Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Смертельный ход ------------------------------------ выпуск 1 перевод на русский язык К. Успенский Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко ------------------------------------ ГЛАВА ПЕРВАЯ  Это было весьма быстрое убийство. Подносим иглу к левому предплечью. Палец прижимает вену чуть выше локтевого сгиба, чтобы она вздулась. Ага, вот так. Выпускаем воздух из шприца. Вводим иглу в вену поглубже. Медленно нажимаем на поршень и доводим его до упора. Готово. Вынимаем иглу, и он снова, как и несколько минут назад, безжизненно откидывается на пол рядом с шахматным столиком. Голова со стуком ударилась о паркет, и убийца невольно поморщился, хотя лежащий перед ним получил смертельную дозу героина и в сочувствии не нуждался. - Знаешь, дорогая, - сказал человек со шприцем, - некоторые за это платят деньги. Да-да, на самом деде платят. - Вовсе не обязательно было кончать с ним именно так! Ты мог бы сначала отдать его мне. Я его очень хотела. Она произнесла эта слова, глядя в упор на убийцу, чтобы оторвать его взгляд от лежащего на полу и привлечь внимание к себе. На ней были черные сетчатые чулки, черные блестящие сапоги до колен. Губы накрашена помадой цвета засохшей крови. Ничего больше. В левой руке - плеть. Она топнула ногой; обнаженные груди подпрыгнули и задрожали. - Ты слушаешь меня? - требовательно спросила она. - Ш-ш-ш, - ответил человек, держа руку на пульсе лежащего на полу. - А, вот оно! Сейчас он в экстазе. Если призадуматься, это, наверное, не самый плохой способ расстаться с жизнью. Ш-ш-ш. Пауза. Затем убийца произнес: - Сделано быстро и на совесть. Все. Он мертв. - Он мертв, а как же я? Обо мне ты подумал? - Да, дорогая. Одевайся. Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, трижды вонзил иглу в руку мертвеца рядом с местом смертельной инъекции. Это должно было натолкнуть на мысль, что покойный по неопытности не сразу попал иглой в вену. Не слишком убедительно, но может сойти. Женщина в сапогах не двигалась. Она снова заговорила: - А как насчет... ну, ты знаешь, ты и я? Естественным образом. - Ты и я - это не может быть естественным. Он перевел на нее взгляд белесовато-голубых глаз. - Оденься и помоги мне управиться с этим несчастным. - К черту все! Дерьмо! - последовал ответ. - Мне не нравится твоя столь полная... американизированность, - холодно ответил он. - Одевайся. Она сердито тряхнула головой, и пышные темные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Задолго до рассвета они усадили мертвое тело за стол в одном из кабинетов Брюстер-Форума - некоммерческой научной организации, деятельность которой обычно характеризовалась словами "исследования в области процессов мышления". Это был кабинет ответственного за безопасность Форума, и когда покойный был еще жив, кабинет принадлежал именно ему. Голова упала на пресс-папье, шприц положили на покрытый ковром пол, как раз под кистью повисшей мертвой руки. Рука, качнувшись пару раз, застыла над шприцем. - Вот так. Прекрасно! - сказал убийца. - Глупая и бессмысленная трата времени и сил, - сказала женщина, теперь уже одетая в строгий твидовый костюм. Голову облегала модная вязаная шапочка. - Дорогая моя, хозяева платят нам и платят очень хорошо за то, чтобы мы добыли план покорения мира, а это ничтожество встало у нас на пути. Следовательно, его устранение - вовсе не бессмысленная трата времени и сил, а необходимость. Таковы законы нашей профессии. - И все равно мне это дело не нравится. Не нравится как расположены сегодня планеты. Похоже, что против нас действует какая-то загадочная сила. - Чепуха, - последовал ответ. - Ты обыскала его и вещи? - Да, обыскала. Так это была чепуха, когда они нас чуть не поймали? Чепуха, когда... Они вышли из кабинета и удаляющиеся голоса постепенно стихли. Но одежда убитого не была проверена, и под воротничком накрахмаленной рубашки бывшего ответственного за безопасность Брюстер-Форума остались зашитыми негативы. Он зашил их туда накануне вечером, поддавшись ощущению надвигающейся опасности. Окончив работу, положил нитку с иголкой на место, в ящичек для рукоделия жены, поцеловал ее, что-то невинно соврал насчет желания слегка развеяться, еще раз проверил, на видном ли месте лежат его страховые документы, и вышел из их скромного особнячка, стараясь выглядеть беззаботным, но настолько, чтобы не переборщить и не выдать себя. Питер Маккарти собирался выяснить, что означают эти негативы. Восемнадцать лет он был незаметным винтиком федеральной машины расследований и только сейчас впервые почувствовал, что занят важным делом. Восемнадцать лет работы. Зарплата, кое-какие дополнительные доходы. Их семья одной из первых в квартале обзавелась цветным телевизором, Джинни могла каждый сезон позволить себе новое пальто, детишки ходили в хорошие школы, кредит за автомобиль-универсал был почти выплачен, а в прошлом году они все вместе выбрались в круиз на Багамы. Что ж, черт возьми, восемнадцать тысяч в год, плюс четыре тысячи необлагаемые налогом - не так плохо для Питера Маккарти, отнюдь не блиставшего в школе. Неплохо. Чем дальше он удалялся от дома, тем сильнее вся эта возня со страховыми документами начинала казаться всего лишь мелодраматическим жестом. Скорее всего, это дело обернется просто чьим-то маленьким хобби. Грязноватое дельце, но не слишком важное. Позднее, тем же вечером, положив руки на подлокотники кресла, Маккарти пытался оценить достоинства сделанного хода в игре, не слишком ему знакомой, как вдруг обнаружил, что столкнулся с чем-то по-настоящему крупным. Но было уже слишком поздно. Когда на следующее утро его тело обнаружили, то без лишнего шума перевезли в ближайшую государственную клинику, где бригада из пяти патологоанатомов восемь часов подряд проводила вскрытие. Другая команда экспертов занялась дотошным исследованием личных вещей Маккарти, распарывая швы одежды, подкладку пиджака и обувь. Так, в конце концов, и были обнаружены негативы. Данные вскрытия вместе с негативами были направлены для дальнейшей обработки в исследовательское психиатрическое заведение на берегу залива Лонг-Айленд. Там с негативов сделали отпечатки, исследовали тип пленки, метод проявки, а затем переправили в другой отдел для тиражирования и ввода данных в компьютер, потом передали в очередной отдел, из которого негативы были в конце концов направлены с курьером в кабинет, где сидел человек с кислым выражением лева. Перед ним лежали счеты. Все это заняло два часа. - Что ж, посмотрим... - пробурчал кислолицый. - Ого! Со времен колледжа не приходилось сталкиваться с такими штучками! И они, конечно, не обходились нам по тысяче девятьсот долларов за одну фотографию. Проглядев все двенадцать фото форматом в журнальную страницу, он кивнул курьеру, отпуская его. - Пусть напечатают форматом поменьше и сделают так, чтобы при случае их можно было легко и быстро уничтожить. Например, сделают растворяющимися в воде. - И негативы тоже? - Нет, только фото. Идите. Побарабанив пальцами по полированным костяшкам счетов, человек с кислым лицом вместе с темным креслом с высокой спинкой развернулся к окну, выходящему на залив. За окном простиралась ночная темень залива, уходящая в даль Атлантического океана, который он в молодости пересек по заданию специальной диверсионной службы. На берегу Атлантики он получил и свое нынешнее назначение, которое сразу пришлось ему не во вкусу, от которого он еще тогда пытался отказаться, и частенько вспоминал об этом в такие моменты, как сейчас. Питер Маккарти мертв. Убит, если верить данным вскрытия. И негативы... Они подтверждают возникшее в последнее время подозрение о том, что не все благополучно в Брюстер-Форуме. А Соединенные Штаты придают Брюстер-Форуму большое значение. Очень большое. Он мысленно еще раз просмотрел фотографии, а затем, резко развернувшись от тьмы и звезд за окном, нажал кнопку на металлической панели, установленной на письменном столе там, где обычно бывает верхний ящик. - Да? - раздался голос в интеркоме. - Пусть в отделе программирования подготовят сравнительный анализ информации, сопровождающей каждую фотографию. Это работа для компьютера. Я не хочу, чтобы кто-то ими развлекался. Результаты не должен видеть никто, кроме меня. - Да, сэр. - Могу добавить: если услышу о том, что фотографии используются для забавы, то покатятся головы. Ваша в частности. - Да, сэр. Через четырнадцать минут и тридцать секунд по щелчку секундомера-хронографа фотографии были доставлены. В пронумерованных конвертах вместе с результатами сравнительного анализа. - Идите, - сказал человек с кислым лицом, сверяя цифры на конверте с фотографией пухлого человека средних лет в черной накидке, деловито онанирующего перед темноволосой женщиной с безумными глазами, вся одежда которой состояла из черных сетчатых чулок и высоких сапог. Он бросил взгляд на заключение аналитиков. - Так я и знал! Проклятый педераст. Вот черт! Он снова запечатал конверт, предварительно положив туда текст и фото. Погиб оперативный сотрудник. Неприятности в Брюстер-Форуме. Фото гомосексуалиста. Да или нет, подумал он. Римо Уильямс. Дестроер. Да или нет? Решение нужно принимать самому, самому же придется в случае чего и отвечать. В памяти снова возник Питер Маккарти, последние восемь лет работавший на организацию, о существовании которой он и не подозревал. Теперь он мертв, и его семья обречена нести бремя позора и стыда за человека, умершего от передозировки наркотиков. Сограждане Маккарти никогда не узнают, что он был убит при исполнении служебных обязанностей. Да никого это и не волнует. Можно ли допускать, чтобы люди погибали так бесславно? Снова к столу. Опять нажата та же кнопка. - Да, сэр. Несколько рановато для звонка, а? - А для меня - поздно. Сообщите рыбнику, что нам нужно еще абалона. - По-моему, в морозильнике еще немного осталось. - Можете его съесть, если хотите. Закажите еще, вот все, что от вас требуется. - Как прикажете, доктор Смит. - Разумеется. Харолд В. Смит вновь развернулся вместе с креслом к заливу за окном. Абалон. Рыба. Если знать, что это означает на самом деле, можно возненавидеть даже ее запах. ГЛАВА ВТОРАЯ  Его звали Римо. Спортзал, где он находился, был погружен во тьму, если не считать тончайших лучиков света, проникавших сквозь закрашенные черной краской высокие, от пола до потолка, окна. Когда рабочие нанесли на стекла первый слой этой быстровысыхающей краски, она моментально покрылась пузырьками, немедленно лопнувшими. Через эти микроотверстия и проникали лучики. Впрочем, светлее от этого в спортзале не становилось. Зал этот, бывшая арена одного из любительских бейсбольных клубов Сан-Франциско, был спроектирован и построен с таким расчетом, чтобы во второй половине дня его заливали лучи склоняющегося над Тихим океаном солнца. Поэтому владелец зала не скрывал своего удивления, когда новый арендатор поставил непременное условие: затемнить все окна. Второе условие тоже показалось владельцу не совсем обычным: не совать в спортзал нос, когда там будут проходить занятия. Но предложенная сумма моментально рассеяла и удивление, и сомнения хозяина. Окна были закрашены уже на следующий день, а сам он заявил: Я соваться не буду, особенно при такой плате. Да и чем незаконным можно заниматься в спортзале? Хе-хе! Но однажды он все-таки спрятался на небольшом балкончике в зале и стал ждать. Открылась и закрылась дверь. Кто-то вошел. Через час дверь снова открылась и закрылась. Кто-то вышел. Странным было то, что владелец зала в течение часа, как ни старался, не услышал ни звука. Ни скрипа досок пола, ни дыхания, ничего, кроме стука собственного сердца, и звука дважды открывшейся и закрывшейся двери. Странно, поскольку зал был естественным усилителем звука, местом, где не существовало такой вещи, как шепот. Человек по имени Римо сразу понял, что наверху кто-то сидит, поскольку в тот день он активно работал над слухом и зрением. Обычно для такого рода тренировок подходили звуки, издаваемые водопроводными трубами или насекомыми. В тот день с балкончика доносилось тяжелое неровное дыхание - похрапывающие звуки, какие издают толстяки в процессе ввода в организм кислорода. Так что в тот день Римо смог поработать заодно и над бесшумным передвижением в темноте. Все равно это был день спада, разделяющий бесчисленные периоды состояния повышенной готовности. Но сегодня был день пикового физического состояния, и Римо тщательно запер все двери, ведущие в зал, и дверь на балкон. Уже три месяца он находился в готовности номер один, с того самого часа, когда в его гостиничный номер доставили пакет с материалами исследований. Никаких инструкций. Только пакет. На этот раз - Брюстер-Форум, что-то вроде "мозгового центра". Там назревали какие-то неприятности. Но до сих пор Римо так и не получил ни дополнительной информации, ни распоряжений. Римо начинало казаться, что там, наверху, начальство не полностью контролирует ситуацию. Вся его подготовка, все, чему его учили, все говорило о том, что нельзя из недели в неделю быть в состоянии полной готовности. Идти к нему надо постепенно, его планируют заранее: чтобы достичь пика, нужно очень много работать. Если его поддерживать в течение многих дней кряду, то уровень физической активности начинает снижаться. Уже три месяца Римо находился в стадии высшей готовности, а посему его глаза уже не так быстро адаптировались к темноте спортзала. Пока это происходило быстрее, чем у обычного человека, и легче, чем у тех, кто от природы хорошо видит в темноте. Но Римо чувствовал, что он не в той форме, в которой по идее должен быть, в которой его учили быть. В спортзале неистребимо воняло грязными носками. У сухого воздуха был привкус старых словарей, давным-давно валяющихся на чердаке. Пылинки плясали в тонких лучиках солнечного света, проникавших сквозь дырочки в черной краске оконных стекол. Из дальнего угла, где с потолка свисали подгнившие гимнастические канаты, доносилось жужжание мухи. Римо равномерно дышал, расслабляя саму суть своего существа, чтобы снизить частоту пульса и распространить по всему телу то, что, как он знал по опыту, является состоянием внутреннего покоя. Того покоя, о котором европейцы и, особенно, американцы европейского происхождения давно позабыли, а может быть - никогда его и не знали. Из такого покоя и проистекает сила и мощь человека - те качества, которые он постепенно отдавал на откуп машинам, делающим все быстрее и лучше. Машины довели живущего в индустриальном обществе до такого состояния, что он уже не мог использовать больше семи процентов своих физических возможностей, тогда как при более примитивных формах общественного устройства этот показатель достигает девяти. В состоянии повышенной готовности Римо, официально казненный восемь лет назад на электрическом стуле за преступление, которого не совершал, и возрожденный для работы на официально несуществующую организацию, мог использовать до половины потенциальных возможностей своего организма. Точнее - от сорока пяти до сорока восьми процентов, что его учитель-кореец называл "моментом скорее темноты, нежели просветления". На языке сидящего наверху начальства эта поэтическая фраза звучала по-другому: "Максимальная оперативная эффективность - 46,5 плюс-минус 1.5%". Римо ощущал, что изо дня в день, по мере того, как снижался уровень его готовности, все гуще и гуще становилась темнота спортзала. Смех, да и только! Столько усилий, столько денег потрачено, столько преодолено препятствий еще в период становления организации, а теперь эти двое там, наверху, единственные официальные лица, знающие чем они занимаются на самом деле, быстрыми темпами ведут его к деградации. Гораздо быстрее, чем, например, водка или пиво, но совсем не так приятно. Организация называлась КЮРЕ. Ее не было в правительственном бюджете, о ней не упоминалось в официальных отчетах. Просто сдающий полномочия президент устно уведомлял о ее существовании своего преемника. Уходящий президент показал телефон повышенной секретности, по которому можно связаться с руководителем КЮРЕ, а потом, когда они сидели на заднем сидении лимузина, направляющегося на процедуру торжественного введения в должность, и раздавали улыбки окружающим, доверительно сказал: - Слушайте, вы особо не переживайте насчет той группы, о которой я вам вчера рассказал. Они все делают втихую, и только двое знают, чем на самом деле занимаются. Ничего особенного и не происходит. Просто время от времени очередной падкий на деньги прокурор попадает на крючок журналистам, случайно получившим на него компромат. Или во время судебного разбирательства появляются новые улики, и судья доводит до конца процесс, застрявший было на месте. Или кто-то, от кого этого меньше всего ожидали, по собственной инициативе дает важные свидетельские показания, крайне необходимые обвинению. В общем, это только слабый катализатор, позволяющий закону делать свое дело чуть быстрее и чуть эффективнее. - Не нравится мне это, - тихо ответил вновь избранный президент, сверкая в толпу своей знаменитой пластиковой улыбкой. - Если народ узнает, что правительство нарушает тот самый акт, на основании которого оно и существует, останется только признать, что наша форма управления государством недейственна. - Ну, в таком разе я ничего не говорил. А вы ничего не слышали. - Конечно, нет. - Так в чем проблема? - Просто мне это не нравится, и все. Как можно остановить эту штуку? - Один телефонный звонок, и они уходят в тень. - Я так понимаю, что этот звонок включит механизм их уничтожения. - Думаю, что так. У них в этой штуке больше предохранительных клапанов, чем в самогонном аппарате. Есть только два варианта: оставить их в покое или закрыть. И это все. - Но вы говорили, что в принципе я могу обратиться к ним и предложить заняться тем или иным делом? - Ага. Но у них и так дел сверх головы. Да и берутся они только за то, что угрожает Конституции, или не может быть выполнено никем другим. Иногда очень забавно угадывать, в чем они задействованы, а в чем - нет. Через некоторое время вы такое гадание освоите. - Вчера ночью мне пришло в голову: а что, если руководитель этой группы решит захватить власть в стране? - В вашем распоряжении всегда есть телефон. - А если он задумает убийство президента? - Только вы и никто другой можете дать добро на подключение специального человека, который должен будет это сделать. Это тот самый "второй", что в курсе дел. Он - единственный исполнитель. Только один человек. В этом-то и страховка. Черт, я понимаю ваше состояние! Посмотрели бы вы на мою физиономию, когда мне нанес визит руководитель этой группы. Я ведь был вице-президентом, президент мне ничего не рассказывал, а потом его застрелили. Вот и вы не станете ничего рассказывать об этом вашему вице-президенту. Он повернулся к толпе, улыбнулся и добавил: - Особенно вашему! Криво улыбнувшись, он благосклонно кивнул толпе. Рядом с машиной пыхтели телохранители из секретной службы. - Прошлой ночью я задумался над тем, что будет, если глава этой группы внезапно умрет? - Понятия не имею, - ответил техасец. - Честно говоря... все это меня несколько тревожит, - сказал вновь избранный президент и, подняв брови, вздернул голову и помахал рукой, будто увидел в толпе знакомое лицо. - С тех пор, как вы мне об этом рассказали, я места себе не нахожу. - Можете в любое время положить этому конец, - сказал техасец. - Этот их единственный исполнитель, должно быть, настоящий профессионал. Я имею в виду того, кто ходит на задания. - Не знаю, но, судя по тому, что рассказал мне тогда его начальник, он занимается вовсе не упаковкой мусора. - Говорю вам: мне это не нравится. - Мы вас на это место не приглашали, - с улыбкой ответил техасец. И вот Римо Уильямс стоял в спортзале, ощущая, как постепенно ухудшается его форма. Он глубоко вздохнул, неуловимым движением скользнул вверх сквозь темноту и оказался на балконе. На нем были черные теннисные туфли, чтобы не видеть своих ступней, и черная майка. Белизна в темноте может отвлечь и нарушить равновесие тела. Черные шорты. Ночь, движущаяся в ночи. С окружающих балкон перил он перебрался на верхний край баскетбольного щита. Тщательно уселся. Правая рука держится между ног за край щита, ноги охватили основание кольца. "Как забавно, - подумал он. - В двадцать лет, когда я служил в полиции, то, пробежав один квартал, начинал задыхаться. К тридцати годам пришлось бы перебираться на сидячую должность, чтобы не хватил инфаркт. А хорошо тогда было! Свободен от службы - заходи в любой бар, какой пожелаешь. Захочешь - съешь пиццу на ужин. Представится случай - переспишь с кем-нибудь." Так шли дела, пока он был жив. Не существовало таких вещей, как пик физической готовности - на одном рисе и рыбе, с полным воздержанием. В принципе вовсе необязательно так уж строго соблюдать режим. Над этим он часто раздумывал. Можно неплохо сработать и в полсилы. Но мудрый учитель-кореец говорил, что ухудшение физической формы подобно катящемуся с горы камню: начинается легко, а остановить его трудно. А коли Римо Уильямс не сможет остановиться, то очень скоро станет стопроцентным мертвецом. Он поставил ноги на край кольца, стараясь ощутить его контакт со щитом. Если ты знаком с ощущением предметов, чувствуешь их массу, движение и энергию, то можешь использовать их себе на пользу. В этом весь секрет. Не противиться силе. Это, кстати, лучший способ побеждать людей, когда возникает необходимость. Римо встал на кольцо и привел равновесие тела в соответствие с предполагаемым расстоянием до пола. Нужно бы изменить высоту прыжка. Если время от времени этого не делать, то мышцы запоминают движения и начинают действовать механически, вместо того, чтобы руководствоваться балансом и расчетом. Когда он только начинал осваивать это упражнение, пришлось в течение полутора суток наблюдать за движениями кошки при падении. Ему было приказано стать кошкой. Он ответил, что предпочел бы стать кроликом, так как они чаще совокупляются. И сколько еще будут продолжаться эти идиотские тренировки? - До самой смерти, - последовал ответ. - Значит, еще лет пятьдесят. - Или пятьдесят секунд, если сейчас не освоишь хорошенько это упражнение, - сказал кореец-инструктор. - Следи за кошкой. Римо стал наблюдать за кошкой, и в какой-то момент ему показалось, что он действительно может в нее превратиться. Тут Римо позволил себе небольшую шутку, знаменующую начало упражнения. - Мяу! - раздалось в темной тишине спортзала. Выпрямившись, он встал на кольце во весь рост. Тело начало падать вперед, но ноги еще не оторвались от кольца. Доля секунды - и Римо полетел головой вниз. Так падает в темное море черный кинжал. Волосы коснулись пола и словно включили механизм переворота: сумеречные очертания спортзала с космической скоростью развернулись в пространстве, ноги молниеносно очертили в воздухе окружность и плотно влепились в деревянный пол. Бац! Звук эхом прокатился по залу. Римо выжидал до самого последнего момента, пока его волосы не коснулись пола, а затем предоставил действовать мышцам, подобным мышцам кошки, которая умеет при падении извернуться в воздухе и приземлиться на лапы. Тело способно на такое только в том случае, если тренированный мозг может вобрать в себя возможности другого животного. Римо Уильямс слышал звук удара теннисных туфель об пол. Теперь ему было не до мяуканья. - Вот черт, - пробормотал он себе под нос. - В следующий раз так можно и шею сломать Этот придурок доконает меня максимальной готовностью, будь она проклята! И он опять забрался на балкон, с него - на баскетбольный щит; надо повторить упражнение, чтобы туфли коснулись пола абсолютно беззвучно. ГЛАВА ТРЕТЬЯ  Солнечные лучи сверкали на рыбьей чешуе, играли на волнах и согревали деревянный причал оптового рыбного рынка, хозяином которого был Джузеппе Бресикола. Причал выдавался в залив Сан-Франциско, напоминая грязную игрушку на голубом подносе. Рынок не просто пропах рыбой, он дышал рыбой, звучал рыбой - одна макрель плюхалась на другую, шуршала сталь по чешуе. В гигантских чанах начинался неизбежный процесс разложения рыбьих внутренностей. Морская вода с шипением окатывала залепленное чешуей дерево. А Бресикола улыбался, потому что к нему снова пришел друг. - Сегодня моя не будет рассказывать про заказы, мистер Хронометраж. Бресикола сделал шутливый выпад в голову своего друга. Как здорово передвигается этот парень, как танцор! Как Вилли Пеп. - Сегодня твоя заказы получать не будет. - Что значит получать не будет? - поинтересовался друг - крепкий, ростом под шесть футов - и игриво поскреб носком коричневого башмака по деревянному настилу - маленький танец без движения. Это были хорошие ботинки, за пятьдесят долларов. Как-то раз он купил десять пар стодолларовых ботинок, а потом вышвырнул их все в залив. И что же? А ничего. Просто назавтра пришлось снимать деньги со счета в банке и покупать новую обувку. Выбрасывать ботинки - значит создавать себе лишние хлопоты по покупке других. - Абалон, - сказал Бресикола. - Мы только что получать из Нью-Йорка заказ на абалона. Только что. - Ну и что? - А то, что когда я в прошлый раз говорила тебе о заказ на абалон, ты не приходила целый месяц. - Ты что же, думаешь, что абалон имеет какое-то отношение к моей работе? - По-твоему, Джузеппе дурак, мистер Хронометраж? - Нет. На свете много дураков, особенно там, на востоке. Но ты, мужичок, не дурак. Не дурак. - Может, это относится к биржа? - А если я отвечу "да", ты мне поверишь? - Я поверю всему, что ты говорить. Всему. - Да, это имеет отношение к бирже. - Джузеппе не поверит ни на один секунда. - Ты ведь говорил, что поверишь? - Только если есть смысл. Биржа - нет смысл. - Абалон не имеет смысла? Хронометрирование рабочего времени не имеет смысла? - Ничего нет смысла, - настаивал Бресикола. Ладно, подумал хронометрист, сейчас не время спорить. Это кратчайший путь к гибели. Сперва теряешь осторожность, потом равновесие, и очень скоро становишься обычным человеческим существом. А этого не достаточно. Друзья выпили по стакану терпкого красного вина, поговорили о том, о сем и решили, что неплохо бы как-нибудь поужинать вместе. Покинув друга-Бресиколу, псевдохронометрист решил, что настала пора расставаться с образом "мистера Хронометриста". Некоторое время он еще будет существовать. По его кредитной карточке будет приобретен авиабилет, а по дорожным чекам получены восемьсот долларов. Он еще будет существовать на всем пути от Сан-Франциско до аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке. Он войдет в мужской туалет, ближайший к стенду авиакомпании "Пэн-Эм", найдет торчащие из-под двери крайней кабинки синие замшевые ботинки, подождет, пока в туалете никого, кроме него и обладателя ботинок не останется, а потом громко заметит вслух, что писсуары не работают, и что искусству сантехники американцам надо бы поучиться у швейцарцев. Из-под закрытой двери кабинки появится бумажник, а взамен мистер Хронометрист должен подсунуть под дверь свой. Человек в кабинке вряд ли станет открывать дверь, чтобы взглянуть на коллегу - его предупредили, что в этом случае он лишится работы. Существовал и другой, более убедительный аргумент, о котором он, правда, не знал: если хоть краем глаза взглянешь на того, кто заберет бумажник, то лишишься не только работы, но и жизни. Римо Уильямс сунул документы мистера Хронометриста в руку, высунувшуюся из-под двери кабинки, и забрал новый бумажник с такой быстротой, что человек в кабинке догадался о том, что обмен состоялся лишь по другому оттенку цвета бумажника. На этом с мистером Хронометристом было покончено. Выйдя из туалета, Римо Уильямс поднялся на второй этаж и вошел в небольшой коктейль-бар, откуда можно было проследить за синими замшевыми ботинками, ежели они вздумают-таки разыскать коллегу в зале ожидания. Несмотря на солнечный день, в баре, словно во чреве, стоял полумрак. Посетители успокаивали свои нервы специальными средствами на основе алкоголя, для Римо недоступными, поскольку он находился в данный момент в состоянии максимальной готовности. Он спросил лимонаду и принялся изучать содержимое бумажника. Бумажник был опечатан. Вскрыв его, Римо поискал среди кредитных карточек в развороте бумажника иголку, несущую, как его заверили, моментальную смерть. Вместе с кредитными карточками лежал листок бумаги с телефонными номерами, которые на самом деле не были телефонными номерами. Поколдовав над цифрами, Римо узнал, что: а) система связи остается прежней - через службу молитв по телефону в Чикаго (что следовало бы переменить, так как качество телефонной связи все ухудшалось); б) следующая тренировка с Чиуном, его учителем-корейцем состоится через шесть недель в спортзале Пленсикофф, на Грэнби-стрит в Норфолке, штат Вайоминг (черт возьми, Чиун может прожить еще долго...); в) для получения задания следует быть сегодня в восемь часов вечера в ночном клубе "Порт-Александрия", куда прибудет лично (о Господи!) сам Харолд В. Смит; г) его зовут теперь Римо Пелхэм. Бывший полицейский. Родился в Бронксе. Учился в школе "Девитт Клинтон". Со школьных лет помнит только тренера по футболу - Дока Уидемана, который в свою очередь его, Римо, не помнит. Служил во Вьетнаме в военной полиции. Потом работал начальником охраны на хлебоперерабатывающем комбинате в Питсбурге. Холост. Только что принят на работу в Брюстер-Форум ответственным за безопасность с окладом семнадцать тысяч долларов в год. Через два дня в Брюстер-Форум прибудет его багаж - книги, одежда. Римо еще раз взглянул на листок бумаги и запечатлел его в памяти. Потом сложил несколько раз и бросил в бокал с остатками лимонада. Через десять секунд бумажка полностью растворилась, а жидкость помутнела. Кто-то там, наверху, хотел, чтобы Римо по соображениям секретности глотал такого рода бумажки, однако он не собирался этого делать. По двум причинам: первое - у них был привкус клея; второе - он был принципиально не согласен глотать всякую гадость, тем более полученную неизвестно от кого. В Нью-Йорк он отправился на такси с попутчицей, которая, как вскоре выяснилось, не только не любила этот город, но и не знала, зачем вообще сюда приехала, и больше посещать это место не собиралась. Столько народу, и у всех лишь одно на уме. Совсем не то, что город Трой в штате Огайо. Мистер Пелхэм слышал о городе Трой в штате Огайо? - Да, мне известен город Трой в штате Огайо, - отвечал Римо. - Суммарный интеллектуальный показатель его населения несколько выше уровня среднего идиота. Мистеру Пелхэму не следует грубить, он мог бы просто сказать, что он из Нью-Йорка. В конце концов, она уверена, что не у всех в Нью-Йорке лишь одно на уме. Мистер Пелхэм проинформировал ее, что он родился в Бронксе и поэтому все, сказанное о Нью-Йорке, принимает близко к сердцу. Он любит свой город. Миссис Джонс тоже любит Нью-Йорк, она просто пошутила, а в какой гостинице остановился мистер Пелхэм? - Пока не знаю. Я еду на Риверсайд-Драйв. - Приятное место? Римо повернулся к женщине для более подробного ознакомления. От нее надо избавиться. Остается решить, хочет он этого или нет. У нее была фигура настоящей женщины, правильные черты лица. Блондинка с карими глазами, сильно подведенными голубыми тенями. Строгий костюм. Пошив и ткань Римо оценил в двести пятьдесят долларов, по расценкам крупных магазинов Кливленда, и в пятьсот пятьдесят - Нью-Йорка. На пальце - кольцо с камнем в три карата: хороший камушек, если только чистой воды. Туфли дорогой кожи. Жена фабриканта или видного горожанина направлялась за покупками в Нью-Йорк, где, по случаю, можно без всяких осложнений и переспать с кем-нибудь. Идентификация и оценка одежды и барахла никогда не были его сильным местом. Однако он чувствовал себя в достаточной степени уверенно и доверял своим ощущениям. Одежда говорит не только о достатке, она показывает, каким ее хозяин хочет выглядеть в глазах окружающих. Это бывает полезно для дела. Римо Пелхэм отвечал: - Риверсайд-Драйв проходит вдоль Гудзона. Это приятное место. - Какое место на Риверсайд-Драйв, приятель? - вмешался таксист. - Любое, - ответил Римо. - Вам туда же, мэм? - Если это никого не обременит, - последовал ответ. Римо Пелхэм промолчал. Он ничего не сказал, когда расплачивался с водителем на углу 96-й улицы и Риверсайд-Драйв, не обернулся, не предложил попутчице помочь с багажом. Человеку по имени Римо Пелхэм багаж был ни к чему, как и полдюжине других людей, под чьими личинами и именами ему приходилось жить раньше. Подойдя к невысокому каменному парапету набережной, он посмотрел через Гудзон, поблескивающий под жарким осенним солнцем. На том берегу, за догнивающими доками Хобокена, в городе Ньюарк, молодого полицейского судили, признали виновным в убийстве и казнили в тамошней тюрьме. Этот полицейский перед самой казнью получил от странного священника, пришедшего спасти его душу, загадочную таблетку и обещание хотя и не вечной, но все-таки жизни. Таблетку он проглотил; когда его усадили на электрический стул - потерял сознание, а очнувшись, услышал от человека с крюком-протезом вместо руки такую историю: С каждым годом Конституция США срабатывала все хуже и хуже. Преступные элементы, используя имеющиеся в Конституции лазейки, с каждым днем расширяли ряды и набирали силу. Следующей ступенью могло стать установление полицейского государства. Сбывался классический прогноз Макиавелли: сначала хаос, потом - репрессии. Что делать правительству? Наплевать на Конституцию? Или допустить распад страны? Был, однако, и третий путь. Положим, организация, существующая вне правительства, поможет хотя бы уравнять шансы в борьбе с преступностью. Организация, которая Конституцию не скомпрометирует, поскольку не будет существовать официально. Если официально ее нет, кто скажет, что Конституция не срабатывает? А когда шансы в борьбе, наконец, уравняются, можно будет тихо прикрыть эту лавочку. Легко и просто. Только четыре человека знали в то время, чем на самом деле занимается КЮРЕ: президент США, Харолд В. Смит - руководитель всего проекта, Конрад Макклири - человек с крюком, подобравший главного и единственного исполнителя и, наконец, сам исполнитель - молодой полисмен Римо Уильямс, официально окончивший жизнь на электрическом стуле. Именно президент США, высшее выборное должностное лицо государства, дал добро на то, чем предстояло заниматься Уильямсу, то есть на физическое устранение. Когда будут исчерпаны все другие средства, он будет убивать. - Но почему я? - спросил тогда Римо. - По многим причинам, - отвечал Макклири. - Во Вьетнаме я видел тебя в деле. Докторишка, сам не понимавший с чего это вдруг ему поручили обследовать молодых полицейских, говорил, что у тебя сильна тяга к борьбе за справедливость, к отомщению. Честно говоря, я считаю его полным придурком и остановил на тебе свой выбор потому, что видел, как ты передвигаешься. Убедительное объяснение. Последовал интенсивный курс занятий и тренировок под руководством Чиуна, пожилого корейца, который мог убивать одним только ногтем, и в чьих морщинистых ручках любой предмет становился смертоносным оружием. Потом Римо еще раз встретился с человеком с крюком. Тот был при смерти, а у Римо был приказ убрать его. Это было восемь лет назад, и теперь Римо не имел даже старого пиджака. Все было новое; ничто не имело ценности. Гудзон выдыхал в Атлантику смрад цивилизации. Гудзон - гигантская сточная канава большого города, превращающего все вокруг в парашу. - А река симпатичная, - сказала женщина. - Знаете, мадам, - отвечал Римо, - по-моему, вкус сосредоточен у вас в нижней части тела. И пошел было прочь, но она завизжала: - А мои вещи?! Вы не имеете права бросать меня здесь! Мы же ехали вместе. Вы мужчина и должны позаботиться о моем багаже! Римо позаботился: увесистый чемодан и коробка поменьше полетели через каменную стенку, в пятнадцати метрах за которой проходило Вест-сайдское скоростное шоссе, где, приземлившись на крышу проносившегося мимо "кадиллака", багаж разлетелся вдребезги. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ  Человек с кислым лицом сидел на границе освещенного прожекторами пятачка в центре зала, положив ногу на ногу и опершись левым локтем на круглый столик. Правая рука лежала на сгибе левой. На нем был серый костюм и белая рубашка с серым галстуком. В очках без оправы поблескивал отраженный свет. Свет отражал и пробор его аккуратной прически, уложенный словно с помощью микрометра. Так он сидел уже минут пятнадцать. Неподалеку пышнотелая танцовщица в полном экстазе сражалась со своей одеждой, представленной несколькими нитями бус. Довольные посетители с энтузиазмом швыряли на пол долларовые банкноты или запихивали их за унизанный фальшивыми драгоценностями бюстгальтер. К потолку струился дым. Груженые сладостями подносы нависали над головами снующих между столиками официантов. Возбуждающее треньканье бузуки отдавалось в зале ритмом, радостью и воплями. Человек не двигался. Двигался другой, словно плывущий сквозь толпу к столику, за которым сидел кислолицый. - Вы здесь совсем не к месту, как корзина с мусором в ювелирном магазине, - сказал человек, известный под именем Римо Пелхэма. - Рад вас видеть. Поздравляю с назначением на должность офицера по безопасности Брюстер-Форума. - Вы сидите как каменный, и любому должно прийти в голову: а что делает в "Порт-Александрии" человек, смахивающий на гробовщика? Дураку ясно, что вы здесь для конспиративной встречи. - Ну и что? - Да сделайте вид, что развлекаетесь. В конце концов, разве мы не играем роль сексуально неполноценных чиновников, шляющихся по кабакам в поисках пикантных развлечений? - Что-то вроде этого. Кроме того, мы заранее замерили уровень шума в этом заведении. - Вы не похожи на искателя пикантных приключений, - настаивал Римо. - Всякий заметит, что вас даже женщины не интересуют. - Меня интересует, как поскорее убраться отсюда. Послушайте... Какого дьявола с вами всегда столько хлопот? Слушайте же. Смит наклонился вперед. На середину площадки под гром аплодисментов вышла очередная танцовщица. - Вы чем-то встревожены, Смитти. - Да, я очень обеспокоен. Слушайте: на пароме до Стейтн-Айленда, отправляющемся от Бэттери завтра в 11 утра, вы встретите человека. На нем будет галстук в синюю и красную полоску, а в руках - серый сверток размером с "дипломат". Сверток тяжелый. Это наполненная водой коробка, внутри - растворяющиеся в воде документы. Фото и биографии. Достать документы сухими сможете только вы, пользуясь методом восточной головоломки со шнурками. Чиун говорит, что вы с ней знакомы. - Как поживает Чиун? - Черт возьми, вы слушаете? - Скажите, как поживает Чиун? - С ним все в порядке. - Его беспокоили сосуды. - Я ничего не знаю о его сосудах. С ним всегда все в порядке. Слушайте главное: Брюстер-Форум имеет важнейшее значение для нашей страны, а, может быть, и для всего мира. Вашим предшественником там был один из наших людей. Его убили, хотя и представили это как случайное самоубийство. Смертельная передозировка героина. Он на что-то натолкнулся. - На что? - Точно не знаем. В нашем распоряжении оказались порнографические фото ведущих ученых Форума. Фотографии подлинные, но что-то тут не так. Вы поймете, когда встретитесь с этими людьми. И проверьте пункт четыре по фотографиям 10, 11 и 12. - Я, вроде бы, по другой специальности, - сказал Римо. Смит не обратил внимания на возражение. - В обычных случаях мы бы заподозрили шантаж, но здесь иное. Чего ради шантажисту заниматься сразу всем штатом Брюстер-Форума? Существуют другие, более очевидные жертвы, побогаче. Нет, в этом есть что-то еще. - И все равно это не мой профиль. Смит взглянул снизу вверх в спокойные карие глаза Римо. - Поймите правильно: Брюстер-Форум - это очень, очень важно. Он по-заговорщицки наклонился вперед. - План покорения мира. Вы поймете из текста, прилагаемого к фотографиям. Мой шеф не хочет, чтобы работа Форума остановилась. Но если ее все же придется остановить, это сделаем мы. То есть вы. Если удастся выяснить, кто занимается секс-фото - хорошо. Если сможете разобраться в этой каше без ущерба для работы Форума - еще лучше. Но главное - подготовить физическое устранение руководства, всех сразу или поодиночке. Если поступит приказ, они должны будут умереть в течение часа. Никаких ошибок. Смерть должна быть неизбежной на сто процентов. Римо прервал Смита: - Я что-то в этом роде читал однажды. Мы собираемся их уничтожить во имя их же спасения, так? - Не умничайте, - сказал Смит. - Чем бы они там ни занимались, моего шефа беспокоит, как бы не пронюхал противник. Кто-то собирается шантажировать наше правительство. Только этим можно объяснить фотографии. Они могут нам дорого обойтись. Снимками уже занимаются другие организации, а мы должны быть наготове на случай реальной угрозы Форуму. - Сколько у меня в запасе времени? - Неизвестно. Нам удалось выиграть какое-то время благодаря Маккарти - это ваш предшественник, который раздобыл негативы, Если фотографии действительно имеют отношение к делу, то, возможно, всех этих людей придется убрать, на что потребуется определенное время. Кстати... - Знаю я ваши "кстати"! - Кстати. Когда получите от человека на пароме сверток, он захочет, скорее всего, с вами поговорить. Расспросить о вашей работе. Не исключено нападение. В этом случае вы знаете, что делать. - Да, знаю. Еще я знаю о вашей неприятной привычке убирать всех вокруг перед тем, как отправить меня на новое задание. Кто этот человек на пароме? - Вас это не касается. - Тогда я просто заберу сверток. - Ну что же... Когда встретитесь с ним, упомяните невзначай, что собираетесь заняться фотографией, поскольку уверены, что у вас выйдут замечательные виды Нью-Йорка. - Понятно. А теперь выслушайте мое "кстати": я просто возьму сверток. - Вы могли бы нам очень помочь. Римо откинулся назад и, улыбнувшись, перевел взгляд карих глаз с пышных женских прелестей, поблескивающих и ритмично извивающихся среди столиков, на напряженную фигуру сидящего перед ним взволнованного Харолда В. Смита, оперативного руководителя КЮРЕ. - Засуньте ей в бюстгальтер доллар. - Что? - удивился Смит. - Засуньте ей в бюстгальтер доллар. - Нет. - Кладите! - Хотите поставить меня в неловкое положение и доставить себе удовольствие? - Не знаю, - ухмыльнулся Римо. - Хорошо. Доллар, вы сказали? Римо наблюдал, как Смит вынул из бумажника доллар и, брезгливо взяв его двумя пальцами, словно мерзкое насекомое, протянул руку по направлению к танцовщице. Женщина, чья молочно-белая кожа поблескивала от пота, плавно приблизилась и подставила свой бюст, потряхивая при этом плечами. Смит бросил на него доллар и быстро отвернулся к столу, сделав вид, что абсолютно не при чем. Долларовая бумажка осталась лежать на подрагивающих бело-розовых возвышенностях. - Теперь засуньте бумажку внутрь. - Не за что! - Тогда до свиданья. - Согласен! - Пять долларов. - Пять? Послушайте... - Пять! - Хорошо. Пять. Вы любите сорить деньгами! Смит скомкал в ладонях пятидолларовую банкноту и, чтобы поскорее отделаться, наклонился к женщине, начавшей подниматься, чтобы принять деньга на грудь. Он не заметил, как его спутник тоже потянулся вперед, под прикрытием движения Смита сунул руку под металлическую полоску между чашками покрытого бижутерией бюстгальтера, и разорвал ее. Бюстгальтер вместе с чашками и фальшивыми камнями обрушился в руки Смита. Груди вывалились наружу. У Смита отвалилась челюсть. Толпа радостно загоготала. Схватив бюстгальтер, женщина ударила Смита по голове. - Мы можем лишиться лицензии, ты, тупой недоносок! - заорала она и еще раз огрела по лбу одного из самых могущественных людей страны, который отчаянно пытался удержать на носу очки и одновременно выбраться из-за стола. А человек, известный как Римо Пелхэм, проплыл к выходу, возмущенно говоря при этом встречным: - А с виду никогда не скажешь. Никогда не скажешь! С ума сойти, что вытворяют эти выродки. ГЛАВА ПЯТАЯ  У человека с пакетом был шанс пережить сегодняшний вечер. Он мог бы даже спасти жизни своих коллег. Но человек, упомянувший в разговоре о своем пристрастии к фотографии и видам Нью-Йорка, определенно не представлял никакой опасности. Человек с пакетом начал разговор, рот растянула ухмылка: - Мы знаем, что находится в этом пакете с секретом. И мы знаем, что сами вскрыть его не сможем. Поэтому откроешь его ты. А знаешь почему? - Нет, - соврал Римо. Он уже заметил сзади двух здоровяков - черного и белого, развалившихся на сиденьях. - Прекрасная панорама, не так ли? Он глубоко вдохнул почти пригодный для дыхания воздух над проливом между Стейтн-Айлендом и Нью-Йорком. - Ты откроешь пакет, чтобы спасти свою жизнь. Оглянись. - Оглянуться и не увидеть прелести парящих чаек, башен-близнецов Торгового центра, небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг? Отвернуться от моего маленького солнечного острова? Римо слегка перегнулся через ограждение верхней палубы парома и принялся наблюдать за белыми пенящимися водоворотами, уплывающими назад, к Манхеттену. Тут он почувствовал на плечах две пары крепких рук, опять взглянул на человека с серым свертком и ухмылкой и сказал: - Ты не поверишь, но я даю тебе шанс выжить. Человек не поверил. Он подумал, что ему стараются пустить пыль в глаза. И тогда человек, интересующийся фотографией, в компании человека с пакетом и двух здоровяков направился в магазин красок на Стейтн-Айленде. В тот день магазин не работал, но какой-то толстяк открыл им двери. С пистолетом в руках. Человек, увлекающийся фотографией, сделал последнюю попытку. Он сказал: - Послушай. Ты всего лишь курьер. Ты отдаешь мне пакет. Я всего лишь курьер. Я отдаю пакет еще кому-то Зачем нам из-за этого ссориться? Человек с пакетом опять ухмыльнулся. - Ты ошибаешься, я не курьер. С ним произошел несчастный случай. И ты не курьер. Мне сообщили о тебе совсем другое. Ты, кажется, проиграл. - Даю последний шанс передумать, - сказал Римо. - Извини, - отвечал собеседник, - но мы все-таки рискнем. Римо отметил про себя как двигаются его противники. Двое здоровяков, несомненно, были в хорошей форме; он обратил внимание, как легко они ступали, сводя его с парома на берег. Человек с пакетом когда-то был в хорошей форме. Коротышка, открывший дверь, был очень толст и в форме не был никогда. Но у него было нечто, компенсирующее этот недостаток. Короткоствольный револьвер. Короткоствольный револьвер хорош только для одного: для стрельбы в упор. Точность компенсируется его компактностью. Не так-то просто одним движением протянуть руку, схватить за ствол и барабан и задержать спущенный курок. Двое здоровяков по-прежнему стояли позади Римо. Человек с пакетом положил свою ношу на прилавок. Толстяк стоял у треснутой стеклянной двери. - Ну, - сказал человек, державший пакет. - Он настоящий, не подделка? - Настоящий. - Если он фальшивый, я могу пострадать. - Он настоящий. - Такие штуки иногда взрываются. - Открывай. Римо аккуратно отклеил прозрачную ленту с углов пакета. Из отверстий в уголках торчали четыре узелка тонкой красной бечевки. Узлы были симметричны. Внимательно посмотрев на них, очистившись от посторонних мыслей, Римо почти физически ощутил внутреннюю гармонию человека, завязывавшего узлы. Да, узлы завязывал Чиун. - Что-то не так, Пелхэм? - Откуда ты узнал, как меня зовут? - Развязывай пакет. - Откуда ты узнал мое имя? - Развяжи пакет, тогда скажу. - Я думал, вы собираетесь меня убить. Человек снова ухмыльнулся. - Так и будет. Но мы можем убить тебя быстро и безболезненно. Или медленно и мучительно, как твоего курьера. Вот так. Он кивнул, и два здоровяка, схватив Римо за голову, начали сдавливать ее. Толстяк с короткоствольным револьвером хихикнул. Человек с пакетом наблюдал за Римо, ожидая, когда во взгляде жертвы появятся боль и капитуляция. Но ничего такого там не появилось. Только вспышка презрения и ярости. Прежде, чем его успели подхватить, Римо упал на руки. В ближайшую коленную чашечку чернокожего ударил локоть, послав ее назад, сквозь сустав. Тело крутанулось вокруг горизонтальной оси, пышная прическа-"афро" с треском врезалась в прилавок. В пах второго здоровяка, белого, снизу вверх ударил один-единственный палец, и, раздробив яичко, поднял тело сначала на воздух, а затем - бросил назад, на пирамиду банок с красной краской, принявшую удар и рухнувшую. Во все стороны покатились банки. Толстяк попытался нажать на курок. Он еще продолжал пытаться, но мышцы уже перестали принимать исходящие из мозга сигналы, так как кое-что произошло с позвоночником: один из позвонков очутился у толстяка в горле. Здоровяки дергались на полу. У человека с пакетом от изумления отвисла челюсть. Он увидел ставший жестким взгляд темных глаз, проникающий, казалось, прямо в мозг, впитывающий исходящий оттуда страх, почувствовал запах собственной смерти и обмочился. - Откуда ты узнал, что моя фамилия Пелхэм? - Мне сказали. - Кто-нибудь из Фолкрофта? - Никогда не слышал о Фолкрофте. - Кто сказал? Человек слегка отодвинулся от лежащего пакета, шагнул вдоль прилавка. И спокойно произнес: - Позади тебя человек с пистолетом. Он был профессионалом и мог, потерпев неудачу, отступить и попытаться восстановить потерянную позицию, воспользовавшись старой, но надежной уловкой. Этот прием предполагал, что противник настолько поглощен беседой, что перестает замечать все вокруг. С большинством людей так оно и случалось. Но большинство людей никогда не простаивало часами в спортзале, уклоняясь от трех ножей, которые раскачивались на спускающихся с потолка веревках. При этом нужно еще было выкрикивать, сколько позади открывается и закрывается дверей. Практикуемое достаточно часто, это упражнение настолько тренировало восприятие, что требовалось волевое усилие, чтобы его отключить. А в критических ситуациях восприятие окружающего вообще не отключалось. Но откуда человеку за прилавком было знать об этом? Уверенный в том, что уловка сработает, он был поглощен доставанием из-под прилавка спрятанного там пистолета. О своей ошибке он догадался только тогда, когда руки перестали слушаться и сознание покинуло его. Римо раз и навсегда прекратил конвульсии двух здоровяков. Потом положил толстяка за прилавок, где тому и было место. Забрал у всех троих бумажники. Он как раз доставал бумажник из кармана человека с пакетом, когда тот зашевелился. У Римо был еще один вопрос: - Что случилось с моим связником? Понимая, что гибель неизбежна, человек отбросил страх смерти. - Я убил его. Стрелял прямо в глаза и получил от этого удовольствие. Он усмехнулся. Римо протянул руку, сжал сломанную кисть и почувствовал, как переломанные кости скользнули одна по другой. С воплем человек снова потерял сознание, а когда несколько минут спустя пришел в себя, то обнаружил, что его голове почему-то больнее, чем кистям рук. Глаза от ужаса полезли на лоб: голова оказалась стиснута как в тисках между двумя металлическими зажимами электрической центрифуги для перемешивания красок. Краем глаза он заметил, как Римо нажал кнопку "пуск" и успел почувствовать, что голова отделяется от туловища. Римо огляделся по сторонам. Хозяин магазина был ограблен и жестоко изуродован. Голова прохожего, пытавшегося ему помочь, оказалась в миксере для красок. О'кэй. Тогда кто же убил обоих грабителей? Кто украл бумажники? Черт с ним, пускай "Дейли Мейл" строит догадки. Они на это мастера. Римо забрал серую коробку, запихнул в карман плаща четыре бумажника и закрыл дверь снаружи. Он зашел в писчебумажный магазин, купил коричневой оберточной бумаги и упаковал бумажники. Адресовав бандероль доктору Харолду В. Смиту в санаторий Фолкрофт, Рай, Нью-Йорк, отнес ее в маленькое почтовое отделение. Смит обожает рыться в бумагах. Пусть выясняет, что это за трупы. Потом и Римо узнает, кому принадлежали документы. На обратном пути на пароме в Нью-Йорк двое мальчишек лет девяти, стрелявшие (ба-бах!) друг в друга из пальца, неожиданно получили для игры короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра и "Смит-Вессон" калибра тридцать два. Без патронов. Потрясенные мамаши стали выяснять, где мальчишки добыли пистолеты, но те так и не смогли толком описать незнакомца: - Он был хороший и... я не знаю... он был просто взрослый. - Ага, настоящий взрослый, мамуля. ГЛАВА ШЕСТАЯ  Увидев первую из фотографий, Римо хмыкнул. Потом рассмеялся. Потом захохотал так, что чуть не уронил всю стопку в раковину туалета в номере мотеля, где он только что развязал узлы на пакете. Развязал в последовательности, которую выучил несколько лет назад. Полстранички биографии доктора медицины Абрама Шултера - доктора философии, Члена Американского хирургического колледжа, дипломанта Американского неврологического общества, лауреата Нобелевской премии, пионера в области нейрохирургии - сопровождались фотографией доктора в действии. Голый тощий человечек с широкой счастливой улыбкой прелюбодействовал с темноволосой девушкой. К его спине был привязан игрушечный жираф, оседлавший его с совершенно очевидными сексуальными намерениями, пушистая детская игрушка. На таких дети любят кататься "понарошку". Доктор Шултер улыбался, как будто ему в голову пришло нечто очень забавное. "Может, - подумал Римо, - доктор Шултер решил, что жирафа он любит больше, чем девушку?" Две другие фотографии показывали доктора Шултера в следующих видах: а) на игрушечном жирафе; сверху - девушка; б) под игрушечным жирафом; на жирафе - девушка. Далее в биографии значилось: "Доктор Шултер. Признанный авторитет в исследовании волн и излучений человеческого мозга. Состоит в браке двадцать лет, отец двоих детей. Активный деятель таких организаций, как Союз профессиональных обществ, Американская ассоциация искусств, Национальный фонд неполноценных детей. Политических связей нет. Имеет доступ к материалам категории "Совершенно секретно". Римо просмотрел остальные фото и биографии. Доктор Энтони Ж. Ферранте - эксперт по биофидбэку, какого бы черта это не означало - на фото стоял в боевом костюме для карате, но без соответствующих штанов. Для сохранения скромности и приличий штаны не были ему нужны, так как на пути фотокамеры находилась девушка, стоящая перед доктором Ферранте на коленях. Похоже, что она же посвящала нейрохирурга Шултера в тайны игрушечного жирафа. Здесь она раскрывала доктору Ферранте секреты иного рода. Доктор, в свою очередь, демонстрировал перед камерой удар карате. Лицо сосредоточено и полно решимости. "Да, - подумал Римо, - карате - серьезная штука!" Доктор Роберт Бойль - биоциклограф-аналитик, предпочитал, судя по фотографии, добрую старую "миссионерскую" позицию. Ничего удивительного: Бойль был священником-иезуитом. Доктор Нильс Брюстер - знаменитый руководитель Брюстер-Форума, автор выдающейся работы "Динамика мира, исследование агрессии и порабощения" на фото открывал для себя новый уровень порабощения. Он был закован в цепи. Доктор Джеймс Рэтчетт, биохимик, был одет официально. В цилиндре, черной мантии, но без брюк. Его стегала плетью девушка, которая фигурировала и на остальных фото. На двух других фотографиях доктор Рэтчетт совокуплялся с ней. Накидку он снял, и на спине были видны вспухшие следы ударов плетью. На биографии доктора Рэтчетта рукой Смита была сделана приписка: "Доктор Рэтчетт известен гомосексуальными наклонностями" Римо трижды просмотрел все фото. После первого круга ему стало скучно. Да, девушка на всех фотографиях определенно была одна и та же. Сознавая свои неглубокие познания в области фотографии, Римо все же отметил прекрасное освещение и композицию, как будто работал хороший фотограф-модельер: прожектора, тени и все такое прочее. Вот они, великие умы Америки, которых она предпочтет видеть лучше мертвыми, чем... Чем что? Смит говорит, что это неизвестно. Римо разложил фотографии рядами, широко раскрыл глаза и стал обводить взглядам ряды фото, часто моргая, обратив свое зрение и мозг в гигантскую стробоскопическую систему, фиксирующую в сознании каждую деталь, каждую тень. Чтобы ничего не пропустить, он проделал эту процедуру дважды. Готово. Слишком долго он находится в состоянии максимальной готовности. Всегда хватало и одного раза. Римо бросил фотографии в раковину умывальника, задержав в руке страничку с текстом, на которой была запись разговора. В памяти всплыли слова Смита: "Мы знаем только одно: что-то там не так. Но в любом случае мы не можем допустить, чтобы кто-то воспользовался плодами трудов этих ученых. Мы пока не знаем, кто делал снимки, рядовой ли это преступник, или же он действует на международном уровне. Одно ясно: нельзя допустить, чтобы их способности и ум оказались в распоряжении организатора этой катавасии. Следовательно, в крайнем случае, если поступит приказ, они должны быть устранены. А это в свою очередь означает, что вы должны все подготовить". И другие слова вспомнились Римо: "Глупость - обычное состояние человечества, невежество - начало мудрости, мудрость - осознание невежества". Слова принадлежали Чиуну, его наставнику. Чиун всегда изрекал премудрости, на взгляд Римо не имеющие никакого смысла, пока не наступал день, когда они неожиданно приходились к месту. Сегодня в словах Чиуна забрезжил кое-какой смысл. Три месяца его держат в состоянии повышенной готовности; КЮРЕ пытается выяснить, что же и от кого она должна защищать, а при первых признаках опасности готова применить силу, чтобы по команде уничтожить то, что следовало бы сберечь. "Изумительно! - сказал себе Римо, наливая в раковину воду. Фотографии побелели, стали распадаться и, наконец, растворились, придав воде в раковине вид молока. Изумительно. И он снова вернулся к мысли, к которой возвращался почти каждый месяц: скрыться. Полицейским ему не стать никогда, ведь у него нет прошлого. Но, может, удастся попасть в какую-нибудь спортивную команду или найти работу, где никого не волнует твое прошлое. Заняться торговлей? Открыть где-нибудь магазин, предварительно слегка ограбив КЮРЕ. Магазин. Жена. Семья. Дом. Потом, однажды, он вытащит кого-то из-под автомобиля или прекратит драку в баре и сделает это чересчур ловко, а КЮРЕ его отыщет. Тут и придет конец, потому что тогда у КЮРЕ уже будет другой, такой же, как и он, исполнитель. И когда этот человек или доставит Римо почту, или привезет молоко, то Римо станет трупом, потому, что если человек с головой захочет, он достанет кого угодно. Как мало людей осознают свою уязвимость... Да и к чему? За ними никто ведь не охотится. Фотографии растворились, и Римо, вытащив затычку из раковины, отправил их в канализацию, откуда они попадут в реку, где их никто никогда не увидит. Чертовы фотографии, везет же им! Римо приступил к чтению: "Разговор между А и В состоялся два года назад. В - сотрудник другого ведомства, но в той же команде. А - руководитель XXX". Даже в пакете с секретом КЮРЕ принимала меры предосторожности! "А: Мы занимаемся тем, что берем традиционные слагаемые и получаем из них новую сумму. Межотраслевой научный подход к старой ситуации, движущим силам и причинам конфликтов. В: Вы пытаетесь выяснить, почему одни люди вступают в столкновение с другими, верно? А: В некотором роде. Понимаете, человек как животное покорил мир. Покорил других животных. И, кстати, сделал это на удивление легко, хотя сейчас над этим никто не задумывается. Когда это препятствие было устранено, человеку осталось только покорять других людей. Возьмем историю войн. Почему некоторые покоряют, а другие оказываются покоренными? Каков механизм этого процесса? Выяснить его - наша цель. Ее достижение позволит нанести поражение любой армии мира меньшими, чем у нее силами. Можете называть это просто маленьким планом покорения мира. Ему, я уверен, чрезвычайно обрадуются некоторые политики и милитаристы. Но в этом плане, как вы понимаете, маловато смысла, пока не удастся найти отличительные особенности завоевателя от завоеванного. В: Так у вас есть план покорения мира? А: О Господи, не говорите мне, что вы один из тех. Если бы кто-то сказал вам, что расщепил атом, вы, что же, тут же побежали бы использовать эта открытие, чтобы зажигать лампочки, или для бомбы? В: Так этот план готов? А: Да какая разница! Это всего лишь побочный результат наших основных исследований здесь в XXX. В: Не расскажете ли вы об этом побочном результате? А: Нет, не теперь. Только тогда, когда все будет готово, да и то как о части нашей большой работы. В противном случае, вы представляете, что за люди начнут тут крутиться. Я лучше закрою Форум." Конец записи беседы. Римо снова наполнил водой раковину и отправил текст вслед за фотографиями; сначала - белизна, потом - распад на части, затем - полное растворение. Здесь крылся ответ на одно из "почему". "А" был Нильс Брюстер, руководитель Брюстер-Форума, в чьих руках находился "маленький план покорения мира". Брюстер все остановит, если решит, что в дело могут вмешаться правительство или военные. Становилось ясным, почему форумом занялась КЮРЕ. Скорее всего потому, что КЮРЕ лучше любой другой организации в мире может следить за кем-то или чем-то совершенно незаметно: ни для того, за кем наблюдают, ни для того, кто осуществляет наблюдение. А затем на божий свет выплыли фотографии. Это означало вмешательство посторонней силы. А Соединенные Штаты не могли позволить, чтобы план покорения мира попал в чужие руки. И таким образом, все действующие лица все, кто что-либо знает, в случае доказанной необходимости должны умереть. Римо вытащил затычку из раковины, и напоминающая молоко жидкость исчезла. "Может быть, - подумал Римо, - спортивный магазин в Де-Мойне или бар в Трое, в штате Огайо. Та женщина из такси дала бы мне рекомендации. Бар - это хорошо. До тех пор, пока очередной клиент не всадит мне пулю в лоб и инсценирует ограбление, вытащив из кассы деньги." ГЛАВА СЕДЬМАЯ  Римо не верил своим глазам. Сразу за дорожным указателем с надписью "Брюстер-Форум" начинался аккуратный поселочек. Миновав его, Римо заметил еще один указатель, пустой, но, глядя в зеркало заднего вида, прочел на обратной стороне - "Брюстер-Форум". Развернув на покрытой гравием дороге взятый напрокат автомобиль, он поехал обратно. Уютные домики, окруженные газонами или спрятавшиеся в кустарнике, ухоженные тротуары и дорожки, теннисные корты, поле для гольфа и стоящие кольцом небольшие коттеджи оригинальной архитектуры. Августовское солнце благословляло холмистые долины Виргинии. По асфальту медленно ехал велосипедист в шортах-бермудах и старенькой серой рубашке, ритмично попыхивая трубкой. Небольшого роста, щуплый, с добрым и вдумчивым лицом, которое Римо в молниеносном озарении вспомнил. Человек с жирафом! Римо остановил машину. - Сэр! - крикнул он, обращаясь к доктору Абраму Шултеру. Человек на велосипеде испуганно вздрогнул и так резко остановился, что чуть было не упал. Огляделся по сторонам. Вокруг никого. Он посмотрел на Римо и ткнул себя пальцем в грудь: - Это вы мне? - Да, - ответил Римо. - Я ищу Брюстер-Форум. - А, да. Конечно. Поэтому вы и здесь. Да. Естественно. Вполне естественно. - Это Брюстер-Форум? - Да. Разве вы не заметили указатель? - Заметил. - Тогда что же заставило вас усомниться в том, что это Брюстер-Форум? - Ну, я ожидал увидеть или ограду, или что-то в этом роде. - А для чего нужна ограда? Римо призадумался. Что можно сказать: "Вы занимаетесь здесь чем-то секретным и можете плохо кончить из-за того, что КЮРЕ никому не уступит плоды ваших трудов?" Нет даже элементарной загородки. И это называется наиважнейший секретный проект нации! - Ну, для того, чтобы не пускать людей, - наконец ответил Римо. - Куда не пускать? - приветливо поинтересовался этот сукин сын, любитель игрушечных жирафов. - Сюда не пускать, - не слишком приветливо ответил Римо. - Зачем же нам кого-то сюда не пускать? Римо оставалось только пожать плечами. - Интересную вы поднимаете проблему, - сказал доктор Шултер. - Почему человек всегда одержим стремлением устанавливать границы? Для того, чтобы кого-то к себе не пускать, или для того, чтобы обозначить, кого именно не пускать? Поддавшись нахлынувшему раздражению, чего позволять себе, конечно же, не следовало, Римо проворчал: - Первое, конечно. Спросите любого, кто выращивает помидоры. И он поехал дальше, оставив позади озадаченного собеседника, яростно запыхтевшего трубкой. Римо подъехал к группе коттеджей и остановился неподалеку от мощеной камнем дорожки, ведущей к стоящему в тени высоких дубов белому дому размером побольше остальных, с зелеными ставнями. Все строения квартала выглядели относительно новыми, и было заметно, что проектировщики старались размещать дома под возвышающимися деревьями. Подойдя по мощеной дорожке к входной двери, Римо постучал. Метрах в пятидесяти шла подъездная гравийная дорога, но ему вздумалось пройтись пешком. Римо не часто позволял себе такую роскошь - поступать как заблагорассудится. Как нормальный человек. На двери висела латунная колотушка в виде пацифистского символа: окружность, в которую был вписан силуэт истребителя-бомбардировщика "Фантом". По крайне мере, именно эта ассоциация всегда возникала у человека по имени Римо Пелхэм, прибывшего сюда на смену Питеру Маккарти. Дверь отворилась. За ней, держась за дверную ручку, стояла маленькая девочка с косичками-хвостиками, круглыми розовыми щечками, улыбкой и танцующими глазенками. - Привет, - сказала она. - Меня зовут Стефани Брюстер. Мне шесть лет и я дочка доктора Нильса Брюстера. А раз я его дочка, он, очевидно, мой отец. - Очевидно, - сказал Римо, - я Римо Пелхэм, мне тридцать лет, и я новый полисмен Брюстер-Форума. Меня прислали вместо человека, который недавно уехал. - Значит, вы наш новый сотрудник по безопасности. Вы замените мистера Маккарти, который хватанул смертельную дозу? - Смертельную дозу? - Да. Он принял сверхдозу героина. Можно назвать это проблемой наркотиков? Я имею в виду, что если человек принял смертельную дозу и умер, возникает ли проблема? Для него это, скорее всего, уже не проблема. Римо пригляделся повнимательнее. Нет, она не карлица. Может, на ребенке спрятан репродуктор? Стефани Брюстер шаловливо улыбнулась. - Вы удивлены, потому что я привнесла в реальность новое измерение. Считается, что шестилетние девочки не бывают такими развитыми. Не по годам развитыми, как говорят, а я развита, и поэтому столкнусь с проблемами, когда вырасту, если не смогу адаптироваться в своей возрастной группе. Так говорит папа. Кроме меня только моя сестра, Ардет, ей пятнадцать, тоже развита, но она приспособилась. Вот и я приспособлюсь. Правда? - Думаю, что да, - сказал Римо. - Вы хотите видеть папу? - Да. - Я вам покажу, где он, если вы сначала поиграете со мной в летающую тарелочку-фрисби. - А, может, ты сначала покажешь, где папа, а потом мы поиграем? - Нет, потому что, если мы сначала поиграем в фрисби, то поиграем наверняка. А если потом, то, может быть, поиграем, а может - и нет. Вам не кажется, что реальность имеет гораздо больше смысла, чем обещания? Особенно обещания тех, кто старше восьми лет. - Я и сам никогда не верю никому старше восьми, - сказал Римо. Да, когда над тобой подавляющее превосходство, то ничего не попишешь. - А у вас есть фрисби? - Боюсь, что нет. - Но вы же обещали, что поиграете со мной во фрисби, а если у вас ее нет, то как же мы будем играть? Редкие бровки нахмурились, уголки рта поползли вниз. Голубые глаза наполнились слезами. Девочка топнула ножкой. - Вы сказали, что поиграете со мной, а не играете. Вы сказали, что поиграете, а у вас нет фрисби. А как же мы будем играть во фрисби, если ее нет? У меня тоже нет фрисби. Тут Стефани Брюстер закрыла лицо ручонками и заплакала, как шестилетняя девочка, которой она и была на самом деле. Римо взял ребенка на руки, прижал к себе и пообещал фрисби. - А глаза руками тереть не надо, это вредно. - Я знаю, - всхлипнула Стефани Брюстер. - Слизистая оболочка глаза очень чувствительна к раздражению. - Сказать тебе корейскую поговорку? - Какую? - осторожно спросила Стефани, цепляясь за свое несчастье на случай, если предлагаемое окажется вдруг менее ценным, чем проливаемые слезы. - Три глаза только локтями. - Но ведь потереть глаз локтем не получится. Римо улыбнулся. А Стефани засмеялась. - Поняла, поняла! Глаза вообще не надо тереть. - Правильно. - Ты мне нравишься. Отнеси меня в кабинет. Через гостиную Римо прошел в кабинет. И ужаснулся, обнаружив, что именно здесь и работает Нильс Брюстер, что разбросанные по столу бумаги - продукт творчества Брюстер-Форума - несомненно содержат этот самый план покорения мира. И никаких запоров на двери, только шестилетняя девочка, которая сказала: - Я в этих бумагах пока плохо разбираюсь, а ты, если хочешь, можешь их почитать. Только потом сложи их в том же порядке. Папа всегда волнуется из-за пустяков. Сложи их в том же порядке! Эти бумаги могут стоить жизни ее папочке, раз он беспокоится только о том, чтобы они лежали в том же порядке. Римо почувствовал слабость. Он заставил себя подумать о миллионах людей, миллионах жизней и представил себе людей, улыбающихся, держащихся за руки, представил каждый американский дом, каждую семью. Да, если придет приказ, он выполнит свой долг и будет убивать, даже если его жертвой станет великолепный, выдающийся Нильс Брюстер, а его смерть принесет горе этому восхитительному ребенку - Стефани. Римо повезло: вскоре он встретился с Нильсом Брюстером, и эта встреча намного облегчила предстоящее задание. ГЛАВА ВОСЬМАЯ  Нильс Брюстер не был закован в цепи, как на своем порнопортрете в памяти Римо. На нем была голубая рубашка с короткими рукавами, легкие брюки и кроссовки. Волосы напоминали растревоженные смерчем кусты перекати-поля. Стефани побежала к маме, чтобы рассказать о новом сотруднике по безопасности, оставив Римо около единственного здания, по размерам подходящего для лаборатории. Но лаборатории там не оказалось, а был зал, заполненный сгрудившимися вокруг столов людьми. Первое, что Нильс Брюстер сказал Римо, было: - Ш-ш-ш-ш-ш! - Я Римо Пелхэм, новый ... - Я знаю, я знаю. Ш-ш-ш-ш-ш. И отвернулся. Шахматный турнир был в разгаре. Позднее Римо узнал, что в Брюстер-Форуме был штатный тренер по шахматам, а также инструкторы-профессионалы по теннису и гольфу, учитель пения, тренер по карате, дирижер, своя газета, выходящая для двадцати трех человек, понимавших, чем занимается Форум, одним из которых, к ужасу Римо, оказался русский, и инструктор по парашютному спорту. - Мы даем сотрудникам все, что они пожелают, - говорил Брюстер. - А лыжи? - Здесь неподходящий климат. Желающих мы посылаем в лыжную школу "Бит Боулдер" на озере Хармони. Там обучают по лучшему методу - "натюр текник". - Это здорово, - сказал Римо, которому пришла в голову мысль, не грандиозную ли "панаму" организовал Нильс Брюстер, самую кипучую видимость деятельности двадцатого века? Но сегодня - шахматы. Пухлый человек с глазами навыкате и нервными пальцами заканчивал партию с седовласым великаном, нависавшим над шахматной доской, словно тяжелоатлет, склонившийся к штанге перед рекордной попыткой. Пухлый - доктор Джеймс Рэтчетт, гомосексуалист в мантии, играл против иезуита, любителя "миссионерской" позиции. Рэтчетт заметил Римо и ткнул в его сторону тонким пальцем. - Кто это такой? Он, судя по всему, пытался отвлечь отца Бойля от игры, поскольку шахматные часы отсчитывали время, отведенное на ход священника. - Новый сотрудник по безопасности, - прошептал Брюстер. - А, наш новый герой, - съязвил Рэтчетт. - Ш-ш-ш-ш-ш, - сказал Брюстер, прежде чем Римо успел раскрыть рот. - Вы ирландец, как и покойный мистер Маккарти? Римо промолчал и посмотрел на доску. В свое время его научили играть, но шахматы он не любил. Да и учили-то его не для того, чтобы разбираться в хитросплетении ходов, не для развития необходимой в шахматах способности концентрировать внимание. Главное - понять: каждый ход меняет ситуацию на доске. В жизни люди склонны забывать о том, что их поступки непременно что-то изменяют. Любой план, если хотите его выполнить, должен быть гибким. Шахматы научили Римо наблюдать. Осмотревшись, он заметил любителя карате, на этот раз - в одежде, пристально наблюдавшего за Римо. Был и еще один заинтересованный наблюдатель - человек в черном костюме и темном галстуке. Как Римо потом узнал, это был тренер по шахматам. - Я задал вам вопрос, полицейский, - сказал Рэтчетт. - Вы ирландец, как и покойный Маккарти? - Ш-ш-ш-ш-ш! - сердито прошипел Брюстер, обращаясь к хранящему молчание Римо. - Отвечайте, когда к вам обращаются! - потребовал Рэтчетт, раздраженно вертясь в кресле. - Не думаю, что я ирландец, - сказал Римо невыразительным тоном, которым пользовался, чтобы отвязаться от назойливых вопросов и тех, кто их задает. - Вы не думаете, что вы ирландец. Не думаете! Вы что же, не знаете, что ли? А я-то всегда считал, что все ирландцы прекрасно знают, кто они по национальности. В противном случае, с чего бы этим милашкам становиться или полицейскими или священниками? Я, кстати, как раз играю со священником. Не отрывая глаз от доски, отец Бойль сделал ход ладьей, переведя ее из пассивного положения в углу в центр доски. В принципе - неплохой ход. Но в данном случае - неудачный, потому что соперник имел численное преимущество: на поле, которое священник защищал, было нацелено больше фигур его соперника. Ситуация для Бойля невыгодная, ему придется уступить. Рэтчетт умолк, поглощенный ситуацией на доске. Взглянув через плечо на Римо, отец Бойль протянул ему руку. - Привет, я Боб Бойль. Мы тут все немного чокнутые. По-моему, это характерная особенность интеллектуалов. - Я Римо Пелхэм, - сказал Римо, отвечая на рукопожатие. Неважно, приятный он человек или нет, но и священнику придется разделить участь остальных, если последует приказ. Римо не судья, он исполнитель. - Ш-ш-ш-ш-ш, - сказал Брюстер. - Хватит, Нильс, - произнес священник. - Он не должен никому мешать, - парировал Брюстер. - Мне вообще не по душе, что он тут. Если бы мы не нуждались в федеральном финансировании, я бы вообще его сюда не допустил. Вы же знаете, что это за народ - с фашистским менталитетом. - Из всех фашистов, что мне приходилось встречать, ты, Нильс, самый типичный. И самый большой сноб. Хватит об этом. Рэтчетт с покрасневшим лицом сделал ход, усиливая давление на атакуемое поле, сердито стукнув при этом фигурой по доске. - Что происходит? - закричал он. - Почему я должен сносить неуважительное отношение полицейского? Каждый раз, когда я делаю ход, кто-нибудь обязательно начинает вопить. Вопить! Вопить! Голос Рэтчетта поднимался все выше и выше, как крик довольного сокола. Пальцы беспокойно метались. - Вы, ирландские ублюдки, сговорились против меня! Вот почему вы здесь. Это заговор, единственное, на что вы способны! Прекратите пакостничать втихую, ведите себя как приличествует мужчине. Подскажите Бойлю как пойти. Давайте. Вперед! Доводите вероломство до конца. Давайте! Смотрите все! Полицейский помогает отцу Бойлю играть в шахматы. Полицейский, играющий в шахматы! Рэтчетт засмеялся и с надменно-обвиняющим выражением лица оглянулся вокруг в расчете на поддержку. Не обнаружив таковой на лицах окружающих, он еще больше разъярился. - Я требую, чтобы вы показали отцу Бойлю как выиграть партию. Ваша помощь ему пригодится. Тот, кто верит в Бога, обязан принимать любую помощь. Давайте. Сейчас же! Давайте. Я не против. У него есть два возможных пути к выигрышу. Предполагается, что вы в шахматы играть умеете. Отец Бойль не умеет. Подскажите ему, подскажите как пойти. Три месяца пикового состояния сгустились над Римо, три месяца максимального физического и психологического подъема - состояния, в котором нельзя долго находиться. Все это обрушилось на него, вкупе с Брюстер-Форумом, с этими придурками, с тем, что нужно подготовить гибель безобидных психов только потому, что талант может завести их не в тот коридор. И Римо допустил ошибку. Не соображая, что делает, он сказал: - Есть три варианта выигрыша. Первые два непременно предусматривают ошибку с вашей стороны. В третьем варианте он выигрывает сам. Его конь бьет вашу ладью с шахом ферзем. Это скрытый мат в три хода. Голос Римо прозвучал негромко, словно доверительные слова молитвы. Сперва Рэтчетт хотел было рассмеяться, но вдруг его лицо помертвело, потеряв всякое выражение. Стало ясно, что этот ход он просмотрел. Когда смысл предложенного дошел до окружающих, послышались негромкие возгласы одобрения. А отец Бойль расхохотался во весь голос и от всего сердца. За ним засмеялись и остальные, кроме Рэтчетта, который побелел, как белеет раскаленный металл. Если человек может обратиться в ненависть, то Рэтчетт стал ею. Римо общего веселья не разделял, так как понимал, что заслуживает порки. Порицания выносят взрослым. Мужчин нужно бить. Маленьких мальчиков шлепают или задают им порку, мальчиков, которые принимают вызов из честолюбия, что легко приводит к гибели. "Глупо! Глупо, - подумал Римо. - Ты явился сюда под личиной недалекого полицейского, и то, что ты можешь представлять реальную опасность, могло открыться разве что случайно. А ты вылез вперед и дал им понять, что, может быть, не такой уж ты и тупой. Обычно на полицейских не очень-то обращают внимание, ну, полицейский и все, а тут - полицейский, за которым нужно наблюдать повнимательнее. Самый зеленый новичок не сделал бы такой глупости. Лишаешься своего главного преимущества - внезапности, а потом - лишаешься жизни." Ведь ему же вдалбливали, и как логично: "Нужно четко представлять себе одну, конкретную задачу. Большая часть предпринимаемых нападений не удается потому, что атакующий ставит перед собой слишком много задач сразу. Не последнее, к чему надо стремиться, это - завоевать уважение объекта твоего нападения". Так говорил Чиун, его учитель. - Это глупо, - сказал Римо. - Так никто не делает. - Большинство допускает эту ошибку, - спокойно отвечал Чиун. - Они выпендриваются перед жертвой, стремятся не столько нанести ей вред, сколько заставить признать свое превосходство. Это бывает даже со знаменитыми бойцами. Как глупо! Если даже ты и не усвоишь других уроков, запомни этот, и он больше, чем все остальные, поможет тебе выжить. Самый опасный человек - тот, кто не выглядит опасным. Повтори. - Хорошо, - сказал Римо и, подражая скрипучему напевному произношению старика-корейца, произнес: - Самый опасный человек - тот, кто не выглядит опасным. Повтори. - О-о-о-ох, - простонал Чиун, схватившись за грудь. - О-о-о-ох! Римо вскочил с подушечки, на которой сидел, и бросился к старику. - Помоги мне лечь, пожалуйста! Чиун опять застонал, и Римо, аккуратно поддерживая его под руки, медленно опустил убеленную сединой голову на подушку. - Вот я ведь не выгляжу сейчас опасным, - простонал Чиун, по всей видимости испытывая сильную боль. - Нет, - сочувственно сказал Римо. - Хорошо, - сказал Чиун и ударил пальцем в спину Римо, между ребер, мгновенно превратив его в лежащего на полу беспомощного инвалида. Римо показалось, что кто-то раскаленными клещами отламывает от позвоночника нижнее ребро, причиняя такую боль, что он не мог ни застонать, ни заплакать. Прошли длившиеся вечность секунды, и Римо смог сперва заплакать, потом начал дышать, но встать не мог и остался лежать на полу, весь дрожа. Чиун сказал: - Хочу, чтобы ты запомнил: никогда не выгляди опасным в глазах человека, с которым собираешься сразиться. Никогда. Я причинил тебе эту боль потому, что люблю тебя. Да, люблю. Настоящая любовь направлена вовне. Фальшивая любовь делает все, чтобы заставить тебя полюбить этого человека. Моя любовь к тебе выражается в боли, которую я тебе причинил. Боль - это урок, преподанный наилучшим образом. Когда к Римо вернулся дар речи, хотя подняться на ноги он все еще не мог, он сказал: - Ты, желтое ублюдочное дерьмо. Останови боль. - Я слишком тебя люблю, чтобы сделать это. - Ты, подонок поганый! Прекрати боль. - Нет, сын мой. Тогда Римо попытался воздействовать на Чиуна по-другому: - Ты похож на китайца! Он знал, что Чиун китайцев ненавидит почти так же, как жителей соседней деревни. - Не пытайся заставить меня лишить тебя этого урока. Я вложил в тебя слишком много, чтобы отбирать подарки. Ты ведь понимаешь, что мне больше никогда не удастся подловить тебя еще раз на том же, на мнимой слабости. Я, в некотором роде, отдал тебе часть своего будущего, часть своей жизни. Я дал тебе знание того, что я опасен. - Я всегда знал, что ты опасен, желто-китайский мерзавец. - Да, но не настолько. - Хорошо, хорошо, извини. Я понял. Останови боль, пожалуйста. - Истинная любовь не позволяет. - Тогда возненавидь меня, - простонал Римо. - Возненавидь меня. Бога ради, и прекрати эту чертову боль. - Нет. Дар есть дар. - Твоя щедрость меня убьет, ты, ползучий рыбоядный презерватив. Когда это пройдет? - Боль может остаться навсегда. Это пожизненный дар. С ребрами так бывает. Со временем боль слегка притупилась, но не уходила, и день за днем Римо умолял Чиуна сделать что-нибудь. По ночам он не давал старику спать. И на второй неделе Чиун, который мог вытерпеть почти все, кроме недосыпа, сдался. Римо надоедал ему в предрассветной темноте. - Все еще болит, ты, садист. Тут Чиун устало поднялся с циновки и сказал: - Прости меня, сын мой. Я, конечно, тебя люблю, но не до такой степени. Я должен выспаться. И он прижал пальцы к спине Римо, перебирая ими, добрался до того места, где пульсировала боль, и с последним болезненным ударом она утихла. Римо испытал острейшее чувство облегчения, от которого чуть не заплакал. - Спасибо, спасибо, - только и смог он вымолвить. А Чиун сказал: - Прости меня, сын мой, но без сна мне много не протянуть, я старый человек. Ты для меня все-таки только часть жизни, а не вся она целиком. И Римо, смеясь, простил. Но сейчас, стоя у шахматной доски, себя простить он не мог. "Глупо, как глупо я поступил! Я недостоин Чиуна, - думал Римо. - Ты, тупая башка, вошел сюда нулем, а теперь стал частью этой жизни, с друзьями и врагами. Теперь, если придет приказ их уничтожить, сделать это будет гораздо труднее". ГЛАВА ДЕВЯТАЯ  Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, этот ход видел. Ничего нового, никакого новаторства - так себе, стандартно. Поучиться нечему. Но в данной, конкретной ситуации - блестяще. Да, на этот раз они, кажется, прислали не Маккарти. Значит подозревают, что тот погиб не от случайной передозировки наркотиков, а был убит. Это уже серьезно. Может, они узнали о нем и его дочери? Возможно, но маловероятно. Скорее всего, просто поняли, что Маккарти был убит. Но тогда почему сюда до сих пор не нахлынули орды людей в начищенных ботинках, чистых рубашках, и с выражением лица школьников-отличников? В случае провала так бы и случилось. А, может, и нет. Возможно, Рима Пелхэм - лучшее, что у них оказалось под рукой. Непонятно, как ему удалось ускользнуть от людей на пароме? Доктор Ганс Фрихтманн займется им лично. Чем скорее, тем лучше. Он подождал, пока опустеет зал, где проходил шахматный турнир, и направился к дому Рэтчетта. Рэтчетт ушел первым, охваченный яростью. Вместе с дочерью они прошли по изящной аллее, по мостику пересекли сладкозвучный ручей и подошли к дому Рэтчетта: нечто белого цвета оскорбляло взгляд, внешне напоминая куриное яйцо. Только американцы могут называть этот новомодный дизайн искусством. Американцы или французы. Насколько разумнее было бы спрятать дом за каким-нибудь пригорком, дабы не ранить чувствительный взор. - С ним замечательно потрахаться, - сказала дочь. - У тебя, дорогая, для этого, по-моему, все подходит, - устало ответил он. - Нет, не все! - Что же не входит в эту категорию? Только скажи, и я куплю. - Я не стала бы... с черным. - С темнокожим человеком, да? Ведь черная собака или черная лошадь - другое дело? - Да, это не одно и то же. - Не одно и то же. Почему ты стала такой? - Потому что видела как людей загоняют в печи, жила в доме, освещавшемся лампами с абажурами из человеческой кожи - отсюда и некоторые отклонения в развитии маленькой девочки. - Да, верно. Такое было время. - А сейчас - мое время, отец. - Да, наверное так. - Я хочу этого человека. Он должен стать моим. - Пока - нет. - Вот так всегда! Каждый раз - еще не время. Вчера было еще не время. И завтра будет то же самое. Мне надоело быть обделенной. Всегда я чего-то лишена. Менялись имена, менялись дома. Постоянно в бегах. От американцев и англичан, от французов в русских. А теперь - даже от своих в Германии и, помоги нам Бог, от евреев. Омерзительно скрываться от евреев. Хочу заявить всему миру: кто мы, и что мы. Мы должны гордиться, мы - нацисты. - Потише. - Нацисты. Нацисты. Нацисты! Зиг хайль! - Успокойся. - Ты отдашь его мне? - Да, но не сейчас. - Нацисты, нацисты, нацисты! Доктор Ганс Фрихтманн из Треблинки, Бухенвальда и других мест окончательного успокоения. Доктор Ганс... - Хорошо, хорошо, ты его получишь. - Когда? - Скоро. - С фотографиями? - Не знаю. - Мне так нравится быть звездой, папочка! А больше всего мне нравится выражение твоего лица, когда ты меня фотографируешь. Это самое приятное. - Хорошо. Отправляйся домой, дорогая. Я должен повидаться с доктором Рэтчеттом. - Ладно. Тебе ведь не нравится, когда я занимаюсь с ними этими штучками? - Не нравится. - В этом тоже своя прелесть. Он проводил взглядом дочь, уходящую счастливой походкой, с очередной победой в кармане, и вошел в дом доктора Джеймса Рэтчетта, пока тот не скрылся в своем специальном убежище. Доктор нарезал брикет, на вид спресованный из высушенного жевательного табака. На самом деле это был гашиш. Брикет был размером с костяшку домино. Опасной бритвой Рэтчетт отделял от него тонкие полоски и набивал ими небольшую бронзовую трубку. Каждый второй кусочек падал на пол. - Животное, - бормотал Рэтчетт. - Из-за него я даже трубку набить как следует не могу. - Бедняга! Как они посмели допустить, чтобы с вами случилось такое? Давайте, я набью вам трубку. Они сидели в гостиной Рэтчетта, являющей собой драматическое сочетание черного и белого цветов. Позади камина, обрамленного слоновьими бивнями, было то самое особое место, куда, как он знал, скоро направится Рэтчетт. Задняя стенка камина напоминала узкую красную прорезь. Ее обрамляли белые бивни, в свою очередь окаймленные черным кругом. В Брюстер-Форуме Рэтчетт был единственным человеком, до которого не доходила эта символика. Вот так и человек, бывает, не ведает о снедающей его болезни. - Полицейский сделал очень хороший ход, - сказал он, набивая трубку Рэтчетта. - Знай я, что полисмен неплохо соображает, я бы играл с Бойлем по-другому. Я играю лучше. - Согласен. - В турнире эта партия будет засчитана? - Боюсь, что да. - Это нечестно. Бойлю помогали. - Вы сами предложили. - Ах этот Бойль... Я могу его обыграть в любое время дня, в любой день недели. - Да, можете. - Я могу его убить. - За что? - За то, что он сделал со мной. - Он ничего вам не сделал. - Он воспользовался подсказкой полицейского, этого ночного сторожа, которому ни с того, ни с сего разрешили участвовать в турнире. - Да, подсказкой он воспользовался. И чьей? Вы видели, как он над вами смеялся? - Он не смеялся. - Он ухмыльнулся и начал смеяться. Он-то прекрасно знал, что для вас игра с Бойлем - пустяк, что в честной борьбе вы победите, но сообразил, что одержит над вами верх, если не упустит момент. Он обратил против вас ваше же великодушие. - Да, только так он и мог победить. Унизил меня. - Конечно, и все смеялись вместе с ним. - Ублюдок. - Они не могли удержаться. Пока он здесь, они будут смеяться над вами. - Ерунда. Они знают, что это всего лишь полицейский. - Будут смеяться еще больше. - Нет. - Да. Встречая вас, будут смеяться про себя. - Вы чудовище, раз говорите мне такое. - Я ваш друг. А друзьям всегда говорят только правду. - Все равно, вы чудовище. Он протянул Рэтчетту набитую трубку и ответил: - Наверное, я зря это сказал. Но у вас есть способ смешать его с грязью, хотя вы до этого не опуститесь. - Что за способ? - Ваши приятели на мотоциклах, ваши, как вы говорите, крутые ребята. Представьте себе: полицейский не может остановить хулиганов. - Вы правы, на это я не пойду. Нильс окажется в дерьме, В абсолютном дерьме. - Откуда ему знать, что за этим стоите вы? - Так низко я не паду. Никогда. Доктор Джеймс Рэтчетт улыбнулся: - Я сейчас в хорошем настроении. Не хотите присоединиться и разделить со мной трубку мира? - Нет, спасибо, мне пора домой. - А кроме того, - сказал Рэтчетт, - даже если Нильс и узнает, кем он заменит доктора Джеймса Рэтчетта? - В самом деле, кем? - Я до этого, конечно, не опущусь. - Конечно. - Будьте завтра в полдень поблизости от наших коттеджей, - хихикнул Рэтчетт и, нагнувшись, прошел между слоновьими бивнями. Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, усмехнулся в спину Рэтчетта и вышел из яйцеобразного домика. Чему быть, того не миновать. Некоторые ходы в шахматах, как он хорошо знал, могут иметь обратный, разрушительный эффект, особенно те, что на первый взгляд выглядят блистательно. Этот Римо Пелхэм сделал серьезную ошибку. Если повезет - смертельную ошибку. К тому времени, когда они пришлют еще кого-то на замену, создатели плана покорения мира окажутся под контролем силы, которая знает как этот план реализовать. А доктора Ганса Фрихтманна здесь уже не будет. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ  Нильс Брюстер любил порядок. Никогда не позволял мусору накапливаться на кухне. Вовремя оплачивал все счета. В срок ходил к дантисту. Нет причин откладывать на потом это дело. Он разберется, что и как. - Пришлите ко мне этого... Римо, как там его... - сказал он в переговорное устройство и ощутил удовлетворение от сознания собственной решительности. Окна его кабинета выходили внутрь образованного коттеджами круга, зеленый массив в центре которого был опоясан черным гравием. По периметру располагались белые коттеджи Брюстер-Форума, служившие одновременно и жильем, и местом работы ведущих специалистов. Дальше, вне кольца коттеджей, виднелись построенные в более традиционном стиле лаборатории и административные здания, где работали сотрудники рангом пониже, наемная рабочая сила. Вид из кабинета на коттеджи был вписан, как в клетки шахматной доски, в небольшие, уютные, оправленные в дерево окна кабинета, так что мир за окном выглядел шахматной партией. Деревья находились в центре доски, а небо было уже на территории соперника. Дальний угол кабинета украшал белоснежный диван, на стенах висели авторские полотна, в основном - композиции геометрического характера, выполненные светящимися красками. На полу лежал ковер из шкуры белого медведя, о котором Брюстер говорил: "Это мой маленький каприз, Господь знает, как мало я себе позволяю". Маленький каприз обошелся больше чем в двенадцать тысяч долларов. Он был оплачен за счет одной из организаций, финансирующих проект. Ежегодно ей предоставлялся отчет о том, насколько удалось улучшить жизнь человечества, особенно его чернокожей частя. По неизвестным причинам, двенадцать тысяч за ковер были проведены по статье расходов на изучение проблемы понимания черной ярости. В кабинете было тепло и уютно. Так и было задумано Нильсом Брюстером; обстановка отражала теплоту, мудрость и понимание задрапированной в твид неуклюжей персоны хозяина кабинета. Когда Римо вошел, громоздкая фигура попыхивала трубкой, являя миру Нильса Брюстера - доктора философии, профессора Чикагского университета, директора Брюстер-Форума, автора ряда книг, которые имели несколько тысяч человек, читали - несколько сотен, а понимали - только семь или восемь прочитавших. Римо почувствовал, что здоровяк собирается его унизить. - Рад вас видеть, - напевно произнес доктор Брюстер с низким массачусетским приборматыванием и свистящим "с". - Вы Римо... Римо... - Римо Пелхэм. - Точно. Наш играющий в шахматы полицейский. Ну, так что же вы от меня хотите? - Во-первых, узнать, чем вы тут занимаетесь. - Для чего вам это? - Чтобы лучше выполнять свои обязанности, я должен иметь представление о ваших исследованиях. - Забудьте об этом. - Забыть? Римо стоял перед столом, ожидая, когда ему предложат сесть. Приглашения не последовало, и он уселся по собственной инициативе. - Да, забудьте. - Но почему? - Просто потому, что вам этого не понять. - Попробуйте объяснить. - Пожалуй, не стоит. - Пожалуй, стоит. - Послушайте, - сказал Брюстер, закидывая ногу на ногу и затягиваясь трубкой. - Вы здесь только потому, что вы - довесок к правительственным субсидиям. Не хотелось бы делать неприятной вашу жизнь тут, но вы - незваный гость. Вот, например, вчера вечером своим нецивилизованным поведением вы внесли разлад в коллектив. Мне это совершенно ни к чему. Я вполне обойдусь без вашей безопасности и охраны того, что ни в том, ни в другом не нуждается. - Маккарти это понимал? - Маккарти был полицейским. - И стал мертвым полицейским. - Верно. Мертвым полицейским. Брюстер произнес это так, словно его попросили прочесть молитву над безвременно ушедшим куском ростбифа. - Подавляющее насилие, то есть насилие в ответ на насилие, порождает еще большее насилие и жестокость. Типичным примером был Маккарти. Вы понимаете, что я имею в виду? - Вы хотите внушить мне, что Маккарти сам напросился на убийство? - Правильно. А вы сообразительнее, чем я предполагал. Ну, давайте продолжим эту гипотезу. Предположим, что насилие - следите за моими рассуждениями - естественное и необходимое явление, что пытаться изменить направленность насилия - значит вызвать гораздо более разрушительные последствия в соответствии с геометрической прогрессией нарастания интенсивности, которую мы пока не можем измерить, но которой непременно будем пользоваться как направляющей, так же, как Е равняется МС в квадрате. Понятно? - Да. Бред. - В самом деле? Но почему? - Неважно. Вряд ли мне удастся вам это растолковать. На лице Брюстера появилась довольная улыбка, как на лице отца, получившего от шестилетнего сына вызов на поединок в шашки. - Вы не можете мне это объяснить? - Нет, не могу, - сказал Римо. - Скажу одно: насилие имеет те же достоинства, что, к примеру, разрез живого тела ножом. Когда это делается для исцеления - это добро. Если для того, чтобы нанести вред - это зло. Само по себе действие не есть ни добро, ни зло. Просто болезненный надрез. - Да разве вы не понимаете, мистер Пелхэм, что невозможно использовать насилие во имя добра или зла? Ни добра ни зла не существует! Доктор Брюстер сидел в кресле, обхватив себя руками, а на лице блуждала улыбка человека, чей желудок наполнен теплым молоком. - Ерунда! - Значит, вы - еще один фашиствующий функционер, изрекающий правильные слова до тех пор, пока я не позолочу вам руку! Хорошие парни и плохие парни. Закон и порядок против людей в черных шляпах. Все на самом деле не так, мистер Пелхэм. - По-другому быть не может, доктор Брюстер, - сказал Римо и поймал себя на том, что у него от волнения трясется челюсть. Провались эта чертова максимальная готовность! Длится уже больше трех месяцев, и он начинает расползаться по швам. Сидит тут, стараясь научить здравому смыслу этого помешанного либерала. Тем временем Брюстер продолжал: - Мы на самом деле не можем этого позволить, особенно здесь. Я готов обсудить с вами все, что вам будет угодно, но, пожалуйста, постарайтесь нормально реагировать. У вас есть ваша работа, какой бы она ни была, и у меня есть моя работа. Мы работаем вместе, так давайте извлечем из этого максимальную пользу. - Что заставило вас предположить, что Маккарти был убит? - спросил Римо, немного успокоившись. - Я знал, что вы вернетесь к этой теме. Я так думаю потому, что Маккарти был не из тех, кто увлекается наркотиками. Чтобы пристраститься к героину, нужно быть в корне неудовлетворенным своим местом в жизни. У Маккарти для такого рода неудовлетворенности не хватало воображения. Он был вроде медведя в посудной лавке, этаким рыцарем Колумбуса, беспокоился о закладных и все такое прочее. В общении это был весьма приятный человек. И, честно говоря, я предпочел бы его, а не вас. Маккарти был реалистом. - Зная или догадываясь, что его убили, вы ни с кем не поделились своими подозрениями? - Чтобы сюда нахлынули орды всяких типов, якобы охраняющих закон? Брюстер затянулся трубкой с выражением полной уверенности в своей правоте, правоте человека, видящего мир в ясном свете, тогда как остальные блуждают в потемках. "Ох уж эти Римо Пелхэмы всего мира, - было написано на его лице, - ни в чем не разбирающиеся, даже в таких простых вещах как насилие." Сквозь английские стекла окон кабинета послышался отдаленный гр