рукой. В дверях показался какой-то худой человек. Дмитрий был тяжелее его по меньшей мере фунтов на пятьдесят. Он схватил тяжелую медную лампу, она видела, как напряглись мускулы Дмитрия, когда он точно метнул лампу в худого человека, но тот, отпарировав удар, метнул Дмитрия, словно фрисби, об стену. Удар расплющил его позвоночник, и он мягко шлепнулся на пол. Он был мертв. И тогда человек обратился к ней. -- Доктор О'Доннел, -- сказал Римо. Ответом ему был стон. Но не такой, как раньше. Кэти О'Доннел, услышав голос Римо, наконец поняла, о чем рассказывали все ее подружки. У нее случился первый в жизни оргазм. Наконец, сияя от экстаза, Кэти улыбнулась самой девичьей из своих улыбок и сказала: -- Да. -- Нам надо выбираться отсюда. С вами все в порядке? -- спросил Римо. В порядке? Да просто великолепно. Замечательно. Она была в упоении, в экстазе, в восторге. -- Да, -- слабым голосом сказала Кэти. -- Кажется, да. -- Что они с вами делали? -- Я не знаю. -- Вы можете идти? Если что-то не так, я вас отнесу. Мне надо забрать вас отсюда. -- Наверное, -- согласилась она. Она сделала попытку приподняться и притворилась, что не может удержаться на ногах. Но мужчина сказал: -- Все нормально. Одевайтесь. Пора идти. Так, значит, он понимает ее тело. -- Да. Со мной все в порядке. Она заметила, что его движения казались медленными, но делал он все очень быстро. Она подумала, что его может взволновать ее обнаженное тело, но потом поняла, что он заинтересован в ней, как человек, евший весь день, в подносе с закусками. Он мог ее взять, но от желания не сгорал. Он сказал, что его зовут Римо. И он пришел, чтобы спасти ее. Еще он сказал, что из-за эксперимента, который она проводила, происходят ужасные вещи. -- Не может быть, -- сказала Кэти и, как бы от ужаса, прикрыла рот рукой. Она знала, как изображать невинность, потому что практиковалась в этом всю жизнь. В коридоре послышался шум. И тогда она увидела, что может этот человек, и как ему удалось пройти сквозь стражу. Он медленно провел рукой по каменной стене, которая весила не меньше четырех тонн. Потом просто уперся в нее коленом, и стена оказалась у него на ноге. Но самым странным было то, что странным это совершенно не казалось. То, как каменная стена висела на нем, выглядело абсолютно естественно. Только когда стена накренилась, она поняла, какой феноменальной силой обладал Римо. Несколько камней просто рассыпалось в пыль. -- Это был единственный выход, -- сказала Кэти. -- Шш-ш. Сработает, -- сказал мужчина. -- Что сработает? Вы завалили единственный выход, -- шепнула Кэти. -- Говорю, ш-шш, -- сказал Римо. -- Мы не можем отсюда выбраться, -- прошептала Кэти. Что за дурак. Неужели и Римо такой же, как остальные? -- Я хочу вывести вас отсюда. Сам бы я мог пройти и по лестнице, но у вас не получится. Так что помолчите. -- Не могу понять, что вы делаете, -- сказала Кэти. За камнями она услышала голоса. Туда подошли какие-то люди. -- Хотите узнать? -- спросил мужчина. Не оборачиваясь, он дал ей знак подойти к стене, а сам смотрел на заваленный проход. -- Да, -- сказала она. Римо повторил то, что он давно заучил. -- Что это за язык? -- сердито спросила она -- Корейский. -- Не могли бы вы потрудиться перевести? -- Конечно, но в переводе что-то теряется. Это значит: "Сильный цветок никогда не тянется к пище, но делает так, что пища приходит к нему". -- Полная бессмыслица, -- сказала Кэти, надевая блузку и оправляя юбку. -- Я же сказал, в переводе что-то теряется. Он прислонил ее к стене, а когда тела начали падать, она поняла, что он имел в виду. Чтобы сдвинуть камень, несколько человек уперлись в него плечами. А когда камень повалился, она увидела, что у них были пистолеты. И ведь из этих пистолетов они могли ее убить! Потом, увидев, с какой скоростью Римо с ними расправляется, она поняла, что сам он от пуль увернулся бы с легкостью. Он собрал все, что представляло для нее опасность, за камнем, а потом расчистил ей путь. Он быстро повел ее вверх по лестнице, где стоял только один стражник. Это был йомен, который увидел незнакомца и, по доброй английской традиции, оного атаковал. И по той же традиции отдал жизнь за Англию и королеву. Когда они пробежали по всем туннелям и переходам и вышли наружу, Римо обнаружил, что машина исчезла. Уйдя от нескольких полицейских, они в конце концов оказались в уютном итальянском ресторанчике неподалеку от площади Лейчестер. И тогда Кэти спросила Римо, откуда он знал, что его план сработает. Казалось, этот вопрос его озадачил. -- Они были... -- Он не мог подобрать подходящего английского слова, поэтому воспользовался близким по смыслу. -- Были слишком встревожены. Слишком напряжены. Шли, не сворачивая. Думаю, когда проход завалило, они решили, что не смогут туда попасть, поэтому решили применить силу. -- Да. Но как ты понял, что они это сделают? -- Не знаю. Понял, и все. Слушай, съешь чего-нибудь. И давай вернемся к твоему эксперименту. Ты знаешь, что может погибнуть весь мир? Кажется, я уже погибла, подумала Кэти, глядя на этого восхитительного темноглазого человека, который убивал так быстро и легко. -- Нет, -- ответила она. -- Это ужасно. Тогда она услышала про то, как их флюорокарбоновый поток напугал другую страну, и что некое американское агентство было уверено, что он может уничтожить весь мир, сняв весь озоновый слой. Она могла сказать ему, что эта опасность миновала. Она могла сказать ему, что они умеют контролировать время проникновения за озоновый слой. Голубой свет, который так обеспокоил этого человека, как раз и указывал на то, что озоновый щит закрывается. Но сказала она, что знает только, что эксперимент проводился американской компанией, и дала ему тот же фальшивый адрес, который давала англичанам. -- Не пойдет, -- сказал Римо. -- Это фальшивка. -- Боже мой, -- сказала Кэти. -- Эти люди -- просто злодеи. Но в голосе ее не было особого напряжения. Она походила на сытую довольную кошечку. Она подумала, что "Химические концепции" могли бы быть хоть с Луны. -- Ты помнишь что-нибудь о тех, кто тебя нанимал? -- спросил он. Он ничего не ел. Кэти упоенно жевала хлебную палочку. -- Немного помню. Ты похож на женатого. -- Я не женат. Как они выглядели? -- И не был женат? -- Нет. Это были американцы? Что они сказали про себя? И чего не сказали? Она выбирала название наугад. Что-нибудь подальше, до чего трудно добраться. И вспомнила про одного из самых мерзких в мире людей. Откуда-то из южноамериканских джунглей. -- Римо, тебе джунгли нравятся? Я их терпеть не могу. -- Какие джунгли? В мире полно джунглей. -- Это были джунгли. Слушай, если тебе не нравится итальянская еда, мы можем уйти. Ты что любишь? -- спросила она. -- Я ем рис, и иногда утиные потроха, и иногда глаза некоторых рыб. -- И какой у этого вкус? -- Как у дерьма. Как ты думаешь, какой у него вкус? -- сказал Римо. Она описала джунгли. Она описала человека. -- Он говорил, что это делается во благо человечества, -- сказала Кэти О'Доннел. Она сказала, что может проводить Римо к нему. Она не знала, что они будут там делать. Но она хотя бы перелетит с Римо через Атлантику. Хоть что-то обнадеживающее. Римо позвонил, он нашел человека, ответственного за малденский эксперимент и обнаружил расположение по крайней мере одной установки. Это была не слишком надежная нить, но лучше, чем ничего. А разобраться с этой установкой лучше всего мог как раз тот, кто направлялся сейчас в Южную Америку. Если бы кто-то мог отправиться в Россию и узнать, не увязывают ли они строительство своих ракет с этой установкой, Смит бы считал, что прикрыты оба фронта. Но в России Америка могла пользоваться только обычными средствами. Под обычными средствами подразумевались все виды технической информации, такие, как количество ракет и их виды. Но то, что за этим стояло, так называемый человеческий фактор, был для ЦРУ тайной за семью печатями. Только восточные сентенции Чиуна, которых Смит никогда не мог понять до конца, объясняли на совершенно необъяснимый манер причины тех или иных поступков русских. Но теперь Чиун был еще более недосягаем, чем Римо. В полном отчаянии Смит снова попробовал перевести сентенцию в цифры, а потом снова на английский. Часто, когда все остальное было бесполезно, эта комбинация из мистицизма и математики срабатывала. Но иногда и не срабатывала. Перевод получился следующий: "Медведь прячется в своей берлоге". Россия была напугана? Неужели из страха они стали делать больше ракет? Но почему русские так боялись американцев, ведь озоновый щит закрывает всех? И тогда Чиун снова вышел на связь. Линия с Пхеньяном опять заработала. -- Чиун, у нас сложности с берлогой и медведем... -- Те, кто посмел опоганить немеркнущую славу, захлебнутся в собственной крови, -- сказал Чиун. -- Но сначала мое скромное дело. Надеюсь, вы передали Римо мое послание? -- Когда он выходил на связь, я ему все сказал. -- Хорошо. Он поймет. Со мной можно связаться через посольство Северной Кореи во Франции. -- Вы работаете на них? -- Только на славу вашего трона, император Смит. Это дело личное. -- Мы можем увеличить выплаты. Будущее мира... -- В его прошлом, о, сиятельный император. Я защищаю прошлое. Что сказал Римо, узнав про отрывок? Он прочел его? Сказал что-нибудь? -- Я достал книгу. Это северокорейский школьный учебник. Я зачитал ему все. -- По-английски? -- Мне пришлось. Его перевели для меня. Я не знаю корейского. -- И что он сказал? -- Он сказал: "Еще что-нибудь есть?" -- И больше ничего? -- Нет. -- В переводе все теряется. -- Послушайте, если вам кто-то платит, мы готовы платить больше. -- Можете ли вы вернуть вчерашний день? -- Не понимаю, -- сказал Смит. -- Можете ли вы дать мне Александра Македонского, выстраивающего свои фаланги для приветствия? Дать мне опущенные знамена могулов? Римские легионы, остановившиеся в Сирии, потому что император сказал, что его войска ни шагу больше не сделают на восток? Рыцарей, расступающихся в почтении, и короля, говорящего на языке, который давно уже забыт: "Синанджу, ты -- гордость человечества!"? -- Чиун, мы можем дать только то, что можем. -- Передайте Римо корейский текст. -- И тогда вы выполните наше поручение? -- Столь же точно, как лепестки лотоса целуют темные ночные струи. -- Значит, да? -- переспросил Смит. И Чиун устало объяснил, что никогда не давал более твердых заверений. Это было "да", достойное столь великого императора, как император Харолд В. Смит. -- Ну, отлично. Благодарю, -- сказал Смит. Чиун подумал, что этот человек удивительный тугодум. Будь у него время, Чиун постарался бы объяснить, что стоит за его утопическим планом "сохранить для мира завтрашний день". А может, это были тайные планы, вроде планов Шарлеманя, короля франков, который стравливал один народ с другим? Или Смит просто помешался на своих разговорах о секретности и о спасении мира? Но если он не собирался его покорять, зачем ему было его спасать? Чиуну не было дела до того, исчезнет ли Байонн, Нью-Джерси с лица Земли. Что Смиту до Синанджу или до Пхеньяна? Но Чиун, Мастер Синанджу, недолго раздумывал над этими загадками. Ибо был он в Париже, в стране франков, называемой теперь Францией, в той самой, которую римляне называли Галлией, когда топтали своими тяжелыми сандалиями ее пыльные дороги. Чиун собирался прославить эту страну. Париж станет известен как город, в котором Чиун, которого, возможно, прозовут Великим, вернул сокровища Синанджу их владельцам. Глава восьмая Дом Арно проводил уникальный аукцион. А то, что является редкостью для дома Арно, то уж тем более редкость для всего Парижа. Ну а то, что и в самом Париже редкость, для всего мира -- диковина из диковин. В здание серого мрамора на Рю-де-Сен в седьмом округе были приглашены лишь самые избранные ценители. Все близлежащие роскошные галереи закрылись, выказывая таким образом уважение к тому, что должно было произойти в этот день. На аукцион было выставлено сто золотых монет Александра Македонского. Только золота в них было на добрых полмиллиона долларов. Но сами монеты, несмотря на то, что им было две с половиной тысячи лет, сияли, словно их чеканили вчера. И, что самое невероятное, из античности не дошло ни одной монеты с подобной чеканкой. На одной стороне была выбита голова Александра, знакомая по изображениям на меди, серебре и золоте -- развевающиеся кудри, гордый профиль, чувственные губы. Александр Великий, властелин мира. Но на оборотной стороне вместо знака города, к примеру афинской совы, была фаланга греческих солдат, поднявших в приветствии копья. И написанное греческими буквами слово, неизвестное в этом языке. Читалось оно приблизительно так: "Синанду". Поначалу кое-кто решил, что это подделка. Но ученые определили, что чеканка безусловно греческая. Голова Александра тоже не вызывала сомнений. И шрифт, коим было написано странное слово, был подлинным. Кроме того, остались свидетельства из истории. Александром при подходе к Индии была отчеканена сотня золотых монет -- в качестве дани. Но кому предназначалась эта дань, какого восточного бога хотел он ублажить -- об этом история умалчивала. Но монеты были отчеканены, и было их ровно сто. И здесь тоже ровно сто. Обыкновенно дом Арно объявлял аукцион, на котором даже самые большие редкости были всего лишь одним лотом из многих. Но эта коллекция была столь великолепна, что получила право быть единственным предлагаемым к продаже лотом. Даже "Мона Лиза" не удостаивалась подобной чести. Аукцион был назначен на три часа пополудни. Получить приглашение на него было делом престижа для коллекционеров Парижа и Европы. Самым интригующим было то, что имя владельца не называлось. Сомнений не было -- анонимом был ни кто иной, как Валери, граф Лионский. Дело в том, что это был самый известный во Франции аноним. Граф Лионский был главой СВВР -- Службы внутренней и внешней разведки. Весь мир был наслышан о знаменитом Втором отделе, но на самом деле именно СВВР была основной силой в борьбе с русскими шпионами. Все знали, что граф неоднократно расстраивал их планы и был приговорен ими к смерти. Знающие люди поговаривали, что устранение графа было бы для врагов Франции акцией более ценной, чем захват Парижа. Посему его появления на аукционе никто не ожидал. Он на нем и не появился, а его местопребывание всегда держалось в глубочайшей тайне. Но вопросов было тьма. Принадлежали ли эти монеты его семье издавна? Каким образом они ему достались? Не могли ли они быть переданы ему в качестве взятки? Но вопросы эти не слишком долго занимали фешенебельную публику, прогуливавшуюся по выложенным мрамором залам дома Арно. С одной стороны все финансовые операции человека, занимающего столь важный пост, находились под негласным контролем правительства. И многие из присутствующих знали, что показало расследование, поскольку в это правительство входили. Было известно, что посылка была отправлена из Парижа на абонентный ящик СВВР. Обратный адрес был вымышленный. Поскольку предпринималось уже несколько попыток взорвать СВВР, все посылки вскрывались роботами в специальном бункере. Тогда перед расследовавшими это дело встал вполне логичный вопрос, не взял ли граф Лионский взятку, которую переслал таким образом самому себе? Возможно. Но ведь все бумаги и посылки, к которым он имел отношение, проверялись и перепроверялись, поскольку французы, как и русские, имели достаточно опыта в работе с людьми, и знали, что человеческим особям доверять не следует. Так что скорее всего сам себе граф посылки не посылал. Был возможен еще один ход -- что граф взял взятку, а таким образом прикрылся. Но почему взятку столь необычную? То есть взятку столь редкими, просто уникальными монетами, которые стали главным предметом всех парижских сплетен? Вывод был один -- что монеты, как говорилось в сопроводительной записке, были посланы графу в дар за его службу во благо Франции. Бумага и чернила были французскими. Почерк -- буквы были печатными -- немного неровный, как будто писал некто, не вполне привыкший писать по-французски. Граф незамедлительно переслал посылку Арно на аукцион. -- У меня нет лишних людей, чтобы охранять сотню монет, -- сказал он. Теперь выставленные в витрине золотые Александры покоились на маленьких бархатных подушечках. Каждому участнику аукциона было позволено дважды пройти мимо витрины. Некоторые постарались замешкаться. -- Как странно. У меня такое чувство, что они выпущены сегодня утром. Они такие... настоящие. Такие современные, -- сказала одна дама. Грудь ее вздымалась под ультрамодным туалетом из белого шелка. Шею украшали бриллианты необычайно чистой воды. Когда она смотрела на ряды золотых монет, то готова была распрощаться со своими бриллиантами, со всем своим богатством, с белым шелковым платьем и всем, что в нем за право обладать этими монетами. -- Владеть ими -- все равно, что владеть вечностью, -- заметил один высокопоставленный чиновник. Торг начинался с десяти миллионов долларов. Эту цену назвал один араб, чей вклад в мировую экономику заключался в том, что родился он на залежах нефти, а потом сообразил, как можно, пользуясь этим, доить весь мир. Ставка была увеличена сразу на миллион. Сделал это человек, сообразивший, как ускорить процесс прохождения информации в компьютере. Следующим под аплодисменты публики сказал свое слово некий француз, семья которого владела одной из провинций с тех самых пор, как Шарлемань объединил неграмотных князьков, создав великую нацию франков. Монеты были проданы за двадцать два миллиона долларов. Последнее слово осталось за одним техасским финансистом, который решил, что такие миленькие штучки обязательно должны принадлежать ему. Он собирался переделать этих "пареньков", как он их назвал, в золотые запонки. -- И подарю их полусотне друзей, Хотя, постой, столько у меня не наберется. Во всем мире не знаю пяти десятков людей, кто того достоин. Эхо аплодисментов разнеслось по главному залу дома Арно. Аплодировал даже аукционист. Стража замерла в почтении. Они тоже понимали, что принимают участие в чем-то необычайно важном. В историческом событии. И вдруг посреди грохота аплодисментов прозвучал высокий надтреснутый голос. Говорил он на французском столь древнем, что он напоминал смесь галльского с латынью. -- Горе вам, франки, чьи отцы пошли от галлов! Услышьте же слова последнего предупреждения! Монеты сии не принадлежат вам, то лишь скудная дань тем, кто заслужил их. Не алкайте сокровищ похищенных, но жизни свои спасайте, коль честь свою спасти вам не по силам. Стража бросилась обыскивать закоулки, пытаясь понять, откуда доносится голос. Служба безопасности пыталась обнаружить запрятанный микрофон. Лучшие люди Франции не смогли найти ничего. Позже техасец с посеревшим лицом говорил, что был счастлив отдать монеты их истинному владельцу, но самого владельца описывать отказывался. И все повторял: -- Что не мое, то не мое, до чего же я рад, что все вернул. Но Мастера Синанджу в тот позорный для Парижа день не интересовало, кто купил принадлежавшие Синанджу сокровища и какой вор передал какому вору награбленное. Это были сокровища Синанджу, и они должны были, быть возвращены. В тот день Мастер искал среди франков того, кто осмелился пойти против дома Синанджу. А ответ на это был не в монетах. Ответ был найден позже, ночью, когда все было сведено воедино. Главный кассир подготовил чек для директора дома Арно. Поскольку местопребывание графа Лионского держалось в секрете, директор даже не мог доставить себе удовольствия переслать такую огромную сумму. Чек следовало передать в простом конверте батальону СВВР. По плану после такой публичной сделки чек должен был проследовать по так называемому "живому лабиринту". Проще говоря, если бы кому-то взбрело в голову проследить путь чека, он должен был приготовиться к тому, что потеряет немыслимое число агентов, потому что каждый, замеченный в попытке идти следом, мог быть обезврежен прикрытием. Это был отточенный маневр, который в лучшем случае позволил бы выявить вражеских агентов, действующих во Франции. В худшем случае чек должен был быть просто доставлен в целости и сохранности директору СВВР графу Лионскому. Не знали они лишь того, что этот трюк так же нов, как царь Критский, или император Феодосии. На самом деле прием этот был вполне традиционен, и мастер Синанджу без труда проследовал за чеком по ночным улицам Парижа. Той ночью он выбрал бархатное кимоно, черное с бордовыми полосами, поглощавшими свет. На ногах у него были деревянные сандалии с гладко отполированными подошвами, приглушавшими шаг. Раз уж дело было в Париже, Чиун убрал волосы назад, и они были прикрыты черной шапкой, поднимавшейся на затылке как колпак. Это был туалет специально для того, чтобы повергнуть французов ниц. Батальон проследовал уже три линии лабиринта. Слежки замечено не было. Один из новичков сказал, что чувствует постороннее присутствие, но словам его значения не придали и сказали, что если он еще раз сошлется на свои необоснованные страхи, на него подадут рапорт. Убедившись, что за ними никто не следит, они передали конверт следующему батальону, который и доставил его самому директору. -- Господин граф, мы здесь, -- доложил командир второго батальона. Они имели все основания чувствовать себя в полной безопасности. Старый особняк на Рю-Сен-Жан представлял из себя огромную электронную ловушку, оборудованную столь безупречно, что это позволяло СВВР считаться единственной организацией в Европе, могущей противостоять русским. Сколько агентов полегло на улицах Парижа, пытаясь уничтожить ее директора? Сколько раз СВВР загоняла в угол победоносные легионы КГБ? Найди хоть один враг этот особняк, он тут же нашел бы собственную смерть. -- Вот благодарность за ваш дар, господин директор, -- сказал командир батальона. Слухи о миллионах расползлись по Парижу еще до того, как конверт отправился в путешествие по его улицам. Командир и его батальон ждали, пока их начальник распечатает конверт. Чтобы доставить удовольствие своим "мальчикам", как он называл самых опасных людей Франции, де Лион вскрыл конверт и показал им чек. Это было целое состояние, но в душе французский аристократ был настолько спокоен, что ему пришлось вымучивать из себя радостное восклицание. Ему, в общем, было наплевать. Если бы не кое-какие мелкие неудобства, он был бы согласен остаться без гроша. Валери, граф де Лион, принадлежал к той редкой породе людей, которым всегда сопутствует удача. Он свергал правительства, уничтожал во имя Франции людей по всему миру, и каждый раз, когда Франция этого требовала, расстраивал планы русских. Конечно, всегда останавливать русских Франции было не нужно. Это была проблема американцев. СВВР преуспевала необычайно, и по этой причине граф де Лион был счастлив. Де Лион любил лишь свою работу. Многих в КГБ он знал по имени, и не потому, что в этом заключалась его работа, а потому, что как мальчишки восхищаются футбольными звездами, де Лион восхищался удачными переворотами, безупречными убийствами, кражей документов государственной важности, выполненной так, что само государство и не подозревало о том, что документы выкраны. Каждый раз, когда де Лион посылал людей против чужой страны, он старался вызвать в них уважение к делам противника. Он вникал в подробности секретных миссий как заботливый отец, следящий за первой работой сына. Он не брал работы на дом, что это за работа. Работой были приемы. Работой были его конюшни в поместье на юге Франции. Работой была жена. Редкие любовные связи и те были работой. Как замечательно было наблюдать за рукопашной его лучших оперативников в песчаных карьерах под Марселем, где пролитая кровь тут же уходила в песок. Замечательно было следить за тем, как проваливается отличная контрразведческая операция датчан в Восточной Европе, проваливается из-за отсутствия поддержки. И как приятно было назначать месяц для ее осуществления. Де Лион полюбил свою работу не по воле случая, это было у него в крови. Предками его были кровожадные франкские рыцари. Они были воинами не из-за жажды к наживе, а воинами по любви -- любви к войне. Поэтому в ту темную ночь де Лиону и пришлось изображать перед своими людьми радость по поводу свалившегося на него богатства. Для этого сдержанного аристократа это значило только одно -- что всю оставшуюся жизнь ему не придется беспокоиться о деньгах, а о них-то он и не особенно беспокоился. Но простые люди любят зрелища. -- Двадцать два миллиона долларов! Пожалуй на литр-другой вина хватит, или на пару крошек. А если крошка умеет транжирить деньги, за полдня она все пустит на ветер. Мужчины загоготали. Де Лион только собрался велеть принести вина, чтобы выпить за удачу, потратить десять минут и с чистой совестью вернуться к материалам о положении в Африке, разложенным у него на столе, как вдруг увидел нечто. Поначалу он даже был не вполне уверен, что он это увидел. В холле мелькнул какой-то сгусток тьмы -- за открытой дверью. Но звука он не услышал и решил, что ему померещилось. В его доме без ведома его людей ничто не могло двигаться. Но вина все не приносили. Он послал одного из людей поторопить официанта. Тот не вернулся. Де Лион проверил звонок. Он работал, но никто не отзывался. -- Происходит что-то странное, -- сказал де Лион. Два оперативника достали пистолеты. Они встали по обе стороны от своего начальника и вышли вместе с ним из комнаты. В проходе де Лион наконец увидел эту темноту. Это оказалось каким-то одеянием, и люди графа упали, как подкошенные от движения, которого он даже не успел разглядеть. Он лишь понял, что оно должно было быть, когда головы его людей с грохотом упали на пол. -- Ты! -- сказало видение на таком старофранцузском, что де Лиону пришлось переводить для себя его слова с латыни. -- Где мое сокровище? Де Лион увидел, что тело рядом с ним последний раз дернулось, выталкивая из разорванной шеи струю крови. У привидения были азиатские черты лица. Голос у него был резкий и высокий. -- Я ничего не крал, -- сказал де Лион. Где же стража? Где защитные устройства? Если бы он не слышал собственного напоенного страхом дыхания, он бы решил, что ему это снится. Но может ли человек во сне слышать язык, которого не знает? -- Франки все воры. Где сокровище? -- Ничем не могу вам помочь, -- ответил де Лион. Он вдруг понял, что удары, которые нанес этот человек, были столь стремительны, что мускулы на руке мертвеца, сжимавшей пистолет, даже не успели напрячься. Бесполезная рука на бесполезном теле с бесполезным пистолетом. Он бросил быстрый взгляд в сторону. О замыкающем тоже позаботились. Голова снесена. Де Лион подумал, что, дотянись он до пистолета, он много пуль выпустил бы в темноту. Стремление к битве победило страх. Де Лиону брошен вызов. А де Лионы не проигрывают. Ему нужно подобраться к пистолету так, чтобы не было понятно, что он хочет напасть. В кармане его халата бью маленький пистолет, но о нем он решил на время забыть. Он использует его для другого. -- Не след уподобляться постыдному вору, франк, -- сказал человек. У него было лицо старика. -- Как вы сюда попали? -- Дом вора всегда воняет. Ты можешь сказать теперь, где сокровище. -- С радостью сделал бы это, -- сказал де Лион. -- Готов отдать вам свое оружие в знак того, что готов сдаться. Оно очень ценное, само по себе сокровище. -- Ты продал мои монеты. Где остальные сокровища? -- спросил Чиун. Он заставит этого человека тащить награбленное назад в деревню. Уже три века дом Синанджу не брал никого в рабство, но этот франк станет рабом, а потом его надо будет передать кому-то, чтобы казнили. Мастера Синанджу испокон века были убийцами, а не палачами. -- А, остальные. Конечно. Прошу вас, возьмите это, -- сказал де Лион. Одной рукой он протянул пистолет и попытался поклониться сгустку тьмы, который, теперь это было окончательно понятно, оказался стариком в черном кимоно. Надо прострелить ему колени, а уж потом допрашивать. Старик, уж какими ужасающими возможностями он не обладал, сделал идиотское движение. Он взял пистолет, и поэтому де Лион сумел дотянуться другой рукой до пистолета охранника. Движением столь легким, что рыцари былых времен ему бы позавидовали, де Лион направил его на кимоно и начал стрелять. Но выстрелов слышно не было. Пистолет был сломан. Он попытался кинуть его на пол, но он не падал. Де Лион не мог двинуть собственной рукой. Оказалось, сломана она, а не пистолет. И тут пошла боль. Боль, которая, казалось, знала его тело лучше, чем он сам. Она усиливалась, когда он лгал, и отступала, если он отвечал правду, а потом уже не останавливалась, даже если он не врал. -- Монеты были мне подарены. Подарены! Не знаю, от кого они. Да, подарок ценой в несколько миллионов долларов. Мы не смогли выяснить, кто их послал. Этот человек явно говорил правду. Вот что самое печальное. Здесь было о чем поразмыслить. Эти монеты были данью Александра. Недостаточная компенсация за то, что он лишил их стольких мест службы, покорив всех царей Запада, но за это этот гречонок и должен был умереть. Франкский рыцарь, столь дурно говоривший на своем прекрасном языке, тоже должен умереть. Он покрывал краденое. Своей собственной рукой граф Лионский написал записку, в которой раскаивался в том, что связался с сокровищами Синанджу. После чего ему было позволено отправиться к собственным праотцам. Когда тело было найдено, случившееся было немедленно решено держать в тайне. Второй отдел, напарник СВВР, расследовал все подробности убийства в особняке. Чек украден не был. Де Лион и его люди были убиты крайне странным образом. В заключительном докладе президенту сообщалось, что явно существовала некая связь между продажей монет и смертью директора СВВР, что само по себе было странно -- ведь столько служб мира искало его смерти, а причиной ее послужило какое-то личное дело. Они были уверены в том, что с монетами -- дело личное, потому что и в записке, и на монетах было одно странное слово: "Синанду". В записке -- латиницей, на монетах -- по-гречески. Возвратив монеты, Чиун воспользовался услугами правительства Северной Кореи и улетел обратно в Пхеньян. В аэропорту его встречал почетный караул во главе с Саяк Каном, пхеньянцем, который знал подлинную историю Кореи. Он доложил, что от человека по имени Римо звонков не поступало, но номер, установленный для дома Синанджу, был передан человеку по имени Смит. -- Но хоть что-то сообщили? Прочел ли человек по имени Римо твою милую ложь? -- Человек по имени Смит не сообщил ничего. -- Дело в том, что он белый, -- сказал Чиун. Больше он ничего не говорил, пока вез в машине монеты в деревушку на берегу Западно-Корейского залива. В молчании вернул он монеты в великий дом, дом, хранивший недавно дань тысячелетий. Там он положил монеты на их место, жалкую кучку монет, одну в огромном доме. Дом этот был передан Чиуну, когда отец его понял, что тело его скоро покинет этот мир. Всю жизнь Чиун готовился получить этот дом, чтобы потом так же достойно передать его. Даже в самые мрачные времена, когда ему казалось, что передать этот дом будет некому, он не отчаивался так, как сейчас. Ибо он, Чиун, утратил все, что получил; все упоминания о сокровищах в летописях Синанджу оказывались сомнительными -- ведь слитки, и монеты, и драгоценные каменья исчезли без следа. Лишь подтверждением тому, что светловолосый гречонок осмелился подойти слишком близко к Синанджу были обретенные вновь монеты. Но тот, кто в один прекрасный день должен все это унаследовать, тратит попусту и свое время и умения, данные ему Синанджу, на какие-то недостойные занятия. Чиун потерял и сокровища, и того, кто был бы достоин их получить. Дом Синанджу еще не погиб, но в тот день великой скорби он жалел, что это не так. Чиун почувствовал, как задрожала земля, а потом услышал где-то вдалеке шум взрывов. Вскоре их услышали и жители деревни и в великом страхе подошли к нему. -- О Мастер, защити нас! Чиун отослал их, сказав: -- Мы всегда защищали вас, но как вы защитили сокровища, которые были оставлены на ваше попечение? Он не стал им говорить, что просто идет новая война. До Синанджу войны не доходили. Генералы знали, что подобной битвы им не пережить вне зависимости от ее исхода. Земля продолжала дрожать, над головой ревели самолеты, которые бросали бомбы на наземные укрепления. Бой продолжался до утра, и тогда орудия на берегу стихли. И жители деревни вновь пришли к дому, в котором был Мастер, и сказали: -- Мастер, о. Мастер, пришли две подводные лодки с данью для тебя. Они тяжело нагружены и ждут тебя. -- Под каким флагом они пришли? -- Под тем же, что обычно. -- Есть ли среди них худой белый с широкими запястьями? -- спросил Чиун. Он не знал, многие ли смогут узнать Римо. Длинные носы и круглые глаза этим простым людям казались одинаковыми. -- Там много белых. Римо приехал, решил Чиун. Пусть дом будет пока пуст, они вдвоем, отправятся на поиски сокровищ. Монеты уже возвращены, они с Римо добудут и остальное, они заставят мир уважать собственность Синанджу. Кто знает, к чему приведет столь публичное возвращение сокровищ? Может, правительства мира вернут золотой век наемных убийств, распустят свои огромные дорогостоящие армии, поняв, что умелая рука в ночи может принести куда больше пользы. Чиун кинулся в деревню, потом -- на пристань, и люди почтительно расступались перед ним. Он бросил взгляд на две подводные лодки. Римо там не было. Золотой песок сгружали на пристань, которая поскрипывала под его тяжестью. Белый капитан хотел что-то сказать ему. -- Что случилось с вашим правительством? Мы должны были пробивать себе дорогу сюда. Пришлось вызывать на помощь флот и бомбардировать береговые укрепления. Что с нашим соглашением? -- Это мелкая дипломатическая неувязка. Я все улажу. Передайте Римо, что я не желаю с ним разговаривать. Скажите ему, что он никогда не сможет искупить свое бегство от меня в тот час, когда мне была нужна его помощь. -- Кому передать? -- Римо, -- сказал Чиун. -- Скажите ему, что, раз он бросил меня однажды, пусть не рассчитывает, что я встречу его потом с распростертыми объятьями. Я отправляюсь за своим золотом. -- Послушайте, вам передали сейчас в десять раз больше обычного количества. И еще вам просили передать. Свяжитесь с человеком по имени Смит. Вы знаете номер. -- Я собираюсь вернуть золото в дом, который ему следовало полюбить с самого начала. Скажите Римо, что в Синанджу ему пути нет. Чтобы возвращаться сюда, надо служить Синанджу. -- У нас нет никакого Римо, -- сказал белый капитан подлодки. -- Вы хотите, чтобы мы оставили золото здесь или отнесли на склад, где оно хранится? -- Римо с вами нет? -- переспросил Чиун. -- Нет. Что делать с золотом? -- Что угодно. Все равно. -- Вы позвоните человеку по имени Смит? -- Да, конечно, -- отозвался Чиун, но голос его был сер и тускл, как вода в заливе. Он медленно побрел через деревню к дому. Он потерял сокровища Синанджу, но, что еще больнее, он потерял человека, который должен бы был о них заботиться. Потерял и вчера, и завтра. К дому подбежал ребенок с запиской. Была большая битва, и Корея проиграла. Но был один человек, который просил быть допущенным в Синанджу, потому что предстоит более серьезная битва, которую можно будет и выиграть. Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню он вошел, склонившись в низком поклоне. Чиун сидел в доме без сокровищ, ноги его были скрещены, глаза устремлены в пустоту, а Саяк Кан говорил. Они решили, что дополнительная подлодка -- это вторжение, но теперь они поняли, что это -- дань, и подлодки впредь будут пропускаться беспрепятственно. -- Ведь дань Синанджу -- это дань всему, что составляет гордость нашей великой нации. -- Так говорил Саяк Кан перед тем, как сообщил важное известие. Его разведка обнаружила еще одного человека, который осмелился продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя Великим Понтификом. Современные люди зовут его Папой. -- Святой человек из христиан, -- сказал Чиун. -- Да. Отвратительно, что эти шаманы так стремятся преумножить и без того немалые свои богатства. -- Да, святые люди не всегда бывают святыми, -- сказал Чиун, который уже знал, кто похитил сокровища. Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу. -- Папа должен умереть, -- сказал пхеньянец Саяк Кан. Глава девятая Последние пятьдесят миль дорога была сплошь лед и камни, только следы указывали, что когда-то здесь проезжала другая машина. Но это все-таки была дорога. Дальше по карте, там, куда вел свой отряд полковник Семен Петрович, дорог вообще не было. За ним было достаточно водородных боеголовок, чтобы испепелить всю Якутию, а волна радиации докатилась бы и до Монголии. Но что наводило полный ужас на этого офицера-ракетчика, который командовал конвоем из восьмидесяти семи машин, так это сами ракеты. Он раньше и близко не видел подобных ракет, более того, его всегда уверяли, что таких ракет Россия производить не будет "ради безопасности человечества". Вся штука с этими "геенами огненными", так он приучил своих людей называть эти ракеты, была в том, что они могли стартовать с любого места, прямо у него из-за спины, посреди Сибири, оставив за собой воронку размером с два Ленинграда. Дорога, вернее, то, что от нее осталось, была ухабистой, а боеголовка уже с завода вышла заряженной -- о подобной глупости раньше никто и помыслить не мог. Даже американцы не заряжали свою первую атомную бомбу до тех пор, пока самолет, на который она была погружена, не приблизился к цели. Орудие заряжают непосредственно перед атакой. Уж это-то всем известно. А теперь в России все посходили с ума. Безумие -- как то самое оружие, про которое ему и всем остальным офицерам обещали, что оно никогда не будет создано, -- нависло над Россией. Но это будет уже не война, а массовое уничтожение. Он сам уничтожит миллионы, и оправдания ему не будет. А какое может быть оправдание этой сумасшедшей штуке, которую он сейчас сопровождает на новую сибирскую базу? Началось все несколько дней назад. Первую весточку Петрович получил у себя в квартире в Саратове. Он только что отстоял в очереди за писчей бумагой для своего внука. Прошел год с тех пор, как он вышел на пенсию, доступа к канцтоварам уже не имел, а с бумагой всегда были проблемы. В квартире его ждали жена и секретарь райкома, который даже пальто не снял, а стоял и нетерпеливо постукивал ногой об пол. -- Ему весь день звонили, -- объяснила жена отставного полковника, полная добродушная женщина. -- Ваше начальство мне звонило, -- сказал секретарь райкома. -- Конечно, они же не могли позвонить мне, -- сказал Петрович, который стоял в очереди на телефон с 1958 года. -- Они могли и по другим номерам позвонить, но дело срочное. Вам надлежит немедленно отправиться в Эвенкию. В вашем распоряжении будет любой самолет, любая машина, все линии телефонной связи. -- Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем? -- Нужны вы. И немедленно. -- Что, война? Где? -- Не знаю. Я даже не знаю, кто нынче правит матушкой-Россией. То, что они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит. -- Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась. -- Мы бы знали, -- сказал секретарь. -- Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие люди понадобились. -- А такое возможно? -- спросил секретарь. -- Нет, -- ответил отставной полковник и вздрогнул. -- Невозможно. В ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем то, что скажут, если скажут, а если повезет, то и телефоны нам ставят. Не повезет -- стоим в очереди за писчей бумагой. Я так понимаю, что машину до аэропорта предоставите вы? Секретарь коротко кивнул. Отставной полковник обнял свою круглолицую жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и как он ее любит, и какой хорошей женой она была -- на крайний случай, вдруг больше не вернется. Она все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие его слова уже не могли убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке. Секретарь, аккуратно застелил переднее сидение своего ЗИЛа пленкой и попросил отставного полковника садиться поосторожнее, чтобы сиденье не попортить. Петровичу ужасно захотелось швырнуть эту пленку секретарю в морду. Но ведь тот мог потом попортить жизнь его жене, поэтому он только мрачно кивнул. Он даже извинился перед этим типом с партбилетом и персональным автомобилем, и телефоном, и со всеми вещами, которые значил, коммунизм в той стране, где его строили дольше всех. Аэропорт был маленький, но взлетные полосы, как и во всех аэропортах России, были сделаны так, что могли принять самые современные сверхмощные самолеты. Их длины хватало не только для того, что уже летало, но и для того, что могло бы полететь через пятьдесят лет. Аэровокзал был просто халупой. И там кошмар стал обретать черты реальности. Были там юнцы, чьи щеки еще не знали бритвы, были и ветераны, отслужившие в ракетных войсках. И всех их, как и Петровича, вызвали по команде. Каждые тридцать секунд громкоговорители призывали соблюдать тишину. Когда они сели в самолет на Эвенкию, они получили еще одно предупреждение. На сей раз оно было сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того, чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах. В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы. -- Солдаты матери-России! -- прочитал офицер по бумажке, стоя в голове самолета. -- Вы призваны в трудное для истории народа и всей страны время. Многие захотят обсудить происходящее с братьями-солдатами, но мы вынуждены это запретить. Ситуация напряженная, поэтому с нарушившими приказ будем разбираться по всей строгости. В самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели, офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили. -- Война это, -- сказал старый ракетчик. -- Чего еще? -- Вы слишком спешите с выводами, -- сказал молодой человек, чье лицо было глаже, чем у жены полковника. -- Нет, -- ответил старый ракетчик, -- когда нет войны, мы слушаем про славные дела коммунистической партии и про то, что она делает для народа России. Но когда они посылают людей на бой, то о партии не говорят. Помню я Великую Отечественную. Начиналось все с защиты коммунизма от фашизма, но быстро превратилось в борьбу матушки-России с гуннами. Когда на смерть посылают, всегда о Родине говорят. А когда хотят, чтобы в очереди безропотно стояли, то о партии. -- Он не торопится с выводами? -- спросил молодой человек у полковника. -- Если действительно война, то нет. Если нет, значит, торопится, -- с чисто русским фатализмом ответил полковник. -- Вы вокруг посмотрите. Думаю, гораздо важнее увидеть, кого здесь нет, чем кто есть. Я не вижу ни одного действующего офицера-ракетчика. -- Если дело срочное, что ж они собирают незнающий народ? -- спросил старый ракетчик. Ответом на это было то, что казалось чудовищным сном. Чтобы управлять тем, что им показали в Эвенкии, не нужно было разбираться в ракетной технике. Они ехали мимо колонн машин, груз на которых был затянут брезентом. Около каждого грузовика стояла стража. Офицер ракетных войск заходил в каждый автобус и предупреждал, что трогать ничего нельзя. У некоторых старичков-отставников отобрали слуховые аппараты, что сделало их совершенно беспомощными. Их завели в какой-то бункер. Там на лафете стояла странная ракета. Обычно, чтобы показать, насколько незаряженная ракета безопасна, на нее залезал инструктор. На сей раз он очень осторожно подошел и встал с самого края, стараясь не двигаться. -- Вот она, -- сказал он. Говорил он без мегафона и голоса не повышал. Все подались вперед. Те, у кого отобрали слуховые аппараты, ждали, что им потом все перескажут, а пока просто переглядывались. -- Она сделана так, что на дополнительное обучение у вас уйдет всего тридцать секунд. В зале послышался ропот. -- Пожалуйста, тихо. То, чему вы обучались в связи с ядерным оружием -- а она ядерная, товарищи, ядерней не бывает -- касалось прежде всего безопасности и систем наведения. Здесь система наведения старая и не слишком точная. Но компенсируется это силой заряда боеголовки. Мерзкая штуковина. Знали бы вы, что у нее в клювике. И, перед тем, как отойти, он добавил: -- Она заряжена и готова к запуску. На минуту воцарилась мертвая тишина, а потом все, даже зеленые юнцы, все поняли. Одиннадцать месяцев в каждом учебном году уходило на то, чтобы ознакомить обучаемых с системами безопасности. Теперь было понятно, почему не надо обучаться ею управлять -- здесь не было защитных устройств. Это новое мерзкое оружие было первым в мире оружием без защиты. Прозвали его "красной кнопкой". Стоило нажать на кнопку, и ракета отправлялась в путь. Как спусковой крючок у ружья. Поэтому обученные офицеры-ракетчики были ни к чему. Такой ракетой может управлять любой дурак. Выбор был невелик. Либо есть война, либо нет войны. А произвести такое можно было только будучи уверенным в войне, потому что такие штуки просто так не сооружают. В этом оружии не было никакой электроники, на цель оно наводилось как простая пушка. Попадать можно было куда угодно -- для боеголовки такой мощности все без разницы. Одна боеголовка могла разнести четверть страны. Надо было только послать это в сторону Северной Америки. Массовое уничтожение. Если бы Петрович не беспокоился за свою жену, он бы вышел из игры. Но он этого не сделал. И вот он уже неделю тащился по ужасным дорогам. Потом и дороги кончились. Перед ним были какие-то холмы, он снизил скорость до двух киллометров в час. Задание у него было не из легких. Он должен был создать новую базу, о которой американцы и не подозревали, потому что пока что ее не было вовсе. Потом он должен был навести орудие на приблизительную цель и, действуя согласно полученной инструкции, если не поступит новых распоряжений, в определенное время через две недели, произвести запуск. Ему дали старые швейцарские механические часы, чтобы он не перепутал время. Он должен был, если не поступит иных указаний, начать Третью мировую войну. Его передвижения не остались незамеченными ЦРУ. Из космоса была замечена не сама ракета -- это мог быть один из муляжей, которые русские понатыкали по всей Сибири. Засекли телефонные переговоры отставного полковника, который докладывал начальству, что находится в боевой готовности. Проанализировав частоту и характер сообщений, Центральное разведывательное управление пришло к выводу, что готова к действию еще одна "красная кнопка". Харолд В. Смит имел доступ к этой информации. Более того, пока русские позволяли себе такое, президент получил от Великобритании протест относительно особо жестоких действий одного из американских агентов. Он передал это Смиту, который написал уместное в подобных случаях опровержение. Первая часть была сугубо официальной, в ней осуждалось насилие и предлагалась помощь стране, в которой произошло столько убийств, в поимке преступника. Но лично президент позволил себе ту шутку, которую повторял всегда, когда Римо и Чиун действовали за пределами Соединенных Штатов: -- Если узнаете их имена, сообщите нам, мы бы хотели их использовать. Но главным пунктом было то, что, по-видимому, пострадавшая сторона обладает неверной информацией, ведь человек не может совершать подобные поступки. Тогда Смита поразило, что ответ на возмущение его государства по поводу экспериментов с оружием, разрушающим озоновый слой, очень походил на те отговорки, которыми они сами обычно прикрывали Римо и Чиуна. То есть, попросту говоря, был ложью. У России были все причины не доверять Америке. Правда слишком походила на обыкновенную ложь. Он почти понял слова Чиуна: "Они видят зло в своем собственном зле". Дом Синанджу конечно же не считал самого кровавого из русских царей, Ивана Грозного, злом. Но это потому, что он хорошо им платил. Так что то, что Чиун подразумевал подо злом, и то, что подразумевает западный человек, -- совершенно разные вещи. Смит не знал, что является злом для Чиуна, поэтому его формулу было трудно применять. Красный телефон снова зазвонил. Смит снял трубку, выглянув в непрозрачное снаружи окно Фолкрофта, санатория в Рае, Нью-Йорк, который служил прикрытием организации. В окно был виден залив Лонг-Айленд, серый и пасмурный. Обычно президентская линия включалась три, максимум четыре раза в год. В тот день она включалась уже в третий раз. -- Слушаю, -- сказал Смит. -- Думаю, англичане нам поверили. Но знаете, что натворил ваш агент? Он проехал по Англии, собирая сотрудников безопасности, как чемоданы, а потом перебил уйму народа в самом Тауэре. -- Он обнаружил оружие. -- Где? -- В Сан-Гауте, в провинции Читибанго. -- Вот и еще одна центрально-американская проблема. Черт подери. Может, просто разбомбить эту провинцию? -- Не поможет, господин президент. -- Почему нет? В таком случае вы получите и оружие, и людей с ним связанных. Чего-то одного будет недостаточно. Это все равно, что бороться с ядерной угрозой, уничтожив одну ракету. -- Из России хороших вестей нет, -- добавил президент. -- Они готовы к запуску? Сколько у нас времени? -- спросил Смит. -- С этими проклятыми кнопками они могли бы произвести запуск хоть сейчас. Но они еще что-то строят. -- Значит время у нас есть, -- сказал Смит. -- Если они окончательно не перепугаются. -- А когда это может случиться? -- Вы можете угадать, что на уме у русских? -- спросил президент. -- Кстати, нам еще надо ответить французам по поводу главы СВВР. Французы-то к этому какое отношение имеют? -- Вы уверены, что это дело рук наших? -- сказал Смит. -- Я слышал, он был у русских в списке смертников. И уже много лет. -- Да, уж они-то мечтали от него избавиться. Это всем известно. Несколько лет назад русские засылали туда болгар, потом наняли команду румын. Но потом оставили все попытки. По тому, как его убили, похоже на ваших людей. -- Что вы имеете в виду? -- спросил Смит. -- Они думают, его убил не человек, а машина. Кости будто размолоты. -- Да, может быть один из наших, -- сказал Смит и подумал, мог ли это быть Чиун. Римо умел многое, но оказаться в двух местах одновременно и ему не под силу. -- Наступили черные дни, Смит. Я рад, что у нас есть вы и ваши люди, -- сказал президент. Он и не подозревал, что ни один из людей Смита не приближается к флюорокарбоновой установке. Генератор был установлен в "Химических концепциях" в Массачусетсе, в стороне от сто двадцать восьмого шоссе. Его готовили к новому пуску. Хороших новостей не было. Генеральный вызвал Земятина на загородную дачу, чтобы тот заверил членов Политбюро: все под контролем и действия, которые он, Алексей Великий предпринимает, абсолютно правильны. Земятин говорил коротко и по делу. -- Событий мы не контролируем. Пока что боремся с ними, как можем. -- Но положение улучшилось или ухудшилось? Мне же надо что-то говорить Политбюро. -- То есть не пора ли вам по убежищам? -- Да нет. Новости. Мне нужны хорошие новости. -- Тогда читай "Правду". Там написано, что капитализм сдает свои позиции, а мы, вдохновленные волей масс, отвоевываем новые рубежи. Земятин взглянул на лица других стариков. Было бы у него время на жалость, он бы их пожалел. У стариков был такой вид, будто они глядят в собственные могилы. Про готовность к войне -- все это одни разговоры. К войне никто из них готов не был. Про непрекращающуюся борьбу за завоевания социализма -- тоже. Это были старые маразматики, внезапно оказавшиеся на пороге войны. Молчали все. Даже вопросов не было. Земятин заметил, как главнокомандующий, бухгалтер по образованию, поднес дрожащей рукой рюмку водки ко рту. Земятин развернулся и вышел. Тело у него было все в шрамах, идти ему было нелегко. Сейчас он имел то, чего боялся больше всего. Система была столь уверена в своей непогрешимости, что стала бесполезной. Практически на всех уровнях сидели такие вот старики, теперь уже абсолютно беспомощные. И Генеральный, и Политбюро перепугались бы еще больше, если бы узнали, что их хваленый КГБ, самая мощная и успешная служба разведки во всем мире, на самом деле в сердцевине своей была еще беспомощней и бесполезней, чем старики на даче Генерального. Худой человек с широкими запястьями победил всех и захватил ту единственную ниточку, которая вела к американскому оружию. И случилось это легко и просто в той единственной стране, где они чувствовали себя совершенно уверенно. Это Земятин выяснил через своих людей в КГБ еще до того, как они постарались скрыть это от самих себя. Земятин знал, что если Россия выкарабкается, он уж постарается сделать приятную жизнь мальчишек из КГБ чуть менее приятной. Мир -- это вам не удобный стол в отдельном кабинете, за которым сидишь и отдаешь приказы. Это -- кровь. И боль. И предательство. И все это очень опасно. Уже входя в огромное здание на площади Дзержинского, он вдруг понял, как устал воевать. Но сейчас его не покидало чувство, что надвигаются неотвратимые события. Земятин взял с собой двух преданных служак, которые пристрелят любого по его приказу без лишних разговоров. Дуло в морду и спустят курок. Он мог рассчитывать на то, что его приказу подчинится любой, но он слишком устал от людей, задающих вопросы. Он отправился прямиком в британский отдел и приказал начальникам других отделов собраться там же. Генералу, который присутствовал с ним на ракетной базе, велел быть там же. В кабинете собралось сорок два генерала. Земятин никому не сказал, для чего их собрали. Молодой генерал из британского отдела постарался хоть немного снять напряжение. За час до этого он позвонил фельдмаршалу и сообщил о некоторых трудностях, возникших в Англии. Фельдмаршал ответил, что скоро будет и повесил трубку. Приказ был один -- оставаться на месте. Их продержали полдня. Отлично. Теперь здесь собрался весь высший эшелон КГБ. Кое-кто поглядывал на Земятина, сидевшего рядом со своими, ветеранами. Земятин ничего не говорил, просто сидел и пил воду. Разговор между генералами перешел на. личные дела. Земятин дал им поболтать о том, что волновало их больше всего -- о часах, о дачах, о заграничных тряпках и ценах на девок в Йемене. Некоторые смущались того, что стоят так близко от него, но никто не осмелился спросить, для чего их собрали. Каждый ждал, что это сделает кто-то другой. Наконец Земятин кивнул одному из ветеранов. -- Любого, кроме этого, -- сказал он, указывая на молодого генерала из британского отдела. -- Он мне еще понадобится. Говорил он как бы между прочим, на слова его никто и внимания не обратил. Вес продолжали беседовать. Выстрел грянул громом. Даже позолота на стульях задрожала. Старый служака достал крупнокалиберный пистолет, который теперь дымился в его руках, и прострелил голову ближайшего к нему генерала, который еще успел улыбнуться, заметив, что тот обернулся к нему. На мгновение воцарилась тишина. Все были поражены -- все, кроме Земятина и его сопровождающих. -- Добрый день, -- сказал он. -- Я -- Алексей Земятин. Думаю, каждый из вас обо мне наслышан. Великому Земятину удалось-таки завоевать их внимание. -- Мы все участники битвы за Родину. Этот человек завалил дело, -- и он показал на сидящего за столом молодого генерала. Лоб генерала под тщательно уложенными волосами покрылся бисеринками пота. У него перехватило дыхание. Земятину стало интересно, не впервые ли он видит труп. А остальные не могли понять, почему застрелили не начальника британского отдела. -- Хочу, чтобы вы меня выслушали. Нас уверяли, что составлен уникальный психологический портрет женщины, которая могла вывести нас на оружие, которое нам крайне необходимо. Так? Молодой генерал кивнул. Он старался не смотреть на тело. Другие высшие офицеры сильнейшей разведки мира -- тоже. -- Мне нужна была информация. Ничего сложного. Меня заверили, что американец, действующий в одиночку, опасности не представляет, хотя обычно американцы в одиночку не действуют. Даже в туалет они ходят по трое. Но на эту женщину американцы послали одного. А нам что обещали? Молодой генерал чуть слышно ответил: -- Мы сказали, что о нем позаботятся. Все остальные присутствующие генералы были уверены, что его сейчас пристрелят. Те, кто постарше, не видели расстрелов в кабинете со времен Сталина. Не возвращаются ли старые времена? -- Он был под колпаком, или что-то вроде этого. Вы сказали, что Лондон для нас -- что центр Москвы. Вы ведь были совершенно уверены? Генерал кивнул. -- Громче, -- приказал Земятин. -- Я был уверен, -- сказал молодой генерал. Он утер лоб рукавом своего безукоризненного костюма. -- Я говорил на этом самом месте то же, что я говорил пятьдесят и шестьдесят лет назад. Враг непобедим до тех пор, пока не покажет, как его можно убить. Никаких шуточек. Никаких игр. Кровь. Только кровь. Все молчали. -- Вы у американцев передираете все, даже самые бессмысленные приемчики. Но сейчас на это уже нет времени. Над Родиной нависла опасность. Угроза такая, о которой раньше и не слыхивали. Родине нужны ваши мозги, ваша кровь, ваша сила. Ну, мальчик. Расскажи нам все об этом американце. -- Он проник через самые лучшие системы защиты в Лондоне, захватил женщину, которая все знает об оружии, которое... вас интересует, но я о нем ничего сказать не могу... -- Еще что-нибудь? -- спросил Земятин. -- Думаю, это провал, -- сказал молодой генерал. Он поправил свой "Ролекс". Когда-то он думал, что его могут убить где-то в чужой стране, но что здесь, в его собственном кабинете... -- Вы даже не знаете, как вы провалились. -- Я упустил женщину. Недооценил американца. -- Проиграть бой может каждый. Вы меня слышите? Вы все меня слышите? Мы проиграли много битв! -- взревел Земятин, а потом вдруг стих. -- И еще много проиграем. Потом он немного помолчал. -- Но, -- сказал он наконец, поднимаясь со стула и наступив на труп человека, которого он велел убить наугад, -- мы не имеем права проигрывать войн. Кажется, никто из вас так и не понял, в чем наш мальчик провалился. Земятин замолк всего на мгновение. Он знал, что никто ему не сможет ответить. Они все были в шоке. А этого-то он и добивался. -- Он кое-чего не сделал. Он не смог обнаружить методы, коими пользуется этот американец. Сегодня мы знаем немногим больше, чем знали до поражения. Мы так и не поняли, как его убить. Я требую, чтобы с сегодняшнего дня по всему миру искали американца и эту женщину. Я сам подготовлю команду, которая будет их брать. Кто ответственный за спецназ? В кабинете поднялся встревоженный гул. Наконец кто-то сказал: -- Вы на нем стоите, товарищ Земятин. -- Неважно. Пришлите ко мне его заместителя. А что касается остальных, сейчас самое главное -- найти американца и женщину. У нас ведь есть ее фотография и материалы на нее? Или только психологический портрет? -- Фотография есть, -- ответил молодой генерал. Человека, отвечающего за спецназ, звали просто Иван. Фамилия его была Иванович. На самом деле он был штабным офицером и объяснил с самого начала, что никогда никого не убивал. Возможно, предложил полковник Иван Иванович, фельдмаршал Земятин предпочтет кого-то более искушенного? У молодой штабной крысы лицо было белое и рыхлое, а губы -- как бутон розы. Это такие у нас цепные псы? -- удивился Земятин. Но наверное, ум какой-никакой у него есть, раз он так высоко взлетел. -- Нет, нет, -- ответил Земятин. -- И ты сгодишься. Что нам надо, Иван, так это заставить американца показать, как его убить. Без этого он неуязвим. На сей раз обошлось без разговоров о старомодных методах. Одного выстрела в толпу хватило. Это проняло даже самых косных кремлевских чиновников. Может, теперь он добьется толка от этих неумех. Докладов о новых испытаниях за последние два дня не поступало. Эта передышка дала русским время на подготовку еще нескольких ракет. Тем временем надо было найти где-то на земном шаре мужчину и женщину, а уж что КГБ умело, так это идти по следу. В Москву шло столько бесполезной информации, что компьютеры, украденные у американцев, уже не справлялись. Но сейчас вся сеть работала на поиск только трех вещей -- мужчины, женщины и оружия. Алексей Земятин чувствовал, что набат войны все ближе и ближе. Американцы послали лучшего человека на охрану женщины, проводившей эксперимент. Так что не было ни малейшего сомнения, что именно они стояли за этим оружием. Были бы они честны (правда, в это Земятин никогда не был склонен верить), стали бы они прятать эту женщину? И зачем задействовать секретных агентов? Секреты выставляют напоказ только тогда, когда хотят скрыть что-то поважнее. Значит -- война. И все же мысль о миллионах, которые должны погибнуть в такой войне, заставляли Земятина оттягивать решающий шаг до последнего. Они еще посмотрят, понаблюдают за Америкой. Может, эксперименты прекратятся. Может, оружие еще недоработано. Или не годится для некоторых ситуаций. Россия будет продолжать готовить ракеты прямой наводки. День начала операции останется прежним. Он хотел, чтобы Америка сама доказывала, что не готовит сокрушительного удара по коммунизму. А теперь для этого было необходимо найти три вышеупомянутые вещи. Той ночью Земятин шел по Москве с одним-единственным телохранителем, слушал пьяные грустные тесни, смотрел, как то одна, то другая темная машина мчит вон из города -- поразвлечься. Он набрал полную грудь воздуха. Дышалось легко. Ему вдруг подумалось, интересно, что от всего этого останется, если их первый запуск будет удачным. Но он никак не мог понять, что при этом выиграют американцы. Глупость врага всегда настораживала Земятина. У него еще было время остановить систему ядерной атаки которая пока что только осваивала все новые и новые базы. Пока есть время. Он не знал, что сейчас американец рушит все надежды на мир, потому что у него есть заботы поважнее, чем существование жизни на Земле. Его карьера была под угрозой. Глава десятая Ример Болт получил последнее известие от Кэти сразу после эксперимента. Но это было и не важно: Система обошлась "Химическим концепциям" дороже тех фантастических пятидесяти тысяч долларов. Фантастических, потому что при нынешних обстоятельствах компания была под угрозой разорения. Эта финансовая катастрофа в некоторой степени и поставила Римера Болта у руля, он-то и понял, что осталось последнее средство. Нужно было преодолеть лишь небольшое препятствие, которое к самой установке отношения не имело. -- Слава Богу, -- сказал председатель правления. -- Так значит, заработало? Правление собралось в кабинете директора, огромной комнате с деревянными полами и распахнутыми окнами, в которые, казалось, врывался воздух завтрашнего дня. Использовался кабинет для заседаний и для демонстрации возможным заказчикам возможных решений их проблем. -- Мы можем открывать озоновый слой даже за океаном на контролируемый промежуток времени, -- ответил Болт. -- Джентльмены, Мы сделали окно в озоновом слое, которое можем открывать и закрывать, как нам будет удобно. А это дает нам доступ к мощнейшей энергии. Говоря это, Болт встал. Выдержал паузу. Члены правления заулыбались. Ример Болт мечтал об этом дне. И -- вот он настал. Люди, в чьих руках были деньги, выказывали свое одобрение. Даже если бы он сказал им, что катастрофы пока не произошло, они все равно были бы довольны. Но теперь на смену страху пришла жадность. Он улыбнулся им в ответ. Раздались аплодисменты. Сначала -- робкие, потом -- овация. Ример Болт умел работать с аудиторией. -- Патент наш. Еще аплодисменты. -- Джентльмены! Вы сделали ваши ставки, и вы выиграли. Аплодисменты. -- Вы поставили на сегодня еще вчера. И теперь завтрашний день -- ваш. Возникло несколько технических вопросов, но Болт обещал на них ответить "когда вернется доктор О'Доннел". -- Это самый важный проект "Химических концепций", -- сказал один из директоров. -- Так сказать, все перед нами. Почему нет доктора О'Доннел? -- Она позвонила и сказала, что берет, как я считаю, вполне заслуженный отпуск. Снова аплодисменты. Даже на это. Эти люди были у Болта в руках. На самом деле звонок был не столько просьбой об отпуске, сколько торопливым сообщением, что она скоро вернется и просит ничего без нее не предпринимать. И в конце: "Он идет. Я должна повесить трубку". -- "Он"? Кто он? -- Не то, что ты, дорогой, -- сказала ему Кэти, послала по телефону воздушный поцелуй и повесила трубку. Итак, ему было приказано ничего не предпринимать. Но он знал, с чем все это связано. Она хочет получить свою долю благодарности за успех установки. Если чем-то в себе Ример Болт гордился, так это знанием женщин. Ведь недаром он был столько раз женат. Так что он сообщил правлению, что доктор О'Доннел успешно справилась со своей задачей, а в настоящее время в ее присутствии нет необходимости. Программу доступа к солнцу можно продолжить и без нее. -- Не думаю, что слова "доступ к солнцу" здесь подходят, -- сказал один из директоров. -- Доступ к солнцу имеет каждый. Мы должны продавать что-то уникальное. -- Дельное замечание, сэр. "Доступ к солнцу" -- это просто рабочее название. -- Думаю, "Милдред" было бы неплохим рабочим названием, -- сказал директор. Он был этаким поджарым типом, курил длинные сигареты, а потом безжалостно давил окурок в пепельнице. -- Почему "Милдред"? -- спросил другой директор. -- Так звали мою мать. -- Может, что-нибудь поблагозвучнее? -- сказал еще один. -- Как рабочее название. Мне нравится. -- Давайте-ка дадим мистеру Болту закончить. Мы остановили его на полдороге. Еще аплодисменты. Ример Болт мечтал о таком дне. -- Итак, на чем мы остановились, Ример? -- спросил председатель правления. Он не курил. Не пил минеральную воду, и его аплодисменты были едва слышными. В лице его было не больше теплоты, чем в мороженом куске сала. -- На том, как сделать вас самыми богатыми людьми в мире. Аплодисменты. -- Отлично. Что посоветуете? -- Многостороннее централизованное развитие, но сначала стоит определить приоритетные направления. Другими словами, перед нами множество дорог, следует выбрать лучшую из них. -- Звучит неплохо, мистер Болт. Какие направления вы предлагаете? -- Мне бы не хотелось сейчас нас ограничивать. Думаю, худшее, что мы сейчас можем делать, это двигаться вперед исключительно ради движения. Я не хочу потом с сожалением оглядываться на сегодняшний день и думать, что мы держали в руках солнечную энергию и упустили ее только потому, что не додумали до конца. -- Я не призываю вас перестать думать. Я спрашиваю о предполагаемых направлениях. -- Что ж, давайте посмотрим, что мы имеем. Мы имеем доступ к прямым солнечным лучам. Они наши. И мы можем держать их под контролем. Вы же понимаете, что в подобном эксперименте была опасность, что мы откроем озоновый щит и превратим Землю в кучку пепла. Тогда наши идеи были бы никому не нужны. -- Болт выдержал паузу и оглядел присутствующих. Аплодисментов не было. -- Теперь, -- продолжал Болт, -- мы перешли к стадии прикладных разработок с фантастическим преимуществом. -- Ну? -- сказал председатель правления. -- Что же мы будем делать с этой штукой, чтобы вернуть свои пятьдесят миллионов долларов и заработать еще? Кому мы это продадим? Для чего будем использовать? Я читал ваши секретные отчеты. Пока что мы можем палить лужайки и убивать животных мучительной смертью. Думаете, мы найдем хороший рынок сбыта для этого? -- Разумеется, нет. Эти эксперименты были нужны, чтобы понять, что мы имеем. -- Мы знаем, что имеем. Для чего мы будем это использовать? Председатель правления докопался-таки до того мал-ленького препятствия. -- Мне бы не хотелось с этим торопиться. Я хотел бы, чтобы группа маркетинга провела исследования и выбрала лучшее направление, -- ответил Болт. -- Болт, эти пятьдесят миллионов обходятся нам в сто тридцать пять тысяч в неделю одних процентов. Поторопитесь представить нам проект, который можно продать. -- Хорошо, -- сказал Болт и постарался исчезнуть из зала заседаний как можно скорее, пока его никто не спросил, какие у него самого идеи насчет коммерческого использования. Сложность открытия, которое обошлось вам в пятьдесят миллионов, в том, что его нельзя применять по пустякам. Нужно что-то большое. Очень большое. Это-то и кричал Ример Болт своим сотрудникам на следующее утро. -- Крупное производство! Масштабные идеи. Масштабные, понимаете? -- А что, если использовать как оружие? Это было бы сверхмощное оружие. А пятьдесят миллионов долларов -- это гроши за что-то, что может уничтожить жизнь на Земле. -- Не так быстро. Деньги в этом есть, но правительство этого не допустит. Оружие -- это на крайний случай. Нужно какое-то крупное производство. Мы должны совершить промышленную революцию. Одному из младших сотрудников пришла в голову великолепная идея. Никакой связи с животными. И с лужайками тоже. Но эффект печи использовался. Они поздравляли друг друга, но никто из них и не подозревал, что для любого русского генерала эксперимент, который они планировали, послужил бы сигналом к войне во всей Европе. Но, подозревай об этом Болт, это бы его не остановило. Эта идея не только могла вытащить "Химические концепции" из ямы, она могла бы произвести революцию в одной из отраслей промышленности. И даже хорошо, что до этого додумался какой-то клерк. Тем легче ему будет пожинать лавры. -- Ты уверена, что это те джунгли? -- спросил Римо. -- Абсолютно, -- ответила Кэти. Она никак не могла оправиться от перемены времени и ужасающей посадки в аэропорту Читибанго. Посадочная полоса была построена специально, чтобы удобнее было выгружать контрабандный кокаин и принимать туристов, решившихся побывать там, где не ступала нога других туристов. Сан-Гаута всегда выглядела девственно нетронутой. Отличные пейзажи для любительских фотографий. На фотографиях не видно было ни клопов, ни ужасного гостиничного сервиса. Во всей Гауте было только четыре человека, умевших определить, который час. И все они были в правительстве. Остальные считали, что в этом маленьком раю важны только время обеда и сна. Спать ложились по солнцу, а обедали -- по велению желудка. Время нужно было только психам-туристам и Пожизненному Вождю. Вождю время было нужно, чтобы знать, когда встречать самолеты, начинать парады и сообщать, что настала пора. В пятидесятые генералиссимус Франциско Экман-Рамирес объявил, что настала пора бороться с коммунистами-атеистами. В шестидесятые была борьба с империализмом. В семидесятые -- по определенным дням недели -- то Куба, то Америка. Теперь настала пора контроля над рождаемостью. Генералиссимус не вполне знал, как это делается, но предполагал, что в невероятной неразборчивости девушек Сан-Гауты и потрясающей похотливости мужчин следует обвинить Запад, в особенности Америку. Ужасные санитарные условия, болезни и голод помогали все-таки поддерживать рождаемость на уровне простого воспроизведения. Но из-за сообщений, что пора настала, с Запада стали приходить корабли с продовольствием, западные благотворительные общества стали чистить помойки и читать лекции о том, как продлить жизнь. Они посылали сюда докторов и медсестер. Появились лекарства. Позорный показатель детской смертности понизился. Появилось больше взрослых особей. Они стали рожать больше детей. И теперь действительно пора генералиссимуса Экман-Рамиреса стала подходить к концу. При таком скоплении людей встала проблема загрязнения окружающей среды. Голод усиливался, что привело к самому худшему -- объединению либеральных протестантов, евреев-интеллектуалов и монашек. Они выработали подробную социальную программу для борьбы с этими ужасами. И подали все в таком виде, что каждый, кто не восставал против существующей формы правления, был хуже самого дьявола. Все, кто был за борьбу с диктатором, автоматически считались приверженцами добра. С диктатором мечтали бороться бандиты, жившие в горах, которые уже много поколении, еще до прихода испанцев специализировались на грабежах, насилии и убийстве невинных -- женщин, детей и безоружных крестьян. Но теперь они прицепили на красный флаг крохотную звездочку, назвали грабежи и насилие "партизанской войной" и объявили, что борются за освобождение. Их немедленно вооружили кубинцы, что вынудило генералиссимуса обратиться за оружием и помощью к американцам. Поэтому, если раньше от набегов бандитов страдало раз в год одна-две деревни, то теперь набеги стали еженедельными. И если раньше национальная армия пару раз в год палила из пушек в сторону гор, то теперь пришлось проводить ежедневные рейды. Человеческие потери были огромными, особенно они возросли после того, как монашки вернулись в Америку с рассказами о зверствах и начали сбор денег на борьбу с варварством. Это не было полной ложью. Генералиссимус действительно был варваром. Но то же можно было сказать ч про представителей освободительных сил, коих монашки по своей наивности обряжали в спасители. Монашки не представляли себе всей бесконечности собственной наивности и не задумывались о том, правильно ли они понимают, что происходит. Но им так нравилось рассказывать о страданиях. Казалось, крови, льющейся на улицах Читибанго, не будет конца, потому что было убито еще недостаточно людей, чтобы скомпенсировать прогресс в здравоохранении и сельском хозяйстве. Проблема для центральноамериканской страны типичная. В Сан-Гауте принимали журналистов, которые желали знать подробности о зверствах генералиссимуса. И так Кэти, которая всегда следила за событиями в мире, узнала о мяснике Экман-Рамиресе, человеке, чья резиденция охранялась артиллерией и беспощадными головорезами. Когда человек с широкими запястьями вошел в ее жизнь, Кэти вспомнила именно об этом. Ей захотелось увидеть, как мясника из Читибанго разорвут в клочья. Она могла выбрать кого-то еще. Ее потрясающий спутник мог уничтожить кого угодно. Но ей хотелось выбрать кого-то подальше от Бостона и от генератора. Она хотела найти для своего нового знакомца достойного противника. Русские определенно не годились. В одно мгновение она остановила свой выбор на мяснике из Южной Америки. Она подумала о том, какой замечательный бой разыграют его знаменитые телохранители. Если этот Римо проиграет, она найдет, чем откупиться, если выиграет -- она получит истинное наслаждение, присутствуя при этом. Но самое главное, что ей сейчас было все равно, что произойдет. Ей хотелось быть рядом с Римо. -- Да, я совершенно уверена. Похоже, это именно те джунгли. У него была замечательная гасиенда. -- У всех здешних диктаторов такие, -- сказал Римо. -- У него была островерхая шляпа. -- И это здесь не редкость. -- А нос у него не висел как слива, -- сказала Кэти. -- И волосы не такие, будто сделаны на пластиковой фабрике. -- Может, это Экман-Рамирес, -- сказал Римо. Он видел однажды фотографию в журнале. -- Он сказал, что хорошо заплатит за опыт. Я и не знала, что это принесет столько страдания. Бедные животные. -- Ты сама видела это оружие? -- Он сказал, что оно у него есть. Он его спрятал. Я должна была догадаться. -- Почему? -- спросил Римо. Он заметил, что ей трудно идти по тропе. Местные посмотрели на его запястья и сразу стали ему доверять. Почему, он не знал. Но он был уверен, что они смотрели на его запястья, когда говорили не только, где живет генералиссимус, но и где он сейчас. -- Все эти статьи. Я им не верила. Я думала, там все вранье, а ты говоришь, что это может принести вред людям. -- Ты что, не видела там животных? -- спросил Римо. -- Видела. И видела, как они страдают. Да, -- сказала Кэти. Она сделала так, что ее блузка распахнулась, обнажив вздымающуюся грудь, блестевшую на сангаутском солнце. Кэти умела так изящно распахнуть блузку, что могла делать что угодно со взглядами мужчин, заставляя их наклоняться через стол, выворачивать под немыслимым углом шею и забывать о том, о чем они должны были в тот момент думать. Правильно распахнутая блузка была для нее так же незаменима, как портативный компьютер. Но этого мужчину ее тело не интересовало. Казалось, он осязает все вокруг себя и знает, где тропа, чего он знать никак не мог. Ей он сказал, что он это чувствует. -- У тебя блузка расстегнулась, -- сказал Римо. Кэти подняла глаза и кокетливо на него взглянула. -- Правда? И она дала ему возможность насладиться тем, что выпирало у нее из бюстгальтера. -- Да. Так почему ты решила, что не причинишь зла? -- Я слишком доверчива, -- сказала она. Она вдруг поняла, что джунгли полны созданиями, которых она не видит. Какими-то существами с волосатыми лапами и мелкими зубами, которых, возможно показывали по телевизору, как они откладывают яйца или едят что-то такое же волосатое и зубастое. Статьи в журналах не могут передать запах или то, что чувствуешь, когда проваливаешься в настил из листьев у тебя под ногами, туда, где наверняка куча этих волосатых страшилищ. -- Ты женат? -- спросила она. -- Кажется, я уже говорил, что нет. Не ступай так тяжело, -- сказал Римо. -- У меня прекрасная походка, -- сказала Кэти. Ее перестали волновать джунгли. Она вдруг обиделась. -- Вовсе нет. Хряп-хряп. Постарайся не давить на землю. Относись к ней, как к другу. Иди с ней вместе. И тебе, и ей будет легче, а мы не будем сообщать о своем приближении всем за холмом. Кэти ничего не видела за густой листвой. И холма она не видела. -- Откуда ты знаешь, что там что-то есть? -- Знаю. Идем. Иди вместе с землей. Вымотанная Кэти попробовала пойти вместе с землей, чтобы показать, что у нее ничего не получается, но поняла, что, следя за Римо и думая о том, что он сказал, она не просто идет, а скользит. Она закрыла глаза и тут же споткнулась. Ей надо было на него смотреть. -- Где ты этому научился? -- Научился, -- ответил Римо. -- Это просто замечательно, -- сказала она. -- Обыкновенно. Экман-Рамирес, он какой? -- Он социопат. Они самые искусные в мире лгуны. Ведь сумел же он меня убедить. Зря я не поверила статьям в журналах. Решила, что это пропаганда. -- Нет. Они просто не знают, что делают. Никто не знает, что делает. Никто. Эти типы спалят Землю своей штуковиной. -- Некоторые люди знают, -- сказала Кэти. -- Тот, кто научил тебя так ходить, знает. Наверняка знает. Или это была она? -- Он. -- Твой отец? -- Т-сс. -- Кто? -- Некто, и все, -- сказал Римо. Он подумал о Чиуне, отправившемся на поиски старого дерева и золота, собрания дани за тысячу лет. Кое-что давно потеряло свою цену, когда современные люди научились производить то, что раньше было редкостью. А остальное? Чего будет стоить рубин, если на Земле не останется никого, кто сможет его оценить? А Чиун все равно ушел. -- Знаешь, я без него не скучаю, -- сказал Римо. -- Без того, кто тебя учил? -- Псих, вот и все. Всегда сам себе голова. Спорить с ним бесполезно. -- Тот, кто тебя учил? -- Никогда не мог. И не буду. Понять не могу, почему я этого из головы не выкину. -- Это ты про того, кто тебя учил? -- снова переспросила Кэти. -- Смотри, как идешь, -- сказал Римо. -- Я впервые вижу, как ты сердишься. Мне казалось, с тобой такого не бывает. -- Постарайся идти, как я сказал. Это было уже второй раз. Ясно, что есть кто-то, кого он любит. Но что это за отношения? Не поэтому ли она его не интересует? Может, его вообще женщины не интересуют? -- Смотри, как идешь, -- сказал он. Оказалось, что он совершенно прав. Впереди показалась гора. А на самой ее вершине, словно белый драгоценный камень, под красной крышей была классическая гасиенда, окруженная отнюдь не классическими пулеметными гнездами. У ворот была свирепая стража, а на крыше было понатыкано столько антенн, что их хватило бы, чтобы направить атаку с воздуха на всю остальную часть Южной Америки. Земля вокруг гасиенды была ровная, укрыться там было невозможно. -- Ой-ой-ой, -- сказала Кэти. -- Мы туда никогда не попадем. -- Это защита только от бандитов. Куда он спрятал эту штуку? -- У него спроси, -- сказала Кэти. -- Если ты боишься, можешь подождать здесь, я потом за тобой приду. -- Нет. Со мной все в порядке. Я в долгу перед человечеством и должна расплачиваться за принесенное мной зло, -- сказала она. Она вовсе не желала ограничиться этой мерзкой прогулкой по джунглям и пропустить сворачивание шей и крушение костей. Если бы она искала безопасности, то осталась бы в Лондоне, а этого послала бы в Тибет или еще куда. -- Держись рядом. -- Ни на шаг не отойду. В Римо было нечто, что она заметила почти сразу -- он действовал, следя за реакцией людей. Так, легко и просто, он прошел мимо пулеметных гнезд. Он помахал рукой. Ему помахали в ответ. Она поняла, что больше всего успокаивало то, что он невооружен. Он не представлял никакой угрозы. Угроза была спрятана глубоко-глубоко. Кэти чувствовала, как тело ее звенит, наслаждаясь опасностью. Ей стало интересно, убьет ли он ради нее охранника. -- Эй, -- сказал Римо. -- Я ищу генералиссимуса. У меня для него хорошие новости. Охранник по-английски не говорил. Римо заговорил на своем испанском, но такого странного испанского Кэти раньше никогда не слышала -- он больше походил на латинский и был слишком напевен, как будто его учителем был какой-то восточный человек. -- Генералиссимус не встречается с первым встречным, -- сказал охранник, обратив внимание на запястья Римо. Часов у него не было, значит это был не гринго, а гражданин этой страны. Охранник спросил Римо, почему тот не работает в поле, или не в горах с бандитами, или не в армии генералиссимуса. И что он здесь делает вместе с красоткой-гринго? Он что, хочет ее продать? Римо сказал, что продавать он ее не хочет. Но он пришел, чтобы предложить генералиссимусу наивыгоднейшую сделку. Он может позволить Вождю увидеть рассвет. Охранник расхохотался. Тогда Римо сделал одно движение. Его рука, казалось, скользнула по наглому лицу охранника. Движение было не быстрым, но Кэти успела заметить, как рука уже уходила от лица. Смеяться охранник перестал. Без губ и зубов смеяться невозможно. Охранник даже руками ничего делать не мог, только пытался остановить хлеставшую кровь. Он лишь быстро махнул рукой, указывая, что генералиссимус наверху. Неподалеку был еще один охранник. Он спустил курок пистолета. Но пистолет не выстрелил. Он опять согнул палец. Пистолет ничего не сделал, но показалось что-то красное. Причем из руки. Даже валяясь на земле, палец продолжал дергаться. Римо вместе с Кэти шел вперед. Охрана у пулеметов ничего не заметила. Она знала это, потому что они смотрели на нее и посылали ей воздушные поцелуи. Охранники у ворот пытались кое-как себя спасти. Кэти потянула Римо за рукав. -- Ты их прикончишь? -- Нет. Было бы у меня рекомендательное письмо, я бы их даже не тронул. -- Но ты же начал с ними разбираться. Не понимаю, как ты можешь не доводить дело до конца. Ну, сам знаешь, шею сломать или еще что. -- Не люблю убивать без необходимости. -- Какого черта ты всех завел, а теперь вот так уходишь? -- Хотите их добить, леди, добивайте. -- Я не умею убивать, -- сказала она. -- Терпеть этого не могу. В мужчинах -- особенно. -- Тсс-с, -- сказал Римо. -- Что? -- Я думаю. -- Можешь не напрягаться. -- Где он тебя встречал, когда ты здесь была? -- Римо, все было так странно. От этого... несло странностью, я ничего не могла понять. Может, они специально так делали, не знаю. -- Иногда они так делают. Я спрашиваю, потому что, если у людей есть что-то, чем они действительно дорожат, они далеко от этого не уходят. А если уходят, то недалеко. -- На опыте узнал? -- Нет, меня научили. -- Тот человек научил? -- Не могла бы ты оставить эту тему? -- отрезал Римо. -- Просто оставить. Наверняка есть что-то, о чем ты не хочешь говорить.. Он осмотрел огромные холлы с мраморными полами и витражными окнами в два этажа. Дорогое дерево, отполированное до глубокого блеска. Стулья с высокими спинками. Позолоченные подсвечники. На втором этаже он услышал смех и направился туда. -- Ты по смеху определяешь, где хозяин дома? -- Не знаю. Может быть. Терпеть не могу таких мест. Знаешь, такие, немного испанские, немного арабские, потому что это они создали испанский стиль. Что-то от майя. Что-то от ацтеков. И немного Калифорнии. Такая путаница. Не можешь понять, где же хозяин. Терпеть не могу когда смешивают стили. Он пошел по лестнице, Кэти бежала, чтобы не отстать. Снаружи шумели охранники. Звенел сигнал тревоги. Римо не обращал на это никакого внимания. Потом он увидел, как в какую-то комнату вбежал офицер и запер за собой дверь. Римо метнулся следом, выбив замок как камень из пращи. Кэти, задыхаясь, догнала его. Рядом с ним было безопасно. Если, конечно, он знал, что это ты. -- Это я, -- сказала она. -- Я знаю, -- ответил Римо. -- Откуда? -- Я знаю. Пошли. Я работаю. Работой было разоружение двух офицеров при медалях, которые целились в него из пистолетов. Разоружал их Римо, взяв за плечи. И опять он их не прикончил. А двух негодяев, которые бросили пистолеты, увидев, как у их товарищей оторвали руки, он даже не тронул. Он был почти мил, входя в следующую комнату, где еще один офицер сообщал генералиссимусу Экман-Рамиресу об опасности, исходящей от какого-то человека, который появился здесь, чтобы угрожать Его Высокопревосходительству. Кэти поняла, что Римо умеет дразнить. И еще она поняла, что ей необходимо, чтобы он прикончил одного из этих людей, иначе она с ума сойдет от возбуждения. -- Давай, действуй, -- сказала она. Римо кивнул. Генералиссимус, как выяснилось, говорил по-английски. Больше того, он говорил по-английски совсем неплохо, даже быстро, особенно, когда ему было указано, что человек, прошедший сквозь его стражу, как сквозь папиросную бумагу, находится здесь. -- Чем могут помочь тебе в сем скромном доме, друг? -- спросил генералиссимус. У него были тонкие черты лица -- небольшой изящный нос, светлые волосы, темные глаза. У него даже был сверкающий желтый передний зуб. В этой стране те, кто имел золото, всегда выставляли его напоказ. Он, не отрываясь, смотрел на запястья Римо. -- Мне нужна ваша флюорокарбоновая штука. -- Боюсь, сэр, у меня нет ничего подобного. Но, если бы было, вы бы первый это имели. -- Ох, какой лжец, -- шепнула Кэти. -- Все эти мясники такие лжецы. -- Ваша прелестная спутница, что называет меня лжецом, кто она? -- Вы что, хотите сказать, что на этом самом месте не просили меня измерить оксидацию и жидкостную рефракцию ультрафиолетовой интенсивности при трансатлантическом угле наклона? -- Сеньора? -- беспомощно переспросил генералиссимус. -- Малден. Негодяй, про Малден забыл? -- Малден? Я не знаю Малдена. -- Не знаешь о маленьких мертвых собачках? Не знаешь об озоновом слое? А о чем еще ты не знаешь? -- Не понимаю, о чем вы говорите, леди. -- Это он, -- сказала Кэти. То, что последовало за этим, поставило перед Кэти определенные проблемы. Она рассчитывала, что Римо тут же убьет генералиссимуса, предоставив тем самым ей полную свободу действий. К сожалению, она и не подозревала о том, что Римо умеет делать с человеческими телами. Он просто пробежал двумя пальцами по позвоночнику генералиссимуса, после чего у того глаза превратились в лужу слез, а лицо побагровело от боли. А если генералиссимус так и будет отрицать свою причастность к установке и так и умрет? Тогда Римо догадается, что она солгала ему? -- Так они обычно говорят правду, -- сказал Римо. -- Очевидно, он боится человека, на которого работает, больше, чем тебя. Посмотри на его лицо. Ему же больно. -- Поэтому-то они и говорят правду. Чтобы остановить боль. Кэти увидела, как лицо побагровело, потом побледнело, потом опять побагровело. Казалось, что этот человек полностью контролирует нервную систему генералиссимуса. -- Это же были северные вьетнамцы, да? Вы им показали, как это работает, так? Для этого я вам и была нужна. Чтобы разработать оружие для Ханоя, -- сказала Кэти. Она чувствовала его боль всем телом. Генералиссимус, который в тот момент готов был признаться в убийстве Адама и Евы, выдохнул: "Да". Особенно приятно было, когда боль отступила. Это было столь упоительно, что он с помощью Кэти даже сообщил подробности продажи оружия во Вьетнам. А еще признал свою вину и попросил прощения. -- Но ведь Ханой не к западу от Великобритании. -- К западу, если вокруг, -- сказала Кэти. -- Я это сделал. Я продал эту страшную... штуку? -- Флюорокарбоновый генератор, -- подсказала Кэти. -- Да, эту флюоро... штуку. Признаю. -- Кому в Ханое? -- Не знаю. Они просто приехали, погрузили и уехали, -- сказал Генералиссимус. Римо взглянул на Кэти. Она покачала головой. -- Ты -- ученый, -- сказал Римо. -- Такое может быть? -- Вполне, вполне, -- сказала она. Она не знала, что они будут делать в Ханое. И что она будет делать -- тоже. Но после такого возбуждения ей нужно достичь высшей точки наслаждения. -- Ты хочешь оставить его в живых? А если он предупредит остальных? -- Иногда это даже помогает, -- сказал Римо. -- Они все бросаются на защиту того, что не хотят отдавать тебе. -- Если бы ты его убил, мне бы было спокойнее. Я не могу уйти с тобой, зная, что этот генералиссимус со своими офицерами будут предупреждать твоих врагов. Мне так трудно, Римо. Я больше не могу. И тогда она заплакала. Она отлично умела лить слезы. Обнаружила она в себе эту способность лет в пять, когда задушила своего хомячка и заставила весь дом искать убийцу бедняжки Пупси By, так звали зверька, который последний раз пискнул у нее в руках. -- Хорошо. Хорошо, -- сказал Римо. -- Хватит плакать. Посмотри, они уже мертвы. На полу лежало два неподвижных тела. Голова генералиссимуса смотрела в потолок, руки офицера так и застыли истерически протянутыми к генералиссимусу, как когда он вбежал в кабинет, предупредить Вождя, что страшный человек и красавица прошли через его охрану, как нож сквозь масло. -- Я даже не заметила. Как ты это сделал? -- спросила Кэти. -- Не обращай внимания, -- сказал Римо. -- Сделал и сделал. -- Пожалуйста, больше не торопись. К чему такая спешка? Неужели ты совсем не думаешь о других? Доктор Кэтлин О'Доннел не видела небольших припухлостей на шеях обоих людей. Но врач генералиссимуса их видел. Сомнений не было. Оба позвоночника были переломаны и раздавлены. Удивительный случай, тем более, что охранники сообщили, что в комнату технику не проносили. Там были только мужчина и рыжая красотка. Врач подробно записал описание их внешности. А потом позвонил в крупное посольство в одну из соседних стран. -- Кажется, я могу вам помочь, -- сказал врач. -- Для вас самое главное -- не демаскироваться, -- сказали ему. -- Если для вас было достаточно важно, чтобы я это искал, я полагаю, не менее важно, чтобы я вам это передал. -- Сегодня утром это передавали всем. -- Думаю, я нашел их. -- Мужчину и женщину? -- Да. Она -- рыжая красавица. -- За сегодняшнее утро мы получили десять сообщений со всей Южной Америки. Одной из рыжих оказался орангутанг из зоопарка Рио-де-Жанейро, которого везли к ветеринару. -- Этот человек убил двоих, свернув им позвоночники, как я полагаю, голыми руками. -- Как он выглядел? Врач заметил, что голос на другом конце провода напрягся. Каждая нотка волнения значила для него некоторое количество долларов. Он передал описание этой парочки, сказал, куда, по его мнению, они направились, а потом, подумав секунду, добавил: -- У него не было наручных часов. -- И что это может значить? -- Все иностранцы и члены правительства носят часы. Наверное, они решили, что он один из них. Я имею в виду крестьян. -- Вы, доктор, носите часы, -- отозвался сотрудник. КГБ. -- Да, -- сказал доктор. -- Но я -- министр здравоохранения Сан-Гауты. Сообщение было немедленно передано по радио в Москву, куда весь день передавались подобные сообщения. Но это было особенным. Во всех остальных сообщалось, что мужчина кого-то застрелил или зарезал, а здесь говорилось о человеке, который голыми руками так надавил на позвоночник, что казалось, будто кости пекли в духовке. -- Это он, -- сказал полковник КГБ Иван Иванович, который должен был сначала доложить обо всем Земятину, а потом придумать, как уничтожить этого типа. -- Хорошо, -- сказал Великий Земятин. А потом он узнал кое-что совсем приятное -- эта парочка все еще была в Сан-Гауте. -- Мы можем собрать команду еще до того, как они покинут страну, -- сказал молодой полковник. Он почувствовал, как просто от разговора с фельдмаршалом у него вспотели ладони. Кто знает, когда и кого он решит убить? -- Нет, -- сказал Алексей Земятин. -- На сей раз мы все сделаем как надо. Глава одиннадцатая Ример Болт не знал, от чего он потеет в своем серебристом противорадиационном костюме -- от жары или от волнения. Эксперимент в Малдене показал, что противорадиационный костюм защищает человека от прямых солнечных лучей в течении двадцати минут. Что еще удалось узнать, точно известно не было, потому что от Кэти О'Доннел больше вестей не поступало. Он тосковал по ее роскошному телу, по ослепительной улыбке, по острому уму, но больше всего -- по телу. Когда он его вспоминал, то ни улыбка, ни ум его больше не волновали. Но на самом деле, если бы ее не было, он остался бы единственным автором одного из самых поразительных открытий двадцатого века. Возможно, навсегда. Изобретателя колеса забыть можно, Римера Болта не забыли бы. Почет бывает по заслугам. Тем ясным осенним днем Ример Болт продумал все до конца. Он не просто нашел применение новому изобретению, а применение в одной из важнейших отраслей. За какой-нибудь год "Химические концепции" не только окупят все вложения, но будут богатеть и процветать вечно. Все утро подъезжали новые и новые автомобили и грузовики, их некрашеные капоты блестели на солнце. Некоторые из них были старыми развалинами с ржавыми жестяными заплатками. Другие -- совсем новые. Небольшая долина к северу от Честера, Нью-Гемпшир, была расчищена от деревьев. Сюда все утро и направлялись машины. Сюда же отправились члены правления "Химических концепций". Туда же был доставлен контейнер с противорадиационными костюмами. В них Ример Болт обрядил членов правления. Председатель правления посмотрел на машины и подсчитал, что стоят они где-то от двухсот до пятисот тысяч долларов. Потом взглянул на костюмы и прикинул, что они обошлись по тысяче долларов каждый. Ример Болт говорил еле слышным голосом, словно боялся, что кто-то за его спиной может подслушать. Председатель обратил внимание, что этого было вполне достаточно. Члены правления выглядели так, будто их насильно сделали участниками какого-то секретного рейда. -- Ример, -- сказал председатель и поманил Болта пальцем. Говорил он более чем громко. -- Ример, этот эксперимент обошелся нам минимум в полмиллиона долларов. Минимум. -- В два миллиона, -- радостно ответил Ример. Остальные директора, которые все еще держали маски от костюмов в руках, повернули головы. -- Машины и костюмы стоили полмиллиона. Но основные деньги пошли на кое-что поважнее, -- сказал Болт. А потом, будто его и не цепляли на крючок, отправился помогать одному из директоров справиться с костюмом. -- Ример! -- позвал председатель правления. -- Да, -- ответил Болт. -- Маска надевается на плечи, как у водолазов, только шлем прикручивать не надо. -- Ример, -- сказал председатель правления. -- Что это у нас поважнее на полтора миллиона долларов? -- Уж не считаете ли вы, что полтора миллиона, это слишком много за контроль над всей автомобильной промышленностью? Грузовики, автомобили, тракторы, комбайны. Вы что, сэр, думаете, они отдадут нам это за просто так? -- Полтора миллиона долларов, -- повторил председатель. -- И на что вы потратили эти деньги? -- На то, чтобы нанять водителей, которые не знают, на кого работают. На создание подставных компаний. На прикрытие нас всех и прежде всего нашей фирмы, имя которой я просил вас сегодня не упоминать, чтобы его случайно не узнали. Создание подставных компаний везде вплоть до Багам стоит денег. И нанимать людей от имени этих компаний тоже стоит денег. Недешево обходится свить паутину так, чтобы никто ни о чем не догадался, потому что сегодня, джентльмены, уезжая отсюда сегодня, мы оставим эти жалкие два миллиона здесь, на поле, и не будем требовать их назад. Да, джентльмены, несколько долларов оставим, но уйдем отсюда, держа под контролем всю автомобильную промышленность. Болт обхватил свой шлем обеими руками. -- У нас есть нечто столь ценное, нечто, что станет столь необходимо, что боссы автомобильной промышленности будут делать все возможное, лишь бы выведать наш секрет. Но пока мы не будем готовы диктовать свои условия, нам надо будет молчать о том, что случится сегодня. Болт опустил маску и повернулся спиной, отметая возможные вопросы. Ответы на них они получат через несколько минут. Он велел построить для членов правления деревянные трибуны, почти как на стадионе. Интересно, подумал он, поднимут ли его на плечи и пронесут ли по полю после того, как эксперимент закончится? Почти приподнявшись на цыпочки, Ример взмахнул рукой. Шеренга рабочих направилась к машинам с пульверизаторами для краски в руках. В воздух поднялись р