рделл-Банк что-то такое обнаружили. Римо прихватил с собой и морского офицера. На заднем сидении автомобиля стало довольно тесно. Но никто из всей толпы не мог толком ему объяснить, почему англичане столь неохотно сотрудничают со своим лучшим союзником. -- Видите ли, сэр, если бы вы не применяли насилие, мы бы сотрудничали охотнее. Это сказал Уинстед-Джонс, уже рассказавший остальным, как его волокли за машиной. -- Я его и не применял, пока вы не отказались сотрудничать, -- сказал Римо. Парни из Джорделл-Банк оказались на редкость компанейскими. Как это ни удивительного, они были единственными, кто не работал на британские силовые ведомства. Да, они обнаружили луч. Шел откуда-то с запада, возможно, из Америки. Они с радостью разъяснили, как они это сделали. Теоретически возможно рассчитать, где раскроется озоновый слой, и, учитывая угол положения Солнца по отношению к Земле, рассчитать, на какое место попадут прямые солнечные лучи. Римо знал, что рано утром они попали на территорию Англии. Поэтому он здесь и находился. Парни из обсерватории знали немного больше. Прямые солнечные лучи попали на поле неподалеку от рыбацкой деревушки Малден. Римо вернулся к машине с хорошими новостями. Никто не двигался. Все понимали, что кому-то следовало отправиться за помощью, но никто не мог решить, кому. Они отдали приказ шоферу. Шофер сказал, что ему было велено оставаться за рулем, поэтому небольшой отряд представителей британской разведки сидел и ждал Римо. -- Привет. Приятно увидеть вас снова, -- сказал полковник. Начальник отдела в виде приветствия пришел в сознание, а командующий дышал. -- Мы отправляемся в Малден, -- бодро сообщил Римо. -- Так вы все нашли, -- сказал полковник. -- Значит, мы вам больше не нужны. -- Вы же знали все, что мне было нужно. Почему вы молчали? -- Приказ. -- Чей? -- Да тех людей, знаете ли, которые всегда отдают приказы, а когда начинает литься кровь, их нет как нет. -- Но мы же союзники, -- сказал Римо. -- Эта штука -- угроза всему миру. -- В приказах не должно быть смысла. Был бы в них смысл, им мог бы повиноваться любой. Настоящий солдат повинуется любому приказу, каким необоснованным с точки зрения здравого смысла он бы ни был. По пути в Малден Римо пытался выяснить, кто приказал им уклоняться от сотрудничества. Может, им известно что-то, что неизвестно ему? -- Это разведка, штарина, -- сказал начальник отдела. -- Здесь никто никому не доверяет. -- Я вам доверяю, -- сказал Римо. -- Тогда шкажите, кто приказал вам отправиться шюда? -- Вы все равно не поймете, -- сказал Римо. -- Но поверьте мне на слово. Мир висит на волоске. И даже ваши ведомства этого не остановят. Римо заметил около ноги шофера радиотелефон. Шофер объяснил, что он очень простой. Сложность в том, стоит ли говорить по линии, доступной всем. Если они не найдут штуку, протыкающую озоновый слой, не будет причин для секретности. Он воспользовался телефоном, который мог прослушать весь мир. -- Открытая линия, Смитти, -- сказал Римо, услышав голос Смита. -- Хорошо. Продолжайте. -- Нашел источник. -- Хорошо. -- Он определенно на восточном побережье. -- Мы это уже знаем. Нельзя ли немного поподробнее? Восточное побережье тянется вдоль нескольких стран. -- Это все, что есть у меня на данный момент. -- Так. Хорошо. Спасибо. Я так понимаю, что будет еще что-то. -- Надеюсь, скоро. -- Удачи вам. Не беспокойтесь насчет открытых линий. Любая информация. Любая. -- Хорошо, -- сказал Римо. Он впервые слышал, как у Смита дрогнул голос. В Малдене все обо всех все знали. Это была маленькая деревушка. Да, эксперимент проводили. Некоторые считали, что его проводило правительство. На небольшом поле лаборанты в белых халатах осматривали клетки. На поле смотрели все, кроме Римо. Римо умел пользоваться ресурсами человеческого организма, о которых остальные давно позабыли. И одним из них было умение чувствовать опасность. Он смотрел не на поле. Казалось, само небо говорило ему: "Парень, пришло твое время". Среди грязно-серых от промышленных выбросов облаков, сверкало быстро сужающееся ярко-голубое кольцо. Но в нем была не голубизна чистого неба, а какое-то почти неоновое сияние. Казалось, будто сапфир подставили под солнечный луч и свет от него сверкает на небе. Римо смотрел, как кольцо стягивается, и тут шофер посмотрел на небо и сказал: -- Вот оно. Римо насторожила именно его красота. Он видал на своем веку очень драгоценные камни и понимал, как другие люди могут сходить от них с ума, хотя сам, ничего подобного никогда не испытывал. Он вспомнил один из первых уроков, полученных от Чиуна. Смысл его, как и многое другое, чему учил его Римо, он понял много позже. Чиун говорил тогда о том, что к самому красивому в природе следует присматриваться внимательнее. -- Слабые прячутся за тусклыми цветами, стараясь слиться с землей. Но все смертоносное рядится в яркое, чтобы привлекать жертв. -- Ага. А как же бабочки? -- спросил Римо. -- Когда увидишь самую красивую в мире бабочку, остановись. Не трогай ее. Не трогай ничего, что вызывает желание потрогать. -- Как скучна будет жизнь. -- А ты думаешь, я рассказываю тебе про развлечения? -- Конечно, -- сказал Римо. -- Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. -- Да, -- сказал тогда Чиун. -- Не понимаешь. Годы спустя Римо понял, что Чиун учил его думать. Ничто не бывает красивым просто так. Часто наиболее опасное облачается в блеск и сияние, чтобы привлечь жертву. Но то, что увидел Римо в небе, было не красотой-приманкой. Римо увидел за этим безразличие Вселенной. Оно могло уничтожить сотни миллионов жизней, даже не заметив этого, потому что для изначальной логики Вселенной жизнь неважна. Римо смотрел на прекрасное кольцо, сужавшееся у него на глазах и думал обо всех этих вещах, а офицер рядом с ним продолжал твердить, что поле, которое он искал, перед ним. -- Отлично, -- сказал Римо своим пассажирам. -- Оставайтесь на местах. -- А куда мы денемся? -- сказал морской офицер. На его мундире не хватало одной из пятнадцати медалей, полученных им за то, что он никогда не выходил в море. -- Я уже целый час не чувствую своих ног. На поле пахло паленым. Этот уголок Англии был вовсе не зеленым. Здесь была желтая выжженная трава, как будто ее кто-то продержал денек в пустыне. На металлических столах стояли клетки со сгоревшими животными. Римо слышал сладковатый запах паленой плоти. В клетках не двигалось ничего. Несколько человек в белых халатах стояли у столов и заполняли какие-то бланки. Один из лаборантов собирал паленую траву. Другой собирал землю в пробирки и упаковывал их в пластик. Третий пытался завести часы. -- Остановились, -- сказал он. У него был типично британский выговор. Странность этого языка была в том, что по тонам, если пронумеровать их от одного до десяти, можно было определить, к какому классу принадлежит тот или иной человек. Десять -- член королевской фамилии, у него акцент сглаженный, один -- кокни, и акцент у него резкий, как перечный соус. Человек, жалевший о своих часах имел семерку -- один из высших классов с очень легким налетом кокни. -- Привет, -- сказал Римо. -- Чем могу вам помочь? -- спросил человек, продолжая трясти свои часы. Еще несколько лаборантов посмотрели на свои часы. У двоих часы шли, у троих -- нет. У человека был бледный английский вид, как будто лицо его выцвело от солнца и радости. Лицо, созданное для тоски и печали, и, пожалуй, для глотка виски время от времени, чтобы сделать его более терпимым. -- Даже не услышав, как он говорит, Римо сразу узнал бы в нем англичанина. Американец сначала бы решил проблему с часами, а уж потом стал бы разговаривать с незнакомцем. -- Меня интересует эксперимент. Возможно, здесь опасно, и я хотел бы узнать, что вы делаете, -- сказал Римо. -- У нас есть разрешение, сэр, -- сказал лаборант. -- На что? -- спросил Римо. -- На данный эксперимент. -- А в чем он заключается? -- Это контролируемая безопасная проверка воздействия солнечных лучей, не защищенных озоновым слоем, на окружающую среду. А могу ли я спросить, кого вы представляете? -- Их, -- сказал Римо, указывая на машину, забитую сотрудниками органов безопасности. -- Они, безусловно, производят впечатление, но что это за люди? -- Представители ваших органов безопасности. -- Есть ли у них какие-либо удостоверения? Извините, но я должен с ними ознакомиться. Римо пожал плечами, пошел к машине и попросил сдать ему удостоверения. Один из пассажиров, будучи еще не вполне в себе, протянул ему бумажник. -- Это не ограбление, -- сказал Римо. -- А я и не понял, -- сказал полуживой сотрудник сверхсекретной службы. -- Нет, -- ответил Римо и, присовокупив свое удостоверение к другим удостоверениям и пластиковым значкам с фотографиями, отнес всю кипу лаборанту. Лаборант взглянул на них, и у него перехватило дыхание. -- Боже, среди вас офицер такого ранга! -- Один из них, -- сказал Римо. -- Здесь еще парень из разведки. -- Да. Понял. Вижу, -- сказал лаборант, возвращая удостоверения. Римо сунул их в карман -- вдруг снова понадобятся. -- Что вам угодно? -- спросил лаборант. -- Кто вы сам? -- Я лаборант лондонской лаборатории Помфритт. -- Что вы здесь делаете? Поподробнее, пожалуйста. Что здесь происходит? Лаборант пустился в пространные объяснения -- про флюорокарбоны, энергию солнца, воздействие прямых солнечных лучей и про контролируемый, он это подчеркнул, контролируемый опыт, цель которого -- выяснить, что может делать человечество с поступающей в полном объеме энергией солнца. -- Сгореть до тла, -- сказал Римо, который понял примерно половину из того, о чем говорил лаборант. -- Хорошо, а чем это делается, и где оно? -- Это управляемый генератор флюорокарбоновых лучей. -- Так, -- сказал Римо. -- И где эта флюорокарбоновая... штука? -- На базе. -- Понял. И где база? -- Я не знаю, сэр, но, как вы видите, проведен эксперимент безукоризненно. Он слегка стукнул по часам, чтобы проверить, не пойдут ли они. Часы не пошли. -- Почему вы не знаете? -- спросил Римо. -- Потому что это не наша установка. Мы только проводим эксперимент. -- Отлично. И для кого? Лаборант сообщил Римо название и адрес фирмы. Фирма была американской. Это подтверждало некоторые из фактов, полученных им от парней из машины. Он вернулся к машине и взял в руки телефон. Раздался звонок. Римо держал телефон, подсоединенный к машине, стоя снаружи у окна шофера. Услышав скрипучее "да" Смита, Римо сказал: -- Я все еще на открытой линии. -- Продолжайте, -- сказал Смит. -- Что у вас? -- Я нашел, где та штука, которая дырявит озоновый слой. -- Хорошо. Где? Римо дал ему название и адрес американской фирмы. -- Вы хотите, чтобы я вернулся и с ними разобрался? Или сами это сделаете? Вы ведь в Америке. -- Не вешайте трубку, -- сказал Смит. Римо улыбнулся группе людей на заднем сидении. Полковник улыбнулся в ответ. Офицер разведки мрачно смотрел перед собой. Лаборанты на поле рассматривали свои часы. Римо, насвистывая, ждал указаний Смита. -- Хорошо, -- сказал Смит. -- Вы хотите, чтобы я вел дело здесь, или у нас хватит времени подождать, пока я вернусь обратно, чтобы заняться проблемами на месте? -- Я хочу, чтобы вы продолжали присматриваться, Римо. Не только не существует компании "Санорама" в Буттсвилле, Арканзас, но и самого Буттсвиля, Арканзас не существует. Римо вернулся к лаборанту и предложил починить его часы, пропустив их ему через ухо и вытащив через нос, если он не скажет правды. -- Нам дали именно это название. Мы участвуем в эксперименте для доктора О'Доннел. Это ее компания. Она и сообщила такое название. Правда. Римо был склонен поверить этому человеку. Большинство людей говорило правду, когда им зажимали нерв спинного мозга. -- Отлично, -- сказал Римо. -- Где доктор О'Доннел? -- Она уехала с парнем, который говорил по-русски, -- сказал лаборант. В этот момент Римо заметил, что на поле нет ни одного полицейского, никакой охраны, которую англичане хотели бы скрыть от представителя Америки. Кто же на чьей стороне, и что это за русский? Глава четвертая По старинке, на листочке бумаге Харолд В. Смит подсчитал, что кривая сообщении о новых ракетных установках в Советском Союзе ползет вверх. Кроме того, увеличилась вероятность появления в озоновом щите такой пробоины, которая скоро не затянется. Игра наперегонки -- что их быстрее уничтожит. А Смит мог играть только на одном поле -- кроме Римо у него никого не было. Был бы у него Чиун, он послал бы старичка-убийцу в Россию, там ему самое место. Непонятно почему, но Чиун отлично предвидел все ходы русских. И Чиун умел разговаривать с кем угодно, наверное, представителю дома наемных убийц с тысячелетней историей так и положено. По секретной договоренности Смиту не только было позволено отправлять золото на подводной лодке, но он также мог поддерживать связь с Пхеньяном. Теперь и это переменилось. У Смита мелькнула мысль, не связано ли это с нынешней позицией русских. Несмотря на то, что Северная Корея была ближайшим союзником России, Россия ей не доверяла. Смотрела на Корею, как на бедного родственника, чье сомнительное положение на мировой арене она вынуждена терпеть. Большого секрета в этом не было. Все контрразведки мира постоянно перехватывали униженные просьбы корейцев, искавших поддержки русских. Об этом не знал почти никто, не знал и Смит, сидевший в своей штаб-квартире в ожидании конца света, но пожизненный президент Северной Кореи покинул страну в тот самый момент, когда туда прибыл Мастер Синанджу. Он сделал это, поскольку его заверили, что лучше ему быть за ее пределами, когда Мастер Синанджу узнает о том, что произошло в его деревне. Полковник, шедший в двадцати шагах позади Мастера Синанджу, тоже не знал, что задумало его начальство. Ему велели лишь не беспокоить Мастера Синанджу. Никто не смел обращаться к Мастеру, пока тот сам не заговорит. Мастер сошел с самолета, прошел сквозь строй почетного караула и оказался прямо у поджидавшего его лимузина. Он был незамедлительно доставлен в деревню Синанджу. Ни полковник, ни остальные офицеры службы безопасности не могли последовать за ним. Эта деревня была единственным местом в северной Корее, где сохранились старые обычаи. Ее жители не платили налогов, а раз в год приплывала американская подводная лодка, привозившая некий груз. Полковник знал лишь, что это не шпионаж, и вмешиваться в происходящее не имел права. Ему сказали, что это касается только Синанджу, а Пхеньян не имеет к этому никакого отношения. Мастер Синанджу сам следит за своей деревней. А теперь эта живая легенда. Мастер Синанджу, сам прибыл в Корею, потому что то, что случилось, было не просто позором. Произошла трагедия. Полковнику было приказано выполнять все желания этого тщедушного старичка. Его начальник, генерал Токса, велел полковнику докладывать об этих желаниях ему лично, а он в свою очередь должен был сообщать о них самому Пожизненному президенту, Ким Ир Сену. При мысли о такой ответственности полковника пробирала дрожь. Но не все относились к происходившему должным образом. Когда они шествовали по аэропорту, кое-кто из молодых хихикал, глядя на странное кимоно Мастера Синанджу. Рассмеялся даже офицер государственной безопасности. И тут Мастер Синанджу впервые заговорил, произнеся слово, запрещенное сорок лет назад: -- Жополизы японские, -- бросил он. Это выражение пошло со времен японской оккупации. Сохранилось множество слухов о корейцах, прислуживавших ненавистным японцам. Когда полковнику была поручена северо-западная провинция, в которую входила и Синанджу, он узнал о том, что японцы не посмели войти в Синанджу, а раньше, когда Корея была оккупирована Китаем, китайцы тоже Синанджу не трогали. Но ходили рассказы о том, что в стародавние времена наместники трона Белой Хризантемы и правители всех китайских династий посылали дань в крохотную деревушку на берегу Западно-Корейского залива. А в саму деревушку они никогда не входили. Не бывал там и полковник. Но теперь, после того, что случилось, он мог увидеть наконец, какие тайны хранит эта деревня. Ему было приказано не распространяться о том, что произошло в Синанджу, но он должен был следить за каждой реакцией Мастера Синанджу. Следовало фиксировать любое его слово. Ни один его шаг не должен был остаться незамеченным. Но полковник имел право только наблюдать. Поэтому молча и стараясь сохранять достоинство, выслушивал он обвинения, на которые не скупился Мастер Синанджу. Чиун сказал, что новая униформа подошла бы лучше скоту, нежели людям. Он сказал, что чует, что в солдатах Ким Ир Сена не осталось отваги, лишь разврат и грязь, и это верный знак того, что они так и остались японскими жополизами. Он сказал, что плакат Третьего мира, висевший на стене в аэропорту, был признанием Кореи в собственной отсталости, поскольку для всего мира "Третий мир" давно стал синонимом недоразвитости и слабости. А Корея никогда не была хуже, она всегда была лучше. Беда в том, что сами корейцы так и не научились этого ценить. -- Я -- кореец, -- сказал полковнику Мастер Синанджу. -- И ты кореец. Посмотри на себя и посмотри на меня. Я рад, что мой рожденный в Америке сын тебя не видит. Полковник не выдержал такого оскорбления и расправил грудь. -- Я старший офицер. Я -- полковник, -- гордо заявил он. -- Как ты думаешь, в горшке, который ты держишь под кроватью, что плавает сверху, а, полковник? -- спросил Мастер Синанджу. Толпа в аэропорту притихла. Никто никогда так не разговаривал с полковником государственной безопасности. К тому же с начальником округа. Вот так прилетел в Корею Чиун, нынешний Мастер Синанджу. Так встретил его день сегодняшний, одетый в униформу, и отвез его на много миль от Пхеньяна, в рыбацкую деревушку Синанджу, и день сегодняшний делал записи обо всем, что видел и обо всем, что было сказано Мастером Синанджу. Деревня была богата зерном и свиньями. Полковник заметил несколько крепких старинных амбаров, указывавших на то, что в деревне никогда не испытывали ни нужды, ни голода. Он заметил также, что, когда старик по имени Чиун показался на холме над деревней, снизу раздались крики, и жители деревни в страхе разбежались. Чиун видел и слышал их, и велел полковнику оставаться на вершине холма, пока он будет в деревне, пригрозив за неповиновение смертью. Полковник остался в своем джипе, а Чиун спустился в деревню, к застывшей там тишине. Опустевшая деревня источала ароматы рыбы и свинины -- еда все еще готовилась, в очагах. Но не было смеющихся и играющих детей, старики не выходили воздать благодарность Дому Синанджу, который веками кормил их деревню, кормил даже в годины голода и разрухи, кормил еще до того, как Запад вошел в силу, до того, как армии китайских династий начали свое победное шествие по прилегающим землям. Только волны, холодные и белоснежные, бились в приветствии о скалистые берега Синанджу. Впервые Мастера Синанджу встречала тишина, а не восторженные крики и хвалебные гимны. Чиун был рад, что этого не слышит Римо, Римо, которого Чиун и так с трудом убедил в славе этого места, предназначавшегося в будущем ему, Римо, который, надеялся Чиун, в один прекрасный день выберет в этой деревне невесту, и она принесет ему наследника мужского пола, наследника, к которому перейдут все тайны искусства Синанджу, тем самым избавив его от необходимости выбирать на эту роль иностранца, как пришлось сделать самому Чиуну. Чиун принял оскорбление. Крестьяне все равно вернутся к своей свинине, рыбе и сладким пирожкам. Но их желудки вернут назад пищу. Они питались почти так же отвратительно, как питался раньше Римо. Но им-то было все равно. Никакой император не призвал бы их к себе на службу. Их не ждала слава, от их тел не требовалось, чтобы они действовали на пределе своих возможностей. Чиун помнил, как в молодости он спросил своего отца, нельзя ли и ему полакомиться мясом, которое ели его сверстники и за которое было заплачено службой его отца за границей. -- Юноше труднее всего понять это, -- сказал отец, который был тогда Мастером Синанджу. -- Но ты получаешь больше того, что может дать мясо. Ты становишься тем, чем им никогда не стать. Ты зарабатываешь завтрашний день. Ты вспомнишь это и поблагодаришь меня, когда они будут кланяться тебе, а весь мир вновь, как и много веков назад, вознесет хвалы Мастеру Синанджу. -- Но я хочу мяса сейчас, -- сказал юный Чиун. -- Тогда ты не захочешь мяса. -- Сейчас -- это сейчас, а не тогда и не завтра. -- Я же уже сказал тебе, что юноше трудно это понять, потому что юноши не знают завтрашнего дня. Но ты узнаешь его. И он узнал. Чиун вспомнил те дни, когда только начал обучать Римо, вспомнил, как трудно было бороться с его прежним укладом жизни и привычками белого человека. Он сказал Римо те же самые слова, и Римо ему ответил: -- Не вешай мне лапши на уши. Потом, после многих лет занятий, Римо однажды съел гамбургер и чуть не умер. Тогда Чиун его крепко отругал, правда не рассказав, что он сам как-то раз съел кусок мяса, и отец заставил его прочистить желудок. Римо считал, что все Мастера Синанджу были безгранично послушными, все, кроме него, Римо, который был безгранично своеволен. Иногда Чиун задавался вопросом, каким невозможным был бы Римо, если бы знал, что отличительная черта всех Мастеров Синанджу -- независимость. Чиун решил, что тогда Римо бы стал неуправляемым. Итак, Мастер Синанджу стоял посреди своей деревни, ожидал возвращения жителей, думал о Римо, о том, что он сейчас может делать, радовался тому, что Римо не видит этого позора и немного грустил от того, что Римо нет рядом. Прошла ночь. Ночью Чиун услышал, как крестьяне тайком пробираются в свои дома, чтобы набить желудки горелой свининой. Ветер доносил даже слабый запах тушеной говядины. Мясом воняло так сильно, что Чиун подумал, как это похоже на Америку. Правда, утром один из них все-таки пришел, чтобы по традиции поприветствовать Мастера Синанджу. -- Почет тебе, о. Мастер Синанджу, надежда и опора деревни, глава Дома Синанджу, верный законам веков! Сердца наши исполнены радостью и восторгом. Мы счастливы возвращению того, кто гордо ступает по Вселенной. Пришел еще один, потом еще один, пришли и остальные, а Мастер Синанджу сидел с каменным лицом и ледяным взором. Когда собрались все и солнце стояло уже высоко над деревней, Чиун наконец заговорил: -- Позор. Позор всем вам. Что так напугало вас в Мастере Синанджу, что вы бросились вон из деревни, как будто я японский воин или китайский. Разве Мастера Синанджу не доказали вам, что они защитят лучше любой стены? Разве не из этой деревни вышли Мастера Синанджу. разве не ее кормили они все эти тысячелетия? Разве не благодаря Мастерам Синанджу эта деревня была единственной рыбацкой деревней на всем побережье Западно-Корейского залива, детей которой не надо было бросать в волны ледяного океана в мольбе о пропитании? Вы плохие рыбаки. Вы плохие крестьяне. Но едите вы хорошо. И все это благодаря Мастерам Синанджу. И вот я вернулся, а вы бежите прочь. Какой позор! Позор разъедает мою душу. Крестьяне упали ниц, моля о прощении. -- Мы боялись! -- кричали они. -- Сокровище украдено. Дань, которую все эти годы получала Синанджу, исчезла. -- Вы украли ее? -- О, нет. Мастер Синанджу! -- Тогда почему вы боялись? -- Потому что мы не смогли сохранить сокровища. -- Вы никогда ничего не охраняли, и от вас этого не требовалось, -- сказал Мастер Синанджу. -- Наша репутация была надежной защитой сокровищ Синанджу. Ваша обязанность -- оказывать почет великому Мастеру Синанджу и сообщать обо всем, что происходит в его отсутствие. Тогда заговорил один старик, который помнил Чиуна еще юношей, помнил его доброту, помнил, как тот показывал чудеса своей силы, чтобы позабавить молодежь. -- Я видел, -- сказал умудренный опытом старик надтреснутым голосом. -- Я помню свой долг, о, молодой Чиун. Пришло много людей. Они пришли с оружием. Им понадобился целый день, чтобы забрать все сокровища. -- Сказали ли вы им, что они посягнули на сокровища Синанджу? -- спросил Чиун. -- Да, да! -- воскликнули люди в толпе. Но старик печально покачал головой. -- Нет. Никто не сказал. Мы все испугались, -- сказал старик, и слезы покатились ручьем из его карих, как у Чиуна, глаз. Чиун вытянул вперед руку с длинными ногтями, будто давая благословение, и сказал: -- Твои честность и верность спасли деревню от наказания за предательство. Ты доказал свою преданность, сохранив тем самым честь и достоинство Синанджу. Ты один пойдешь со мной, о старец, и пусть почитают тебя все за то, что ты осмелился сказать сегодня. Ты поступил правильно. И Чиун со стариком отправились в дом, где хранились всегда сокровища Синанджу. Дом был построен египетскими архитекторами, которых в качестве дани прислал в Синанджу Тутанхамон. Они возвели удивительное деревянное здание из отборных ели, тика и черного дерева. Греческие цари прислали стекло, столь прозрачное, какого не было потом до тех пор, пока на Западе не освоили промышленного его производства. Там были залы из слоновой кости и алебастра. Индийские благовония и китайский шелк. Драхмы, рупии, динары, шекели, серебряные слитки -- все хранилось здесь. Когда-то это была полная чаша. Но теперь пораженный Чиун взирал на голые полы дома Мастеров Синанджу, дома, который никогда не был пуст с тех самых пор, когда первый римский легион вышел из маленького города на Тибре. Даже стены комнаты, в которой раньше хранилось золото Великого Кира, были ободраны. И на этих голых стенах Чиун прочел древние персидские надписи с указаниями для рабочих, в которых говорилось, что все предназначается дому могучего Ви. Исчезли, исчезли несравненные сокровища Синанджу. Только пыль, да пятна на полу -- от сундуков, в которых веками хранились сокровища, ничего больше не было в пустом доме. Старик заплакал. -- Что ты плачешь? -- мягко спросил Чиун. -- Столько всего забрали. Когда я был ребенком, твой отец показывал мне этот дом. Все исчезло. Золото. Слоновая кость. Драгоценные камни, статуи, вырезанные из янтаря и нефрита. Один лишь нефрит был сокровищем, достойным императора. -- Не это украли, старец, -- ответил Чиун. -- Много еще нефрита в мире. И мы можем получить его. А золота можем получить еще больше. И всегда найдутся мастера, которые вырежут статуи. Есть и ценное дерево, и янтарь, и алмазы -- больше, чем может вместить этот дом. Все это можно заменить или вернуть, чем я теперь и собираюсь заняться. Но украдено было не это, -- повторил Чиун и ненадолго замолк -- гнев поднялся в том совершенном сосуде, которым было его сердце. -- А украли они наши достоинство и силу. Осмелившись ограбить этот дом, они подняли руку на Дом Синанджу, замахнулись на его силу и репутацию. Это они украли, и за это они заплатят. Много заплатят. И весь мир это увидит. И тогда Чиун доверился старику и сообщил ему, что тот, кого он готовит себе в преемники, не приехал вместе с ним, чтобы отомстить за бесчестье. -- Я видел его, когда он приезжал сюда. Он показался мне благородным... для белого. -- Нетренированному глазу он кажется белым, -- сказал Чиун. -- Но только сейчас он повел себя как белый. Никогда больше не повторяй таких слов. -- Не буду, -- ответил старик, для которого слово Чиуна было законом. -- Тот, кто должен был стать моим преемником, даже не выказал уважения к сокровищам Синанджу. Он отправился помогать белым спасать мир. -- О, нет! -- воскликнул старик. Он даже представить себе не мог такую неблагодарность. Сердце его содрогнулось от горя. И тогда Чиун решил доверить простому крестьянину еще одну тайну. -- Он считает, что небо рушится, -- шепнул Чиун. Такую печальную вещь дальше обсуждать было невозможно, даже с таким достойным человеком, который всегда хранил верность тем, кто давал ему пищу. -- Он что, безумен? -- Я думал, что за столько лет он преодолел свои дурные привычки. Можно учить и учить. Но что-то от белого в нем осталось. -- Все еще белый? -- поразился старик. -- Чуть-чуть. Немного. Со временем пройдет. Он воспитывался среди них. Но сейчас я должен действовать в одиночку. В столице Северной Кореи Пхеньяне следили за каждым шагом Мастера Синанджу. Как он сошел с самолета, как прибыл в деревню, что там делал. Все эти сведения передавались в кабинет, о существовании которого знали немногие, а те, кто знал, подходили к нему со страхом. Там не было ни ковров, ни больших окон. А если бы окно и было, оно выходило бы прямиком в основание скалы. Здание уходило под землю на восемь этажей и было построено во времена империалистического вторжения на родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был свинец, и все было залито бетоном. Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев, то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы. Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть. Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без предупреждения. Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова. Когда они -- по пропуску -- входили в эту комнату, обычно у них были влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее несколько раз отрепетировано. Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы Народно-демократической республики Северной Кореи. Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки. В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим подчиненным. А сам он интересовался только одним -- что происходило и происходит в деревне Синанджу. Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в Синанджу. У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута -- слишком часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы. Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан знать, что говорил Мастер? -- Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать, что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, -- сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать так, чтобы тот об этом не узнал. И он не собирался огорчать Великого вождя Ким Ир Сена подозрениями Мастера Синанджу в том, что народно-демократическая республика за ним шпионит. Саяк Кан настоял на том, чтобы вождь отбыл из страны до приезда Мастера Синанджу, и Ким Ир Сен направился в Йемен со своим сыном. К сожалению на современных самолетах расстояния преодолеваются столь быстро, что знакомство с экономическим расцветом марксистской страны на Арабском море заняло у великого вождя только полдня. А надоел ему Йемен за пять минут. -- Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и все становится понятно, -- сказал Пожизненный президент Северной Кореи. -- Мне очень жаль, но вам не следует возвращаться домой, пока все не будет безопасно. -- В хорошо вырытой канализационной яме больше экономического прогресса, чем во всем Йемена. -- А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, -- сказал Кан. -- А есть ли вообще интересные социалистические страны? -- Да, но только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ президент. -- Тогда поторопись, Саяк Кан. -- Вы же знаете, товарищ президент, я не могу торопить Мастера Синанджу. Я готов отдать жизнь за наше дело. Но ничто не может заставить меня торопить Мастера Синанджу. -- Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии? -- Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент. -- А еще какая страна есть? -- Танзания. -- А там что делать? -- Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно. -- А какая-нибудь белая страна? -- Восточная Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то, что они пытаются перелезть через стену, которую сами же построили, чтобы отгородить врагов. -- Нет. -- Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника. -- Неужели нигде нельзя развлечься? -- Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма. -- Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, -- сказал Ким Ир Сен. Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил об унижениях, которые невозможно терпеть от шайки наемных убийц, служившим всем самым реакционным монархам на протяжении тысячелетии, Саяк Кан всегда называл Дом Синанджу единственной славой народа, опозоренного перед всеми другими народами. -- Мы гнули спину перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не было никого, кто бы не вешал ярмо на нашу шею. Но во все времена у нас была одна слава -- Дом Синанджу. Во времена всенародного позора только Мастера Синанджу были гордостью народа. Да здравствует Дом Синанджу, Мастера Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной! Так говорил Саяк Кан на собрании, где присутствовали все генералы и директора предприятий. Молчанием были встречены его слова, и многие подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость. Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил и почет, и уважение, получил, потому что тишину тогда нарушило только несколько тихих хлопков -- это аплодировал сам Ким Ир Сен. И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо Мастеру Синанджу. -- Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда. Если он не хочет покидать деревню, передайте, что я прошу позволения прибыть к нему. Это было передано по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он велел какому-то ребенку сбегать в дом, где находился Мастер Синанджу и передать Чиуну лично, что его ожидает сообщение. Офицер обещал ребенку монетку в награду. Естественно, сам он не посмел туда отправиться. Ребенок вернулся и передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с каким пхеньянцем, и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор. Дрожащими руками он взял сделанный, как и вся корейская техника, в России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами. -- Мастер Синанджу не желает отправляться в Пхеньян, хотя я лично нижайше просил его это сделать. Просил. -- Что именно он сказал? -- спросил Саяк Кан. Холодный ветер с моря задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело. -- Он сказал, уважаемый товарищ Кан, что он не желает разговаривать с пхеньянцами. Наверняка что-то произошло с русским телефоном, потому что офицеру показалось, что Саяк Кан рассмеялся. -- Пусть ребенок, любой ребенок покажет Великому Мастеру учебник по истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера сходить в соседнюю деревню и там посмотреть любой школьный учебник по истории. -- И что потом, уважаемый товарищ Кан? -- Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему. Офицер отдал ребенку монетку и отослал назад к мастеру Синанджу. Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут показался Чиун, он шел из деревни и его золотое кимоно развевалось победным флагом. В руке мастер Синанджу держал школьный учебник. -- Отвезите меня в другую деревню, -- приказал Чиун. Офицер поспешно освободил место в машине для Мастера Синанджу, и они отправились в расположенный в пяти милях городок. Там везде висели красные флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было. Люди там были готовы выполнить любое поручение офицера и ему не надо было расплачиваться монетками. Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один. Он хотел увидеть учебники для всех классов. Наконец он произнес: -- Почти правильно. -- Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в Пхеньяне, -- сказал офицер. -- Он может к вам приехать, или, если вы пожелаете, вы можете приехать к нему. -- Пхеньян -- дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому что во тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, -- сказал Чиун. -- Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания. Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук. Здание, которое стояло над восьмиэтажным бункером, было простым одноэтажным учреждением. Но лифты там были роскошные, сиявшие алюминием, хромом и дорогой сталью. Лифт опустился на самый низ, а там стоял Саяк Кан. Лицо его необычно изменилось. Перемена эта была заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его знал. Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался. -- Ты велел написать это? -- Я, Великий Мастер Синанджу. -- Здесь почти все правильно, -- сказал Чиун. -- Я оторвался от важных дел, чтобы сказать тебе это. -- Тысяча благодарностей, -- ответил Саяк Кан. Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о несчастьях, выпавших на долю Кореи. Там говорилось о грязных чужеземцах, тянувших свои лапы к этой прекрасной стране. Рассказывалось о невзгодах и унижениях. И была одна глава, которая называлась "Свет". Там было написано: "Сквозь тьму сиял чистый и могучий свет, который несли Мастера Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли подобно солнцу, непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь в них сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме и унижении своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение корейского народа". Саяк Кан согласно кивал головой на каждую фразу. -- В основном вы изложили все верно, -- сказал Чиун. -- Но не вернее ли будет сказать не "свет", а "праведный свет"? Ведь светом может оказаться и спичка. -- Но во тьме даже спичка сияет ярко. -- Вы говорите о славе Синанджу или о тьме собственного невежества? -- Вы абсолютно правы. Изменения будут внесены в каждую книгу. -- Историки обычно врут, молодой человек, и ради собственного удобства искажают правду. Но здесь, в Корее, я нашел наконец отрывок, который можно назвать истинной правдой. Саяк Кан поклонился. У одного из секретарей перехватило дыхание. Никто даже не подозревал, что его позвоночник может гнуться, к тому же так низко. -- Но в этой стране есть воры, -- сказал Чиун и рассказал ему о сокровищах Синанджу. Самый нижний этаж самого надежного здания Северной Кореи огласил вопль ужаса. И вырвался он из уст Саяк Кана. -- Это позор для всего корейского народа! Это оскорбление нам всем. Беспредельная наглость. Уж лучше бы наши матери и жены были отданы на поругание японцам, чем такое оскорбление! Ограбив Дом Синанджу, они ограбили наше славное прошлое. И тотчас весь аппарат разведуправления Северной Кореи оказался у ног Мастера Синанджу, и его заверили в том, что долг всего народа -- найти сокровище Синанджу. Да, конечно, в Синанджу ходила пословица, что свет от пхеньянца -- все равно, что тьма от честного человека. Но кто мог поспорить с тем, чему, как убедился Чиун, учили даже детей? И через весьма непродолжительное время корейское посольство обнаружило, что одно из сокровищ Синанджу выставлено на продажу. Разумеется, в белой стране. Незадолго до полудня жуткая судьба западного мира снова была готова перемениться. Чиун заказал разговор с Фолкрофтом. Смит готов был вознести благодарность небесам, но сказал только: -- Послушайте. У нас возникли проблемы. Мы обещаем возместить большую часть, а возможно, и все, украденное у вас. Но вы нам нужны немедленно. -- Служить вашей славе -- большая честь для Дома Синанджу, -- ответил Чиун. -- Но прежде скажите, поддерживаете ли вы связь с Римо? -- Да, -- сказал Смит. -- Хорошо. Запишите, только будьте внимательны. У вас есть чернила? -- У меня карандаш и компьютер, -- сказал Смит. -- Возьмите карандаш, -- велел Чиун. -- Теперь записывайте: "Победоносная борьба корейского народа под предводительством Ким Ир Сена", классы с первого по пятый". -- Записал. -- Страницы тридцать пять и тридцать шесть, -- сказал Чиун. -- Хорошо. -- Скажите Римо, пусть немедленно прочтет. -- Понял. Сделаем. А мы... -- Но Смиту не удалось закончить фразу. Чиун повесил трубку. Глава пятая Алексей Земятин не доверял хорошим новостям, особенно если они исходили от нынешнего КГБ. Он еще помнил, как все было при их основателе, Феликсе Дзержинском. Были они тогда напуганными, злыми и беспощадными. Большинству тогдашних начальников не было и двадцати. Они все учились, бойцы новой разведки, ОГПУ, пытались повторять приемы царской охранки, боялись ошибок, но больше всего боялись бездействовать. Если бы один из них сказал Земятину, что им удалось обнаружить источник этого нового, да к тому же невидимого американского оружия, он бы не беспокоился. Но когда генерал КГБ в кителе от лучшего портного, лоснящийся от диковинных фруктов и импортного шоколада и узнающий время по дорогим швейцарским часам, посоветовал ему спокойно ехать на дачу, Земятин только насторожился. На Западе судили о КГБ по его успехам, потому и боялись. Но они не догадывались, ценой скольких усилий и промахов давался каждый триумф. Они не понимали, что за одним оперативником стояло сто офицеров, которым жилось весьма неплохо и чьей основной задачей было жить не хуже. А для этого они должны были писать отчеты, в которых рассказывалось о том, какие они незаменимые. Поэтому, разговаривая с сотрудниками КГБ о чем-то, за что они были ответственны, нужно было стараться вычислить, до какой степени они выгораживают себя. И ни при каких обстоятельствах нельзя было доверять хорошим новостям. Алексей Земятин положил руку на зеленое сукно шикарного письменного стола. По другую сторону стола был человек, защищавший безопасность России, который, пожалуй, устроился лучше всех. Этот генерал был еще молод, лет пятидесяти с небольшим. Революции он не знал, а во время Великой Отечественной был пацаном. Видно, за последние несколько лет его никто никогда не перебивал. Он был начальником британского отдела КГБ, отдела, ответственного за то, что было, пожалуй, примером одного их самых удачных проникновений одной страны в секреты другой. Подобное было только с Англией и Германией в тридцатые и в начале сороковых. Как он сам хвастался: "Англия для нас теперь -- что центр Москвы". -- Простите, -- сказал Земятин, -- прежде, чем я услышу о ваших победах, я хотел бы узнать кое-какие подробности. Мне нужны факты. -- Конечно, -- холодно ответил молодой генерал. Кабинет у него был размером с танцзал, с плюшевым диваном, картинами на стенах и, конечно, с портретом председателя над столом. Этот стол принадлежал когда-то царю и до сих пор сохранил свою позолоту. Комната была пропитана ароматами дорогих кубинских сигар и лучших французских коньяков. Молодой офицер воспринял вопрос старика так, как воспринял бы вопрос какого-нибудь авторитетного члена Политбюро, который через несколько минут все равно был бы вынужден признать некоторое превосходство собеседника. Эти старики все такие. Молодой генерал слышал о Земятине от старших коллег, но воспринял их восторженные рассказы, как ностальгию по прошлому. Поэтому он не удивился и не обиделся, когда этот динозавр в потрепанном москвошвеевском костюме его перебил. Пройдет еще несколько минут, и старик вынужден будет оценить и способности, и возможности генерала. -- Мы зафиксировали удар, нанесенный в Англии, около Малдена приблизительно в восемь утра по местному времени. Он пришелся на поле размером в сто квадратных метров. Телескопы Джорделл-Банк определили, что он был нанесен откуда-то с запада, предположительно с территории США. Кажется, я уже сообщал это. -- Продолжайте, -- сказал Земятин. -- Мы заполучили женщину, которая отвечает за эксперимент, -- сказал генерал. -- Она находится в одном из английских конспиративных пунктов и согласилась сотрудничать. Генерал ждал, что Земятин спросит, почему используется английский конспиративный пункт. Тогда он бы смог похвастаться, что он в распоряжении отдела британской разведки, который полностью ими контролируется, что американцы послали своего человека, но он был перехвачен сотрудниками британского отдела КГБ. Можно было сказать и больше, если бы только старик дал новому поколению показать себя во всем блеске. Сам старик наверное начинал со швыряния бомб в царских жандармов. -- Откуда вы знаете, что именно эта женщина связана с секретным оружием? -- Она наняла английскую фирму "Помфритт Лэборэториз" проводить эксперимент. Кроме того, она указала в качестве нанимателя подставную компанию. Ясно, это ЦРУ. Работает под прикрытием. -- Мы знаем, что она лжет. Но есть ли у вас доказательства, что она из ЦРУ? -- Пока нет. Но будут. Все будет, -- ответил молодой генерал. Потом предложил еще коньяку. Земятин отрицательно покачал головой. Он и к первой рюмке не притронулся. -- Весьма обяжете. Но почему вы знаете, что она будет сотрудничать? -- Почему вы знаете, что утром взойдет солнце, товарищ Земятин? -- А я не знаю, -- ответил Земятин. -- Я это лишь предполагаю, потому что так было на протяжении всей моей жизни, и, судя по сообщениям историков, оно всходило и в прошлом. Но знать я этого не знаю. -- К сожалению, более убедительного сравнения подобрать не могу. -- Дайте мне факты. Дальше я разберусь сам. На основании чего вы сделали столь поспешный вывод? -- У нас есть ее психологический портрет. -- Эти штуки с мозгом? Земятин имел в виду эксперименты в области психологии и парапсихологии, которыми так гордилось КГБ. Люди, умевшие читать мысли. Умевшие двигать предметы на расстоянии. Словом те, кто умел показывать фокусы, которые, когда Земятин был мальчишкой, показывали цыгане на рынке. Теперь всю эту чепуху финансировало правительство. Это по-прежнему было надувательством, но, тем не менее, американцы по-прежнему засылали своих шпионов, чтобы выяснить, чего добились русские. Отличная ловушка, если хочешь обезвредить парочку-другую вражеских агентов, но, как и большинство подобных затей, во всех остальных отношениях штука бессмысленная. Это помогало только в том случае, когда у противника мало агентов. А у американцев агентов хватало даже на такие секретные организации, о существовании которых КГБ и не подозревало. -- Психологические портреты дают многое, товарищ Земятин, -- сказал генерал. -- Составленный нашими психологами портрет доктора Кэтлин О'Доннел отлично объясняет, почему она пошла с нашим агентом. -- Вам, возможно, и объясняет. Извините, молодой человек, но мне нужны факты. Почему вы уверены в том, что она пошла за ним именно по этим мотивам? Почему вы считаете, что она говорит правду? -- Психологический портрет говорит о том, что мы имеем дело с социопаткой. Когда-то в детстве она стала развиваться иначе, чем другие дети. Она была очень красивым и избалованным ребенком. Но ее представления о любви, и ее сексуальные желания оказались странным образом, связаны с насилием и страданием. -- Я ищу оружие, генерал, -- заметил Земятин. -- Да. Да, конечно. Пожалуйста... Люди такого рода отлично умеют скрывать свою агрессию... Кроме того, они обычно бывают довольно удачливы в жизни... до тех пор, пока они не встретятся с чьим-то страданием. Тогда они идут на все, чтобы удовлетворить свою тягу к насилию и страданию. Понимаете, как бомба, которая готова в любой момент взорваться. Такое прячется во многих людях. Воина все выявляет. -- Люди -- не бомбы. Они -- разумные существа. Эти игры... -- Это не игры. Доктор Кэтлин О'Доннел скажет и сделает больше, чем какой-то престарелый телохранитель Ленина с клюкой в руках. Эта женщина наконец проснулась. Земятин не обиделся. Что может осел -- только ржат по-ослиному. Все это было так удручающе, что он не смог подавить горестного вздоха. -- Откуда мы можем это знать? Теперь настал черед молодому генералу улыбаться. -- Мы знали, что эксперимент должен пройти в Англии, в Малдене. Мы тогда не знали, в чем он состоит, но знали, что начальство им интересуется. -- Да-да, вы действовали правильно, -- сказал Земятин. Он не стал говорить, что на операции, проводимые КГБ, правительство тратит столько денег, что они должны были обнаружить не только полигон, но и само оружие, и доставить к нему в кабинет. Но воевать надо тем, что имеешь. У России было КГБ. Нужно было время, чтобы заменить этого человека. Земятин знал, что будь оно у него, он бы замену нашел. Или хотя бы сбил с него спесь. Эта довольная рожа их всех под монастырь подведет. -- Мы очень спешили установить наблюдение, но нам удалось удостовериться, что в зоне эксперимента не будет ни местной полиции, ни британских спецслужб. Мы создали то, что обычно называем средой. -- Средой? -- переспросил Земятин. -- Да. Мы следили и за экспериментом, и за экспериментаторами. Мы заметили, что доктор О'Доннел испытывает слишком большое удовольствие, наблюдая за страданиями животных. Мы... Земятин жестом остановил его. -- Мне нужно это оружие. Вы должны его получить. Она знает, где оно. Выкрутите ей руки, это обычно срабатывает. Сделайте укол. Но получите оружие. -- Товарищ фельдмаршал, вы думаете, мы пистолет ищем? Или какую-то новую пушку? Да мы бы предоставили вам двадцать видов нового американского оружия, но не могли бы сказать, как оно действует. Сегодня все создается по компьютерным технологиям. Оружие -- это не груда металла. Оружие, товарищ фельдмаршал, здесь... -- сказал генерал, поднеся руку к голове. -- Вот где оружие. Знание. Сейчас у нас было некоторое преимущество во времени, так? Земятин кивнул. -- Мы бы завтра могли доставить вам это оружие, но за несколько лет не разобрались бы, как оно действует. А может, и вообще не разобрались бы. Я могу поставить у себя компьютер, но, если не буду знать, как он работает, для меня это будет всего-навсего груда металла. Сейчас оружие -- это знание. -- Большинство людей всегда готовы рассказать о том, что знают, кто-то -- за доброе слово, кто-то -- под угрозой смерти, -- сказал Земятин. -- Да, в простом мире в простое время так оно и было, -- ответил генерал. -- Сколько времени вам на нее понадобится? -- спросил Земятин. -- День или два. Я ценю ваш опыт и ваши заслуги перед Родиной. Но мы умеем делать свое дело. Я надеюсь, что смогу рассеять ваши сомнения, товарищ Земятин. -- Молодой человек, -- сказал Земятин, -- моих сомнений вам не рассеять никогда. И, думая о будущем нашей Родины, я беспокоюсь лишь об одном -- не маловато ли у вас сомнений? Только безумцы не сомневаются. -- Мы предпочитаем действовать, а не паниковать. -- Продолжайте поиски оружия. Мне не хочется, чтобы вы провалили операцию. Может, вы и думаете, что все знаете, но это не так. -- Безусловно, -- с улыбкой ответил генерал. -- Нет. Нет, вы не понимаете. -- Наверное, вы правы. Да, еще. Мы были бы рады. если бы вы объяснили, почему это оружие кажется вам более важным, чем, например, космические лазеры или новые ракетоносители. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем работать. Земятин не ответил. В разведке была старая поговорка, что тайны на пятерых не бывает. Земятин считал, что хватит и двоих. Ему было наплевать на сообщения о том, что американцы совершенно дезорганизованы и могут действовать только в командах. В Америке вполне мог быть кто-то, кто, зная действие этого оружия, пустит его в ход, а потом будет уже обговаривать условия сдачи. Он бы сам так поступил. А чтобы Америка узнала, какое мощное оружие у нее в руках, достаточно сказать об этом еще одному человеку, который скажет еще кому-то, что американское оружие может вывести из строя все ракеты матушки-России. Земятин понимал, что времени на размышления не осталось. Эта восходящая звезда КГБ сидит себе спокойно за роскошным столом, а над миром нависла угроза катастрофы. Но этой битвы Алексей Земятин проигрывать не хотел, тем более, что на защиту этой страны уже ушло слишком много миллионов жизней. -- Скажите, что вы знаете об агенте, посланном американцами? -- О нем "позаботились". -- Вас не насторожило, что они послали только одного человека? -- Вполне возможно, товарищ фельдмаршал, что американцы не придают этому оружию слишком большого значения. -- Американцы никогда не посылают на задание одного человека. Они работают командами. Всегда командами, а тут один человек. Это мужчина? -- Да. -- Есть одна старая истина, генерал. Пока враг не показал, как его можно уничтожить, он непобедим. -- Да, товарищ фельдмаршал. Это выражение было очень популярно среди летчиков времен Первой мировой войны. Тогда самолеты были очень медленные и неповоротливые, и летчики просто стреляли друг в друга. Сейчас все управляется электроникой. Земятин ничего не ответил, а просто медленно поднялся на ноги. На столе лежал золотой нож для разрезания бумаги. Земятин взял его в руки и стал рассматривать. -- Он принадлежал когда-то одной княгине, товарищ фельдмаршал. Вам нравится? -- вежливо спросил генерал. Земятина приводило в ужас это сытое довольное лицо. Он сжал рукоятку ножа и улыбнулся. Генерал улыбнулся в ответ. Потом Земятин наклонился вперед, как будто для того, чтобы отдать нож. Но, когда генерал потянулся за ним, Земятин вонзил острие в его пухлую розовую щеку. Генерал отпрянул, в глазах его застыл ужас, алые капли упали на безукоризненный зеленый мундир. -- Война -- это кровь, -- сказал Земятин. -- Тебе стоит узнать, что испытывали все мы. Надеюсь, теперь тебе стало немного понятнее. Генерал знал, что тот, кого называли Великим, обладает слишком большой силой, и сейчас его не победить. А может, и вообще не победить. Он был динозавром, доисторическим существом. Его надо было ублажать. Рана кровоточила, наверное, стоило наложить швы. Генерал был ранен впервые в жизни. По какой-то необъяснимой причине его охватило беспокойство. Он даже не подозревал, что реагирует именно так, как и рассчитывал старик. Молодой генерал вовсе не таил зла на старика, когда велел установить слежку за американским агентом, прибывшем в Англию. Он просто ублажал старика, говорил он себе. Он так же затребовал немедленный отчет о той женщине. Шеф КГБ в Лондоне ответил, что нет никаких поводов для беспокойства. Доктор О'Доннел уже начала говорить, кроме того, она была спрятана на самом конспиративном пункте во всей Великобритании. Во всяком случае, что сгодилось для Генриха VIII, должно было сгодиться и для КГБ. Глава шестая Первым делом Римо получил подробное описание доктора Кэтлин О'Доннел. У нее были рыжие волосы, и она была удивительно хороша. Один из лаборантов сказал про нее: "Отпад". А другой уточнил: "Полный отпад". Глаза голубые, грудь безукоризненная, улыбка ослепительная, лицо незабываемое. Больше ему никто не мог ничего сказать. Римо понял, что красивых женщин никто не может описать подробно, все только передают свои впечатления. А это мало чем могло ему помочь. В машине он рассказал о своих тем офицерам армии и разведки, кто еще был в сознании. -- Я ищу рыжеволосую красотку, -- сказал Римо. -- Как я вас понимаю! -- ответил один из офицеров. -- Попробуйте Сохо. На прошлой неделе имел там одну брюнетку. Какие чудеша творила эта женщина, -- сказал начальник отдела. -- Я ищу ту рыжую девку, которая проводила эксперимент. -- Ничего не могу об этом шказать, штарина. Здешь вше шито-крыто. -- Попробуем с другого конца. Кто сказал, что все будет шито-крыто? Кто велел вам водить союзника за нос? -- Не могу шказать. Это шовшем шито-крыто, -- сказал начальник отдела. Но когда он догадался, что нестерпимую боль в ногах, которую причинил ему американец едва, казалось, до них дотронувшись, можно унять, рассказав все, что ему известно, он решил, что никакой особой тайны здесь нет. -- Ешть одно агенштво. Даже не МИ. Хорошие там парни. Они не любят привычных ярлыков, разведка и тому подобное. Знаете, что такое ярлык? -- Нет, -- сказал Римо. -- Я просто делаю свою работу. Так где эти парни? -- Этих парней называют "Ишточник". Это -- лучшие из нас. -- Может, вам это и неизвестно, -- сказал Римо, -- но мы с вами по одну сторону баррикад. Так было уже сто лет, и, надеюсь, так будет и впредь. Так где находится этот "Источник"? -- Вам до них никогда не добраться. Это не какая-то лавчонка у Пиккадилли, охраняемая дюжиной штрелков. "Ишточник" -- штука английская нашквозь, вам ближе чем на што ярдов прошто не подойти. Место, в которое, как предполагалось, Римо не сможет проникнуть, располагалось по дороге из Малдена в Лондон, милях в двадцати от города. Неприступная крепость стояла на пригорке посреди огромной лужайки. Но лужайка эта была не для красоты. Римо знал, что много веков назад деревья спилили -- крестьяне, пленники или рабы. Местность вокруг крепостей всегда расчищали, чтобы видеть врага издалека. Эта крепость была выложена из отполированного, чтобы враги не могли забраться, камня футов двадцати толщиной. Был там и широченный крепостной ров. И парапеты. И узкие бойницы для знаменитых английских луков. -- Вот это? Это оно считается неприступным? -- поинтересовался Римо. -- Да. А теперь попробуйте-ка применить ваши новомодные приемчики, штарина. -- Это -- ваша типичная норманнская крепость, отлично подходит для борьбы с англосаксонскими повстанцами и другими лордами-норманнами. В наличии имеются крепостной ров, подъемный мост, проход на стены с внутренней стороны -- чтобы поливать врагов кипящим маслом. А также здесь обязательно имеется подземный ход подо рвом, который обычно используют, если все остальные средства не помогают. Римо оттарабанил все это на едином дыхании, как школьник, отвечающий наизусть урок, а так он это все и учил в свое время. На тех давнишних уроках по традициям он и представить не мог, что это ему пригодится. Все эти норманнские крепости, римские форты, японские дворцы, французские замки -- казалось, что это совершенно ненужная информация, ну кто это теперь использует? Римо остановил машину в двухстах ярдах от подъемного моста. -- Сдаетесь? -- спросил шеф разведки. -- Нет. По подъемному мосту в норманнскую крепость не входят. Можно было бы забраться по стене, но я люблю появляться неожиданно. Римо мило улыбнулся и вышел из машины. То, что его интересовало, должно было быть ярдах в двухстах-двухстах пятидесяти от рва. Наверное, он уже почти разрушен, но эти выходы всегда маскировали камнями. И находились они обычно к западу от крепости -- чтобы восходящее солнце было сзади. Подземные ходы часто использовали при свете дня, потому что ночью враги чутко прислушивались к посторонним звукам. О подземном ходе обычно было известно только лорду. Японцы давным-давно отказались от таких ходов -- ведь их могли использовать и наемные убийцы. У британцев подобных проблем не возникало, и потайные туннели у них сохранились. Самым приятным было то, что эти ходы вели в самое безопасное место -- спальню лорда, которая как раз и интересовала наемных убийц. Владелец замка произносил прекрасную речь о том, что крепость будет держаться до последнего воина, потом в тиши своей спальни переодевался в одежду врага и вместе с ближайшими родственниками отправлялся в стан врага или уже за его пределы. Отличный способ сбежать от саксов или норманнов, сражения с которыми было не выиграть. В такую крепость Римо мог бы проникнуть еще в первый месяц обучения дыхательным упражнениям. Он прислушался к земле под ногами, чтобы определить, где под ней какие-то другие камни. Он стоял, не шелохнувшись, вдыхая запах молодой травы, дуба, новой жизни вокруг. Потом не пошел, нет, заскользил, руки взмыли вверх, словно два магических жезла, кончики пальцев, казалось, покоились на воздухе. В рощице поодаль от крепости чирикнула какая-то птица. От автомобиля, стоявшего за ним, тянулся по чистому, звенящему воздуху тяжелый бензиновый дух. Римо продвигался вперед, закрыв глаза, потому что то, что он искал, нельзя было увидеть. В машине оставшиеся в сознании британцы обсуждали этого странного американца. -- Что он делает? -- Черт его знает, может, танцует вальс. -- Он ничего не делает. Скользит туда-сюда. У него даже глаза закрыты. -- Ненормальный какой-то. -- Диковат, да? -- Не знаю. Мы вроде как союзники. Так почему мы от него все скрываем? -- Мы ничего не шкрываем. -- Мы не совсем добровольно выдаем ему информацию. -- Да, но ничего не шкрываем. -- Наверное, нам с самого начала не надо было ничего утаивать, так мне кажется. Американцы наши друзья. Кого и от кого мы защищаем? -- спросил военный. -- Не штоит так волноваться. Не задавайте лишних вопрошов. Будете и дальше так шебя вешти, это начнет раздражать окружающих, -- сказал начальник отдела. -- Тихо! Он остановился. Вон там. Что это он делает? -- Господи, вы только посмотрите! Тощий американец с широкими запястьями замер, потом чуть дернулся, потом медленно, будто вступив на зыбучие пески, стал уходить под землю и наконец скрылся из виду. Римо обнаружил потайной ход. Кто-то слышал о Гае Филлистоне, кто-то говорил даже, что знает его лично, и еще были его близкие-близкие друзья. Близкие-близкие друзья Гая Филлистона правили Англией. Почти так же, как правили ею со времен индустриальной революции. Но это не был какой-то бесовской синдикат, защищавший права акул капитализма в ущерб правам простого человека. Многие из них сами любили называть себя простыми людьми. Близкие-близкие друзья Гая Филлистона были из тех, от кого зависело многое. Они вместе обедали, вместе ходили в театр, время от времени соблазняли жен друг друга, ну, а уж если были особенно близки, водили друзей к своему портному. Они занимали посты в любом правительстве, а когда один из постов освобождался, пристраивали на него кого-то из своих. Могло смениться правительство, могла умереть королева, но близкие-близкие друзья Гая Филлистона пребывали вовеки, при империи и при анархии, в годину побед и в годину поражений. Таким образом, когда секретная служба Ее Величества спуталась с русскими агентами, и начальники отделов один за другим доверяли Москве самые потаенные британские секреты, эта группа обратилась к одному из своих. Произошло это на скачках, в правой ложе. Мужчины были в серых перчатках и серых цилиндрах и безукоризненных костюмах для скачек. Вошла королева. Они почтительно встали. -- Гай, -- сказал лорду Филлистону один из его друзей, -- в МИ-5 что-то подванивает. -- Пожалуй, -- согласился Гай Филлистон. За день до этого он слышал за ланчем, что Россия не только заполучила список всех британских агентов на Ближнем Востоке, но сам-список был столь ценен, что никто не осмелился сделать с него дубликат. И теперь лишь Россия знала, кто из англичан причастен к контролю за нефтяными сокровищами Запада. -- Придется что-то делать. Так продолжаться не может. Хотелось бы, чтобы мы, а не они, знали, кто на нас работает. Его друг в задумчивости замер над суфле из лососины. Потом сказал: -- Вы хотите заполучить этих парней и немного их потрясти. Гай? -- Не думаю, что это поможет. -- И что вы предлагаете? -- Предлагаю воспользоваться собственным несчастьем, старина, -- ответил Гай. -- Я считаю, что несчастье можно только забыть. -- Но не в данном случае, -- сказал лорд Филлистон. Он был умопомрачительно хорош собой, с чертами лица тонкими и благородными, как и подобает английскому лорду. Не единожды режиссеры пытались уговорить его на кинопробу. Он всегда отказывался. Это было слишком похоже на работу. -- Если мы, имея такую чертовскую неразбериху, попробуем все переиначить, заменить человека тут и там, мы по-прежнему останемся среди людей, которые могут быть связаны с русским Иваном. Тогда мы лишь изменим проблему, но не решим ее. -- Прошу вас, продолжайте. -- Не будем закрывать этот отдел. Пусть работает. Наоборот, его следует усилить. -- Но мы даже не знаем, кто в нем! Это знают только русские. У них в руках единственный экземпляр списка сотрудников ближневосточного отдела. -- Что говорит об их непроходимой глупости. Забрать единственный экземпляр было ошибкой. Им следовало сделать копию, чтобы мы пребывали в уверенности, будто у нас там есть некоторое количество надежных агентов. -- Думаю, это произошло случайно. Не то, что в сердце организации притаился предатель. Какой-нибудь посыльный решил заработать десяток фунтов, стащил бумажку тут, бумажку там, одна из них оказалась чересчур важной. Вот тогда-то лорд Филлистон и показал свои недюжинные способности. План состоял в том, чтобы убедить русских, что в МИ-5 считают, что список просто затерялся. МИ-5 займется его поисками, давая тем самым русским возможность подбросить этот список в один из отделов разведки. -- И что потом? -- Потом мы будем по-прежнему полагаться на бесполезных людей. -- Не будет ли это немного бессмысленно? -- Отнюдь, ведь наш провал им на руку. Мы не должны останавливаться ни перед чем, надо, чтобы русские и все остальные поверили, будто наша разведка самая продажная в мире. -- Простите, лорд Филлистон? -- Советую попробовать суфле. -- Еще раз прошу прощения. В чем смысл столь безумного поступка? -- В том, что мы сегодня же создадим новую разведслужбу, защитой которой будет служить уверенность русских в том, что большая часть, если не вся наша разведка у них под контролем. -- С самого начала? С нуля? -- Именно так, -- ответил лорд Филлистон. Трубы возвестили о начале первого забега. -- О нашей настоящей разведке не будет знать никто. -- Блестяще. Мы покажем американцам, что есть еще порох в пороховницах. -- Ничего мы им не покажем. Американцы обожают болтать. Самый главный американский секрет -- это тот, о котором сообщили только по одной программе телевидения. -- Великолепная идея. Я знал, что для этого дела нужны именно вы, лорд Филлистон. По-видимому, этому учреждению надо присвоить код МИ. Как насчет МИ-9? -- Никакой вывески. Никаких кодов. -- Но мы должны будем как-то вас называть. -- Выберите любое слово, -- ответил лорд Филлистон. -- Не думаю, что следует начинать разведывательную операцию без кода МИ. -- Назовите эту штуку "Источник". -- Почему "Источник"? -- А почему нет? -- сказал лорд Гай Филлистон. Так однажды утром на ипподроме "Эпсом-Даунс" родился "Источник". Никто толком не знал, как руководит им лорд Филлистон, а сам он об этом не распространялся. Информация, недоступная американцам, попадала на стол прямо к премьер-министру. Сообщения о намерениях русских и путях их осуществления поступали напечатанными на обычной бумаге. Чаще всего с ходами русских ничего поделать было нельзя, но сводки всегда были точны. Гай Филлистон обходился десятой частью штата государственной разведки, но никогда не искал ни почестей, ни славы. Его успех подтверждал то, в чем всегда были уверены близкие друзья: один из них знал, как лучше все устроить. Всегда знал и всегда будет знать. Нельзя ошибиться, доверившись тому, кто выбрал нужного портного. Самое замечательное в "Источнике" лорда Филлистона было то, что он не поднимал лишнего шума, не ставил никого в неловкое положение. Среди тех, кто всем заправляет, ходила легенда, что все самое нужное и незаметное всегда исходит от "Источника". Одной из причин, по которой "Источнику" лорда Филлистона удавалось обходиться таким небольшим количеством людей, было то, что ему не приходилось тратить ни времени, ни лишних агентов, чтобы проникнуть в святая святых Кремля. Ему достаточно было отправиться на ленч в нужный клуб. Там, среди адресованных лично ему писем, которые никто не осмелился бы вскрыть, были аккуратно напечатанные сводки со всего мира. К ним прилагались весьма дельные резюме, чтобы месячную работу лорд Гай Филлистон мог сделать минут за пять. Или за одну, если он прочитывал резюме скоростным способом. Информация о Кремле была точной, потому что шла из Кремля. И подлинник списка агентов был возвращен. На самом деле все, что сказал лорд Филлистон на ипподроме, было подготовлено его знакомым из КГБ, который был к тому же его любовником и знал, что больше всего лорд Филлистон любит, чтобы его оставляли в покое. Ненавидел он только долг Филлистонов служить королеве и отечеству. Управляя "Источником", лорд Филлистон снискал уважение семьи и друзей, не перетруждаясь и особо не рискуя. Россия, безусловно, не хотела подвергать опасности свои отношения с главой британской секретной разведслужбы. Папа не мог требовать, чтобы он вступил в Колдстримский гвардейский полк, а мама -- чтобы он ухаживал за очередной девицей должного воспитания -- ведь все его время было отдано службе Ее Величеству. Каким благословением оказалось предательство для сего ленивого лорда, предпочитавшего любовь мужчин, а не женщин, с которыми его семейство призывало его плодиться и размножаться. В его работе бывали и рискованные моменты. Так было и в тот день, когда русский связной велел ему отправиться в укрытие, дабы не попасться на глаза шнырявшему вокруг американцу. Филлистон-Холл ему не нравился. Там были мрачными даже парапеты, с которых можно было обозревать окрестности. А тайная комната, одна из спальней хозяина замка, была и того мрачнее. Ни щелки для свежего воздуха-По пятнадцать футов камня со всех сторон, и ни сантиметра гарантированного уединения. Кроме того, никто не позаботился о пристойном туалете. Приходилось опорожняться в крохотной нише, где в полу было совсем крохотное отверстие, которое эти испражнения и принимало. Рабочим понадобилось три месяца, чтобы проложить в стенах линии секретной связи. Одна шла в Уайтхолл, другая -- в Скотланд-Ярд, третья -- на Даунинг Стрит, 10. А еще одна, имевшая все возможные линии защиты, вела в кабинет атташе по культуре русского посольства. Так Гай напрямик связывался с одним из начальников КГБ. -- Это просто смешно, -- сказал Гай. На нем был кашемировый пуловер, натянутый поверх чересчур накрахмаленной рубашки. Брэнди было неплохое, но по-прежнему было прохладно. Нагреть комнату можно было только разведя огонь в камине, но от огня бывает дым, а в комнате и так дышать было нечем. -- Оставайтесь на месте, -- предупредил русский. -- Из комнаты не выходите. Американец поблизости. -- Я вынужден скрываться в этом каменном мешке из-за одного-единственного американца? -- Он уже расправился с некоторым количеством ваших лучших людей, а теперь находится ярдах в двухстах от Филлистон-Холла. -- Кто вам это сказал? -- Ваша охрана. Так что оставайтесь на месте. Вами мы не хотим рисковать. А этот человек может быть крайне опасен. -- Ну тогда пусть получит то, что ему надо и убирается. А потом отправьте меня назад в Лондон. Это место совершенно бесполезное. -- Оставайтесь здесь! -- "Оставайтесь здесь", -- повторил Гай Филлистон, передразнивая гнусавый русский акцент, и швырнул трубку. Он терпеть не мог русский акцент. Они всегда говорили так, словно собирались откашляться. Израильтяне -- словно хотели сплюнуть, а арабы шипели. У американцев, казалось, языки не справляются с согласными, а от австралийцев оставалось вполне справедливое впечатление, будто их только что выпустили из старой Ньюгейтской тюрьмы. Почему, спросил себя лорд Филлистон, британцы не хотят воевать с французами? Из французов получились бы замечательные враги -- они такие культурные. У их нации только один недостаток -- мужчины слишком любят женщин. Вдруг эту тусклую холодную жизнь озарила наиприятнейшая неожиданность. Буквально из стены вышел самый прекрасный мужчина из всех, что встречались на пути лорда Филлистона. У него были бездонные темные глаза и высокие скулы, и был он строен и изящен. Движения его тела привели Гая Филлистона в дрожь. В руках у него было что-то белое, и он с грохотом бросил это на пол у каменного стула. Это были кости -- человеческие кости. -- Вас это привлекает? -- спросил лорд Филлистон. -- Звук замечательный, упоительный. -- Это ваши кости, -- сказал Римо. -- Я нашел их в конце туннеля, там где их оставил ваш предок. Он и еще человека три. -- Мои предки? -- Да, если вы лорд Филлистон. А поскольку вы находитесь именно в этой комнате, то вы, должно быть, именно он. -- А зачем им было оставлять кости в конце туннеля? -- Затем, что они действовали как египтяне, -- объяснил Римо. -- Когда они делали потайной ход в замок или пирамиду, они обычно убивали рабочих. Секреты лучше всего хоронить под землей. -- Но это просто восхитительно! Вы нашли тот самый потайной ход, о котором обещал рассказать мне папочка. Если бы смог загнать меня сюда. Что ему никак не удавалось. Гай Филлистон взглянул на проем в стене. Он был узкий и закрывался только одним камнем. Он подумал, стоит ли ради спасения своей жизни ползти по грязи через столь узкий проход. Этот человек в темной майке и светлых брюках явно умел проходить где угодно, даже не замаравшись. От одной только мысли об этом в голове у лорда Филлистона зазвенело. -- Послушай, лапочка, -- сказал американец великолепным грубым голосом, голосом настоящего американского босяка, -- я ищу одну женщину. А ты как раз из тех, кто знает много. Ведь ты тот самый парень, что руководит "Источником". -- Вы уверены, что вам нужна именно женщина? А как насчет очень миленького мальчика? -- Я ищу одну рыжеволосую красотку. Ее зовут доктор Кэтлин О'Доннел. -- А, это то дельце, -- с облегчением выдохнул лорд Филлистон. -- Я думал, у вас постельный интерес. Так вы хотите сказать, она вам нужна по работе? Римо кивнул. -- Ну, конечно, вы можете ее получить. Она все еще находится в одном из тайных укрытий. Вы получите все, что пожелаете. -- Где она? -- Но сначала вам придется дать мне то, чего хочу я. Римо сжал его гладкую шею и надавил на яремную вену так, что красивое лицо лорда Филлистона сначала побагровело, а потом начало синеть. После чего отпустил. -- Без меня вы туда не пройдете. -- Я могу пройти куда угодно. -- Я могу вам помочь. Сделайте мне только одно небольшое одолжение. Повторите то же самое. У вас великолепно получается. Римо бросил лорда Филлистона на каменный пол и вытер руки об его кашемировый свитер. Потом схватил его за тот же свитер и поволок за собой по туннелю. У Римо назрело несколько вопросов. Почему англичане чинят ему препятствия? Они что, не знают, что весь мир в опасности? Что происходит? Задавать эти вопросы, пробираясь по подземному ходу, не составляло никакого труда. Труднее было добиться ответов. Лорд Филлистон все норовил стукаться о стены. Над ним совершали насилие. Он был унижен. Изувечен. К тому моменту, когда они добрались до того места, где Римо обнаружил вход в туннель, лорд Филлистон был покорежен весь. И еще он был влюблен. -- Сделайте это снова. Ну хотя бы разок. Пожалуйста! -- бормотал глава сверхсекретной британской спецслужбы. Автомобиль все еще дожидался американца. Выжившие забились на заднее сидение и решили, что самое худшее он уже сделал, а если они не будут шевелиться, то их он оставит в покое. Они увидели, как американец вновь возник на том самом месте, где и исчез. С ним был человек, которого они привыкли уважать и которому привыкли доверять. Английский полковник решил, что он может попытаться сделать последний бросок и кинуться на американца. Но тело его отказывалось двигаться. Шеф разведки никак не мог понять, что делает сэр Гай. -- Он идет за ним, или тот его волочет? -- спросил он. -- Точно сказать не могу. Лорд Филлистон кусает его за руку. -- Нет. Не кусает. Посмотрите. -- Не могу этому поверить. Когда американец открыл дверцу машины, все они увидели, что их шеф приник к руке губами. Глава организации, службе в которой они посвятили свои жизни, целовал руку того, кто волок его за собой. -- Сэр! -- резко сказал полковник. -- Он, да отстаньте вы, -- ответил Филлистон. Он прекрасно понимал, о чем они думают. -- Вы ведете себя немного неподобающе. Начальник отдела, имевшего код МИ, но секретно работавшего на "Источник" многозначительно подмигнул лорду Филлистону. Он был уверен, что это какая-то уловка, нечто хитроумное, что могло придти в голову только настоящему асу. Он дал себе клятву в нужное время тоже вступить в борьбу с американцем. Глава "Источника" тоже подмигнул в ответ. Странно было, что он подал еще один знак, пощекотав начальника отдела по внутренней стороне ладони. -- В Лондон, к Тауэру, -- сказал лорд Филлистон водителю. Он пересел с заднего сидения на маленькую откидную скамеечку спиной к движению. На людях, сидевших перед ним была кровь. Один из них делал вид, что не узнает его, как и было предписано всем секретным сотрудникам. Довольно глупо, подумал Филлистон. Американец, казалось, сидел на воздухе. Когда машину трясло на ухабах, подбрасывало всех, кроме американца. -- Она в Тауэре? -- Конечно. Великолепное укрытие. Еще с 1066 года, -- сказал лорд Филлистон. -- Это ведь местная достопримечательность? -- спросил Римо. -- Да весь этот чертов остров -- одна сплошная достопримечательность, -- сказал лорд Филлистон. -- Если бы мы не использовали Филлистон-Холл как штаб-квартиру, то тоже продавали бы в него входные билеты. -- Почему вы утаиваете информацию от своих союзников? -- спросил Римо. -- Информацию всегда и ото всех утаивают, -- сказал лорд Филлистон. -- Прошу вас, не принимайте это на свой счет. Лично я отдал бы вам что угодно. -- И он облизнул нижнюю губу. Отлично изображает сгорающего от страсти влюбленного, подумал начальник отдела. И американец может на это попасться. Но зачем он рассекретил укрытие номер одиннадцать? -- Вы хотя бы представляете себе, что мы все можем погибнуть от прямых солнечных лучей, если, конечно, не погибнем в ядерной катастрофе? Вы знаете об этом? Вам, парни, это о чем-нибудь говорит? -- Вы принимаете все слишком близко к сердцу, -- сказал лорд Филлистон. -- Конец света я всегда принимаю близко к сердцу, -- ответил Римо. -- Это касается лично меня. И всего того, что я люблю. А также кое-чего, что мне не слишком нравится. -- А что там насчет непрямых лучей? Или прямых? -- спросил полковник. -- Озон. Без озонового щита жизнь невозможна. Я пытаюсь обнаружить оружие, которое проникает сквозь озоновый щит. Буду весьма признателен за сотрудничество. Доктор О'Доннел проводила эксперимент по эту сторону Атлантики. Так что же вы, парни, утаиваете от нас информацию? -- Озоновый щит? А как они это делают? -- спросил начальник отдела. Римо никак не мог вспомнить, что это было, флюорокарбоны, флюориды или спреи. -- Доберемся туда и все узнаем, ладно? -- сказал он. Всю дорогу до Лондона его подчиненные были свидетелями того, как лорд Гай Филлистон изображает сгорающего от страсти к этому животному гомика. Это было постыдно и отвратительно, но все понимали, что это делается во благо Англии. Все, кроме начальника отдела, сидевшего рядом с лордом Филлистоном и державшего оборону своей ширинки. Глава седьмая Сообщение было коротким и ясным. В Англии американца провести не удалось. Судя по обрывкам сведении, дошедших до Москвы, американец в этот момент стоял перед воротами в Тауэр, перед отлично законспирированным укрытием, которого он никак не должен был обнаружить. Как он туда попал, не объяснялось. Не упоминалось и о том, знал ли он, что женщина находится там. В британский отдел КГБ пришло только краткое извещение об опасности. Пришло оно одновременно с кратким сообщением от психолога. Женщина-американка была близка к тому, чтобы рассказать все. Настало время разобраться со всем. Британский отдел КГБ в Москве немедленно послал приказ касательно американца: "Уничтожить". Его следовало убить, несмотря на предостережения этого старого партийного босса, Земятина, который был почему-то крайне обеспокоен опасностью, исходившей от одного-единственного человека. У КГБ всегда были отлично вышколенные убийцы-профессионалы. Скоро, очень скоро с американцем будет покончено, и женщина предоставит им все необходимые сведения. Кэти О'Доннел не знала ничего ни о сообщениях через Атлантику, ни о том, что кто-то собирается ее спасти. Она вовсе не хотела быть спасенной. Она вдруг поняла, что до нынешнего дня никогда не знала счастья. Она была в комнате с каменными стенами и полом, на жесткой, неудобной кровати, но с мужчиной, который ее по-настоящему возбуждал. Она не совсем понимала, как ему это удается, но ей было все равно. Возбуждение пришло еще во время эксперимента в Малдене и не прекращалось. Это было восхитительно, и она была готова на все, лишь бы оно не кончалось. Когда грубые руки сжимали ее нежное тело, и жесткий рот расплывался в дикой улыбке, она вспоминала о том, что произошло в Малдене, где она и встретила этого русского. Наверное, это был первый настоящий мужчина в ее жизни. Один из нанятых ею лаборантов потерял сознание. Животные восхитительно выли от боли. А она, когда озоновая дыра затягивалась над выжженным полем, конечно, делала вид, что ничего особенного не происходит. На лицах лаборантов застыл ужас. И только один человек стоял рядом и внимательно наблюдал за ней и за животными. Только он выказывал вполне умеренный интерес. Лицо его было как белая маска в ночи. Все остальные корчились, отворачивались, а он стоял и как будто наблюдал за каким-то занятным животным в зоопарке. -- Вас это не пугает? -- спросила доктор О'Доннел. Он озадаченно посмотрел на нее. -- А чего тут пугаться? -- ответил он с сильным русским акцентом. У него было непроницаемое лицо с прорезями славянских глаз. Даже за жесткой черной щетиной, которую не взяла бы ни одна бритва, она смогла разглядеть шрамы на его лице. Люди, наверное, не раз нападали на него. Но что он делал с этими людьми, подумала она? Такое уж у него было лицо. Он был футов шести роста и массивен, как танк. -- Вас не волнуют страдания животных? -- От людей бывает больше шума, -- сказал он. -- Правда? Вы видели, как кто-то сгорел так, как сгорел вон тот щенок? -- Да. Я видел, как они горели, облитые нефтью. Видел, как они валялись распластанные на земле, головы их катились по рельсам, а тела дергались. Я все это видел. Потом была какая-то неразбериха. Кто-то сказал этому человеку, что это не его участок. Кто-то другой сказал, чтобы его оставили в покое. Все собирали результаты. Кэти О'Доннел это не волновало. У нее возник вопрос, на который она хотела во что бы то ни стало получить ответ. Где он все это видел? -- Везде, -- ответил он. И она без слов поняла, что именно он эти вещи и делал. Она спросила его, что он делает в Малдене. Он не ответил. Она спросила, не хочет ли он пойти с ней куда-нибудь. Заметила, как он раздел ее глазами. Она знала, что он скажет да, хоть он и ответил, что ему надо пойти и спросить кого-то. Она видела, что он разговаривает с какими-то людьми. Ей было наплевать. Он мог оказаться полицейским. Он мог оказаться кем угодно. Возбуждение бурлило в ней, она почувствовала, что впервые с самого детства ей не нужно ничего скрывать. Ей не надо было говорить, как она сочувствует кому-то. Не надо было горестно качать головой при виде чужого несчастья. С этим человеком она могла получить то, что ей действительно нравилось. Она, конечно, не знала, что этот человек был пешкой в большой игре, всего лишь средством. Она не знала, что он получил приказ познакомиться с ней поближе и отвезти ее по назначению. Она знала, что, что ни произойди, она с этим справится. Мужчины никогда не были для нее проблемой. Она могла добиться от мужчин всего, что нужно, особенно от этого мужчины, судя по тому, как его взгляд задержался на ее груди, а потом опустился ниже. -- Все. Пошли, -- сказал он, подходя к ней. -- У нас ведь будет романтическое свидание? -- Думаю, да. -- И бросила одному из лаборантов: -- Скоро вернусь. И исчезла с русским. Машину он вел не слишком уверенно, наверное, потому, что не всегда смотрел на дорогу. -- Расскажите, -- попросила она, -- о первом убитом вами человеке. Дмитрий сказал, что в этом не было ничего особенного. Сказал он это, проезжая по узкой проселочной дороге, предназначенной скорее для лошадей и гонщиков. -- Вы проводите здесь эксперимент? -- Да. А как это было? Что вы почувствовали, когда поняли, что на самом деле кого-то убили? -- Ничего не почувствовал. -- Вы его застрелили? -- спросила Кэти. -- Да, -- сказал Дмитрий. -- Из пистолета? Большая пуля? -- спросила она. -- Из ружья. -- Далеко отсюда? -- Нет. Близко. -- Вы видели, как течет кровь? -- спросила она с придыханием. -- Да, кровь была. -- Как? Откуда? -- Из живота. Почему такую красивую женщину интересуют подобные вещи? Дмитрий не сказал, что ему дали эту работу именно потому, что это не имело для него никакого значения. Его работа важной не считалась. Мозги для нее были не нужны. Люди с мозгами шли дальше и занимали руководящие посты. Он был рядовым в шпионской войне. С этой американской красоткой ему повезло. Может, ему даже удастся поразвлечься, вместо того, чтобы выламывать руки и простреливать головы. Ему хотелось затащить ее в постель. И говорить ему хотелось о любви, а если не о любви, то хотя бы об обнаженных телах. Но ему приказали внести в план изменения и доставить ее в конспиративное укрытие, а не применять физическое воздействие, как это называется. Ему велели по возможности задавать вопросы относительно эксперимента, но не слишком форсировать эту тему. Правильные вопросы умели задавать другие. -- Когда жертва истекала кровью, крови было много? Залило весь пол? -- спросила женщина. -- Нет. Это было снаружи. Он упал ничком. -- А потом? -- Потом надо было добить. -- Опять стреляли? -- Да. -- В голову? В рот? Вы стреляли в рот? -- Нет. В голову. -- Вы бы могли убить кого-то для меня? -- спросила она. Он чувствовал ее дыхание. Он подумал, что если бы она дотронулась до него языком, он бы кончил тут же. -- Что за идиотский вопрос? -- Убили бы? -- Вы красивая женщина. Зачем вы спрашиваете о таких глупостях? Давайте лучше поговорим о том, что вы делаете в Малдене. -- Я много чего делаю. А что делаете вы? -- Веду машину, -- ответил человек по имени Дмитрий. По дороге в Лондон он не смог от нее ничего добиться и не стал настаивать. А она хотела знать подробности об убийствах. Поскольку он не упоминал ни имен, ни мест действия, то решил, что о подробностях можно и рассказать. Это было не то, о чем бы хотела знать вражеская разведка, не касалось того, где это происходило и почему. Ее интересовали величина ран, стоны умирающих и то, как долго это тянулось. Сразу? Мучался? Трудно было? В Лондоне он купил билеты в Тауэр, как обычный турист. Это была не башня. Когда-то это был королевский замок, ставший впоследствии главной тюрьмой, где англичане любили обезглавливать врагов государства, или короны, как они любили говорить. Дмитрий не был посвящен в подробности того, как это делало его начальство, но они должны были пройти по определенным местам и башням. Ему следовало войти через Львиную башню, пройти через пересохший крепостной ров, миновать Байвардскую башню и свернуть налево у Ворот Изменников. У Кровавой башни он должен был дождаться сигнала из окна -- поднятой руки или взмаха платка. Потом он должен был подойти к массивному зданию эпохи Тюдоров, называемому "Домом Королевы". Туда они с женщиной вошли вместе с другими туристами. Но когда все повернули за дворцовой стражей направо, он подошел к незаметной двери слева, откуда начиналась каменная лестница вниз. Кэти О'Доннел все это видела. Она понимала, что от нее чего-то хотят. Но она тоже от них чего-то хотела. Эксперимент мог и подождать. Жизнь вдруг стала такой упоительной. Ей не хотелось думать о будущем. Ее волновало только нынешнее мгновение. Она оказалась в комнате с большой кроватью и медвежьей шкурой на полу. Там было градусов на пятнадцать холоднее, чем снаружи. Дмитрий вернулся в халате и с бутылкой бренди. Она вдруг поняла, что его вопросы были психологическим тестом. Сам он этого не знал, но она-то знала. Остальные его вопросы касались эксперимента. На тест она отвечала правду. Ей было интересно, наблюдают ли за ними. И будут ли наблюдать за интимом. Ей стало интересно, захотят ли ее наблюдатели, будут ли страдать от того, что она досталась не им. Она что-то выдумывала про эксперимент, все больше заводя русского. А потом дала понять, что если ему нужна информация, он должен постараться и развлечь ее получше. Он снял брюки. Она расхохоталась. Хотела она совсем не этого. -- А чего вы желаете, прекрасная дама? -- Того, что ты делаешь лучше всего, -- сказала она. Была уже ночь. Они пробыли здесь довольно долго. Теперь она была уверена, что люди спрятались где-то за стенами. -- Убей одного из них, -- сказала она, кивая на стену, -- если хочешь меня. В этот миг Дмитрии был готов убить шефа КГБ ради такой женщины. Но у него была привычка к дисциплине, воспитанная годами жизни при режиме, основанном на страхе. Он не знал, что за стенами в тот момент был Римо, живое воплощение любых желаний. Римо не волновало ни что Тауэр закрыт на ночь, ни что он бывал закрыт в это время на протяжении четырех веков. -- Я пройду, -- сказал Римо. Машина, полная английских военных и разведчиков, стояла неподалеку. Лорд Филлистон совершенно недвусмысленно посылал ему воздушные поцелуи. Слова его были слышны так же отчетливо, как и он сам был виден на центральном пункте. Видеокамеры, укрепленные на кронштейнах, как на американских стадионах, были расставлены по всей норманнской крепости. Американца показывала камера номер семь, установленная над старинным штандартом Плантагенетов: золото и пурпур, вздыбленный лев. Лорда Филлистона показывала первая камера. -- Нам приказано немедленно его уничтожить, -- сказал кто-то за спинами людей, следивших за мониторами. Этот кто-то только что получил указания из Москвы, из КГБ. На нем были наушники. Он получил и другой приказ, из той самой комнаты, где Анна Болейн ожидала развода с королем Генрихом VIII, разлучившего короля с его подругой, а королеву с головой. -- Дадим Дмитрию его убить, тогда эта социопатка получит свой фонтан крови, а мы -- необходимую информацию, -- услышал человек, стоявший позади мониторов, голос в наушниках. -- Пусть он найдет ее в "Доме Королевы". И уберите отсюда лорда Филлистона. Нам потребуются годы, чтобы подобрать ему замену. -- Кажется, он не очень хочет расставаться с американцем, -- сказал человек у монитора. -- Меня это не волнует. Уйдет, когда из американца сделают отбивную. Американец уже спускается вниз, -- сказал шеф охраны КГБ человеку у монитора. У ворот служащая Ее Величества с истинно английской выучкой сообщила Римо, что его присутствие в Тауэре в столь поздний час будет только приветствоваться. -- Со мной друзья, -- сказал Римо, оглядываясь на машину. -- Они тоже могут войти? -- Мне очень жаль, -- ответила женщина-кассир, -- боюсь, это невозможно. -- Ничего страшного, -- также вежливо ответил Римо, -- они пройдут. -- Прошу прощения, но им придется остаться. Женщина улыбнулась. Она была бесконечно вежлива. Она вежливо попросила дворцовых стражников в алых туниках, украшенных на груди печатью Ее Величества, сопроводить Римо в Тауэр. На них были черные шляпы с квадратными тульями, их называли "бифитерами", то есть мясоедами. Римо не совсем понимал, почему именно их называли мясоедами, потому что в этой стране мясной запах шел ото всех. -- Я тоже прошу прощения, -- ответил Римо, -- не мне надо прихватить одного из этих парней с собой. Он оглянулся на лорда Филлистона. Сверхсекретный британский агент послал ему воздушный поцелуй. -- Еще раз прошу меня извинить, сэр, но вы никого не можете провести с собой. Во всяком случае, в Тауэр. Я получила от администрации указание пропустить только вас. Римо очень нравилась английская вежливая и доброжелательная манера обращения. Он сообщил, что, к сожалению, именно он обнаружил лорда Филлистона, он был его, в Тауэр без него он не пойдет, а он непременно намерен посетить Тауэр. Лорд Филлистон приник к окну. -- Обожаю, когда ты так разговариваешь, -- сообщил первый разведчик Англии. Римо кивком дал ему понять, чтобы тот выходил из машины, и в тот же момент он оказался рядом с Римо. -- Не так близко, -- сказал Римо. Впервые за три столетия бифитеры, дворцовая стража Тауэра, были вынуждены действовать. Им был дан приказ: не дать американцу провести за собой британца. Иными словами, оградить британца. Но британец не желал, чтобы его ограждали. Стража подошла, соблюдая построение квадратом и вооруженная пиками, копьями, топорами и голыми руками. Впоследствии они были готовы поклясться, что американец был миражом. Иначе и быть не могло. Он не только прошел сквозь них, как по воздуху, но и протащил за собой человека, которого они ограждали. Римо держал лорда Филлистона за рукав. Лорд Филлистон хихикал и подпрыгивал. Римо было неудобно, что лорд Филлистон прыгал. Лорд Филлистон показывал каждый поворот. Злобно каркали огромные, как орлы, черные вороны. Редкие фонари светили мягким желтым светом, крохотные очаги тепла в огромной холодной крепости. Римо чувствовал, что за ними следят. С копьем или с ружьем. Ощущение от этого не менялось. Но это была не тревога. Тревога была сродни страху, от нее напрягаются мускулы. Здесь было странно тихо. Почувствовать тишину мог кто угодно, но немногие стали бы в нее вслушиваться. Люди часто вспоминают, какой внезапной оказалась атака, хотя на самом деле она не могла быть такой внезапной. Люди могут распознавать такие вещи, но пока они не научатся прислушиваться к своим чувствам, они ничего не сумеют заметить. И входя в "Дом Королевы", Римо почувствовал, как тишина захлопнулась вокруг него. Гай Филлистон показал Римо дверь, которая вела в самое надежное укрытие во всей Англии -- подземелье Генриха VIII. Первый удар был нанесен палашом, громыхнувшим об стену рядом с Римо. Но он пригнулся и оказался за ним, правда не переставая удивляться, почему этот огромный человек воспользовался мечом, а не ружьем. Второй свалился на Римо откуда-то сверху. Он пытался ударить его каблуками со стальными набойками и острым кинжалом, который хорош для драки в таверне или в темном переулке. Лорд Филлистон отступил назад. Он надеялся только, что все будет не слишком безобразно. Когда он увидел, что один из нападавших потерял руку, он понял, что все будет довольно неаккуратно и нырнул в дверной проем в стене, когда на симпатичного американца пошли еще четверо. Навстречу лорду Филлистону поднялся его связной. Он быстро вошел внутрь и тихо прикрыл за собой дверь, а битва продолжалась уже у ступеней, ведущих в комнату, где была спрятана американка. -- Вас чуть не убили, лорд Филлистон, -- сказал темноволосый коротышка, похожий на стожок сена. -- Мы бы очень не хотели, чтобы с вами что-то случилось. -- Полагаю, будет бесполезно просить вас сохранить ему жизнь. -- Боюсь, мы не в силах это сделать, -- ответил его связной. -- Вам надо поскорее выбираться отсюда, позвольте, мы об этом позаботимся. -- Вы становитесь настоящим британцем. Делайте что пожелаете, а потом принесете свои извинения. -- Тысяча извинений, милорд. -- Он был прекрасен. -- В вашей стране много красивых мужчин. -- Он был особенным, -- со вздохом сказал лорд Филлистон. -- Какой кошмар эта холодная война! Римо знал, что лорд Филлистон исчез, но его это не волновало. Он не стал его задерживать, потому что откуда-то от лестницы, ведущей вниз, он услышал женский стон. Он не вполне разобрался, что это было. Не боль и не страх. И, конечно, не радость. Не понял он того, что все отрепетировано. Кэти О'Доннел отрабатывала этот стон еще с самого первого года в колледже. Ее научили соседки по комнате. Начинать стонать надо было, когда мужчина приближался к оргазму. Если стонать правильно, это могло ускорить события. Кэти О'Доннел выдала этот стон в тот момент, когда лицо Дмитрия исказилось и тело напряглось. Тогда он кончил. Как это ни было трагично, но он был ничуть не лучше других. -- Это было прекрасно, дорогой, -- шепнула Кэти человеку, который обладал таким прекрасным потенциалом и поэтому оказался ни к чему не годным. Она услышала какой-то шум за дверью. В комнату ввалился человек с кинжалом в руке. Он звякнул, как старый фарфоровый сервиз в мешке, так что можно было слышать, как ломаются его кости, потом у него изо рта хлынула кровь. Тело Кэти зазвенело, как недавно в Малдене. Дмитрий слез с нее, попытался придти в себя и потянулся за лампой. В комнату ввалилось еще одно тело головой вперед. Туловище проследовало долей секунды позже. Она почувствовала, что между ног у нее стало липко и горячо. Соски напряглись. Послышалось два глухих удара о стену -- по-видимому, швыряли людей. Ее охватила изумительная, долгая истома, она лежала одна на кровати, не в силах шевельнуть