ом-протезом из собственного горла трубки сохранявших ему жизнь капельниц. Макклири, этот дурачок, веривший, что стоит умереть сегодня во имя будущего, где, кстати, такие, как он, и не понадобятся. Макклири, который своей смертью навсегда привязал Римо Уильямса к новой жизни так же надежно, как наложенные опытной рукой повязки прикрывают глубокие раны. Римо Уильямс с тех пор не провалил ни одного задания. Римо Уильямс, который, если поступит приказ, должен пойти с Деборой на прогулку. И убить ее. Но по телефону в Чикаго добрый преподобный отец все еще читал Псалмы, а Смит дал ему свободный день, а на дворе стоял бархатный виргинский август. Завтрашние день они проведут вместе с Деборой. Но тут Нильс Брюстер обнаружил тело доктора Джеймса Рэтчетта. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ  Доктору Джеймсу Рэтчетту его кончина всегда представлялась драматическим событием. В юности ему виделась белоснежная больничная кровать. Умирая, он прощал родителей и сестру. Иногда в фантазиях допускались вариации: он умирал с проклятием на устах и, отказываясь жить, вырывал из распухшей руки трубку капельницы. Его мать незамедлительно вскрывала вены, в душе сестры на всю жизнь оставалась незаживающая рана. А отец? Пропади он пропадом! Даже в мечтах Рэтчетт не мог представить, что отца может заинтересовать что-то касающееся его, Джеймса. Даже в фантазиях отцу сообщали о смерти сына по телефону, звонили в контору на Уолл-Стрит. Телефонограмму принимала холеная привлекательная секретарша. Отцу она расскажет об этом за коктейлем в половине седьмого вечера, прежде чем отправиться в их апартаменты. - Вырвал трубку капельницы? - спросит отец. - Проклял меня на смертном ложе? Хм... Никогда не думал, что маленький Джеймс способен на такое. Такие фантазии посещали Джеймса в возрасте девяти лет. В четырнадцать они несколько трансформировались: теперь отец лежал на больничной койке, а он, Джеймс, вырывал трубку из его руки, поскольку осознал, какой грязной, мерзкой и волосатой свиньей был его папаша. В четырнадцать лет Джеймс начал изготовлять самодельные смеси и угощать ими приятелей. Раз он угостил соседского мальчишку, который был на пять лет моложе. Парнишка три дня лежал без сознания, а Джеймса отправили туда, где он уже не мог потчевать ядом малолеток. Его отвезли в Англию, в Дорчестер, в "Билси-Скул" - заведение, где молодые английские джентльмены проходили через гомосексуальную фазу. Для Джеймса это стало не фазой, а чем-то большим. Не имея под рукой химикатов и оборудования, он посвятил себя занятиям теоретической химией, которые продолжил позднее в Политехническом институте Ренсселэра, что в штате Нью-Йорк. Оборудования там было предостаточно, но он остался верен теории, поскольку считал ее более чистой и аккуратной. Он получил ученую степень в Гарварде, стал доктором наук по теоретической химии. Основное занятие принесло ему всемирную славу и известность, а вечернее хобби - три условных приговора за вклад в развитие преступности малолетних. Чтобы сделать два последних приговора условными, потребовались значительные расходы, истощившие полученное им наследство. Пришлось отказаться от работы над докторатом по математике и заняться преподаванием, то есть постоянно иметь дело с людьми, аж до пяти часов в неделю. Затем - Брюстер-Форум. Коттедж был оформлен по его собственному проекту. Доктор Брюстер понимал, насколько разнятся вкусы людей, и почему бы этого не учитывать? Так доктор Рэтчетт обрел свой дом, где собирал иногда коллег на сеансы гипноза, которому он обучился еще в детстве, ошибочно полагая, что способности к гипнотическому внушению обеспечат ему бесконечную череду любовников. Вчерашний сеанс оставил неприятное, грызущее ощущение: что-то должно вспомниться, но никак не приходит в голову. Сознание предупреждает: "Готовься!". Но ничего не происходило. Ладно. Он выбросит это из памяти, но сперва надо подготовиться. Мысль не ухватишь как мальчишку за тонкую шею. Ее нужно измучить, ее нужно уговорить. Не обращать на нее внимания. Устроиться без нее поудобнее, и вот тогда-то она уберется прочь. Доктор Джеймс Рэтчетт разделся у входа в свою особую комнату - шедевр инженерного искусства - полый шар из белого пластика, под пластиком - слой воды, смягчающий пол и стены на высоту человеческого роста. Знакомые Рэтчетта называли это место "комнатой-маткой", но для него оно было убежищем, логовом. Сюда-то он и принес набитую гашишем трубку. Нажатие кнопки - и трубка задымила. Рэтчетт вдохнул дым на всю глубину легких и задержал дыхание. Стали отчетливо ощущаться конечности, как они далеко, как глубоко он вдыхает дым. Он не выдыхал уже целую вечность, а голова ничего не чувствовала. В ней было пусто. Тогда он выдохнул. Просто для разнообразия. Не потому, что так было нужно. Он мог бы не дышать часами. Да. Вдохнем поглубже. У-у, прохладно. Он прислушался к прохладе, ощупал глазами виниловый потолок, и неожиданно белая матка показалась очень смешной. Вот он сидит здесь, в водяном миш-меше. - Миш-меш, - проговорил он вслух и истерически захохотал. - Миш-меш, - опять произнес он, сожалея о том, что рядом нет никого, кто мог бы оценить его юмор. Тут виниловые двери отворились. И показалась женщина. Да. Настоящая женщина. Наверное она пришла, чтобы затянуться гашишем. Он ей предложит покурить. Но говорить с ней не станет. Нет, никаких разговоров. О, она тоже раздета, и у нее в руке плеть, а там, где у него эта штука, у нее - светло-коричневатая клякса. Он ей покажет. Правда, эрекции у него никогда не получалось. Но тут она начала что-то делать, и стало что-то получаться. И тогда он еще раз затянулся гашишем, и тогда... Надрез. Крик. Какой-то рывок... Доктор Джеймс Рэтчетт схватился за гудящий тупой болью пах и ничего там не обнаружил. Ничего, кроме теплой крови, хлещущей на белый винил пола. Стало скользко, и он упал, и отчаянно задергался. Как остановить кровь?! Извиваясь, он пополз к двери. Из горла вырывались вопли: "О-о-о-о! О-о-о-о!". Вот дверь. Выбраться. Помогите! Но дверь была заперта, и доктор Джеймс Рэтчетт соскользнул обратно в центр комнаты, где обнаружил, что не может даже прогрызть себе выход наружу. Он грыз пластик сильнее и сильнее, и наконец прогрыз, и хлынула вода, смешиваясь с кровью, и он забултыхался в розовой луже, в агонии красной смерти. И тут он вспомнил, где он ее видел, и кто делал снимки, и догадался, почему она сейчас его убила. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ  Нильс Брюстер был мокр от пота. Прическа "перекати-поле" слиплась. Руки дрожали, рот дергался, извергая громкие вопли. Он остановил Римо около коттеджа Деборы на усыпанной гравием дороге. Солнце поднималось к полудню. Для Римо это был день свободным от максимальной готовности, день отдыха. - О-о-о-ох! О-о-х. О-х-о, - произнес ведущий авторитет в области изучения движущих сил враждебности человека, ученый, чьи труды многие расценивали как руководство по массовому уничтожению. - А-ах... а-ах... а-ах, - добавил он и рухнул к ногам Римо. Так, паника. Римо опустился перед ним на колени, ожидая, когда Брюстер придет в себя. Опасности шока, кажется, не было. Брюстер открыл глаза. - Рэтчетт... О-о-о! А-а-а! О... Успокаивать его не имело смысла. Только идиоты успокаивают паникующего. По его мнению, это означает, что ты не осознал серьезность ситуации. То, что от паники положение не улучшится, не имеет значения. Человек хочет сообщить нечто столь ужасающее, что теряет дар речи. Ты сохранил самообладание, а он свое потерял, следовательно, считает паникер, ему не удалось тебя убедить. Он старается еще усерднее, и еще менее успешно. Поэтому Римо поступил как полагалось, хотя ему было неприятно, что Дебора может увидеть его из окна. Он завопил, вторя отчаянным воплям Брюстера: - О-о-о! А-а-а! О... Чтобы привести Брюстера в нормальное состояние и вернуть ему дар членораздельной речи, Римо присоединился к истерике. - Рэтчетт, - с усилием выдохнул Римо. - Рэтчетт, - с усилием выдохнул Брюстер. - Мертв! - Рэтчетт мертв, - простонал Римо. - Рэтчетт убит. Кровь! - Рэтчетта убили. Море крови. Брюстер кивнул и сказал: - Я пошел к нему. В его особое место. Он был мертв. Кровь и вода. Он был мертв. Вы... - Я. - Да. Сделайте что-нибудь. - Хорошо. Сделаю. - Стены. Заборы. Пулеметы! Помогите! - Да, да. Конечно. Помогу. Пулеметы! Заборы! Стены. - Да. Расправьтесь с убийцами. Прикончите их. Убейте! Уничтожьте! Разбомбите! - Да. - Но не сообщайте в полицию. - Нет, нет. Конечно нет. - Хорошо, - сказал Нильс Брюстер. Он поднялся на ноги со все еще диковатым взором. - Пойдемте. Они шли по мостику через ручей. Брюстер нетвердо держался на ногах, так что Римо приходилось его поддерживать. - Это его дом? - спросил Римо, глядя на большое белое яйцо с окнами. Брюстер кивнул и сказал: - Утром я его не видел, хотя у нас была назначена встреча на девять часов, а он всегда пунктуален. Я хотел объяснить, что его гипноз зашел слишком далеко, и что лучше поискать другие формы художественного самовыражения. Но он не появился и к телефону не подходил. И я пришел сюда. У него есть особая комната, это, скорее всего, подсознательное воплощение его представлений о матке. Он находился внутри, а дверь была заперта снаружи. Они приближались к дому, из которого солнце, казалось, собиралось приготовить яичный салат. - Мне дом нравится, - сказал Римо. - Он никому не нравится. - А мне нравится. Чертовски интересная идея. - Гротеск, - сказал Брюстер. - Это ваше мнение. - Так думают все в Брюстер-Форуме. - Нет, не все. - Нет? Кому же он нравится? - Мне. - А, вам... Я говорил обо всех. - Я тоже некто, не пустое место. - Вы отвечаете за безопасность. - Но я человек. - Да. Хорошо, будь по-вашему. Он там. Я ни к чему не прикасался. - Брюстер остановился у входа. Дверь была приоткрыта. - При виде Рэтчетта трудно не впасть в панику, - сказал Брюстер. - Вы не заметили, конечно, но я чуть было не сорвался. К счастью, у меня невероятное самообладание. Но я был на грани. - Хорошо, - мягко сказал Римо. Как большинство жертв паники, Брюстер не помнил своих поступков. Он не вспомнит, что терял сознание. - Оставайтесь здесь, Нильс. - Называйте меня доктор Брюстер. - Все еще дрожа, Брюстер прислонился к дверному косяку. - Мы попали в переплет, но я не из тех, кто легко теряет голову. - Да, доктор Брюстер, - сказал Римо. - Называйте меня Нильс, - ответил Брюстер. Римо ободряюще улыбнулся и вошел в гостиную. За камином - вход в особую комнату. Там и лежало голое тело Рэтчетта, наполовину покрытое розовой смесью крови и воды. На лице застыла гримаса ужаса. Стараясь не запачкаться, Римо перевернул тело. Ага, вот как они с ним поступили! Значит, началась охота на ученых и, чтобы их защитить, придется, возможно, их уничтожить. Если он вызовет полицию, то служба молитв по телефону в следующий раз даст ему послушать Второзаконие. Римо аккуратно шагнул назад и снял трубку телефона. Телефон не был защищен от подслушивания. Но Римо и не собирался звонить по делам. Он позвонил в справочную, узнал номер доктора Хиршблум и набрал его. Послышались длинные гудки. Гудки. Гудки. Ничего не видя, Римо глядел в потолок, потом уставился в пол, нетерпеливо насвистывая. В трубке раздавались гудки. - Дерьмо, - выругался он, бросив трубку, и вышел на улицу. - Ужасно, правда? - сказал Брюстер. - Что? - спросил Римо, чья голова все еще была занята гудками в телефонной трубке. - Вы неважно выглядите. - Да, конечно. Жуткая картина. Ужасно. - Знай вы о насилии и жестокости, о их движущих силах и динамике, заключенных в человеческом существе, вам было бы гораздо легче. - Наверное, - сказал Римо. Черт побери, ее нет дома. А у него свободный день. И он планировал провести его с ней. Весь день и всю ночь. Но ее нет дома. Доктор Брюстер порылся в кармане и достал трубку и начатую пачку табаку. - Как это все, черт побери, произошло? - произнес он, глядя на надорванную пачку, как будто она была во всем виновата, и раскурил трубку. - Насилие - странная штука, - продолжал Брюстер, мечтательно вглядываясь в табачный дым. - Многие так и не могут научиться воспринимать его как неотъемлемую часть бытия. "Она должна быть дома, - думал Римо. - А, может, куда-нибудь вышла? Может, она просто шутит? Играет в игры. Или передумала. Стерва. Маленькая израильская стерва передумала." Они вернулись в центр форума, где ученые были заняты беседами, размышлениями, разъяснениями, предсказаниями, рассматривая в интеллектуальной перспективе элементы жизни и смерти. А Римо Уильямс обдумывал, как поступить. Если она хотела заставить его ждать, помучить, он будет очень спокоен. Скажет, что не обратил внимания на время. Она опоздала? Не заметил. А что, если самому куда-нибудь запропаститься и тоже опоздать? Нет. Он ее встретит и скажет, что она просто девчонка. - Понимаете, - объяснял Брюстер, - хотя вы и полицейский, но не до конца осознаете, что насилие - неотъемлемая часть жизни. Вам трудно воспринять очевидный факт, что человек по сути своей - убийца, и для него лучшая игрушка - другой человек. Он хищник. Только в конце своей эволюции он стал травоядным. В глухих, отсталых уголках Америки реакцией на насилие становится его идеализация. Что на самом деле не так уж плохо. Насилие - здоровое человеческое свойство. Жизненно необходимое. Может обругать ее, повернуться и уйти? А если она в ответ засмеется? Или, что еще хуже, обидится? Тогда он извинится и обнимет ее, решил Римо. Но если она сильно обидится, то может не простить. Нет, Дебора не такая. Она рассмеется. Тогда и он рассмеется тоже. И все будет в порядке. - Я знаю, что это сложно, сынок, но, как я однажды объяснял какому-то генералу... нет, конгрессмену, кажется, - в общем кому-то... Я сказал, что такие, как вы - полицейские - менее других способны справиться с насилием. Вы втягиваетесь в него, оно становится вашей профессией. Вы знаете, что именно поэтому нас и финансируют? - Что? - сказал Римо. - Так мы и добились финансирования, сынок, - объяснял доктор Брюстер. - Используем чужие мечты, опасения или страхи. Что придется. - О чем вы? - переспросил Римо. - Я что-то не пойму. - О финансировании. Чтобы получить средства, нужно сперва определить, чем хочешь заниматься, а потом добавить то, что интересует правительство. Как, например, наши исследования о выживании человека в боевых условиях. - Да? - За этот счет оплачивались эксперименты Шултера с животными и этнологические исследования Бойля. - Понятно, - сказал Римо. - А ваш план покорения мира? - Он произнес эту фразу самым будничным тоном. - Это принесло нам площадку для гольфа, новый конференц-зал и почтя пять лет на то, чтобы заниматься тем, что нам интересно. Не знаю, что это я разоткровенничался? Я вам доверяю. В людях я разбираюсь. "Как и большинство людей, - подумал Римо, - Брюстер плохо разбирается в самом себе. Он мне доверяет, потому что чувствует себя в безопасности." Он, очевидно, принял молчание Римо, поглощенного мыслями о Деборе, за шок от убийства Рэтчетта и поэтому не ощущает угрозы. - А план покорения мира существует? - Да, конечно. Можно покорить мир, если в вашем распоряжении пятьдесят тысяч человек. Если, разумеется, мир не будет против. Ха-ха. Понимаете, если покоряемые не будут сопротивляться. Мы, конечно, не собираемся распространяться об этом в отчетах по меньшей мере года три, пока не найдем другой источник финансирования. Так что, пока вы у нас, можете три года работать спокойно. "Значит, все-таки это надувательство, - думал Римо. - Правительственные субсидии, секретность, работа КЮРЕ, гибель Маккарти, Хокинса и Рэтчетта - все для того, чтобы безобидные придурки вычисляли дни подъема и спада, накачивали наркотиками носорогов и замедляли пульс. Чертова липа!" - А Дебора тоже принимала в этом участие? - Называйте ее доктор Хиршблум. Я-то не против, но вы знаете этих медиков. Нет, ее как раз этот план меньше всего занимал. А в последнее время, похоже, ее перестало интересовать все, кроме шахмат. Острый ум. Но, к сожалению, весьма непродуктивный. - Ага, - сказал Римо и вдруг заметил, что шагает своей старой походкой, походкой юности и ранней зрелости. Состояние максимальной готовности резко спадало. По несколько раз в день он в мыслях возвращался в маленькую комнату, где ждал Чиун, но эффект с каждым разом становился все слабее и слабее. Жизненные силы убывали. Брюстер продолжал распространяться о плане покорения мира. Его, конечно, вполне удастся осуществить, если повысить степень использования каждым солдатом своих физических возможностей до двадцати процентов. Разве Римо не впечатляет, что среднестатистический человек использует менее десяти процентов? Но никому еще, говорил Брюстер, не удавалось достичь показателя в двадцать процентов. Он не уверен даже, что нормальный человек сможет такое выдержать. Так что Форум в некотором роде даст соответствующую затратам отдачу. План гениальный, хотя невыполнимый. Генералы от таких вещей приходят в восторг. Римо постарался сконцентрироваться на комнате-убежище, но тротуар по-прежнему жестко стучал по каблукам. Он глубоко вздохнул, загоняя кислород в самую глубь, до паха, но слабость в ногах не проходила. Римо подумал о Деборе и на секунду оживился: ее не интересовала работа Брюстер-Форума, поскольку она и не собиралась работать на Форум. Конечно, она - агент. Отсюда и ее самообладание тогда, когда она его еще не знала и опасалась. Она готова была полюбить его. Враждебность, разделявшая их, рухнула, и оба почувствовали первые проблески духовной близости. Вот почему вчера вечером было так хорошо. А ключ ко всему - Конн Макклири. Израильтяне не дали Конну начать священную войну против арабов, после того, как те разбомбили его самогонный аппарат, по вполне естественной причине: Макклири находился в Израиле не для борьбы с арабами, и даже не для подготовки израильтян к войне с агрессором. Конн Макклири, мастер индивидуального боя, готовил людей к борьбе с другим противником. Поэтому он был добровольцем. Поэтому Дебора скрыла название деревни, поэтому близкое присутствие арабов не мешало. Деревенька была первым пунктом подготовки агентов для выслеживания тех, кто загонял людей в печи, сдирал с них кожу для отделки абажуров, откусывал кусачками гениталии, кто проводил эксперименты над детьми, женщинами и мужчинами, наблюдая, как скоро наступит конец, если вырвать какой-либо орган или связать женщине ноги во время родов, В деревне готовили персонал для выслеживания нацистов, и Дебора шла по следу одного из них. По следу убийцы, повинного в гибели Маккарти и Рэтчетта, которые каким-то образом встали на его пути, когда он собирал компрометирующие фото сотрудников Форума. Но для чего ему фотографии? Вероятно, для шантажа, чтобы заполучить этот самый план покорения мира. А самое смешное - план-то оказался липой, всего лишь способом выкачивания денег из бюджета. Римо предстоит хороший день, свободный день. И если Дебора попросит, он поможет ей захватить или убить того, за кем она охотится. Он ей покажет, что умеет, А потом они займутся любовью. - Знаете, - сказал Римо Брюстеру, - сегодня прекрасный день. - Они поравнялись со стоящей на углу телефонной будкой. - Я сейчас. - Только не звоните в полицию или куда-нибудь в этом роде. Кстати, что нам теперь делать? - Я с этим разберусь, - заверил Римо. - Вы уверены, что с вами все в порядке? Уж очень вы были потрясены, сынок. Мне бы не хотелось, чтобы вы сделали что-нибудь такое, о чем потом пришлось бы пожалеть. Не каждый перенесет такое проявление насилия и жестокости, чему вы стали сегодня свидетелем. Должен сказать, что прекрасно понимаю вашу растерянность. - Благодарю, - сказал Римо. - Надеюсь, что справлюсь. Отеческим жестом Брюстер взял Римо за руку. - Я в этом уверен, сынок, уверен. Если полиции потребуется дополнительная информации, я буду рядом. - О, у меня есть все необходимые сведения, - сказал Римо. - Кто-то отрезал Рэтчетту половой член, и доктор скончался от шока, вызванного кровопотерей, да еще, наверное, захлебнулся в луже воды и свернувшейся крови. Это станет ясно только после вскрытия, когда из тела будут извлечены легкие. Доктор Брюстер вяло кивнул и без сознания повалился на гравий. Римо отодвинул в сторону выпавшую изо рта Брюстера трубку. Она упала рядом с головой доктора, дымилась и могла поджечь волосы. Добрый преподобный отец из службы молитв по телефону сообщил Римо приятные новости: он не только мог выходить из состояния максимальной готовности, но должен был уехать. Немедленно. Римо назвал в трубку свой номер, адресуясь к магнитофону, и стал ждать. Доктор Брюстер блаженно пребывал по ту сторону сознания. Подъехал автомобиль. Водитель предложил свою помощь. Это была Анна Сторс, блондинка с резкими чертами лица. Римо сердито отмахнулся, и она с недобрым блеском в глазах умчалась прочь. Прижимая локтем рычаг телефонного аппарата, Римо тихонько насвистывал. Когда-нибудь он установит рекорд абсолютно неподвижного держания телефонной трубки. Книга рекордов Гиннеса: Римо Уильямс, США, три часа и пятьдесят две минуты. Все благодаря правильному образу жизни и дорогостоящим тренировкам. Но как удалось заставить ученых позировать на секс-фото, да так, что они ничего не подозревали? Гипноз? Очень сложно. Слишком сложно. Ответ может быть только один: это наркотики. Римо отпустил рычаг при первом звуке звонка. - Ну, что? - сердито спросил Смит. Это означало, что он в хорошем настроении. - Я бы хотел остаться на денек. Здесь. - Нет. - Я тут кое над чем работаю. - Нет, - сказал Смит. - Делайте, что приказано. - С одним человеком случилось несчастье. - Неважно. Не имеет значения. - Я знаю об этом самом плане. - Забудьте. - Вас это не интересует? - Если захотите, вернемся к этой проблеме через год или два. - Но почему бросать все так вдруг? Последовало молчание. Потом Смит ответил спокойным голосом, но огорченно: - С каких пор вы стали задавать вопросы? - Мне жаль, но... - Мне тоже. Могу отнести это только за счет необычно долгого пребывания в состоянии максимальной физической готовности. - Идите вы... - сказал Римо. - Это вы, мерзавцы, мне его устроили, а не я. - Отдохните. - Я с места не двинусь, пока не узнаю причину. Хочу остаться еще на день. - Если вам так приспичило, пожалуйста: этим делом занялась другая организация. Помните историю с магазином красок? В общем, это дело вышло на международный уровень. Через двадцать четыре часа у вас там все будет наводнено агентами. А коли у вас возникло непреодолимое желание открыто послужить обществу, что, в сущности, совсем не ваше дело, то можете заняться уборкой мусора. - Мне нужен еще один день. - Но зачем? - Смит начинал раздражаться. - Вас удивит, если я сообщу, что желаю переспать с кем-то? Римо выразился без обиняков, чтобы Смит не заподозрил присутствия чувств. - Кто-нибудь особенный? - Один из ученых. - Не этот ли, гомик Рэтчетт?! - Нет. Доктор Хиршблум. - Римо, - голос Смита стал вдруг резким и повелительным, - держитесь от нее подальше! Она - союзник и будет помогать нашим людям разбираться, что к чему. - Она будет лучше работать, если ее хорошенько удовлетворить. - Оставьте ее в покое. - Как насчет автора секс-фото? - Это часть того же дела. Шантаж правительства. Говорю вам, что все в надежных руках. Сейчас же убирайтесь оттуда, пока вас не арестовали за то, что мешаете следствию! Этот телефонный номер закрывается. Мы сами вас найдем. Не высовывайтесь. Это приказ! Римо повесил трубку. К черту Смита и к черту КЮРЕ! Он останется и проведет день с Деборой. Решено. Нарушим субординацию. Максимальная готовность затянулась. Если он останется, они, конечно, постараются что-нибудь подстроить. Но подстроить - еще не значит, что он попадется, да и заменить его не так-то просто. Или просто?.. Что ж, если до этого дойдет, за такое стоит отдать жизнь. Конрад Макклири предпочел бы патриотизм. Римо Уильямс выбирает женщину. В другой день он, возможно, решил бы иначе. Но сегодня - это сегодня. Август. Они отправятся в Дейтон, в ресторан Хенричи на ужин и будут ходить туда по средам, пока его не отыщет КЮРЕ. Повинуясь невнятной мысли, он снова набрал номер службы молитв по телефону. Записанный на магнитофон голос сообщил: - Набранный вами номер не функционирует. Быстро. Снаружи будки Брюстер начинал приходить в себя. - С тобой все в порядке, сынок? - Да, Нильс. Спасибо. - Тебе помочь? - Я... - Римо помедлил. - Я так и не смог позвонить в полицию. - Все правильно. Я понимаю. Сегодня ты прошел через ад. Очень трудно отвечать за безопасность. - По-моему, я не смогу больше работать на этом месте. По крайней мере, пока. - Сможешь, - уверенно сказал Брюстер. - Мы удваиваем твое жалование. Вот так! Не отказывайся. Я разбираюсь в людях. Ты - первый, кто подходит для работы в Брюстер-Форуме. Я сам позвоню в полицию. Римо поблагодарил доктора Брюстера, который бросил в автомат десять центов и набрал номер, выбитый на пластинке над прорезью для монет. Он подмигнул Римо, в знак того, что все в порядке, сложил кольцом указательный и большой пальцы правой руки и начал неразборчиво бормотать в трубку. Римо помахал Брюстеру рукой. Тот, яростно жестикулируя свободной рукой, завопил в телефон: - Мертв! А-а-а! Мертв. О-о-о! На помощь. Убийство! Брюстер-Форум. Кровь! Римо раскрепощенной походкой направился прочь, не заботясь о равновесии и посмеиваясь над собой. Эта расслабленность привела к тому, что впервые в жизни у него наступил период затмения. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ  Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, рассматривал свежие негативы. Освещение на этот раз было хуже, чем на первых фото, но ничего, сойдет. Готов полный комплект. Уж теперь он позаботится, чтобы какой-нибудь неграмотный полицейский не выкрал бы фотографии, как Маккарти - первую серию. Подумать только: ничего не значащая ирландская жизнь против гениального плана! Забавно, но даже маленькая блошка может остановить громадный механизм. Но теперь это неважно. Еврейка была последней. Да, так можно и привязаться к этим зверькам, не вызывай они такого раздражения. Рядовые немцы многое не понимали. Они получали все готовое, снимали сливки, а о грязной работе знать не хотели. Почти было удалось избавить мир от евреев, и что же, мир оценил это? Куда, интересно, они собирались девать евреев, если не загонять в газовые камеры и сжигать? Да, пока мы были у власти, все немцы прыгали от радости, им не приходилось марать нежные ручонки. Но когда мы проиграли, наступил шок. Политика, оказывается, никого не интересовала. Когда мы проиграли. А пока все шло хорошо, нас на руках носили и славили. Они что же, думали, что евреи исчезнут сами собой, без массовых убийств? Что достаточно только этого захотеть? Да, работенка была не из приятных. Потом пришлось расплачиваться. А ведь некоторых евреев он и сам бы спас, если бы мог. Некоторых он уважал даже больше, чем немцев. Но, если начать делать исключения, к чему это приведет? Снова кругом будут одни евреи. Он не просил, чтобы на Земле существовали евреи, и не он сделал их такими, какие они есть. Он создавал новый, лучший мир. При этом без неприятных проблем не обойтись, и их решали лучшие, самые отважные люди. Никто не видел Германию, какой ее видел он, никто не жил в такой Германии, в которой жил он. Хаос. Беспорядок. Фюрер положил этому конец и возродил немецкий дух. Но немцы подвели и партию, и сами себя. Потому что в конце концов оказались недостойны полученного. Начались трудности - и они не выдержали. Ханжи засуетились, стали твердить, что, мол, не знали, что сожалеют. Да, им не хватило сил, чтобы узнать и принять правду, они могли только пользоваться результатами. А ведь должны были знать. Все было на виду. Куда, по их мнению, делись все евреи, которых увозили в товарных вагонах? Смешно. А генералы в автомобилях с холеными слугами? Отворачивались, их трясло от одного вида крови, а ему приходилось в ней жить. Но он был врач, немец и член нацистской партии. Их чистые руки... Свиньи! Глядели на него свысока. Как они смели, эти вояки? Вспомнился вечер в Берлине, в ресторане Хорхера. Он тогда был в отпуске, приехал из лагеря в Польше и послал выпивку сидящему за соседним столиком офицеру и его подружке. Бокал вернулся нетронутым. - Что? Офицер Африканского корпуса отказывается от выпивки? Неслыханно! Он произнес это по возможности мягко. В конце концов все они немцы, особенно при новом порядке. Он сын плотника, окончил медицинскую школу. Офицер - аристократ. Но какое это имело значение теперь? В новой Германии все равны и едины. Одна раса. Раса господ. - Не выпьете с товарищем-офицером? - спросил он, а эта наглая свинья отвечала: - С товарищем-офицером - выпью, с вами - нет. Это было слишком. - Вам хорошо здесь: лучшая еда, дорогое вино. А почему вам так хорошо живется? Благодаря мне. Офицер старался не обращать на него внимание. Но трудно игнорировать того, кто не хочет, чтобы его игнорировали. - Я вижу, ваша дама кушает с изяществом, деликатно. Мы в лагерях лишены такой роскоши, как деликатность. Мы выдираем золотые зубы изо ртов евреев, потому что Германии нужны деньги. Чтобы платить вам, чтобы на столе перед вами стояло самое лучшее вино. Фатерланду нужны волосы еврейских детей, нужна одежда сожженных. - Кто вас кормит? Я! Для того мы и уничтожаем неполноценные расы, чтобы вы могли жить в утонченном комфорте. Вы знаете, что это такое - вырывать чьи-то тестикулы? А мне приходится этим заниматься, чтобы мы могли лучше разобраться в процессе воспроизводства солдат для войны. - Эй, родовитая госпожа! Вы видели когда-нибудь рвы, в которые свалено столько трупов, что кровь сочится через покрывающую их землю? Хорошо ли это сочетается с вашим шоколадным муссом? Они, конечно, ушли. Сбежали, оставив грязную работу для сильных людей, которые в состоянии с ней справиться. В тот вечер его, естественно, арестовали за буйство, и отдельно ему досталось за длинный язык. Но врачей не хватало. И в "СС" это понимали, что бы там о них ни говорили после войны. Он положил негативы обратно в конверт. Они помогут его новым хозяевам, которые - вот совпадение! - тоже строят великий новый мир. Негативы сыграют свою роль. О нет, ничего такого грандиозного, просто тот или иной ученый вынужден будет съездить за границу, где с ним просто побеседуют. Величайшие умы Америки окажутся в пожизненном рабстве. Совершенный план, великолепный план. Ирландец-полицейский чуть было его не сорвал, но все обошлось. Новый полицейский? Да, он поумнее. Удачливее, чем Маккарти, и лучше. Но все равно, это только полицейский, да он и не успеет ничего предпринять. Доктор Ганс Фрихтманн позволил себе слегка пожалеть о том, что ему не удастся пробыть здесь достаточно долго, чтобы преподать окончательный урок этому Римо Пелхэму. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ  Сначала он нашел записку. Деборы не было дома. Дверь была незаперта, коттедж пуст, а на столе - записка в конверте с его именем. Стерва. Маленькая еврейская мерзавка. Проститутка. А Римо-то умереть был готов, лишь бы с ней переспать. Она, наверное, берет за это шекели. Смит был прав. Римо так быстро катится вниз, что не в состоянии правильно оценивать события. Она поманила его и обошла стороной. Быстро и ловко. Что ж, он ее разыщет. Разыщет мисс "Быстро и ловко" и сломает ей руку. Чтобы знала, крошка, что не так уж ты хороша. Нет. Ерунда. Он прочтет записку и уйдет. А ежели когда-нибудь ее встретит, то убьет, поскольку она его узнает. Он вскрыл конверт и принялся читать, не включая свет, довольствуясь пробивающимися в окно предзакатными лучами солнца. "Дорогой Римо! (О, что за дрянь! Стерва.) "Я не сказала тебе, почему я так любила Конна Макклири." (Потому что он тебя, наверное, поимел в возрасте трех лет.) "Я была некрасивым ребенком, вся в веснушках. А дети, как тебе известно, могут быть жестокими". (Как будто женщины не могут - ха!) "Дети издевались надо мной из-за веснушек. У меня было прозвище, что-то вроде "обрызганная дерьмом". (Молодцы, сразу ее разгадали!) "Однажды Конн услышал, как меня дразнят. Он сделал удивленное лицо и сказал: - Ты знаешь, что женщина без веснушек словно ночь без звезд? - Другие дети, конечно, спросили, а девочки? А он ответил, что девочка - это заря жизни, это красота предстоящего дня. Она так прекрасна, что люди не видят этой красоты, как невозможно рассмотреть сияющее солнце. С этого, по-моему, и началось. Я стала верить, что вырасту красивой, а это много значит. Мне этот разговор вскружил голову. Конн, скорее всего, говорил все это в шутку, но такие слова не забываются. Так или иначе, Римо, я выросла в семье, где отец очень часто отсутствовал. И хотя он не желал такой жизни для меня, вышло наоборот. Наверное, мне суждено была такая жизнь, а может, я сама ее выбрала. Когда насмотришься на руки людей с вытатуированными номерами и наслушаешься их рассказов, начинаешь понимать, чему стоит посвятить себя. Вот что привело меня сюда. Один из них. Ты слышал когда-нибудь о Гансе Фрихтманне? О палаче из Треблинки? Знай, он здесь, в Форуме. Мне не следует об этом рассказывать, но теперь уже все равно. С тех пор, как мы с тобой встретились, я наделала столько ошибок, что эти строки уже не имеют значения. Я люблю тебя, Римо. Если мы встретимся опять, я буду и тогда безнадежно влюблена в тебя. А это возможно, потому что ты - тот, кто ты есть, а я - та, кто я есть. Или я пытаюсь обмануть самое себя, стараясь поверить в то, что ты меня не обманывал? Если - да, то я это только приветствую. Даже если твоя любовь - ложь, я сохраню ее до своей последней ночи, ночи без звезд. Мне кажется, все мы несем свои истории, как несут крест, а к судьбе относимся по-дурацки. Но время от времени приходится поддаваться логике. А логика теперешней ситуации такова, что наша любовь нас погубит. Стряхнуть с себя наши обязанности, как стряхивают пыль? Но этого мы сделать не вправе. Бешеные псы носятся по миру, и на благо тех, кого мы любим, нужно их выслеживать, стараясь сохранять гуманность и подавляя желание бороться с ними, как собака с собакой. Мы дали друг другу только по часу времени и обещание. Давай благодарно сохраним это в душах. Ты добрый, хороший и, на самом деле, нежный. Дорогой, не давай своим врагам уничтожить в тебе это. Если мы сохраним в себе доброту, то я уверена - как уверена в том, что Иордан течет - мы снова встретимся. Встретимся утром, которое никогда не кончится. Это обещание, и мы обязаны его выполнить, Я люблю тебя, Римо. Дебора". Черт! Что за женщина! Конечно, она его любила. Иначе не назвала бы добрым, хорошим и нежным. Полнейшая ерунда. Римо прочел письмо еще раз и почувствовал себя очень хорошо. Затем разорвал его и, поскольку предосторожность есть предосторожность, сжег клочки бумаги. Она, очевидно, заканчивает задание, и Римо болезненно осознал, что будет только мешать. Поэтому проще всего отправиться в Дейтон, купить билет до Чикаго, а потом отыскать человека, хоть слегка на него похожего и с паспортом. А затем добрый, хороший и нежный Римо прикончит несчастного и отправится в Израиль, в этот город в пустыне Негев. Он приедет туда, разыщет ее родителей и станет ждать. Он попросит их в письмах упомянуть некоторые фразы из ее записки. И она примчится домой. А его найдет КЮРЕ... Ничего, что-нибудь придумаем. Надоели размышления, доводы и контрдоводы. Черт, может разыскать ее сейчас и уехать вдвоем? Римо подождал, пока сгорит последний клочок бумаги, и направился к выходу, но случайно налетел на дверь. Черт с ней, наткнуться на дверь может каждый. Римо устал, очень устал. Его утомляло солнце, его утомляла ходьба. Он спотыкался. Слишком долгим и слишком сильным было напряжение, и силы были на исходе. Он покрылся потом, настоящим потом от послеобеденной жары. Он еще раз споткнулся. Подняв глаза, Римо увидел перед собой офис Брюстера. Он отдохнет там немного, а потом уйдет. В дверях стояла Стефани, но разговаривать не было сил. Он хотел погладить девочку по голове, но необъяснимым образом промахнулся и во весь рост растянулся на ковре из шкуры белого медведя. Он подполз к кушетке и, подтянувшись, устроился на ней. Вокруг все плыло куда-то в прохладе кондиционированного воздуха. Потом наступил сон. Глубокий, как обморок. И видения. Чиун, его престарелый учитель-кореец, говорил: "Не преступай эту черту. Не преступай эту черту. Не преступай эту черту." Звучали и другие голоса, восточные. А Чиун, обращаясь к ним, говорил, чтобы они не смели приближаться, пока Римо не перешел черты. Чиун был в черном кимоно, голова обвязана черной ленточкой; он знаками приказывал Римо идти в особую комнату и оставаться там. Оставаться там, пока все не уладится. Чиун с ним посидит. Римо слишком долго и напряженно работал. Пусть Римо войдет в эту комнату, а Чиун посидит с ним и они поговорят. А так как Римо сейчас не был занят ничем серьезным, а всего лишь умирал, то он решил пойти туда, где ждал Чиун. Умереть всегда успеется. Это говорит Чиун? Странно, ему казалось, что это он, Римо, говорит. Но говорил Чиун. Римо, если пожелает, может умереть потом, умереть в любое время. Ты обещаешь? Чиун обещал. И Римо вошел. Там, в комнате, было очень холодно, а у Чиуна был суровый и строгий вид. Он пришел, чтобы спасти Римо, а не чтобы его наказать. - Но ты же обещал, что я смогу умереть? - Ты не должен умирать. - Я хочу умереть. - Нет. Не имеешь права, потому что твоя жизнь драгоценна. - Оставь меня я покое. Я хочу умереть. Ты обещал. - Пока ты здесь, Римо, тебе не позволят умереть. - Ты лжец! - Да, я обманул тебя. Тебе больно? - Да. - Я здесь, с тобой и сделаю тебе еще больнее. Будет страшно больно. - Не хочу, пожалуйста, не надо! - Ты умираешь, но я не дам тебе умереть, Римо. Я приготовил эту комнату, чтобы ты не умер. Поэтому мы готовили ее вместе. Твою комнату, Римо. Здесь твоя молодость. За три месяца без минуты отдыха ты прожил целую жизнь. Ты старик, Римо. Все, что ты получил, благодаря стараниям и силе воли, все это у тебя отняли, ибо ты слишком долго этим пользовался. Займемся фокусами. Проделаем фокус вместе. Зажги огонь. Горячий. Жаркий. Мы пробежим сквозь огонь. Весь фокус в огне. Вперед. Да, он жжет, но все равно - вперед. Я буду рядом. Давай. В огонь! И его стали поджаривать живьем, Римо охватила нестерпимая вспыхивающая боль, сжигающая плоть. Языки пламени жгли ступни и лизали ноги, а затем, с шипящим ревом охватили все тело. И Римо Уильямс оказался в офисе Брюстера с кондиционированным воздухом. Он что-то кричал, а рядом стояла испуганная Стефани Брюстер. В воздухе витал слабый аромат жасмина. Холод заставил Римо содрогнуться. Что это, игра воображения, или он не до конца проснулся? В комнате пахло горелым мясом. Римо потер лоб, и в глаза что-то посыпалось. Это были сгоревшие брови - белая зола, рассыпающаяся на пальцах. Испуг оставил Стефани, и она захлопала в ладоши. - О, еще разок! Еще! Как здорово. - Что? - спросил Римо. - Я не знала, что вы волшебник. - Какой волшебник? - Вы лежали с закрытыми глазами, а потом вдруг вспыхнули, как электрическая лампочка. Как звезда. Слишком необычно. Нет, так сказать нельзя. Не бывает слишком необычно. Просто необычно. - И долго я здесь лежал? - Ну, хотя у меня нет секундомера, я предполагаю, что две или три минуты. Когда вы вошли, то выглядели очень усталым, а потом вы упали, и у вас были холодные руки. Я подумала, что у вас инфаркт. Но я не знала, что вы волшебник. - Да, детка, бывает. Послушай, я тороплюсь. Скажи папе, что я уезжаю в отпуск и, возможно, обратно не вернусь, потому что мне здесь слишком трудно. Ладно? - Я лучше запишу, - сказала Стефани. Неловкими шестилетними пальчиками она поводила карандашом по бумаге. Получилось что-то вроде плетеной веревки. - Я перефразирую ваши слова, - объяснила она, глядя на листок, содержащий половину какого-то слова. - Чувство несоответствия заставило Римо Пелхэма уйти в отставку. - Правильно. Умница! - Ну? - Что ну? - Разве вы не поцелуете меня на прощание? И Римо Уильямс поцеловал Стефани Брюстер, а она сморщила носик, объяснив, что у него горячее лицо. - Вот так-то, детка, - сказал Римо с легким сердцем и отправился на встречу в Дейтон. Пересушенная одежда потрескивала на теле. Ждать в Израиле возвращения домой агента? Он хмыкнул. Ему из Чикаго-то не удастся вырваться. Да, маразм есть маразм. Тело болело, как от сильного солнечного ожога, но болело по-доброму. Легко дышалось, ноги двигались сами собой. До чего прекрасно жить! Он пожелал Деборе всяческого добра и решил, что у нее все будет хорошо. Она, в конце концов, была везучей. Второзаконие принесло бы ей смерть. Да. Ему захотелось перечитать записку еще разок. Но ее поглотило пламя. Он отдохнет, развеется в Дейтоне, с кем-нибудь переспит, а через пару недель потихоньку примется за дела. Может быть, ему пришлют Чиуна для тренировок. Это будет полезно. От коттеджей ехал автомобиль "скорой помощи". Это не Рэтчетт. Его дом в другой стороне. Значит, "скорая" везет кого-то другого. Машина притормозила, и полицейский, сидящий на переднем сидении, окликнул его: - Это вы Пелхэм? - Да, - сказал Римо. - Вы отвечаете за охрану и безопасность? Надо бы встретиться в морге и поговорить. - Да я вроде как занят, - сказал Римо, но увидев изумленное лицо патрульного, понял, что сморозил глупость. - Я должен сперва кое в чем разобраться. Давайте, встретимся позже. У меня был тяжелый день. - У нее тоже, - сказал патрульный, кивнув головой назад, на медицинский отсек автомобиля. - Еще одна передозировка наркотика. Второй случай за месяц. Я думал, что у вас тут башковитый народ, а не наркоманы. Слушайте, вам придется зайти в морг, потому что мы должны кое-что сверить с ФБР. Эй, а что у вас с лицом? - Слитком близко подошел к огню. - Ага. Подождите. - Он обратился к водителю: - Погоди минуточку. Полисмен вышел из машины и, подойдя поближе к Римо, так чтобы не услышал шофер, заговорил доверительным тоном: - Послушайте, что бы там ни говорили, но ФБР из кожи вон вылезет, чтобы присвоить все заслуги себе. Вы понимаете, что я имею в виду? Римо кивнул. - Они велели прислать вас в морг, если мы вас повстречаем. Я знаю, чего они хотят: увести вас подальше от фотографов. Они собрались на поле для гольфа, где мы и обнаружили тело. Черт с ними, с ФБР. Вы офицер по безопасности. Если поспешите, то найдете там репортера. Вы меня понимаете. Они приехали сюда, чтобы кого-нибудь арестовать или что-нибудь в этом роде, но мы вполне можем сделать это сами, И уж так они себя приятно ведут, как будто вовсе не хотят присвоить себе всю славу. Понимаете? Римо кивнул. - Как мы будем выглядеть? А вы? Вы же отвечаете за безопасность. Мы с вами в сумме получаем меньше, чем каждый из этих ублюдков в отдельности. Верно? Мы имеем одно - уважение. Правильно? Римо кивнул и сказал: - Я хотел бы взглянуть на тело. - Она была доктором. Представляете? Врач-наркоман и смертельная доза. Ну и команда придурков! Слушайте, приятель, поосторожнее с газовыми горелками. Вы выглядите ужасно. - Покажите тело. - Хорошо. Но оно завернуто... - Я только взгляну. - Ладно. Эй, погоди, не уезжай! Водитель покачал головой: - Думаешь, я очень туда спешу, а? Они подошли к задней двери. Патрульный доверительно сообщил Римо, что все племя водителей - лентяи. Он раскрыл двери и с напускным равнодушием молодого полицейского сказал: - Вот. Римо увидел нечто, лежащее на складных носилках и укрытое простынями. Он понял, что это Дебора. Протянув руку, Римо осторожно, очень осторожно отогнул уголок простыни, стараясь держать под контролем каждый нерв, чтобы не отвалилась рука. По телу, ощущал он, курсирует биение энергии, и он, направив ее в нужное русло, почувствовал подъем. Римо увидел неподвижное лицо, закрытые глаза, веснушки, осветившие ночь его одиночества, и губы, ныне безмолвные, и безжизненные руки. Он взял ее за руку. В ярком свете лампы над головой он увидел на предплечье отметину, ставшую теперь заметной благодаря химическим веществам, которые ей ввели, или, может быть, из-за того, что жизнь оставила ее. Едва заметный голубой прямоугольник, словно нарисованный мелком цвета яйца малиновки. На этом месте когда-то были аккуратные цифры, с помощью которых раса господ вела учет существ, рассматривавшихся ею как недочеловеки. Учету подлежали даже дети - сокровище, которое ненадолго озаряет жизнь взрослых, а потом включается в механизм сведения старых счетов. Римо осторожно разогнул неподатливые пальцы, взял зажатый в них предмет, посмотрел на него и спрятал в карман. Дебора должна была вывести наших агентов на преступника. Но и после смерти она привела Римо к нему, к мерзавцу из расы господ, считающему себя сверхчеловеком. Ладно, он покажет им, что такое настоящий сверхчеловек. Тот, кто не знает своего происхождения, потому что воспитывался в католическом приюте, тот, в ком смешалась кровь разных племен и народов. Он, Римо, вполне может оказаться и чистокровным немцем. Тогда, если в немцах на самом деле есть склонность к жестокости, она проявится и в нем. В голове зазвучали слова древней священной клятвы: "Я - Шива, Дестроер; смерть, разрушитель миров". Они узнают, кто такой Дестроер! Римо навсегда прикрыл простыней веснушки-звезды и, как ему казалось, аккуратно захлопнул дверь "скорой помощи". Он специально следил за собой, закрывал дверцу медленно, чтобы не привлекать к себе внимание. Но грохот, удар, прогнувшееся внутрь изображение красного креста на дверце и закачавшийся на рессорах автомобиль заставили водителя выскочить из машины. Патрульный заорал, а Римо пожал плечами. - Чертовы психи! - кричал патрульный водителю, сердито уставившись на Римо. - Все здесь чокнутые, даже полицейский! Ты зачем это сделал, а? Но подойти к Римо почему-то не захотел. Тот еще раз извинился и ушел в надежде прибыть на место раньше сотрудников ФБР, чтобы, не дай Бог, с ними не повстречаться. Он не желал зла этой организации. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ  Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, сидел перед шахматной доской и изучал позицию эндшпиля. Исход партии был очевиден. Шахматы - бальзам для ума, ума, который в состоянии их оценить. На нем был смокинг, на ногах - домашние туфли, что приличествовало человеку, завершившему напряженный трудовой день. Кто бы мог ожидать, что еврейка работала на эту мстительную шайку, которая до сих пор отказывалась понять, что Вторая мировая война окончилась? Безумцы. Теперь, после ее гибели, на него откроет охоту кто-нибудь еще. Пора исчезнуть. Фотографии позволят русским держать ученых Форума под контролем, в чем, собственно, и заключалось его задание. Он сделал свое дело. Этого, естественно, никто должным образом не оценит, но такие вещи давно перестали его заботить. Он снова взглянул на доску. Против его короля, ферзя, двух коней, пешки и слона у белых оставался только король. Но перед тем как наркотик подействовал, еврейка успела сказать, что из любого положения есть выход, хотя выхода, конечно же, не было. Он собрался было расставить фигуры для новой партии, но тут бесшумно распахнулась дверь, ударившись ручкой в стену. С визитом пожаловал начальник охраны Брюстер-Форума, выглядевший так, словно только что выскочил из горящей печки. - Привет, Сторс. - сказал Римо хозяину, тому, кто был тренером по шахматам в Брюстер-Форуме. - Я пришел за своей партией. - Но не сейчас же, - ответил Сторс. - О, сейчас как раз очень удобно. Римо закрыл за собой дверь. - В чем дело? - спросил тренер. - Что за прихоть? Такой поздний час. Вы ужасно выглядите. - Я хочу сыграть в шахматы. - Ну, - сказал со вздохом Сторс, - если настаиваете... Позвольте, я помогу вам снять пиджак. Римо обошелся без посторонней помощи, хотя при этом что-то треснуло, и оторвался рукав. Он заметил, что кисти рук покраснели и распухли. Посередине комнаты на голом паркетном полу стояла шахматная доска на металлических ножках. С ней намертво были соединены два дубовых кресла с массивными подлокотниками. - Садитесь, мистер Пелхэм. Сейчас я расставлю фигуры. - Не надо, сойдет и так. Я буду играть белыми. - Но ведь невозможно выиграть с одним королем! Из кармана рубашки Римо достал белого ферзя, который был зажат в мертвой ладони Деборы. - У меня есть еще ферзь, - сказал он. - Этого достаточно. Римо положил руки на подлокотники. Под правым запястьем он почувствовал холод металла, поглощающего тепло руки. Он взял с доски своего короля, как бы разглядывая фигуру, и украдкой взглянул на подлокотник. Там были три малюсеньких металлических кружочка, погруженные в дерево, с отверстиями посередине диаметром с иглу. "Вот оно что, - сообразил Римо. - Нокаутирующий укол. Наркотики!" Сторс уселся напротив Римо. - Интересное положение сложилось после сицилийского дебюта. Вам знакома сицилийская игра? - Конечно. Сицилийцы воевали на стороне нацистов. Им в обязанность вменялось вести подсчет детей, изнасилованных гитлеровскими бандитами. Римо улыбнулся, подавляя желание протянуть руку и раздавить пальцами адамово яблоко Сторса. Дебора была здесь. Сидела в этом кресле, смотрела Сторсу в глаза, испытывая отвращение к нему и к тому, что он олицетворял, но долг - превыше всего. Она проиграла партию. И потеряла жизнь. Жизнь не вернешь. Но партию еще можно спасти. И хоть как-то оправдать ее жизнь и ее смерть. - Ваш ход, Сторс, - сказал Римо. Сторс подвинул пешку на одно поле вперед. - Пешки, - произнес он. - Маленькие человечки на шахматной доске. Но иногда они становятся тяжелыми фигурами, самыми опасными для соперника. - Особенно если они, как нацисты, воюют с детьми и женщинами. Тогда они по-настоящему опасны. Лицо Сторса покраснело. Он собрался что-то сказать, но тут в комнату вошла его дочь. На ней была короткая красная юбка и белый свитер, под которым не было бюстгальтера. Сквозь ткань просвечивали темные соски. Увидев Римо, она облизнула верхнюю губу, в глазах появился диковатый блеск, словно внутри вспыхнул свет, и сквозь отверстия зрачков наружу выбиваются огоньки. - Анна, у нас нежданный гость. Приготовь, пожалуйста, вам что-нибудь перекусить. - Хорошо, отец, - сказала она и снова посмотрела на Римо. - Что бы вы хотели? - Сойдет все, что есть в доме. Детская кровь. Чипсы из абажуров с соусом из цианистого калия. Героиновый лимонад. Все, к чему вы привыкли. От замешательства ее лицо поглупело. Сторс сказал: - Наш гость - большой шутник. Приготовь то, что обычно. И поскорее. - У меня создалось впечатление, мистер Пелхэм, - произнес Сторс, когда его дочь вышла, - что вы желаете поговорить о нацизме. - Да, меня всегда интересовало безумие, - сказал Римо. - Единственное безумие в том, что мы проиграли. - Рад слышать, что вы сказали "мы", - заметил Римо. - А проиграли вы потому, что растратили силу, атакуя с упорством маньяков второстепенные цели. Настоящая сила - у американцев, которых даже ненависть не заставит гнать людей в печи. Поэтому мы побеждаем. А засранцы вроде вас, безумные ненавистники всегда проигрывают. - Мой дорогой мистер Пелхэм, историю пишут победители, - сказал Сторс, и Римо заметил, что его палец потянулся к кнопке на ручке кресла. Он понимал, что сейчас иглы вонзятся ему в запястье, он получит дозу наркотиков и станет беспомощным. Сколько несчастных побывало здесь до него? Но вряд ли среди них попадались люди с мгновенной реакцией, способные поймать двумя пальцами муху на лету. Настал час, и Римо Уильямс вместе со своими грозными талантами оказался лицом к лицу с этим маньяком, кошмарным порождением чудовищного зла. Рука Сторса сжала ручку кресла. Римо сосредоточил всю свою чувствительность на правом запястье. Сначала кожа ощутила легкое прикосновение игл. Все ощущалось словно при замедленной съемке. Вот три иглы коснулись кожи. Кожа прогнулась, как тонкий слой травы и мха, покрывающий болото, прогибается под давлением палки. Иглы не отступали. Затем кожа не выдержала и поддалась, поглотив кончики иголок. Теперь иглы продолжили путь и скоро отдадут наркотический сек. Затем жертва должна отреагировать - потереть руку. Таков был их сценарий для жертвы. Но в кресле сидел Римо Уильямс, а он не собирался становиться жертвой. На миллиметр приподняв незаметно для Сторса руку, дабы не получить полную дозу, Римо затем демонстративно потер тыльную сторону запястья. Почувствовав легкое головокружение, он ускорил внутренние ритмы организма, чтобы справиться с полученной - хотя и ничтожной, но все же - дозой наркотика. Уронил голову на грудь. - Ты хотел меня обыграть, да? - послышался голос Сторса. Кресло нациста отодвинулось от стола. Римо услышал, как Сторс приближается. Он врач, сейчас он заглянет Римо в глаза. Крепко сомкнув веки, Римо в уме сфокусировал взгляд на воображаемом самолете, летящем в солнечном летнем небе на расстоянии многих миль. Он почувствовал, что палец отработанным движением приподнимает ему веко. Яркий свет должен был заставить зрачок сократиться, но вид реактивного самолета в полуденном небе уже сделал это, и Сторс, довольно хмыкнув, отпустил веко. - Подействовало! - воскликнул Сторс. - Я сдержу свое обещание, дочь. - Встань, - приказал он, и Римо встал. - Открой глаза и следуя за мной. С уверенной самонадеянностью Сторс повернулся к нему спиной, отодвинул в сторону длинную бархатную портьеру, за которой оказалась дверь, повернул ручку, вошел и отступил на шаг, уступая дорогу Римо. Тот смотрел прямо перед собой, но сумел быстро оглядеть комнату периферическим зрением. Он уже видел эту комнату раньше - на секс-фотографиях. У стены слева стояла металлическая кровать, покрытая белыми атласными простынями. Справа стояла камера на треножнике и осветительные приборы с отражателями. У кровати - Анна. Грудь ее тяжело поднималась, натягивая ткань свитера. Она смотрела на Римо. - Я так долго ждала тебя, - произнесла она. Сторс закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. - Раздевайся, - скомандовал он. - Все снимай. Римо, словно робот, разделся, продолжая смотреть прямо перед собой. Анна стянула свитер через голову. Светлые кудри с трудом протиснулись через воротник. Слегка повисшие груди подпрыгнули, освобождаясь от свитера. Она взглянула на Римо и, заведя руку за спину, расстегнула верхнюю пуговицу юбки, а затем, засунув пальцы за пояс, начала медленно спускать юбку по бедрам, пока она бесшумно не упала на пол. Белья на ней не было, только длинные черные чулки, поддерживаемые черным же поясом, и высокие черные сапоги до колен. Римо стоял обнаженный, одежда кучкой лежала перед ним на полу. - Ложись на кровать, - приказал Сторс, и Римо растянулся поперек кровати. Анна подошла и наклонилась над ним так, что ее соски слегка касались его груди. - Для тебя у меня есть кое-что особенное, - сказала она и шагнула к небольшому столику рядом с кроватью, а затем снова оказалась в поде зрения Римо. В руках у нее был черный парик. Она принялась водить длинными прядями волос по животу Римо, затем перешла к половым органам и ногам. Потом надела парик на голову, заправив под него свои светлые волосы. Анна села на кровать рядом с Римо и взяла со столика губную помаду. Засунув в рот конец закрытого тюбика, наклонилась над Римо, и ему на грудь закапала слюна. Затем, открыв помаду, она нарисовала кроваво-красные губы поверх своих собственных, бледных и бесцветных. Снова потянулась к столику. "Теперь плеть," - подумал Римо. Убить их сейчас? Это просто. Ему хотелось дать им перед смертью почувствовать вкус победы. - Отец, ты готов? Я не могу больше ждать. Заряжая фотокамеру, Сторс ответил: - Действуй. Только быстро, мы потеряли много времени. Отработанный удар плети обрушился на живот Римо, оставив на коже алый след. Еще удар. На этот раз - ближе к паху. И опять. Она отшвырнула плеть и склонила голову над Римо. Темные пряди волос щекотали тело, ее рот схватил его, пачкая жирной помадой. Послышалось сладострастное мычание. Римо позволил своему телу отреагировать. Он хотел эту женщину, но не для того, чтобы доставить ей наслаждение, а чтобы покарать ее. Как это сделать, он узнал от Чиуна, поведавшего кое-какие секреты. Извращенную нацистскую самку возбудил до неистовства молодой мускулистый полицейский, но уничтожит ее живущий в его сознании восьмидесятилетний кореец, считавший женщин не более сложным устройством, чем гитара. Неверный аккорд вызывает дисгармонию. Следует играть на нужных струнах. Для черноволосой женщины в сапогах боль, мучения и страдания - вот подходящие струны. В этом ее наслаждение. Что ж, Римо доведет ее до экстаза, а потом - дальше, пока экстаз не станет болью, и еще - до тех пор, пока каждое нежнейшее эротическое прикосновение не обратится в режущую по живому боль. Ее акт сознательного унижения сделал свое дело. - Он готов. Прикажи ему овладеть мной. - Овладей ею, - скомандовал Сторс. - Хочу насилия! - вскричала она. - Изнасилуй ее, - приказал Сторс. Это было как раз то, что требовалось, и Римо с силой швырнул ее на кровать. Парик отлетел в сторону. Он внедрился в нее так, что тело изогнулось до хруста в позвоночнике. Анна стонала. Сторс фотографировал. "Как он дошел до того, - думал Римо, - что спокойно занимается съемкой, наблюдая за извращениями собственной дочери?" Римо начинал догадываться. Незаметно, шаг за шагом, малозначащие поступки и действия формируют систему привычек, требующую постоянного усложнения, пока из многих частей не складывается общая сумма. И назад дороги уже нет. - Сильнее, - проник в его сознание голос Анны. Сильнее. Быстрее. Глубже. Он заострил внимание на пальцах рук и ног. Когда тело начинает нагнетать кровь, мозг отказывается от нее, заботясь о других частях тела, о других функциях организма. В этом и состоял секрет Чиуна. - Еще! - закричала она. - Еще! Он буквально вжался в нее, придавливая коленями, приподнимая вверх и опуская. Она стонала в экстазе. Римо заработал сильнее. Быстрее. Она застонала. Опять оргазм. Сильнее. Быстрее. Сосредоточимся на коленях. Теперь она стонала не переставая. Но экстаз начинал уступать место боли. Римо продолжал. Еще сильнее. Еще быстрее. Сознание зафиксировало мозолистые утолщения на кончиках пальцев. Стоны становились все громче, их тон повышался. Теперь ей было больно. Она страдала. Скоро она крикнет "Стоп!", и Римо, находящийся, как они считают, под действием наркотика, вынужден будет повиноваться. Он сильнее навалился на нее, придавив мускулистым плечом ее рот с такой силой, что треснули передние зубы. Теперь она уже не сможет приказать ему остановиться. Из-под плеча ее голос почти не был слышен. И Римо продолжал. Сильнее. Еще сильнее. Теперь - пальцы ног. Они впились в деревянный пол для прочного упора. Она пыталась оттолкнуть его. Он прижал ее сильнее. Сторс больше не фотографировал. Теперь он наблюдал. Групповые изнасилования нацистов несли смерть их жертвам. Сторс видел, как такая же участь постигает его дочь, она погибает, изнасилованная бандой, состоящей из одного человека. И тогда Сторс скомандовал: - Стоп! Римо остановился. Анна лежала в полубессознательном состоянии, рот и пах были в крови. - С тобой все в порядке, дорогая? - спросил Сторс. Она медленно села, в глазах горела ненависть. - Убьем этого ублюдка, отец. Замучаем до смерти. - Обязательно. Но сперва, мистер Пелхэм и я должны закончить начатую партию в шахматы. Прояви пока пленку. Я тебя позову. Римо было приказано одеться. Сторс отвел его обратно, в шахматную комнату, велел сесть и сам занял место напротив. Он обратился к Римо; - Кто ты? - Римо Пелхэм. - Кто рассказал тебе обо мне? - Дебора Хиршблум. - Что она рассказала? - Что вы - нацисты. - Зачем ты сюда пришел? - За деньгами. Я могу вытянуть из вас деньги. - Хорошо. Мы сыграем в одну игру. Ты сейчас проснешься и покажешь мне, как ты собирался выиграть, а потом - опять уснешь. Повторяй за мной. Ты проснешься, чтобы поиграть, и снова уснешь. - Я проснусь, чтобы поиграть, и снова усну. - Ты проснешься по щелчку моих пальцев. Уснешь тоже по щелчку. Сторс щелкнул пальцами. - Сыграем блиц, - сказал он, улыбаясь. - Сыграем, - согласился Римо. - По-прежнему надеетесь выиграть? - спросил Сторс, уверенный в своем мастерстве и грядущей победе. - Да, - сказал Римо и взял с доски ферзя. Ферзя Деборы. - Следите за ферзем. - Слежу. - Вот мой ход, - сказал Римо и поставил ферзя на ладонь зеленым фетровым кружочком вниз. Пальцы сомкнулись на основании фигуры. Темно-карие глаза, у которых, казалось, не было зрачков, впились в Сторса, и Римо произнес: - Мат в один ход. Римо повернул руку фигурой вниз и с разворотом кисти послал ее вперед. Этот ход, величайший в истории шахмат, вогнал верхнюю часть белого ферзя в глаз Сторсу, потом - еще глубже, через глазницу в мозг. На месте правого глаза Сторса оказался зеленый фетровый монокль, из-под которого вниз побежала алая ленточка. Тело Сторса передернулось в конвульсии, пальцы защелкали - щелк! щелк! щелк! Это был последний сигнал мозга, посланный им еще до того, как Римо пошел белым ферзем. Прямо в глаз негодяю. Римо поглядел на него и улыбнулся одними губами. - Шах и мат, - сказал он и вышел. Остальное было просто. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Анна Сторс еще не одевалась. Когда Римо вошел в затемненную фотолабораторию, она как раз положила негативы с его изображением в металлическую картотеку, где находились все остальные. Увидев Римо, она в ужасе раскрыла глаза. - Он проиграл, - сказал Римо. Анна попыталась ударить его ногой, но Римо не обратил на это внимания и со смехом завел ее руку за спину, а потом прошептал ей в правое ухо: - Твой отец, прежде чем я его убил, успел сказать, что единственной вещью, доставлявшей ему удовольствие, было наблюдать за тобой во время ваших представлений. Но он не хотел этого показывать, чтобы ты не останавливалась. Потом Римо убил ее и оставил тело распростертым на огромной сушилке для фотографий. Когда он опускал труп на барабан из нержавеющей стали, зашипел, испаряясь, пот. Потом Римо сжег негативы и поджег дом. Уходя, он взял из буфета пирожок. Через несколько минут после его ухода начали прибывать первые пожарные машины. Вечерняя прохлада остудила воздух, вдруг стало необычно для августа холодно, потом - жарко, а потом Римо уже ничего не чувствовал, а просто шел вперед... ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ  Ростбиф в ресторане Хенричи, в Дейтоне, был хорош. Он был хорош уже на протяжении двух вечеров по средам. Римо посмотрел через окно на долину Майами, где на окраине и дальше, над окружающими Дейтон городками, вспыхивали огни. Ресторан находился на самом верху отеля, и для Дейтона здесь готовили превосходно. В Нью-Йорке это была бы просто съедобная пища. Он разрезал поджаристое, слегка пружинящее мясо, откуда вытек красноватый сок, окрасивший в розовый цвет картофельное пюре, лежащее рядом на тарелке. Хорошее мясо, заметил кто-то, как и женщину, нужно смаковать. Кто это сказал? Уж конечно не Чиун, который, хотя и признался однажды, что все женщины прекрасны, только не все мужчины способны это разглядеть, в то же время считал непрожаренное мясо страшным ядом. Римо наслаждался мясом. "Вообще-то, Чиун прав насчет яда, - думал он. - Регулярно приходить в определенные дни в определенное место, о чем знает кто-то еще, означало ставить себя в положение мишени. Мясо может быть отравлено. Его, Римо, могут отравить, хотя отравитель его никогда и не видел. КЮРЕ знает в этом толк. Отравитель может даже и не знать, что подсыпает именно яд. КЮРЕ обрезает концы везде, где возможно." Но пока он жив, и каждый прожитый день означал, скорее всего, что его здесь держат для того, чтобы заставить подергаться и поволноваться. Наказание в том, что приходится ждать, убьют тебя или нет. А если он ждет, значит не чувствует за собой вины, и ему можно опять доверять. Что он такого сделал? Нагрубил Смиту? Так это из-за затянувшегося состояния максимальной готовности. Засчитывается не сказанное, а сделанное. Он выполнил приказ и прибыл в Дейтон. В памяти почему-то не сохранилась дорога до Дейтона. Он помнил усталость, страшную жару, а потом - непонятно как оказался в аэропорту Дейтона с невероятным загаром, с деньгами, полученными, скорее всего, по дорожным чекам и без документов. Он, должно быть, проделал весь путь "на автопилоте." Римо чувствовал сильную усталость, но отдых день ото дня прибавлял сил. К тому времени, когда возобновятся тренировки, он будет к ним готов, но никогда больше не позволит держать его так долго на таком уровне. Если они со Смитом когда-нибудь встретятся, нужно будет об этом раз и навсегда договориться. Дебора прикончила того, за кем охотилась. Он знал, что она своего добьется, но уж больно неловко все было сделано. Отец поссорился с дочерью, она его убила. Но для чего бы женщине кончать жизнь самоубийством при помощи сушилки для фотографий? Забавно, но похоже на его собственный стиль. От израильтян он ждал большей аккуратности. Да, это мог быть и он. Хотя нет, такой способ недостаточно быстр, требует много хлопот и годится только для наказания или отомщения. Но Римо наказаниями не занимается. Когда-нибудь, если они встретятся, он скажет Деборе, что задание она выполнила неряшливо. Римо опять взглянул через окно на долину, окидывая взором дали. Был тихий вечер, но на небе не было звезд, и по непонятной причине он вдруг ощутил чувство большой потери, как будто нашел что-то крайне необходимое, а потом потерял, даже не узнав, что же это было. Тут в голову Римо пришла оригинальная мысль, достойная того, чтобы ею гордиться. Он подумал о веснушках Деборы и сказал про себя, надеясь когда-нибудь высказать то же самое вслух: "Девушка без веснушек - словно ночь без звезд". Римо огляделся вокруг в поисках женщины с веснушками. Надо испробовать эту оригинальную фразу. Но на глаза ему попался только человек в костюме с чемоданчиком в руке. Причина, по которой он увидел этого человека, заключалась в том, что тот стоял в трех дюймах перед его носом. - Хорошее настроение? Приятные мысли? - спросил человек резким и тонким голосом. Римо посмотрел вверх. Такое же, как и голос, лицо - резкое и злое. - Добрый вечер. Садитесь. Я гадал, почему вы заставляете меня так долго ждать. Харолд В. Смит сел за стол напротив Римо и положил чемоданчик на колени. Смит заказал запеченный сэндвич с сыром. Официантка сказала: - У нас есть еще сэндвичи с помидорами и ветчиной, и... - Просто с сыром. - И невкусный, пожалуйста, - добавил Римо. Ага, у официантки на лице веснушки. Вот он ее порадует! Улыбка спряталась в уголки рта официантки. - Идите, - сказал Смит девушке и повернулся к Римо. - Значит, вы в хорошем настроении. Понравилась ли вам ваша последняя деловая поездка? - Не очень. - Не предполагал, что вы станете искать себе дополнительную работу. - Что? - Римо выглядел сконфуженно. - Вы запамятовали некоторые детали? - Представления не имею, о чем вы говорите. Смит наклонился вперед и внимательно вгляделся в лоб Римо, где обожженная кожа до сих пор была глянцевитой и натянутой, а брови только начинали отрастать. - Я поверю вам, потому что меня об этом предупреждал Чиун. - Чему поверите? Смит улыбнулся в ответ, и Римо понял, что не стоило и спрашивать. - Когда к вам окончательно вернулась память? - Вот что, - сказал Римо, - сперва вы мне объясните, где это я получил солнечный ожог, потому что, я уверен, вы знаете, а уж потом я расскажу, когда ко мне вернулась память. - Когда к вам вернулась память? - В аэропорту Дейтона. - Похоже на правду, - сказал Смит. Он огляделся вокруг и тихо сказал, страхуясь от посторонних ушей: - Вы утром оставили у меня в номере свой бумажник. Он передал Римо потрепанный бумажник, в котором, как Римо знал, содержится все: кем ему теперь быть, куда направляться, место и время новой встречи со Смитом. - Так где же я так обгорел на солнце? - Спросите у Чиуна. Я не только не могу объяснить, но не могу даже толком понять. Смит оглядел окружающий интерьер и сказал: - Знаете, я бы предпочел, чтобы вы питались в столовой самообслуживания, если бы только столы там не стояли так близко друг к другу. - Угу, - сказал Римо, засовывая бумажник со своей новой личиной в карман купленного за наличные нового костюма. Официантка возвратилась и поставила перед Смитом сэндвич с сыром. Когда она склонилась над столом, Римо сказал: - Знаете, девушка без веснушек - словно ночь без звезд. - Знаю, - ответила она. - Мой жених всегда так говорит. Смит был определенно доволен разочарованием Римо. - Клянусь, - сказал Римо, - во всем мире нет ни одной оригинальной фразы. Придумываешь что-то, но оказывается, все уже придумано раньше. Я сам это выдумал! Это моя фраза. - Чепуха, - сказал Смит, со спокойным удовольствием наблюдая, как очередная душа возвращается с облаков на землю. - Один наш общий знакомый постоянно использовал эту фразу. Он говорил ее всем - девочкам, старухам, кому угодно, лишь бы польстить. Если, конечно, был достаточно трезв, чтобы вообще вести беседу. Римо понял, о ком говорит Смит, уронил вилку в пюре и выпалил: - Я помню каждое его слово, но этого не было. - Как хотите, - сказал Смит, вгрызаясь в желтую массу сэндвича. Римо откинулся на спинку кресла. - Мне наплевать, верите вы или нет! Я точно знаю, что у меня в душе живет поэтический дар. Понимаете? Вам знакомы такие вещи, как сердце, чувствительность, люди, человеческие существа? Аппетит пропал. За окном в долине Майами светились огоньки проезжающих автомобилей и далеких домов. - Хорошо. Я верю, что вы сами это придумали. Все возможно. Заканчивайте ваш ужин, Римо. Мы за него платим, в конце концов. Римо продолжал смотреть в темноту, ожидая, что его снова посетит вдохновение. Тогда он докажет Смиту. Но вдохновение не приходило.