Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Опасные игры --------------------------------- выпуск 10 Перевод Н. Шалыгина Издательский центр "Гермес" 1995 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ По всей Греции его знали под прозвищем Непадающее дерево, хотя его настоящее имя было Мирос. Руки его в предплечьях были толщиной с ногу обычного человека, а ноги в бедрах - с лошадиную шею. Ему было сорок четыре года, но за всю свою жизнь он ни разу не пробовал ни вина, ни женщин, и мышцы его живота бугрились под кожей, точно наполовину покрытые водой камни, вспарывающие поверхность медленно текущего ручья. Он считался героем не только в своей деревушке Арестинес, но и во всей Греции. Однако жизнь его была посвящена прославлению великого бога Зевса, который, согласно легенде, положил начало Олимпийским играм во время битвы с неким менее значительным богом за обладание планеты Земля, поэтому, вместо того чтобы жить, как подобает баловню судьбы, почитаемому за свои пользующиеся спросом способности, Мирос жил, как и все простые обитатели Арестинеса. Каждый день он спускался в пещеры и приносил оттуда огромные бадьи с углем для жителей своей деревни, чтобы те могли согреться во время холодной зимы. День сменялся днем, зима - летом, и однообразие существования Мироса нарушалось лишь тем, что раз в четыре года он отправлялся в одну плодородную долину, чтобы отстоять свой титул Олимпийского чемпиона по борьбе. Сейчас он собирался завоевать этот титул в шестой раз. Он знал, что такое удалось только Мило из Кротона сто лет назад... тем не менее Мирос из Арестинеса позволял себе тешиться надеждой, что спустя еще четыре года он снова отправится туда, чтобы завоевать олимпийскую корону в седьмой раз. Такого не удавалось еще никому. Это будет рекорд, о котором станут помнить долгие годы и после того, как сам Мирос превратится в прах, а его бессмертная душа вознесется на гору Олимп, чтобы вечно жить там вместе с Зевсом. Сидя на земле в своей хижине, Мирос потряс головой, дабы отогнать прочь эти мысли. Прежде чем праздновать седьмую победу, следовало посерьезней подготовиться к тому, чтобы завоевать шестую. Его колени уже давали повод для беспокойства. Только он принялся обматывать правое колено полоской тонкого полотна, как в палатку вошел мужчина. Человек был высокий, худощавый, с бледно-розоватым лицом, что было весьма необычно для этой деревни, которую за последнюю неделю заполонили атлеты со всей Греции - крепкие, орехово-коричневые от работы на солнцепеке. - Что, Мирос, колени беспокоят? - спросил человек. На вид ему было никак не меньше шестидесяти, и, взглянув на него, Мирос с грустью подумал, что Плинатес постарел. Плинатес был главой Совета старейшин, еще с тех пор, как Мирос был мальчишкой, - вот так и состарился, служа своей деревне. Мирос был рад тому, что ему не приходилось работать головой, а только пускать в ход свои руки, ноги и спину. Плинатес выглядел так, будто жить ему осталось совсем недолго. Мирос ничего не ответил. Затем сообразил, что это невежливо, и сказал: - Я посвящен служению Зевсу, однако, когда он создавал людей, ему следовало бы получше подумать об их коленях. Говорил Мирос медленно, продолжая накладывать на колено повязки. - Совсем неважно, каким большим может вырасти человек, колени у него точно такие же, как и у маленького. Мне кажется, это не вполне разумно. - И тут же быстро добавил: - Однако Зевс, конечно же, не поверял мне своих планов. Плинатес что-то пробурчал и сел на подушку напротив Мироса, тем временем темноволосый гигант продолжал заниматься своим коленом. Семь полос полотна слева направо. Потом четыре полосы вдоль ноги вертикально. Затем еще четыре полосы справа налево. Потом закрепил все тонкой полотняной тесьмой и принялся за левое колено. - Видел твоего противника, - проговорил Плинатес. - Похоже, он очень силен. - Оттониус действительно очень силен, - ответил Мирос. - Но он еще мальчик, а я мужчина. - Ты был не намного старше, когда впервые победил здесь, - заметил Плинатес. - Не следует недооценивать мальчиков. Этому дали прозвище Нож. - На этих играх я со всеми осторожен, - сказал Мирос, не поднимая глаз на своего собеседника, - Потому я и перевязываю себе колени. - Может статься, что на этих играх Нож свалит тебя, кого называют Непадающим деревом, - проговорил Плинатес. Мирос тотчас поднял глаза. Если бы Плинатес не был главой Совета старейшин и лучшим другом его покойного отца, он указал бы старику на дверь. А так это выглядело бы непочтительно. И Мирос, опустив глаза, снова принялся за левое колено. - Ведь может статься, что ты не готов, - продолжал Плинатес. - Не готов? - переспросил Мирос. Эти слова Плинатеса показались ему насмешкой. - Я не готов?! Да я, Плинатес, могу сегодня победить весь мир! Не готов! - И он, набрав полную грудь воздуха, расхохотался глуховатым раскатистым смехом. - Это очень плохо, - сказал Плинатес. Мирос поднял на него удивленный взгляд, уронив при этом на пол полотняные повязки. - Потому что сегодня ты проиграешь, - добавил старик. Его выцветшие глаза спокойно смотрели на Мироса, и борец пристально вглядывался в них, пытаясь уловить насмешливое выражение, подтверждающее, что тот шутит. Но ничего такого не увидел. Плинатес был серьезен. - Что такое ты говоришь? - спросил Мирос. - Сегодня ты проиграешь. Так решил Совет старейшин. - К счастью, - сказал Мирос, - мнение Совета отличается от моего мнения, и его эдикты не имеют отношения к состязаниям по борьбе. - Это верно, - сказал Плинатес. - Этот эдикт не имеет никакого отношения к состязаниям по борьбе. Он имеет отношение к правительству и войне. Ты - проиграешь. - Но почему?! - воскликнул Мирос, все еще ничего не понимая. - Да, Оттониус из Куристеса силен. Он молод. Но при этом глуп, да к тому же тратит свою жизнь на женщин и вино. Ему ни за что меня не одолеть. - Все это верно, - проговорил Плинатес. - И тем не менее он победит. - И как же это? - спросил Мирос. - Ты ему поддашься, - ответил Плинатес. Мирос в ярости вскочил на ноги, из горла у него вырвалось нечто очень похожее на рычание. Любой другой, увидев выражение его лица, вылетел бы из палатки. Но Плинатес не пошевелился и не выказал никакого волнения. - Ты должен благодарить Зевса за то, что был другом моего отца, - тихо проговорил Мирос. Его черные глаза пылали гневом, жилы на шее вздулись. Огромные кулаки то сжимались, то разжимались. - Да. Я был другом твоего отца, и я твой друг. Но еще и главный старейшина деревни Арестинес, и это налагает на меня ответственность еще большую, нежели дружба. - Ну да, - сказал Мирос. - Ведь наша деревня уже пять лет воюет с Куристесом; сейчас у нас перемирие на время игр, а завтра, после того как сегодня я выиграю у Оттониуса, мы снова продолжим войну с Куристесом. И все пойдет по-прежнему. Я же отстаиваю честь нашей деревни. - А сколько людей погибло за эти пять лет войны? - спросил Плинатес. - Не знаю. Это пусть считают политики. - Двести шесть человек, - сказал Плинатес. - А что, если я скажу тебе, что в твоей власти спасти, может быть, столько же? Или даже четыреста? Что сейчас в твоей власти покончить с этой войной? Что ты один можешь привести свою деревню к победе? Что ты на это скажешь? - Я скажу, что я борец, - ответил Мирос. - А я скажу, что твой отец отдал за нашу деревню свою жизнь. И ты сочтешь эту цену недостаточно высокой? Мирос медленно опустился на земляной пол и отшвырнул ногой полотно, которым обматывал колено. Оно ему уже не понадобится. Он понял это, и сознание безысходности сдавило ему грудь, словно тяжелый, черный кусок угля, который он копал в Арестинесе на протяжении тридцати лет. В полдень Мирос из Арестинеса и Оттониус из Куристеса встретились в финальном олимпийском поединке борцов. Тела их блестели от пота под палящим греческим солнцем, когда они стали друг против друга на прямоугольной двенадцатиметровой площади, очерченной на земле в долине, где сливаются Кладец и Алфец. Оттониус был одного роста с Миросом, но в отличие от смуглого Мироса имел белую кожу и белокурые волосы. Мирос видел, как Оттониус победил своих противников на четырех предыдущих поединках, и знал, что этот юноша очень силен. Но он также знал, что он сильнее и быстрее Оттониуса, и что тот меньше заботился о своем теле. Как там сказал Плинатес? Что он не готов? Он, Мирос, не готов?! Да он мог бы уложить в этот день целую сотню таких, как Оттониус! Глядя на Мироса, Оттониус усмехнулся, и Мирос подумал, уж не известно ли тому, о чем просил его, Мироса, Плинатес. Но тут он увидел, что Оттониус остановил взгляд на его смуглых тяжелых детородных органах, и сделал вывод, что Оттониус ничего не знает ни о требовании Плинатеса, ни о детородных органах. Если уж борца оценивать по величине этих самых органов, то бык, без всяких сомнений, должен быть сильнейшим борцом. Судья подал сигнал к началу схватки, публика стихла, и два обнаженных атлета осторожно двинулись навстречу друг другу к центру двенадцатиметровой площадки. Когда они начали кружить в центре площадки, Мирос заметил, что Оттониус двигается не совсем правильно. Белокурый юноша стоял в классической стойке, на носках, но когда двигался вправо, то большую часть своего веса переносил на правую ногу и опускался при этом на всю ступню. Это была небольшая, но все-таки ошибка, и Мирос собирался ею воспользоваться. Но вот борцы сошлись и схватились за руки. Мирос сделал два шага вправо, вынуждая Оттониуса сделать то же самое, чтобы держаться к противнику лицом. Мирос чувствовал каждое движение Оттониуса: один шаг, второй. И как только Оттониус перенес вес тела на правую ногу, Мирос мгновенно перенес тяжесть своего тела на левую, упал на спину и, уперевшись правой ногой Оттониусу в живот, перебросил его через себя. Оттониус тяжело плюхнулся на спину. От его падения в воздух взвилась туча пыли. Не успел он вскочить на ноги, как Мирос был уже на нем. Его руки стиснули шею молодого борца. - Никогда не смей надо мной смеяться. Ты, сын собаки из Куристеса, - прошипел Мирос в ухо юноше. Оттониус сделал отчаянную попытку освободиться от захвата, но его движения, казалось, только позволили ручищам Мироса еще надежнее обхватить его шею. - Ты двигаешься, как бык, - прошипел Мирос. - Вот почему теперь лежишь подо мной, точно овца для стрижки. Он еще сильнее сдавил горло Оттониуса, и тот, дернув ногами, попытался движением всего тела вырвать свою мокрую от пота голову из рук Мироса. Но этот прием ему не удался. - А борешься ты, как женщина, - продолжал Мирос. - Я мог бы продержать тебя так, пока ты не уснешь. Или просто одним движением свернуть тебе шею. Ясно тебе? Оттониус снова попытался освободиться. Но Мирос сдавил его еще сильнее и слегка подвинулся, чтобы усилить захват тяжестью тела. И тут юному борцу показалось, будто голова его начинает отделяться от туловища. - Я спрашиваю, тебе ясно? - повторил Мирос. - Да, - выдавил Оттониус. - Ясно. - Вот и хорошо, - прошипел Мирос. - А теперь, глупая башка, я тебя отпущу - живи, но постарайся бороться так, чтобы всем казалось, будто ты сам освободился. Дрыгни-ка ногами еще раз. И Оттониус дрыгнул обеими ногами. На этот раз Мирос ослабил захват, и Оттониус выскользнул из его рук. Как только юноша неловко поднялся на ноги, Мирос сделал бросок к нему. Нарочно промахнувшись на несколько сантиметров, Мирос упал, уткнувшись лицом в землю, и тут же почувствовал, как Оттониус, прыгнув ему на спину, стиснул руками его шею. - Почему? - спросил Оттониус, наклонившись к самому уху Мироса. - Почему ты это сделал? - Не знаю, - ответил Мирос. - Наверное, потому, что я сегодня был не готов. Позволив Оттониусу продержать себя достаточно долго, Мирос поднял руку в знак того, что сдается. Оттониус встал и победно вскинул вверх обе руки, затем наклонился, чтобы помочь подняться Миросу. Мирос встал сам. - Я не нуждаюсь в твоей помощи, павлин, - прошипел он. Публика сидела молча, пораженная скоротечностью схватки, но через минуту разразилась приветствиями, когда Оттониусу вручили медаль на цепочке. Мирос стоял рядом с противником и восхвалял силу и быстроту Оттониуса. Оттониус же восхвалял мастерство Мироса и называл его величайшим чемпионом всех времен. Миросу было лестно это слышать, но удовлетворения он не ощущал. Вернувшись в свое жилище, Мирос нашел там мешочек, оставленный ему Плинатесом. В нем было шесть золотых монет. Это было богатство, предназначенное Миросу в утешение за его поражение. Мирос пошел к реке и швырнул золото в воду. В тот же вечер Оттониус с группой атлетов из Куристеса отправился домой. К этому времени он уже позабыл, при каких обстоятельствах досталась ему победа, и теперь важно шествовал во главе вытянувшихся цепочкой атлетов, точно Ахиллес, марширующий вдоль стен осажденной Трои. Когда они приблизились к стенам Куристеса, атлеты подняли Оттониуса и понесли его на руках. Это был сигнал, которого ожидали жители деревин. Они тотчас же принялись пробивать в стене тяжелыми молотами дыру, поскольку многовековая традиция гласила: если среди нас есть такой великий атлет, то к чему все эти защитные сооружения от врагов? Эта традиция имела столь же давнюю историю, как и сами Олимпийские игры, и пришла, как говорили, из далекой заморской земли, где обитали боги. Атлеты остановились перед пробитым в стене проходом, а в это время сидевший в сотне метров от них на вершине холма Мирос наблюдал за ними и, наконец-то все поняв, с грустью качал черноволосой головой. Оттониус, рисуясь, прохаживался взад-вперед вдоль стены, разглядывая проход. Миросу с вершины холма было хорошо слышно, как тот с недовольным видом кричал: - Я победил Мироса из Арестинеса! Так неужели вы считаете, что я не заслужил большего чем эта узкая щель? Он еще не договорил, а люди с молотками уже взялись увеличивать проход. В конце концов они сделали его таким, что Оттониус смог пройти через него, не нагибаясь. Остальные атлеты последовали за ним. Вскоре на землю опустилась тьма, но в деревне разожгли костры, возле которых еще долго пели и танцевали. А Мирос все сидел на вершине холма и смотрел. Шум стих за два часа до рассвета. И тогда, как он и предполагал, на склоне одного из холмов показался отряд воинов в полном боевом снаряжении, стремительно двигавшийся к деревне. Мирос понял, что это были люди из Арестинеса, которых вел Плинатес. Отряд беспрепятственно прошел через пролом в стене, и вскоре пространство, где совсем недавно звучала музыка, огласилось жуткими воплями. К рассвету деревня Куристес была вырезана до последнего человека, включая Оттониуса, олимпийского чемпиона по борьбе. Сидевший на вершине холма Мирос встал. Думая о погибших жителях Куристеса, он тяжело вздохнул и смахнул набежавшую слезу. Он понял, что политики воспользовались Олимпийскими играми ради победы в войне и теперь они уже никогда не будут такими, как прежде. Пора было возвращаться домой, идти работать в шахту. Мирос двинулся прочь и растворился в туманных глубинах истории Олимпийских игр. Извлеченный им из этого опыт - держать политику подальше от Олимпийских игр - еще долго всем будет служить предостережением, пока спустя двадцать пять столетий в городе под названием Мюнхен шайка варваров не решится пойти ради достижения своих политических целей на убийство ни в чем не повинных юных атлетов. Всеобщий ужас и осуждение по случаю этого события будут непродолжительными, и вскоре террористы станут любимцами левых, а кое-кто даже решит использовать их тактику, в городе под названием Москва. В стране под названием Россия. Во время Олимпийских игр 1980 года. Джимбобву Мкомбу нравилось, когда его называли президентом, королем, или императором, или пожизненным правителем той будущей страны - Объединенной Африки, - которая, как он поклялся, в один прекрасный день заменит на карте мира ЮАР и Южную Родезию. И ему, естественно, очень не нравилось, когда его называли Джим. И Джек Муллин, бывший лейтенант военно-воздушных сил ее королевского величества, не называл Мкомбу Джимом. Он называл его Джим Боб, что, насколько ему было известно, Мкомбу тоже не правилось, но что Мкомбу, несомненно, предпочел бы тому, как называл его Муллин про себя, - то есть свиньей. Тот факт, что это последнее определение имело под собой крепкую основу, подтвердился еще более, когда Муллин вошел в кабинет Мкомбу, находившийся в небольшом доме, расположенном в джунглях у самой границы с Замбией. Стол, за которым восседал Мкомбу, был сплошь завален едой, а еда была сплошь покрыта мухами. Но это ничуть не смущало Мкомбу, который, хватая пищу обеими руками, запихивал ее себе в рот и глотал то, что при этом не вываливалось оттуда на его обнаженную грудь. Причем, не брезговал и мухами. Как только Муллин вошел в кабинет, Мкомбу махнул ему перепачканной жиром рукой, он схватил бутылку с вином и, сделав большой глоток прямо из горлышка, предложил бутылку гостю. - Нет, благодарю вас, сэр, - вежливо произнес англичанин, с усилием сохраняя бесстрастное выражение лица, чтобы не дать отразиться на нем отвращению, которое он при этом почувствовал. - Ну, тогда хоть съешь что-нибудь, Джеки. Ты же знаешь, я терпеть не могу есть один. - Насколько мне кажется, вы неплохо справляетесь с этим делом, - ответил Муллин. Мкомбу выразительно глянул на него, и Муллин, протянув руку, взял двумя пальцами кусок курицы. Если повезет, он сможет промусолить в руках этот кусок на протяжении всей встречи, а потом, вернувшись к себе, поесть американских консервов, запас которых имел с собой всегда, когда находился в джунглях. Увидев, что Муллин взял курицу, Мкомбу улыбнулся, но продолжал смотреть на англичанина до тех пор, пока тот не откусил маленький кусочек и не принялся с неохотой жевать. Мкомбу удовлетворительно кивнул головой. - Знаешь, Джеки, если ты не прекратишь убивать моих людей, у меня не останется воинов. Муллин сел на стул и положил ногу на ногу. Он не отличался внушительным сложением, имея при росте в сто семьдесят сантиметров вес около семидесяти килограммов, но мало кому представлялась возможность недооценить его дважды. - Я буду убивать их до тех пор, пока они не научатся мне подчиняться. Только так можно держать в узде остальных. - Ну, а разве нельзя просто бить их по головам или что-нибудь вроде этого? Это должно на них действовать. Разве обязательно убивать? Мкомбу вытер жирные руки о свою "дашики". Затем, спохватившись, принялся собирать с груди застрявшие в редких лоснящихся волосах кусочки пищи и бросать их в рот. Муллин отвернулся к окну и посмотрел на расчищенную в джунглях площадку, служившую главной исходной позицией для рейдов, проводимых народно-демократической революционно-освободительной армией Мкомбу. - Они не понимают, когда их просто бьют по голове, - проговорил Муллин. - Они понимают только тогда, когда их убивают. Если этого не делать, Джим Боб, в один прекрасный день они разбегутся кто куда и мы с вами останемся без армии. - Но тот, которого ты убил, стоил троих. Муллин вздохнул, вспомнив, с какой легкостью он прикончил этого двухметрового, весившего 120 килограммов сержанта: вынул свой пистолет сорок пятого калибра, снял пилотку и темные очки в металлической оправе, поочередно кладя все это на землю, а когда наклонился в последний раз, чтобы аккуратно положить очки на пилотку, - при этом глаза верзилы следили за каждым его движением, - выбросил вверх левую ногу и каблуком тяжелого ботинка ударил негра в адамово яблоко. Так их поединок и закончился, не успев начаться. Когда парень упал, Муллин, для верности, размозжил ему череп, ударив в висок окованным носком ботинка. - Если такие, как он, стоят троих, то наше положение не из лучших, Джим Боб. Он был неповоротлив и глуп. А солдат без мозгов - не солдат. Победу в войне одерживают не численностью войска, а дисциплиной и мозгами, хотя бы в том количестве, которое необходимо для выполнения приказов. Мкомбу кивнул. Закончив приводить в порядок свою грудь, он еще раз вытер руки о рубашку. - Конечно, ты прав, потому я и оплачиваю так щедро твою должность начальника штаба. Он улыбнулся, и Муллин улыбнулся в ответ, подумав: "Маловато платишь", однако утешил себя мыслью, что его час еще наступит. Терпение всегда вознаграждается. Мкомбу поднялся из-за стола и сказал: - Ладно, пока прекрати убивать кого бы то ни было. - Затем, будто бы желая пресечь возможные возражения, быстро добавил: - А теперь к делу. - Что за дело? Мкомбу, сцепив руки за спиной, слегка подался вперед. - Олимпийские игры, - сказал он. - И в каком же виде состязаний вы собираетесь участвовать? - спросил Муллин. - Кто больше съест? Мкомбу выпрямился. Он был всего сантиметров на пять выше Муллина, но вместе с тем килограммов на пятьдесят тяжелее. Рубаха его была вся в пятнах, в черной седеющей бороде блестела застывшая капля жира. А когда он улыбнулся Муллину, в розовом провале рта сверкнуло золото и серебро. - Если бы я не знал тебя так хорошо, Джеки, я бы подумал, что ты меня не любишь, - сказал Мкомбу. Это был прямой вызов, и Муллин сдержался, убежденный, что в свое время сумеет взять реванш. Просто это время пока еще не наступило. - Я пошутил, Джим Боб, - сказал он. - Прекрасно. Можешь продолжать в том же духе. Только почему ты не ешь свою курицу? И Мкомбу проследил, как Муллин поднес кусок ко рту и неохотно откусил второй раз. - Ладно, - сказал Мкомбу. - Теперь об этих играх. - А в чем там дело? - Спортсменов из ЮАР и Родезии могут не допустить к участию. - Ну и что? - спросил Муллин, пожав плечами. - Это может вызвать недовольства в обеих странах. - Верно, - сказал Муллин. - Но при чем тут мы? - Мы сделаем так, что происшедшее в Мюнхене в семьдесят втором покажется им невинной забавой. Мкомбу поднял глаза, и Муллин кивнул. Он знал эту игру. Мкомбу будет говорить нарочито туманно, и ему, Муллину, придется подталкивать его своими "как", "почему" да "зачем" до тех пор, пока все не станет на свои места. Таким образом, заставляя британца постоянно обращаться к нему за разъяснениями, Мкомбу поддерживал в себе чувство превосходства. - Как? - спросил Муллин. - Мы уничтожим спортсменов одной из стран-участниц и свалим вину за это на какую-нибудь террористическую организацию белых из ЮАР. Муллин снял очки и стал их рассматривать. Он тоже умел вести игру. Медленно водрузив очки обратно на нос, он спросил: - Зачем? - Если это будет сделано от имени каких-то там южно-африканских борцов за какие-то там права, весь мир обрушится на ЮАР и Родезию. И для нас откроются все двери. - Насколько мне известно, с палестинцами ничего подобного не произошло. По-моему, все забыли о том, что они убили в Мюнхене детей. Почему же так должно получиться, если речь идет о ЮАР и Родезии? - Потому что ЮАР и Родезия - антикоммунистические страны, - сказал Мкомбу. - Это гарантия того, что мировое сообщество всерьез ополчится на них и ничего им не простит. У палестинцев не было этого недостатка. Муллин кивнул. - Может, и сработает, - сказал он. - Сколько человек нужно будет уничтожить? - Всех, кого пошлет эта страна. Всех до одного, - ответил Мкомбу с явным удовольствием. - И как же нам удастся это сделать? - А вот за это, дорогой Джек, я и плачу тебе такие деньги. Соображай сам. Естественно, предварительно мы распространим послания с угрозами и тем самым начнем восстанавливать общественное мнение против белых режимов. А массовое убийство явится завершающим штрихом. - Минимальными силами, разумеется? - уточнил Муллин. - Разумеется, чем меньше людей будут об этом знать и принимать в этом участие, тем лучше. Мкомбу сел на место. Его рука почти непроизвольно потянулась за куском мяса, и, как только приблизилась к нему, оттуда тотчас же взмыла муха. - Еще один момент, - сказал Муллин. - А как же ваши русские друзья? Как им понравится, если вы сорвете у них Олимпийские игры? - Если ты сделаешь свою работу как надо, они никогда не узнают, что это были мы, - ответил Мкомбу. - Ясно, - сказал Муллин. Затем встал и бросил на стол едва надкушенный в двух местах кусок курицы. Он не сомневался, что Мкомбу потом съест его. Чем добру пропадать, лучше пусть утроба лопнет. Муллин двинулся к выходу. - Ты кое-что забыл, - проговорил Мкомбу, когда Муллин уже взялся за ручку двери. - Да? - Разве тебе не нужно знать, спортсменов какой страны мы уничтожим? - Это не столь важно, Джим Боб, но я слушаю. Из какой же? - Из самой могущественной, - ответил Мкомбу. - Прекрасно, - сказал Муллин. Он не стал спрашивать, из какой именно. - Из самой могущественной во всем мире. - Как вам будет угодно, сэр, - сказал Муллин. - Из Соединенных Штатов Америки. Муллин кивнул. - Я хочу, чтобы была уничтожена вся их команда, - прибавил Мкомбу. - Как скажете, Джим Боб, - ответил Муллин. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо, и он никогда не увлекался никакими играми. А потому вместо того, чтобы взбираться по задней стене чикагского Хефферлинг-билдинга, как он поступил бы, если бы требовалось действовать скрытно, он вошел туда с парадного входа, расположенного на Норт-Мичиган-стрит, откуда было рукой подать до клуба "Плейбой". Пройдя мимо вахтера, он направился к лифтам. Ожидая лифт, Римо размышлял о том, сколько расходуется энергии, чтобы поднимать людей на верхние этажи. Он находил, что для людей было бы гораздо полезней подниматься пешком, к тому же это помогло бы сократить дефицит электроэнергии. Затем в голову ему пришла мысль пробежаться на четырнадцатый этаж, где находился кабинет Хьюберта Хефферлинга, президента "Хефферлинг энерджи груп", и тем самым внести свой личный вклад в решение проблемы энергетического кризиса в Америке. Но тут он вспомнил, зачем сюда явился, и решил, что уже одним этим внесет достаточный вклад в решение проблемы; и, когда пришел лифт, Римо шагнул в открывшуюся дверь. Его самого ничуть не заботила нехватка горючего для отопления, поскольку он не имел ни машины, ни своего дома. Но вокруг него жили люди, которых это заботило, и ради этих людей Римо Уильямс собирался убить человека, которого никогда и в глаза не видел. Миновав секретаря общего отдела, расположенного на четырнадцатом этаже, Римо предстал перед хорошенькой юной секретаршей Хефферлинга. - Я пришел казнить мистера Хефферлинга. Он здесь? - проговорил Римо. Секретаршу звали Марша. В ее арсенале был полный набор возражений, используемых для посетителей, желающих побеспокоить мистера Хефферлинга по поводу дефицита бензина или нефти - в особенности бензина, - но, когда она подняла глаза, все возражения застряли у нее в горле. Не то чтобы Римо был таким уж красавцем, но его темные волосы, широкие скулы и глубоко посаженные темные глаза произвели на нее такой эффект, что она почувствовала себя прикованной к стулу. Он был шести футов росту, худощав, и только запястья его были толщиной с объемистую банку томатов. Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова закрыла. В животе у нее возникло то самое ощущение, которое появлялось, когда она видела в кино Клинта Иствуда. - Сэр? - наконец пробормотала она. - Я к Хеферлингу. Пришел его казнить. Где он? - Конечно, сэр. Я о вас доложу. Будьте добры, ваше имя? - проговорила она с надеждой, что он присовокупит сюда свой адрес и телефон, и с удивлением подумала, почему этот стройный смуглолицый мужчина заставил ее вдруг почувствовать такое... такое... ну, просто неприличное возбуждение. - Скажите, что его хочет видеть Эвримен, - сказал Римо. - Хорошо, сэр. Мистер Эвримен. Римо слегка наклонился к ней и добавил: - Но вы можете называть меня просто Эв. - Эв. Да, сэр Хорошо, Эв. Когда вам можно позвонить, Эв? - В любое время, - ответил Римо. - Сегодня? Прямо сейчас? - Сначала Хефферлинг, - сказал Римо. - Правильно. Не сводя с него глаз, она нажала кнопку селектора. Римо улыбнулся, и она почувствовала, что заливается краской. - Да, Марша, - раздался сквозь треск голос в громкоговоритель. Римо наклонился к девице и подставил ухо. - Ах, мистер Хефферлинг, вас тут хочет видеть мистер Эвримен, сэр, - доложила она своему хозяину. - Эвримен? Что это, черт подери, за?.. Ему назначено? Римо улыбнулся и кивнул головой, и Марша - словно их головы были соединены - тоже кивнула и солгала своему боссу. - Да, сэр. Назначено. Что-то по поводу казны, по-моему. - Казны? Что?! О черт, пусть войдет. - Хорошо, сэр. Она отключила селектор и сказала Римо: - Можете войти. - Благодарю. Вас зовут Марша? - Да. И я живу одна, - выпалила Марша. - Я хотел бы поговорить с вами, когда выйду от мистера Хефферлинга. Вы будете здесь? - Разумеется. Буду. Я буду ждать. Я никуда не уйду. Обещаю. Я буду здесь. - Отлично. Дождитесь меня. - Обязательно. Обещаю. Она указала ему дверь в кабинет Гарольда Хефферлинга, и, прежде чем войти, Римо махнул ей рукой. Когда дверь за ним закрылась, он перевел взгляд на сидящего за столом мужчину. - Вы Хефферлинг? - спросил Римо. Мужчина, хмурясь, смотрел в журнал приемов. - Я так и знал! - торжественно произнес он. - Вам не назначено, мистер как-там-бишь-вас зовут. Сколько вы дали этой стерве, чтобы она вас впустила? Я вышибу ее отсюда пинком под зад, даже если она сделала это просто сдуру. Римо двинулся к столу, и мужчина встал. Гарольду Хефферлингу шел пятый десяток, и он пребывал в отличной форме. При росте сто восемьдесят пять сантиметров и весе девяносто килограммов, основную массу из которых составляли мышцы, он к тому же еще занимался каратэ, - с тех пор, как начала сказываться нехватка бензина, - поскольку люди, узнавая его на улице, время от времени поддавались желанию оторвать ему башку, что было вызвано их недовольством в связи с дефицитом бензина. Встал он, очевидно, для того, чтобы своим внушительным видом напугать уступавшему ему в размерах Римо. - Ты, - сказал он, указывая пальцем. - Убирайся отсюда, как пришел, и прихвати с собой эту дуру, что там сидит. Римо протянул руку, сжал палец здоровяка своими указательными и большими пальцами и сказал: - Не показывай пальцем. Это неприлично. Гарольд Хефферлинг, несмотря на то, что не собирался садиться, совершенно неожиданно для себя сел. Затем посмотрел на свой палец. Боли не чувствовалось, однако Хефферлингу казалось, что именно из-за этого пальца он и сел. - Да кто ты такой, черт побери?! - спросил он. - Я уже сказал это твоей секретарше, - ответил Римо, присаживаясь на край стола. - Я Эвримен, то есть простой человек. И говорю от имени простых людей. У меня на груди вытатуирована большая красная буква "Э", что значит "Эвримен". - Ты чокнутый, - сказал Хефферлинг. И вдруг на какое-то мгновение ему стало не по себе. Этот парень был явно ненормальным, вероятно, один из тех, чьи мозги размягчились от слишком долгого пребывания на слишком сильной жаре в слишком длинных очередях за бензином. И Хефферлинг решил несколько смягчить тон, - Ну, и чего же ты хочешь, Эвримен? Что-то насчет казны? - Нет, - ответил Римо. - Она неправильно поняла. Я сказал, что хочу тебя казнить. Но я не хочу, чтобы ты счел мои действия необоснованными. А потому сначала ты мне расскажешь, зачем ты делаешь так, чтобы бензина все время не хватало, а уж потом я решу, убить тебя или нет. Хефферлинг раскрыл рот и произнес что-то вроде "у-а, у-а". Затем повторил попытку. Получилось уже более членораздельно: - У-у-убивать? - Не убивать, а убить, - сказал Римо. - Один раз и навсегда. - Да ты и вправду чокнутый, - проговорил Хефферлинг. - Явно буйно помешанный. - Помешанный? Да мы уже все помешанные. А помешались мы оттого, что нам приходится торчать в очередях за бензином, и оттого, что люди убивают друг друга в этих очередях, а ты при этом знаешь только одну очередь - очередь в банке, куда кладешь деньги. Помешанный! Естественно. Мы уже сыты по горло и больше этого не потерпим. Римо улыбнулся. Эту фразу он слышал в каком-то кинофильме, и ему все время хотелось ее где-нибудь ввернуть. - Но ты ошибаешься! Смертельно ошибаешься! - Хефферлинг сделал паузу, задним числом осмысливая сказанное. - Я хотел сказать, ты ошибаешься. Бензина действительно не хватает, и виноваты в этом арабы, а не я. Честное слово, мистер Эвримен! - Можешь называть меня Эв, - сказал Римо. Обливаясь потом, Хефферлинг зажмурился, словно с трудом удерживаясь, чтобы не заплакать. - Послушай, Эв. Ты просто не понимаешь. - Тогда объясни, - сказал Римо. - Так дай же мне объяснить, - завопил Хефферлинг, вскакивая на ноги, и Римо с беспокойством подумал, не слабая ли в этой комнате звукоизоляция. - Сядь, - сказал он. Хефферлинг быстро заморгал, пытаясь убедить себя в том, что не сядет, пока ему этого не захочется. В конце концов, чей это кабинет, и что он, этот Эвримен, о себе воображает? Но тут Римо коснулся его груди, и он сел. - А теперь давай, рассказывай, - велел Римо. Хефферлинг повел глазами, будто на его веках изнутри было написано, что нужно говорить. Но что он мог сказать этому сумасшедшему? - Послушай, это правда. Есть люди, которые делают так, чтобы бензина все время не хватало. "Это то, что надо", - подумал Хефферлинг. К тому же это была правда. Он где-то читал, что сумасшедших не следует обманывать. Может, если начать с правды, которой этот псих так жаждет, то он поверит и всему остальному, что Хефферлинг скажет. Римо, словно оценив эту теорию, улыбнулся. - Эти люди скупают нефтепродукты на рынке наличного товара и придерживают их до тех пор, пока в стране не поднимутся на них цены. Они предлагали мне присоединиться к ним, но, когда я услыхал об этих делах, я отказался. У меня с ними не может быть ничего общего. Я сказал им, что их планы направлены против Америки. Рима кивнул. - Это хорошо, - сказал он. - Значит, у тебя не может быть с ними ничего общего. - Совершенно верно. - Потому что это направлено против Америки. - Да-да, именно так. - А ты патриот. - Да. - И ты совершенно не заинтересован в том, чтобы сколотить несколько лишних миллионов долларов. - Нет, не заинтересован. - Да брось, Хефферлинг, - укоризненно произнес Римо. - Это чистая правда. - Значит, вот так ты надеешься оправдаться? Это должно помешать мне убить тебя? Хефферлинг не отрываясь смотрел на Римо. Затем его физиономия начала медленно расплываться в улыбке. - Я понял. Это ты пошутил, да? Тебе за это заплатили, так? Чтоб вроде как на пушку взял. Тебе заплатили, да? Римо пожал плечами. - Вообще-то да. Как-никак это моя работа. - Это что же: запугивать? Угрожать? - Нет, - ответил Римо и, поскольку теперь это уже не имело никакого значения, рассказал Хефферлингу о себе всю правду. Как молодого нью-йоркского полисмена Римо Уильямса обвинили в убийстве, которого он не совершал, и отправили на электрический стул, который не сработал, и как он остался жив и был завербован для работы в секретной организации по борьбе с преступностью, которая называлась КЮРЕ. Рассказал и о том, как Римо Уильямс изучил искусство Дома Синанджу - древних корейских наемных убийц - и как, постигая это искусство развил в себе способности, которыми не обладает ни один обыкновенный человек. Совершенно особенные способности. Закончив рассказ, Римо посмотрел на Хефферлинга, но не увидел ничего, кроме недоумения. Его, как всегда, не поняли. - Как бы там ни было, Хефферлинг, те, что стоят надо мной, растолковали мне, что к чему. Самому мне бензин не нужен. Но мне сказали, что где-то в Пуэрто-Рико ты держишь пять танкеров с нефтью и ждешь, когда взлетят цены, после чего станешь продавать эту нефть в Америке. А тем временем люди томятся в очередях за бензином. Вот что рассказали мне люди, которые сидят наверху, и еще они сказали мне, что я должен все это как-нибудь прекратить. - Как, например? - спросил Хефферлинг. - Например, убить тебя. - Подожди! - в ужасе взмолился Хефферлинг. - Я могу еще много чего тебе рассказать! Очень много! Подожди! - Ангелам расскажешь, Хьюберт. Подавшись вперед, Римо легонько ударил его костяшками пальцев, и Хефферлинг осел на стуле. Римо поднял его правую руку и отпустил. Рука упала на стол, по-мертвому глухо стукнув. - Таков нефтяной бизнесмен, дорогуша, - сказал Римо, обращаясь к трупу. Обойдя вокруг стола, он достал из левого верхнего ящика чистый лист бумаги, затем нашел в боковом кармане пиджака Хефферлинга черный фломастер и что-то написал на листе. Потом взял кусочек "скотча" и приклеил листок ко лбу Хефферлинга, предварительно вытерев с него испарину лежащим на столе куском промокательной бумаги. После чего сложил руки Хефферлинга на коленях. Возле двери Римо обернулся, чтобы оценить свою работу. За столом, совершенно прямо, сидел труп Хефферлинга. На листе бумаги, свисавшем у него со лба, было написано: НЕ ПРИТЕСНЯЙ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА. ТАК МСТИТ ЭВРИМЕН. Когда Римо вышел из кабинета, Марша взволнованно обернулась. Увидев его, она расцвела. Вот оно опять, подумала она, то же ощущение в глубине живота. - Привет, Марша, - сказал Римо. - Здравствуй. Ты хотел поговорить со мной? - Вообще-то нет. Я хотел тебя поцеловать. И когда он, положив ей на плечо возле самой шеи руку, наклонился, она почувствовала, что голова у нее пошла кругом. Она с трепетом ждала, когда его губы коснутся ее губ. Ей показалось, что она чувствует у себя на лбу его дыхание, затем последовало легкое нажатие на горло - и больше она уже ничего не чувствовала. Римо осторожно опустил ее голову на стол на сложенные руки. Очнется она в полном недоумении, с затуманенным сознанием и едва ли сможет припомнить что-либо из того, что произошло за последние полчаса. Позднее она расскажет полиции, что уснула за столом и ей приснился мужчина, но описать его она не сможет, разве что упомянет о странном ощущении, которое от его взгляда возникало у нее в животе. "По-моему, это у вас с головой что-то странное", - заметит один из полицейских и напишет в протоколе: "Свидетелей убийства Хефферлинга нет". Римо направился обратно к себе в отель и, проходя мимо клуба "Плейбой", помахал рукой посетителям, сидящим возле окон, и крикнул, что лучше бы они играли в теннис, чем пить с утра пораньше. Войдя в свой номер, он подошел к пожилому азиату, сидевшему в позе "лотос" посреди комнаты на покрытом ковром полу, и сказал, выразительно подняв палец к потолку: - Я Эвримен. Бойся моей мести. Одним плавным движением, точно строка дыма из кувшина, азиат поднялся с пола и встал перед Римо. Ростом старик едва достигал полутора метров и весил не более сорока пяти килограммов. По бокам его головы, обтянутой сухой желтой кожей, колыхались реденькие пряди седых волос. - Проходи, сын мой, и садись, - сказал он и потащил Римо к дивану. Римо сесть не пожелал. Старик легонько коснулся его груди, и Римо тут же сел. Старик покачал головой и с грустью проговорил: - Я давно этого ожидал. - Чего ты ожидал, Чиун? - спросил Римо. - Слишком напряженные занятия по изучению искусства Синанджу помутили твой рассудок. Это моя вина. Мне следовало знать, что белый человек не сможет долго выдержать такого напряжения даже под моим гениальным руководством. Это все равно что пытаться влить океан в чашку. В конце концов чашка кокнется. Вот ты и чокнулся. Но прежде чем за тобой придут, чтобы забрать отсюда, я хочу сказать тебе, Римо: ты молодец, что так долго продержался. - Да брось, Чиун. Я пошутил. Чиун вернулся в позу "лотос" и сложил руки на коленях поверх своего пурпурного кимоно. Казалось, что он молится в память о Римо. - Чиун, перестань. Я вовсе не сумасшедший. Просто я пошутил. - Пошутил? - переспросил Чиун, поднимая глаза. - Да. Пошутил. Чиун снова покачал головой. - Еще хуже, чем я опасался. Теперь он шутит над тем, чему его учит Мастер Синанджу. - Ладно, Чиун, кончай дурачиться. - Ты разбил мне сердце. - Чиун... - Ты поверг меня в уныние. - Чиун, ну что ты... - Ты нарушил мое пищеварение. И тут в голове у Римо словно молния сверкнула. - О черт, я совсем забыл про твои каштаны! - Только не извиняйся, пожалуйста, - сказал Чиун. - Это сущий пустяк. Я и не ожидал, что ты вспомнишь о просьбе больного старика, когда тебе представляется возможность развлечься с этими зайчиками. - Какими еще зайчиками? - А в том рассаднике порока. Римо даже сморщился, пытаясь сообразить, о чем говорит Чиун. - А! Ты перепутал. Пьяниц называют кроликами красноглазыми, а не зайцами. - Я буду молиться о твоем спасении. - Чиун, клянусь тебе, я даже близко не подходил к клубу "Плейбой". Чиун фыркнул. - Это клятва белого человека, который недавно клялся принести мне каштаны. - Это клятва ученика Мастера Синанджу, самого великого из всех мастеров Синанджу, - сказал Римо. - Я поверю тебе во имя нашей дружбы, - сказал Чиун. Римо встал и поклонился в пояс. - Благодарю тебя, папочка. Чиун величественно повел рукой. - Ты прощен. А теперь ступай купи мне каштанов. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Когда письмо с угрозой в адрес олимпийской команды Соединенных Штатов пришло в Олимпийский комитет, его немедленно доставили председателю комитета Р. Уотсону Дотти. Однако он в этот момент был занят другим делом. Прослышав о том, что некий пловец из Сьерра-Леоне бесплатно получил плавки от какого-то производителя купальных костюмов, Дотти пытался найти подтверждение этим слухам, чтобы отстранить этого спортсмена от участия в московских играх. У Дотти было такое ощущение, будто никто на свете, кроме него, не понимает разницы между любителем и профессионалом, и он был всецело поглощен тем, чтобы эту разницу сохранить. Поэтому он отодвинул в сторону листок, который положил на стол его помощник. - Лучше бы вы это прочли, командор, - посоветовал помощник. Дотти поднял глаза, раздраженный назидательным тоном помощника, но бумажку взял. На ней был напечатанный на машинке текст следующего содержания: "В знак протеста против повсеместных нападок на спортсменов из ЮАР и Родезии олимпийская команда Соединенных Штатов будет уничтожена. Не считайте это пустой угрозой". Письмо было подписано "Ю.А.Р.С.", а чуть ниже располагалась расшифровка: "Южно-африканцы за равноправие в спорте". - Стоит нам принимать это всерьез? - спросил помощник. - Да откуда же, черт подери, мне это знать? - ответил Дотти. - Я не могу отвлекаться на такую ерунду. У меня тут пловец из Сьерра-Леоне, о котором известно, что он незаконно обогащается за счет спорта. Вот от кого вам нужно оградить наших спортсменов-любителей. Помощник хотел было сказать, что принятая сьерралеонским пловцом взятка вряд ли осквернит олимпийские бассейны, но удовольствовался замечанием, что, может быть, следует как-то защитить американских спортсменов в связи с угрозой со стороны этой Ю.А.Р.С. - Вы когда-нибудь слыхали о такой организации? - спросил Дотти. - Нет, командор. - Я тоже. Черт бы их побрал, ну что заставляет людей делать такие вещи? Помощник не отвечал, и в конце концов Дотти распорядился: - Отправьте это в ФБР со спецкурьером. - А президенту? - спросил помощник. - Естественно, - ответил Дотти. - И в Белый дом тоже. Пусть они об этом беспокоятся. У меня есть дела поважнее. Давайте. Отправляйте. Когда помощник вышел из комнаты, командор Р.Уотсон Дотти, которому этот воинский титул был пожалован в яхт-клубе, расположенном в закрытой гавани! Плейнфилд, Нью-Джерси, стукнул кулаком по столу. - Будем считать это розыгрышем. - Хорошо, если это просто розыгрыш, - проговорил директор ФБР. - Однако вряд ли стоит на это надеяться, не так ли, сэр? - спросил начальник отдела по особым делам. - Пожалуй, нет. И думаю, следует предупредить об этом Белый дом. - Они уже знают, сэр, - сказал начальник отдела по особым операциям. - Они получили точно такое же письмо. Шеф ФБР покачал головой. - А еще кто-нибудь получил? ООН, ЦРУ иди "Вашингтон пост"? Господи, неужели этот идиот из комитета не знает, что для таких дел существуем мы? Если бы мы сочли необходимым оповестить президента, мы бы это сами сделали. - Вы угадали одно из трех, сэр, - сказал начальник отдела. - О чем это вы? - В ООН и ЦРУ они не послали, а в "Пост" послали. А также в "Нью-Йорк таймс" и во все телевизионные агентства. Похоже, эта Ю.А.Р.С. заготовила достаточно экземпляров, чтобы хватило всем. - Чертовски любезно с их стороны, не так ли? - заметил директор. - Он находил, что, произнося такие фразы, обретает сходство с сэром Лоренсом Оливье. И всегда сожалел, что во время войны не попал служить в Великобританию, - тогда у него было бы основание щеголять и английским акцентом. - Н-да, чертовски любезно, - повторил он. "Превосходно, - думал президент. - Превосходно! Мало мне инфляции, безработицы, топливного кризиса, распадающихся заморских альянсов - так теперь еще и убийство членов олимпийской сборной страны. Какие там перевыборы! Хорошо еще, если меня не линчуют". - Господин президент, - подал голос один из его приближенных, и президент с удивлением оторвал взгляд от бумаг. Он совсем забыл, что рядом стояли люди. - Пресса желает слышать заявление по этому поводу. - Это розыгрыш, - сказал президент. - Иначе и быть не может. - А про себя подумал: "Хорошо бы, если так. Мне все это совершенно ни к чему". - Я думаю, это не совсем то, что хочет услышать пресса, - заметил первый помощник. - Хорошо. А что, если так: мы даем гарантию - абсолютную гарантию, - что с нашими спортсменами в Москве ничего не случится. Попробуйте так. Абсолютную гарантию. И только побольше решительности в выражениях, когда станете делать заявление. Вы понимаете, о чем я говорю. Наверно, так будет нормально. - Вполне, - сказал помощник. - Так подойдет. - Только сначала согласуйте это с моей женой, - добавил президент. - Может, у нее появится еще какая-нибудь идея. - Это уж как всегда, - пробормотал чуть слышно пресс-секретарь, выходя из комнаты. Оставшийся с президентом помощник спросил: - Не следует ли нам принять кое-какие меры безопасности? Президент посмотрел на него своим красноречивым взглядом, означавшим: "Я бы до этого и без тебя додумался", и помощник сник. - Нужно, чтобы русских оповестили о том, что нам придется принять совместные меры по обеспечению безопасности. Наша команда под угрозой. Им придется на это пойти. - Хорошо, сэр. - ФБР этим уже занимается. - Да. - Хорошо, выполняйте, что я сказал. Оставшись один, президент погрузился в мрачное раздумье и вспомнил о безномерном телефоне, спрятанном в комоде в его спальне наверху. Этот телефон обеспечивал прямую связь с секретной организацией КЮРЕ, с ее директором доктором Харолдом В. Смитом. Предшественник президента на этом посту все ему объяснил. Этот Смит был завербован для руководства операциями КЮРЕ несколько лет назад. Идея заключалась в том, чтобы в обход Конституции расправляться с негодяями, которые обделывают свои дела, прикрываясь этой самой Конституцией. С течением времени масштаб операций КЮРЕ настолько расширился, что теперь она могла действовать где угодно и делать что угодно. И каждый новый президент - он был в этом уверен, - вступая на этот пост, думал об одном и том же: он никогда не станет прибегать к услугам КЮРЕ. И точно так же, как и он, каждый из них был вынужден пользоваться ее услугами. Однако было это совсем не просто. Президент не имел права отдавать КЮРЕ приказов. Он мог только предложить выполнить ту или иную миссию. Окончательное решение принимал доктор. Единственный приказ, который мог отдать президент и который подлежал немедленному исполнению, - это распустить КЮРЕ. Но ни один президент так и не отдал такого приказа, потому что каждый из них видел, что Америке нужна эта КЮРЕ и этот доктор Смит, и его карающая десница Римо, и этот маленький старый азиат, делающий совершенно необыкновенные вещи. Президент Соединенных Штатов поднялся к себе в спальню и, взяв трубку телефона, стал ждать, когда на другом конце линии ему ответит Смит. "Почему этот телефон всегда такой холодный?" - с недоумением подумал он. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Доктор Харолд В. Смит считал нежелательным проводить встречи в общественных, местах. Такова была его позиция. У Римо же была своя позиция: если Смиту нужно встретиться с ним и Чиуном, то ему придется провести встречу там, где ее назначит Римо. А потому, зная, что Римо, не говоря ни слова, может исчезнуть куда-нибудь эдак месяца на три, Смит и очутился в Бронксе, в вагончике фуникулера, плывущем над пешеходными дорожками зоопарка, и именно тут пытался изложить своим наемным убийцам новое задание. - Послушайте, Римо, но почему зоопарк? - недовольно спросил Смит. - А я люблю зоопарки, - ответил Римо. - И я уже давно в них не бывал. Чиун придвинулся вплотную к Смиту. - Он надеется найти тут свою родню, император, - громко прошептал он на ухо Смиту. - Я слышу, - ворчливо заметил Римо. Чиун возвел кверху глаза с выражением невинной кротости. - И перестань называть его императором, - прибавил Римо. Чиун изобразил недоумение. На протяжении тысячелетий мастера Синанджу нанимались на службу к императорам, царям, королям по всему свету, и он считал, что самая подходящая форма обращения к Смиту - "император Смит". - Не обращайте на него внимания, - сказал Чиун Смиту. - Он сердится потому, что все обезьяны тут точь-в-точь похожи на него, и он не может определить, кто из них кем ему приходится. Смит указав на единственного, кроме них, пассажира, который спал, растянувшись на сиденьях в дальнем конце вагончика. Римо и Чиун точно могли сказать, что тот был мертвецки пьян, поскольку исходивший от него винный дух казался им в замкнутом пространстве вагончика густой туманной завесой. - Ему не до нас, - сказал Римо. - На этот счет можете не беспокоиться. Так, значит, меня хотят приставить нянькой к целой олимпийской команде? - Глупое дитя, - быстро сказал Чиун. - Император вовсе не собирается возлагать на тебя такую невыполнимую задачу. И вообще его предложение вполне разумно. Римо подозрительно посмотрел на Чиуна. Ему было известно, что Чиун твердо считал Смита ненормальным, поскольку тот отвергал неоднократные предложения Чиуна ликвидировать президента Соединенных Штатов и сделать его, Смита, пожизненным правителем. И тут Римо все понял. - Не слушайте, Смитти. Это он к вам подлаживается, потому что хочет поехать в Москву на Олимпийские игры, получить там золотую медаль, а потом заколачивать деньги на контрактах с телевизионными студиями. - Чиун? - произнес Смит и, отклонившись назад, посмотрел на хилого старого корейца. - А что? - продолжал Римо. - Ведь он может одержать победу в любом виде состязаний. Даже во всех, если на то пошло. Впрочем, я тоже. - Хоть раз этот паршивец сказал правду, - заметил Чиун. - Все верно, император. - Ну что же, Римо, у тебя будет возможность это доказать, - сказал Смит. - Мы в своих предположениях не ошиблись. Люди в Москве оказались очень несговорчивыми. Они не хотят пускать в Россию наших сотрудников службы безопасности. Им кажется, что наши люди из ЦРУ станут за ними шпионить. - Можно послать туда все ЦРУ, но будет большой удачей, если они найдут хотя бы олимпийский стадион, - сказал Римо. - Если вы хотите, чтобы мы добыли какие-нибудь секреты... - начал было Чиун, обращаясь к Смиту. - Я очень признателен вам за это предложение, Мастер, - сказал Смит. - Поверьте мне. Но как-нибудь в другой раз. Вам, Римо, придется поехать в составе команды под видом спортсмена. Но вам придется доказать свое право на участие в играх на отборочных состязаниях. - Вы шутите, - сказал Римо. - Это же прекрасно! - сказал Чиун. - Если я сам не могу бороться за золото, то кому же еще это делать, как не моему сыну? - Он придвинулся к Смиту. - Хотя на самом деле он мне не сын, потому что у него такой странный цвет кожи, однако я так говорю, чтобы поднять ему настроение. - Он отодвинулся обратно. - Конечно же, я поеду вместе с ним. - Разумеется, - подтвердил Смит. - Вы можете поехать под видом тренера. - Отлично, - сказал Чиун. - Это уже хуже, - сказал Римо. - Все будет в порядке, - сказал Смит и снова указал на пьяного. - Вы уверены, что этот там спит? - В полном отрубе, - сказал Римо. - А в каких состязаниях мы будем участвовать? - спросил Чиун, обращаясь к Римо. - Мне все равно. В каких хочешь. - Ты мог бы победить в беге на любую дистанцию, - сказал Чиун. - Да, - согласился Римо. - Что там у нас: спринт, бег с барьерами, восемьсот метров, полторы тысячи, миля, две мили... Еще марафон... и это, как его... толкание ядра, прыжки с шестом, прыжки в высоту, прыжки в длину... А, да там всего хватает. - Еще гимнастика, - напомнил Чиун. - Конь, брусья, кольца, бревно... Да не вздумай ставить мировых рекордов во время квалификационных соревнований, - заметил Чиун. - Там контракты не подписывают. Рекорды побереги для Олимпийских игр. - Хорошо, папочка. - Но не можете же вы участвовать во всех видах соревнований, - сказал Смит, пытаясь вернуть разговор в нужное русло. - Вот она - гениальность нашего императора, Римо, - проговорил Чиун. - Конечно, он прав. Если ты примешь участие во всех видах состязаний, то в каждом из них победишь, и тогда незачем будет посылать целую команду. - Ну так что? Значит, не придется с ними нянчиться. Смит укоризненно покачал головой. - Вам не предлагают с ними нянчиться. Приедете в Москву, найдете источник угрозы и уничтожите его. - И завоюешь золотые медали, - добавил Чиун. - Разве что одну - за выполнение идиотских заданий, - сказал Римо. Затем взглянул на собеседников и поднял руки. - Хорошо, хорошо! Выбирайте, в каком виде. Только не в марафоне. Что-нибудь такое, что занимает мало времени. Чтобы побыстрее управиться. - Давайте спросим у постороннего, в каком виде тебе следует победить, - предложил Чиун. Встав с места, он подошел к пьяному и быстро тронул его за плечо. Человек не шевелился. Чиун негромко произнес: - Проспись, проснись. Человек не двигался. Тогда Чиун взял его двумя пальцами за мочку уха и сжал. - А-а-ай! - вскрикнул человек, тотчас проснувшись. С изумлением оглядевшись вокруг, он увидел перед собой Чиуна во всем его великолепии в роскошном богато расшитом дневном одеянии из желтой парчи. - Мне что, все это снится? - проговорил пьянчужка И потер ухо. - Но если это сон, почему так сильно болит ухо? - Послушай, - сказал Чиун. - Нас не интересует твое дурацкое ухо. Скажи, в каком виде состязаний нам выиграть золотую медаль на Олимпийских играх? - Вам? - спросил забулдыга и окинул Чиуна оценивающим взглядом. - Ну, разве что кросс на милю для ветеранов. Там вы бы еще как-нибудь дотопали. - А не я, - сказал Чиун. - Мой ученик. - И указал пальцем на Римо. Пьяница вытянул шею, чтобы получше разглядеть Римо. - Да и этот вроде не слишком молод, - сказал он. - Да и на спортсмена не похож. Пить охота. - Назови вид спорта, - настаивал Чиун. - Ну, что-нибудь попроще. Может, он бегать умеет? Похоже, ему приходится бегать от полиции. Бегать можешь?! Полмили пробежишь? Полмили, наверное, пробежит. Тут он наконец понял, что проснулся, и удивился, откуда эти люди взялись и что они делают в его зоопарке. Может быть, пока он тут спал, его забрали из зоопарка в психушку? - Да, полмили я пробегу, - сказал Римо. - Ну вот и беги. Или у них там метры? По-моему, у них теперь все в метрах. Америка ведь перешла на метрическую систему. Теперь даже выпивку литрами продают. Теперь у них там метры, миллиметры и все такое прочее. Он с гордостью выпятил грудь, ощущая себя патриотом. - Хватит, - сказал Чиун. - Спасибо - И, обернувшись к Римо: - Дай ему двадцать пять центов за беспокойство. Римо подошел к пьянчужке, который продолжал бормотать что-то про литры, метры и миллиметры, и сунул ему в руку банкноту в пятьдесят долларов, постаравшись, чтобы Смит, который оплачивал все счета, этого не видел. - Держи, - сказал Римо. - Это тебе на пропой. - Не верю я во все это, - сказал Смит. - Он выиграет, - сказал Чиун. - Вот увидите. - Прямо не могу дождаться, - сказал Смит. Вагончик фуникулера со стуком остановился, и пьянчужка, торопливо выбравшись наружу, ринулся со своим неожиданно обретенным состоянием к ближайшему бару, покрыв при этом километровую дистанцию за лучшее в своей жизни время. Выйдя из вагончика, Смит, Римо и Чиун увидели, что все остальные посетители зоопарка вроде бы тоже куда-то бегут. - Что-то случилось, - заметил Смит. - Эти люди чем-то напуганы, - сказал Римо. В этот момент мимо них пробегал человек в форме смотрителя зоопарка, и Римо поймал его за воротник. - Что тут происходит, приятель? - Брайен сбежал! - коротко бросил тот, как будто это все объясняло. Затем рванулся было дальше, но почувствовал, что не может двинуться с места. Рука худощавого мужчины, лежавшая у него на плече, казалась весом в тонну. - Прекрасно, - сказал Римо. - И кто такой этот Брайен? - Горилла! Самая крупная горилла в мире! Кто-то его разозлил, и он оторвал дверцу клетки! Прямо взбесился! Пусти меня! Мне надо бежать за ружьем с усыпляющим! Пусти, слышь! - А где его клетка? - спросил Чиун. - Да вон там! - крикнул смотритель. - Ну, отпусти же! Римо убрал руку с его плеча, и тот умчался. - Нам лучше уйти, - проговорил Смит. - Чепуха, - возразил Чиун. - Мы пойдем к этой горилле. Правда, тут Римо не покажет вам, как быстро он бегает, но все же сможет восстановить вашу веру в него, хоть он и белый, что, конечно, большой недостаток перед лицом Господа, не в обиду присутствующим будь сказано. Пошли. И Чиун двинулся в указанном направлении. Смит, взглянув на Римо, который пожал плечами и последовал за Чиуном, не придумал ничего более безопасного, чем пойти за ними. Когда они подошли к сектору, где находилась клетка гориллы, зоопарк был уже практически пуст и Брайен немного успокоился. Его можно было просто задержать здесь, вдали от главной аллеи зоопарка, и тогда для смотрителей, вооруженных ружьями с усыпляющим средством, не составило бы труда с ним справиться. Но у Чиуна на уме было совсем другое. - Вот он, - шепотом произнес Смит. - Не бойтесь, - сказал Римо. - Говорите громче. Гориллы не понимают, что вы говорите о них. - Можете ему поверить, император. Он в курсе дела насчет горилл. И вообще по части обезьян. Брайен был без малого в два с половиной метра ростом и весил больше двухсот килограмм. Он стоял возле своей клетки и, почесывая голову, поглядывал по сторонам. Увидев приближающихся людей, он зарычал и запрыгал на месте, колотя себя в грудь. И вдруг двинулся на них. - Лучше бы нам отсюда уйти, - снова предложил Смит. - Вот еще, - возразил Чиун. - Римо загонит его обратно в клетку. - А почему я ? - спросил Римо. - Почему не ты? - Действительно, - сказал Чиун, - У меня весьма большой опыт общения с обезьяной, учитывая все, что мне пришлось вынести за последние десять лет. Но мне нет нужды производить впечатление на императора. Так что давай, покажи, на что ты способен. Римо вздохнул. Спорить с Чиуном было бесполезно. Гораздо проще было водворить на место эту чертову гориллу. - Он приближается, - сказал Смит. - Я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы, друзья, наконец разобрались, кто и что будет делать. Либо давайте уберемся отсюда. - Спокойно, Смитти, - сказал Римо. - Животные чувствуют, когда вы нервничаете, и это их раздражает. - Верю вам на слово, - ответил Смит. - И пошли отсюда. - Представление начинается, - объявит Чиун исключающим возражения тоном и невозмутимо сложил руки на груди. - Я загоню его на место, - сказал Римо. - И смотри не сделай ему больно, - сказал Чиун. - Возможно, это твой родственник. Зверь был уже совсем рядом и угрожающе размахивал огромными лапами. Римо сделал шаг вперед и, нырнув между лап Брайена, толкнул его в широкую могучую грудь. Брайен отшатнулся и сделал несколько нетвердых шагов назад, на физиономии его появилось комичное выражение удивления. Он не понимал, ни что происходит, ни тех звуков, которые издавало напавшее на него существо. Смит тоже не понимал, что говорит Римо. - Я Эвримен, - сказал Римо Брайену, - и я приказываю тебе вернуться в свою клетку. - Что он такое говорит? - спросил Смит Чиуна. - Просто отвлекает животное, - ответил Чиун и нахмурился. Римо опять затеял какую-то игру. Это уже грозило перейти в привычку, и привычка эта могла стать опасной. Даже горилла могла оказаться опасной, если ты не сосредоточишься на том, что делаешь. - Назад, - скомандовал Римо, но зверь, пошатываясь, двинулся вперед. Римо снова нырнул между его вытянутыми лапами, прижал ладони к задней поверхности левого бедра обезьяны и, нащупав нужную мышцу, сдавил ее. Левая нога Брайена тотчас же утратила способность удерживать вес тела, и зверь упал на одно колено. Воспользовавшись левой рукой вместо вышедшей из строя ноги, Брайен снова двинулся вперед, пытаясь схватить Римо правой рукой. Римо поднял свою правую, и обе руки, его и гориллы, сцепились, образовав единый кулак. Рука Римо почти совсем скрылась в лапе гориллы, и тут Смит, не веря своим глазам, увидал, как рука Римо, пересиливая лапу зверя, заставила того отклониться назад и наконец упасть на колени. - Невероятно! - воскликнул Смит и с тревогой огляделся по сторонам, ища взглядом кого-нибудь еще, кто мог бы это увидеть, но рядом никого не было. Он боялся, что здесь в любой момент могут появиться фоторепортеры, телевизионщики, последуют вопросы, интервью, что и положит конец КЮРЕ, поскольку тогда все станет достоянием общественности. - Следует верить в то, что видишь собственными глазами, - сказал Чиун. Но Смит его не слышал. Потрясенный, он взирал как Римо, подняв двухсоткилограммовую обезьяну, взвалил ее себе на плечо и понес в клетку. Там он бережно опустил Брайена на пол, потрепал его по голове, будто комнатную собачонку, и вышел вон. Дверь он оставил открытой, но теперь это не имело значения. У Брайена больше не было никакого желания проявлять активность. - Вы удовлетворены? - спросил Римо, обращаясь к Смиту. - Абсолютно, - ответил Смит. - Пошли отсюда. - А я нет, - заявил Чиун. - Ты слишком долго возился. Совсем ни к чему было унижать несчастное животное. - Повернувшись к Смиту, Чиун поклонился. - Прошу прощения, император, за слишком долгую процедуру. Но он исправится. - Все в порядке, - сказал Смит. - Вы уверены? - спросил его Римо. - А то, может, выпустить тигра или еще кого-нибудь и повторить? - Не стоит, - ответил Смит. - Давайте наконец уйдем. - Прекрасно, - сказал Римо. - Наша машина тут рядом, на стоянке. - Никаких машин для тебя, пожиратель мяса, - сказал Чиун. - Тебе надо тренироваться. Побежишь следом. Только они двинулись прочь, как появились четверо служителей с ружьями, заряженными усыпляющим средством. Среди них был и тот, с которым недавно разговаривал Римо. - А где Брайен? - спросил одни из них. - Был здесь, - ответил второй. - Могу поклясться. Эй, приятель, ты гориллу не видал? - А как же, - ответил Римо. - В клетке сидит. Только дверь надо бы закрыть. А то может вылезти. ГЛАВА ПЯТАЯ Семеро участников забега, проводившегося на шикарной, стоимостью не в один миллион долларов беговой дорожке стадиона бостонского колледжа Эмерсон, все вместе имели на себе на 840 долларов кроссовок с верхом, изготовленным из особого, тоньше бумаги и легче воздуха материала, и снабженных рассчитанными на любую погоду шипами "тигровый коготь", а также на 700 долларов - трусов и маек, покрой которых повышал их аэродинамические свойства настолько, что, по словам изготовителя, результаты могли быть улучшены на целую десятую процента. В беге на 1800 метров при среднем времени 3 минуты 50 секунд это означало увеличение скорости на 23 сотых секунды и могло оказаться достаточным для установления мирового рекорда. И тут появился новичок, какой-то Римо Блэк. Никто о нем почти ничего не знал, кроме того, что он выиграл на предолимпийских отборочных соревнованиях в Сиэтле, Портланде и Денвере. На беговую дорожку он вышел последним. На нем были черные брюки военного покроя и мягкие черные итальянские туфли ручной работы, а также черная тенниска с надписью на груди. Надпись гласила: "Я ДЕВСТВЕННИК". Чуть ниже, мельчайшим шрифтом, стояло: "Это очень старая тенниска". В заднем кармане брюк торчал бумажник. - У него в заднем кармане бумажник, - сказал Винсент Джозефс. - Ты видал? У этого олуха в заднем кармане бумажник! И штаны армейские. И в туфлях. Этот придурок в туфлях! Это на него посмотреть ты меня сюда затащил? Джозефс повернулся к сидевшему рядом с ним на трибуне мужчине и посмотрел на него через свои очки фирмы Гуччи, с тонированными стеклами в круглой оправе с облегченными дужками. Уолли Миллз был тренером по бегу и выставлял на предварительных олимпийских состязаниях на дистанцию восемьсот метров трех спортсменов. Правда, он заранее сказал своей жене : "Они бы и меня не обогнали", - так оно и вышло: все они отсеялись уже на первой стадии отбора. Но как бежит этот Римо Блэк, Миллз видел дважды, поэтому и притащил сюда Винсента Джозефса. - Это одно из его чудачеств, - пояснил Миллз. - Я вам говорю: этот парень не так прост, как кажется. На прошлой неделе в Портланде он так рванул со старта, что казалось, будто остальные остались стоять на месте. Запросто мог быть мировой рекорд. Он несся как ошпаренный и вдруг, клянусь Богом, сбавил скорость, чтоб его догнали, и эдакой трусцой прибежал вторым. - Ну и что? Просто выдохся, - отозвался Джозефс. Миллз отрицательно покрутил головой. - Нет, мистер Джозефс. Он, как лошадь на скачках, мог еще бежать и бежать. Я наблюдал за ним в бинокль: он нарочно позволил себя догнать. Как будто вдруг понял, что установит рекорд, а ему этого не надо. - Ну, ладно, - сказал Джозефс. - Говоришь, быстро бегает? Ты посмотри на его тенниску. Это она, что ли, этому придурку скорости прибавляет? Раздувается, как парус. А возраст? Куда ему тягаться с этими парнями? Да его того и гляди кондрашка хватит! Хорошо, что мы еще не успели подписать с ним контракт. - Клянусь вам, мистер Джозефс, этот парень после забега даже не запыхался. Он даже не ходит потом, чтобы восстановить дыхание. Эти двадцатилетние пыхтят, хрипят и кашляют, а он садится себе на скамеечку и выглядит при этом так, будто только что вздремнул. Вот почему я вас позвал. Я прикинул, что для вас, при том что вы представляете знаменитых спортсменов, этот Римо Блэк может и правда оказаться темной лошадкой. Джозефса это убедило. - Ну, посмотрим, - сказал он. - А кто этот косоглазый? - По-моему, он кореец, - сказал Миллз. - Я же и говорю, косоглазый. Кто он такой? - Да вроде бы его тренер. Все время возле него крутится. - Косоглазый! - Джозефс с раздражением покрутил головой. - И за каким только чертом, Миллз, ты отнимаешь у меня время? - Вы посмотрите, как он бегает, - сказал в ответ Миллз. - Похоже, у меня нет выбора, - проговорил Джозефс и, сложив на груди руки, отвернулся. - Однако тебе не мешало бы знать, что мне еще предстоит обговорить семь контрактов с баскетболистами, да к тому же все время приходится возиться с этой чертовкой малолетней гимнасткой, с которой тут все сюсюкают. - Но у вас нет рекордсменов мира, - заметил Миллз. - А этот парень может им стать. - Да уж, обязательно! - сказал Джозефс, однако решил прислушаться к мнению Уолли Миллза, потому что Уолли Миллз был хорошим тренером, и, если уж по правде, никто из этих семерых баскетболистов, которые тренировались вместе уже неделю, не был способен попасть мячом даже в водопроводный люк, а чтобы добиться толку от гимнастки, Джозефсу еще надо было придумать, как заставить эту еще не дозревшую до менструации двенадцатилетнюю соплюшку выглядеть убедительно в тот момент, когда она будет рекламировать специальную партию сверхнадежных гигиенических пакетов, так как девчонка оказалась настолько тупой, что ей потребуется еще двенадцать лет, чтобы понять, для чего эти пакеты предназначены. Миллз был прав. Джозефсу нужен был рекордсмен мира. Какой-нибудь Марк Спитц или Брюс Дженнер. Словом, кто-нибудь, действительно представляющий собой ценность, чтобы Джозефс, посулив ему в будущем золотые горы от рекламы всех этих хлопьев, крема для усов, готовой одежды и всего прочего, мог платить ему всего-навсего десять процентов, - так что давай, парень, подписывай вот тут и ты никогда об этом не пожалеешь! Да, ему нужен был чемпион мира, а ему предлагали какого-то перестарка в армейских штанах и тенниске с надписью "Я девственник". Но он посмотрит. Все они просто куски мяса, и, возможно, именно этот кусок умеет бегать. Если он финиширует в первой тройке и попадет в олимпийскую сборную, - ну, что ж, тогда, может быть, - только, может быть, - Америка станет потреблять больше хлопьев. Как там звали того парня, который прыгал в высоту в майке "Дональд Дак"? Он стал тогда всеобщим любимцем. Может, и этот окажется подобного рода находкой? Разумеется, Джозефсу придется поломать голову, как отделаться от Уолли Миллза и косоглазого, но если он не поскупится на обещания этому Римо, с ним будет не слишком трудно договориться. Ладно, черт с ним. Делать нечего, надо сидеть и ждать результатов забега. А внизу у беговой дорожки Чиун давал Римо последние предстартовые наставления: - Запомни: не беги слишком быстро. - Я знаю, Чиун. - Да, я знаю, что ты знаешь, однако напомнить тебе об этом не вредно. На прошлой неделе ты чуть было не установил мировой рекорд. Это было очень опасно. Если бы я тогда не бросил в тебя камешком, кто знает, какую глупость ты мог бы сотворить. Вот, беги так, чтобы только попасть в олимпийскую команду. А уж там рекорды будут сами падать нам под ноги, как трава под отточенной косой. - Хорошо, папочка, - отвечал Римо. Но все дело было в том, - и говорить об этом Чиуну он не хотел, - что быстрый бег начинал доставлять ему удовольствие. Вот почему на прошлой неделе он так увлекся и чуть было не превысил допустимую скорость. Тогда-то Чиуну и пришлось бросить камешек, который попал Римо по затылку и заставил его прийти в себя. Однако он решил не говорить Чиуну о том, что ему начинают доставлять удовольствие состязания, потому как Чиун с подозрением относился ко всему, что доставляло Римо удовольствие. Пусть себе думает, что Римо делает это из чувства долга. - Эй, старина! - раздался чей-то голос. Римо не оглянулся. Он в этот момент разглядывал свои туфли, чтобы убедиться, что в подошвах нет дырок, поскольку, как бы много он ни заплатил за эти итальянские туфли ручной работы, они не были предназначены для спортивных состязаний. Может, перед тем как отправиться на Олимпиаду, он купит себе что-нибудь на резиновой подошве. А то он слыхал, что в Москве на обувных фабриках год делают обувь одного размера, на следующий год - на размер больше и так далее. Ведь может случиться, что в этом году они делают не тот размер, который нужен Римо, и у него не будет возможности купить туфли на резине. Так что он, пожалуй, приобретет их до того, как ехать в Москву. - Эй, старичок! - снова раздался голос. - Который в туфлях. Римо обернулся и увидел высокого блондина лет двадцати, с мускулистыми ногами, который смотрел на него с издевательской усмешкой. - Куда это ты так вырядился, папаша? На бал-маскарад, что ли? - Это ты ко мне обращаешься? - спросил Римо. - Ну а к кому же еще? - Я думал, это ты ему, - сказал Римо, кивая в сторону Чиуна. - Он ведь сказал "старичок", - возразил Чиун. - Какое это может иметь отношение ко мне? - Не обращай внимания, - сказал Римо и снова повернулся к блондину. - Так чего ты хотел? - Я просто хотел узнать, на что ты надеешься, если собираешься бежать с нами. Тебя же кондрашка хватит. И что это с тобой за тип? - Он взглянул на Чиуна. - Эй, монгол! Что ты здесь забыл? И блондин разразился хохотом от своего собственного остроумия. При этом он топтался на месте, разогревая мышцы. Чиун шагнул к нему и наступил на правую ногу парня своим шлепанцем. Тот замер на месте. Ощущение было такое, будто его ногу раз и навсегда пригвоздили к земле. - Эй! - вскрикнул он. - Пусти меня! - Ты, шут гороховый, - произнес Чиун, - скоро твоему веселью придет конец. Запомни это. Как бы быстро ты ни бежал, Римо все время будет на шаг впереди тебя. На один шаг. Ты ни за что не сможешь обойти его, как бы ни старался, как бы быстро ты ни бежал. Это обещание, которое Великий Мастер Синанджу дает тебе за твою наглость. Чиун убрал ногу, и блондин, смутившись, уставился на него, недоумевая, как такое тщедушное существо могло с такой силой придавить ему ногу. - Не волнуйся, - сказал блондин. - Твой парень еще наглотается за мной пыли. - Он будет все время на один шаг впереди, - повторил Чиун, подняв вверх палец с длинным загнутым ногтем. Когда он отступил назад к Римо, тот спросил: - Почему ты просто не съездил ему по роже? - Я хотел, - ответил Чиун. - Но мне неизвестны правила этих дурацких соревнований. Может случиться, если этот болван не будет в состоянии бежать, количество участников окажется недостаточным или еще что-нибудь, и придется начинать все сначала. Поэтому я решил сделать то, что сделал. - Вот что, Чиун, я не против выполнить обещания, которые ты даешь за меня, но, по-моему, ты упустил из виду один момент. - Какой? - Что этот белобрысый чурбан должен прийти на финиш по крайней мере четвертым. А если он будет плестись в хвосте, то для нас Олимпиада накроется. А вместе с ней и твои денежки от рекламы, не говоря уже о том, как расстроится Смитти. Чиун беззаботно махнул рукой. - Просто ты постараешься, чтобы он бежал хотя бы четвертым. По крайней мере, тебе будет чем заняться во время бега. А теперь ступай к остальным, а то я не думаю, что они позволят тебе стартовать с этой скамейки. Семеро других спортсменов заняли исходное положение на старте. Римо же стоял на своей дорожке, засунув руки в карманы, и ждал сигнального выстрела. Блондин стоял на третьей дорожке, и Римо решил, что, как только дадут сигнал, он сойдет на его дорожку и будет бежать, все время держась на один шаг впереди парня. О том, как вести себя в конце дистанции, он подумает, когда до этого дойдет дело. Выстрел грохнул в прозрачном бостонском воздухе, и бегуны рванулись вперед. Римо начал наравне с блондином, затем выдвинулся на шаг вперед. Теперь он шел пятым, а лидировал какой-то малый с неплохой скоростью. Вся дистанция составляла два с лишним круга, и уже на середине первого блондин прорычал: - А теперь посмотрим, на что ты способен, дедуля. И увеличил скорость, намереваясь обойти Римо, но Римо не дал ему сократить разрыв, продолжая бежать с прежней легкостью. Он чувствовал, как вылетающие у него из-под ног камешки стукаются сзади о его брюки и как ласкает лицо прохладный ветерок. Да, бегать ему нравилось. Выйдя на второй круг, лидер начал уставать. Римо и тенью следовавший за ним блондин выдвинулись вперед и шли теперь третьим и четвертым номером. Так они и держались, пока не пробежали половину второю круга. - Пора кончать с этим делом, - снова прорычал блондин. - Пока, папаша. И он попытался сделать рывок, увеличив скорость и длину шага. Римо отреагировал на это тем, что вытащил из карманов руки, и блондин, несмотря на все свои усилия, продолжал по-прежнему отставать на один шаг. Он приналег еще, но преодолеть этот шаг ему никак не удавалось. Их обошли двое. Римо слышал, что дыхание блондина участилось, стало коротким и прерывистым. Что же ему делать, если этот убогий будет и дальше так плестись? Они были уже на повороте перед финишной прямой. Тогда Римо сбавил ход и, сократив разрыв между ними на несколько дюймов, схватил блондина за левую руку своей правой и стал набирать скорость, таща того за собой. Теперь впереди них бежали уже четверо, и Римо, с блондином на буксире, поднажал. Возле самого финиша он, буквально вспахав гаревую дорожку, вырвался на третье место, притащив вконец изнемогшего блондина четвертым. Когда они пересекли финишную линию, Римо выпустил руку блондина, и тот, поскольку последние сто метров уже не контролировал свои движения, упал, проехавшись лицом по земле, перекувырнулся и, растянувшись плашмя, остался лежать, не в состоянии шевельнуться и пытаясь отдышаться. Ноги его налились свинцом, в груди жгло так, будто он не воздух глотал, а всасывал кислоту. Только спустя какое-то время он увидел Римо, который стоял над ним с бесстрастным выражением лица, и услышал: - Неплохой забег, малыш. Кажется, я опередил тебя всего на один шаг. И Римо направился к скамейке, где его ожидал насупившийся Чиун. - В чем дело? Ведь я сделал все, как ты сказал. - Да, но ты не победил. - У меня были другие заботы. К тому же мне было достаточно прийти третьим, чтобы попасть в Москву. Ты сам говорил, что надо поберечь силы для Олимпиады. - Но я не просил тебя меня огорчать. Римо хотел было возразить, но передумал. Все равно последнее слово останется за Чиуном. - В Москве тебе придется исправить положение, - продолжал Чиун. И тогда меня будут считать величайшим тренером в мире, раз мне удалось сделать бегуна из такой дубины, как ты. Ко мне будут обращаться с просьбой открыть мои тренерские секреты. Меня пригласят на телевидение для съемок, и я заработаю много денег для своей деревни. Может быть, я даже сделаю свою собственную программу. - Вот это да-а-а! - протянул Римо. Чиун даже не улыбнулся. - Именно так все и должно произойти в Москве, где ты искупишь свою вину за мой сегодняшний позор. Римо с серьезным видом поклонился и сказал: - Как пожелаешь, папочка. Сидевший на трибуне Винсент Джозефс был недоволен. - И это твой чудо-бегун? - обратился он к Миллзу. - Да он с роду не бегал! Уолли Миллз, прежде чем ответить, секунду подумал. Следует ли говорить Джозефсу о том, что он видел, как этот Римо тащил к финишу другого бегуна? Нет. Этого он ему сказать не мог. Это было настолько невероятно, что и сам Миллз был не вполне уверен, что видел это. И он сказал: - Вы ошибаетесь, мистер Джозефс. Он бежал именно так, как ему хотелось, - ни на секунду быстрее, ни на секунду медленнее. Все, что ему было нужно, это выдержать квалификационное требование. Большего сделать он даже не пытался. Почему - не знаю. Вы внимательно за ним следили? Про себя Джозефс признавал, что Миллз прав. Все-таки парень здорово рванул, чтобы прибежать третьим. Конечно, белобрысый тоже здорово рванул, но у него не вышло, а потому он не в счет. Ну, так что? Ведь он ничего не потеряет, если спустится поговорить с этим Римо и убедит его заключить договор заранее, - на тот случай, если он хоть что-нибудь выиграет в России. - Пожалуй, спущусь, поговорю с ним, чтобы хоть все это время не пропало даром, - сказал Джозефс. - Я пойду с вами, - отозвался Миллз. Они пошли вниз, надеясь поймать Римо, пока тот еще не ушел с поля. - Эй, приятель! - крикнул Джозефс. - Вот ты, в тенниске. Обернувшись, Римо увидел Джозефса, и тот ему сразу же не понравился: здоровенная сигара, два сверкающих перстня, тонированные очки, прекрасно сшитый костюм-тройка, не скрывавший однако рыхлости и грузности тела. И еще ему не понравился слишком громкий голос. - Что тебе надо? - Ты неплохо бегаешь, парень, - сказал Джозефс. - Меня зовут Винсент Джозефс. Ты обо мне слыхал? - Нет, - ответил Римо. Джозефс насупился. Ладно, это неважно. В один прекрасный день о нем услышит весь мир. - Послушай, приятель, мы с тобой могли бы сделать неплохие деньги. Ты и я. Реклама там и все прочее, Я хочу сказать, что ты неплохо бегаешь в этой спецовке и... - Это брюки армейского покроя, - уточнил Римо. - Я спецовок не ношу. - Ну пусть армейского. Да еще в туфлях. Пожалуй, ты смог бы показать действительно неплохое время, если бы был в трусах и кроссовках. - Не могу, - сказал Римо и, отвернувшись, вместе с Чиуном двинулся прочь. Следом затопали тяжелые шаги. - Почему не можешь? - спросил Джозефс. - Это против моих принципов выставлять напоказ свое тело. - Что? - Ничего. И давай кончим с этим. Мне не нужен ни покровитель, ни агент, так что спасибо. - Извини, как тебя, Римо, но ты не прав. Я нужен тебе, потому что могу тебя озолотить. Чиун остановился и повернулся к нему, то же самое сделали Римо. Покачав головой, Чиун сказал: - Все, что ему нужно, это я. - Ты? - Джозефс захохотал и снова обратился к Римо. - Послушай, малыш, знаешь, что мы сможем с тобой вдвоем? Мы зашибем такую деньгу... - Если ты не уберешься, я тебя сам зашибу, - сказал Римо. - Не заводись, малыш, - размахивая руками, продолжал гнуть свое Джозефс. - Если ты хочешь оставить при себе старика, оставляй. Он может стирать тебе белье и все такое. - Знаешь, ты слишком много говоришь, - сказал Римо и обратился к Чиуну: - Ты не находишь, что он слишком много говорит? - Больше не будет, - сказал Чиун. Ни сам Джозефс, ни Миллз не заметили движения руки Чиуна. Только Римо мог проследить это движение. Тем не менее Джозефс почувствовал, как его горло что-то сжало с невероятной силой. Он открыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука. Он выкатил глаза, пытаясь сказать хоть слово, но ничего не было слышно. - Что... что произошло? - спросил Миллз. - Я парализовал его голосовые связки. Его болтовня начала оскорблять мой слух, - сказал Чиун. Джозефс, схватившись за горло, пытался выдавить из себя хоть какой-то звук, ни ничего не выходило. - Он что, так и останется? - спросил Миллз. Чиун спокойно ответил: - Это зависит от того, насколько сильное повреждение я ему нанес. Я хотел всего лишь на какое-то время заставить его замолчать, но его бесконечная болтовня могла помешать мне правильно сконцентрироваться. Римо посмотрел на Миллза и покачал головой. Ничто не могло помешать Чиуну сконцентрироваться. - Временно, - сказал он. - Это временно. Отведи его куда-нибудь, и пусть он расслабится. Не успеешь и глазом моргнуть, как он опять начнет трепать языком. - Хорошо, мистер Блэк, - проговорил Миллз. - Я так и сделаю. Взяв Джозефса за локоть, он повел его прочь. И тот пошел, продолжая держаться рукой за горло. - По-моему, нам надо пойти в отель и сообщить императору, что ты сегодня добился некоторых успехов, хоть и опозорил меня, - сказал Чиун. - Это ты и сам можешь ему сказать, если хочешь, - ответил Римо. - А я пока останусь тут, посмотрю на других спортсменов. - Прекрасно, только не забывай о режиме, - напомнил Чиун. - Хорошо, мой тренер, - ответил Римо. ГЛАВА ШЕСТАЯ В гимнастическом секторе, где проводились соревнования среди женщин, любая девушка, у которой намечалась грудь, обратила бы на себя внимание, но та, за которой наблюдал Римо, могла обратить на себя внимание в любом окружении. Ей было немногим больше двадцати, ростом она была метр шестьдесят пять и весила пятьдесят четыре килограмма. Она была выше, крупнее и старше всех остальных участниц. И гораздо привлекательнее. Ее собранные в пучок волосы, если бы она их распустила, достали бы ей, наверное, до пояса. Широкие скулы, прямой подбородок, полные губы и безукоризненно ровные зубы, сверкающие белизной на фоне кожи медно-красного оттенка. Когда девушка поворачивалась лицом в его сторону, он видел ее глаза: карие, бархатистые. Ее ноги, не имеющие характерной для гимнасток развитой рельефной мускулатуры, были идеальной формы. Римо увидал ее, проходя через гимнастический зал, и остановился понаблюдать за ней. И тотчас же отметил про себя, что такое поведение для него необычно. Среди прочих премудростей Синанджу, преподанных ему Чиуном, была методика занятий любовью, состоявшая из двадцати шести пунктов, последовательное выполнение которых должно было доводить женщину до неописуемого экстаза. Однако Римо редко встречал женщин, которые могли бы выдержать более тринадцати, и обычно это его не слишком волновало. Если нет риска потерпеть неудачу в любовных отношениях, то интерес тоже пропадает. А вместе с ним, видимо, и потребность в сексе. Но, увидев эту девушку, Римо захотел с ней познакомиться. Что-то в ней такое было. Произвело на него впечатление и то, как она делала упражнения на бревне, куске дерева шириной в десять сантиметров, на котором женщины выполняют танцевальные и акробатические элементы. Ее комплекция для гимнастки была помехой, но, преодолевая связанные с этим трудности, она все делала хорошо, и Римо видел, что этим ее потенциал не исчерпан. У нее еще была возможность совершенствоваться. Завершив свою комбинацию на бревне пируэтом, она схватила полотенце и отбежала в конец гимнастического помоста, где с волнением стада ждать оценки судей. Римо шагнул к ней и сказал: - У тебя здорово получилось. Она обернулась на этот неожиданный голос и, слегка улыбнувшись, снова отвернулась, устремив взгляд и сторону судейского стола. - Правда здорово, - повторил он. - Будем надеяться, что судьи тоже так считают. - Сколько тебе нужно для зачета? - Девять и три. Они стояли и ждали, когда судьи поднимут флажки. Ей дали оценку девять и четыре. Она подпрыгнула, взвизгнув от радости. Римо стоял к ней ближе всех, и она, раскинув руки, бросилась его обнимать. Он почувствовал упругость прижавшейся к нему груди и ощутил исходивший от ее волос пряный аромат свежескошенной травы. - Ой! - вдруг произнесла она, осознав, что обнимает незнакомого человека, и резко отшатнулась. Затем поднесла руки ко рту, но тут же опустила и сказала: - Прошу прощения. - Не стоит, - ответил Римо. - Поздравляю. - Спасибо. А вы тоже участвуете в соревнованиях? Римо кивнул. - В беге на восемьсот метров. Я тоже получил зачет. - Поздравляю. А как вас зовут? - Римо Блэк. А тебя? - Джози Литтлфизер, - ответила она и внимательно посмотрела на него, следя за его реакцией. - Прелестно, - только и сказал он. - Благодарю. И еще за то, что обошлись без дурацких комментариев. - Они тут ни к чему, - сказал Римо. - Слушай, раз уж нам обоим есть что отпраздновать, почему бы не сделать это вместе? Я угощаю. - Если это будет кофе, тогда идет, - ответила она. Подойдя к стоявшей неподалеку скамейке, Джози обнялась по очереди с полудюжиной других гимнасток, которые все были гораздо меньше и моложе ее. Затем обернулась юбкой с боковой застежкой во всю длину и, всунув ноги в сандалии, была готова. Так она больше походила на девчонку с Мейн-стрит, чем на участницу Олимпиады, решил Римо и тут же подумал, что сам он в этой своей тенниске, штанах и туфлях скорее смахивает на сошедшего с корабля судового мастера. Когда они вышли из гимнастического зала, Джози обернула себе шею шелковым носовым платочком и сказала: - Мне бы душ принять. - Мне бы тоже, но сначала кофе. А то я на режиме. - А кто из нас не на режиме? - заметила девушка. До этого ей хотелось только кофе, но по мере того, как они удалялись от громады спорткомплекса, с каждым шагом в ее сознание все глубже проникала мысль о еде. - Есть, - сказала Джози - Я хочу есть. Так бы и проглотила полную тарелку какой-нибудь еды. - Недостаток углеводов, - заметил Римо. - Ага. Все, кого я знаю, восстанавливают его после соревнований макаронами. Да ты сам знаешь. - Конечно, - солгал Римо, который ничего такого не знал, потому что, хотя и слыхал о потребности организма в углеводах, но сам питался в основном рисом, рыбой да время от времени свежими овощами и фруктами, - причем все это было корейское, из запасов Чиуна, и до того безвкусное, что Римо порой предпочел бы голодать, нежели есть такое. В двух кварталах от колледжа они наткнулись на ресторанчик "Цае Чуан", и Джози Литтлфизер заявила, что хочет отведать китайской кухни. Когда они вошли внутрь, в нос Римо ударил целый букет острых запахов, и он с некоторым сожалением подумал о том, что ему никогда уже не придется поесть ни лапши с кунжутовой пастой, ни щедро сдобренного специями цыпленка "Генерал Чин", ни нарезанных ломтиками гигантских креветок под неострым красным чесночным соусом. Тем не менее он с готовностью заказал все это для Джози Литтлфизер, а сам потягивал воду и смотрел, как она ест, напоминая ему при этом довольного жизнерадостного зверька, и видел, что ест она так же, как и выступает на бревне, - с наслаждением. И тут ему в голову пришла мысль, что сам он в своей жизни очень редко испытывал наслаждение, - с тех пор, как стал постигать секреты Синанджу. Он не знал наслаждения ни в сексе, ни в еде, а наслаждения от убийства ему тоже никогда не удавалось испытать, потому как оно сочетало в себе искусство и науку и идеальное совершение его само по себе являлось наградой. И он подумал не сделало ли его Синанджу, наделив сверхчеловеческими возможностями, менее человечным? И еще: стоило ли посвящать этому жизнь? Джози начала было есть палочками, с которыми довольно ловко управлялась, но, выяснив, что ими невозможно донести до рта за один прием столько пищи, сколько ей хотелось, перешла на столовую ложку. - Расскажи мне о себе, Римо Блэк, а потом я расскажу тебе, - предложила она, - а то мне с полным ртом неудобно. Римо начал. Весь его рассказ был сплошной выдумкой. Он выдумал и семью, и город, в котором родился, и вообще все свое прошлое, сказал, что всегда мечтал попасть на Олимпийские игры, но не мог этого сделать до тех пор, пока не выиграл в лотерею десять тысяч долларов, что позволило ему бросить работу на автомобильной свалке и начать тренироваться. - Конечно, я старше всех остальных бегунов, но не думаю, чтобы это помешало мне хорошо выступить, - заключил он. - Я тобой восхищаюсь, - сказала Джози, продолжая жевать как ни в чем не бывало. - Ты знаешь, чего хочешь, и не остановишься ни перед чем, что могло бы помешать тебе добиться цели. Римо знал, что все это чушь собачья, потому что единственное, чего ему хотелось, это выхватить у нее миску с лапшой и кунжутовой пастой и, слепив все это в один большой комок, бросить себе в рот, - и только память о Чиуновых наставлениях помешала ему. Он удовольствовался тем, что спросил: - А как насчет тебя? Ты знаешь, чего хочешь? Она кивнула. - Я индеанка. Я хочу, чтобы моему народу было чем гордиться. - Из какого племени? - Черная Рука. Наша резервация в Аризоне. - Она посмотрела на потолок, как будто ее воспоминания были написаны на пропитанном жиром селотексе. - Ты понимаешь, что это значит для людей... ну, для слабых. Даже для детей. Ведь они когда-то были воинами. А теперь живут тем, что продают одеяла, сделанные из тряпья, и пляшут, имитируя "танец дождя", для туристов. Я ничего не могу изменить, но, может быть, смогу дать им возможность снова испытать чувство гордости. - Она посмотрела на Римо отчаянно сверкнувшими глазами. - Мне нужна золотая медаль. Для моего народа. Римо почувствовал что-то близкое к стыду. Перед ним сидела женщина - уже не девочка, как большинство гимнасток, а именно женщина, - которая потратила Бог знает сколько лет на то, чтобы попасть на отборочные предолимпийские соревнования, а для него это было раз плюнуть. И медаль золотую завоевать для него было не труднее, чем перейти пустую улицу. И он в ту же секунду принял решение помочь Джози Литтлфизер завоевать золотую медаль для ее народа. И для нее самой. - А тебе зачем золотая медаль, Римо? - спросила она. Римо покачал головой. - Это не имеет значения, Джози. Моя задача далеко не так важна и благородна, как твоя. Лицо девушки озарила веселая улыбка. - Так вот, значит, я какая. Благородная! - Благородная и красивая. И я помогу тебе завоевать эту медаль, - сказал Римо и, взяв ее руки в свои, крепко сжал. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо испытывал подобные чувства, разве что много лет назад, но сейчас ему не хотелось думать о тех женщинах, которые у него эти чувства вызывали, потому что никого из них не осталось в живых. Все они жили только в его памяти в связи с определенными моментами в его жизни и работе. - А в других видах ты выступаешь? - поинтересовался Римо. - Да. Во всех видах многоборья. Но бревно - мой коронный снаряд. А ты когда-нибудь стоял на бревне. Римо? - Шутишь, что ли, - ответил Римо. - Да я на нем родился. И после того, как я с тобой поработаю, - имей в виду, даю слово, - десять баллов тебе обеспечено. В ответ она сжала его руки. - Много обещаешь, бледнолицый. - Если обману, можешь повесить меня на своем поясе. Слушай, в спортзале сейчас никого не должно быть. Кроме того, ты не переставая жуешь уже полдня. Давай-ка туда вернемся и займемся твоим бревном. Она согласно кивнула. - После того, что ты мне тут наобещал, ты меня очень разочаруешь, если свалишься с этой чертовой штуки. Если бы Джози Литтлфизер судила упражнения, которые Римо выполнял на бревне, то пожаловаться она могла лишь на то, что ему нельзя поставить более высокой оценки, чем десять баллов. Скинув свои итальянские туфли, Римо вспрыгнул на снаряд и проделал такое, чего она сроду не видывала даже во сне. Сальто вперед и сальто назад, двойное сальто вперед и двойное сальто назад. Он двигался так уверенно и с такой быстротой, что временами ей казалось, будто на бревне два Римо. А завершил он комбинацию соскоком, какою на ее памяти еще никто даже не пытался делать: пируэтом в два с половиной оборота. И сделал это Римо из стойки на одной руке. Идеально приземлившись на обе ноги, он поднял вверх руки, слегка разведя их в стороны, как это делали гимнасты, которых он видел по телевизору. Он взглянул на нее, ожидая оценки, и она зааплодировала. - Черт, да за это даже десятки мало! - воскликнула она. - Это на все тринадцать, даже двадцать! Такое совершенство стоит двадцати баллов! И она бросилась ему на шею, но уже совсем не так, как в первый раз, неслучайно. Теперь и он обнял ее. И поцеловал в мягкие податливые губы. Но она неожиданно напряглась и отшатнулась от него. Однако он не выпустил ее, а лишь позволил отступить на расстояние вытянутой руки. - Прости, - неуверенно произнесла она, - просто, наверное, у меня нет опыта в этих делах. - Это я виноват, - сказал он, уронив руки. - Мне не следовало этого делать. - Ему стало не по себе. Он вел себя как влюбленный мальчишка. Чтобы скрыть смущение, Римо снова повернулся к бревну. - А почему бы и тебе не показать мне, что ты умеешь? - После того, что сделал ты? Да я буду чувствовать себя как мокрая курица. - Урок первый, - сказал Римо. - Не думай ни о чем, кроме того, что ты делаешь в данный момент. О чем ты думала сегодня во время своего последнего упражнения? Она смутилась. - Я думала о том, что мне нужно получить девять и три для зачета. - Правильно. Поэтому ты чуть было не пролетела. Теперь ты всегда будешь думать только о том, что ты делаешь в данный момент. Не смей думать даже на две секунды вперед, когда будешь на бревне. Говоря это, он заранее знал, что дает ей пустой невыполнимый совет. Он пытался преподать ей искусство Синанджу, которое требовало такого совершенного владения техникой, что следование этой технике происходило уже на подсознательном уровне. Когда о ней уже не думаешь. Двигательные функции тела лучше всего осуществляются тогда, когда это происходит инстинктивно, а не вслед за мыслью. В этом была суть Синанджу, и Чиун сумел передать ее Римо, однако на это ушло более десяти лет упорного труда. Римо мог сделать из Джози Литтлфизер лучшую в мире гимнастку, но он не мог передать ей суть Синанджу, во всяком случае за время, оставшееся до начала Олимпийских игр. Но он дал себе клятву попытаться. Только она двинулась к бревну, как в пустом зале раздался голос, эхом отразившийся от стен гофрированного металлического потолка. - Так, так, - произнес голос, и Римо обернулся к двери. Это был тот самый белобрысый бегун, который обещал накормить Римо пылью, а закончил тем, что Римо перетащил его за собой через финишную линию. Похоже было, что к нему вернулись его пыл и нахальство. - Ты что же это, папаша? - обратился он к Римо, - решил заняться женскими видами спорта? Или просто заняться этой девочкой? - А я ведь так и не узнал, как тебя зовут, - сказал Римо. - Меня? Я Чак Мастерс. Тот самый, которого ты уделал и который хочет дать тебе пинка под зад, чтобы ты оказался там, откуда явился. - И что тебе это даст? - спросил Римо. - После того, как я тебе что-нибудь сломаю, тебе придется выйти из игры. А я, поскольку пришел следом за тобой, займу твое место и поеду в Москву. Так что решай: или ты добровольно отвалишь, или я сделаю с тобой то, что сказал. Он смотрел на Римо, выжидательно разведя согнутые руки, на губах его застыла гаденькая улыбочка. - Пойди, возьми копье и воткни его себе в ухо, - сказал Римо и снова повернулся к Джози. - Не отворачивайся, - сказал Мастерс. - А ты, Литтлфизер, чего ты тут с ним околачиваешься? - Не твое дело, - ответила она. У Римо тотчас же возник вопрос: откуда они друг друга знают и насколько хорошо? Теперь Чак Мастерс нравился ему еще меньше. Он обернулся именно в тот самый момент, когда Мастерс поднял на грудь штангу весом в 67,5 килограмма. - Здоровый, но дурак, - заметил Римо, обращаясь к Джози. Та рассмеялась. Мастерс толкнул штангу на Римо. Джози судорожно втянула открытым ртом воздух, и этот звук эхом отозвался в тишине спортзала. Римо слегка наклонился вперед и легким движением кисти перебросил штангу через голову. Штанга со звоном и грохотом обрушилась на пол позади него. - Бросать не умеешь, трепач, - сказал Римо. Мастерс побагровел, рванул на грудь другую штангу, на которой было навешано 90 килограммов, и двинулся к Римо. - Прекрати, Чак! - крикнула Джози. - Прекрати! - А ну-ка, примерь эту! - сказал Мастерс. - Совсем дурак, - обращаясь к Джози, сказал Римо. - Он и говорит, как персонаж из комикса. Затем повернулся к Мастерсу - и снова именно в тот момент, когда штанга, оторвавшись от