы прославленный Мисисра вещал с высоких ступеней улице и реке, и вежливо предложил пройти в залы. Пророк и секретарь последовали за ним и попали в первый зал, где находился Айвивуд. Он был единственной статуей, которой разрешали поклоняться новые мусульмане. На софе, подобной пурпурному острову, сидела леди Энид и оживленно беседовала с Дорианом, стараясь предотвратить семейную ссору, неизбежную после случая в парламенте. По следующей зале бродила леди Джоан Брет. Мы не вправе сказать, что она смиренно или пытливо вглядывалась в картины, но, дабы не обижать всуе постфутуристов, сообщим, что ее точно так же утомлял пол, по которому она ступала, и зонтик, который она держала в руке. И сзади, и спереди, и сбоку медленно плыли люди ее круга. Это очень маленький круг, но он достаточно велик и достаточно мал, чтобы править страной, утратившей веру. Он суетен, как толпа, и замкнут, как тайное общество. Ливсон немедленно подошел к лорду Айвивуду, вынул бумаги из кармана и рассказал, как преступники поки нули Миролюбец. Лицо Айвивуда почти не изменилось: он был выше некоторых вещей (или считал, что выше) и мог бранить слугу только при слугах. Оно по-прежнему напоминало мрамор. - Я постарался узнать, куда они поехали,-сказал секретарь.-Как это ни прискорбно, они направились в Лондон. - Очень хорошо,-ответила статуя.-Здесь их легче поймать. Приведя множество доводов (к сожалению, ложных), леди Энид предотвратила скандал. Но она плохо знала мужчин, если думала, что поэт не испытывает глубокой ярости. С тех пор как мистер Гиббс велел арестовать его, целых четыре дня чувства и мысли Дориана Уим-пола развивались в направлении, противоположном идеалам тактичного журналиста, чье неожиданное появление сильно ускорило процесс. С Гиббсом поэт знаком не был и оскорбить его не мог; не мог оскорбить и кузена, с которым только что помирился, но кого-то оскорбить был непременно должен. Почитатели нового искусства будут огорчены, узнав, что гнев его обрушился на новую школу живописи. Тщетно повторял Ливсон: "Новое всегда ругают". Тщетно повторял Гиббс: "Ругали даже Уист-лера". Избитые фразы не могли утишить бурю Дорианова гнева. - Этот турок умнее тебя,-говорил он Айвивуду.- Он считает, что это хорошие обои. Я бы сказал, плохие обои, от них сильно мутит. Но это не картины. С таким же успехом можешь назвать их креслами партера. Партер- не партер, если нет сцены. Сидеть можно и дома, даже удобнее. И ходить дома удобнее, чем здесь. Выставка- это выставка, если там что-то выставлено. Ну, покажи мне что-нибудь. - Пожалуйста, - благодушно согласился лорд Айвивуд, подводя его к стене.- Вот "Портрет старухи". - Который?-спросил упорный Дориан. Гиббс поспешил помочь, но, к несчастью, показал на "Дождь в Аппенинах", что усилило гнев поэта. Возможно (как Гиббс потом объяснял), что Дориан толкнул его локтем. Во всяком случае, журналист, потрясенный своей ошибкой, удалился в буфет, где съел три пирожка с омаром, а также выпил того самого шампанского, которое некогда принесло ему столь тяжкий вред. Однако на сей раз он ограничился одним бокалом и вернулся с достоинством. Вернувшись, он обнаружил, что Дориан Уимпол, забыв о месте, времени и гордости, спорит с лордом Айвиву-дом, как спорил с Патриком в лунном лесу. Айвивуд тоже разволновался, его холодные глаза сверкали, ибо он знал лишь радости ума, но не умел кривить душой. - Я испытываю неиспытанное,-говорил он, красиво повышая и понижая голос,-пробую неиспробованное. Ты говоришь, они изменили самую сущность искусства. Этого я и хочу. Все на свете живет лишь тем, что превращается во что-то другое. Без искажения нет роста. - Что же они исказили?-спросил Дориан.-Я ничего такого не нашел. Нельзя исказить перья у коровы или лапы у кита. Разве что шутки ради, но вряд ли ты посмеешься. Как ты не видишь? Даже тогда, дорогой мой Филип, шутка в том, что корова-это корова, а не птица. И сочетать, и искать можно до известных границ, дальше будет уже другая вещь, и все. Кентавр- и человек, и лошадь, а не бессмысленное чудище. - Я понимаю, что ты имеешь в виду,-сказал лорд Айвивуд,-но не согласен. Я бы хотел, чтобы кентавр не был ни человеком, ни лошадью. - Зачем же он тогда?-спросил поэт.-Если что-то изменилось полностью, оно не изменилось. Где перелом? Где память о перемене? Если завтра ты проснешься в образе миссис Доп, которая сдает комнаты на Бродси-эйрс, чем же гы изменишься? Я не сомневаюсь, что миссис Доп нормальней и счастливей тебя. Но чем же ты стал лучше? Как же ты не видишь, что каждый предмет отграничен от другого тождеством с самим собой? - Нет!-воскликнул Филип, подавляя гнев.-Я с этим не согласен. - Тогда я понимаю,-сказал Дориан,-почему ты, такой хороший оратор, не пишешь стихов. Леди Джоан, со скукой глядевшая на фиолетово-зеленое полотно, которое показывал ей Мисисра, заклиная не обращать внимания на идолопоклоннические слова "Первое причастие в снегах", резко обернулась к Дориану. Немногие мужчины оставались равнодушными к ее лицу, особенно если оно являлось им внезапно. - Не пишет стихов? - переспросила она. - Вы считаете, что Филипу мешают рамки ритма и рифмы? Поэт немного подумал и отвечал: - Да, из-за этого тоже. Однако я имел в виду другое. Мы-свои люди, и я скажу прямо. Все считают, что у Филипа нет юмора. Но я скорблю не о том. Я скорблю, что у него нет чувств. Он не ощущает границ. Так стихов не напишешь. Лорд Айвивуд холодно разглядывал черно-желтую картину под названием "Порыв", но Джоан Брет живо склонилась к нему и воскликнула: - Дориан говорит, что у вас нет чувств. Есть ли у вас чувства? Ощущаете ли вы границы? Не отрывая взгляда от картины, Айвивуд ответил: - Нет, не ощущаю. Потом он надел старящее его пенсне; потом снял и обернулся к Джоан. Лицо его было очень бледно. - Джоан,-сказал он.-Я пройду там, где не был никто. Я проложу дорогу, как римляне. Мне не нужны приключения среди изгородей и канав. Мои приключения-у пределов разума. Я буду думать о том, о чем никто не думал, любить то, чего никто не любил. Я буду одинок, как первый человек. - Говорят,-сказала она,-что первый человек пал. - Кто говорит, священники? - спросил он. - Да; но и они признают, что он познал добро и зло. Так и эти художники ищут во мраке то, что еще неведомо нам. Джоан взглянула на него с искренним и необычным интересом. - О!..-сказала она.-Значит, и вы ничего не понимаете? - Я вижу, что они ломают барьеры,-ответил он,- а больше ничего не вижу. Она смотрела в пол, рисуя узоры зонтиком, словно должна была это обдумать. Потом сказала: - Быть может, разрушая барьеры, они разрушают все? Ясные бесцветные глаза твердо встретили ее взгляд. - Вполне может быть,-сказал лорд Айвивуд. Дориан внезапно отошел от картины и воскликнул: - Эй, что такое? Мистер Гиббс изумленно глядел на дверь. В византийской арке стоял высокий худой мужчина в поношенном, но аккуратном костюме. Темная борода придавала что-то пуританское его сухощавому умному лицу. Все его особенности объяснились, когда он заговорил с северным акцентом: - Сколько здесь картин, ребятки! Но я бы хотел кружечку, да. Ливсон и Гиббс переглянулись, и секретарь выбежал из залы. Лорд Айвивуд не шевельнулся; но Уимпол, любопытный, как все поэты, подошел к незнакомцу и вгляделся в него. - Какой ужас!-проговорила леди Энид.-Он пьян. - Нет, красотка,-галантно возразил незнакомец.- Давно я не пил. Я человек приличный, рабочий. Кружечка мне не повредит. - Вы уверены, - со странной учтивостью осведомился Дориан,-вы уверены, что не выпили? - Не выпил,-добродушно сказал незнакомец. - Даже если бы здесь была вывеска...-дипломатично начал поэт. - Вывеска есть,-отвечал незнакомец. Печальное, растерянное лицо Джоан Брет мгновенно преобразилось. Она сделала четыре шага, вернулась и села на софу. Но Дориан, по всей видимости, был в восторге. - Даже если вывеска есть,-сказал он,-выпивку не отпускают пьяным. Могли бы вы отличить дождь от хорошей погоды? - Мог бы,-убежденно ответил незнакомец. - Что ты делаешь?-испуганно прошептала Энид. - Я хочу,- ответил поэт,- чтобы приличный человек не разнес в щепы непотребную лавочку. Простите, сэр. Итак, вы бы узнали дождь на картине? Вы слышали, что такое пейзаж, а что такое портрет? Простите меня, служба!.. - Мы не такие дураки, сэр, - отвечал гордый северянин.-У нас галерея не хуже вашей. В картинах я разбираюсь. - Благодарю вас,-сказал Уимпол.-Не могли бы вы посмотреть на эти две картины? На одной изображена старуха, на другой-дождь в горах. Это чистая формальность. Вам отпустят выпивку, если вы угадаете, где что. Северянин склонился к картинам и терпеливо на них посмотрел. Тишина оказала странное влияние на Джоан; она поднялась, поглядела в окно и вышла. Наконец ценитель искусства поднял озадаченное, но вдумчивое лицо. - Это пьяный рисовал,-промолвил он. - Вы выдержали испытание!-взволнованно вскричал Дориан. - Вы спасли цивилизацию! Честное слово, выпивка вам будет. Он принес большой бокал любимого Гиббсом шампанского, денег не взял и выбежал из галереи. Джоан стояла в первом зале. Из бокового окна она увидела немыслимые вещи, которые хотела увидеть. Она увидела ало-синий флаг, стоящий в клумбе спокойно, словно тропический цветок. Но пока она шла от окна к двери, он исчез, напоминая ей, что это-всего лишь сон. Два человека сидели в автомобиле, и он уже двигался. Они были в больших очках, но она их узнала. Вся мудрость ее, весь скепсис, весь стоицизм, все благородство удержали ее на месте, и она застыла, как изваяние. Собака по имени Квудл прыгнула на сиденье, обернулась и залаяла от радости. И, хотя леди Джоан вынесла все остальное, тут она заплакала. Но и сквозь слезы видела она странные события. Дориан Уимпол, одетый и модно, и небрежно, как и подобает на выставке, ни в малой мере не походил на изваяние. Сбежав по ступенькам, он погнался за автомобилем и вскочил в него так ловко, что далее изящный цилиндр не сдвинулся с места. - Здравствуйте,-любезно сказал он Дэлрою.-Я прокатил вас, теперь прокатите меня. Глава 21 ДОРОГА В КРУГВЕРТОН Патрик Дэлрой посмотрел на неожиданного гостя сурово, но весело, и сказал только одно: - Я не крал у вас автомобиля, поверьте, не крал. - Конечно!-отвечал Дориан.-Я все потом узнал. Поскольку вы, как говорится, гонимый, нечестно скрывать от вас, что я не разделяю взглядов Айвивуда. Я несогласен с ним, или, точнее, он со мной несогласен с тех пор, как я проснулся, наевшись устриц, в палате общин и услышал, что полисмен выкликает: "Кто идет домой?" - Неужели,-удивился Дэлрой, хмуря рыжие брови,-там задают такой вопрос? - Да, - равнодушно ответил Уимпол. - Это осталось с той давней поры, когда членов парламента били на улицах. - Почему же их сейчас не бьют?-рассудительно спросил Патрик. Они помолчали. - Это великая тайна, - сказал капитан. - "Кто идет домой?" Поистине прекрасно! Капитан принял поэта гостеприимно и благожелательно; однако поэт, хорошо понимавший таких людей, заметил, что он немного рассеян. Пока автомобиль летел, громыхая, сквозь дебри южного Лондона (Пэмп миновал Вестминстерский мост и направлялся к холмам графства Серрей), большие синие глаза рыжего гиганта зорко оглядывали улицы. После долгого молчания он выразил свою мысль: - Вас не удивляет, что теперь развелось столько аптекарей? - Правда?-легкомысленно спросил Уимпол.-Да, вон две аптеки почти рядом... - И владелец один и тот же,-сказал Дэлрой.- Некий Крук. Я видел за углом еще одно заведение. Какое-то вездесущее божество! - Должно быть, большое предприятие,-заметил Уимпол. - Я бы сказал, слишком большое,-отвечал Дэлрой.-Зачем нужны две аптеки рядом? Неужели покупатель идет одной ногой в одну, другой-в другую? А может, в одной он покупает кислоты, в другой щелочи? Слишком сложно. Какая-то двойная жизнь. - Наверное,-сказал Дориан,-у мистера Крука большой спрос. Он продает какое-нибудь ценное лекарство. - Мне кажется,-сказал капитан,-что спрос на лекарство ограничен. Если кто-нибудь продает хороший табак, люди могут курить больше и больше. Но я никогда не слышал, чтобы упивались рыбьим жиром. Даже касторка вызывает скорее почтение, чем любовь. Помолчав немного, он прибавил: - Знаешь, Пэмп, надо бы тут остановиться на минуточку. - Хорошо,-сказал Хэмфри.-Только ничего не устраивай. Автомобиль остановился перед четвертым владением Крука, и Дэлрой вошел и вышел прежде, чем Пэмп и Уимпол успели обменяться словом. Лицо его, особенно рот, выражало что-то неясное. - Мистер Уимпол,-сказал капитан,-не окажете ли вы нам честь, не пообедаете ли с нами? Обедать мы будем под изгородью или на дереве. Вы понимающий человек, а за ром и за сыр мистера Пэмпа прощения не просят. Мы поедим и выпьем вволю. Это будет пир. Я не совсем точно понимаю, друзья мы или враги, но сегодня у нас перемирие. - Надеюсь, мы друзья,-сказал поэт и улыбнулся.-Но почему же перемирие именно сегодня? - Потому что завтра будет бой, - отвечал Патрик.- Я не знаю, на чьей вы стороне, но только что сделал важное открытие. И он замолчал и молчал, пока они выезжали из Лондона в леса и холмы, окаймляющие Крайдон. Он думал. Дориана коснулось легкое крыло того нестойкого сна, который прилетит к вам, если вы смените душные залы на свежий ветер. Даже Квудл заснул, свернувшись клубком. Что же до Пэмпа, он обычно молчал, когда был занят делом. Поэтому и случилось так, что много ландшафтов пронеслось мимо и много времени прошло, прежде чем снова началась беседа. Небо сменило бледное золото и бледную зелень на жаркую синеву звездной ночи. Лес, длинным дротиком летящий по сторонам, был огорожен и походил на парк-прямоугольники темного бора в длинных серых коробках. Потом коробки исчезли, сосны унеслись назад, дорога стала двоиться и даже ветвиться. Через полчаса Дэлрой заметил в пейзаже что-то знакомое; а Хэмфри Пэмп давно знал, что едет по родному краю. Собственно говоря, разница была не в том, что дорога шла в гору, а в том, что она непрестанно петляла. Она походила на тропку и казалась почти живой, когда была всего круче и непонятней. Они поднимались на большой холм, состоящий из маленьких круглых холмов, как монастырь-из обителей, и дорога непрестанно окружала то один из них, то другой. Трудно было поверить, что она рано или поздно не завяжется узлом. - У автомобиля закружится голова,-нарушил молчание Патрик. - Вполне возможно,-улыбнулся Уимпол.-Вы, наверное, заметили, что мой автомобиль гораздо устойчивей. Патрик засмеялся не без смущения. - Надеюсь, он вернулся к вам в сохранности,- сказал он.-Этот не может ехать быстро, но он прекрасно карабкается. А сейчас это нужно. - Да,-сказал Дориан,-дорога неровная. - Вот что!-вскричал Патрик.-Вы англичанин, я-нет. Вы должны знать, почему она так петляет. Прости нас. Господи, но мы, ирландцы, не понимаем Англии. Да она и сама себя не понимает. Она не ответит, почему дорога вьется, и вы не ответите. - Не скажите,-со спокойной иронией возразил Дориан, и Патрик с неспокойной иронией возопил: - Прекрасно! Новые песни автомобильного клуба! Кажется, мы все здесь поэты. Пусть каждый напишет, почему дорога петляет. Скажем, вот так,- прибавил он, ибо автомобиль чуть не свалился в болото. И впрямь Пэмп одолевал крутизну, которая скорее подходила бы горной козе, чем автомобилю. Быть может, ощущение это усиливалось, ибо спутники его, каждый по-своему, привыкли к более ровной земле. Им казалось, что они петляют по лабиринту улочек и одновременно взбираются на башню в Брюгге. - Это дорога в Кругвертон,-весело сказал Патрик.-Очень красиво. Полезно для здоровья. Непременно посетите. Налево, направо, прямо, за угол и назад. Для моих стихов подходит. Что ж вы, лентяи, не пишете? - Если хотите, я попробую,-сказал Дориан, еще не утративший самолюбия.-Но уже стемнело, и темнеет все больше. И впрямь между ними и небом нависла тьма, подобная полям великаньей шляпы; лишь в просветы ее глядели крупные звезды. Внизу большой холм был почти голым, повыше на нем росли деревья, словно птицы, стерегущие гнездо. Лес казался больше и реже, чем тот, который венчает холм Ченктонбери, но не уступал ему в поэтичности. Автомобиль едва петлял меж деревьев по ленте тропы. Изумрудное мерцание и серые корни буков напоминали о морском дне и морских чудищах, тем более что на земле рдели пурпуром и медью грибы, словно обломки заката, упавшие в море, или особенно яркие медузы и актинии. Однако путникам казалось и другое-что они высоко вверху, чуть ли не в небе. Яркие летние звезды, сверкавшие сквозь крышу листьев, могли оказаться небесными цветами. Хотя путники въехали в лес, словно вошли в дом, они все так же кружились, как будто дом этот - карусель или вращающийся замок из старой пантомимы. Звезды тоже кружились над головой, и Дориан был почти уверен, что уже в третий раз видит один и тот же бук. Наконец они достигли места, где холм вздымался к небу лесистым конусом, вздымая вместе с собою деревья. Здесь Пэмп остановился и взобрался по склону к корням огромного, но низкого бука, чьи сучья распростерлись на четыре стороны света, словно гигантские щупальца. Наверху, между ними, было дупло, подобное чаше, и Хэмфри Пэмп Пэбблсвикский внезапно исчез в нем. Появившись снова, он учтиво спустил веревочную лестницу, чтобы спутники его могли взобраться, но капитан схватился за большой сук и полез наверх не хуже шимпанзе. Когда все уселись в дупле удобно, как в кресле, Хэмфри Пэмп спустился сам за нехитрыми припасами. Пес по-прежнему спал в автомобиле. - Наверно, твой старый приют,-сказал капитан.- Ты здесь совсем как дома. - А я и дома,-отвечал Пэмп.-Мой дом там, где вывеска.-И он воткнул алую с синим вывеску среди грибов, словно приглашая прохожего взобраться на дерево за ромом. Дерево росло на самой вершине, и отсюда была видна вся окрестность, по которой вилась серебристая речка дороги. Путников охватило такое возбуждение, что им казалось, будто звезды обожгут их. - Дорога эта,-сказал Дэлрой,-напоминает мне о песнях, которые вы обещали написать. Закусим, Хэмп, и за работу. Хэмфри повесил на ветку автомобильный фонарь и при свете его разлил ром и раздал сыр. - Как хорошо!-воскликнул Дориан Уимпол.-Да мне совсем удобно! В жизни такого не бывало! А у сыра просто ангельский вкус. - Это сыр-пилигрим,-отвечал Дэлрой,-или сыр-крестоносец. Это отважный, боевой сыр, сыр всех сыров, высший сыр мироздания, как выразился мой земляк Йейтс о чем-то совсем другом. Просто быть не может, чтобы его сделали из молока такой трусливой твари, 200 как корова. Наверное,-раздумчиво прибавил он,-наверное, не подойдет гипотеза, что для него доили быка. Ученые сочтут это кельтской легендой, со всей ее сумрачной прелестью... Нет, мы обязаны им той корове из Денсмора, чьи рога подобны слоновьим бивням. Эта корова так свирепа, что один из храбрейших рыцарей сразился с ней. Неплох и ром. Я заслужил его, заслужил смирением. Почти целый месяц я уподоблялся зверям полевым и ходил на четвереньках, как трезвенник. Хэмп, пусти по кругу бутылку, то есть бочонок, и мы почитаем стихи, которые ты так любишь. Все они называются одинаково и очень красиво: "Изыскание о геологических, исторических, агрономических, психологических, физических, нравственных, духовных и богословских причинах, вызвавших к жизни двойные, тройные, четверные и прочие петли английских дорог, проведенное в дупле дерева специальной тайной комиссией, состоящей из неподкупных экспертов, которым поручено сделать обстоятельный доклад псу Квудлу. Боже храни короля".-Проговорив все это с поразительной быстротой, он прибавил:-Я задаю вам нужную ноту. Лирический тон. Несмотря на свою диковатую веселость Дэлрой по-прежнему казался поэту рассеянным, словно он думал о чем-то другом, гораздо более важном. Он был в твор ческом трансе; и Хэмфри Пэмп, знавший его, как себя, понимал, что занят он не стихами. Многие нынешние моралисты назвали бы такое творчество разрушительным. На свою беду, капитан Дэлрой был человеком действия, в чем убедился капитан Даусон, когда внезапно стал ярко-зеленым. Он очень любил сочинять стихи, но ни поэма, ни песня не давали ему такой радости, как безрассудный поступок. Поэтому и случилось, что его стихи о дорогах носили следы торопливой небрежности, тогда как Дориан, человек иного склада, впитывающий, а не извергающий впечатления, утолил в этом гнезде свою любовь к прекрасному и был намного серьезней и проще, чем до сей поры. Вот стихи Патрика: Я слышал, Гай из Убрика, Тот, что смирил Быка И Вепря дикого свалил Ударом кулака,- Однажды Змея в тыщу миль Прикончил на досуге: И корчился сраженный Гад- Туда-сюда, вперед-назад - С тех пор и вьются, говорят, Дороги все в округе... Я б мог побиться об заклад, Что дело здесь не в том, А перекручены пути, Чтоб нас с тобой, как ни крути, В чудесный город привести- В веселый Кругвертон! Я слышал, Робин-Весельчак, Резвящийся в лесах (Хозяин фразы-Вальтер Скотт, Но он на небесах),- Так вот, лукавый дух ночной Подстраивает шутки: Влюбленных водит под луной Дорогой путаной, кружной... Но нет, не властны надо мной Такие предрассудки! А в Кругвертоне-рай земной, Порядок и закон; И вьются, кружатся пути, Мечтая (Теннисон, прости!) Всех праведников привести В счастливый Кругвертон! Я слышал, Мерлин-чародей Пустил дороги вкось, Чтоб славным рыцарям Грааль Найти не удалось: Чтоб вечно путь их вел назад, К родному Камелоту... Но в "Дейли Мейл" вам объяснят, Что это ненаучный взгляд, И скажет всякий демократ: В нем смысла-ни на йоту. А в Кругвертоне - мир да лад. И нет сомненья в том, Что тысячи кривых дорог, Спеша на запад и восток, Заветный ищут уголок- Тот самый Кругвертон! Патрик Дэлрой облегчил душу, взревев напоследок, выпил стакан моряцкого вина, беспокойно заерзал на локте и поглядел вверх пейзажа, туда, где лежал Лондон. Дориан Уимпол пил золотой ром, и звездный свет, и запах лесов. Хотя стихи у него тоже были веселые, он прочитал их серьезнее, чем думал: Когда еще латинский меч наш край не покорил, Дорогу первую в стране пьянчуга проторил: Вовсю кружил он и петлял, разгорячен пирушкой, А вслед помещик поспешал и пастор с верным служкой... Таким блажным, кружным путем и мы, не помню с кем, Вдоль побережья наобум шагали в Бирмингем. Мне Бонапарт не делал зла; помещик-тот был зол! И все-таки с французом сражаться я пошел, Чтоб не посмел никто спрямить-на севере ль, на юге- Дорогу нашу, славный путь английского пьянчуги. Тот вольный путь, окольный путь, которым-вот так вид!- Мы шли под мухой в Ливерпуль по мосту через Твид. Да, пьянство-грех, но был прощен тот первый сумасброд, Недаром по его следам боярышник цветет. Он песни дикие орал, он ночь проспал в кювете, Но роза дикая над ним склонилась на рассвете... Да будет Бог и к нам не строг, хоть шаг наш был нетверд, Когда из Дувра через Гулль брели мы в Девонпорт. Прогулки эти нам, друзья, уж больше не к лицу: Негоже старцу повторять, что с рук сошло юнцу. Но ясен взгляд, и на закат еще ведет дорога, В тот кабачок, где тетка Смерть кивает нам с порога; И есть о чем потолковать, и есть на что взглянуть- Покуда приведет нас в рай окольный этот путь. - А ты уже кончил, Хэмп? - спросил Дэлрой кабатчика, который старательно писал при свете фонаря. - Да, - отвечал тот. - Но мне хуже, чем вам. Понимаешь, я знаю, почему дорога вьется. - И он стал читать на одной ноте: Сперва налево гнется путь, Каменоломню обогнуть, Потом бежит дугой, дугой Направо от собаки злой, Потом налево-просто так, Чтоб в мокрый не попасть овраг, И вновь направо, потому Что обогнуть пришлось ему И обойти издалека Поместье одного князька, От смерти коего идет Уже семьсот десятый год. И снова влево-от могил, Где дух священника бродил, Пока не встретили его Мертвецки пьяным в Калао. И вновь направо поворот, Чтоб нам не миновать ворот "Короны и ведра" - кабак Сей несомненно знает всяк. Опять налево-справа жил Сэр Грегори, и разрешил, Рассудку не желая внять, Цыганам табор основать. Они бедны, но не честны, И обойти мы их должны. И вновь направо-от болот, Где ведьмы позапрошлый год, На полисмена налетев, Избили, догола раздев, О бедный, бедный полисмен! И влево, мимо Тоби-лен, И вправо, мимо той сосны, Откуда столб и лес видны, А в том лесу, в тени ветвей, Дорога лучше и прямей. Как доктор Лав мне рассказал (Он вашу тетушку знавал, Дражайший Уимпол. Много книг на наш он перевел язык, И сам ученый град Оксфорд Его твореньями был горд), Как доктор Лав мне говорил, Сквозь лес дорогу проложил Строитель-римлянин-и вот Она прямее здесь идет. Но кончен лес, и снова путь Спешит налево завернуть От рощи, где в глухую ночь Помещичью однажды дочь Чуть не повесили. Она лишь тем осталась спасена, Что жаль веревки стало им, Ночным разбойникам лихим. И вновь направо вьется путь, Чтоб рощу вязов обогнуть, И вновь налево... - Нет! Нет! Нет! Хэмп! Хэмп! Хэмп!-в ужасе заорал Дэлрой.-Остановись! Не будь ученым, Хэмп, оставь место сказке. Сколько там еще, много? - Да,-сурово отвечал Пэмп.-Немало. - И все правда? -с интересом спросил Дориан Уимпол. - Да,-улыбнулся Пэмп,-все правда. - Как жаль,-сказал капитан.-Нам нужны легенды. Нам нужна ложь, особенно в этот час, когда мы пьем такой ром на нашем первом и последнем пиру. Вы любите ром?-спросил он Дориана. - Этот ром, на этом дереве, в этот час, -отвечал Уимпол, -просто нектар, который пьют вечно юные боги. А вообще... вообще не очень люблю. - Наверное, он для вас сладок,-печально сказал Дэлрой.-Сибарит! Кстати,-прибавил он,-какое глупое слово "сладострастие"! Распутные люди любят острое, а не сладкое, икру, соуса и прочее. Сладкое любят святые. Во всяком случае, я знаю пять совершенно святых женщин, и они пьют сладкое шампанское. Хотите, Уимпол, я расскажу вам легенду о происхождении рома? Запомните ее и расскажите детям, потому что мои родители, как на беду, забыли рассказать ее мне. После слов: "у крестьянина было три сына" предание, собственно, кончается. Когда эти сыновья прощались на рыночной площади, они сосали леденцы. Один остался у отца, дожидаясь наследства. Другой отправился в Лондон за счастьем, как ездят за счастьем и теперь в этот Богом забытый город. Третий уплыл в море. Двое первых стыдились леденцов и больше их не сосали. пил все худшее пиво, он жалел денег. Второй пил все лучшие вина, чтобы похвастаться богатством. Но тот, кто уплыл в море, не выплюнул леденца. И апостол Петр или апостол Андрей, или кто там покровитель моряков, коснулся леденца и превратил его в напиток, ободряющий человека на корабле. Так считают матросы. Если вы обратитесь к капитану, грузящему корабль, он это подтвердит. - Ваш ром,-благодушно сказал Дориан,-может родить сказку. Но здесь-как в сказке и без него. Патрик встал с древесного трона и прислонился к ветви. Глядел он так, словно ему бросили вызов. - Ваши стихи хорошие,-с показной небрежностью сказал он,-а мои плохие. Они плохие, потому что я не поэт, но еще и потому, что я сочинял тогда другие стихи, другим размером. Он оглядел кудрявый путь и прочитал как бы для себя: В городе, огороженном непроходимой тьмой, Спрашивают в парламенте, кто собрался домой. Никто не отвечает, дом не по пути, Да все перемерли, и домой некому идти. Но люди еще проснутся, они искупят вину, Ибо жалеет наш Господь свою больную страну. Умерший и воскресший, хочешь домой? Душу свою вознесший, хочешь домой? Ноги изранишь, силы истратишь, сердце разобьешь И тело твое будет в крови, когда до дома дойдешь. Но голос зовет сквозь годы: "Кто еще хочет свободы? Кто еще хочет победы? Идите домой!" Как ни мягко и ни лениво он говорил, поза его и движения удивили бы того, кто его мало знал. - Разрешите спросить,-сказал, смеясь, Дориан,- почему вы сейчас вынули из ножен шпагу? - Потому что мы долго кружили,-отвечал Патрик,-а теперь пришло время сделать крутой поворот. Он указал шпагой на Лондон, и серый отблеск рассвета сверкнул на узком лезвии. Глава 22 СНАДОБЬЯ МИСТЕРА КРУКА Когда небезызвестный Гиббс посетил в следующий раз мистера Крука, столь сведущего в мистике и криминологии, он увидел, что аптека его удивительно разрослась и расцветилась восточным орнаментом. Мы не преувеличим, если скажем, что она занимала теперь все дома по одной стороне фешенебельной улицы в Вест-Энде; на другой стороне стояли глухие общественные здания. По-видимому, мистер Крук был единственным торговцем довольно большого квартала. Однако он сам обслуживал клиентов и проворно отпустил журналисту его любимое снадобье. К несчастью, в этой аптеке история повторилась. После туманного, хотя и облегчающего душу разговора о купоросе и его воздействии на человеческое благоденствие, Гиббс с неудовольствием заметил, что в двери входит его ближайший друг, Джозеф Ливсон. Неудовольствие самого Ливсона помешало ему это заметить. - Да,-сказал он, останавливаясь посреди аптеки.- Хорошенькие дела! Одна из бед дипломата в том, что он не может выказать ни знания, ни неведения. Гиббс сделал мудрое и мрачное лицо, поджал губы и сказал: - Вы имеете в виду общее положение? - Я имею в виду эту чертову вывеску, - сердито сказал Ливсон.-Лорд Айвивуд поехал с больной ногой в парламент и провел поправку. Спиртные напитки нельзя продавать, если они с ведома полиции не пробыли в помещении трое суток. Гиббс торжественно и мягко понизил голос, словно посвященный, и промолвил: - Такой закон, знаете ли, провести нетрудно. - Конечно,-все еще с раздражением сказал Ливсон.-Его и провели. Но ни вам, ни Айвивуду не приходит в голову, что, если закон незаметен, его и не заметят. Если он прошел так тихо, что на него не возражали, ему не будут и подчиняться. Если его скрыли от политиков, он скрыт и от полиции. - Этого просто не может быть,-сообщил Гиббс,- по природе вещей. - Господи, еще как может!-вскричал Ливсон, обращаясь, по-видимому, к более конкретному властелину Вселенной. Он вынул из кармана разные газеты, в основном- местные. - Вот, послушайте!-сказал он.-"В деревне Полтни, Серрей, случилось вчера интересное происшествие. Толпа праздношатающихся бездельников осадила булочную мистера Уайтмена, требуя не хлеба, а пива и ссылаясь на некий пестрый предмет, стоявший перед дверью. По их утверждению, то была вывеска, дающая право торговать спиртными напитками". Видите, они и не слышали о поправке! А вот что пишет "Клитон конеер-вэйтор": "Презрение социалистов к закону наглядно выразилось вчера, когда толпа, собравшаяся вокруг какой-то деревянной эмблемы, встала перед магазином тканей, принадлежащим мистеру Дэгделу, и не желала разойтись, хотя ей указали, что действия ее противозаконны". А что вы на это скажете? "Новости. К аптекарю в Пимлико явилась толпа, требуя пива и утверждая, что это входит в его обязанности. Аптекарь прекрасно знал, что торговать пивом не должен, тем более после новой поправки; но вывеска по-прежнему действует на полицейских и даже парализует их". Что скажете? Ясно как день, что этот кабак летел прямо перед нами. Наступило дипломатическое молчание. - Ну,-спросил сердитый Ливсон уклончивого Гиббса,-что вы об этом думаете? Тот, кому неведома относительность, царящая в нынешних умах, может предположить, что мистер Гиббс не думал об этом ничего. Как бы то ни было, его мысли незамедлительно подверглись проверке; ибо в аптеку вошел сам лорд Айвивуд. - Добрый день, джентльмены,-сказал он, глядя на них с выражением, которое им не понравилось.- Добрый день, мистер Крук. Я привел к вам прославленного гостя.-И он представил сияющего Мисисру. Пророк вернулся к сравнительно скромным одеждам и был в чем-то пурпурном и оранжевом, но старое лицо сверкало и светилось. - Наше дело идет вперед,-сказал он. -Вы слышали прекрасную речь лорда Айвивуда? - Я слышал много таких речей,-сказал учтивый Гиббс. - Пророк имеет в виду мой акт об избирательных бюллетенях, -небрежно пояснил Айвивуд. -Мне кажется, самые основы правления велят нам признать, что восточная Британская империя соединилась с западной. Посмотрите на университеты, где учится столько мусульман; скоро их будет больше, чем англичан. Должны ли мы, -еще мягче сказал он, -оставить этой стране представительное правление? Вы знаете, что я не верю в демократию, но, на мой взгляд, весьма неразумно и опрометчиво это правление отменять. В таком случае, не будем повторять ошибку, которую мы допустили с индусами, за что и поплатились мятежом. Мы не должны требовать, чтобы мусульмане ставили на бюллетене крестик; мелочь, казалось бы, но может их оскорбить. И вот я провел билль, предоставляющий право ставить вместо крестика линию, которая похожа на полумесяц. Это и легче, на мой взгляд. - Да! -воскликнул сияющий старый турок.- Легкий, маленький знак заменит эту трудную, колючую фигуру. Он гигиеничней. Вы знаете, а наш почтенный хозяин уж непременно знает, что сарацинские, арабские и турецкие лекари были первыми в мире и учили своему искусству франкских варваров. Многие нынешние лекарства, самые модные, тоже с Востока. - Это верно, - как всегда загадочно и угрюмо сказал Крук. -Порошок аренин, который ввел мистер Боз, нынешний лорд Гельвеллин, не что иное, как чистый песок пустыни. А то, что зовется в рецептах Cannabis Indiensis, называлось у других восточных соседей выразительным словом бханг. - Так вот, - опять заговорил Мисисра, поводя руками, словно гипнотизер,-так вот, полумесяц ги-гие