тое яйцо динозавра. Эрни то и дело выглядывал на улицу. Он сделал попытку вести себя в отношении Руби как галантный кавалер, с облегчением вздохнул, когда попытка была отвергнута, и с готовностью заговорил о Заке Мидоузе. - Это мой близкий друг! Так ему и скажите. Пускай заходит! Ему нечего бояться. - Я тоже его разыскиваю, - сказала Руби. - Он и вам задолжал? - спросил Эрни. - Наоборот, это я должна передать ему деньги. Эрни поднял глаза от пивной кружки с красным вином. Беседа принимала занятный оборот. - Сколько? - Они не при мне. Пятьсот долларов. Мне велено привести его к боссу, и тот отсчитает ему денежки. - Пятьсот? Этого достаточно. - Достаточно для чего? - Чтобы он расплатился со мной. - Вы знаете, где можно его найти? - Знал бы, сам бы нашел, - ответил Эрни. - Вы знаете кого-нибудь из его друзей? - У него не было друзей. - Эрни пригубил вино. - Погодите-ка... Кажется, на Двадцать первой стрит... - Он помолчал. - Если вы его найдете, то позаботьтесь, чтобы он отдал мне три сотни из своих пяти. - Заметано, - сказала Руби. - Как только я его найду, тут же поволоку к своему боссу за деньгами, а потом лично приведу его сюда. - Кажется, вам можно верить. Есть там одна баба по имени Флосси. Она сшивается по Двадцать второй стрит, между Восьмой и Девятой авеню. Не вылезает из баров. Раньше она была уличной проституткой, а может, и до сих пор этим промышляет. Мидоуз всегда при ней. Кажется, он иногда у нее ночует. - Флосси, говорите? - Флосси. Вы ни с кем ее не спутаете. Жирная, как цистерна. Глядите, чтобы она ненароком на вас не присела. - Спасибо, Эрни, - сказала Руби. - Как только я его найду, мигом приведу сюда. Выйдя на свет. Руби застала водителя муниципального буксира за привязыванием троса к бамперу ее белого "линкольна-континентал". - Эй, полегче! - крикнула она. - Это моя машина. Водитель был толстым негром с прилизанными, как у солиста джаз-клуба 30-х годов, волосами. - Неправильная парковка, милашка, - объяснил он. - Еще чего? Где знак? - Вот там. - Негр неопределенно махнул рукой. Прищурившись, Руби разглядела на дальнем столбе что-то круглое. - Знак вон где, а машина здесь, - сказала она. - Знаки - не мое дело, - сказал водитель. - Моя задача - отбуксировывать машины. - Во сколько это мне обойдется? - В семьдесят пять долларов: двадцать пять штраф, пятьдесят буксировка. - Давай сосуществовать: я плачу тебе пятьдесят, и ты оставляешь в покое мою машину. - Восемьдесят - и езжай на все четыре стороны, - предложил водитель, подмигивая. - Да ты не только тупица, но и жадина! - сказала Руби. - Девяносто, - откликнулся водитель. - В гробу я видела таких уродов! - Тогда сто, - согласился водитель и наклонился к бамперу, чтобы закрепить трос. Руби обошла его буксир спереди и спустила оба передних колеса. Тяжелая махина клюнула передом. Услыхав шипение, водитель попытался остановить Руби, но та уже садилась в такси. - Эй, ты! - крякнул водитель. - Что же мне теперь делать? - Вызывай буксир, - посоветовала Руби. - А когда в следующий раз явишься в автоинспекцию, то не забудь прихватить с собой адвоката. На Двадцать вторую улицу, - сказал она таксисту. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Возвращаясь к себе в кабинет в 2.15 дня, Рендл Липпинкотт насвистывал... Это было для него так необычно, что две его секретарши недоуменно переглянулись. - В следующий раз он исполнит у себя на письменном столе чечетку, - сказала одна. - А меня изберут папой римским, - ответила другая, по имени Дженни, которая была старше первой на полгода. Однако избрание папой римским проигрывало по неожиданности тому, что ожидало Дженни, когда она, повинуясь звонку, вошла в 2.30 в кабинет Липпинкотта. Банкир ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он по-прежнему что-то насвистывал. - С вами все в порядке, сэр? - спросила она. - Никогда не чувствовал себя лучше. Как будто заново родился. Будьте умницей, пошлите за бутылочкой пивка. К 2.50 Липпинкотт уже не испытывал уверенности, что хорошо себя чувствует. Он сбросил пиджак и снял галстук. К 2.55 за пиджаком и галстуком последовала рубашка, и Дженни, вошедшая к боссу с пивом, застала его в одной майке. Увидев его в таком виде, она едва не выронила поднос. Не обращая внимания на ее недоумение, он вскочил и сбросил одежду. - Ненавижу одежду! - сообщил он. - Ненавижу, и все тут. Это пиво? Отлично! Он выпил почти всю банку, а потом стянул и майку. Секретарша заметила, что кожа у него бледная, с красными пятнами, как у махнувшего на себя рукой 45-летнего забулдыги с избыточным весом. Она стояла как завороженная, не в силах двинуться с места. Только когда Липпинкотт расстегнул ремень и начал расстегивать молнию на брюках, она отвернулась и выскочила из кабинета. Заглянув в журнал, она столкнулась с проблемой. В 3.15 к боссу должен был явиться вице-президент "Чейз Манхэттен бэнк". Как заставить босса одеться к встрече? Она размышляла на эту тему до 3.10, когда, глубоко вздохнув, набралась храбрости и вошла в кабинет. Прямо на пороге она застыла: Липпинкотт лежал голый на кушетке, беспокойно ерзая, словно гладкая ткань обивки раздражала ему кожу. Увидев секретаршу, он приветливо поманил ее: - Входите! Она не двинулась с места, стараясь не встречаться с ним глазами. - Мистер Липпинкотт, через пять минут у вас встреча с "Чейз Манхэттен". - Превосходно! Я на месте. - Думаю, вам нельзя проводить эти переговоры раздетым, мистер Липпинкотт. Он покосился на свою наготу, словно впервые обнаружил, что гол. - Наверное, вы правы, - проговорил он. - Господи, как я ненавижу одежду! Может, завернуться в простыню? Скажите посетителям, что я только что приехал с собрания клуба, где все одеваются в тоги. Как по-вашему, это годится? Можете раздобыть мне простыню? В его взгляде светилась надежда. Она отрицательно покачала головой. Он обреченно вздохнул. - Ваша правда. Ладно, одеваюсь. Через несколько минут, встретив в приемной представителя "Чейз Манхэттен", секретарша сперва позвонила Липпинкотту и многозначительно спросила его: - Вы готовы к встрече, сэр? - Разумеется. Хотите удостовериться, что я одет? Одет, одет! Пусть войдет. Секретарша вошла в кабинет вместе с посетителем. Липпинкотт сидел за письменным столом. Рукава его рубашки были закатаны, галстук отсутствовал. Обычно избыточно вежливый, на сей раз он не поднялся, чтобы поприветствовать гостя, а просто махнул рукой, указывая на стул. Заранее содрогаясь, Дженни скосила глаза и увидела рядом со столом пиджак Липпинкотта, его галстук, майку, трусы и ботинки с носками. Одетой была только верхняя часть его туловища. Дженни едва не вскрикнула. - Какие-нибудь поручения, сэр? - выдавила она. - Нет, Дженни, все прекрасно. - Однако прежде чем она исчезла за дверью, он окликнул ее: - Не уходите домой, пока я с вами не поговорю. Встреча продолжалась два часа: двум банковским империям требовалось многое согласовать. Человек из "Чейз Манхэттен" проигнорировал странный вид обычно безупречного Липпинкотта, памятуя, что находится в одной клетке с финансовым тигром. Однако совсем скоро он убедился, что тигр лишился зубов. Он соглашался со всеми предложениями "Чейз Манхэттен". - Вы не обведете меня вокруг пальца? - на всякий случай спрашивал Липпинкотт, и его собеседник, который ради дела не пощадил бы и собственную мать, крутил головой и твердил: "Что вы, что вы!", чувствуя себя хулиганом, отнимающим у ребенка конфетку. Рендл Липпинкотт то и дело поглядывал на часы, которые он снял с руки и положил перед собой. Он все время чесал голое запястье, словцо цепочка натерла ему руку. Представитель "Чейз Манхэттен" ретировался. С 4.30 Дженни Уэнамейкер сидела без дела, готовая уйти. Вторая секретарша уже упорхнула, сочувственно подмигнув Дженни. Дженни уже четыре раза мазала помадой губы и три раза накладывала тени. В привычки Рендла Липпинкотта не входило засиживаться допоздна и задерживать секретарей. Напротив, он был настолько нетребователен к своим секретарям, что Дженни заподозрила сперва, что ее взяли на эту работу за форму ее груди или длину ног; однако спустя полгода, в течение которых Липпинкотт не предпринял ни одной попытки ухаживания, она решила, что ошиблась. Уходя, человек из "Чейз Манхэттен" сказал Дженни: - Мистер Липпинкотт просит вас к себе. Он вошла, опасаясь худшего. Вдруг он опять разделся догола? Как-никак его братец покончил с собой в Токио... Вдруг всех Липпинкоттов, проживших половину отмеренного им срока, охватил приступ безумия? Однако Липпинкотт по-прежнему сидел за столом с закатанными рукавами. Он улыбнулся Дженни такой широкой улыбкой, что ее опасения только усилились. - Дженни, - начал Липпинкотт и, помолчав, продолжил: - Не знаю, как это сказать... Дженни не знала, как на это ответить, поэтому решила молча дождаться продолжения. - Мммм... Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером? Прежде чем вы ответите, я спешу предупредить вас, что это не приставание или что-нибудь в этом роде: просто мне хочется развеяться в чьей-нибудь компании. - Он с надеждой посмотрел на нее. - Собственно, я... - Где хотите, сказал он. - Ресторан, танцы. Кажется, существуют какие-то дискотеки? Вот туда мне и хочется. У Дженни Уэнамейкер не было никаких планов на вечер, и общество Рендла Липпинкотта вполне ее устраивало. - Собственно, я... - Отлично! Куда вы хотите пойти? Ей тут же пришла в голову самая модная нью-йоркская дискотека, где процветала грубость, что делало заведение неотразимым для нью-йоркцев. Ежевечерне в помещение набивалось на несколько сот человек больше, чем оно могло вместить, однако для почетных гостей, а к таковым, безусловно, относился Рендл Липпинкотт, место нашлось бы всегда. - Я вернусь к себе и сделаю заказ, - сказала Дженни. - А вы тем временем оденетесь... - В ее голосе звучала надежда. Она схватила телефонную трубку. Заказывая места для Рендла Липпинкотта и мисс Дженни Уэнамейкер, она чувствовала себя всесильной. Шесть холодных вечеров провела она у входа в эту дискотеку, надеясь, что ее впустят, и шесть раз уходила ни с чем. Сегодня все будет по-другому: сегодня она сама будет поглядывать на неудачников свысока. Она ждала босса в приемной. Липпинкотт появился через пять минут полностью одетым, если не считать незатянутого узла галстука; в рубашке и пиджаке он чувствовал себя, как в панцире. Они поужинали в ресторанчике у воды. Липпинкотт все время чесался, даже тогда, когда признавался ей в своем желании уединиться на каком-нибудь островке в Южных морях и жить там, как дикарь: бродить по пляжам и питаться моллюсками. - Мечта всей вашей жизни? - спросила Дженни. - Нет, эта мысль посетила меня только сегодня днем. Но иногда мысли бывают настолько правильными, что в них не сомневаешься, когда бы они тебя ни посетили. Она была рада, что он не попросил ее угостить его ужином в ее квартире. Ее квартира, как жилище всякой обитательницы Нью-Йорка, представляла собой помойку, и для того, чтобы принять у себя почетного гостя, ей пришлось бы взять 10-дневный отгул. Они долго наслаждались напитками. Дженни решила, что Рендл Липпинкотт - приятный и обходительный мужчина; сам по себе, без семейной поддержки, он ни за что не сделался бы мультимиллионером. В его характере, как в лице и в теле, не было твердости, стержня, без которого, по мнению Дженни, не приходилось мечтать о богатстве. Однако она находила его приятным, хотя и глуповатым. Он болтал о невинных удовольствиях, подобно хождению по песочку, купанию голышом на частном гавайском пляже, беготне по лесу за сеттерами-рекордсменами и подглядыванию за планетами в мощный телескоп. Его заветной мечтой оказалось промчаться на гоночном автомобиле по лос-анджелесскому стадиону "Колизей". После бесчисленных рюмок и четырех чашек кофе они, наконец, встали. Липпинкотт, казалось, не сомневался, что вечер пройдет удачно. Невзирая на разницу в возрасте, Дженни уже подумывала, не собирается ли Липпинкотт расторгнуть свой брак; если так, то у нее есть перспектива, пускай она - всего лишь секретарь. Случаются вещи и похлеще. Она решила не противиться, если он попросится к ней ночевать. Придется велеть ему подождать в коридоре минут десять, пока она раскидает хлам по углам. До дискотеки они добрались в одиннадцатом часу. Еще в машине Липпинкотт снял галстук и отдал его таксисту. У дверей собралось человек двадцать, надеясь попасть в число помазанников и проскользнуть в святилище. Дженни подвела Липпинкотта к субъекту, сторожившему дверь, - суровому, как все ничтожества, наделенные властью карать и миловать. - Мистер Липпинкотт и мисс Уэнамейкер, - веско произнесла она. Суровый узнал Липпинкотта, и на его лице расцвела улыбка, к которой не были приучены его лицевые мускулы. - Конечно! Проходите! Дженни улыбнулась и взяла Липпинкотта за руку. Кто знает, как все обернется, думала она. Миллионеры и раньше женились на секретаршах, так почему это не может произойти еще раз? Их встретил судорожно мигающий свет и оглушительный грохот. На тесной площадке некуда было ступить из-за танцующих пар. Все были усыпаны блестками, на большинстве были одеяния из прозрачной или матовой пластмассы, кожи, меха и перьев. - Вот, значит, как... - протянул Липпинкотт, удивленно озираясь. Дженни со знанием дела произнесла: - Да. Тут всегда так. Они прошли за официантом к столику и заказали выпивку. Липпинкотт дубасил по столу руками в такт музыке. Внезапно он вскочил и сбросил пиджак, оставшись в рубашке с закатанными рукавами. Дженни не возражала, хотя, будь с ней кавалер попроще, она испепелила бы его негодующим взглядом. Рендла Липпинкотта никто не выведет вон по причине неподобающего туалета. Она разглядывала танцующих, Липпинкотт самозабвенно звенел ложкой о бокал. Она узнала двух кинозвезд, знаменитого рок-певца и известного литератора, бросившего перо и заделавшегося ведущим телешоу. На большее трудно было рассчитывать: теперь она не один год будет делиться с подружками впечатлениями от увиденного. - Не выношу эту одежду! - простонал Липпинкотт. - Хотите, потанцуем? - А вы умеете? - спросила Дженни, боясь опозориться в присутствии такой публики. Однако следом ее посетила другая мысль: разве можно опозориться, танцуя с самим Рендлом Липпинкоттом, как бы плохо он ни танцевал? - Не умею. Но, кажется, это просто. - Он потащил ее на середину зала в тот самый момент, когда явился официант с заказом. Дженни без труда поймала ритм и принялась самозабвенно колыхать бедрами. Рендл Липпинкотт танцевал отвратительно: он топал ногами, беспорядочно размахивал руками и даже не пытался уловить ритма. Однако при этом он громко хохотал, наслаждался жизнью и не обращал внимания на недоумение окружающих. Стоило кому-нибудь сделать оригинальное движение, он немедленно копировал его. Совсем скоро Дженни перестала смущаться своего партнера и принялась веселиться, подражая ему. Ей пришло в голову, что Рендл Липпинкотт впервые в жизни смеется от души. Первому разу суждено было стать последним. Протанцевав минуты три, Липпинкотт, хихикая и отдуваясь, расстегнул рубашку и бросил ее на пустой стул. За рубашкой последовала майка; потом плотина условностей была снесена, и он плюхнулся на пол, чтобы снять брюки, носки и ботинки. Люди вокруг вылупили глаза. Официанты сгрудились неподалеку, не зная, как поступить. Липпинкотт швырял свою одежду на один и тот же стул, но она по большей части оказывалась на полу. - Пожалуйста, мистер Липпинкотт!.. - взмолилась Дженни. Однако он не слышал ее мольбы. Зажмурившись, он шарахался то в одну, то в другую сторону, оставшись в одних трусах на резинке. Когда зазвучала единственная в своем роде диско-песенка о торте, попавшем под дождь, он рывком снял трусы. Дженни Уэнамейкер охватил ужас. Персоналу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что без вмешательства не обойтись. Когда несколько официантов бросились к Липпинкотту, чтобы укрыть его наготу скатертью, он наконец то опомнился и опустился на пол, дрожа с головы до ног. Скатерть его не устроила, он пытался выбраться из-под нее, заливаясь горючими слезами. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками. - Как поживает мой голенький танцор диско? - спросила врач. Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача: - Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется. Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного. - Все обойдется. - Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери. Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала: - Прощайте, Рендл. Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла. В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат - та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью. Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов. - Говорит Елена, - сказала она в трубку. - Через пять минут он умрет. Трубка вернулась на рычаг. Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта. - Палата двадцать два двенадцать, - пролепетала она. - Спасибо, - сказал Римо. - Я вас не забуду. - Вы вернетесь? - спросила сестра. - Ничто не сможет мне помешать, - ответил Римо. Чиун усмехнулся. - Когда? - не унималась сестра. - Прямо сейчас? - Сперва мне надо сделать два дела, - сказал Римо. - А потом я вернусь, не сомневайтесь. - Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, - поведала сестра. - Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в "Пан-Ам". Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу. - Это меня устраивает, - сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору. - До чего странная страна! - сказал Чиун. - Почему? - спросил Римо. - Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя? - Может быть, из-за моего природного очарования? - предположил Римо. - Скорее, из-за умственной неполноценности, - буркнул Чиун. - Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза. - Мне нет никакого дела до разных дураков, - отмахнулся Чиун. В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта. - Вы нас не знаете, - сказал он, - но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером? - Простыни, - прохрипел Липпинкотт. - Они меня душат. На мне слишком много простыней... - Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая. Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге. - Мне тяжело... - со свистом вырвалось из его рта. - Тяжело! - Теперь вам ничего не угрожает, - сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: - Он очень опасно болен. - Тяжело, тяжело... - снова затянул свое Липпинкотт. - Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками. - Что происходит, Чиун? - спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного. - Он находится под действием опасного препарата, - ответил Чиун. - Очень опасного. Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело. - Что делать? - спросил Римо. Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди. Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы. Затем Чиун выпустил руку Липпинкотта, которая вновь принялась рубить воздух. Седые пряди Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени: его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих. Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать. - В его тело попал яд, который действует на мозг, - сказал Чиун. - Все эти движения помогли яду достичь мозга. - Можем ли мы что-нибудь сделать? Чиун перешел на другую сторону койки. - Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него. Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее "живи". Чиун произносил его, как приказ. Римо кивал, наблюдая, как Чиун перекрывает один за другим главные кровеносные сосуды в теле Липпинкотта. Это был старый способ воспрепятствовать свободному переносу ядов в теле пострадавшего, принятый в системе Синанджу. Впервые услыхав от Чиуна объяснение этого способа, Римо окрестил его "касательным турникетом", и Чиун, удивившись, что ученик в кои-то веки проявил понятливость, закивал и заулыбался. Надавливания требовалось производить с большой точностью и в определенном порядке, чтобы главные сосуды, переносящие яд, временно перекрывались, а второстепенные продолжали снабжать мозг кровью и кислородом, предохраняя от умирания. В операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов, столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился кончиками своих пальцев. Римо так и не удалось запомнить последовательность, но сейчас, наблюдая, как Чиун обрабатывает Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые постиг логику метода: слева-справа, слева-справа, сверху вниз, 16 точек. Всего одна ошибка - и почти мгновенная смерть от недостатка кислородного питания в мозгу. - Осторожно, Чиун, - инстинктивно проговорил Римо. Кореец поднял на него свои карие глаза, обдав презрением, и глубоко погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента. - Осторожно? - прошипел он. - Если бы ты овладел этим методом тогда, когда тебе это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у него было бы больше шансов выжить. Если что-то не получится, не смей меня винить! Я знаю, что делаю: ведь я позаботился овладеть этим методом. Но разве могу я хоть в чем-нибудь положиться на неквалифицированную помощь белого? - Все правильно, Чиун, успокойся. Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать его пульс. В его ноздри просочился цветочный запах. Этот аромат был ему знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о запахе и, положив ладонь Липпинкотту на грудь, стал считать удары сердца и ритм дыхания. Когда Чиун покончил с большой веной в правой лодыжке Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту, а грудь поднималась для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд. Чиун завершил операцию и поднял голову. Римо убрал ладонь с груди Липпинкотта. - Он будет жить? - спросил он. - Если да, то, надеюсь, ему никогда не придется испытывать такое унижение, как попытки научить чему-то человека, не желающего учиться и отвергающего ценный дар, словно грязь от... - Он будет жить, Чиун? - повторил Римо свой вопрос. - Не знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к жизни. - Ты все время говоришь о яде. Что за яд? - Этого я не знаю, - покачал головой Чиун. - Этот яд калечит не тело, а мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось, что самый воздух - тяжелое одеяло. Не понимаю! - Так было и с его братом, - напомнил Римо. - Тот боялся японцев. Чиун испытующе взглянул на Римо. - Мы говорим об отравлении мозга. Какая тут связь? - Его брат не мог находиться в одном помещении с японцами, - сказал Римо. - Это не отравление мозга, а обыкновенный хороший вкус, - ответил Чиун. - Неужели ты не видишь разницы? - Пожалуйста, Чиун, воздержись от лекций о нахальстве японцев. Брат этого парня выпрыгнул в окно, потому что не мог перенести их присутствия. - С какого этажа? - спросил Чиун. - С шестого. - Двери не были заколочены? - Нет. - Ну, тогда он перегнул палку. Шесть этажей... - Чиун задумался. - Да, это чересчур. Вот если бы с третьего... Никогда не следует выпрыгивать из окна, расположенного выше третьего этажа, чтобы не находиться в одном помещении с японцами, если окна и двери не заколочены наглухо. Римо внимательно посмотрел на Липпинкотта. Тело его казалось воплощением безмятежного покоя. Недавняя судорога прошла, тело мягко погружалось в глубокий сон. - Думаю, он выкарабкается, Чиун, - предположил Римо. - Тихо! - прикрикнул на него Чиун. - Что ты знаешь? - Он потрогал Липпинкотту горло, погрузил кулак в подложечную ямку и только после этого вынес заключение: - Выкарабкается! - Вдруг на него так повлияла инъекция в руку? - сказал Римо. Чиун пожал плечами. - Не понимаю я вашей западной медицины. Раньше понимал, но потом, когда сериал про доктора Брюса Бартона стал непристойным, я перестал его смотреть и уже ничего не понимаю. - Что за врач сделал ему инъекцию? - спросил Римо и, не дожидаясь ответа, вернулся к медсестре, но та могла сказать лишь одно: во всей больнице не осталось врача, который не осматривал бы Липпинкотта. Она предъявила ему список длиной в страницу. Римо кивнул и зашагал прочь. - Когда я вас увижу? - крикнула ему вдогонку сестра. - Очень скоро, - с улыбкой ответил Римо. Липпинкотта он застал по-прежнему спящим. Чиун наблюдал за пациентом с удовлетворенным выражением лица. Римо воспользовался стоявшим в палате телефоном и набрал номер, по которому предлагалось звонить тем, кто хотел узнать выигрышные номера одной из 463 лотерей, проводимых в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут. Чтобы услышать все номера, звонящему из автомата пришлось бы 9 раз бросать в прорезь десятицентовики. Не обращая внимания на автоответчик, монотонно перечисляющий номера, Римо произнес: - Синее и золотое, серебряное и серое. После этого он назвал номер телефона, с которого звонил. Повесив трубку, он приготовился ждать. Через минуту телефон зазвонил. - Смитти? - спросил Римо. - Да. Что случилось? - Рендл Липпинкотт попал в больницу. У него что-то вроде сумасшествия. По-моему, это похоже на то, что было с его братом. - Я знаю, - сказал Смит. - Как его самочувствие? - Чиун говорит, что он будет жить. Но к нему надо приставить охрану. Вы можете заставить семью прислать охранника? - Да, - сказал Смит. - Сейчас. - Мы будем ждать здесь. Второе. Поднимите всю информацию по Липпинкоттам. Тут побывал врач, который, возможно, впрыснул Рендлу смертельный яд. Поищите ниточку в семье. Врача, еще чего-нибудь... - Римо опять почувствовал цветочный аромат. - Сделаем, - сказал Смит. - Какие новости от Руби? - Пока никаких. - Чего еще ждать от женщины! - усмехнулся Римо. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Елена Гладстоун спала в спальне на третьем этаже особняка на 81-й Ист-стрит. Она была обнажена. Ее разбудил телефонный звонок. Она села и прижала трубку плечом. Простыня сползла на кровать. - Доктор Гладстоун слушает, - сказал она. Услыхав знакомый голос, она выпрямилась, как по команде. Сон сняло как рукой. - Жив? - переспросила она. - Не может быть! Я сама сделала ему укол. - Она обратилась в слух. - Я видела их в больнице, но они не могли... Не знаю. Надо подумать. Они по-прежнему в больнице? - Пауза. - Я позвоню вам завтра. Положив трубку на рычаги, она задумалась. Она никак не могла понять, каким образом престарелый азиат и молодой белый мужчина спасли Рендлу Липпинкотту жизнь. После укола, который она ему сделала, это было совершенно невероятно. Но это тем не менее случилось; теперь Липпинкотта станут бдительно охранять. Когда он отойдет, то наверняка заговорит. С ним необходимо разделаться. Как и с этими двумя. Ведь ей предстояло продолжить устранение Липпинкоттов. Она задумалась о двоих спасителях - азиате и молодом американце. При воспоминании о Римо, его бездонных глазах и улыбке, в которой обнажились его белоснежные зубы и растянулись губы, но которая не затронула оставшихся серьезными глаз, она невольно содрогнулась и натянула на голое тело простыню. Их требуется убрать. Ей будет жаль американца, но работа есть работа. Она потянулась к телефону. x x x Руби Гонзалес посетила в поисках Флосси все кабаки на 22-й стрит. Раньше ей было невдомек, что у белых столько кабаков, что в этих кабаках торчит такое количество пьянчуг и что эти пьянчуги воображают, будто молоденькая негритянка, сунувшаяся в такой кабак без провожатого, должна благодарить Бога за их общество. Впрочем, они не страдали избытком воображения и не спешили ее угостить. В первых шести кабаках она самостоятельно платила за свою выпивку - подозрительную смесь апельсинового сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в кабаках на 22-й стрит не водилось. Сперва она подолгу сидела в каждом заведении, надеясь вызвать кого-нибудь на разговор и напасть таким образом на след Флосси, однако из этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с вином она изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала, где найти Флосси. "Кому она понадобилась?" - спрашивал бармен. "Вы ее знаете?" - спрашивала Руби. "Нет", - отвечал бармен. "Здоровенная толстая блондинка". "Зачем она вам?" "Вы ее знаете?" "Нет. Зачем она вам?" "Она моя няня, дубина ты этакая! - взрывалась Руби. - Я хочу забрать ее домой". "Вот оно что!" В следующем баре повторялось то же самое. Так Руби добралась до последнего бара на 22-й стрит. Еще один шаг в западном направлении - и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон, точнее, на поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена отбросами, что жидкость казалась твердью. Еще чуть-чуть - и по ней можно было бы прокатиться на коньках в разгар лета. Итак, последний бар. В конце стойки она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее гигантские ягодицы обволакивали сиденье, совершенно скрыв его из виду. На ней было чудовищное платье в красный и синий цветочек. Руки ее походили на огузки, волосы - на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира, грязи, уродливого платья, всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного подбородка и рук-окороков Флосси осталась бы уродиной. Нос ее был слишком широк, рот слишком мал, глаза посажены слишком близко. Даже в лучшие годы она была настоящим пугалом. Руби не обратила внимания на искреннее удивление бармена и на приветствия четырех забулдыг у стойки и направилась прямиком к Флосси, облюбовав соседний табурет. Толстуха обернулась и уставилась на нее. Руби Гонзалес улыбнулась непосредственной улыбкой, способной растапливать сердца чужих людей, превращая их в закадычных друзей. - Привет, Флосси! - сказала она. - Хочешь выпить? - кивнув на пустой стакан из-под пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки, пятерку. В подобных местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька значило напрашиваться на неприятности. - Еще как! - оживилась Флосси. - Роджер! - окликнула она бармена. - Обслужи меня с приятельницей. Разве мы с вами знакомы? - спросила она Руби пьяным голосом. - Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих. Она с трудом выговаривала слова, речь ее была замедленной, как будто она боялась сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка собиралась заплатить за ее пиво. - Знакомы. Нас познакомил Зак. - Зак? Зак... Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда не видела Зака с вами. Зак не любил негров. - Знаю, - ответила Руби. - Мы не были друзьями, просто однажды занимались одним и тем же делом. Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой. - Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких. - Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами. - Только не с Заком, - уперлась Флосси. - Зак никогда не покупает жратвы. - Значит, платили вы. - Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить. - Как поживает Зак? - спросила Руби. - Давно вы с ним виделись? - Не хочу об этом разговаривать, - буркнула Флосси. - Почему? Что он натворил? Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого. - А-а-а! - протянула она через некоторое время. - Так он же удрал! Ушел - и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку. - Когда это случилось? - спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья. Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить: - Не знаю. Со временем у меня проблемы. - Две недели тому назад? Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя. - Типа того. Или месяц. Месяц - это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год - он кончается слишком быстро... Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток. - У него сейчас крупное дело? - У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться... Ее отвлекло подоспевшее пиво. - Что он сделал с письмом? - спросила Руби. Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива. - Что он сделал с письмом? - повторила свой вопрос Руби. - Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила. - Президенту? - Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой. Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз? Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси. - Я иду домой, - сообщила Флосси. - Я тебя провожу, - сказала Руби. - Зачем? Я всюду хожу сама. - Ничего, давай пройдемся. - Я не успела прибрать квартиру, - предупредила Флосси. - Ничего. Пошли. - Ну, пошли, - согласилась Флосси. Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня. Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания. - Домишко - дрянь, - сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. - Но это все, что я могу себе позволить. - Зак помогает тебе платить за квартиру? - спросила Руби. - Он помогает только лошадям. И букмекерам. - В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: - Букмекеры - вот кому он помогает с квартплатой. Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте. Флосси немедленно продемонстрировала, что давно свыклась с горами мусора: пройдя, как эквилибристка, по своей свалке, она рухнула на кровать, представ живым экспонатом, изображающим последствия землетрясений и оползней. - Спокойной ночи, Флосси, - сказала Руби. - Я сама найду дверь. Ответом ей был богатырский храп. Руби огляделась. Раз Мидоуз сочинял свое письмо здесь, то он мог заниматься этим только за кухонным столом. Флосси обмолвилась о бумажках на полу. Руби заглянула под стол и нашла у самой стены три комка желтой бумаги. Включив лампочку без абажура, она расправила листочки и прочла каракули - черновой вариант письма президенту, в котором не нашлось места литературным упражнениям, клеймившим жокеев-итальянцев и всех до одного полицейских. Руби улыбнулась. - Лаборатория "Лайфлайн", - громко сказала она. - Так-так... Отряхнув листки с целью оставить на кухне всех вероятных безбилетников, она положила их в сумочку и вышла на лестницу, захлопнув за собой дверь. Утром ее ждал визит в лабораторию "Лайфлайн". ГЛАВА ДЕСЯТАЯ С того момента, когда Римо и Чиун покинули клинику Верхнего Ист-Сайда, за ними неотвязно следовали двое. Римо знал об этом, хотя признаков слежки не наблюдалось. Он ни разу не заметил преследователей, они производили не больше шума, чем пара обыкновенных пешеходов, однако они были не обыкновенными пешеходами, а преследователями, чье присутствие Римо чуял безошибочно. В этом заключалась одна из проблем Синанджу. Строгая дисциплина заставляет человека родиться заново, однако сам человек не отдает себе отчета, что именно с ним происходит. Однажды Смит спросил у Римо, как тому удался какой-то невероятный прием, и тот был вынужден ответить: "Удался, и все". Это было все равно что спросить у дуба: "Как ты вырос в такое большое дерево?" "Из желудя", - ответил бы дуб. "Но как?" На это не существовало ни ответа, ни объяснения, подобно тому, как Римо не мог никому, включая себя самого, объяснить, как у него получаются самые немыслимые вещи. - Давай остановимся и посмотрим вот на эту витрину, - предложил Римо Чиуну. Они находились на 60-й стрит, у южного входа в Центральный парк, где стояла цепочка конных экипажей, дожидающихся клиентов. Экипажи больше не рисковали заезжать в парк и катали клиентов по относительно безопасным улицам города. Заехать в парк ночью можно было бы только в сопровождении вооруженного до зубов охранника на облучке. Чиун проигнорировал предложение Римо и не сбавил шаг. - Я хотел полюбоваться этой витриной, - напомнил ему Римо. - В этом нет необходимости, - ответил Чиун, - Их двое, оба крупные блондины, выше тебя ростом, типа ваших футболистов. Возможно, они и есть футболисты, потому что один прихрамывает. Весят оба по двести с лишним фунтов. Тот, что слева, идет пружинисто, тот, что справа, хромает. - Откуда ты все это знаешь? - спросил Римо, сознавая, что задает Чиуну тот самый вопрос, который ему самому безуспешно задавал Смит. - А ты откуда знаешь, что за нами идут? - в свою очередь спросил Чиун. - Знаю, и все. - Подобно тому, как птица летает, а рыба плавает? - Да. - Значит, ты такой же тупица, как птица или рыба. У них нет выбора: одна летает, другая плавает. Но ты-то учился своему мастерству, а как можно научиться чему-то бессознательно? - Не знаю, папочка. Если ты собираешься кричать и оскорблять меня, то давай оставим этот разговор. Чиун покачал головой и еще выше вобрал руки в рукава своего расшитого желто-зеленого кимоно. Внизу кимоно расширялось, как юбка с кринолином, поэтому обутые в тапочки ноги Чиуна оставались невидимыми, как бы быстро он ни шагал. - Ты потому знаешь об их присутствии, Римо, - проговорил Чиун, - что жизнь есть движение в силовом поле. Ты излучаешь его, оно окружает тебя, и когда в него попадают другие люди или предметы, то возникает волнение, и часть силы возвращается к тебе. Вот почему ты узнал, что они идут за нами: уже на протяжении тринадцати кварталов они находятся в твоем поле, поэтому даже ты, с твоими притупленными чувствами, не мог не обратить на это внимание. - Хорошо, - сказал Римо. - Тогда почему я не знаю, какого они роста, кто из них хромает, а кто порхает? - Потому что ты похож на ребенка с ружьем. Ребенок воображает, что, представляя, как надавить на курок, он знает все премудрости снайперской стрельбы. Сообразительный ребенок понимает, что не знает всего, и пытается узнать больше. К сожалению, мне никогда не везло: у меня не было ученика, которому хотелось бы что-то узнать. - Значит, силовое поле? - Благодаря ему все и происходит. Почему, по-твоему, женщины реагируют на тебя так, как та медсестра в больнице? Не потому ведь, что ты - красавец из ее снов: ты слишком высок, у тебя землистая кожа, слишком много черных волос, слишком большой, как у всех белых, нос. Нет, твоя красота здесь ни при чем. - У меня прекрасное сердце, - сказал Римо. - В приюте монахини твердили мне, даже когда я попадал в неприятности: "У тебя прекрасное сердце и душа". - Монахини? Это такие женщины, которые не снимают траурных одежд, даже когда никто не умер, и обручальных колец, не будучи замужем? - Они самые, - сказал Римо. - Им по должности полагалось находить у тебя прекрасное сердце, - сказал Чиун. - То дитя в больнице попало в твое силовое поле, ощутило его давление на все свое тело и не знало, куда от него деваться. Ведь оно ничего подобного никогда не испытывало. Это все равно, как если бы к девушке прикоснулось сразу несколько рук. - Телесное послание? Ты хочешь сказать, что я тискаю курочек, даже не дотрагиваясь до них? - Если тебе нравятся грубые сравнения - а они тебе нравятся, - то да, это я и хочу сказать. - Значит, сигналы отражаются, и если бы я был более усерден, то умел бы их читать? - Ты снова прав. Очень важно, чтобы ты быстрее взялся за учебу и постиг эту премудрость. - Почему? - спросил Римо. Он не мог не удивиться: обычно Чиун поучал его так, словно впереди у них было еще лет пятьдесят учебы. - Потому что эти двое перешли на бег, и если ты не защитишься, мне придется заняться поисками нового ученика. Римо развернулся в тот самый момент, когда преследователи настигли их. Один бежал тяжело, припадая на левую ногу, второй парил над асфальтом с той же природной грацией, которой Римо обладал много лет тому назад, будучи обыкновенным человеком. У хромого был нож, у его приятеля дубинка. На обоих были клетчатые куртки и белые брюки. Мужчина с ножом на бегу занес оружие над головой и попытался вонзить его в плечо Римо, Римо убрал плечо, так что лезвие просвистело в доле дюйма от него, и развернулся вокруг своей оси. При этом он заметил краем глаза, как Чиун неторопливо направляется к галерее игровых автоматов. На завершающем отрезке разворота Римо выбросил в сторону левую ногу и выбил дубинку из правой руки грациозного недруга. Дубинка упала на тротуар. Пока недруг нагибался за дубинкой, Римо наступил ему на кисть. Раздался хруст костей. Недруг вскрикнул. Его напарник, вооруженный ножом, попытался полоснуть Римо по лицу, однако лезвие задержалось в четверти дюйма от цели, поскольку Римо перехватил руку с ножом. Волна боли пробежала по пойманной руке от кисти до плеча, ударилась в туловище и достигла позвоночника. В первый раз за 15 лет, минувшие с той поры, когда ему пришлось уйти из Национальной футбольной лиги из-за травмы, нападающий почувствовал боль в левом колене. Ощущал он ее совсем недолго: в следующее мгновение ему обожгло живот, куда погрузились пальцы вертлявого брюнета, и бывший футболист догадался, что его внутренним органам наносится непоправимый вред. Он походил сейчас на волчок, у которого кончается завод. Вращение делалось все медленнее, а потом совсем прекратилось. Футболист осел на тротуар. Его напарник вытащил руку из-под подошвы Римо и опять попытался нанести ему удар дубинкой, но уже левой рукой. Римо пригнулся и дотянулся до плеча нападающего, вследствие чего дубинка, промахнувшаяся мимо цели, заехала самому нападающему по макушке, расколов ему череп. Бедняга хотел было вскрикнуть, но не сумел; тогда он рухнул поверх тела своего сообщника. Римо посмотрел на поверженных врагов. Под их клетчатыми куртками оказались белые накидки, которые в сочетании с белыми штанами смотрелись как больничная форма. Оба не шевелились. Римо выругался. Надо было думать раньше: хотя бы один должен был выжить, чтобы ответить на вопросы. К Римо и двум трупам у его ног приближались мужчина и женщина. Глядя прямо перед собой, они обошли живописную группу справа и слева, после чего их руки снова соединились, и они продолжили неспешную прогулку. Появился полицейский. Он взглянул на трупы. - Готовы? - поинтересовался он. - Полагаю, что да, - ответил Римо. - Хотите заявить? - спросил полицейский. - А надо? - спросил Римо. - В общем, можно. На вас напали двое грабителей, и вы уложили их на месте. В полицейском управлении любят коллекционировать такие сведения. - А вы не любите? - Ты сам подумай, парень, - честно сказал полицейский, подойдя ближе. (Римо прочел у него на груди: "Патрульный Л. Блейд".) - Если ты подашь заявление, мне придется писать отчет, снимать с него уйму копий и так далее. - Прохожие шли мимо, не останавливаясь и то всех сил стараясь не смотреть на трупы. - Твое имя и адрес зафиксируют, тебя вызовут в суд, а там мало ли что может случиться - чего доброго, еще засудят. - За самооборону? - Это Нью-Йорк. Надо понимать, как мы тут относимся к подобным вещам, - сказал патрульный Л. Блейд. - Скажем, я на твоей стороне, как и добрая половина копов. Но если мы надоумим людей самостоятельно защищаться, на что они, кстати, имеют полное право, то полиция превратится в любительскую ассоциацию. - Иными словами, защищаться от грабителя, не будучи членом профсоюза полицейских, - это все равно что заниматься штрейкбрехерством? - Вот именно! - Понятно, - сказал Римо. - Можно мне узнать, кто это такие? - Давай обыщем их, - предложил полицейский и нагнулся. Натренированные руки ловко обшарили карманы. У обоих убитых не оказалось ни бумажников, ни удостоверений личности. - Жаль, ничего нет. - Если я заявлю о случившемся, тела попадут в морг? Полицейский кивнул. - И их опознают по отпечаткам пальцев? - В теории - да. - Почему в теории? - Потому что у нас такое количество трупов, что этим придется ждать своей очереди пару месяцев. Так что результатов опознания не будет долго. А если возникнут трудности, то их не будет вообще. - А что случится, если я не заявлю? - Ничего. - Как это "ничего"? - Ты да я отправимся дальше по своим делам, словно ничего не произошло. - А как же они? - спросил Римо, указывая на трупы. - К утру их здесь не будет. - Куда же они денутся? - Этого я не знаю. Я знаю одно: к утру трупы всегда исчезают. Наверное, их забирают студенты-медики для экспериментов. - Полицейский подмигнул Римо. - Или извращенцы для своих целей. Не знаю. Они не из моего профсоюза. - Да поможет нам Бог, - вздохнул Римо. - Поступайте по своему усмотрению. - Он направился было к галерее игровых автоматов, но полицейский окликнул его: - Постой, парень! Запомни: мы с тобой не разговаривали. Я знать ничего не знаю. - Истинно так, - сказал Римо. Под высокими сводами галереи Чиун вел переговоры со служащим о размене доллара. Оба с облегчением посмотрели на приближающегося Римо. - Римо, объясни этому идиоту, что эта долларовая купюра - серебряный сертификат, стоящий больше, чем четыре монеты по двадцать пять центов! - взмолился Чиун. - Он прав, - сказал Римо служащему. Тот покачал головой. - Ничего не знаю. Хозяин оторвет мне голову, если я стану давать на один доллар больше четырех четвертаков. - Непоколебимое невежество, - сказал Чиун. Римо вынул из кармана доллар и протянул его служащему. Тот отдал серебряный сертификат. Чиун вырвал его у Римо и спрятал в складках кимоно, прежде чем Римо успел его разглядеть. - За мной доллар, - сказал Чиун. - Если забудешь, я тебе напомню, - сказал Римо и спросил служащего, какой из автоматов труднее всего обыграть. - "Мечты Южных морей" там, в углу, - сказал парень. - Этот автомат ни разу не проигрывал. Римо проводил Чиуна к дальнему автомату и объяснил, как кидать монетки и в чем цель игры. Чиун оскорбился, что выигрыш нельзя забрать наличными. Двое в черных кожаных куртках подмигнули друг другу, услышав верещание Чиуна. Они дергали за ручку соседний автомат. - Этот джентльмен будет играть, - обратился к ним Римо. - Если не хотите неприятностей, оставьте его в покое. - С какой это стати? - Ради вашей же пользы. Не трогайте его. - Чего ради мы станем тебя слушать? - Как хотите, - со вздохом отступил Римо. Рядом с галереей находился телефон-автомат, еще не превращенный вандалами в писсуар. Римо набрал номер, по которому полагалось связываться со Смитом в вечернее время. - Какие новости о Липпинкотте? - спросил он. - Все по-прежнему. Никто не может понять, что с ним, - ответил Смит. - Чиун говорит, что это какой-то яд. - В его организме не находят посторонних веществ, - сказал Смит. - Если Чиун говорит, что это яд, значит, это яд. - А вы что-нибудь узнали? - спросил Смит. - Почти ничего, - ответил Римо. - Двое парней попытались укокошить нас посреди улицы. - Кто они такие? - Их уже нет в живых. Я не знаю, кто они такие: при них не оказалось удостоверений. Но, Смитти... - Да? - На них была больничная форма. Я подозреваю, что в деле замешаны медики. Попытайте свой компьютер. - Что ж, проверю, - согласился Смит. Римо заглянул в окно галереи. Двое парней в кожаных куртках, с сальными волосами по моде 50-х годов взяли Чиуна в кольцо, беседуя между собой. Чиун делал вид, что не обращает внимания на их неучтивость. Римо покачал головой и отвернулся, не желая становиться свидетелем развязки. - Какие сведения от Руби? - спросил он у Смита. - Пока никаких. - Хорошо. Когда она позвонит, скажите ей, что мы со всем разберемся, прежде чем она додумается, из-за чего весь сыр-бор. Так ей и передайте. - Вы обязательно хотите, чтобы я так прямо и сказал? - спросил Смит. - В общем... - Римо замялся. - Не обязательно. Я позвоню завтра. Вернувшись в галерею, он нашел обоих юнцов стоящими на цыпочках слева и справа от Чиуна. Римо быстро разобрался, в чем дело: Чиун поймал их за указательные пальцы и заставил двигать рычаги бильярдного автомата. - Я вас предупреждал, - сказал он юнцам. - Скажи ему, чтобы он нас отпустил? - взвыл один. - Отпусти их, Чиун, - сказал Римо. - Не отпущу, пока не кончится игра, - ответил Чиун. - Они любезно согласились показать мне, как надо играть. - Согласились, держи карман шире! Какой у тебя шар? - Я играю первый шар, - ответил Чиун. - Столько времени? - удивился Римо. - Он не имеет изъянов, - сказал Чиун. - Зачем менять его на другой? Римо знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Чиун сыграет во все пять шаров, поэтому он надавил на автомат бедром и легонько пристукнул. Там, где только что горел счет, остались пустые бельма. Загорелась надпись: "Наклон". - Что случилось? - спросил Чиун. - Машина наклонилась, - объяснил Римо. Чиун нажал пальцами двоих лоботрясов на рычаги, но ничего не добился. - Что это за наклон? - спросил Чиун. - Это значит, что игра завершена, - сказал Римо. - Как это получилось? - Иногда это происходит само по себе, - сказал Римо. - Ага, - подал голос один из юнцов. - Пожалуйста, отпустите нас, сэр. Чиун кивнул и отпустил их. Те стали ожесточенно тереть затекшие пальцы. - Когда в следующий раз сюда заглянет благородная душа, жаждущая минутного отдохновения от трудов праведных, советую не досаждать ей, - сказал им Чиун. - Да, сэр. Обязательно, сэр. Чиун удалился. Римо последовал за ним. В дверях Чиун обернулся. - Я видел, как ты наклонил автомат, нажав на него бедром. - Прости, Чиун. - Ничего. Иначе у меня ушло бы на эту игру несколько дней. Глупейший способ времяпрепровождения, не приносящий дохода. Вернувшись из клиники, где он навещал остающегося в бессознательном состоянии сына Рендла, Элмер Липпинкотт тяжело поднялся к себе в спальню. То, что ему предстояло совершить, не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но он всю жизнь подчинялся долгу, и это превратилось в кодекс поведения. И все-таки, как сказать любимой женщине то, что уничтожит ее любовь? - А вот так и сказать, - проговорил он вполголоса, шагая по холлу второго этажа. Стены холла были свободны от картин. Богачи, подобные Липпинкотту, обычно завешивают холлы портретами предков, но предки Элмера Липпинкотта ковырялись в земле и пасли коров, и он однажды признался шутя, что, не будучи отбросами общества, они не могли претендовать и на то, чтобы называться солью земли. Из спальни доносился смех. Прежде чем войти, он легонько постучал в дверь. Его жена Глория сидела в постели в атласной рубашке, скромно обернувшись простыней. На стульчике у гардероба чинно восседал доктор Джесс Бирс. Видимо, они только что смеялись над какой-то шуткой, потому что при его появлении у них был несколько ошеломленный вид. Обладай Липпинкотт способностью рассуждать более здраво, он счел бы их вид виноватым. Бирс высморкался в платок и украдкой протер лицо. Глория выглядела не так безупречно, как обычно: бретелька ночной рубашки сползла у нее с плеча, почти вся левая грудь торчала наружу, губная помада была размазана. Впрочем, Липпинкотт не замечал мелочей. Бирс встал, вытерев лицо. Он был молод, высок и широкоплеч. - Как самочувствие пациентки, доктор? - осведомился Липпинкотт. - Прекрасно, сэр! Лучше не придумаешь. - Хорошо. - Липпинкотт улыбнулся жене и сказал, не глядя на врача: - Прошу нас извинить, доктор. - Разумеется. Доброй ночи, миссис Липпинкотт, доброй ночи, сэр. Когда он затворил за собой дверь, Липпинкотт проговорил: - Славный малый. - Это кому кто правится, - ответила Глория и раскрыла объятия, приглашая супруга к себе в постель. Приближаясь к ней, Липпинкотт сбросил на спинку стула пиджак. О, как он ее любил! Скоро она подарит ему ребенка. Он надеялся, что это будет сын. Сидя на постели и испытывая сильное желание оказаться у нее в объятиях, он опять содрогнулся, вспомнив, зачем пришел. Его большая костлявая рука сжала ее руку. - Что случилось, Элмер? - испуганно спросила она. - Ты видишь меня насквозь, не правда ли? - Не знаю. Но я вижу, когда ты бываешь озабочен. Когда ты приходишь угрюмым, я знаю, что тебя что-то беспокоит. Он невольно улыбнулся, но улыбка была лишь вспышкой, которая мгновенно погасла, не оставив на его лице ничего, кроме боли. - Выкладывай все начистоту, - сказала Глория. - Неужели стряслась беда? У тебя такой вид, будто... - Да, беда, - подтвердил Липпинкотт. Он ждал ее ответа, однако она молчала. В спальне воцарилась невыносимая тишина. Он отвернулся и заговорил, глядя в пол: - Прежде всего я хочу заверить тебя, что я люблю тебя и нашего ребенка. - Это мне известно, - ответила Глория и погладила его но густым седым волосам на затылке. - Точно так же я любил своих... мальчиков. Но потом я узнал от доктора Гладстоун, что они мне не родные. Моя жена родила троих сыновей, и всех от другого мужчины. Или от других. - Он поперхнулся. - Элмер, все это давно поросло быльем, - сказала Глория. - Зачем возвращаться к старому? Прошлое не исправить. Эта женщина жестоко обманывала тебя, но теперь она мертва. Прости же ее и все забудь. Он повернулся к ней. В углу его правого глаза блеснула слеза. - Хотелось бы мне простить и забыть! Но это невозможно. Моя гордость слишком сильно уязвлена. Я был в гневе, я мечтал о мести. Ты знаешь об экспериментах в лаборатории доктора Гладстоун? - Толком нет, - ответила Глория. - Меня не интересует наука. - Так вот, она работает с животными, чтобы получить вещество, способное влиять на поведение человека. В частности, она вылечила меня от импотенции. И вот я попросил ее применить эти вещества... на Лэме, Рендле и Дугласе. Глаза Глории расширились. Липпинкотт удрученно покачал головой. - На самом деле я не хотел причинить им вреда. Я просто хотел... отплатить им той же монетой, показать, что без фамилии "Липпинкотт" они - пустое место. - Разве это их вина, Элмер? Они не имеют никакого отношения к поступкам своей матери. - Теперь я это понимаю. Но уже поздно. Я хотел поставить их в затруднительное положение. Но Лэм не вынес действия препарата и погиб. А сегодня вечером в больницу угодил Рендл. Он при смерти. И в этом виноват я. Я только что оттуда. Глория обняла Липпинкотта и положила его голову себе на плечо. - Дорогой, как это ужасно! Но выбрось из головы мысли о своей вине. Они не помогут. - Но ведь Лэм мертв! - Верно. Мертв. И с этим ничего не поделаешь. Остается только убиваться. - И сознавать свою вину, - добавил Липпинкотт. Теперь по его лицу вовсю бежали слезы, преодолевая складки старческой кожи. - Нет! - отрезала Глория. - Осознанием вины делу не поможешь. Зато ты можешь посодействовать выздоровлению Рендла. Что до Лэма, то, как ни жестоко это звучит, ты должен его забыть. Ты сам знаешь, что со временем это произойдет. Так попробуй приблизить этот момент! Зачем напрасно мучаться? Забудь его. Сделай это ради меня, ради своего будущего сына. Собственного сына. - Думаешь, у меня получится? - Получится, я знаю, - сказала Глория. Липпинкотт обнял жену. Потом он, оставив ее на подушках, потянулся к телефону. - Я велел доктору Гладстоун остановиться, - пояснил он. - Хорошенького понемножку. - Я рада, - сказала она. - Доктор Бирс? - сказал Липпинкотт в трубку. - Прошу вас зайти. Бирс появился через несколько секунд. - Доктор Бирс, мой сын Рендл лежит в клинике Верхнего Вест Сайда, на Манхэттене. Езжайте туда и сделайте совместно с вашей коллегой доктором Гладстоун все необходимое для выздоровления Рендла. - Что с ним, сэр? - спросил Бирс и в деланном недоумении перевел взгляд с Липпинкотта на юную и прекрасную Глорию. - Доктор Гладстоун в курсе дела, - ответил Липпинкотт. - Не теряйте времени. - А как же миссис Липпинкотт? - Здесь побуду я. С ней ничего не случится. В случае необходимости я вас немедленно вызову. - Еду, - сказал Бирс и покинул спальню. - Теперь все будет хорошо, - сказала Глория мужу. - Снимай одежду и ложись в постель. Я иду в ванную. Запершись в ванной, она отвернула кран, после чего сняла трубку телефона, висевшего над раковиной, и набрала трехзначный номер. Ответившему на звонок она отдала приказ из двух слов: - Убейте его. Повесив трубку, она вымыла руки и вернулась к мужу. После Рендла, думала она, осталось разделаться всего с двумя Липпинкоттами: с третьим сыном, Дугласом, и, разумеется, с самим старикашкой. Новость, сообщенная доктором Бирсом, сразила Элмера Липпинкотта: ночью его сын Рендл скончался. Ни Бирс, ни доктор Гладстоун не смогли ему помочь. - Его состояние как будто не вызывало тревоги, но в следующее мгновение он перестал дышать. Простите, мистер Липпинкотт. - Это не ваша вина, а моя, - ответил Липпинкотт. На сердце его лежала невыносимая тяжесть. К счастью, молодая жена Глория сумела его утешить. Потом она уснула. Крепким сном. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Руби не могла сомкнуть глаз. Даже в 2 часа ночи за окном гостиницы не утихал уличный шум. К нему добавлялся вой обогревателя. К тому же мучила мысль о том, что Римо может обогнать ее в расследовании дела. Она включила лампу и позвонила Смиту. В спальне у Смита был установлен особый телефон: вместо звонка на нем мигала красная лампочка. Смит, работавший в юности в секретной службе, а потом в ЦРУ, спал так чутко, что мигание красной лампочки мгновенно будило его. Он снял трубку, оглянулся на похрапывающую жену и шепнул: - Не вешайте трубку. Перейдя в ванную комнату, он снял трубку там и сказал: - Смит. - Это Руби. Простите за поздний звонок, но я не могу заснуть. - И я, - солгал он. Он не любил ставить людей в неудобное положение, поскольку, испытывая замешательство, они дольше не переходят к сути. - Вы что-нибудь выяснили? - Я рада, что не разбудила вас, - сказала Руби. - Помните Мидоуза, частного детектива? Письмо написал он. Две недели назад он пропал. Заговор против Липпинкоттов как-то связан с лабораторией "Лайфлайн" в Ист-сайде. С Мидоузом был еще один человек. - Как вы это узнали? - спросил Смит. - Я раздобыла черновики Мидоуза. В них было больше информации, чем осталось в письме. - Как вы думаете, что произошло с Мидоузом? - Скорее всего, он сыграл в ящик, - ответила Руби. - Весьма вероятно. - А как наш балбес? Что-нибудь раскопал? - Римо? Не очень много, но его сведения согласуются с вашими. - Он коротко поведал о попытке убить Римо и Чиуна, предпринятой людьми в больничной форме, и о том, что Римо предположил существование заговора медиков. - Он близок к истине, - буркнула Руби. - Я заложил информацию в компьютер, прежде чем выехать из Фолкрофта, - сказал Смит. - Не вешайте трубку. Он набрал помер прямого выхода на огромные банки данных санатория Фолкрофт - штаб-квартиры КЮРЕ. Ему ответил механический голос. Смит набрал комбинацию цифр, запускающую автоматическое считывание компьютерной информации. Тот же голос сообщил нечто Смиту, который, учтиво поблагодарив машину, сказал Руби: - Вы правы: лаборатория существует на деньги Липпинкотта. Там заправляют двое медиков: Елена Гладстоун и Лорен Бирс. Они же - врачи, пользующие семейство Липпинкоттов. - Чем занимается лаборатория? - спросила Руби. - Какими-то сложными опытами по изучению поведения. - Понятно. Где остановился наш балбес? Смит назвал ей отель. - Что вы сделаете теперь? - спросил он. - Собираюсь побывать в лаборатории. - Не советую ходить туда одной. Свяжитесь с Римо, - посоветовал Смит. - С этим недоумком? Он ни на что не способен. Он во все лезет и все запутывает. Ломает мебель, дурачится... С ним никогда не докопаешься до истины. - Теперь вы понимаете, какой крест мне приходится нести, - терпеливо проговорил Смит. - Просто мне не хочется подвергать вас опасности. Сказав это, он умолк. На другом конце тоже молчали. - Ладно, - сказала, наконец, Руби, - объединяюсь с Римо. - Вот и хорошо, - сказал Смит. - Держите меня в курсе событий. Оба повесили трубки. Руби выругалась и села на край постели. На самом деле Римо вовсе не был ей неприятен. Более того, думая о нем, она часто заливалась краской. Если бы не Чиун, который вечно пытался уложить их в постель, чтобы они произвели для него на свет желто-коричневого ребеночка, они с Римо давно нашли бы общий язык. А ведь какой получился бы ребенок! Сверхчеловеческий! В том случае, разумеется, если бы от Римо он унаследовал физическое, а от нее - умственное совершенство. А вдруг у него будут мозги Римо? Разве можно подвергать судьбу ребенка такой опасности? Она решила позаботиться об этом в свой срок. Сейчас же она поспешно оделась и проверила, имеется ли в ее объемистой сумке нужное удостоверение. Выйдя на улицу, она подозвала такси и сказала водителю: - Городской морг. - Забудьте о самоубийстве, леди. Лучше выходите за меня замуж. - Один растяпа у меня уже есть, - ответила Руби - Поехали. Удостоверение сотрудницы министерства юстиции позволило ей преодолеть заслон из служащих, орудовавших в морге даже среди ночи. Невзирая на хроническое банкротство, Нью-Йорк неизменно находил деньги, чтобы нанимать все больше бездельников. Они располагались между входом и "складом" в добрые семь слоев. Скучающий полицейский внимательно изучил ее удостоверение, шевеля губами, после чего осведомился, кого она ищет. От полицейского пахло дешевым виски. Ремень врезался в его необъятный живот, как нож в свежий пирог. Руби подумала, что он приходится родственником какому-нибудь шишке, раз торчит в помещении в зимнюю стужу. Она показала фотографию Зака Мидоуза. - Вот этого. - Что-то не узнаю, - ответил полицейский. - Но они тут сами на себя не похожи. Когда он поступил? - Неделю-две тому назад. - Нельзя ли поточнее? - Нельзя. А что, за последние две педели к вам поступило много неопознанных тел? - Пару дюжин. Это вам не Коннектикут, это Нью-Йорк. - Знаю, - вздохнула Руби. - Что ж, будем искать. Трупы хранились в ячейках за тяжелыми дверями из нержавеющей стали. Лежали они головами к двери. Каждый труп был накрыт простыней, к большому пальцу левой ноги была привязана бирка. Если тело прошло опознание, об этом свидетельствовала надпись на бирке имя, возраст, адрес. В противном случае на бирке было проставлено время и место обнаружения тела и номер дела, заведенного в полиции. Большинство неопознанных погибли от огнестрельного оружия. - Разве вы не посылаете отпечатки пальцев в Вашингтон для опознания? - спросила Руби полицейского, в очередной раз качая головой. Полицейский задвинул тело обратно в ячею морозильного шкафа. Помещение было ярко освещено, ошибиться здесь было невозможно. - Посылаем, - ответил полицейский. - Когда до этого доходят руки. Просто у нас много дел, и руки доходят до этого своим чередом, без спешки. Это Нью-Йорк, знаете ли. - Знаю, - сказала Руби. - Не Коннектикут же это! - Вот-вот. Зак Мидоуз дожидался ее в шестом по счету пенале. Она сразу узнала его обрюзгшую физиономию. Глядя на укрытое простыней тело и облепленную волосами голову, словно он скончался на пороге душевой. Руби не могла не подумать, что даже мертвым Зак Мидоуз имел глупый вид. Она закусила губу. Мать всегда учила ее не говорить дурно о мертвых, иначе ее покарает Господь. Она тщательно осмотрела тело. Кончики пальцев на обеих руках были изуродованы, словно их искромсали ножом. - Не очень обычно, да? - спросила она у полицейского. - Что? - не понял тот. Она указала на пальцы. Полицейский пожал плечами. - Вот уж не знаю! Судя по надписи на бирке, Мидоуза и еще одного утопленника вытащили из озера в Центральном парке две недели тому назад. - Где другое тело? - спросила Руби. - Сейчас поглядим. - Полицейский повертел бирку. - Это должно было быть написано здесь. Что за люди здесь работают? От них нет ни малейшего проку. Не могут даже толком заполнить бирку. - Так где же другое тело? - терпеливо повторила Руби. - Где-то тут! - сердито ответил полицейский. - С этим все? - Все. Полицейский впихнул носилки с телом обратно в пенал. Носилки с лязгом стукнулись о заднюю стенку. Помилуй Боже Зака Мидоуза! Кажется, он попал в лапы неисправимому кретину! - подумала Руби. Полицейский принялся по очереди выдвигать носилки, довольствуясь надписями на бирках. Искомое обнаружилось с четвертой попытки. - Нашелся, голубчик! Озеро в Центральном парке, та же дата. Хотите на него взглянуть? - Хочу. Полицейский выдвинул носилки до упора и откинул с лица простыню. Руби увидела безобидную мышиную мордашку, реденькие волосенки. Кончики пальцев трупа претерпели ту же операцию. - Наверное, набрались, решили посоревноваться в плавании и пошли на дно, - выдвинул полицейский собственную версию. - В декабре? - А что? Не забывайте, это... - Знаю, не Коннектикут. Как вы поступаете с такими изуродованными пальцами? - Никак не поступаю, - ответил полицейский. Неудивительно, что город напоминает становище апачей. Руби ласково похлопала тщедушный труп по голой ноге и улыбнулась полицейскому. - Спасибо. Вы мне очень помогли. - Пожалуйста. Может, и вы мне когда-нибудь поможете. - Надеюсь, - ответила Руби и мысленно добавила: "Чтоб тебе так же лежать с биркой на большом пальце!" На улице Руби снова поймала такси и назвала адрес отеля, где поселился Римо. Портье посмотрел на нее, как на уличную проститутку, явившуюся по вызову к клиенту, загоревшемуся среди ночи, неодолимой похотью. Она поднялась в скрипучем лифте на 23-й этаж, нашла дверь с нужным номером и написала записку. Чиун услышал шум. Под дверь их номера подсунули бумажку. Он тихо поднялся с соломенной циновки, на которой по обыкновению спал. Римо почивал в спальне. Чиун развернул записку и прочитал начало: "Дорогой балбес". Это не ему. Он бросил листок на пол и снова улегся на циновку, надеясь заснуть. Лишь бы лифт не скрипел всю ночь. Дежурный портье снова с омерзением взглянул на Руби. Один раз такой взгляд еще можно было простить, но во второй раз с наглецом необходимо было расквитаться. Руби подошла к стойке и со всей силы прихлопнула ладонью звонок ночного вызова, хотя портье стоял прямо перед ней. По вестибюлю разнесся пронзительный звон. - С какой стати? - пробурчал портье как можно более угрюмо. - Просто чтобы удостовериться, что вы живы, - ответила Руби. - Ну, удостоверились? - С чего вы взяли? Просто передо мной торчит какой-то длинноносый тип, издающий нечленораздельные звуки. Портье остолбенел. - Что вам угодно, мисс? Мы не любим, когда по вестибюлю околачиваются посторонние. Вам понятно, куда я клоню? Руби вынула из сумочки удостоверение сотрудницы нью-йоркской полиции. - Вой тот лифт, вопреки правилам, ни разу не проверяли за последние полгода. Портье заморгал и, заикаясь, пробормотал: - Простой недосмотр... - По вашему недосмотру могут погибнуть люди. Наверное, и остальные ваши лифты в таком же состоянии? - Не знаю... - Ладно, облегчаю вам задачу. Я вернусь после полудня. Потрудитесь к тому времени организовать проверку лифтов, в противном случае я все их закрою, и ваши постояльцы будут карабкаться по лестнице. Вам понятно, куда я клоню? - Понятно, мэм. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Доктор Елена Гладстоун не могла сомкнуть глаз в своей квартире, расположенной над лабораторией "Лайфлайн". Она с облегчением вздохнула, когда Джесс Бирс позвонил и сказал ей, что "разобрался" с Рендлом, прежде чем тот заговорил. "Лучше поздно, чем никогда", - был ее ответ. Однако она ждала еще одного звонка, а его все не было. Стрелка приближалась к 4 часам, и она уже сомневалась, что вообще услышит доклад тех двоих, которых она послала следом за азиатом и молодым американцем. Им давно уже пора вернуться, а их все не было, телефон молчал, и в ней зрела уверенность, что два правительственных агента - кажется, их зовут Римо и Чиун - на самом деле более крепкие орешки, чем кажется на первый взгляд. Они сумели оживить Рендла Липпинкотта, хотя по всем правилам медицины он был смертником. Как им это удалось? Конечно, Джесс Бирс успел устранить опасность, однако эти двое - явная угроза. Она поежилась и даже подумала, не лучше бы ей выйти из игры. Однако она немедленно отвергла эту мысль. Она стремилась не к достатку, а к настоящему богатству: ей требовались не жалкие миллионы, а сотни миллионов. Она грезила о яхтах, виллах, водителях в ливреях, роскошной жизни. Ничто не сможет помешать осуществлению ее мечты. Руби увидела провода сигнализации и не стала открывать дверь лаборатории. Вместо этого она порылась в сумочке и нашла длинный провод с зажимами на концах, которым сумела шунтировать проводку. Только после этого она вскрыла замок специальным инструментом, всегда находившимся при ней. - Школа ЦРУ, - удовлетворенно прошептала она. Войдя и затворив за собой дверь, она остановилась, готовая броситься наутек, если прозвучит сигнал тревоги. Постепенно ее зрение привыкло к темноте, и она увидела вдоль стены клетки с мышами, крысами и обезьянами. Она подошла ближе. Большинство боится крыс и мышей, но Руби выросла в райончике, где они были постоянными спутниками жизни, и была к ним равнодушна. Однажды крыса забралась к ней под одеяло и укусила ее. Девочка схватила зверька за голову и молотила острым каблуком маминой туфли, пока не забила до смерти. Звери почуяли Руби и притихли. Она прислушалась. Наверное, Зак Мидоуз тоже побывал здесь. Неужели за это он поплатился смертью в грязной жиже паркового озера? Руби подумала, что ей следует соблюдать максимальную осторожность. Елена Гладстоун, отчаявшись уснуть, натянула джинсы и клетчатую рубашку и решила спуститься в лабораторию, чтобы посмотреть на результаты недавних экспериментов. Ей удалось привить крысе страх перед металлом, причем такой сильный, что зверек начинал беситься, оказавшись в простой металлической клетке. Даже после сотен экспериментов Елена не переставала удивляться тому, что благоприобретенный рефлекс, в частности страх, приводит к образованию в мозге животного вещества, которое, будучи после выделения, очистки и усиления введено в кровеносную систему другого животного, вызывает у того столь же неодолимый страх. Она занялась этими исследованиями десять лет назад, когда, окончив медицинский факультет, попала на работу в лабораторию, проводившую знаменитые опыты с плоскими червями, которых учили реагировать на свет. Затем обученных червей резали и скармливали другим плоским червям, которые демонстрировали точно такую же реакцию на свет. Врач-эксцентрик, руководивший опытами, не был склонен придавать им значение, считая разве что курьезом, однако в жизни доктора Елены Гладстоун они стали поворотным моментом. Она так и не опубликовала результатов исследований. Ее никогда не оставляло чувство, что из этих опытов можно извлечь доход, причем прямо пропорциональный объему ее собственных знаний и неведению остальных. Одевшись, она босиком направилась вниз. Руби давно заметила охранника, сидевшего за парадной дверью, а также кабинетик сбоку от главного лабораторного помещения. Проникнув в кабинетик, она чиркнула спичкой, чтобы удостовериться, что в стене имеется окно, через которое она в случае необходимости сможет спастись бегством. Она заперла за собой дверь, открыта окно и вернулась к письменному столу. Табличка на столе гласила: "Доктор Гладстоун". Руби зажгла настольную лампу и занялась шкафом с папками. Он был заперт, однако она быстро справилась с замком. Открыв верхний ящик, она присвистнула: там лежали истории болезни пациентов, среди которых фигурировали все Липпинкотты: Элмер, Лэч, Дуглас, Рендл. Она пододвинула лампу ближе к шкафу и развернула кресло, чтобы было удобнее читать. Елена Гладстоун вошла в лабораторию и замерла, отпрянув к стене. Из-под двери ее кабинета выбивался свет. Она неслышно прошла вдоль стены по коридору и заглянула в стеклянный квадрат в двери. В ее кресле сидела чернокожая женщина с прической в стиле "афро". Женщина читала ее бумаги. Окно кабинета было распахнуто, чтобы облегчить женщине бегство. Кто она такая? Видимо, она как-то связана с частным детективом, который пытался шпионить здесь две недели назад... Бесшумно ступая босыми студнями, Елена отошла от двери и вышла из лаборатории. В вестибюле стоял шкаф, в котором она нашла пузырек. Спрятав его под рубашку, она направилась к охраннику. При ее приближении охранник вздрогнул и виновато попытался спрягать журнал под бумаги на столе. - Здравствуйте, доктор, - пробормотал он. - Не спится? - Вот хожу и думаю, - ответила она. - Слушайте, что от вас требуется... Ее объяснения были весьма подробны. Она потребовала, чтобы Герман повторил поручение слово в слово. Он ничего не понял, - но важно кивал, давая понять, что все исполнит. Доктор Гладстоун вышла на декабрьский мороз. Герман начал считать про себя: - Один, два, три... Досчитав до шестидесяти, он встал и, громко насвистывая, зашагал к задней двери, ведущей в лабораторное помещение. Дверь не была заперта, но он сперва повозился, и лишь потом нащупал выключатель и зажег в лаборатории свет. Руби услыхала свист и выключила лампу на столе. В темноте она положила на место истории болезни и застыла у окна, ожидая, что произойдет дальше. Сперва она услышала, как где-то поворачивается дверная ручка, а потом в лаборатории зажегся свет. Руби не дождалась, пока охранник выполнит остальные поручения, каковые состояли в том, чтобы вернуться к столику, надеть пальто и следовать домой. Она уже наполовину вылезла из окна, когда из тени выступила Елена Гладстоун. Руби заметила ее, но было поздно, ей в лицо ударила струя из баллончика, и молодая негритянка задохнулась. У нее защипало лицо, потом глаза, потом ее тело онемело, пальцы, цеплявшиеся за подоконник, разжались, и Руби без чувств свалилась на пол кабинета. Осторожно ступая, чтобы не пораниться о стеклышки и острые камни, Елена Гладстоун вернулась в здание через главный вход. Удостоверившись, что охранник удалился, она отправилась в свой кабинет, чтобы выяснить, что за птичка попалась в ее сети. Римо проснулся еще до восхода солнца. Заглянув в гостиную двухкомнатного номера, он застал Чиуна лежащим на спине в розовом ночном кимоно на соломенной циновке. Руки Чиуна были сложены на груди, глаза исследовали потолок. - В чем дело, Чиун? Не можешь заснуть? - Да, - ответил Чиун. - Прости, - сказал Римо. - Правильно делаешь, что извиняешься, - сказал Чиун, принимая сидячее положение. - Только я не виноват, - сказал Римо. - Я не храплю, я закрыл дверь в спальню, чтобы ты не жаловался на мое шумное дыхание, на скрип пружин и прочее. Найди себе другого козла отпущения. - Много ты знаешь! - проворчал Чиун. - Кто выбрал гостиницу со скрипучим лифтом? Если бы на этот этаж не ездили люди, которым понадобился ты, лифт бы не скрипел, и я забылся бы сном. - Кому это я понадобился? - спросил Римо. - Если бы под дверь не подсовывали записок, адресованных тебе, я урвал бы хоть минутку отдыха, - сказал Чиун. Римо увидел на полу скомканную бумажку. Разгладив ее, он громко зачитал: - "Дорогой балбес! Тебе нужна лаборатория "Лайфлайн" на 81-й Ист-стрит. Руби". Он взглянул на Чиуна. - Откуда это взялось? - Ты не собираешься спросить меня, откуда мне известно, что эта записка предназначена именно тебе? - Нет. Когда она появилась? - Откуда я знаю? Два часа назад, час назад. - Ты прочитал это и ничего не предпринял? Руби могла сама отправиться туда и угодить в переплет. - Первое: я ничего не прочитал, потому что записка адресована не мне. "Дорогой балбес" - это не ко мне. Второе: если это Руби написала записку и куда-то отправилась, то она не попадет в переплет, потому что может за себя постоять. Именно поэтому из нее вышла бы отличная мать для сына одного субъекта, если бы у означенного субъекта водились мозги. Впрочем, нельзя ожидать многого от бесчувственного булыжника. Римо стал звонить Смиту. Когда на аппарате Смита замигала красная лампочка, его жена наводилась внизу, занимаясь завтраком, поэтому Смит остался в спальне. - Да, Римо, это лаборатория "Лайфлайн". Это я велел ей предупредить тебя, прежде чем туда соваться. Хорошо, держите меня в курсе. Закончив разговор с Римо, Смит перевернул аппарат диском вниз. На нижней панели оказалась россыпь кнопок. Смит не глядя набрал десятизначный номер. В трубке не раздалось ни одного гудка. После 30 секунд безмолвия мужской голос сказал: - Я слушаю, доктор Смит. - В деле Липпинкотта наши люди вышли на след, - доложил Смит. - Спасибо, - ответил президент Соединенных Штатов, не зная, что Смит уже повесил трубку. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Ее привела в чувство головная боль. Руби знала, что это головная боль, и, приходя в себя, задавалась вопросом, чем вызвана боль. Ее головной болью был Римо. Второй причиной головной боли было то, что она работает на правительство. Будь у нее хоть капля здравого смысла, она никогда не сунулась бы в ЦРУ, а потом в КЮРЕ, а преспокойно продолжала бы торговать париками в своем магазинчике в Норфолке, штат Виргиния, создавая собственный бизнес; со временем она расширила бы поле деятельности и скопила достаточно денег, чтобы к тридцати годам отойти от дел и начать наслаждаться жизнью. Но нет, она поступила по-другому. Она оказалась такой умницей, что пошла на правительственную службу. Вот вам и головная боль. Головной болью был Римо, а также Чиун и Смит. Да, не забыть родного братца по имени Луций. Этот доставлял ей не, боль в голове, а настоящее жжение на полметра ниже. Стоило ей открыть глаза, как головная боль стала нестерпимой. Ей казалось, что в основание затылка ее укусил гигантский слепень. Она попробовала дотронуться до места укуса правой рукой и потерпела неудачу. Скосив глаза, она убедилась, что ее правая рука привязана к кровати. Так же обстояло дело с левой рукой и с остальным телом. Она лежала на больничной койке, перехваченная широкими толстыми брезентовыми полосами, препятствовавшими какому-либо шевелению. Она мигом все вспомнила: струя в лицо при попытке к бегству! В противоположном углу сидела доктор Елена Гладстоун. Она говорила по телефону. Увидев, что Руби очнулась, она широко улыбнулась и направилась к пленнице. Помещение было ярко освещено лампами дневного света, вмонтированными в потолок. Недавно Руби уже видела подобные светильники, вот только где? Вспомнив, она содрогнулась: в городском морге! - Как самочувствие, мисс Гонзалес? - Откуда вы знаете, как меня зовут? - Я многое о вас знаю: имя, место службы, род занятий. Я знаю также, кто такие азиат и американец, не дающие мне покоя. Мне известны ваши подозрения относительно трагических событий в семье Липпинкотта и гибели мистера Мидоуза. - Вы накачали меня наркотиками! - Это был не вопрос, а констатация неприятного факта. - Да, дорогая. Теперь скажите, как вам нравится умереть? - Одно из двух: либо не слишком, либо вообще не нравится. - И то, и другое неприемлемо, - сообщила доктор Гладстоун. - Придется поискать что-нибудь получше. - Не торопитесь. Я ведь не спешу. Кошачьи глаза Руби успели оглядеть всю комнату. Вдоль стен стояли клетки с крысами и хомяками. На столике поблескивал скальпель. Она подумала, что у нее остались кое-какие шансы. - Да, вы знаете обо мне все, - сказала Руби. - На меня произвела сильное впечатление обстановка в лаборатории, вот только я никак не могу взять в толк, чем вы тут занимаетесь. - Ничего удивительного, - ответила доктор Гладстоун, - Это мало кому по зубам. Ее не подловить, как ребенка. Что ж, попробуем сыграть на тщеславии. - Ваши достижения по части пептидов - настоящий прорыв в науке, - сказала Руби. Доктор Гладстоун приподняла брови. - Пептиды? А вы начитаны! Руби проигнорировала снисходительный тон. - Одного не пойму: как вам удается, синтезировав вещества, присущие одному виду, заставить их воздействовать на совершенно другой вид. В глазах рыжеволосой ученой загорелся интерес. - Я их не синтезирую. В ход идут натуральные вещества. Путем синтеза получено только одно соединение, благодаря которому все и заработало. Помните, при трансплантации органов требуются медикаменты, предотвращающие отторжение органов из чужого организма? - Помню, - сказала Руби. - Я получила методом синтеза базовые компоненты, предотвращающие отторжение, и сумела связать их с пептидными. Благодаря этому я могу перемещать вещества от одного вида к другому со стопроцентной эффективностью. - Невероятно! - воскликнула Руби. - Меня покорило также разнообразие программируемых вами реакций. Я еще понимаю, как можно заставить животное бояться темноты, воды. Но азиатов?! Одежды, любых ограничений? - Тут нет никакого чуда. Простое расширение примитивного поведенческого рефлекса. Поручите истязание животных ассистенту-азиату. Причиняйте боль в окружении желтых предметов. Нужная реакция не заставит себя ждать. С одеждой еще проще: сочетание покрова с электрошоком, использование различных типов тканей. Крысы обучаются быстро. Любая ткань ассоциируется с болезненным ударом током; рефлекс продуцирует в мозге пептидные вещества, способные и человеку внушить страх точно к тем же раздражителям. - Так было с Рендлом Липпинкоттом? - Именно так. В следующую секунду глаза доктора Гладстоун сузились: она вспомнила, что привязанная к больничной койке женщина остается ее врагом. - Но зачем? Почему Липпинкотты? - Потому что мы собираемся покончить со всей семейкой. Тогда все их состояние станет нашим. - Вам могут помешать их наследники, - возразила Руби. - Это мы еще поглядим! А теперь, дорогая, если вечер вопросов и ответов окончен, настало время решить, как поступить с вами. Зазвонил телефон. Взяв трубку и выслушав сообщение, доктор Гладстоун сказала: - Иду. Вот и ваши друзья, - бросила она, обращаясь к Руби. - Римо с Чиуном. Сперва прогоню их, а потом займусь вами. - Не возражаю подождать, - ответила Руби. - Между прочим, если у вас появится желание вопить, валяйте, не стесняйтесь. Дело в том, что вы находитесь в подвале глубиной десять футов, так что ни вашего призыва о помощи, ни предсмертного вопля все равно никто не услышит. Докторша вышла. Руби перевела дух. Какая злобная особа! Не теряя ни минуты, она принялась отчаянно елозить спиной по койке, надеясь, что колесики койки не зафиксированы. Догадка подтвердилась: койка пришла в движение и оказалась на пару дюймов ближе к столику, на котором Руби увидела вожделенный скальпель. Оставался пустяк: 10 футов минус два дюйма. Руби не грозила праздность. Елена Гладстоун вошла в свой главный кабинет, заставленный книгами, машинально улыбаясь. Римо и Чиун сидели у стола. - Здравствуйте, я - доктор Гладстоун, - приветствовала она посетителей. - Насколько я понимаю, вас прислал мистер Элмер Липпинкотт-старший. - Совершенно верно, - ответил Римо. - Моя фамилия Уильямс. А это - Чиун. - Можете называть меня "Мастер", - предложил Чиун. - Рада с вами познакомиться, - сказала она и, проходя мимо Римо, намеренно задела его. От нее исходил сильный аромат, показавшийся Римо знакомым. - Чем могу быть полезна? - осведомилась она, усаживаясь. - Сперва умирает Лэм Липпинкотт, потом - Рендл, - начал Римо. - Мы подумали, что вы сумеете объяснить нам, почему они так странно себя вели. Мистер Липпинкотт сказал, что вы - семейный врач. - Это так. Но я не знаю, что с ними произошло. Оба не жаловались на здоровье, хотя и вели малоподвижную жизнь. Насколько я знаю, у обоих не было сильных эмоциональных переживаний. К наркотикам и другим медикаментам они не прибегали. Просто не знаю, в чем дело. - Рендл Липпинкотт боялся одежды, - сказал Римо. - Он не выносил даже прикосновения одежды к своему телу. - Вот этого я и не понимаю! - посетовала Елена. - Ни разу за все эти годы не слыхала о такой иррациональной фобии. - Вы могли бы ему помочь? - спросил Римо. - Не знаю. Возможно... По крайней мере, попыталась бы. Но когда он заболел, ко мне не обратились. - В чем состоит ваша работа здесь? - Сохранение жизни. Мы пытаемся обнаружить болезнь еще до того, как она проявится. Проводим осмотры с целью профилактики тяжелых заболеваний. Скажем, если у человека падает тонус спинных мышц - а у нас есть способ его точного измерения, - мы прописываем комплекс упражнений, которые предотвратят проблему, не дав ей возникнуть. - Большая клиника, если ограничиваться только немощными спинами, - заметил Римо. Елена Гладстоун встретила эти слова улыбкой. Обычно ее широкая улыбка срабатывала безошибочно, рождая у мужчин желание сделать ей приятное. Однако на Римо Уильямса она никак не подействовала, разве что заставила прищуриться, отчего его глаза, и без того похожие на бездонные омуты, сделались еще загадочнее. Она решила, что в нем тоже есть что-то восточное, и заподозрила, что он состоит в родстве со стариком-азиатом, который, сидя у ее стола, внимательно изучал заточенные карандаши. - Почему только спинами? - возразила она. - Мы занимаемся всеми болезнями: сердцем, кровяным давлением, недостатком химических элементов в организме, сосудистыми заболеваниями. - И все? Она поняла, что не смогла произвести на Римо сильного впечатления. - Кроме того, мы проводам опыты на лабораторных животных. Это, скорее, мое хобби, нежели наше основное назначение. Мистер Липпинкотт очень щедро финансирует нашу деятельность. Чиун приставил грифель к грифелю два остро заточенные карандаша, удерживая их кончиками указательных пальцев за резинки. Казалось, он не видит ничего, кроме карандашей. Взглянув на него, Римо заскучал. Зато доктор Гладстоун проявила к его занятию интерес: она никогда прежде не наблюдала ничего подобного. - Теперь, когда нет в живых двоих сыновей Липпинкотта, - сказал Римо, отвлекая ее от карандашей Чиуна, - надлежит позаботиться о третьем. - О Дугласе, - подсказала она. - Да, о Дугласе. У него есть какие-нибудь заметные недомогания? - Нет. Он младший из сыновей. Он регулярно занимается физкультурой и находится в хорошей форме. Я бы весьма удивилась, если бы и Дуглас захворал. Чиун водил руками из стороны в сторону, по-прежнему не роняя карандашей. При этом он негромко гудел, словно подражая двигателю самолета. - Понятно, - сказал Римо. Запас коварных вопросов иссяк. - Мы ищем одну негритянку. Вы ее не видели? - Негритянку? Здесь? Нет. Откуда ей здесь взяться? - Елене Гладстоун показалось, что карие глаза старого корейца прожигают ее насквозь. - Ниоткуда, - ответил Римо. - Она наша коллега. Она сказала, что увидится с нами здесь. - Очень жаль, но пока она не заходила. Что ей передать, если зайдет? - Ничего, спасибо. - Римо поднялся. - Чиун! Чиун перевернул правую руку ладонью кверху и занес над ней левую ладонь. Между ладонями находились два карандаша, соприкасающиеся кончиками грифелей. На глазах у доктора Гладстоун он убрал левую руку, но два карандаша остались стоять на указательном пальце правой. Чиун прищелкнул пальцами, и оба карандаша, перевернувшись в воздухе, опустились точь-в-точь в узкое жерло пластмассового стаканчика. Женщина восторженно зааплодировала. - Перестань валять дурака, - поморщился Римо. - Нас ждут дела. Чиун нехотя встал. - На обратном пути я покажу вам лабораторию, - сказала доктор Гладстоун и вывела гостей в коридор. - Я живу наверху. - Она свернула к двери лаборатории. - Здесь, по бокам, - смотровые кабинеты. В них мы проводим общие осмотры, делаем электрокардиограмму, измеряем давление, берем анализ крови и так далее. Все двери были распахнуты. Римо удостоверился, что на этом этаже Руби нет. Тяжелый цветочный запах духов, которыми пользовалась Елена Гладстоун, снова достиг ноздрей Римо, когда она посторонилась, пропуская их в просторную лабораторию, залитую светом, где стояли несчетные клетки с мышами, крысами и обезьянами. Зверье так шумело, что могли лопнуть барабанные перепонки. - Наши лабораторные животные, - сказала она. - Зачем они вам? - Мы пытаемся создать новое лекарство от стресса. Для этого необходимы опыты на животных. Боюсь, что от результата нас еще отделяет несколько лет. Римо шел за ней вдоль клеток. Чиун шагал следом за ним и громко топал. Римо еще не догадался, зачем. - Вот и все, - сказала доктор Гладстоун. - Вы все осмотрели. - Спасибо, что уделили нам время, доктор, - сказал Римо. Оглянувшись, он заметил на лице Чиуна ухмылку. - А что там? - осведомился Римо, показывая на коридорчик. - Мой лабораторный кабинет. Там я храню данные экспериментов. В том кабинете, где вы побывали, я играю в администратора, а в меньшем - в ученого. Она широко улыбнулась. Римо улыбнулся ей в ответ. - Нам надо встретиться, чтобы вы могли поиграть во врача, - сказал он. - Верно, - ответила Елена Гладстоун, глядя ему прямо в глаза. Ее тело напряглось. Взяв Римо за руку, она довела его к выходу. Чиун все так же топал сзади. Римо подмывало обернуться и велеть ему перестать. Регистраторша за стойкой проводила гостей улыбкой. - Надеюсь, мы с вами увидимся, - сказала доктор Гладстоун Римо на прощанье. - Я тоже на это надеюсь, - ответил Римо. Она заперла за ними дверь и наклонилась к замочной скважине, чтобы убедиться, что они спускаются по ступенькам. Ушли! - Хейзл, обзвоните всех, кому назначен прием. Сегодня приема не будет. Я очень занята. - Понимаю. Римо и Чиун сделали вид, что удаляются, но не ушли дальше соседнего дома. - Твое мнение, папочка? - спросил Римо Чиуна. - Разумеется, она лжет. - Знаю. Я узнал запах ее духов. Так же пахло в палате у Рендла Липпинкотта. Это она сделала ему укол. - У нее на шее есть едва заметная жилка. Когда ты спросил ее о негритянке, жилка запульсировала вдвое быстрее. Она лжет. - Значит, Руби там, - сказал Римо. - Конечно. - Вот только где конкретно? - В подвале, - ответил Чиун. - Поэтому ты так растопался? - Да. Под лабораторией расположено большое помещение. Там мы и отыщем Руби. - Ну, так пойдем за ней, - предложил Римо. - Она будет нас благодарить, - сказал Чиун. Руби уже дотянулась правой рукой до скальпеля, когда услышала шаги на лестнице. Она что было силы оттолкнулась связанными ногами. Койка медленно отъехала от столика и остановилась, не доехав трех футов до первоначального места. Руби оставалось уповать, что доктор Гладстоун не заметит перемены. Осторожно, стараясь не выронить скальпель, Руби ухватила его поудобнее и принялась резать острым лезвием брезентовую ленту, которой была перехвачена ее правая рука. Представ перед пленницей, доктор Гладстоун сообщила ей: - Ваши друзья ушли. Руби ничего не ответила. - Они не оставили вам никакого сообщения, хотя не исключали, что вы можете заглянуть к нам после них. - Доктор Гладстоун улыбнулась. - Болваны! - скрипнула зубами Руби. - Возможно, - согласилась доктор Гладстоун. - А теперь настало время заняться вами. На глазах у Руби она вынула из шкафчика одноразовый шприц и пузырек с прозрачной жидкостью. Она стояла спиной к Руби. Та отчаянно пыталась разрезать ленту на правом запястье. Сперва она почувствовала, что брезент начинает поддаваться, потом по руке потекло что-то теплое: она порезалась. Это ее не обескуражило: она продолжала бороться за жизнь. Доктор Гладстоун говорила, не поворачиваясь к Руби: - Мне бы хотелось придумать для вас что-нибудь пооригинальнее. Скажем, патологический страх перед автомобилями. Потом было бы достаточно выкинуть вас на середину Таймс-сквер. - В этом городе нет ничего естественнее страха перед автомобилями, - откликнулась Руби. Доктор Гладстоун набрала в шприц прозрачной жидкости и убрала пузырек в шкаф. - Боюсь, что вы правы. В любом случае у нас нет времени на эксперименты. Придется применить простенький способ, вроде инъекции яда кураре. Руби предприняла последний, отчаянный натиск - и брезентовая лента лопнула. Она занесла было руку со скальпелем, чтобы освободить левую руку, но в этот момент доктор Гладстоун обернулась. Правая рука Руби упала на койку. Держа наполненный шприц перед глазами, доктор Гладстоун шагнула к Руби. Левой рукой она нащупала локтевую вену на левой руке своей пленницы и расправила кожу, чтобы не промахнуться. Шприц уже был занесен. - Вы уж простите, - молвила она. - Ни за что! - ответила Руби и нанесла правой рукой молниеносный удар, вложив в него всю силу, которую только смогла собрать в прикрученном к койке туловище. Сверкнув в воздухе, скальпель вонзился в шею Елены Гладстоун с левой стороны. Руби не отдернула руку, как теннисистка, привыкшая сопровождать удар ракеткой. Шприц упал на сияющий белизной пол. Глаза доктора Гладстоун широко распахнулись. Она успела понять, что произошло. Из пере