Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Детские игры --------------------------------- выпуск 6 Перевод на русский язык Владимира Прохорова Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Через забор школьного двора перелетела левая рука - отдельно от тела. Левая нога шлепнулась в песочницу, и кровь из огрызка бедра залила игрушечную пластмассовую лопатку - Национальный родительский совет провозгласил это изделие "безопасным для детей" за его закругленные края. Таким образом, левая половина тела Роберта Калдера частично покинула территорию начальной школы в Фэрвью, штат Оклахома. Джимми Уилкес и Кэтрин Поффер вспомнили, что мистер Калдер нес "хлопалку" в левой руке. - Объясни, что такое хлопалка, Кэтрин, - обратилась к девочке медицинская сестра начальной школы Фэрвью. Объяснение требовалось двоим мужчинам в надраенных ботинках, безупречных серых костюмах, полосатых галстуках и белоснежных рубашках; мужчины записывали все показания на портативный магнитофон. Они предупредили шерифа графства Фэрвью, что сперва расспросят детей сами, а уж потом шериф может вести расследование, как ему заблагорассудится. Шериф заикнулся было, что убийство - преступление, которым надлежит заниматься не на федеральном уровне, а на уровне штата, а раз так, то пускай ему, шерифу графства Фэрвью, для начала объяснят, из-за чего загорелся сыр-бор, и только затем требуют от него помощи. До ноября остается всего четыре месяца! Они-то могут быть спокойны за свои места, а шериф графства - должность выборная. Если ФБР понимает, что имеет в виду шериф, то он готов вспомнить пословицу "рука руку моет"... ФБР все понимало и тем не менее не пожелало, чтобы шериф говорил с детьми первым. Семилетняя Кэтрин Поффер взялась объяснить двоим агентам ФБР, что такое "хлопалка": - Это такая красивая штука. - Лучше расскажи им, детка, как она действует, - подсказала сестра. - Она похожа на хлюпалку. Она пластмассовая, но изгибается, - вставил шестилетний Джимми Уилкес. - Дяди спрашивают не тебя, а меня! Это меня попросили рассказать, что такое хлопалка, - одернула его Кэтрин Поффер. - В общем, это как хлюпалка, только изгибается, - торжествующе выпалила она. - А когда она взорвалась? - поинтересовался один из агентов. - Кому отвечать - мне или Джимми? - осведомилась Кэтрин Поффер. - Все равно, - махнул рукой агент. - Когда он ее бросал! - выпалил Джимми. - То есть? - Ну, когда хлопалка была у него рядом с ухом, как мяч у футбольного защитника перед броском. - Ага, - сказал агент. - Он был левша, - пояснил Джимми Уилкес. - Ага. - И тут как бабахнет! - Джимми раскинул руки, показывая, до чего мощный получился взрыв. - И от него осталась только половина, - вставила Кэтрин Поффер. - Нога отлетела в песочницу, но там в тихий час никто не играет, - сказал Джимми. - Вы видели, кто принес хлопалку в школу? - Никто ее не приносил. Она там уже была, - пожал плечами Джимми. - Но кто-то ведь должен был ее принести? - не отставал агент. - Может, новенький? - предположила Кэтрин. - Скорее, кто-то из взрослых, - сказал агент. - Вы не видели поблизости посторонних? - Подходил мороженщик. Потом он ушел, - сообщил Джимми. Допрос продолжался. Агенты уже успели поговорить с продавцом мороженого, но тот ничего подозрительного не заметил. Он был не из тех, кто утаивает сведения. Это в Бруклине люди сидят за семью замками и носа наружу не кажут, а здесь, в самом сердце Америки, достаточно забрести в город бездомной собаке, как об этом становилось известно всем и каждому, и всякий не просто изъявлял готовность обсуждать эту новость, но и имел свое мнение относительно того, что это за собака - коммунистическая или, скажем, сорвавшаяся с поводка у мафии. В этом маленьком, до одури вылизанном американском городке каждый житель не только знал всю подноготную соседа, но и сгорал от нетерпения обсудить ее с первым встречным. Но убийцу мистера Калдера не видел никто. И хотя всякий был готов сотрудничать с ФБР - "ребята, можете на нас рассчитывать", - никто не имел ни малейшего понятия о том, кто мог подложить бомбу. Кстати, с чего это ФБР занесло в Фэрвью? Кажется, это преступление нефедерального уровня. Уж не был ли мистер Калдер, чего доброго, шпионом? - Нет, мэм. - Тогда, может быть, засекреченным ученым? - Нет, сэр. - А-а, значит, большой cappucino из мафии, порвавший со своей семейкой! - Тоже нет. - Но его убрали специально? Это не ошибка? - В общем, мэм, мы полагаем, что его устранение было, что называется, преднамеренным. - Еще бы! Люди просто так не взрываются. Пока одни агенты болтали с малышней о хлопалках, в-о-от таких взрывах и песочницах, другие собирали на игровой площадке ошметки человека по фамилии Калдер. - Подумайте, может быть, вы вспомните что-нибудь еще? - не отставал агент. - Он взорвался, как "дамский пальчик". Ба-бах! Ну, сами знаете, как они хлопают, если их поджечь, - сказал Джимми. - "Дамские пальчики" - это такие шутихи. Они запрещены. Я в них никогда не играю, - заявила Кэти Поффер. - Не то, что Джимми... Или Джонни Круз и Ирен Блазинипс. Она показывала мальчишкам глупости! Я сама видела! - А ты таскаешь печенье перед сном! - Джимми был готов выдать девочку фэбээровцам с потрохами, но те не проявили интереса ни к шутихам, ни к тому, что, кто и кому показывал; их интересовал мистер Калдер - человек, недавно появившийся в этом городке и взорвавшийся, как "дамский пальчик", так что от него мало что осталось - да, в этом смысле он и впрямь смахивал на шутиху. Джимми запомнил еще кое-что, только это вряд ли могло кого-нибудь заинтересовать. Им подавай про взрыв, а не про новенького, который сшивался в это время на площадке. Он никому не позволял играть с хлопалкой, а когда появился мистер Калдер, то сразу позвал его; должно быть, он его знал - иначе почему он обратился к нему "мистер Калдер"? - Мистер Калдер, говорят, вы умеете бросать футбольные мячи, а вот хлопалку ни за что не бросите, спорим? - подзуживал его новенький. У всех на глазах мистер Калдер взял хлопалку. Новенький предусмотрительно отошел в дальний конец площадки, а Калдер поднес желтую пластмассовую хлопалку к уху, совсем как игроки в американский футбол перед броском. И когда хлопалка была готова взмыть в воздух, прогремел взрыв. От мистера Калдера мало что осталось. Вблизи медпункта незнакомые люди вели поиск рассеявшихся частей его тела. Понаехали телевизионщики, вспыхнули прожекторы, и все заговорили о том, как это ужасно для Джимми и Кэти - пережить такой ужас в их нежном возрасте. Кэти не выдержала и разревелась, а раз Кэти заревела, и к тому же все вокруг бубнят, какой ужас им пришлось пережить, а мать прижимает его к себе, словно и впрямь разразилась катастрофа, то Джимми тоже залился слезами. - Бедняжки! - посочувствовал кто-то. Джимми стал всхлипывать еще судорожнее - а все из-за мистера Калдера, взорвавшегося, как шутиха, от которой мало что остается после взрыва. Изучая собранный за день материал, агенты смотрели вечерний выпуск теленовостей: двое плачущих перед камерой малышей, школьная игровая площадка, дом Калдера... - Скромный домик на улице, за которой прекрасно следят коммунальные службы... - вещала дикторша местной телестанции. - Следят - это точно. И не только дворники, - пробурчал агент, который допрашивал детей. - Даром, что ли, мы держали под наблюдением все вокруг! Тем более сосед сзади - отставной десантник. - Агент крякнул и снова погрузился в свои записи. В детскую игрушку каким-то образом удалось запрятать взрывчатку. Вот только зачем Калдеру приспичило брать ее в руки? Как произошло, что к ней первым не прикоснулся и не взорвался вместо Калдера кто-нибудь из ребятни? Как они пронюхали, что объект переместился в Фэрвью? Он сменил фамилию на "Калдер", когда его дети были еще младенцами, так что даже они не знали его настоящей фамилии. На заводе, где он служил помощником ответственного по снабжению, тоже не знали его настоящей фамилии - за этим следил специальный агент. Приезжих в Фэрвью не было. И не могло быть - иначе об этом мигом прознал бы весь городок. Именно поэтому в свое время выбор пал на Фэрвью. Все до одного обитатели городка общались между собой. Главным их занятием были сплетни. Плюс работа на единственном заводике. Агент, отвечавший за расследование, в свое время лично подбирал для Калдера город. Уж он-то постарался на славу! Главный по округу от ФБР растолковал ему, что сохранить человеку по имени Калдер жизнь значит обеспечить себе продвижение по службе: "Если он выживет, тебе гарантировано повышение". Яснее не скажешь. И категоричнее! Калдер был всего лишь одним из семисот свидетелей обвинения, которых в интересах властей прятало ежегодно министерство юстиции. Семь сотен душ! И ни один за последние десять лет не был раскрыт до суда. Министерство юстиции придавало этому большое значение: оно стало прижимать организованную преступность по всей стране, и теперь преступный мир отреагировал в своем традиционном духе. Конечно, ловкий адвокат может дискредитировать в суде любого свидетеля, но бандиты давным-давно смекнули, что самый надежный способ избавиться от чересчур разговорчивого очевидца - это покончить с ним. В двадцатых годах дать свидетельские показания против рэкетира значило гарантировать себе смертный приговор. Секретарша, свидетель перестрелки, головорез, работающий на враждебную группировку, - руки мафии дотягивались до любого, даже в тюрьме. Защитники с полным на то правом добивались игнорирования судом подписанных свидетелем показаний, поскольку смерть свидетеля не давала ему возможности предстать перед судом для перекрестного допроса. Вот почему лет десять тому назад в министерстве юстиции созрела счастливая идея: почему бы свидетелю не сменить личность и не зажить новой жизнью, чтобы спокойно дотянуть до суда? После суда - опять новая жизнь, причем под наблюдением, чтобы чего не вышло. Система заработала: теперь свидетели знали, что могут давать показания, не опасаясь за свою жизнь. Так думал и человек, звавшийся Калдером. В номере мотеля, где остановился агент, зазвонил телефон. Это был главный по округу от ФБР. Агент заговорил первым: - Вместе с отчетом я подам прошение об отставке. - Отставки не потребуется. - Бросьте официальную чушь! Я-то знаю, что меня ждет ссылка в Анкоридж или еще куда-нибудь, где мне не выжить. - Ни вы, ни мы, ни я этого еще не знаем. Продолжайте работать. - Не станете же вы утверждать, что агент, впервые за десять лет не сумевший уберечь свидетеля правительства, не подвергнется наказанию? Бросьте, я не маленький! - К сожалению, вы не первый. Сегодня утром мы лишились еще двоих свидетелей, - успокоил его главный по округу. - Похоже, система трещит по швам. В санатории под названием Фолкрофт, что на берегу залива Лонг-Айленд, компьютеры принимали информацию о подробностях случившегося в Фэрвью и в других местах. Компьютерная сеть была устроена таким образом, что все данные сходились в одном единственном кабинете. Окна его были забраны непроницаемыми снаружи стеклами, а на широком письменном столе стоял компьютерный терминал, работать на котором было невозможно, не зная кода. Сведения о трагедии в Фэрвью сошли с принтера последними. Усталый человек с лицом, смахивающим на выжатый лимон, прочел все три сообщения. В отличие от главного от ФБР по округу Оклахома, доктор Харолд В. Смит не просто догадывался, что гибнет система, стоившая десяти лет напряженного труда, - он знал, что это именно так. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Сосед по столу в гостиничном ресторане вцепился в Римо намертво. Знает ли Римо, что он и его спутник, выходец с Востока, со страшной силой излучают тета-волны, но при этом функционируют на альфа-уровне? Этого Римо не знал. Он попросил соседа передать соль. Сосед не сомневался, что Римо и его пожилой друг с Востока функционируют именно в этом режиме, в противном случае как объяснить вчерашнее происшествие? Соль, пожалуйста. Конечно, вот вам соль. Иного объяснения попросту не существует - таково было мнение доктора Чарлиза, Аверелла Н. (не путать с Авереллом Гарриманом, ибо доктор Чарлиз не имеет никакого отношения к процветающей и знаменитой семье железнодорожных магнатов). Он - всего-навсего бедный парапсихолог, пытающийся донести до сознания людей, какие великие силы таятся в человеческой природе. На его визитной карточке значилось: Д-р Аверелл Н. Чарлиз Президент Институт изучения потенциала мозга г. Хьюстон, Техас Он прибыл в Мехико-Сити, где как раз проводились Панамериканские игры, чтобы доказать свою теорию. Впрочем, она не нуждалась в доказательствах, так как в основе ее лежал установленный факт. Факт! Люди, излучающие тета-волны, способны совершать подлинные чудеса. Внезапно рядом с тарелочкой с завтраком Римо, состоявшего из риса и воды, лег листочек с диаграммой. Диаграмма напоминала разноцветную радугу. Вверху группировались желтые тона: это был сознательный уровень мозговой деятельности; тета-уровень был обозначен темно-синим цветом. Римо оглянулся в поисках официанта. "Эль-Конкистадор" представлял собой современный отель, задуманный как подражание ацтекскому храму; официанты были наряжены в ацтекские одежды, однако музыка в ресторане звучала далеко не ацтекская. - Если я вам докучаю, так и скажите, - молвил доктор Чарлиз, пухлый человечек лет тридцати пяти с копной уложенных феном и обильно покрытых лаком русых волос. - Вы мне надоели, - ответствовал Римо, пряча сложенную диаграмму в нагрудный карман светлого клетчатого пиджака Чарлиза. - Отлично. Откровенность - основа для доверительных отношений. Римо разжевал несколько рисовых зернышек и запил их глотком воды. За соседним столиком уплетали ростбиф - толстый кусок сочного, красного мяса, и Римо не мог отвести от него взгляд. Давненько он не ел мяса! Его память затосковала по ростбифу. Именно память, ибо теперь тело диктовало ему, что он должен есть. Он помнил, конечно, какая славная штука - ростбиф, но все это осталось в прошлом. - Вчера я понял, что вы - необыкновенный человек, - гнул свое доктор Чарлиз. Римо попытался вспомнить, что именно произошло вчера и отчего к нему прицепился этот субъект с лакированной шевелюрой, но так ничего и не вспомнил. Ничем особенным они накануне не занимались - просто отдыхали, нежились на солнышке и, конечно, тренировались. Впрочем, Чарлиз ни за что не отличил бы их тренировку от расслабленной дремоты. Именно так она и выглядела для непосвященных, поскольку тело Римо давно достигло максимального уровня совершенства, и теперь он совершенствовал свои мозг, а этому занятию не было пределов. Все новое, что он теперь мог усвоить, касалось уже не тела, а исключительно мозга. Чарлиз снова развернул диаграмму и отодвинул тарелочку с рисом, объяснив, что это единственный экземпляр, и ему не хотелось бы запачкать ее пищей. Римо вежливо улыбнулся, взял диаграмму двумя пальцами и разорвал по диагонали. Затем он превратил две половинки в четыре кусочка, а эти четыре кусочка - в восемь. Бумажки он запихнул в разинутый рот доктора Чарлиза. - Фантастика! - промычал доктор Чарлиз, отплевываясь. Уголок с синим тета-уровнем спланировал в самую середину тарелки с рисом. Нет, с него довольно. Римо поднялся из-за стола. Он был худощав и высок - примерно шесть футов, плюс-минус дюйм, в зависимости от того, какое применение он находил своему телу в данный конкретный момент. Скуластое лицо. В глубине глаз таилась темнота беспредельного и невесомого пространства. На нем были серые брюки и темная водолазка. Обут он был в мокасины. Когда он проходил по залу, несколько женщин проводили его взглядами. Одна даже позеленела и с трудом подавила тошноту, когда перевела взгляд с Римо на собственного мужа. Доктор Чарлиз семенил следом. - Сами вы, скорее всего, даже не помните, что натворили вчера, - тараторил он. - Это случилось у бассейна. - Отстаньте! - бросил Римо. Однако доктор Чарлиз проводил его до лифта. Римо проскользнул в лифт в последний момент, когда дверь готова была закрыться. Кабина останавливалась почти на каждом этаже; доехав до своего четырнадцатого, Римо обнаружил на площадке улыбающегося д-ра Чарлиза. - А все благодаря позитивному мышлению, - сообщил тот. - С помощью телепатии я заставил свою кабину двигаться без остановок. - Вы сделали это, обратившись к кнопкам на пульте? - В общем, да, - признался доктор Чарлиз. - Но что дурного в том, чтобы помочь воплотиться позитивному образу? Человек способен реализовать любую фантазию. Если нечто существует в вашем воображении, вы можете воплотить это в жизнь. - Хорошо, тогда я воображаю, что вы оставили меня в покое, - буркнул Римо. - А мое воображение сильнее, и я представляю себе, что вы отвечаете на мои вопросы. - Тогда я представляю себе, что вы валяетесь вот на этом ковре с выбитыми зубами и не можете задать ни одного вопроса. Доктор Чарлиз нашел сей ответ весьма забавным; сам он воображал в этот момент, как Римо посвящает его в тайну своей мощи. Римо чуть заметно улыбнулся, готовясь продемонстрировать доктору Чарлизу, как сокрушительный удар правой рукой пересиливает любую мысль. Но тут доктор Чарлиз сказал нечто, заставившее Римо отложить расправу и проявить интерес к теориям этого зануды. - Весь секрет - в дыхании, - говорил доктор Чарлиз. - Я это точно знаю. Дыхание - главный инструмент для управления несметными богатствами мозга. Да будет вам известно, диаграмма, которую я вам подсунул, была напечатана на бумаге с нейлоновой основой. Ее невозможно разорвать руками. - Не понял?! - Диаграмма была у меня всего в одном экземпляре. Я всюду носил ее с собой. Чтобы ее сохранить, я попросил, чтобы ее нанесли от руки на прочную нейлоновую сетку, усиленную стальными нитями. Это все равно что покрышка с металлокордом. А вы порвали ее как бумагу. - Я пытаюсь понять, что к чему... Что вы знаете о дыхании? - поинтересовался Римо. - Вчера я видел вас возле бассейна. С этим вашим японцем. - Он кореец. Никогда не называйте его японцем, - предупредил Римо. - И я увидел, чем вы занимаетесь. Я засек время. - Что?! Никто не смог бы понять, что это тренировка. - Вас выдала диафрагма. - Каким образом? - Своей неподвижностью. Я наблюдал, как ваше дыхание замедлялось; потом у вас перестала двигаться диафрагма. И это продолжалось двадцать две минуты пятнадцать секунд. У меня есть секундомер, я всегда засекаю время. - Не могли бы мы поговорить где-нибудь с глазу на глаз? - Меня... Как бы это сказать? В общем, меня выставили из номера. Но я не теряю надежды с помощью телепатии сделать так, чтобы кто-нибудь оплатил мой счет. - Нет-нет, телепатия меня не интересует. Я хочу узнать насчет дыхания, - поспешно сказал Римо. - Увидев, как вы контролируете дыхание, я понял, что вы сумеете разорвать мою диаграмму... - Погодите, - прервал его Римо, - не здесь, не в холле. - Он подвел доктора Чарлиза к двери в свой номер. Приоткрыв дверь, он приложил палец к губам. Хрупкий человек азиатской наружности с жиденькой седой бороденкой и седыми волосками вокруг лысой макушки восседал в зеленовато-желтом кимоно перед телевизором и что-то бормотал. Актеры в программе, которую он смотрел, разговаривали по-английски. Римо провел доктора Чарлиза в соседнюю комнату. - Не знал, что здесь тоже крутят американские "мыльные оперы", - сказал доктор Чарлиз. - Их здесь не крутят. Он специально записывает их на видео. Ни одной не пропускает. - Что он сейчас сказал? - Он сказал по-корейски, что эти программы - отъявленная чушь. - Тогда зачем он их смотрит? - Имея дело с Мастером Синанджу, спрашивать зачем бессмысленно. - С кем? - Неважно. Так мы говорили о дыхании... Доктор Чарлиз пустился в объяснения. На разных уровнях мыслительной деятельности человеческий мозг испускает различные волны. Уровень "альфа" - так называемые альфа-волны - означает спокойствие, творческий потенциал, наличие экстрасенсорных способностей. На более глубоком уровне испускаются так называемые тета-волны, и человек становится способен на необыкновенные поступки. Это - известный факт. Скажем, Римо наверняка приходилось слышать, как женщина приподнимает автомобиль, чтобы помочь выбраться из-под него своему ребенку. Или взять человека, удирающего от опасности: при этом он способен перепрыгнуть через забор такой высоты, что если бы он проделал это на стадионе, ему была бы обеспечена олимпийская медаль. А что вы скажете о счастливчике, упавшем с большой высоты и оставшемся целым и невредимым? Откуда у человека берутся эти сверхъестественные способности? - Вернемся к дыханию, - предложил Римо. - Какое оно имеет ко всему этому отношение? - Именно благодаря ему мы выяснили, что люди способны испускать эти волны усилием воли. Все дело в расслабленном процессе дыхания, когда оно замедляется. Так расчищается путь к могуществу. - Вы тоже так умеете? - Не столько я, сколько другие - сам видел. Понимаете, я больше не представляю институт. Там сидят ужасные зануды. - В каком смысле? - Всякие комиссии, придирки... Они считают, что эту силу можно использовать только для добрых дел, а по-моему, сила есть сила, она - сама по себе щель. - Наверное, вас поймали на хищениях? - Нет, произошел несчастный случай. Меня обвинили в смерти одной девочки, а по мне, что значит жизнь одного ребенка, когда я могу спасти все человечество? Я, доктор Аверелл Чарлиз! С вами на пару мы могли бы сколотить целое состояние. - Так вы говорите, все дело в дыхании? - Совершенно верно. Римо слушал. Он узнал об институте, об узколобом руководстве института, о том, что доктор Чарлиз на самом деле никакой не доктор, то есть доктор, но в широком смысле слова. Раз одни люди присуждают звания другим, то и он счел себя вправе присудить это звание достойному человеку - себе. - Вы тоже можете называть себя доктором, - порадовал он Римо. - Стало быть, все дело в дыхании, - напомнил тот. Ближе к вечеру в гостиной раздался щелчок выключаемого телевизора. Римо кивнул доктору Чарлизу, приглашая его следовать за собой. Когда они вошли в гостиную, старый азиат повернулся к ним лицом. - Папочка, - молвил Римо, - я хочу познакомить тебя с интересным человеком. Секреты Синанджу ему неведомы, его не натаскивал учитель. Своей премудрости он набрался в американском городе Хьюстоне, штат Техас, от белых людей. Чиун спокойным взором окинул гостя с лакированной шевелюрой и широченной улыбкой, как у члена "Ротариклуба". Потом он отвернулся, словно гость заинтересовал его не больше апельсиновой корки. - Доктор Чарлиз, позвольте представить вам Чиуна, последнего Мастера Синанджу. - Рад с вами познакомиться, сэр, - пропел доктор Чарлиз и протянул корейцу свою пухлую ладонь. Чиун и ухом не повел. Доктор Чарлиз в растерянности посмотрел на Римо. - У него своеобразная манера здороваться, - пояснил Римо. Эта своеобразная манера, судя по всему, состояла в том, чтобы сидеть, отвернувшись, пока Римо пересказывал ему услышанное от доктора Чарлиза. - Все дело в дыхании, - говорил Римо. - Никакой мистики, все вполне обыденно. Просто добрая старая американская наука. Фокусы белых людей. Чиун усмехнулся. - Мне предлагается поверить, будто внушающее ужас могущество Дома Синанджу уместилось в пилюлю? Что века дисциплины и мудрости можно втиснуть в лабораторную пробирку? - Никаких пробирок, - заверил его Римо. - Все дело в дыхании. - Говоря о дыхании, мы подразумеваем приближение к целому, дарующему силу, - молвил Чиун. - Когда о дыхании рассуждает этот человек, то он подразумевает вульгарное пыхтение. - Я так не думаю, папочка. По-моему, они вполне могли на что-то наткнуться. Хотя бы по чистой случайности. - Я так рад знакомству с вами, сэр! Меня зовут Чарлиз. Доктор Аверелл Чарлиз - только никакой связи с Авереллом Гарриманом, миллионером. А вы - мистер Чиун? Чиун задумчиво разглядывал голубое мексиканское небо за окном. - Он не любит обсуждать такие вещи с чужими, особенно с иностранцами. - Я не иностранец, - возразил доктор Чарлиз, - а такой же американец, как и вы. Римо расслышал, как Чиун бормочет по-корейски, что белизну можно вытравить из головы, но не из души. - Теперь можете говорить. Он слушает, - сказал Римо. Доктор Чарлиз принялся рисовать на салфетках, обнаруженных им под ненужной постояльцам номера пепельницей, свои диаграммы мыслительного процесса. "Дыхание..." - размышлял Римо. Прошло уж больше десяти лет с тех пор, как он впервые услыхал эту странную команду. Больше десяти лет с тех пор, как он перестал использовать свое тело и мозг лишь наполовину, а то и меньше, как это делают остальные люди. То, что казалось другим выдающимися свершениями, подвигами силы и скорости, на самом деле не требовало от него усилий. Это было так же просто, как щелкнуть выключателем. Недаром Чиун говорил, что усилие требуется при неверных действиях. Правильные действия даются легко. Римо познал науку правильности, беря уроки Синанджу - учения, получившего свое название по имени селения на западном берегу Корейского полуострова, откуда происходили все Мастера Синанджу. Мастера эти переходили от царя к царю, от императора к императору, с эпохи фараонов до века Медичи ставя свое искусство на службу правителям мира, задерживаясь при каждом дворе на одно, максимум на два поколения. Это были убийцы, работавшие за еду, ибо в их родной корейской деревушке урожаи были скудны, а рыба совсем не ловилась. Каждый такой Мастер не правил деревней, а просто кормил ее, так как, не будь его, люди поумирали бы с голоду. На протяжении веков за ними наблюдали, пытались им подражать. Но подражатели, как выразился Чиун, видели только кимоно, а не человека, одетого в него. Они видели удары - когда удары были достаточно медленными, чтобы их мог засечь человеческий глаз. Из этих ударов, пинков и прочих медленных, доступных человеческому взгляду движений родилось искусство каратэ, ниндзя, тайквандо и прочие так называемые боевые искусства. Однако все это - не более чем лучи. Источник света, само солнце - это Синанджу. В скитаниях, обычных для Мастеров Синанджу, теперешний Мастер, именуемый Чиуном, повстречал американцев, сказавших ему: "Возьми этого человека и обучи своей премудрости". Случилось это более десяти лет тому назад. Обучение началось с техники удара, а потом дошло до самой сути, дыхания, - это слово потому и взволновало Римо, что он, уроженец Запада, всегда пытался объяснить самому себе, что такое Синанджу, в западных терминах - и всякий раз неудачно. Возможно, Чиун прав, считая, что Синанджу невозможно истолковать в терминах Запада. А может быть, это вовсе не так? Римо слушал доктора Чарлиза; Чиун, казалось, погрузился в созерцание, однако Римо знал, что Мастер Синанджу не пропускает ни единого слова. - Итак, вы видите, - сказал доктор Чарлиз в заключение, - люди не полностью используют свои возможности. Более девяноста процентов человеческого мозга так никогда и не находит применения. Мы же видим свою цель в том, чтобы полностью реализовать потенциал человека. Чиун наконец-то соизволил взглянуть на Чарлиза, чье пухлое лицо покрылось потом, несмотря на даруемую кондиционером прохладу, как и должно быть в шикарных апартаментах на четырнадцатом этаже отеля "Конкистадор". - Значит, вы что-то заметили? - осведомился Чиун. - Еще бы! - осклабился доктор Чарлиз. Тощая рука Чиуна с длинными ногтями сделала вращательное движение, привлекая внимание Римо. - Ерунда, - откликнулся Римо. - Раз уж, Римо, ты пригласил незнакомца к нам в дом, можешь продемонстрировать ему свое искусство. Пусть это будет какой-нибудь пустяковый прием. Мне не хочется, чтобы ты ударил в грязь лицом. Римо пожал плечами. Упражнение было не из трудных. Весь секрет заключался в размеренности движений. Нужно было подойти к стене и прижаться к ней так, чтобы нос ощутил запах пыли в углу, затем, используя силу инерции, взбежать по стене, на короткий миг повиснуть головой вниз, а потом спрыгнуть, успев встать на ноги прежде, чем голова врежется в пол. Подобно многому другому в Синанджу, здесь видимость подменяла реальность: ноги лишь подчинялись инерции тела, устремленного ввысь, а зрителям казалось, будто ты шагаешь по стене; вся штука заключается в том, чтобы использовать инерцию движения тела, возникающую от соприкосновения со стеной. - Ну и дела! - всплеснул руками доктор Чарлиз. - Вы умеете ходить по стене! - Ну, это не совсем так... - скромно поправил его Римо. - Вы тоже хотели бы этому научиться? - спросил Чиун Чарлиза. - О, тогда я стал бы богачом и откупился от родителей! - От каких родителей? - Ну, этой чертовой девчонки! Я демонстрировал обучение плаванию с использованием воображения. Проклятая! - Что же произошло? - поинтересовался Римо. - Она, видите ли, запаниковала! Она мне не поверила! А ведь я ей говорил: поддашься панике - утонешь, сумеешь расслабиться - все пройдет отлично... Родители отказались от иска. Но вы знаете, что такое американский суд: это его не устроило. А ведь меня ждал настоящий успех: я мог бы торговать своей программой по подписке. - Вы погубили ребенка? - снова подал голос Чиун. - Она сама себя погубила! Послушалась бы меня - выплыла бы, а я бы прославился. Но эта чертовка принялась звать на помощь мамочку. Дьявол! Местная пресса была уже тут как тут. - Понятно, - кивнул Чиун. - Если бы ребенок выполнил ваши инструкции, то выжил бы. - Несомненно. На сто процентов. Клянусь Богом! - подтвердил Чарлиз. - Тогда я сам научу вас ходить по стенам, - сказал Чиун. - От человека, наделенного столь крепкой верой, секретов быть не должно. Это удивило Римо. Он знал, что даже самые неумолимые убийцы считают преднамеренное убийство ребенка смертным грехом. Учиненное Чарлизом было не чем иным, как преднамеренным убийством. Во всяком случае, в глазах Мастера Синанджу, ибо, требуя безукоризненной дисциплины от взрослых, Синанджу учит, что на детей можно воздействовать только любовью. Окружая ребенка любовью, ты даешь ему силы на долгое странствие по жизни, в которой так мало любви. Чиун сказал, что урок состоится вечером. Римо слушал его разговор с доктором Чарлизом. Частично он касался правил Синанджу, но по большей части был, выражаясь словами самого Чиуна, "куриным пометом". На закате в номере раздался телефонный звонок. Тетушка Римо по имени Милдред отправляется за город. Она прибудет на место в три утра, причем Римо не следует беспокоиться по поводу камней, обнаруженных у нее в почках. Таков был текст телеграммы, зачитанной компанией "Вестерн Юнион". Римо и не думал беспокоиться о тетушке Милдред и ее почечно-каменной болезни. Никакой тетушки Милдред у него не было. У него вообще не было ни единой родной души - по этой самой причине люди, нанявшие Чиуна, выбрали в качестве ученика именно его. В час ночи Чиун, Римо и доктор Чарлиз, без умолку болтавший о потенциальных возможностях человеческого мозга, преодолели по запасной лестнице пятнадцать этажей и вышли на крышу отеля. Внизу сиял огнями Мехико-Сити - город, когда-то возведенный на болоте, а теперь невероятно разросшийся и сам опиравшийся на развалины древних городов. Воздух был пыльным и горячим - несмотря на ночь, дышать было нечем даже на крыше. Видимо, нечто подобное испытываешь, находясь в кастрюле с хорошо пригнанной крышкой. Чарлиз взмок от пота: спереди его рубаха выглядела так, словно его окатили ведром воды. - Верите? - спросил Чиун. - Верю, - откликнулся доктор Чарлиз. - Займитесь дыханием, а потом я покажу вам фокус, - сказал Чиун. Чарлиз зажмурился и сделал три глубоких вдоха. - Я готов. - Ваше тело - воздух, - тихо и монотонно заговорил Чиун. - Вы плывете, как воздушный шарик. Теперь вы стоите на тропе. Под ногами у вас твердая почва. Вы идете. Теперь тропу перегородила невысокая стена. Чарлиз коснулся низенького парапета. Еще шаг - и на расстоянии тридцати этажей можно было увидеть тротуары Мехико. - Перелезьте через эту стенку и остановитесь на ступеньке позади нее. Ступени широки, но вам нужна только узкая полоска. Вам ничего не угрожает. Вы стоите на широких ступенях. Вы в безопасности, - говорил Чиун. Чарлиз перелез через стенку. - Да, я нащупал ступени, - проверещал он. - Вот это да! Действует! Римо знал, что Чарлиз нащупал вовсе не ступени, а трещины между кирпичами. Краями кирпичей еще можно воспользоваться для стремительного восхождения, однако удержаться на таком выступе невозможно - человек мигом теряет равновесие. - Вы спокойно спускаетесь по ступеням - широким ступеням, - продолжал Чиун. Тело Чарлиза пошло вниз. Один кирпич, другой... Римо подошел к краю крыши, над которым навис Чиун. Чарлиз медленно спускался по фасаду, опираясь всего лишь на каблуки, впивающиеся в тоненькие выступы кирпичей. Сперва он был виден по пояс, потом только до плечей, потом на виду осталась только его голова. - Сейчас можете повернуться на этой широкой ступени, - посоветовал Чиун. Чарлиз медленно развернулся и встал лицом к крыше. Его улыбка напомнила Римо трещину в спелой дыне. Глаза его были крепко зажмурены. - Откройте глаза! - приказал Чиун. - Действует, действует! - вскричал Чарлиз, глядя вверх на Чиуна с Римо. - А теперь, - проговорил Чиун, выставив вперед палец, - я даю вам самый важный совет. Он столь же важен, как и тот, что вы давали в бассейне ребенку. - Знаю, знаю! - откликнулся Чарлиз. - Я смышленый. - Совет этот таков: не думайте о том, как будет выглядеть ваше тело, когда оно упадет на землю с этакой высоты. Лицо пропало в мгновение ока. А ведь только что оно блаженно улыбалось. Руки, тщетно пытавшиеся нащупать опору, мелькнули в воздухе и исчезли, как два поплавка, проглоченные уходящим на глубину китом. - Я предупредил его, чтобы он не думал о том, на что будет похоже его тело после падения. Надеюсь, он прислушался к моему совету, - молвил Чиун. Далеко внизу раздался хлопок - так шлепается на непрогретый противень свежее тесто для пиццы. Это был Чарлиз. - Боюсь, ресторан уже закрыт. А я с удовольствием съел бы рыбы, только без масла, - признался Римо. - Позволять другим готовить для себя еду - всегда риск, - отозвался Чиун. - Это все равно что пустить в собственный желудок чужие руки. Рискованное дело! - Поступил сигнал от Смитти. У него неприятности. Он будет здесь часа через два. Римо пропустил Мастера Синанджу в дверь, ведущую с крыши на лестницу. Они спустились на пятнадцать этажей и вошли в свой номер. - Неприятности? У императора Смита неприятности? Это хорошо. Император всегда становится разумнее, когда у него неприятности. В спокойных водах убийца испытывает голод. Его обводят вокруг пальца, оскорбляют, унижают. В беспокойные времена мы возмещаем предыдущий недобор. - Уж не собираешься ли ты требовать новой прибавки? - Прибавки требует жалкий разгребатель грязи или сеятель, бросающий в землю зерна. Я же говорю о заслуженном вознаграждении для Дома Синанджу. - Разумеется, разумеется, - пробормотал Римо. Он знал, что в северокорейскую деревушку подводными лодками доставляется золото, как того требовало соглашение между доктором Харолдом В. Смитом, представляющим свою организацию, и Чиуном, представляющим свою деревню. Количество этого золота - а Чиун отказывался принимать бумажные банкноты, относясь к ним как к обещанию, которого очередное правительство может и не выполнить, - постоянно увеличивалось, причем последний, головокружительный скачок расценок произошел совсем недавно, когда Чиуну удалось настоять на удвоении жалованья на том основании, что Римо тоже претендует на звание Мастера Синанджу, так как рано или поздно ему придется сменить Чиуна, а следовательно, деревня заслужила двойную компенсацию - за двух Мастеров. Римо захлопнул за собой дверь номера. - Причитающееся нам вознаграждение должно быть снова удвоено, поскольку... - начал Чиун. - Почему, папочка? - Дай подумать. - Как, ты еще не придумал? - В твоем голосе звучит сердитая нотка. - По-моему, это несправедливо по отношению к Смитти. - Справедливость?! - Длинные ногти мелькнули перед лицом Чиуна, на котором выражение безмятежности сменилось крайним удивлением. - Справедливость... Кто думал о справедливости, когда Тамерлан закрыл для Востока путь плодотворной деятельности на все время правления своих потомков? А как обстояло дело со справедливостью во мрачных глубинах европейской истории? Под "мрачными глубинами" Чиун подразумевал посленаполеоновские времена, когда наступил почти вековой мир, всего раз прерванный войной, и то ненадолго. Хуже всего было то, что не нашлось ни одного претендента на престол, которому потребовалось бы втихаря убрать правящего монарха под покровом темноты. В те годы деревня Синанджу жила впроголодь. - Возможно, это тебя удивит, папочка, но Смитти - не Австро-Венгерская империя. - Он белый. И поэтому должен нести ответственность за преступления всех белых против Дома Синанджу! - Тот, кто обманывает Дом Синанджу, не жилец на этом свете. - Обманывать можно по-разному. Платя тебе меньше, чем ты заслуживаешь, я тебя надуваю. Но даже если я поступаю так потому, что ты согласен работать за меньшую плату, это не перестает быть надувательством. - Когда же такое бывало? - Согласно вашему календарю, в восемьдесят втором году до Рождества Христова, а в новую эру - в сто сорок седьмом, триста восемьдесят первом, пятьсот шестьдесят втором, девятьсот четвертом, тысяча триста пятьдесят первом, тысяча восемьсот двадцать втором и тысяча девятьсот сорок четвертом, когда была депрессия. - Какая депрессия? Тогда шла мировая война! - Для Дома Синанджу это и есть депрессия. В войну полагаются на местные таланты. - Ничего не поделаешь, мобилизация, - молвил Римо. Чиун принялся объяснять, что для Дома Синанджу хорошие времена - это когда ведутся небольшие войны или ходят слухи о близкой войне, когда общество оказывается на пороге революции и когда правители плохо спят по ночам, терзаемые мыслями о возможных узурпаторах. Сейчас наступило именно такое время, и он, Чиун, будучи Мастером Синанджу, просто обязан выторговать побольше, ибо - а тут существует четкая периодичность - не за горами свирепая война, когда на помощь призываются дилетанты, или свирепый мир, когда никто не призывается на помощь. - Я не возражаю против мира, папочка, против того, чтобы люди сидели по домам, не опасаясь соседей. Я верю в такие вещи. Поэтому я и работаю на Смитти. - Ничего, это меня не тревожит. Ты еще повзрослеешь. Ведь ты начал учиться всего лишь несколько лет назад. И Чиун снова пустился в повествование о том, какой бедной была деревня Синанджу и как из-за нехватки еды там приходилось умерщвлять новорожденных: матери бросали младенцев в холодную воду залива... Поэтому Синанджу и пришлось посылать своих Мастеров на чужбину - во имя спасения детских жизней. - Вот о чем ты должен подумать, когда тебе начинает хотеться мира, - заключил Чиун. - Мира не было уже больше двух тысяч лет, папочка! - возразил Римо. - А все потому, что мы мыслим иначе, чем ты, - отвечал Чиун, для которого обуревающая Римо жажда мира была равносильна накликанию погибели на младенцев Синанджу. Он, Чиун, не станет больше обсуждать эту тему с человеком, посвященным в тайны Синанджу, тем более с белым, который остается глух к предсмертному плачу младенцев. Ровно в три часа ночи явился доктор Харолд В. Смит - сухой, с траурным выражением лица и горестной складкой у рта. Его серый костюм-тройка и полосатый галстук смотрелись в туристском отеле так же, как воспринимался бы могильный обелиск, внесенный в дом, где празднуют день рождения. - Рад вас видеть, Смитти. Вы прекрасно выглядите, - такими словами встретил гостя Римо, полагавший, что это и есть прекрасный вид, поскольку он никогда не видел Смита другим. Однажды, лет семь назад, ему как-то показалось, что Смитти улыбается: его тонкие губы чуть заметно раздвинулись в подобие улыбки, и Римо поспешил улыбнуться в ответ, но, как выяснилось, это едва уловимое смещение лицевых мускулов было вызвано зубной болью: ему давно было пора на прием к дантисту. Смит поздоровался с Римо и Чиуном. Чиун не удостоил его ответом. - Что-нибудь не так? - осведомился Смит. - Нет, - ответил Римо. - Обычные дела. Чиун соизволил наконец повернуться к гостю. - Приветствую вас, император Смит! - проговорил он. - О, славный защитник величайшего документа, священной конституции, мудрый и добродетельный глава организации! Мастер Синанджу скорбит, что не смог с самого начала должным образом приветствовать вас, но сердце вашего бедного слуги пребывает в тревоге, а душа смущена невзгодами. - Мы уже увеличили выплаты золотом в пользу деревни Синанджу, - ответил догадливый Смит. - Чистая правда, - с поклоном подтвердил Чиун. Римо нисколько не удивился, что учитель принял отпор столь безропотно. Он знал, что Чиун меняет средства, но не цель. - Придется побеседовать здесь, - сказал Смит. - В интересах безопасности лучше было бы подняться на крышу, но мы лишены такой возможности: вокруг полным-полно полиции. Кто-то прыгнул и разбился в лепешку. Или его столкнули... - Ах! - покачал головой Римо, глядя на Чиуна. - Какой ужас! - воскликнул тот. - Жизнь с каждым днем преподносит все новые сюрпризы. Смит кивнул и продолжил: проблема столь серьезна, что если не найти ей решения, то вся работа организации пойдет насмарку. Смит говорил минут десять, избегая уточнений из опасения, что номер может прослушиваться. Из слов Смита Римо заключил, что в американской юриспруденции существует система, помогающая охранять свидетелей. Благодаря ей прокуроры стали наносить удар за ударом по организованной преступности во всей стране. Это была самая успешная программа организации за все время ее существования, способная за пять лет ликвидировать преступные синдикаты: те не смогли бы принудить своих членов к повиновению, не будучи в состоянии застраховать их от тюрьмы. Благодаря новой системе, главари криминальных структур перестали чувствовать себя в безопасности. Человеку, готовому помочь властям, была обещана неприкосновенность и новая жизнь в обмен на честные показания. Кодекс молчания, omerta, терял силу день ото дня. Так продолжалось до недавних пор. Но внезапно руки мафии дотянулись до свидетелей: всего за один день трое из них расстались с жизнью. - Гм-м, - промычал Римо. Он понимал, что более десяти лет работы идут коту под хвост. Цель организации была проста - обеспечить условия для того, чтобы конституция действовала безотказно. Однако заложенные в ней принципы, защищающие законопослушных граждан, в то же время позволяли уходить от ответственности подрывным элементам, пользующимся неограниченной финансовой подпиткой. Если так будет продолжаться и впредь, стране придется отказаться от своей конституции и превратиться в полицейское государство. Именно поэтому много лет тому назад один из американских президентов, ныне покойный, учредил малочисленную группу во главе с доктором Харолдом В. Смитом. Бюджет организации формировался из средств, тайно отчисляемых из ассигнований на другие агентства, ее сотрудники не знали, на кого работают, и только сам Смит, а также очередной президент знали о ее существовании. Ибо признать, что правительство нарушает закон ради того, чтобы обеспечить его соблюдение, значило подтвердить, что конституция более не работает. Следовательно, организации под кодовой аббревиатурой КЮРЕ как бы не существовало, и когда ей требовалось пополнение, она подыскивала людей, не имеющих родственников, навешивала на них обвинения в несовершенных преступлениях, организовывала публичную казнь на электрическом стуле (Римо Уильямс стал одним из последних осужденных, "умерших" на электрическом стуле в штате Нью-Джерси), но при этом заботилась о том, чтобы ток оказался чуть слабее, чем нужно для умерщвления; когда Римо Уильямс очнулся, он официально числился мертвецом. Он как бы не существовал, но работал на организацию, которой, впрочем, тоже как бы не существовало. Многочисленные психологические тесты свидетельствовали о том, что этот человек будет служить на совесть. На следующий же день после казни Римо свели с Чиуном. Так для него началось длительное странствие по дорогам, на которые еще не ступала нога белого человека, ибо доселе они были доступны лишь для выходцев из деревни Синанджу. Теперь в Римо жило как бы два человека: один был агентом на службе у КЮРЕ, а другой - молодым Мастером Синанджу. В то время, как агент внимал рассказу Смита о том, как многие годы упорного труда могут пропасть впустую, молодой Мастер Синанджу размышлял о том, как приблизиться к искусству максимального использования возможностей человеческого тела и разума, именуемому "Синанджу". Оба эти человека глядели на пожилого корейца, с важным видом объясняющего доктору Харолду В. Смиту, что, сочувствуя проблемам императора - для Мастера Синанджу все президенты, председатели, цари, короли, диктаторы и директора были императорами, - он, однако, не считает для себя возможным оставаться на службе у императора Смита. Дом Синанджу порывает с организацией, и на сей раз окончательно. - Но почему?! - недоумевал доктор Смит. - Потому что теперь речь идет не о том, чтобы избавить вас от врагов, а о том, чтобы выжить самим. - Чиун нахмурился и потупил взор. - Мы выходим из игры. Смит спросил, не требуется ли Дому Синанджу еще золота, на что Чиун ответил, что не все можно купить за золото. - Я удвою выплаты деревне, - пообещал Смит и добавил с сомнением: - Если это поможет. - Услуги Дома Синанджу нельзя купить за золото, - провозгласил Чиун, - ибо вы уже заручились нашей вечной преданностью в благодарность за ваши благодеяния. К этому Мастер Синанджу добавил, что удвоение выплат деревне представляет собой самую суть монаршей милости. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В тот самый момент, когда Чиун и Римо прибыли в Форт-Брэгг, Северная Каролина, Мартин Кауфманн во всю глотку орал на командира гарнизона. Из гневной тирады Кауфманна можно было заключить, что он не имеет отношения к десанту, уже двадцать три года не состоит на воинской службе и, следовательно, как всякий американский гражданин, имеет полное право покинуть расположение части. Однако из объяснений генерал-майора Уильяма Тэссиди Хапта, сложившего руки на крышке девственно-чистого письменного стола, следовало несколько иное: - "Лица, прикомандированные к министерству юстиции, не могут выходить за пределы войскового расположения; в указанных пределах командир расположения обязан ограничить их передвижение, исходя из требований безопасности штатной деятельности данной войсковой части, согласно пункту Правил за номером 847-9 и 111-Б, параграф 2-Л". Предъявивший свои документы Римо улучил момент, чтобы задать вопрос: - Что за шум? - Меня сделали пленником! - орал Кауфманн. Вокруг его светло-голубых глаз вздулись жилы. Ему можно было дать около шестидесяти лет, под его легкомысленной тенниской с золотым тиснением перекатывалось брюшко. Обут он был в белые сандалии; туалет завершали белые теннисные шорты. - Этот господин - наш особый гость, подписавший форму 8129-В, согласно которой командир гарнизона наделяется определенными прерогативами касательно его передвижения на данной территории, - отчеканил генерал Хапт. Ему тоже было под шестьдесят, но он был подтянут, глаза глядели ясно, подбородок мужественно выдавался вперед, волосы были расчесаны безупречно, волосок к волоску. Можно было подумать, что он ждет фотографа из журнала, которому необходима фотография образцового генерал-майора, чтобы украсить ею дурацкую статью под названием "Знакомьтесь: командир вашего гарнизона". - Слышите, здесь прямо указано: "на данной территории", - молвил генерал Хапт. - Это принципиально важно! - Я хочу уйти! - взмолился Кауфманн. - Вы не станете отрицать, что добровольно подписали форму 8129-В? - спросил генерал Хапт. - Я подписал кучу бумаг. Наверное, и эту тоже. - Тогда нам не о чем спорить, - заключил генерал Хапт. - Спросите хотя бы вот этих господ из министерства юстиции. - Я придерживаюсь правила не вмешиваться в дела белых, - сказал Чиун. - Согласно директиве 1029-В, раса и религия не имеют отношения к исполнению служебных обязанностей. Прошу вас, сэр, - подбодрил генерал Хапт Чиуна. - Этот человек испытывает страх: он не верит, что вы способны его защитить, и поэтому хочет поискать безопасности в другом месте. - Вы попали в самую точку! Я до смерти боюсь! - подтвердил Кауфманн. - Здесь меня достанут. Генерал Хапт задумался. Лоб его собрался в морщины. - Защитить, говорите? - переспросил он. - То есть обеспечить надежную оборону, - поправился Чиун. - Тот, кто боится нападения, вынужден обороняться. - Прямо как на войне, - молвил генерал. - Все это - старый хлам. Я не сталкивался ни с чем подобным после Вест-Пойнта. Под нападением вы имеете в виду атаку? Чиун кивнул. - Ну, теперь понял. Атаки случаются на войне. - Если бы вы сумели доказать этому человеку, что ваши оборонные порядки безупречны, проблема была бы устранена, - сказал Римо. - Все ясно, - сказал генерал Хапт. - Это не входит в мои обязанности. За дверями моего кабинета вы найдете уорэнт-офицера. Он направит вас к тому, кто занимается вашим вопросом. - Нашим вопросом? - переспросил Римо. - Ну да, военными вопросами. Это современная армия. У нас есть специалисты по всем вопросам, даже самым экзотическим. - Теперь мне уже все равно, - говорил Кауфманн, покидая вместе с Римо и Чиуном генеральский кабинет. - Они меня достанут. Я почему согласился дать показания? Потому что меня заверили, что меня никто пальцем не тронет. - И Кауфманн рассказал свою историю. Он вел бухгалтерию преступного семейства в Детройте. Его задача состояла в отмывании денег: незаконно заработанные средства, поступающие от игорного бизнеса, торговли наркотиками, проституции, он пристраивал в добропорядочных сферах - жилищном строительстве, банковском деле, розничной торговой сети. Римо кивал, слушая рассказ. Деньги, даже огромные, ничего не стоят, если их нельзя потратить. А чтобы тратить деньги в Америке, необходимо объяснить, откуда они взялись. Нельзя, оставаясь безработным, купить дом за 125 тысяч долларов и пару автомобилей по 20 тысяч каждый. Поэтому гангстеры вечно заняты отмыванием денег через банки, солидный бизнес, подставных инвесторов. Если Кауфманн действительно проворачивал такие дела, то он был не свидетелем, а настоящей находкой. Его показаний оказалось бы достаточно, чтобы нанести сокрушительный удар по криминальной структуре целого большого города. Не удивительно, что Смитти назвал его "весьма вероятной мишенью". Задача Римо состояла не только в том, чтобы это-то было нехитрым делом, - ему предстояло узнать, кто направил убийцу, а потом, добравшись до тех, кто направил убийцу, выяснить, кто им заплатил. Так, шаг за шагом, он докопался бы до сути и расправился с главарями. По ходу дела ему предстояло выяснить, как действуют эти люди. Они уже прикончили троих: двоих, начавших давать свидетельские показания, и еще одного отработанного; все трое проходили по детройтским процессам. По словам Смитти, в тайне держались не только личности свидетелей, но и их местонахождение, о котором было известно только министерству юстиции. Одного подорвали взрывчаткой, двоих пристрелили. Вокруг школьной игровой площадки, как и в районе двух других убийств, не было замечено ни одного человека, которого можно было бы считать, пользуясь терминологией министерства юстиции, "недостаточно чистым". Двое застреленных получили по пуле 22-го калибра, что исключало оптический прицел. Убийцы подбирались к жертвам совсем близко, но при этом оставались незамеченными. Министерство юстиции, точнее говоря, КЮРЕ недоумевало, кто это был и как им это удавалось. По прикидке Римо, шанс Кауфманна выжить был равен пятидесяти процентам - и то в лучшем случае. Чувствуя себя облеченным доверием высоких инстанций, Римо взглянул Кауфманну прямо в глаза. - Вам не о чем тревожиться, - сказал он, ободряюще тронув Кауфманна за плечо. - А что вы скажете по поводу взрыва бомбочки во дворе оклахомской школы? Газеты назвали имя убитого: Калдер. Но я-то знаю, что он - бухгалтер. Заговоривший бухгалтер. А ведь ему тоже гарантировали полную безопасность. - Там была совершенно иная ситуация, - солгал Римо. Они с Чиуном брели по чисто выметенным дорожкам Форт-Брэгга с бордюрами из белого камня, указывающими, где можно ходить, а где нет. Тут и там попадались огромные свежевыкрашенные таблицы со стрелками и загадочными сочетаниями букв и цифр, например, "КОМСЕКПАК 918-В". Впечатление было такое, словно 20 тысяч человек встали лагерем среди сосновых лесов Северной Каролины с единственной целью - содержать местность в чистоте. Время от времени случалась беготня со стрельбой, после чего гильзы подбирались все до одной, чтобы, будучи упакованными и промаркированными в уставном порядке, прибыть к берегу Атлантического океана, где другим людям, чьи суда сияли такой же чистотой, вменялось в обязанность утопить груз в океанских глубинах. Взвод с карабинами наизготовку протрусил мимо, оглашая округу ритмичными выкриками: "Де-сант! Де-сант!" Прав был Чиун, однажды отозвавшийся об армии так: "Их учат подавлять чувства, чтобы выполнять долг, тогда как Синанджу обостряет чувства ради высшего совершенства". - Чем лучше мое положение по сравнению с тем беднягой, которого разорвало на куски? - спросил Кауфманн. - Оглянитесь по сторонам! - посоветовал Римо. - Кругом вооруженные люди, часовые у ворот. Вы зажаты в мощном кулаке, который стиснут единственно ради вашей защиты. Чиун кивнул и проговорил что-то по-корейски. - Что он сказал? - поинтересовался Кауфманн. - Что вас можно считать наиболее надежно охраняемым человеком в целом свете, - ответил Римо. На самом деле смысл слов Чиуна был иным: почти любая атака может быть отражена, коме той, о которой никто не знает. - А кто он такой, между прочим? - Друг. - Откуда я знаю, что вы не убийца? Для того, чтобы напасть на след того бедняги в Оклахоме, гангстерам понадобилось проникнуть в министерство юстиции. - Вот, глядите! - Римо поднял руки. - Мы не вооружены. - Все равно у меня неспокойно на душе. Вы представляете, какие мысли посещают Поластро с тех пор, как я перестал на него работать? - Поластро? - переспросил Римо. - Сальваторе Поластро. - Кауфманн хлопнул себя по лбу. - С ума сойти! Вы - моя специальная охрана, как же вы не знаете, против кого я даю показания? - Один-ноль в вашу пользу, - проговорил Чиун. - Виноват, - сказал Римо и снова принялся успокаивать Кауфманна. Им преградил путь дежурный лейтенант, сообщивший, что в Седьмой корпус имеют доступ только родственники, причем прошедшие проверку. Перед Седьмым корпусом были ворота с электрическим приводом. Их круглосуточно охранял караул из двоих часовых, обходивших здание за десять минут. О проникновении сюда посторонних нечего было и думать: извольте предъявить пропуск или быть узнанным в лицо. При входе проводилась проверка на металлические предметы; каждое изделие из металла, проносимое в Седьмой корпус, подлежало проверке. - Самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО, сэр, - похвастался лейтенант, обращаясь к Римо. - Смертельная ловушка, - откликнулся Чиун по-корейски. - Что, что он сказал? - всполошился Кауфманн. - Что это - самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего, - сказал Римо. - Нет, я спрашиваю про него. - Кауфманн указал на Чиуна. - А, он отпустил замечание по поводу Седьмого корпуса. Успокойтесь, вам нечего бояться, кроме вашего собственного страха. Чиун усмехнулся и обратился к Римо по-корейски: - Какая глупость! Неужели при виде опасности ты станешь обвинять свое зрение? Неужели, заслышав приближение крупного зверя, ты станешь обвинять собственный слух? Зачем ты несешь эту чушь? Страх, подобно любому другому чувству, помогает подготовиться к встрече с опасностью. - Ты не разбираешься в тонкостях работы правительства, папочка. - Нет, как раз разбираюсь! - О чем вы там болтаете? - вмешался Кауфманн. - Меня окружают погремушки, а на самом деле мне грозит смерть. - С таким командующим гарнизоном, как генерал Хапт, вам совершенно нечего опасаться, - заверил его лейтенант. - Еще бы! Попробовал бы архиепископ неодобрительно высказаться о папе римском? - отмахнулся Кауфманн. - Нет, я уношу отсюда ноги. Римо проводил его до аккуратного дощатого домика, окруженного белыми камнями, как все остальное на территории этой базы. Двое часовых из военной полиции, наставив на Римо "пушки" 45-го калибра, потребовали "предъявить удостоверение и только потом пропустили его внутрь вслед за Кауфманном. Внутри обнаружился еще один субъект из военной полиции - этот прохлаждался в гостиной. Он тоже потребовал у Римо удостоверение. На втором этаже Кауфманн принялся швырять вещи в чемодан. - Не подходите ко мне! Один звук - и эти ребята будут здесь. - И вы хотите бежать несмотря на такую надежную охрану? - Ага. - Почему? - Потому что если они добрались до того бедняги в Оклахоме, значит, они доберутся и до меня. - Куда же вы направитесь? - Так я вам и сказал! - Неужели мне так и не удастся убедить вас остаться? - Не удастся! - Засунув в чемодан последнюю рубашку и несколько пар носков, Кауфманн надавил на крышку. Замок щелкнул. - И не пытайтесь. - Вы нужны правительству как свидетель. Почему вы не хотите выслушать меня? - Даю вам три секунды. За эти три секунды Римо продемонстрировал чудеса красноречия. Он объяснил, что общество держится на гражданах, которым небезразлична справедливость. Что искоренение деструктивных элементов вроде Поластро приведет к процветанию элементов конструктивных. Наконец, он пролил свет на проблему ответственности гражданина в свободном обществе. Не удовлетворившись этим, он вдавил упрямцу верхний позвонок в затылочную впадину, отчего Кауфманн сперва подумал, что умирает, ибо перед его меркнущим взором заплясали огоньки, а потом мысленно взмолился о смерти, так как ему показалось, что по всему его телу прошлись крупной наждачной бумагой. Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом. - Ох! - чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле. - Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, - рассудительно молвил Римо. Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол. - Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, - сказал Римо. Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием "опавшим лепестком" и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась "дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия". Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали. Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона. - Вы хотите сказать... - Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, - разъяснил военный полицейский с револьвером. В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную. - Он говорит, что с ним все в порядке, - доложил страж. - И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы. Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко: - Опавший лепесток. Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо. - Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? - крикнул один. - Нет! - ответил со второго этажа Кауфманн. - Можете взять печенья! - Простите, что пришлось вас задержать, - извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния. Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой. На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой. - На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, - сказал Римо. - Это в процентах? - Ну да. - Тогда пятьдесят против девяноста. - Принято исходить из ста процентов. - В таком случае, единица против сотни. - Ты уверен в этом? - Почти. - Тогда единица против девяноста девяти. - Пусть так, - согласился Чиун. - Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн - не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать. - Почему ты так думаешь? - Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли. - Нет, не известно. Именно поэтому я и прикинул, что меры безопасности эффективны только наполовину. - Предположим, у тебя есть миска риса, которая стоит на земле, и кто-то вздумал ее украсть. - Ну и что? - Что ты предпримешь? - Буду стеречь миску. - Так, хорошо. Как? - Привяжу рядом собаку. - А если на следующий день собаку убьют? - Возведу вокруг миски забор. - Проходит еще день - и риса как не бывало, хотя забор стоит на месте. - Придется замаскировать рис. Получится замаскированная миска с рисом, дырявый забор и дохлый пес. - Следующим утром ты приходишь - а рис опять исчез. Твои действия? - Очевидно, попробую придумать что-нибудь еще. - И столь же очевидно, что это твое "что-нибудь еще" не даст никакого результата. - Вовсе не обязательно, - возразил Римо. - Обязательно, - отрезал Чиун. - Откуда ты знаешь? - Очень просто, - сказал Чиун. - Нельзя защититься от того, что тебе неизвестно. - А вдруг это "что-нибудь еще" сработает? Знаю, шансов не так уж много, но все же они есть. - Нет у тебя шансов, - заверил его Чиун. - Удачи как таковой попросту не существует. Существуют только благоприятные условия, которыми люди не умеют пользоваться. - Тогда как быть со мной? Разве не удача, что я постиг тайны Синанджу? - Ответ прост, - сказал Чиун, и Римо пожалел, что затронул эту тему. Он заранее знал, что сейчас последует: довольная ухмылка на морщинистом лице Мастера Синанджу. - Мое решение учить тебя, посвятить тебя в тайны Синанджу объясняется очень просто, - сказал Чиун. - С раннего детства я мечтал преодолеть непреложные законы жизни. Но это все равно что пытаться превратить свиное ухо в нечто стоящее или сделать из грязи алмаз. Я уже признался в ошибке: напрасно мой выбор пал на тебя. - Знаешь что, - взвился Римо, - хватит с меня этой болтовни! Я ничем не хуже прежних Мастеров, исключая, возможно, только тебя. Но если ты считаешь иначе, что ж, вольному воля. - О, я вижу, ты сердишься? - Дело не в этом. Что толку плевать против ветра? - Обидеться из-за такого пустяка! - Мне осточертел весь этот бред про твою деревню в Северной Корее. Я видел ее. Если бы такая появилась в Америке, ее бы дружно прокляли. Улыбка Чиуна растаяла. - Очень типично - превратить безобидную шутку в зловредную клевету. Чиун насупился и побрел на противоположный конец гарнизона. Римо остался стоять у забора. От нечего делать он покидал с детьми легкий мяч, показывая, как заставить его зависнуть в горячем воздухе летнего вечера. Один из военных полицейских попытался повторить его фокус, но так и не сумел, хотя когда-то был вбрасывающим в команде международной лиги "Тайдуотер". Примерно в 3 часа 42 минуты пополудни Римо услышал два резких хлопка, похожих на удары молотка по гвоздю, загоняемому в фарфор. Он велел полицейским проверить, все ли в порядке с Кауфманном. - Зачем? - Я слышал какой-то звук, - объяснил Римо. - А я ничего не слышал, - был ответ. - И все же проверьте, - отрезал Римо. Таким тоном разговаривает старший по званию с подчиненным. Полицейский понял, что придется подчиниться, хотя никаких знаков отличия на одежде Римо не наблюдалось: просто приказ есть приказ. Полицейский бросился выполнять приказание. Римо пошел вслед за ним, хотя знал, что предстанет его взору. То были не просто хлопки, а небольшие взрывы. Не мог же он объяснить полицейскому, что натренированный организм не только слышит, но и чувствует звуки. Часовой в гостиной защищал печенье от одиннадцатилетней девочки, которая утверждала, будто Кауфманн всегда разрешал ей брать по семь штук, на что часовой резонно заметил, что даже если мистер Кауфманн и разрешает брать по семь штук, в чем он, по правде говоря, сомневается, то мать наверняка велела бы ей положить шесть обратно. И весь разговор! Заслышав шаги, он выглянул из кухни, однако Римо и полицейский уже поднимались по лестнице в спальню Кауфманна, так что он даже не успел спросить, в чем, собственно, дело. Они нашли Кауфманна сидящим на полу с вытянутыми вперед ногами и опущенными вдоль туловища руками. Плечами он упирался в картину, сорванную с крючка у него над головой. Видимо, он отпрянул к стене с картиной, а потом съехал на пол, утащив картину за собой. Глаза его были закрыты. На его яркой тенниске расплывалось пятно крови. Сандалии отскочили в сторону, словно отброшенные электрическим зарядом. - Слава Богу, жив, - проговорил полицейский. - Наверное, упал и порезался. - Он мертв, - сказал Римо. - Но я только что видел, как он дернулся. - Просто его тело освободилось от последней, ставшей ненужной энергии. Его покидала жизненная сила. Как было установлено позднее, Кауфманн был убит двумя пулями 22-го калибра, вошедшими ему под подбородок и застрявшими в мозгу. Сотрудники, направленные министерством юстиции - белый по имени Римо и его коллега-азиат, - проявили, согласно докладу генерала Хапта, полную безответственность, и их полномочия требуется взять под сомнение. В самый разгар поднявшейся суматохи генерал-майор Уильям Тэссиди Хапт продемонстрировал, каким способом он заслужил свои звезды и почему подчиненные неизменно называют его "самым непотопляемым из всех проклятых генералов во всей проклятой армии". Сначала, попав под обстрел тяжелой вашингтонской артиллерии, он провел срочные фланговые маневры. Была немедленно создана сверхсекретная следственная комиссия, возглавляемая молодым полковником. Комиссии вменялось в обязанность разобраться, в чем состояло упущение лейтенанта. Подобно всем великим военачальникам, генерал Хапт заранее принял все меры предосторожности. Он хитроумно призвал на помощь подразделение военной полиции из Форт-Дикса, тем самым ловко подставив под удар командира подразделения, которому было приказано обеспечить охрану Кауфманна. Генерал Хапт никого об этом не уведомил, и все секретные распоряжения, касавшиеся военной полиции, поступали из Нью-Джерси непосредственно лейтенанту, командовавшему злополучным подразделением. Сперва начальник штаба генерала Хапта не понял, что к чему, однако позднее, в день убийства Кауфманна, загадочный бумажный маневр продемонстрировал всю гениальность Хапта. Узнав о гибели Кауфманна, Хапт выдвинулся прямиком на линию огня: ведь это его полковнику было приказано разобраться с недосмотром Форт-Дикса. Форт-Брэгг не только не был обвинен в случившемся, но и превратился в обвиняющую инстанцию. Кроме того, генерал продемонстрировал тактическую гибкость: он перешел в решительное наступление и нанес официальному Вашингтону удар прямиком в челюсть в телефонной беседе с генеральным прокурором (он же - министр юстиции), выложив все, как есть: - Последние, кого видели с пострадавшим, Кауфманном, приписаны к вашему департаменту, господин генеральный прокурор. Передо мной лежат все документы. - Что такое? - Возможно, что вина лежит на Форт-Диксе. Пока что мы ничего не знаем. Но я не собираюсь отправлять на виселицу своего коллегу по вооруженным силам, если на самом деле прокол допустило министерство юстиции. Белый и азиат, являющиеся сейчас главными подозреваемыми, - ваши люди. Начальник штаба разинул рот от удивления. Капитан, недавно переведенный в гарнизон из Пентагона, где не принято вести фронтальную атаку на другие правительственные ведомства, тем более на министра, почувствовал, как у него подгибаются ноги. Сержант глядел прямо перед собой; никто не заметил, как побелели у него костяшки пальцев. Хапт держал телефонную трубку и не пытался в нее кричать, его слова были и без того весомы. Вашингтон притих; Хапт прикрыл трубку ладонью. - Проверяют, - объяснил он и подмигнул капитану. Показать войскам стойкость под огнем - дело полезное, Это успокаивает личный состав и закаляет его нервы. - Полагаю, вы правы, - снова раздался в трубке голос генерального прокурора. - Эти двое действуют не по обычным каналам, но у них действительно имеется мандат министерства юстиции. Сейчас проверяются подробности. Генерал заранее подключил к телефону динамик, чтобы разговор был слышен подчиненным. - Хочу заверить вас, сэр, - сказал Хапт, - что расследование будет справедливым и беспристрастным. - С этими словами он повесил трубку. Начальник штаба, старый вояка, десять лет просидевший в официальном Вашингтоне, первым понял смысл случившегося. Форт-Брэгг обратил в бегство само министерство юстиции, и если тому удастся перейти в контрнаступление, то удар придется исключительно по Форт-Диксу. Так прокладывается дорога к славе: катастрофа превращается в победу. Радостно выпрыгнув из кресла, он со всей силы хлопнул командира по спине. - Старый проныра, - завопил он, - ты опять на коне! Тут и капитан сообразил, что победа осталась за ними. - Ну и ну! - протянул он. - Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами! Сержант, чья грудь была увешана ленточками, заработанными героической и опасной службой в штабах от Висбадена до Токио, понимающе ухмыльнулся. - Если позволите, сэр, - отчеканил он, - нервы у вас железные. Выслушав льстивую похвалу, генерал напустил на себя серьезный вид. - Не будем забывать, что и в министерстве юстиции работают такие же люди, как и мы. Их можно пожалеть. - А как насчет командира гарнизона Форт-Дикса? - подал голос капитан. - Попытаюсь его вытащить, - пообещал генерал Хапт. - Не надо было ему соваться в эти дела! Вот что происходит, когда имеешь дело с зеленым, необученным личным составом. Вечно он попадает впросак! - Но гарнизоном Форт-Дикса тоже командует генерал, - молвил капитан. - Полагаю, полковник лучше меня объяснит, что к чему, - сказал генерал Хапт. - Благодарю вас, сэр, - откликнулся полковник и встал. - Да, командующий из Форт-Дикса числится генералом. Но лишь по назначению Конгресса и официально присвоенному званию. Дело в том, что вся его карьера прошла вне боевых действий. У него нет настоящего опыта армейской службы. - Не понимаю, - уперся капитан. - Представьте себе выпускника Вест-Пойнта, - втолковывал полковник, - которого сходу назначают во Францию командовать фронтовым взводом во Второй мировой войне. До самой Корейской войны он занимается маневрами, а потом, представьте себе, командует батальоном, сражающимся с китайскими коммунистами и северокорейцами. Прежде чем он успевает поднакопить настоящего опыта, его посылают во Вьетнам, где он командует дивизией. Где уж тут набраться настоящего опыта, черт возьми? Ведь он понятия не имеет, как произнести речь, как беседовать с иностранными дипломатами или принять заезжего конгрессмена. - Теперь понятно, - пробормотал капитан. - Такова суровая правда жизни, - подхватил генерал Хапт. - Если вам не терпится заняться пальбой из "хорландов", вступайте в Национальную ассоциацию владельцев стрелкового оружия или в мафию. А в армию не суйтесь. - Из гаубиц, сэр. "Хорланды" давно сняты с вооружения. - Если бы вы прослужили в нашей армии с мое, - упрекнул генерал-майор Уильям Тэссиди Хапт младшего по званию, - то у вас не было бы времени запоминать такие мелочи. Если бы всем заправляли настоящие генералы, то мы бы никогда не вляпались во Вьетнам. Любой младший лейтенантишка понимал, что на этом не наберешь голосов, не поднимешь индустрию, не заработаешь политических дивидендов. Это же детское мышление - поиграть в солдатиков и решить все серьезные проблемы, вдоволь настрелявшись из "хорландов". - Из гаубиц, сэр. - Это неважно, - отмахнулся генерал Хапт. - Давайте-ка выпьем. Долгий выдался нынче денек! В санатории Фолкрофт на берегу пролива Лонг-Айленд Смит читал гору докладов. Ему удалось вклиниться в линии связи официального Вашингтона, так что теперь информация, направляемая из одной инстанции в другую и предназначенная исключительно для нее, одновременно поступала в санаторий. Благодаря компьютерам, сделать это было нетрудно. Для получения чужого секретного доклада теперь не требовалось полагаться на чью-то помощь. Достаточно было вклиниться в чужие линии, а дальше все обстояло просто: в Фолкрофте имелся один из самых обширных банков данных в мире. Смит переваривал последние сведения. Четверых свидетелей уже убрали. При этом поблизости никто не был замечен... Волны пролива потемнели: назревал шторм. В гавань влетела маленькая яхта с парусами, надутыми северо-восточным ветром. Система работы со свидетелями была краеугольным камнем всей деятельности КЮРЕ за последние годы. Если бы эта система не дала сбоя, с организованной преступностью было бы покончено. Конечно, полиция все больше демонстрировала свою неспособность сладить с уличной преступностью, что тоже могло привести к глубокому разочарованию, чреватому сползанием к полицейскому государству. Однако с этой проблемой еще только предстояло разбираться. Если бы обе эти проблемы были решены, Смит мог бы закрыть свою лавочку. Сейчас все затраченные во имя этого усилия казались Смиту напрасными. Там, где свидетели, давая показания, утрачивают веру в свою безопасность, не может быть эффективной судебной системы. Он пошел двумя козырными картами, но козыри не только не спасли игру, но сами попали под подозрение. Смит взялся за очередной доклад. Это был межминистерский меморандум, составленный Уильямом Тэссиди Хаптом, генерал-майором армии США. С ловкостью прирожденного бюрократа Хапт представил Римо и Чиуна, предъявивших мандаты от министерства юстиции, главными подозреваемыми. Хапт, Хапт... Знакомая фамилия. Ну, конечно! Смит снял с принтера распечатку. Во всем Фолкрофте только у него был процессор, способный работать по полной программе. Остальные были пригодны лишь отчасти: в их распечатках отсутствовали слова, буквы, цифры. "Хапт, подполковник американской армии, убит в боевых действиях в Бастони, 1944 г.". Так-так... Фамилия запомнилась Смиту неспроста. Он, в ту пору недавний выпускник Дартмута, подумывающий о государственной службе - дело было во время Второй мировой войны, - услыхал от кого-то, что на подполковника Хапта нельзя положиться в бою. Подполковник Хапт был бюрократом, остававшимся в чине капитана с 1922 по 1941 год. К войне он был совершенно не готов, однако с армией случилось именно то, что должно случиться с армией, созданной в мирное время: люди с боевым опытом отобрали командование у штабных. Подполковник Хапт был назначен в батальон снабжения. Там он и подвизался, когда в Арденнах все пошло кувырком. Вместо того, чтобы сдаться, когда положение сделалось безнадежным, Хапт предпочел уничтожить припасы, лишь бы они не попали к врагу, после чего превратил свое подразделение в партизанский отряд, принявшийся орудовать в немецком тылу. Смит как раз участвовал в разведывательной операции, целью которой было выяснить, хватит ли у немцев горючего, чтобы развить успех их последнего наступления. Его сбросили на парашюте в тыл для встречи с отрядом Хапта Выяснилось, что у подполковника Хапта не только готов безупречный анализ поставок горючего у противника; словно направляемый гениальной рукой, он, догадавшись, что горючее - самое уязвимое место, именно на него и направлял свой удар. В ту холодную рождественскую ночь подполковник Хапт продолжал сражаться, несмотря на вывороченные взрывом кишки, и умер с оружием в руках. В его гибели не было ничего театрального, и подполковник Хапт не сделался одним из прославленных героев минувшей войны. За день до того, как небо достаточно расчистилось, чтобы десант Смита смог отправиться на Большую землю, подполковник Хапт привалился к стволу дерева и больше не встал. Вот такой это был солдат. У него остался сын - Уильям Тэсседи Хапт, дослужившийся до чина генерал-майора. Может быть, верна поговорка: "сын в отца"? Смит снял трубку одного из голубых телефонов, стоявших у него на столе. Дозвониться до Форт-Брэгга оказалось не так-то просто: звонок Смита шел через различные ответвления телефонной сети Среднего Запада. Если бы кто-то попытался выяснить, откуда звонят, то получилось бы, что абонент проживает в Айдахо, Огайо или Висконсине; никому бы и в голову не пришло связать звонок с безобидным санаторием на берегу пролива Лонг-Айленд. Трубку снял адъютант генерала. Смит соврал, что звонят из Пентагона, так что генерал должен ответить, и немедленно. - Сейчас он занят, сэр. Не мог бы он сам перезвонить вам? Я не расслышал ваше имя. - Либо вы немедленно соединяете меня с генералом Хаптом, либо можете считать свою и его карьеру законченной. - Генерал Хапт слушает. - Генерал Хапт, я прочел ваш доклад об убийстве Кауфманна, и он меня не устраивает. - С кем я говорю? - Мне не нравится ваш выбор подозреваемых. - Кто у телефона? - Человек, знающий о том, что вы выставили в качестве подозреваемых первых попавшихся вместо того, чтобы дать себе труд поискать настоящих убийц. - Я не обязан вступать в переговоры с лицом, не желающим себя назвать. - Подумайте о своей карьере, генерал! Вы ставите на ней крест. Либо вы находите настоящих убийц, либо вам грозит отставка. - Смит бросил взгляд на небогатый послужной список генерала, В нем вскользь упоминалось о неблаговидном поведении, в коем генерал был однажды уличен в бытность кадетом Вест-Пойнта. Случилось это в Нью-Палц, штат Нью-Йорк. - Мы знаем о случае в Нью-Палц, генерал. - Ха! - хмыкнул генерал Хапт. - Меня признали невиновным. Кажется, мне было тогда девятнадцать лет. - А мы знаем, что на самом деле вы были виноваты, - сказал Смит наобум. Он не знал, в чем именно обвиняли Хапта, зато он помнил, что в те времена суды старались не привлекать кадетов Вест-Пойнта к ответственности за мелкие правонарушения, так как это было чревато изгнанием из академии. - Да кто вы, черт возьми? - Люди, взявшиеся положить конец вашей карьере. - Чепуха! К тому же я не могу нести ответственность за оплошности военнослужащих из Форт-Дикса. - Не забывайте о карьере, генерал. - Если вы из ЦРУ, то вам в наши дни грозят куда большие неприятности, чем мне. Позаботились бы лучше о себе. - На карту поставлена ваша карьера! - повторил Смит и, со значением прищелкнув языком, положил трубку. "Яблочко от яблони..."? КЮРЕ требовалась хоть какая-то зацепка. Оно сделало ход двумя козырями, и двое искуснейших убийц, которых знала история, не только оказались не в состоянии защитить свидетеля, но и не знали, как было совершено убийство. Школа Синанджу, чьи Мастера умудрялись знать все о странах, где им приходилось служить, стала в тупик перед тайной убийств свидетелей. Более чем двухтысячелетний опыт оказался в данном случае непригоден. Сын в отца... Хорошо, если так. Быть может, Хапту удастся ухватить конец ниточки там, где это не удалось Смиту и его организации ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Сальваторе Поластро, президент "Дайнэмикс Индастриз Инкорпорэйтед", "Поластро Риэл Эстэйт Инкорпорэйтед", "Комп-Сайенсиз Инкорпорэйтед", а также предводитель "Большого Детройтского Совета Бизонов" - Организации вполне благопристойной, построенной на принципах братства, - как раз закончил торжественную церемонию, посвященную вводу в эксплуатацию нового спортивного комплекса при монастыре Святого Духа и мыл руки, когда кто-то вывернул ему кисть и устроил классический перелом лучевой кости по Коллесу. Он знал этот хирургический термин, поскольку тремя годами раньше, катаясь на лыжах, заработал аналогичную травму, столкнувшись со встречным лыжником и прокатившись по льду. Тогда в кисти насчитали пять переломов. На сей раз он поплатился кистью, всего-навсего заворачивая кран в мужском туалете спортивного комплекса. Он успел всего лишь слегка повернуть кран, а потом испытал такую чудовищную боль, что забыл о кране. Он рухнул на колени, чтобы положить на них вывернутую руку. Стоя на коленях, он не чувствовал, что на полу мокро от мыльной воды, зато отчетливо различал запах мыла в раковине, так как именно туда и ткнулся носом. - У-у-у-у... - простонал он. - Привет, - послышалось у него за спиной. - Меня зовут Римо. Сейчас мы поговорим. - У-у-у-у-у, - снова прозвучало из раковины. - Мне бы хотелось услышать нечто более членораздельное. Из-за вас у меня возникли неприятности. Вам предстоит избавить меня от них. Как вы убили Кауфманна? Кто сделал это по вашему указанию? Это вы все устроили? - У меня безумно болит рука. Я не могу говорить. - Но горло у вас, кажется, в порядке. Если вы не поспешите этим воспользоваться, через минуту будет поздно. Поластро так и не выяснил, что стряслось с его кистью. Он заерзал на мыльном полу, пытаясь разглядеть человека, учинившего ему допрос, однако не увидел ничего, кроме коленных чашечек, двух рук, легкой спортивной рубашки и скучающей физиономии. Поскольку на сломанной кисти не было следов крови, оставалось предположить, что этот человек прибег к какому-то особому инструменту, который не повреждает кожу и кровеносные сосуды. Но в руках у него ничего не было... Да и вообще, как он сюда проник? Куда смотрели Тони и Вито? Придется разобраться с этими тупоголовыми телохранителями. Паразитируют на хозяине, заплывают жиром, совсем отбились от рук, и в результате первый попавшийся псих делает с тобой все, что ему заблагорассудится! - Время идет, - напомнил незнакомец. - В Чикаго, в Комитете по образованию, есть один человек... Он оказывает подобные услуги. - По части заказных убийств? - Только в особых случаях. Его услуги стоят дорого. Но я не говорю, что заключал с ним какие-то сделки. В суде это не пройдет. Я сейчас не даю показаний. - Я не имею отношения к суду. Как этот человек выполняет поручение? - Не знаю. Поэтому ему и приходится столько платить. - Его имя? - Не знаю в его имени! - Сколько он берет? - Сто тысяч в виде аванса, еще сто тысяч после выполнения задания. - И вы утверждаете, что отстегиваете сотни тысяч человеку, которого даже не знаете по имени? - Да, - пискнул Сальваторе Поластро и тут же заметил, как рука незнакомца медленно тянется к его здоровой кисти. Незаметное движение - и он почувствовал в правой кисти резкую, пронизывающую боль, свидетельствующую о том, что дело вряд ли ограничилось вывихнутым суставом. Он откинулся назад. Кисти, которыми он больше не мог воспользоваться из-за сломанных запястий, бессильно лежали у него на коленях. - Нужно набрать особый чикагский номер. Потом они сами перезванивают и сообщают, куда направить деньги, а заодно получают наводку. - Мне нужно имя этого человека! - Первый звонок принимает некий Уорнер Пелл. Он - заместитель директора специального проекта по успеваемости. - Что это значит? - Они не позволяют черномазым и отстающим ученикам мешать другим учиться. - Насильственными методами? - Не знаю. Не знаю, как он это делает. Он всего лишь заместитель директора. Откуда мне знать, какими методами он пользуется? Это не мое дело. Пожалуйста, мне нужен врач. - А вы расист, - покачал головой Римо. - Кто же не расист? - Таких много. Тут Поластро увидел входящего в мужской туалет азиата. Это был старик с длинными ногтями и пучками седых волос, обрамляющих его золотистую лысину и спадающих вниз, словно мягкие ленточки. - Я все слышал, - молвил он. - Любая система, позволяющая держать белых и черных в стороне от серьезных учеников, заслуживает одобрения. Что здесь делает этот божий одуванчик? И где Тони и Вито? Они что, взяли на себя роль турникетов, пропускающих сюда всех подряд? - Я знаю, что вы не станете нас обманывать. Уорнер Пелл, вы говорите... Сальваторе Поластро, почтенный гражданин Детройта, собрался было сказать "да", но тут перед глазами у него потемнело. Очнувшись, он почувствовал сильную боль и обнаружил, что обе его руки упакованы в гипс. Над ним белел потолок, он лежал под легким серым одеялом и несколькими простынями. Он смекнул, что это больничная койка. Рядом болталась черная пластмассовая кнопка на черном шнуре. Он угодил в больницу! - Черт! - выругался он. - Вы проснулись, сэр? - спросила медсестра, читавшая журнал. - Нет, в состоянии комы я обычно разговариваю, - огрызнулся Поластро. - Где мой шофер, где секретарь? Тони! - позвал он. - Вито! Вито, Тони! - Сэр, вам нельзя волноваться. - Мне нужны Тони и Вито. - Они нездоровы. - В смысле? - Они не могут сюда явиться. - Передайте им, что я требую. Смогут! - Боюсь, что нет, сэр. - Неужели сбежали? - Не совсем, сэр. Их обнаружили в багажнике машины неподалеку от спортивного комплекса монастыря Святого Духа. Это случилось вскоре после того, как сестры нашли вас в бессознательном состоянии на полу с переломанными руками. - Обнаружили? Что значит "обнаружили"? Это здоровенные парни! - Их запихнули в багажник "фольксвагена" с сильными кровоподтеками и серьезными телесными повреждениями. - Что вы хотите этим сказать?.. - Что они были избиты до полусмерти, сэр. - Ясно. Наберите-ка один номер. - Это запрещено. Я должна дать вам успокоительное. - Бросьте! Я дам вам десятку. - Я не собираюсь нарушать священную клятву медицинской сестры из-за какой-то десятидолларовой бумажки. - Хорошо, сотню! - Какой звонок - местный или междугородний? Сестра набрала нужный номер, и Поластро был вынужден посулить ей еще стольник, чтобы она согласилась удалиться из палаты. Прежде чем уйти, та пристроила трубку между плечом и правым ухом Поластро. - Слушай внимательно, - начал Поластро. - И не отвечай! Говорить буду я. Потом, если хочешь, можешь задать вопросы. Я звоню по обычной линии. У меня сломаны обе кисти, Я лишился двоих лучших людей. За тобой охотятся двое - это настоящие взбесившиеся машины для убийства. Я назвал им твое имя. Пришлось - иначе они бы меня прикончили. Но ты можешь их остановить. Один из них - желтый. - Мы все понимаем и надеемся совместно с вами выработать оптимальное решение. - Все хорошо, да? - Не хорошо и не плохо. Просто существуют ситуации, когда требуются совместные усилия. До свидания. Поластро позвал сестру и попросил соединить его по телефону с абонентом в городе. На этот раз он позволил ей остаться. Разговор был кратким. Он требовал прислать четверых ребят - и немедленно! Нет, ему наплевать, состоят они на учете или нет. К черту репутацию! Сейчас ему надо спасать свою шкуру. - Это обойдется вам в тысячу, - объявила сестра. - Я не знала, что вы из мафии. - Откуда вам это известно? - спросил Поластро. - Я знаю. Как и все остальные. Вы ворочаете миллионами. - Не смешите меня! - Выкладывайте тысячу долларов, или я расскажу о вас всем, кто захочет меня выслушать. - Нет, так дело не пойдет. Когда спустя двадцать минут в больничную палату вломилось четверо дюжих молодцев, сестра поняла, что имел в виду мистер Поластро. На нее глянули холодные черные глаза, она разглядела на этих лицах девиз: "Мы зарабатываем тем, что раскраиваем головы" - и ей расхотелось требовать большие суммы. Какие деньги! Она с радостью поможет им просто так! - Дайте ей сотню, - распорядился Поластро, и из толстенной пачки банкнот ей на ладонь перекочевала стодолларовая купюра. Пока двое молодцов помогали Поластро выбраться из больничной палаты, он объяснил им суть случившегося. Им придется иметь дело с головорезами, о методах которых он не имеет ни малейшего понятия. Значит, надо быть готовыми ко всему: к электронным штучкам, пулям, кулакам, ножам... - Чем-то они пользуются! - сказал один из молодчиков, удостоенных чести выступать в качестве телохранителей босса. - Не проходят же они сквозь стены! Все, кроме Поластро, согласились с ним. Поластро же промолвил: - Надеюсь... Два верхних этажа одного из принадлежащих ему конторских зданий были свободны, поэтому на случай, если дома, в Гросс-Пойнте, его поджидает опасность, Поластро разместился на этих двух этажах. На лестнице и на крыше была выставлена круглосуточная охрана. Шторы на окнах плотно задернули, чтобы уберечься от снайперов. Пища хранилась и готовилась на верхнем этаже. Специальному человеку было поручено снимать пробу с пищи, которая шла на стол боссу, после чего Поластро держал блюдо при себе на протяжении часа, чтобы удостовериться, что к нему никто больше не притрагивался. По прошествии часа он спрашивал дегустатора о самочувствии. Если все было в порядке, Поластро приступал к трапезе; если же возникали вопросы или хоть малейшее недомогание, то Поластро отвергал блюдо. Покинуть два верхние этажа не мог никто. Все телефонные провода были обрезаны, чтобы никто в здании не мог никуда позвонить. Исключение было сделано только для аппарата самого Поластро, который он не спускал с коленей. Так продолжалось ровно 24 часа 31 минуту. В 12.45 пополудни следующего дня охранников отозвали с крыши, шторы были раздвинуты, и здание было покинуто всеми, в том числе и теми, кто нес носилки с телом Сальваторе Поластро, любящего отца Морин и Анны, мужа Консуэлло, президента "Дайнэмикс Индастриз", "Поластро Риэл Эстейт", "Комп-Сайенс" и предводителя "Детройтского совета бизонов". - Нам его будет так не хватать! - всхлипнул председатель фонда по строительству спортивного комплекса при монастыре Святого Духа. В некрологе сообщалось, что Поластро скоропостижно скончался от осложнений. Главное осложнение красовалось у почившего чуть выше пояса. Охранникам пришлось потрудиться, отскребывая куски его тела от стен и занавесок. Впрочем, гипсовые кандалы на кистях остались нетронутыми, что позволило представителю больницы утверждать, что "осложнения" не имели отношения к простейшему хирургическому вмешательству, каковое претерпел пациент в больнице. Убрать Поластро распорядился доктор Харолд В. Смит в призрачной надежде, что это заставит других отказаться от службы заказных убийств, о которой Смит узнал от Римо. Замысел состоял в том, чтобы сделать бессмысленным убийство свидетеля ради того, чтобы избежать тюрьмы, так как в итоге появлялась более серьезная угроза - быть размазанным по стене собственной гостиной. Вообще-то Смит не надеялся, что система сработает, но попробовать все же стоило. Тем временем Римо с Чиуном прибыли в Чикаго, прихватив с собой только три из четырнадцати сундуков, обычно сопровождавших Чиуна в путешествиях. Предполагалось, что в Чикаго они пробудут недолго, однако Чиун подметил, что планы Римо порой дают сбои. - Ты хочешь сказать, что меня преследуют неудачи? - Нет. Порой события оказываются сильнее людей. Когда из-за трудностей меняют направление мыслей и действий, то поступают опрометчиво. Вот это и есть неудача. - Что-то я не совсем понимаю, папочка, - отозвался Римо, приготовившийся выслушать очередную нотацию из серии "А что я говорил, сынок?" после гибели Кауфманна: ведь Чиун предупреждал, что спасти свидетеля не удастся. - Разве в расположении воинской части ты не отчитывал меня за то, что я все время повторяю одну и ту же ошибку? Помнишь сказочку про рис, дырявый забор и дохлого пса? - Ты никогда меня не слушаешь. Я отчитывал тебя не за это. Я пытался объяснить тебе, что этот человек - не жилец. Я вовсе не имел в виду, что тебе следует измениться. Если крестьянин десять лет подряд выращивает рис и однажды урожай оказывается плохим, разве это означает, что ему следует перестать сажать рис? - Он должен разобраться, почему случился недород, - сказал Римо. - Это было бы хорошо, но вовсе не обязательно, - возразил Чиун. - Он должен продолжать сажать рис тем же способом, который позволял столько лет выращивать хороший урожай. - Ошибаешься, - заупрямился Римо. - Важно понять, в чем был допущен промах. - Как хочешь, - неожиданно уступил Чиун. - И еще одно, - сказал Римо. - Почему сегодня ты не брюзжишь, как обычно? - Не брюзжу? - удивился Чиун. - Если не ошибаюсь, это слово означает упрекать, высмеивать, предаваться бесконечной унизительной болтовне? - Совершенно верно, - подтвердил Римо, наблюдая, как дюжий таксист запихивает сундуки Чиуна в багажное отделение и в багажник на крыше. Чикагский воздух был так насыщен сажей, что, казалось, его можно раскладывать по тарелкам. Один из недостатков интенсивного пользования органами чувств заключался в том, что в таком воздухе нужда в них попросту пропадала. Дыша чикагским воздухом, можно было отказаться от еды. - Так ты говоришь, что я брюзжу? - не отставал Чиун. - Ну, да. Иногда. - Брюзжу? - Да. - Брюзжу!.. - Да. - Это я-то, взявший огрызок свиного уха, вознесший его на высоты, где не бывало ни одно свиное рыло, наделивший его силой и чувствами, о которых даже не подозревали его сородичи! И после этого я - брюзга. Я неистово прославляю его, а он спешит выложить наши тайны шарлатану, несущему чушь об умственных волнах и дыхании. Я дарую ему мудрость, а он пренебрегает ею! Я лелею его, я окружаю его любовью, а он, источая гнилостный дух, жалуется, что я брюзжу. Я, видите ли, брюзга! - Ты сказал что-то про любовь, папочка? - Я лишь воспользовался лживым языком белых. Я ведь брюзга. Вот я и брюзжу. Чиун поинтересовался у шофера, который с трудом продирался сквозь пробки, забившие центр Чикаго, слышал ли тот хоть малейшее брюзжание. - Кто из нас двоих, по-вашему, брюзга? Только честно! - Белый парень, - отозвался шофер. - Как тебе это удалось? - спросил Римо, не заметивший, чтобы Чиун передал шоферу деньги или надавил ему на чувствительные места. - Я доверяю честности нашего славного водителя. Не все люди на Западе бесчестные, неблагодарные нытики. Значит, я брюзжу, кхе-кхе... Существовало великое множество причин, по которым Чиун никак не мог брюзжать. Римо ознакомился со всеми из них по очереди, пока они ехали к зданию Комитета по образованию; последняя состояла в том, что не Чиун проморгал Кауфманна, не Чиун предлагал нелепые соотношения за и против, не Чиун тратил понапрасну время в армейском расположении. Почему не Чиун? Потому что Чиун - не брюзга. - Слушай, папочка, я что-то беспокоюсь. Смитти говорил, что нам не надо соваться в Чикаго, пока он не разузнает побольше об этом типе. Вдруг я опять поступаю неверно? Это был редкий случай, когда Мастер Синанджу повысил голос: - Кого я учил - тебя или твоего Смита? Кто знает, что правильно, а что нет, - какой-то император, которых полно, как собак нерезаных, или Мастер, выпестованный школой Синанджу? Ты великолепен, дурень ты этакий, только сам еще этого не понимаешь. - Великолепен? - Не слушай меня. Я ведь брюзга, - отмахнулся Чиун. - Но вот что тебе надобно знать: там, в гарнизоне, ты потерпел поражение, потому что действовал по указке этого доморощенного императора. Но теперь тебя ждет успех, потому что ты делаешь то, что должен делать, то, чему я тебя научил. Даже камень, лежащий на одном месте, подвергается опасности. Другое дело - когда он катится вперед. Действуй! В этот самый момент таксист, предвкушая щедрые чаевые, ибо с полным основанием полагал, что на рынке чаевых ложь оплачивается лучше, нежели правда, заметил вслух, что азиат, пожалуй, и впрямь немного брюзга. Впрочем, распространяться на эту тему он не стал, поскольку у него появилось куда более насущная задача - убрать голову из треугольного окошка в передней дверце. Его нос оказался совсем близко от зеркала бокового обзора; когда он пытался втянуть голову обратно в салон, этому маневру мешали уши. При этом он никак не мог понять: каким образом его голова очутилась в окошке? Стоило ему обмолвиться насчет брюзжания, и уже мгновение спустя он был не в силах сладить с застрявшими в оконном проеме ушами. Главное - уши: пройдут они, пройдет и вся голова, и все будет замечательно. Этого ему сейчас хотелось больше всего на свете. Он слышал, как азиат советует белому парню верить самому себе; потом, когда азиат на мгновение прервал свой стрекот, таксист взмолился: - Вы бы помогли мне - как бы это сказать? - вернуться в салон. - Вы просите о помощи брюзгу? - Никакой вы не брюзга, - сдался таксист. Через секунду его ушам сделалось тепло, голова вернулась в салон, и, что самое удивительное, оконная рама даже не погнулась. Ну конечно, сэр, как можно было назвать вас брюзгой, сэр, да, сэр, поразительно, что люди в на