охот. Он
быстро нарастал,  пока  не превратился  в  симфонию  ревущих  выхлопных труб
мотоциклов, описывающих круг за кругом вокруг небольшого голубого фонтана.
     Мотоциклисты походили на потомков "СС":  черные кожаные куртки, фуражки
с высокой тульей, свастики на спинах.
     На  этом сходство  заканчивалось:  в  отличие  от  эсэсовцев,  они были
небриты, на  разномастных мотоциклах  -  зеленых,  красных, желтых,  черных,
украшенных   ленточками,  флажками,  черепами.  Кожаная  бахрома  вилась  по
блестящему хрому.
     Брюстер   подошел  к  окну.  Римо  встал   рядом.  Из  коттеджей,  этих
домов-лабораторий, высыпали  руководители основных  научных проектов форума:
отец Бойль и профессор Шултер,  Ферранте и Рэтчетт.  И еще один человек. Она
вышла  из  крайнего коттеджа.  Молодая женщина,  которой можно  было дать  и
двадцать   лет,   и   тридцать.   Слегка  выдающиеся  скулы   и   правильный
аристократический  нос не имели  возраста. Темные  волосы  покрывали  плечи,
словно королевская мантия. На молочно-белой коже ярко выделялись губы.
     Ее коллеги  жались к дверям,  а  она подошла к самому  краю  гравийного
кольца.  Главарь  мотоциклистов заметил это  и рванул  машину прямо на  нее,
резко отвернув в самый последний момент.
     Она улыбнулась. "Развлекается," - подумал Римо.
     Другой мотоциклист  покружил вокруг, но она стояла неподвижно. Вся стая
сделала еще  круг, и вожак  резко,  с заносом затормозил рядом с ней, осыпав
ноги  женщины гравием  из-под заднего колеса, а  она спокойно  повернулась и
направилась к своему коттеджу.
     Римо  улыбнулся про себя. Редкая  пташка! Попытайся она  убежать, банда
набросилась  бы на нее  как  свора собак. Вместо  этого она выждала  момент,
когда главарь  разрядил на  время  свою агрессивность, и  тогда просто ушла.
Перестала существовать как объект нападения. Прекрасно исполнено.
     Тут  к главарю поспешил  Рэтчетт, переваливаясь и  подпрыгивая.  Волосы
развевались  позади  головы,  пальчики  на растопыренных  руках  возбужденно
шевелились. Он что-то прошептал  в украшенное  золотой серьгой ухо  главаря,
который в ответ схватил Рэтчетта за ворот вельветовой рубашки и скрутил так,
что  лицо Рэтчетта  сперва  порозовело,  а  затем  налилось краской. Рэтчетт
ухитрился вынуть  из  кармана пачку банкнот, и  хватка  на его  шее ослабла.
Рэтчетт поцеловал руку,  держащую его за глотку. Тогда главарь отпустил его,
и  Рэтчетт  остался стоять,  как  маленький  мальчик  в  общественной  бане,
прикрывая ладонями причинное место.
     Главарь  зашагал  по  тротуару,  цокая  подкованными  сапогами.  Дружки
загрохотали и зацокали следом. Банда двинулась к дому Брюстера.
     Брюстер повернулся к Римо.
     - Я  не  хочу  неприятностей. Помните,  что насилие порождает  ответное
насилие и так далее. Мы можем просто все это проигнорировать.
     Римо отошел от окна и уселся в кресло.
     - Эй, легавый! - заорал главарь. - Выходи!
     Римо театрально прошептал Брюстеру:
     - Ничего не делаю, сижу себе тихо.
     - Хорошо.
     - Эй, Пелхэм! Ты, дерьмо, выходи!
     Главарь был ростом под два метра и широк в плечах как штангист. Походка
его была позой. Вызов его  был позой. Мистер Под-Два-Метра большинство своих
сражений выиграл за  счет угрожающего вида. Главным его оружием был страх  в
сердцах слабых.
     Главарь кивнул, и  кто-то  из сообщников  взмахнул  рукой. "Камень,"  -
определил Римо. Стекло разлетелось. Брошенный камень грубо нарушил природную
гармонию носа доктора  Брюстера. Брюстер завертелся на месте,  раскрыл рот и
схватился за нос. Потом  взглянул на  свои ладони, залитые кровью, стекающей
по запястьям в рукава твидотого пиджака, и завопил:
     - О-о-о! Мерзавцы! Мой нос!
     Нос  и в самом  деле был  сломан и на глазах  превращался в алую шишку,
обильно источающую кровь. Сломан? Да. Трагедия? Нет, конечно.
     - Он всего лишь сломан, - сказал Римо. - Не трогайте его руками. Опасны
бывают лишь осколки.
     -  О,  нет!  Больно.  Кровь.  Вы  отвечаете за  безопасность.  Сделайте
что-нибудь! Я приказываю, я разрешаю. Сделайте что-нибудь! Вызовите полицию.
Вызовите врача.
     -  Вызвать   репрессивную  силу,  контрсилу,  порождающую  опасность  и
неприятности?
     - Не умничайте, Пелхэм.  Я  истекаю кровью.  Идите и вышвырните  отсюда
этих  подонков.  Если  у  вас  есть  оружие  -  стреляйте.  Прикончите  этих
мерзавцев.
     Римо подошел  к окну. Семеро хулиганов явно готовились к нападению. Они
могут ворваться  в  кабинет Брюстера  и  уничтожить или повредить  архивы  и
бумаги,  а  это,  без  сомнения,  отрицательно  скажется  на работе  Форума.
Придется выходить и работать при свидетелях.
     - Прошу прощения, - сказал он Брюстеру, - я сейчас.
     Толкнув дверь,  Римо вышел наружу и, помедлив, еще  раз  напомнил себе,
что несмотря на затянувшуюся готовность, нельзя ни в коем случае ошибиться и
ненароком пристукнуть кого-то из хулиганов.
     Главарь воспринял секундное замешательство как проявление страха.
     - Иди сюда, ты, гомик! - крикнул он.
     Римо  подошел  поближе,  рассчитывая дистанцию,  и остановился точно  в
одном метре  и пяти сантиметрах от главаря - на расстоянии,  оптимальном для
удара ногой по коленной чашечке.
     - Вы меня звали, сэр? - почтительно спросил он у мистера Под-Два-Метра.
Шестеро бандитов выстроились в  ряд  позади главаря.  В руках у  них  (слева
направо) были: цепь, монтировка, нож, цепь, цепь и нож.
     Главарь продолжал  позировать,  угрожая самим  своим  видом,  ростом  и
весом.
     В  дальнем углу  двора  Рэтчетт тайком  мастурбировал,  засунув  руки в
карманы  брюк.  Никто  из  его  коллег этого  не  замечал,  взоры всех  были
устремлены на Римо.
     - Да, я звал тебя, пидор. Как тебе это нравится?
     - Что нравится, сэр?
     Римо  прижал к туловищу  правую  руку, слегка повернув  ладонь  вперед.
Когда в бой вступит второй эшелон  противника,  можно  будет пустить в  дело
ногти, ими очень сподручно выбивать глазные яблоки.
     - Ты - педераст. Ты мухлюешь при игре!
     -  Совершенно верно,  сэр, - сказал Римо и  слегка согнул левый локоть.
Локоть  должен  попасть точно в  нос:  пара  сантиметров ниже - и удар может
оказаться смертельным.
     - Ты любишь причинять людям беспокойство!
     -  Истинная правда, сэр, - сказал Римо и, выпрямив  ладонь левой  руки,
слегка согнул большой палец, словно взводя курок револьвера.
     Мистер Под-Два-Метра почувствовал замешательство.
     - Ты - педик, - настаивал он на своем.
     - Что  же, сэр,  - сказал  Римо. - Наша беседа доставила  мне  истинное
удовольствие, но  у меня, к сожалению,  много дел. Разве что  вы хотите  еще
что-нибудь сказать.
     - Ты - педераст. Гомик. Голубой. Тебе нравится быть таким?
     Мистер   Под-Два-Метра  был   в   явном  замешательстве.  Что  ж,  пора
заканчивать эту бессмыслицу.
     - Нет, не нравится, - сказал Римо. - А знаешь, что мне нравится?
     - Что?
     - Выслушивать оскорбления  от таких  засранцев, как ты. Это оправдывает
все  те  болезненные вещи, которые я  собираюсь сейчас с тобой  проделать. С
тобой  и с  этим  дерьмом, вьющимся вокруг тебя,  как мухи  вокруг свинячьей
задницы.
     В крайнем возбуждении Рэтчетт прямо-таки вцепился в свой член.
     - Мне  надоело смотреть на твою  рябую морду и слушать блеяние, которое
ты считаешь человеческой  речью. Шагни вперед на один дюйм,  и я сделаю так,
что ты никогда больше не сможешь ходить без неприятных воспоминаний обо мне.
Давай. На один дюйм.
     Главарь засмеялся, дружки  - нет. Они выжидали. Их  молчание  кричало и
обвиняло. В полном расстройстве главарь сдвинулся на дюйм вперед и наткнулся
на что-то  очень быстрое, что, как ему  показалось, вонзило нож  в  коленную
чашечку. Потом  -  рывок, он увидел небо, потом  что-то  треснуло, он  снова
увидел небо, а затем оно потемнело, стало черным, и все кончилось.
     С его дружками Римо обошелся достаточно мягко.
     Ногти правой руки взяли на себя заботу о глазных  яблоках хозяев цепи и
ножа справа. Локоть успокоил держащего цепь слева. Римо остался доволен: нос
был сломан очень точно, как учили, и  удар пришелся прямо в цель, а не ниже,
по потенциально опасной для жизни  верхней губе. Ребро ладони  левой руки со
звонким  стуком,  словно  бейсбольная бита, встретилось со  лбом  обладателя
монтировки, второго слева. Он рухнул наземь, словно куча тряпья.
     Нет, так дальше не пойдет. Пятеро уже на земле, а он так и не сдвинулся
с места. А остались только нож и цепь в центре.
     Взмахни Римо руками и крикни "Бу-у!", они бы тут же сбежали. Но Римо не
хотел, чтобы  разборка  выглядела легкой.  Он шагнул назад, провоцируя нож и
цепь  на атаку, и завертелся между ними, делая выпады, ставя блоки, создавая
у наблюдающих впечатление, что отбивается с трудом. Но потом ему стало вдруг
наплевать  на  зрителей,  и   Римо   раздробил  обоим  хулиганам  барабанные
перепонки.
     Семеро бандитов стонали на гравии.  Рэтчетт  испытывал  оргазм, Брюстер
готов  был завопить от благодарности, а Римо держался за голову, потому что,
набрав  немного крови  на ком-то из семерых,  хотел  представиться  раненым.
Затем  сосредоточился на собственных кровеносных сосудах,  стараясь ускорить
кровообращение мыслями  об огне, жгучем  солнце,  высасывающем  из тела  все
соки. И, наконец, добился того, что на лице выступил пот.
     -  Люблю тебя,  люблю! - вскричал Рэтчетт  и скрылся  в своем коттедже,
чтобы, по рассуждению Римо, переменить трусы.
     - Эдот еще шевелитза, - прогундосил Брюстер  сквозь расквашенный нос. -
Здукди его или сделай что-дибудь.
     - Сами стукните, - отвечал Римо.
     - Мде дужен доктор, - сказал Брюстер и скрылся в коттедже.
     За исключением главаря банды, который, очнувшись,  обнаружил,  что  его
колено  превратилось  в  желе, остальные  мотоциклисты сумели  убраться  без
посторонней помощи. Мистера Под-Два-Метра они увезли с собой.
     Тут  произошло нечто удивительное. Сотрудники Брюстер-Форума,  эти лица
на фотографиях,  эти новые  интеллектуалы,  как  школьники столпились вокруг
Римо,  засыпая его  поздравлениями. И Ферранте. И Шултер. Тренер по шахматам
пробурчал что-то вроде "сыграем когда-нибудь".
     Но Римо не обратил  на них внимания. Он искал глазами ту, которой здесь
не было, -  черноволосую красавицу, исчезнувшую в крайнем коттедже сразу же,
едва закончился бой.


        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

     Был полдень, и Римо, как  обычно,  набрал телефонный номер в Чикаго, по
которому  всякий  желающий в  любое  время мог прослушать проповедь. Сегодня
преподобный отец Сминстершуп читал Псалмы.
     Сотворение мира означало  отсчет времени до начала операции. Экклезиаст
оставлял Римо  одни  сутки на  завершение задания. Второзаконие  приказывало
отказаться от всех планов, просто перебить ученых и убираться восвояси.
     А  Псалмы  означали   еще  один  день  максимальной  готовности.   Римо
путешествовал  по  долине смерти, где нельзя было  ни  расслабиться, ни дать
схлынуть напряжению, ни восстановить уходящие силы. С каждым днем усиливался
спад  физического  и  психологического  состояния.  Если   бы   Римо  сейчас
попробовал  исполнить  "падение  по-кошачьи",  то попытка закончилась бы  не
стуком ног об пол, а, скорее всего, сотрясением мозга.
     Римо назвал в трубку номер,  который, он знал, запишется на магнитофон.
Номер принадлежал телефонной будке, из которой он звонил, причем  код города
он поместил в конце - традиционный способ  оставить как можно меньше следов,
даже если они и ведут  к своим. Все входящие звонки фиксируются, но для чего
- никто не знает.
     Он сделал вид, что повесил трубку, но не положил ее на  рычаг, а прижал
его пальцем и  держал так  минут  пять, делая  вид, что  оживленно  с кем-то
беседует. При первом же звонке Римо отпустил рычаг.
     - Это  я,  -  сказал  он. Этого было  достаточно.  Когда-то у него  был
персональный номер, но Римо  постоянно забывал его, и Смит отказался от этой
затеи.
     - Я  переговорил  со  всеми, кроме  женщины,  и  что-то  не  верю  этим
фотографиям. Может, это фальшивка?
     - Нет. У нас есть  оригиналы негативов. Мы с самого начала сопоставляли
зернистость. А в чем дело?
     - Я просто хотел помочь.
     -  Не надо нам  помогать. Фотографии - не  главная ваша забота.  Все ли
готово для... для того, что может оказаться необходимым?
     Даже   по  телефонной  линии   повышенной  секретности,  закрытой   для
прослушивания, Смит был осторожен в выборе выражений.
     - Все  в порядке,  - сказал Римо. -  Они  часто общаются, каждый  вечер
собираются вместе. За  пять минут  я смогу так  перестроить кондиционер, что
все будет о'кей.
     - А если придется... заниматься каждым в отдельности?
     - Тоже без проблем. Я могу поодиночке заговорить их до смерти.
     - Вы полагаете, это очень смешно? Что с вами происходит? Вы становитесь
нестабильным.
     Римо знал, что из самых негативных терминов в лексиконе Смита, этот был
вторым. Первым шло слово "некомпетентность".
     - Мне нужно выйти из максимальной готовности.
     - Нет.
     - Почему?
     - Потому, что вы на службе.
     - Я теряю остроту реакции.
     -  Оставьте гимнастические  разговоры. Острота, пик...  Будьте просто в
форме.
     - Я теряю форму.
     - Сойдет и так.
     - Я медленно схожу с ума.
     - Вы всегда были сумасшедшим.
     - Кажется, я становлюсь некомпетентным.
     - Один день поможет?
     - Да.
     - Один  день...  Ладно,  берите день, раз  уж  он вам так нужен.  Но не
делайте его  слишком  длинным. Мы пока не  знаем,  что выяснили  родственные
службы, и когда вам придется вступать в игру.
     - О'кей.
     Римо переменил тему, чтобы Смит не успел передумать:
     - Вы получили от меня посылку? Бумажники?
     - Да. Мы с ними работаем, но пока трудно что-либо сказать. Кстати...
     - Хватит ваших "кстати".
     - Кстати, -  настойчиво повторил Смит. - Вам удалось  выяснить, чем они
занимаются? Я имею в виду... этот их план.
     - Если я вам расскажу, вы все равно не поймете, - сказал Римо и повесил
трубку.
     Он уже  почти  превратился в  интеллектуала, для чего необходимо  одно:
чтобы рядом, для контраста, был неинтеллектуал.
     А может быть, в  этом  суть Брюстер-Форума? Фикция, искусно сработанная
видимость  бурной  деятельности? Римо  не  верилось,  чтобы  кто-то из  этих
ученых, включая самого Брюстера, был  в состоянии разработать план покорения
хотя  бы телефонной  будки. Ни один не занимался,  похоже,  ничем таким, что
могло бы  представлять интерес для правительства. А Римо переговорил уже  со
всеми, кроме темноволосой красавицы, доктора Деборы Хиршблум.
     Странно, но они начинали ему нравится.  Как умно, Римо. Теперь осталось
только влюбиться в доктора Дебору Хиршблум. Это будет мудро.
     Если   бы  он  мог   вырабатывать   в  себе   ненависть   по  заказу...
Профессиональные  футболисты  это  умеют. А  почему нельзя ему?  Да  потому,
дорогой, что ты должен работать, будучи никем и ничем, бездушной машиной для
убийства. Стоит  только начать ненавидеть  - появится и любовь, потом придет
некомпетентность, а следующий этап - станешь обычным человеком. Вот  тогда и
поглядим,  куда пойдут все эти деньги. В унитаз. Деньги, затраченные  на то,
чтобы сделать из  тебя  великолепное  ничто, каковым ты теперь  и являешься.
Человеком,  который может держать вытянутую руку абсолютно неподвижно  целых
пятьдесят  три  минуты. Пусть  об  этом  знают  гиганты  мысли,  руководящие
страной. Да здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.
     Долгое,  слишком долгое пребывание в состоянии максимальной  готовности
творит  чудеса  с  процессом мышления.  Да,  Римо,  говори сам  с  собой. Да
здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.
     Ну-ка, приятель,  потише.  Вот  женщина  в  автомобиле заметила, что ты
смеешься неизвестно над чем.  Успокойся. Набери в грудь  побольше кислорода.
Вернись  в мыслях в комнату, в  которой  побывал в самом начале  подготовки.
Вспомни детали, ощущения.  Тихая,  спокойная комната. Черный ковер на  полу.
Диван.
     "Мысленно ты всегда сможешь возвращаться сюда, - говорил Чиун. -  Здесь
твоя безопасность,  твое убежище. Когда  понадобится отдых  твоему телу  или
разуму - возвращайся.  Здесь ты в безопасности. Тебя здесь любят. Сюда никто
не войдет к тебе незваным. Отсылай сюда свой разум."
     И  Римо  вернулся, и  сел  рядом с Чиуном, как  они сиживали  когда-то.
Сознание  успокоилось, прибавилось сил. Лицо женщины ему  знакомо.  Или нет?
Людей  ведь  узнаешь  преимущественно  по походке или  по  общим  очертаниям
фигуры, а не по чертам лица. Лицо - это окончательное подтверждение.
     Лицо было  жестким, очень тридцатипятилетним лицом под прямыми льняными
волосами. Обнаженная рука лежала в открытом окне автомобиля с откидывающимся
верхом.
     - Здорово, приятель. Как поживаешь?
     - Я вас знаю?
     - Нет, но я тебя знаю. Шахматы. Ты меня не видел. Великолепный ход.
     - О, - сказал Римо.
     - Я Анна Сторс. Дочь доктора Сторса, тренера по шахматам. А кроме того,
я президент ассоциации дочерей Брюстер-Форума.
     - И много там дочерей?
     - Много, но таких, как я, больше нет.
     - Это хорошо.
     - Ты кажешься симпатичным. Давай.
     - Что давай?
     - Ты знаешь.
     - Нет.
     - Почему нет?
     - Я девственник.
     - Не верю.
     - Хорошо, я не девственник, - согласился Римо.
     Ее глаза оценивающе пробежали по его телу, задержавшись в паху.
     - А за деньги станешь? - спросила она.
     - Нет.
     - Почему?
     - Ты, я вижу, считаешь себя неотразимой?
     Она  улыбнулась  ровнозубой  улыбкой,  привлекательной,  но   грубой  и
вызывающе откинула назад голову.
     - Я знаю, что это так, полицейский.
     Она  переменила  тактику,  стараясь задеть  его  "я", представляя  себя
труднодостижимым  призом,  вроде героини  романчика, который  Римо  когда-то
читал. Он просунул голову в окно автомобиля.
     -  Не интересоваться кем-то -  это  не преступление. Извините,  у  меня
назначена встреча.
     Он направился в  Брюстер-Форум,  к  кольцу  коттеджей, чтобы  разыскать
доктора  Дебору Хиршблум и  приготовить  все на  случай, если ее понадобится
убрать. А потом можно будет взять долгожданный "отгул".
     Что-то с ней не так. Все остальные ученые искали встречи  с  ним  после
инцидента  с бандой мотоциклистов. Интервью с отцом  Бойлем было  первым,  и
оказалось на удивление сложным. Как большинство иезуитов, он вел себя не как
священник, и в то же время в каждом его слове, жесте ощущалась вера.
     Бойль сидел, положив на стол здоровенные ступни.  Римо давно не доверял
людям, которые кладут ноги  на стол. Это фальшивый жест, мол "Хо-хо,  мы все
одна большая семья!" и так далее, все, чтобы тебя обмануть.
     Однако Римо  готов был многое простить  и забыть Бойлю,  потому  что он
единственный из всех присутствующих на шахматном турнире вел себя по-людски.
     Итак, Римо  сидел перед  гаргантюанскими подметками  огромных  ботинок,
надетых  на  громадные  ноги  преподобного  Роберта  А.  Бойля -  выпускника
Сорбонны, антрополога, математика и, вдобавок,  руководителя исследований по
биоциклическому анализу в Брюстер-Форуме.
     Римо припомнил порнографические фотографии Бойля.  Да, там фигурировали
его  громадные  ножищи. Римо  их видел,  но сразу  не  вспомнил:  ослабевала
память.  Три  месяца максимальной готовности. Он  начинал  разваливаться  по
частям.
     - Ну? - Бойль сидел за столом, глядя на Римо.
     - Что, ну?
     - Я старался догадаться, что вы думаете о нашем приюте для помешанных.
     - Великолепное место для посещения. Жить здесь я бы не захотел.
     - На это у вас мало шансов. Ваше присутствие здесь явно нарушает тишину
и  покой нашего маленького дурдома.  Сперва вы  поставили Рэтчетта в смешное
положение на шахматном турнире. А вчера - это шоу с хулиганами.
     - Именно за это мне и платят, - лаконично отвечал Римо. "Перестань быть
приятным парнем. Будь негодяем. Тогда я спокойно придумаю как тебя убить без
всякого сожаления."
     - Я должен задать вам массу вопросов, - сказал Бойль.
     - А чего ради я должен на них отвечать?
     Если Бойль и услышал, то не подал вида.
     -  Мне  нужно узнать, где  вы  родились, где выросли.  Ваше  окружение.
Числа, даты. Когда вы угодили в тюрьму.
     В голове Римо вспыхнул  сигнал тревоги. Тюрьма?  Что знает Бойль... что
он может знать... о прошлом Римо? Он принял спокойный вид и  будничным тоном
спросил:
     - Тюрьма? С чего вы взяли, что я сидел в тюрьме?
     -  Мой  опыт показывает, -  сказал  Бойль,  устремив  голубые глаза  на
суровое  лицо  Римо,  -  что  люди  с   горячим  темпераментом,  склонные  к
решительным  действиям, как правило, побывали в клетке. По крайней мере, так
обстоит дело в этой стране. В моей - мы делаем их премьер-министрами.
     - Очко в мою пользу, - отвечал Римо. - Я никогда не был за решеткой. По
крайней мере, в этой жизни.
     Фактически он не солгал.
     Бойль отметил что-то в блокнотике с желтыми листками, зажав  в  розовой
ручище каменщика огрызок карандаша. Он снова взглянул на Римо.
     - Продолжим?
     - Объясните, для чего?
     Бойль подошел  к  небольшому  холодильнику, стоявшему в  углу.  Римо от
выпивки  отказался.  Бойль  налил  себе  большой  бокал  ирландского  виски.
Воздержание от алкоголя явно не входило в число данных им обетов.
     - Это даст мне возможность еще годик  поработать  здесь,  а не в  Богом
забытом церковном приходе.
     - Что ж, достаточно откровенно.
     К  тому времени,  когда  бокал опустел, Римо узнал, что  биоциклический
анализ  изучает  ритмы в жизни  человека.  По  утверждению Бойля,  поведение
человека определяют подсознательные ритмы.
     - Если бы нам удалось выделить индивидуальные ритмы, мы приблизились бы
к  пониманию,  а  может  быть, и  к  прогнозированию или даже  контролю  над
поведением.
     Бойль показал Римо какой-то график.
     - Видите  эту линию? Это показатель дорожных происшествий  в расчете на
десять  тысяч  часов вождения у водителей одной из  таксомоторных компаний в
Токио.
     -  А  вот  еще  одна  линия,  -  показал  он  другой  график.  -  Число
происшествий шесть месяцев спустя. Отчего такая разница?
     - Наверное, они  наняли водителей-немцев.  Вы видели, как  японцы водят
автомобили?
     Бойль   от  души  расхохотался;   смех  смял   черты   помидорообразной
физиономии.
     - Нет.  Водители  те же,  но  компания  проанализировала цикличность их
физического  состояния и рекомендовала соблюдать особую осторожность в  дни,
которые мы  называем "критическими". Одно только  это - и число происшествий
сократилось вдвое. Понимаете?
     - Возможно.  А что это за  циклы?  Они что, на самом деле  контролируют
человека? Вы верите в подобную чушь?
     Бойль принялся объяснять,  что после пятидесяти лет исследований ученые
сумели выделить три основных типа  циклов: двадцатитрехдневный эмоциональный
цикл,    двадцативосьмидневный   физический   цикл   и   тридцатидвухдневный
интеллектуальный  цикл.  Сейчас  с  помощью  компьютеров можно  обрабатывать
громадные массивы данных, касающихся огромного количества людей.
     - Если  мы введем в  память ЭВМ достаточное количество информации, нам,
возможно, удастся обнаружить принципиально новые циклы и ритмы. Ритмы любви.
Или ненависти.
     - А для чего вам я?
     - Основной предмет  наших исследований - насилие, жестокость. За многие
годы  вы здесь  первый  по-настоящему склонный  к  насильственным  действиям
человек. Редкость. Человек, который не интеллектуализирует все до смерти.
     - Вы исследовали Маккарти? Человека, которого я сменил?
     - Исследовал. Вы знаете, что его убили?
     Уже  второй человек  сообщал Римо о том, что  Маккарти был  убит.  Римо
невинно посмотрел на священника.
     - Нет, не знал. Я считал, что это самоубийство.
     -  Чушь,  если воспользоваться вашей терминологией.  День,  когда убили
Маккарти, был для него уникальным  - совпали  высшие точки трех его  циклов:
эмоционального,  физического и  интеллектуального.  Этот день  мог  бы стать
ярчайшим днем его жизни. В такие дни люди не совершают самоубийств.
     - Кому  могло понадобиться убивать  его?  - спросил  Римо,  внимательно
наблюдая за лицом Бойля. - Насколько я знаю, он ни в  чем не был замешан. Ни
в шантаже... ни в порно-бизнесе.
     Бойль никак не отреагировал.
     -  Понятия  не  имею,  кто его  прикончил.  Надеюсь,  вам  удастся  это
выяснить. Маккарти был достойным человеком.
     На Римо посыпались вопросы  - достаточно безобидные - о его жизни. Римо
придерживался   фальшивой  биографии  Пелхэма.  Когда  Бойль  приближался  к
подлинному прошлому, к КЮРЕ, к его заданию - Римо врал. На вопросы  и вранье
ушло больше часа.
     Выяснилось, что Римо  находится на четвертом дне  своего эмоционального
цикла,   восемнадцатом  дне  интеллектуального   цикла   и  пятнадцатом  дне
физического ритма.
     - Этим объясняется вчерашнее происшествие, - сказал Бойль. -  У вас был
день физического кризиса, вы находились в середине цикла. Происходил переход
от подъема к спаду, и вы нервничали. Произойди это завтра, вы бы повернулись
и ушли. Несчастным хулиганам не повезло.
     - Не повезло? Меня же могли убить!
     - Позвольте в этом усомниться.
     Озадаченный, Римо вышел  из коттеджа Бойля на улицу. Так, они исследуют
насилие и жестокость. Хорошенькое дело. Может, в плане Брюстера по покорению
мира подразумевается и такой способ  - заговорить противника до смерти? Ведь
никогда не удастся  определить ритмы и циклы всех противников и сражаться  с
ними только тогда, когда ритмы будут на нашей стороне.
     А порнографические фото? Еще одна загадка. Взгляд голубых глаз Бойля не
дрогнул ни  при упоминании  о шантаже, ни  о порнографических делишках. Римо
был убежден, что Бойль не причем.  И, в  то же время, именно он позировал на
них. Позировал в полном смысле слова, поскольку на фотографиях  было заметно
профессиональное  освещение,  съемка  велась  с  разных  ракурсов. Но  Бойль
понятия не имел об этом!
     Если придет приказ,  Бойля придется убирать  в индивидуальном  порядке.
Руками.  У  него  нет стойких  привычек или хобби. Свой  коттедж он покидает
редко. Значит,  в доме произойдет несчастный случай. Возможно, что-нибудь  с
электропроводкой.   Если  приказ  поступит.  Римо  надеялся,  что  этого  не
случится.


        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 

     В детстве  Римо мечтал стать великим охотником.  Остатки детской  мечты
испарились  при виде полуторатонного носорога, растоптавшего привязанного на
цепь шакала. От шакала осталась еле заметная клякса.
     Римо с интересом  смотрел  на  экран.  Камера сменила  план, и  носорог
отдалился от  зрителя, а в кадре появился доктор Абрам Шултер. Черные редкие
волосы  выбивались  из-под  пробкового  шлема.  В  руках  он  держал  черную
коробочку, казавшуюся большой в его птичьих пальчиках.
     Шултер  направился  к  носорогу,  время  от  времени  останавливаясь  и
размахивая  над   головой   шлемом,  чтобы  привлечь  внимание   близорукого
животного.   Корца  до  зверя  осталось   меньше  тридцати  метров,   Шултер
остановился и закричал.
     Носорог бросился вперед. Земля содрогалась под  его галопом,  заставляя
вибрировать камеру. Из правого угла экрана носорог мчался на стоящую в левом
углу  тщедушную  фигурку доктора  Шултера.  Тот  еще  секунду понаблюдал  за
носорогом,  а  потом щелкнул  переключателем на  черной  коробочке.  Носорог
остановился как вкопанный, словно налетев на невидимую стену.
     Он  так  и остался  стоять без движения, меньше чем в десяти  метрах от
Шултера. Экран потускнел. Следующие кадры демонстрировали носорога, лежащего
на земле и мирно жующего  травку.  На его спине разместился  доктор  Шултер.
Животному, судя по всему, было абсолютно все равно.
     Увиденное произвело на Римо впечатление, но он не смог сдержать ухмылку
- этот сумасброд Шултер готов залезать на что угодно: на игрушечных жирафов,
носорогов и  так  далее.  Молодым  мамашам  в округе лучше прятать  подальше
надувных уточек своих малышей.
     Зажегся  свет.  Облаченный  в белый халат доктор  Шултер  -  профессор,
доктор  философии, член того и дипломант этого, основатель и родоначальник -
прошлепал  к Римо в ботинках на  рифленой  подошве  и  стал поднимать шторы,
затемнявшие окна кабинета.
     - Вот чем мы занимаемся, - сказал он, как будто фильм что-то разъяснял.
     - Вы дрессируете носорогов?
     - Дрессирую  носорогов? Нет, зачем?  А, понимаю!  Маленькая  шутка. Да,
хорошо. Действительно, хорошо сказано.
     Шултер продолжал:
     -  Нет,  вы  не  правы.  Это  электронная стимуляция мозга.  Коробочка,
которую вы видели, представляет собой радиопередатчик.  Он излучает сигналы,
возбуждающие  альфа-волны  в  мозге носорога,  каким бы маленьким он ни был.
Альфа-ритмы   приносят  внутренний  покой.   Вас  не   интересует  обретение
внутреннего покоя?
     Шултер отошел от окна и сел за кофейный столик напротив Римо. Достал из
деревянной  шкатулки   сигарету  и   прикурил.   Пальцы   его  были  покрыты
никотиновыми пятнами. Как  все  завзятые курильщики,  он  не  предложил Римо
сигарету.
     Тогда Римо наклонился и сам взял сигарету, хотя это  и было  нарушением
всех правил периода  максимальной готовности. Прикурил от лежавшей  на столе
зажигалки  и положил  ее  обратно, рядом  со шкатулкой,  поближе к  Шултеру.
Глубоко затянулся, стараясь не нарушать ритм дыхания, выдохнул на два счета,
и только тогда взглянул на Шултера.
     - Я не носорог. Я даже не игрушечный жираф. Что вы от меня хотите?
     -  Ну, в  общем, так.  Я  наблюдал, как вы  обошлись  с  теми странными
типами.  Я  имею  в  виду...  вы  действовали  жестоко  и решительно,  и мне
показалось, что вам хотелось бы обрести внутренний покой. Правильно?
     - А у меня получится?
     - Конечно. Для этого нужно одно - ввести в ваш  мозг  электроды. Ничего
сложного.
     - А вам никогда не предлагали "ввести" ногой по заднице?
     Шултер вздохнул:
     - Типичная реакция. Ничего необычного.
     Он несколько раз быстро затянулся, взял со стола шкатулку с сигаретами,
повертел ее в руках, словно изучая поставил точно на середину стола, а затем
проделал то же самое с зажигалкой.
     -  Ну, в любом  случае,  -  сказал он, - я подумал,  что  стоит вам это
предложить. Кроме  того,  мне  хотелось получить излучение  вашего мозга под
воздействием стимуляции. Только и всего.
     - Какой такой стимуляции? - спросил Римо.
     - Просто кинокадры на экране.
     - А почему я? - поинтересовался Римо.
     - Почему  бы  и нет?  Вы  у нас  человек новый. Все  остальные  у  меня
побывали.
     Шултер  скрылся  в  большом  стенном шкафу,  а  затем,  держа  в  руках
металлический полушлем, возвратился и вставил в проектор кассету с  пленкой.
Длинный  провод, подсоединенный к шлему, Шултер подключил к приборной панели
у противоположной стены.
     Щелкнули  два выключателя  в верхней части  панели,  и засветился  глаз
осциллографа.
     - Шлем  в действительности представляет  собой  нечто  вроде  приемного
микрофона, -  сказал Шултер, протягивая шлем Римо. - Только  вместо звуковых
волн, он  собирает электрические импульсы вашего мозга. Они высвечиваются на
экране  осциллографа,  -   Шултер  показал  на  панель,  -  а,  кроме  того,
фиксируются на бумажной ленте для дальнейшего хранения и изучения полученных
данных.
     Римо взвесил шлем в  руках. Ему уже приходилось видеть  нечто подобное.
Такой шлем ему надели на голову, когда он сидел привязанный к электрическому
стулу в тюрьме штата Нью-Джерси.
     Шултер продолжал объяснения.
     - Вы  надеваете шлем и смотрите на экран. Через определенные  интервалы
на  нем появляются  разные  картинки,  а  на  бумаге  фиксируются  изменения
характеристик   мозговых  импульсов   под  влиянием  стимуляции.  Совершенно
безвредно.
     Римо  пожал плечами и сел в кресло. С опаской надел шлем и уставился на
экран. В памяти  возник ритуал  Чиуна. Тот садился  в позу лотоса и  начинал
тихо мычать с закрытым  ртом на одной низкой ноте,  а потом заявлял, что его
мозг  и тело избавились от напряжения и расслабились, Римо пришло  в голову,
что, наверное, Чиун  вызывал  успокаивающее мозг альфа-излучение,  используя
вибрацию  костей  для  воздействия  на  черепную   полость,  заставляя  мозг
испускать альфа-волны.
     Шултер уселся перед панелью спиной к Римо.  Осциллограф прогрелся, и по
комнате  разносилось его гудение. Ученый повернул еще  один  выключатель,  и
проектор пришел в движение. Римо постарался прогнать все посторонние мысли и
настроиться на низкое мычание "а ля Чиун".
     Экран осветился  картинкой. Легкий  бриз ласкал полевые  цветы, в  небе
летали  птицы.  Очевидно,  это были контрольные  кадры,  чтобы зафиксировать
реакцию мозга в состоянии покоя.
     Гудение осциллографа маскировало низкое мычание Римо.
     Через  двадцать секунд  палевые  цветы  сменило  красное пятно во  весь
экран.  Камера  отошла  назад, и  красное  оказалось  пятном  крови на груди
одетого в белую рубашку мертвеца с открытыми глазами  и  застывшей идиотской
ухмылкой.
     Римо мычал сквозь зубы.
     На экране китайские коммунисты методично расстреливали  поставленнных к
стене корейских крестьян.
     Римо мычал.
     На четвертой  картинке здоровенный  мужчина ударил по щеке ребенка так,
что дернулась голова малыша.
     Римо мычал.
     Шултер  щелкнул  выключателем, и проектор остановился. Другие  тумблеры
отключили панель. Ученый поднялся и взглянул на длинную бумажную ленту. Римо
тоже встал и снял шлем.
     - Ну что, прошел я испытание?
     Шултер вздрогнул и обернулся.
     - А, да. Прошли. Хорошо. Высокая стабильность.
     Римо решил схитрить.
     -  Показали  бы  мне порнографию.  Плети  и сапоги, понимаете. Это  еще
интереснее.
     Шултер не отреагировал. Будь у  него на  голове надет  шлем, приборы не
зафиксировали  бы изменений.  Порнография для  него  была  пустым звуком. Он
ничего не знал. Ничего о порнографии. Ничего об игрушечных жирафах. Ничего о
черноволосой женщине со странным взглядом, с плетью и в высоких сапогах.
     - Хорошо бы повторить тест, часто это бывает полезно.
     - В другой раз, доктор.
     Шултер рассеянно проводил Римо к выходу, на ходу изучая бумажную ленту.
Он  взглянул в спину уходящего  начальника охраны. Римо улыбался и мычал про
себя.
     "Когда  настанет час, -  думал Римо, -  разобраться  с  Шултером  будет
просто.  Переключатель  на шлеме... и  трагический инцидент в  лаборатории."
Совсем иного рода, чем тот, что едва  не произошел  пятью минутами  позже  с
другим ученым по вине Римо Пелхэма.


        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 

     Один  дюйм и  одна  пятидесятая доля секунды. Так близко была смерть от
Энтони Ж. Ферранте, занимающегося в Брюстер-Форуме проблемами биофидбэка.
     Римо  постучался  в  белую  входную  дверь  коттеджа,  на  которой было
написано имя Ферранте, и, услышав "Входите!", отворил ее.
     Войдя, он заметил, что за письменным столом напротив  двери никого нет.
Римо обежал взглядом комнату в поисках Ферранте.
     Услышал  ли он что-то? Или почувствовал  ничтожное  изменение  давления
воздуха возле левого уха?
     Римо крутанулся влево  на  пятке левой  ноги. Правая нога  согнулась  в
колене, все тело сложилось. Вовремя! Сверху на него обрушивался удар карате.
     Времени на раздумья не оставалось, да и нечего  было раздумывать: сотни
часов упражнений  и  тренировок сделали  реакцию инстинктивной,  а  ответные
действия  - автоматическими.  Левая рука  Римо  взметнулась  к виску,  чтобы
запястьем встретить и отразить удар. Правая рука уже возвратилась к бедру и,
не  задерживаясь,  на ходу превращаясь  в классическую "руку-копье", пошла в
молниеносном  ударе  в  левую почку  нападавшего,  которого Римо пока что не
видел.
     Дыхание Римо  взорвалось  в  резком выкрике "Ай-и-ии!", стальная  кисть
метнулась в цель. Она уже заканчивала свой смертоносный  маршрут, когда Римо
скорее почувствовал, нежели увидел, что рука его противника, наносившая удар
сверху вниз, остановилась до контакта. Человек отвел удар.
     Атакующий удар автоматичен, импульс  из спинного мозга идет  напрямую к
мышцам, минуя головной мозг.  Как остановить такой удар? Это должен быть акт
сознания, а мозг не столь  быстр,  чтобы  успеть остановить руку, расслабить
натянутые канаты  мышц, смягчить напряжение слегка согнутых пальцев, которые
в состоянии превратить в порошок шлаковый блок.
     За одну пятидесятую доли секунды мозг Римо сделал все, что мог. На один
дюйм   изменил  направление  удара.   "Рука-копье"   скользнула  вдоль  таза
противника и врезалась  в деревянную стойку вешалки, стоявшей в углу рядом с
нападавшим. Пальцы соприкоснулись с деревом со звуком разбившейся о каменный
пол фарфоровой тарелки.  Верхняя часть вешалки пьяно зашаталась и рухнула на
пол. Пятисантиметровая деревянная стойка была начисто перерублена.
     Нападавший  посмотрел на стойку, а  Римо  - на  него  и увидел крепкого
мужчину  средних лет, одетого в  классический костюм для  дзю-до и  карате -
"дзю-до-ги" - с черным поясом, низко опоясывающим бедра.
     Оливковый  цвет лица. Темные круги  вокруг глаз  казались еще темнее  в
контрасте с блестящей лысиной. Это был Ферранте.
     Левая рука Римо неуловимым движением завладела  правой кистью Ферранте.
Палец надавил на нервный узел на тыльной стороне ладони,  рядом с основанием
большого пальца, вызвав пронизывающую боль и моментальную покорность.
     Человек вскричал:
     - Стойте! Я Ферранте!
     Он смотрел в глаза Римо. Во взгляде - смущение и боль.
     Римо нажал еще разок и отпустил руку.
     - Какой бес в вас вселился? Бандитов что ли ждали?
     - Я не собирался бить по-настоящему, - потирая руку ответил Ферранте. -
Просто хотел посмотреть, что и как вы умеете. После вчерашнего.
     Он взглянул на перерубленную пополам вешалку:
     - Здорово у вас получается.
     Римо отодвинулся, выпустил его из  угла за дверью  и медленно и глубоко
вздохнул,  чтобы снять стресс  и дать  организму  возможность нейтрализовать
героический залп адреналина, наполнивший мышцы.
     Что   ж,  если   последует  приказ,  Ферранте   суждено   погибнуть   в
гимнастическом  зале  от перелома  шеи  после  неудачного  падения во  время
тренировки по дзю-до. Римо швырнет его о  стенку  с огромным  удовольствием.
Ферранте не спеша направился  к  своему столу,  потирая все еще побаливавшую
руку и рассыпаясь в извинениях. Римо стало немного  неловко перед  оливковым
каратистом  за  причиненную боль, за  неудобное положение,  в которое он его
поставил.  Интересно,  что  бы   подумал  Ферранте,  если  бы  увидел   свои
порно-портреты, на которых был запечатлен без  штанов? Если только он их уже
не видел.
     Ферранте продолжал извиняться:
     - Я сглупил, конечно. Давайте забудем о случившемся и начнем знакомство
с нуля. Вам наверное не понятно, чем мы занимаемся.
     Римо что-то  невнятно  пробурчал.  Он пока что не был готов  простить и
забыть.
     - Мы заняты изучением сознания, его функционированием. У каждого из нас
своя отрасль. Моя - биофидбэк,  что  в целом означает использование принципа
"боль  -  удовольствие"  для  обучения  человека контролю над  рефлекторными
процессами. Мы, например, добились  больших  успехов,  обучая людей  снижать
частоту  собственного  пульса.  Если частота пульса  повышается,  испытуемый
получает слабый электрический шок, а если  пульс  снижается и приближается к
запланированным  значениям,  то  человек  получает  электрические  импульсы,
приносящие удовольствие.
     - Для чего все это? - спросил Римо.
     - Это очень важно  с точки  зрения медицины. Мы сможем  спасать людей с
аритмией  сердца,  астматики смогут  справиться с приступом  удушья  простым
усилием  воли. Психосоматические заболевания  могут быть изжиты в буквальном
смысле слова.
     Ферранте рассказывал,  а  Римо  подумал, что  хорошо  бы  прислать сюда
Чиуна, уж  он-то сразу бы  во всем  разобрался. Престарелый кореец со своими
рыбьими  головами,   рисом   и  дзэн-буддизмом  заставил   бы  этих  умников
поволноваться.  Во время долгих тренировок и занятий  Римо не раз становился
свидетелем  того, как Чиун замедлял свой пульс до такой степени, что  биение
сердца  становилось  неразличимым, а  частоту дыхания снижал настолько,  что
казался бездыханным телом. Чиун рассказывал, что его  отец мог останавливать
даже кровообращение, стоило лишь ему об этом подумать. "Все дело в сознании.
Тело не подчинится, пока не научишься контролировать сознание."
     - Где вы этому научились? - прервал Ферранте раздумья Римо.
     - Чему?
     - Ну, штукам, что проделали с теми бандитами.
     - Так,  в разных местах.  Параллельные курсы обучения. Часовая разминка
раз в месяц, хочу я этого или нет, помогает сохранять форму.
     Ферранте к этому времени вновь  стал самим собой, и хотя так и  не снял
неуместной  борцовской формы, вернулся  в образ ученого с мировым именем. Он
показал  оборудование,  на  котором  работал.  Римо  заметил,  что  во  всех
лабораториях  Форума  приборы,  похоже,  одни  и те же,  во  всяком  случае,
взаимозаменяемы. Кажется, эти  обманщики  меняются  оборудованием, передавая
его друг другу, словно прочитанную книгу. Тут было кресло с рукояткой, через
которую подопытный,  если он  не выполнял  требования  эксперимента, получал
слабый  электрический разряд. Был здесь и шлем,  как у Шултера, передающий в
мозг испытуемого импульсы, вызывающие приятные ощущения.
     Ферранте предложил  Римо попробовать. "Ладно,  я перед ним  вроде как в
долгу,  - подумал  Римо и сел в кресло. - Сейчас мы  ему подбросим  пищу для
размышлений." Частота  его  пульса в  состоянии покоя  составила  шестьдесят
восемь ударов в минуту. Если частота будет расти, предупредил Ферранте, Римо
через  рукоятку  получит слабый  электрический  разряд. Частота  снижается -
возникают приятные ощущения. Он надел Римо на голову шлем.
     Ферранте установил метроном на шестьдесят пять ударов в минуту.
     - Это  -  ваша цель, - сказал он, - но если  достичь  ее не удастся, не
расстраивайтесь. Это мало у кого получается.
     Метровом щелкал. Ферранте считал пульс, держа пальцы  на запястье Римо,
а  Римо  вспоминал  трюк,  которому его  научил  Чиун.  Устанавливаешь  свой
собственный  ритм,  отключаешь  все  внешние  раздражители,  ускоряешь  темп
дыхания  до   желаемой  частоты  пульса.  Гипервентиляция  легких  замедляет
сокращение сердца за счет насыщения крови кислородом.
     - Вы готовы? - спросил Ферранте. - По ходу дела я буду называть частоту
пульса, чтобы вам легче было приспособиться.
     - А  разряд сильный? -  поинтересовался  Римо. - Я боюсь  электрических
стульев.
     - Ничего страшного, - ответил  Ферранте,  - больше похоже на  вибрацию,
чем на настоящий разряд. Начинаем... Поехали! Метроном отщелкивал шестьдесят
пять ударов в минуту, и Римо начал подстраивать свое дыхание под его ритм.
     - Шестьдесят восемь, - объявил Ферранте.
     Римо тихо посапывал: вдох - выдох.
     - Шестьдесят шесть.
     Римо  закрыл глаза,  чтобы не  видеть метроном,  постарался не обращать
внимания на  его  ритмичный стук, замедлил внутренний ритм и подогнал к нему
частоту дыхания.
     - Шестьдесят четыре.
     Ферранте был доволен. Римо дышал.
     - Шестьдесят... Пятьдесят девять...
     Когда пульс дошел до  сорока двух ударов, Римо надоело. Ферранте не мог
понять: радоваться ему или огорчаться? Или его обманули?
     - Это  невероятно,  -  сказал  он.  -  Я  никогда  не  встречал  ничего
подобного.
     - Я  же говорил вам, что боюсь  электрических  стульев.  И у меня очень
низкий болевой порог.
     Оставался Рэтчетт. Римо так и не смог узнать, чем тот занимается, и как
к нему  подобраться,  потому что  Рэтчетт  не  впустил  его  в свой коттедж,
который,  в  отличие от коллег,  он использовал  исключительно для работы, а
жить предпочитал в своем доме-яйце.
     - Убирайтесь! - кричал через дверь Рэтчетт.
     -  Я думал, что  вы  хотели  меня видеть, - обратился Римо  к  закрытой
двери.
     - Я вас видеть не хотел, не хочу и никогда не захочу. Убирайтесь!
     - Должен  ли  я  предположить,  доктор Рэтчетт,  что  я  вам чем-то  не
нравлюсь?
     - Полагайте, что я испытываю к вам чувство отвращения, и будете ближе к
истине. А теперь убирайтесь отсюда, пока я не вызвал полицейского. Одного из
ваших, кто знает как с вами обойтись!
     Римо  повернулся  и ушел. Если  придет приказ,  то  и  с  Рэтчеттом  не
возникнет проблем. Римо не знал, что приказ уже отдан, но отдан не КЮРЕ.


        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 

     В тот же день руководители отраслевых проектов Брюстер-Форума собрались
на еженедельное совещание. Доктор Дебора Хиршблум отсутствовала.
     Ферранте рассказывал о новом сотруднике по безопасности:
     - По  природе  своей он трус. Очень боится боли. Боязнь слабого разряда
вызвала поразительное изменение частоты пульса.
     Он сел. Тишину нарушил смех Абрама Шултера:
     -  Неадекватные  данные,  профессор  Ферранте.  И  некорректный  анализ
неадекватных данных.  Мистер Пелхэм абсолютно бесстрашен.  Хладнокровен! При
анализе  излучений его мозга выяснилось, что он  совершенно не реагирует  на
внешние раздражители. Никак не реагирует!
     Рэтчетт злобно произнес:
     -  Вы,  вероятно,  забыли включить аппаратуру. Неужели вам не  пришло в
голову,  что интеллектуальный  уровень этого Пелхэма настолько низок, что он
просто  не в состоянии  адекватно реагировать  на  внешние  раздражители, не
только эмоциональные, но и физические?
     - Вы думаете, - спросил Бойль, - что Пелхэм недостаточно умен?
     -  Конечно, - отвечал Рэтчетт. - Разве это  не  очевидно? Вспомните его
действия против этой ужасной банды. Это что же, признак высокого интеллекта?
     Бойль улыбнулся.
     -  Могу   только  предположить,   что   потребовалось   гораздо  больше
интеллекта, чтобы их выпроводить, чем вызвать.
     Рэтчетт покраснел. Бойль продолжал:
     - Я бы сказал, что интеллектуальный уровень мистера Пелхэма чрезвычайно
высок.  К  тому же, он крайне осторожен  и  уклончив в беседе.  Он  отвечает
вопросом  на вопрос. Это еврейский прием - извини, Абрам, - но это и признак
человека, привыкшего к интеллектуальному спаррингу, человека, который прежде
чем отдать доллар старается получить десять.
     Нильс Брюстер внимательно следил  за дискуссией, сложив руки на плотном
животике и попыхивая трубкой. На носу  у него было намотано  гораздо  больше
бинтов, чем требовалось. Если Брюстер и имел секрет успеха, то заключался он
в  следующем: доминировать в  группе,  держать  ее расколотой,  без  лидера,
неспособной оспорить его авторитет. В конце концов он заговорил:
     - Полагаю,  что проблема решена. Наш новый полисмен или очень глуп, или
очень умен. Он или трус, или абсолютно не знает страха.
     Брюстер оглядел присутствующих и усмехнулся.
     -  Очередная  победа  интеллектуального анализа!  Звучит  настолько  же
курьезно, как и спор о том, отважна ли акула, поскольку она набрасывается на
что угодно, независимо от размеров жертвы. Или она  труслива, так как все же
предпочитает  нападать на раненых, больных  или  умирающих? Или дискуссия  о
том,  умен  ли  лев,  поскольку  он  выглядит  таким,  когда  выслеживает  и
преследует добычу, или же он глуп, на что указывает его неразумное поведение
в клетке.
     Дело состоит в том - вам всем пора бы знать - что акула  и не труслива,
и не отважна. Лев - и не глуп, и не  умен. Они существуют  вне этих понятий.
Они  подчиняются  инстинктам,  поэтому  эти  термины   применительно  к  ним
бессмысленны.   Неужели  никто  из  вас  не  догадался,   что  точно   также
бессмысленны и наши тесты, когда  имеешь дело с мистером Пелхэмом, ибо тесты
были разработаны в расчете на нормальных людей?  Вам не пришло в голову, что
мистер  Пелхэм  в  чем-то   подобен  животному,   демонстрируя   особенности
поведения, которые в одних  условиях кажутся присущими развитому интеллекту,
а в других - глупости? Вам не показалось, что этот мистер Пелхэм - существо,
подчиненное  инстинктам,  или  что  он  -  человек,  запрограммированный  на
инстинктивные действия? И  что для его  изучения, для понимания  его сути мы
должны подходить  к нему, как  к животному?  Об этом вы не подумали, господа
гении?
     Брюстер сел и,  погрузившись в себя,  занялся трубкой. Все  молчали. Он
быстро попыхтел трубкой, удовлетворенный сегодняшней - очередной  - победой,
а затем продолжал:
     - Откровенно говоря, я не понимаю,  почему мы так заинтересовались этим
Римо Пелхэмом? Не  понимаю.  Но с академической точки  зрения  к  нему,  мне
кажется,  применимы  стандарты  инстинктивной деятельности. Исследовать  его
нужно через подсознание. Это поле деятельности доктора Хиршблум. Предлагаю о
Пелхэме  забыть,  и   пусть  он   занимается   тем,  чем  должен  заниматься
полицейский. Оставим его доктору Хиршблум, если ей интересно.


        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 

     Было  очевидно,  что  доктор  Хиршблум не  желает  иметь  дела  с  этим
американцем. Новый  полицейский Форума  обрушил  на еврейку  поток типичного
колониального  словоблудия, которое  американцы  считают  очаровательным,  а
цивилизованные люди воспринимают как неприемлемую фамильярность.
     Джеффри  Хокинс  -  инструктор  Брюстер-Форума  по  парашютному спорту,
бывший мичман  Королевской морской  пехоты  Ее  Величества -  не  удостаивал
взглядом ни  свою ученицу,  ни  этого  невыносимого  американца,  безуспешно
пытающегося назначить ей свидание.
     Хокинс сидел в  пассажирском отсеке  небольшого  одномоторного самолета
"Пайпер Каб", вытянув ноги поперек прохода, и для  удобства положив за спину
парашют.
     Его обязанностью, способом  заработать хлеб насущный было обучение всех
желающих  сотрудников Форума искусству  прыжков с парашютом. По счастью, эта
пестрая шайка, научная  элита  технологического гиганта, которому Георг  III
позволил  пойти  по пути независимости, не  осмеливалась испытывать на  себе
нескрываемое Хокинсом презрение.
     Одна  только  израильтянка,  которой,  по  правде,   стоило  продолжать
тренировки, и занималась парашютным спортом.
     Лично он, Джеффри Хокинс -  не против, пока у нее хватает воспитанности
не  лезть  с разговорами.  Либо она знала свое  место  и  соблюдала  правила
приличия,  либо  ей просто нечего  было сказать,  что  для еврейки  является
редчайшим достоинством. Жаль, что немногие обладали ее умением помолчать.
     Как,  например, этот типичный немецкий  зануда, притворявшийся, что  он
вовсе не немец, который заплатил Хокинсу пять тысяч за то, чтобы Римо Пелхэм
не  приземлился  живым.  А  потом  он  зачем-то  принялся объяснять  Хокинсу
побудительные мотивы.
     Джеффри  Хокинсу оправдания были не нужны. Каждому нужно как-то жить. И
потом,  разве это убийство?  Убийство - это  когда лишают жизни англичанина.
Ликвидировать американца - борьба за существование,  а физическое устранение
ирландца  должно  рассматриваться,  как забота  о  здоровье  и  благополучии
общества.
     Жаль, конечно, что Пелхэм не австралиец. Тогда  каждому стало  бы ясно,
что ликвидирован преступник.  Или потомок преступника, что, в сущности, одно
и то же.
     Даже  в Британии  дворянство  начинало забывать свое прошлое.  Весь мир
сошел с  ума,  а с ним вместе  помешалась и  Британия.  Что  за  недостойная
патетическая любовь и уважение  к Америке - нации, которой управлял когда-то
президент-ирландец?! Где шотландцы разгуливают словно человеческие существа.
Где уроженцам Уэльса воздают почести. И  они еще  называют  себя британцами!
Нет,  англичанином может  быть только англичанин. Само  небо прогневалось на
Британскую империю...
     - Эй, приятель! Как застегнуть эту штуку?
     Это  американец. Он собирается прыгать с высоты почти четыре километра,
минуту лететь  в свободном падении, а потом раскрыть парашют. Это его первый
прыжок.
     И за  это  пять  тысяч?  Джеффри Хокинс  может отработать  эти  деньги,
организовав колониальной деревенщине  свободное  падение до самой  земли. Но
это слишком примитивно и недобросовестно.  Добросовестно  - подрезать  ремни
парашюта,  чтобы, раскрывшись, он улетел вверх,  а Римо Пелхэм продолжил  бы
путь к земле без парашюта.
     - Эй, приятель! Как надеть эту штуковину?
     Джеффри Хокинс перешел  к изучению  финансового раздела  газеты. Если с
толком  вложить   пять  тысяч  в   дело,  можно  превратить  их  в  довольно
значительную сумму.
     - Эй ты, с усами и газетой! Как застегнуть эту пряжку?
     Акции компании "Имперская  химическая промышленность"  поднимаются. Это
хорошо. Если вложить деньги  в ценные бумаги компании, от этого будет польза
не только вкладчику, но  и цивилизованной промышленности. Разумное помещение
капитала.
     Еврейка все-таки помогла американцу с парашютом. "Никакого характера, -
подумал  Хокинс. -  Отказывалась  с  ним  разговаривать, отворачивалась,  не
поддалась из комплименты и безвкусное заигрывание, а теперь помогает: ножные
ремни, заплечные ремни, правильное расположение всей "упряжи".
     Закончив, она отвернулась от американца и сказала, обращаясь к Хокинсу:
     - Три тысячи девятьсот метров.
     - М-м-м. - промычал тот, так как будучи инструктором, должен был что-то
отвечать.
     - Мы готовы, - произнесла она.
     Американец - кандидат в покойники - сидел рядом с ней.
     "Да,  немцы были в  чем-то правы, - думал  Хокинс, -  но  уж очень  они
грубы. Если заглянуть в душу немца, ничего, кроме грубости и бесцеремонности
там не найдешь. Как этот гунн сунул Хокинсу конверт с деньгами! Будто тайком
лез к нему в брюки с нескромной целью."
     - Будет весело! - сказал американец.
     Его  карие  глаза  сияли. С  лица сбриты  волосы.  В землю Виргинии  он
врежется со звоном и разлетится во все стороны.
     Сотрясая легкий самолет, моторы ревели, набирая обороты.
     Войска  Ее  Королевского  Величества  по  сообщению  "Таймс"  все   еще
находятся в Адене, на  берегу Персидского залива. Повезло Адену! А он здесь,
в  Америке,  которая выбрала собственный путь и идет  по нему в одиночестве,
ежедневно расплачиваясь за свое упрямство.
     Еврейка смягчилась.  Она что-то объясняла  американцу.  Хокинс,  закрыв
лицо "Таймс", прислушался.
     - Самолет поднимется почти на  четыре километра. Одна минута свободного
падения. Потом  немедленно дергайте за кольцо. Прыгайте за мной. Я прослежу,
чтобы кольцо было вовремя выдернуто. Глупо с вашей  стороны выполнять  такой
прыжок, не имея опыта.
     - Послушайте, дорогая, не беспокойтесь обо мне.
     - Очень глупо.
     - Это был единственный шанс поговорить с вами.
     - Повторяю, вы невероятно глупы.
     Им приходилось кричать, чтобы перекрыть рев мотора.
     - Мне нужно с вами поговорить.
     - У вас ножные ремни не затянуты.
     - Когда мы сможем встретиться?
     - Весь этот год я буду занята. Попробуйте в это же время через год.
     Вдруг она вскрикнула:
     - Мистер Хокинс! Кто дал ему этот парашют?
     Опять принялась  за  свое. Первой заговаривать  с Джеффри Хокинсом!  Он
промолчал.
     - Отложите газету. Ему нельзя прыгать с этим парашютом.
     Отложить газету? Что за наглость!
     Неожиданно  колонки  мелкого   шрифта  перед  глазами  исчезли.  Газета
пропала. Это американец вырвал ее!
     -  Прошу  прощения,  - сказал  Джеффри  ледяным тоном,  уверенный,  что
американец немедленно начнет извиняться.
     - Ничего, - ответил американец. - Она обращается к вам.
     - Я в  состоянии понять, что  передо мной говорящая женщина, и  в вашей
помощи не нуждаюсь.
     - Почему вы ей не отвечаете?
     - Я не  хотел  бы  обсуждать с вами  эту тему, -  сказал  американскому
полисмену Джеффри Хокинс. - Будьте любезны, немедленно верните мою газету.
     - Кто дал ему этот парашют? - спросила девушка. - Вы?
     - Я  не  сержант из  хозяйственного  взвода  и  не  занимаюсь  раздачей
парашютов.
     - Но ему нельзя прыгать с этим парашютом.
     - Без парашюта - тем более,  - ответил Хокинс. Прекрасно сказано! Такую
фразу стоит повторить в беседе с англичанином.
     -  Не  удивительно, что британская армия  отказалась  от ваших услуг, -
сказала девушка.
     Хватит.  Джеффри обязан наказать дерзость. Он ударил ее по лицу тыльной
стороной  ладони. По крайней  мере, попытался  ударить: какой-то непонятный,
быстрый поток воздуха оттолкнул ладонь.
     - Выбирай выражения,  еврейка, - сказал он, в  растерянности  глядя  на
собственную руку, отброшенную непонятно чем к стенке кабины.
     - Не морочьте  мне  голову,  Хокинс.  Это  вы подсунули ему неисправный
парашют?
     - Отвечайте, - сказал американец.
     В разговор вмешался пилот:
     - Мы подходим к точке  прыжков. Высота - три тысячи девятьсот метров! -
прокричал он.
     Вот и хорошо. Теперь  все  уладится  само  собой. Для  прыжков с  такой
высоты самолет поднимается  вверх почти вертикально.  Прыжки  совершаются  в
верхней точке. Это  единственный  практичный  способ: если самолет  какое-то
время  будет  лететь  на  такой  высоте  по  горизонтали,  всем  понадобятся
кислородные  маски. А так - кислород не нужен, потому что самолет наверху не
задерживается.
     - Если  собираетесь прыгать, доктор Хиршблум,  то  прыгайте,  -  сказал
Хокинс.
     Рядом с ним открылась дверь, и девушка встала на ноги, пригнувшись. Она
перебралась через вытянутые ноги Хокинса и сказала:
     - Не разрешайте ему прыгать с этим парашютом.
     Потом обратилась к американцу:
     - Не прыгайте.
     Поставив ногу на крыло снаружи, она на мгновение задержалась и исчезла.
     - Мистер янки, будете прыгать? Или подождете, пока компьютер прыгнет за
вас?
     -  Нет, пожалуй, не буду,  - промолвил американец.  Рвущийся в открытую
дверь ветер трепал его волосы.
     - Дело ваше, - сказал Хокинс. -  А вниз  поглядеть  не желаете?  Будете
хотя бы знать как выглядит земля с высоты. Или боитесь?
     - Я знаю как выглядит земля, дорогой, - ответил американец.
     - Интересный прыжок совершает  еврейка, - проговорил Хокинс, выглядывая
наружу. - Весьма любопытное свободное падение.
     Американец-полицейский пожал плечами, перешагнул  через ноги Хокинса  и
высунулся наружу. Джеффри Хокинс плечом уперся ему в спину, ногами зацепился
за  стойку сидения и  толкнул американца, толкнул  что было  сил. Ничего  не
произошло.
     - Хочешь прыгнуть со мной вместе? - обернувшись спросил американец.
     Джеффри  Хокинс  толкнул его  еще, и на  этот  раз  -  успешно. Слишком
успешно. Собственная  энергия не  без помощи американца бросила  его  наружу
головой вперед,  в сторону  стоек  крыла,  и  он  оказался  вне  самолета  в
стремительном  падении  вниз  сквозь  леденящий холодный  ветер.  В компании
американца, крепко держащего Хокинса за глотку.
     Несколько секунд  ускорения. Затем  они достигли предельной скорости, и
наступило свободное  падение. Американец улыбался  и  тихонько  напевал свой
гимн - "Янки Дудл".
     Пинком ноги Джеффри попытался избавиться от него.  Пять тысяч,  считай,
заработаны. Но пинок  не  помог,  а правая нога  вдруг потеряла подвижность.
Несмотря   на  все  усилия,  Хокинсу  никак   не  удавалось  отцепиться   от
улыбающегося американца,  который напевал себе  под нос и  проделывал руками
непонятные  манипуляции.  Джеффри  вспомнил  карате  и нанес  было  удар  по
переносице, но, едва начав движение, рука его онемела, а потом...
     О Боже! С  левого плеча соскользнула лямка парашюта.  Американец что-то
сделал  с главной  пряжкой на  груди,  и она  расстегнулась.  Какая-то  сила
развернула Джеффри спиной к  американцу.  С неожиданно онемевшей правой руки
слетела вторая лямка. Нераскрытый парашют держался  теперь только  на ножных
ремнях. Джеффри снова что-то развернуло, на этот раз - лицом к американцу, и
он ощутил, как  парашют проскочил у  него между ног. Теперь  он  летел вниз,
головой  вперед,  с  парализованными  конечностями  и,  самое  главное,  без
парашюта! Он  попытался  изменить положение тела, но ощутил несильный шлепок
по спине и остался летящим все в том же положении.
     Господи! Он без парашюта!  Его  опять развернуло,  и  они с американцем
очутились лицом к лицу. Оба  неслись к земле. Американец застегивал на груди
пряжку парашюта - парашюта Джеффри! Он  улыбался и мурлыкал  какой-то мотив.
Джеффри  увидел  брошенный  в  его  сторону  сверток  цвета  хаки.  Это  был
неисправный парашют американца. Потом Пелхэм крикнул:
     - Вот так-то, милый! Привет Генриху Восьмому!
     Из-за спины американца вырвалась красно-белая ткань, хлопнула наверху и
превратилась  в  купол  раскрывшегося парашюта. Американец  мгновенно  взмыл
вверх  и  стал  удаляться  все  дальше и  дальше, раскачиваясь на стропах  в
плавном спуске.
     Джеффри  Хокинс,  бывший  морской  пехотинец  Ее  Величества  Королевы,
встретился с зеленой землей  Виргинии одновременно  с неисправным парашютом.
Парашют подпрыгнул,  ударившись о землю  с глухим стуком, и остался годным к
дальнейшему использованию. В отличие от Джеффри Хокинса.
     Когда Римо приземлился, доктор Хиршблум уже ушла.


        ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 

     Брюстер-Форум  предоставил в распоряжение  Римо комнатку  в двухэтажном
здании, расположенном в центре лабораторного комплекса, откуда не было видно
ни одного из коттеджей. Здание называли домом для прислуги.
     - Если заблудитесь, спросите дом для прислуги, - сказал ему управляющий
спортзалом.
     - Вы тоже там живете?
     - Нет, у меня отдельный дом. В доме для прислуги живут работники самого
низкого уровня. Уборщицы, водители, дворники, ответственный за безопасность.
     - Ладно, - сказал Римо, - сойдет.
     Габариты  его  комнаты  позволяли одеваться  в  вертикальном  положении
только  в  том случае,  если встать  на кровать.  Можно было, если возникнет
желание,  броситься в  постель прямо  из-под душа. Можно  было  пользоваться
двумя верхними ящиками комода. Нижние не открывались: мешала кровать.
     Не  то,  чтобы комната  была  так мала,  просто  кровать  была  слишком
большой.  Ее  списали  из  коттеджей для ученых, и она,  как и вся остальная
мебель в доме для  прислуги, абсолютно не подходила для комнат.  При желании
на  кровати вполне можно было  делать сальто-мортале,  а матрац, по расчетам
Римо, мог бы накрыть сразу три обычные кровати.
     - Один матрац стоил  тысячу четыреста, - доверительно сообщила одна  из
горничных. - Нам всегда отдают то, что никому не нужно. Вещи-то хорошие, вот
только выглядят иногда смешно.
     Римо  не  мог,  естественно,  выполнять свои экзотические упражнения  в
спортзале Форума,  если  предположить,  что  он вообще  был  в состоянии  их
выполнить из-за слишком длительного пребывания в пиковом состоянии.
     Но тренироваться он мог  где  угодно,  хоть  прямо в  кровати,  лежа на
спине. Уставившись в потолок, Римо  представил себе длинную тропу, шедшую по
внутреннему   периметру   стен   санатория   Фолкрофт,  где  начиналась  его
подготовка.  Он мысленно ступил на дорожку, усыпанную темным гравием, ощутил
влажное дыхание  залива Лонг-Айленд  и запах сожженных осенних листьев. Так,
теперь пять миль в быстром темпе.
     Если  бы в этот  момент кто-то  наблюдал за  Римо,  то заметил бы  лишь
слабое  подергивание  мышц ног  в ритмичное движение  груди в такт глубокому
дыханию.  Строго говоря, пробежка нужна была  именно для тренировки дыхания,
поэтому на  завершающем круге  он  сделал спринтерский рывок, выжимая все из
утомившихся ног, жадно  глотая  воздух,  все быстрее и быстрее. Раньше рывок
всегда  удавался,  но сегодня с ногами  было  что-то не так, да и энергии на
спринт не доставало. Римо гнал прочь мысль  о том, что на последний круг сил
вообще не хватит. Боль в мышцах стала  нестерпимой. Ни разу за время занятий
бегом ему не было так трудно.
     Он  так  и не узнал,  удалось  бы  добежать до  конца  или нет: в дверь
постучали.  Римо  не  хотелось  открывать дверь  в изможденном состоянии,  и
поэтому он приступил к экстренному  восстановлению.  Хорошо, что он лежал  в
постели.  Сам процесс отнюдь не сложен. Главное -  забыть о  том, что у тебя
есть  чувства,  мысля, мышцы,  забыть обо всем. Стать овощем. Отключиться от
всего. На  организм это действует словно  удар электрическим  током в  воде.
Самое важное - чтобы сердце не сбилось с ритма: если в этот  момент организм
в целом еще будет под нагрузкой, то биение сердца может и не возобновиться.
     На этот  раз  обошлось,  и  Римо пошел  открывать, весь  в  поту, но  с
размеренным дыханием только что проснувшегося человека. Нормальное дыхание и
отсутствие румянца на щеках сделают капельки пота похожими на капли воды.
     Визитер выглядел  чуть  старше среднего возраста.  Линии мясистого лица
странным  образом гармонировали с  круглыми очками в  металлической  оправе.
Темный летний костюм с белой рубашкой и черный галстук. Механическая улыбка,
начисто лишенная эмоций. Последний раз Римо встречал такую во время  прошлой
президентской кампании.
     - Прошу прощения, - произнес гость мягким гортанным голосом. - Я Мартин
Сторс, здешний тренер по шахматам. Простите, я  не  знал,  что вы принимаете
душ.
     - Нет, - сказал Римо, - я чинил водопроводный кран.
     - А, и вода, вижу, брызнула вам в лицо?
     - Вроде того.
     - Похоже, вы не можете пригласить меня войти...
     Он взглянул на заполнявшую комнату кровать.
     - Это скорее кровать, окруженная комнатой, а?
     - Да.
     -  Возмутительно! Человек  ваших дарований и возможностей живет в таком
помещении, рядом со слугами.
     - Меня это не волнует.
     - Ужасно. Такие вещи должны быть запрещены законом. Во всем мире охрана
и безопасность - почетная профессия, ведь она требует от человека выдающихся
способностей,  отваги  и  дисциплинированности,  а  вас  поместили  сюда.  Я
поговорю с Брюстером.
     - Он меня сюда и поселил.
     Сторс переменил тему.
     - Я  пришел просить вас оказать мне честь и посетить мой  дом. Хотелось
бы сыграть  с вами партию в шахматы.  Буду весьма польщен, если вы разделите
со  мной  обед.  Я уже предлагал вам сыграть, когда  вы  разделались с этими
свиньями на мотоциклах, но вы, скорее всего, меня не слышали.
     - Благодарю, но у меня на сегодня уже назначено свидание.
     - Уже? Так скоро?
     - Это связано с делом. Встреча с доктором Хиршблум.
     - А, с Деборой.  Удивительно.  Она редко с  кем видится, что  необычно,
если учесть,  что здесь мозговой  центр,  вместилище  мысли, так  сказать, а
заполняют его в основном слова и слова.
     Собственная шутка ему явно понравилась.
     - Я пока не понял, что же здесь такое, - сказал Римо.
     - Ха, как и все остальные! Вы мне нравитесь. Мы должны с вами сыграть.
     - Еще раз спасибо, но в другой раз. Мне надо идти.
     - Покорно прошу извинить. Мое приглашение остается в силе.
     Римо еще раз поблагодарил и закрыл  за гостем дверь. Надел легкие белые
брюки и голубую спортивную рубашку. Два его костюма висели в ванной комнате,
поскольку дверца шкафа из-за тесноты не открывалась.
     Сторс ждал его  внизу и  снова начал извиняться. Он не хотел беспокоить
Римо  Пелхэма.  Он  совсем  не  такой  назойливый  тип, как  некоторые.  Так
продолжалось на протяжении двух с половиной километров пути до коттеджей.
     - Понимаете, я из страны, где очень высоко ценят покой и уединенность и
уважают полицию. Здесь же распространены жестокость  и насилие,  потому  что
полицию не уважают. Не уважают порядок. В  моей стране  никто не заставил бы
полицейского жить вместе со слугами. Да?
     - Что да? - спросил Римо,  думая  о  том, что  вечер наступил  чересчур
быстро для лета. Или это его воображение? Или, еще хуже, он  теряет контроль
над чувством времени  и  своими  ощущениями?  Римо  постарался  незаметно от
Сторса  проделать  упражнение,  связанное  с ходьбой  на носках, и  это  ему
удалось.  Появилась  уверенность, что  он не до  конца  утратил  способность
проделывать  разные особенные  штучки, а значит нечего беспокоиться  о своих
ощущениях. Наступил вечер.
     - Вы согласны со мной?
     - Конечно,  - сказал Римо. На ходу  он занялся упражнением для развития
координации  пальцев  рук,   стараясь  выполнять  его   максимально  быстро.
Расслабляешь кисти, а потом  быстро касаешься подушечками пальцев одной руки
пальцев  другой, по  очереди.  Так, чтобы ногти  лишь слегка  соприкасались.
Проделанное  достаточно   быстро,  это  упражнение   похоже  на  нервическое
складывание пальцев для молитвы.
     - В ужасные времена мы живем, а?
     - Времена всегда ужасные.
     - Не всегда. И не везде.
     - Пожалуй.
     - Вам, судя по всему, здесь нравятся. Значит вы приехали откуда-то, где
не так хорошо, да?
     - Хотите узнать, откуда я?
     - Нет, нет! Конечно нет. Но, может быть, вы захотите рассказать?
     - Вряд ли.
     -  Хорошо.  Поймите, я  не из  назойливых, просто  испытываю уважение к
совершенству. Где вы научились играть в шахматы?
     -  В Джерси-Сити. Меня  учил  адвокат Делфурум Брески, -  ответил Римо,
выдумав самое невероятное имя.
     - Так вы из Джерси-Сити. Восхитительный город!
     - Джерси-Сити?! Восхитительный город?
     -  Ну, там, конечно,  стало похуже,  когда ушел этот  ваш замечательный
мэр.
     - О ком вы?
     - О Френсисе Хейге.
     - Это был настоящий диктатор.
     - Да. Ужасный человек. Вы долго работали в Джерси-Сити?
     - Нет.
     - Недолго?
     - Нет.
     - А, вы там вообще  не работали. Но я  не из тех,  кто лезет в душу при
первой встрече. Особенно в душу тех,  к кому я испытываю приязнь и уважение,
тех, кого притесняют власти. Я готов предложить вам свою помощь.
     Римо перешел  к  упражнениям для мышц плеч  и шеи, используя  Сторса  в
качестве  индикатора. Если ему  удастся проделать их незаметно, значит все в
относительном порядке.
     - Знаете, некоторые цивилизации поклоняются силе.
     - Да, большая часть, - ответил Римо. - Остальные становятся вассалами.
     - Верно.  Такие  люди как вы принадлежат  всему миру,  - сказал Сторс и
радостно хлопнул Римо по спине.
     Но Римо в этот момент как  раз  проделывал в уме упражнения  - прыжки и
отжимания, незаметно задействовав необходимые  для этого мышцы. Так  что для
Сторса  спина Римо стала первой  спиной, которая, в ответ на шлепок, ударила
по руке.
     - Вы чем-то удивлены? - спросил Римо.
     - Нет. Просто руке почему-то стало больно...
     - Нечего хлопать людей по спинам.
     - Это был жест уважения. Ужасно, что сегодня нет  уважения там, где оно
должно быть. В  моей стране есть уважение. Это  и делает  ее великой. Всегда
великой, что бы ни случилось.
     - Что же это за страна?
     - Швейцария.
     - Славная страна. Лучшая внешняя политика в мире.
     - Да. Ее внешняя политика - ее горы.
     - Хорошо сказано, - сказал Римо.
     Сторс пожал плечами, как бы говоря - пустяки.
     - Странно, - заметил Римо, - горы  являются  барьером, а вода соединяет
народы. Возьмите Англию: небольшой  остров в  свое время сумел  использовать
воду  не как препятствие, а как механизм  создания империи.  Сейчас, правда,
они снова оказались на острове.
     - Британцев всегда переоценивали.
     - Когда-то дела у них шли неплохо, для маленького острова.
     - Да ну?
     Сторс повысил голос:
     - Кого они когда-либо побеждали? Наполеона? Это же был больной человек.
Они одержали верх, когда он уже погибал. Нет, за британцев дрались другие.
     - Они неплохо дрались в Первую и Вторую мировые войны.
     - Эти войны выиграли не они!
     - Но они их не проиграли.
     -  Англичане в  них  практически  не участвовали.  Войны  эти  выиграли
Америка  и Россия. Британцы как  и французы, - просто ничтожные жабы, ищущие
вашей американской милости. Британцы вас используют. Они смеются над вами за
вашей спиной! Неужели вы не замечаете?
     - Я не подозревал, что Америка стала мишенью для насмешек.
     - Да, мишенью для насмешек всего мира! Конечно, я ничего не имею против
вас лично.
     -  Конечно, нет, - сказал Римо. - Приятно,  наверное,  быть выходцем из
страны, защищенной горами, страны, никогда никому не  помогавшей, хотя  и не
просившей помощи. Швейцария - всемирная бухгалтерия.
     -  Это маленькая  страна,  -  сказал  Сторс, -  не  великая держава, но
славная страна. Я горжусь тем, что называю ее своим домом.
     - Что привело вас сюда?
     - Работа  по душе и неплохое  место для житья-бытья.  Хорошее окружение
для дочери. Для полицейских, конечно, все по-другому. Нет?
     - Нет, - сказал Римо, только что закончивший в уме комплекс приседаний.
Он увидел, что окна  коттеджа Хиршблум освещены. - Спокойной ночи и спасибо,
что прогулялись со мной.
     - Считаю за честь. Я вас уважаю. Будьте  осторожны. Здесь  присутствует
какое-то зло: этот  трагический  случай с Хокинсом... Я  рад, что теперь  за
безопасность у нас отвечает настоящий мужчина.
     - Настоящий мужчина?
     - Да. Мне не хотелось бы  говорить плохо  об  умершем, но  Маккарти был
всего лишь... ну, клерком.  А для этой работы нужен мужчина. Доброй ночи. Мы
должны ближайшее время сыграть с вами.
     - Сыграем.
     Но  они  так и не встретились  со Сторсом до того самого момента, когда
Римо  одним ходом  одержал  победу за шахматной доской,  имея  лишь короля и
ферзя против ферзя, короля, двух коней,  ладьи  и  слона. Это был гениальный
ход, недоступный ни одному гроссмейстеру мира.


        ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 

     Человек, известный  когда-то  под именем Ганса Фрихтмана, сидел в одном
из  мягких  кресел  конференц-зала  Брюстер-Форума  и  смотрел  еженедельную
программу самодеятельности. Программа каждый раз менялась. На прошлой неделе
отец  Бойль  демонстрировал  умение  играть  на  гитаре;  на  позапрошлой  -
профессор Ферранте читал  элегии  собственного сочинения.  Представления эти
никто не называл самодеятельностью, и сперва даже пытались продавать входные
билеты. В первый раз продали восемь штук,  через  неделю - шесть, а потом от
этой затеи пришлось отказаться.
     Среди присутствующих, как  он заметил, не  было  ни  нового  сотрудника
охраны,  ни  доктора  Деборы  Хиршблум.  Да,  это ухе  кое-что.  Нечто,  без
сомнения, более интересное, чем волшебство доктора Джеймса Рэтчетта  и сеанс
проводимого им гипноза.
     Он  был  всерьез  озабочен. Мотоциклисты  -  это одно дело. Но  как ему
удалось остаться в живых после падения  с  самолета  и при  этом  прикончить
Хокинса? Поскорее бы завершить задание и покинуть это злополучное место.
     Голос Рэтчетта  вновь привлек его внимание к  происходящему  на  сцене.
Доктор Шултер сидел в кресле  посередине.  Перед ним  застыла  жирная фигура
Рэтчетта. Чтобы загипнотизировать Шултера, потребовалось шесть минут; в зале
чувствовалась скука, слышались покашливание и зевки, люди ерзали в креслах и
не уходили лишь из вежливости.
     - Черные манящие  озера светящихся ночей  и глубочайшие из  глубочайших
тоннелей. Вы опускаетесь вниз в темноту и мрак, вас охватывает глубокий сон,
- тихо мурлыкал Рэтчетт.
     Кто-то в зале закашлялся, вызвав тем самым грозный взгляд Рэтчетта, тут
же  возобновившего  свое  бормотание. Странно,  что  химик-теоретик  пытался
развлечь  видных  психиатров  и  психологов  гипнозом.  Да   еще   на  таком
любительском уровне.
     Опасности, подстерегающие  ныне  агента,  стали другими.  Одна из них -
смерть от скуки. Он  услышал голос Рэтчетта, призывающий Шултера вернуться в
ужасные  времена. А  что такое  ужасные  времена? Посмотрим.  Капитуляция  -
плохо,  русская оккупация,  - еще хуже. Когда  у  дрожащих  мужчин кусачками
откусывали  яички - это плохо?  Вовсе нет, особенно, когда перед тобой стоит
профессор-еврей.   Тот   самый   профессор,  который  пытался  добиться  его
исключения  из  медицинской  школы  в  Гамбурге,  обвинив   в  каких-то  там
садистских наклонностях. Что плохого в садизме, в самом деле? Если, конечно,
не рассматривать его с точки зрения слюнявой еврейской сентиментальности или
сквозь розовые очки иудаисткого ублюдка  - христианской этики.  Садизм - это
хорошо. Он служит для разрядки естественной  враждебности,  и даже  обретает
собственное значение и прелесть. Партия нацистов это понимала.
     Нацистская  партия. Единственная здоровая, честная сила в истории.  Как
только волосатые хилые юнцы осмеливаются называть американское правительство
фашистами и нацистами! Как они смеют?! Американское правительство - ханжа на
ханже  - со сладкими речами ползет по  истории. Их волнуют только внутренние
проблемы и международное общественное мнение. Нацизмом  и не пахнет! Им надо
было видеть нацизм! Надо было видеть этого еврейского профессора. Почему  он
так  и не закричал, семитское отродье? Все испортил. Молчал. Да, время  было
ужасным. Как и то, что происходило сейчас на сцене.
     Шултер  был  поглощен  гипнотическим  поиском  ужасов в  своем прошлом.
Неожиданно он вскочил на ноги  и запрыгал по сцене: прыг-скок, прыг-скок. На
пол полетел пиджак, потом рубашка и  майка. Он расстегнул молнию на брюках и
спустил их. Опустился на костлявые колени. Белые огни сцены сияли, отражаясь
от его потной спины.
     - Плеть! - закричал он. - Женщина с плетью! Плеть! Плеть!
     Рэтчетт тоже тяжело задышал.
     -  Плеть! - присоединился он  к крику Шултера. -  Плеть!  - пухлые губы
издавали сосущие звуки.
     Никто не  мог  объяснить,  что  произошло  потом. Никто  не  мог  точно
вспомнить.  Все,  что  на  следующее  утро  выяснил  новый  ответственный за
безопасность, сводилось к следующему:
     1) Сеанс  гипноза  вызвал нечто,  о  чем не  стоит  говорить, и что  не
касается Римо Пелхэма.
     2) Доктору Нильсу Брюстеру удалось вывести обоих из транса. Он выскочил
на сцену и стал подражать голосу Рэтчетта.
     3) Всех  этот эпизод неприятно  поразил,  и, в самом деле,  перестаньте
беспокоить людей.
     Но гораздо больше их поразит ужасающая цена, которую  доктору  Рэтчетту
придется заплатить за свое успешное выступление.


        ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 

     За  разговор  с доктором Хиршблум его  выкинули из самолета,  но, чтобы
увидеть  ее  снова,  Римо  готов был  пойти на большее. Даже на  разговор  с
Нильсом Брюстером.
     Брюстер  встретил  его  отчужденно,  словно  это  Римо  был  повинен  в
трагическом случае, произошедшем с инструктором по парашютному спорту.
     - Нет, -  сказал  Брюстер сквозь забинтованный нос.  - Такой просьбы от
доктора Хиршблум не поступало. А почему она вас так волнует?
     - В вашем голосе слышатся довольные нотки. Почему?
     - Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. Меня  предупредили,  что это
ваш стиль беседы.
     -  Четверо  из пяти руководителей проектов захотели поговорить со мной.
Пятая не хочет. Почему?
     - Это ваш ответ на мой вопрос? - спросил Брюстер.
     - Да, - ответил Римо.
     - Я уже говорил: вы никогда не поймете, что у нас происходит.
     - В общем, я собираюсь повидать ее.
     - Я не даю вам разрешения.
     - Как мне его получить?
     - Вы его не получите.
     - А вы знаете, что если я щелкну вас  пальцем по носу,  -  сказал Римо,
поднося указательный палец к бинтам, - это будет очень больно?
     - И вы вылетите отсюда на заднице, прежде чем боль утихнет!
     - А что, если вам на нос ночью неизвестно откуда свалится кирпич?
     - Вы вылетите отсюда прежде, чем кирпич коснется земли.
     -  А  что,  если  я  научу  вас  делать   то,  что  я  сделал  с  этими
мотобандитами?
     - Мне скоро шестьдесят, сынок.
     - Я научу вас, как справиться по меньшей мере с двоими.
     - С молодыми людьми?
     - С молодыми людьми.
     Доктор Нильс Брюстер набрал номер и сказал в трубку:
     - Дебора,  мне кажется, вам стоит снять  данные с  Римо Пелхэма, нашего
служащего охраны. Другие это сделали и ... Да, конечно. Конечно, я понимаю.
     Он повесил трубку.
     - Она говорит,  что чем-то занята. Но я даю вам  разрешение. Потом я от
своих слов, конечно, откажусь, но будет уже поздно.  По крайней мере, местом
вы не рискуете. А когда мы начнем...? И Брюстер начал делать руками выпады в
воображаемые  молодые лица  и  животы,  отражая быстрые удары юных  атлетов,
которых  он сможет разорвать в клочья, ежели кто-то  из  этих  хамов решится
что-нибудь  съязвить  в  его  адрес  на  улице  или  в  ресторане,  или  еще
где-нибудь. Где угодно.
     - Через две недели.
     - Две недели?
     Брюстер принял разочарованный вид обманутого человека.
     - Ну, для  начала  вам  надо  войти  в форму.  Неделю будете  ежедневно
пробегать по четыреста метров, следующую неделю - по восемьсот.
     - А что еще?
     - Ничего.
     - А кстати, как называется ваша школа? Карате, кунгфу, дзю-до?
     - Вау-ту, - ответил Римо, выдумав самое идиотское название.
     - Вау-ту? Никогда не слышал.
     - Поэтому оно хорошо  и действует.  Неужели вы думаете в спортзалах или
через пособия научат чему-нибудь стоящему?
     -  Вау-ту,  -  повторил доктор Брюстер, социолог, профессор  Чикагского
университета,  доктор  философских  наук,  автор  монографии "Человек  - как
враждебная окружающая среда".
     -  Вау-ту, - сказал он опять,  и в том уголке сознания,  где у человека
формируются мечты,  возникла картина:  приятель его  старшей дочери бьется в
агонии на полу.
     Римо подошел к ее коттеджу и, ожидая ответа на стук в дверь, безуспешно
отмахивался от москитов и мотыльков, устроивших митинг вокруг окон. Постучал
еще раз.
     - Кто там?
     - Ответственный за безопасность Римо Пелхэм.
     - Что вам угодно?
     - Поговорить с вами.
     - О чем?
     - Мне не хочется говорить через дверь.
     - Приходите завтра.
     - Могу я увидеть вас сейчас?
     - Нет.
     - Вы заняты?
     - Вы уйдете или нет! - это был не вопрос.
     - Я только хочу с вами поговорить.
     Тишина. К  насекомым подошло подкрепление.  Духота виргинского  лета  и
омертвляющая, жаждущая пота ночь жужжали и гудели вместе с насекомым.
     - Я не уйду, пока вы со мной не поговорите.
     - Брюстер знает, что вы надоедаете одному из сотрудников?
     - Да.
     - Не может быть, это ложь. Оставьте меня в покое.
     - Только после того, как мы побеседуем.
     Послышались  шаги. Дверь отворилась.  Перед ним стояла Дебора Хиршблум.
На ее  лице можно  была прочесть  выражение  усталого  упорства  матери,  не
желающей  подчиняться капризам ребенка. Лицо было строгим и  спокойным,  что
подчеркивало красоту его мягких линий.
     Глаза  -  темные  бриллианты  в  оправе нежной  белой  кожи,  озаренной
веснушками.  Плотно сжатые  губы без  намека на  губную помаду  не оставляли
стоящему перед ней Римо никакой надежды.
     - Ну, в чем дело?
     - Я хочу с вами поговорить. Можно войти?
     - Уже поздно.
     - Я знаю. Можно войти?
     Она повела  плечами  и жестом пригласила его в дом. На ней была простая
блузка цвета  хаки и такие же шорты. Ноги босы. Кабинет был почти пуст, если
не  считать  сложенных чуть  ли не до потолка  книг  и  шахматной  доски  на
небольшом  столике  рядом с торшером.  Два  стула, металлическая  койка,  на
которую она  села  с  таким  видом, что  это никак  нельзя  было принять  за
приглашение.
     - Могу я сесть? - спросил Римо, кивнув в сторону стула.
     Это было позволено.
     -  Как  вы уже знаете, все  остальные руководители отраслевых  проектов
Форума встречались и беседовали со мной.
     Никакой реакции. Римо продолжал:
     - И мне стало интересно, почему вы меня не пригласили?
     - Мне это ни к чему.
     - Вот я и заинтересовался, почему это так?
     - Поточу, что человек, избивающий семерых хулиганов, совсем не такое уж
удивительное явление, каким его, очевидно, считают мои коллеги.
     - Значит, для вас насилие - обычное явление...
     - Жестокость исходит от вас, и мне это абсолютно не нравится.  Я  знаю,
что Хокинс приземлился без парашюта, а вы - с парашютом, принадлежавшим ему.
Я знаю, что он пытался вас убить, но погиб.
     - Вы израильтянка, да?
     - Да. Вы это знаете.
     - И вас отталкивает насилие?
     - Да.
     - Разве израильтяне не обязаны проходить службу в армии?
     - Да, обязаны.
     - И все же вам не по нраву жестокость и насилие?
     - Да, конечно. Почему бы и нет?
     - Потому что ваш народ  не смог бы выжить без насилия.  Ему  приходится
быть жестоким. Если арабы перестанут стрелять, они получат мир и покой. Если
перестанете стрелять вы - получите еще одну войну.
     - Мистер Пелхэм,  к чему  вы  клоните? Из-за того, что  мы  находимся в
численном меньшинстве в пропорции 1:150  по  отношению к людям, к несчастью,
поставившим целью  нации  наше полное  уничтожение, из-за  этого  мне должно
нравиться то,  что я делаю для  спасения  и выживания? Чтобы жить и  выжить,
нужно,  кроме всего  прочего,  копать и  чистить  выгребные ямы. Но при этом
совершенно  не  обязательно  любить  это  занятие.  Чего  вы на  самом  деле
добиваетесь? Вам абсолютно все  равно, как я отношусь к насилию. Это  вас не
интересует. Что вы хотите?
     - Понимаете, передо мной возникла проблема, и вы - ее часть. Видите ли,
я  отвечаю за безопасность тех, кто  тут  живет  и работает. А все постоянно
находятся  в движении,  особенно  вы,  и поэтому  для  того,  чтобы  реально
обеспечить безопасность,  я должен  иметь  хотя бы общее  представление, где
вас,  при случае, найти. Нападение на  Форум этой  банды мотоциклистов может
быть  только  преддверием  других,  грядущих  событий.  Не уверен,  что  это
произойдет,   но  если   они  еще  что-то  придумают,  я  должен  обеспечить
безопасность всех и каждого из ведущих специалистов.
     -  В  английском  языке,  мистер  Пелхэм,  есть  слово,  которым  можно
охарактеризовать сказанное вами. Оно четко в определении и значимо по сути.
     Римо почувствовал, что сейчас получит.
     - Что это за слово? - спросил он.
     - Чушь, - мягко сказала доктор Хиршблум.
     - Но, Дебора...
     - Это чушь, Римо,  чушь и  вам этого не  опровергнуть никогда.  Бандиты
приехали из-за  вас.  Они  задирали вас. И они до вас добрались. Вернее,  вы
добрались до них.
     -  Они напали  на меня,  чтобы  затем  расправиться с вами. Вам знакома
аналогичная ситуация: Россия атакует нас, Америку, через Израиль.
     - Зачем  вы  переводите  все на  международный  уровень? Вы сидите тут,
интересуетесь  моей жизнью и работой  абсолютно  не для того, чтобы защитить
меня, так как знаете, что я  в вашей  защите абсолютно не нуждаюсь. Поэтому,
зачем  вам знать, где меня можно найти? Для того, чтобы  причинить  мне зло?
Верно?
     - Чушь.
     - Ха, мистер Пелхэм...
     - Римо, помните?
     - Хорошо. Римо, спокойное ночи.
     - Дебора, я хочу снова встретиться с вами.
     -  Я знаю.  Но,  прошу  вас,  не  добивайтесь этого  таким  устрашающим
образом, как в тот день, или так назойливо, как сегодня.
     - Устрашающим? Вы испугались? Вы совсем не выглядели напуганной.
     - Зато теперь я боюсь, потому что знаю, что вы успевали даже следить за
мной и окружающими.
     Дебора казалась спокойной, на губах - холодная официальная улыбка. Римо
распознал  самоконтроль,  которым  владеют лишь  те,  кому часто  приходится
сталкиваться  лицом   к  лицу   с   опасностью.   Такие  люди   вырабатывают
самообладание или погибают, а если нет - значит им невероятно повезло.
     - Хорошо. У меня было время смотреть  вокруг, предположим, что это так.
Предположим, что моя  оборона на  самом  деле  была  нападением. Предположим
всякие такие вещи.
     - Тогда, мистер Пелхэм, остается предположить, что вы - не полицейский.
     - Ладно, предположим.
     - Следовательно, вы кто-то другой?
     - Следовательно, я кто-то другой.
     - Это меня и  тревожит. Мне стало страшно, когда я увидела знакомые мне
способы нападения, а затем поняла, что к ним добавлены многие другие приемы,
которые  мне не известны. Мне на самом деле было страшно в тот  день, мистер
Пелхэм. Я испугалась вас. Я боюсь вас и теперь.
     - Странно, вы же психиатр.
     - К тому же я устала, мистер  Пелхэм. Доброй ночи. Я  не знаю, для чего
вы здесь на самом деле. Может быть для того, чтобы,  как вы выражаетесь, нас
охранять. Мне приходилось встречать таких как вы. Когда я была еще маленькой
девочкой,  я знавала  добровольца из  Америки. Он научил нас  оборонительной
стойке, а два дня назад я заметила, что ею пользуетесь и вы.
     Чиун в Израиле? Не может быть, подумал Римо. Стойка? Но ее показал Римо
не  Чиун.  Этой  стойке, с  виду  очень неловкой  постановке ног,  создающей
впечатление, что ты собираешься шагнуть назад, когда  на самом деле, следует
движение вперед, научил его...
     Нет,   это  был   не  Чиун.  Первые  дни  тренировок  после  казни   на
электрическом стуле... Ну, конечно! Конн Макклири. Конн Макклири в Израиле?!
     Дебора встала и подошла к двери. Римо остался сидеть.
     - Этот человек, он вам понравился? - спросил Римо.
     -  Его любила вся деревня. Но сейчас  он  мертв, и такая же судьба ждет
всех  нас.  Вопрос только  в  том,  когда. И  все мы  стараемся отдалить это
"когда", правда?
     - Когда этот человек умер?
     - Вас он, кажется, очень заинтересовал. Почему?
     - Возможно, я знал его.
     -  Если  это так, то мне  нечего вас бояться, поскольку он был  хороший
человек.  Именно  это  нам  всем запомнилось больше  всего.  Ведь то, чем он
занимался, не часто привлекает хороших людей. Он  был редкостью. И он  умер.
Мне кажется, что он умер раньше, чем было  предназначено. Хорошие люди редко
живут долго.
     Теперь  ее  голос звучал  мягче, Римо услышал  в нем  какой-то  надлом,
эмоциональная дрожь была сильнее, чем можно было ожидать. Чувствовалось, что
ее охватили воспоминания, которые не изгладятся никогда.
     - У этого хорошего человека, - спросил Римо, - не было одной руки?
     - Да, - сказала Дебора.
     - И его звали Конн Макклири?
     - Да, - сказала Дебора и захлопнула уже было открытую дверь.
     - Значит, вы его знали?
     - Да, - сказал Римо, - я знал его.
     - Значит, вы работали в разведке США?
     - Нет, - сказал Римо. - Но я знал его когда-то.
     - Вам известно, как он умер?
     - Да.
     - Сообщали, что это случилось в больнице.
     - Да. В больнице.
     И лицо Доборы  превратилось в улыбку и  теплоту, и нежность, в ласковую
радость, которую люди, понимающие  красоту, мечтали бы всегда иметь рядом  с
собой.
     -  Это  забавно, и поскольку  вы  знали Конна,  это было характерно для
него, - сказала она, усаживаясь на стул лицом к Римо.
     -  Он  тогда  только  что  приехал  к нам  в  деревню,  это было  перед
получением  независимости, когда на нас напали пять арабских армий.  А у нас
была, по-моему, одна винтовка на пятерых мужчин или вроде того. Я была тогда
совсем юной.
     - Конечно, - сказал Римо.
     - Конечно, - смеясь повторила Дебора.
     -  В  общем,  он  вызвался  организовать  для  наших людей  специальную
подготовку.  Я  не имею  права  раскрывать  ее суть. Мы  очень его  ждали. С
нетерпением. Мой дядя говорил: когда приедет американец, он  покажет вам всю
технологию. Подождете и увидите. Все это, конечно, было большим секретом,  и
все,  естественно,  знали  об  этом,  с  нетерпением  ожидая  его  прибытия.
Образовалось  что-то  вроде  комиссии  по  торжественной встрече  секретного
агента. Его  привезли в автомобиле, на  заднем  сиденье.  Вы,  наверное,  не
знаете,  как ценились  тогда автомобили  у нас,  но попытайтесь представить.
Конн был на заднем сиденье, но вы никогда не догадаетесь...
     - Он был пьян, - уверенно сказал Римо.
     Дебора засмеялась и хлопнула  Римо  по колену.  В  ее  глазах появились
слезы, сквозь смех она попыталась что-то сказать.
     Римо быстро добавил:
     - Точно. Я же говорил, что знал Конна Макклири.
     Его  спокойный голос заставил  Дебору  схватиться за край стола,  чтобы
хоть как-то успокоиться.
     - Пьян? - наконец удалось выговорить ей.
     - Он был пьян до  потери сознания. Вам бы видеть  лицо дяди  Давида. Он
несколько раз переспрашивал  водителя, того  ли человека он привез. Потом мы
узнали, что он начал пить еще в Токио, откуда его вывезли месяц назад. Пьян?
От  него просто несло  спиртным. Знаешь, когда  его выносили из  машины, все
отступили назад, так он пропитался алкоголем.
     - В этом весь Конн Макклири, - сказал Римо.
     - Да, он был  таким.  Только  через три дня он  наконец сообразил,  где
находится.
     - Трудное было время?
     -  Ну,  для  нас - не очень.  Мы готовили себя к  другому. Все мы  были
уверены, что победим. Хотя было довольно страшно, я ведь была тогда...
     - Всего лишь маленькой девочкой.
     -  Конечно.  В  противном  случае,  я  сейчас  была  бы  пожилой,  а не
привлекательной, красивой и молодой женщиной.
     - Конечно, вы сознаете свою красоту.
     -  Перестаньте. Я  вам  рассказала мою историю о Макклири.  Теперь ваша
очередь.
     -  Ну,  я  впервые  увидел  Конна, -  сказал Римо,  привычно  собираясь
опустить детали, - когда... Нет, дайте вспомнить. В первый раз...
     - Нет, во  второй  раз.  Про первую  встречу вы  не хотите  говорить, и
ладно. Расскажите о второй встрече.
     Так. Значит она считает, что он работает  на ЦРУ или ФБР, подумал Римо.
Ну и что? Этого следовало ожидать, исходя из того, чем они здесь занимаются.
Он уже пользовался "крышей" ЦРУ раньше.
     -  Ладно,  - сказал Римо.  -  Дело  было так. Я пришел  в  сознание  на
больничной койке, а он вкатил в палату столик с роскошным обедом - с омарами
и выпивкой.
     - Это для человека, только что пришедшего в себя?
     - Мы же говорим о Конне Макклири.
     - Да, - кивком подтвердила Дебора.
     - Он разложил все это великолепие, нахамил доктору и сестре и пригласил
меня к столу. И сам почти все выпил.
     - Конн Макклири, - выразительно сказала Дебора.
     - Но это мелочи. Он вообще от бутылки надолго не отлучался. Чудеса, что
ему удалось пережить двадцать один год.
     -  Тогда  египтяне  рвались через пустыню Негев. Мы были рядом с линией
фронта.
     - Где?
     - Неважно.  Вы дадите мне закончить? И  давайте оставим все эти  "где".
Если хотите узнать где, почитайте мою официальную биографию.
     - Готов поклясться, что она содержит не те "где".
     - Перестань, Римо. И слушай.  А если тебе хочется поиграть в вопросы  и
ответы, то  я  могу  пойти  к  доктору  Брюстеру  и пожаловаться на  гнусное
вмешательство такого типа, как ты. Он жизнь из тебя вытрясет.
     - Хорошо. Больше не буду.
     - О'кей. Итак, мы были  неподалеку от линии фронта, а Конн начал срочно
собирать  повсюду медные трубы  и трубочки. Дядя Давид  сказал: вот увидите,
это секретное оружие.  Американская технология. А Конн секретничал и  никого
не подпускал  к месту, где занимался своей  "технологией".  Как-то я  тайком
пошла за ним и увидела за скалами мешки с песком. Сейчас, на Суэцком канале,
нам бы такая оборона  очень пригодилась. Он,  похоже,  пересыпал в мешки всю
Синайскую пустыню. Он  заставил ребятишек собрать мешки  с  песком  со  всей
деревни.  Этой  кампанией руководил дядя Давид.  Мешки  с  песком для защиты
секретного  оружия  нашей  деревни!  Ну,  а  поскольку все  это  было  очень
секретно, смотреть никому не разрешалось. Но я подсмотрела. Я знала,  что он
меня не накажет. Я ходила у него в любимчиках, хотя он любил всех детей.
     - Конн любил детей?!
     -  О да. И  мне  кажется, он потому  и  пил, что у него  не было  своих
детишек. По вечерам он рассказывал нам сказки. Мы все его любили.
     - Конн и дети?
     - Помолчи! Дай закончить. Я переползла через мешки с песком. Он сидел и
держал чашку под этими медными трубами и трубками, выходившими из небольшого
котла. Он соорудил самогонный аппарат! Не могу описать, как он ждал с чашкой
в руках,  а в нее из  трубочки  - кап, кап, кап. Представь: взрослый человек
сидит согнувшись в три погибели на  жаре. От  нагроможденных вокруг мешков с
песком там было еще жарче. И ждет. А из трубочки - кап, кап, кап.
     Римо закивал:
     - Да, это Конн.  Но трудно представить, что он  для этого  разобрал все
оборонительные сооружения из мешков с песком.
     - Не так уж они были и нужны, да к тому же он прекрасно знал, что через
полчаса все убранные мешки заменят новыми. Песку нам хватало.
     - Кстати, почему он потом так возненавидел арабов, что там произошло?
     - Что ты имеешь в виду?
     -  Я  слышал, как  он называл арабов  злобными и опасными зверями, хотя
обычно удовлетворялся выражением "ублюдки".
     - Ну и что?
     - Он, наверное,  был  свидетелем  каких-то  зверств арабов, которые его
особенно поразили,  ведь  его трудно  было  чем-то удивить, ты  знаешь,  ему
многое довелось повидать.
     Дебора  обратилась  к  прошлому,  ее  лицо  в  своей  сосредоточенности
напоминало сейчас драгоценную камею.
     - Нет, нет. Рядом с  нашей деревней - вряд ли. Ты же знаешь, мы были на
Юге, и  опасность могла исходить  от регулярных египетских частей.  А с ними
было все в порядке.  Конн всегда общался  с арабами нашей деревни, это  были
хорошие люди. Некоторые из них, как это ни прискорбно, потом уехали.
     - Прискорбно?
     -  Конечно. Мы  хотели  создать собственное государство, а не  проблему
беженцев:  мы  сами были в положении гонимых две тысячи лет. Некоторые арабы
уехали потому, что не верили в нашу победу  и им не хотелось  присутствовать
при нашем поражении. Другие собирались  вернуться позже и получить не только
свои  дома,  но  и наши. А  некоторые нас боялись. Но  мы никогда никого  не
выживали. Никогда. Особенно в  нашей деревне. Кое-кто остался, конечно. Как,
например, вице-президент Кнессета. Он араб. Ты не знал?
     - Нет.
     - Римо, это кое-что о тебе говорит.
     - Что же?
     - Ты не тот, за кого себя выдаешь.
     Римо принял это заявление без комментариев. Дебора переменила тему.
     - Не могу представать, что же он такое мог видеть?
     - Он был импульсивным, Дебби. Можно, я буду тебя так называть?
     - Нет, только Дебора. А почему он стал таким?
     Неожиданно она  зажала себе ладонью рот. Потрясла головой, в глазах был
смех.
     - О, этот невероятный человек! Невозможный.
     - Что такое?
     - Ты же знал Конна Макклири?
     - Да.
     - Я тебе рассказала о самогонном аппарате?
     - Да.
     Римо озадаченно  поглядел на Дебору.  Он должен был сейчас догадаться о
чем-то, и ему этого очень хотелось.
     - Давай же, думай. Ты знал Конна. Как он их называл, какими словами?
     Римо попытался вспомнить, и,  если бы  не так старался, то  вспомнил бы
обязательно.
     - Я точно не помню.
     -  Не  освежит   ли  твою  память  выражение  "дегенеративные  скотские
подонки"?
     - Да. Правильно. Так он их называл.
     - Так какое же самое большое скотство на Земле по Конну Макклири?
     - Убийство ребенка?
     - Это трагедия, Римо. Мы говорим о Конне Макклири. Скотство. Коварство.
     - Скотство? Дегенеративные скотские подонки?
     Он чуть помедлил, а потом как бы спросил, хотя это и не было вопросом:
     - Они разбили его аппарат?
     Дебора коснулась рукой плеча Римо.
     - Египетские самолеты разбомбили его вдребезги. Они заметили укрытие из
мешков  с песком,  уж очень оно было заметно  с  воздуха.  Огонь самогонного
аппарата подсвечивал мешки,  и  они  буквально  светились  в ночи.  Египтяне
ударили всем, чем только могли. "Спитфайерами". Но  как  ты понимаешь,  если
бомбили самогонный аппарат, то некогда было  бомбить укрепления или поселки.
Аппарат, наверное, спас какую-то деревню, но от него ничего не осталось.
     Римо и Дебора сказали в унисон:
     - Дегенеративные скотские подонки!
     - Римо, это надо было видеть.  Еще долго потом  он ни о  чем  больше не
говорил. Дегенеративные  скотские  подонки.  Он попросился  добровольцем  на
фронт в Негев,  но его не взяли. Потом он уехал, и тут начал разгораться ваш
конфликт с русскими. Шпионская война. Он снова  стал работать на вас. Тогда,
я уверена, вы и встретились.
     - Ш-ш, - сказал Римо.
     - Теперь я понимаю, почему ты здесь, и не боюсь тебя. Друг.
     Она протянула руку, и Римо взял ее.
     - Друг, - повторила она.
     Он наклонился, и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй.
     - Не сегодня, - произнесла она мягко. Что  не может  быть  сказано  без
того, чтобы не обидеть того, кто жаждет тебя.
     - Ладно, - сказал Римо, - не сегодня.
     - Мы увидимся завтра?
     - Думаю, что мне удастся вырваться.
     - Чушь. Конечно, вырвешься.
     - Возможно, - сказал Римо.
     Он обнял ее и, поднявшись, притянул к себе. Они стояли, сомкнув губы  в
поцелуе. Рука Римо скользнула на блузку, потом - на грудь, нежно ее лаская.
     - Ах ты,  негодник, - прошептала она. - Я на самом  деле не хочу, чтобы
это случилось сегодня.
     - Почему?
     - Потому, что я не хочу, чтобы это было так. Ты пришел, а потом... нет,
не так. Завтра вечером.
     - Ты меня не хочешь?
     - Я хочу тебя с того самого момента, как ты  упомянул имя Конна. У тебя
тогда было прекрасное лицо. И на секунду мы оказалась здесь не одни.
     - Меня чуть не убили там, у коттеджей, когда я смотрел на тебя.
     - Глупый,  смотрел на меня!  Конечно, внешность. Таковы  все мужчины. Я
для тебя только внешность.
     - Да, началось с этого.
     - Римо, я хочу тебя. Сегодня. Очень. Но, пожалуйста, пусть это будет не
так: ты пришел  и  овладел мной. Не  хочу,  чтобы  ты  подумал, что это  так
просто.
     - Ты боишься?
     - Конечно нет. Говорю тебе: завтра вечером.
     - Я могу взять тебя сейчас...
     - Да.
     - И тебе будет неприятно?
     - Мне этого очень хочется, но, пожалуйста...
     Неожиданно резко и настойчиво зазвонил телефон. Римо хотел было вырвать
шнур из розетки, но Дебора, вырвавшись из  его объятий, оказалась у аппарата
раньше. Заслонив собой телефон, она заговорила:
     - Да. Да.  Черт возьми!  Вы уверены?  Другого  выхода  нет? Очень жаль.
Конечно.
     Она положила трубку и склонила голову к плечу:
     - Ничто так не сохраняет целомудрие, как телефон. Завтра, Римо.
     Римо отреагировал по-джентльменски:  аккуратно положив аппарат на левую
ладонь,  ребром  правой  ладони  он разрубил его пополам вместе с трубкой. А
потом  превратил  останки  этого  надоедливого  устройства  в   порошок  под
аккомпанемент стонущего визга разноцветных проводов.
     -  Завтра, - сказал он и швырнул на  пол  то, что осталось  от  шедевра
американской технологии.
     Дебора рассмеялась:
     - О, какой ты сильный и страшный! Ты просто ужасный!
     Она подошла к нему, поцеловала и, словно мальчишку,  стала подталкивать
к выходу.
     -  Ты просто ужас! Ломаешь телефоны, избиваешь хулиганов.  О,  какой ты
грозный!
     Она шутливо стукнула его в живот, поцеловала в  губы со значением "Все,
хватит!" и вытолкнула за дверь,  легко и просто совладав с самым совершенным
оружием в лице человека, будто с детской игрушкой.
     Римо не противился. Он решил не вспоминать о первой встрече с Макклири,
посетившим  его под видом  священника  в камере  смертников. Псевдосвященник
предложил  Римо таблетку  жизни. Это Макклири  организовал  фиктивную казнь,
чтобы переправить Римо в место, считавшееся  мирным санаторием, где начались
бесконечные тренировки.  Макклири допустил глупый промах и стал уязвимым,  а
поэтому должен был быть убит.
     Макклири... Первое задание Римо Уильямса и единственное,  которое он не
выполнил. Макклири, который, лежа при смерти на больничной койке, сделал то,
что должен был сделать  Римо,  вырвав крюк