рук Мастерса, уже летела в него. Слегка улыбнувшись, Римо вытянул правую руку и, поймав ею штангу, так и остался держать ее на вытянутой руке. У Мастерса глаза полезли на лоб. - Что за... - Теперь моя очередь, трепач. Я кидаю - ты ловишь. - Эй, послушай... - начал было Мастерс, но было уже поздно. Казалось, что Римо просто разжал руку, тем не менее штанга полетела в Мастерса, причем очень быстро. Мастерс вскинул руки к груди и неловко поймал ее. Но сила, с какой Римо ее толкнул, была столь велика, что штанга опрокинула Мастерса на спину и, выскользнув у него из рук, скатилась по груди и остановилась над горлом, слегка придавив кадык. - Убери ее с меня! - взмолился Мастерс. Но Римо вместо этого стал на гриф ногами, так, что подбородок Мастерса оказался точно между ними. Под его тяжестью гриф слегка прогнулся и еще сильнее надавил Мастерсу на горло. Блондин закричал. - Сделай одолжение, - сухо проговорил Римо, - никогда не попадайся нам больше на глаза. Его едва не трясло от ярости, и он быстро обернулся к Джози. - Нам пора идти. Режим. - А как же он? - спросила Джози. Когда она взглянула на Римо, в глазах ее мелькнул испуг, как будто она видела его впервые. - Пусть остается. Сам освободится, когда перестанет паниковать. Не беспокойся за него. Когда они подошли к двери спортзала, Джози оглянулась на Мастерса, но Римо потащил ее за собой на улицу. До ее отеля на Коплей-сквер они дошли не проронив ни слова. Римо понимал, что произошло. В эти мгновения с Чаком Мастерсом он вел себя совсем по-иному, и Джози, уловив эту перемену, смутилась и, вероятно, испугалась. Заговорить с ней Римо даже не пытался. Он не знал, как сказать ей, что только благодаря ее присутствию Мастерс остался жив, чтобы через какое-то время снова начать пакостить людям. Римо расстался с девушкой у входа в гостиницу, сказав только, что они увидятся в Москве и там продолжат тренироваться на бревне. Когда Римо вошел в свой номер, Чиун ждал его, меряя шагами комнату. - Где ты был? - строго спросил он. - У меня перерыв между тренировками, - ответил Римо. - Ну да. Вот так оно и начинается. Сегодня опоздал на пять минут, завтра на десять... А потом начнешь шататься до утра, как какой-нибудь блудливый кот, - и прощай, моя золотая медаль! - Твоя золотая медаль? - Да, - сказал Чиун, не реагируя на сарказм Римо. - Моя золотая медаль. Моя реклама. Моя слава. Моя обеспеченная старость. - Отстань от меня, - сказал Римо. - Ко мне опять этот зануда привязался, тот белобрысый, с которым я бежал. - И что ты с ним сделал? - Да, так, побаловался с ним чуть-чуть. - Это хорошо. Я сам вряд ли смог бы обойтись с ним столь же снисходительно. Раньше ты тоже не был таким снисходительным. Римо понял, что Чиун видит его насквозь. - Больше ты ничего не хочешь мне рассказать? - спросил Чиун. - Нет, папочка. Единственное, чего я хочу, это спать. - Как хочешь. Император Смит доволен. Дела с поездкой в Москву улаживаются. Иди спать. Спортсменам, даже тем, которым посчастливилось иметь блистательного тренера, необходим отдых. - Спокойной ночи, - сказал Римо. Он лег спать, думая о том, что в Москве расскажет Чиуну о Джози Литтлфизер, из-за которой это задание стало для Римо таким важным и таким глубоко личным делом. ГЛАВА СЕДЬМАЯ В вырытых на песчаном берегу больших ямах пылали костры. С жарящихся на вертелах свиных туш капал в ямы жир и взметывался в ночную тьму яркими языками пламени. Барабаны и бамбуковые флейты наполняли ночной воздух сладострастными звуками, и дюжина молодых женщин в одних набедренных повязках танцевала, образовав широкий круг, в центре которого на стеганых ковриках сидели трое мужчин и одобрительно следили за танцовщицами. Среди них особенно могучим телосложением выделялся Самми Уоненко, который вместе с двумя другими атлетами должен был представлять свое островное государство Баруба, расположенное в Тихом океане, на Олимпийских играх в Москве. Время близилось к полуночи, и король Барубы должен был выбрать из танцующих трех лучших. И эти три женщины должны были провести ночь с тремя посланцами на Олимпиаду. По обычаю этого островного государства все женщины, достигшие половой зрелости, независимо от того, замужем они или нет, должны были участвовать в этом танцевальном состязании, и из нескольких сотен до заключительного этапа дошли только двенадцать. Обычай этот был изобретен совсем недавно, так как Баруба впервые принимала участие в Олимпийских играх, поскольку была принята в Организацию Объединенных Наций совсем незадолго до этого. Событие это произошло после дебатов, продолжавшиеся целую неделю. Входящие в ООН нейтральные государства потребовали, чтобы Баруба изменила свое название и стала называться Народно-демократической Республикой Баруба, с чем король согласился только после того, как его убедили, что это название не имеет ничего общего с демократией, а является лишь своего рода ярлыком, по которому коммунистические диктатуры распознают друг друга. Следующим условием для принятия в члены ООН было требование, чтобы король Барубы сделал заявление, которое будет специально для него написано и в котором будут осуждаться Соединенные Штаты за их империалистическую, колониальную, милитаристскую политику по отношению к народу Барубы. На это король согласился мгновенно, поскольку сроду не встречал ни одного американца, и весьма смутно представлял, где Америка находится, да к тому же его предупредили, что, если он этого не сделает, то однажды ночью Соединенные Штаты могут проникнуть в его страну и похитить у него все ананасы. Третьим условием для принятия в члены ООН было требование к делегату, чтобы тот воздержался показываться на заседаниях этой международной организации с костью в носу. Поначалу министр иностранных дел никак на это не соглашался, потому что чувствовал себя раздетым без кости в носу, и смягчился только после того, как король пообещал ему, что тот сможет надеть вместо нее ожерелье из раковин и что ожерелье это будет самым большим из всех, какие имел кто-либо в Барубе, включая самого короля. Выдвигалось и еще одно требование, но оно было отклонено при голосовании на заседании Генеральной Ассамблеи ООН как расистское, империалистическое, просионистское и милитаристское. Это было ехидное предложение британского представителя о том, чтобы жители Барубы перестали есть друг друга. Таким образом, в один из теплых летних дней, во вторник, Народно-демократическая Республика Баруба была принята в Организацию Объединенных Наций. В среду представитель этой страны в ООН произнес речь, написанную для него русскими, в которой осуждал Соединенные Штаты за расизм. В четверг Баруба подала петицию (написанную русскими), в которой содержалось требование к Вашингтону предоставить компенсацию Барубе за моральный ущерб, причиненный Барубе империалистической войной во Вьетнаме. А в пятницу ночью они уже проводили танцевальный конкурс, трем победительницам которого предстояло переспать с тремя посланцами на Олимпийские игры. Трос атлетов наслаждались созерцанием танцующих, и Самми Уоненко особенно нравилась девушка по имени Лоти, которая была замужем за человеком намного старше ее и который по возрасту не смог бороться за честь поехать на Олимпийские игры. Король Барубы решил, что поедут только самые лучшие атлеты. Он установил и предельный возраст для кандидатов - двадцать один год, когда, по его мнению, человек находится в самом расцвете. Самому королю было именно столько. В течение последних шести месяцев, где бы ни пересекались их пути на этом маленьком острове, Лони бросала на Самми страстные взгляды. Ей было семнадцать, она была в самом соку, однако Самми сторонился ее, поскольку с почтением относился к ее положению замужней женщины. Но теперь он знал, что, выиграв состязание в танцах, она будет принадлежать ему. И через час король предоставил ее Самми на эту ночь. Скромно потупив глаза, она уже готова была уйти с молодым атлетом, как вдруг позади окружавшей их толпы раздался крик: - Нет! Сотни голов разом повернулись, и улыбки на лицах мгновенно застыли. Из темноты, с той стороны, где костры уже догорали, вышел верзила с могучими покатыми плечами, руками, покрытыми буграми мускулов, на коротких, мощных, как у быка, ногах. - Это Поло, - прошептал кто-то. - Муж Лони, - сказал другой. - Быть беде. Поло грубо протолкался сквозь толпу к королевскому трону. Ему было двадцать семь лет. - Я этого не позволю! - прогремел он. - Если этот щенок Уоненко хочет спать с моей Лони, ему придется меня одолеть. Я вам покажу, что он вовсе не самый сильный атлет в Барубе. Этот титул принадлежит мне. - Повернувшись к Самми, он посмотрел на него; от наряженного в перья короля их отделяло несколько шагов. Лони попятилась. Поло, глядя на Самми, усмехнулся: - Пусть этот молокосос меня одолеет. Тогда можете называть его самым сильным. Самми взглянул на Поло, затем на короля. Тот вопросительно смотрел на Самми. Самми обернулся и увидел, что Лони тоже наблюдает за ними. Он увидал огонь в ее глазах, ее молодые налитые груди, ее полные губы и понял, что хочет обладать ею не меньше, чем попасть на Олимпийские игры. Повернувшись к Поло, он сказал: - Я согласен. Король посмотрел на Поло и спросил: - В каком виде спорта... Но прежде, чем он договорил. Поло выбросил вперед свою могучую руку и ударил Самми по скуле. - Драться - вот мой спорт, - расхохотавшись, прокричал Поло. Удар сшиб Самми с ног, и он растянулся на земле. Поло двинулся к нему и широко размахнулся, желая поскорее разделаться с молодым парнем. Но Самми пригнул голову, и удар прошел мимо. Вскочив с колен, Самми нанес Поло удар в покрытый буграми мускулов живот. У верзилы перехватило дыхание. Оправившись от полученных ударов, противники стали против друг друга и принялись ходить кругами, делая обманные движениями стараясь улучить удобный момент для атаки. Самми ждал, когда его противник первым нанесет удар. Он догадывался, что тот превосходит его в силе, но уступает ему в скорости. И когда Поло пустил в ход свою правую, Самми увернулся и двинул его левой в нос. Затем еще и еще. Нос у Поло сделался красным, и из него закапала кровь. Текущая по лицу кровь, видимо, разъярила Поло, и он, бросившись на Самми, обхватил его могучими ручищами, прижав руки Самми к бокам. Самми почувствовал, как выгибается его спина. Казалось, позвоночник вот-вот треснет. Поло сдавил еще сильнее, и Самми, оцепив положение, внезапно перестал сопротивляться этим могучим объятиям и ударил Поло коленом в промежность. Тот вскрикнул от боли. Мгновенно высвободившись из его рук, Самми один за другим нанес ему три удара левой в лицо, таких резких, что каждый раз голова Поло откидывалась назад, а после третьего удара он рухнул на землю и застыл. Толпа приветствовала молодого чемпиона. А также и Лони, которая не могла дождаться момента, когда наконец окажется в его объятиях. Король сделал жест, разрешающий Самми и Лони удалиться. Праздник завершился. А Поло все так же лежал на песке, в то время как трое молодых атлетов уводили к себе молодых женщин. Когда Самми лег с Лони, она со смехом спросила: - А почему ты ни разу не одарил его правой рукой, а расправился с ним одной левой. Самми засмеялся: - Я боялся повредить свою правую. Она понадобится для того, чтобы завоевать золотую медаль на Олимпиаде. На состязаниях боксеров. Лони, изобразив обиду, отвернулась. - За какую-то золотую медаль ты готов драться обеими руками, а за бедную Лони тебе жалко. - Нет, - сказал Самми, - не жалко. Ни рук, ни ног, ни этого, ни этого... Лейтенант Муллин пристально вглядывался в небо. Вот-вот должен был появиться самолет. Обернувшись, он посмотрел на своих сообщников. Все четверо начинали проявлять беспокойство, охваченные желанием поскорее приняться за дело, и это порадовало Муллина. Он отобрал самых лучших, долго и упорно тренировал их. Все должно было пройти безукоризненно. Четыре светлокожих негра тоже всматривались в небо и время от времени бросали взгляды на британского наемника, пытаясь уловить его настроение. Муллин улыбнулся, подумав о том, как все-таки странно повернулась жизнь, забросив его сюда. В жизни он любил три вещи и одну ненавидел. Ненавидел он черных, и мысль об этом едва не заставила его рассмеяться, поскольку находился он здесь за деньги, которые платил ему Джимбобву Мкомбу, чернота кожи которого могла сравниться разве что с чернотой его души. Однако деньги Мкомбу были зелеными и являлись как раз одной из трех вещей, которые Муллин любил. Деньги, виски и женщин. Деньги в данный момент лежали у него в кармане, превосходное ирландское виски находилось во фляжке, а потому мысли уносили его к той женщине, которая была у него последней. Африканские женщины из лагеря Мкомбу были полны энтузиазма, но ничего не умели, и, хотя делали все, чего хотел от них Муллин, тем не менее в подметки не годились какой-нибудь ирландской девчонке. Или любой англичанке. Женщина, о которой он вспоминал, была огненно-рыжей, зеленоглазой, у нее были самые большие... Но вот оно. Его ухо уловило звук приближавшегося самолета еще раньше, чем он его увидел. Муллин вскочил на ноги и крикнул: - Приготовьтесь, ребята! Четверо негров тоже вскочили и, затаив дыхание, прислушались. Вскоре они увидели самолет - приближавшуюся к ним крохотную точку, поблескивающую в небе под золотыми лучами утреннего солнца. Приближался момент, когда им предстояло сделать первый шаг на пути к уничтожению олимпийской команды Соединенных Штатов. Сидя в салоне самолета, Самми Уоненко улыбался. У него еще никогда не было такой ночи, как эта, и теперь он чувствовал себя полностью готовым к олимпийским состязаниям. Он был готов выйти против любого русского, американского или кубинского боксера. Он был готов выйти против всех и вся. Самолет ДС-3 был арендованным, поскольку Баруба не имела не только своих военно-воздушных сил, но и самолетов вообще, предпочитая вплоть до самых последних дней рассматривать их как форму, в которой ее народу являлся великий бог Лотто. Все изменилось в тот момент, когда на остров прибыл самолет, чтобы доставить в ООН их посланника. Посланник, который все еще продолжал дуться за то, что у него вынули из носа кость, отказывался садиться в самолет. Он умолял короля позволить ему добраться до Нью-Йорка вплавь. В конце концов король затолкал его в самолет, самолет оторвался от земли, и для Народно-демократической Республики Баруба наступила эра воздушных сообщений. Для доставки на Олимпиаду четырех спортсменов самолет был арендован в Австралии вместе с пилотом Джонни Уинтерсом. Уинтерс был лет тридцати пяти, неженатый, и последние десять лет кое-как перебивался тем, что перевозил грузы и людей как легально, так и нелегально, по заказу любого, кто платил за фрахт. Согласно договору, ему следовало доставить команду Барубы в Мельбурн, откуда ее уже реактивным лайнером должны были отправить в Москву. В это утро он немного задержался с вылетом, потому что ему пришлось ждать своего молодого напарника, Барта Сэндза. Сэндзу было двадцать два, он был женат, и у него в семье скоро ожидался второй ребенок. Чтобы оплачивать больничные счета, он пытался подзаработать на тотализаторе и в результате оказался в долгах у букмекеров и "акул", дающих взаймы. Сэндз летал с Уинтерсом около года, но так ничему и не научился. Однажды он ухитрился выкрутиться из долгов, сняв крупный выигрыш на бегах. Уинтерс сказал ему тогда, что счастье - все равно что молния, а она никогда не ударяет в одно место дважды, и посоветовал бросить играть. Сэндз совета не послушал. Когда он наконец явился, Уинтерс сказал ему: - Я уж думал, что мне придется лететь одному. Что случилось? Опять поставил на "классную" лошадку? - Вроде того, - ответил Сэндз. - Давай, заводи телегу. Выражение его обычно улыбающейся физиономии вызвало у Уинтерса беспокойство. Явно что-то произошло. Но что именно, понять он не мог. Сэндз надеялся, что Уинтерс не заметит в его поведении ничего необычного. Он также надеялся, что Уинтерс не заметит и выпиравший у него из-под куртки пистолет 45-го калибра. "Скоро, - подумал Сэндз. - Очень скоро все мои денежные проблемы будут решены, да и с ним я честно поделюсь. Он поймет, что для меня это был единственный шанс". Самолет приземлился на песчаном пляже Барубы, и Самми Уоненко сел в него вместе с двумя другими спортсменами, братьями Тонни и Томасом, и тренером Уиллемом. Они махали в иллюминаторы руками, пока самолет не поднялся в воздух. "Наконец-то, - подумал Самми, - я на пути к своей золотой медали". Минуло полчаса с тех пор, как они вылетели, и Барт Сэндз решил, что время пришло. "Подумай о своей беременной жене, - сказал он себе. - Подумай о том, что они обещали сделать с Джени, если ты им не заплатишь. А дети? Ведь это просто дурные деньги, - говорил он сам себе. - Дурные деньги - только и всего. И никто от этого не пострадает". Вытащив пистолет, он направил его на Джонни Уинтерса. Уинтерс сперва не поверил своим глазам, но потом сообразил, что поэтому-то его приятель и держался так напряженно, когда сел в самолет. - Барт... - начал было он. - Джонни, прошу тебя, не нужно, - прервал его Сэндз. - Я тебе обещаю: никто не пострадает. Это мой единственный шанс. И я обещаю тебе разделить все поровну. Говорил Сэндз очень быстро, руки у него тряслись. И Уинтерс подумал, что ему, может быть, удастся удержать парня хотя бы от того, чтобы случайно кого-нибудь не убил. И надо же было случиться, чтобы в этот самый момент Уиллем, тренер команды, вошел в кабину. Увидев пистолет, он спросил: - Что тут происходит, позвольте узнать? Сэндз встал, вытолкал Уиллема в пассажирский салон и махнул пистолетом в сторону спортсменов. - Если хотите остаться в живых, не двигайтесь с места, - сказал он. Самми Уоненко посмотрел в дуло пистолета. Он видел, что человек этот очень нервничает. Не успел он подумать о чем-либо еще, как тренер Уиллем бросился на Сэндза. Самми увидал, как дернулся в руке белого пистолет и Уиллем, схватившись за живот, упал. На какую-то секунду Сэндз лишился дара речи. Он был потрясен этим выстрелом не меньше, чем все остальные. Неужели это так просто - убить человека?! В конце концов к нему вернулась способность говорить, и он обратился к трем оставшимся неграм: - Если кто шевельнется, с ним будет то же самое. - И, повернувшись назад, сказал Уинтерсу: - А теперь, если хочешь жить, ты будешь делать то, что я тебе велю. Уинтерс заметил, что парень вдруг сразу заговорил увереннее. Испуганно оглянувшись через плечо, он увидел, что рука, в которой Барт Сэндз держит пистолет, больше не дрожит. Сэндз назвал ему координаты, следуя которым самолет должен был немного отклониться от курса, и Уинтерс растерялся. Он знал все маршруты в этом районе Тихого океана наизусть. - Барт, но ведь там ничего нет. Что ты делаешь? - Делай, что тебе говорят, Джонни, - ответил Сэндз. Он почувствовал, как взмокли его руки, но не меньше Уинтерса удивился тому, что они перестали дрожать. Уинтерс изменил курс, хотя и не знал никакого острова, который находился бы в координатах, названных ему Бартом Сэндзом. Зато Джек Муллин знал. Он специально выбрал остров, который не значился ни на одном из существующих торговых маршрутов. Опасаясь полагаться на удачу в таком деле, как поиски сообщника, Муллин через посредника ссудил Барту Сэндзу деньги, которые тот проиграл, после чего обратился к нему с предложением, благодаря которому Сэндз мог бы оплатить все свои долги да еще отложить на черный день. Уинтерс и Барт Сэндз одновременно увидели этот необозначенный на полетных картах остров. - Сядешь здесь, - сказал Сэндз. - Вон на той полоске пляжа. Пляж был выровнен и выглядел почти как взлетно-посадочная полоса. Уинтерс понял, что их там ждут. Но кто? Он повел самолет на снижение и, несмотря на то, что колеса провалились в мокрый песок глубже, чем он ожидал, мягко посадил машину. - Иди к ним, - сказал Сэндз, указывая пистолетом на сидящих в салоне негров. Когда Уинтерс сел рядом с ними, Сэндз предупредил, чтобы все оставались на местах. Затем открыл дверь, расположенную между кабиной и салоном, и выбрался наружу. Раздался выстрел. Самми Уоненко вскочил на ноги, а Уинтерс, глядя на распростертое в проходе тело Уиллема, сказал: - Не дергайся, парень. Кто знает, что там делается. - Это не имеет значения, - ответил Самми. - Я не боюсь. - А зря. Может, нам всем есть чего бояться. Уоненко бросил на него полный презрения взгляд, но все же сел на место. Уинтерс понял, что Барт Сэндз мертв. В этом он был совершенно уверен. Расплатились с ним вовсе не так, как он того ожидал, и даже не так, как он того заслуживал. Что же теперь будет? Выстрел был точный. Пуля вошла в затылок и, выходя, почти полностью разворотила Сэндзу физиономию. "Вот мы и рассчитались", - сказал про себя лейтенант Муллин, засовывая пистолет в кобуру. Подойдя к лежащему ничком на песке телу, он приподнял в знак благодарности шляпу и направился к самолету. Его люди двинулись за ним, рассредоточившись веерной цепочкой. Муллин постучал по фюзеляжу дулом пистолета и крикнул: - Можете выходить, ребята! Не услышав ничего в ответ, он рискнул просунуть в дверь голову и увидел одного мертвого негра, трех живых и одного белого. - Всем выйти, - приказал он. - Кто вы такой? - спросил Уинтерс. - Все в свое время, мистер Уинтерс. Вы не знаете, кто-нибудь из этих джентльменов говорит по-английски? Самми высоко поднял голову и сказал: - Я говорю по-английски. Лучше всех в моей стране, за исключением Уиллема. - И кто ж этот Уиллем, черт побери? - спросил Муллин. Самми указал на труп: - Это есть Уиллем. - Ты имеешь в виду, это был Уиллем, - со смехом уточнил Муллин и, махнув пистолетом, сказал: - Ладно, всем выйти. Он отступил назад, давая им возможность по одному спрыгнуть на землю. Увидев труп Сэндза, Уинтерс закрыл глаза и покачал головой. "Бедный Барт. Бедные жена и ребенок". "И бедный я", - закончил он свою мысль. Затем посмотрел на Муллина и сказал: - Послушай, приятель, может, объяснишь, что значит весь этот спектакль? - Конечно, объясню, - ответил Муллин. - Мы изображаем внезапное нападение. - Нападение? - переспросил Уинтерс. - На Барубу?! Муллин расхохотался. Его рука с пистолетом была опущена, но четверо сообщников держали Уинтерса и спортсменов из Барубы под прицелом. - Вот это было бы здорово! - продолжая хохотать, проговорил Муллин. - Захватить власть в Барубе! И на кой черт она нам сдалась? Сортир из нее сделать? - Тогда зачем мы вам нужны? - спросил Уинтерс. Муллин перестал смеяться, и лицо его посуровело. Покосившись на Уинтерса, как бы оценивая его, он сказал: - Вообще-то, раз уж ты об этом заговорил, вы нам как раз и не нужны. "Проклятье!" - мысленно выругался Уинтерс. Догадавшись, что сейчас должно произойти, он ринулся на Муллина, надеясь, что спортсмены последуют его примеру. Муллин снова захохотал и выстрелил Уинтерсу прямо в лоб. Уинтерс неуклюже повалился на песок, запутавшись ногами в ногах убитого Барта Сэндза. Спортсмены не двинулись с места. - Я тебя вызываю, - неожиданно произнес Самми, делая шаг к Муллину. Лейтенант поднял руку, делая знак своим людям не стрелять в спортсмена. - Как тебя зовут, парень? - Самми Уоненко. - Ты что, хороший спортсмен? - Я чемпион Барубы. - И ты, навозная твоя рожа, меня вызываешь? - Да. - И что мы будем делать? - Драться. Муллин захохотал. - Ладно, навозная знаменитость, будем драться, - сказал Муллин и повернулся к своим людям: - Я, пожалуй, разомнусь, ребята. А то вы все такие паиньки, что с вами, чего доброго, вконец заржавеешь. Сняв шляпу, он сделал знак Самми подойти. Самми сделал шаг вперед, и Муллин, сняв очки, нагнулся, чтобы положить их на шляпу. Но Уоненко остановился на таком расстоянии, что достать его ногой Муллину было невозможно, и он выпрямился. - Если я одержу победу, ты нас отпустишь? - спросил Самми. Муллин пожал плечами. - Разумеется, малыш. Трофеи достаются победителю. - Я не понимаю, что это значит, но я буду драться. Согнув руки в локтях, Самми стал в боксерскую стойку, он понял, что сегодня ему придется пустить в ход свою правую. Сейчас он не мог беречь ее для Олимпиады, поскольку сегодняшняя победа была для него не менее важна. Муллин поднял руки, повернув их открытыми ладонями к лицу, и принял стойку каратиста. Самми сделал обманное движение левой и нанес прямой удар правой. Но Муллин, сделав шаг назад, выбросил вперед ногу и ударил Самми в живот. Этот удар должен был уложить парня на месте, но молодой организм тотчас нагнал в кровь адреналина, и, немного оправившись от удара, Уоненко ринулся вперед, обхватил Муллина руками и, навалившись на него всей тяжестью, опрокинул худосочного британца на песок. Но раньше чем его правая рука, занесенная для удара, обрушилась на голову Муллина, тот успел дотянуться до кобуры, выдернул пистолет и всадил негру под подбородок пулю, которая размозжила ему голову. Последней мыслью Самми было то, что он не выиграет золотую медаль для своей страны. Муллин выбрался из-под трупа и с досадой покрутил головой. Теперь эти четверо разнесут весть о том, что молодой спортсмен из Барубы вызвал его на поединок и, если бы не пистолет, одержал бы над ним победу. И тогда авторитет Муллина упадет, и ему станут бросать вызовы все кому не лень. Так дело не пойдет. И он в тот же миг решил, что эти четверо ни в коем случае не должны попасть обратно в лагерь Джимбобву Мкомбу. Никто из них не должен вернуться из Москвы. Взглянув на оставшихся спортсменов, он сказал: - А вам, ребятки, все равно нечего делать на Олимпиаде. Отступив назад, чтобы не попасть под перекрестный огонь, Муллин подал знак своим людям, и Тонни с Томасом получили каждый по дырке в голове, даже не успев сообразить, что происходит. Они даже не успели напоследок подумать об олимпийском золоте. Их мозги задолго до того были парализованы страхом. Они просто умерли. - Ладно, ребята, давайте-ка их разоблачим, пока одежда кровью не перепачкалась. Когда его люди поменялись одеждой со спортсменами, Муллин приказал спрятать трупы в густых тропических зарослях, окаймлявших берег. Потом проследил, чтобы взрывчатку тщательно уложили в спортивные сумки, придав ей вид спортивной амуниции. Затем все это с особой осторожностью погрузили в самолет, точно это были свертки с новорожденными младенцами. "Вот эти младенцы и будут нашим любовным посланием американцам, - мысленно проговорил Муллин. - Любовным посланием от Джима Боба Мкомбу, которое доставит ваш покорный слуга лейтенант Джек Муллин". Так, выходит, что он слуга? "Неужели действительно так оно и есть?" - спросил он сам себя, но тут же отбросил эту мысль. Его время придет, несомненно. И ждать осталось не так уж долго. Вскоре после того, как он покончил с обедом, одну половину отправив непосредственно в рот, а другую, за пазуху, Джим Боб Мкомбу получил шифрованную депешу. Прочитав ее, он громко захохотал. Депеша была от Муллина и в ней говорилось: "Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона". Это был успех. Первая часть операции проведена успешно. Его наемники находились на пути в Москву. Мкомбу подошел к окну и выглянул на расчищенную площадку, где бесцельно слонялись несколько его солдат. Как он и рассчитывал, пресса всего мира подхватила весть об угрозе американским спортсменам и полностью приняла "утку" о том, что угроза эта происходит от какой-то организации белого населения ЮАР и Родезии. Это была первая часть плана. Вторая часть - проникновение его наемников в Москву под видом спортсменов из Барубы. И третья, заключительная часть - уничтожение американцев. После этого уже ничто не сможет спасти от падения режимы ЮАР и Родезии. И тогда Джимбобву Мкомбу станет королем. А как же Муллин? И Мкомбу сказал себе, что на этом полезность лейтенанта Муллина для него исчерпана. Он знал, что Муллин считает, будто сам использует Мкомбу в своих интересах. И Мкомбу, один в пустой комнате, вслух произнес: - Ничего, скоро он увидит, кто из нас кого использует. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Окруженное толстыми стенами поместье Фолкрофт, расположенное в Нью-Йорке, в Рае, было построено неким миллионером, не желавшим делать достоянием общественности свою страсть к молоденьким девушкам. Во время второй мировой войны правительство Соединенных Штатов использовало его в качестве лагеря для подготовки шпионов, после чего оно было передано в ведение какого-то государственного медицинского учреждения, покуда однажды в пятницу не пришло распоряжение всему персоналу очистить помещение к воскресенью к 18.00 и всех развезли по домам с договорами о трудоустройстве на новых местах. А в 18.01, в то же воскресенье, на старый покосившийся причал, что позади главного корпуса Фолкрофта, вышел доктор Харолд В. Смит, назначенный президентом Соединенных Штатов на должность, к которой Смит вовсе не стремился. Так родился КЮРЕ. Через несколько лет Смит преобразовал поместье Фолкрофт в санаторий "Фолкрофт", дорогой дом отдыха для богатых симулянтов, и его безмерно радовало, что этот санаторий теперь круглый год приносил прибыль. На самом деле в этом не было никакой необходимости, поскольку санаторий служил всего лишь прикрытием для мощного компьютерного центра, который КЮРЕ использовала в борьбе с преступностью. Кабинет Смита располагался в задней комнате на втором этаже главного корпуса и выходил окнами на залив Лонг-Айленд, который выглядел серым, холодным и мрачным двенадцать месяцев в году. Смит сидел в кабинете и терпеливо объяснял, какие меры КЮРЕ уже приняла в связи с письмом, содержащим угрозу в адрес американских спортсменов. Римо сидел на стуле с жесткой спинкой напротив, а Чиун расхаживал взад-вперед по комнате, останавливаясь, только чтобы нетерпеливо побарабанить пальцами по столу Смита. - Я все проверил, - говорил Смит. - Мы не смогли найти доказательств того, что эта террористическая угроза исходит из ЮАР или Родезии. - И ни от кого другого, если уж на то пошло, - вставил Римо и, когда Смит кивнул, добавил: - Кстати, во сколько миллионов в год мы обходимся нашим налогоплательщикам? - Я тут ни при чем, - быстро проговорил Чиун, подняв глаза от стола, по которому барабанил. - Всем известно, какое скромное вознаграждение получает Мастер Синанджу за свои услуги в этой богатейшей стране. Это один из позорнейших моментов моей жизни. Когда же мы наконец отправимся в Россию? - К чему такая спешка, Мастер? - спросил Смит. Ему очень хотелось знать, почему Чиун так рвется в эту поездку. Энтузиазм, с которым Чиун воспринял эту московскую миссию, вызывал у директора КЮРЕ подозрение. - Ранняя пташка лучшего червяка ловит, - сказал Чиун и кивком головы указал на Римо. - Или, в данном случае, этому раннему червяку может достаться золотая медаль. И мы вернемся оттуда в лучах славы. Смит прокашлялся. - Да, так вот, Римо, как я говорил, нам не известно, кто замешан в этом деле. - Как всегда. Пошли, Чиун, нам надо ехать. Он встал со стула, и Смит быстро проговорил: - Я так думаю, что в Москве вам лучше не слишком бросаться в глаза. - С его большим белым носом это будет нелегко, - заметил Чиун. - Он имеет в виду, что я там не должен завоевывать никаких медалей, папочка, - пояснил Римо. Чиун посмотрел на Смита с таким выражением, будто, по его мнению, того следовало немедленно поместить в сумасшедший дом. - Что?! - воскликнул он. - Проиграть?! Смит пожал плечами. - А иначе как это будет выглядеть, если Римо попадет на экраны телевизоров? - Великолепно, - сказал Чиун. - Если только он не будет в плохой форме. Но я постараюсь поработать с ним, чтобы этого не случилось. - Может, и великолепно, но определенно опасно, - сказал Смит. - Тайна КЮРЕ может открыться. Жизнь Римо окажется под угрозой. Вы ведь это понимаете, не так ли? - Конечно, я это понимаю, - ответил Чиун. - Я же не ребенок. - Вот и хорошо, - сказал Смит и обратился к Римо: - Запомните: мы не сбрасываем со счета ничего. Ни юаровцев, ни родезийцев, ни вообще кого бы то ни было. Будем искать. Чиун? - Ясно. - Спасибо, что понимаете. - Ну кто же благодарит человека за то, что он умен, император? - сказал Чиун. - Просто я достаточно умен, чтобы все понять и войти в ваше положение. Оставшись в своем кабинете один, Смит заволновался. Слишком уж легко сдался Чиун. И Смит дал себе слово, что непременно будет смотреть Олимпиаду по телевизору, которого вообще-то не переваривал. Когда они вышли в коридор, Чиун сказал Римо: - Этот человек с каждым днем все больше и больше теряет рассудок. Ты только представь себе! Проиграть! Уже ведя машину в аэропорт Кеннеди, Римо спросил: - Чему это ты ухмыляешься, Чиун? Мастер Синанджу не ухмылялся. Он улыбался, согретый сознанием своей гениальности. - И что же тебе подсказывает твоя гениальность? - Я придумал план, благодаря которому стану звездой и в то же время не дам этому ненормальному Смиту повода в чем-либо нас обвинить. - Я оставляю без внимания твое "стану звездой" и хочу спросить только о том, чего ты ждешь от меня? - проговорил Римо. Чиун потер свои сухие руки с длинными ногтями, выражая таким образом безмерное удовлетворение. - Мы немножко покалечим всех американских спортсменов. Конечно, не серьезно. Я ведь знаю, как ты щепетилен на этот счет. Только до такой степени, чтобы они не могли участвовать в соревнованиях. Тогда вместо них во всех видах спорта выступишь ты, выиграешь все золотые медали и заявишь на весь мир, что всем этим ты обязан только мне, своему тренеру, а я буду делать рекламу на телевидении и зарабатывать деньги. - Замечательно, - сказал Римо. - Еще бы, - подхватил Чиун. - Кроме одного момента. - Назови его, - потребовал Чиун. - Я этого не сделаю. - Прошу прощения, не понял - Чиун вложил в свой голос все презрение, на какое был способен. - Смитти никогда не поверит в то, что наши спортсмены ни с того ни с сего вдруг заболели или стали жертвами несчастного случая. Да еще все сразу. Чиун нахмурился. - Х-м, - произнес он. - А если половина? - Даже если один, - сказал Римо. - Это сразу бросится в глаза. Смит тут же обо всем догадается, а если он только заподозрит, что ты приложил руку к тому, чтобы завалил нашу команду, это будет означать, что подводная лодка с твоим любимым золотом, которая каждый ноябрь приходит в Синанджу, накрылась. - Да, бывают все-таки случаи, когда белый человек говорит разумные вещи. Придумаем что-нибудь другое. И, откинувшись на спинку сиденья, Чиун погрузился в молчание. Новая идея, еще лучше, чем прежняя, не заставила себя долго ждать, но он решил не говорить о ней Римо, обладающему этим мерзким, типичным для американцев мировоззрением неудачника, вечно ищущего причину, по которой нельзя сделать то или иное дело. Его новой идеей было вывести из строя не только американских, спортсменов, но и всех остальных участников Олимпийских игр. И тогда Римо будет объявлен победителем ввиду неявки соперников. Этот план поправился Чиуну еще больше. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Это была уже новая Россия. Ушли в туман истории миллионы кровавых жертв сталинских репрессий и эпизодических расправ хрущевского периода. Массовое уничтожение собственного народа прекратилось. Однако последователи Сталина и Хрущева так же маниакально ненавидели иностранцев, а вызов в Кремль для большинства русских по-прежнему служил причиной того, что их прошибало холодным потом. Ибо в России, что в старой, что в новой, одно оставалось неизменным: некоторые из тех, кого вызывали в Кремль, никогда больше не возвращались. Однако, когда туда вызвали Дмитрия Соркофского, полковника КГБ - русской тайной полиции, - он только удивился, почему его так долго не вызывали. Соркофский был человеком гордым, он гордился своей служебной карьерой, а также своими дочерьми: Ниной, одиннадцати лет, и семилетней Мартой. В равной степени он гордился и их матерью, красавицей Наташей, пока она не умерла пять лет назад в возрасте тридцати двух лет. Идя по московским улицам на эту аудиенцию, Соркофский знал, что ему предстоит получить задание, самое важное за всю его карьеру, и душа его скорбела лишь о том, что с ним нет его Наташи, которая могла бы все это с ним разделить. Наташа была на пятнадцать лет моложе его и так полна жизни, что он чувствовал себя с ней молодым. Он так никогда и не понял, что заставило ее влюбиться в него, этакого безобразного старого медведя, но был просто счастлив, что так случилось. Счастлив и горд. Он вспоминал, как его прямо-таки распирало от гордости, когда он ходил куда-нибудь с Наташей, держа ее под руку, и видел, как другие мужчины провожают их взглядами. А потом ей сказали, что у нее неизлечимая болезнь, рак кости. Но несмотря на это, она стойко держалась последние шесть месяцев, а когда умерла, он вдруг ощутил чувство вины перед ней - из-за того, что она каким-то образом сумела сделать эти шесть месяцев счастливейшими в его жизни, в то время как им, по всем законам, следовало быть самыми печальными. Но она даже слышать не хотела о печали. Ей совершенно не о чем горевать, говорила она Дмитрию. У нее растут две замечательные дочери, и у нее совершенно замечательный муж. Остановившись посреди улицы, Соркофский потер рукой неровные бугры, из которых, казалось, было слеплено все его лицо. Как она могла так относиться к нему? Он поднес руку к глазам и, ощутив влагу, быстро смахнул ее. У Дмитрия Соркофского была кличка Носорог. Ростом он был около ста девяноста сантиметров и весил сто десять килограммов. Его неандертальские надбровья давали совершенно неправильные представления об уровне его интеллекта, который был весьма высок. Руки его скорее походили на огромные лапы, и тем не менее Наташа часто называла их самыми нежными на свете. Он так гордился ею! Равно как и своей профессией, и, когда, прибыв в Кремль к начальству, был назначен ответственным за безопасность Олимпийских игр, не испытал никакого волнения, - во-первых, потому, что считал себя наиболее подготовленным для такого дела, а во-вторых, потому, что не было Наташи, которая могла бы разделить с ним его торжество. Его начальник, мужчина с черными кустистыми бровями, сказал, что решение это принято на высшем уровне, в связи с просьбой американцев разрешить им прислать для охраны их спортсменов своих агентов из службы безопасности. - И что им ответили? - спросил Соркофский. - Им ответили: нет. Американские империалисты тотчас ухватились бы за эту возможность, чтобы наводнить нашу страну шпионами из ЦРУ. Соркофский кивнул, задав себе вопрос, верит ли его начальник в эту чепуху сам, поскольку прекрасно знал, что все это не имеет никакого значения. Американцы в любом случае могли заслать своих агентов. Он знал это потому, что сам поступил бы так же при подобных обстоятельствах. Затем ему пожелали успехов в выполнении задания. Но как только он начал подбирать группу, начальство сообщило ему, что американцы выразили протест премьер-министру, после чего пришлось пойти на компромисс. К его группе будет подключен один человек, капитан полиции из Западной Германии по имени Вильгельм Бехенбауэр. - Все в порядке, - сказал Соркофский, - Мы с ним сработаемся. - Вы знаете этого человека? - спросил начальник с внезапным подозрением. - Нет. Просто я могу сработаться с кем угодно. Капитан Вильгельм Бехенбауэр вовсе не радовался отправке в Россию. Ему совсем не нравилось, что его надолго отрывают от семьи. Его сын учился в девятом классе, и жена, достойная женщина, способная управиться с двенадцатилетней дочерью Хельгой, не вполне годилась для того, чтобы сладить с пятнадцатилетним Гансом. Парень нуждался в твердой отцовской руке. Бехенбауэр был ростом около ста семидесяти сантиметров, подтянут, - вес его никогда не превышал шестидесяти трех килограммов, - элегантен, любил хорошо одеваться. У него были всегда безукоризненно подстриженные усики, и он тоже имел кличку. Его прозвали Хорьком. Встречи с Носорогом Хорек ожидал с нетерпением и чем больше об этом думал, тем с большим нетерпением ожидал и других встреч, связанных с заданием в Москве: с русскими женщинами. У него еще никогда не было русской женщины, и ему не терпелось восполнить этот пробел. В свои сорок шесть Бехенбауэр был столь же сластолюбив, как и в двадцать шесть, и насколько это радовало его, настолько, казалось, раздражало его жену. Тем не менее ему всегда удавалось найти выход из этого положения. Капитан Бехенбауэр сидел в приемной полковника Соркофского уже двадцать минут и знал, что его не случайно заставляют так долго ждать. Соркофский заранее каждому отводил в их отношениях свое место. Бехенбауэр считал такую демонстрацию совершенно излишней. Он нисколько не претендовал на руководящее положение в этом деле. Закурив одну их своих любимых сигарет, Бехенбауэр положил ногу на ногу, откинулся на спинку кресла и с удовольствием отметил, что у полковника очень хорошенькая секретарша. Может быть, она как раз и будет той, которая откроет ему доступ в мир русских женщин. Соркофский счел, что получасового ожидания для этого западного немца вполне достаточно. Он уже хотел было позвонить секретарше, но решил выйти и пригласить Бехенбауэра сам. Этот западный немец - если он так умен, как отмечено в его досье, - оценит этот поступок Соркофского. Открыв дверь, полковник увидал невысокого мужчину, который сидел на краю стола и вместе с секретаршей чему-то смеялся. Заметив на левой руке Бехенбауэра обручальное кольцо, Соркофский мгновенно проникся к нему антипатией. Всего один день, как из дому, и уже готов пуститься в любовные похождения. Полковник никогда не изменял своей жене - ни до, ни после ее смерти - и презирал мужчин, которые так поступали. - Капитан Бехенбауэр, не так ли? - громко произнес он. Секретарша подскочила, на ее личике отразилась растерянность. Бехенбауэр взглянул на Соркофского, на девушку, потом снова на полковника. Нахмурившись, он соскользнул со стола и, подойдя к верзиле, протянул руку. - Рад познакомиться с вами, полковник. Я слышал о вас много хорошего. Соркофский повернулся, делая вид, что не замечает руки немца. - Входите, капитан, - пригласил он и направился к своему столу. Услыхав, как за его спиной Бехенбауэр прошептал что-то секретарше, Соркофский почувствовал еще большее раздражение. Когда Бехенбауэр вошел в кабинет, Соркофский вежливо произнес: - Садитесь. Немец повиновался и с насмешливым выражением посмотрел на русского. - Мы с вами едва познакомились, полковник, а у нас уже что-то не ладится, - проговорил он на превосходном русском языке. - Это у вас что-то не ладится, если вы, не успев оторваться от жены, принялись увиваться за другими женщинами, - сказал Соркофский. - Прошу меня извинить, если вторгся в ваши личные владения, - проговорил Бехенбауэр. Прошло несколько секунд, прежде чем до Соркофского дошел истинный смысл этой метафоры; побагровев, он вскочил со стула. - Гражданка Камирова просто моя секретарша, капитан, и не более, поэтому ваш намек считаю неуместным. - В таком случае, прошу прощения за намек, - ответил Бехенбауэр. - Однако я не прошу прощения за мое поведение, поскольку это вас не касается. Мы с вами встретились для того, чтобы выполнить некое задание. В мои намерения не входит призывать вас менять какие-либо привычки, и я был бы вам признателен, если бы и вы отказались от вашего намерения менять мои. Скажу вам только одно: я по-своему люблю свою жену и не желаю это более обсуждать. Соркофский быстро заморгал, глядя через стол на этого человека. Немец его смутил. Он, по-видимому, искренне любил свою жену и в то же время ее обманывал. Соркофский улыбнулся и воздел вверх руки. - Прошу прощения, капитан, за то, что я вспылил. Это происходит не часто. И больше не повторится. Бехенбауэр переложил сигару из правой руки в левую, встал и, сделав шаг к полковнику, протянул руку. - В таком случае, может быть, начнем с того, что пожмем друг другу руки? Соркофский посмотрел немцу в глаза, и они, как старые друзья, прежде чем пожать руки, оба улыбнулись. - Вот и хорошо, - сказал Соркофский. - И еще, - добавил немец, - я хочу, чтобы вы знали, что я признаю вас руководителем операции. Я же здесь только затем, чтобы помогать вам по мере моих возможностей. - Спасибо. - Оба уселись на свои места. - Вы знаете, почему вас сюда прислали? - Мне известно, что американцы просили разрешить им прислать сюда своих агентов для охраны спортсменов. Я знаю, что ваша страна им отказала. Я знаю, что американцы предложили вам меня в качестве консультанта. Я знаю также, что этим самым хотят усыпить бдительность русских, чтобы они не догадывались, что сюда так или иначе будут посланы американские агенты. Соркофский усмехнулся. - Вы очень проницательны, - сказал он. Бехенбауэр улыбнулся в ответ. - Но это не беда, - продолжал он - Если американские спецслужбы работают теми же методами, что и их внешнеполитические ведомства, то нам останется всего лишь найти спортсменов, носящих френчи и кинжалы. Найти их будет нетрудно. Главная наша трудность, я думаю, будет состоять в том, чтобы не давать им путаться у нас под ногами. - Я точно такого же мнения, - сказал русский. - Вы были в Мюнхене? Едва заметная улыбка, все время таившаяся в уголках рта Бехенбауэра, исчезла с его лица. - Да, полковник. Боюсь, что даже не смогу передать вам, какой это был кошмар. - Я был на войне, капитан. Я знаю, как выглядят трупы. - Я в этом не сомневаюсь, - ответил немец. - Но здесь речь идет не о солдатах, убитых в бою. Здесь речь идет о молодых людях, которые приехали в Мюнхен на спортивные состязания, а нашли смерть. Для таких, как вы и я, насилие - часть жизни. Но это были дети. Вот почему я здесь. И я вызвался поехать, потому что чувствовал, что не могу позволить этому повториться. - Но почему? Ведь вы не участвовали в обеспечении мер безопасности в Мюнхене, - сказал русский. - Это зверство было совершено в моей стране, - ответил Бехенбауэр. Соркофский смутился, но усомниться в искренности слов собеседника не мог. Как странно, что этот человек может быть столь чувствительным в одном отношении и абсолютно бесчувственным в другом. Если только не считать чувствительными бродячих мартовских котов. - Понимаю, - сказал Соркофский - Вам, наверное, следует отдохнуть, а утром мы обсудим наши планы. - Очень любезно с вашей стороны, полковник, - сказал Бехенбауэр и с улыбкой добавил: - Может быть, мне даже удастся найти какую-нибудь молодую даму, которая покажет мне московскую ночную жизнь. "Нет, он неисправим", - решил Соркофский, но не успел сказать и слова, как коротышка немец выпорхнул из кабинета. Бехенбауэра полковник Соркофский тоже заинтересовал, и, во второй раз за ночь позанимавшись любовью с гражданкой Камировой, он решил поговорить с ней на эту тему. - Ваш полковник меня заинтриговал, Иля. - Да? - произнесла она, хлопая своими большими карими глазами. Они лежали в постели в его гостиничном номере, завершив таким образом скучную экскурсию по московским ресторанам. Бехенбауэр был ниже ее ростом и на двадцать с лишним лет старше, тем не менее она откровенно дала понять, что он ее очаровал, - он многих очаровывал. Ее поразило неистовство, с каким он занимался любовью. Он знал свое дело, и с ним ей было лучше, чем с кем-либо из тех молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. А ей приходилось сталкиваться со многими, ибо она обожала секс. - И чем же он тебя заинтриговал? - спросила она. - Он мне показался совершенно непреклонным моралистом. Он всегда такой? - Насколько мне известно. Мне говорили, что он был очень предан своей покойной жене. Теперь он всего себя посвятил дочерям. - А за тобой он приударить не пытался? - спросил Бехенбауэр. - Никогда. Я пробовала обратить на себя его внимание, но он как будто ничего не замечал. В конце концов я плюнула на это дело. Бехенбауэр кивнул. Значит, Соркофский не лицемерил. Неизвестно почему, но Бехенбауэра это порадовало. Этот русский мог ему не нравиться, но его можно было уважать как честного человека. Он снова перекатился на Илю и подумал, что его миссия в России в конце концов может оказаться не столь уж беспросветной. Рассказав своим девочкам на ночь сказку, Соркофский заботливо подоткнул им одеяла и направился в свою комнату, где ему предстояло выкурить единственную за день трубку и выпить единственную за день рюмку водки. Водку он держал в морозильнике, отчего она становилась гуще, мягче и больше расслабляла. Потягивая водку, он думал о Бехенбауэре. Поначалу он отнесся к немцу настороженно, подозревая, что тот является законспирированным американским агентом и послан в Россию с целью координировать действия американской агентуры. Но потом он эту версию отверг. Жизнь по законам коммунистической конспирации научила его тому, что самое простое объяснение, как правило, является самым точным. Бехенбауэр был агентом немецкой спецслужбы - не больше и не меньше. И, судя по его досье, очень хорошим агентом. Звонок в дверь прервал его размышления. На пороге стоял посыльный. Казалось, его удивил вид Носорога, одетого в пижаму и халат. - Извините за беспокойство, товарищ полковник, но лейтенант Прочик решил, что вам следует ознакомиться с этим сегодня. Прочик, один из помощников Соркофского, честолюбивый молодой офицер, лез из кожи вон, чтобы быть у Соркофского на хорошем счету. Соркофский терпеть его не мог. Поблагодарив ефрейтора, он взял пакет, и только вернувшись в кабинет, вскрыл его и прочел содержание. Это было очередное послание Ю.А.Р.С., которое только что получил президент Соединенных Штатов, о чем Прочик сообщал в сопроводительной записке. В послании президенту говорилось: "У нас все готово. Это будет назиданием трусливым американским империалистам, которые бросают друзей при первых признаках опасности. Ни один американский спортсмен не вернется из Москвы живым. Все будут уничтожены". На письме стоял штемпель: "Солсбери, Родезия". Соркофскому было известно, что первое такое послание было отправлено из Претории, ЮАР. Прочитав письмо несколько раз, Соркофский позвонил в гостиницу Бехенбауэру. На нетерпеливые звонки в номере немецкого офицера ответила женщина. - Передайте трубку капитану Бехенбауэру, - холодно проговорил Соркофский. Женщина, растерявшись, секунду помедлила, что-то пробормотала, после чего в трубке раздался голос Бехенбауэра: - Слушаю, полковник. - Есть новости. Сможете прибыть в управление к шести утра? - Конечно, полковник. Соркофский помедлил. Он чувствовал, что обязан как-то выразить свое осуждение безнравственного поведения немца. - Это все, полковник? - спросил Бехенбауэр. Соркофский сердито выпалил: - Да. До завтра. И, ради Бога, постарайтесь выспаться! Бросив трубку, он направился в спальню. Его охватило смутное беспокойство. Не следовало так грубо говорить с Бехенбауэром. Что это с ним такое? Ну да, женщина. Ее голос показался Соркофскому знакомым, и она как будто заволновалась, отвечая ему. Неужели она его знает? Должно быть, так. Иначе, как Бехенбауэр мог догадаться, кто ему звонит, если Соркофский не назвал себя? Неужели это?.. Нет, только не его секретарша. И Соркофский тут же приказал себе не выдумывать лишних проблем. У него и без того было достаточно вполне реальных забот. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Подобное Римо видел в карибских странах, не удивился бы, столкнувшись с этим в Южной Америке или в Африке, но увидеть такое, выйдя из самолета российского Аэрофлота в московском аэропорту, он не ожидал. Попрошайки. - Жвачка, мистер? - обратился к нему молодой белобрысый парень с совершенно квадратным черепом, будто выращенный в коробке из-под гигиенических салфеток. Когда Римо отрицательно покачал головой, парень, не удостоив его ответом, тотчас же двинулся дальше вдоль шеренги вышедших из самолета спортсменов, обращаясь на своем ломаном английском: "Жвачка? Конфета?" Римо с Чиуном проследовали за спортсменами в главное здание вокзала. Еще один парень, с песочного цвета волосами, приблизительно такой же, как Римо, комплекции и с физиономией статиста из вестерна, бочком приблизился к Римо. - Джинсы есть? - спросил он. - Сто долларов даю за джинсы. - Я джинсы не ношу, - ответил Римо. - Ну, а эти штаны, что на тебе? Армейские? Пятьдесят долларов даю, - предложил русский. - Нет, - ответил Римо. - Я сам в них хожу. - А кимоно не нужно? - обратился к парню Чиун. - Такое, как у меня. - При этом он почти благоговейно прикоснулся к своему синему парчовому одеянию. - Может, слишком легкое, но на лето как раз подойдет. Пятьдесят долларов. У меня такие еще есть. - Кимоно у нас не носят, - сказал парень, - Нужны джинсы или армейские брюки. Есть покупатель. Джинсы имеются? - Поди прочь, варвар, - сказал Чиун и, отвернувшись от парня, обратился к Римо: - разве этим людям нечего надеть? - Конечно, они хотят носить наши армейские штаны, а их на всех не хватает, - ответил Римо. - Понимаешь, просто им нужна американская одежда. - Что же это за страна такая? - спросил Чиун. - "Образ светлого будущего при всеобщем братстве и свободе", - сказал Римо, глядя в брошюру, которую один из русских гидов сунул ему в руки, как и всем остальным спортсменам. - Глупость какая, - отозвался Чиун. - При Иване Великолепном ничего подобного не было. - "Добро пожаловать в Россию", - продолжал Римо. - Ты видишь, что это за будущее, и единственное, что здесь правильно функционирует, это мы с тобой. Проверку спортсменов русские решили произвести в Олимпийской деревне, а не в аэропорту, и спортивную делегацию, словно стадо, погнали через аэровокзал к автобусам. По пути Римо обратил внимание на длинную очередь у дальней стены помещения. Чиун тоже обратил на нее внимание. - Что это такое? - спросил он и, отделившись от спортсменов, направился к очереди. - Это очередь, Чиун, нам надо идти. - Нет, - отозвался Чиун. - Раз это очередь, значит, там есть что-то хорошее. Я знаю, что такое очередь, Римо. Я видел их раньше. Мы постоим в этой очереди. - Пойдем, Чиун. Что бы там ни продавали, тебе оно не нужно. Оставь это. - Чепуха, - ответил Чиун. - Ты до сих пор так ничему и не научился. Говорю тебе, там будет что-то хорошее. Римо вздохнул. - Становись в очередь. А я пойду вперед, посмотрю, что там продают. - Давай, - сказал Чиун. - Ступай и потом скажешь мне. - А когда Римо отошел на несколько шагов, крикнул: - И спроси, сколько стоит! - Слушаюсь, сэр! - отозвался Римо. Очередь начиналась у лотка, вроде тех, с которых в Америке продают газеты, а над ним висела сделанная от руки вывеска. Надпись на вывеске Римо прочесть не мог, но зато увидел, что покупали люди. Это были сигареты. Английские сигареты "Плейерс" в картонных коробках. Каждому давали по одной пачке. - Сигареты, - доложил Римо Чиуну. - Я тебе не верю, - сказал Чиун и сложил руки на груди. - Зачем людям стоять в очереди за сигаретами? - Потому что в России трудно достать иностранные сигареты, а у русских сигарет такой вкус, будто их делают из коровьих лепешек. Поверь мне, Чиун, там продают сигареты. - Это ужасно. Какой кошмар. - Да уж. - Если бы мы знали, что здесь такой спрос на сигареты, мы могли бы привезти их с собой и продать, - сказал Чиун. - В следующий раз так и сделаем, - сказал Римо. И они пошли обратно к шеренге спортсменов, которые плелись к ожидавшим их автобусам. Оглядевшись по сторонам, Римо обратил внимание на то, что ко всем американцам пристают молодые ребята. Ему удалось услышать обрывки фраз. Ребята предлагали хорошие деньги за джинсы, за футболки с Микки Маусом, спрашивали, нет ли лишних сигарет, жевательной резинки, конфет, электронных ручных часов. - Когда поедем в следующий раз, надо не забыть взять с собой сигарет, - решительно проговорил Чиун, - и побольше всякого барахла, в котором эти люди, похоже, очень нуждаются. - Обязательно, - сказал Римо. Ему приходилось читать о том, что в России жертвуют интересами потребителей, расходуя деньги на оборону, но для него это были просто слова, - до тех пор, пока он воочию не убедился, в какую реальность для простого русского человека обращается такая политика. Впечатление это еще больше усилилось, когда они ехали по Москве в автобусе. Повсюду от дверей магазинов тянулись очереди длиной в полквартала. Он увидел людей, несущих свои драгоценные покупки, приобретенные после долгого стояния в очереди: несколько пачек сигарет, колготки. Какая-то женщина несла в руках бюстгальтер, и на лице ее при этом было написано выражение неистового торжества. Римо и Чиуна поселили в комнате на двоих, в доме из шлакоблоков, стоявшем за оградой, которой была обнесена Олимпийская деревня, построенная на окраине Москвы. Ступив в комнату, оба тотчас же ощутили вибрацию. Римо взглянул на Чиуна, но тот уже направлялся к противоположной стене, где над узкой койкой была лампа. Ребром ладони Чиун ударил по лампе и вырвал ее из стены. Покопавшись в спутанных проводах, он вытащил маленький серебристый диск. - Очень похоже на потайной микрофон, - заметил Римо. - Видимо... - Ты прав. Есть и еще, - сказал Чиун. Над громоздким комодом у боковой стены висело большое, высотой больше метра, зеркало. Еще не понимая почему, Римо ощутил вибрацию, исходившую от него. Едва он сделал к зеркалу шаг, как его опередил Чиун. Римо показалось странным, что зеркало вделано в стену, а не стоит на комоде. Длинные, тонкие пальцы Чиуна пробежали по правому краю зеркала. Добравшись до верхнего угла деревянной рамы, он кивнул головой и резким движением отломил уголок зеркала. Приглядевшись, бросил его Римо. Тот поймал, перевернул и увидел, что это прозрачное зеркальное стекло. Переведя взгляд обратно на зеркало, Римо увидел на месте отломанного уголка вмонтированную в стену линзу видеокамеры. Чиун протянул руку, ухватился в стене пальцами за металлический ободок, в котором держалась линза, и сжал его. Металлическое кольцо медленно сплющилось, и Римо услыхал, как зажатая в маленьком цилиндре линза затрещала, рассыпаясь в порошок. - Ну вот, - сказал Чиун. - Теперь мы одни. - Прекрасно, - отозвался Римо. - Ты часто здесь бываешь? - Что? - Ничего, - ответил Римо. - Это у нас в Штатах так говорят. Когда заходят в отдельный кабинет в баре. - Увидев недоуменный взгляд Чиуна, он пожал плечами и покачал головой. - Тебе надо было там побывать. - Что это у тебя такое на уме? - спросил Чиун. - Слишком много шутишь в последнее время. Римо плюхнулся на узкую койку возле окна. Тут выбор был за ним, поскольку Чиун все равно спал на полу, на своей старой травяной циновке. Про себя Римо отметил, что Чиун был прав, сделав свое замечание. У него на уме действительно кое-что было. Джози Литтлфизер. И он тут же постарался выбросить ее из головы. - Теперь, когда мы на месте, - сказал он, - надо все внимание обратить на поиски террористов. - Он посмотрел в окно на серое российское небо, которое напомнило ему о Смите. - Интересно, как они собираются попасть на эти игры. - Об этом говорится в истории о Величайшем Мастере Байте, - сказал Чиун. Римо застонал. - Пожалуйста, Чиун, давай без сказок. - Ишь, с какой легкостью ты переименовал историю в сказку, - сказал Чиун. - Разве не ты задал вопрос? - Задал. Мне интересно знать, как террористы собираются попасть на эти игры. Я вовсе не спрашивал тебя, что Великий Ванг кушал на обед две тысячи лет тому назад. - Это было гораздо раньше, - уточнил Чиун. - Ты знаешь, что в таких случаях говорят? - И что же в таких случаях говорят? - В таких случаях говорят, что тот, кто забывает историю, обречен на ее повторение. Величайший Мастер Ванг был еще и великим спортсменом, так же как и все Мастера Синанджу. А поскольку Величайший Мастер Ванг был именно Величайшим Мастером, он был также и величайшим в истории Синанджу спортсменом. Комната их располагалась на третьем этаже. Римо знал, что мог открыть окно, выпрыгнуть наружу и не разбиться. Но это не изменило бы его судьбы, а только лишь отсрочило неизбежное. Он мог бы, изменив имя, сбежать и в течение десятка лет скрываться среди бедуинов Северной Африки. Но если бы потом, вернувшись обратно в Америку, - зимой, в два часа ночи, - он вошел в номер, снятый им в отеле какого-нибудь захолустного штата, то увидел бы там сидящего на полу Чиуна, который сказал бы ему: "Как я уже говорил. Величайший Мастер Ванг был величайшим спортсменом из всех Мастеров Синанджу". И как ни в чем не бывало продолжил бы в мельчайших подробностях свой рассказ. И Римо решил покончить с этим сейчас. Он сделал вид, что слушает. - Это было во времена, когда еще не было этих ваших игр, которые вы называете Олимпийскими. В те времена между многими корейскими городами проводились спортивные состязания. И случалось так, что жители двух из этих городов беспрестанно воевали между собой, хотя и объявляли перемирие на время игр, которые сами по себе являлись величайшим проявлением доброй воли людей друг к другу. Итак, однажды вечером Величайший Мастер Ванг сидел дома и ел свой любимый суп с рыбой, - он готовил этот суп с очень горьким красным перцем, который выращивали тогда в этой части страны. Чудесный суп, он оказывал особое согревающее воздействие. Однако не слишком сильное. Это был... - Чиун, пожалуйста! - взмолился Римо. - Оставь в покое суп и давай по существу! - Ты совершенно равнодушен к прекрасному, - упрекнул его Чиун. - Я совершенно равнодушен к супу. - Как бы то ни было, жители первого города пришли к Мастеру и сказали ему, что хотят, чтобы он вкрался в доверие к правителям другого города, с тем чтобы получить возможность состязаться на играх от имени того города. Пока все понятно? - Да. Город А попросил Ванга выступить от имени города В. - Эти города не назывались городами А и В, - сказал Чиун. - Они назывались... - Давай дальше, - перебил Римо. - Я слушаю. Оставь в покое города вместе с супом. - Итак, Мастер Ванг сделал то, что от него требовалось: выступил от имени второго города и, конечно же, победил во всех состязаниях. И в большинстве из них одержал победу над чемпионом первого города, того самого, который его нанял. - Зачем? Зачем первому городу понадобилось нанимать Ванга? - Величайшего Мастера Ванга, - поправил Чиун. - Зачем первому городу понадобилось нанимать Величайшего Мастера Ванга, чтобы он их победил? Это же противоречит здравому смыслу. - Помолчи и дай мне закончить. - Давай, - сказал Римо. - Когда Величайший Мастер Ванг победил во всех состязаниях, его как героя понесли на руках во второй город. Жители второго города спросили его, чего он желает в качестве награды за свое великое мастерство, которое принесло им такую славу. Он сказал, что хочет, чтобы они оказали ему честь. Он предложил им проделать в стене города проход, в знак того, что, имея такого чемпиона, как Великий Мастер Ванг, город не нуждается ни в каких стенах. Итак, начальники города проделали в стене проход. Когда они показали ему эту стену. Величайший Мастер поднял их на смех. Такая маленькая дыра для такого великого героя была оскорблением. И дыру сделали намного больше. Когда в ту ночь все уснули, Величайший Мастер Ванг вышел из второго города и пошел к себе домой. А чуть позже воины из первого города через дыру в стене проникли во второй город и разделались со своими врагами. - Старина Ванг просто молодец, - сказал Римо. - А мораль этой истории такова: никогда не доверяй Мастеру Синанджу. - В этой истории много моралей, но эта к ней не относится. Во-первых, Величайший Мастер Ванг исполнил то, для чего его наняли. То есть лишил защиты второй город. И сделал это безукоризненно. Между прочим, насколько мне известно, греки как-то позаимствовали этот прием при проведении своих Олимпийских игр. Причем бесплатно. Никто почему-то никогда не платит Синанджу за то, что у нас заимствуют. - Ну, ладно, ладно. И какое же все это имеет отношение к террористам? - Иногда мне кажется, что ты действительно туп как пень. Величайший Мастер Ванг понимал, что лучший способ проникнуть в какое-либо место - это заранее оказаться внутри него. - Не понимаю, что общего это имеет с нашей проблемой. - Пень, - пробормотал Чиун. - Тупее пня. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Через десять минут после того, как Римо и Чиун вошли в свою комнату, под дверь им сунули "Правила поведения для участников Олимпийских игр". Текст, занимавший шесть листов розоватой бумаги, был напечатан крохотным шрифтом "диамант", который в Соединенных Штатах не использовался уже сто лет, за исключением случаев, когда печатали всякие сплетни да клички лошадей, занявших на скачках последние места. - О чем там? - поинтересовался Чиун. - Но знаю, - ответил Римо. - Этого и за год не прочтешь. Но вот, для начала: не покидать территорию олимпийской деревни, ни с кем не разговаривать. Не фотографировать. Доносить обо всех, кто это делает. И даже не пытаться победить славных спортсменов из стран славного коммунистического лагеря. Если хочешь переметнуться к ним, сообщи куда следует. Таких обещают показать по телевидению. Ну, а через двадцать минут состоится автобусная экскурсия, и все могут поехать. - Я не поеду, - сказал Чиун. - Россия действует на меня угнетающе. В стране, где стоят в очередях за сигаретами, мне не на что смотреть. - А я, пожалуй, поеду, - сказал Римо. Он подумал о Джози Литтлфизер. Она наверняка поедет на эту экскурсию. Чиун бросил на него подозрительный взгляд. - Да, поезжай, - сказал он. - Потом расскажешь, что было интересного. - А тебе не будет тут скучно одному? - Римо почему-то почувствовал себя виноватым. - Конечно, нет. Я совсем не против побыть в одиночестве. Если по правде, то я и так один с тех пор, как имел несчастье с тобой встретиться. Я останусь и отдохну. Потом прогуляюсь по деревне. Пустое времяпрепровождение - это для молодых. А я тут все осмотрю - ведь я здесь по заданию моего императора. И я... - Тогда пока, - сказал Римо, направляясь к двери. Существует особый способ преодоления чувства вины, в равной степени свойственный европейским матерям и корейским наемным убийцам, благодаря которому через какое-то время это чувство преобразуется в ощущение веселья. Римо больше не чувствовал себя виноватым. Он стоял на площадке, где длинной чередой выстроились неуклюже-громоздкие красные автобусы без кондиционеров. Секретные агенты, тщетно изображавшие из себя экскурсоводов, упорно пытались затащить Римо в автобус, но он, столь же упорно не обращая на них внимания, продолжал ожидать Джози Литтлфизер. Она появилась через двадцать минут, вместе с группой американских гимнасток, и Римо вновь поразило, насколько более крупной и женственной выглядела она на фоне остальных девушек. Увидев его, она вся просияла, и Римо небрежно махнул ей рукой, делая вид, будто вовсе не ждет ее, а очутился тут по чистой случайности. Она улыбнулась и спросила: - Давно ждешь? - Только подошел, - ответил он. Она смотрела на него не отрываясь, и улыбка продолжала играть в уголках ее рта. - Двадцать минут, - признался он. - Ну вот, - сказала она. - Это уже вызывает у меня чувство уверенности. Ты не забыл, что обещал дать мне кое-какие советы насчет упражнения на бревне? - Можешь не сомневаться. Победа тебе гарантирована, - ответил он. - На экскурсию едешь? - Похоже, эти чиновники не оставили нам выбора, - сказала она и прибавила, копируя русский акцент: - В два часа собраться для поездки на экскурсию по красавице Москве. Не фотографировать. Не взрывать мосты. Римо рассмеялся: - Тогда поехали. Не будем огорчать наших русских хозяев. Они сели на заднее сиденье, безуспешно пытаясь не слышать русского экскурсовода, превозносившего прелести жизни в коммунистическом государстве, пользуясь мегафоном, мощности которого позавидовал бы владелец любого нью-йоркского дискоклуба. - Я не против комиков Карла Маркса, - сказал Римо Джози, - но такая громкость - это уже слишком. - Он потому так орет, чтобы ты не заметил очередей у магазинов и как плохо одеты люди. Римо посмотрел в окно и понял, что Джози права. Городской пейзаж напоминал старую кинохронику времен Великой депрессии в Америке. Одежда на людях была мешковатая и уродливая. - Как в черно-белых фильмах, - сказал Римо. - Ужас. - В Америке тоже хватает ужасов, - заметила Джози. - Мой народ выглядит точно так же. Может быть, люди, которых все время подавляют, которым говорят, чтобы они знали, так сказать, свое место, во всем мире выглядят одинаково. - Давай не будем, - ответил Римо. - Хотя бы потому, что я в это не верю. Но если бы даже так и было, я в этом не виноват. Я не участвовал в событиях возле какой-нибудь там Раненой Лодыжки, или как оно там у вас называется, по поводу чего твои соплеменники так любят жаловаться. Джози хотела было возразить, но тут экскурсовод своим громким баритоном с прекрасным произношением объявил, что они прибыли в Третьяковскую галерею, один из величайших музеев мира, и что все должны выйти из автобуса и в течение двадцати минут совершить осмотр галереи. Когда они поднялись, чтобы выйти из автобуса, Римо сказал: - А теперь мы смоемся. - У нас будут неприятности, - предостерегла Джози. - Не-а, - сказал Римо. - Мы вернемся в деревню раньше них. А если кто-нибудь спросит, просто скажем, что потерялись. - Ну, если так, - согласилась Джози. Выйдя из автобуса, толпа спортсменов повернула вслед за экскурсоводом налево, а Римо и Джози - направо и, перейдя дорогу, направились к магазинам. И тотчас же Римо почувствовал, что за ними следят, но решил не говорить об этом Джози. - Может, нам не следует этого делать? - сказала она. - А нас не арестуют или что-нибудь в этом роде? - За то, что будем просто гулять, вряд ли, - ответил Римо. В витрине он увидал отражение следовавших за ними двух мужчин. На них были яркие цветастые рубахи и провисшие на коленях брюки. Римо втащил Джози в какой-то магазин. Они стали у прилавка, разглядывая значки с изображениями Ленина и героев трактористов, - и уже через несколько секунд в магазин вошли те двое. Римо заставил Джози пригнуться за прилавком. Затем, когда двое протопали мимо с другой стороны, быстро потащил ее к двери, и они выскочили на улицу. - К чему все это? - спросила она. - Просто, чтобы избавиться от хвоста, - ответил Римо. Миновав три магазина, они зашли в четвертый. Там тоже продавали значки: с изображением героев-трактористов и Карла Маркса. Пару минут они дожидались, пока те двое в цветастых рубашках пройдут мимо, и Римо удивился, что за целых две минуты никто из работников магазина не обратил на них никакого внимания и не стал досаждать им, предлагая свои услуги. Возможно, и в коммунизме можно найти нечто положительное, подумал он. Выйдя на улицу, они свернули за угол налево, на Большую Ордынку. Через полквартала они наткнулись на нечто, напоминавшее кафе, и вошли. Официантка в длинном черном платье, которое делало ее похожей на штатную плакальщицу из похоронной конторы, в конце концов поняла, что они хотят кофе, но, даже наливая его из старого фарфорового кофейника, продолжала, вывернув шею, пялиться на этих двух явно иностранных посетителей. - На нас смотрят, - сказала Джози. - Если и смотрят, - ответил Римо, - то только на тебя, потому что не могут оторвать от тебя глаз. Она взяла его руки в свои и проговорила: - Ты прелесть. И Римо подумал, назвала ли бы она его прелестью, узнав о том, чем он занимается последние десять лет своей жизни и сколько на его счету трупов. - А почему ты занимаешься бегом? - неожиданно спросила Джози. - Судя по тому, как ты работал на бревне, ты мог бы победить в любом виде спорта. - Не знаю. Наверное, потому, что в беге есть что-то такое особенное, - ответил Римо. - О тебе ходят разговоры, ты знаешь? - спросила она. - Обо мне? - Да. Говорят, что ты какой-то странный. Странно одеваешься, странно себя ведешь и... - А ты что думаешь? - перебил Римо. - Я уже сказала. Я думаю, что ты прелесть. И странный. - Значит, я и правда странный. Почему нам не несут кофе? Он перевел взгляд на стойку как раз в тот момент, когда в кафе вошли двое военных. Оглядевшись вокруг, они уставились на Римо и Джози. - Вот нам и сопровождающие, - сказал Римо и, почувствовав, как напряглись пальцы Джози, добавил: - Не волнуйся. Просто еще одна бдительная советская официантка выполнила свой долг. Военные подошли к их столику, и один из них сказал: - Извините, пожалуйста. Вы из олимпийской команды? - Да, - ответил Римо. - Вам не положено одним выходить из Олимпийской деревни, - сказал военный. Говоря, он не сводил глаз с груди Джози. Второй столь же откровенно глазел на ее красивое лицо. "Каждому свое", - подумал Римо и вслух сказал: - Мы потерялись. - Мы вас проводим, - сказал военный. - Спасибо, - ответил Римо и помог Джози встать из-за стола. Затем повернулся к официантке, улыбнулся и, помахав ей рукой, крикнул. - Чтоб ты отравилась, сука! Последовав за военными, они вышли на улицу, где их тотчас же затолкали в армейский "газик" на заднее сиденье. У главных ворот Олимпийской деревни их из рук в руки передали агентам службы безопасности. Агенты потребовали у них назвать свои имена, Римо назвался Авраамом Линкольном, а Джози сказала, что ее зовут Сакаджавея Шварц. Агенты старательно записали имена, после чего уточнили правильность написанного. Римо сказал, что написано на "три с плюсом", и они с Джози прошли в ворота. - Пойдем в спортзал, - предложил Римо. - Начнем твою подготовку сегодня же. Джози кивнула, и они направились к небольшому гимнастическому залу, стоявшему чуть поодаль от главного спортивного комплекса. Дверь оказалась запертой, но Римо распахнул ее одним ударом. В помещении было темно, и Римо, отыскав осветительный щиток, включил одну лампу, которой было достаточно, чтобы осветить гимнастическое бревно в дальнем конце зала. Пока Джози выполняла свою комбинацию, Римо пристально за ней наблюдал. Ей не совсем удавались пробежка и выход в стойку на руках. - Черт! - выругалась она, соскочив со снаряда. - Я почти все время делаю ошибки в этих элементах. - А когда-нибудь ты делала их без ошибок? - спросил Римо. - Редко. - Но иногда бывает? - Да. Ну и что? - Если у тебя получилось хотя бы один раз, ты можешь сделать это в любое время, - сказал Римо. - Это неизменно. Меняешься ты. - Как это понять? - спросила она. - Джози, все твое выступление у тебя в голове. Бревно всегда одно и то же. В нем ничего не меняется. Тело твое всегда одно и то же. Изменения происходят только у тебя в голове. Залезай на бревно. Джози вспрыгнула на снаряд и замерла, глядя на Римо. Перед этим она сбросила юбку и теперь оставалась в гимнастическом трико. Римо снова ощутил трепет, глядя на это великолепное тело. - Посмотри на бревно, - сказал он. - Какая у него ширина? - Десять сантиметров, - ответила Джози. - Нет. Его ширина 60 сантиметров. И ты никак не можешь с него упасть И ты ни за что с него не упадешь. А вот посередине этого бревна шириной в 60 сантиметров проходит красная линия - шириной в десять сантиметров Ты видишь? - Она посмотрела вниз. - Нет. Я вижу только десятисантиметровое бревно. - Закрой глаза, - сказал Римо. - Хорошо. Она крепко зажмурилась. - А теперь представь его себе, - сказал Римо. - Видишь? Бревно в шестьдесят сантиметров с десятисантиметровой красной полосой? - Ну, ладно. Она двинулась по бревну к дальнему концу, чтобы начать оттуда выполнение комбинации. Перед этим она взглянула на Римо. Он покачал головой. - Да не с открытыми глазами, глупышка. Закрой. - Я не могу, Римо! - Нет, можешь. Ладно. Слезь-ка на секунду, - сказал он и, когда она легко соскочила на пол, запрыгнул на снаряд. В заготовленных русскими правилах для спортсменов говорилось, что ко всем спортсменам здесь будут относиться одинаково, как к равным, тем не менее среди всех прочих, как у Оруэлла в "Скотном дворе", оказались такие, которые были равны чуть больше других. Поэтому бегуну Гансу Шлихтеру из Восточной Германии, страны - сателлита России, не составило труда раздобыть ключ от запертого спортзала. Он сказал русским, что хочет немного размяться. На самом деле он хотел без посторонних глаз осмотреть инвентарь и, может быть, придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему обеспечить себе победу в забеге на 800 метров. Войдя в зал, он увидел свет и прижался к стене, стараясь держаться в тени. Американца он узнал сразу. Всем спортсменам из Восточной Германии были розданы досье и фотографии возможных соперников. Это был тот самый Римо Блэк, которого даже его товарищи по команде сочли ненормальным. Но что он делал тут, на гимнастическом бревне? Шлихтер с изумлением смотрел, как Римо, с закрытыми глазами, без единой ошибки выполнил упражнения на бревне, а когда сделал соскок, наблюдавшая за ним американская гимнастка, похожая на индианку, бросилась к нему в объятия и сказала, что все было великолепно. - Так же будет и у тебя, когда мы закончим, - сказал Римо. Шлихтер видел, как девушка обвила Римо руками и подставила губы для поцелуя. Римо не заставил себя ждать, и Шлихтер, хотя очень хотел остаться и посмотреть, что будет дальше, выскользнул за дверь как раз в тот момент, когда те двое медленно опустились на мат. Тут Шлихтеру предстояло крепко задуматься. Если этот Римо Блэк умел творить такие чудеса на гимнастическом бревне, которое являлось исключительно женским снарядом, то что же тогда он мог сделать на беговой дорожке? И Шлихтер решил, что в отношении этого американца надо будет что-то предпринять. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ На следующее утро полковник Дмитрий Соркофский получил послание непосредственно от организации "Южно-африканцы за равноправие спортсменов". Содержание письма вынудило его немедленно вызвать Бехенбауэра в отдел. За время совместной работы они не стали сколько-нибудь лучше понимать друг друга, однако это не пометало им проникнуться друг к другу глубоким уважением. Каждый видел, что рядом с ним настоящий профессионал. Соркофский с нетерпением ожидал прибытия Бехенбауэра, чтобы вместе обсудить это послание и возможности предотвращения угрозы. Несмотря на невысокое мнение Соркофского о моральном облике Бехенбауэра, немец действительно сильно скучал по своей жене. Случилось так, что, когда Соркофский ему позвонил, Хорек как раз читал полученное от нее письмо. При этом в постели с ним была молодая симпатичная блондинка, которая, уткнувшись носом ему в шею и глядя через плечо, читала письмо вместе с ним. - Она действительно очень по тебе скучает, - заметила блондинка. Немец улыбнулся. - Так же, как и я по ней и детям. Но теперь уже недолго осталось. В этот момент раздался стук в дверь номера. Бехенбауэр накинул халат и открыт дверь, за которой оказался посыльный, прибывший от Соркофского. - Полковник просит вас явиться к нему в отдел. Говорит, это крайне срочно. - Благодарю. Солдат на какую-то секунду задержался, глядя на лежавшую на кровати блондинку, которая закинула руки за голову, отчего из-под соскользнувшей простыни выглянула ее обнаженная грудь. Солдат с усилием отвел глаза и, отдав Бехенбауэру честь, повернулся к двери. - Солдат, - окликнул его Бехенбауэр. - Слушаю. - С вашей стороны будет неразумно сообщать полковнику о присутствующей здесь даме. Ее муж может обидеться. Вы меня понимаете? Солдат ухмыльнулся и кивнул. - Так точно. Можете не беспокоиться. Когда посыльный вышел, Бехенбауэр улыбнулся. Он не сомневался, что через несколько минут полковнику Соркофскому будет известно о том, что в постели у немца была женщина. Нет лучшего способа заставить русского передать сообщение, чем попросить его не делать этого. Все они трясутся от страха, боясь попасть в сети шпионского заговора, если не доложат начальству все, что им известно. А немцу доставляло удовольствие дразнить Носорога. Кто знает, может быть, к тому времени, когда их совместная работа закончится, ему удастся вернуть этого русского верзилу-полковника на землю, к нормальной человеческой жизни. Подойдя к кровати, он поцеловал блондинку и провел пальцами по ее груда, отчего по коже у нее побежали мурашки. - Ты зачем смутила парня? - укоризненно проговорил он. Она запустила руку ему под халат и сказала: - Это его только закалит. Немец отступил назад. - Я уже закалился, насколько это мне необходимо. А теперь меня призывают мои обязанности. Лежа в постели, она наблюдала, как он одевается. Быстро собравшись, он спросил: - Ты меня подождешь? - Конечно. Куда же я денусь? Он еще раз поцеловал ее и сказал: - Я буду скучать по тебе, когда вернусь в Германию, liebchen. Она поцеловала его в ответ и ехидно заметила: - Об этом мы поговорим в следующий раз. Когда его везли к Соркофскому, он все еще думал о ней. Она была действительно приятным развлечением, и оставалось только надеяться, что, когда придет время уезжать, она не станет ему устраивать сцен. Он действительно очень скучал по жене. Соркофский ожидал Бехенбауэра, сидя за столом в своем небольшом кабинете в Олимпийской деревне. - Ваш посыльный сказал, что дело очень срочное. - Прочтите вот это, - сказал русский, протягивая через стол бумагу. Бехенбауэр сел и прочел краткое послание. Соркофский, запомнивший текст наизусть, повторял его про себя: "От имени организации "Южно-африканцы за равноправие спортсменов" мы требуем отменить Олимпийские игры. Если они не будут отменены, все американские спортсмены будут уничтожены. Для убедительности мы продемонстрируем нашу силу в день получения вами этого письма. Да здравствуют свободные Родезия и Южно-африканская Республика". - "Продемонстрируем нашу силу'" - процитировал Бехенбауэр, возвращая письмо. - Но у нас достаточно жесткая система охраны. - Она может оказаться достаточно жесткой только теоретически, - возразил русский. - Почему вы так считаете? Соркофский провел ладонями по лбу, отирая влагу. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Минувшим вечером у его младшей дочери подскочила температура, и он всю ночь просидел возле нее. К утру ей стало лучше, но он не спал ни минуты, и теперь это давало о себе знать. - Слишком много людей из разных стран, - сказал он. - Нельзя быть уверенным ни в чем. Люди постоянно бродят по всей территории. - Он махнул рукой, указывая на целую кипу донесений, лежавших на столе, и в сердцах схватил первое попавшееся. - Вот. Двое американцев гуляли по Москве. Обнаружены солдатами в ресторане. - Явно шпионы, - сказал Бехенбауэр. - У нас были все основания это предполагать. Но это не террористы. - Однако его любопытство было задето, и он спросил: - И кто они такие? - Американский бегун Римо Блэк. Вот его фотография. Очень неприятная личность. Фамилия женщины Литтлфизер - прямо как в ковбойском фильме. Гимнастка. Сказали, что потерялись. Назвались вымышленными именами. - Полковник положил донесение на место. - Ничего особенного. Таких, как они, полно. Меня вот что беспокоит. - И он указал на послание Ю.А.Р.С. - Продемонстрируем силу, - повторил Бехенбауэр. - Хотел бы я знать, что это означает. Лицо немца посуровело, и Соркофский понял, что тот вспомнил об ужасах Мюнхена. - Может быть, нам повезет, и мы этого не узнаем, - проговорил Соркофский. x x x Демонстрацией силы оказался взрыв. Он произошел в продовольственном киоске на территории деревни в первой половине дня, когда поблизости не было никого из спортсменов. Джек Муллин, выполнявший в Москве функции руководителя команды Барубы, счел за лучшее, чтобы от этого взрыва никто не пострадал. Страх следовало внушить исподволь, постепенно, шаг за шагом, и слишком ранние жертвы могли только повредить их плану. Муллин послал одного из мнимых барубских спортсменов купить чего-нибудь прохладительного, и тот, уходя, "забыл" возле киоска свою спортивную сумку. Муллин, наблюдавший за этим с безопасного расстояния, подождал, когда возле киоска никого не будет, и нажал кнопку пускового устройства у себя в кармане. После чего убрался восвояси. Римо и Чиун услышали взрыв, находясь на трибуне стадиона, откуда наблюдали за тренировкой бегунов, пробовавших искусственную гаревую дорожку вокруг большого футбольного поля. - Взрыв, - сказал Римо. - Может, сходишь, - отозвался Чиун. - Меня это не интересует. Он все еще дулся после того, как Римо четко объяснил ему, что просто не сможет вывести из строя всех спортсменов, чтобы таким образом получить возможность выиграть все золотые медали. - А не мешало бы поинтересоваться, - заметил Римо. - Меня интересует только твоя золотая медаль, и больше ничего. - Ну да. Потому что тебе захотелось прославиться, попасть на телевидение и заработать на рекламе, правильно? - Приблизительно так. - Так вот что я тебе скажу, Чиун. Если погибнет кто-нибудь из спортсменов, все внимание телевидения и прессы будет обращено только на это убийство. Даже имени моего в газетах не появится. И никто у меня не будет брать интервью. Я буду просто ничто, а это значит, что и ты ничего не получишь. Так что лучше бы тебе поинтересоваться. - Чего ж ты мне сразу не объяснил, - сказал Чиун. - Чего ж мы тут сидим и тратим время на разговоры? - Затем встал и понюхал воздух, точно ищейка. - Туда, - сказал он и бросился бегом в сторону, откуда донесся взрыв. Только Соркофский с Бехенбауэром двинулись к двери, чтоб выяснить, что означает этот звук, как в радиомониторе на столе полковника раздались щелчки. Докладывал один из агентов службы безопасности, установивший, что взрыв произошел в продовольственном киоске. - Убитые или раненые есть? - спросил Соркофский в микрофон. - Пока неизвестно, - ответил голос. Соркофский и Бехенбауэр выбежали из кабинета. Прошмыгнув мимо охраны, которая пыталась восстановить порядок до прибытия на место происшествия офицера, Римо и Чиун получили возможность в течение четырех минут пошарить среди обломков кирпича, оставшихся от киоска, прежде чем их попросили удалиться, Этих четырех минут им было вполне достаточно. Чиун подобрал небольшой кусок плотной ткани, лежавшей под доской, которая до того была прилавком, и передал его Римо. Тот пощупал и сказал: - Похоже, от спортивной сумки. Чиун кивнул. - Вполне резонно. Сумку у прилавка совершенно спокойно мог оставить кто угодно. А что в этой сумке примечательного? Римо снова осмотрел ткань, пока агенты службы безопасности отгоняли их от груды развалин. Когда они с Чиуном оказались за линией милицейского оцепления, Римо сказал: - Домотканая. - Совершенно верно, - сказал Чиун. - А что еще? Тут они остановились, чтобы посмотреть на здоровенного русского офицера, который прибыл в сопровождении худощавого человека с усиками, похожего на хорька, и тотчас же начал отдавать отрывистые команды. На месте взрыва моментально установилось некоторое подобие порядка. Римо про себя отметил, что этот русский верзила толковый малый. Он знал, что надо делать, и умел командовать. Таких было не много, что среди милиционеров, что среди военных. - Ну, - сказал Чиун, - говори. Что еще? Римо повернулся и пошел вслед за Чиуном, не заметив, как русский офицер, оглядевшись, остановил на нем взгляд. Глаза русского вспыхнули, потому что он тотчас же узнал Римо Блэка, фотографию которого незадолго до этого видел в рапорте, лежавшем у него на столе. Соркофский кивком головы подозвал одного из людей в штатском, тот подошел и, выслушав отданные шепотом указания, небрежной походкой двинулся в том же направлении, куда пошли Римо и Чиун. - Не знаю, Чиун, - сказал Римо, разглядывая кусок ткани на вытянутой руке. - Что же еще? - А ты понюхай. Римо понюхал лоскут, но уловил только намек на какой-то специфический запах. Тогда он сжал лоскут в ладонях, чтобы согреть ткань и усилить запах, после чего поднес сложенные ковшиком ладони к носу и глубоко вздохнул. Теперь он узнал специфический запах, свойственный взрывчатке, но было и еще что-то, какой-то горьковато-приторный, щекочущий ноздри запах. Он уже встречал его когда-то, очень давно... но где? Римо покрутил головой и понюхал еще раз. Он мог отделить этот запах от всех остальных, которые издавал лоскут, - от запаха порохового дыма, пота, - но определить его происхождение никак не мог. - Не знаю, Чиун. Что это? - Арника, - сказал Чиун. - Понюхай еще, чтобы знать в следующий раз. Римо понюхал еще раз, закладывая запах в свою память. - А что это такое - арника? - спросил он. - Ее делают из сухих цветов целебной травы. Изготавливаемая из нее мазь используется боксерами для снятия опухолей и заживления ссадин, - сказал Чиун. И Римо вспомнил. Это было давным-давно, еще до КЮРЕ и Чиуна, когда он служил в армии, где ему пришлось участвовать в соревнованиях по боксу. Он очень удачно встретил противника правой и рассек ему бровь, а в следующем раунде, когда они сошлись в клинче, нос Римо оказался прямо рядом с порезом, и он уловил запах этой арники, которой воспользовался секундант противника, чтобы уменьшить опухоль и остановить кровотечение из ссадины. - Боксер, - сказал Римо. - Нам надо искать боксера. - Правильно, - сказал Чиун. - В команде, где есть сумки из домотканой материи. Римо кивнул. - Видимо, в команде какой-то маленькой страны, которая по бедности не смогла обзавестись нормальной экипировкой. - Молодец, - сказал Чиун. - Меня радует твоя сообразительность. А теперь, поскольку я сделал за тебя твою работу, я вернусь на стадион и понаблюдаю за твоими конкурентами. - Прекрасно, - сказал Римо. - А я пойду к боксерам. А заодно и прихвачу с собой "хвоста". Он указал головой через плечо, и Чиун в знак понимания кивнул в ответ. Даже не видя шедшего за ними русского агента, оба знали, что их взяли под наблюдение еще возле взорванного киоска. Чиун не спеша двинулся обратно к стадиону, а Римо быстрым шагом направился к спортзалу, где начинались предварительные поединки боксеров. Ему хотелось побыстрее покончить с этим делом, чтобы вовремя успеть на проходившие в другом зале соревнования гимнасток и посмотреть выступление Джози Литтлфизер на бревне. Войдя в спортзал, Римо двинулся по длинному коридору, заглядывая в каждую раздевалку. Преследователь закурил и побрел по коридору за ним с деланно равнодушным видом. На последней двери висела табличка: "Народно-демократическая Республика Баруба". И как только Римо вошел, то сразу же увидел в углу возле открытого шкафчика домотканую сумку из такой же материи, обрывок которой был у него в руке. - Эй, приятель, - окликнул Римо парня, одиноко сидевшего на столе. - Желаю удачи. Чернокожий спортсмен вздрогнул, поднял глаза, но тут же улыбнутся в ответ. - Желаю тебе выиграть, - прибавил Римо. - Как тебя зовут? Негр на какое-то время замешкался, потом ответил: - Самми Уоненко. - Прекрасно, - сказал Римо. - Ну, еще раз желаю удачи. - И пожал боксеру уже забинтованную руку. Римо помедлил секунду, прикидывая, не тряхнуть ли слегка этого парня, чтобы развязать ему язык, но тут же решил, что если сейчас займется этим делом, то неизбежно поднимется шум, пойдут расспросы, а тем временем можно пропустить выступление Джози. И Римо вспомнил, что в коридоре остался "хвост". Он вполне сгодится для передачи сообщения в службу безопасности. Когда Римо вышел в коридор, "хвост", подпиравший стену, подался вперед и закурил сигарету, следя глазами за Римо. Римо подозвал его кивком головы. - Иди сюда, - сказал он. Русский агент оглянулся назад - в коридоре никого не было. Он подошел к Римо, и тот, схватив его за руку, потащил в неглубокую нишу в конце коридора. - По-английски понимаешь? - спросил Римо. - Да. Человек попытался высвободиться. - Не дергайся, - сказал Римо. - Я просто хочу тебе кое-что сказать. У меня есть сведения для твоего начальника. - Да? - Передай, что террористы в команде боксеров из Барубы. Вот покажи им это. Римо сунул в руку агенту кусок материи. - Я нашел это на месте взрыва. В этом была взрывчатка, - продолжал он. - Из такой ткани сделаны сумки спортсменов из Барубы. Ты понял? Русский сначала молчал, но потом быстро сказал "да", так как что-то невероятно твердое ткнулось ему под ребро через толстый пиджак. Это был палец Римо. - Да, да, - повторил он. - Я понял. - Вот и хорошо. Мне надо бежать, а ты передай, что я тебе сказал. И Римо бросился вон, чтобы успеть на выступление Джози. Агент посмотрел ему вслед, затем на кусок ткани, который держал в руке. "Ай да полковник! Ай да Носорог! - подумал он. - Всегда знает, где что искать". И он представил, как вернется к Соркофскому и передаст полученную от американца информацию. Он двинулся по коридору, не отрывая глаз от тряпки. Он даже не слышал, как позади него открылась дверь раздевалки спортсменов из Барубы, а когда услышал у себя за спиной шаги, было уже слишком поздно: сильная рука крепко обхватила его за шею, его затащили в раздевалку, и он увидел у себя под головой блеснувший нож, а затем его словно обожгло огнем, когда нож вошел в грудь и остановил его сердце. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ - А ты молодцом, - сказал Джек Муллин боксеру, вытиравшему белой тряпкой кровоточащую бровь. - Меня нокаутировали в первом раунде, - отозвался тот. - Да я вовсе не о твоем дурацком боксе, идиот, - проворчал Муллин и указал на труп русского агента, лежавший в углу комнаты. - Я об этом. Трое других негров, исполнявших роль посланцев Барубы, согласно закивали. - Кому-нибудь из вас известно, кто этот американец, что разговаривал с ним? - спросил Муллин. Один из негров сказал: - Судя по описанию, похоже, это Римо Блэк. Когда я бываю на стадионе, все американцы только о нем и говорят. Все считают, что он какой-то ненормальный. - Может, он из ЦРУ? - предположил Муллин. - А тренер у него какой-то азиат, - добавил негр. - Совсем старый и хилый. Одевается в красивые халаты. Все расшиты разными узорами и... - Меня не интересуют его чертовы вышивки, - оборвал его Муллин, и африканец на полуслове захлопнул рот. - Нужно будет за ними присмотреть. За обоими. Как бы то ни было, а Муллин был доволен тем, что в его группе наметилось некоторое оживление. Он был человеком действия, и всякие ухищрения, топтание вокруг да около выводили его из равновесия. Он почувствовал, что у него начинает стучать в висках. Тут и возникла новая идея. - Есть еще двое из службы безопасности. Здоровяк и немец. Если уж этому американцу удалось что-то пронюхать, то, возможно, им тоже удастся. Думаю, уже пора чем-нибудь отметить эти игры, - так что начнем прямо сейчас. - Что вы имеете в виду, лейтенант? - спросил один из негров. - Прикончим этих из службы безопасности. Тогда все сразу поймут, что мы тут не в бирюльки играем. Он окинул взглядом всех четверых, вглядываясь в каждое лицо. Все согласно заулыбались. - Эта бомба - только начало, - сказал Соркофский. - Действовать нужно быстро. - Что вы предлагаете? - спросил Бехенбауэр. - Я думаю, нам следует заняться этим американцем. - Соркофский приподнял донесение с лежавшей на нем фотографией. - Римо Блэк. Он был на месте происшествия, а вчера пытался обмануть охрану. - Уж не думаете ли вы, что он каким-то образом причастен к взрыву? Просто невероятно, чтобы агент ЦРУ действовал заодно с террористами. - Он не агент ЦРУ, - сказал Соркофский. - Я только что получил сообщение из главного управления. У них там свои способы проверки. Он не агент ЦРУ. И не агент ФБР. Он вообще не состоит на службе ни в каком государственном учреждении. - И все же... чтобы американец угрожал взорвать американских же спортсменов?.. Я нахожу это маловероятным, - сказал немец. - Послушайте, - продолжал Соркофский. - Вы же знаете, какие странные эти американцы. Они как будто радуются всякой возможности полить грязью свою собственную страну. Кто знает, что может взбрести в голову этому чудаку. Он посмотрел на Бехенбауэра, и тот после некоторого раздумья кивнул в знак согласия. - Я думаю, его надо взять, - сказал Соркофский. Уже подняв трубку телефона, он вдруг вспомнил, что обещал сегодня повести своих девочек сначала куда-нибудь пообедать, а потом на балет. Они ужасно огорчатся, но раз он возьмет этого Римо Блэка, то придется сразу же допросить его и выяснить, на кого он работает. А с дочками он проведет вечер завтра. Бехенбауэр поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы этот Римо Блэк действительно оказался главарем террористов. Немец очень соскучился по жене и детям и был бы просто счастлив поскорее снова их увидеть. "Теперь уже скоро, - подумал он. - Теперь уже, наверное, скоро". Стоявших у входа в отдел охраны двух часовых Муллин и его люди сняли спокойно и тихо, воспользовавшись ножами. Дверь эта выходила не на ту сторону, где царило наибольшее оживление, так что риск попасть кому-нибудь на глаза был невелик. Выставив одного из террористов для наблюдения, Муллин занялся дверным замком. Почувствовав, что замок поддается, он обернулся к остальным и дал последние указания. - Запомните: быстро и без шума. Никакой стрельбы, кончайте их сразу, пока они не опомнились и не схватились за свои пушки. Ясно? Все согласно кивнули. Послышался щелчок, и дверь открылась. Муллин чувствовал, как стук сердца отдается у него в ушах. Действие - вот ради чего он жил, и, если действовать