Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Проклятие вождя --------------------------------- выпуск 12 Перевод Е. Туевой Издательский центр "Гермес" 1995 OCR Сергей Васильченко -------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Этот древний камень существовал задолго до того, как бледнолицые люди на четырех высоких ногах с железными туловищами и головами вышли по солнечной тропе из большой реки, воду которой нельзя пить. Камень лежал здесь еще до того, как во главе племени встали вожди-жрецы, и до того, как их сменили вожди-воины. Еще до ацтеков, тольтеков и майя. И до рождения племени актатль, которое поклонялось камню как божеству и считало своим и только своим богом. Камень был высотой с вождя, и, если вы не знали, что круг в центре камня был начерчен самими богами, прежде чем первый человек вышел из пасти черепахи, значит, вы не принадлежали к племени актатль. И вас ни за что не допустили бы в святилище божества, не позволили бы и близко подойти к священному камню, чтобы бог не разгневался от прикосновения пальцев непосвященного. Люди называли священный камень "Уктут". Но лишь жрецы знали его истинное имя. Едва только появились бледнолицые люди, как вождь-воин племени актатль призвал пятерых жрецов Уктута в храм - туда вело 142 ступени; мощные стены защищали камень от северного ветра и света. И спросил вождь жрецов, что думают они о прибывших в страну бледнолицых. - Моктезума говорит, что они боги, - сказал один жрец. - Послушать Моктезуму, так и газы, которые он выпускает после пиршества, - это дыхание богов, - недовольно заметил вождь. - Моктезума стоит ближе к тропе богов, - укоризненно произнес один из жрецов. - Всем известно, что ацтеки под предводительством Моктезумы лучше служат своим божествам, потому что у них вождь - жрец. - Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее за подготовкой к смерти, - ответил вождь. - И я считаю, что дожди выпадают вне зависимости от того, бросили ли в колодец, который питает Уктут, сердце младенца или нет, что дети будут рождаться, даже если не кидать в тот же колодец женские сердца, и одерживаю я победы не потому, что Уктут регулярно поят кровью, а потому что мои воины всегда занимают позиции на возвышенности и оттуда атакуют врага, который находится внизу. - Неужели тебе никогда не хотелось узнать имя Уктута? Его настоящее имя? Чтобы он мог говорить с тобой так же, как он говорит с нами? - спросил другой жрец. - Для чего? У каждого есть свое название для окружающих вещей. Это всего лишь колыхание воздуха. Я позвал вас сюда не за тем, чтобы сообщить, что после стольких лет решил встать у вас на пути. Да будет так: вы даете людям своих богов, я не отвращаю от вас людей. А теперь я хочу спросить, что вы думаете по поводу пришельцев, цветом кожи напоминающих облако? - Уктут считает, что их сердца должны попасть в воду, которую он пьет, - ответил один из жрецов. - Моктезума считает, что мы должны отдать высоким пришельцам на четырех ногах желтый металл, за которым они охотятся, - заметил другой. А еще один добавил: - Моктезума сказал, что мы должны отдать сердца этих белых людей Уктуту. - Моктезума сказал, что ацтеки отдадут сердца белых вместе с их палками смерти? - поинтересовался вождь. - Или он сказал, что племя актатль само должно взять их сердца? - По его словам, это столь прекрасная жертва, что он с удовольствием уступит ее Уктуту, - ответил жрец. - Тогда пусть великий Моктезума сам забирает их сердца. Он может предложить их Кецалькоатлю, своей покрытой перьями змее. Тут вмешался третий жрец: - Он сказал, что ацтеки хотят оказать актатлям честь - они не станут брать столь богатую жертву себе, а позволят нам отдать ее Уктуту, чтобы наш бог сделался богатым и красным от прекраснейших сердец. - Итак, я говорю, обращаясь к Моктезуме, великому вождю великих ацтеков. Вот послание от самого почтительного из его соседей, вождя племени актатль, властителя леопардов, от того, кто защищает Уктут от северных ветров, покорителя умаев, акоплов и хореков. К Моктезуме обращаюсь я: приветствую тебя, о сосед! Мы ценим твою щедрость и, в свою очередь, приносим дары ацтекам и их великому вождю. Пока вождь говорил, жрецы писали священные знаки, поскольку знали секрет, как нанести письмена на каменную пластинку, чтобы другой человек, увидав письмена, мог угадать в них мысль, даже если создатель пластинки с письменами много лет назад перешел в другой мир. Пять столетий спустя в стране, где практически все умели читать, и в этом не было ничего мистического, археологи занимались своим любимым времяпрепровождением, мечтая о том, как бы пообщаться с представителями умерших культур, которые они изучали. По их словам, они гораздо больше получили бы от получасового разговора с человеком, жившим в ту эпоху, чем от изучения обнаруженных во время раскопок покрытых письменами пластин. Однако если бы они поговорили с рядовым представителем племени актатль, то узнали бы лишь, что знаки на табличках - великая тайна, что вождь жил на возвышенности, а люди - внизу, и что жрецы служили Уктуту, чье настоящее имя знали только они, и только им позволено было это имя произносить. Но камень Уктут продолжал жить. Уже не было ни ацтеков, ни майя, ни инков. Исчезло название "актатль", равно как и названия покоренных ими племен, которые жили в глубине материка. Все забылось, и лишь Уктут в это отдаленное время сумел уцелеть в стране, под названием Соединенные Штаты Америки. А за много веков до этого тысячи людей познали ужас и кровь, когда представители племени актатль взялись приносить королевские жертвы своему каменному божеству. Эти кровавые жертвы брали начало от событий того дня, когда вождь племени актатль попытался избежать открытого боя с испанским завоевателем, который, как он подозревал, был никакой не бог, а просто человек, только с другим цветом кожи. Итак, жрецы чертили знаки, а вождь говорил. Подарок, который он и его народ преподнесут ацтекам, будет исключительное право последних обладать сердцами бледнолицых людей на четырех ногах с металлическими грудью и головой. - Это слишком щедрый дар, - запротестовал один из жрецов, - Уктут станет завидовать Кецакоатлю, верховному божеству ацтеков. - Но вождь сделал ему знак замолчать, и тот оборвал свою речь. Чтобы получить одобрение Уктута, было решено принести небольшую жертву - юную девушку, с упругой грудью из хорошей семьи. Ее одели в королевский наряд из желтых перьев и усадили на камень - как раз над колодцем, где находилась вода, питавшая Уктут. И, если семья с трудом выдавливала из себя слезы и лишь изображала стенания, на то были веские причины, ибо вот уже в течение многих поколений племя актатль покупало рабов или приберегало пленных как раз для подобных церемонии, так что, когда жрецы требовали жертвы у знатных воинов, владельцев крестьян или надсмотрщиков, следивших за строительством дорог, те обычно наряжали своих рабов в красивые одежды и предлагали их Уктуту. Один жрец держал ее за правую лодыжку, другой - за левую, еще двое сжимали ей руки. На эту роль по необходимости выбирали сильных мужчин, потому что те, кто борются за жизнь, обретают недюжинную силу. Кожа девушки была гладкой, у нее были прекрасные зубы, а глаза - иссиня-черные. Пятый жрец одобрительно кивнул членам семьи, которые впоследствии будут вполне довольны собой, но в этот момент стенали так, будто собирались принести в жертву собственную дочь. Нежно и заботливо пятый жрец распустил ее одеяние из перьев - его руки были такими заботливыми, что девушка с надеждой улыбнулась ему. Может, он отпустит ее. Она слышала, как рабы говорили, будто тех, кого приводят к большому камню, порой отпускают. Конечно, такое случалось не часто, а лишь иногда, но она специально сложила в кружок гальку на поросшем травой берегу - в качестве жертвы божествам реки. Они не так сильны, как Уктут, но иногда могут его перехитрить. И когда ее с поля привели в святилище, она просила своих покровителей лишь о том, чтобы они перехитрили Уктута и оставили ей жизнь. И разве улыбка жреца, склонившегося над ней, и его нежные руки не означают, что она слишком юна и слишком хороша собой, чтобы умереть? Она, как и остальные рабы, не знала, что жертвы отсылают назад лишь в случае косоглазия, щербатого рта или шрамов, которые портят внешний вид. Но у этой девчонки не было ни малейшего изъяна, и жрец племени актатль вырвал сердце у нее из груди. И сердце было хорошее - даже изъятое из растерзанной груди, оно продолжало биться в чутких руках, а сама девица испустила отличный вопль - он наверняка разожжет аппетит Уктута. Жрец поднял продолжавшее пульсировать сердце высоко над головой, чтобы все видели, какой прекрасный дар семья принесла на благо всему племени. Та, что выдавала себя за мать, завыла и упала на колени в притворном горе, выражения которого ожидали от нее. Хвалебная песнь наполнила храм под открытым небом, и, прежде чем сердце остановилось, жрец опустил его в колодец, а четверо других жрецов отправили вслед за ним и тело, не забыв снять драгоценное одеяние. Таково было послание вождя племени актатль Моктезуме - с заверениями в доброй воле Уктута. Вождь наблюдал происходящее с явным одобрением, но мысли его были далеко от этой бессмысленной и жестокой церемонии. Еще ребенком он понял, что вовсе не Уктут жаждал жертв, они нужны были народу и жрецам. А поскольку жертвами становились лишь рабы и пленные, жертвоприношения будут продолжаться. В этот день другие мысли занимали его ум, когда он оглядывал свой народ, его дома и поля, простиравшиеся во все стороны на двадцать дней пути - на горных массивах, равнинах и реках. Все это было обречено. Люди обречены. Исчезнут даже слова, которые они говорят. И хотя он знал, что подобное случалось и с другими и еще со многими произойдет в будущем, что такова природа вещей - что-то приходит, а что-то уходит, внутренний голос подсказывал ему, что он не должен этого допустить. Он знал, что пришельцы, появившиеся из воды, которую нельзя пить, заберут все, ибо они желали большего, чем просто желтый металл или рабы. Как донесли его шпионы, они хотели чего-то, что есть в каждом человеке и что существует вечно. "Что-то вроде разума, но не разум", - сказали шпионы. И пришельцы хотели заполучить это для своего бога. А их бог был один, и в то же время их было трое, причем один из них погиб, но в то же время не умер. Вождь попросил шпиона узнать: не примет ли бог бледнолицых в свою компанию четвертого, Уктута, и, когда шпион вернулся со словами, переведенными с чужого языка, вождь понял, что все, чем жили актатль, ацтеки и майя, обречено и скоро уйдет навсегда. Слова были: "Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим" Их бог не примет крови, еды или вышитых тканей. Ему нужен живой рассудок людей. Не то что Уктут, которого можно обмануть одеянием из желтых перьев и фальшивым плачем женщины, притворяющейся матерью жертвы. Вождь ничего не сказал жрецам, чтобы от страха или от гнева они не наделали глупостей. Это новое было непохоже ни на что, известное племени актатль до сих пор, и ничто, им известное, не могло этому новому противостоять. В тот вечер жертвоприношения вождь объявил, что уединится в своем высокогорном жилище на много дней, но вместо этого переоделся рабом и в сопровождении самого доблестного воина ушел из дворца, прихватив с собой желтого металла. Поначалу воину было трудно обращаться с вождем как с рабом, поскольку с рождения его учили служить вождю и, если понадобится, даже умереть за него, но вождь объяснил, что они должны поменяться ролями, чтобы обеспечить скрытность операции, как однажды использовали для этого лес. Воин был озадачен - странное распоряжение вождя не давало ему покоя, когда ночами они пробирались тайными тропами. Ведь каждый знал, что вождь - это вождь, потому что он вождь. Он вовсе не раб, иначе он был бы рабом. И бледнолицые пришельцы сразу это поймут, потому что вожди - это вожди. И вождь никак не мог растолковать ему того, до чего сам давно додумался, - что различия между людьми придуманы самими же людьми, точно так же, как детские сказки, с той только разницей, что в эти различия люди свято верят. В конце концов вождь сказал воину, что знает волшебное слово, которое заставит бледнолицых поверить, что он раб, а не вождь племени актатль, и воин был удовлетворен. Они шли по ночам, а днем спали, и так двадцать две ночи подряд, пока не миновали город Моктезумы. И однажды утром их глазам предстало страшное зрелище. Мимо них проехал бледнолицый человек, вдвое выше всех остальных, с заросшим волосами лицом и со сверкающим металлом на голове и груди, - у него были две ноги спереди и две сзади. Инстинктивно воин заслонил своего вождя, но вождь вновь предупредил, что с ним следует обращаться, как с рабом и что больше предупреждений не будет. Он просто не сможет предупредить его еще раз. И вышли они из укрытия, и большой бледнолицый ткнул в их сторону копьем без наконечника. И тут вождь заметил вторую голову под цвет туловища, и тогда понял, почему у бледнолицего четыре ноги и он столь высок. Он сидел на каком-то животном. Но разве инки на юге не приучили животных таскать тяжести? А это невиданное, диковинное животное было приучено носить на себе человека. И еще вождь понял, что железной была не голова бледнолицего, а что-то, надетое на нее. Эта мысль подтвердилась, когда они пришли в большой лагерь, и вождь увидел, что у одних на головах было железо, а у других - нет. И еще он увидел, что бледнолицые люди и диковинные звери существовали сами по себе, а не составляли единое целое. Он увидел царицу прибрежного племени - она сидела на высоком стуле рядом с бледнолицым, и вождя с воином подвели к ним. Женщина говорила на языке ацтеков, и она обратилась к воину. Повинуясь приказу, воин назвал свое имя и положение в племени актатль, затем замолчал, ожидая новых вопросов. Перестав спрашивать, женщина обратилась к бледнолицему на другом языке. И вождь запомнил каждый звук, слетевший с ее губ, ибо ему предстояло многому научиться, чтобы спасти свой народ. А потом воин сказал, что поймал раба, сбежавшего из города Моктезумы. Воин вновь умолк, и женщина опять заговорила на странном языке. Она правильно произнесла имя Моктезумы, а вот бледнолицему этого не удалось. Когда он его повторил, у него получилось "Монтесума", причем с неправильным ударением. Воин сказал, что раб ни на что не годен и у него ничего нет, потому что Моктезума и ацтеки бедны. И тогда снова говорила женщина на чужом языке, и говорил бледнолицый, и звучало напряжение в их голосах. И сказала воину женщина, что вовсе ацтеки не бедны, а у Моктезумы есть золотые покои. И ответил воин: "Никакого золота нет. Только никчемные рабы". И когда женщина заговорила вновь, вождь племени актатль, переодетый рабом, достал весь огромный груз золотых слитков, который столько дней нес с собой, и, словно не придавая ему большого значения, принялся отряхивать свои жалкие отрепья, как будто золото было не золото, а обыкновенная пыль. Как он и предполагал, это вызвало великое смятение, и бледнолицые даже попытались золото есть, так и вгрызаясь в него зубами. Тогда вождь, притворившийся рабом, рассмеялся и крикнул: - О, великая царица, почему эти бледнолицые так любят желтую грязь? - Это из города Моктезумы? - спросила она. Вождь поклонился низко, как и положено рабу, и сказал: - Да, из его золотых покоев. Когда она перевела это бледнолицему, тот вскочил на ноги и пустился в пляс, и с этого момента желал говорить только с рабом, а воина приказал казнить за то, что он лгал. И таким образом вождь-раб заставил бледнолицых себе доверять и принять его в свой лагерь, и сделал так, что бледнолицый, которого, как он позже узнал, звали Кортес, начал долгую и трудную осаду города Моктезумы и в конце концов взял его. За долгие месяцы осады вождь, притворившийся рабом, выдавал сведения об ацтеках малыми порциями - так ежедневно из озера вытекает лишь малая толика воды. А сам он тем временем наблюдал и учился. Как и люди его племени, здесь тоже мало кто умел читать, хотя секреты тут хранили не так строго. Он научился новому языку у жреца нового бога. Он узнал, что звук издают не палки, способные убивать, а пули, которые вылетают с большой скоростью из дыр в этих палках. И еще узнал, что существуют более крупные палки, которые стреляют более крупными пулями. Однажды ночью он предпринял попытку научиться ездить на лошади и чуть не разбился насмерть. Металл бледнолицых был прочнее, чем у племени актатль. Их боевые порядки не были так уж безукоризненны, но этого и не требовалось, потому что они могли убивать с тридцати или даже сорока метров из палок, которые назывались "ружья". И письменность их передавала не символы вещей, а звуки, в чем заключалась великая мудрость, и вождь племени актатль это понимал. К людям с более светлой кожей относились лучше, чем с темной, и, как верно сказал шпион, бледнолицые не приносили в дар богам животных или людей, хотя поначалу, увидев статую человека, распятого на кресте, вождь был не вполне в этом уверен. Он видел, как город Моктезумы пал, а его жители были обращены в рабство, и теперь окончательно убедился, что раз более развитые ацтеки покорены, то и его народ обречен. От него не останется даже воспоминаний. Бледнолицые из страны, под названием Европа, были воинами-грабителями, и хотя не было ничего необычного в том, чтобы новые племена заселяли старинные земли, эти бледнолицые вели себя иначе: они не разделяли обычаи живущих здесь людей, а навязывали свои. Но их обычаи были лучше, потому что не требовали бессмысленных жертв. Но он должен был помешать своему народу исчезнуть навсегда. В лагере бледнолицых было много племен, примкнувших к пришельцам в войне против Моктезумы Один из них узнал вождя племени актатль, пошел к женщине Кортеса и сказал. - Это не раб, а вождь племени актатль. И женщина призвала вождя к себе и спросила, почему он пришел под видом раба, ведь как вождю, ему бы оказали радушный прием. - Ты еще не успела сказать об этом Кортесу? - спросил вождь. - Я расскажу обо всем перед рассветом, - ответила царица прибрежного племени. И тогда более прочным и острым ножом бледнолицых вождь перерезал ей горло. Но не взял ее сердца. Когда кровь на руках обсохла, он отправился к Кортесу и рассказал о чем слышал еще в молодости, будто севернее города Моктезумы есть города из чистого золота. И стены там золотые, и потолки. И даже улицы вымощены золотом. Кортес поинтересовался, почему раб не сказал ему этого раньше. - О, великий вождь бледнолицых, твоя женщина спрашивала меня лишь о комнатах, наполненных золотом. А там, в северных городах, никто не держит золото в комнатах. Они делают из него кирпичи и строят из них дома - так много там этого желтого металла. Рассмеявшись радостным смехом, Кортес приказал снарядить экспедицию. В возбуждении сборов смерть переводчицы, пусть даже царицы прибрежного племени, не была воспринята как большая трагедия. К этому времени появилось много переводчиков. Пятнадцать дней вел вождь на север Кортеса и его отряд, а ночью шестнадцатого дня, когда они забрались в горы, бежал. Лишившись проводника, Кортес повернул назад, но еще много столетий спустя его последователи продолжали искать Семь городов Цибола, которые на самом деле существовали лишь в воображении вождя, желавшего увести жадных испанцев подальше от своего народа. Ночью шестнадцатого дня вождь бежал, забрав с собой лошадь, ружье с порохом и пулями, кремень и много-много книг. Месяц спустя он прибыл в главный город племени актатль. Он отсутствовал ровно четыре года. Страной правил теперь новый вождь, и жрецы Уктута, оказавшись в сложном положении, объявили, что один из вождей должен умереть. И тогда новый вождь, сын прежнего вождя, собрал воинов, чтобы принести отца в жертву богам. Однако стоило первому воину приблизиться к нему, как старый вождь достал палку, извергающую огонь, и, ничего не бросив и не метнув, убил нападавшего. Увидев, что события принимают такой оборот, все быстро смекнули что к чему и накинулись на нового вождя, чтобы принести в жертву его, но старый вождь этого не допустил. Он вернулся не для того, чтобы вернуть себе власть, а чтобы сообщить о начинании, которое должен одобрить Уктут. Старый вождь собирался взять пятьдесят женщин, десять юношей и десять девушек и уйти с ними. Но жрецы не хотели его отпускать, потому что это означало существование двух вождей и могло прогневить Уктута. - Сменится всего нескольких поколений, и Уктут перестанет существовать, - заявил старый вождь. - И этот город перестанет существовать. Не будет языка, на котором мы говорим, забудется ритуал, согласно которому жрец приветствуют вождя, вождь - жреца, а простые люди - своих господ. От племени актатль не останется ничего. Его спросили, значит ли это, что в священном видении ему являлся сам бог, и, чтобы им было понятно, он сказал, что об этом поведал ему Уктут. Известие очень обеспокоило жрецов, и они велели каждой семье приготовить по жертве, чтобы Уктут согласился и с ними поговорить. Когда жертвоприношение было закончено, на камне возле колодца было невозможно стоять - он был насквозь пропитан кровью. Кровавые лужи застыли в щелях и трещинах ступеней, ведущих к камню Колодец, питавший Уктут, стал красным от крови, а сам камень распространял вокруг себя нестерпимую вонь. И тогда пришло прозрение. Старый вождь может осуществить свой замысел, но все, кто уйдет с ним, должны стать жрецами Уктута и узнать настоящее имя камня, и, если предсказания вождя верны, дать клятву выполнять обязанности жрецов, чтобы защитить Уктут. И в этой клятве, в недрах цивилизации, обреченной на гибель, на цветущих зеленых холмах между Мексикой и Южной Америкой было заложено семя, которому суждено было прорасти более чем четыре столетия спустя. И росток его питала человеческая кровь, и ничто в этом новом мире, способном отправить человека на Луну, не могло защитить от потомков тех, кто воспринимал светящийся в ночи желтый круг как божество. Старый вождь привел свою новую семью в необитаемую долину, которую присмотрел во время путешествия. Он произвел на свет большое потомство и дал всем домашнее образование. Каждый освоил язык, письмо, счет и другие примитивные знания западного мира. И когда рожденное от него новое поколение достигло взрослого возраста, он разделил своих детей на группы и отправил искать бледнолицых завоевателей, но не для того, чтобы их убивать - ибо к тому времени их было уже несметное количество, но чтобы спариваться с ними, а затем, выбрав лучшего из своих детей, рассказать ему, что он актатль. Даже если у него будут белокурые волосы, все равно он актатль. Ибо вождь понял, что единственный способ для его народа выжить - это подделаться под других, кем бы они ни были. Лишь одно беспокоило его: он не мог заставить их порвать с Уктутом, этим дурацким куском скалы. Потому что, когда он всему их научил, Уктут и его настоящее имя оказалось единственным, что его детям было известно, а ему нет. И они теперь чтили свое божество даже больше, чем раньше. И чем настойчивее вождь повторял, что это всего лишь пустой камень, тем важнее для них становился Уктут - как символ того, чем они были и что должны сохранить в своей будущей жизни. Так что вождь просто перестал об этом говорить. Когда умерла последняя женщина из тех, кого он взял с собой, вождь понял, что остался один. Он похоронил ее согласно обряду, хотя громоздить камни один на другой было трудно, ибо он был стар. Новая деревня была пуста, глиняные таблички, на которых писали слова языка актатль и европейского языка, не использовались вот уже много лет, с тех пор, как ушла последняя группа выучившихся молодых людей. Тем, кто постарше, новый язык и другие предметы давались с трудом, и большинство из них до своей смерти жили с ним, в этой укрытой от посторонних глаз деревне. Но теперь она была пуста, остался лишь старый пес, который едва мог передвигаться и очень долго скулил, когда умер его хозяин, а случилось это много лет назад. - Все кончено, - сказал последний вождь племени актатль. Он попытался уговорить собаку пойти с ним, но ему это не удалось. Тогда он собрал столько пищи, сколько мог унести, и открыл для собаки амбар. Хотя теперь, когда здесь не будет человека, она наверняка станет лакомой добычей для какого-нибудь хищника из джунглей. Вождь направился в сторону главного города племени актатль. Но еще до того, как он ступил на землю племени, он уже знал, что его царства больше нет. Дороги поросли травой, пола стояли невспаханными. В камнях, из которых были выложены наблюдательные башни, выросли деревья. Возможно, где-то в развалинах все еще прячутся друзья его молодости, доживая последние дни. Но никого не было, даже собак не осталось в огромном городе, некогда бывшем столицей империи Актатль. Но вот что странно: он нигде не видел следов пламени, без которого обычно не обходится ни одна осада. - Да, испанцы побывали здесь, - подумал он. - Все золото забрали. Он заметил, что слитки не были вырублены или грубо вырваны; их вынули очень аккуратно. На какое-то мгновение у него промелькнула надежда, что пришедшие ему на смену вожди мудро рассудили увести народ куда-нибудь подальше, хотя сам он был уверен, что ему ни за что не удалось бы уговорить жрецов согласиться на такое. Но когда он подошел к каменному алтарю, то все понял и тогда испустил дикий вопль, вырвавшийся, как казалось, из самых недр его естества. Ступени, ведущие к камню, были усеяны побелевшими костями, образовавшими небольшие холмы, через которые начали уже прорастать молодые побеги. Рядом лежал череп - из его ощерившегося улыбкой рта вылезало маленькое деревцо. Он понял, что произошло. Заслышав о приближении испанцев, все жители поднялись на возвышенное место, пытаясь уберечь то, что по их представлениям, представляло главную ценность для бледнолицых пришельцев. А потом все они убили себя, принеся свою последнюю жертву Уктуту. Скорее всего, они много дней подряд убивали друг друга, пока наконец последний оставшийся в живых не принес в жертву собственную жизнь. Он заметил, что грудные клетки тех, кто лежал ниже, повреждены, а тех, кто повыше, - нет. Очевидно, первые были принесены в жертву в соответствии с ритуалом, но по мере того, как кровавое пиршество продолжалось, убийство стало напоминать возделывание полей - дело, с которым надо покончить как можно скорее и эффективнее. Дальше по лестнице он увидел черепа с зияющими в них дырами, и понял, что его догадка верна. Под конец жрецы начали просто проламывать всем головы. На него навалилась страшная усталость, скорее от нравственных мук, нежели от его собственной телесной немощи. Подняв глаза на покрытый резьбой камень в человечески и рост, вождь произнес: - Уктут, - ибо он не знал тайного имени, - ты даже не глуп, потому что глупы люди, а ты не человек. Ты камень. Камень, специально изготовленный людьми. Ты как голыш, попавшийся на пути плуга. Кусок скалы. Просто камень. Он сел и, отодвинув кости, удивился, насколько они легки, когда высохнут. От усталости он не мог пошевелиться. На четвертый день что-то кольнуло в сердце, и вождь слабой рукой потянулся к груди, чтобы убедиться, что там нет крови. Конечно же, крови не было, и он закрыл глаза, чувствуя себя лучше и желая, чтобы смерть пришла естественным путем. И тут же погрузился в глубокий сон, сознавая, что работа его выполнена на славу. Прошли столетия, и поскольку не было предпринято ничего, чтобы сохранить кости, они разложились на вещества, из которых возникли. Не осталось даже воспоминаний о них, когда тяжелый кран поднял камень в человеческий рост с возвышенного места. Другие камни, украшенные резьбой, распиливали на куски, но этот камень был дороже в неразрезанном виде, хотя и потребовалось целых четыре мула, чтобы протащить его через горы и джунгли, где люди с лицами ацтеков и испанскими именами продали его потом человеку, посулившему хорошую цену. Камень по имени Уктут оказался в большом музее в Нью-Йорке, в западной части Центрального парка, и был ошибочно помещен в зал, представлявший искусство ацтеков. Однажды в музее появился немецкий бизнесмен, который предложил отвести камню отдельное помещение. Богатый промышленник из Детройта сделал щедрое пожертвование музею и, став попечителем этого заведения, бросился выполнять предложение немецкого магната. Этому воспротивился хранитель музея, заявив, что камень - всего-навсего незначительный образчик доацтекского периода и не заслуживает отдельного зала, но вскоре после этого, к своему большому удивлению, был уволен за "грубость и непрофессионализм". Японский архитектор спроектировал для камня новый зал, предусмотрев грубую тяжелую стену, закрывающую его от света, который проникал из широкого окна, расположенного с северной стороны. Архитектор даже разместил в зале фонтан, хотя в вестибюле и без того имелся фонтанчик с питьевой водой. Очевидно, новый попечитель и архитектор знали, что делали, потому что камень собрал множество посетителей со всего мира. Ярый арабский радикал-исламист посетил камень в один день с полковником воздушно-десантных войск Израиля. И похоже, камень оказывал какое-то умиротворяющее воздействие, потому что они не просто хорошо поладили между собой, а даже обнялись на прощание. Впрочем, впоследствии перед соотечественниками оба отрицали этот факт. Но, конечно же, никто не был так очарован этим камнем доацтекской эпохи, как граф Руй Лопес де Гома и Санчес, который приходил сюда каждый день. Однажды октябрьским вечером охранник обнаружил, что кто-то с помощью баллончика написал на камне ярко-зеленой краской: "Джой-172". На следующий день конгрессмен от этого округа был обнаружен в своем кабинете в Вашингтоне мертвым - его развороченная грудная клетка была чуть не до краев заполнена кровью. Сердце было вырвано у него из груди. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо, и он не мог поверить своим ушам. - Римо, это Смит. Немедленно возвращайтесь в Фолкрофт! - Кто говорит? - Харольд В.Смит, ваш директор. - Я вас не слышу: слишком шумит море, - сказал Римо, глядя, как тихие, ласковые волны Атлантики набегают на белый песок пляжа в местечке Нэгз-Хед, Южная Каролина. В номере мотеля тоже было тихо, слышалось лишь едва различимое скрипение гусиного пера по пергаменту. Высохший старец азиатской наружности быстро работал пером, хотя казалось, что его пальцы с длинными ногтями остаются неподвижными. Время от времени он останавливался, просматривал написанное - неисчерпаемый источник мудрости, и вновь начинал писать, едва колыхая складки своего золотого утреннего кимоно. - Вы меня слышите? Немедленно возвращайтесь в Фолкрофт! У нас тут земля горит под ногами. - Вы хотите поговорить с Харольдом Смитом? - Я знаю, что это обычная линия, но... - На том конце провода послышались гудки - кто-то прервал разговор. Римо повесил трубку, - Папочка, я скоро вернусь, - сказал он, и Чиун с царственным видом поднял голову от своего манускрипта. - Когда я тебя нашел, ты стоял в дурацкой подобострастной позе или лежал в грязи? - спросил Чиун. Голос был визгливым и звучал то выше, то ниже, словно гигантская лапа скребла по горному склону. - Ни то, ни другое, - ответил Римо. - Я приходил в себя после обморока. И для нашего общества был вполне здоров. И если честно, то я был достаточно здоров по меркам любого общества. Кроме одного. - И тогда, - проговорил Чиун, и перо с немыслимой скоростью заплясало по бумаге, но каждый образ, создаваемый корейцем, был четок и ясен, - тогда Чиун, Мастер Синанджу, увидал белого, распростертого в грязи. Члены его были слабы, глаза слепы, и на голове виднелись странные круги. Но главное, что уловил проникающий сквозь телесную оболочку взгляд Мастера Синанджу, - этот человек был слаб рассудком. Под его уродливым белолицым черепом скрывалась тупая, бесформенная и безжизненная масса. - А я думал, что ты уже уделил мне главу в истории Синанджу, - сказал Римо. - Я решил ее доработать. - Хорошо, что ты пишешь это, потому что теперь я могу с полной уверенностью сказать, что вся история твоей деревни - это ерунда, вымысел и чушь. Помни, я видел деревню Синанджу. В нашей стране канализационная система куда лучше. - Ты предубежден, как все белые или черные, - ответил Чиун и вновь перешел на возвышенный тон. - И сказал тогда Мастер Синанджу этому несчастному: "Вставай, и я исцелю тебя. Ты познаешь свой разум и свои чувства. Ты будешь полной грудью вдыхать свежий воздух. Твое тело наполнится жизненной силой, какую не знал еще ни один белый." И понял несчастный, что на него снизошла благодать, и сказал: "О, величественный старец, внушающий трепет, почему ты одариваешь столь щедрым даром такое ничтожное существо, как я?" - Лучше выкинь это из головы, - посоветовал Римо. - У меня дела. Я скоро вернусь. В конце лета Нэгз-Хед, Южная Каролина, мало чем отличался от раскаленной духовки. Окна проезжавших машин были наглухо закрыты, пассажиры спасались от жары с помощью кондиционеров. Прохожие, оказавшиеся на улице в этот душный, влажный день, плелись так, словно у них на ногах были пудовые гири. Римо шел быстрой походкой. Он был чуть ниже шести футов ростом, довольно худой. В глаза бросались только широкие запястья. У него были заостренные черты лица и высокие скулы, которые оттеняли темные пронзительные глаза - по признанию некоторых женщин, от его взгляда у них сводило живот. - Послушай, неужели ты не потеешь? - спросил его официант в закусочной, где Римо хотел разменять деньги. - Только когда жарко. - На улице сто пять градусов по Фаренгейту, - не унимался официант. - В таком случае извините, забыл вовремя вспотеть, - ответил Римо. Вообще-то он знал, что потоотделение - это один из способов охладить перегревшееся тело, причем не самый эффективный. А самым эффективным было правильное дыхание, вот только люди не умеют правильно дышать и начинают следить за дыханием только тогда, когда замечают какие-то сбои в дыхательной системе. Правильное дыхание определяет ритм жизни и силу. - Забавно, но я сроду не видел человека, который бы не потел в такую жару. Даже негра, - продолжал официант. - Как тебе это удается? Римо пожал плечами. - Боюсь, ты все равно не поймешь. - Думаешь, я идиот? Ты, мол, такой крутой парень, заявился сюда и считаешь всех идиотами?! - Я так не думал, пока ты не открыл рот. С этими словами Римо отправился к телефонной будке. Сложив перед собой мелочь, он набрал кодовый номер, существовавший на случай чрезвычайных обстоятельств. Номер был доступен, но не очень надежен в точки зрения секретности. Хотя, по крайней мере, по нему всегда можно было оставить информацию для настоящего Харольда В.Смита и попросить его перезвонить. - Извините, - услышал он в трубке отдаленный голос магнитофонной записи, этот номер не работает. Если вам требуется помощь, просим вас подождать - через минуту вам ответит телефонистка. Римо повесил трубку, снова набрал номер и вновь услышал тот же текст. Но на этот раз он решил подождать. Телефонистка говорила бесцветным голосом, лишенным какого бы то ни было акцента - ни гортанных согласных северо-востока, ни приторной сладости юга, ни гнусавого выговора Среднего Запада. Калифорния, решил Римо. Кодовый номер зарегистрирован в Калифорнии. - Я могу вам чем-то помочь? - Да, - ответил Римо и назвал номер, который пытался набрать. - Где вы находитесь? - поинтересовалась телефонистка. - Чилликот, штат Огайо, - соврал Римо. - Почему этот номер не работает? - Потому что, насколько нам известно, он никогда не работал. А вы вовсе не в Чилликоте. - Спасибо, - произнес Римо. - Но мы все же располагаем кое-какой информацией по этому номеру, - и телефонистка продиктовала ему еще один телефон. Это было очень странно, поскольку, если бы это действительно исходило от Смита, он никогда бы не стал оставлять альтернативный номер. И тут Римо понял, что телефонистка разговаривала с ним вовсе не для того, чтобы дать ему информацию, а чтобы выяснить, где он находится. Он повесил трубку. И тут к тротуару подъехала серо-белая полицейская машина с красной мигалкой, и в закусочную с грохотом ворвались два громадных полисмена, держа руки на кобуре. Официант пригнулся. Римо вышел из будки. - Это вы только что звонили из будки? - спросил первый полисмен. Второй встал так, чтобы на Римо были направлены сразу два пистолета. - Нет, - ответил Римо. - Кто же тогда был в будке? - Откуда мне знать? - Это он, - раздался из-за прилавка голос официанта. - Джетро, он нездешний. Лучше присмотрите за ним. Он не потеет. - Я хочу побеседовать с тобой, - снова обратился к Римо полисмен. - Кажется, именно этим вы и занимаетесь, - сказал Римо. - В управлении, - уточнил полисмен. - Я арестован или как? - Просто приглашаешься для беседы. С тобой хотят поговорить. - Этот парень не потеет, - повторил официант, вылезая из-за прилавка. - Заткнись, Люк, - бросил полисмен. - Я очень даже потею, - перебил Римо. - Это клевета. И когда они оказались в полицейском управлении Нэгз-Хед, Римо начал потеть, хотя остальные жаловались, что замерзли. В управлении оказалось двое мужчин, представившихся адвокатами из объединенного комитета Конгресса, занимающегося расследованием злоупотреблений и ЦРУ и ФБР. Это они хотели побеседовать с Римо. Они были одеты в приличные костюмы, но не причесаны. Римо ни в чем не обвиняется, но он набирал номер, который их заинтересовал, сказали они. Этот номер был обнаружен на каком-то финансовом документе ФБР, происхождения никто не мог объяснить. Возможно, Римо сможет что-нибудь сказать по этому поводу. С какой целью он набирал номер, кто дал его Римо, для чего он использовался? - Просто не могу поверить своим ушам. Неужели вы проделали такой путь, чтобы проверить какие-то телефонные счета? - Видите ли, речь идет не просто о телефонном номере. Мы обнаружили, что ЦРУ и ФБР использовали в розыскной работе целые блоки неучтенных номеров. Действующие файлы на американских граждан, которые, казалось, ни к чему не ведут, свободные выходы в компьютерную систему, которые следователи комитета не могут обнаружить, - объяснил один из адвокатов. - Поэтому вы у нас важный свидетель, - сказал другой. - Выходы в эту систему проверяли наши собственные эксперты, и они считают, что она является чрезвычайно разветвленной. Чрезвычайно, - повторил первый адвокат. - Что делает вас очень важным свидетелем, - добавил другой. - Так что облегчи свою участь, дружище, скажи, зачем ты набирал этот номер. Возможно, тогда и мы сможем тебе чем-нибудь помочь. Римо прекратил потеть. Ему было пора уходить: ведь он обещал Чиуну не задерживаться. - Интересно, каким это образом? Тем, что не станете обвинять меня в предумышленном наборе телефонного номера? В заговоре с целью сделать телефонный звонок? В пособничестве и подстрекательстве к разрушению телефонной сети страны? - А как насчет важного свидетеля по делу об убийстве? Важного свидетеля или даже подозреваемого по делу об убийстве конгрессмена, занимавшегося расследованием тайных операций? Как тебе подобная перспектива? - Выходит, меня подозревают в убийстве только из-за того, что я пытался позвонить по телефону? - Потому что ты пытался дозвониться именно по этому номеру, приятель. Повторяю, он значился на неизвестно откуда взявшемся документе ФБР. За последние три месяца, пока шло расследование, только один человек набирал этот номер. Ты. И еще мы знаем, что некий конгрессмен пытался разобраться в компьютерной сети и обнаружить деньги на секретные операции, скрытые в федеральном бюджете. А теперь он убит, и его сердце вынуто из груди. Так что дело не просто в телефонном номере, приятель. - А при чем тут я? - с невинным видом поинтересовался Римо. - Ты знаешь, что мы можем задержать тебя как важного свидетеля, - объяснил второй адвокат. - Как вам будет угодно, - ответил Римо и дал имя и адрес, предусмотренный на случай ареста. Как только это имя и адрес будут направлены в ФБР для проверки на наличие криминального досье - обычная полицейская процедура, служащий ФБР тут же обнаружит в деле отсылочный номер, и в течение двадцати минут компьютеры санатория "Фолкрофт" передадут приказ немедленно освободить Римо, в каком бы месте Соединенных Штатов он ни находился. Все это, уверял его Смит, займет не более двух часов, ну, в крайнем случае, три - если место его задержания находится достаточно далеко. Естественно, что его отпечатки пальцев не будут обнаружены в обширнейших досье ФБР. Ни в списках сотрудников, ни в списках нежелательных элементов, ни среди тех, кто когда-либо подвергался аресту, потому что, согласно установленному порядку, они были уничтожены самим ФБР более десяти лет назад. Там не хранят отпечатки пальцев мертвецов. Так что, когда Римо сказали, что у него есть последний шанс пролить свет на телефонный номер, по которому он звонил из закусочной, или на жуткое убийство конгрессмена, расследовавшего тайную деятельность спецслужб, он ответил, что они сильно заблуждаются. Камера была маленькой, с недавно покрашенными металлическими решетками, установленными в обычном металлическом каркасе, и запиралась на простую защелку. Выглядело все очень внушительно, если не рассматривать это с точки зрения Синанджу. Римо сел на койку, подвешенную к стене, и стал припоминать камеру, в которой оказался больше десяти лет назад. Он ожидал исполнения смертного приговора, когда его пришел исповедать монах. Монах дал Римо пилюлю и велел съесть в тот момент, когда его привяжут к электрическому стулу. Он так и поступил, после чего потерял сознание, а когда очнулся, то заметил ожоги на запястьях и лодыжках. Рядом стояли люди, которые впервые за все это время поверили, что он не виновен в убийстве. И поверили потому, что сами сфабриковали против него дело - в соответствии с четко разработанным планом Харольда В.Смита, директора КЮРЕ. - Никогда не слышал о подобной организации, - сказал тогда Римо, и Смит с кислым лицом заметил, что в противном случае на стране, в которой они живут, можно было бы поставить крест. КЮРЕ создали потому, что обычные государственные службы не могли в полной мере справиться с разгулом противоправных действий, связанных с нарушением конституции. КЮРЕ обеспечивало не предусмотренную законом деятельность, которая только и могла спасти страну. Организации не хватало только одного - карающей руки. И ею должен был стать Римо, несуществующий человек, выполняющий поручения несуществующей организации. Его как бы не было вообще, - поскольку он только что был казнен на электрическом стуле. А отпечатки пальцев мертвецов никого не интересуют. Сначала Римо думал при первой же возможности сбежать, но одно дело следовало за другим, а потом начались тренировки с Чиуном, благодаря которым он действительно стал другим человеком, и с каждым днем в нем оставалось все меньше от парня, некогда казненного на электрическом стуле. И он остался на этой работе. И вот теперь, более десяти лет спустя, он, Римо Вильямс, сидя в камере предварительного заключения одного из южных штатов, ждал, когда компьютеры в санатории "Фолкрофт", нервном центре КЮРЕ, передадут свои неуловимые приказы о его освобождении. Всего каких-нибудь два часа, максимум три. Итак, он ждал. Два часа, три, а потом и все четыре, слушая, кик вода капает в раковину и по камере мечется одинокая муха, время от времени подлетая к вентилятору, едва вращавшему лопастями и сохранявшему воздух неподвижным, жарким и влажным. На скользкой серой краске металлических прутьев от испарений образовывались капли воды, и сидевший через решетку от него алкаш, который издавал столь едкий запах, что мог вызвать коррозию алюминия, принялся рассуждать о жизни. - Ну, хватит, - произнес Римо и положил два пальца левой руки на квадратный металлический замок. Всеми порами кожи он ощутил влажную теплоту скользкой краски. Легким движением, ибо ключом ко всему делу был ритм надавливания, он отодрал краску, повредив тонкий слой ржавчины под ней. Еще небольшое усилие - и дверь закачалась на петлях. Севшая на решетку муха подскочила, словно ужаленная током. Наконец петли хрустнули, и замок открылся с резким звуком - словно кусочек свинца шлепнулся на пачку бумаги для ротапринта. Римо толкнул дверь, и она со скрежетом слетела с петель. - Вот сукин сын, - заорал алкаш, с трудом выговаривая слова. - Делают черт-те как! А мою можешь открыть? Надавив двумя пальцами на замок, Римо открыл и вторую камеру. Алкаш свесил было ноги с кровати, но увидев, что придется сделать по меньшей мере три шага до двери, чтобы сбежать, решил отложить это дело на потом. Он поблагодарил благородного незнакомца и впал в прострацию. Тут в коридор заглянул надзиратель и, увидев, что происходит, захлопнул железную дверь, ведущую наружу. Он как раз пытался ее запереть, когда дверь обрушилась на него, словно с той стороны ее протаранил тяжелый танк. Перешагнув через тюремщика, Римо двинулся дальше, пока не нашел еще одну дверь. Она вела в полицейский участок. Сидевший там детектив в ужасе поднял глаза. - Мне не понравилось, как вы меня разместили, - заявил ему Римо и исчез в очередном коридоре до того, как полицейский сообразил схватиться за пистолет. Там Римо перешел на шаг и спросил у полицейского, заполнявшего протокол, где здесь выход. Когда он выходил из здания, кто-то крикнул: "Побег!" Нэгз-Хед был не из тех городов, где можно затеряться в толпе, поэтому Римо предпочел задние дворы с высокими пальмами, стараясь слиться с зеленью и песчаным ландшафтом, озаренным кроваво-красным послеполуденным солнцем, Тем временем в мотеле Чиун наблюдал, как кремовые пенящиеся буруны Атлантического океана накатывают на бесконечный песчаный пляж, растекаются по песку, а затем отступают назад, чтобы снова вернуться в виде бело-зеленой волны. - Надо бежать, - бросил Римо. - От кого? - удивленно спросил Чиун. - От местной полиции. Нам надо возвращаться в Фолкрофт. - Бежать от полиции? Но разве она не подчиняется императору Смиту? - Не вполне так. Все гораздо сложнее. - В таком случае чем же он управляет? - Нашей организацией. - Выходит, организация не имеет влияния на полицию? - И да, и нет. По крайней мере, сейчас - нет. Боюсь, он в беде. - Он напоминает мне самаркандского эмира, который так боялся проявить слабость, что не доверял даже собственному наемному убийце, который, конечно же, был Мастером Синанджу. Когда судьба отвернулась от эмира, Мастер был бессилен ему помочь. Точно так же происходит с императором Смитом. Мы сделали все, что могли, и больше ничем не можем ему помочь. - Но он попал в беду! - Это потому, что недостаточно доверял тебе. И мы больше за это никакой ответственности не несем. Ты сделал все, что в твоих силах для этого глупца, и теперь должен предложить свой талант тому, кто в состоянии его оценить. Я всегда считал, что использовать учение Синанджу для службы этому человеку было пустой тратой сил. - Папочка, есть вещи, которые ты не можешь мне объяснить, - задумчиво произнес Римо, - но есть и то, чего я не могу объяснить тебе. - Это потому что ты ограниченный человек, Римо. Но я-то не глуп. Римо кинул взгляд на огромные лакированные сундуки. - У нас нет времени на долгие сборы, так что придется забрать их чуть позже. - Я не собираюсь жертвовать моими скромными пожитками, чтобы очертя голову бросаться на помощь недостойному императору, который не доверял Дому Синанджу. - Извини, - сказал Римо. - Тогда мне придется уйти одному. - Неужели ты покинешь кроткого, скромного старичка, смиренно доживающего свои последние годы? - Какое смиренно? Какие последние годы? Какой кроткий старичок? Ты - самый опасный наемный убийца в мире! - Я гарантирую честную службу за честное и адекватное вознаграждение. - Прощай, - сказал Римо. - Увидимся позже. Чиун отвернулся. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Зная, что на всех дорогах будут установлены полицейские посты и по всему штату будет объявлен розыск, Римо решил выбраться из Южной Каролины на проезжавшем мимо трейлере. Он расположился между телевизорами фирмы "Кромаколор" и саморазмораживающимися холодильниками - в кузове трейлера было темно, как в пещере. Из кабины трейлера не долетало ни звука, и водитель с напарником тоже не слышали, как к ним подсел непрошеный пассажир. Когда Римо выберется из штата, на него вряд ли кто-нибудь, обратит внимание. К большому сожалению, скрывающихся преступников в наши дни могут поймать лишь в том случае, если они расскажут кому-нибудь о своем прошлом или будут взяты с поличным при совершении очередного тяжкого преступления, и их "пальчики" будут обнаружены в вашингтонских досье ФБР. Так что стоит ему оказаться в Северной Каролине, и все будет хорошо. Римо слушал, как коробки со всевозможным оборудованием трутся о стягивающие их металлические крепления. С организацией, должно быть, совсем плохо, если его не могут вытащить даже из обычной тюремной камеры. А этот безумный телефонный звонок ему в мотель по открытой линии! Голос, без сомнения, принадлежал Смитти, который никогда не пошел бы на такое, будь у него другой выход. А может и хорошо, что организация разваливается. Что ей удалось сделать? Временно замедлить перераспределение голосов между партиями? Но оно все равно так или иначе произойдет. Может, действительно, историю невозможно изменить? Как любит повторять Чиун: "Это величайшая сила - знать, чего ты не можешь". Наконец трейлер остановился, и Римо услышал, как шоферы обсуждают проблему, где бы перекусить. Тогда он незаметно выскользнул из трейлера и оказался на окраине большого города. Был поздний вечер, и резкий запах жирного жареного мяса был так силен, словно его выпустили из флакона с аэрозолем. Римо находился возле большой столовой, от которой как раз отъезжало такси. На дверце машины красовалась надпись: "Рэли, Северная Каролина". - В аэропорт, - скомандовал Римо, и через двадцать минут был уже в аэропорту, а еще через час - на борту самолета, выполняющего рейс в Нью-Йорк. Там, в Ла-Гардии, Римо взял такси и в три часа утра уже подъезжал к высоким каменным стенам санатория "Фолкрофт" в Рае, Нью-Йорк. В предрассветном сумраке односторонние окна директорского кабинета, выходящие на Лонг-Айлендский пролив, производили впечатление огромных пустынных площадей. Там горел свет. Въезд на территорию не охранялся. Вход в главное здание был открыт. В несколько прыжков преодолев темный лестничный пролет, Римо прошел по коридору и оказался перед массивной деревянной дверью. Даже в темноте он различил солидную надпись, сделанную золотыми буквами: "Доктор Харольд В.Смит, директор". Дверь была не заперта. За ней находилось помещение с большим количеством столов - днем там работали секретари и референты Смита. Из кабинета Смита доносился знакомый высокий голосок, который обещал всемерную поддержку в эти трудные для организации времена и возносил хвалы императору Смиту за мудрость, смелость и щедрость. И еще обещал устроить кровавую баню его врагам. Это был Чиун. - Как тебе удалось так быстро сюда добраться? - спросил Римо по-корейски. Пальцы Чиуна с длинными ногтями замерли посередине выразительного жеста. Смит сидел за большим, хорошо отполированным столом; его бесстрастное лицо было чисто выбрито. На нем был темный костюм-тройка, новый галстук и безупречная белая рубашка. Три часа ночи. У этого человека крупные неприятности, а он выглядит так, будто всего лишь решил сделать перерыв в работе, чтобы выпить чашечку кофе в офисе на Уолл-стрит. Наверное, в детстве он был единственным ребенком, научившимся проситься на горшок уже в первую неделю жизни. Римо не мог припомнить случая, чтобы складка на брюках Смита не была бы аккуратно отутюжена. - Неважно, как я сюда попал. Просто я должен спасти тебя от этого идиота-императора и оградить от его неприятностей, - так же по-корейски ответил Чиун. - А как же твои чемоданы? - Я гораздо больше вложил в тебя. Десять лет тяжелейшего труда - и хотя бы на грош отдачи за тот величайший дар, который я вручил тебе. Я не могу позволить тебе вот так просто уйти, унося мои капиталовложения. - Если мне будет позволено вмешаться, - перебил их Смит, - то должен буду заметить, что нам предстоит обсудить важные дела. А я не понимаю по-корейски. - На самом деле Римо тоже не все понимает, - по-английски заметил Чиун. - Нам просто надо обсудить некоторые вопросы, чтобы выработать план действий, как лучше вам служить. - Спасибо, - поблагодарил Смит. - Римо, боюсь, у меня для вас неприятные новости. Мы не просто в беде. К сожалению, мне придется... - Приостановить деятельность по многим направлениям, - договорил за него Римо. - Дай ему закончить, - прорычал Чиун. - Приостановить деятельность по многим направлениям, - сказал Смит. - Вот видишь, - обратился Чиун к Римо. - Теперь ты все знаешь. - Мы фактически бездействуем, - продолжал Смит. - Конечно, мы прекрасно могли бы пережить это никчемное расследование деятельности ЦРУ и ФБР, к которым мы подключили наши компьютеры, о чем они даже не догадывались. Но после этого злодейского убийства конгрессмена следователи принялись всюду совать свой нос и случайно наткнулись на несколько наших линий. Тогда я позвонил вам - в открытую, рассчитывая, что вы не станете прибегать к специальным телефонным номерам. - А я прибегнул. - Слава Богу, что вы не попались. - А я и попался. - Убили кого-нибудь? - Естественно, - вмешался Чиун. - Нет, - сказал Римо. - Отлично, - произнес Смит. - Чего ж хорошего, - заметил Чиун. - Он безобиден, как монах. Но мы ждем лишь вашего слова, чтобы утопить в крови ваших врагов. - Боюсь, что обычное физическое устранение кого бы то ни было здесь не поможет. По крайней мере, это не ослабит давления на нас. Вы должны выяснить, кто или что убило этого конгрессмена, а потом рассказать правду миру. Заставить его - или их признаться. Или сделать так, чтобы они были осуждены. Только это способно отвлечь внимание от нашей организации. - У вас есть какие-либо версии? - Нет, - ответил Смит. - У конгрессмена вырвали сердце. И следователям так и не удалось его найти, - Просто взяли и вырвали сердце? Рукой? - Не совсем так, насколько мы можем судить. Похоже, убийца пользовался каким-то примитивным ножом. - А сердца и след простыл? - Как сквозь землю провалилось. - Похоже на ссору любовников, - заметил Римо. - У этого человека не было связи на стороне. Он был женат, - скачал Смит, подумав о своей семейной жизни, которая длилась вот уже тридцать лет. - Нормальный, счастливый брак, который все длится и длится. - Словно все капает и капает вода, - добавил Чиун. - Да, что-то в этом роде, - согласился Смит. - В моей жизни когда-то тоже было такое, - сказал Чиун. - Но однажды она поскользнулась на камнях в бухте с сильным течением и утонула. Так что, как видите, если иметь терпение, все всегда кончается хорошо. - Так или иначе, - продолжал Смит, - конгрессмен чист. У него были лишь политические противники. Считалось, что у него надежная охрана. Человек, приставленный к нему министерством юстиции после начала расследования, дежурил за дверью его кабинета всю ночь. Подозрение закралось к нему в пять часов утра, и когда он вошел в кабинет, то увидел конгрессмена, распростертого на столе. Рубашка был расстегнута, и сердце вынуто из груди. Все артерии и вены были разорваны. Вытекло невероятное количество крови. - Дилетанты, - презрительно бросил Чиун. - Большое количество крови - первый признак. - Так что вам надо быть крайне осторожными, - сказал Смит. - ФБР и ЦРУ не меньше нашего хотят найти убийцу. Проблема лишь в том, что они думают на нас, некую секретную организацию, о которой им ничего не известно. Если они заподозрят, что вы работаете на нашу организацию, то могут вас арестовать. - Я буду осторожен, - сказал Римо. - Хочу закрыть на некоторое время санаторий. Из компьютеров уже стерли всю информацию, большинство сотрудников уволены. Через несколько дней от нас не останется и следа. А дальше - дело за вами. - Хорошо, - подытожил Римо. - И даже больше, чем хорошо, - поддержал Чиун. - Мы выясним, в чем дело, и устраним нависшую над вами угрозу. - Только не надо устранять, - попросил Смит, прочистив горло. - Выясните, в чем дело, и сделайте так, чтобы преступники были публично разоблачены. И постарайтесь обойтись без убийств. - Конечно-конечно, - поспешил заверить его Чиун. - Ваша мудрость превосходит скромные способности обыкновенного наемного убийцы. Вы истинный император, самый великий на земле. Когда они вышли из здания и оказались на улице, где все еще царила прохладная ночь и с Лонг-Айлендского пролива долетал соленый ветерок, Чиун сказал Римо по-корейски: - Я всегда говорил, что Смит - сумасшедший, и сегодня он снова это доказал. - Состоявшийся разговор напомнил ему историю о царе, который, сойдя с ума, попросил своего наемного убийцу вычистить конюшни. - Тому императору был нужен чистильщик конюшен, а что нужно этому, я даже и понять не могу. - Он хочет, чтобы кого-нибудь приговорили, - объяснил Римо. - А-а. Значит, ему нужен представитель правосудия - прокурор или адвокат. А по мне уж лучше чистить конюшни. - Не вполне так. Мы должны найти убийцу и передать улики какому-нибудь прокурору. - Как делают полицейские и детективы? - Вроде того. - Понятно, - сказал Чиун. - Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. К тому же мы даже точно не знаем, что должны сделать с этим чем-то или кем-то, которого найдем, зато знаем, что если этого не сделаем, император Смит будет страдать. - Лично я знаю, что делаю, - успокоил его Римо. - Не волнуйся. - Волноваться? Мне? - удивился Мастер Синанджу. - Чтобы начать волноваться, сначала надо унять смех. Вы, белые, такие смешные. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Миссис Рамона Харви Делфин изучала план мероприятий в связи с празднованием двухсотлетия образования США, и вдруг на черновик под названием "Парад возле памятника Колумбу" упало желтое перо. Она подняла глаза. Миссис Делфин была дородной дамой, чье лицо и тело поддерживались в форме, благодаря дорогим кремам и умелым рукам, так что, когда она улыбалась, маленькие морщинки, казалось, выходили из укрытия. На этот раз она улыбнулась очень широко: появление этих людей удивило ее, и к тому же выглядели они довольно нелепо. - Какого черта вы нарядились в эти перья? - поинтересовалась она со смехом. Одно лицо показалось ей знакомым, и принадлежало оно довольно бездарному юнцу, которому каким-то образом удалось встать во главе целого издательства. Должно быть, она встречала его на каком-то банкете или где-то еще. Остальные были незнакомцами, и она не очень понимала, почему дворецкий впустил их в ее квартиру на Пятой авеню, предварительно не доложив об их приходе. В наши дни на улицах Нью-Йорка творится столько безобразий, что ни в коем случае нельзя пускать в дом незнакомых людей. Ей казалось, что она вполне отчетливо донесла до дворецкого эту мысль. - У нас уже есть группа индейцев для парада, - сказала миссис Делфин. Мужчины хранили молчание. Одеяния из желтых перьев доходили им до колен и не имели застежек, обнажая голую грудь и белые набедренные повязки гостей. - Я говорю, у нас уже есть чудный танцевальный ансамбль индейцев-могавков. К тому же вы одеты не как североамериканские индейцы. Ваш наряд скорее напоминает что-то южноамериканское. Если хотите, наряд ацтеков. - Вовсе не ацтеков, - сказал человек, стоявший дальше всех от нее. В руке он держал нечто, напоминающее фаллический символ, вытесанный из светлого камня. Остальные четверо расположились по обе стороны от него, как бы встав в колонну по двое. - К сожалению, майя нам тоже не нужны. - Мы не майя. - Кстати, внешне вы вовсе не похожи на индейцев, - произнесла миссис Делфин, теперь уже выдавливая из себя улыбку, и принялась крутить в руках жемчужное ожерелье, украшавшее ее затянутую в черное, пышную грудь. Жемчужины в ее ладонях сразу сделались скользкими от пота. - В наших жилах течет индейская кровь, - сказал мужчина с заостренным камнем. - Это очень мило, - откликнулась миссис Делфин. - Полагаю, красотой свой Америка обязана именно тому что столько народностей внесли свой вклад в ее развитие. Но, видите ли, инки не принадлежали к их числу. - Мы не инки. Мы из племени актатль. - Никогда не слышала о таком. - Потому что вы не дали нам выжить. По крайнее мере, в нашем первозданном виде. Поэтому мы приняли ваш облик, ваши волосы, ваши глаза. Но тем не менее мы все равно представляем племя актатль. Мы всегда хотели лишь одного - выжить, но вы не хотели нам этого позволить. По крайней мере, в нашем традиционном обличье. А теперь вы надругались над тем, что было у нас самого ценного и дорогого, - над камнем наших предков, питающим жизненной силой наши сердца, над тем, что является главной вдохновляющей силой нашего существования. Камень этот настолько священен, что вы не можете знать его настоящего имени, называя его Уктут. - Что ж, прошу извинить меня за какие-то невольные действия, которые нанесли вам ущерб. Уверена, что мы сможем его как-то вам компенсировать. - Вам придется это сделать. Двое незваных гостей в накидках из перьев схватили миссис Делфин за запястья, и она сказала, что вовсе не обязательно применять силу. Когда же двое других ухватили ее за лодыжки, у нее промелькнула совсем другая мысль. - Что ж, если вы хотите изнасиловать меня в извращенной форме, я не могу вас остановить. Но тогда хотя бы пойдемте в спальню. Однако они водрузили ее массивную тушу на стол, и тот, кто держал заостренный камень, затянул монотонную песню на незнакомом ей языке. Она попыталась высвободить руку, но ее еще сильнее прижали к столу. Попыталась брыкаться, но не смогла поднять ногу достаточно высоко, чтобы нанести хороший удар. В ноздри ударил острый запах страха и возбуждения - словно мочу смешали с затхлыми духами. У парня, сжимавшего ее правое запястье, были широко раскрытые, наивные глаза - точно такие же были у ее первого мужа в момент оргазма. Его покрытый потом лоб блестел в свете хрустальной люстры под потолком. Небольшая, вырезанная из камня копия египетской пирамиды, которую она использовала в качестве пресс-папье, больно давила ей в бедро, но она не могла даже отодвинуться. Двое, что держали ее за ноги, свободными руками надавили ей на живот. Она посмотрела на люстру, и, как ни странно, подумала о том, что ее давно не протирали. И ту, которая висит в главном зале, наверное, тоже. Больше она ни о чем думать не могла. Вдруг двое, державшие ее за руки, одновременно схватились за ворот ее черного платья и одним движением разорвали его. Нитка жемчуга тоже порвалась, и жемчужины рассыпались по столу и по паркетному полу. Затем один из мужчин расстегнул на ней лифчик. - Кстати, об извращенцах, - проговорила миссис Делфин. - Вы что? Не можете возбудиться без этих перьев? Тогда человек с фаллическим символом занес свое орудие у нее над головой, и полуобнаженной миссис Делфин показалось, что камень опускается очень медленно. Но вот он уже протаранил ей грудь. Не разрезал, а именно протаранил. Словно в грудь ей ударил пневматический молот, который продолжал неуклонно двигаться вперед. И тут она отчетливо увидела, как камень медленно проникает в ее тело. У нее возникло ощущение, что какой-то механизм вынимает из нее внутренности и вдавливает плечи в живот. Тогда она издала крик, вой, получившийся приглушенным из-за недостатка кислорода, и заметила широкую улыбку на лице злодея, вращавшего камень у нее в груди. - Еще, - произнес он. - Покричи еще. И вот люстры уже не имели никакого значения - они просто ушли, исчезли в длинном туннеле, сначала сером, затем черном, - и скоро ей было вовсе не о чем беспокоиться. Человек с каменным ножом увидел, как лицо ее становится спокойным, почти восковым, и понял, что криков в честь Уктута больше не будет. Тогда он стал работать быстрее, разрывая последние оставшиеся артерии, и наконец одним движением вырвал сердце из грудной клетки и поднял его, все еще продолжающее пульсировать и истекать кровью у него руке. Больше не было необходимости держать женщину, и двое, что сжимали ей запястья, полезли под свои одеяния, где на кожаных ремнях были закреплены глиняные чаши. Отцепив чаши, они принялись ждать, когда яростно бившееся сердце содрогнется в последний раз и замрет. Человек с каменным ножом осторожно опустил окровавленный сгусток мышц в одну из чаш. Вторая чаша оказалась крышкой, которая закрылась с тихим щелчком. Мужчины, державшие жертву за ноги, перевернули безжизненное тело на живот. А человек, вырвавший сердце, оставил отпечатанный на машинке лист, аккуратно смоченный по краям кровью миссис Делфин. Римо узнал об убийстве, как только они с Чиуном вошли в здание аэропорта Даллеса под Вашингтоном. По словам Римо, они прибыли сюда для того, чтобы обследовать "место преступления", где был убит конгрессмен. - Какого преступления? - удивился Чиун. - Смит ничего не говорил ни о грабеже, ни об обмане, или, что того хуже, о невыплате труженику вознаграждения за честный труд. - Убийство, - ответил ему Римо, - вот преступление. - Разве за него не заплатили? - Это убийство было преступлением, - повторил Римо. - В таком случае, любой руководитель любой страны - преступник. Нет, это невозможно. Императоры не могут быть преступниками, потому что именно они сочиняют законы. Преступники те, кто отказываются повиноваться императору. - Убийство противоречит законам нашей страны, - объяснил Римо. Чиун на мгновение задумался, а потом покачал головой. - Это невозможно. В таком случае выходит, что мы преступники, но на самом деле это не так. Преступник - это человек, лишенный свойственных нам твердых принципов. - Все не так просто. Поверь мне, все гораздо сложнее. - Верю, - ответил Чиун и, обратившись к сидевшему через проход от него банкиру из Димойна, сказал, что американский образ жизни удивительно загадочен и непостижим, но если он служит на благо Америки, то ему, Чиуну, грех жаловаться. Разговор происходил в самолете. А в аэропорту до слуха Римо донеслись новости из транзистора, и он расслышал сообщение об аналогичном убийстве. В утреннем выпуске "Вашингтон Стар" была опубликована следующая заметка: Информационное сообщение Нью-Йорк (АПИ). Сегодня в фешенебельном особняке был обнаружен труп богатой вдовы, убитой тем же способом, что и конгрессмен, проводивший расследование деятельности ЦРУ и ФБР. Труп миссис Рамоны X. Делфин, 51 год, был найден дворецким. Тело лежало на письменном столе, сердце было вырвано из груди. Римо заплатил за газету, но вернул ее в киоск. - Итак, - сказал Чиун, - жду твоих ценных указаний, чтобы отправиться на поиски неизвестно кого, затем сделать с ним неизвестно что. Короче, пойти туда, где он может есть, а может нет, но когда-то был. - Я передумал, - ответил Римо, явно смущенный. - Как ты мог это сделать, если это делается тем, чего у тебя отродясь не бывало? - язвительно поинтересовался Чиун. - Мы едем в Нью-Йорк. - Я люблю Нью-Йорк, - сказал Чиун. - Там есть кое-какие рестораны, кухня которых не является для меня иностранной. Конечно, корейские рестораны там не самые лучшие, но тем не менее вполне приличные, если учесть, как далеко они находятся от цивилизации. Полет до Нью-Йорка занял меньше часа. Чтобы добраться до места на такси, им понадобилось в два раза больше времени. Чиун не ног не заметить, что за последние несколько часов они побывали уже в четырех городах, и, мол, не попробовать ли им еще и Такому. Он еще никогда не бывал в Такоме. На что Римо ответил, что Чиун может вернуться назад, присмотреть за своими сундуками, если он так хочет. А Чиун сказал, что нет ничего интереснее, как посмотреть, что Римо станет делать дальше. Может, ему захочется почистить конюшни. Перед входом в особняк миссис Делфин стоял полисмен. Римо с солидным видом прошел мимо него, а Чиун остановился поболтать и спросил полицейского, зачем он здесь стоит. Полицейский ответил, что здесь прошлой ночью произошло убийство. Тогда Чиун поинтересовался, почему полицейский встал здесь сейчас, когда это надо было бы сделать вчера. Он не стал дожидаться ответа. Как раз в этот момент перед Римо открылась дверь, но путь ему преградил худой человек в белом пиджаке и темных брюках. Чиун пробормотал по-корейски, что очень глупо пользоваться дверью, в которую не пускают, когда окна второго этажа всегда доступны. Но, добавил он, обычно люди, которые пользуются окнами, знают, что именно они хотят найти. - Семья не принимает посетителей, - заявил дворецкий. - Я не совсем посетитель, - проговорил Римо, обходя дворецкого сбоку. Тот повернулся, желая остановить Римо, и тогда с другой стороны от него проскользнул Чиун. - Где произошло убийство? - спросил Римо. - Я вынужден попросить вас покинуть помещение, - произнес дворецкий. - Одна минута, и мы уйдем. Успокойтесь, - сказал Римо. - Мисс Делфин находится в подавленном состоянии - она скорбит из-за смерти матери. Вы должны уйти. Тут в зал вошла девушка, ее печальные голубые глаза смотрели куда-то в пустоту. На девушке были белые шорты и белая блузка, обутые в кроссовки ноги, казалось, едва передвигаются. В правой руке у нее безжизненно повисла теннисная ракетка. У девушки были соломенные волосы и загорелая, нежно-золотистая кожа. - Просто не могу в это поверить, - тихо проговорила она. - Не могу поверить. - Мне очень жаль, что такое случилось с вашей матерью, - сказал Римо. - Ведь она была вашей матерью, не так ли? - Кто? - переспросила девушка, останавливаясь под огромной люстрой, которая выглядела как перевернутый вниз головой стеклянный куст. - Эта несчастная. Женщина, которую убили. - Ах, мама! Да, она умерла. Просто не могу в это поверить. - Я пришел, чтобы помочь, - сказал Римо. - Просто не могу в это поверить, - повторила девушка. - Шесть-четыре, шесть-два, шесть-ноль. Четыре раза я запорола подачу. Со мной никогда такого не случалось. - Так вы о теннисе? - воскликнул Римо. - Вы огорчены из-за того, что проиграли партию в теннис? - Проиграла? Да это был настоящий разгром. Меня зовут Бобби Делфин. Чем могу быть полезна? - Боюсь, вы оказались втянутой в настолько ужасную историю, что и представить себе не можете. Я пришел в связи с убийством вашей матери и хочу вам помочь. - О маме позаботятся. Она уже в морге. И похоронами уже занимаются. Шесть-четыре, шесть-два, шесть-ноль. И четыре запоротые подачи. Четыре! Вы можете себе это представить? - Мисс Делфин, - мрачно произнес Римо. - Убита ваша мать. Боюсь, полиция ничего не сможет сделать, а вот я смогу. - Что вы имеете в виду? - спросила девушка. В ней было какое-то дерзкое обаяние и такое милое личико, словно художник-мультипликатор специально нарисовал ее для рекламы зубной пасты. "Симпатичная", - подумал Римо. "Белая", - подумал Чиун. - Убийство вашей матери, - сказал Римо. - У нее больше нет проблем, а вот у меня есть. Оставьте меня в покое. Надо же, четыре двойные подачи! - Она покачала головой и отвернулась, но тут заговорил Чиун. - Я могу научить тебя никогда не совершать повторных ошибок, - сказал он девушке, бросив на Римо презрительный взгляд. Ибо как он любил повторять: "Говорить правду дураку - значит, быть дважды дураком". - Неправильных двойных подач, - поправила Бобби Делфин. - Да, верно. - Вы даже не знаете, как это называется. - Я же не сказал, что буду учить тебя говорить об игре. Я буду учить тебя играть. Все спортивные игры одинаковы. - Теннис не похож на другие игры. - Он такой же, как все другие. И выигравшим оказывается тот, кто не дает невежеству победить себя. - У меня было двадцать восемь профессиональных инструкторов, и мне не нужна жалкая философия какого-то азиата, - заявила Бобби. - Ага, этот инструмент должен по чему-то ударять, - заметил Чиун, указывая на ракетку. - Выставьте этих двоих за дверь, - обратилась Бобби к дворецкому. Тут в мерцающем свете люстры мелькнули длинные пальцы Чиуна. В мгновение ока ракетка оказалась в его руках, а ошарашенная Бобби осталась стоять, открыв рот. Чиун едва заметно взмахнул ракеткой, а затем, легко подпрыгнув, сбил с люстры хрустальные подвески, словно урожай сверкающих ягод. В ту же секунду он был уже на земле, и хрусталинки посыпались в его раскрытую ладонь. А потом резким взмахом ракетки он, один за другим, отправил подвески в дальний конец зала, где стояло большое кресло. Семь хрусталинок проделали в парчовой спинке дырку с кофейную чашку величиной. Из дырки торчал белый пух. - Вы ведь даже не переносили центра тяжести, не делали замаха, - восхищенно произнесла Бобби. - Я пришел помочь, - сказал Римо. - Заткнись, - ответила девушка. - Пойду достану подвески, - сказал дворецкий. - Заткнись, - последовал ответ. - Забудь обо всем, чему тебя учили, - сказал Чиун. Ведь ты бьешь не ногами, а вот этим инструментом. Я берусь всему тебя научить, но прежде ты должна помочь мне. - Говори как. - Делай так, как велит мой ученик. - А что ему нужно? - Не могу тебе объяснить. Мне кажется, он и сам не знает, чего хочет. Первым делом Римо обследовал кабинет миссис Делфин. Чиун наблюдал за ним, а Бобби сидела в кресле и от скуки барабанила пальцами по столу. - Значит, здесь была убита твоя мать? - спросил Римо. - Да, здесь, - и Бобби фыркнула, надув щечки. - Полицейские говорят, что здесь ничего нельзя трогать. Кровь на письменном столе и на полу уже высохла. Вдруг Римо заметил какой-то окровавленный предмет с острой верхушкой и взял его в руки, повредив запекшуюся коричневатую пленку. Пресс-папье в форме пирамиды. Его края глубоко отпечатались на столе из твердого дерева. Очевидно, кто-то сильно оперся об него. Или кто-то на нем лежал. Затем Римо заметил в чернильнице желтое перо. Комната была выдержана в строгих тонах - коричневое полированное дерево, темные рамы, темная обивка, но это перо было ярко-желтым. Римо поднял его и заметил, что у него нет острия. - До убийства твоей матери это перо было здесь? - спросил Римо. - Не знаю. Это ведь ее кабинет. Я никогда сюда не входила. - И она, махнув ракеткой, посмотрела на Чиуна. - Потом, - произнес он. - А теперь я хочу поговорить с полицейскими и взглянуть на тело, - сказал Римо. Лейтенант из отдела по расследованию убийств встретил скорбящую дочь Бобби Делфин и двух ее друзей в городском морге, который напоминал огромную больничную палату в белых тонах с большими стальными ящиками, установленными в ряд с одной стороны. - Послушайте, - сказал лейтенант - в углу его губ прилипла незажженная и растрепанная сигара, - из-за вас я нарушил все свои планы. Но я тоже нуждаюсь в помощи. Надеюсь, мисс, вы уже в состоянии ответить на некоторые вопросы. Бобби взглянула на Римо. Он кивнул. - Мы не думаем, что убийство совершено по личным мотивам, но все же, мисс Делфин, не можете ли вы назвать кого-нибудь, кто имел зуб на вашу мать? Кто мог желать ее смерти? - спросил лейтенант. - Да любой, кто ее близко знал, - ответила Бобби и снова изобразила рукой движение ракетки. "Потом", - сделал ей знак Чиун. - Включая и вас? - Нет. Я же говорю: кто близко ее знал. Что полностью исключает меня и пять ее мужей. - Значит, она была человеком холодным? - Только с родственниками. С остальными она держалась враждебно и заносчиво. - А не занималась ли ваша мать какой-либо рискованной деятельностью? - Назовите любые шесть вариантов. Она была членом многих организации и заседала в таком количестве комитетов, что тому убитому конгрессмену и не снилось. - Мы уже нашли человека, который работал с ней в одном из таких комитетов. В комитете по сохранению музейных ценностей. Это вам о чем-нибудь говорит? - Нет, - ответила Бобби, и Чиуну вновь пришлось сделать ей знак, что теннис придется отложить на потом. - Как на ваш взгляд, у вас хватит выдержки взглянуть на останки? Завтра будет произведено вскрытие. - А мне сказали, что у нее вырвали сердце. Какой же смысл тогда проводить вскрытие? - удивилась Бобби. - Ведь она скорее всего умерла из-за этого. - Было совершено убийство. Таков порядок. Лейтенант выдвинул стальной ящик, который снаружи походил на ящик картотеки. Белая простыня в коричневых пятнах покрывала что-то, состоявшее из возвышенностей и углублений, словно предгорья Вайоминга в миниатюре. - А теперь возьмите себя в руки, - и с этими словами лейтенант откинул простыню. Лицо миссис Делфин представляло собой замороженный, воскового цвета, искаженный кусок плоти. Рот был приоткрыт, и морщины, успешно скрытые при жизни, теперь выступили наружу, испещрив все лицо. Дряблые груди обвисли, словно растаявший зефир в целлофановых пакетах. А там, где когда-то была грудная клетка, теперь зияла темная дыра с запекшейся кровью по краям. - Мы считаем, что убийцы использовали какой-то примитивный нож и клещи, объяснил детектив. - Тщательный анализ дал те же результаты, что и по делу об убийстве конгрессмена. Большую помощь в расследовании оказало ФБР. Они даже пригласили кардиологов и хирургов. - Что такое клещи? - тихо поинтересовался Чиун. - Это такая штука, с помощью которых тянут, что-то вроде щипцов, - ответил лейтенант. Чиун мотнул головой. Тонкая бородка взлетела вверх и замерла. - Нет, - произнес он. - Ваши эксперты ошибаются. Рана нанесена каменным ножом. - Откуда вы знаете, черт возьми? - недоверчиво воскликнул лейтенант. - Просто смотрю. Если вы присмотритесь хорошенько, то увидите, что здесь нет разрывов, которые возникают, когда тело в ярости рвут руками. А есть маленькие горизонтальные надрезы вдоль артерий, которые сделаны каменным ножом. Вы когда-нибудь мастерили каменный нож? Детектив ответил отрицательно. - Для изготовления каменного ножа, - принялся объяснять Чиун, - камень обтесывают, заостряя края, а не точат, как металлический нож. Поэтому такие ножи в каких-то местах остры, а в каких-то тупы. Обычно их используют, подобно пиле, предварительно вонзив во что-то. Понимаете? - Вы не шутите? - спросил детектив. Он наклонился над трупом, и пепел с незажженной сигары упал в грудную полость. - Извините, - пробормотал он. С минуту он напряженно размышлял. - А не сможете ли вы нам еще кое в чем помочь? - произнес наконец он. Из нагрудного кармана своего до блеска начищенного мундира он достал свернутый в трубочку листок. Он был восьми дюймов в ширину и двадцати четырех дюймов в длину. Когда его развернули, все увидели двенадцать темных полосок с текстом. - Что это такое? - спросил детектив, протягивая бумагу Чиуну. И пояснил: - Это ксерокопия. Оригинал был найден под головой трупа. Чиун внимательно посмотрел на листок. Тщательно изучил края. Пощупал бумагу, затем с умным видом кивнул. - Это копия документа, сделанная американской машиной для производства подобных копий. - Да, нам известно, что это ксерокопия, но что означают эти надписи? - Написано на двенадцати языках. Один из них мне не известен, я никогда не видел подобной письменности. Китайский я знаю, французский и арабский знаю, иврит и русский - тоже. А вот та же надпись на настоящем языке - по-корейски. Санскрит и арамейский я знаю. Суахили, урду и испанский знаю. Но язык первой надписи мне не известен. - Мы считаем, что это ритуальное убийство, и записка - часть ритуала. Убийство ради удовольствия или что-то в этом роде, - сказал детектив. Римо через плечо Чиуна заглянул в послание. - А каково твое мнение, Римо? - поинтересовался Чиун. - Он что, эксперт? - спросил детектив. - Он только учится, - ответил Чиун. - Точно не знаю, - сказал Римо, - но мне кажется, что на всех языках сообщается одно и то же. Чиун кивнул. - А что означает этот символ? - Римо указал на грубый рисунок прямоугольной формы, расположенный посреди текста на неизвестном языке. - В послании на других языках это называется Уктут, - ответил Чиун. - А что такое Уктут? - снова спросил Римо. - Не ясно. А что такое Джой-172? - задал Чиун свой вопрос. - Не знаю. А почему ты спрашиваешь? - Об этом тоже говорится в послании. - Что все это значит? - вмешался детектив. - Мы никак не можем в этом разобраться. Чиун поднял вверх свои тонкие руки в жесте, изображающем незнание. Вновь оказавшись на душных и грязных нью-йоркских улицах, где непрерывно гудели зажатые в чудовищных пробках машины, Чиун все объяснил. - В этом послании содержится требование репараций. Текст труден для понимания, потому что написан высокопарным слогом религии. Ясно лишь, что написавший его требует, чтобы некий Джой-172 был наказан за какое-то оскорбление, нанесенное некоему Уктуту. И пока власти страны не накажут этого самого Джоя-172, слуги Уктута будут продолжать утолять его боль кровью. - Я все еще не понимаю, - сказал Римо. - Либо твоя страна выдаст им Джоя-172, кем бы он ни был, либо последуют новые смерти, - объяснил Чиун. - А кому до этого дело? - спросила Бобби. - Мне, - ответил Римо. - Эта умная, красивая и очаровательная юная леди говорит дело, - сказал Чиун. - Если ты такой умный, то можешь отправляться на поиски своего Джоя-172, - обратилась Бобби к Римо. - Она говорит дело, когда не болтает вздор, как сейчас, - закончил свою мысль Чиун. Римо улыбнулся. - Мне кажется, я знаю способ найти этого Джоя-172. Вы когда-нибудь ездили на нью-йоркской подземке? - Нет, - ответил Чиун. И он явно не собирался этого делать. ГЛАВА ПЯТАЯ Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, - едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова. - Ты знаешь, где находишься? - поинтересовался Антуан. Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст "Аве Марии". Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей. - Извините, но я плохо говорю по-английски, - проговорила она. - Это нью-йоркская подземка, - сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере. - После часа пик, красотка, - добавил Антуан. - Тебе не полагается быть в здесь в такое время, - поддержал друга Красавчик. - Извините, я плохо говорю по-английски, - повторила старушка. - Че у тебя там, в этой твоей сумке? - поинтересовался Красавчик. - Перештопанная старая одежда. - Бабки есть? - Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: - Деньги? - Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет - на ужин. Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу. - Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь - это грех? - Стыдно врать, - заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке. - Нет-нет! Только не бейте, - закричала женщина, закрывая голову руками. - Убери руки! - потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь. Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз - за то, что у нее оказалось слишком мало денег. Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д". Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов. - Какого черта ты упер мыло? - спросил Красавчик. - Может, удастся его продать. - Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло? - Мы могли бы и сами им воспользоваться, - задумчиво сказал Антуан. Однажды ему довелось увидеть по телевизору, как женщина поливала мыло водой, а затем натирала образовавшейся пеной лицо. - Это еще зачем? - С водой и все такое. - Дурак. Все это чушь, дядя Том. Ты и есть дядя Том. - Никакой я не Том, - обиделся Антуан. - И не называй меня больше Томом. - Тогда что ты будешь делать с мылом? - Я думал, это конфета, вот и все. - Ну, тогда просто выбрось его. Антуан бросил мыло в окно жилого дома, и оба с хохотом убежали. Им пришлось спасаться бегством, потому что всем известно, что расистски настроенные полицейские готовы упечь черного в каталажку буквально ни за что. А вот в баллончике с краской был большой смысл. Красавчик был одним из лучших художников в школе имени Мартина Лютера Кинга. Однажды ночью он, повиснув на канате, расписал потолок гимнастического зала, а Антуан снизу светил ему фонарем. Все было сделано для того, чтобы насолить Де Уитту Клинтону. Шедевр украсил потолок из звукопоглощающего материала, стоимостью тридцать тысяч долларов. Теперь там красовалась надпись, сделанная красной и зеленой краской "КРАСАВЧИК". - Красиво, - сказал тогда Антуан. - Нет, только не это! - воскликнул утром директор. - Я властелин планеты, - сказал Красавчик, и вот теперь, убегая задворками Бронкса, он строил планы создания истинного шедевра. Вместо того, чтобы писать "КРАСАВЧИК" на потолке или всего лишь на каком-то одном вагоне метро, он нагрянет в депо и разрисует весь поезд целиком, если хватит краски. Депо начиналось там, где подземка выходила наружу, и по царившей внутри темноте Красавчик понял, что сейчас он создаст свое лучшее творение. Только нужно было отыскать подходящий поезд, где не оставили бы своего автографа другие художники. Но это оказалось не так-то просто: не подворачивалось ни одного без надписи вроде "Чико", "Рэм-1", "Дубль-В" ити "Джой-172". В конце концов Красавчику пришлось принять непростое решение. Он будет писать поверх уже имеющихся надписей. Чтобы баллончиков хватило надолго, он решил писать, не отрывая руки. У него был хороший почерк, один из лучших в школе, и учитель как-то сказал ему, что с таким почерком он может стать президентом коллегии или, на худой конец, корпорации. Он как раз заканчивал первую петлю буквы "5" - получился зеленый флюоресцирующий полумесяц, когда вдруг между вагонами появилось лицо. Причем белое лицо. Лицо мужчины. Красавчик и Антуан пустились было наутек, но тут заметили, что мужчина один. И не очень крупный. Можно даже сказать, худой. - Привет, - произнес Римо. - Ты кто, приятель? - спросил Антуан. - Я ищу одного человека. - Римо спрыгнул с подножки. Ни Антуан, ни Красавчик не обратили внимания на то, что человек приземлился на хрустящий гравий так тихо, словно воздушный шарик на мягкий фетр. - Скорее напрашиваешься на неприятность, - сказал Красавчик. - Сейчас схлопочешь, - добавил Антуан. - У меня нет времени на пререкания. Но думаю, уговоры здесь не помогут, - заключил Римо. Антуан и Красавчик хихикнули и разошлись по сторонам, намереваясь подступить к Римо спереди и сзади. Белый стоял неподвижно. Тогда Красавчик применил карате, нацеливая удар точно в голову противника. Он представил себе, что раскалывает кирпич, и уже вообразил, как голова расколется пополам. Он даже предвкушал, как станет рассказывать, что одним ударом замочил белого. Но мечты его были прерваны вполне реальной болью в правом запястье. И хотя кожа была цела, пальцы не двигались, словно кисть крепилась к руке с помощью пакета с желе. Красавчик выронил баллончик с краской. Увидев это, Антуан бросился бежать, явно намереваясь выбраться из депо, но успел пробежать всего четыре ступени. На пятой отказала нога. Он упал и принялся кататься по гравию призывая мамочку, крича, что он невиновен и готов оказать властям любое содействие, выражая при этом теплые чувства ко всему человечеству и готовность жить в мире с людьми. - Кто такой Джой-172? - спросил Римо. - Я не знаю! Клянусь! - завывал Антуан. - Попробуй вспомнить, - посоветовал Римо. Тут Антуан почувствовал режущую боль в шее, хотя не заметил, чтобы у белого в руках был нож. - Правда не знаю. Знаю Чико и Рамада-85. Они живут в южной части города. - Неужели никогда не слыхал о Джое-172? - Нет. Он никто. - Значит, ты все-таки его знаешь? - Я сказал, он никто. Эй, Красавчик, скажи этому парню, кто такой Джой-172! - Никто, - ответил Красавчик, стараясь не шевелить больной рукой. Если опустить ее вниз и дышать очень осторожно, то боль в запястье еще можно было как-то терпеть. Главное - правильно устроить локоть. Слово "никто" Красавчик произнес очень тихо. - Откуда он? - Ниоткуда, парень. Он никто. - Попытайся вспомнить. - Я и так пытаюсь. Не такая уж он большая шишка, чтобы быть откуда-нибудь. - А где это "ниоткуда"? - Парень, ты что, тупой? Таких мест до фига! - Назови хоть одно, - попросил Римо, слегка прикоснувшись к повисшей руке. Красавчик издал страшный вопль и неожиданно припомнил, что кто-то говорил ему, будто Джой-172 учится в школе под названием "Стайвезант". - Отлично. Вот мы все сейчас туда и пойдем. - Средняя научно-техническая школа Бронкса, - быстро поправился Красавчик. - Они там все продали интересы своих черных собратьев. Я видел там какого-то Джоя-172. Говорят, он оттуда. - Ты уверен? - переспросил Римо. И в момент очередного приступа нестерпимой боли Красавчик принялся орать, что ни в чем нельзя быть уверенным, а Антуан добавил, что разыскиваемый скорее всего учится именно в средней научно-технической школе Бронкса. Вот если бы ему понадобился Чико, они бы его хоть из-под земли достали. Чико знают все. Они могли бы дать даже домашний адрес. - Спасибо, - сказал Римо. Подумав немного, он взял баллончик с зеленой флюоресцентной краской и, сорвав с них рубашки, написал "Римо" у каждого на груди. - Я и сам художник, - заметил он и, насвистывая, отправился на поиски средней научно-технической школы Бронкса, которая, как оказалось, была совсем рядом. Римо оглядел все стены, но там не было и следа Джоя-172. Город большой, и пытаться найти среди целой прорвы специалистов по росписи стен одного было равносильно тому, чтобы вычленить отдельную особь из стаи саранчи. И тут у него родилась идея. Зайдя в открытую допоздна скобяную лавку, он купил баллончик белой краски, а потом уговорил шофера такси отвезти его в Гарлем. Для этого потребовалась пригоршня двадцатидолларовых купюр и мягкое поглаживание шофера по шее. Когда Римо попросил таксиста притормозить возле пустой стоянки, тот попытался кивнуть, но не смог - шея причиняла нестерпимую боль. С пустынной улицы Римо выскользнул на стоянку. Если уличная преступность сделала остальные районы Нью-Йорка ночью почти безлюдными, то Гарлем в это время суток просто вымирал - местные жители запирались по домам, а на улицу никто и носа не высовывал. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь случайной группой подростков или сбившихся в кучу людей постарше. Магазины были закрыты металлическими щитами; немногочисленные уличные фонари освещали грязные тротуары. Вдоль стены бесшумно бежала крыса. Именно эту стену Римо и искал. Даже в смутном свете ночных фонарей он различил четкие линии и яркие цвета, сливающиеся в мозаичное панно с изображением красивых черных лиц - оно было написано новым поколением на полуразрушившихся кирпичах, положенных предыдущим. Это была "стена уважения", и Римо было немножко жаль портить ее. Яркой белой краской он аккуратно вывел на стене "Джой-172", перешел на другую сторону улицы и принялся ждать. Первым надругательство над стеной, которую по обычаю и общему согласию трогать было нельзя, заметил молодой парень, на шее у которого висел ключ. Он остановился как вкопанный, словно на него вылили ушат холодной воды. Римо расположился на каком-то крыльце. Серый сумрак постепенно сменялся рассветом. Парнишка убежал. Римо почувствовал сильный запах вчерашней грудинки, смешанный с запахом недельной давности апельсинов и гниющих куриных костей. Свет фонарей погас. Парнишка вернулся назад с тремя приятелями. Когда солнце было уже высоко, Римо получил то, что хотел. Возле стены, запрудив улицу, собралась большая толпа. Молодые парни в рабочих куртках, люди постарше в разноцветье красных и желтых нарядов и в туфлях на платформе, пропойцы, нетвердо стоящие на ногах, и какая-то толстая дама, одетая в столько слоев одежды, что напоминала покрытый брезентом стог. К толпе направлялись двое здоровенных парней с прическами в стиле "афро", которые вели сопротивляющегося подростка, заломив ему руки за спину. Очки его съехали набок, глаза были широко раскрыты от страха, обутые в кроссовки ноги беспомощно болтались в воздухе. - Это он! - закричала женщина. - Тот самый Джой-172. - Убить гада! - заорал мужчина. - Кончайте с ним! - взвизгнул какой-то малыш. - Задайте ему хорошенько! Римо поднялся со ступенек и смешался с толпой, где уже громко обсуждался вопрос, как поступить с сидящим на другой стороне улицы белым. Прорезав толпу, он направился к открытому пространству, где двое крепких парней пытались поставить юнца на ноги. Он быстро расчистил вокруг себя место, причем окружающим показалось, будто мелькнули чьи-то руки, и кое-кто в толпе упал. Стоявшие впереди, предприняв несколько безуспешных попыток воспользоваться ножами или кастетами, попытались отступить. Задние стали напирать, и стоявшие впереди ответили тем же. В толпе началась давка. Тогда Римо крикнул, призывая всех сохранять спокойствие, но не был услышан. - Полагаю, - произнес он тогда как бы невзначай, - что вы не станете воспринимать эту надпись на стене как свидетельство высокой культуры и выражение национальной гордости? Не получив ответа, он нанес обоим державшим юнца парням по удару в челюсть, что моментально вызвало у них сильное кровотечение. Они упали на тротуар, как спелые сливы, а Римо, схватив мальчишку, вновь двинулся через толпу. Пройдя два квартала, он увидел наряд полиции, пережидавший, чтобы, прежде чем они вмешаются, толпа как следует спустила пары. - Эй, парень, спасибо тебе, - сказал пацан. - А я тебя не отпускаю, малыш, - ответил Римо, прижимая ладонь мальчишки к запястью, чтобы тот не сбежал. Они стояли в пустынном переулке - вдали лежал битый кирпич, словно здесь недавно прошел воздушный налет. - Это ты пишешь на стенах "Джой-172"? - Нет, правда, клянусь, - ответил мальчишка. На вид ему было лет двенадцать, и он был на фут ниже Римо. Майка на нем была разорвана, обнажая тощую грудь и костлявое плечо. - Хорошо. Тогда я отведу тебя обратно к толпе. - Да, это я, - признался юнец. - Что ж, в таком случае давай поговорим. - Но на "стене почтения) - это не я. - Знаю. Это я сделал для тебя. - Ты сволочь, - выругался мальчишка. - Зачем ты это сделал? - Мне нужна была помощь всех твоих собратьев, чтобы повидаться с тобой. - Не больно-то ловко ты управляешься с баллончиком. У тебя слабая рука. Правда, слабая. - Просто я никогда раньше не портил стены. - С какой стати я должен тебе помогать? - задал юнец вполне законный вопрос. - Если поможешь, получишь двести баксов, а если нет, я проткну тебе барабанные перепонки, - не менее доходчиво объяснил Римо. - Предложение заманчивое. А где деньги? Римо извлек из кармана пачку банкнот и отсчитал ровно двести долларов. - Я скоро вернусь, - сообщил мальчишка. - Просто хочу удостовериться, что деньги нефальшивые. В наши дни держи ухо востро. Римо распрямил ладонь и, ткнув парня в позвоночник, подбросил его, так что поношенные кроссовки на мгновение зависли у Римо над головой. - А-а-а! - заорал мальчишка и почувствовал, что, перевернувшись в воздухе, летит вниз головой прямо на булыжную мостовую. Он вот-вот уже готов был столкнуться с землей, как вдруг словно стропы парашюта подхватили его и сильная рука поставила на ноги. - Деньги в порядке, - сказал он тогда. - Чем я могу тебе помочь, друг? - Видишь ли, - объяснил Римо, - я ищу кое-каких людей, которые просто помешались из-за одной штуки. - Мне жаль этих идиотов, - искренне признался пацан. - Они вне себя из-за одного предмета, на котором ты оставил свой автограф. Примерно как толпа возле "стены почтения". - Да там собралась просто жалкая кучка. -