Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Клиника смерти --------------------------------- выпуск 4 Перевод на русский язык - А. Шишкина Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Доктор Дэниел Деммет был подлинным профессионалом. Когда настал подходящий момент для убийства, он, прежде всего, убедился, что жизненно важные органы пациента функционируют нормально. В который раз проверил показания электрокардиографа - это он делал постоянно с той самой минуты, когда пациента привезли на каталке в операционную клиники Роблера - одной из лучших в Балтиморе. Доктор Деммет сидел на высоком вращающемся табурете в изголовье больного, откуда анестезиологу удобнее контролировать ситуацию и легче помочь пациенту в борьбе со смертью. Хирург, проводящий операцию, обычно слишком занят внутренностями больного, чтобы думать о его жизни. Хирург сосредоточен на аппендиксе, анестезиолог - на пациенте. Кардиограф показывал нормальный синусоидальный ритм и резкие вертикальные всплески идущих от сердца электрических импульсов. Верный признак перебоев в работе сердца - смещение волны и изменение амплитуды. Смерть на экране выглядит ровной, прямой линией, а жизнь - резкой, угловатой, со своими всплесками и падениями. Доктор Деммет убедился, что линия несет в себе гарантию жизни. Отлично. Великолепный синусоидальный ритм. Небольшой подъем, глубокая ложбина, резкий пик, опять ложбина, и картина повторяется снова и снова. Биение жизни. Отлично. Да так и должно быть: пациент обладал крепким здоровьем, а доктор Деммет хорошо знал свое дело, в лучших традициях современной анестезиологии. Прошли времена, когда даже лучшие врачи могли усыпить больного только с помощью мощной дозы потенциально опасного для жизни препарата, вызывающего у пациента неизбежное послеоперационное отравление - тошноту, плохое самочувствие, а иногда и боль. Сегодня анестезия - симфония. Деммет ввел пациенту, крепкому сорокапятилетнему мужчине, начальную дозу пентотала натрия, от которой больной быстро уснул. Прозвучал первый аккорд. Затем - кислород для дыхания. Потом - внутривенное вливание, вызвавшее расслабление всех мышц и позволяющее ввести трубку в трахею для контроля над дыханием больного. На очереди была закись азота, и, наконец, последовало введение галотана - главного обезболивающего средства, - требующее большой осторожности. Именно галотан и должен был отправить пациента на тот свет. Для расслабления мышц живота доктор Деммет внутривенно ввел небольшую дозу кураре, значительно облегчив хирургу удаление аппендикса. К обеим рукам и к ноге пациента были присоединены электроды. В вену непрерывно поступал пятипроцентный раствор декстрозы. Доктор Деммет пощупал пульс, проверил давление, послушал сердце через стетоскоп, который, конечно, не шел в сравнение с электрокардиограммой, но вполне годился для дополнительного контроля. Затем Деммет приступил к убийству. Он также сделал то, чего не показывают в телепередачах, о чем не пишут в сентиментальных романах о медиках и больницах, но что нередко происходит в реальной жизни операционных. Он испортил воздух. Сидя на высоких табуретах по нескольку часов подряд, сосредоточившись, анестезиологи иной раз превращают операционные в подобие туалета - такой там стоит запашок. Это реальность. Никто не обращает на это внимания, так как все слишком заняты. Доктор Деммет осторожно увеличил уровень подачи галотана: все было тщательно рассчитано. Взглянул на экран. Нормальный синусоидальный ритм. Еще увеличил дозу. Последовала ответная реакция. Исчезли резкие пики. Еще галотана, и линия начала сглаживаться. Обычно при таких показаниях электрокардиографа принимались экстренные меры, но о том, что они необходимы, бригаде хирургов сообщал анестезиолог. Вместо этого доктор Деммет продолжал спокойно наблюдать за экраном. Пульс упал, кровяное давление снизилось, сердце едва билось. Галотан пациенту больше не был нужен. Через три минуты и сорок пять секунд по часам Деммета линия на экране стала ровной и гладкой. Доктор Деммет расслабился. Впервые с начала операции он почувствовал, что сидит на жестком табурете. Он взглянул на поглощенного работой хирурга, посмотрел на сестру, занятую подсчетом тампонов и инструмента, дабы все лежащее на операционном столе оставалось бы на нем, а не во внутренностях больного. За забытый в кишках пациента тампон или зажим можно было поплатиться обвинением в преступной халатности и попасть под суд, даже если тампон этот и не принес особого вреда. Работа старшей сестры была первой нитью в паутине профессиональных интриг, которая позволяла медикам избежать обвинений в недобросовестности. Естественно, что счет пациента отражал и стоимость услуг медсестры. Доктор Деммет подождал еще две минуты, прекратил подачу галотана, снизил дозу закиси азота, скрестил на груди руки и стал наблюдать за мирно бегущей по экрану линией смерти. Когда хирург поднял глаза, Деммет сокрушенно покачал головой. - Жаль, но мы потеряли его, - сказал он. При этих словах все головы повернулись к экрану, где пульсирующая точка вычерчивала символ забвения Хирург сердито взглянул на Деммета. Потом он будет ворчать, что доктор Деммет должен был проинформировать его о состоянии пациента. А Деммет ответит, что сделал для спасения больного все возможное, и если у хирурга имеются претензии, пусть он обратится к заместителю администратора клиники - мисс Хал. А пока доктор Деммет сидел на своем табурете со стетоскопом на шее, с удовольствием освободив уши от посторонних предметов, и наблюдал, как хирург заканчивал операцию вплоть до последнего шва. Если никто не оставил тампона внутри тела, а за этим проследит сестра, тогда операция формально будет благополучно завершена, и последующее вскрытие не выявит никакой вины хирурга. Когда хирург в мрачном молчании вышел из операционной, Деммет встал, потянулся и отправился сообщать печальную новость родственникам покойного. В клинике Роблера считалось, что он делает это лучше всех. Известно, что в больницах врачи инстинктивно избегают тяжелых больных и больше времени уделяют выздоравливающим. Даже в наше время медики еще только приступают к изучению проблемы собственного отношения к смерти пациента, к тому, о чем они веками старались не думать, хотя все остальные полагают, будто доктора со смертью на короткой ноге. Принято считать, что врачи склонны к состраданию, что это люди смелые и знающие. Немногим известно, что врач избегает говорить пациенту правду о его болезни не ради спокойствия больного, а ради собственного блага. В отличие от коллег у Деммета с этим не было проблем. Он снял марлевую повязку, осмотрел в зеркальце свое спокойное, с орлиным профилем лицо на предмет случайного прыщика, пригладил рыжеватые, слегка тронутые сединой волосы, снял халат и направился в административный корпус отчитаться, как обычно, о проведении особой операции. - Что на этот раз? Остановка сердца? - спросила Деммета изящная молодая женщина с темно-рыжими волосами и спокойными карими глазами. Это была Кэти Хал, заместитель администратора и директор фонда развития больницы или, другими словами, главный распорядитель благотворительных фондов. - Да. Остановка сердца. Как раз в точку, - ответил Деммет. - А мне покоя не даст этот проклятый гольф! Понимаешь, когда я выбиваю мяч из песчаной ловушки... - Клюшкой надо работать, как скальпелем, и тогда у вас получится, мяч сам полетит, куда тебе надо, - возразила мисс Хал. - Конечно, полетит, если тренироваться по шесть часов ежедневно... - Ты можешь играть, когда захочешь. - Нет, я же не могу планировать время этих операций и вынужден делать их среди дня. А утром и вечером сейчас холодновато для гольфа. - Многие врачи иногда работают и по двадцать четыре часа в сутки. Наша профессия плохо сочетается с отдыхом, Дэн. - Если бы я искал легкой жизни, мне не пришлось бы сейчас спускаться в приемную, чтобы сообщить вдове... как ее там, что ее муж не перенес операцию по удалению аппендикса. Если дело пойдет так и дальше, ты скоро захочешь, чтобы у меня люди умирали от насморка. - Ее зовут Нэнси Боулдер. Миссис Нэнси Боулдер. Ее мужа звали Джон. Джон Боулдер. Он работал в налоговой службе. - К нам, кажется, попадает уже не первый их сотрудник. Это что, совпадение? - спросил Деммет. - Не твоя забота, Дэн. - Боулдер. Джон Боулдер, - повторил Деммет. - Если ко мне и дальше будут попадать такие люди, я вряд ли доживу до восьмидесяти. - Дэн, давай лучше поговорим о гольфе. Если хочешь, могу дать тебе пару советов. Из песчаной ловушки лучше выбивать мяч так... Деммет рассеянно разглядывал висящую на стене диаграмму, на которой была изображена большая красная стрелка, направленная на цель благотворительного фонда - доход в двадцать миллионов долларов. Стрелка показывала значительный прирост. - Мне больше нравится бить по-другому, у меня свой стиль. - Ты предпочитаешь красивую игру или результат? - И то, и другое. - Не оригинально, Дэн. Таковы все люди. Вырази вдове Боулдер соболезнования, и встретимся в гольф-клубе. - Ты дашь мне фору? Три удара? - Хватит с тебя и двух, - сказала Кэти Хал и улыбнулась ему той особенной улыбкой, которая заставляла мужчин слышать биение собственных сердец. - Ты бесчувственный и неуступчивый человек, - сказал доктор Деммет. - Вот-вот, никогда не забывай об этом, Дэн, - ответила Кэти Хал. Когда доктор Деммет попросил старшую медсестру пригласить миссис Нэнси Боулдер, ожидавшую в приемной, та спросила: - Еще один? - Вы что же, завели реестр? - сурово спросил Деммет. Сестра нарушила своим вопросом неписанный профессиональный кодекс, и она это понимала. - Нет, доктор. Примите мои извинения. - Принимаю, - сказал доктор Деммет. В приемной Нэнси Боулдер объясняла пожилому джентльмену, что ему нечего волноваться, как вдруг услышала свое имя. Извинившись перед мужчиной, державшим в руках небольшой бумажный пакет, миссис Боулдер тихонько попросила сестру немного подождать. - По-моему, вам хотят сообщить нечто важное, - сказала сестра. - А для этого человека важно, чтобы его кто-то успокоил, - сказала Нэнси Боулдер. Он очень переживает за свою супругу. Ей сейчас делают операцию и... - Это простейшая операция. - Дело в том, что он так не думает, - сказала Нэнси Боулдер. - Он просто в ужасе. Я не могу оставить его. Еще минуту, пожалуйста. Сестра со вздохом кивнула, и Нэнси Боулдер повернулась к своему собеседнику, который от волнения едва понимал ее слова. - Послушайте. Я знаю, что для вас и вашей жены это очень ответственная операция. Для врачей тоже. Но ответственная еще не значит опасная. Они и делают такие операции именно потому, что они не опасны. Мужчина тупо кивал. - Не знаю, как убедить вас, сэр, но когда-нибудь вы будете вспоминать о сегодняшнем дне с улыбкой, - сказала Нэнси Боулдер, обнадеживающе улыбаясь. Как многие, знавшие эту женщину, ее собеседник не смог не ответить на теплоту и открытость ее улыбки. Он слабо улыбнулся в ответ. "Ну вот, но крайней мере ему стало немного легче", - подумала Нэнси Боулдер. Прекрасно, что люди так восприимчивы к душевной теплоте. Она попыталась втолковать это сестре, но та, казалось, не захотела понимать и попросила миссис Боулдер следовать за ней. - До чего живучи беспричинные страхи и напрасные опасения!.. Даже у Джона было дурное предчувствие, - говорила миссис Боулдер медсестре. - У него появились боли, но когда доктор определил, что это аппендицит, я успокоилась. Ведь это самая простая операция в мире, не так ли? - Простых операций не бывает, - сказала сестра. В ее голосе прозвучало нечто такое, от чего руки миссис Боулдер задрожали. Она попыталась сохранить спокойствие. Ведь сестра только сказала, что нет простых операций, и все! На смуглом, уже немолодом лице миссис Боулдер вдруг обозначились черты, обычно скрытые ее постоянной улыбкой. Жизнерадостный блеск карих глаз погас. Легкая походка сменилась усталой поступью. Она сжала в руках записную книжку, держа ее перед собой, словно щит. Сестра сказала только, что нет простых операций. Чего же волноваться? - Все кончилось хорошо, ведь так? - спросила миссис Боулдер. - Я имею в виду Джона - с ним все в порядке? Скажите же! - Доктор вам все объяснит, - сказала сестра. - С Джоном все в порядке, да? Все хорошо? - Голос миссис Боулдер стал громким и неестественным. Она схватила сестру за руку. - Скажите мне, что с Джоном все хорошо. Что с ним все хорошо! - Ничего не могу вам сказать. Ваш муж не был моим пациентом. - Не был? Не был? - Он не является моим пациентом. Не является, - сказала сестра и раздраженно высвободила руку. - О, слава Богу! - сказала миссис Боулдер. - Слава милосердному Господу. Сестра подвела ее к двери из матового стекла с табличкой: "Главный анестезиолог. Доктор Дэниел Деммет". - Доктор ждет вас, - сказала сестра, постучав в дверь. Не успела миссис Боулдер поблагодарить ее, как сестра уже исчезла, будто торопилась по срочному делу. Если бы миссис Боулдер не была такого высокого мнения о медиках, то расценила бы это как бегство. Доктор Деммет услышал стук в дверь и спрятал в карман земляные орехи, а в шкаф - клюшку для гольфа, которой он гонял орехи по покрытому ковром полу. Он думал о гольфе, когда в кабинет вошла встревоженная женщина. Деммет тут же понял, что сестра проболталась. Перед ним стояла эта миссис... как ее там. Пальцы с побелевшими костяшками сжимали записную книжку, губы тряслись. - Садитесь, пожалуйста, - сказал доктор Деммет, указывая на зеленое кожаное кресло, стоявшее рядом с его столом. - Благодарю, - произнесла миссис Боулдер, - все прошло нормально, да? Лицо доктора Деммета было печально. Он опустил глаза, обошел вокруг стола и сел, хотя понимал, что в следующий момент ему вновь придется встать. Он соединил кончики пальцев перед собой в некое подобие арки. Ногти его были девственно чисты, руки безукоризненно вымыты. Доктор Деммет мрачно уставился на свои руки. Миссис Боулдер охватила дрожь. - Мы сделали для Джима все, что смогли, - сказал доктор Деммет, - но возникли осложнения. - Для Джона, - машинально поправила его миссис Боулдер. - Да, для Джона. Отказало сердце. Удаление аппендикса прошло прекрасно. Просто прекрасно. Подвело сердце. - Нет, только не Джон, не Джон! - закричала миссис Боулдер и залилась горькими слезами. - Мы сделали все возможное, - сказал доктор Деммет. Он дал излиться первому всплеску торя, прежде чем встал с места, сочувственно положил руку на плечо вдове, помог ей подняться и выпроводил в коридор, передав на попечение первой попавшейся навстречу медсестре, распорядившись сделать все необходимое для этой женщины и порекомендовав дать ей легкое успокоительное. - Как зовут эту даму? - спросила сестра. - Э... Она сама вам скажет, - ответил Деммет. К тому времени, когда он добрался до гольф-клуба "Фейр оукс кантри клаб" в пригороде Балтимора, он уже решил, как будет играть. Он больше не мог ждать. Стратегия игры была абсолютно ясна. - Я не оставлю никому в этом несчастном клубе никаких шансов, - сказал доктор Деммет профессиональному игроку в гольф и поделился своей новой идеей. Тот внимательно выслушал и ответил: - Безусловно, доктор Деммет, так можно закатить шар в лунку. Но где же тут стиль, где красота игры? - Д-да, вы, наверное, правы - мрачно согласился доктор Деммет. На сей раз его горе было искренним. Миссис Боулдер проснулась в три часа утра, увидела пустую кровать мужа и только теперь отчетливо поняла, что домой он больше не придет. Она обо всем рассказала вчера детям, и они плакали. Она договорилась о похоронах и заплатила больше, чем позволяли ей средства, не думая ни о чем и рискуя понести слишком большие расходы. Она сообщила брату Джона, который известил остальных родственников, и многие уже звонили ей с выражением соболезнования. Но только теперь она до конца ощутила горечь утраты всем телом, всей душой и начала смиряться с мыслью о том, что Джон уже никогда не вернется домой. И тогда ее охватила скорбь, глубокая и неотступная. Она хотела бы разделить ее с Джоном, как они делили все остальное с тех пор, как поженились после окончания университета в Мэриленде. Боль была слишком велика, чтобы переносить ее одной, а молиться она не умела. Она стала собирать его вещи, откладывая то, что можно оставить сыну, что мог бы взять брат Джона, и то, что пригодилось бы для Армии спасения. В подвале она связала его лыжи, уложила теннисные ракетки и в который раз удивилась, почему он никогда не выбрасывал старые кроссовки. Она глядела на все эти старые, рваные кроссовки, в которых он ежедневно пробегал по три мили с самого дня их свадьбы, кроме разве что медового месяца, и тут неожиданная мысль ударила ее, как током. - Отказало сердце. Не может быть, не может! Джон не курил, редко выпивал, ежедневно занимался гимнастикой, соблюдал диету, и никто из его родственников никогда не жаловался на сердце. - Не может быть, - снова произнесла она вслух и вдруг заволновалась, как будто констатация этого факта могла воскресить мужа. Она заставила себя подождать до половины десятого утра и позвонила их семейному врачу. Трубку взяла сестра, дежурившая у телефона, и она записалась на прием, всего на пять минут. На самом деле времени потребовалось еще меньше. - У Джона сердце было в полном порядке, так ведь, доктор? - спросила она прежде, чем тот успел выразить ей сочувствие. - Ну, конечно. Для человека его возраста сердце работало хорошо. Он следил за собой. - Могло ли сердце отказать во время операции? - Ну, миссис Боулдер, операция вызывает огромное напряжение во всем организме. - Могло ли оно отказать? - У Роблера работают многие из лучших хирургов страны, миссис Боулдер. Там лечатся многие высокопоставленные лица. Если бы вашего мужа можно было спасти... - Но причиной смерти не могла стать остановка сердца, доктор, не так ли? Скажите мне. Вы же наш семейный врач. - Миссис Боулдер, в клинике Роблера лечится моя собственная дочь. - Но Джон не должен был умереть от остановки сердца при его здоровье и в таком возрасте? - В медицине существует еще многое, чего мы не можем объяснить. Но миссис Боулдер уже не слушала: она сочиняла письмо в Американскую медицинскую ассоциацию и различные медицинские общества. В полдень она изложила свой план семейному адвокату. Тот был более откровенен, чем врач. - Не тратьте зря деньги, миссис Боулдер. Призвать к ответу медиков Роблера за недобросовестное лечение или халатность можно лишь в том случае, если нам удастся найти такого врача, который согласится свидетельствовать против них. - Ну так давайте найдем его! - Хорошая мысль, миссис Боулдер, но ничего не выйдет. - Почему? - Если уж ваш семейный врач не поддержал вас - и это в частной беседе, - чего же ждать от постороннего специалиста-медика в суде? Врачи не свидетельствуют против врачей. Хотя ничего подобного и нет в клятве Гиппократа, но это правило медики соблюдают строго. - Вы хотите сказать, что врач может убить пациента и это сойдет ему с рук? - Я хочу сказать, что порой они допускают ошибки и даже халатность, но с этим никто ничего не может поделать. - Но я читала, что одного врача обвинили в преступной халатности. Кажется, это было... в прошлом или позапрошлом году. - Правильно. Вы читали об этом именно потому, что, когда врача признают виновным в профессиональной ошибке, это событие. И я думаю, что врач этот был неуживчивым глупцом, который лез не в свои дела и конфликтовал с медицинскими обществами. А вы читали об автомобильной аварии в Фениксе, кода водителя признали виновным в нарушении правил дорожного движения и неоправданном риске? - Нет, по-моему, не читала. - Я тоже. Никто не станет писать об этом, поскольку такие вещи происходят сплошь и рядом. Свидетелями в таких случаях выступают полицейские. Но у нас нет медицинской полиции. - Но ведь существуют комиссии по здравоохранению, законы. Американская медицинская ассоциация. - АМА? Обращаться туда - то же самое, что просить Национальную ассоциацию промышленников расследовать вопрос о чрезмерных прибылях. Миссис Боулдер, я ваш друг и неплохой адвокат, и я был другом Джона. Я дам вам хороший профессиональный совет и, между прочим, возьму с вас за это деньги, так что послушайте: выдвигать обвинение против клиники Роблера или доктора Деммета - пустая трата времени, денег, и ваших нервов. Я не позволю вам сделать это, так как вы проиграете. - А как насчет вскрытия? - Этого мы можем добиться. - А если оно подтвердил наше предположение? - Оно, скорее всего, подтвердит заключение клиники Роблера. - Вы хотите сказать, что и коронеры играют в те же игры? - Этого я не говорил. Нет, они не только не играют, но и никому не подыгрывают. Но медики, как и вообще все люди, умеют хорошо подстраховаться. Если они говорят, что смерть наступила в результате остановки сердца, то именно это и обнаружит коронер. Профессия врача ценится очень высоко. Медики не рискуют попусту. Я поступлю иначе. Если вы обещаете оставить вашу затею, то я забуду про счет и ничего не возьму с вас за эту консультацию. Мне очень жаль. Я скорблю вместе с вами, и если бы существовала хоть малейшая возможность вернуть Джона, даже ценой громадных хлопот, или добиться компенсации за его смерть, я пошел бы на это, несмотря ни на что. Но сейчас мы ничего не можем сделать. - Посмотрим, - сказала миссис Боулдер, которая больше никого не благодарила за услуги. На свои письма она получила вежливые ответы, в общем создававшие впечатление, что их авторы вникли в суть дела. Но, перечитав и проанализировав каждую фразу, она поняла, что все содержание ответов сводилось к тому, как прекрасна профессия врача и как добросовестны доктора. И тогда она отступилась. Однажды ей опять попалась на глаза фамилия доктора Деммета. В разделе спортивной хроники. Тот выиграл "малый гросс" в зимнем парном турнире "Фейр оукс скотч". ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Ветры, налетавшие с залива, хлестали его со злобной силой, накопленной над необъятными океанскими просторами. Перед ним, протянувшись до графства Марин, лежал пролив Золотые Ворота, путь, ведущий на северо-запад. За ним был Сан-Франциско и, еще восточнее, вся Америка. Он стоял на перилах моста, откуда четыре сотни и еще девяносто девять человек ушло в небытие, увенчав самоубийством свое в остальном незаметное существование. Он был крепкого телосложения и ростом около шести футов. Лишь широкие запястья рук наводили на мысль, что это мог, в принципе, быть не совсем обычный человек. Запястья, однако, никак не объясняли, как ему с такой легкостью удавалось твердо стоять на округлых перилах моста. Даже машины, пересекавшие залив по мосту, с трудом продвигались вперед под перекрестными порывами ветра. Темная рубашка и брюки стоявшего на перилах трепетали и щелкали, как при урагане. А он стоял прямо и абсолютно спокойно, будто перед телевизором в своей собственной комнате Он вдыхал соленый океанский ветер и ощущал декабрьский холод, который заставил автомобилистов поднять боковые стекла автомобилей. Он легко переносил холод, заставляя свое тело слиться с ним, как его учили. К ветру он относился иначе. Тело не столько боролось, сколько побеждало ветер, став продолжением моста и его опор, вбитых в скалу, окружавшую залив. - Ты ждешь аплодисментов, - раздался тонкий голос у него за спиной, - собираясь выполнить простейшее упражнение? - Спасибо, что мешаешь мне сосредоточиться. Мне только этого и не доставало. Я стою над водой на высоте двухсот футов, и не хватало еще, чтобы меня отвлекали, - сказал Римо, поворачиваясь к миниатюрному пожилому азиату в черном кимоно, чьи седые волосы развевались по ветру, словно шелковые нити, и который так же твердо стоял на пешеходной дорожке, как Римо на перилах. - Если твое сознание - раб любого шума, не обвиняй шум в своем рабстве, - сказал Чиун, Мастер Синанджу. - Не господин создает рабов, а раб творит себе господ из окружающих. - Спасибо за веселое Рождество, папочка. - Если в твоем сердце все еще есть место для праздников белых людей, тогда мне лучше встать на перила рядом с тобой и поддержать тебя, чтобы ты не упал. Даже Дом Синанджу не в силах избавить человека от дурных привычек, если тот их тщательно оберегает. - Ну, я тоже не в восторге от твоего праздника Свиньи. - Он не называется праздником Свиньи, - сказал Чиун. - Это просто день, когда все, кто в долгу перед кем-либо, наделившим их великой мудростью, с благодарностью дарят в ответ всякие мелочи. - Ты не получишь Барбру Стрейзанд, - сказал Римо. - У нас не принято дарить друг другу женщин. - У нее могли бы родиться достойные дети. А глядя на дешевый спектакль, который ты устроил, я начинаю думать, что Дому Синанджу нужен другой наследник. - Она же не кореянка, папочка. Она такая же белая, как и я. - Ради ее красоты я готов сделать исключение. Кровь Синанджу победит любые недостатки, включая неестественный цвет кожи, и тогда я получу ученика, лишенного дурных привычек, нахальства и болтливости. Даже величайший из скульптором испытывает трудности, высекая свои творения из затвердевшей глины. Римо опять повернулся лицом к холодному ветру. Он знал, что ветер шумит, но не слышал шума. Он знал, что сейчас холодно, но не чувствовал холода. Он знал, что под ним мост, но не замечал этого. Он двинулся вперед по узким перилам над черной водой, и его мысли и чувства стали его центром тяжести. Он чувствовал, что может идти или бежать бесконечно, и хотя видел огни машин, ехавших навстречу, они находились в ином мире. Его мир вместе с телом все быстрее несся мимо автомобилей, пока не достиг другого конца перил, где Римо повернулся и побежал назад к Чиуну, Мастеру Синанджу. Все началось десять лет назад с упражнений, временами настолько болезненных, что он иногда думал, что больше не выдержит. Потом боль стала иной, и упражнения, казавшиеся поначалу трудными, стали получаться легко, и, наконец, его тело само уже знало, что делать, а ум был занят другими вещами. Это было нечто большее, чем просто совершенствование силы и ловкости, - изменялась вся нервная система и сама его сущность. И если бы он был откровенен с Чиуном, то признал бы, что чувство одиночества во время Рождества у него уже давно исчезло. Теперь он считал своей родиной Синанджу, деревушку в Северной Корее, которая много веков поставляла наемных убийц королям и императорам, чье золото поддерживало существование жителей деревушки, стоящей среди скал, где, казалось, ничего не росло. Римо был первым среди белых, кто овладел секретами Синанджу. Нанимаясь на работу, Чиун согласился быть только инструктором, но не исполнителем и признал как-то, что научил Римо большему, чем просто "маленьким хитростям" кунг-фу, айкидо и тэ кван до. Он посвятил его в секреты Синанджу - основы всех боевых искусств. А "верхи" получили уникального белого убийцу-ассасина, который свободно чувствовал себя в обществе белых. Римо приблизился к едва различимому во тьме Чиуну, стоявшему на тротуаре, остановился и застыл, слившись воедино с опорами моста, уходившими в темноту. - Можешь начинать, - сказал Чиун. - Начинать? Я уже кончил, папочка. - В самом деле? Может быть. Я не следил. Я думал о моем доме за океаном. Холодными утрами я думаю о Синанджу. Думаю о том подарке, который ждал бы меня, если бы я был дома. Не знаю, как он выглядел бы - возможно, она была бы изящна, как эта ваша певица, но важен не объем груди или бедер, важна сама мысль. О, если бы я был дома!.. - Я не могу подарить тебе человека, папочка. - Кто я такой, чтобы надеяться на благодарную память того, которому я так много дал? - Если ты хочешь чего-нибудь тепленького, я достану тебе корову. - У меня уже есть одна корова. Она дерзит мне, - сказал Чиун. Услышав знакомое характерное хихиканье, Римо понял, что услышит эту фразу еще не раз и не два. Вместе с хихиканьем. - У меня уже есть корова, и она дерзит мне, - повторил Чиун. Чтобы не слышать его смех, Римо вновь побежал по перилам над водами залива. Добежав до конца моста он услышал пронзительные крики, ворвавшиеся в его мир: - Вот он. Остановите его! Боже мой! Он идет боком, невероятно. Смотрите, как быстро. Собирается прыгать. Вон, тот парень на мосту. Остановите его! Вернувшись к Чиуну, Римо удостоился одобрительного кивка и спрыгнул с перил. - В Персии шах подарил бы Мастеру Синанджу собственную дочь. В Риме император однажды предложил плененную королеву. Вожди сельджуков прекрасно знали, как должным образом выказать свое уважение к Синанджу. В Африке лони* продемонстрировали тебе, какие почести надо оказывать Мастеру Синанджу. А в Америке... В Америке я получил корову. Дерзкую болтливую корову. * См. "Дестроер": "Белые рабыни" - На ужин опять будет рыба, папочка? - спросил Римо, меняя тему разговора, хотя они обедали всего несколько часов начал. - Если эта рыба не окажется чересчур болтлива, - сказал Чиун и опять захихикал. Полицейская машина, сверкая огнями, промчалась мимо них к другому концу моста. - Кажется, меня там кто-то заметил. - Неповоротливость и неуклюжесть всегда привлекают внимание. Истинное совершенство - вещь незаметная. - Еще раз спасибо за веселое Рождество, папочка. Они возвратились в свои апартаменты с окнами на залив, арендованные на время отдыха. Там Римо обнаружил, что куст, росший во дворе, вырван с корнями и установлен посередине ковра, а вокруг все заляпано грязью. На ветках висели два пробитых теннисных мяча, лопнувший мяч для гольфа и кусок яблока. Сооружение венчала желтая лампочка из аппарата для отпугивания насекомых. Чиун улыбнулся. - Это тебе. Как напоминание о твоих привычках. - Что это, папочка? - Я сделал это для тебя. Раз ты не можешь порвать с прошлым, наслаждайся его частицей. Римо указал на причудливо украшенный куст. - Да что же это такое? - Не прикидывайся дурачком. Это рождественская елка. Наслаждайся. - Это не рождественская елка, папочка. Рождественская елка - это дерево, ель, а украшения делаются из стекла, фонарики вешаются цветные и... - А по-моему, это похоже на рождественскую елку, - сказал Чиун. - Конечно, очень похоже - она зеленая и на ней что-то висит, горят огоньки. Это рождественская елка. Не вижу разницы между этим деревом и теми, что стоят в магазинах. Я лишь кое-что улучшил. - Помяни мое слово, будь ты американцем, ты бы понял, что это не рождественская елка. - Если бы я был американцем, ты по сей день оставался бы бесформенным мешком, набитым салом, который палит в людей из ружей и пистолетов, швыряет бомбы направо и налево и повсюду приносит хаос, что так типично для вашей культуры. Перед тобой прекрасная рождественская елка, не хуже других, даже лучше, так как на ней нет той нелепой пестроты, которую ты так обожаешь. Их разговор был прерван телефонным звонком. Римо снял трубку. Звонили из "Вестерн юнион" и передали телеграмму, в которой сообщалось, что тетя Милдред собирается заехать к ним и девять утра. Она уже в пути. - Вот черт! - произнес Римо. Чиун промолчал. Разве можно помочь тому, кто не способен оценить произведение искусства? Как можно что-либо обсуждать с таким человеком? Чему его можно научить? Если ему нравится это уродливое блестящее похабство в магазинах, то пусть сам его и покупает. Делать такому подарки - все равно что давать бриллианты утке. Та все равно предпочтет клевать кукурузу. Так пусть утка сама покупает себе початки. Мастер Синанджу не занимается откормом уток. - Я получил сообщение от Смитти. Наш отдых, похоже, закончился. Чиун, ты слышишь? - Я не отвечаю на кряканье, - ответил Мастер Синанджу и, приняв позу лотоса, погрузился в молчание, из которого, как Римо уже знал, вывести его было невозможно. - Прости, - сказал Римо. - Спасибо за елку. Очень мило с твоей стороны. Благодарю, папочка. Ответа не последовало, и Римо отправился немного вздремнуть, пробормотав напоследок нечто неразборчивое, но явно ругательное. Римо проснулся как по тревоге, едва раздался звук открываемой входной двери. Послышались голоса, и в спальню вошел человек с кислым выражением желтоватого лица, в сером костюме, белой рубашке и пестром галстуке, с потертым кожаным портфелем. Визитер опустился в кресло. - Что с Чиуном? Вы его оскорбили? - спросил доктор Харолд В.Смит. - Даже и не думал! Вообще все, что происходит между нами, вас, Смитти, не касается. Итак, в чем дело? - Еще раз хочу напомнить вам, Римо, какую ценность для нас представляет Чиун и как важно, чтобы вы работали рука об руку. - Смитти, вы не понимаете и, наверное, никогда не поймете наших отношений. Так в чем же дело? - Даже дело для меня не столь важно, как ваши отношения с Чиуном. Из его объяснений я понял, что он сделал вам ценный подарок, а вы приняли его без должного почтения и благодарности и, к тому же, не исполнили какой-то его настоятельной просьбы. - Вы не заметили в гостиной куст со всякой ерундой на нем? - Да. А что случилось? Я подумал, что его вырвал порыв ветра и зашвырнул вместе со всяким хламом в окно. Почему, кстати, его никто не убирает? Разве у нас нет прислуги? Вы же должны быть при деньгах. - Это как раз и есть "ценный подарок" Чиуна. Между прочим, вы слыхали о Барбре Стрейзанд? - Да. - Вот ее-то он и хочет заполучить, об этой маленькой услуге он и просил. - На некоторые вещи, - сухо заметил Смит, - мы не жалеем денег. Учитывая, как мы ценим Чиуна, можно было бы выделить некоторую сумму для удовлетворения его личных потребностей. Актрисы иногда соглашаются на... так сказать, платные услуги. Конечно, не мисс Стрейзанд, но кто-нибудь в том же духе. - Он не хочет платных услуг, Смитти. - Он желает вступить в брак!? - Нет. - Тогда чего же он хочет? - Он хочет получить ее в собственность. - Исключено, - сказал Смит. - Абсолютно согласен. Перейдем теперь к вещам более вам понятным. - Минуточку. Надеюсь, вы не собираетесь похищать ее? Я должен сказать... - Нет, не собираюсь. Ну, так в чем же состоит ваше дело? Я так понимаю, вы в очередной раз напортачили, а мне теперь предстоит все расхлебывать? - Знаете, мне становится так же трудно вас понимать, как, временами, Чиуна, хотя в общении он более приятен. - Благодарю, - сказал Римо и приготовился слушать. Прошло уже десять лет с тех пор, как он получил первое задание от этого въедливого педанта и за это время, в отличие от Чиуна, не помышлял работать на кого-либо другого. Правда, он попытался однажды*, но это плохо кончилось... * См. "Дестроер": "Судный день" Как и все Мастера Синанджу, Чиун унаследовал многовековую традицию службы любому императору, который оплачивал счет деревни Синанджу. Но Римо не был Мастером Синанджу. Он был всего лишь простым полицейским из Ньюарка, который был казнен на электрическом стуле, а потом тайно воскрес в иной ипостаси. Он стал карающей рукой официально несуществующей организации, защитником общественного договора, который не соблюдался. Предполагалось, что эта работа не затянется. Организация была создана на короткий срок в трудный для страны период, когда стало невозможно управлять государством, оставаясь в рамках конституции. Организация называлась КЮРЕ. Но оказалось, что война с преступностью практически не может быть выиграна, и теперь, десять лет спустя, КЮРЕ все еще действовала, о чем знали только трое: Смит, ее глава, Римо, ее карающая десница, да еще тот, кто был в данный момент президентом США. Римо спросил как-то у Смита, что будет, если президент решит навсегда остаться в своем кресле, используя КЮРЕ для укрепления и поддержки личной власти. - Мы не допустим этого, - ответил Смит. - А что будет, если он решит "засветить" нас? Сам факт нашего существования будет означать, что конституция не действует. Настанет хаос. - Президента сочтут ненормальным, а поскольку мы официально не существуем, нас легко распустить. Вас и так нет на этом свете, я уйду из жизни, а больше никто не знает, чем мы занимаемся, - сказал Смит, но призадумался и однажды поинтересовался у Римо, знает ли Чиун, в чем подлинное назначение КЮРЕ. - Вы посылаете деньги в Синанджу в срок? - спросил Римо. - Да. - Тогда Чиуну нет дела до того, чем мы занимаемся. - Именно так он бы и ответил, - посетовал Смит. - Я хочу сказать следующее: если объяснить ему, что мы являемся тайной организацией, защищающей конституцию, то он поймет. Если сказать ему, что сотни людей работают на нас, не подозревая об этом, он поймет. Если сказать ему о компьютерах в Фолкрофте и о том, как вы используете их для подкупа, добывания секретов и уничтожения врагов нашей конституции, он поймет. Но одного он не поймет никогда. - Чего же? - недоуменно спросил Смит - Что такое конституция. Смит улыбнулся и вскоре, поскольку он привык доводить все до конца, сам объяснил Мастеру Синанджу, что такое Конституция Соединенных Штатов Америки. С тех пор Чиун был уверен, что знает, как управляются Соединенные Штаты. Листок бумаги являлся общественным договором, который все признавали и никто не принимал всерьез. - Это как ваша Библия. Красивые песни, не более, - сказал Чиун. Но Римо догадывался, что Чиун, в отличие от других не знавший многого, на самом деле все понимал гораздо глубже. Римо сидел на краю кровати и выслушивал очередное задание, которое, по словам Смита, требовало только оперативности, и ничего более. Интересно, какого черта это означает? - Гибнут люди, находящиеся в центре нашего внимания, - говорил Смит. Римо щелкнул пальцами. - Ну конечно, теперь все понятно! Смит посмотрел на него так, словно хотел сказать: "С дураками не соскучиться", и продолжал: - Именно здесь возникли трудности. В одной такой сфере нашего внимания - налоговой службе - мы потеряли семь человек за полтора года. - Почему бы не дождаться, когда их наберется тысяч пять, Смитти, и все прояснится? Зачем то есть волноваться из-за семерых? О чем вы думали, черт возьми, когда их было только трое? - Тут есть свои тонкости. Мы не уверены, что их семь. Мы, в общем, не до конца понимаем, что, в сущности, происходит. Четыре смерти, судя по всему, - это воля Господа. - Возьмем на службу и Бога, нет проблем, - сказал Римо. - Вместо меня. Чиун, кстати, считает, что Бог справляется со своими обязанностями не слишком удачно и мог бы отойти от дел. Даже если он корейский Бог. - Прошу вас, перестаньте. Известно, что на жизнь пятерых из семи были совершены покушения, неудавшиеся только благодаря усилиям полиции. Но вскоре один умер от болезни почек, двое от кровоизлияния в мозг, один от остановки сердца... - Ближе к делу. - Так мы потеряли некоего Боулдера, который выполнял важную работу в налоговой службе. Во время операции у него отказало сердце. По словам медиков, удаление аппендикса прошло успешно, но пациент умер. С ним был связан другой человек, которого мы хотели бы сохранить живым, а это, кажется, будет трудно. - Ладно, - сказал Римо. - Я все сделаю. Запросто. Положитесь на меня. Я прослежу, чтобы у него был низкий уровень холестерина и чтобы он регулярно делал зарядку. Потом я займусь его сердцем и легкими. Профилактика - залог здоровья! - Это не ваша забота. Я хочу быть уверен, что на него не рухнет дом или его не собьет машина. - А если у него все-таки случится сердечный приступ? - Мы не уверены, что упомянутые четыре смерти произошли по воле Господа. Нужно все точно выяснить. Вы должны сохранить жизнь этому человеку, защитись его от воздействия сил явных и тайных. Вы должны проследить, чтобы в течение какого-то времени - скажем, месяца - с ним ничего не произошло. Если кто-то проявит активность, необходимо пресечь попытку, выяснить, откуда исходит опасность, устранить ее источник. Затем можете продолжить отдых. Ясно? - До некоторой степени. Скорее всего, мне понадобится собака-ищейка. - Знаете, Римо, чем старше вы становитесь, тем меньше я вас понимаю. - Как и я вас, Смитти. - Я не изменился с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет, Римо. - Охотно верю, - сказал Римо и сосредоточился на личности своего подзащитного. Его звали Натан Дэвид Уилберфорс, и жил он в Скрэнтоне. С матерью. Не любил громкого шума. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Агенты казначейства должны были немедленно покинуть дом Уилберфорсов по трем веским причинам. Миссис Уилберфорс пообещала изложить их, если агенты присядут - нет, не на диван, разве они не видят, что на нем покрывало, и не на складную кровать - это для гостей. Ничего, пусть постоят. - Вы явились в мой дом, принесли на ботинках уличную грязь, ваши шляпы где только не валялись, вы употребляете сомнительные выражения в присутствии Натана Дэвида. Вы говорите, что Натану Дэвиду угрожаем опасность, и вы собираетесь защитить его. Но кто защитит Натана Дэвида от грязи и сквернословия? Конечно, ни один из вас, - произнесла миссис Уилберфорс с негодованием. Ее массивная грудь возвышалась под складками платья как неприступный бастион. Она была шести с лишним футов роста и весила, по оценкам агентов, добрых двести сорок фунтов. Если она и не играет за "Питтсбург стилерз", подумал вслух один из агентов, когда хозяйка не могла их слышать, так лишь потому, видимо, что ей не нравится беспорядок в раздевалках. - Мадам, ваш сын является заместителем директора, он важное лицо, а у нас есть все основания полагать, что его жизнь в опасности. - Я знаю, что ему грозит опасность. Общение со всякими типами. - Нам известно, что в прошлом месяце машину господина Уилберфорса пытались испортить. Под предлогом установки нового глушителя хотели снять тормоза, если не ошибаюсь. - Откуда вам знать, что они пытались сделать? Вы же никого не поймали. - Но мы помешали ему. - Рада за вас. Натан Дэвид отныне будет ездить на автобусе. Так вам будет спокойнее? - Не совсем, мадам. Мы должны все проверить. У нас есть приказ охранять господина Уилберфорса. Мы надеемся на вашу помощь. Для его же блага. - О благе Натана Дэвида я позабочусь сама. - У нас есть приказ, мадам. Но когда в полдень агенты связались со своим, начальством, то узнали, что приказ отменен, и решили, что миссис Уилберфорс с Вандаллия-авеню, 832, имеет какие-то связи в верхах. Агентов быстро отозвали. - Не задавайте вопросов, - сказал им шеф. - Указание получено сверху. Ничего не могу вам объяснить. Когда все трое зашли откланяться в кабинет Уилберфорса, он беседовал с новым служащим, худощавым человеком с выступающими скулами и очень широкими запястьями. - Мы хотим попрощаться и пожелать вам всего наилучшего, мистер Уилберфорс. - О, благодарю, - сказал Уилберфорс. - Я с удовольствием пожал бы вам руки, но вы, к сожалению, уже на пороге. - Да вы никогда этого и не делаете, мистер Уилберфорс, - заметил агент, говоривший от имени всех троих. - Ну, тогда, наверное, не стоит и начинать, - сказал Уилберфорс и нервно усмехнулся. Это был полноватый, аккуратно одетый человек сорока с лишним лет. Его письменный стол сверкал чистотой, а бумаги на нем были разложены столь тщательно, будто это были хирургические инструменты. Когда агенты ушли, Римо положил ноги на стол. - Сэр, о, сэр! Это мой стол! - возмутился Уилберфорс. - Ну и что? Я просто посижу и не стану мешать вам. - По-моему, раз вы хотите работать со мной, мы по меньшей мере должны хотя бы понимать друг друга. Так вот: я люблю чистоту и аккуратность. Римо взглянул на свои ботинки. Они блестели. Он в недоумении посмотрел на Уилберфорса. - Мой стол. Ваши ноги лежат на моем столе. - Да, - сказал Римо. - Не соизволите ли убрать их? - Какие пустяки, - произнес Римо спокойно. - Пожалуйста, уберите их. - Нет, - сказал Римо. - Тогда я требую, чтобы вы убрали их. Я могу применить силу, мистер Римо. И если мне придется прибегнуть к чрезвычайным мерам, ваша карьера пострадает. Римо пожал плечами и, оставшись в той же позе, приподнял ноги над столом на четверть дюйма. Уилберфорс был уверен, что новый сотрудник скоро опустит ноги на пол. Даже танцор не смог бы так держать их белее минуты или двух. Но разговор продолжался уже второй час, а ноги оставались в том же положении, и человек, казалось, не испытывал напряжения. Ноги застыли над столом, будто подвешенные в пространстве. У нового сотрудника были особые функции. Он хронометрировал рабочий день Уилберфорса. В его задачу входило выяснить, почему отдел Уилберфорса работал так эффективно, и довести эту информацию до сведения всех остальных. Он все время будет находиться рядом с Уилберфорсом и наблюдать, как тот распределяет время между работой и отдыхом, включая и сон. Уилберфорс поинтересовался опытом работы мистера Римо в этой сфере, но получил туманный ответ. Спросил о его подготовке, но также ничего толком не узнал. Хотел позвонить его начальнику и сообщить о недостойном поведении на работе, но никак не мог избавиться от этого человека, чтобы поговорить по телефону без свидетелей. Как обычно, Уилберфорс работал допоздна, так что, когда они уходили, в здании уже было темно. В коридоре на восьмом этаже свет не горел. После уборки помещения в воздухе чувствовался запах дезинфицирующих средств. - Лифт налево, - сказал Уилберфорс. - Обычно в коридоре горит свет? - спросил новый сотрудник. - Да. Не волнуйтесь. Держитесь за мою ру... нет, лучше идите вдоль стены на мой голос. - А почему бы вам не идти за мной? - Но вы же не найдете лифт. - Не волнуйтесь. Я вижу лучше вас. Именно тогда Уилберфорс заметил, что не слышит его дыхания. Он подумал, что это странно, так как прекрасно слышал свое собственное. Уилберфорс даже не слышал его шагов по мраморному полу, тогда как собственные звучали в тишине коридора словно ружейные выстрелы. Его новый сотрудник будто растворился в темноте. Уилберфорс двинулся к лифту и, дойдя до конца коридора, хотел уже нажать кнопку, когда услышал быстрый топот. Рядом с ним кто-то был - двое или трое, потом он услышал нечто вроде звука протыкаемой пальцем бумаги, какое-то бульканье и шум, напоминавший полет птицы. Как раз у себя над головой. Затем вспыхнул свет. Уилберфорс охнул и почувствовал, что у него закружилась голова. Новый сотрудник стоял рядом, держа его за руку. Перед Уилберфорсом предстало страшное зрелище. Дверь шахты лифта была открыта, но кабины на месте не было. Уилберфорс стоял перед пустой шахтой. Восемь этажей пустоты! - Боже мой! Кто-нибудь мог упасть. Какая небрежность! - сказал, задыхаясь, Уилберфорс. - Кое-кто и упал, - заметил новый сотрудник, придерживая Уилберфорса за руку, чтобы тот мог глянуть вниз. Там внизу, во мраке, Уилберфорс различил чье-то тело, пронзенное пружинами, и, кажется, еще два других. Он мог разглядеть только руки и ноги и что-то еще, полетевшее вниз. Это был его завтрак. Римо помог ему дойти до лестницы, и они вместе спустились вниз. С каждым лестничным пролетом Уилберфорс все больше приходил в себя. Внизу он уже жаловался на то, что в государственных учреждениях нет должного порядка. Его ум проделал то, что, как говорил Чиун, делает нетренированный ум. Столкнувшись с непонятным фактом, он истолковывает его так, чтобы в него поверить, либо отвергает его. Стоя на улице под пенсильванским снегом, Римо понял, что Уилберфорс воспринял попытку покушения на его жизнь просто как плохую работу вахтеров. - Я напишу утром докладную начальнику эксплуатационной службы, - сказал Уилберфорс, застегивая свое серо-оранжевое зимнее палью. Римо знал, что такие поношенные пальто обычно распространялись среди бедных, но новым такое пальто видел впервые. На Римо были серые слаксы, легкая голубая рубашка и серо-голубая куртка, трепетавшая на ветру. - Где ваше пальто? - спросил Уилберфорс. - У меня его нет, - сказал Римо. - Не хватает денег? - Да нет, мне оно не нужно. - Невероятно. Ведь на улице холодно. - Почему вы так думаете? - Так говорит термометр, - ответил Уилберфорс. - Вот и побеседуйте с ним. Скажите ему, что он врет. - С температурой это не пройдет. Такова природа. - А вы разве не часть природы? - Я Натан Давид Уилберфорс и всегда застегиваюсь на все пуговицы, - сказал Уилберфорс. - Мне кажется, ваша мама недостаточно хорошо воспитывала вас. - У меня не было матери. Я вырос в приюте. - Извините, - смутился Уилберфорс. - Не могу представить себе, какова жизнь без матери. - Вполне нормальная, - сказал Римо. - Как вы можете говорить такое? - испугался Уилберфорс. - Не знаю, что бы я делал без мамы. - Ничего страшного, все было бы в порядке, Уилберфорс. - Вы ужасный человек! - Если работать над собой, вы тоже стали бы таким, то есть - человеком, - пояснил Римо. - Вас интересует только мой рабочий день или мой досуг тоже? - Что не обязательно, я только загляну к вам домой. - Вы ничего не записываете. - Я все держу в голове, - сказал Римо. - В голове. Римо знал, что этой ночью Уилберфорсу ничего не грозит. Больше того: вероятно, это будет самая спокойная ночь в его жизни. На Западе, как учил Чиун, нападение носит характер отдельных атак и никогда не осуществляется одновременно со всех сторон. Чиун объяснял это еще в начале обучения Римо, положив на стол лакированные деревянные шарики размером с виноградину и желтый шар побольше, размером с грейпфрут. - На Западе убийство это один шар, - сказал Чиун, держа в руках небольшой черный шарик. Тот, будто подвешенный, едва касался кончиков его ногтей. - Такой взгляд отражает представления бизнесмена и ориентирован не на достижение максимального результата, а на наименьшую затрату усилий. Смотри, - Чиун указал на большой желтый шар на столе, - вот цель. Когда желтый шар упадет на пол, задача будет решена. Для нас убийство - это тоже своего рода задача. - Называй все своими именами, - сказал Римо. - Убийство есть убийство, и не морочь мне голову разговорами о каких-то задачах. Чиун терпеливо покачал головой. Только спустя годы, когда Римо уже постиг мудрость, изменившую саму его сущность, Чиун стал поругивать его и называть свиным ухом, а в начале обучения Чиун был терпелив. - Смотри, - сказал Чиун - Вот так поступают на Западе. Он бросил маленький черный шарик, и тот слегка чиркнул по большому, который откатился к краю стола. Чиун сложил руки на коленях и демонстративно уставился на этот шар. Помедлив, бросил второй шарик. Тот прокатился мимо. Он опять уставился на большой желтый шар, долго думал, потом бросил третий маленький шарик, который попал в центр большого и сбил-таки его на пол. Маленький же покрутился на столе, вернулся и замер прямо перед Чиуном. - Такова западная техника убийства, - сказал Чиун. - А вот техника Синанджу. Дай мне желтый шар. Римо нагнулся, поднял шар, почувствовав при этом боль - он еще только осваивал основной комплекс физических упражнений, - и положил шар на стол. Чиун кивнул, улыбнулся и достал из кармана пригоршню шариков. Взял по несколько штук в обе руки, развел их в разные стороны перед собой, а потом - бац! бац! бац! - шарики ударили один за другим прямо в центр желтого шара и мгновенно сбили его со стола. Чиун опять сложил руки на коленях. - Теперь ты понимаешь? Западный метод включает в себя периоды затишья, перестройки, нагнетания опасности, что только мешает идти к цели. - Как это у тебя получается с шарами? Они вылетают как пули, а пальцы вроде бы и не двигаются. - Ты хочешь стать жонглером или убийцей? - А шарик, который вернулся к тебе по кругу? Как ты его закрутил? - Я хочу, чтобы ты усвоил не технику вращения шаров, а технику убийства. - А если я отращу ногти подлиннее, то у меня получится так же, как у тебя? Чиун вздохнул. Римо продолжал: - Так вот, если я соберусь кого-нибудь прикончить, то для верности просто возьму ружье побольше. Теперь покажи мне свой фокус с шариками. Все дело в кисти руки? - спросил Римо. Только потом, когда он стал лучше понимать систему Чиуна и его тело стало другим, он обнаружил как-то, что может проделывать с шарами то же самое. Дело было не в ловкости, а в понимании и ощущении того, чем является шар. И Римо навсегда запомнил о том, что говорил Чиун о технике убийства на Западе и на Востоке. Сейчас, когда они шли к старому "фольксвагену" Уилберфорса, Римо был спокоен за сегодняшний вечер. В данный момент Уилберфорс был, как никогда, в безопасности, и, по крайней мере, пару дней ему ничего не грозит. На Западе одномоментно предпринимается только одна попытка убийства. Уилберфорс открыл капот расположенного сзади двигателя. - Помните тех троих, что заходили сегодня днем? Это были приставленные ко мне телохранители. Они всегда проверяли заднюю часть машины. Я не знаю, что нужно проверять. Может быть, вы знаете? - Да, знаю, - сказал Римо, устраиваясь на переднем сиденье. Уилберфорс оставил мотор открытым, отпер дверь и заглянул внутрь. - Тогда взгляните. Выйдите и взгляните. - Я и так знаю. Того, что искали телохранители, там нет. - Откуда вы знаете? - Помните тех, на дне шахты лифта? - Не напоминайте мне об этом... - Так вот, у них был европейский разрез глаз. - Что это значит? - Это значит, что ваш мотор исправен, как обычно. Закройте капот, и поедем посмотрим ваш дом. По дороге к дому Уилберфорса, построенному "под старину", с семью комнатами, зелеными жалюзи и крошечным газоном, занесенным серым снегом, хозяин пожелал узнать, что вмел в виду его новый сотрудник, говоря о разрезе глаз, и как он попал в машину, если дверь была заперта. - У вас замок не работает, - сказал Римо, что было правдой, так как замок больше не работал. Римо сломал его. - А глаза? - Дело в методе убийства: либо предпринимается сразу несколько попыток, либо одна, что дает время принять меры защиты. Эти люди были с Запада, и попытка была только одна. - Понятно. Это все объясняет, - сказал Уилберфорс. Он восемнадцать лет проработал в правительственных учреждениях и научился делать вид, что все понимает. Миссис Уилберфорс бросила взгляд на сына и его спутника, стоявшего на снегу без пальто, и спросила Натана Дэвида, где он встретил этого типа. - Это новый служащий, мама. Он изучает работу моего отдела, чтобы выяснить, почему у нас все так хорошо получается. - Мой сын хорошо работает, - сказала миссис Уилберфорс, глядя сверху на Римо, - потому что хорошо воспитан. Если бы всех хорошо воспитывали, эта страна процветала бы. - Можно войти? - спросил Римо, обходя массивную фигуру хозяйки. - Слушай, ты! - гаркнула миссис Уилберфорс - Я не разрешала тебе входить. Убирайся! Римо обошел гостиную, забитую мебелью, старыми коврами, уродливыми керамическими лампами и всякими ненужными причиндалами. - Говорю тебе, вон из моего дома, пока не получишь разрешения войти. Слышишь? В столовой размещалась еще одна причудливая коллекция мебели эпохи ранней Америки. - Либо ты сейчас же уберешься из дома, либо я позову полицию. Полицию, молодой человек! На кухне стояла газовая печь, холодильник сороковых годов и масса разных безделушек. На ужин готовилось что-то мясное. За спиной Римо услышал прыгающую поступь миссис Уилберфорс. Он быстро шагнул влево, массивная фигура заняла его место, а Римо спокойно вышел из кухни на лестницу. В комнате миссис Уилберфорс тоже была свалка вещей, и стояла одна кровать. Комната ее сына напоминала юридическую контору на Уолл-стрит с дубовой кроватью посередине. Была еще комната для приема гостей, столь же уютная, как и пещера, и две ванных комнаты. На лестнице Римо вновь избежал столкновения с миссис Уилберфорс, перепрыгнув через перила. Рядом был вход в подвал. Именно там он нашел то, чем, вероятно, воспользуются во время следующего покушения. Котел отопления, работающий на жидком топливе. Как утверждал Смит, ранее была предпринята попытка отключить тормоза машины. Сегодня вечером был испорчен лифт. По той же схеме будут действовать еще, по крайней мере, один раз. А деревянный дом с котлом отопления как нельзя более удачно подходил для этого. Ночь - идеальное время для поджога. Уилберфорсы спали на втором этаже. Пожар начнется в подвале и отрежет пути спасения. "Так и будет, - подумал Римо. - На большее эти типы не способны". Сегодня вечером новой попытки предпринято не будет, ведь это Запад. Он знал, что те трое были с Запада, еще до того, как услышал их шаги в коридоре. Он учуял запах. Первый, как он увидел позже, глядя в шахту, был негр, но, вопреки некоторым взглядам на Западе, от черных и белых пахло одинаково. От людей пахнет тем, что они едят, а трое нападавших были любителями мяса. От них прямо-таки несло мясом. Говядина, говядина и еще раз говядина. Время от времени и Римо хотелось гамбургер, он вспоминал его изумительный вкус вместе со вкусом лука и кетчупа. Но теперь, когда ему в нос ударил тяжелый запах мяса, Римо стало противно. Он почувствовал запах в темноте коридора и прикончил всех троих, использовав одного, чтобы столкнуть остальных в шахту, которая, как уловил его слух, была открыта. Первого, послужившего живым буфером, он убил простым ударом по голове и отправил в шахту последним. Если бы он сбросил его в шахту живым, то кто-то из двух упавших туда раньше мог смягчить его падение. Конечно, одного из них он мог бы и не убивать. Но на Уилберфорса все равно будет предпринята еще одна попытка покушения. Римо решил дождаться этой попытки, проследить, кто ее организовал, выяснить, что к чему, отчитаться перед Смитом и продолжить свой отдых. - Эй, ты, там внизу! Если через пять секунд ты не уберешься, я позвоню в полицию. Ты слышишь меня? - Это была миссис Уилберфорс. Отлично, значит, на этот раз - котел. Завтра ночью или послезавтра, но не сегодня. Римо проскользнул вверх по лестнице под рукой миссис Уилберфорс. Проходя мимо, он слегка хлопнул но массивной затянутой в корсет спине и услышал такой вопль, будто кому-то выпустил кишки. - А-а! - завопила миссис Уилберфорс. Натан Дэвид спрятался за кушетку. Римо увернулся от мощных ручищ миссис Уилберфорс, чтобы получше разглядеть ее поясницу. Что это она так заголосила? Спина была в прекрасном состоянии, в целости и сохранности. Никаких повреждений. Римо совершил очередной вираж и для верности еще раз шлепнул миссис Уилберфорс. На сей раз - пониже спины. - А-а! Зверь! Свинья! Насильник! - еще громче завопила миссис Уилберфорс. - С Рождеством! - сказал Римо, заходя слева, и чмокнул миссис Уилберфорс в щеку. - Спокойной ночи, Натан Дэвид. Римо покинул дом Уилберфорсов в хорошем настроении. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - Я не люблю пожары, - сказал Энтони Стейс, также известный многим как Ансельмо Стасио. Для большинства, для тех, кто никогда не встречал его и не знал ни одного из этих имен, он был "мистер Бит". Мистер Стейс был президентом "Стейс риалти", директором Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, возглавлял объединенный комитет по благотворительности и, кроме всего прочего, был человеком, к которому, как правило, обращались во время сбора средств для церкви или клуба. Мистер Стейс, как известно, редко отказывал. В другой сфере жизни Скрэнтона Ансельмо Стасио контролировал игру на тотализаторе, грузовые перевозки, несколько профсоюзов и ссужал деньги под большие проценты. Дополнительным залогом служила жизнь должников. Те немногие, кому он был известен в обеих своих ипостасях, утверждали, что Стасио приносил больше пользы обществу, чем Стейс. Стасио не допускал распространения белого порошка в Скрэнтоне и его окрестностях. "Героин, - говорил он, - порождает беспорядки, и тогда у людей появляется желание перемен". А так как дела и без того шли хорошо, то и Ансельмо Стасио, и Энтони Стейс не нуждались в изменении "статус кво". Особенно с тех пор, как между ними установилось прекрасное деловое сотрудничество. В качестве директора сельскохозяйственного банка Стейс имел доступ к большим капиталам. В роли дона Ансельмо Стасио он ссужал деньги под большие проценты. Используя деньги Стейса для ссуды, Стасио мог получать гораздо большие прибыли, чем от вложений в производство. Сельскохозяйственный банк, как воронка, засасывал доходы от ростовщичества и иногда имел больше денег в обороте, чем хранилось в Федеральном резервном фонде. Продуктивное деловое сотрудничество двух имен одного человека продолжалось до тех пор, пока какой-то чиновник налоговой службы не обратил на это внимание и не начал собирать факты. Хуже всего, что этот чиновник, Давид Уилберфорс, оказался человеком, явно лишенным благоразумия. Когда Уилберфорс обнаружил, что его личный банковский счет за неделю вырос непонятным образом на 123 547 долларов, то обратил на это внимание руководства банка в письме и личном разговоре. Вице-президент был шокирован такой ошибкой. Президент также был возмущен. А член совета директоров Энтони Стейс лично посетил Уилберфорса дома, чтобы выразить свою озабоченность. Он отметил изящество дома и обстановки. Миссис Уилберфорс высказала сожаление, что теперь осталось так мало джентльменом, подобных мистеру Стейсу. Мистер Стейс спросил Натана Дэвида Уилберфорса, когда тот заметил ошибку. - Когда я перевел в банк 23 доллара и получил ответ, что на моем счету больше 125 тысяч долларов, я сказал вашему кассиру, миссис Хансен, что, видимо, произошла ошибка. Она была достаточно вежлива со мной, но голос ее звучал неприветливо. - Мы во всем разберемся, - сказал Стейс, осторожно положив серую шляпу на колени. Это был благородной наружности седоватый человек с открытым лицом. Карие глаза излучали тепло и доверие. Темно-серый костюм был скроен аккуратно, но не соответствовал последней моде. Он обещал довести до сведения миссис Хансен его недовольство тем, что она допустила недостаточно корректное отношение к уважаемому клиенту. Потом мистеру Стейсу пришла в голову блестящая идея. Он догадывался, откуда могли поступить деньги. Возможно, это вовсе не ошибка. - Иногда, мистер Уилберфорс, люди испытывают такую благодарность за оказанные им услуги, что тайно переводят деньги на чей-то счет. Вы не оказывали недавно кому-нибудь такую услугу? Уилберфорс задумался. - Я повысил в должности секретаршу на две ступени вместо одной. Она отличный работник. Это в рамках новой программы повышения ставок. Но я не думаю, чтобы в благодарность она решила перевести на мой счет больше ста тысяч долларов. Ее зарплата возросла на 900 долларов в год, а при подобном росте ей и за сто лет не скопить столько денег. - Вы, вероятно, работаете в правительственном учреждении, мистер Уилберфорс? - сказал Энтони Стейс, прекрасно знавший место работы Уилберфорса. - В налоговой службе, заместителем директора. - Возможно, вы кому-то оказали услугу по работе, и он хочет вознаградить вас. - Исключено, - сказал Уилберфорс. - Может быть, это плата за будущие услуги? - Тоже исключается. Это был бы подкуп. - Конечно, - сказал Стейс, - я знаю, это противозаконно. - Я, видимо, не должен говорить вам об этом, но в отношении некоторых работников вашего банка ведется расследование, - сказал Уилберфорс. - Может быть, деньги поступили от кого-то из них. - Расследование? Какое расследование? - поднимая бровь и изображая удивление, спросил Стейс. - Ну, этого я не могу вам сказать. Я только подумал, что надо дать вам понять, как могла возникнуть эта сумма. - Я рад, что вы мне об этом сказали. Репутация для нас дороже всего. - Не волнуйтесь. Нет ничего такого, что подрывало бы репутацию банка в целом. Лишь несколько паршивых овец в стаде. Но больше я вам ничего сказать не могу. - Конечно, у меня и в мыслях этого не было, - сказал Стейс, похвалив в присутствии миссис Уилберфорс ее сына за прямоту. Именно это качество очень ценится среди руководства Первого национального сельскохозяйственного банка, особенно среди вице-президентов. Скоро там откроется вакансия, но, конечно, мистер Уилберфорс вряд ли сможет принять это предложение. Уилберфорс ответил, что, собственно, не может. Через четыре часа Бонифацио Палумбо и Сальваторе Мессина колдовали над тормозами старого "фольксвагена", чтобы те перестали тормозить. Их занятие прервали трое вооруженных людей. Палумбо и Мессина смылись, передав шефу, что не смогли выполнить задание. Шеф, в свою очередь, сообщил о неудаче кому-то еще, тот еще кому-то, и, наконец, об этом узнал Стейс. После недельного раздумья защитникам империи Стейса был отдан новый приказ. На разработку операции ушло семь дней, на подготовку еще три и три с лишним секунды на провал, то есть на падение в шахту лифта. Мо Клейна, Джонни Пигеллино (по прозвищу "Свинья") и Вилли Уильямса (по прозвищу "Сладкий Вилли"). Стейс, конечно, на их похоронах не присутствовал. Он даже не знал их имен. Вот почему однажды холодным днем Энтони Стейс, приняв личину Ансельмо Стасио, изложил свою проблему близкому другу в Нью-Йорке. - Я не люблю пожары, - сказал Стасио. - Я никогда не любил пожары. Они неуправляемы, они уничтожают собственность. Они находились в столовой дома его старого друга, личности уважаемой и со связями. Это был пожилой человек в тонком сером свитере и белой рубашке, застегнутой до самого подбородка. Жена принесла ему чашку чая, а Стасио - анисовой водки, которую тот смаковал в ожидании дружеского совета. Дом был похож на любой другой в восточной части Бруклина Разница состояла лишь в том, что фамилия владельца была не Фельдман или Московиц, а Скубичи. Пьетро Скубичи, хороший сосед и разумный человек. - Тебе не нравятся пожары, и мне не нравятся пожары, - отвечал Скубичи. - Ты не любишь кровь, и я не люблю кровь. Меня раздражают вульгарные словечки, думаю, что и тебя тоже. Но жизнь трудна, и человек не всегда может выбирать, как лучше в ней устроиться. Будь у меня выбор, я не был бы Пьетро Скубичи. Я был бы Нельсоном Рокфеллером, а будучи Нельсоном Рокфеллером, не лез бы в политику, а сидел бы на солнечном острове и смотрел, как порхают птички. - А я бы провел реорганизацию в "Чейз Манхэттен бэнк", - сказал Стасио, улыбаясь. - Но мы с тобой не Рокфеллеры. Поэтому приходи тоя делать то, что нам не нравится. Даже Рокфеллерам иногда приходится так поступать. - Я слышал, что существует иной путь, - сказал Стасио - Всегда есть иные пути, - сказал Скубичи. - Как ты знаешь, дон Пьетро, не в укор тебе будет сказано, у меня тихая заводь, и нет необходимости лить кровь. - У тебя хорошо идет дело, Ансельмо. - Благодарю, - сказал Стасио. - Только я не совсем понимаю, в чем суть этих новых методов. - С тех пор, как появилось ружье, никаких новых методов не изобрели. Подумать только! За сто лет ничего нового. - Я слышал о новом методе, дон Пьетро. Когда все происходит как будто естественным путем, как несчастный случай. Дон Пьетро наклонился вперед и прошептал: - Ты говоришь о врачах? - Так оно и есть. Дон Пьетро кивнул. - Слишком дорого. Слишком. Пожар, лучше устрой пожар. Даже если выгорит целый квартал, все равно это будет дешевле. Ты же бизнесмен. Во что это обойдется? А врачи возьмут тебя за яйца, и крепко. - При всем уважении к тебе, дон Пьетро, я хотел бы узнать, что можно сделать через врачей. Возможно, это будет самый приемлемый путь решения моей проблемы. Стасио выслушал, к кому обратиться, как говорить с этим человеком, и еще несколько полезных советов, прежде чем покинул дом Скубичи. Из аэропорта Кеннеди он позвонил в клинику Роблера в пригороде Балтимора. - Говорит Энтони Стейс. Я президент "Стейс риалти" и директор Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании в Скрэнтоне. Я хотел бы поговорить с помощником администратора мисс Кэтлин Хал. - Она сейчас занята. Может ли она вам перезвонить, сэр? - Я вылетаю в Балтимор, - сказал Стейс. - Надеюсь, она сможет принять меня. Мне хотелось бы обсудить вопрос о значительном пожертвовании. Весьма значительном. - Я передам эту информацию мисс Хал, сэр. Она ожидает вас? - Нет. - Тогда вам надо записаться на прием. - Но речь идет о значительном пожертвовании! - Мы ценим это, сэр, но мисс Хал очень занята. - Когда я смогу попасть на прием? - Сейчас середина декабря... Может быть, в конце января. - Вы хотите сказать, что надо ждать своей очереди, чтобы сделать пожертвование? Я возглавляю объединенный комитет по благотворительности и никогда ни о чем подобном не слышал. - Извините, сэр, я только секретарь мисс Хал. - Если я сегодня прилечу, уделит ли она мне хотя бы несколько минут? - сердито спросил Стейс. - Возможно, но я ничего не могу обещать, сэр. Как пишется ваша фамилия? - С-Т-Е-Й-С, - назвал он по буквам. - Минуту, сэр, не вешайте трубку. Стейс ждал, опуская монеты. Набежало четыре доллара семьдесят пять центов, и он уже хотел было перевести эти деньги на телефонный счет своего офиса в Скрэнтоне, когда секретарша, наконец, снова подняла трубку. - Мисс Хал просила передать, что с удовольствием встретится с вами в полдень, мистер Стасио, - сказала секретарша. Стейс слышал, как положили трубку, и продолжал стоять, недоумевая, откуда девушка узнала его второе имя. В аэропорту Балтимора он взял такси и направился в клинику Роблера. Мисс Хал явно хотела поставить его в неловкое положение, быстро дав понять, что ей и ее окружению известно его второе имя. Ясно, что это именно те люди, которых имел в виду дон Пьетро. Но тут они, видимо, сплоховали, слишком раскрылись в телефонном разговоре. Он быстро сообразил, что к чему. А потом мисс Хал всего лишь женщина, и хотя они бывают красивы и порой весьма умны, но не зря силу и смелость отождествляют с мужским началом. Однако Стейс оказался не готов к тому, что ждало его в клинике Роблера. Он не был готов к встрече с мисс Кэтлин Хал. У него отвисла челюсть от удивления, когда он увидел ее - она сидела за длинным покрытым стеклом столом, за ее спиной висели графики доходов. Но она не принадлежала этому миру, миру бизнеса: ее место в Голливуде. Она была очень красива. Густые каштановые волосы окаймляли ее лицо с тонкими мягкими чертами восхитительным ореолом. Губы были пухлыми и влажными, улыбка само очарование. Глаза карие и нежные. Тело соблазнительно округлое, почти полное. Под тонкой белой блузкой с двумя расстегнутыми верхними пуговицами угадывалась высокая грудь. Стейс наконец вспомнил, что он пришел по делу. - Я хочу обсудить вопрос о пожертвовании, - сказал он, сев у стола. - Вы позволите, я повешу вашу шляпу? Она перегнулась через стол, и Стейс почувствовал манящий запах ее духов, недорогих, но ароматных, словно ямайский ром в сочетании со свежестью моря. Руки у него покрылись потом. Он не встал, чтобы дать ей шляпу, так как сейчас это было бы для него крайне неудобно. В другое время он был бы горд своей потенцией и быстрой возбудимостью, но в данный момент хотел поговорить о деле. - Нет, нет. Я подержу ее. Спасибо. Я хотел бы поговорить о деньгах. - Мистер Стейс, в нашем деле - и организации благотворительных фондов - мы не говорим о деньгах. Мы называем это поддержкой руководства, помощью больнице. У нас есть советы председателей и вице-председателей, у нас есть свои задачи и специальные фонды, но мы никогда не употребляем слово "деньги". - Сколько? - спросил Стейс. - За что, мистер Стасио? - За Натана Дэвида Уилберфорса, заместителя директора налоговой службы в Скрэнтоне. Сколько? - Вы хотите оказать поддержку руководству от его имени? - Это у вас так называется? - Поддержкой мы называем деньги. То, чего хотите вы, мы называем убийством. - Как угодно, леди. Так сколько? - Послушайте, вы ни о чем не предупреждаете, не ссылаетесь ни на чьи рекомендации, так что мы должны проверять вас сами, а теперь просите кое-кого убить. Разве так делаются дела, мистер Стасио? Она расстегнула еще одну пуговицу, просунула ладонь под блузку и облизнула верхнюю губу. Стейс за свои пятьдесят пять лет никогда не оказывался в таком дурацком положении, по крайней мере, с тех пор, как был подростком. В горле у него пересохло. Он откашлялся, по сухость осталась. - Не валяйте дурака. Сколько? - Миллион долларов. - Что за чушь? Я не стану платить миллион долларов даже за смерть папы римского. - Здесь все добровольно, мистер Стасио. Мы не просили у вас миллион. Это вы пришли к нам. Можете уходить и никогда не возвращаться. Стейс увидел, как ее рука потянулась к лямке бюстгальтера и сдвинула ее с плеча вниз. Грудь выступала сквозь тонкую блузку, словно башня сладострастия. - Я не смущаю вас, мистер Стасио? - Черт возьми, вы прекрасно знаете, что да. - Тогда вперед, не теряйтесь. - Сколько? - Даром, мистер Стасио. Просто я ищу мужчину, который мог бы меня удовлетворить. Пока не нашла. Вперед. Вы не продержитесь больше двадцати секунд. - Сука, - прорычал Стасио. Не снимая пальто и даже брюк, он расстегнул на них молнию и обошел вокруг стола. Кэти Хал со смехом подняла ноги. Он увидел, что на ней не было трусиков, а потом началось - ее ноги оказались у него за спиной, его колени уперты в кресло. Она была влажной, податливой и очень теплой. Она отсчитывала секунды и смеялась, глядя на часы. Стейс собрал волю в кулак. Он старался думать о биллиардных шарах и бейсбольных битах, но это не помогало. Потом - о лампах на потолке, о похоронах, о самых страшных эпизодах своей жизни. Ему было пятьдесят пять лет - уже не мальчик. Его больше не должны волновать подобные вещи. Он уважаемый бизнесмен. Но тут он почувствовал, как она напряглась и тут же расслабилась, и кончил. - Восемнадцать секунд, - сказала Кати Хал. Она обхватила ногами его шею. - Теперь поговорим. Мы можем предложить вам программу, в рамках которой вы пожертвуете столько, сколько захотите. Но запланированное убийство стоит миллион долларов. Вы согласны? - Это уйма денег, - сказал Стейс, у которого заболела спина, кровь прилила к голове и участился пульс. Он подумал, что у Кэти Хал красивый нос, теперь он получил возможность разглядеть его вблизи. - Ну и что? Мы знаем, что ваше дело процветает, и предлагаем вам разумную сделку. Она слегка взъерошила рукой его волосы. - Это уйма денег, - повторил он. - Да. - Пожалуй, я сперва все же попробую что-нибудь другое. - Кое-что другое вы уже попробовали. Если бы оно сработало, вас бы тут не было. Она невозмутимо взглянула на него. - Допустим, я соглашусь. Почему вы уверены, что я заплачу вам эти деньги? - Мы об этом позаботимся. - А если я займусь вами? Вы делаете вашу работу, я должен вам миллион. Я договариваюсь кое с кем за пять или шесть тысяч долларов - такова разумная цена. Допустим даже, что вы будете чрезвычайно осторожны, - тогда двадцать пять тысяч, самое большее. Двадцать пять тысяч - и вас убирают, а я никому ничего не должен. - Похоже, что вы уже поступали так раньше, - произнесла Кэти Хал, теребя за спиной Стейса левой рукой кольцо на пальце правой. - Возможно, - сказал он и покачал головой. Миллион слишком много. Попробую сначала что-нибудь другое. Она пожала плечами. - У меня болит спина, отпусти, - сказал Стейс. Кэти Хал улыбнулась, запустила руки к нему в брюки, взяла за ягодицы и притянула еще ближе к себе. Левое бедро что-то кольнуло. Она вновь сжала ею ногами, а потом отпустила. Стейс выпрямился и потер спину, привел в порядок гардероб и с облегчением заметил, что не испачкался. К нему не только вернулось самообладание, оно даже возросло. Она дала ему свое тело, а он взял его, но остался при своем мнении и отказался платить миллион. К черту! Дон Пьетро, наверное, прав. Лучше устроить пожар. Одернув юбку, Кэтлин Хал опять с деловым видом уселась за стол. Она улыбнулась, и ему стало жаль ее. - Послушай, - сказал он, - я сожалею, что мы не договорились. Но мне все же хотелось бы что-нибудь сделать для больницы. Сколько? Она взглянула на часы. - Восемнадцать тысяч долларов. За восемнадцать секунд. - Согласен. Перевести на счет больницы? - Нет, мне лично. - Я бы заплатил столько хорошей любовнице, - сказал высокомерно Стейс. - И я, - сказала Кэтлин Хал. - Если бы нашла. Он выписал чек. Она проверила сумму, положила чек в ящик стола и спросила: - У тебя когда-нибудь болит голова? - Никогда. "На этот раз отболит за все время", - подумала Кэтлин Хал. Позже вечером в Скрэнтоне Ансельмо Стасио дал указания Марвину (по кличке "Поджигатель"), но детали обсуждать не стал. У него страшно болела голова. Когда он ложился спать, слуга предложил ему принять успокоительное. - Нет, спасибо, - сказал Стейс. - Может быть, вызвать врача, сэр? - Нет, нет, только не врача, - сказал Стейс, вспоминая больницу. - Врач совершенно ни к чему. ГЛАВА ПЯТАЯ - Итак, сегодня ночью, папочка, - сказал Римо, доедая остатки риса. Он отнес тарелку в ванную и спустил в канализацию гостиницы "Холидей Инн" лосося со спаржей под золотистым голландским соусом. Он давно уже понял, что в больших ресторанах лучше не заказывать отдельно рис, кусок рыбы или утки. Это вызывало недоумение и массу вопросов. Гораздо проще было заказать какое-нибудь блюдо с рисом, съесть рис, а остальное выкинуть. Римо никогда не заказывал говядину, так как соус, которым поливали ее и рис, как и многое другие блюда, содержал глютамат натрия. Некоторые плохо переносят глютамат натрия, а Римо с его нервной системой по этой причине однажды оказался в коме. Вещество подействовало на него как сильный яд, один из немногих, которые он не мог переносить. Чиун, наоборот, был против того, чтобы выкидывать пищу, говоря, что если бы она была в изобилии, то никогда не появился бы Дом Синанджу. - Значит, тебе повезло, правда? - сказал Римо. - Нет, - ответил Чиун. - Как ни прекрасен Дом Синанджу, его породили боль, страх и голод. Дом Синанджу вырос из семян, которые не взошли. - Ты упустил жадность, папочка. Ты постоянно вспоминаешь, как твоим предкам хорошо жилось в Персии, а сам со своими четырнадцатью сундуками, которые приходится всюду таскать с собой, достаточно богат по корейским стандартам. - Жадность порождается памятью о голоде. Это одна из форм страха. Мое богатство, мое настоящее богатство, как и твое, - это наше искусство. У тебя ничего другого нет. - Я могу получить от шефа столько денег, сколько захочу. - И что бы ты купил? - Я всегда могу купить все, что захочу. - В богатой стране ты всегда будешь богат, так как не испытываешь потребности в вещах. - Меня воспитывали в приюте для сирот. Монахини. У меня ничего не было. Абсолютно ничего. - Ты был сыт? - Да. - Ты спал в постели? - Да. - Тогда, как и другие в твоей стране, ты не поймешь, как живет остальной мир. Вы сами создаете кризисы по привычке и не знаете, что такое настоящий кризис. У вас богатая и благословенная страна, где каждый имеет столько, сколько никто и нигде раньше не имел. Хотя священники, шаманы и короли всегда обещали то же самое, в истории не бывало такого изобилия. Нигде и никогда. - Да, мы неплохо живем, папочка. - Неплохо? А что ты сделал для этого, кроме того, что появился на свет в хорошей стране в спокойное время? Ничего. - Весь этот шум из-за паршивой отбивной? - спросил Римо. - Я видел, как убивали людей и не из-за такого куска мяса, - сказал Чиун и сердито включил телевизор, показывавший бесконечные дневные телесериалы, которые Чиун называл "единственным выражением красоты в этой вульгарной стране", а Римо - "мыльными операми". Мастер Синанджу считал, что безнравственно одновременно показывать несколько фильмов, поскольку посмотреть можно только один. Шеф устроил так, что пока Чиун смотрел один, остальные сериалы записывались, и он единственный во всей стране мог потом смотреть их днем без перерыва в течение четырех часов, начиная с "Пока Земля вертится" в двенадцать и кончая "Молодым и дерзновенным" в четыре часа пополудни. Иногда, правда, случалось, что кто-нибудь загораживал или даже выключал телевизор*, но это длилось ровно столько, сколько требовалось руке Чиуна, чтобы нанести смертоносный удар. Потом Римо приходилось заниматься выносом тел. Как объяснял Чиун (а он мог все объяснить так, что получалось, будто он не виноват), просто нехорошо лишать старого слабого человека его единственной маленькой радости. * См. "Дестроер": "Укол мафии" - В Америке мы это называем убийством, - говорил Римо. - У вас в Америке многое называется странными словами, - отвечал Чиун. Он всегда отказывался выносить трупы под предлогом того, что Римо был учеником, а уборка в доме как раз и входит в обязанности ученика. А потом разве Римо слышал хоть раз, чтобы Чиун просил этих людей мешать ему смотреть телевизор? Нет, это было неспровоцированное нападение на безобидного старика. Нормальный человек не станет мешать смотреть телевизор и выбрасывать пищу. Поэтому Римо благоразумно помалкивал во время телепередач и старался не выбрасывать еду на глазах у Чиуна. Спуская пищу в унитаз, он всегда закрывал дверь ванной. - Итак, сегодня ночью. Я чувствую это, - сказал Римо. Он решил проверить, забыл ли Чиун про свою обиду из-за рождественской елки и Барбры Стрейзанд или, как он однажды выразился по дороге из Сан-Франциско в Пенсильванию, до сих пор считает себя "оскорбленным до глубины души". Римо не совсем понимал, что происходило в голове у Чиуна, но каким-то образом кормежка уток стала его любимой темой, и долгие периоды молчания прерывались лишь замечаниями об утином корме и кряканье, как сути американского образа жизни, и о Римо, как воплощении его жутких пороков. Сейчас Чиун сказал: - Помни, что ты представитель Дома Синанджу. Нерешительность и небрежность в технике не делают чести Синанджу. Римо успокоился. Ему предстоит еще не раз услышать намеки на то, что Чиуна обидели, но в целом инцидент исчерпан. Замечание по поводу техники означало, что ему все простили. Забыть - не забыли, но простили. - Папочка, - сказал Римо, - когда ты показывал мне с помощью шариков, как убивают на Западе и на Востоке, а я по глупости следил за вращением шаров вместо того, чтобы слушать тебя, мне пришла в голову еще одна мысль. - Надеюсь, более умная, чем первая. - Возможно. Я подумал, что если мы владеем этим искусством и твои предки им владели, то почему они не помогли Синанджу, играя в азартные игры, которые при их ловкости и умении могли бы принести большой доход? - Я тоже размышлял об этом, - сказал Чиун, - и тогда мой учитель показал мне, как играть в кости. Он сказал, что сначала даст мне подзатыльник, а потом научит, как бросать кости, чтобы сверху всегда было нужное число. Важно ведь то число, которое выпадает на верхней стороне кости, а не сбоку или снизу... - Я знаю, знаю, - сказал Римо нетерпеливо. - Я не знаю, чего ты не знаешь. Я не перестаю удивляться твоему невежеству, так что я должен быть внимательным, обучая тебя. - Я знаю, как играют в кости, папочка. - Очень хорошо. Учитель хотел меня стукнуть, и я уклонился, нагнув голову. Для человека без подготовки это было слишком быстрое движение, но для тренированного - слишком медленное. Потом он показал мне все тонкости игры, и я овладел ими, так как все грани с точками находятся в весовом соотношении друг с другом, если только шулера не изменяют это соотношение. Римо вежливо кивнул. - Однажды он приготовил праздничный ужин и отдал мне половину. Но перед едой он предложил мне сыграть на целый ужин. Я с охотой согласился. - Ты не подумал, что за этим что-то кроется? Какая-нибудь хитрость? - Ребенок думает, что мир устроен так же, как и он сам. Посмотри на себя, например. - Да, папочка, - сказал Римо, уже мечтая о том, чтобы разговор сменился долгим молчанием. - Итак, я бросил кости и выиграл. Но когда я хотел съесть ужин, учитель ударил меня. "Ты не выиграл, сказал он. - Почему ты садишься есть?" - "Но я выиграл", ответил я. " А я говорю нет", - сказал он и опять ударил меня. "Я выиграл", - повторил я еще раз, но его удар отбросил меня в другой конец комнаты. Ударом, от которого я легко уклонился, когда он начинал меня учить, теперь он сбил меня с ног. И то, что он сказал мне потом, я никогда не забуду: "Тот, кто не может защитить себя, теряет все, даже богатство или собственную жизнь". А чтобы я никогда не забывал об этом, он заставил меня, голодного, смотреть, как он ест. В Синанджу мы не выбрасываем пищу. - Он заграбастал твой ужин, ха! - воскликнул Римо. - Он здорово попотчевал меня в ту ночь, как и всю деревню, как и тебя, ибо, лишившись еды, я узнал, как добиться того, чтобы я всегда был сыт и другие тоже. - Слишком уж сложно все сразу понять. Стоило ли ради науки отнимать у мальчишки ужин? - Когда у Мастера есть стоящий ученик, он его учит. Когда он имеет дело с бледным куском свиного уха, то он рассказывает сказки. - Итак, сегодня ночью, папочка, есть работа. Я вернусь к рассвету. - Для глупца не бывает рассветов. - Я понял, понял. Я все уже понял. Достаточно. - Больше, чем достаточно для того, кто не ценит подарки и ничего не дарит в ответ. Стоя у двери, Римо поинтересовался, что еще, кроме Популярной американской певицы, Чиун хотел бы получить в подарок, и тут же пожалел, что спросил об этом. - Приведи мне того, кто умеет слушать. - Я этого и ждал. - Следи за равновесием. Соблюдай равновесие во всем, что делаешь. Очень полезно развивать в себе чувство равновесия. - Да, папочка, - сказал Римо угрюмо, как он говорил с сестрой Мэри Френсис в приюте. Коридор мотеля был освещен цветными огнями, а на кофейной стойке в фойе стояла настоящая елка, Римо вышел на улицу под звон рождественских колоколов. Близился сочельник. Дом Уилберфорсов был освещен, но без яркой рождественской иллюминации. В окне столовой Римо видел елку - явно искусственную и украшенную чем-то вроде жареной кукурузы. Это все же было лучше, чем куст с теннисными мячами. На соседнем доме горел девятиламповый канделябр. У евреев есть праздник Хануки. Они адаптировались, свой маленький праздник превратили в большой в соответствии со временем года и чужими обычаями, а ведь у них пятитысячелетняя история, и даже Чиун признавал, что это кое-что значит. А что есть у Римо? Праздник Свиньи? Праздник Свиньи и куст с теннисными мячами. По грязной улице промчалась машина, обдав его талой жижей и напомнив, кто он такой. Римо постарался забыть свою злость, потому что нельзя делать дело со злостью, не такое дело, во всяком случае. Злиться он будет потом. Потом можно будет врезать по чьим-нибудь шинам и пожелать кому-то веселого праздника Свиньи, но сейчас, когда близилась полночь и колокола замолкали, когда люди собирались ложиться в теплые постели, у Римо оставалось только одно - то, что Мастер Синанджу считал их главным достоянием. Искусство убийцы-ассасина. Было около трех часов ночи, когда за несколько домов от особняка Уилберфорса остановилась машина с потушенными фарами и работающим мотором. Двое в темных пальто, держа что-то в руках, направились вверх по улице. Римо слышал, как плескалось и булькало содержимое их ноши. Вероятно, керосин. Римо замер в тени у края тротуара и пропустил их мимо. Он почувствовал запах алкоголя и последовал за двумя устало двигавшимися фигурами, легкий и незаметный, как сама тьма. Они пересекли улицу и заснеженное пространство перед домом, которое весной превратится в газон Уилберфорсов. Когда, тяжело дыша, один из них принялся осторожно взламывать фомкой подвальное окно, Римо прошептал: - С праздником Свиньи. - Тс-с, - сказал человек с фомкой. - Я и так молчу, - ответил его спутник с двумя канистрами в руках. - С праздником Свиньи. Всего наилучшего людям доброй воли, - сказал Римо. - Или недоброй. - Эй, ты кто? - спросил человек, стоявший на коленях на снегу. Лицо его было раскрасневшимся и злым. - Дух Синанджу явился, чтобы сообщить: вы ошиблись домом. Уилберфорс живет не здесь. - Что ты несешь? - Это не тот дом. Идемте со мной. - Что ты делаешь тут в одной рубашке? Тебе не холодно? Кто ты такой? - Я дух Синанджу и пришел показать вам дом, который надо поджечь. В канун праздника Свиньи я помогаю всем убийцам. - Никто и не собирается ничего поджигать, - сказал первый, поднимаясь с колен. Изо рта у него вырывались клубы пара. Он был крайне удивлен, видя перед собой человека в одной рубашке, и не заметил даже, что у странного незнакомца пар изо рта не шел. - Ты ведь не Санта Клаус, верно? Так что же ты делаешь тут с этими канистрами, как не пытаешься поджечь дом, а? Но зачем же поджигать не тот дом, который надо? Пойдем со мной, - сказал Римо. - Ты знаешь этого типа, Марвин? - спросил человек, возившийся в снегу. Впервые вижу, - ответил второй, стоявший рядом. - Я дух Синанджу, я пришел показать вам нужный дом, - повторил Римо. - Идите за мной. Я покажу вам дом Уилберфорса. - Что скажешь, Марвин? - Ничего не понимаю. - Я тоже. - Прикончим его? - Мое дело поджоги, а не убийства, Марвин. - Послушай, что он говорит. Этот сукин сын похож на привидение, а? Темная фигура манила их пальцем за собой, и оба были уже не так уверены, что перед ними дом Уилберфорса. - Проверим, может, он прав. А, Марвин? - Давай. Тс-с. На другой стороне улицы темная фигура, тихо скользившая по снегу, сделала им знак остановиться и прислушаться. Марвин по кличке "Поджигатель" услышал, как у него над ухом что-то просвистело. Он хотел темный силуэт, но рука не слушалась, он перестал ее ощущать. Его напарник швырнул в темную фигуру канистру. Марвин увидел, как сверкнула белая рука, и услышал глухой удар. Потом он сам полетел в грязь лицом вниз, керосин вылился на снег, а его ноги непостижимым образом оказались в воздухе. - Будем отмечать праздник Свиньи. Итак, вопросы и ответы, - сказал Римо. - Что? - спросил Марвин. - Поверни голову. Вот так. Марвин, кто тебя послал? - В чем дело? - Так не пойдет, в праздник Свиньи вопросы задает дух Синанджу. Кто нанял тебя, спрашивает дух Синанджу, и ты отвечаешь... - Ник Бэнно. Ник Бэнно. - А, святой Ник. А где он живет? - Больше ничего не скажу, - ответил Марвин. Он заметил движение руки незнакомца, почувствовал жжение в груди и предпочел вспомнить, где живет Большой Ник, сколько ему заплатили, где Ник проводил вечера, как выглядел. Еще Марвин вспомнил, что никогда не любил Большого Ника. Совсем. - Спокойной ночи и веселого праздника Свиньи, - пожелал таинственный незнакомец в черной рубашке, и Марвин заснул навечно, даже не увидев взмаха руки. Ожидавший в машине шофер попытался выяснить, что случилось с Марвином и его напарником. Снег мешал ему видеть происходящее. Ему послышалось, что кто-то произнес нечто вроде "веселый праздник Свиньи", а потом он уже ничего не слышал. Никогда. - Вымостим улицу врагами, ля-ля-ля, - пел Римо. Мелодия ему понравилась, и он запел громче. В одном из домов на втором этаже вспыхнул свет, и кто-то крикнул, чтобы он замолчал. - С праздником Свиньи вас, - ответил Римо. - Чертов пьяница! - раздалось из окна, и Римо, отмечая праздник Свиньи, ударил по шинам ближайшего автомобиля в надежде, что он принадлежит тому, с кем он препирался. Дом Николаса Бэнно являл собой образец дурного вкуса. Он был освещен разноцветными огнями, развешанными во дворе. Римо постучал. Наверху зажегся свет. Внутри послышались шаги. Дверь открыл дородный мужчина в красном бархатном пиджаке. Он мигал заспанными глазами, в правом кармане пиджака, где он держал руку, Римо заметил револьвер. - Николас Бэнно? - любезно спросил Римо. - Да. Послушайте, что с вами? Вы без пальто, заходите и согрейтесь. - Не будь приветливым и не осложняй мне работу, - сказал Римо. - Мы должны вести себя в соответствии с традициями праздника Свиньи. Смерть замышляющим зло. Тут Николае Бэнно ощутил два вроде бы несильных удара в грудь, увидел, что фонари во дворе качнулись прямо на него, ощутил невыносимую боль в области шеи, которая не прекращалась до тех пор, пока он не сказал, на кого работает и где найти его хозяина. Николасу Бэнно не суждено было услышать голос жены, интересовавшейся, все ли с ним в порядке. - Все хорошо, - ответил Римо за Бэнно Римо. - С праздником Свиньи! - Ник, Ник, что с тобой? Ник! По предрассветным улицам Скрэнтона разгуливал Римо - дух Синанджу и наносил визиты накануне праздника Свиньи. Чиун, конечно, этого бы не одобрил. Но то Чиун. А Римо хотелось в Рождество работать играючи, весело - он и веселился по-своему. Каждая религия имеет национальную окраску, колорит народа, который ее исповедует. Так и Римо в некотором роде являлся американским Синанджу, обновленным Синанджу или Синанджу американского образца. - С праздником Свиньи! - выкрикнул он опять. Полицейская машина объехала его стороной. Видимо, блюстители порядка не имели желания связываться с очередным пьянчужкой в холодную снежную ночь. Джон Лэример, президент Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, был хорошим отцом и достойным гражданином. По крайней мере, до двух тридцати ночи - если верить словам Ника Бэнно, который говорил правду, как и большинство людей, когда им причиняют боль. После двух тридцати он переставал быть хорошим отцом и гражданином и начинал наслаждаться жизнью. У него была квартира в доме, который по меркам Скрэнтона мог считаться высотным. Даже у президента банка есть свой финансовый "потолок", но Джон Лэример имел неиссякаемый источник доходов, не облагавшихся налогом, и когда он не находился при исполнении семейных обязанностей, предпочитал проводить ночи с Фифи, Хани, Пусси и Снукамс, которые стоили очень, очень дорого. Что ж, развлечения требуют денег. Много денег, наличных. Джон Лэример, как обычно, вошел в дом через кухню. Там помещался его шкаф с одеждой - со специальной одеждой, не той, которую он носил на работе или дома. Он повесил в шкаф костюм и жилет, снял коричневые туфли из испанской кожи, белую рубашку и полосатый галстук. Надел высокие красные ботинки со шнуровкой до верху, желтые шелковые брюки, шелковую рубашку и норковую шляпу фасона "сафари". На пальцы надел перстни с рубинами и бриллиантами. В таком виде, поскольку Лэримеру было уже за пятьдесят и у него отросло брюхо, он вполне походил на сутенера. - Женщины, я пришел! - крикнул он, входя в обитую плюшем комнату, где свет ламп играл на гладкой коже низких диванов. - Милый Джонни! О, Милый Джонни! - закричала Хани. Она впорхнула в комнату в розовом неглиже и белой меховой накидке. - "Сам" дома. Хозяин пришел! - завопила Пусси, вбегая в комнату в бальных туфлях и черном кружевном белье. Милый Джонни Лэример стоял в центре комнаты с надменным видом, уперев руки в бока, с холодным выражением лица. Когда женщины принялись гладить его, ласкать и целовать, он оттолкнул их. - Я пришел за деньгами, а не за ласками. Нет денет - нет Милого Джонни. И он замолчал в ожидании, пока они принесут ему "выручку". То, что они отдавали, не составляло и десятой доли суммы, которую они еженедельно получали от него же в пухлых белых конвертах, но это не имело значения. Более тог, об этом надо было забыть, ибо в противном случае вся игра расстроилась бы. Имя девушки, у которой на сей раз якобы не было денег, пока не упоминалось. Эта роль переходила от одной проститутки к другой и иногда оказывалась достаточно тяжелой. Сегодня она выпала Пусси, крашеной блондинке с большой грудью. Она пока курила в своей комнате, стараясь не смотреть в зеркало. - Чертов идиот! - выругалась она про себя. Но тут же добавила: - Хотя кто идиот на самом деле? Тебя ведь лупят, дорогая, а не его. Он ведь платит, а не ты. Если бы ей пришлось выбирать - оставаться ли здесь на ночь, когда приходила ее очередь, или идти на улицу, она лучше бы ушла. Но зато потом впереди будет целый месяц до следующего раза, так что глупо отказываться от таких легких денег. Незаметно опять наступала ее очередь, а потом опять легкие деньги. И так полтора года. Во всяком случае, ей хватало на жизнь. И не надо было думать, куда вложить деньги: Милый Джонни был еще и Джоном Лэримером, президентом банка, и помогал распорядиться деньгами. - Так, кого-то нет, кто-то сегодня без денег! - услышала она рычанье Милого Джонни. Пусси затушила сигарету и второпях больно обожглась. Она вышла из комнаты, посасывая палец. - Где деньги, ты, женщина? - спросил Милый Джонни. - Вот, дорогой. Была неудачная неделя. Пусси протянула ему две бумажки по десять долларов и одну пятидолларовую. - Здесь только двадцать пять. Мало. Где мои деньги? При этом Пусси получила пощечину, но палец болел сильнее, и она забыла изобразить на лице муку. Это было ошибкой. Последовал удар коленом в живот, от которого она согнулась пополам. Так больно он никогда еще не дрался. - Ах ты сука, стерва! Проклятая белая сука! - завопил он и навалился на нее, а тут и подруги схватили ее за руки. - Убери свои проклятые лапы, чертов банкир! - закричала Пусси и вдруг, заметив полные ненависти взгляды товарок, поняла, что они не хотят терять свой заработок. Фифи ударила ее лампой по зубам. - Прижги ей соски. Милый Джонни. Не позволяй ни одной женщине так поносить тебя. Ты наш мужчина, - сказала Фифи. - Да, да, - сказал Лэример. - Верно. - Она боится огня. Жги ее, жги суку! Ты наш господин. - Не-ет, ради Бога нет! - умоляла Пусси, но ей заткнули рот подушкой, сорвали с нее неглиже, а потом ее груди коснулся чей-то рот и чьи-то волосы рассыпались по плечам. Это была одна из ее подруг. - А теперь выжги этой стерве сосок! Они мстили за то, что она нарушила правила игры. Это была неподдельная месть, так мстят настоящие сутенеры. Пусси все ждала, что боль прекратится, но она усиливалась и спускалась все ниже, запах горелого мяса смешивался с терпким запахом духов ее подруг. Когда жгучая боль охватила низ живота, до нее донесся странный голос, упомянувший какой-то странный праздник: - С праздником Свиньи всех и каждого! Му