озовые и зеленые облака. А еще -- огненно-красные и бежевые. Палевые и коричневые. Салатовые и лиловые. Мокрая, сверкающая краска лилась на машины. Ример Болт по радио связался с техником в "Химических концепциях". Он нарочно утаил от техника истинную причину эксперимента. Сделал вид, что это что-то в финансовом отношении бесполезное, типа проблемы чистого воздуха. Установка теперь помещалась в небольшой лаборатории. Техник, услышав сигнал, снял красный щиток с кнопки. Пол уехал вниз. Крыша над лабораторией раздвинулась. Солнечный свет залил установку, которая была теперь размером с письменный стол. Короткий хромированный ствол смотрел в небо. Кроме пушки было еще два контейнера и упакованный в железо генератор, который и вырабатывал флюорокарбоны, направляя их со скоростью, чуть меньшей скорости света, на озоновый щит. Потом крыша закрылась, пол вернулся на место, установка закончила работу. Весь процесс занял около пяти секунд. Проблемы наведения цели были решены во время малденского эксперимента. Время, достаточное для работы, было определено во время первого салемского эксперимента. По углу наведения, который был почти прямым, техник понял, что цель где-то совсем рядом. А над равниной у Честера, Нью-Гемпшир, разлился волшебный синеватый свет. Он лился секунд пять, потом прекратился. Машины как стояли, так и стояли, сияя мокрым отливом свежей краски. Ример Болт снял маску и знаком показал директорам, чтобы они сделали то же самое. -- Уже не опасно? -- спросил один из них. -- Уже нет, -- ответил Болт. Он взглянул на небо. Кольцо почти сомкнулось. Теперь это занимало еще меньше времени. В воздухе стоял едва слышный запах горелой травы. Только слышались легкие шлепки, будто падали кулечки с конфетами. Птицы опять попались. Шаги Болта шуршали по выжженной траве. Казалось, что земля тоже похрустывает. -- Пошли, -- сказал он членам правления. -- Опасности нет. Он подал знак рабочим отойти в сторону. На случай, если они будут не слишком расторопны, через одну из подставных компаний он нанял охрану. Они согнали рабочих с поля. Нарочито серьезно он кивнул человеку с пультом, сидевшему справа от трибун. Когда столько людей в серебристых костюмах высыпало на поле, казалось, что в долину у Честера, Нью-Гемпшир, приземлился отряд инопланетян. Несмотря на подробные инструкций, рабочие растерянно толклись рядом, и человек у пульта звуковой защиты тоже выглядел как-то странно. -- Включайте! -- крикнул Болт. Его уверяли, что некоторые звуковые волны поглощают другие. Еще его уверяли, что такое приспособление еще не до конца освоено даже ЦРУ. Его уверяли, что человек может находиться в пяти метрах от другого, кричать во всю глотку и слышно его, если звуковой щит включен, не будет. Человек у пульта пожал плечами. -- Я сказал; включайте этот чертов звуковой щит! -- завопил Болт. Человек одними губами произнес: -- Что? Ример увидел, как один из автобусов увозит первую партию рабочих, которые были уже не нужны. Потом увидел, как другие машины неслышно удаляются по дороге. Человек у звукового щита покраснел и все повторял: -- Что? Но он просто шевелил губами. -- Великолепно, -- сказал Ример, особенно широко улыбнувшись и подчеркнуто кивнув. -- Великолепно. А потом тем, от кого зависели и деньги, и его будущее: -- Ничто из того, что мы здесь скажем, не должно быть услышано посторонними. -- В куче свежевыкрашенных машин лично я не вижу ничего секретного, -- сказал председатель. Уж что-что, а искусство устраивать шоу Болт знал. Он взял руку председателя и приложил ее к сверкающей розовой крыше седана. Председатель ее отдернул и уже собирался вытереть, но вдруг понял, что она сухая. Он опять потрогал машину. Она сверкала и была абсолютно суха. Потрогал еще одну. Остальные директора тоже стали тереть машины, которые сияли ослепительнее, чем машины на выставках. Тогда сдержанно и кратко заговорил Ример. -- Мы можем сэкономить на этом по триста пятьдесят долларов с каждой машины. Самую дешевую автокраску мы превратим в краску высшего качества. Одним словом, джентльмены, вся автомобильная промышленность будет нам в ножки кланяться -- ведь у нас в руках самый дешевый и быстрый способ покраски. Одним словом, джентльмены, мы скажем японским роботам, детройтским рабочим и немецким инженерам: вам машин уже не красить. Есть только один, лучший из лучших, способ покраски, и только мы можем его применять. Председатель правления обнял Римера Болта, как родного. В тот момент он был готов его усыновить. -- Не аплодируйте. Не уносите меня отсюда на руках. Спокойно идите к машинам, которые я для вас нанял, и уезжайте отсюда. Они кивнули. Кое-кто подмигнул Римеру. Один из них сказал, что сейчас для него самое трудное -- не запрыгать от радости. -- Когда будете выходить, скажите этому парню со звуковым щитом, чтобы он его выключил. Когда случилось чудо в этом мире, твое оно носило имя, Ример, подумал Болт. Лицо его светилось довольством и гордостью. В этот момент Ример любил весь мир. А почему бы и нет? Ведь он собирался вскоре его завоевать. Вдруг он услышал шум отъезжающих машин и понял, что звуковой щит убрали. Через несколько секунд он остался один. Он ждал, насвистывая себе под нос. Теперь должен был начаться следующий этап. Подъехали автобусы. Из них вышло пятьдесят человек мужчин и женщин. У каждого в руках был билет. Они высыпали на поле, некоторые спотыкались, потому что читали написанное на билете. Те, кто привел сюда машины, уехали до того, как начали красить. Те, кто увезет их отсюда, не будут знать, что машины только что покрашены. Болт понял, что на него бросают удивленные взгляды, и решил снять костюм. Он уедет с последней машиной и доедет до соседнего городка, где его будет ждать его шофер. Это было впечатляюще. Это было блестяще. Это было, подумал Болт, так по-болтовски, имея в виду сложность, продуманность и, прежде всего, успех операции. А эти идиоты просто сидели в своих машинах и ничего не делали. -- Ну что вы, отъезжайте же, -- сказал он. Но они просто сидели в машинах, уставившись на руль, будто им что-то мешало. Ример подошел к ближайшей машине и распахнул дверцу. За рулем была молодая женщина. -- Заводите мотор, -- сказал он. -- Не могу, -- ответила она. -- Включите зажигание, -- сказал он. Она показала ему свои руки. Пальцы покраснели от напряжения. -- Уже пробовала, -- сказала она. -- Подвиньтесь, -- сказал он. Все женщины, кроме Кэти О'Доннел, годятся только для одного, подумал он и повернул ключ. Тишина. Опять повернул ключ. На приборной доске не мигнула ни одна лампочка. Машина стояла неподвижно. -- Вот видите, -- сказала молодая женщина. -- Держу пари, вы собой гордитесь, -- сказал Болт и отправился к машине мужчины. Опять ничего. В бежевом "бьюике" и желтом "крайслере" то же самое. И в зеленом "понтиаке", и в золотистом "субару". И в коричневой "тойоте", и в розовом "мустанге". "Порше", "ауди", "ситроен", "олдсмобиль", "бронко", "фэрлейн", "сандерберд", "ниссан", "датсун", "альфа ромео" -- молчали все. Даже "феррари" был, как мертвый. Как мертвый. У Римера Болта кровоточили пальцы, но он продолжал говорить всем, что им заплатят, только пусть они садятся в автобусы и убираются отсюда, немедленно. -- Вы же можете уехать, правда? Автобусы потянулись прочь, а он остался на поле, забитом машинами, которые не желали заводиться. Один, совсем один. У него засосало под ложечкой -- это провал. Он не мог сдвинуть машины. Он даже не знал, за что тут браться. Поэтому он просто бросил их и побрел прочь. Их никто не обнаружит, подумал он. Но две крупные разведки уже обнаружили кратковременное раскрытие озонового слоя. И никто ни в Москве, ни в Вашингтоне не называл это окном в процветание. Президент всегда предполагал, что так и будет -- настанет конец света, а он будет стоять и смотреть, как беспомощный случайный прохожий. Луч опять был выпущен, Россия тоже его засекла и ни за что бы не поверила, что Америка не может найти оружие на своей собственной земле. Но на самом деле так оно и было. ФБР сообщило, что его поиски чего-то, что могло посылать флюорокарбоновые лучи, оказались безрезультатными. Никто не знал, что, собственно, искать. Пушку? Воздушный шар? Может, это было похоже на танк. Или на гигантский баллон от спрея для волос. Но, пока весь мир вслепую мчался навстречу собственной смерти, поступило одно утешительное сообщение. Поступило от одной из самых секретных организаций, о существовании которой он узнал в день инаугурации, когда предыдущий президент провел его в его новую спальню и показал ему красный телефон. За последнюю неделю президент пользовался им больше, чем все его предшественники вместе взятые. Человека на другом конце провода звали Смит, и голос у него был резкий и неприятный. Но только этот голос мог успокоить президента. -- Мы обнаружили место установки, но ее уже перевезли. Теперь она в Ханое. -- Вы уверены? -- Уверены мы будем, когда потрогаем ее своими руками. Но следы привели нашего человека в Сан-Гауту, а теперь ведут в Ханой. -- Значит, она у коммунистов. Почему они все так скрывают? -- Не могу понять, сэр. -- Больше всего на свете я хотел бы оказаться в Кремле и выяснить, что, черт подери, происходит. А старика нельзя использовать? Этого, азиата? -- Он в некоторого рода отпуске. -- Сейчас? -- взвизгнул президент. -- Ему нельзя приказывать, как простому офицеру. Их традиции более давние, чем наши, или даже европейские, сэр. -- Так, а что насчет конца света? С этим как? Вы ему объяснили? -- Думаю, он и раньше об этом слышал, сэр. -- Замечательно. И каковы ваши предложения? -- Если бы я был на вашем месте? -- спросил Смит. -- Да. -- Пожалуй, главная проблема в том, что русские не верят, что мы ничего не знаем о флюорокарбоновом оружии, если, конечно, это оружие. -- Но если оно в Ханое, значит, оно у них есть. -- Может быть, есть, а может быть, и нет. Если есть, я полагаю, что они еще могут одуматься. Давайте на это надеяться. Мой человек идет по лучшему следу, который у нас имеется, и, честно говоря, господин президент, я рад, что на это у нас есть он. Лучшего нам во всем мире не найти. -- Согласен. Продолжайте. -- Я бы предложил то, о чем думаю уже довольно давно. Дайте им что-то, что покажет, что мы заинтересованы в их доверии. Что покажет, что мы не меньше, чем они, заинтересованы в том, чтобы найти флюорокарбоновую установку. Нам нужно выдать им какой-нибудь важный секрет. Он-то и послужит доказательством нашего доверия. -- У вас есть что-то на примете? -- Какое-нибудь изобретение. Наверняка есть что-то, в чем они заинтересованы. Только надо, чтобы они не думали, что мы думаем, что они уже об этом знают. Здесь нам надо быть предельно честными. У нас нет другого выбора, сэр. То есть придется раскрыть карты. -- Меня это пугает, Смит. -- Боюсь, сейчас не самая мирная погода. -- Не знаю, как посмотрит на это мой кабинет. И что скажут старейшины. -- У вас нет выбора, сэр. Вы должны отдавать приказы. -- Знаете, Смит, здесь не осел уперся. Здесь весь мир замер. -- Удачи вам, сэр, -- сказал Смит. -- И вам удачи. Человеку, которого выбрали для передачи Москве секрета, было чуть больше шестидесяти, он был миллиардером, близким другом президента и среди прочего, владельцем корпорации, занимающейся новыми технологиями. Когда он узнал, с чем его посылают, то едва не обвинил президента в предательстве. Это была подробно составленная, даже частично переведенная на русский сводка об оборонительных ракетных укреплениях США. -- Я этого не сделаю, -- сказал Макдональд Пиз, у которого была по-военному короткая стрижка, гнусавый техасский выговор и докторская степень по ядерной физике. Потом он услышал о строительстве новых ракетных баз и немного смягчился. Потом услышал о новом изобретении, которое, возможно, и вызывало у русских тревогу, и смягчился окончательно. -- Конечно, я поеду. Мы же все можем спечься, как пирожок в пустыне. Какие безумные псы играют с нашим маленьким озоновым слоем? Ведь на Земле может и тараканов не остаться. Отдайте русским все. Давайте вернем мир к безудержному великодушию. Силы небесные, что же такое происходит? -- Твой самолет ждет, Хэл, -- сказал президент. Это была кличка. С таким именем кличка становится необходимостью. Одним таким ходом президент не только раскрывал главный американский секрет, он шел на заключение самой хитроумной в мире сделки. Президент знал, что Пизу все это понадобится. Но он не подозревал, что Макдональд "Хэл" Пиз не только упустит возможность, но своей честностью еще все и испортит. Глава двенадцатая Макдональд Пиз прибыл в Москву спецсамолетом, на посадку которого на свободной полосе советское правительство дало особое разрешение. На нем была стетсоновская шляпа и костюм за четыре тысячи долларов. Пронзительный осенний ветер готов был содрать с его лица кожу, но ему было все равно. Он ненавидел этих людей. Они только и умели, что воровать технологии и отравлять умы простых людей. Больше того. Он чувствовал, что это -- самые закоренелые лгуны во всем мире. Пиз считал, что приверженность русских и всех остальных марксистов к неприкрытой лжи исходила от их отношения к миру. Монотеистические религии исповедовали веру в то, что мир призван нести правду. Это не значило, что христиане, иудеи и мусульмане всегда говорили правду, но -- должны были. По марксистско-ленинской идеологии слова были всего лишь орудием. Агитацией и пропагандой. Так было в самом начале, и сейчас все оставалось по-прежнему. Так что, даже несмотря на то, что мир стоял на грани краха, Макдональда "Хэла" Пиза всего переворачивало от того, что для достижения взаимного доверия он должен был передать русским американские оборонительные планы. Доверие? Кто знал, что они подразумевают под этим словом? Возможно, у них оно имело особый смысл, как и слово "мир", которое значило для них затишье между войнами, безоговорочно ведшими к их господству над всей планетой. Русский предложил мистеру Пизу свое пальто. -- Нет, -- сказал Пиз. Он не желал укрываться от ветра. Кроме того, они подогнали машины прямо к самолету. Он пересчитал своих людей перед посадкой в машины, а потом -- когда прибыли в Кремль. Оба раза их было двенадцать. У Генерального секретаря было типично русское лицо, рыхлое и мясистое. И толстые неуклюжие руки. Он был осторожно оптимистичен по поводу того, что Америка решила поделиться своими секретами. Они были в каком-то большом зале. Позади Генерального сидело двенадцать офицеров в плетеных креслах. Было еще два переводчика, а на стене висело огромное зеркало. -- Я нахожусь здесь, -- заговорил Хэл Пиз, и его гнусавый голос почти дрожал от боли, -- потому что мы стоим перед лицом общей опасности. Я понимаю, что вы нам не доверяете, но я здесь, чтобы убедить вас -- мы с вами по одну сторону баррикад, и, так же, как и вы, мы хотим спасти мир. Генеральный кивнул. У русских шеи, как у бугаев, подумал Пиз. Из них бы вышли отличные футболисты. -- Мы знаем, что вы сейчас строите множество новых ракетных установок, которые, по-видимому, недостаточно оснащены защитными системами. Впервые за всю историю атомного оружия ваша страна не приняла всех мер предосторожности. Пиз слышал, как переводят то, что он говорит. Он увидел, как голова на бычьей шее повернулась. Генеральный секретарь что-то ответил, и переводчик повторил по-английски: -- Не мы первыми применили атомное оружие. Как и все остальные народы, мы стали жертвами атомного оружия, которое использовали вы. Теперь вы говорите, что мы не соблюдаем мер предосторожности. Это ложь. Мы -- миролюбивый народ, и всегда им были. Мы не стали бы ставить себя и весь мир под такую угрозу. -- Да полно вам, -- сказал Пиз. -- Мы знаем, что у вас есть такие ракеты. И вы это знаете. Но сейчас, черт подери, мы прибыли, чтобы передать вам нечто, что может свидетельствовать о наших добрых намерениях. Так что, парень, оставь свою ложь при себе. Генеральный и переводчик обменялись несколькими фразами. Хэлу Пизу перевод был не нужен. Он понял, что его послали к черту. -- Ну хорошо. Смотрите. Мы хотим передать вам планы наших систем ракетной защиты. Мы хотим, чтобы вы поняли, что мы не имеем никакого отношения к безответственной попытке прорвать озоновый щит. И просим мы только об одном -- приостановить безумные шаги, которые могут привести к гибели планеты. Переводчик начал говорить о борьбе за мир, но Хэл Пиз сказал, что его это не интересует. Его наизнанку выворачивало, когда он увидел, как русские офицеры набросились на планы американских оборонительных баз. Он заметил, как некоторые из них кивнули. Они поняли, что перед ними настоящие планы. Один из офицеров минут на пять вышел, потом вернулся. Он лишь подал знак Генеральному. Генеральный вышел, но отсутствовал совсем недолго. Переводчик был уже не нужен. По тому, как Генеральный сложил руки, Пиз понял, что его инициатива отвергнута. Переводчик начал говорить о том, что оружия без систем безопасности у них нет, но Пиз резко его оборвал. -- Слушайте, вы что, спятили? Мы же только что перед вами все кишки вывернули. Чего вы еще хотите? Войны? И что вы собираетесь выиграть? Можете вы мне ответить? Может, вы сходите к своему боссу и скажете, что он сошел с ума? Вы затеваете игру, в которой победителей не будет, а ведь если мы все сейчас не взорвемся, то запросто можем поджариться, как бобы на сковородке. Ему ответили той же дикой ложью о мирных намерениях русских. -- Послушайте, то, что происходит с озоновым слоем, пугает нас не меньше, чем вас. И мы хотели доказать это, показав вам свои оборонительные планы. Вот они перед вами, а вы уперлись, как бараны. Нам нужна ваша помощь, чтобы понять, откуда исходит опасность. Черт возьми, мы же знаем, что они попадали на вашу территорию. И знаем, что и вы должны об этом знать. Мы хотим вместе с вами бороться за спасение этой треклятой планеты. Что вы выиграете, если она станет горсточкой пепла? Генеральный подумал минуту, потом вышел, вернулся снова. -- Если вы хотите правды, -- передал Генеральный через переводчика, -- то знайте, что вы, американцы, величайшие обманщики во всем мире. Хэл Пиз чуть было не вцепился в его жирную глотку, прямо здесь, в Кремле. Дрожа от злости, он сдержался. Он мог не беспокоиться. Выцарапай он Генеральному глаза, он бы не принес вреда больше, чем ему уже удалось. Алексей Земятин наблюдал за происходившем сквозь зеркало. Он видел и слышал, как американец заявил, что руководит всем кто-то еще, и что этот человек должен понять, что конец света -- конец и для русских, и для американцев. Видя, как страстен этот человек, Земятин почти готов был ему доверять. Но Алексей Земятин знал, чего добивается этот человек, а своим эмоциям он давно отвык доверять. От него зависело слишком много людей, поэтому он не мог полагаться на такую непроверенную штуку, как инстинкт. Иногда он мог оказаться верным, но фактов он заменить не мог. Поиски фактов погубили слишком много людей, так что Земятин не желал опираться на то, что было квинтэссенцией эгоизма -- на предчувствие. Так что он лишь ощущал, что этот человек говорит правду. Но это не было и вполовину столь важно, как то, о чем Земятин узнал полчаса назад. Не успел самолет с Макдональдом Пизом взлететь, как американцы опять провели испытание нового оружия. Не было сомнении, что это дело рук американского правительства, а не какой-то мелкой компании, которая не докладывала правительству о своих опытах. Земятин понимал, как далеко может зайти частное предпринимательство. Он отлично знал, как процветает черный рынок в России, где черного рынка не должно быть по определению. Не должно быть вообще никакого рынка, кроме государства, которое замечательно заботится о нуждах своих граждан. Но за правду уже была заплачена немалая цена. Доклад, составленный по сообщениям из многих источников (некоторые из них уже оказались в американских тюрьмах, потому что их секретность была раскрыта), был по иронии судьбы представлен в тот самый момент, когда мистер Пиз начал свою речь. Алексей слушал его вполуха. От того, что он прочитал, у него кровь застыла в жилах. Это было похоже на то, как германские войска стягивались к русской границе перед началом войны. Поезда, артиллерия, обмундирование, продовольствие. Нужно позаботиться обо всем. Американцы были хитрее, гораздо хитрее, чем он предполагал. За день до этого американцы решили, что могут превратить все оружие в Европе и в Азии в груду металла. Они могли оставить матушку -- Россию с одной пехотой и с танками, не способными передвигаться. Америка готовилась уничтожать оставшихся без техники русских солдат в количествах, которые смутили бы даже фашистов. Готовилось вторжение в пределы России. И это могло получиться даже без поддержки НАТО. Готовился удар в самое сердце России, и сопротивление было бесполезно. Сначала ракеты, потом бронетехника -- и из России вынут душу. Сомневаться в этом не приходилось. Пока американцы и русские военные инженеры рассматривали карты укреплений, которые, как видели русские, были самыми что ни на есть настоящими, Земятин требовал всех подробностей. Именно в подробностях можно было разглядеть правду. Офицеры бегали в кабинет фельдмаршала с новыми и новыми бумагами. Американцы действительно провели испытание. Это было обнаружено сразу же, потому что мониторы русских работали постоянно. Ему сказали, что англичане тоже случайно его засекли. Несмотря на тяжелые потери, британская система все еще функционировала. -- Американцы не предупредили англичан о наших действиях. Но они знали. По моим сведениям они должны были знать. -- Они знали, товарищ фельдмаршал, но у нас нет сообщений о том, что они предупредили об этом своих предполагаемых союзников. -- Не удосужились предупредить, -- сказал Земятин. Ему вдруг захотелось выпить глоток воды. -- Вам плохо, товарищ Земятин? -- Если вы участвуете в соревнованиях по рыбной ловле, а ваш соперник поймал пескаря, будете ли вы этого пескаря стараться отобрать? -- Американцы охотятся за рыбой покрупнее? -- Американцы гораздо хитрее, чем мы предполагали. Если бы они знали, что сейчас у меня есть нечто, что я считаю большим преимуществом, стали бы они меня его лишать? Продолжайте. -- На сей раз длительность работы луча стала меньше. Прицел был точнее. -- Чем больше точность, тем выше класс, -- заметил Земятин. -- Очевидно, товарищ фельдмаршал. -- Так что, если бы они направили луч на нас, это могло бы быть столь быстро, что не принесло бы вреда остальной части планеты. Земятин понял главное -- новое изобретение было оружием. К тому времени русские накопили столько ядерного оружия, что, по словам ученых, оно могло уничтожить не только противников, но и их самих. Парадокс был в том, что когда изобреталось оружие более совершенное, это значило не что оно более гуманно, а что оно более удобно для ведения войны. Американцы сделали из своего изобретения с флюорокарбонами оружие. -- Могу добавить, товарищ фельдмаршал, -- сказал офицер, -- что для обнаружения источника мы раскинули сеть наблюдения по всему американскому континенту. -- И напрасно? -- Никак нет. Рискуя людьми, мы обнаружили источник лучей. Американцы рассекретили человек пятнадцать наших. Но успех был нам важнее безопасности. -- Так. Хорошо. -- Как только установка сработала, наши люди на машинах передавали информацию от одного к другому. -- Но это могло привлечь внимание. -- Поэтому мы и потеряли столько людей. Но это позволило нам установить, что генератор расположен к северу от Бостона, в районе скопления предприятий высоких технологий. Земятин знал этот район. В случае атомной войны для России это была цель номер два. Целью номер один были ракеты, затем шли базы, где они создавались. Собственно армия непосредственной угрозы не представляла. Сам предпочитающий переоценить противника, Земятин предупреждал советский генералитет постараться не слишком полагаться на некомпетентность американцев. Достаточно было вспомнить Вторую мировую, когда американцев никто поначалу не принимал всерьез, а они выиграли войну на двух океанах, разбив противников, которые готовились к войне долгие годы. Считалось, что американские наземные силы большой угрозы не представляют. Теперь, если бы не русское оружие, они бы заняли главенствующие позиции. В эксперименте было задействовано пятьдесят новых дорогих автомобилей того качества, до которого русским было далеко. -- За пять секунд все эти машины, товарищ фельдмаршал, были приведены в негодность. -- Каким образом? -- Вышла из строя вся электроника. -- Больше ничего не повреждено? -- Ни царапины. Но, самое главное, агент, подучивший эту информацию, был схвачен американцами. Они допрашивали его, пытаясь узнать, что ему известно, как будто он был в этом задействован. -- Неплохое прикрытие. -- И это еще не все. Как вы знаете, Америка -- страна коммерции. Мы узнали, кто владеет землей, кто купил машины, кто заплатил людям, пытавшимся их завести. -- Так. -- Это были не военные. -- Конечно, нет, -- сказал Земятин. -- Подставные компании. Мы подсчитали, что прикрытие эксперимента обошлось в три раза дороже, чем его проведение. -- ЦРУ, -- сказал Земятин. -- Конечно, -- согласился офицер. -- Фиктивные компании, море денег. Это наши старые друзья. Земятин застонал. А потом, чувствуя себя беспомощным мальчишкой, сказал младшему офицеру: -- Вот видите? Я тысячу раз об этом говорил. Вы все смеетесь над американскими военными. Считаете, что вторжение в Гренаду было бездарной операцией. Вы были так в себе уверены. А теперь -- смотрите. Смотрите, что они сделали. -- Но у нас есть наши ракеты, товарищ фельдмаршал, -- сказал молодой офицер. -- Да, конечно, пока что они у нас есть, -- сказал Земятин, отсылая его -- через зеркало он заметил, что Генеральный поднялся из-за стола. Если бы молодой офицер узнал, что их ракетную базу вывели из строя, его скорее всего пришлось бы убить, как и тех, кто рассказал бы ему об этом. Вошел Генеральный. -- Офицеры считают, что эти планы подлинные. Полагаю, нам нужно сообщить им все, что мы знаем об этом оружии. В конце концов, фельдмаршал, какой смысл жить в мире, непригодном для жизни? Американский миллионер правильно сказал. -- Если бы он принес свои лук и стрелы, ты бы что, снял штаны, наклонился и подставил задницу? -- Кажется, я пока твой генсек. -- Они отдают тебе свои планы, потому что они им больше не нужны. В следующей войне они не пригодятся. Единственное, что сейчас имеет значение, так это то, что они пока не знают, что могут сделать с нашими ракетами, вот и все. И он рассказал, что американцы сделали с машинами. -- Если они могут привести в негодность электронику в "порше", "кадиллаках", "ситроенах" и во всей японской дребедени, неужели ты думаешь, что тупой русский танк будет представлять для них сложность? Ты действительно так думаешь? -- Они нам лгали, -- сказал Генеральный. -- А ты думал, что они открыли всю душу? Наши танки будут бесполезной грудой металла. Пехота -- бессмысленна. Она просто ляжет кровавым ковром на дороге, по которой они пойдут на Москву. И на Ленинград. И в Сибирь. На сей раз отступать нам некуда. Мы хотим только одного, чтобы они отдали нам это оружие. Чтобы признали, что оно у них есть, и передали нам. -- Они лгуны. Невероятные лгуны. -- Посмотри за зеркало, Генеральный, -- сказал Земятин, кивком указывая на ждущего американца. Американцы и русские о чем-то говорили с максимальной, на которую способны инженеры, обсуждающие научную проблему, вежливостью. -- То, что они передали нам планы оборонительных сооружений, окончательно убедило меня в том, что у них есть кое-что получше, оружие, раскрывающее небо и приводящее в негодность всю технику. Земятин наблюдал за тем, как Генеральный вернулся в зал и назвал американца лжецом. Он увидел, что американец пришел в ярость. Он даже поверил бы этому американцу, не знай он, что тот лжет. Уже на обратном пути в Америку мистеру Макдональду Пизу сообщили, что сотрудничество возможно только в том случае, если будет передана информация об оружии, в поисках которого Америка якобы рассчитывала на помощь русских. Ему сказали, что если американцы еще не знают об этом, то искать его следует к северу от Бостона. Пиз немедленно телеграфировал об этом в Америку. Ему ответили, что Америке об этом известно. И поиски оружия продолжаются. Харолд В. Смит снова говорил с президентом, в голосе которого проскальзывали нотки сомнения. -- Оружие не в Ханое. Оно здесь. Где-то к северу от Бостона, -- сказал президент. -- Я передал его поиск в руки разведки. -- Хорошо, -- сказал Смит. Его честолюбие не страдало от того, что проект, с которым он работал, передан кому-то еще. Благодаря этому качеству он и получил когда-то свою работу. -- Вы представляете, какой урон делу принесла бы наша слепая уверенность в том, что оружие в Ханое? Они нам не верят, и, черт возьми, Смит, на их месте я поступил бы так же. Отправьте своих людей в район Бостона, когда и если мы его найдем, мы с ними скооперируемся. -- Не могу этого сделать. -- Почему? -- Один из них на пути в Ханой. -- А другой? -- Он не поддерживает с нами связи, сэр. -- Я хочу, чтобы вы запомнили, Смит, что, когда человечество полагалось на вас, вы его предали. -- Знаю, сэр. -- Сообщите мне, как только вы выйдете хотя бы на одного из них. Даже не верится. Вы! Последняя надежда Америки! -- Да, сэр, -- сказал Смит. Ему нужно было получить как можно больше информации об этой женщине до того, как Римо снова с ним свяжется. Неужели Римо влюбился? Харолд В. Смит ничего не мог сказать. Раньше он думал, что не понимает только Чиуна. А русские в Москве начали понимать многое. Молодой полковник, ответственный за отряд головорезов, получал сообщения о местонахождении американского агента-одиночки и рыжей женщины. Они были в Сан-Гауте. Были в аэропорту. Теперь он направлялся в Ханой. -- Думаю, товарищ фельдмаршал, что Ханой подходящее место для того, чтобы его обезвредить, -- сказал полковник Иван Иванович. Он учился в советской школе. Его отец был тоже из КГБ и служил с Земятиным во время Великой Отечественной. Так что молодого полковника учили не молиться никогда. Но на сей раз, говоря с человеком, который наводил на него ужас, он впервые молил Всемогущего о помощи. -- Да, -- сказал Земятин. -- Но я сам разработаю детали. -- Так точно, товарищ фельдмаршал, -- сказал полковник Иван Иванович страшному зверю, который до смерти напугал его на самой площади Дзержинского. Тогда старый колдун нарочно убил ни в чем не повинного офицера. Не будь в сердце молодого полковника этого безотчетного страха, он нашел бы множество причин не предпринимать некоторых действий. Но самым странным было то, что Земятин не был жестоким человеком. Никогда не был. Он никогда не убивал людей, если на то не было причины. Он был беспощаден, но другого выбора у него не было. Обстоятельства вынуждали его действовать так, а не иначе. Единственное, чего действительно хотел когда-то Алексей Земятин, так это быть хорошим дворецким. И потому, что фельдмаршал Алексей Земятин, "Великий Алексей", был когда-то дворецким, ничто из того, что мог сказать американец или старшие по чину, не могло заставить его отказаться от задуманного плана. Слишком горьким был полученный много лет назад урок, урок, научивший его никогда никому не доверять. Глава тринадцатая -- Алексей, Алексей, -- послышался голос матери, -- граф зовет! Алексей Земятин был в буфетной, где следил за тем, как на французский манер чистили серебро. Жаль, конечно, что оно не сияло по-русски. Граф, как большинство русских аристократов, предпочитал все французское. Поэтому он перед войной брал Алексея с собой во Францию. В ежедневном обиходе было столько серебра, что на него можно было бы целый год кормить человек двести крестьян, но в то время Алексей Земятин об этом не задумывался. Серебро принадлежало графу, а при мысли о двухстах голодных крестьянах Алексей прежде всего радовался, что не принадлежит к их числу. И он готов был посвятить свою жизнь тому, чтобы так было и впредь. У юного Алексея были довольно приятные черты лица, немного напоминавшие черты лица самого графа, что давало повод для сплетен о том, что в жилах Алексея течет благородная кровь. Он не пытался этого отрицать, хоть мать и говорила, что отцом его был один купец, который как-то раз переночевал в усадьбе, сказал ей пару нежных слов и наградил Алексеем, ставшим ее единственной радостью в жизни. Алексей, когда граф позвал, не кинулся бегом из буфетной. Он пересчитал серебро и оставил все под надзором старого дворецкого. Он давно понял, что, хоть люди и должны быть честными, на деле так бывает далеко не всегда. Алексей не доверял ни одному из них. Доверял он только своей матери и графу, который был человеком исключительным. Граф Горбатов владел огромным поместьем, которое тянулось на сотню миль, и было у него где-то от сорока до восьмидесяти тысяч душ. Точного количества никто не знал. В те времена жнецов на поле не считали, как не считали и тех, кто рождался и умирал в крестьянских лачугах. Крестьяне свято верили, что граф Горбатов выше лжи. Алексей привык считать, что, если бы у поместья не было хозяина, поля бы так хорошо не родили. Многие считали, что жизнь им дадена Господом Богом да господином графом. -- Алексей, поторопись, -- сказала мать. Она была горничной одного из этажей, а это была весьма важная должность. Быть горничной, а не крестьянкой значило лишних десять, а то и двадцать лет жизни. Так просто и так ценно. -- Спеши, спеши, он зовет, -- повторила мать. Она всегда боялась, вдруг Алексей будет недостаточно расторопен, и его пошлют работать в поле. Он ответил ей улыбкой -- он прекрасно знал, как она гордится сыном в мундире с позолотой и напудренном парике, походившим на слугу в королевских покоях Франции восемнадцатого века. Одни башмаки на нем стоили столько, сколько крестьянин зарабатывал за год. Алексей быстрым шагом направился в малую гостиную, где в обтянутом шелком кресле сидел граф, маленький тщедушный старичок. -- Ваше сиятельство, -- проговорил Алексей, входя в просторную устланную коврами комнату. Он встал, щелкнул каблуками и почтительно склонил голову. В комнате витал легкий аромат утреннего кофе. Как и любой хороший слуга, он отлично умел подавлять в себе чувство голода. Это умение позже помогло ему выжить, как помогло оно всему русскому народу. Ведь это, как и паника -- всего только чувство. Умеешь подавлять одно, научишься подавлять и другое. Алексей стоял и ждал, что скажет ему граф. -- Алексей, я собираюсь довериться тебе в одном важном деле. -- Благодарю вас, ваше сиятельство. -- Идет воина, великая война. И нам ее не выиграть. Алексей кивнул, показывая, что он слышал об этом. -- Не думаю, чтобы ты разбирался в военных стратегиях -- это удел людей другой крови. Но это не вина твоя, так же, как не обязанность. Очень скоро сюда придут солдаты. -- Желаете, чтобы мы подготовились к встрече немцев, ваше сиятельство? -- Придут не немцы, придут русские. -- Вы хотите, чтобы мы готовились принять русских солдат? -- Нет, лучшее, что мы можем сделать, это поскорее убраться отсюда. Алексей, наши солдаты отступают, они дезорганизованы. А дезорганизованная армия превращается в толпу. Они будут мародерствовать, грабить и насиловать. Нам надо спрятать все ценное, но сделать это так, чтобы не вспугнуть никого в поместье. Нам следует держать наши дела в тайне. Серебро, золото и хороший фарфор надо погрузить в повозки. В тот момент Алексей верил, что все делается во благо поместья. Шли дни, за которые крестьяне могли собраться и подготовиться к обороне поместья. Но никто из них не был предупрежден, а Алексей так доверял графу, что и матери ничего не рассказал. До рассвета он упаковал серебро, следующей ночью собрал золото. Он сам составил списки и распустил слуг. Они рады были не работать и вопросов не задавали. Однажды ночью граф разбудил Алексея и велел ему немедленно одеться для долгого путешествия. Карета была готова, повозки давно были собраны. -- Я должен взять с собой мать, ваше сиятельство. -- О ней не беспокойся, -- сказал граф. И Алексей, доверявший графу во всем, исполнил его приказ. Они выехали еще до рассвета. Остановились они лишь к вечеру, но были они по-прежнему на земле графа. Всем сообщалось, что граф направляется в Москву для переговоров с новым правительством. Царь отрекся от престола, в Москве новое правительство тщетно пыталось управлять государством, и граф ехал туда, чтобы оказать посильную помощь. Все это походило на обычную деловую поездку, только повозок было больше обычного. На остановке Алексей бросился разыскивать свою мать. Его же уверили, что он может о ней не беспокоиться, значит, ее взяли с собой. Но он ее не нашел. Но, возможно, он ее не заметил, потому что работы у него было по горло. Не нашел он ее ни на второй день, ни на третий. -- Ваше сиятельство, вы сказали, что о матери я могу не беспокоиться. Но ее нет в обозе. -- Мать? Твоя мать? -- Да, ваше сиятельство, Земятина. Горничная Наташа со второго этажа. Такая немного полная. -- Ничего не знаю. Я здесь при чем? -- Я никак не могу ее найти. Когда вы сказали, что я могу за нее не беспокоиться, я почувствовал такое облегчение, что готов был вам руки целовать. -- Ничего про нее не знаю. Отправляйся к повозкам, -- сказал граф. Он уже приказал разбить палатки на ночлег. И тогда Алексей понял, что имел в виду граф -- что она не стоит того, чтобы о ней беспокоились, а не что о ней позаботятся. Только годы послушания не позволили ему завопить от гнева. -- Благодарю вас, ваше сиятельство, -- только и сказал он и с поклоном вышел. Но, оказавшись снаружи, он решил обязательно спасти мать. Сначала он хотел украсть лошадь и скакать назад. Но пропажу лошади заметили бы. Тогда он собрался идти пешком. Но уже ходили слухи, что в округе бродят банды грабителей. Если у матери была такая возможность, она бежала, и в усадьбе ее уже нет. Возможно, она где-то прячется, и ему ее не найти. Не понимая до конца, что происходит, молодой Алексей Земятин впервые проявил свои недюжинные способности к стратегии и тактике. Он понял, что, если бросится обратно в усадьбу, то матери там не найдет, более того, по приказу графа его могли убить -- граф следил за всеми, кто знал о его сокровищах. В Москве Алексей легко избавил графа от его золота, сделав вид, что поездом отправил золото в Мурманск. Сундуки были подставные. Земятин уверил графа, что не спустит с груза глаз всю дорогу от Москвы до Мурманска. Когда на вокзале граф сказал Алексею, что всегда будет держать его при себе, Алексей понял, что его план удался. Он поцеловал хозяину руку и с почтительным поклоном послал его навстречу беспросветной бедности. -- Я буду в багажном вагоне вместе с сундуками, -- сказал Алексей. Он даже не стал садиться в поезд, а направился прямиком к Ленину. Уже тогда Алексей понимал, что для поисков матери ему понадобятся люди. У большевиков люди были. Еще у них были порядок и дисциплина, и он рассчитал, что они удержат власть. Они не верили в демократию. Они даже не верили в пролетариат. Они верили в победу. А недавний дворецкий только в нее теперь и верил. За день до этого он разработал план, благодаря которому коммунисты могли легко присвоить серебро и золото, тем самым поддержав свои силы в самый критический момент. Он сказал, что хочет только одного -- служить делу революции. Но выбрал он службу в только что рожденной тайной полиции -- секретарем Ленина. Он был единственным, у кого не было ни образования, ни веры в марксизм, поэтому он быстро стал доверенным лицом Ленина. Его недюжинные таланты и позволили ему стать со временем Великим. Мать он так и не нашел. В первые послереволюционные годы погибли миллионы. Страна задыхалась от голода. Войны внутри России велись по нескольким фронтам, и когда Алексей смог наконец послать людей на поиски своей матери, усадьбы уже не существовало. Жизнь была настолько суровой, что впервые за тысячу лет в России вновь появились случаи каннибализма. Младший офицер, который знал о поисках Алексея и о его прошлом, спросил однажды, не хотел ли он, разорив графа Горбатова, отомстить таким образом за потерю матери? -- Отомстить? -- переспросил тот. Это слово его озадачило. Нет! О мести он никогда не думал. Золото и серебро было нужно ему, чтобы помочь партии захватить власть. На графа Горбатова ему было наплевать. Он никогда не искал мести, никогда не исповедовал жестокости. Даже в самые трудные времена он оставался безукоризненным дворецким, умевшим скрывать свои чувства. Он делал только то, что было необходимо. Но ему хватало хитрости не показывать своим подчиненным, что он выше мести. Люди, которые считали тебя хоть в чем-то ровней себе, меньше на тебя злятся. Отрекаться от мстительности не стоило. Подлинной целью был не тот человек, которого ты наказывал, а тот, кто боялся, что ты можешь наказать и его. Так, много лет спустя, когда мир был на грани разрушения и молодой полковник, посылавший команду профессиональных убийц в Ханой, сказал, что "уж теперь-то мы отомстим ему за то, что он натворил в Лондоне", Земятин не стал его разубеждать. Он проанализировал всю поступившую информацию и задал один простой вопрос: -- Почему они упоминают о том, что он не носит часов? -- Я полагаю, товарищ фельдмаршал, что Сан-Гаута -- бедная страна, а большинство американцев часы носят. У этого часов нет. Вот они об этом и упомянули. -- А почему у него не было часов? -- Не знаю, -- ответил полковник, покрываясь холодным потом. -- Давайте попробуем выяснить. Возможно, нам это удастся. Вы не удивляетесь тому, что современный человек не носит часов? -- Что вы имеете в виду? -- Я имею в виду то, -- сказал Земятин, -- что нам будет полезно узнать, почему ему не надо знать, который час, или не умеет ли он определять время без часов. Может статься, часы у него спрятаны. Я не знаю. Вы не знаете. Выясните. Он не стал повторять, что враг непобедим, пока не найден способ его убить. Молодой полковник будет делать то, что ему приказано, потому что он считает, что Земятин жесток и беспощаден, а он -- только беспощаден. Он не доверял словам полковника. После графа он не доверял никому. Но в страхе полковника он был уверен. Но, когда он вышел из кабинета, в нем самом шевельнулось чувство, похожее на страх. Это нечто не останавливало мысль, не напрягало каждую клеточку тела. Скорее, это был вопрос, который он задал самому себе. Когда же, наконец, этот американец-одиночка покажет, как его убить? Во время перелета в Ханой на самолете шведской авиакомпании Римо позволил себе пять минут поспать. Кэти попробовала обойтись четырьмя. Ее рука скользнула к его паху. -- Ты когда-нибудь занимался этим в самолете? -- шепнула она. Свет в проходе был притушен, все остальные пассажиры спали. Римо терпеть не мог, когда совокупление называли словом "это". "Это" было подходящим словом для совокупления на бампере каждой машины на американских дорогах. Ныряльщики делают "это" глубже, игроки в бридж -- изящнее, а ковбои умеют делать "это" без седла. -- Это? -- переспросил Римо. -- Ну, понимаешь, -- шепнула Кэти, лизнув его в ухо. Она могла поклясться, что его ухо отдернулось. -- Конечно, понимаю. И отвечаю: "Возможно". Я занимался этим в самолетах, но с теми, с кем хотел этим заниматься. -- Ты не находишь меня привлекательной? -- Нет, -- сказал он. -- Ты красивая. -- Тебе не нравятся женщины? -- Мне нравятся женщины. Мне просто не нравится, когда люди про совокупление говорят "это". -- Слово "совокупление" такое несексуальное. -- Не для меня, -- сказал Римо. -- Попробуй. -- Хорошо. Римо, давай совокупимся. -- Нет, -- сказал Римо. -- Видишь, как просто не ходить вокруг да около. -- Я бы предпочла походить, -- сказала Кэти. Римо взял ее руку и мягко переложил в ее пах, там жар его тела смешался с жаром его, и Кэти пронзило острейшее чувство. Она застонала. Стюардесса высунула голову из-за занавески. Она увидела двух человек, которые сидели выпрямившись рядом друг с другом. Мужчина помахал ей рукой. -- Я слышала, что кое-кто занимается этим в самолете, но чтобы уложиться в пять секунд! -- сказала она другой стюардессе. -- Пять секунд назад они сидели точно так же. Кэти уткнулась головой в плечо Римо. -- Как ты это сделал? Мне никогда не было так чудесно. -- Я ничего не делал, все сделало твое тело. -- Ты умеешь столько замечательных вещей, -- сказала Кэти. Она и не подозревала, что он отправится в Ханой -- вот так, сразу. Она думала, что ему понадобится время, чтобы попасть в коммунистическую страну. Это дало бы ей возможность обновить гардероб, а, если повезет, то и добраться до генератора. Это бы труда не составило. Надо было бы только немного потереться о Римера Болта. Но времени на это не было. Как только они покинули Сан-Гауту, этот человек тут же получил разрешение на въезд в Ханой. Кэти была уверена, что он работает на какое-то правительство, скорее всего, на ее собственное. Несмотря ни на что он был типичным американцем. В большом латиноамериканском городе за пределами Сан-Гауты он один-единственный раз позвонил по телефону. И через час некая обеспеченного вида дама, прибывшая на лимузине с шофером, оказалась около телефонной будки. -- Вы ищете улицу Вальдез? -- спросила дама. -- Одну минутку, -- сказал Римо. И шепнул Кэти: -- Ты не забыла слова, которые я просил тебя запомнить? -- Нет, -- сказала Кэти. -- Что это были за слова? -- Я ищу большую бакалею. -- Большую бакалею? -- переспросил Римо. -- Да, -- сказала Кэти. Римо подмигнул ей. -- Терпеть не могу этих паролей. -- Супермаркет, -- громко ответил он даме. Женщина подала знак шоферу, чтобы тот ехал дальше. -- Он ищет большую бакалею! -- завопила Кэти. -- Вот именно, -- сказал Римо. Дама велела шоферу остановиться и передала Римо небольшой чемоданчик, а потом уехала. Чемоданчик был заперт и без ключа. Римо повертел его в руках, а потом просто взломал. Кэти заметила, что достаточно было только приподнять защелку. Внутри лежало два бумажника с паспортами. В паспорта были вписаны имена, не хватало только фотографий. Там была еще металлическая штуковина для печатей. Еще Кэти увидела фотоаппарат. На нем были нарисованы два смеющихся ребенка и солнышко. Он назывался "Минутка" -- простейший фотоаппарат, которым могли пользоваться четырехлетние дети. Все инструкции были нарисованы, а слова обращались к родителям. Там было написано об удовольствии, которое ребенок получит от такого простого аппарата. Он был так прост в употреблении, что описание было не нужно. Достаточно было смотреть на картинки. Родителям предлагалось дать детям самим разобраться, что к чему. -- Не понимаю, куда вставляется пленка, -- сказал Римо. -- Зачем они выпускают такие вещи? Куда пленку вставлять? -- Кролику в рот, -- объяснила Кэти. Она показала на место, где вокруг квадратного отверстия был нарисован кролик с открытым ртом. Потом она показала на пленку. Это был прямоугольник как раз подходящего размера. С одного края была нарисована морковка. -- Морковку надо сунуть кролику в рот, -- сказала Кэти. -- А почему бы им так и не написать? -- сказал Римо. Кэти показала на картинку на коробочке. Раздался щелчок. -- Ты только что сфотографировал собственную ногу, -- заметила Кэти. -- Почему они ничего не объясняют? -- сказал Римо. -- По-видимому мы должны сфотографироваться на паспорт, -- сказала Кэти. -- Ага. Тогда мы сможем попасть в Ханой. Кэти О'Доннел направила картинку с солнышком на солнце. Потом поднесла картинку с большим голубым глазом к собственному глазу. Потом нажала кролику на нос. Фотография вышла через минуту. Она была немного нечеткая, но для паспорта годилась. -- У тебя талант, -- сказал Римо. Тогда она сунула аппарат ему в руки, приставила его палец к носу кролика, направила камеру на себя, отступила назад и велела ему щелкнуть. С третьего раза у него получилось. Он взял камеру, а ей сунул металлическую печать. Она пропечатала фотографии в паспортах. Кто-то за час доставил Римо печать Соединенных Штатов Америки! Он получил указание ее уничтожить. Сделал он это мгновенно, руками, как будто почистив ее. Она превратилась просто в кусок металла, который он тут же выбросил. -- Как ты это сделал? Еще более поразительным был его ответ. Он объяснил это в мистических терминах силы и сути, которые могли проникать в атомарное строение вещей. С одной стороны, он умел делать вещи невероятные. С другой -- заученно барабанил метафизические объяснения, как детские стишки. И не мог разобраться в инструкциях для четырехлеток. Она попробовала спросить его об этом. -- У меня всегда сложности с механизмами, -- признался Римо. -- Но когда они все запутывают своими инструкциями, становится совсем невыносимо. -- Что путаного в том, чтобы надавить кролику на нос? -- Понимаешь, ты же ученая. Ты такие штуки понимаешь. -- И насчет морковки во рту у кролика тоже понимаю, -- сказала Кэти. -- Ну хорошо, ты такая умная, но ты же была занята в малденском эксперименте и знаешь, что мы ищем. Так что, если мы это найдем, ты это узнаешь. -- Думаю, узнаю, -- сказала Кэти. Она не могла себе представить, как они будут выбираться из коммунистической столицы, но ей достаточно было того, что она могла наблюдать за чудесами, которые творил этот человек, а за это она согласилась бы и в концлагере посидеть. Если бы случилось самое худшее и ее бы поймали, она сумела бы поторговаться за свою свободу. Кроме того, мужчины всегда остаются мужчинами. Надо будет -- она что-нибудь придумает. Но она надеялась, что до этого не дойдет. Скорее, она рассчитывала на вереницу окровавленных тел, от которой вся ее нервная система запоет от наслаждения. Она даже надеялась, что на их пути будут вставать отряды, которые ему придется уничтожать, чтобы продолжать путь. Одно маленькое убийство, просто чтобы солнышко светило ярче, и она снова могла почувствовать себя женщиной. Но у них было безупречное прикрытие. Они были членами международного комитета защиты прав человека в Юго-Восточной Азии. Их имена, в отличие от фамилий были настоящими. Значит, он уже известил о ней свое начальство. Еще она поняла, что у Римо были неограниченные возможности в некоем ведомстве, которое могло быстро решать любые вопросы. Она думала обо всем этом, сидя в тускло освещенном салоне шведского авиалайнера и испытав только что полнейшее удовлетворение от волшебных рук этого чудесного человека по имени Римо. Ример Болт, к примеру, казался ей таким же, как все мужчины. Но Римо был неповторим. -- Я никогда не встречала такого человека, как ты, -- сказала она. -- Ты так не похож на остальных мужчин. -- Не похож. -- А на кого ты похож? -- На другого. Правда, кажется, он не из этого времени. Не знаю. Не будем об этом. -- Он твой отец? -- Вроде того. -- Я бы хотела его увидеть. -- Спи, -- сказал Римо. Перед посадкой в Ханое члены международного комитета по правам человека в Юго-Восточной Азии обсудили проект постановления относительно этих самых прав. Они пришли к выводу: Ханой оговорили, уровень жизни и свобод в нем таков, что может служить образцом для всего остального мира. Решили: обвинить американские средства массовой информации в искажении фактов. Человек, читавший коммюнике, был актером. Он знал искусство преподнесения новостей, как никто другой. Он играл газетчиков на Бродвее и на телевидении. -- Мы просто хотим, чтобы правда вышла наружу, -- заявил он. -- А как насчет сотен тысяч людей, которые мечтают выбраться из освободившегося Вьетнама? -- спросил Римо. Упоминать об этом особой нужды не было. Он не собирался ничего менять. Просто эти люди так уверены в своем интеллектуальном превосходстве над средним американцем. Было так смешно слушать, как они обсуждают провинциализм американцев, продажность их средств массовой информации. -- Это не вьетнамцы. Это китайцы, -- сказал докладчик, чье потертое лицо так часто мелькало по американскому телевидению, когда он заявлял о своем желании трудиться во благо человечества. -- И что же? -- спросил Римо. -- Бегут не вьетнамцы, а семьи тех, кто когда-то приехал из Китая, -- сказал докладчик от комитета по правам человека. -- Вы хотите сказать, что они имеют права только в том случае, если их национальность безупречна? -- спросил Римо. Он много раз слышал об этом в Штатах, с тех пор, как стало очевидно, что Вьетнам превратился в концлагерь. Иначе почему бы оттуда стали бежать люди? Этот человек, твердивший через слово о необходимости борьбы с фашизмом, сам тупо проповедовал те же идеи. Он мог не подозревать о том, что он гуманист и быть фашистом. Собственную глупость он признал бы в самую последнюю очередь. К моменту посадки в Ханое было признано, что американская пресса искажает прогрессивность ханойского режима. Пресс-релиз на завтра должен был касаться проблемы бомбежек вьетнамских рисовых плантаций, которые повредили почву и создали трудности в сельском хозяйстве. Комитет по правам все еще работал над проектом сообщения, отрицавшего наличие в Ханое американских пленных, но его сначала должны были утвердить во вьетнамском министерстве обороны. По прибытии в Ханой их встречала толпа журналистов, которые ждали выступления руководителя группы. Тот взъерошил волосы и расстегнул рубашку, чтобы походить на журналиста. Он зачитал резолюцию, и в голосе его сквозили нотки сожаления по поводу того, что средства информации его страны искажают положение вещей в стране, народ которой мечтает только о мире во всем мире. По плану в гостинице комитет должен был зачитать резолюцию о подъеме экономики, но они опоздали. У рикш случилось несколько поломок. Для актера самым приятном в коммунизме было то, что, если полотенца были грязными, не надо было дожидаться свежих или страдать от отсутствия оных, виновную горничную немедленно наказывал полицейский. -- Как мы найдем установку? -- спросила Кэти. -- Ясно, что она спрятана. -- Если она спрятана, значит кто-то ее спрятал. Следовательно, кто-то знает, где она. -- Но как мы найдем этого человека? -- Ну, если это не один человек, а правительство, как и бывает в подобных местах, надо поймать высокопоставленного чиновника и заставить его рассказать о ком-нибудь, кто может знать о новом изобретении. -- А если он не скажет? -- Скажет. -- Но если он действительно не знает? -- Тем хуже для него. -- Как мне это нравится! -- сказала Кэти О'Доннел. -- Очень нравится. Начни с того парня с пулеметом и в каске. -- Я начну там, где мне захочется, -- сказал Римо. -- А где ты собираешься начать? -- Пока не знаю, -- сказал Римо. Улицы были жалкие и холодные, даже с деревьев, казалось, содрали кору. Очевидно, ее съели голодные граждане. Неудивительно, что на улицах Ханоя не было мусора. Его подобрали счастливчики себе на обед. Повсюду были солдаты. И повсюду были лозунги. Римо узнавал старые китайские иероглифы. Большая часть этой земли принадлежала раньше Китаю. Чиун рассказывал о вероломных восстаниях против китайских императоров. Вероломные восстания отличались от всех остальных тем, что на усмирение их императоры нанимали мастеров Синанджу. Часто за восстанием стояла лишь горстка людей. Они играли на страданиях других и звали народ за собой. У нынешних освободительных движений история длиной в три с половиной тысячелетия. Осматриваясь на улицах Ханоя, Римо заметил, что толстыми были только старшие офицеры. Все остальные были неправдоподобно худы. -- Посмотри, какие тощие здесь люди, -- сказал Римо. Его слова услышал руководитель комитета по правам человека. Он стоял перед входом в гостиницу и собирался съесть леденец. -- Капитализм не дает им наесться досыта, -- сказал он. Обертка от леденца упала на землю. Швейцар бросился ее подбирать, но был сбит с ног управляющим гостиницей, который кроме того пользовался правом подбирать крошки с одежды американцев. Американскому актеру сказали, какой он умный человек. Ему это часто говорили. Еще ему говорили, насколько он развитее среднего американца, который не знает правды о мире. -- Мой долг перед соотечественниками, -- сказал актер, -- рассказать им о подлинном мире, а не о его пластиковой версии. -- Что такое пластик? -- спросил коммунистический министр. -- Это такой блестящий материал, на который можно пролить что угодно, и пятен не останется. Всегда выглядит как новый. В нем нет характера, -- объяснил актер. -- Можете достать нам такого? -- спросил министр. Актер рассмеялся. Они снова просили. Он не верил, что им нужно нечто столь буржуазное, как пластик. Он сказал, что хочет побывать в обычной вьетнамской семье. Римо понимал, о чем говорят два чиновника, правда не каждое слово, потому что он учил язык времен императоров. Скорее, обрывки фраз, которые пришли еще из старого китайского, о чем эти чиновники и не подозревали. Китайцы, которых комитет легко отмел, как не имеющих в Китае прав, были в этой стране дольше, чем норманны в Англии. Вот что понял Римо: -- Задержите этого толстого идиота до тех пор, пока мы не подготовим семью. -- А он ничего не заподозрит? -- Если эта жирная свинья считает себя умником потому, что умеет прочитать по бумажке то, что написали за него другие, он поверит чему угодно. -- Да, ума в нем, как в пугале огородном. Американский актер специально для фотографов сделал себе умное лицо. Еще он попросил отвезти его на места американских бомбежек. -- Американцы имеют право знать, что сделало правительство, прикрываясь их именем. Римо отстал от группы, хотя какие-то чиновники пытались погнать его вместе со всеми. Он внутренне настраивался. Все утро Римо ходил по Ханою с гидом и Кэти по, казалось, случайному маршруту. Гид, естественно, был не культработником, как он себя называл, а вьетнамским офицером полиции. Взглянув на одно не самое значительное здание и заметив, как мимо него проходят люди, Римо догадался, что это какое-то важное учреждение. -- Туда ходить нельзя, -- сказал культработник. Кэти кивнула Римо. Даже она поняла по его поведению, что это важное место. -- Как тебе это удалось? -- спросила она. -- Просто. Надо смотреть, вот и все. -- Ты меня научишь? -- Научишь меня пользоваться тем фотоаппаратом? -- спросил Римо. -- Туда нельзя, нет, нет, нет, -- сказал культработник. -- Римо, пленку с морковкой надо сунуть кролику в рот, потом навести аппарат на человека и нажать кролику на нос. -- Я все это делал, -- сказал Римо сурово. -- Никаких фотоаппаратов в свободной стране, -- сказал культработник. -- Никаких фотоаппаратов! И никаких разговоров. Отправляйтесь к группе. Там вы узнаете про подлинную историю Вьетнама. Подлинную правду от подлинных крестьян. Наша правда -- хорошая правда. Увидите. Хорошая правда. Да. -- У меня были проблемы с пленкой, -- сказал Римо. -- Не могу понять, почему. -- Но они были. -- Идите! -- сказал культработник. Кэти пожала плечами и взглянула на здание. Сейчас этот человек покажет себя по-настоящему. Она почувствовала, как ее охватывает сильнейшее волнение, руки и ноги становятся ватными, по телу разливается тепло. Она представила себе всех людей, которых Римо придется убить в здании, которое, как сказал гид, было ведомством безопасности. -- Это здание достаточно велико, чтобы в любой из его комнат можно было спрятать установку, -- сказала Кэти. Римо двинулся в сторону здания. Культработник попытался схватить его за руку, но поймал только воздух. В здании русский спокойно говорил в микрофон: -- Он приближается. Объект может перейти к действиям. Пока он говорил, другой русский делал записи. Женщина была доктором Кэтлин О'Доннел. Мужчина был американцем. -- Мы еще не готовы, -- раздался голос у него за спиной. Человек с магнитофоном презрительно обернулся. Он тоже боялся. Микрофон у него в руках стал подозрительно влажным. За свою жизнь он много раз отдавал приказы убивать, но теперь он должен был лично присутствовать при их исполнении. -- То, что вы не готовы, никого не волнует, -- сказал полковник Иван Иванович. Глава четырнадцатая Петр Фурцев столько лет занимался убийствами, что, когда ему говорили, что объект приближается, до того, как он успевал подготовиться, он не возражал. Он мог уничтожить объект голыми зубами прямо на улице Ханоя. Зубы он тренировал на быках и заставлял своих подчиненных делать то же самое. Их называли "Кровавыми мордами", но редко говорили это им в лицо. На одной из тренировочных баз в Белоруссии какой-то офицер сделал это. Фурцев лично загрыз того офицера. Он прикончил его прямо в столовой, и держа его глотку в зубах, обошел все столики. Никто не вякнул. Никто не убежал. Фурцев стоял и ждал, что его арестуют, допросят, а потом повесят. Ему было наплевать. Наконец у одного из офицеров хватило выдержки тихо подняться и выйти. Когда ушли остальные, он выплюнул глотку на пол. Вскоре в столовую вбежали вооруженные солдаты и окружили его. Он плевался в них кровью загрызенного офицера. Когда Фурцева выводили из столовой, его отряд приветствовал его аплодисментами. Это был величайший момент в его жизни. Он был готов встретить смерть. Трибунал заседал на следующий день, казнь была назначена через неделю. Мнения разделились. Кто-то требовал повешения. Другие говорили, что он заслужил расстрел. То, что он должен умереть, было решено единодушно. Петр Фурцев выслушал приговор с высоко поднятой головой. Он чувствовал облегчение, его уже ничто не волновало. Стыд от того, что он обучался тому, чего так и не использовал, прошел. Все закончится петлей или пулей. Председатель трибунала зачитывал решение медленно, то и дело поправляя очки. Остальные офицеры сидели с непроницаемыми лицами. Только через двадцать минут Фурцев понял, что к смерти его не приговорили. -- Трибунал приговаривает вас и ваш отряд к коллективному наказанию. Вы пройдете сто километров по зимней сибирской тайге, имея с собой для защиты лишь ножи. У вас будет минимум одежды. У вас не будет ни спичек, ни продовольствия, ни воды. -- Что? -- переспросил Фурцев. Он не верил своим ушам. Армия никогда бы не позволила непокорному офицеру остаться в живых. В армии самое главное было не выделяться. Прокусить горло своему товарищу значило выделиться самым неподобающим образом. И вдруг такое странное наказание. Почему должен страдать его отряд? Он извинился перед своими людьми. Делал он это впервые в жизни. Перед тем, как он поступил в карательный отряд, его спросили, почему он никогда ни перед кем не извинялся. -- Признавая, что ты неправ, ты признаешь собственную слабость. А больше всего на свете я боюсь слабости. Тогда в его личном деле появилась запись: "не допускать к ядерному оружию и не давать дипломатических поручений". Это Фурцева не волновало. Он никогда не встречал заслуживающего малейшего уважения офицера-ракетчика. Все они были на редкость флегматичны, никому из них не приходило в голову самостоятельных идей. Не было в них жажды жизни. Или смерти. Но из-за его поступка неминуемо должен был погибнуть кто-то из его людей, ведь не всем удастся пройти сто километров по сибирскому морозу. А это была вина не его отряда. Это была его вина. Так что он собрал их вместе и рассказал про наказание. Тут и настало время приносить извинения. -- И, поскольку это моя вина, я говорю вам, что... Слов извинения он произнести не мог. Вместо этого он протянул свой пистолет сержанту. -- Можешь пристрелить меня, если хочешь. Сержант отступил в сторону и отдал честь. Весь отряд встал по стойке "смирно" и отдал честь. Потом они все зааплодировали. -- Лучше умереть с "кровавыми мордами", чем быть писарями в Красной Армии, -- сказал сержант. У них у всех были схожие психологические портреты. Что-то в них было очень по душе Петру Фурцеву. Но с той минуты это стало любовью. Во время перехода погибла почти половина людей. Они охотились с ножами, жгли все, что могли, чтобы согреться, делали одежду из лапника и из тряпок, которые находили. Они даже набрели на заблудившийся отряд милиции. Отряда этого больше никто не видел, но свою одежду они почему-то передали "кровавым мордам". Когда поход был закончен, "кровавые морды" Фурцева стали лучшим карательным отрядом в Красной Армии. Любой из них был готов умереть за него. Все они считали себя лучшими в мире убийцами и сгорали от желания испробовать себя в деле, будучи готовыми сразиться с превосходящими их раз в десять силами противника. Но в довершение наказания они были посланы на отдаленную базу, подальше от остальной армии. Приговор был бессрочным. "Кровавые морды" приняли это с достоинством. Самым тяжелым для них было отсутствие настоящей работы. Их не использовали даже при вторжении в Афганистан. Правительства всего мира использовали своих убийц, а отряд Фурцева так и прозябал на своей базе. Их командиру сказали, что так и было задумано. Говорил ему это один из тех гладколицых офицеров, который считал, что нож нужен для открывания консервов, а ружья носят на парадах. Стратегия Советского Союза заключалась в том, чтобы для убийств использовать представителей дружественных стран. Это снимало с Родины-матери ответственность за терроризм и избавляло вождей мирового коммунизма от позора. Для грязной работы у них были болгары и другие братья из Восточной Европы. Кого волновал попавшийся болгарин, пока Россия оставалась столпом социалистической морали? Его отряд приберегали на крайний случай. Тогда-то Фурцев и прослышал про то, что стратегию государства направляет старик-фельдмаршал, известный еще со времен революции. Этот старик -- он слышал, как его называли "Великим" -- и придумал ему наказание. Если бы командиру "кровавых морд" объяснили ход мыслей Великого Земятина, он бы все равно не понял. Он и не должен был понимать. Поэтому именно Фурцева послали в Ханой убивать американца-одиночку, а офицер КГБ за ним должен был наблюдать. Когда слухи о том, что натворил Фурцев в офицерской столовой, дошли до Земятина, он вскользь поинтересовался, что собираются делать с этим человеком. Правда, он не сказал "человек". Он назвал его взбесившимся скотом. -- Естественно, избавиться от него, -- сказали Земятину. -- Вы хорошо подумали? -- спросил Земятин. -- Взбесившемуся зверю в армии не место, -- ответили Земятину. -- Этот человек каратель, так? Его отряд обучали, как коммандос -- ножи, веревки и тому подобные штуки, -- сказал Земятин. По тому, как он подчеркнул слово "штуки", было ясно, что у него есть своя точка зрения. -- Да. -- А для такой работы кто нам нужен, как не зверь? Кого вы собирались этому обучать? -- Мы хотели бы найти того, из кого получился бы хороший солдат. -- То есть того, кто не причинял бы беспокойства? Кто мог бы сработаться с другими? -- Разумеется. А что еще требуется от солдата? Он должен действовать, как все. Иначе не будет армии, а будет неуправляемая толпа. -- Солдаты участвуют в парадах, солдаты сдаются, и иногда солдаты берут в руки ружье. Я знаю солдат. Этот человек, Фурцев, грязный убийца, но порой именно это нам и нужно. Так что достаточно убрать его из армии, но сделать его настоящим героем для его отряда безумцев. Тогда и было придумано "наказание" в виде стокилометрового перехода по зимней сибирской тайге. Трудности только сплотили отряд. Когда командир "кровавых морд" узнал, что для его отряда наконец нашлось дело, он жалел только об одном -- что их направляют против одного человека. Он хотел сразиться с сотнями. Он хотел, чтобы противников было в десять раз больше, чем их. Люди в его отряде умели перегрызать зверям горло. Они могли с ножом ходить на белок и из пистолета попадать птице в глаз. -- Мы хотим боя, -- сказал Фурцев. -- Этого будет предостаточно, -- ответил ему офицер КГБ, пухлогубый и гладколицый. Ему достался один человек. И за этим человеком даже не надо было охотиться, он сам шел ему в руки. Один-единственный человек на пустынной ханойской улице. Больше того, от командира "кровавых морд" потребовали, чтобы он описал несколько способов убийства и пообещал, что применит их все. Полковник Иван Иванович решил заснять все на пленку, утвердив тем самым Фурцева во мнении, что матушкой-Россией правят психи. Сначала они отказывались его использовать, чтобы иметь возможность валить все на союзников, а теперь они снимали о нем кино и делали подробные записи. Предполагалось, что трое будут с ножами, за ними -- люди с пистолетами, прикрытые снайперами на крышах, несколько человек с гранатами, а за ними команда еще из троих. Человек из КГБ все это записал. -- Вы что, действительно думаете, что один человек укроется от троих моих парней с ножами? -- спросил Фурцев. Он надеялся хотя бы на небольшую войну с вьетнамцами и на то, что им придется пробиваться из Ханоя с боем. Полковник Иванович понимал, что на уме у командира что-то в этом роде. И от этого нервничал. Он не знал, напугает ли Фурцев американца, но его самого командир "кровавых морд" точно приводил в ужас. -- Он идет прямо к нам. Нам даже не придется его ловить, -- сказал Фурцев. -- Объект захватил инициативу, -- сказал полковник Иванович в микрофон. Его слова еще и застенографировали. Люди с ножами вышли первыми. Римо видел, как они приближаются. Они были здоровыми и хорошо двигались. -- Ой! Они собираются на нас напасть! -- закричала Кэти. Она думала, что нападать будет Римо. Внезапно она почувствовала себя такой одинокой в этой странной коммунистической столице. А человек, от которого она ждала великолепных убийств, вдруг сошел с ума. Он засвистел. Римо любил посвистеть за работой. Не известные мелодии, а что-то, что соответствовало ритму его тела. Одной из проблем с этими тремя было то, что они никак не могли скоординировать движения. Поэтому, схватив первого из них за руку, он вынужден был размахивать им, как молотом. Размах был хороший, и он направил удар второму в глаз, потом раскачал еще разок и заехал третьему в живот. Первый пригодился и для тех, кто вышел с пистолетами, правда, ноги у него к тому времени оторвались. Кэти не успела вскрикнуть от удовольствия, а Римо уже прошел сквозь второй заслон и лез по стенам к снайперам. Снайперы справедливо удивились, когда их цель оказалась так близко, но очень быстро удивляться перестали, потому что удивляться им было нечем. Полковник Иванович рассказал об основных событиях в микрофон. Каждый смертельный удар грохотал по всему зданию, и вот на сцену вышли люди с гранатами. Командир помчался на поле боя, а Иванович приказал оператору сворачиваться, и всем немедленно покинуть помещение. Командир не хотел, чтобы этого человека убили, он мечтал сам разделаться с ним и бросился на него, оскалив зубы. Римо увидел, что к нему спешит человек с открытым ртом. Человеку явно была нужна помощь, и Римо ее оказал. Он дал ему проскочить, а потом ударом сзади по шее заставил шейный позвонок вылететь у Фурцева изо рта. Очевидно, этот человек собирался прокусить ему глотку. Чиун предупреждал его, что один такой идиот обязательно найдется. Римо никак не мог понять, как можно так подставляться. Чиун объяснил, что такие глупцы встречаются только среди белых. Этот человек был белым. Римо обезопасил себя от гранат, запихав их в глотки метателям. Потом он прошелся по зданию в поисках кого-нибудь, кто мог знать про флюорокарбоновый луч. А снаружи теряла голову Кэти. -- Я люблю тебя, Римо! -- кричала она. -- Я люблю тебя! Иван Иванович промчался мимо хохочущей женщины вместе с оператором и стенографистом. В какое-то мгновение он подумал, не схватить ли ее, но, судя по шуму, доносившемуся из здания, тогда он вряд ли выбрался бы из Ханоя живым. А он собирался выбраться из Ханоя живым. Он остановился только для того, чтобы оглядеть размер урона, нанесенного американцем-одиночкой. Весь отряд "кровавых морд" был разнесен в капусту. Судя по донесениям ханойских органов безопасности, американец вошел в раж и продолжал убивать. Полковник Иванович понял, что спровоцировал серьезный международный инцидент, усложнил отношения между двумя дружественными странами и, не сумев остановить американца, навлек на столицу смертоносную чуму. Долго еще вьетнамские полицейские искали страшного убийцу, трясясь при одной мысли о том, что могут его обнаружить. Что же делать? Когда полковник Иванович с оператором и стенографистом прибыли в Москву, в Кремль уже поступила жалоба с подробным описанием нанесенного ущерба. Алексей Земятин выслушал всех и в разговоре с трясущимся от ужаса полковником Ивановичем сказал: -- Хорошо. Наконец хоть что-то прошло по плану. Глава пятнадцатая Этот человек использовал другого в качестве кнута. Это видели все. -- Он использует его как кнут, -- произнес кто-то в темноте. -- Да нет, -- ответил другой. -- Перемотай назад. Посмотришь сам. Он им размахивает, клянусь. На экране снова был тот же кадр. -- Кто это? Кто этот человек? Этот кадр смонтирован? Пленка снова пошла. Из-за деревьев появился силуэт одинокого человека. Деревья вокруг него были голыми и черными. Человек был безоружен. Сам фильм казался удивительно спокойным. Все зрители без исключения видели в своей жизни картинки, напоминавшие эту. Как если бы высокий атлет шел на международные соревнования, а его тренеры позволили бы снять его для фильма. Скорость пленки была в десять раз быстрее обычного. И хотя невозможно было увидеть летящую пулю, можно было заметить ее пересекающее экран движение. -- Надо смотреть еще раз? -- раздался голос из темноты. -- Или будем смотреть это, или увидим, как рушатся наши города, как наши фермы приходят в упадок, и начинается резня, которую не переживет никто, -- сказал голос постарше. -- Это выглядит чудовищно кроваво, -- откликнулся первый голос. -- Почему мы должны смотреть этот фильм? У нас что, нет коммандос? Специалистов по дзюдо? При этих словах наступила тишина, длившаяся до тех пор, пока фильм не пошел снова. В комнате ощущалось напряжение, словно воздух не проникал в нее. Становилось трудно дышать. Пахло свежим линолеумом и старыми окурками. Окон не было, и никто из присутствовавших не знал, в какой точке Москвы он находится. Им сказали, что требуется их присутствие. Они были отобраны из разных стран, принадлежавших социалистическому блоку. Их привезли, чтобы они посмотрели этот фильм. И как же они были удивлены, когда в их руках оказалась секретная информация. -- Ни военные, ни разведчики из КГБ, никто не смог определить, что это. -- Когда был снят этот фильм? -- Два дня назад. -- Вы уверены, что это происходило в действительности? Вам, наверное, известно, что они иногда снимают боевики с каскадерами и таким образом подделывают все это. Техника монтажа в этих боевиках бывает удивительна. -- Это снято в Ханое. Я был там вместе с оператором. Я видел все своими глазами. -- Извините, товарищ. -- Извиняться не за что. Вы здесь, потому что мы не знаем, что это такое. Никто из видевших этот фильм не может ничего объяснить. Задавайте вопросы. -- Я могу говорить только за себя, но я никогда никого не убивал. Я спортивный тренер, гимнаст. Я повстречал здесь и других лидеров международного спорта. Тренеры по бегу. Тренеры по тяжелой атлетике. Тренеры по плаванию. Что мы все здесь делаем? Почему мы? -- Потому что ни один из нас не смог определить, что мы смотрели. Это не таэквандо или дзюдо, или ниндзя, или карате и не любая другая техника рукопашного боя. Расскажите нам, что видите вы. -- Я вижу то, чего не видел никогда раньше. -- Посмотрите еще раз. Фильм пошел снова, и высокий мужчина схватил другого, державшего нож, за кисть и взмахнул им как кнутом. Человек двигался с такой грацией! Вдруг тренеры осознали, что они не в состоянии понять, как он двигается, потому что узнают лишь малую часть движений на экране. -- Посмотрите, как он держит равновесие, -- сказал тренер по гимнастике. -- Прекрасно! Я могу учить и учить этому, а научится лишь один из многих. Но это будет не то, что мы видим сейчас. -- Концентрация, -- отметил тренер по тяжелой атлетике. -- Экономия времени, -- сказал инструктор, сломавший господство Запада в области прыжков с шестом. Кто-то спросил, не машина ли это? Ему ответили, что нет. Машина могла быть такой же сильной, но у нее не могло быть способности выносить математически точное решение. -- Кажется, будто он едва двигается. Прекрасно. Прекрасно! -- произнес тренер по фигурному катанию. -- У него потрясающая выучка. Теперь настроение поменялось. Ужас сменился восторгом. Некоторые тренеры с трудом удержались от аплодисментов. Потом один из них заметил кое-что еще. -- Взгляните на его рот! -- Точно. Взгляните на его рот. -- Какое-то придыхание. Это может быть специальной методикой дыхания. -- Включите звук. Вы можете сделать звук четче? -- Мы уже сделали это, -- сказал человек рядом с проектором, и включил свет. Это был генерал КГБ с гладким лицом и нежными розовыми губами. Новенькие генеральские звездочки поблескивали на его плечах. -- Товарищи, -- сказал генерал Иван Иванович, на груди у которого сияла новая боевая медаль, -- он свистит сквозь сжатые губы. Насвистывает мотив из американского мультфильма Уолта Диснея. Из мультфильма "Белоснежка и семь гномов". Эта прелестная песенка называется: "Работай и посвистывай". В комнате повисла мертвая тишина. Однако один из тренеров не был напуган этой резней. Он попросил копию фильма, чтобы по нему совершенствовать технику своих атлетов. Генерал ему просто ничего не ответил. Другой тренер объяснил это молчание по-своему. -- Мы не знаем никого в мире, кто мог бы научиться тому, что мы видели сегодня. Молодой генерал Иванович не доверял обещанию тренеров не разглашать тайну, поэтому, учитывая их характеры, он отправил их на загородную дачу, где они должны были провести несколько дней или недель, или месяцев. А, возможно, и лет. Затем он предстал перед Земятиным. Старик жил в маленькой московской квартире, и неизвестно, были ли у него какие-нибудь привилегии. Он стал почти другом молодому бюрократу, который только что получил боевое крещение. Молодому следовало научиться забывать про страх. Тогда он мог научиться почти любить Великого, которому генерала убить было что сигарету закурить. Когда он вернулся из Ханоя с историей о том, как "Кровавые морды", лучшие наемники в России, оказались перерезаны как овцы, Иванович получил свои генеральские погоны. Ему сказали, что его миссия прошла успешно. Но несмотря на похвалы фельдмаршала, генерал чувствовал некоторые опасения. Ни фильм, ни анализ не показывали уязвимых мест страшного американца. Дверь открыл человек того же возраста, что и Земятин. Поверх его обвисших брюк болтался большой пистолет в кобуре. Он был небрит, от него пахло водочным перегаром. -- Он ужинает, -- сказал человек. Генерал Иванович был уверен, что несмотря на непрезентабельный вид, этот пистолет используется чаще и точнее, чем любой новый автоматический. -- Кто там? -- раздался голос из глубины квартиры. -- Мальчик с розовыми губами. -- Скажи генералу Ивановичу, чтобы он заходил. Поставь еще один прибор. -- Я не мальчик, -- сказал генерал Иванович, входя. -- Я генерал, который защищает партию и народ. Мне сорок четыре года, телохранитель. -- Вам дать чашку с блюдцем? -- спросил старый телохранитель. -- Поставь прибор целиком, -- раздался голос Земятина. -- Вот так, целый прибор. Прибор для маленького мальчика, -- брюзжал старик, тащась на кухню. В комнате не было ни западной мебели, ни безделушек, как на привилегированных дачах ответственных работников. Земятину, который хотел владеть информацией, достаточно было радио- и электронной техники. Иначе говоря, это была простая квартира со множеством книг и портретом молодой женщины на стене, были и фотографии, где она выглядела уже старше. Но все равно в квартире чувствовалась какая-то запущенность и неопрятность. На ужин была вареная говядина с картошкой, салат из свежих овощей и чай с сахаром. -- Плохие новости, -- начал генерал Иванович. -- Мы проанализировали каждый кадр, каждый доклад, словом, вес. Скорее всего мы имеем дело с тем, кто никогда не даст нам ни малейшей возможности уничтожить себя. -- Ешь картошку, -- сказал Земятин. -- Если не будете, то не ковыряйте. Он доест ее завтра, -- добавил телохранитель. -- Вам не нужно блюдце? -- Полный прибор для генерала, -- сказал Земятин. -- Он, может быть, даже не захочет чаю, -- произнес телохранитель. -- Ну не захочет, так не захочет, -- сказал Земятин. -- Ладно, -- кивнул телохранитель, -- тогда я уберу со стола. -- Иван, -- сказал Земятин, -- причина, по которой мы можем признать врага совершенным, такова: я уверен, что никто не совершенен. Ничего особенного не произошло, мы просто не нашли пока у этого американца ни одной промашки. Теперь мы должны спросить себя: хорошо ли мы смотрели? Телохранитель вошел в гостиную. -- Вот ваша чашка, а вот блюдце, -- сказал телохранитель и шваркнул блюдце на стол. -- Спасибо, -- сказал Земятин. -- Так, Иван, мировая ситуация такова... -- В стакане даже чая нет. А нашему милому мальчику блюдце подавай. Может быть, вам еще второе блюдце дать? -- Налей ему чаю, -- сказал Земятин. -- Я не уверен относительно чая, -- сказал генерал Иванович, -- я хотел бы продолжить. Мы столкнулись со странным новым элементом... -- Ваш чай, -- сказал Земятин. -- Он не хочет чаю. Вы его заставляете. -- Я выпью чаю, -- сказал генерал Иванович. Его яркая зеленая форма выглядела, как начищенная пуговица среди старого хлама рядом с заношенной пижамой Земятина, обвисшими брюками и потертой кобурой телохранителя. -- Только потому, что он говорит вам делать что-то, вы не должны этого делать. Он гонит Россию по кругу. Но не давайте ему гнать по кругу вас, -- сказал телохранитель. -- Он мой начальник, -- сказал генерал Иванов. -- Хорошо, хорошо, хорошо, нас всех гоняет Алексей, он молодец. Когда телохранитель вернулся с чашкой дымящегося чая, Земятин обрисовал ситуацию. Телохранитель не хотел уходить до тех пор, пока генерал Иванов не отхлебнул глоток чая. Чай обжег ему язык. -- Он не русский, Алексей, -- сказал телохранитель. -- Он взял кусок сахара в рот. -- Он новый русский. -- Ни один из нас не новый. Он не хочет чаю, смотри. -- Тебе, наверное, страшно интересно, почему я держу его? -- спросил Земятин. -- Нет, -- ответил генерал Иванович, который только теперь научился думать, как Великий. -- Очевидно, с необходимым он справляется отлично. Вы можете доверять ему в чем-то главном. Короче говоря, товарищ фельдмаршал, мне кажется, он умеет работать. -- Отлично. Теперь про этого убийцу. Мы пока не знаем его слабых мест. Так, отбросим его на минуту. Меня мало заботит, убьем мы его или нет. Человек здесь, человек там -- не имеет значения. Есть еще кое-что, -- продолжил Земятин. -- У американцев есть оружие, и мы им интересуемся. -- Вы можете описать его? -- Нет, -- сказал Земятин. -- Но они испытывали его, а потом появился этот человек и увел главную нашу ниточку. Это потрясающий человек. И мы пока не знаем, как его убить. То он появляется в Южной Америке, то в Ханое. Почему? Генерал Иванович понимал, что Земятин не ждет ответа на свой вопрос. -- Потому что, судя по сообщениям, он ищет то же оружие, что и мы. -- Может ли быть так, что у них нет оружия? Быть может, оно есть у Британии? -- Логично, но у нас есть информация обо всем, чем располагает Британия. -- Был бы это кто другой, а не тот, кого я видел, -- сказал генерал Иванович, -- я бы предложил взять его и вытрясти из него информацию. -- Почти на всяком уровне мы видим, что Америка гораздо коварнее, чем мы могли предполагать. Может, мы их недооценивали, и где хоть какое-нибудь объяснение всему этому? Я спрашиваю, потому что мы ушли так далеко, что пути назад скоро не будет, мы должны принять решение. Решение будет необратимым. Мир никогда не станет прежним. Никогда. Наш мир. Их мир. Генерал Иванович подумал минуту. -- Я скажу вам, что до этого фильма, до того, как я увидел все своими глазами и глазами экспертов, я бы сказал, что вы переоцениваете американцев. Они ничего не делают, кроме, пожалуй, электроники, что может вызывать уважение. -- А теперь... -- А теперь я знаю о существовании человека, вернее, машины убийства, которая одним ударом может сломать шейные позвонки другого человека. Мы старались обезвредить его дважды. И дважды он вновь появлялся. Он что, новый агент? Появился только месяц назад? Нет, он был всегда. -- Верно, -- произнес Земятин, -- но странно, что его посылают, если, конечно, у них есть то, о чем мы подозреваем. -- Но если они по-прежнему ищут оружие, то есть ли у них оно? -- Американцы, которые ничего не прятали раньше, не смогли бы сделать этого так здорово сейчас. Но посмотрите на этого убийцу, которого они так хорошо скрывали. На кого он работает? Мы не знаем. То есть они умнее, чем мы думаем. Какая удивительная хитрость нужна для того, чтобы делать вид, что у них нет оружия, до тех пор, пока оно не понадобится. Спрашивается, товарищ фельдмаршал, есть ли у американцев такое коварство? -- Враг безупречен, пока не показал, как его убить. Я не думаю, что настанет тот день, когда мы встретимся с действительно безупречным врагом. У генерала Ивановича появилась идея. Его стол был буквально завален предложениями из Северной Кореи. Союзники предлагали свои услуги. До того, как начать работать на фельдмаршала, он тратил на них все свое время. Теперь он передал их подчиненным. -- Наши друзья из Пхеньяна хотят послужить нам. Они говорят, что мы оскорбляем их, не делая полноправными партнерами в социалистической борьбе. Они недавно имели успех и теперь, конечно, козыряют перед нами. Почему бы не использовать их в связи с этим американцем? -- Бросить им еще кусок дерьма? -- спросил Земятин. -- Что у них есть реально, чего нет у нас? Они преуспели в убийстве руководителя СВВР, а теперь как дань гордости хотят подарить нам самого Папу? Чтобы на польской границе все поутихло. Папа Римский. Руководитель СВВР уже мертв. Папа почти мертв. Теперь о Корее. Говорят, что когда кто-нибудь берет корейца в качестве телохранителя или наемного убийцы, он нанимает не слугу, а Мастера. Никто не доверяет корейским убийцам. -- Я не говорю о доверии. -- Есть кое-что, мальчик мой, чего ты можешь не знать. Это старая поговорка, проверяй ее правоту на себе. Я знаком с архивами. Я был одним из тех, кто решил использовать лучших людей царской охранки. На протяжении XV и XVI веков Русь-матушка использовала корейцев в своих целях. И знаете, кого убивали чаще, чем царских врагов? Самих царей. У нас раньше говорили, что из Кореи не приходит ничто, кроме смерти. Главное, не связываться с корейцами. Никогда. Цари поняли это еще до нас. И наши внуки скажут то же самое. Генерал Иванович был весь внимание. Его спина стала прямой как доска, колени сдвинуты, подбородок выпятился, и Земятин знал, что молодого человека снова охватил страх. Но старик ничего не сказал ему, чтобы не усилить этого страха. Приказу следовало повиноваться. Когда он издал приказ об использовании государств-сателлитов, то разрешил использовать всех, кроме Кореи. КГБ следовало этой установке слепо. Вдруг один из электронных приборов загудел. Старый телохранитель быстро включил его. Иванович смотрел на Земятина. Тот слегка кивнул. Видимо, встал вопрос, говорить или не говорить. Вместо ответа старый маршал пожал плечами, показывая, что можно. -- Они снова стреляли, в Египетской Сахаре, -- сказал телохранитель. -- На участке площадью около ста квадратных километров. Наши люди уже там и рискуют жизнью, чтобы добыть нужную информацию. Египтяне работают в контакте с американцами. -- Сто квадратных километров! На такой площади может разместиться целая армия. -- Все длилось одну секунду. -- Это последнее испытание! -- сказал Земятин. -- То ли это оружие, которое защищает наш американец? -- спросил молодой генерал. Земятин отмел вопрос движением руки. Старик думал недолго, но его лицо как будто еще больше постарело и осунулось. Показались глубокие морщины. Глаза смотрели словно из глубины преисподней. Наконец генерал Иванович спросил: -- Каков будет наш следующий шаг для устранения их специального агента? Начиная с нынешнего момента будем ли мы торопить проведение операции? -- Что? -- спросил Земятин, как будто его только что разбудили. -- Американец. Телохранитель прикоснулся к плечу генерала. -- Выйди, -- сказал он. Американец был сейчас не так важен. Позже поступили сообщения об еще двух испытаниях на этом участке. На карте была четко видна полоса египетской пустыни размером с Балканы. Сухой песок под страшным жаром расплавился и превратился в тяжелое скользкое стекло. Земятину было понятно, почему они выбрали Сахару. Эффект превращения песка в стекло мог быть замечен со спутника. Американцы теперь могли точно рассчитать угол удара. И оставить Россию беззащитной. Больше не будет испытаний. Атака, он был абсолютно уверен, может произойти в любую минуту. И теперь Алексей Земятин, который хотел быть всего лишь хорошим дворецким, покажет свой военный гений. Он решил сообщить американцам через Генерального, что Россия требует немедленно получить информацию о флюорокарбоновом луче. -- Скажи им, что в некоторых ракетах случились неполадки. Просто неполадки. -- Но Алексей... -- Tec, -- сказал Земятин. Предполагалось, но не было доказано, что американцы могут установить жучка на любой телефонной линии. -- Сделай это. Сделай сейчас. Чтобы это было сделано к тому времени, когда я приеду. Понял? Его телохранитель отметил, что молодой генерал так и не выпил свой чай. Другой пожилой телохранитель отвез Земятина на дачу Генерального. Погода была серой и промозглой. Вокруг дачи было много охраны. В шинелях и начищенных сапогах они выглядели замечательно. Алексей был по-прежнему в своем халате. Он прошел мимо солдат и офицеров. В самой дальней комнате он нашел Генерального. Тот хотел, чтобы при разговоре присутствовали несколько генералов. -- Если ты их позовешь, я их перестреляю, -- сказал Земятин. -- Алексей, ты не имеешь права так вести себя с лидером страны! -- Вы связались с американцами? -- Да, мистер Пиз, которого они уже присылали, вернется снова. -- Хорошо. Когда? -- Они очень нервничают. -- Когда он будет здесь? -- Через пятнадцать часов. -- Прекрасно. Привлечем инженеров. Восемь часов на первую конференцию, потом мы все будем спать. Это даст нам еще двенадцать часов. Мы должны растянуть все это на два дня, на сорок восемь часов. -- Мы будет давать им ложную информацию? -- Не ложную. Мы только не откроем тот факт, что их луч вывел из строя нашу электронику. До второй конференции. Утаив этот факт, мы задержим их на нужные нам сорок восемь часов. -- Зачем нам говорить, что наши ракеты приведены в негодность? -- Потому что, дорогой Генсек, это одна из тех вещей, которой они пока не знают. В данный момент у них есть все для того, чтобы начать наступление и сделать это успешно. И тогда с нами будет покончено. -- Тогда почему мы все-таки собираемся сдать им единственную информацию, которой у них пока нет? -- Потому что это единственное, что может их задержать. Единственное, в чем они нуждаются сейчас, это абсолютная уверенность в том, что наши ракеты -- не их, свои они наверняка проверили, -- не сработают под воздействием космических лучей и солнца. Они задержатся, чтобы дождаться, когда мы сдадимся им на блюдечке с голубой каемочкой. -- И мы собираемся так поступить? -- Нет. Дороги назад нет. Пока они будут ждать последние необходимые сведения, мы запустим наши ракеты. -- Через два дня? -- В течение двух дней. -- Когда точно? -- Вам незачем это знать. Говорите побольше о мире, -- сказал Земятин. Он, конечно, не доверял главе Российского правительства и не был убежден, что сей высший бюрократ разрешит ему развернуть проект с ракетами. Нет, Алексей не верил в это. Но им уже был отдан приказ нажать на спусковой крючок командирам ракетных батарей. Через два дня. В Вашингтоне агенту Макдональду "Хэл" Пизу сообщили, что русские склонны поделиться с американцами своими секретами. Они поняли, что хрупкая планета -- одна на всех. -- Я поверю в это, когда увижу собственными глазами, -- сказал Пиз. Глава шестнадцатая Был некий шанс, что Алексей Земятин еще может отозвать запуск, сочтя, что Америка на самом деле не планирует настоящую атаку. Простая кассета способна была сделать это. На самом деле существовало двадцать маленьких кассет в пластиковом пакете, с цветными брошюрами, прилагавшимися к ним. Один комплект стоил три доллара, но продавался за восемьсот. Было обещано, что каждый сможет выявить с их помощью свои способности и блестяще их реализовать. На самом деле это гипнотизировало людей и приводило к большей некомпетентности. Начиная свою карьеру, Ример Болт накупил много таких программ по самосовершенствованию. Были факты, и были выводы. Следовало их разграничивать. Когда Ример Болт смотрел на целое поле автомобилей, еще не было очевидно, что он погиб, об этом говорили ему кассеты. Но фактически пятьдесят машин погибли. Фактически он загубил компанию, сделав всего один неверный шаг. Однако сам Ример Болт еще не погиб. Посмотрите на Томаса Эдисона, которого преследовали неудачи, пока он создавал свою лампочку. Но он сказал себе, что неудачи должны кончиться. И он не выбрал ни одного из девяноста девяти ложных путей, а избрал наилучшую дорогу, к успеху. Посмотрите на генерала Джорджа Паттона, который ни разу не отступился от своих идей, хотя его тоже преследовали неудачи. Посмотрите на Писмо Мельуэзера, который выпустил эти аудиокассеты. Он стал миллионером, хотя учителя часто называли его неудачником. Он побывал и за решеткой, а теперь у него дома во многих штатах, потому что он правильно оценил свои способности. Неудача, говорилось на кассете, это склад ума. Нужно принять факт, что только единицы всегда побеждают и только единицы могут стать победителями. Писмо Мельуэзер продал триста тысяч кассет по астрономическим ценам и добился успеха в жизни. Ример Болт купил одну из кассет, которые он слушал столько раз, что в моменты отчаяния ему просто слышался голос Писмо Мельуэзера. И хотя он смотрел сейчас на поле бедствия, он был обязан смотреть на экспериментальные машины не как на несчастье. -- Ример, -- сказал ему ассистент, -- мы погибли. -- У маленького человечка все гибнет, большой человек создает свое благосостояние из того, что другие считают трагедией. -- Ты не сможешь использовать эти лучи. Мир -- это электроника! Прощай. У тебя есть куда пойти работать? -- Нет, -- ответил Болт с блеском надежды в глазах. -- Теперь мы знаем, что лучами можно обрабатывать неэлектронную продукцию. Руководство по достижению успеха дало Болту решение этой проблемы. У каждой проблемы есть решение. Надо думать о предмете, советовала кассета, потом забыть о нем и идти спать. Утром ответ придет сам. Во время испытаний для Римера Болта он сделал так, как ему советовали, и ответ пришел к нему с утра. Ассистент позвонил ему с предложением. Делать из расплавленного песка стекло. Стекло -- это не электроника. Стекло используется повсеместно. Почему не производить его, если есть источник? Собьем цену на стекло. Таким образом начался эксперимент, который убедил русских в том, что ведется разработка нового оружия для нападения. Сахара была выбрана потому, что там было много песка. Если процесс пойдет, только Болт сможет вырабатывать в пустыне самое дешевое и, возможно, самое лучшее стекло в мире. -- Почему самое лучшее? -- спросили Римера Болта. -- Не знаю, но звучит хорошо, -- сказал он. Когда появились результаты, он был в таком экстазе, что созвал правление, чтобы сообщить о новом великом проекте. Действительно, осмотр стекла показал, что оно абсолютно чистое, как линзы у камеры. А его получилось много тысяч кубометров. Теперь можно выпускать миллионы кубометров стекла. Каждый год. Всегда! -- Всегда! -- пронзительно прокричал Болт в зале "Химических концепций", Массачусетс. От этого крика у всех заложило барабанные перепонки. -- Ример, -- спросил председатель палаты, -- а что же произошло с вашим проектом о покраске машин? -- Печальная история, сэр. Мы не смогли его запустить. Но теперь я верну всем деньги. Все, что ни делается, все к лучшему. Многие члены совета были озадачены. Никто не приветствовал новую идею. -- Я хочу объяснить вам, почему я спросил, -- сказал председатель. -- Проект со стеклом хорош, но если вы вывезете такое количество готового стекла из Египта, по моим подсчетам, вы погубите стекольный рынок на ближайшие шестьдесят пять лет. -- Можем ли мы урезать цену? -- Если вы выкинули на рынок больше стекла, чем нужно, цены уже снижены. С дешевого стекла нет профита. -- Я понял, -- ответил Болт. Он вдруг почувствовал, как теплая струйка стекает по ноге под брюками. -- Ример, вы обмочились? -- спросил председатель. -- Нет, -- ответил Болт с энтузиазмом добившегося успеха человека, -- я только что открыл способ не ходить в туалет. Это была изнуряющая ночь. Нежное, прекрасное изнурение с всепожирающей нервической страстью, а потом с довольным успокоением. Это было до того, как Кэти занималась любовью с Римо. Это было в Хан