, - сознался Батлер, удивленный тем, что Ободе заметил его интерес к кусту. - Очень хорошо. Рад, что могу объяснить тебе суть дела. Если ты не можешь что-то увидеть, это не означает, что этого не существует. Так вот, хищник все-таки есть. - Я не видел ни крыс, ни птиц, но все еще вижу тот хвост. Ободе улыбнулся: - Да, ты видишь этот хвост, но иди сюда быстрее, не то ты его не увидишь. Когда они подошли к кусту. Ободе развел зеленую листву. - Смотри, - сказал он, улыбаясь. Батлер взглянул. Да, хвост был, но это было все, что осталось от ящерицы, торчавшей из пасти толстой лягушки. - Спасаясь от опасности, можно иногда напороться на нее, - наставительно произнес Ободе, однако сам он очень быстро, буквально в тот же день забыл этот урок, не только отказавшись принять Римо Мюллера, но и приказав выслать его из страны. Немедленно. ГЛАВА ШЕСТАЯ  В гостинице "Бусати" имелась система кондиционирования воздуха, но она не работала; в душевых были краны, но в них не было воды; красивые ковры на полу были заляпаны и изрядно потерты. В комнатах было жарко как в топке паровоза, в коридорах воняло канализацией. Единственное, что осталось от ее прежнего великолепия, была чистенькая брошюрка с выписанными на ней словами "Отель "Виктория" и нацарапанными поверх них карандашом словами "Отель "Бусати". "Просторный, элегантный, оборудованный системой кондиционирования воздуха отель "Бусати" предлагает вам такие удобства, которых вы не встретите больше нигде в Восточной Африке", - прочитал Римо. Чиун неподвижно сидел на полу, его кимоно ниспадало с плеч. Римо расположился на краю широкой кровати с высокой бронзовой спинкой. - Я слышал, конечно, что реклама привирает, - сказал Римо, - но это уж чересчур. Чиун не ответил. - Я сказал, что это слишком. Чиун продолжал сохранять вид статуи. - Папочка, ведь перед тобой нет телевизора. И ты не смотришь свой сериал. Так почему же ты не отвечаешь? - Я смотрю свой сериал, - отозвался Чиун. - Я его вспоминаю. Римо удивило, что он, в какой-то мере, разделяет чувства Чиуна по поводу утраты дневного показа мыльных опер. В течение многих лет они служили для Римо постоянным раздражителем, но теперь, когда их не стало, ему было жалко Мастера Синанджу. - Это дело о Уотергейте продлится недолго, Чиун. Твои сериалы скоро возобновятся. - Я знаю. - Так нечего сидеть, уставившись в стену. - Я не в стену уставился. Я вспоминаю. Тот, кто может вспоминать хорошее в своей жизни так, будто оно настоящее, может быть счастлив всю жизнь. - Ну ладно, дай мне знать, когда ты кончишь вспоминать, и тогда мы поговорим. Римо взглянул на часы. Оперы Чиуна заканчивались всегда в 3 часа 30 минут пополудни. Он засечет время и посмотрит, как точно Чиун чувствует время. Когда на часах было 3 часа 27 минут, Чиун повернулся к нему. - Ты ошибся, Чиун. - Ошибся? Какую глупость ты еще придумал? - Глупость? Сериал заканчивался в 3 часа 30 минут. Сейчас только 3 часа 27 минут, а ты уже закруглился, - торжествующе сказал Римо. - Не досмотрел целых три минуты. Любой ребенок обладает, наверное, лучшим чувством времени. Три минуты - это много. - Три минуты - не так уж много для того, кто всю свою жизнь посвятил глупостям, - сказал Чиун. - Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, что ты забыл об этих торговцах-зазывалах. Это я не смотрю. Я не пользуюсь стиральным порошком. Раздосадованный тем, что он действительно забыл про три минуты рекламы после каждой серии, Римо изменил тему: - Ну, хорошо. Мы говорили о брошюре. - Может быть, она и не врет, - сказал Чиун. - Не врет? Да посмотри вокруг. - Я смотрю вокруг и вижу, что в свое время это было правдой. Я вижу великолепие в запустении. Так что, если там написано про то, что было тогда, значит, в рекламе все верно. - Не хочешь ли ты сказать, что я совру, если назову это место не гостиницей, а вонючей дырой? - Я говорю тебе, что правда - понятие относительное. Это только вопрос времени. - Даже в этой стране есть люди, которые были когда-то великими, а сегодня прячутся в горах, как перепуганные дети. - Ладно, Чиун, мне сейчас не до болтовни. Мне нужен совет. Я должен увидеться с самым важным человеком этой страны, чтобы разузнать о том белом доме, да так, чтобы он не понял, что я об этом доме уже знаю. Но он не хочет меня принять. Чиун кивнул. - Тогда советую тебе забыть все, чему тебя учили, и, как ошалевшая собака, кинуться туда, где, как ты считаешь, по своему недомыслию, находится пуп земли. Там, как изрядно подпивший белый, ты будешь метаться туда-сюда, а потом, в момент крайней опасности, вспомнишь что-нибудь подходящее из изумительного искусства Синанджу, которому тебя учили, и спасешь свою бесценную жизнь. После этого позорища, если тебе повезет, ты, может быть, убьешь того, кого надо. Вот каков совет Мастера Синанджу. Римо заморгал глазами и встал с кровати. - Что за околесицу ты несешь? - Просто на этот раз я хотел дать тебе тот совет, которому, я уверен, ты последуешь. Но, поскольку я вложил в тебя огромное богатство знаний, так и быть, внесу еще небольшую лепту. Ты думаешь, раз император кажется центром всего, то он и есть центр всего? - Он не император, а президент. - Можешь называть его как хочешь, сын мой, сущность императоров от этого не меняется. Я стараюсь втолковать тебе одну простую вещь: прежде, чем что-либо атаковать, узнай, где находится центр этого "что-либо". Ты же не армия, которая вслепую бродит по горам и равнинам, и благодаря своему огромному численному перевесу, может случайно совершить то, что требуется. У тебя - мастерство, настоящее искусство. Оно предназначено для того, чтобы обрушить его на одну-единственную точку. Следовательно, ты должен знать эту точку. И тогда поразишь цель. - Как же я найду эту точку, сидя в этом дерьмовом отеле? - Сидящий человек видит вокруг себя все. Бегущий - только то, что перед ним. - Я хорошо вижу все вокруг и когда бегу. Ты научил меня этому. - Когда ты бежишь ногами, - сказал Чиун и замолчал. Римо вышел из комнаты в надежде найти что-нибудь почитать или кого-нибудь, чтобы поговорить, или хотя бы понежиться на каком-нибудь случайно залетевшем ветерке. Ему не повезло: ничего этого не было. Направляясь к входной двери гостиницы, он заметил, как мимо него стремглав пробежал бой с глазами, полными страха. Администратор спрятал книгу. Швейцар вытянулся по стойке "смирно". И тут он их увидел. По улице столицы Бусати двигался армейский конвой. Из джипов торчали сверкающие на солнце пулеметы. Конвой возглавлял человек, который пригласил журналиста Римо Мюллера в Бусати на встречу с генералом Ободе. Достигнув дверей гостиницы, возглавлявший конвой джип с визгом затормозил, подняв облако пыли с немощеной мостовой. Но еще прежде, чем джипы остановились, с них посыпались солдаты. - А, Римо, рад вас видеть, - сказал новоиспеченный генерал Уильям Форсайт Батлер, быстро взбегая по когда-то белым ступеням парадного входа. - У меня для вас не очень хорошие новости. Сегодня днем вы возвращаетесь в Америку. Но есть у меня и хорошая новость. Римо презрительно улыбнулся. - Хорошая новость состоит в том, что я полечу вместе с вами и буду счастлив ответить на любые ваши вопросы. Само собой разумеется, Бусати в долгу перед вами, но надеется когда-нибудь отблагодарить вас. - Вышвырнув из страны? - У президента Ободе крайне неприятный опыт общения с белыми журналистами. - Тогда почему вы уверяли меня, что я смогу с ним встретиться? - Я полагал, что мне удастся уговорить его, но я ошибся. - Батлер пожал плечами, скорее мощными буграми мускулов на плечах. - Мы еще поговорим об этом по дороге в аэропорт, - сказал он. Откровенно говоря, Батлер был рад, что Римо Мюллер покидает Бусати: чем меньше американцев будет шнырять вокруг, тем больше шансов, что никто не пронюхает о белом доме. Это чувство еще более окрепло, когда он взглянул на спутника Римо Мюллера - старого азиата, который тихонько выскользнул за спиной Римо из отеля "Бусати" в ответ на вялое приветствие Батлера одарил его молчаливым взглядом и как будто окаменел на заднем сиденье джипа. Как говорил Ободе? "Когда Восток и Запад встретятся, как отец и сын, у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы". Восток и Запад. Старый азиат и молодой белый американец. Батлер обойдется и без Римо, и без азиата. У него есть собственное толкование легенды. Толкование, которое сделает его хозяином президентского дворца и даст ему власть над всеми племенами этой страны. Сидя в армейском джипе, шустро бегущем по дороге в аэропорт, и размышляя об этом, Батлер спохватился, что забыл о своих обязанностях хозяина. Дорога как раз пошла вдоль реки Бусати. Он обернулся назад, чтобы поинтересоваться, как чувствуют себя его пассажиры. Они исчезли. - Какого дьявола? - удивился Батлер. - Да остановите же этот проклятый конвой! Он посмотрел на водителя, потом снова на заднее сиденье. Оно было пусто. - Ты видел, как они выпрыгнули из машины? - с угрозой в голосе спросил он водителя. - Нет, генерал, - ответил шофер. - Я и не заметил, что их нет. Мы ведь ехали со скоростью сорок пять миль в час. Длинный конвой, состоявший из плотно набитых солдатами джипов, остановился и сбился в кучу на шоссе номер один. Шоссе не только так называлось - оно и в самом деле было единственным, соединяющим столицу Бусати с аэропортом. Стоя на джипе, Батлер мог видеть почти на километр в каждую сторону. Его пассажиров нигде не было. - Генерал, их тела должны быть, где-то у дороги, в сотне метров отсюда, не больше. - Ты не видел наших пассажиров? - обратился Батлер к сержанту в соседнем джипе. - Что вы сказали, сэр? - встрепенулся сержант. - Белый и азиат. Ты не видел, как они выпрыгивали из джипа? Сержант вскинул руку в щегольском английском приветствии, которое Батлер так ненавидел. Чтобы подчеркнуть свой ответ, сержант как можно чаще употреблял слово "сэр". - Сэр, нет, сэр. Не было замечено никаких пассажиров, покидающих вашу машину, сэр. - Сформировать поисковые группы и прочесать дорогу! Развернуться веером. Найти их. Они не знакомы с этой местностью. - Очень хорошо, сэр, будет сделано, сэр! - рявкнул сержант. Римо и Чиуна так, однако, и не нашлись, хотя по крайней мере пятеро солдат по-видимому натолкнулись не то на них, не то на что-то еще, потому что шеи их были свернуты, и они мирно лежали, все еще образуя поисковую группу, - оружие снято с предохранителей, пальцы рук на спусковых крючках, как будто их убаюкал легкий ветерок смерти. Исчезли еще трое, один из них капитан, но генерал Батлер не стал больше ждать. Он не стал бы ждать, даже если бы перед ним открылись врата ада. Он торопился на самолет, вылетавший в Америку, чтобы получить последнюю плату по долгу трехсотлетней давности, и тогда мир станет свидетелем такого величия, какого еще не доводилось видеть. Прибыв в аэропорт, Батлер приказал, чтобы его личная армейская часть продолжала поиски азиата и американца, а отыскав, держала под стражей до его возвращения. - Я буду через два дня, - сказал он и быстро пошел к трапу "боинга-707" авиакомпании "Эйр Бусати", обслуживаемого английскими пилотами и штурманами. Три года назад двое хауса в форме пилотов позировали на фоне самолетов для рекламного плаката "Эйр Бусати". Для чего самолеты в течение двух минут - а может быть и меньше - были очищены от пассажиров, большинство которых тоже были хауса. Батлер вспомнил этот эпизод, входя в самолет, в котором ему предстояло быть единственным пассажиром, и направился в задний салон, чтобы сменить военную форму на гражданский костюм. Батлер хорошо помнил тот рекламный плакат. Из опасения лишиться тех немногих пассажиров, которые еще пользовались услугами "Эйр Бусати", он не появился ни в одной африканской газете, зато произвел сенсацию в "Нью-Йорк Таймс", через которую несколько дней спустя воинствующий активист обратился к "Эйр Бусати" с призывом немедленно нанести бомбовый удар по Южной Африке. Держа перед собой рекламный плакат "Эйр Бусати", этот активист вопрошал: "Почему эти черные летчики не обрушат свои удары на расистскую Южную Африку? Я вам скажу почему: потому что капитализм заставляет их пилотировать коммерческие самолеты". Батлер чуть ни плакал, читая эту статью и раздумывая над тем, что черные все-таки пилотируют военные самолеты, но... в Америке. 707-й резко взмыл в быстро сгущающуюся темень бусатийского неба и лег на курс, направляясь к первому промежуточному пункту на своем долгом пути к аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Уильям Форсайт Батлер полулежал в откинутом кресле, зная, что это его последнее путешествие на запад - в страну, в которую несколько веков назад скованными в кандалы в трюмах кораблей, предназначенных для перевозки скота, привезли его предков. Те путешествия длились месяцами. Многие умирали, многие, когда им представлялась возможность, бросались за борт. Там были люди самых разных племен - лони, хауса, ашанти, дагомеи, - и всем им предстояло лишиться своего происхождения и стать новыми людьми, называемыми "ниггерами". Мало кому потом удавалось найти дорогу домой. Уильяму Форсайту Батлеру это удалось. Ожесточившись до предела, нашел он свой дом, свое племя и свой народ, а также любопытную легенду, которая подсказала ему, что он должен делать. Хотя, по правде говоря, он всегда был парнем - а потом мужчиной, - который хорошо знал, что ему нужно делать и как надо эго делать. Когда ему стукнуло одиннадцать, - это было в Паттерсоне, штат Нью-Джерси - он вдруг осознал, что может очень быстро бегать, быстро как ветер. Он что-то читал, когда его это осенило. Он поделился своим открытием с сестрой. - Да катись ты, Билли! Полюбуйся на себя, жирный поросенок, - сказала она. - Знаю, сестренка, знаю. Но я очень быстрый. Я хочу сказать, эта скорость сидит во мне. - Я обгоню тебя, толстячок, - заверила его сестра. - Сегодня - да. Но не в следующем месяце. А еще через месяц ты сразу отстанешь так, что меня и не увидишь. - Еще не родился тот, кто заставит тебя быстро двигаться, толстячок, - ответила старшая сестра. Но Билли Батлер знал, что так будет. Все, что ему нужно сделать - найти эту скорость в себе. И он ее нашел. Он добился того, что играл в составе национальной сборной студентов колледжей США, а потом в команде "Морган Стейт". Он продемонстрировал такие способности, что его пригласили в "Филадельфия Браунз", где в то время был свой, довольно своеобразный метод оценки футбольных талантов. Для этого хозяевам, видимо, было достаточно иметь индикатор цвета. Если ты был черным и быстрым, но не учился ни в одной из школ Большой Десятки, то тебя определяли в защитники задней линии. Если тебя звали при этом Уильямом Форсайтом Батлером, то ты становился Вилли Батлером. Не Биллом и не Билли, а Вилли. "Я не хочу быть защитником, - сказал им Батлер. - Я хочу играть в нападении. Я знаю, что смогу быть хорошим нападающим". Но у "Браунз" уже был один черный среди полусредних, и Батлер стал защитником. Он смирил свою гордыню и попробовал заглянуть в будущее. Он читал о возрождении черного движения, которое, казалось, сосредотачивалось в основном вокруг ребят, созывающих пресс-конференции и объявляющих на них о грядущих восстаниях. Любого черного выскочку и трепача белая пресса возводила в ранг черного лидера и очень мало писала о своих собственных людях, о тех, кому приходилось проливать пот, кровь и слезы лишь для того, чтобы вырвать у этой враждебной страны хоть самую малость - крышу над головой. Так же, как в свое время, еще мальчишкой, он знал, что в нем живет скорость, он предвидел теперь, что произойдет в этой все еще враждебной Америке. Свои мысли он попытался объяснить одному из активистов, с которым он оказался рядом в самолете. - Послушайте, - сказал он тогда, - уж коли вы собираетесь заварить эту чертову революцию, может быть, не стоит объявлять о своих планах в "Нью-Йорк Таймс"? - Революция, - ответил активист, - это связь с массами. Самое главное - они должны осознать, что власть дает только винтовка. - А вам никогда не приходило в голову, что большинство винтовок у белых? - Беленький человек изнежен. С ним кончено. Он мертв, приятель. - Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь загоните его в угол, - сказал Батлер юноше, который на это ответил, что Батлер - это дядя Том вымершего поколения. Месяц спустя Батлер наткнулся на имя этого активиста в газете: сообщалось, что юнец был арестован за вооруженное ограбление аптеки. Некоторые из друзей Батлера говорили, что судя по стандартному характеру обвинения, парня на самом деле арестовали за его политические убеждения. - Чепуха, - сказал Батлер. - Просто вы не знаете, как делаются такие дела: этот парень - самая подходящая кандидатура на образ врага. Он не представлял для правительства никакой опасности. Более того - он ему помогал. - Он поднимал уровень самосознания своего народа, - сказала сестра Батлера. - Каждый раз, когда этот мальчишка открывал рот, десять тысяч белых сдвигались вправо. - Это искаженный образ мыслей, - сказала сестра. - Не знаю, как ты, а я устала валять дурака. - А я устал от неудач. Мы отталкиваем тех, кто поддерживает нас на севере, да и на юге. - За нами Третий мир. Нас больше, чем этих белесых. - Количество уже не играет прежней роли, - возразил Батлер. - Любая армия состоит из людей, которые могут действовать вместе и, что самое важное, быть в нужное время в нужном месте. Если бы я возглавлял революцию в этой стране, я бы дал каждому парню не ружье, а часы. - А это крепко застряло у тебя в голове, мистер "вам разрешается быть только защитником". И не повторяй мне разговоры белесых о том, что мы будем стерты с лица земли. Нас стирают с лица земли каждые сто лет, а мы - вот они! - Нет, - печально сказал Батлер, - я не считаю, что нас сотрут с лица земли, потому что не думаю, что мы сможем сейчас заварить настолько крутую революцию, что нас сотрут в порошок. Мы задохнемся в нашей собственной глупости. Его сестра ответила, что Батлер слишком высокого мнения о белокожих. Ответ Батлера сводился к тому, что хотя белокожий не так уж хорош, и даже изрядно глуп, но по сравнению с его сестрой самый последний белый босяк выглядит интеллектуальным гигантом. Отчаяние Батлера становилось все глубже с появлением все новых газетных статей с невыполнимыми требованиями черных активистов: о единстве Третьего мира и языке пуль. Когда Уильям Форсайт Батлер узнал о создании по всей стране сети департаментов африканских исследований, он чуть не заплакал от чувства бессильной досады: "Вы, проклятые ублюдки, нам нужны школы профессиональной подготовки! - кричал он в тишине своей комнаты. - Не эти идиотские департаменты, а школы профессиональной подготовки, слышите? В этом наше спасение". Естественно, большинство друзей перестали с ним разговаривать - он был трусливым дядей Томом. Он был тогда затаившим месть защитником, и у него был план. В один прекрасный день этот план сработал: Батлер перешел в другую команду, "Нью-Йорк Джайнтс", и получил обещание, что ему дадут возможность продвинуться в следующую линию. В день открытия нового сезона он занимал место защитника в последней линии обороны. В конце сезона он занимал то же место. Вот тогда-то Уильям Форсайт Батлер и подумал, что, может быть, его сестренка права. Движение за укрепление этнического самосознания набирало силу в футбольных клубах, и Батлер стал одним из его руководителей. Он проанализировал статистические данные о футбольной лиге, которые показывали, что черных игроков значительно чаще, чем белых, вытряхивали из первых - более престижных и лучше оплачиваемых - линий в задние - защитные. Он потребовал от руководства ответа на вопрос: почему за такую же игру черный получает меньше, чем белый? Батлер назвал это рабством двадцатого века. Он заявил, что именно расизм является причиной того, что среди полусредних нет ни одного черного, и объявил, что в следующем сезоне потребует, чтобы его перевели в полусредние. Вилли Батлер продолжал задавать свои вопросы, а владельцы футбольных клубов продолжали хранить молчание. Вскоре имя его исчезло со страниц спортивных газет, не желавших подрывать всеамериканский дух этой игры. И вот пришел день, когда на последней странице газеты "Нью-Йорк Дейли Ньюс" Батлер увидел занимавший всю полосу заголовок, который вызвал у него приступ ярости. Прочитав его, Батлер поклялся никогда не забывать о рабстве, которое привело его предков в эту страну. Заголовок гласил: "Вилли Батлер продан". О том, что его собираются продать в другой клуб, Батлер впервые узнал из этой газеты и, чтобы не быть проданным кем-то куда-то, - ушел из футбола. Он был еще молодым парнем, и его занесло в Корпус мира. Он был направлен в Бусати, чтобы попробовать осуществить ирригационный проект, который помог бы поднять плодородие небольших земельных участков хотя бы до уровня достигнутого аборигенами две тысячи лет тому назад. Батлер, довольный тем, что находится так далеко от Америки, с увлечением работал, пока однажды к нему не обратился представитель ЦРУ, приписанный к Корпусу мира в Бусати. Человек из ЦРУ сказал: он возвращается домой, он наблюдал Батлера в работе и понял, что тот - настоящий американец, и как насчет того, чтобы поработать на ЦРУ? "Почему бы не подработать?" - подумал Батлер и согласился, решив, что как-нибудь выкрутится, направляя нелепые сообщения о высосанных из пальца событиях и взятые с потолка прогнозы о возможном ходе развития событий. Однако в жаркой Бусати сбывались любые прогнозы. Батлера зачислили на полное довольствие в ЦРУ, положив ему тридцать шесть тысяч долларов в год и поручив содействовать приходу к власти тогда еще полковника Ободе, который придерживался в то время прозападной позиции. Примерно тогда же Уильям Форсайт Батлер побывал в горах у лони. Войдя в первую же деревушку, он почувствовал: это его дом. И он устыдился за свой дом. Разбившись на немногочисленные группы, лони прятались в горах; низкорослые трусливые мужчины рылись в земле, отыскивая съедобные корешки и беспрестанно оглядываясь, не появился ли сзади хауса, слон, или еще что-нибудь крупнее ящерицы. В Империи Лони, видимо из-за трусости мужчин, установился матриархат. Три наиболее многочисленные группы лони возглавлялись тремя сестрами-принцессами. Батлер встретился с одной из них и сказал ей: он - тоже лони. А почему мы должны верить? - спросили его. Раздосадованный Батлер невольно произвел гортанью шипящий с прищелкиванием звук - у него это было с самого детства. Принцесса неожиданно обняла Батлера и пригласила его в дом. Батлер смутился. Принцесса объяснила ему, что мужчины лони, рассердившись, всегда издавали этот звук. Но ей уже давно не приходилось его слышать. Батлер забыл и об Ободе, и о поручении ЦРУ. Он провел в деревушке две недели и впервые услышал там легенду лони. Он рос и воспитывался в обществе, в котором не верили в такие вещи, но в этой легенде, думал он, многое относилось лично к нему. Возвращающиеся домой дети лони. Разве он не был одним из этих детей? А человек с Запада, погибший, но, в конце концов, победивший того, кто поработит лони. Ну, а разве он, Батлер, не с Запада? И разве его нельзя назвать умершим, в том смысле, что он отказался от своей прошлой жизни, чтобы воссоединиться с лони? А человек, который поработит лони? Кто еще как не Ободе? Он не очень-то понял, что там говорилось о каком-то азиате, который якобы возродит дух лони в ритуальном огне, но кто сказал, что в легендах все должно сходиться с жизнью до последнего слова? Да, эта легенда здорово подходила ему. И чтобы показать лони свои братские чувства, отплатить тем, кто поработил их, а заодно доставить небольшое удовольствие себе самому, Батлер решил кое-что добавить к легенде - пусть в нее войдет человек, который заставит белых оплатить грех многовековой давности. Он открыл лежавший на соседнем кресле "дипломат" и вгляделся в потемневший по краям пергамент - грузовую декларацию корабля на партию рабов из Восточной Африки. Другой старинный пергамент представлял собой свидетельство об их продаже. Была здесь и пожелтевшая справка с плантации. Еще на одном документе было изображено родословное дерево. Во всех этих документах значились фамилии Липпинкоттов, Батлеров и Форсайтов - трех американских семей, наживших свои состояния на работорговле. Он вытащил из небольшого конверта стопку газетных вырезок. Самая последняя - он натолкнулся на нее недавно в газете "Норфолк Пайлот" - чудесное маленькое сообщение о помолвке Хиллари Батлер с Хардингом Демстером Третьим. Надеюсь, подумал он, что Хардинг Демстер Третий не будет слишком опечален, если ему придется подождать у алтаря. ГЛАВА СЕДЬМАЯ  В аэропорту Бусати царило смятение. В донесении, полученном от армейского подразделения, приданного компании "Эйр Бусати", основная задача которого состояла в том, чтобы не допускать краж авиационных покрышек и колес, говорилось, что из багажного отделения исчезли семь больших лакированных сундуков, а в самом подразделении не досчитались четырнадцати солдат. Был разграблен также газетный киоск. В связи с размерами нанесенного ему ущерба было высказано предположение, что в этом киоске начался бунт, но для такого бунта в аэропорту было маловато людей. На самом деле, если уж придерживаться истины, в аэропорту, кроме нескольких человек обслуживающего персонала, находились в то время один белый американец и один престарелый азиат, которые потом исчезли вместе с солдатами и лакированными сундуками. - Ты в это веришь? - спросил генерал Ободе своего личного адъютанта-хауса. - В бунт? - Во все. - Вы имеете в виду Восток и Запад, отца и сына? - Да, - подтвердил Ободе. Адъютант покачал головой: - Все лони - в горах, там они и останутся навсегда. Нам нечего бояться этих трусливых горных бродяг. Особенно теперь, когда вы начали подкидывать им места в правительстве. Нет, они никогда уже больше не поднимутся. Можно не бояться. Генерал Ободе на минуту задумался. - Возьми еще десять тысяч долларов в министерстве финансов и положи на мой счет в швейцарском банке, - сказал он. А в это время по равнине Бусати, в сторону гор продвигался тяжело нагруженный караван. Покачивающиеся на плечах четырнадцати солдат сундуки отбрасывали своими лакированными боками яркие солнечные блики. Впереди вышагивали Мастер Синанджу и Римо. Римо был зол как черт. - Ты - двуличный сукин сын, - сказал он. - Договор есть договор, - отвечал Чиун. - Невыполненный давний договор всегда имеет преимущество перед тем, что заключен недавно. Это справедливо. - Ты говоришь о договоре, которому больше двух тысяч лет. Дом Синанджу тогда даже не существовал. - Обзывание, равно как и несколько лет туда или сюда, не аннулирует договора. - Да эта штука относится еще к дохристовой эпохе! Несколько лет. Какие же это несколько лет? - Это ты ведешь отсчет со времен Христа, а не Дома Синанджу. У нас невыполненный договор, причем оплаченный вперед, понимаешь, оплаченный полностью. Это был год Овена. Или год Крысы? - Наверное, год двуличного сукина сына. - Неважно. Но, помню, где-то в одном из ваших 50-х или 60-х Дом Синанджу согласился тренировать что-то такое, что нам приволокли прямо с улицы - это временная замена настоящего убийцы... - Да сгорит твой портрет этого актеришки - Реда Рекса - вместе с его автографом! - воскликнул Римо в сердцах. Чиун оглянулся на свои сундуки и сказал что-то одному из солдат на языке, который, как потом объяснил Чиун, был одним из диалектов языка лони. По его тону Римо догадался: Чиун напоминал солдатам, что в сундуках ценные вещи, возможно, что в первом сундуке - портрет главного героя сериала "Пока Земля вертится", Реда Рекса, и что в случае опасности надо будет прежде всего спасать этот сундук. Римо был потрясен, когда впервые услышал, как Чиун говорит на языке лони. Он думал, что Мастер Синанджу знал только китайский, японский, корейский и немножко английский. Однако, подходя к аэропорту, в который они направились, оставив генерала Батлера в джипе, Чиун жестом велел Римо помалкивать. Когда они выбрались из батлеровского джипа, Римо хотел немедленно вернуться назад в город, чтобы завершить дело с этим белым домом за железными воротами. Но Чиун потребовал, чтобы они отправились в аэропорт и забрали там багаж. При этом он категорически отказался обсуждать это, или пойти на компромисс. Ему нужен его багаж, сказал он Римо. Они и не знали, что оказались в аэропорту буквально через несколько минут после того, как самолет Батлера поднялся в воздух. Солдаты приписанного к аэропорту подразделения праздно шатались по залу. - Я спрошу у них на языке Империи Лони где наш багаж, - сказал Чиун. - Лони? Это же племя, Чиун. Какой у них язык? - Нет, это - великое царство великой добродетели, - возразил Чиун. Римо расценил это так: когда они нанимали убийц - ассасинов, то всегда вовремя оплачивали их услуги. Что еще мог подразумевать Чиун под словом "добродетель"? - Ну, хорошо, давай получим багаж, и сразу же в город. У меня там масса дел. Чиун молча поднял вверх свой длинный костлявый палец. В его ногте, как в серебре, отразились переливающиеся огни мигалок на крышах полицейских машин. Чиун обратился к одному из солдат на языке, который показался Римо языком Суахили - основным языком, на котором говорили к Бусати. - Они не будут с тобой разговаривать, Чиун. Мы ведь иностранцы. - Говори только за себя, ты, белый человек, - сказал Мастер Синанджу. Римо скрестил на груди руки и стал терпеливо ждать, когда какой-нибудь солдат, к которому обратится Чиун, нацелит ему в грудь свою винтовку. "Пусть сам выкручивается", - думал Римо. Может, будет какой брачок в его ударе. Хотелось бы на это взглянуть, хотя он, Римо, и не собирается наблюдать за всеми событиями со стороны. Сначала Чиун сказал что-то на диалекте лони, потом перевел Римо, о чем у них там шла речь. "Я - Мастер Синанджу, а это - Римо, который хоть и белый, но близок мне. (Я говорю им "близок", Римо, потому что им не нравится твое неуважительное отношение к моим словам.) Я хотел бы поговорить с вашим королем о своем долге как Мастер Синанджу". Я уверен, Римо, они знают о нем, об этом, наверное, много говорится в их деревнях и храмах, о том, что Мастер Синанджу все еще не вернул свой долг. Тем временем двое солдат продолжали о чем-то горячо спорить между собой. Римо улыбнулся. - Неужели ты, папочка, думаешь, что два солдата-африканца вспомнят столетней давности обязательство какого-то иностранного наемника? - Сколько бы ты ни старался, Римо, тебе не понять сути Синанджу. Лони высоко ценят услуги Дома Синанджу, не то что китайские императоры и паршивые американцы. Римо покачал головой. Если уж Чиун начал говорить о славе Синанджу, то с ним лучше не спорить. Во всем мире о Доме Синанджу слышали от силы пять человек, да и то, четверо из них - агенты разведки, а пятый - какой-нибудь замшелый историк. Но если послушать Чиуна, то Синанджу величественнее Римской Империи. Чиун пробормотал что-то еще, и солдаты явно смешались. Они жестом предложили Чиуну и Римо следовать за ними. - Сейчас ты увидишь, как достойные люди относятся к Мастеру Синанджу, - с гордостью прошептал Чиун. - Есть еще люди, которые достаточно культурны, чтобы отличить настоящего ассасина от, как ты его называешь, убийцы. Вот увидишь! - Чиун, ты ведь даже не знаешь, лони ли они. Может, они собираются задать нам сейчас хорошую трепку. - Ты путаешь их с американцами, - огрызнулся Чиун. Солдаты отвели Чиуна и Римо к офицеру, которому Чиун снова что-то энергично объяснял, с необыкновенной быстротой размахивая руками. Римо пытался угадать реакцию по лицу офицера, но черная как ночь физиономия оставалась бесстрастной, словно космос. Офицер показал на газетный киоск в аэропорту. Чиун кивнул и повернулся к Римо. - Вот увидишь. Увидишь, что такое настоящее уважение, - сказал он. - Пошли! Римо пожал плечами. Аэропорт - чуть меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо, - был раз в пять больше того, что требовалось для нужд Бусати. Римо и Чиун стояли у газетного киоска, в котором были главным образом периодические издания на английском языке. - Мы получили твой багаж, Чиун, убедились, что с портретом Реда Рекса все в порядке, и сегодня же ночью я взгляну на белый дом с железными воротами. - Нет, - возразил Чиун, - мы должны дождаться офицера. Уйти сейчас - значит показать неуважение к лони. - И почему это ты их так уважаешь? - Потому что, в отличие от некоторых других, они заслужили уважение. - Чиун, не хочу обижать тебя, правда не хочу, но скажи: неужели все Мастера Синанджу в течение сотен лет учили язык лони только потому, что не выполнили какой-то договор? Да они, наверное, давно уже забыли про этот должок. А сколько, интересно, еще языков ты хорошо знаешь? - По настоящему хорошо? - Ага. - Один. Мой родной. Остальными я только пользуюсь. Скользнув взглядом по киоску, Римо заметил среди всего прочего экземпляр газеты "Нью-Йорк Таймс", продававшийся за два с половиной доллара. Как следовало из сообщения на первой странице газеты, на телевидении нашли возможность изменить время трансляции репортажей по Уотергейту. Возобновлены передачи "мыльных опер". - В Штатах снова запустили "Пока Земля вертится", - шепнул Римо. - Что? - выдохнул Чиун. - Твои сериалы. Их снова показывают. Чиун пошевелил губами, как будто намереваясь что-то сказать, но у него ничего не получилось. Когда к нему вернулся дар речи, он молвил: - Я уехал из Америки, потому что оставлял за собой пустоту. Америка обманула меня. Как они могли вот так просто возобновить передачи, которые они же так просто отменили? - Не знаю, папуля. Но, думаю, следует поторопиться, чтобы поскорее вернуться в Штаты, не так ли? Свое уважение к лони ты можешь выразить как-нибудь потом. Если уж они прождали пару тысяч лет, им ничего не стоит подождать еще годик-другой. Впервые в жизни Римо увидел, что Чиун колеблется. В этот момент армейский капитан, с которым они разговаривали, подошел к ним и сказал на чистейшем английском языке: - Я и мои солдаты, сэр, восхищены миленькой лонийской сказкой, которую вы нам рассказали. Чтобы выразить нашу благодарность, мы будем рады отвезти ваш багаж всего за сто американских долларов. Римо зажал руками рот, чтобы не рассмеяться. И тут Чиун дал волю своим чувствам. Тощий азиат, как ураган, набросился на газеты, разрывая их в мелкие клочья. Газетный стенд врезался в стенной стеллаж, стенной стеллаж - в продавца, а продавец вместе со стендом, стеллажом и тем, что осталось от газет, - в переплетение трубок неоновых ламп рекламного щита. По залу аэропорта Бусати порхали, медленно опускаясь, белые, как снежинки, клочки бумаги. - Это вероломство не останется безнаказанным, - объявил Чиун. Капитан, который хотел заставить их раскошелиться, начал было пятиться назад, но услышав то, что сказал ему Чиун, остановился. В этот раз Чиун не переводил Римо содержание своего разговора с капитаном. Закончив переговоры, Чиун дал Римо знак следовать за ним. Когда они шли за капитаном, он тихо сказал: - Эти люди - не лони. - Хорошо. Поедем в город и закончим то, ради чего мы сюда явились. - Но сначала я должен закончить то, ради чего я сюда явился, - безапелляционно ответил Чиун. Они уже несколько часов тащились по равнине Бусати. Римо продолжал выковыривать из карманов клочки газетной бумаги и ворчать, что Чиун обманул его, заставив поверить, будто они возвращаются в город. - Я же тебе сказал, - объяснял Чиун, - более старый контракт имеет преимущество. - Это не решает мою проблему, папочка. - С глупым разговаривать бесполезно. - И мне, и тебе платит один и тот же хозяин. Мы обязаны выполнять его задание, но этого не делаем. - Если тебе так надо, можешь отправляться в свой город, но только без меня. - Это каким же образом? - возмутился Римо, оглядывая равнину. - Я даже не знаю, где мы сейчас находимся. - А когда ты что знал? - съехидничал Чиун и бодро зашагал дальше, к виднеющимся вдали горам. Они шли целый день. Римо сетовал на то, что провалит здание, что лони, можно не сомневаться, ограбят их в первой же деревне, жаловался на изнуряющий зной выжженной солнцем равнины, которую Чиун упорно называл "пышными предгорными садами", поскольку, объяснял он Римо, в свое время здесь были красивейшие в мире сады. - Лони, должно быть, неплохо заплатили тогда твоим предкам, - сказал Римо. - Они умели ценить настоящую работу. - Вот увидишь, они накинутся на нас, как только сообразят, что их больше. - Лони - честные, справедливые и порядочные люди. - Да, заплатили вам явно недурственно, - ворчал Римо. Чувствовал он себя прескверно: пропыленный, грязный, покрытий липким потом... Еще бы - двое суток не менял белья. А Чиуну, с его семью сундуками одежды, хоть бы что. К тому времени, когда они начали подниматься в горы, на древний континент, во всем ее величии, внушающем благоговейный трепет, пала ночь. Римо сразу заметил, что продвигались они не просто по горным тропинкам, а по уступам, вырубленным в камне, и за прошедшие века стертым ногами человека. Они продолжали упорно двигаться вперед - все выше и выше, в ночные горы. Римо был изумлен выносливостью солдат, шагающих под грузом чиунова багажа. За очередным поворотом они увидели огонь, горящий на высокой стене. Чиун сложил рупором ладони и что-то прокричал на лонийском диалекте суахили. - Я им сказал, что это я, - объяснил он Римо. - Ну, сейчас мы получим, - сказал Римо, готовясь к худшему. Из проемов в стене показались люди с факелами и копьями, всего несколько человек, которые сначала отступили назад, выжидая, пока их не набралось побольше, а тогда двинулись вперед. Свет их факелов ослепительно сиял в ночной темноте. Слишком много людей и копий, чтобы удрать целым и невредимым. Римо решил пробраться через центр, приготовившись получить несколько ран, а потом, не останавливаясь бежать. Отступать было некуда. Позади себя он слышал стук сбрасываемых на землю сундуков Чиуна и топот ринувшихся назад солдат хауса. К удивлению Римо лони не стали их преследовать. Вместо этого, приблизившись на расстояние полета копья, они пали на колени и в унисон молитвенно вскричали: - Синанджу! Синанджу! Синанджу! Затем через головы толпы в ярком свете факелов Римо увидел спускающуюся к ним высокую черную женщину в короткой белой тунике. Она несла сверкающую металлическую жаровню, в которой пылал огонь. Римо и Чиун подошли ближе, и толпа, скандирующая "Синанджу", по' одному ее слову остановилась. Она заговорила. Чиун переводил Римо. - Добро пожаловать, Мастер Синанджу! Мы мечтали о возращении твоего грозного величия. О, Грозное Величие, Боги лони приветствуют тебя. Наши мечты сбылись! О, Грозное Величие, теперь трон лони снова в безопасности, потому что ты снизошел до нас. - Чиун, они что - действительно это говорят? - тихо уголком рта спросил Римо. - Так цивилизованные люди приветствуют Мастера Синанджу, - ответил Чиун, последний из Мастеров Синанджу. - Чушь собачья, - сказал Римо Уильямс, бывший полицейский из Ньюарка. ГЛАВА ВОСЬМАЯ  Когда самолет приземлился в аэропорту Вашингтона, генерал Уильям Форсайт Батлер взял напрокат машину и направился в городок Норфолк, расположенный в штате Вирджиния. Воздух был напоен пьянящими весенними запахами. Батлер выключил кондиционер и открыл окно, прислушиваясь к дыханию земли и наслаждаясь ее красотой. Так ли уж давно первые рабы ступили на эту землю? Может быть, они шли по этой же дороге? Конечно она была тогда не шире телеги. Горячая дорожная пыль забивалась у них между пальцами, ласкала и грела их ноги, и они, наверное, думали так же, как думал когда-то Батлер: какая добрая, щедрая земля! Может быть после своего путешествия с каждодневными страданиями, они думали, что судьба наконец-то им улыбнулась - перед ними простиралась тучная плодородная земля, на которой они могли построить счастливую полнокровную жизнь. Наверное так думали принцы лони. Но вместо счастья и благополучия их долей стали цепи, хлыст и изнурительный труд на полях под палящими лучами солнца - труд, не скрашенный ни беззаботным смехом, ни поддержкой семьи - медленное постоянное забвение простого человеческого счастья. Лони были в то время гордым народом. Многие из них пытались изменить свою судьбу - вначале спорили с белыми мучителями, затем пробовали бежать, затем - поднимались на бунт. Батлер подумал о том, что теперь лони подавлены и забиты даже в своей собственной стране, и сильнее нажал на педаль газа. В Норфолке он направился в оживленный портовый район и припарковал автомобиль на неохраняемой стоянке недалеко от небольшого зала игральных автоматов. Он еще не вышел из машины, а уже почувствовал, как все вокруг заполнено влажностью, запахом соли и морской тины. Идя по припортовой улице, он чувствовал, как этой влагой в этим запахом пропитывается даже шелковая ткань его легкого голубого костюма. Он остановился у пирса и посмотрел на протянувшуюся в обе стороны на добрые полмили ярко освещенную, сверкающую неоновыми огнями улицу. В одном из трех мест на этой улице должен быть его человек. В первом баре, в который он зашел, работала система кондиционирования воздуха, в нем было прохладно, и он почувствовал, как сразу же, только он вошел внутрь, на теле высох пот. Это был бар для моряков. Для белых моряков. В таверне было полно моряков. Их одежда, наколки и особенно задубелые на солнце и морских ветрах лица и руки подтверждали их профессию лучше всяких документов. Эти лица вопросительно повернулись к нему, когда он остановился в дверях, понимая, что ошибся, что это не тот бар, который он искал. Решив показать, что он тоже свободный человек, Батлер не спеша прошелся взглядом по лицам сидевших за стойкой бара, затем оглядел столы. - Эй, ты! - крикнул бармен. - Это частный бар. - Конечно, - сказал Батлер, - конечно, частный. Ищу кое-кого, босс. - Ну, здесь ты его вряд ли найдешь. - Да не его, босс. Ее. Может быть, ты ее видел? Крупная блондинка с большими титьками. На ней короткое красное платье, а под ним - распрекрасная теплая задница. - И он осклабился, показав ряд белых зубов. Бармен закипал. - Да ладно, босс. Я уже вижу - ее здесь нет. Но если она придет, скажи, чтобы она несла свою теплую задницу домой. Не то, скажи, ее мужик отхлестает по этой самой заднице. А еще скажи, что если она сразу же не заявится, то больше не получит вот этой штуковины, - сказал Батлер и показал на то место, где сходятся две штанины. Несколько человек хихикнули. Бармен открыл было рот, чтобы ответить, но Батлер повернулся и вышел на улицу, не придержав при этом дверь. Тяжелая деревянная дверь гулко захлопнулась за ним. Он остановился на подъездной дорожке и рассмеялся гулким раскатистым смехом, в котором натренированное ухо лингвиста могло бы различить гортанно-шипящее прищелкивание, характерное для лони в гневе. Отсмеявшись, Батлер повернулся и зашагал к следующему кварталу. Гнетущая жара уже спала. Для его кожи в самый раз. Во второй таверне все было нормально, но пусто; он нашел того, кого искал, в третьей таверне. Человек этот сидел за столиком в дальнем углу зала. Его лицо цвета кофе с молоком казалось светлее на фоне темно-синего габардинового кителя. Несмотря на жару, на нем был отделанный тесьмой жилет и утконосая фуражка с золотым витым шнуром по околышу и козырьку. В зале было полно черных матросов, и никто даже не взглянул на черного щеголя в голубом костюме. Пока он пробирался к задней стене, ему дважды предлагали выпить, но он дважды отказался, стараясь быть предельно вежливым. Наконец он подошел к столику, за которым сидел морской офицер и пил в одиночку виски "Катти Сарк", наливая из стоявшей перед ним бутылки. Когда Батлер опустился в кресло, офицер взглянул на Батлера. - Привет, капитан, - поздоровался Батлер. - Ага, полковник Батлер, - отозвался капитан. - Как я рад видеть вас. - Язык его немного заплетался; успел уже наклюкаться, досадливо поморщился Батлер. - Давно вас здесь не было. - Да, - согласился Батлер, - но сейчас мне нужна ваша помощь. Наполнив до краев свой стакан, капитан вяло улыбнулся. Он понюхал виски, поднес стакан к губам и начал медленно, понемногу выливать его содержимое в рот. Когда стакан наполовину опустел, он остановился. - Что ж, пожалуйста, - сказал он. - Условия те же? Батлер кивнул. "Те же условия" означали пять тысяч долларов наличными для капитана танкера, плавающего под либерийским флагом. По крайней мере, это была любезная выдумка, которой придерживались Батлер и капитан. Правда состояла в том, что "условия те же" означало: жена и дети капитана, которые жили в Бусати, будут продолжать там жить, а не окажутся вдруг мертвыми в какой-нибудь канаве. Это условие было оговорено еще при первой встрече Батлера с капитаном десять месяцев тому назад, и этот вопрос никогда больше не поднимался - не было необходимости: капитан все хорошо помнил. - Однако, - сказал Батлер, - на этот раз есть некоторая разница. Он внимательно оглядел зал, чтобы убедиться, что никто за ними не следит и не подслушивает. Небольшой бар сотрясали душераздирающие вопли музыкального автомата. Успокоенный, Батлер сказал: - Две женщины. - Две? - переспросил капитан. - Две, - улыбнулся Батлер. - Но одна из них, не закончит путешествия. Капитан хлебнул виски и снова улыбнулся. - Понимаю, - сказал он, - понимаю. - Но он не понимал. Он не понимал, почему он должен взять на борт за одну и ту же цену двух женщин вместо одной. Так же, как не понимал, каким образом поставить перед Батлером пот вопрос, не рискуя навлечь на себя серьезные неприятности. Но он снова повторил: - Понимаю. - Хорошо, - сказал Батлер. - Когда вы отплываете? - В пять, - посмотрев на часы сказал капитан. - Как раз перед рассветом. - Буду в пять, - сказал Батлер и поднялся из-за стола. - Может быть, присоединитесь ко мне? - предложил капитан, берясь за бутылку. - Извините нет. Я не пью. - Жаль. Это вы зря. Когда выпьешь, жизнь становится намного легче. Батлер положил на стол свою большую ладонь и, перегнувшись через стол, сказал: - Вы не поймете, капитан. Ничто сейчас не может быть более легким, чем моя жизнь. И более приятным. Капитан кивнул. Батлер на секунду задержался, ожидая вопроса, затем, не дождавшись, оттолкнулся от стола, повернулся и молча вышел. Он остановился в мотеле на окраине города, где снял комнату под именем Ф.Б.Уильямс. Он заплатил наличными и отмел попытки дежурного завязать с ним разговор. Батлер проверил комнату. Дверные замки были вполне удовлетворительны. Он бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, закрыл комнату и вернулся к машине. Целый час разъезжал Батлер по улицам Норфолка, разыскивая нужного ему человека. Ему нужен был особый человек. Наконец он нашел ее. Это была высокая стройная блондинка с пепельными волосами. Она стояла на углу перекрестка, у столба светофора, в отработанной годами позе проститутки - готовая тут же пересечь улицу, если вблизи покажется полицейская машина, но согласная стоять там хоть вечность, если фараоны не покажутся и если конечно не подъедет подходящий мужчина в подходящей машине. Увидев ее, Батлер быстро объехал на прокатном "бьюике" вокруг квартала, а затем, точно подгадав, подкатил к ней как раз в тот момент, когда зажегся красный свет. Девушка взглянула на него через лобовое стекло. Батлер нажал на кнопку электрического устройства дверей, отпирая их. Глухой щелчок открывающегося замка был еще одним принятым всюду сигналом. Девушка подошла к машине, облокотилась на дверь, просунула в открытое окно голову и первым делом внимательно оглядела заднее сиденье. "Да, - подумал Батлер, - рост, фигура и возраст вроде бы подходят. Цвет кожи и волос - тоже." - Хотите развлечься? - спросила девушка. - Точно! - Минет - пятнадцать долларов, натурально - двадцать пять. - А на ночь? - спросил Батлер. Странно, подумалось ему, слова и фразы уличного жаргона всплывали в памяти с такой легкостью, как будто он и не переставал ими пользоваться. - Не-а, - сказала девушка. - Не охота. Это тоска зеленая. - А три сотни желания не прибавят? - спросил Батлер, зная, что за такие деньги можно заставить расстараться сразу трех проституток на выбор. - У вас они есть? Батлер кивнул. - Покажите! - Покажу. Прыгай в тачку! Девушка открыла дверь и скользнула на переднее сиденье, рядом с Батлером. Зажегся зеленый. Батлер повернул направо, за угол, и остановился недалеко от ярко освещенного ночного газетного киоска. Достав из кармана бумажник, он вынул из него три стодолларовые бумажки, стараясь, чтобы девушка заметила оставшуюся в бумажнике пухлую пачку банкнот. Три сотенные он развернул веером и подержал на уровне ее глаз. - Деньги вперед, - сказала она, сглотнув. - Две сотни сейчас, - ответил он. - Можешь их припрятать. Третью - потом. - Чегой-то ты так разохотился? - спросила она. - Послушай. Я - не извращенец. Никаких там хлыстов и прочей чепухи. Просто мне нравятся белые женщины. Если ты мне угодишь, получишь еще одну сотню, о которой никто не будет знать. Она еще раз всмотрелась в лицо Батлера, на этот раз очень внимательно, явно стараясь сверить его со своими представлениями о трех известных ей категориях опасных клиентов - фараонов, извращенцев и драчунов. Он вроде не подходил ни под одну. - О'кей, - сказала она. - Ждите здесь. Я припрячу две сотни и сразу вернусь. Батлер кивнул. Он не поверил бы проститутке, если бы специально не продемонстрировал ей содержимое своего бумажника. Сейчас он был уверен, что ее куриные мозги усиленно работают над тем, как вытянуть из него больше обещанных четырех сотен. Отдав две сотни своему сутенеру, она тут же вернется назад. Действительно, через три минуты она снова скользнула на соседнее сиденье и обвила руками его шею. - Меня зовут Тельма, - сказала она, - а тебя? - Симон, - ответил он. - Хата у меня есть. - Он захлопнул дверь, и они тронулись с места. Через десять минут они уже были в комнате Батлера в мотеле. Еще через двадцать минут она, связанная, с кляпом во рту, одурманенная хлороформом, лежала на полу за кроватью - невидимая из окна и достаточно далеко от телефона. Последняя предосторожность была явно излишней, поскольку она отключилась на всю оставшуюся часть ночи. Прежде чем уйти, Батлер еще раз посмотрел на нее и остался вполне доволен. Рост - подходящий. Цвет волос - почти такой, как надо. Нельзя сказать, чтобы все было безукоризненно. Вряд ли можно будет дурачить людей слишком долго, но пока и эта сойдет. Во всяком случае, годится, чтобы выиграть время. Удовлетворенно посвистывая, он выбрался из духоты городских улиц и оказался на дороге среди мелькающих по сторонам холмов, известных лисьими охотами, земли Вирджинии - богатой на богатых сукиных сынов. Батлер проехал по этой дороге трижды, прежде чем нашел, наконец, поворот к вьющейся дорожке, ведущей к поместью Батлеров. Выключив фары и габаритные огни, он посидел немного в темноте и вскоре смог различить очертания главного здания, возвышающегося на самой вершине холма, примерно в двухстах ярдах от дороги. Он решил не рисковать и не подъезжать слишком близко к дому, так как не исключено, что там могли быть установлены охранные сигнальные устройства. Медленно проехав еще сотню ярдов, он обнаружил удобный съезд с дороги и свернул под нависшие ветви густых деревьев парка. Батлер закрыл машину, проверил карманы, убедился, что взял все необходимое, и направился прямо по аккуратно подстриженным лужайкам батлеровского поместья к дому на холме, придерживаясь тенистых посадок на северной стороне. На ходу он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Можно, пожалуй, и ускорить шаг, хотя время еще есть. От травы исходила влажная прохлада, и он вдруг вообразил себя босоногим мальчишкой, одетым в какой-то обезьяний костюмчик и семенящим к беседке с напитками для своего хозяина. Когда это было? И когда он научился так ненавидеть? Он бежал трусцой, его большое сильное тело двигалось свободно и легко, как когда-то на покрытых травой футбольных полях, когда он выступал в этой громадной клетке под открытым небом, для белых зрителей, которым посчастливилось заиметь друга, доставшего абонемент на очередной сезон. Не важно, когда он начал ненавидеть. Он ненавидел - и все, но потом, он вспомнил: Кинг-Конг. Вот когда это началось. После очередного ожесточенного спора со своей сестрой, он тогда выскочил ночью на улицу, долго бродил по Нью-Йорку и каким-то образом оказался на бесплатной лекции о расизме в Новой школе социальных исследований. Лектором был один из той кочующей банды ничему не учащих учителей, которые умудряются порой сделать одно любопытное, пусть даже и не бесспорное заявление, попадают в заголовки газет, а потом лет двадцать обсасывают его, выступая с платными лекциями в студенческих городках. Лектор говорил о расизме в кино, делая малообоснованные выводы из второстепенных фактов и срывая все более громкие аплодисменты, находившихся в аудитории двухсот человек, в основном белых. Затем в зале погасили свет, и на экране замелькали отдельные кадры из старого классического фильма о Кинг-Конге. За отведенные на это пять минут, зрителям было показано, как эта гигантская обезьяна терроризировала Фей Рей в джунглях, как забралась потом на Эмпайр Стейт Билдинг и, держа девушку в своей огромной ладони, стояла там, на самом верху, до тех пор, пока не была расстреляна истребителями. Докладчик сопровождал показ фильма такими комментариями, будто старался подравнять под темень в аудитории отсутствие света в собственных рассуждениях. "Кинг-Конг", говорил он, тонко завуалированная атака белых кинематографистов на сексуальность черных. Плотоядное выражение, с каким Кинг-Конг смотрит на белую девушку, держа со в своей черной руке; его отчаянные, неистовые, без раздумий и колебаний, поиски Фей Рей, как бы подтверждавшие мифическое вожделение черных мужчин к белым женщинам; дешевая по замыслу концовка фильма с Кинг-Конгом, погибающим, прижимаясь к фаллическому символу - башне здания; концовка, как бы провозглашающая, что поднятый в эрекции фаллос черного несет ему гибель, - все это было приведено докладчиком в качестве доказательств правильности своих утверждений. Батлер смотрел на аудиторию, на согласно кивающие головы слушателей. "И это - либералы, - думал он, - самая большая надежда американских черных, и ни один из них, даже на секунду не подверг сомнению свою собственную бездумную готовность видеть в обезьяне черного человека. Разве в школах больше не преподают антропологию? А вообще, чему-нибудь там еще учат? Обезьяна волосата, а черные люди безволосы. У черных толстые губы, а у обезьян губ вообще нет. И все-таки эти типы готовы поверить, что черные и обезьяны - одно и то же". А ведь считается, что эти люди - лучшее, что может предложить Америка. Лектор убедил Батлера только в одном: его сестра была права, а он неправ. Чтобы получить то, что черный человек заслужил, Америке придется пройти через конфронтацию, а может быть и насилие. Батлер действовал. Потом было посещение деревни лони, где Уильям Форсайт Батлер осознал, что он дома. Он услышал легенду лони и решил, что он - именно он - избавитель из этой легенды, он может использовать лони, чтобы захватить власть в Бусати и показать, чего может добиться черный человек, если дать ему хотя бы полшанса. Вот он уже возле дома. В доме было темно и тихо. Он обрадовался, что не было собак. Собак Вилли Батлер боялся. Батлер постоял у стены дома, оглядываясь вокруг и вспоминая план расположения комнат, который ему начертил исследователь-историк, обнаруживший его в библиотеке Конгресса в книге "Исторические дома Вирджинии". Комната девушки должна, согласно плану, находиться на втором этаже, справа. Батлер посмотрел вверх. По фронтону здания шли решетчатые балконы, увитые спускающимися вниз по стене стеблями вьющихся растений. Он надеялся, что они выдержат его вес. Крепко взявшись правой рукой за стебель, Батлер подтянул ноги и повис, испытывая его крепость. Он повисел немного на правой руке; стебли были достаточно крепки, а вся их переплетенная масса цепко держалась за стену дома. Удовлетворенно хмыкнув, он начал карабкаться вверх. Окно спальни на втором этаже оказалось незапертым, и даже слегка приоткрытым. Внутри было слышно тихое жужжание кондиционера, вдыхавшего прохладу в комнату. Ночь была черна, как железнодорожный туннель в полночь. В самой спальне, однако, было достаточно светло от небольшой индикаторной лампочки, вделанной в стенной выключатель у двери. В кровати под сияющей белизной простыней Батлер различил очертания женского тела. Это должна быть Хиллари Батлер. Придерживаясь одной рукой за чугунную литую решетку, Батлер медленно, осторожно открыл окно и бесшумно шагнул через подоконник. Его ботинки глубоко утонули в плюшевом ковре, который покрывал пол спальни. Он подождал, стараясь не издать ни одного звука, выровнял свое дыхание и двинулся к кровати, к головной ее части. Вот теперь он уже мог видеть лицо девушки. Да, это была Хиллари Батлер, спящая безмятежным сном праведницы, пребывающей в мире со всем миром. То, что она была здесь, в комнате с кондиционером, под легкой атласной простыней в конечном счете потому, что ее предки возили через океан мужчин, женщин и детей в полузатопленных и кишащих крысами трюмах кораблей, видимо, совсем не мешало ей спокойно спать. Батлер ненавидел ее. Он отступил назад и вынул из кармана небольшой пакет, обернутый фольгой. Он осторожно надорвал его и тут же уловил характерный запах хлороформа. Вынув из пакета сложенную в несколько слоев пропитанную хлороформом марлю, Батлер аккуратно засунул пакет обратно в карман. Он быстро шагнул вперед. Остановившись рядом с девушкой, он переложил марлю с хлороформом в правую руку. Затем нагнулся и накрыл марлей рот и нос девушки. Хиллари Батлер резко вскинулась, и Батлеру пришлось навалиться на нее всем своим грузным телом, чтобы удержать. Несколько секунд она металась с широко открытыми, полными ужаса глазами, пытаясь разглядеть того, кто напал на нее, но единственное, что она увидела, был блеск света, отразившегося от золотого кольца в виде цепочки на пальце руки, закрывавшей ей лицо. Рывки ее становились все слабее. Наконец, она затихла совсем. Выпрямившись, Батлер посмотрел на лежащую без сознания девушку. Оставив марлю на ее лице, он принялся методично обследовать комнату. Он внимательно перебрал ее костюмы и платья в занимавшем всю стену платяном шкафу, отвергая их одно за другим, пока не увидел бело-голубое платье из джерси с вышитой на нем эмблемой знаменитого нью-йоркского портного. Перед тем, как закрыть шкаф, он убедился, что все в нем аккуратно развешано. На туалетном столике он увидел шкатулку из полированного черного дерева. Батлер открыл ее, достал горсть драгоценностей, поднес их к лампочке у двери и внимательно рассмотрел. Отобрав гравированный золотой браслет-амулет и пару золотых сережек, он положил все остальное обратно в шкатулку. Скатав бело-голубое платье, Батлер засунул его себе за пояс, а драгоценности положил во внутренний карман пиджака. Подойдя к кровати, он снял с лица девушки марлю, положил ее в карман, затем, поднял девушку одной мускулистой рукой и понес к окну, как носят под мышкой свернутые в рулон чертежи. Он сам удивился той легкости, с которой спустился с девушкой на землю. Все еще держа ее под мышкой, он направился к лесу и дальше, к дороге, где стоял автомобиль. Он бросил эту маленькую богатую девушку на пол перед задним сиденьем, прикрыл одеялом и быстро поехал прочь. Ему очень не хотелось, чтобы его остановил какой-нибудь полицейский, заинтересовавшись, что делает черный во взятой напрокат машине в три часа ночи в этой части города. Припарковавшись у мотеля перед своей комнатой, Батлер положил свежую хлороформовую подушечку рядом с лицом девушки и направился к себе в номер. Проститутка все еще находилась без сознания. Он надел на нее бело-голубое платье Хиллари Батлер и взятые из шкатулки драгоценности. На внутренней стороне браслета было выгравировано: "Хиллари Батлер от дяди Лоури". Серьги. Оказывается они предназначались для проколотых ушей. У проститутки уши не были проколоты. Как в том анекдоте, про белую ведьму, у которой тоже не было дырок там, где они нужны! Острым концом замка одной из сережек он проколол мочку уха находящейся без сознания девушки. Она даже не пошевельнулась, хотя из небольшой ранки и выкатилось несколько капель крови. Он застегнул на серьге миниатюрный замочек и принялся за другое ухо. Затем Батлер развязал веревки, которыми была связана девушка, и положил их в свой чемоданчик. Из его внутреннего кармана он вынул два тяжелых коричневых пластиковых мешка, по форме напоминающих армейский рюкзак. В один из них он затолкал проститутку. Верхняя часть мешка застегивалась на металлическую молнию, но через нее проходило достаточно воздуха, чтобы можно было дышать. Прихватив с собой второй мешок, генерал Уильям Форсайт Батлер вышел на парковочную площадку. Вокруг никого не было. На площадке стояли еще три машины, но в окнах напротив было темно; их владельцы спали. Батлер открыл заднюю дверцу машины, втиснулся внутрь и начал натягивать на Хиллари Батлер пластиковый мешок. Обращался он с ней довольно грубо, одна из бретелек ее нейлоновой сорочки лопнула, и сорочка соскользнула вниз, обнажив хорошо сформировавшуюся грудь цвета свежих сливок. Батлер положил свою черную руку ей на грудь, ощущая ее теплоту и отмечая заметный даже в полутьме контраст между ее кожей и кожей его руки. Он со злостью ущипнул сосок, и девушка вздрогнула, несмотря на оцепенение. Он злобно скривил губы. "Привыкай, милочка, - подумал он. - Там, где все это началось, тебе такого перепадет еще очень много. За твоей семьей неоплаченный счет трехсотлетней давности, и ты заплатишь по нему вот этой расчудесной белой кожей". Батлер застегнул молнию мешка, еще раз осмотрелся, вернулся в комнату, поднял мешок с проституткой отнес к машине и бросил его на заднее сиденье поверх Хиллари Батлер. Потом он вынес свои вещи, стер с дверных ручек отпечатки пальцев и покинул комнату, оставив ключ в двери. Пятнадцатью минутами позже взятая им напрокат машина была уже припаркована на темной неосвещенной улочке в сотне ярдов от пирса, у которого разводил пары, готовясь к отплытию, либерийский танкер. Батлер запер двери машины и отправился искать капитана. Найдя его на мостике, Батлер шепнул ему несколько слов. Капитан подозвал матроса и вполголоса поговорил с ним. - Ключи, - обратился он к Батлеру. Тот отдал ключи матросу, который тут же ушел. Десять минут спустя он вернулся и занялся погрузкой большого корабельного сундука. - Отнесите сундук в мою каюту, - сказал капитан другому матросу, и тот скатился вниз по трапу, чтобы помочь первому втащить груз на борт. Батлер выждал немного и пошел в капитанскую каюту. Сундук был поставлен точно посередине комнаты. Открыв его, Батлер рывком вытащил из него пластиковый мешок. Расстегнув молнию, он заглянул внутрь. Там была проститутка в бело-голубом платье Хиллари Батлер. Он начал осторожно стягивать с нее пластиковый мешок, пока не показались полностью ее голова и плечи. Батлер огляделся. На небольшом столике рядом с массивной кроватью капитана стояла бронзовая статуэтка. Покачав ее на ладони, Батлер прикинул ее вес. Она была достаточно тяжелой. Он вернулся и опустился на колено рядом с бесчувственной проституткой. "Какой у нее безмятежный вид", - подумал он, занося над ее головой статуэтку, и с силой молота обрушил на лицо девушки. Батлер все сделал старательно. Он выбил ей зубы, раздробил лицевые кости и в качестве последнего мазка сломал левую руку. Он встал, слегка задыхаясь от напряжения. Ковер на полу был забрызган кровью. Взяв из личного капитанского туалета полотенце, он тщательно оттер пятна и отмыл статуэтку. Заметив что-то похожее на капельку крови на своем золотом кольце, он долго промывал его под краном. Батлер затолкал назад в мешок мертвое тело девушки и оставил его на ковре посередине каюты. Перед тем как выйти, он убедился, что Хиллари Батлер в своей пластиковой клетке еще жива, и решительно захлопнул тяжелую крышку сундука. Вернувшись на мостик, Батлер отозвал капитана в сторонку. Из внутреннего кармана он вынул конверт с пятью тысячами долларов в стодолларовых банкнотах. - Вот, - сказал он, - ваш гонорар. Капитан спрятал конверт и снова взглянул на него с выражением предупредительной готовности. - Что я должен сделать в этот раз, чтобы заработать их? - На полу в вашей каюте лежит пластиковый мешок. Через десять минут после отплытия, когда будет еще темно, его надо скинуть за борт. Лучше, если вы сделаете это сами. Команда ничего не должна знать. Капитан кивнул. - В вашей каюте, - продолжал Батлер, - находится сундук. В нем еще один мешок с обычным содержимым. С ним вы распорядитесь точно так же, как раньше: в первом же порту вы передадите сундук моему человеку, который вас встретит. Затем он переправит багаж самолетом в Бусати. - Понятно, - сказал капитан. Батлер сунул руку в карман и вытащил из него полдюжины пакетов из фольги. - Возьмите, - сказал он. - Это может пригодиться, чтобы ваш груз был... ну, скажем, более сговорчивым. Капитан сунул пакеты в карман. - Спасибо, - сказал он. - Между прочим, - спросил он с едва заметной усмешкой в углах рта, - можно мне будет попользоваться этим грузом? Начальник штаба вооруженных сил Бусати на минуту задумался. Он думал о Хиллари Батлер, думал о ее теплой белой груди, думал о ее новом доме - белом здании за железными воротами и отрицательно покачал головой. - В другой раз, капитан, - сказал он. Хиллари Батлер была последней, и случайное, походя, изнасилование было ни к чему. Оно не было бы достаточно ужасным - во всяком случае для той, чьи предки дали его предкам рабское имя. Как минимум, это должно быть групповое изнасилование под его личным руководством. Для начала. - Сожалею, - сказал он. Капитан пожал плечами. - Так не забудьте про первый мешок, - напомнил Батлер. - Десять минут хода и - за борт. Завтра течение должно прибить ее к берегу. - Все будет сделано как вы сказали, полковник. - О, между прочим, я теперь генерал. Меня повысили в звании. - Уверен, вы это заслужили. - Стараюсь, - ухмыльнулся Батлер. Он взял у капитана ключи, легко сбежал по трапу и вернулся к своей машине. Впервые после прибытия в Штаты он включил кондиционер на полную мощность. Через два часа Батлер уже снова был на борту реактивного "боинга-707", на пути домой - в Бусати. "Последнее имя в списке, - подумал он. - Легенда начинает осуществляться". На какое-то мгновение мелькнула мысль о том американце, Римо, и старом азиате, но он отмахнулся от нее. К этому времени они или уже вылетели из Бусати, или сидят в армейской тюрьме. В этом случае он уж постарается, чтобы они покинули Бусати подобру-поздорову. Только он, и он один, будет осуществлять легенду лони. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ  - Когда-то мы жили во дворцах. Наши здания поднимались до облаков. Наша страна была богата, и мы жили в мире. - Девушка отвернулась от Римо. Он лежал на спине на вершине холма и жевал травинку. - А теперь - вот он наш мир - сказала она с горечью и махнула рукой на то, что расстилалось перед ней. - Страна крытых тростником лачуг, страна нищеты, невежества и болезней. Страна, в которой хауса охотятся на нас, как на диких животных. Мы стали народом, для мужчин которого бояться так же естественно, как для коровы давать молоко. Римо повернулся на левый бок, чтобы взглянуть на девушку. Она была высокая и стройная. На фоне ослепительно белого неба африканского полудня она казалась темнее, чем на самом деле. На ней была лишь короткая белая туника, вроде греческой тоги, которая на фоне раскаленного белого неба тоже выглядела темной. Она стояла спиной к Римо, а прямо перед ней, у подножия холма, он видел небольшую грязную деревушку - все, что осталось от когда-то великой империи. - Могло быть и хуже, - сказал Римо. - Да? - Девушка повернулась, подошла к Римо и с мягкой грациозностью опустилась на траву рядом с ним. - Что может быть хуже для моего народа? - Уж поверь мне, - сказал Римо. - Вот ты жалуешься, что цивилизация прошла стороной мимо твоего народа. Да вы от этого ничего не потеряли! Я пришел сюда оттуда, что вы называете цивилизацией, но предпочел бы жить здесь. По крайней мере, если не пересекать дорогу хауса, то можно жить мирно. Подвинувшись к девушке, Римо взял ее левую руку в свою. Она инстинктивно отшатнулась, затем пришла в себя, но Римо уже отпустил ее руку. Принцессы Империи Лони обязаны были оставаться девственницами до тех пор, пока не выходили замуж. Они не знали мужчин, и ни один мужчина не знал их до тех пор, пока не состоялась специальная церемония по утвердившимся обычаям предков. Вполне возможно что его ладонь была первой мужской ладонью, которая когда-либо касалась красивой изящной руки принцессы Саффы из Империи Лони. - Не отпускай меня, - сказала она. - Твоя рука такая теплая... Ты, конечно, прав: здесь все так мирно... Но спокойствие - как дождь. Он, конечно, приятен, но когда льет и льет без передышки, это уже совсем другое дело. Она взяла руку Римо в свои руки, смолкла на мгновение, как будто бы шокированная собственной смелостью, и затем продолжала: - Ты, например. Ты лежишь здесь сейчас, пожевывая травку, как корова, и рассуждаешь о том, как прекрасен мир, и тебе хорошо, но ты знаешь: как только сможешь, ты сразу вернешься в тот мир, который ненавидишь. Римо промолчал - она была права. Когда он найдет и освободит взятых в рабство девушек и узнает, что случилось с Джеймсом Форсайтом Липпинкоттом, он уедет. - А могу я остаться, если захочу? - спросил он, наконец. - Не знаю. Легенда об этом молчит. - Ах, да... Легенда. С тех пор, как два дня тому назад они с Чиуном прибыли сюда, они, кроме как о легенде, мало о чем слышали. Чиун вместе со своими семью сундуками и всем остальным прекрасно устроился в самой лучшей соломенной хижине, которая только нашлась у лони. Правившая этой деревней принцесса Саффа - две ее младшие сестры-принцессы правили двумя другими деревушками - покинула этот дом, чтобы освободить место Чиуну. - Черт подери, Чиун, это несправедливо, - сказал ему Римо. - Въехал бы куда-нибудь еще, чем выживать кого-то. - Несправедливо? - удивился Чиун. - Что несправедливо? Что народ лони хочет выразить свое уважение человеку, который проехал тысячи миль, пересек океан только для того, чтобы отдать долг многовековой давности и вернуть им прежнюю силу? - Ладно, ладно... Но выживать из дома их принцессу... - Принцессу! Ты вдруг стал роялистом? Тогда запомни: принцессы и принцы, короли и королевы приходят и уходят. Но в мире есть только один Мастер Синанджу. - Миру, конечно, здорово повезло, - съязвил Римо. - Да, миру повезло, что у него есть я. Но еще больше повезло тебе, имеющему возможность греться в лучах величия Мастера. И Чиун поселился в хижине принцессы Саффы. Однако Римо из чувства протеста отказался жить с Чиуном под одной крышей. Он настоял на том, чтобы его поселили в самой маленькой хижине на окраине деревни. В первую ночь он замерз. Во вторую промок. Утром третьего дня с одеялом под мышкой он вошел в хижину Чиуна: - Мне подумалось, может, тебе здесь одиноко, - сообщил он Чиуну. - Вот я и решил составить тебе компанию. - Я счастлив, что ты обо мне так много думаешь, - сказал Чиун. - Но я не хочу, чтобы ты делал что-то против своих принципов. - Да ладно, Чиун, все в порядке. Я уже решил. Я остаюсь. - Нет, - заупрямился Чиун. - Я настаиваю. - Прости, Чиун, но я не уйду. Хочешь ты этого или нет, я останусь и составлю тебе компанию. - Ты уйдешь немедленно, - заявил Чиун и созвал всю деревню, чтобы, если потребуется, выставить Римо силой. Возвращаясь тайком в свою глиняную лачугу, Римо слышал, как Чиун, стоя у своего дома, пояснял ему вслед: - Ребенок иногда забывается, ему надо напомнить о его месте. Но он молод и еще может чему-нибудь научиться. Расстроенный Римо медленно поднялся на вершину холма; принцесса Саффа последовала за ним. Она пришла, чтобы его утешить. - Н-да... Легенда... - повторил Римо. - Послушай, ты же сообразительная девушка. Неужели ты действительно веришь, что лони вернутся к власти, потому что сюда приехал Чиун? - Дело не только в Старейшем, - ответила она. - Ты тоже здесь, и тоже часть легенды. - Она раскрыла его ладонь и сделала вид, что изучает ее. - Послушай, а когда ты успел умереть? - Она засмеялась, почувствовав, как ладонь Римо мгновенно напряглась. - Понимаешь, - сказала она, смеясь, - легенда говорит только правду. - Лучше расскажи мне об этой легенде, - попросил Римо. Ему было приятно, что она продолжала сжимать его руку. - Однажды, - начала принцесса свой рассказ, - много лет тому назад, здесь жил Мастер из-за океана. Тогда лони были великим благородным народом. Они жили со всеми в мире и никогда не поступали несправедливо. В древние времена, как говорят ваши историки, величайшие библиотеки мира находились в Александрии, в земле Египетской. Но это неправда. Самая большая библиотека была в Тимбукту, это была библиотека лони. То, что я тебе говорю, Римо, - правда. Ты все это можешь проверить. Именно Империя Лони дала миру железо. Это тоже правда. У нас были люди, которые могли врачевать глаза; наши врачи могли вылечивать даже тех, у кого что-то случалось с головой. Все это было у лони, и все это они умели делать, и мы были великим благословенным Богом народом. Легенда говорит, что лони отдали Мастеру всю свою храбрость, и доверили ему свою безопасность, используя головы только для науки, а руки - для искусства. Но однажды этот заморский Мастер покинул нас, и лони, которые полагались на него, были повержены гораздо менее развитым народом, и наша Империя погибла. Наши лучшие мужчины и женщины были проданы в рабство. Нас выслеживали и травили, как диких животных, пока мы, те, кто остались - три небольшие группы - не отступили в горы, где теперь живем и прячемся от наших врагов. Но через годы, моря и горы этот Мастер прислал нам весть: придет день, когда он вернется. Он приведет с собой человека, который уже ходил в сандалиях смерти, человека, чья прежняя жизнь уже окончилась, и этот человек встретится в смертельной схватке со злым человеком, который будет держать в рабстве народ лони. Это о тебе, Римо, и уверяю тебя это - правда. Римо поднял голову и увидел печаль в темных глазах принцессы. - А что мне предрекает эта легенда, победу или поражение? - спросил Римо. - Не знаю, - ответила она. - Легенда молчит. Но она говорит о том, что случится потом. Дети лони вернутся домой. Лони опять будут хозяевами своей страны. Их дети будут снова гулять по улицам, а слепые смогут обрести зрение. - Получается, мне придется проделать всю работу, - подытожил Римо. - А что там говорится о Чиуне? Будет он что-нибудь делать, кроме как валяться в твоей хижине, будто он Генрих Восьмой? Принцесса Саффа рассмеялась, и смех оживил точеные черты ее лица. - Ты не должен так говорить о Старейшем, - сказала она. - Вековые лишения изменили лони. Когда-то мы были добры, теперь - жестоки. Когда-то мы были великодушны, теперь - мстительны. Где была любовь - там поселилась ненависть, вместо храбрости - трусость. Легенда говорит, что Мастер очистит народ лони священным огнем. Этот огонь вернет лони их прежние добродетели, чтобы они снова были достойны управлять этой страной. Но, выполняя это предначертание. Старейший может погибнуть, вот почему мы так глубоко чтим его. Римо повернулся и заглянул в темные глаза Саффы. - Погибнуть? - Да, так там написано. Пламя может поглотить его. Он - великий человек. Он вернулся к нам, хотя знает, что здесь над ним может пробить погребальный колокол. - Чиун знает об этом? - Конечно, - ответила Саффа. - Он ведь Мастер. Ты разве не слышал, что он сказал, когда вы сюда пришли? Ах да, он говорил на языке лони. Он сказал нам тогда: "Прошли века, и вот я прибыл из страны Синанджу, чтобы снова быть с моими братьями, лони, чтобы возложить свое тело на священные угли, очистить народ лони своей жизнью". - Он мне не говорил, - сказал Римо. - Он ничего не рассказывал о ритуальном костре. - Он тебя очень любит и не хочет, чтобы ты волновался. - А ты, Саффа, ты сама веришь в эту легенду? - Я должна верить, Римо. Я - прямая наследница короны Империи Лони. Моя вера поддерживает веру моего народа. Да, я верю. И верила всегда. Я верила и тогда, когда к нам приходили другие, и мы думали, может быть, этот и есть наш избавитель. Но когда у них ничего не получалось, это была их вина, а не легенды. Совсем недавно к нам приходил еще один, и мы поверили, что это он, но когда появились вы, мы поняли, что он - не тот. Вы - наши спасители. - Идущие на смерть приветствуют тебя*, - сказал, улыбнувшись, Римо. * Приветствие, с которым гладиаторы, перед началом смертельного поединка обращались к Цезарю. Она потянулась к нему и, глядя прямо в глаза, спросила: - Римо, ты веришь в грех? - Если оба орангутанга согласны, что в этом может быть плохого? - Не поняла. - Требовательно-вопросительное выражение ее лица смягчилось, когда она увидела, что Римо улыбается. - Ты все шутишь, - укоризненно произнесла она. - Все шутишь. Когда-нибудь ты мне объяснишь, что значит твоя шутка, а сейчас я хотела бы поговорить с тобой серьезно. - Ладно, объясню когда-нибудь, - сказал он. - Нет, я не очень-то верю в грех. Грех - это если ты не можешь сделать то, что должен сделать. Все остальное сомнительно. - Очень рада, что ты это сказал, потому что для принцессы Лони считается грехом познать мужчину до замужества. И все-таки, Римо, я хочу познать тебя. - Лучшее предложение за сегодняшний день, - не долго думая откликнулся Римо, - но я думаю, тебе стоит еще подумать над этим. Принцесса Саффа потянулась к нему, прижалась своими губами к его губам и крепко поцеловала его. Затем с торжеством откинула голову. - Ну вот, - сказала она, - я уже совершила грех, коснувшись мужчины. Теперь, когда придет твое время, у тебя не будет причины отказаться от меня. - Когда я буду уверен, что ты готова, - заверил ее Римо, - меня не смогут остановить никакие причины. Но сначала - дело. Дело означало для Римо две вещи: освободить девушек из белого дома за железными воротами и узнать, что случилось с Липпинкоттом. Принцесса Саффа ни о том, ни о другом не имела представления, но высказала предположение, что если это связано с чем-то плохим, то, вероятно, тут замешан генерал Ободе. - В лагере Ободе у нас есть друг, - сказала она. - Наверное, он сможет тебе помочь. - Как его зовут? - Он твой земляк. Его фамилия - Батлер, - ответила принцесса. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ  В американских кругах, интересующихся делами четырехсот богатейших семей страны, было известно, что если Форсайты и Батлеры разговаривают только со своими родственниками - Липпинкоттами, то Липпинкотты беседуют только с Господом Богом или теми, кто занимает равную с Господом ступеньку на социальной лестнице. Поэтому, естественно, когда волны вынесли на берег в нескольких милях от Норфолка, штат Вирджиния, тело девушки, побитое и изодранное о прибрежные камни, то сообщения об этом заняли первые полосы всех газет, поскольку девушка была опознана как Хиллари Батлер. Опознана она была по бело-голубому платью и гравированному браслету на руке. Семья Батлеров, как обычно поступают такие семьи, застегнула роток на все пуговицы и отказалась поделиться с прессой своими соображениями о том, каким образом их дочь, которая должна была вскоре выйти замуж, ухитрилась вдруг оказаться мертвой в океане. Хотя Батлерам это и претило, но, поскольку это было частью обычной процедуры, они вынуждены были согласиться на вскрытие тела. Днем Клайду Батлеру позвонил врач-паталогоанатом графства. - Господин Батлер, - сказал он, - мне необходимо с вами встретиться. Батлер неохотно согласился и назначил встречу в частном медицинском кабинете врача, решив, что там его приезд не будет столь заметен, как если бы он приехал в здание администрации графства. Одетый, несмотря на жаркую, не по сезону, погоду, в тяжелый темный в тонкую полоску костюм, Батлер сидел напротив врача, отделенный от него покрытым рыжеватыми пятнами металлическим столом. - Полагаю, - сказал Батлер, - речь пойдет о моей бедной дочери. Послушайте, разве нам мало досталось, чтобы... - Сэр, об этом и пойдет речь, - прервал его врач. - Это тело не вашей дочери. На некоторое время Батлер потерял дар речи. Наконец он сказал: - Повторите! - Никакого сомнения. Девушка, труп которой выбросило на берег, - не ваша дочь. - Вы уверены? - Да, сэр. При вскрытии я обнаружил, что у найденной на берегу девушки был сифилис. Тогда я осторожно просмотрел медицинские карточки членов вашей семьи у вашего врача-терапевта и у вашего дантиста. Учитывая состояние тела, работа эта была нелегкая, но сейчас я могу без тени сомнения утверждать, что молодая женщина в морге - не ваша дочь. Батлер поморщился оттого, что ему показалось излишне детализированным описанием. Задумавшись лишь на секунду, он спросил: - Вы кому-нибудь еще говорили об этом? - Абсолютно никому. Я решил сообщить это прежде всего вам. Не знаю, была ли ваша дочь знакома с этой девушкой, или ее исчезновение каким-то образом связано со смертью этой девушки, или тут что-то еще. Думаю, вам следует знать, что эта девушка не утонула. Она была мертва уже до того, как оказалась в воде. В общем, прежде чем объявлять об этом, я решил дать вам возможность подумать над всем этим. - Вы очень хорошо поступили, - сказал Батлер. - Я высоко ценю вашу предусмотрительность. Хотел бы попросить вас еще об одном одолжении, если вы, конечно, не возражаете. - Если смогу, пожалуйста. - Дайте мне час. Потом я вернусь, и мы решим, что дальше делать и говорить. - Хорошо, господин Батлер. Но не больше часа. Мы оба понимаем, что я обязан придерживаться установленных правил. - Я понимаю, доктор. Только час. Батлер вышел из кабинета врача. Примерно в середине следующего квартала был банк, контрольным пакетом акций которого владела семья Батлеров. Он вошел, коротко переговорил с его президентом, и через пять минут, как он и просил, удобно устроился в отдельном кабинете с телефоном, получив заверение, что его никто не побеспокоит. Батлер понимал: проблема была щекотливая. Сначала он подумал о похищении и выкупе. Но зачем похитителям понадобилось одевать на кого-то платье и драгоценности Хиллари и представлять дело так, будто она утонула? Нет. Только не похищение. А что если сама Хиллари была как-то связана со всем этим? Он не имел понятия, как решать такие проблемы, не знал ничего и о полицейских процедурах. В связи с родством Батлеров и Липпинкоттов возникала, к тому же, проблема огласки. Когда у детей возникают проблемы, они идут к своим отцам. Батлер отправился к главе семейства Липпинкоттов и всех его ветвей - к Лоренсу Батлеру Липпинкотту. Спокойно в нескольких словах он по телефону рассказал Липпинкотту о том, что случилось. Липпинкотт без тени эмоций в голосе записал его телефон и велел оставаться на месте - ждать ответного звонка. Лоренс Батлер Липпинкотт позвонил в Сенат. Оттуда позвонили в Белый Дом. Из Белого Дома по особому каналу - в санаторий Фолкрофт в Рай, штат Нью-Йорк. Были обсуждены все проблемы, рассмотрены все варианты, приняты решения. По той же цепочке прозвенели звонки в обратном направлении, последний из них раздался в банковском кабинете с кондиционером, где сидел Батлер. - Да, - сказал он. - Это Лори. Слушай внимательно. Мы считаем, что твоя дочь жива, но ее уже нет в этой стране. Самые высокие инстанции заняты сейчас проблемой ее спасения. Однако, эти усилия будут обречены на провал, если организовавшие это похищение заподозрят, что мы знаем больше того, что они хотели бы, чтобы мы знали. Следовательно, из этого и надо исходить. Батлер молча выслушал все, что сказал ему Лори Липпинкотт. Потом спросил: - А как с Мартой? - имея в виду свою жену, находившуюся в полуобморочном состоянии. - Она уже пережила самое худшее, - сказал Липпинкотт. - Ничего ей не говори. - Ничего? Но ей следует знать... - Для чего ? Чтобы она волновалась? Впала в истерику? Может быть даже обронила словечко, которое вынесет Хиллари смертный приговор? Пусть она продолжает считать Хиллари умершей. Если нам удастся вернуть Хиллари, Марта будет счастлива. Если не удастся, ну, по крайней мере, ей не придется пережить это еще раз. - Каковы наши шансы, Лори? - Не стану тебя обманывать. Меньше чем пятьдесят на пятьдесят. Но мы используем все. Все, что у нас есть. - У нас? Ты имеешь в виду нашу семью? - Нет, я имею в виду Соединенные Штаты Америки, - сказал Липпинкотт. Батлер вздохнул. - О'кей, Лори. Как скажешь. Но меня беспокоит врач. Молодой сопливый негодяй. Что, если он начнет упираться? Лоренс Батлер Липпинкотт записал фамилию врача, позволив себе посмеяться: - Это не проблема. Особенно, если его налоговые декларации - как у большинства врачей. Через десять минут Батлер снова был в кабинете врача, объясняя ему, что он должен помалкивать - пусть девушку похоронят как Хиллари Батлер. - Никогда! - гневно воскликнул доктор. - Я не знаю, что за игру вы затеяли, но я в нее не играю. Раздался звонок аппарата внутренней связи. Доктор поднял телефонную трубку, послушал и резко сказал: - Я говорил ему, что не позволю... О!.. О!.. Понимаю... Да, конечно! - Он нажал на мигающую кнопку вызова на аппарате. - Это я, - тихо сказал врач, и молчал в течение шестидесяти секунд. Наконец, он сказал: - Конечно, сенатор. Да, сенатор. Я понимаю. Конечно. Без проблем. Буду рад, сенатор. Да, я понимаю. - И повесил трубку. На лбу его блестели капельки пота. Он взглянул на Батлера и произнес: - Я буду молчать. - Хорошо, - ответил Батлер. - Надеюсь, в ближайшее время смогу вам все объяснить, - добавил он размышляя, не слишком ли большую уступку делает этому типу, столь низко стоящему на социальной лестнице. Доктор поднял руку: - Нет необходимости. Как пожелаете. - Ну, тогда всего хорошего, - сказал Батлер, - мне пора в похоронное бюро и нужно постараться успокоить жену. А в это время, в местечке Рай, штат Нью-Йорк, доктор Харолд В.Смит листал кипу бумаг с докладами и сообщениями и пытался забыть и о батлеровской дочери, и о Римо с Чиуном, находившихся в пяти тысячах миль от него в Бусати. Он сделал все, что мог, и привлек к работе над этим заданием лучшие силы. Больше от него ничего не зависело, так что не стоило больше волноваться. Правильно? Нет, неправильно. До тех пор, пока все не выяснится, от семьи Липпинкоттов можно ожидать нешуточных проблем. А если они обратятся прямо к президенту, тот может обрушиться на Смита, Римо, Чиуна и на всю КЮРЕ в целом. Липпинкоттам плевать на то, что Смит считал отвечающим интересам Америки, когда говорил Римо, что тот не должен убивать генерала Ободе. Если Римо не поторопится, неприятностей не оберешься. Ему хотелось, чтобы позвонил Римо, но он знал, что надежд на это очень мало. Даже для их агента в Бусати требовалась вечность, чтобы до них дозвониться, а ведь он был далеко не последним человеком в правительстве. Смит поразмышлял об агенте КЮРЕ в Бусати, бывшем представителе ЦРУ в этой стране - Уильяме Форсайте Батлере. Может быть, если Римо не сможет быстро разделаться с этой проблемой, придется пойти на контакт с Батлером и обратиться к нему за советом и помощью. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ  На поднимавшемся вверх по холму человеке был белый безупречно сшитый габардиновый костюм в стиле тропической военной формы британских офицеров. Войдя в деревню, он громко выкрикнул несколько слов на гортанном языке лони. На первый взгляд деревня казалась вымершей, но постепенно стали появляться люди и приветствовать его. Генерал Уильям Форсайт Батлер стоял на небольшой площади в центре деревни, беседуя с сородичами и выискивая взглядом принцессу Саффу. Когда она вышла из-за угла, его лицо озарилось улыбкой. - А, Батли, - сказала она, - мы рады, что ты снова навестил свой народ. Он потянулся было к ней, но потом опустил руки. Ему хотелось рассказать ей о Хиллари Батлер, но он удержался. Возможно, подумалось ему, она не согласится с тем, что этот акт мести укрепит его положение в роли избавителя лони. - Я тоже рад оказаться здесь, - сказал он. - А у нас большие новости, - сообщила она. Батлер вскинул вверх бровь. - Да. Легенда. Она начинает свершаться. "Она знает, - подумал Батлер, - но как она могла догадаться? Впрочем, это не имеет значения. Достаточно того, что Саффа и остальные лони знают: он тот, кто воплощает легенду в жизнь." Он улыбнулся ей теплой, со значением, улыбкой единомышленника. Батлер предпочел бы, правда, чтобы это было по-другому. Конечно, лучше, если бы он и Саффа сначала все как следует обсудили, а потом уже в соответствующей форме преподнесли лони. Но если уж так получилось, то что спорить? Надо брать историю за рога. Время не ждет. Снисходительность в данном случае - лучший способ действия. Поэтому он снова улыбнулся Саффе, как бы говоря, что теперь их всегда будут связывать особые узы дружбы. Она улыбнулась ему в ответ улыбкой, как учитель улыбается ученику, не налетевшему в этот день на его стол, и протянула руку по направлению к хижине, которая, как он знал, была ее домом. У входа в хижину никого не было, но тут в дверном проеме обозначилась фигура одетого в желтое кимоно маленького азиата, которого он видел в гостинице и в аэропорту. Старик стоял в величественной позе, сложив руки на груди. - Синанджу! - в едином порыве вскричали лони. - Синанджу! Старик улыбнулся и поднял вверх руки, призывая к тишине, точь-в-точь как это делал Джек Паар в телесериале, стараясь успокоить аплодирующих. Саффа повернулась к Батлеру. - Это тот самый Мастер, которого мы ждали. Он явился сюда за много миль из-за океана. Легенда сбывается. - Но... но... но как насчет другого - который отдал жизнь? Как раз в это время Чиун отступил в сторону, и из хижины вышел Римо. Увидев Батлера, он кивнул, приветствуя его, а потом обрадованно щелкнул пальцами: - Теперь я вспомнил. Вилли. Вилли Батлер. Я видел вас однажды на стадионе в игре против "Пакерз". С первой же встречи я все старался вспомнить, где я вас видел. Ну конечно же... старина Вилли Батлер! Римо шагнул было к нему, намереваясь пожать руку, но генерал Уильям Форсайт Батлер повернулся на каблуках и пошел прочь, стараясь поставить дистанцию между теперешним собой и тем Вилли Батлером, который развлекал когда-то белых людей. К вечеру Батлер успокоился и стал обдумывать создавшуюся ситуацию. Когда ему доложили, что американца и азиата и след простыл, он решил, что они покинули страну. Но оказывается они здесь, так что ему придется изменить свой план. Ведь случалось и раньше, что легенда вроде бы начинала осуществляться, а потом что-то давало сбой. Так будет и на этот раз. Когда Римо и Чиун будут мертвы, лони поймут, что только в Батлере легенда обретет жизнь. Батлер, Саффа, Чиун и Римо обедали в большой хижине, которую занимал Чиун. Они сидели на тростниковых циновках вокруг каменного стола, что говорило о недостатке древесины в этой пустынной гористой империи, и ели мясо диких птиц. - Вы прибыли из Синанджу? - спросил Батлер. Чиун кивнул. - Зачем? - У нас долг перед народом лони. Неоплаченный долг неприличен. Этот долг оскорбителен для моих предков. - Значит, вы намереваетесь вернуть лони власть? А как? - Так, как предписано, - ритуальным очищением - огнем. Чиун аккуратно поел, а затем вытер рот шелковым платочком, вытащенным из одного из сундуков. - А вы? - Батлер повернулся к Римо. - Я? Я сопровождал Чиуна до Лониленда. Вроде второго банана в связке. Скажите, вы слышали когда-нибудь о белом доме за железными воротами? Батлер колебался. Ну конечно. Американский агент, которому поручено раскрыть тайну исчезнувших девушек! - Почему вы об этом спрашиваете? - Потому, что там есть что-то, на что мне нужно взглянуть. - Есть такой дом, но он находится под личной охраной генерала Ободе, - ответил Батлер, повторяя ложь, которую он сообщил КЮРЕ. - Это его дом? Батлер кивнул. - У него весьма странные вкусы. - В его голове начал вырисовываться план. - Я хочу взглянуть на этот дом, - сказал Римо. - Я могу вам сказать, где он, но не могу вас туда провести. Это положит конец моей службе у генерала Ободе, а мне это место необходимо, чтобы помогать моему народу лони. - Вы - лони? - удивился Римо. - Лони из "Морган Стейт"? Должно быть, вы единственный парень из всего племени, который играл угловым. - Дом расположен в столице, - холодно заметил Батлер. - По имеющимся у меня сведениям, он усиленно охраняется. Это будет очень опасным предприятием. Он рассказал Римо о местоположении дома. - Мы будем осторожны, - пообещал Римо. Батлер кивнул: - В этой стране осторожность никогда не помешает. Решили, что Римо и Чиун побывают в этом доме перед рассветом. Под предлогом, что его ждут в городе важные дела, Батлер сразу же после ужина отправился обратно в Бусати. Но единственное, что было у него на уме, - как можно быстрее сообщить генералу Ободе, что двое агентов американского империализма планируют совершить на него покушение, но что сегодня ночью, их можно будет изловить, так как Батлеру удалось соблазнить их посещением дома многих удовольствий. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ  В американском городе это было бы гетто, трущобы - убедительное подтверждение того, что империалисты, эти кровопийцы, сидят на шее бедного человека и втаптывают его в грязь. Но в Бусати это была одна из лучших улиц, а дом с железными воротами - одним из лучших зданий в городе. Когда-то этот дом принадлежал британскому генералу, который прибыл в эту страну, чтобы научить кое-чему дикарей-язычников, и вскоре заимел гарем из черных женщин всех форм и размеров. Однажды ночью женщина, которая, как он считал, горячо любила его за его явное духовное превосходство, перерезала ему горло. Прихватив с собой его бумажник с семьюдесятью тремя фунтами стерлингов, она вернулась в свою родную деревню, где с тех пор пользовалась почетом, словно бывшая кинозвезда. Дом перешел в собственность правительства Бусати из-за неуплаты ежегодного четырехдолларового налога на недвижимость - Бусати переживала в это время финансовый кризис, и была не в состоянии приобрести еще один набор из четырех метел для состоящей из одного человека Компании по уборке улиц, которой было поручено содержать город в чистоте. Принадлежавший теперь правительству дом стоял незанятым до тех пор, пока Уильям Форсайт Батлер, ставший теперь генералом, не забрал его для своих нужд. - Посмотри. Там, на дереве, - шепнул Чиун. - Видел когда-нибудь такую глупость? Римо разглядел в густой тени дерева на противоположной стороне улицы фигуру притаившегося там на толстом суку солдата с винтовкой. - А в окне вон того дома, - тихо сказал Римо, показывая глазами на окно, в котором он только что заметил характерный металлический отблеск, который может давать только ствол винтовки. - Похоже генерал Ободе ждет сегодня гостей. Римо и Чиун стояли в тени за полквартала от белого дома с железными воротами. - Смотри, там, за автомашиной еще двое... нет, трое, - показал Чиун. - Боюсь, никто не предупредил их, что к ним идет сам Мастер Синанджу, - заметил Римо. - Тогда они вели бы себя иначе. - Мы постараемся напомнить им о хороших манерах, - ответил Чиун. Прежде чем Римо отреагировал на это предложение, Чиун был уже на высокой каменной ограде. Его пальцы нащупали какое-то углубление в стене, и он легко вскарабкался наверх, постоял там мгновение и исчез по ту сторону четырнадцатифутовой ограды. Римо подошел ближе к стене и услышал голос старика: - Послать за тобой кого-нибудь с носилками, сын мой? - Если только для тебя, отец мой, - сказал Римо так, чтобы старик не услышал, затем подтянулся и тоже оказался за каменной стеной. Теперь они стояли рядом. - Поосторожнее, - прошептал Римо. - Может быть здесь тоже солдаты. - О, благодарю тебя, Римо, - с чувством прошептал Чиун. - За что? - За то, что предупредил меня об опасности. Теперь-то я уж постараюсь не уснуть и не попасть в лапы этих ужасно опасных людей. О, радость! О, как я рад! Последние восклицания он явно подцепил у Реда Рекса из последней серии "Пока Земля вертится" - единственного сериала за всю историю телевидения, в котором, Римо готов был поклясться, не только ничего никогда не происходило, но даже не было и намека на то, что когда-нибудь, что-нибудь произойдет! - Смелее, Чиун, - прошептал Римо. - Единственное, чего мы должны бояться, это чтобы не испугаться. Но я защищу тебя. - От счастья мое сердце парит как орел в небе. Они пробирались сквозь темноту к дому. - А ты уверен, что мы на правильном пути? - спросил Чиун. - Я должен был это сделать еще до того, как ты заставил меня играть роль прекрасного принца для этой шайки в горах. - Пожалуйста, не говори так, - заволновался Чиун. - Лони могут услышать твои глупости, и что они тогда обо мне подумают? Следом за Чиуном Римо вскарабкался по одной из каменных стен до