Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Цепная реакция --------------------------------- выпуск 9 Перевод Н. Солнцевой Издательский центр "Гермес" 1994 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- Пусть читатель нас извинит. Время от времени американцы присылают нам письма об этих книгах. Большинство из них, оценив по достоинству величие и мудрость Синанджу. пишут в надежде получить от нас информацию. Многие из этих писем остались без ответа, так как я доверил это Сэпиру и Мерфи. Они так и останутся без ответа из-за лености Сэпира и Мерфи, ставших благодаря моей милости богатыми людьми. Я, Мастер Синанджу, приношу глубочайшие извинения за этих праздных белых людей. К сему приложил свою августейшую руку в день 177-й, в год Страшных ветров Чиун. Я исправно отвечал на письма, пока Сэпир не сказал, что ему не нравится, как я это делаю, и что он предпочитает взять переписку на себя. С тех самых пор ваши письма остаются без ответа. У. - Б. Мерфи Мы знакомы с Мерфи почти двадцать лет, и пора бы ему знать, что я не имею обыкновения отвечать на письма. Как это на него похоже - знать и не принимать во внимание очевидный факт? Я только сказал ему, что он зря распускает слюни и что я написал бы лучше. Кроме того, письма были адресованы Чиуну, а не мне. Теперь я собираюсь заключить контракт с новым книготорговцем. Если туда будут приходить письма, могу и ответить. Однако это только моральное обязательство, так что особенно не рассчитывайте. Боюсь, что забыл последний раз оплатить доставку почты. Хотя раньше я делал это регулярно, но никто из вас не удосужился написать мне пару добрых слов. Р. Сэпир ГЛАВА ПЕРВАЯ Уолкер Тисдейл Третий знал, что он скоро умрет и что жить ему осталось не больше недели. Какой смысл стоить планы на будущее, когда не уверен, что доживешь до сегодняшнего вечера? Его охватила безысходная грусть, глаза стали пустыми и отрешенными. Никто из сослуживцев не мог развеселить или хотя бы разговорить своего товарища. - Уолкер, дружище, ты соображаешь, что делаешь? Ты что, хочешь нагнать тоску на всю часть? - упрекнул его сосед по койке. Уолкер сидел, опершись на автоматический карабин М-16. Ему было девятнадцать лет. Высокий, крепко сбитый, волосы цвета песка, глаза голубые и чистые, точно незамутненные озерца у берега Карибского моря. Обычно широко распахнутые в мир, они теперь невидяще смотрели в одну точку. На все уговоры Уолкер отвечал с тоскливой убежденностью: - Какое мне до вас дело? Мне теперь все безразлично. Я знаю, что скоро умру. - Откуда ты можешь это знать, парень? - вмешался другой волонтер, поопытнее и постарше, уроженец Чарлстона. В этом большом городе Южной Каролины Уолкеру доводилось бывать лишь дважды. В первый раз он ходил продавать найденный им необычного вида камешек: ему сказали, что в тамошнем университете есть человек, который хорошо платит за такие камни. Плата и в самом деле была неплохой - пятнадцать долларов тридцать пять центов, - и Уолкер не посчитал за труд протопать девятнадцать миль пешком туда и столько же обратно. Во второй раз он пришел в Чарлстон, чтобы записаться в особую часть, где брали добровольцев на полное обеспечение и вдобавок хорошо платили. Сослуживцы считали Уолкера деревенщиной. Виной тому был его завидный аппетит. Долгое время он считал неслыханным лакомством кусок копченого мяса, положенный на ломоть поджаренного хлеба. Невзирая на постоянные шутки товарищей, он до сих пор возвращался в столовую после их ухода, чтобы быстро доесть оставшиеся на столе порции. Единственное, что изменилось за первые месяцы службы - он теперь меньше чавкал во время еды. Уолкер плакал на фильмах с участием Мэри Пикфорд, тогда как его товарищи их освистывали - они не признавали черно-белое кино. На ночь он молился, а утром всегда делал зарядку - даже если поблизости не было сержанта с его заостренной на конце белой тростью. На марше в тридцать пять миль он помогал более слабым товарищам нести амуницию. А однажды, когда ему случилось заснуть на посту, он пошел к командиру и честно в этом признался. Он плакал от звуков диксиленда, рыдал, когда звучал национальный гимн, рыдал, когда по телевизору показывали рекламы, восхваляющие "Геритол", поскольку, как он говорил, так, приятно видеть, что люди любят друг друга даже в столь пожилом возрасте. Пожилыми для Уолкера были тридцатичетырехлетние мужчины и женщины. Сослуживцы высмеивали деревенские вкусы и привычки Уолкера. Однако на стрельбах шутки прекращались. С первых же недель обучения Уолкер стал снайпером. Пока новичкам, прибывшим из Чикаго и Санта-Фе, объясняли, что мушка, укрепленная на передней части ствола, при верном прицеле должна находиться посредине U-образной прорези на планке, помещенной в задней его части, а все вместе - располагаться непосредственно под мишенью, Уолкер клал пулю за пулей в самый центр мишени. Пули ложились тесной кучкой, и его мишень по окончании стрельб выглядела так, будто кто-то взял круглый камень-голыш и продавил им середину "яблочка". - Никакого секрета тут нет, - говорил Уолкер, - надо только стрелять, куда следует. - Но как это сделать? - допытывались товарищи. - Просто... попадать нужно. Уолкер был не в состоянии объяснить, что надо делать, чтобы, как он это называл, "попасть в ястребиный глаз". В казарме, однако, шутки продолжались. Когда он спрашивал, почему первичная боевая подготовка в их части длится так долго, ему говорили: потому что ты нас задерживаешь. На вопрос, почему среди них нет негров, ему отвечали, что пришел медведь и съел их всех. Казарма тогда содрогалась от хохота. Однако некоторые, отсмеявшись, начинали задумываться: в самом деле, почему в их части нет ни одного негра? - Они не годятся для нашего дела, - сказал как-то парень из Чикаго. - Но ведь бывают и очень способные негры, - возразил житель Санта-Фе. - Двух-трех негров можно было бы взять, ведь мы как-никак американская армия. Тут новобранцам припомнились некоторые ограничения и странные вопросы, которые им задавали при вербовке. Они по большей части касались отношения кандидатов к темнокожим. Один доброволец рассказал, что не надеялся быть принятым после того, как резко отозвался о неграх. - Хороший черномазый - это мертвый черномазый! - сказал он. - Мертвый не ограбит, не изувечит, не отравит жизнь своим соседям. Единственное, что черномазые могут делать - это плодить детей. А если бы можно было обойтись без совокупления, то им было бы лень заниматься и этим. Уолкер Тисдейл не поверил своим ушам. - Так и сказал?! - Точно так. - А я думал, закон велит любить негров. - Я их ненавижу! - Не стоит на это тратить время. Ненавистью не проживешь. - Но черномазые иного не заслуживают! - А вот я не умею ненавидеть, - признался Уолкер. - В каждом есть и хорошее, и плохое. - Только не в черномазых - в них собрано все дерьмо, - засмеялся его собеседник. Обучение шло трудно, с бесконечными повторениями изматывающих упражнений. Теперь парням было уже не до дискуссий о странностях набора - нужно было продержаться и выжить. Учили их самым разным вещам: например, умению хранить тайну. Отбирали пять человек, офицер сообщал им нечто секретное и отсылал на задание. Об этих секретных сведениях не упоминали в течение двух недель. Затем этих пятерых приводили пред очи командира части полковника Уэнделла Блича, толстого, краснолицего мужлана с неряшливой короткой стрижкой и неимоверной величины эполетами, из-под которых свисала форменная рубашка, облегавшая заплывший жиром торс. Уэнделл Блич любил поразглагольствовать о "бедных и больных" и обожал булочки с персиковым джемом и сладким сливочным маслом. Было у него и еще одно пристрастие: он любил наказывать провинившихся в присутствии всех солдат своей части. Простым внушением дело не ограничивалось: восстановить свое доброе имя можно было за счет разбитой переносицы и сломанных конечностей. Вся эта процедура обычно сопровождалась дикими угрозами. Полковник Блич никогда не расставался с коротким хлыстом для верховой езды, в который были вплетены свинцовые шарики. Полковник хлыстом указал на двух новобранцев. - Секретные сведения, которые я вам сообщил, уже ни для кого не секрет - они стали известны всем. Я взял с вас слово молчать. Знаете ли вы, что главная черта мужчины - умение держать слово? А вы его нарушили! Вы запятнали, осквернили солдатскую честь! Что вы можете сказать в свое оправдание? Новобранцы поспешили сообщить, что раскаиваются и сожалеют о содеянном. - В какое положение вы меня ставите! - восклицал полковник, похлопывая ручкой хлыста по начищенному голенищу. В высоких сапогах и брюках-галифе он был похож на спелую тыкву. Те, кто не видел, как он бьет лежащего - носком сапога прямо в пах, - могли бы принять его за спустившегося с неба херувима. - Я хотел бы верить, что вы сожалеете. По природе я человек доверчивый, но как быть, если вы уже показали себя лжецами, если вы уже доказали, что ваше слово ничего не стоит? Верно я говорю? - Да, сэр! - тупо отвечали солдаты, кося глазами на руку с хлыстом и на тяжелый кожаный сапог. - Значит, я должен сделать так, чтобы ваше раскаяние и ваши обещания не забылись? Удар хлыста оставил на лице кровавый след. Молодой новобранец закрыл лицо руками и застонал. На его глазах появились слезы. Капли крови стекали из разбитого носа в рот. - Вот теперь я уверен, что ты раскаиваешься! Глубоко и искренне! Я вынужден так поступать, когда не могу принимать на веру твое раскаяние. С этими словами он ударил другого парня коленом в пах. От нестерпимой боли тот согнулся пополам, раскрыв рот в беззвучном крике. Его лицо оказалось у самой земли. Блич наступил ногой ему на затылок, впечатывая лицо в дорожную пыль. Послышался жуткий хруст. - Вот как я поступаю с болтунами! И благодарите Бога за то, что вы не вынесли секрет да пределы части. Это - самый большой грех, мне страшно даже подумать, что ожидает виновного в разглашении тайны среди посторонних. Полковник Блич поставил начищенный сапог на пыльную землю Южной Каролины. Стояло жаркое сухое лето. Тренировочный лагерь находился в лесной холмистой местности, куда, как знали солдаты, не вела ни одна дорога. Добраться сюда можно было только на вертолете. Что-что, а вертолет они действительно знали отлично. Загрузить и разгрузить вертолет для них было все равно что выпить глоток воды. Они знали, как перевозить людей - как желающих лететь, так и против их воли; овладели особыми приемами: могли ухватить сопротивляющегося за ухо, за губы и, если нужно, заковать в цепи. Лишь один солдат никогда не подвергал сомнению ни один приказ, связанный с порядками в тренировочном лагере. Это был высокий, крепко сбитый парень родом из-под Пьераффла, штат Южная Каролина, что в двадцати семи милях южнее Чарлстона. Этот парень обожал фильмы с участием Мэри Пикфорд и тосты с рубленым мясом. Он не знал, что такое усталость, а о полковнике Уэнделле Бличе отзывался с неизменным уважением, даже за его спиной. И поэтому, когда Уолкер Тисдейл впал в меланхолию, устремив глаза в никуда, то есть туда, где никому не суждено увидеть утро следующего дня, его товарищи не могли оставить это без внимания. - Откуда ты взял, что тебя должны убить? - спрашивали они Уолкера. - Просто знаю, и даже знаю как, - отвечал тот. - Меня казнят за нарушение дисциплины. Они отведут меня в сосновый лес на вершину холма, заставят рыть себе могилу, а потом выстрелят в голову... - Кто это они, Уолкер? - Полковник Блич и другие... - Но ведь они считают тебя примерным солдатом! - Завтра все изменится. - Никто не может знать, что будет завтра! - А я знаю. В его голосе и взгляде была та же убежденность и твердость, с какой он говорил о попадании в цель на учебных стрельбах. Вечером, после ужина, он попросил воды, и новобранец, прежде не отдавшийся услужливостью по отношению к товарищам, побежал искать стакан В казарме стаканов не оказалось. Один из солдат допил остатки контрабандного самогона из кувшина, сполоснул его и наполнил водой. Уолкер не спеша поставил оружие в козлы и посмотрел на воду. В этом взгляде была глубокая мудрость, пришедшая на смену мальчишеской наивности. Он выпил воду до последней капли. - Вот и все, ребята. Я видел во сне грифа, он окликнул меня по имени. Больше я не буду ни пить, ни есть. Его товарищи подумали, что он, скорее всего, тронулся умом: за все время обучения они ни разу не видели в этих местах грифов. Их обучали уже десять месяцев, тогда как в обычных условиях первичная боевая подготовка занимала не более двух. - За два месяца нельзя даже научить как следует зашнуровывать ботинки. А я сделаю из вас настоящих солдат! Произнося слово "солдат", Блич понижал голос и принимал горделивую осанку. Тяжелая блестящая ручка хлыста легонько ударяла по голенищу. В то злополучное утро, когда Уолкер приготовился умирать, сержант, как всегда, разбудил всех истошным воплем: - Подъем! Обуться, надеть шорты! Им предстояла ежеутренняя пятимильная пробежка в одних шортах. Их гоняли с полной боевой выкладкой трижды в день. Уже давно они перестали удивляться и тем более обсуждать порядки в лагере. Как раз один из новобранцев, чей брат служил в воздушно-десантных частях, запел на марше. В наказание его заставили пробежать несколько лишних миль: в этой части не допускалось никакого шума - ни в походе, ни на занятиях. - Шума еще будет предостаточно, когда настанет решающий день, - пообещал им Блич. Они не поняли, о чем он говорит, а спросить побоялись. Эти слова - "решающий день" - употреблял и лейтенант, хотя тоже не понимал их смысла. Он твердо знал лишь то, что у него две семьи, спортивный автомобиль "альфа-ромео" и что обе его дочери учатся в частной школе, на что идут немалые денежки. Платили завербованным хорошо, но они были так измотаны муштрой и так запуганы, что даже заработок их не радовал. Они хотели лишь одного - отдохнуть. Сегодня мысли о смерти вытеснили мысли о деньгах. ...В то утро Уолкер Тисдейл вместе со всеми проделал пятимильный пробег. К своим любимым тостам с копченым мясом он не притронулся, хотя товарищи собрали их целую гору. После завтрака вся часть направилась в двухдневный поход в сторону Уоттс-Сити - специально построенного для тренировок городка, где группы боевиков могли проводить маневры среди улиц и переулков, среди мнимых закусочных и баров, среди незастроенных пустырей. Тот, кто построил все это, должно быть, здорово погрел руки на этом подряде, потому что городок ничем не отличался от трущоб. Так говорили между собой ребята. Они теперь успели окрепнуть и передвигались легко и свободно, не жалуясь на одышку и боль в мышцах. Когда они прошагали ускоренным маршем пять миль по сосновому лесу, над ними стали кружить большие черные птицы. - Грифы!.. - прошептал кто-то. Все посмотрели вверх, потом - на Уолкера. Сам он не поднял глаз к небу. Он и без того знал, что там должны быть эти птицы, которых он видел во сне, как видел и этот сосновый лес. Он знал, что его час уже близок. Они продолжали идти под горячими солнечными лучами. Намокшие от пота гимнастерки прилипали к телу. Опавшая сосновая хвоя мягко пружинила под ногами. Раньше они натирали кровавые мозоли, но теперь кожа загрубела и мозоли стали сухими. Новобранцы уже почти не ощущали физических тягот на этом марше. Большинство считало, что им предстоят обычные маневры в Уоттс-Сити. Однако, не доходя до него, они свернули в долину и прошли еще столько же лиственным лесом. Посреди долины протекал ручей с мутной глинистой водой. Здесь Уолкер Тисдейл увидел невысокий холм, тот самый, который приснился ему во сне. Его глаза неотрывно смотрели на этот холм, и поэтому он, единственный из всех, увидел носок знакомого сапога, высовывающийся из-за ствола дерева. Солдаты расположились на отдых, и только Уолкер стоял, не отрывая глаз от холма. Он знал, что скоро уйдет на вечный отдых, раз и навсегда. Новобранцы наслаждались перекуром на берегу ручья. Вдруг, словно с неба, послышался громогласный звук. Все посмотрели наверх, но ничего не увидели. Только Уолкер заметил какой-то предмет в руке Блича, стоявшего за деревом на вершине холма. Голос полковника прозвучал как трубный глас, исходящий с небес, но Уолкер знал, что маленький предмет в его руке был не что иное, как микрофон, подсоединенный к репродукторам, спрятанным в кронах деревьев. - Свершилось самое страшное злодеяние, какое только может свершиться... Голос раздавался с окрестных холмов, с неба, даже с берегов ручья. Он был всюду - вокруг них, внутри них... И только один Уолкер знал, что это был за голос. - Измена! Гнусный и подлый предатель проник в наши ряды. Довольно! Я пытался быть снисходительным к вам, относиться с пониманием. А что я получил взамен? Измену! - Это - Блич, да? - прошептал кто-то. - Тссс! Он может услышать. - Но где же он, черт побери? - Тссс! Молчи, хуже будет... - Измену! - повторил тот же голос. - Надо пресекать такие поползновения, такую черную неблагодарность. Хватит миндальничать, здесь не детский сад! Преступное деяние взывает о крови, о мщении, и сегодня один из вас должен умереть. Если бы я только раньше позаботился о дисциплине! - Блич говорил это своим воспитанникам, многие из которых носили шрамы и другие отметины, которые он любил называть "маленькими армейскими сувенирами". - Тогда бы мне не пришлось теперь прибегать к этой крайней мере. Я виноват перед вами, ребята: будь я более строгим в свое время, одному из вас не пришлось бы сегодня умирать. Солдаты, точно по команде, повернули головы в сторону Уолкера Тисдейла, который все еще стоял опершись на карабин. Блич взял у незаметно подползшего к нему ординарца румяную пампушку. Он считал, что командира не должны видеть уплетающим сладкую булочку в процессе исполнения наказания: это было бы в высшей степени непедагогично. Внизу, на берегу ручья, Блич видел испуганных молодых солдат, ждущих продолжения речи. Пожалуй, этот перерыв послужит им на пользу: пусть каждый представит себя возможной жертвой экзекуции, подумал он. Полковник слишком хорошо знал, что наказание нужно не столько ради самого наказания за тот или иной проступок, сколько для того, чтобы отбить всякую охоту подражать виновному. Многие солдаты еще не знали, что все эти зверства - и сломанные челюсти, и отбитые мошонки - были элементами единого адского плана. Позднее, когда пришел "решающий день", все изувеченные были оставлены в лагере. Уэнделл Блич никогда не наносил тяжелых увечий тем солдатам, которые составляли оперативные группы. Свои далеко идущие планы он маскировал напускной яростью. - Измена! - басил полковник, откусывая большой кусок горячей булочки. Ординарец лежал на земле, и капли подтаявшего масла капали ему на лоб. Блич знаком отпустил его, и тот сполз с противоположной стороны холма. Слово "Измена!" повисло в воздухе над долиной; меж тем полковник докончил будочку и облизал джем с губ. Это был английский джем, который полковник не жаловал: в него клали мало сахара и пряностей. Безвкусный, как зубной цемент, подумал Блич, доставая из отутюженного кармана рубашки сложенный лист бумаги. - Нас всех предали! Предали не русским, не китайцам. Хуже того! Нас выдали тем, кто в состоянии разрушить все, ради чего мы с вами столько тренировались, столько положили труда. Это - измена! Многолетний опыт подсказывал Бличу, что его слова не производят должного эффекта. Вместо того чтобы нервно и подозрительно взглядывать друг на друга, все солдаты обратили взоры на того, кто заведомо не мог нарушить кодекса чести. Блич никак не мог взять в толк, почему они смотрят на Уолкера Тисдейла. У Тисдейла был только один недостаток - ему недоставало подлости. Во всем остальном он был абсолютно надежен, менее всех других его можно было подозревать в нарушении присяги. Уэнделл Блич любил действовать в соответствии с продуманным планом и не терпел ничего непредвиденного - вроде того, что происходило теперь у подножия холма, где расположились на отдых его семьсот воинов. Он запланировал их обучение, провел его на высоком уровне и имел теперь боевую единицу, готовую пойти за ним хоть в преисподнюю. Он не хотел терять напрасно ни одного солдата. Он знал про них все - о чем они думают, чем дышат. А теперь он не понимал, почему они смотрят, на Тисдейла, и это его бесило. Заметив, что внимание солдат стало рассеиваться, он развернул листок. - Сейчас я прочту перехваченное нами письмо изменника. Вот что здесь написано: "Дорогой сэр! Более года тому назад я подписал контракт о вступлении в специальную воинскую часть. Мне было предложено повышенное жалованье, повышенное содержание и три тысячи долларов наличными. Вместо двух месяцев, которые обычно отводятся на прохождение первичной боевой подготовки, нас обучают уже десять месяцев. Офицеры нас бьют, когда им заблагорассудится. Нам не позволяют поддерживать связь с нашими семьями. Нас обучают, как избивать людей хлыстами, как заковывать их в цепи - этому посвящается добрая половина тренировок. Насколько я понимаю, это - не регулярная армия. Во-первых, не существует никакой документации и учета, во-вторых, в нашей части нет ни одного негра и нам показывают фильмы о том, какие они плохие и какая распрекрасная жизнь была на рабовладельческом Юге. Я хотел бы знать, что это за часть и как мне выбраться отсюда. Я больше не могу здесь оставаться". Блич выдержал паузу. Теперь он знает, что ему нужно делать: нужно использовать фактор внезапности. Если они считают мятежником Уолкера Тисдейла, пусть считают. Тем лучше для него, Блича, - он их удивит. - Тисдейл, подойди ко мне, - приказал он. Молодой ширококостный парень медленно двинулся в направлении холма. Ноги его сделались будто пудовыми, внезапная усталость навалилась на тело, сопротивляющееся неизбежности конца. - Быстрее, Тисдейл, я жду! Когда Уолкер приблизился, Блич выключил микрофон и прошептал: - Иди ко мне. Я здесь, за деревом. - Я знаю, сэр, я вас видел. - Ты не виноват, Уолкер. Что ты так побледнел, сынок? Ведь ты не писал этого письма, я уверен, что ты не способен на такое. - Настал мой смертный час, сэр! - Глупости! Тебе надо только совершить казнь. Давай с тобой подшутим над твоими товарищами, а? - Я сегодня умру, сэр! - Так это ты им сказал?! - Блич кивнул в сторону солдат коротко остриженной головой. - Да, сэр. - Теперь все понятно! Не беспокойся ни о чем: ты будешь жить. Ты один из моих лучших солдат, а они должны жить, потому что я так хочу. Мне нужны хорошие солдаты. - Да, сэр, - сказал Уолкер. В его голосе не было радости. Блич снова включил микрофон. - Слушайте все! На камне у ручья сидит солдат, Пусть он подойдет сюда! Нет, не ты! Вон тот, что отворачивает лицо. Его зовут Дрейк. Рядовой Андерсон Дрейк, поднимись на холм! Уолкер Тисдейл знал Дрейка. Тот вечно ныл и жаловался, угрожая, что предпримет что-нибудь, а некоторое время тому назад нытье вдруг прекратилось. Дрейк говорил, что никогда не слышал о таких частях, как эта, - наверно, она нелегальная. Что до Тисдейла, то он считал, что ему повезло: если часть не похожа на другие, значит, она особая. Тисдейл гордится, что служит в части особого назначения. Потому он и записался в нее. Вознаграждение, которое он получил при вербовке, пошло в уплату за прикупленные четыре акра плодородной земли. На его родине в Джефферсон-Конти земля стоит относительно дешево. Причина этого - бездорожье, затрудняющее доставку на рынок произведенной продукции. Тисдейл отдал в семью все деньги, оставив себе только пять долларов. На них он купил красивую коробку шоколадных конфет, которые подарил своей невесте. Та припрятала их до лучших времен. Честно говоря, Уолкер рассчитывал, что она откроет коробку сразу, но не обиделся на суженую. Он помнил, как в день их помолвки он подарил ей точно такую же коробку и она ее открыла. Жених тогда съел большую часть конфет. Уолкер смотрел, как Дрейк поднимается на холм, спотыкаясь больше, чем обычно. Припомнив, каким неуклюжим был Дрейк на тренировках по преодолению препятствий, Тисдейл пришел к заключению, что воинский долг чаще всего нарушают именно плохие солдаты. Наверное, это как цепная реакция: плохая работа влечет за собой и недостойное поведение. Когда Дрейк, рыжеволосый парень из города Алтуна, штат Пенсильвания, с белой, легко обгорающей на солнце кожей, поднялся на вершину холма, лицо его было багровым от напряжения. - Рядовой Дрейк прибыл, сэр! - отрапортовал он полковнику Бличу, показавшемуся из-за дерева. - Я ни в чем не виноват, сэр! - Но у меня есть твое письмо! - Сэр, я вам вес объясню... - Тссс... Тише! Не смотри в мою сторону. Повернись лицом к товарищам! - Сэр, я писал его не один, были и другие. Я назову вам их имена... - Мне не нужны имена, Дрейк, я знаю, что происходит в части. У меня везде свои люди, которые ведут слежку. Ваш командир знает все, да будет тебе известно. Когда Дрейк отвернулся, Блич хитро подмигнул Тисдейлу. Уолкер услыхал за спиной шорох и увидел ординарца, который полз к ним от джипа с длинным кривым мечом в руках. Его локти утопали в мягкой, усыпанной хвоей земле, и Тисдейл сообразил, что те, кто находятся внизу, видят только его, Тисдейла, и Дрейка, а полковник и ординарец остаются вне поля зрения. Сам он заметил сапог Дрейка только потому, что узнал место, которое видел во сне. Поманив Тисдейла к себе за дерево, Блич дружески обнял его за плечи. Уолкер уже не знал, чему больше удивляться - то ли неожиданному объятию, то ли мечу. Раз или два они практиковались с мечами на дынях, однако все думали, что это не более чем игра. Кто в наши дни использует мечи? - Удар должен быть сильным и чистым, - прошептал полковник, указывая на шею Дрейка. - Надо, чтобы голова скатилась вниз. Если она не покатится, подтолкни ее ногой. Уолкер взглянул на затылок Дрейка: над воротником гимнастерки вился нежный пушок. Рука Уолкера сжимала деревянную рукоятку меча, отточенное лезвие блестело на солнце. Уолкер ощущал тяжесть меча, ладони его вспотели от напряжения. Он не хотел поднимать меч на Дрейка. - В шею, пониже затылка, - сказал Блич. - Удар должен быть ровным и красивым. Давай действуй! Воздух в легких Тисдейла стал горячим, на тело навалилась свинцовая тяжесть, будто его тянули вниз тяжелые цепи. Живот покрылся противным липким потом. Он не шевелился. - Ну что же ты! - закричал полковник, рискуя быть услышанным внизу. Дрейк обернулся на крик и, увидев в руках Тисдейла меч, закрыл лицо руками. Его била дрожь, по брюкам расползалось темное пятно. - Тисдейл! - завопил полковник и, не владея больше собой, яростно нажал на кнопку микрофона, который держан в руке. Вся часть услышала крик своего командира: - Рядовой Уолкер Тисдейл, приказываю немедленно отрубить голову этому человеку! Выполняйте! Внизу, в долине, это прозвучало как голос свыше. Но теперь все видели того, кто стоял наверху, рядом с Дрейком и Тисдейлом. Это был их командир, он отдавал приказ, а Уолкер Тисдейл не хотел его выполнять. Вот как обернулось дело: умереть сегодня должен вовсе не Тисдейл, а рядовой Дрейк! Блич перестроился в мгновение ока. - Это мой прямой приказ, - сказал он и, выключив микрофон, добавил: - Все они видели и слышали это. Теперь уже поздно отступать, сынок. Тебе придется снести ему голову. Ну, давай! Я не забуду твою службу. Уолкер стиснул рукоятку меча. Ординарец поспешно отполз в сторону. Припоминая советы инструктора, Уолкер поднял меч повыше. Иначе нельзя: надо, чтобы меч прошел между позвонками и не застрял. Так их учил инструктор. Уолкер отвел меч назад, выставил вперед левую ногу... И тут Дрейк оглянулся и посмотрел ему прямо в глаза. Тисдейл молил Бога, чтобы Дрейк отвернулся. Убить того, кого близко знаешь, очень трудно, а если при этом он смотрит тебе в глаза, просто невозможно - во всяком случае для Уолкера. Он присягал, что будет убивать врагов, но не своих. - Прошу тебя, - сказал он Дрейку дрогнувшим голосом. - Отвернись, пожалуйста... - О'кей, - негромко произнес Дрейк, как если бы Уолкер попросил его снять головной убор. Он сказал это так предупредительно и так кротко, что Уолкер вмиг понял: это конец! Меч выпал из его рук. - Простите, сэр! Нас учили убивать врагов, а не своих товарищей. - Здесь командую я! - отрезал Блич. - Я не могу допустить, чтобы вы решали вместо меня. Предупреждаю в последний раз; исполняйте приказ! Он снова включил микрофон. Казалось, что сам воздух в долине наэлектризован до предела. Полковник Блич в последний раз повторил свой приказ рядовому Уолкеру Тисдейлу: - Руби! - Не могу. - Дрейк! - позвал Блич. - Ты умеешь исполнять приказы командира? - Да, сэр! - Если я сохраню тебе жизнь, ты исполнить мой приказ? - О да, сэр! Да! Да! Да! Все, что вам угодно, сэр! Ведь я служу в особой части. - Мне нужна голова, неважно чья. Дай мне голову Тисдейла, Дрейк. Все еще дрожа от страха, рядовой Дрейк поспешил завладеть мечом, пока Тисдейл не передумал. В мгновение ока он выхватил меч из рук молодого атлета и сильно размахнулся. Удар пришелся в нижнюю часть затылка, и меч отскочил, оглушив Тисдейла. Дрейк ударил снова, и Уолкер услышал, как полковник напоминает Дрейку, что меч должен идти горизонтально. Затем обжигающая боль в шее и глубокий безмолвный мрак... Уолкер не мог видеть, как его голова покатилась с холма вниз, подскакивая и подпрыгивая, точно футбольный мяч, выбитый за пределы поля. Он больше не видел и не слышал. Его тело осталось лежать на вершине холма. Из шеи хлестала кровь. Однако последняя его мысль застряла где-то в просторах Вселенной, которую он покинул навсегда. Мысль эта заключалась в следующем: полковник Блич, со всеми его разговорами о воинском искусстве, о дисциплине, - в лучшем случае лишь жалкий дилетант. Он совершил жестокое преступление против чего-то самого главного, против силы, на которой держится мир. Эта сила столь всеобъемлюща, что может высвободить всю мощь человека. И когда разум человеческий раскрепостится, Блич будет всего лишь жалкой растрескавшейся тыквой, развалившейся, как дыни, на которых тренировались во владении мечом его солдаты. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Он шел на свое последнее задание. Человека, которого ему предстояло убрать, он не знал. Так было всегда; он никогда не знал своих жертв - только их имена, как они выглядят и где их можно найти. Теперь Римо уже не волновало, как это бывало прежде, что совершил этот человек и почему. Он беспокоился лишь о том, чтобы все было сделано аккуратно и чисто, без лишних эмоций. Этот человек жил в Майами-Бич, в комфортабельном номере на верхнем этаже гостиницы. Туда вели только три входа, все они охранялись, двери запирались на три замка каждая; ключи находились у трех разных людей, которые должны были использовать их одновременно. Поскольку эту маленькую крепость спроектировал в свое время бывший сотрудник ЦРУ по вопросам безопасности, исключив всякую возможность проникновения в нее сверху или снизу, "объект" мирно спал в то раннее утро до тех пор, пока Римо не стиснул в своих ладонях полное розовое лицо и не сообщил его обладателю, что если он сию минуту не объяснит кое-что, то останется без щек. Испуг "объекта" был вызван отнюдь не видом нежданного визитера. Римо был не дурен собой - с высокими скулами и темными пронзительными глазами, которые, будучи обращены на женщину, лишали ее твердости, если только он хотел произвести на нее впечатление. Правда, теперь это случалось все реже. Он был прекрасно сложен, и только чересчур широкие запястья выдавали его необычные способности. Задание было самым что ни на есть обыденным. Не менее четырнадцати раз Римо работал в таких вот надстроенных этажах - пентхаусах. Он называл их "бутербродами". Сверху был положен добрый ломоть: один или два пулемета, несколько телохранителей, металлический щит над потолком. Внизу закрыты все входы и, возможно, установлены какие-нибудь хитроумные приспособления. В результате верх и низ хорошо укреплены и безопасны на все сто процентов, а середина остается открытой, как купальник бикини. Проникнуть внутрь такого помещения не составляло для Римо никакого труда, как не составляло труда для наемного убийцы-ассасина и пятьдесят, и полторы тысячи лет тому назад. Римо знал, как впервые была успешно преодолена защита такой крепости. Древние монахи, чтобы защитить себя от наемных убийц, занимали под свои покои верхние этажи, внизу и вверху размещали охрану из самых надежных воинов и отправлялись на покой в полной иллюзии безопасности. С этим столкнулся один из Мастеров Синанджу - в 427 году по Христианскому летосчислению. Одни из гималайских владык поручил своим братьям охранять дворец сверху и снизу. Он знал, что его сын ненавидит их и братья боятся, что после смерти царя сын займет трон и расправится с ними. Это было известно и Мастеру Синанджу, главе древнего дома ассасинов, которые на свои заработки содержали население маленькой деревни в холодной бесплодной части Северной Кореи. Мастер Синанджу знал, что людям свойственно руководствоваться эмоциями, а не разумом: если кто-то боится высоты - значит, и другие должны ее бояться; если сами они не могут забраться вверх по гладкой каменной стене - значит, и никто не может; если сами не в состоянии передвигаться бесшумно - значит, они обязательно должны услышать, как кто-то к ним приближается. Такая крепость всегда оставалась незащищенной в середине. И тот, давний Мастер Синанджу вмиг сообразил, что нужно делать: он должен взобрался по наружной стене до этого этажа, где спал царь, и выполнить свою задачу. В тот год, как записано в летописях Синанджу, он получил от благодарного заказчика столько зерна и другой провизии, что ее хватило землякам Мастера на целых десять лет. Бюст того щедрого царя и поныне хранится на родине Синанджу, в деревне, давшей после этого миру много поколений Мастеров убийств. И никто из них с тех пор ни на минуту не задумывался о том, как проникнуть в охраняемую крепость. Не думал об этом и Римо. Он отыскал гостиницу и даже не дал себе труда окинуть ее взглядом. Владельцем гостиницы был Гастингс Виннинг, один из ведущих брокеров мира. Он занимал два верхних этажа. Римо не стал ломать голову, чтобы решить, на каком этаже он спит. Разумеется, на самом верхнем, на двадцать четвертом. Принято думать, что чем выше этаж, тем он надежнее. Злоумышленник сначала обязательно попытается пойти снизу, а уже потом попробует путь сверху. Они обезопасили себя от парашютистов, вертолетов и даже воздушных шаров. И никому не приходит в голову, что кто-то может просто забраться вверх по гладкой отвесной стене. Не желая тратить слишком много усилий, Римо поднялся до двадцать второго этажа на лифте и постучал в первую попавшуюся дверь. - Кто там? - спросил женский голос. - Насчет газа... Произошла утечка. - Утечка газа? Но эта гостиница не газифицирована! У меня в номере нет плиты. Может быть, спросите на кухне? - Теперь уже заги... зафигицирована, мадам, а это штука опасная. Мне нужно пройти через ваш номер и осмотреть наружную стену. - Вы здесь работаете? - Позвоните диспетчеру, мадам, - произнес Римо скучающим тоном, который в большинстве случаев срабатывает безотказно. - Ну хорошо. Женщина распахнула дверь. Ей было пятьдесят с небольшим. Лицо блестело от слоя жирного крема, выдававшего героические усилия удержаться хотя бы на прежних рубежах и не проиграть окончательно битву за убывающую привлекательность. На ней был развевающийся розовый пеньюар. - Для вас - все, что угодно, - сказала женщина с недвусмысленной улыбкой. При виде Римо она сразу оживилась и повеселела. Поправив рыжие волосы, она снова призывно улыбнулась ему и провела языком по накрашенным губам. Сколько помады осталось у нее на языке, подумал Римо. - Я на работе, мадам. - Я хочу тебя... Я заплачу, - страстно зашептала она. - Прекрасно, - сказал Римо, по опыту знавший, что спорить в таких случаях бесполезно. - Сегодня вечером. - Сейчас! - потребовала она. - Я приду к ленчу. - Нет, к завтраку! - Можно ограничиться легкой закуской, - сказал Римо, глядя в полное лицо женщины, уже полвека не отказывающей себе в пирожных, и прикидывая, что первый завтрак бывает у нее, вероятно, часов в девять. - А почему не сейчас? - огорчилась дама. - Я должен проверить трубы, - сказал Римо. К десяти часам он будет свободен от всего и вся: через десять минут он управится с заданием, а еще через тридцать - вообще освободится от этой работы насовсем. Римо подмигнул расстроившейся даме. Она попыталась ответить ему тем же, но ресницы при этом слиплись, и ей пришлось разлеплять их пальцами. Римо бесшумно двинулся через ее гостиную, не задумываясь, как он идет. Он двигался абсолютно бесшумно уже более десяти лет. В основе этого было ритмичное дыхание, согласованность каждой клеточки тканей тела с нервной системой и собственным внутренним ритмом. Все на свете имеет свой ритм, но большей частью очень слабый, чтобы его могли уловить нетренированные. А те, кто пичкает себя жирным мясом, дышат отрывисто и поверхностно, о нем даже не подозревают. Дыхание большинства людей не омывает легкие кислородом в той мере, как это должно быть. Римо вспомнил обо всем этом только тогда, когда хозяйка номера изумленно воскликнула: - Боже мой! Вы двигаетесь как привидение! Совершенно бесшумно! - Все дело в ваших ушах, - солгал Римо. Стоя на оконном карнизе, он вжался в кирпичную стену, соленую от морских ветров и слегка пострадавшую от выхлопных газов автомобилей. Края кирпичей крошились, и опираться на них следовало очень осторожно. Но Римо это не беспокоило. Он слился со стеной воедино и, осторожно отжимаясь и подтягиваясь на руках, стал медленно двигаться вверх. Теперь под его ногами уже не было карниза, и продвижение по гладкой стене требовало предельного внимания. - Как это у вас получается? На чем вы держитесь? - спрашивала женщина, высунувшись из окна. Ее глаза были на уровне его ног. - Это такой фокус. До встречи, мое солнышко. - Но как вы это делаете? - Контроль над мозгом, - коротко ответил Римо. - Требуется умственная дисциплина. - А я смогла бы так? - Без сомнения. Только не сейчас. - Такое впечатление, что вам это ничего не стоит. Просто ползете вверх по стене, - говорила удивленная женщина, задирая голову все выше. Ей казалось, что это совсем легко. Ничего особенного. Ноги ни на что не опираются, а просто вжимаются в стену. Похоже на то, что на его теле имеются какие-то присоски. Но какие? Она представила себя распластанной между ним и стеной, и это ее так возбудило, что она едва не выпрыгнула из окна. Пусть он ее поймает! А что, если он не захочет ловить? Она посмотрела вниз: с высоты двадцати двух этажей белые гребни волн были едва различимы, точно блестки с рождественской елки, плавающие в огромной бирюзовой ванне. А рядом, у самой кромки берега, поблескивают два зеленых сердечка - открытые плавательные бассейны для тех, кто предпочитает морской воде хлорку. Женщина втянула голову внутрь комнаты. Римо добрался до двадцать третьего этажа, ухватился правой рукой за оконный карниз и резко подтянулся, распрямившись. Он дотянулся до карниза окна следующего этажа. Отклонившись немного в сторону, он создал эффект маятника, раскачался и ухватился за соседний карниз. Так - окно за окном - он добрался до самого большого, углового окна, открыл его и вздохнул с облегчением: это была спальня хозяина. Гастингс Виннинг был убежден, что угловая комната - самая безопасная, так как она находится дальше других от лифта, и он может выставить больше постов охраны, ограждающих его от проникновения снизу. Поэтому он всегда выбирал для спальни угловую комнату. Комната была и самой большой по размерам - не пристало ему, владельцу гостиницы, уступать ее кому бы то ни было из сильных мира сего. Римо влез в окно, подошел к кровати и стиснул пальцами щеки спящего. Тот проснулся. - Минуточку, - проговорил Римо, сжимая лицо человека правой рукой, а левой шаря в кармане своих черных слаксов. Он искал бумажку с вопросами, которые должен был задать этому человеку. - Подождите, она где-то здесь, - сказал Римо, чувствуя, что нагрузка на скулы человека достигла предела, за которым может последовать хруст, затем перелом. Он слегка ослабил хватку, не выпуская, однако, лицо совсем. - Вот... нашел, - пробормотал Римо. - Одна упитанная утка, карри молотый, рис коричневый, полфунта... А, черт! Прошу прощения, это счет из ресторана. Куда же она подавалась? Я отлично помню, что утром клал ее в карман. Стойте, вот она! Теперь полный порядок. - Римо прочистил горло и начал читать: - С кем из членов правительства вы входили в контакт по вопросу закупки зерна для России? Сколько вы им заплатили? Когда вы им платили? Каковы ваши планы по части будущих закупок зерна? Пока все. Римо отпустил пальцы, давая возможность "объекту" говорить. Тот вздумал звать на помощь, и Римо пришлось снова сжать стальные клещи пальцев. К этому добавилась нестерпимая боль в ухе, скрученном пальцами левой руки. Записку пришлось взять в рот, и она намокла, но другого выхода не было. На этот раз человек заговорил. Он назвал имена, суммы, расчетные банковские счета, на которые переводились деньги. Он сказал все. - Еще один момент, пожалуйста... - попросил Римо. Воля Гастингса Виннинга была парализована страхом. Представьте себе спокойно спящего человека, который, проснувшись, почувствовал, что с него буквально сдирают лицо. Он не мог позвать стражу, ему не оставалось ничего, кроме признания. Только рассказав ночному визитеру все, что тот хотел знать, он мог избавиться от невыносимой боли. Гастингс Виннинг, один из известнейших брокеров по зерну, не утаил ничего. И когда гость сказал, что ему надо что-то еще, хозяин с готовностью кивнул. Он уже дал такие показания против самого себя, что теперь ничего не могло навредить. - Карандаш, - сказал Римо. - И не могли бы вы повторить все еще раз, помедленнее. - У меня нет карандашей, - сказал Виннинг, - у меня нет. Честное слово! Клянусь вам! - А ручка есть? - Нет. У меня есть диктофон. - Я не доверяю технике, - сказал Римо. - Можно принести ручку из вестибюля, но там дежурит Большой Джек, мой телохранитель. Он за дверью. - Ладно, - кивнул Римо. И как это его угораздило забыть карандаш? Обычная история. Когда позарез нужен карандаш, его не оказывается, а когда они не нужны, их хоть пруд пруди! - Вы не возражаете, если ручку принесет мой телохранитель? - Нисколько, - сказал Римо. - Только хорошо бы, чтоб она писала. Дрожа всем телом, Виннинг встал с кровати и неверными шагами прошел босиком по ворсистому белому ковру к выходу. Немного приоткрыв массивную дверь, он выглянул наружу - так, чтобы гость не видел его лица. Большой Джек спал. - Джек! - окликнул его хозяин. Тот испуганно открыл глаза и принялся извиняться за свою оплошность. - Мне нужна ручка, - сказал Виннинг, показывая глазами, что в его спальне находится чужой. Большой Джек выглядел озадаченным. Он мучительно наморщил лоб и поскреб в затылке. Потом взял лежавшую на журнале ручку, которой он от нечего делать рисовал на полях что придется. Например, он любил рисовать женские груди. Когда кто-то входил в вестибюль, он прятал журнал, весь испещренный подобными рисунками. Однажды он сказал своему напарнику, что существует тридцать семь видов сосков. Это было его вторым призванием. Первое состояло в разбивании голов. Он практиковался в этом занятии, будучи на службе у одного процентщика в Джерси-Сити, пока мистер Виннинг не предоставил ему престижную службу в своей охране. Теперь он разбивал головы только в целях самообороны, когда кто-то пытался напасть на мистера Виннинга. Такого не случалось вот уже два года. - Не эта, Джек, - сказал Виннинг, и тут охранник сообразил, что речь идет о его "пушке". Ему еще не приходилось пускать в ход оружие для защиты мистера Виннинга, и теперь этот момент наступил. Всю свою жизнь он был жертвой предубеждения. Люди думают, что, раз у вас рост под метр девяносто, а вес сто двадцать кило, ваши чувства притупляются и вы не в состоянии хорошо владеть оружием. Это было несправедливо в отношении Большого Джека, который стрелял мастерски. В 1969 году в Джерси-Сити он проделал две дырки - одна к одной - в груди Вилли Ганетти. В другой раз он достал Джеймса Тротмена - адвоката, выступавшего в суде против хозяина Джека, - попав ему в голову ниже левого уха, притом с приличного расстояния. Тем не менее недоверие к его искусству оставалось, И мистер Виннинг еще не разу не просил его пустить в ход свой "сорок пятый". Рука Большого Джека нырнула под пиджак. Мистер Виннинг медленно кивнул и отчетливо произнес: - Вот эту самую. Большой Джек почувствовал себя так, как должен был чувствовать себя Джон Кеннеди, ставший первым католическим Президентом Соединенных Штатов; как Джекки Робинсон, первым из чернокожих принятый в команду высшей лиги; как израильтяне, впервые одержавшие победу в войне за два последних тысячелетия. Большой Джек мог, наконец, воспользоваться своим автоматическим пистолетом, а не только весом и своими мускулами, как это было на старой службе, когда он ломал конечности, сворачивал на сторону носы, бил в пах, разбивал головы об стены... Теперь с этим покончено. Сам хозяин, мистер Виннинг, отдает ему приказ стрелять! Слезы радости выступили на глазах у Джека. Большой автомат 45 калибра, годившийся практически для любой цели, в широкой волосатой лапище Джека выглядел детским игрушечным пистолетом. При виде радостного возбуждения своего телохранителя Гастингсу Виннингу вдруг захотелось остановить его. Возможность убийства, хотя бы и по его собственному приказу, смутила брокера. Он умел мошенничать с процентными ставками, умел разговаривать с федеральным прокурором; он мог загнать собеседника в угол и взять его голыми руками; он мог поставить на карту засуху на Украине против цен на удобрения в Де-Мойне, штат Айова; он мог по глазам клиента определить - с точностью до полпроцента, - сколько с него можно получить. Но он не переносил вида крови. Вот почему у него возникла мысль отослать Большого Джека, присутствие которого несколько нервировало его и раньше. Пусть он идет досыпать. Однако было уже поздно. Громадный "медведь" уже входил в спальню, пряча автомат за спиной. Виннинг отступит в сторону, пропуская стража вперед. Впервые с момента кошмарного пробуждения он почувствовал, что владеет ситуацией. Он уже прикидывал, кому из прокуроров поручат дело об убийстве, какого адвоката надо пригласить в качестве защитника Большого Джека, сколько времени продлится судебное разбирательство, пока они не вынесут оправдательный вердикт (а им придется это сделать) по делу об убийстве в целях самообороны. Надо будет также решить вопрос о сумме вознаграждения для Большого Джека. Оно должно быть не слишком большим (иначе этот громила завалит трупами всю гостиницу), но и не слишком маленьким, чтобы дать попять: убийство, совершенное с целью защиты драгоценной жизни Гастингса Виннинга, заслуживает поощрения. - Я просил ручку, а не "пушку", - произнес визитер. Виннинг не мог понять, как он увидел оружие: сверкающий хромом автомат был все еще за спиной телохранителя. Может, Большой Джек выдал себя походкой? Виннинг слышал от одного русского дипломата, что существуют платные убийцы, настолько тонко ощущающие окружающий их мир, что могут по походке определить, вооружен нападающий или нет. Даже если оружие малокалиберное и не превышает по весу галстучную булавку, его владелец все время помнит о нем, и это отражается на его координации движений. Где-то, кажется в Северной Корее, существует Дом Мастеров убийств, и все, кто знает про это, их боятся. Даже правительство Северной Кореи предпочитает их не трогать. Так говорил русский дипломат. "Разумеется, я не верю в сказки об их сверхъестественных возможностях, однако были случаи, не поддающиеся разумному объяснению. Например, исчезали оперативные группы КГБ в полном составе, а когда агенты КГБ пытались найти их следы, все, что им удавалось выяснить, сводилось к рассказам о двух мужчинах: престарелом корейце и белом юноше". На кого работают эти двое, русский не знал. Ясно было одно: ЦРУ их не контролирует. А если они работают не на Россию, не на Америку и, разумеется, не на Китай, тогда на кого же? И какое отношение имеет белый человек к этому искусству, которое, если верить легенде, передается только от корейца к корейцу и только в пределах маленькой корейской деревушки, с древних времен поставляющей миру великолепных убийц, регулирующих отношения между царями, фараонами, императорами, касиками, вождями и другими монархами. Виннинг не думал, что этот визитер был одним из них. Вероятно, он просто-напросто увидел автомат. Виннинг не верил в существование того, что не продается. Ему никто и никогда не предлагал купить услуги этих так называемых совершенных убийц. Ему не пришло в голову спросить самого себя, как смог посторонний человек проникнуть в его спальню, если он не способен совершать так называемые чудеса? Большой Джек достал автомат и прицелился. - Я просил ручку, - услышал Виннинг голос визитера. - Сейчас ты ее получишь! - ответил Большой Джек. Прогремели две автоматные очереди. Сквозь их оглушительный треск Виннинг, как ему показалось, расслышал, что гость сказал: - Благодарю вас. Большое спасибо. А потом Джек вдруг повалился на пол - не кто-то другой, а именно Джек. Его автомат вместе с судорожно сжимавшей его рукой оказался на ковре, достаточно далеко от Джека. Ковер рядом с автоматом сильно обгорел; мертвые пальцы оторванной руки все еще нажимали на курок. Как только Джек упал, гость подсунул под тело правую руку и извлек из кармана толстую шариковую ручку. - О'кей, начнем сначала, - сказал он. - Только помедленнее, пожалуйста, я не знаю стенографии. - Вы - кореец? - спросил Виннинг, сам удивляясь смелости своего вопроса. - Не приставайте! - сказал Римо. В это утро он не хотел слышать упоминаний ни о Корее, ни о корейцах: он и без того был слишком взволнован. Решение об отставке далось ему не просто. Гастингс Виннинг, разумеется, ни к кому не собирался приставать, и тем более к Римо. Кого-кого, а этого уважаемого гостя лучше было бы не задевать. Римо записал полученные сведения и выразил желание задать еще только один вопрос. - Пожалуйста, - сказал Виннинг, изо всех сил старавшийся не смотреть на труп Большого Джека без кисти правой руки. - Как пишется "госсекретарь"? С одним "с" или с двумя? - С двумя, - сказал Виннинг. Поблагодарив брокера, Римо прикончил его тычком в глаза. Пальцы погрузились в мозг до самых костяшек. Брокер испустил дух еще до того, как упал на пол. В этот момент Римо припомнились слова его школьной учительницы, сказанные много лет тому назад, когда еще не были запрещены старые методы обучения. - Римо Уильямс, - строго сказала она, - ты никогда не научишься правильно писать. Старая учительница говорила истинную правду: у Римо до сих пор были сложности с удвоенными согласными. Выйти из номера было несложно. Римо сделал то, что проделывал в таких случаях всегда: он вышел через двери. Всем, кто ему встречался (первыми прибежали телохранители), он приказывал вызвать врача. Немедленно! Кто же откажется побежать за врачом, когда их босс умирает? Он преспокойно спустился вниз на лифте. Увидев двух полисменов, впопыхах направляющихся в гостиничный вестибюль, он крикнул им на ходу: - Они еще наверху! Поторопитесь! Только соблюдайте осторожность - у них оружие! Это произвело должный эффект. Стражи порядка выхватили револьверы и постарались найти надежное укрытие. Попрятались и все остальные, кто оказался в этот ранний час в вестибюле. А Римо вышел на улицу и не спеша направился к центру города, ища глазами подходящий телефон-автомат. Предпочтительнее других были автоматы, установленные в магазинах, но почти все еще были закрыты. Работали лишь дешевые закусочные, где рабочие могли съесть перед сменой поджаренные на сале крахмальные комочки чего-то безвкусного, выдаваемого за картофель, а также свинину с гарниром химического происхождения; желудок обычного человека такая еда разрушает сравнительно медленно, но Римо, с его особой чувствительностью, она могла уложить наповал с первого раза. В этих забегаловках, казалось, самый воздух был пропитан жиром, и все, кто туда заходил, должны были вдыхать его мельчайшие частички. Для обычного человека это было безопасно, да и Римо тоже не причиняло особого вреда. Беда была в том, что после посещения такого места он не мог избавиться от противных запахов. Одежду приходилось выбрасывать. Химчистка, конечно, была в состоянии вытравить запах жира, но употребляемые там дезинфицирующие средства могли оставить Римо без наружного кожного покрова. Приходилось постоянно думать об этом и нейтрализовать их действие немалым усилием воли. Какая ирония судьбы! Познав и впустив в себя устрашающее искусство Синанджу, усвоив знания, накопленные наемными убийцами в течение многих столетий, Римо в некоторых отношениях сделался более уязвимым, чем был раньше. Его наставник Чиун говорил, что так поддерживается равновесие во Вселенной: тот, кто получает, должен отдавать. Приобретая силу и выносливость, человек платит за это болью и усталостью. Ничто в мире не дается просто так, за все надо платить. Так говорил Чиун, Мастер Синанджу, разумеется, добавляя при этом, что он дал Римо мудрость, выдержку, сверхчеловеческие возможности, а взамен получил неуважение, лень, полное отсутствие заботы о нежной и чуткой душе, наделенной редкой добротой. Этой душой был сам Чиун. Наконец Римо попалась на глаза закусочная для рабочих с испанской кухней. Он замедлил дыхание и зашел туда. Посетителей в этот ранний час было немного, и Римо удалось поговорить по телефону, находящемуся позади зала, не рискуя быть услышанным. Новый номер телефона был записан у него в блокноте - для памяти. Лукавый внутренний голос нашептывал, что звонить не обязательно и что он делает это только для того, чтобы там, "наверху", его последнее задание запомнили и оценили как выполненное чисто и профессионально, без сучка, без задоринки. Однако Римо ни за что не признался бы в этом даже самому себе. Какого дьявола! Плевать ему на то, что они там подумают! "Наверху" находился доктор Харолд В. Смит. Десять лет назад, когда Римо только еще начинал тренироваться у Чиуна, готовясь стать единоличным "исполнителем", карающей рукой КЮРЕ, Смитти, как называл его Римо, нарисовал перед ним картину будущего этой организации, о которой не знал никто, кроме них двоих и президента США. Ей была уготована роль защитницы американской Конституции, которая уже не действовала. КЮРЕ должна была бороться с коррупцией среди правительственных чиновников, заставлять правоохранительные органы - полицию, федеральную прокуратуру - выполнять свои прямые функции. Это была очень заманчивая перспектива, которая, к сожалению, не реализовалась. Сделать удалось очень немного, планы так и остались планами. Теперь КЮРЕ уже фактически не функционировала. Римо увлекся этой мечтой и поставил ей на службу все, чему научится у Чиуна. Но однажды он пришел к выводу, что тело и разум могут быть объединены только благодаря главным космическим ритмам, что человечество нельзя изменить с помощью законов. Наоборот, люди имеют те законы, которые они заслуживают. Если Америка скатывается в пропасть, значит, она того стоит. Открытие опечалило Римо, но это было так. Теперь у него будут другие обязанности. Прежде всего, нужно отдохнуть, что было ясно. Но не так просто было разобраться со всем остальным: Конституция, Смитти, телефонная трубка, дрожавшая в руке Римо, когда он набирал номер... Сигналы с телефонного аппарата поступали на особое приемное устройство, чтобы напрочь исключить подслушивание. Пока он зачитывал полученную от Виннинга информацию, ему все время казалось, что звуковые волны, порождаемые его голосом, засасываются в трубку, а уши заложены ватными тампонами. Он не слышал своего голоса, вернее, голос, звучавший внутри его самого, воспринимался как чужой. Когда он отводил трубку, пробки в ушах исчезали, а когда приближал - все повторялось. Римо нашел это странным. Еще одно бесполезное новшество, рассчитанное на то, чтобы обогатить Японию и причинить неудобство американцам. Закончив отчет, он спросил: - Вы ответите мне сами, Смитти, или я должен довольствоваться беседой с автоответчиком? - Если хотите получить ответ от шефа, вам нужно подождать, - ответил компьютер. Римо презрительно фыркнул в трубку. На плите стояла металлическая сковорода с нарезанными кружками картофеля. Чтобы не вбирать в себя жирный воздух кухни, Римо задерживал дыхание. Физиологические ритмы замедлились, сердце билось предельно медленно. Однако наполняющие воздух мельчайшие капельки жира оседали на его коже. Ему нестерпимо хотелось соскоблить их с себя. - Добрый день, - послышался в трубке знакомый скрипучий голос. - Говорите! - Как вы думаете, Смитти, есть в слове "госсекретарь" две буквы "с"? - Римо! Неужели вам больше нечего делать? У нас столько нерешенных проблем, касающихся... - Так две или нет? - Две! Послушайте, Римо, наблюдается необычная активность, возможно, связанная с... - Вы уверены, что две? - Ну да! Послушайте... - Всего хорошего! - сказал Римо. - Это было мое последнее задание. Он повесил трубку и вышел на воздух, которым можно было дышать. Он сделал вдох полной грудью - впервые с того момента, как вошел в ресторан. Потом он облюбовал машину, оставленную кем-то поодаль от набережной, забрался в нее, соединил провода замка зажигания напрямую и поехал вдоль берега в сторону Дилрея. В нескольких кварталах от лодочной пристани он остановился, вылез из машины и пошел к белой двухпалубной яхте, стоявшей там на якоре уже около месяца. Кончено! Больше десяти лет он проработал на КЮРЕ. Теперь он свободен. Давно бы так! Воздух был чист и прозрачен. Море легонько покачивало судно, будто желая сделать приятное молодому человеку, у которого вся жизнь была впереди и который теперь знал, как ею распорядиться. На борту Римо увидел старика. Тощая фигура, реденькая бородка-метелка, жидкие пряди волос на висках. Одетый в голубое кимоно, он сидел в позе лотоса, устремив безмятежный взгляд в бесконечность, и не повернул головы на звуки шагов. - Я ушел от Смита, папочка, - сказал Римо. - Какое замечательное утро, - отозвался старик. На миг его длинные ногти показались из рукавов кимоно. - Наконец-то. Смит был сумасшедшим императором, а нет ничего более неприемлемого для ассасина - наемного убийцы, чем служить безумцу. Все эти годы я пытался объяснить тебе это, но ты почему-то не хотел меня слушать. - Я и сейчас не хочу, - сказал Римо, зная наперед, что хочет он или нет, а выслушать Чиуна ему придется. Если уж Чиун, Мастер Синанджу, захотел что-то сказать, его не сможет остановить даже целое войско. Особенно когда речь заходит о таких вещах, как неблагодарность ученика, его некорейское происхождение, скупость и безумные поступки Смита. Чиун не понимал, зачем надо спасать Конституцию. Многовековой опыт, накопленный Мастерами Синанджу за время службы у честолюбивых монархов, мешал ему понять, почему глава могущественной организации не желает быть главой государства. Он был попросту шокирован, когда Смит ответил отказом на сделанное Чиуном предложение убрать действующего президента страны и посадить на его место императора Смита. Такой разговор состоялся у них еще тогда, когда Чиун и Римо еще только начинали работать на КЮРЕ. В результате Смит решил пользоваться услугами корейца, не раскрывая ему тайн своей организации. Точно так же, как Смит никогда не мог понять, что такое Синанджу, так и Чиун, по-видимому, не мог понять, что такое КЮРЕ. Только один Римо понимал - в общих чертах - и то, и другое. Он занимал промежуточное положение между двумя мирами: в одном он жил, другой изучал - и нигде не чувствовал себя дома. - Ты можешь спросить, почему мои слова не были услышаны, - сказал Чиун, поворачиваясь всем корпусом в сторону Римо и не меняя при этом положения ног. - Я ни о чем не спрашиваю, - возразил тот. - Но я должен тебе ответить! Причина состоит в том, что я слишком мало ценил свое великодушие, свою мудрость и свою доброту. - Каждый год Смитти посылал подводную лодку, которая отвозила твоим землякам плату за мое обучение. Ее заход в воды Северной Кореи мог вызвать третью мировую войну. Он платил золотом; никто и никогда не платил Мастерам Синанджу больше. - Ты ошибаешься, - возразил Чиун. - Кир Великий дал больше. Чиун имел с виду древнего персидского царя, отдавшего за оказанную ему услугу целую провинцию. С тех самых пор Дом Синанджу очень высоко ценил возможность работать на Персию, хотя она и называется теперь Ираном. То обстоятельство, что Иран заработал миллиарды долларов на экспорте нефти, не сделало его менее привлекательным в глазах Чиуна. - Получать слишком большой дар не всегда хорошо, - сказала та часть Римо, которая заключала в себе Синанджу. Мастер Синанджу, получивший в дар целую провинцию, научился искусству управления, но утратил редкостное искусство владения своим телом. Согласно хроникам Синанджу, его чуть не убили, и он мог умереть, не передав своему преемнику секреты Синанджу. То, что он успел передать, - в измененной и ослабленной форме - получило название "Боевые искусства Востока". Синанджу было всегда, это - единственная истинная ценность. Уходят со сцены нации, исчезает золото, а искусство Синанджу, передаваемое от поколения к поколению, будет жить вечно. Римо объяснил это Чиун, а тому объяснил его предшественник. - Ты прав, - сказал Чиун. - Но ведь ценность дара определяется не его размерами. То, что я подарил тебе, не имеет цены, а ты разбазарил это, служа сумасшедшему Смиту. И я когда-нибудь жаловался? - Всегда, - сказал Римо. - Не было этого, - возразил Чиун. - Ни разу. И тем не менее я видел лишь одну неблагодарность. Я сделал наследником богатств Синанджу белого человека. Почему я так поступил? - Потому что единственный способный человек в вашей деревне оказался предателем, да и все остальные были не лучше. В моем лице ты нашел преемника, кому мог передать свои знания. - Я нашел в твоем лице бледный кусок свиного уха, потребляющий мясо. - Ты нашел того, кто был в состоянии воспринять Синанджу. Белый человек смог его усвоить, тогда как желтый - не мог. Обрати внимание - именно белый человек. Белый. - Это расизм! - рассердился Чиун. - Откровенный расизм, и он особенно нетерпим, когда исповедуется низшей расой. - Тебе был необходим белый человек, признайся! - Я метал бисер перед свиньей, - сказал Чиун. - А теперь эта свинья заявляет, что я могу забрать свой бисер обратно. Я опозорил мой Дом! О Боже! Ничего более ужасающего я совершить не мог. - Я нашел другой способ зарабатывать на жизнь, - сказал Римо. И впервые за все время знакомства с Чиуном он увидел, как желтое, будто пергаментное, лицо, обычно такое невозмутимое, залила краска гнева. Римо понял, что совершил ошибку. Большую ошибку, ГЛАВА ТРЕТЬЯ В 4.35 утра полковник Блич получил приказ от своего шефа. Приказ был отдан в форме вопроса. Готов ли он, интересовался шеф, вывести свою часть на выполнение первого задания? Для него, шефа, важно знать это: он хочет в недалеком будущем продемонстрировать соратникам свои отряды в действии. - Так точно, сэр! - сказал на это Блич. Он перевел свое круглое тело в сидячее положение и, не вставая с постели, записал время звонка. - Имейте в виду, полковник: провал исключается. Если вы не готовы, я согласен подождать. - Мы абсолютно готовы, сэр! В любую минуту. Последовала долгая пауза. Блич ждал с карандашом в руке. За дверью были слышны размеренные звуки шагов личной охраны Блича. Его спальня напоминала тюремную камеру: жесткая кровать, окно, сундук с бельем. Кроме тостера и холодильника, в котором он хранил свои любимые булочки, и белой эмалированной хлебницы, где он держал джем двадцати двух сортов, в комнате ничего не было. Она выглядела даже более спартанской, чем солдатская казарма. Если бы Бличу нужно было оправдать свое строгое обращение с солдатами - хотя с его точки зрения он обращался с ними вполне сносно, - вид его комнаты мог сослужить ему хорошую службу. Сам он оправдывал все, что нужно, своей миссией. Каждый раз, когда он смотрел на два портрета, висевшие на стене под флагом Конфедерации, потерпевшей поражение в войне Севера и Юга, он чувствовал, что готов на все во имя исполнения этой миссии. Не по чьему-то приказу, а исключительно по зову другой он перешел из регулярной армии в эту, особую часть, откуда не было пути назад. - Послушайте, полковник. Если вы не сможете выступить теперь, это еще полбеды. Но если вы начнете и провалитесь... - Это исключено, сэр. - Тогда - завтра. - Есть, сэр! - В городе, все выходы из которого легко перекрываются. - Норфолк, штат Вирджиния? - догадался Блич. - Да. - Будет сделано, сэр! - Энтузиазм - это еще не все, полковник. - Сэр, я знаю реальное положение вещей. Я могу повести своих парней куда угодно. Они преданны мне и вышколены. Не смешивайте их с неженками из регулярных частей, сэр. Они умеют сражаться. - Тогда действуйте, - произнес шеф негромким, мягким голосом. Так говорят очень богатые люди, у которых нет необходимости повышать голос, дабы добиться нужного результата. - Когда мы получим список... э-э... список этих субъектов, сэр? - Вы найдете его у себя в норфолкской папке. Там указано двадцать человек. Мы рассчитываем получить не менее пятнадцати. - Да, сэр! Послезавтра вы их получите. - На них не должно быть следов насилия - ни синяков, ни шрамов. Это всегда производит неприятное впечатление. - Я понял вас, сэр! Ни единой царапины! Блич не стал ложиться снова. Уснуть он все равно уже не сможет, лучше отоспится через два дня. Он оделся по-походному и шагнул в туманную дымку предрассветного утра. С ближнего болота на него пахнуло тяжелым сырым ветром. Полковник шел через двор, по усыпанной гравием площадке, где он каждое утро устраивал смотр своему войску. Звуки его тяжелых шагов гулко раздавались в ночи, точно бой барабанов идущей в наступление армии, состоящей из одного-единственного человека. Блич направился в секретный отдел, который отличала абсолютная надежность. Отсюда нельзя было выкрасть ничего, ни единый клочок бумаги не мог попасть в руки ЦРУ, ФБР, конгресса или кого бы то ни было, кто пожелал бы раскрыть существование части особого назначения, руководство которой Блич рассматривал как свой священный долг. Впрочем, бумажную волокиту он презирал всегда. Вот и теперь он ограничился лишь беглым взглядом на карты, отчеты и списки, не прикоснувшись ни к чему рукой. В северной части двора стоял пост: на квадратной стальной панели, выкрашенной в защитный цвет, расположились два автоматчика. Он рассеянно кивнул им, думая о том, что, если устроить здесь тепличку и посадить цветы, это будет великолепной маскировкой - цветы закроют люк от любопытных глаз. К поясам охранников были прикреплены асбестовые рукавицы - на случай, если полковник Блич пожалует в дневное время, когда плита сильно раскаляется под солнцем Южной Каролины. Сейчас, когда было сравнительно прохладно, часовые взялись за плиту голыми руками и потянули вверх. Под ней оказались ступени из светлого бетона, ведущие круто вниз. Стуча каблуками сапог, Блич начал спускаться в люк. - Закрывайте! - нетерпеливо сказал он, вставив ключ в замочную скважину. Дверь можно было отпереть только после того, как закроется стальная плита наверху. Наконец плита опустилась. Падавший сверху призрачный лунный свет исчез, и лестница погрузилась в кромешный мрак. Полковник повернул ключ, и дверь открылась. Помещение залил мягкий свет, яркость которого постепенно нарастала. Посредине комнаты находился пульт с экраном и множеством кнопок. Это был кратчайший путь ко всем накопленным в их деле секретным сведениям. В первый раз Блича сюда привел сам шеф, посвятивший его в свои планы. Когда Блич увидел все это, он поверил, что сможет выполнить свою важную миссию. Здесь вся Америка была как на ладони. Вот он нажал кнопку "Норфолк", и перед его глазами предстала картина города со всеми тоннелями и мостами, соединяющими центр с пригородами. На карте было помечено абсолютно все: секретные службы, обязанности федеральной полиции и полиции штата Вирджиния, кто и чем занимается в городе, обеспечивая его жизнедеятельность. Сведения были двухдневной давности. Он нажал другую кнопку, и на экране появились дополнительные данные, соответствующие сегодняшнему дню. Он запросил имена, фотографии и места проживания этих двадцати человек. Он хотел получить самые последние сведения об их местонахождении, для чего и включил режим экстренного запроса. Главное достоинство системы заключалось в том, что людям, находящимся на другом конце компьютерной цепи, совершенно не обязательно было знать, для кого и зачем они собирают эту информацию. На шефа могли работать тысячи людей, но ни одни из них не догадывался о цели своей работы. Уэнделл Блич не сомневался в успехе этой великой миссии. Вот он сидит, изучая расположение городских улиц и площадей, куда он намеревается повести своих парней. Они аккуратно сделают все, что надо, а потом уйдут. И ничто - ни закон, ни армия - не сможет им помешать. Блич подготовил три варианта рейда. Они родились в его голове не сегодня, а несколько месяцев тому назад. Он пропустил их через компьютер, выдавший их сравнительную оценку. Речь шла не о том, какой план может удаться или не удаться. Годились все три. Вопрос был в том, какой план сработает лучше. Полученные ответы ему понравились. Задание представлялось простым. Не рейд, а прогулка на свежем воздухе. Сомнения были лишь относительно этих двадцати. Это были субъекты без ясной линии поведения. Их встречали то в баре, то в пивной, куда заглядывают инспектора благотворительных фондов, то в каком-то заброшенном здании. Не исключено, что некоторые из них могут находиться сейчас в полицейском участке. На основании ответов компьютера Уэнделл Блич уточнил некоторые детали. Он устал, в животе у него урчало от голода, когда он подал сигнал открывать люк. Часовые осветили себя прожектором, и настенный экран показал их изображения. Убедившись, что на посту стоят его охранники, Блич отпер дверь, вышел и посмотрел на часы: со своими молодцами они доберутся до места в считанные часы. Свой расчет он строил на том, чтобы до самого последнего момента сохранять все в тайне, а потом сделать решающий бросок. Они выступят при свете дня, что-нибудь около девяти. В этот час их "клиенты", вероятнее всего, еще не проснутся, и их можно будет взять в постелях. Это оптимальное время. Когда Блич увидел, как отобранные им группы садятся в оливкового цвета автобусы, сердце его возликовало. Одно дело - планировать рейд, совершенно другое - видеть свой план в действии. В белых беретах и синей форме, в белых гетрах, с буквами "БП" на нарукавных повязках, они выглядели совсем как береговой патруль, появление которого близ военно-морской базы ни у кого не вызовет подозрений. Только сам полковник был одет в военную форму защитного цвета. К восходу солнца они прибыли в окрестности Норфолка. Блич распорядился, чтобы автобусы свернули на набережную, по которой они могли продвигаться дальше, обходя "горячие" точки. В решающий момент Блич еще раз проверил снаряжение: боеприпасы, оружие, новейшие нейлоновые цепи, которые были предпочтительнее обычных металлических, наручники, одноразовые шприцы для введения наркотиков и сильнодействующего снотворного. Все было на месте. Автобусы миновали Оушен-бридж и в 8.37 остановились на Гренби-стрит. Боевики пошли на задание. Стояло яркое солнечное утро. Улицы были пусты - все взрослое население было на работе. Начали они с "Мастерской натуральных африканских париков" на Джефферсон-стрит, принадлежавшей Р. Гонсалес. Боевикам понадобилось всего несколько минут, чтобы проникнуть через застекленную дверь, высадив ее двумя ударами. Красивая мулатка со светло-коричневой кожей и угольно-черными глазами стояла в салоне, напротив входной двери, со щеткой в руках. Ее мгновенно оттолкнули в сторону. Четверо коммандос поднялись по лестнице в спальню, расположенную справа от входа. Вскоре они вернулись, неся на руках мертвецки пьяного молодого негра. - Это Люшен Джексон, сэр! Сомнений быть не может, это он. - А та, что стояла у входа, наверное, его сестра? - спросил Блич и огляделся по сторонам. - Куда она подевалась? - Это была его сестра, сэр. - Ладно, идемте! Боевики шли по улице. Одни группы входили через двери, другие - через окна. Полковник Блич убедился, что не может лично следить за захваченными, поскольку должен обеспечивать слаженность действий своих офицеров и солдат. Спустя полторы минуты они перешли на другую улицу. А еще через восемь секунд Р. Гонсалес появилась у входа в мастерскую с "магнумом" 44 калибра в руках. Увидев, что улица пуста, она разразилась проклятиями. Ей так хотелось пристрелить кого-нибудь из негодяев собственной рукой! Блич был в состоянии, близком к экстазу. Никто из его парней не допустил ни единой ошибки. Транквилизаторы действовали безотказно. Натренированные руки засовывали во рты пластмассовые кляпы, чтобы одурманенные наркотиками люди не задохнулись от своего собственного запавшего языка. На заломленные за спину руки жертвы надевались наручники, ноги связывались, и ступни притягивались к запястьям. В таком виде их, точно тюки грязного белья, засовывали в багажные отделения автобусов, которые в отличие от нормальных "грейхаундов" и "трайлвейсов" были снабжены баллонами с кислородом. В четырех кварталах этой части города взяли четырнадцать мужчин. На это ушло двадцать две минуты. Блич стоял перед выбором: искать ли пятнадцатого запланированного "клиента" и тем самым подвергнуть весь отряд опасности или уехать сразу, имея в наличии четырнадцать захваченных жертв. Он предпочел второе. Это было правильное решение. Он не был бы назначен на этот пост, если бы умел думать только о себе. И он дал отбой. Рядовой Дрейк пришел, конечно, последним. С ним надо будет разобраться. Два автобуса военно-морских сил с грузом людей, спрятанных в специальных багажных отделениях, медленно и осторожно выехали на главную улицу. Все боевики были на месте. Блич приказал водителю своего автобуса ехать к тоннелю, идущему под мостом возле Чесапикского залива. Это распоряжение было передано по рации во второй автобус. В тоннель въехали два автобуса военно-морских сил, а выехали автобусы частных фирм с соответствующими эмблемами и номерными знаками. Закрывавшие окна щиты убрали, и теперь можно было видеть внутренность салона, где сидела большая компания студентов, направляющихся домой в Мэриленд. Они следовали по дороге номер 13, пока не достигли окрестностей Эксмура. Там "студенты" вышли из автобуса, прихватив с собой багаж. В рюкзаках с наклепками Свартморского колледжа лежала униформа военно-морского патруля и оружие. На Бличе теперь были зеленые бермуды и белая тенниска с надписью "Штат Свартмор", на шее висел свисток. Если бы их остановили, он вполне мог сойти за спортивного тренера. Живой груз был оставлен в багажных отделениях, куда подавался кислород, чтобы связанные люди не задохнулись. После того как отряд прошагал примерно с милю по проселочной дороге, пролегавшей через широкий луг, Блич приказал всем сесть на траву и ждать. Если бы у него не было наручных часов, он был бы готов поклясться, что прошло не десять минут, а все тридцать. Секундная стрелка еле-еле ползла, и здесь, под этим палящим солнцем, Блич узнал, какой долгой может показаться одна минута. Но вот из-за холма, покрытого начавшей желтеть травой, донесся грохот вертолетов. Их сине-белая окраска радовала глаз, а главное, они прибыли вовремя. Теперь все было в порядке. Когда приземлился первый вертолет, пилот передал полковнику устное послание. - Четырнадцать, тройной успех, сэр, - сказал летчик, не понимавший, что означают эти слова. Блич, однако, их понял. Первое слово означало, что из автобусов извлекли четырнадцать пленников, два последних - что на всех трех стадиях операция прошла успешно. Блич со своими боевиками вошел и вышел из Норфолка без всяких помех; число пленных соответствовало заданию, все идет хорошо, захваченных людей уже везут к окончательному месту назначения. Блич погрузил парней в вертолеты. Рядовой Дрейк забрался на борт последним и при этом споткнулся. По возвращении в лагерь Дрейка надо будет обвинить в самоволке и отправить в тесный и душный бокс, раскаляющийся на летнем солнце. Потом Блич отведет своих ребят в лес, на трехдневные учения. За это время Дрейк умрет, и Бличу останется лишь произнести короткую речь, "напомнив" солдатам, как Дрейк пытался убежать из расположения части, а коль скоро это так, то он, Блич, предпочитает забыть даже имя Дрейка. Полковник еще не решил, что будет эффектнее: предоставить ребятам самим обнаружить мертвое тело в боксе или же построить их на плацу, а потом открыть бокс и окликнуть Дрейка, предлагая ему выйти и стать в строй. Когда люди понимают, что ты запросто можешь их убить, безо всякого к тому повода, это придает любому потенциальному наказанию привкус фатальности и особую пикантность. Солдаты у него хорошие, теперь Блич это знал. Скоро в части не останется людей, которых надо наказывать для острастки. А пока Блич испытывал непреодолимое желание скушать пышную булочку с поджаристой корочкой. Он выиграл свое первое сражение. Согласно расчетам компьютера и его собственным, более важным предположениям, первое задание обещало быть наиболее трудным. Дальше должно пойти легче. Он выполнил свою часть миссии, теперь те, кто будет работать с живым грузом, должны сделать свою. Этим занимались издревле, и в самых цивилизованных странах этот род деятельности прекратил свое существование сравнительно недавно - каких-нибудь сто лет назад. Уэнделл Блич был не единственным, в чьем распоряжении была компьютерная сеть с ограниченным доступом. Существовал и другой центр, обладающий обширной информацией о жизни американского общества. Доступ к нему был еще более ограниченным. Только один компьютер в одной-единственной точке Америки мог затребовать информацию. А если его попытался бы воспользоваться кто-то другой, то вся система самоликвидировалась бы, превращаясь в массу проводов и транзисторов, плавающих в неразбавленной кислоте. Этот компьютер находился в местечке Рай под Нью-Йорком. Простые смертные считали, что здесь помещается санаторий "Фолкрофт", бывший на самом деле лишь прикрытием компьютерного комплекса. Здесь находились мозг и сердце тайной организации КЮРЕ, недавно лишившейся своей карающей руки. Глава этой организации доктор Харолд В. Смит сидел в своем кабинете, окна которого выходили на залив Лонг-Айленд и на океан, пересеченный некогда его предками, прибывшими сюда из Англии, чтобы создать государство справедливости и права. Доктор Харолд В.Смит с помощью компьютера пытался проанализировать информацию, полученную Бличем от его компьютера. Первые сообщения были путаными. Какие-то люди из негритянских и цветных кварталов Норфолка были то ли захвачены налетчиками, то ли присоединились к ним добровольно. Факты выглядели неясными, потому что это было лишь начало. Хорошие разведданные, как и хорошие деревья, растут и формируются не сразу, для этого требуются время и удобрения - новые порции информации. К 10.42 Смит знал только то, что пропали какие-то люди. Компьютер сообщил, что все они имели "некоторые сходные характеристики". Смит изучал эти "сходные характеристики" с хмурым и кислым выражением лица с плотно сжатыми, тонкими губами. Однако за высоким лбом работала пытливая мысль. Стараясь не паниковать, он чувствовал: что-то не так. Однако причин этого он пока не знал. "Сходные характеристики" сводились к следующему: все пропавшие были темнокожие, от двадцати до двадцати трех лет; все были замешаны в мелких преступлениях; все были безработными и, согласно федеральным законам, не подлежали приему на работу. Из кармана серого жилета Смит достал карандаш. Он любил узкие жилеты, серые костюмы и белые рубашки с неизменным галстуком в зеленую полоску. Обувь он предпочитал из кордованской кожи, считая, что она носится лучше обычной. Смит начал что-то прикидывать на бумаге, оставляя неразборчивые каракули. Компьютер часто бывает предпочтительнее человеческого мозга - кроме тех случаев, когда приходится возвращаться к фактам несколько раз для всестороннего их изучения. Компьютер уточнил число пропавших мужчин. Их было четырнадцать. Вернувшись к списку "общих характеристик". Смит установил, что больше всего страдали от них родственники. Тогда он запросил у компьютера срочные сведения о членах семей пропавших граждан. Ему пришло в голову, что, возможно, их устранение было делом рук одного из родственников. Задавая такой вопрос, Смит был почти уверен, что он ничего не даст. Те, кто был более всего заинтересован в устранении из Норфолка этих людей, были, вероятно, менее всего способны это сделать. Компьютер выдал только одно имя - не потому, что этого человека можно было подозревать в организации похищения людей, а по причине его контактов с КЮРЕ в одном, уже законченном, деле. Однако имя Р. Гонсалес было скоро отодвинуто на задний план другой, более важной информацией: несколько очевидцев видели, как люди были захвачены насильно и связаны, как им вводили шприцем какой-то транквилизатор. Те, кто это сделал, были одеты в военно-морскую форму береговой охраны. Смит попытался узнать местонахождение Римо и Чиуна. Компьютер выяснял это элементарным просмотром соответствующих файлов. Компьютер умел делать то, что умеют немногие из людей: он "листал" файлы очень быстро, выхватывая нужные факты и не отвлекаясь на постороннюю информацию. Если бы встретились полицейские или репортерские отчеты о том, как человек, действуя в одиночку и не имея оружия, запросто искалечил большую группу вооруженных людей, это было бы важно. Если бы попались свидетельства очевидцев о том, как некто разгуливает по отвесной наружной стене здания, это тоже было бы важно. Если бы компьютер выдал сообщение о том, как двое неизвестных, белый и желтый, ввязались в историю только из-за того, что какой-то прохожий случайно задел старика корейца и в результате лишился руки, это позволило бы сделать окончательные выводы. На это раз, однако, доктор Смит получил от компьютера только один факт: человек прыгнул из самолета без парашюта и остался жив. Зрачки серых, будто стальных, глаз Смита расширились: вот оно! Но вслед за тем его лицо приняло обычное непроницаемое выражение: человек, спрыгнувший без парашюта, был помещен в критическом состоянии в госпиталь "Уинстед мемориал", близ Рэмеджа, штат Южная Дакота. О местонахождении Римо и Чиуна компьютер не сообщил ничего. Можно было не сомневаться, что их нет в Южной Дакоте: чтобы упрятать Римо в госпиталь, одного прыжка без парашюта недостаточно... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Мастер Синанджу не верил своим ушам. Он боялся переспросить, опасаясь, что услышать это во второй раз будет выше его сил. И все-таки он решился: - Что я тебе сделал? Почему ты так скверно поступил со мной? - Может, не так уж и скверно, папочка? - Я не могу в это поверить! - Тебе придется-таки поверить. Я больше не буду убивать. - О-о-о... - застонал Чиун, как от непереносимой зубной боли. - Я могу вытерпеть все, любую боль, - молвил он наконец. - Но знать, что я изменил делу предков, отдав то бесценное, что уже никогда не вернется в Дом Синанджу... нет, с этим жить нельзя. - Я не чувствую себя виноватым, - сказал Римо. - Я появился на свет не для убийств, а для жизни. Я не родился ассасином. - Теперь не имеет смысла говорить об этом, - возразил Чиун. Внезапно его мрачное лицо просветлело. - Ты ведь сейчас убиваешь, Римо! Своим поступком ты убиваешь Дом Синанджу, вот что ты делаешь! Ты убиваешь наши традиции! Кто теперь подхватит бесценный сгусток солнечной энергии древнего боевого искусства и передаст свой опыт другим, чтобы можно было его сохранить? Кто, ели не ты? - Это сделаешь ты. Ты нашел меня, найдешь кого-нибудь еще. - Таких больше не существует! - А как насчет блистательных корейцев, которых ты так любишь превозносить? Ты говорил, что среди них есть много достойных Синанджу и только в минуту слабости ты предпочел белого человека. - Я уже слишком стар. - Тебе не больше восьмидесяти пяти. - Я отдал так много... У меня ничего не осталось. Римо заглянул в стоявшую на плите кастрюлю. После ленча он уедет, чтобы начать новую работу на новом месте. Рис уже разварился, скоро будет готова и утка. Он заказал билеты на рейс компании "Дельта" из Уэст Палм-Бич до Нью-Йорка. Однако до поры до времени умолчал о том, что билетов заказано два. - Женьшень в рис добавить? - спросил Римо. - Оставь женьшень до лучших времен! - воскликнул старец. - Женьшень - для того, чье сердце не разбито и кто не был предан своим учеником. - Так не класть? - уточнил Римо. - Если только самую малость, - сказал Чиун. - Лишь для того, чтобы напомнить мне о счастливых днях, которые уже не возвратятся. Он скосил глаза на кастрюлю, чтобы видеть, достаточно ли Римо положит ароматных корешков женьшеня в кипящий рис. Заметив его заинтересованный взгляд, Римо добавил еще. Чиун отвел глаза. - Но теперь это меня уже не радует, - сокрушенно добавил он. Во время ленча Чиун сокрушенно твердил, как его абсолютно ничто не радует. Хотя, он признавал, бывает в жизни и не такое. Бывает гораздо хуже... - Что именно? - спросил Римо, разжевывая рис до жидкого состояния. Процесс приема пищи теперь уже не был для него актом удовольствия. Он ел так, будто выполнял дыхательные упражнения. Правильно есть - означает потреблять необходимые организму питательные вещества. Наслаждаться пищей было бы неверно, так это может привести к перееданию, что чревато неприятностями, особенно для американцев, сплошь и рядом злоупотребляющих избыточной пищей. - Ты занят мыслями о пище больше, чем я - мыслями об осквернении Синанджу, - сказал Чиун. - Так оно и есть, - согласился Римо. - Это предательство, - сказал Чиун. - Низкое предательство. Я теперь желаю одного: не допустить, чтобы искусство Синанджу растрачивалось не на те цели, для которых оно предназначено. - Прекрасно, - сказал Римо. - Я даже не спрашиваю тебя, чем ты собираешься заниматься. - И правильно делаешь. Так будет лучше для тебя. - Не все, как тебе известно, могут оценить по достоинству ассасинов, даже самых великих. - Я это знаю. - В тоне Римо не было и тени насмешки. - Они называют нас палачами. - В известной степени это так. - Они не понимают того, что мы делаем. - Да уж где им понять. Римо решал, есть ему утку или нет. Молодому человеку его возраста достаточно того количества жиров, которое содержится в растительной пище. На белой коже сваренной утки блеснула желтая крупинка жира, и Римо решил, что ограничится рисом. - В твоей стране дето обстоит гораздо хуже: здесь повсюду работают непрофессиональные убийцы. Каждый, у кого есть оружие, считает себя вправе убивать. - Я это знаю, - сказал Римо. - А истинного наемного убийцу ассасина уважают даже его жертвы, потому что умирать от его руки легко. Разве сравнить с такой смертью страдания престарелого человека, мучимого столькими болезнями, пока он доберется до могилы? Его тело иссыхает, члены слабеют, зрение притупляется, дышать становится трудно. Когда же человек уходит из жизни с помощью настоящего наемного убийцы, он не испытывает боли - все происходит мгновенно. Я предпочел бы умереть именно так, это лучше, чем погибнуть в дорожной катастрофе, - рассуждал Чиун. Римо встал. - Мне пора, папочка. Ты едешь со мной? - Нет, - сказал Чиун. - Это не для меня. Я слишком стар и беден. Давай прощаться. Возможно, ты и прав, настало время покинуть меня. - Не так уж ты и беден, - возразил Римо. - У тебя полно золота. Да и когда это было, чтобы наемный убийца не мог найти работу? Все свое имущество Римо уложил в голубую холщовую сумку: пару запасных твидовых брюк, три пары носков, четыре черных футболки, зубную щетку. Он думал, что Чиун его остановит, но этого не произошло. Римо застегнув молнию на сумке. Чиун трудился над своей порцией утки, отщипывая от нее маленькие кусочки своими длинными ногтями и разжевывая мясо в жидкую кашицу. - Ну, я пошел, - сказал Римо. - Вижу, - отозвался Чиун. Римо знал, что Чиун никогда не путешествует без своих необъятных дорожных сундуков, которые нужно сдавать в багаж заранее, чтобы их могли перевозить морем. На этот раз он не поручил Римо это сделать. - Я ухожу, - повторил Римо. - Понятно, - сказал Чиун. Римо пожал плечами и испустил глубокий вздох. Он проработал больше десяти лет и не сумел нажить ничего ценного. Впрочем, он к этому и не стремился. Теперь он уходит в новую жизнь, уходит туда, где у него будут дом, жена, ребенок. Возможно, даже не один. Когда-то давно Чиун сказал, что дети как цветы. Ими любуются тогда, когда труд растить их берет на себя кто-то другой. Они с Римо часто спорили на эту тему. Римо и сам не знал, собирается ли он создать семью и дом. Желает ли он этого по-настоящему? Но он точно знал, что хочет уйти от прошлого. Он знал абсолютно точно, что не хочет больше убивать и, возможно, не захочет никогда. Эти настроения не были новыми для него, они завладели им не сразу. Они росли в нем медленно и долго, и вот теперь решение созрело окончательно. Чиун остался сидеть. - Я думаю, что сказать просто "спасибо" было бы не достаточно, - обратился Римо к человеку, давшему ему новую жизнь. - В тебе никогда не было развито чувство благодарности, - ответил Чиун. - Я был прилежным учеником, - сказал Римо. - Ступай, - произнес Чиун. - Мастер Синанджу может многое, но он не может творить чудеса. Ты позволил себе встать на путь бесчестия и подлости. Солнце может способствовать росту и развитию, но может вызывать и разложение. Каждому свое. - До свидания, папочка, - сказал Римо. - Ты не хочешь благословить меня? Ответом ему было молчание, столь глубокое и холодное, что Римо пронзила дрожь. - Ну что ж, прощай, папочка, - сказал Римо. Глаза его были сухими. Не то чтобы он осуждал тех, кто плачет при расставании. Просто он был другим. Спускаясь по трапу на берег, Римо обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд на человека, подарившего ему Синанджу, сделавшего из того, кто был когда-то полицейским в Ньюарке, городе, расположенном на востоке страны, совсем другого человека - после того как Римо обманным путем завербовала КЮРЕ, поручившая его обучение Чиуну. Он хотел еще раз взглянуть на наставника, но того уже не было на палубе. Все было кончено. Римо направился к пристани. Яркий солнечный денек показался ему теперь излишне жарким и душным. Его приветствовал один богач из Дэлрея, в широкой белой куртке и фуражке яхтсмена. Все знали, что у него было судно, стоившее, по его словам, не меньше миллиона, однако времени плавать на нем не было. Он улыбнулся Римо широкой улыбкой, которая не сходила с его лица. - Ну что, парень? Жарковато сегодня? - крикнул он с палубы своей яхты. Римо наклонил голову, чтобы скрыть непрошеную слезу. Все с той же сумкой на плече он зашел в офис, чтобы заказать такси до аэропорта. Секретарша использовала телефон для беседы с подругой, которой она увлеченно живописала свои похождения в предыдущую ночь. - Я сказала, чтобы он убирался, знаешь куда?.. В следующий момент разбитый аппарат уже лежал у нее на коленях. Она с ужасом глядела на груду черных осколков, еще минуту назад бывшую телефоном, по которому она говорила с подругой. Молодой человек раздавил аппарат, как будто он был сделан из картона. Девушка потеряла дар речи. Человек, ожидавший такси, тоже молчал. Наконец она решилась спросить, можно ли ей стряхнуть осколки и провода с колен. - Что? - не понял тот. - Ничего, - поспешила ответить девушка и осталась сидеть чинно и благородно с обломками телефона на коленях. Потом она посмотрела в окно - на толпу, собравшуюся возле яхты вокруг состоятельного господина, державшегося за щеку и энергично жестикулирующего. А рядом можно было наблюдать еще более любопытное зрелище: казалось, что через пристань плывет развевающийся лоскут голубой ткани, закрепленный на хилой фигурке старика с едва обозначенной седой бородкой. Девушка не могла взять в толк, каким образом он сумел обойти толпу, собравшуюся вокруг пострадавшего и заполнившую теперь всю пристань - из конца в конец. Но маленький тщедушный азиат в прозрачных голубых одеждах и не думал ее обходить. Секретарша, не спускающая глаз со стоящего рядом маньяка, все время улыбалась широкой, напряженной улыбкой: она не хоти, чтобы на нее обрушилась еще и груда обломков ее стального стола. Краем глаза она видела, что старик в голубых одеждах прошел сквозь толпу странной, вихляющей походкой, как если бы здесь вовсе никого не было. Это не причинило ему ни малейшего вреда, тогда как портовый комендант упал на доски причала, схватившись за низ живота. И тут перепуганную секретаршу будто громом поразило: этот старик направляется к ней в офис! У него забронировано место рядом с этим сумасшедшим, который разбивает телефонные аппараты. И как знать, может, старик, беспрепятственно проходящий через плотную толпу людей, окажется еще страшнее... Девушка попыталась улыбнуться еще шире. Когда она попробовала растянуть губы на два размера шире, чем им положено, то поняла: это конец - и потеряла сознание. Увидев идущего к нему учителя, Римо почувствовал, что изводившая его глубокая черная печаль вмиг рассеялась, сменившись ярким солнечным светом. - Папочка, - сказал Римо, - ты едешь со мной! Это самый счастливый день моей жизни! - А для меня это самый печальный день, - сказал Чиун. - Я не могу допустить, чтобы ты осквернял без свидетелей все, что получил от меня и от многих поколений Мастеров Синанджу. Я должен испить эту горькую чашу до дна. Чиун спрятал свои длинные ногти в развевающиеся рукава кимоно. - Твои сундуки мы переправим позже, - сказал Римо. - Можешь не беспокоиться! В них мои единственные, мои самые дорогие сокровища, - сказал Чиун. - Почему я должен лишать себя даже такой невинной радости? Я впустил в Дом Синанджу белого человека и теперь расплачиваюсь за это... - Я перевезу их сейчас, - предложил Римо. - Не стоит, - сказал Чиун, - Зачем тебе, эгоисту, утруждать себя? - Но я так хочу. - Тебя ждет такси, - сказал Чиун. - Подождет. Я перенесу их на себе. - Скорее я пожертвую ими, чем соглашусь обременять такого себялюбца, как ты. Не в твоих правилах делать что-то для других, даже для тех, кто отдал тебе так много. - Позволь мне, папочка, - упрашивал его Римо. - Я с радостью сделаю это для тебя. - Еще бы! Я в этом не сомневаюсь. По вашей арифметике, арифметике белых людей, погрузка сундука равнозначна тысячелетиям власти над Вселенной. Я дарю тебе драгоценный камень, ты подносишь мне сумку - и мы квиты. За кого ты меня принимаешь? За олуха из рыбачьей деревушки на берегу Западно-Корейского залива? Ты ошибаешься, меня нельзя провести таким примитивным образом. Идем, нам пора! Римо ничего не понимал. - Но твои сундуки?.. - Они давно отправлены морем к месту назначения. Но важно не это. Важно то, что ты сравниваешь несравнимое: отправку сундуков и то, что ты получил в дар от меня. Вот в чем суть. Ты думаешь, зачем я здесь? Я должен видеть собственными глазами всю глубину падения того, кого я приобщил к источнику света, обучив искусству без применения оружия. Мне приходится молчать, потому как я сам породил это зло. А ты говоришь - сундуки! Чиун не только не признался в том, что заранее планировал уехать с Римо, но лишний раз продемонстрировал, какой черной неблагодарностью отплатили ему за его необыкновенную доброту и снисходительность. Новое занятие, в котором Римо предполагал использовать свои таланты, было связано с рекламой. Они с Чиуном обсуждали эту тему в самолете. Чиун знал, что такое реклама. До того как "мыльные оперы" деградировали из-за включения в них сцен, отражающих неприглядные стороны жизни, Чиун смотрел их все до единой. Попутно он имел возможность наблюдать, как продаются с помощью американского телевидения предметы домашнего потребления. Он не сомневался, что все, произведенное в Америке, вредно для здоровья. Или почти все. - Тебе не придется иметь дело с мылом? - спросил Чиун, ужасаясь при одной мысли о том, какое действие произведет кислота и жир на кожу его ученика. Римо был таким бледненьким, когда Чиун много лет назад взял его к себе. Теперь его кожа имела здоровый цвет, и Чиун не хотел, чтобы американская отрава изменила ее к худшему. - Нет. Я буду демонстрировать одно изделие. - Я надеюсь, тебе не придется наносить вред своему организму? - Нет. - Слава Богу! - сказал Чиун с явным облегчением. - И как это могло прийти мне в голову. Я знаю, ты не захочешь осквернять плоды моего труда. То, что я тебе подарил, не подлежит осквернению. Римо колебался, рассказывать ему или нет. - Папочка, - сказал он наконец. - Мне кажется, ты не до конца понимаешь... - Я все понимаю как надо, - возразил Чиун. - Американцы, хоть они и белые, все же не такие круглые идиоты. Смотрите, скажут они, смотрите, что может Синанджу. Они приведут боксера или другого какого-нибудь силача, и ты покажешь, на что способен. А они скажут: этот м