Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Конец игры --------------------------------- выпуск 15 переводчик неизвестен Издательский центр "Гермес" 1996 OCR Сергей Васильченко --------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ Уолдо Хаммерсмит был твердо уверен, что ничто хорошее в этой жизни не дается бесплатно. Все имеет свою цену. Приходится платить за все, что получаешь. Иногда приходится платить дважды, а иногда ты ничего не получаешь, но все равно платишь дважды. Так он всегда говорил. Но если бы Уолдо Хаммерсмит и в самом деле доверился этой житейской мудрости вместо того, чтобы плакать над своими жизненными невзгодами, очень может статься, что ему бы не пришлось однажды смотреть с очень близкого расстояния в дуло полицейского кольта 38-го калибра. Кольт будет в руках у полицейского. И этот полицейский скажет Уолдо Хаммерсмиту, что он должен сделать что-то противозаконное. И Уолдо Хаммерсмит ему не поверит. - А, бросьте, - скажет Уолдо. - Это какая-то шутка, розыгрыш. Потом он увидит яркую вспышку. И у него не будет времени не поверить в то, что его убивают, потому что тот анатомический сектор человеческого организма, который отвечает за веру и неверие, будет тонким слоем покрывать стену позади него, наполовину уцелевшего затылка. Для Уолдо было уже слишком поздно. Все было слишком поздно для Уолдо, потому что его разыграли как по нотам, словно бы кто-то где-то начертил схему, диаграмму его души и нажал все нужные кнопки, чтобы заставить его сделать то, что ему было предписано. Все это началось однажды зимним утром, когда Уолдо Хаммерсмит вдруг начал верить, что он получает что-то, не давая взамен ничего. Оно пришло с почтой. Обычно Уолдо вскрывал конверты со счетами в последнюю очередь. Но на этот раз он начал с них. Счет за бензин в этом месяце дошел до ста долларов. Он дважды возил свою жену Миллисент к ее матери. Теща жила далеко - аж на Лонг-Айленде, а Хаммерсмиты жили в Бронксе. Уолдо поворчал над счетом, но потом подумал, что худа без добра не бывает. Когда он покажет счет жене, то, может быть, они придут к выводу, что не стоит наносить визиты ее мамаше так часто. Были и другие счета. Был счет за отопление - очень уж большой. Уолдо думал, что ему удалось чуть-чуть попридержать расходы в этом месяце, но счета навалились все разом, да еще вместе со старыми, о которых он уже забыл. Была арендная плата, и частичное погашение медицинской страховки - и все это вместе взятое на двадцать пять долларов превышало то, что он официально заработал за этот месяц. Уолдо Хаммерсмит жил в постоянном страхе перед Налоговым управлением - он боялся, что компьютеры этого ведомства когда-нибудь сопоставят эти две цифры. Он работал шофером такси, и хотя он сообщал в налоговую службу об обычных чаевых, но все же утаивал то, что помогало ему держать нос чуть-чуть над водой, - те пятерки и десятки, которые он получал за то, что возил пассажиров туда, где они могли получить все мыслимые сексуальные удовольствия. И это было настоящей причиной, того почему он работал в международном аэропорту имени Кеннеди. Он получал и чаевые от пассажира, и небольшие комиссионные от борделя. Так ему удавалось путем ежедневных нарушений закона кое-как справляться. Если, конечно, Миллисент не потеряет работу. Уолдо просмотрел счета с видом человека, ожидающего обнаружить раковую опухоль в теле своей личной экономики - что-то такое, что в конце концов должно было стать неизбежным, но что пока удавалось держать под контролем, благодаря странным прихотям пакистанцев и нигерийцев, размахивающих сотенными бумажками и желающих хорошо провести время. Счет из своего банка он оставил напоследок. Банк предоставлял ему кредит, носивший название "Инста-чардж", но сам Уолдо называл его своей "нерушимой гарантией" он мог выписать чек на сумму, превышающую ту, что была у него на счету, и банк рассматривал этот перерасход как льготный кредит. Когда он распечатал конверт, то обнаружил в нем заверения банка, что он может продолжать пользоваться кредитом. Уолдо Хаммерсмит полагал, что исчерпал его два месяца назад, да к тому же он и после этого срока выписывал чеки снова и снова. В конце концов, это всего лишь кредит, один из тех, за которые сорокадвухлетнему Уолдо Хаммерсмиту приходилось постоянно расплачиваться. Со стороны могло показаться, что Уолдо в своем маленьком такси обслуживает весь большой финансовый мир. И ему никак не удается расплатиться сполна. Потом он развернул листок от "Инста-чардж", чтобы посмотреть, во что ему обойдется попытка расплатиться за перерасход прошлых месяцев по кредиту, которого на самом деле не было. Цифра была названа точно. Почти полторы тысячи долларов. Но знак перед цифрой был неправильный. Они поставили плюс, а должен быть минус. Они быстро спохватятся, сказал он себе. Такие хорошие ошибки еще никогда не выпадали на долю Уолдо Хаммерсмита. Он немного засомневался - сообщить в банк, или пусть сами обнаружат ошибку. Нет, он оставит это без внимания. Он притворится, что ничего такого не произошло. Но на следующий день он проезжал мимо филиала банка и подумал, а вдруг банк допустил такую ошибку, которую никто никогда не заметит. Такое время от времени случается. И тогда он припарковал свою машину у тротуара и вошел в банк. Дрожащими руками он достал карточку "Инста-чардж", протянул ее кассирше и спросил, сколько денег у него на счету. И ему сообщили, что на счету у него 1485 долларов. Добавьте к этому льготный кредит на полторы тысячи, и тогда получится, что Уолдо Хаммерсмит может выписать чек на сумму почти в три тысячи долларов. Когда он выходил из банка, пот с него катился градом. Он тут же поехал в другой филиал этого же банка, и другая кассирша сообщила ему те же хорошие известия. Он мог получить почти три тысячи долларов сразу. Банк ошибся. Может быть, они обнаружат свою ошибку, но ошибка, разумеется, произошла не по его вине, и он не собирался отправляться в тюрьму из-за этого. Поэтому он расплатился по счетам. Он сводил Миллисент поужинать в ресторане. Имея на руках три тысячи долларов, он прожил этот месяц, беззаботно посвистывая. Потом пришло новое банковское извещение. Уолдо Хаммерсмит не мог поверить в то, что насчитал компьютер. У него на счету было почти три тысячи долларов, а в целом, если добавить льготный кредит, получалось, что он может воспользоваться четырьмя с половиной тысячами долларов. Он выписал чек на четыре тысячи долларов. Он стоял у окошка, за которым сидела кассирша, а она удостоверилась в том, что он - тот, за кого себя выдает, потом подошла к управляющему филиалом, потом вернулась. Уолдо сквозь окошко видел ее непроницаемое лицо - такие лица вею его жизнь говорили ему "нет". - Как вы хотите их получить, сэр? - спросила кассирша. - Все равно как - так, как вы их обычно выдаете. - Десятками, двадцатками, пятидесятками, сотнями? - спросила она. - Сотнями, - ответил Уолдо. Это слово чуть не задушило его. Он пытался выглядеть спокойным. Он пытался выглядеть как человек, которому не привыкать снимать по четыре тысячи долларов со своего банковского счета. - Уолдо, откуда у тебя столько денег? - спросила Миллисент. Эта женщина была похожа на маленький, толстенький пожарный гидрант. Она носила ситцевые платья и шляпки с украшениями в виде фруктов. У Миллисент был, как считал Уолдо, ненасытный сексуальный аппетит. Раз в месяц - это уж вынь да положь. И Уолдо вынимал, потому что Миллисент стала бы просто невыносимой, если бы вообще не имела доступа к мужским услугам. Одно время он очень надеялся, что она найдет кого-нибудь на стороне, но в конце концов пришел к выводу, что единственный тип мужчины, который может ее возжелать, - это слепой пьяный семнадцатилетний юнец, накачавшийся таблетками, стимулирующими потенцию. Нет, слепота тут не поможет, потому что руками можно ощутить, как много жировых складок на теле у Миллисент. На улице Уолдо безошибочно определял, где находится голова Миллисент, потому что на ней всегда была самая уродливая шляпка. В спальне это никогда не было таким легким делом. - Я тебя спросила, откуда у тебя деньги, Уолдо. - Не твое дело. - Это противозаконно, Уолдо? Скажи мне хотя бы это. Ты нарушаешь закон? - Ты права, черт тебя подери. - Продолжай в том же духе. В следующем месяце Уолдо Хаммерсмит приобрел новую машину и расплатился чеком. Еще месяц спустя он купил свое собственное такси с фирменной лицензионной табличкой, которая обошлась ему в пять раз дороже, чем сама машина. Еще через месяц он купил еще два такси и нанял шоферов. В следующем месяце он продал эти две машины, потому что единственный способ общения с шоферами такси, который ему нравился, - это давать им указания с заднего сидения. Это, конечно, только в том случае, если его собственный шофер болен. У Уолдо было уже так много денег, пришедших к нему со все возрастающего счета "Инста-чардж", что он переехал из Бронкса на Парк-авеню. Миллисент удовлетворилась разводом с приличными отступными. Она забрала детей, и Уолдо стал жить один в квартире, где все шкафы были забиты новой одеждой, новыми видеоиграми и телевизорами, которые он покупал так, как раньше покупал сигареты. Очевидно, произошла компьютерная ошибка, и никто не собирался ее исправлять, потому что о ней знал только компьютер. Его не волновало, откуда берутся эти деньги - со счетов других вкладчиков или из каких-то особых компьютерных запасов, или еще откуда-то. К концу года это уже был не дар и не ошибка, но естественное право. Уолдо считал нормальным, что каждый раз, когда он тратил все деньги, бывшие у него на счету, они возвращались в удвоенном или утроенном количестве. А потом деньги перестали расти. Он чуть было не позвонил в банк и не пожаловался. В следующем месяце счет иссяк. А потом был первый телефонный звонок. Женский голос, нежный и ласкающий. - Нам очень жаль, что ваши фонды иссякли. Не могли бы вы нанести нам визит? - Мои фонды не иссякли. Все прекрасно, - солгал он. - А в чем дело? - Да ни в чем. Мы просто хотим поговорить с вами. Может быть, вам пригодится еще немного денег? - Да нет, у меня все в порядке, - снова солгал Уолдо. - А кто говорит? Сердце его ушло в пятки. Они обнаружили ошибку. Это было неизбежно, и теперь это случилось. Теперь они все знают, и Уолдо Хаммерсмит - человек конченый. - Уолдо, - произнес голос, прелестный, как звон серебряных колокольчиков. - Не играй со мной. Если есть в этом мире что-то, что я ненавижу, так это люди, которые пытаются со мной играть. Уолдо, приходи, и мы достанем для тебя еще денег. - А кто вы? - Уолдо, ты присвоил один миллион четыреста семьдесят тысяч, которые тебе не принадлежали. - Так много? - удивился Уолдо. Он мог бы поклясться, что взял не больше нескольких сотен тысяч, но он уже перестал считать. Зачем продолжать считать, если у тебя есть все деньги, какие ты только пожелаешь? - Так много, Уолдо. Женский голос оставался все таким же мягким. Как масло. Слишком мягкий, подумал Уолдо. Почти неестественный. - Я не знал, что так много, - пробормотал Уолдо. - Клянусь, я не знал, что так много. Пришло время отвечать за все взятые деньги. По адресу, который назвала женщина, располагалась контора без вывески. Дверь была не заперта. Внутри стоял один-единственный стул и больше ничего - только голые стены. Это само по себе уже было похоже на тюремную камеру. - Привет, Уолдо, - произнес все тот же прелестный голос. Но самой женщины в комнате не было. - Перестань искать громкоговоритель, Уолдо, и слушан меня. Жизнь твоя в последнее время была очень хороша, не так ли? - Не плоха, - отозвался Уолдо. На самом деле она была просто великолепна. Он почувствовал, что у него вспотели ладони, и подумал, как много ему придется вкалывать, чтобы вернуть почти полтора миллиона. - Она не обязательно должна кончиться, Уолдо. - Хорошо. Хорошо. Я не виноват. Понимаете, я ведь на самом деле не знал, насколько велик перерасход. Начинаешь с тысячи четырехсот и доходишь, скажем, до миллиона, а потом сбиваешься со счета. Вроде того. Понимаете, что я хочу сказать? Все просто ускользает. Ради Бога, сжальтесь надо мной. Пожалуйста. Я сознаюсь. Я сделал это. Пожалуйста! Уолдо рыдал, стоя на коленях. - Я все сделаю. Все что угодно. Я буду вкалывать в Гарлеме. Я буду подбирать черных на улицах в три часа ночи. Все что угодно. - Очень хорошо, Уолдо, - мелодично пропел голос. - Хотя, сказать по правде, мне бы хотелось, чтобы ты был чуть более стоек. - Конечно. Я буду стоек. Что я должен сделать? Не отправляйте меня в тюрьму. - Пошарь у себя под стулом, - сказал голос. - Рукой? - Рукой. Он долго возился, пытаясь просунуть руку под деревянный стул. Он так старался, что даже посадил занозу под ноготь большого пальца. Снизу к сиденью стула клейкой лентой была прикреплена фотография, и он дернул ее так резко, что оторвал уголок. На фотографии была изображена симпатичная молодая женщина с живым лицом, обрамленным светлыми волосами. На вид ей было лет двадцать с небольшим. - Это Памела Трашвелл. Ей двадцать четыре года, она приехала сюда из Англии. Работает в Международном центре по развитию и распространению компьютерных технологий в Нью-Йорке. Будем называть его просто - компьютерный центр. - Я никогда никого не убивал, - сказал Уолдо. - Не надо делать поспешных выводов. - Не волнуйтесь. Все что надо - я сделаю, - пообещал Уолдо. - Хорошо, потому что тебе это понравится. Как тебе кажется, она красива? - Да. - Тогда слушай внимательно. Ты прийдешь в компьютерный центр в деловой части Манхэттена, найдешь Памелу Трашвелл, подойдешь к ней и слегка полапаешь. - Извините, мне показалось, вы сказали, что я должен ее полапать? - Верно, - подтвердил голос. - Эй, да ну бросьте! - воскликнул Уолдо. - Что все это значит? Что это за игра? Уолдо почувствовал, как начинает злиться из-за того, что голос требует от него такое. - Ты вовсе не обязан делать это, Уолдо. Никто тебя не заставляет. - Я хотел бы сотрудничать. - Я очень на это надеюсь. Один миллион четыреста семьдесят тысяч долларов - это очень много. - Вы можете предложить что-нибудь разумное? - спросил Уолдо. - Мне кажется, полтора миллиона монет за то, чтобы просто полапать девушку, это более чем разумно, Уолдо. У меня нет времени. Делай, что тебе говорят, или я вызываю полицию. - Какую грудь? - спросил Уолдо. - Любую. Уолдо сунул фото в карман. Он не знал точно, как ему лучше поступить: пойти ли в компьютерный центр, протянуть руку и просто выполнить задание, или пригласить ее куда-нибудь на ужин - неяркое освещение, быть может, бусы, несколько поцелуев для начала, а потом его рука нежно-нежно погладит ее, достигнет груди, и - дело сделано, задание выполнено, можно возвращаться домой, в пентхаус на Парк-авеню, и продолжать наслаждаться жизнью. Памела Трашвелл все решила за него. Если ему нужна помощь в том, чтобы разобраться во всех хитросплетениях мегафреймовых минибайтовых рабочих анализаторов и объемно-графических режимов, Памела Трашвелл будет счастлива быть ему полезной. Но она приехала сюда, благодарю вас, не для того, чтобы ходить на свидания, развлекаться или позволять незнакомым людям придавать к ней. Еще раз благодарю вас, мистер Хаммерсмит. Нет, нет и нет, благодарю вас. - Так вы отказываетесь встретиться со мной? - Да. - Тогда можно мне вас просто полапать? - Простите? - Просто чуть-чуть полапать. Я дам вам тысячу долларов. - Ну и наглость! Пошел ты. Да как ты смеешь! - произнесла мисс Трашвелл с таким шершавым британским акцентом, что о него можно было затачивать ножи. - Пять тысяч. - Я сейчас вызову полицию. Уолдо Хаммерсмит закрыл глаза и принялся, не глядя, шарить рукой, пока не наткнулся на что-то мягкое. Он слегка стиснул это и выбежал из компьютерного центра, а люди что-то кричали ему вдогонку. Полы его пиджака развевались на ветру. Его ноги, не привыкшие ни к чему, кроме как к восхождению на кровать или походам от дома до лимузина, отчаянно пытались поддерживать скорость движения. Все происходило как во сне. Ноги говорили, что они продолжают бежать, но тело, казалось, оставалось на месте. Уолдо схватили за шиворот на оживленной нью-йоркской улице на виду у целой толпы народа, для которого унижение, испытываемое другими, всегда несколько смягчает тоску и уныние собственной повседневной жизни. Уолдо Хаммерсмита буквально схватили за шиворот. Полицейский схватил его за ворот дорогого пиджака и отвел обратно в компьютерный центр, как непослушного ребенка, не желающего идти домой обедать. Бледные британские черты лица Памелы Трашвелл были окрашены краской стыда и гнева. - Это он? - спросил полицейский. Уолдо старался смотреть на потолок. Или на пол. Куда угодно, только не на мисс Трашвелл. Если бы он только мог, он постарался бы притвориться, что не знает самого себя. - Это и есть тот самый человек, который пытался вас полапать? - повторил полицейский. Уолдо с радостью встретил бы смерть, только не это унижение. Почему голос не потребовал от него, чтобы он ограбил магазин? Его бы арестовали за вооруженное ограбление, что менее стыдно, чем это. Полапать девушку! Сама фраза - до чего же она унизительна! Уолдо Хаммерсмит совершил преступление на сексуальной почве. Сердце его разрывалось на части, а толпа все прибывала. Он возвел глаза вверх, уставился в потолок и понял, что недостоин даже молиться. Он видел, что все телекамеры нацелены на стол Памелы Трашвелл. Все случившееся приковало к себе даже их внимание. Они оставили компьютерный центр без присмотра. Их немигаюшие глаза пристально смотрели на Уолдо. а ему хотелось крикнуть им, чтобы занимались делом и просматривали бы все пространство центра. - Мне бы очень хотелось, чтобы вы убрали его отсюда, - сказала Памела. - Это не так легко, - возразил полицейский. - Вы выдвигаете официальное обвинение, или я его отпускаю? - А не могли бы вы просто вышвырнуть его отсюда? - Она обвела взглядом людей, столпившихся вокруг ее стола. - Все это так стыдно. - Послушайте, леди, этот парень вас полапал. За какую сиську он вас схватил? Уолдо вперился главами в пол. Памела закрыла лицо руками. - Уходите! - выдохнула она. - Вот за эту? - спросил полицейский. Словно пробуя, крепок ли спелый помидор, он положил свою огромную волосатую лапу на левую грудь Памелы Трашвелл. Она отбросила его руку и потребовала, чтобы он предъявил свой значок. - Если вы и в самом деле полицейский, то я имею право потребовать от вас, чтобы вы вывели посетителей из помещения центра. - На каком основании? - спросил полицейский. - На том основании, что он нарушил порядок. - Послушайте, леди, не заноситесь так. Когда вы будете давать показания на открытом судебном процессе, вам придется отвечать на такие вопросы. Вероятно, присяжные захотят взглянуть на ваши сиськи и убедиться, было ли вам нанесено тяжкое или легкое телесное повреждение. Итак, этот парень схватил вас. Вы его не поощряли? - Безусловно, нет. - А может быть, вы первая схватили его? - Я слышала о том, что полицейские любят издеваться над женщинами в моем положении, - холодно произнесла Памела. - Но это просто смешно. - Послушайте, я поймал на улице человека, который к вам приставал. Вы собираетесь предъявить ему официальное обвинение? Чего вы вообще хотите, леди? В огромном зале компьютерного центра, отделанном хромом и освещенном ярким светом неоновых ламп, наступила тишина. Уолдо слышал, как кто-то в задних рядах спросил, что произошло. - Он попытался схватить вон ту молодую женщину на виду у всех. Полапал ее. - Он знал, кого выбрать. Памела выпрямилась и одернула юбку. Ее сверкающие глаза впились в Уолдо Хаммерсмита. - Сэр, если вы уйдете отсюда по своей собственной воле и пообещаете никогда больше сюда не возвращаться, я не стану выдвигать против вас официальное обвинение, - сказала она. Уолдо взглянул на полицейского. - Пошли, - сказал тот. Он вышел из здания центра вместе с Уолдо, а когда Уолдо попытался удалиться, полицейский пошел вместе с ним вдоль по улице. - У тебя неприятности? - спросил он. Голос был ровный, в нем сквозила озабоченность. - Нет, я просто хотел... э-э... ну, сделать это, - ответил Уолдо. - Ты не похож на таких, - сказал полицейский. - Спасибо, - отозвался Уолдо, от стыда низко опустив голову. - Кто-то тебя заставил? - Нет-нет. Боже, да кому такое придет в голову? Я хочу сказать, кому придет в голову заставлять меня совершать такой идиотский поступок? Полицейский пожал плечами. Потом сунул руку в карман брюк и достал карточку. - Если у тебя будут неприятности, позвони мне. На тисненой карточке было написано: "Лейтенант Джозеф Кейси". -Я Джо Кейси. У тебя есть мой домашний телефон. У тебя есть мой служебный телефон. Если понадобится помощь, звони. - Со мной все в порядке, спасибо. - Так говорят все, когда увязнут по уши в дерьме, - сказал лейтенант полиции Джо Кейси и дружелюбно протянул руку. Уолдо пожал ее. Он сунул карточку в жилетный карман, а потом, дома, аккуратно, так, чтобы не попасться на глаза своему новому дворецкому, спрятал карточку в маленьком ларчике из слоновой кости. Когда он получил новое извещение от "Инста-чардж", там было напечатано новое компьютерное сообщение. На этот раз ему надо было прийти по новому адресу. Это оказалась еще одна пустая комната в пустой конторе в Манхэттене. На этот раз голос сказал ему: - Залезь под юбку мисс Трашвелл. Уолдо вспомнил чувство унижения, которое он испытал. Вспомнил, как ему хотелось умереть. Он сидел в темноте, куря гаванские сигары, надолго задумавшись. Он мог снова пойти в компьютерный центр и сунуть руку под юбку Памеле Трашвелл. Или он мог проследить за ней и сделать это на улице или в метро. Может быть, на этот раз ему это сойдет с рук, и он только испытает чувство унижения. Но что будет в следующий раз? Что еще потребует от него голос? Он достал карандаш и попытался подсчитать, сколько стоит его образ жизни. Он думал, что может обойтись парой тысяч в неделю, но, к своему полному изумлению, обнаружил, что тратит в неделю двенадцать тысяч долларов, и это не считая расходов на еду. Хватит. Он забирает деньги и исчезает. Он посмотрел на цифру в банковском извещении и выписал чек на семь миллионов долларов. Он направился в банк. Кассирша спросила, не шутит ли он. Он сказал, что не шутит. Подошел управляющий филиалом. Он связался с головным отделением. В головном отделении рассмеялись. У Уолдо на счету было всего полторы тысячи долларов - и это только благодаря льготному кредиту на случай перерасхода. На следующее утро Уолдо притаился в подъезде одного из домов рядом с компьютерным центром. Когда Памела приехала на работу, он подбежал к ней сзади и быстро-быстро сунул ей руку под юбку. Она завизжала. Какая-то женщина с очень тяжелой сумочкой преградила ему путь к отступлению, какой-то мужчина закричал: "Насильник!", но Уолдо упал на колени и на корточках выбрался из толпы. Он оглянулся через плечо и увидел, что охранные телекамеры нацелены на улицу. Он чувствовал, как они хохочут над ним. Еще несколько дней спустя он с утренней почтой подучил новое извещение из банка. В нем содержался приказ появиться по новому адресу. Все тот же нежный женский голос звучал и в этой конторе. Он произнес: - Отшлепай Памелу Трашвелл веслом. Уолдо понял, что в следующий раз ему прикажут убить. Веслом тоже можно убить. Он позвонил лейтенанту Джо Кенси. Они встретились на темной набережной реки Гудзон, напротив Нью-Джерси. Уолдо выбрал это место за его пустынность. Он был уверен, что тот, кто стоит за всем этим, - кто бы или что бы это ни было - может видеть почти всюду. Он хотел убежать, убежать от всех и всякие компьютеров, убежать отовсюду, где есть телекамеры, фиксирующие любое его движение. Но все-таки больше всего - прочь от компьютеров. Компьютер начал все это, изменив сумму остатка на его счету. И Памела Трашвелл работала в компьютерном центре. Слово "компьютер" вызывало у Уолдо только одну ассоциацию: "бежать". - У меня неприятности, - сказал Уолдо полицейскому. И рассказал ему, как банковская ошибка привела к тому, что уровень его жизни постоянно повышался и повышался, и теперь он попал в полную зависимость от денег. Он нуждался в деньгах. Но его страшило то, что ему, может быть, придется сделать ради них. - У меня такое чувство, будто мною играют, - пожаловался он. - Я не могу обналичить чек в банке и получить реальные деньги, но я по-прежнему могу купить все что угодно на свою кредитую карточку. Поэтому все, что я могу получить, - это товары. - Ну, и на какую сумму в год? - поинтересовался Кейси. - Полмиллиона или около того, - ответил Уолдо. - Хорошие деньги, - присвистнул Кейси. - Но куда все это ведет? - недоумевал Уолдо. - Полмиллиона за то, чтобы полапать девушку? Залезть к ней под юбку? Отшлепать? Слушай, Уолдо, я простой полицейский. Мне платят куда меньше за куда более неприятную работу. - Что вы хотите сказать? - Я хочу сказать, что за полмиллиона я бы отшлепал самого Папу, - сказал Кейси. - Но чем все это кончится? - А тебя это волнует? - удивился Кейси. - Что вы хотите сказать? - удивился Уолдо. - Отшлепай девчонку - вот что я хочу сказать. Уолдо покачал головой. Что-то внутри говорило ему: нет. Хватит. Понемногу, шаг за шагом, став игрушкой в чужих руках, он растерял всего себя. Он понял, что если продолжать и дальше, то он потеряет все. Уж лучше вернуться к Миллисент. Он выходит из игры. - Нет, - твердо сказал он. - Я хочу сдать того человека или ту штуковину - что бы это там ни было. Мне все это надоело. Я зашел слишком далеко. Думаю, и в самом деле надо платить за все, что получаешь. И мне придется сполна расплатиться за все. - Ты это твердо решил? - спросил лейтенант Кейси. - Да, - ответил Уолдо. - Ты все расскажешь? Вплоть до мельчайших деталей? Все-все? Ты хочешь открыть все? Уолдо кивнул. - Послушай меня, приятель. Я тебе говорю как другу. Почему бы тебе не шлепнуть легонько эту девку по заднице и не забрать свои денежки? - Черт побери, Кейси, это противозаконно, и я больше не собираюсь это делать. Есть некоторые вещи, которые я не стану делать и за деньги. Даже и за большие деньги. Лейтенант полиции Джозеф Кейси достал свой кольт 38-го калибра, ткнул им в лицо Уолдо Хаммерсмиту и отстрелил значительную его часть. Не повезло Уолдо, подумал Кейси. Но человек привыкает к большим деньгам. И выходит так, что пойдешь и на убийство - только бы приток денег не прекратился. В Немонтсетте, штат Юта, подполковник, командующий базой баллистических ракет "Титан" с ядерными боеголовками, купил себе два новых "мерседеса" и расплатился за них чеком. Он зарабатывал меньше половины этой суммы в год. Но чек был принят. Интересно, подумал он, а не придется ли мне когда-нибудь вернуть все эти деньги? Но он не думал об этом слишком долго. Он был на работе, и в течение ближайших восьми часов в его обязанности входил надзор над двадцатью четырьмя ракетами, нацеленными на Советский Союз, угрожающими ему мощью, равной миллионам тонн тринитротолуола. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо. Иранское солнце этой зимой почти совсем не грело, тем более, что он был одет только в тонкую черную майку с короткими рукавами и легкие хлопчатобумажные брюки. Кто-то когда-то сказал ему, что зима в Иране такая же, как в Монтане, и что в древние времена, до прихода ислама, жители этого края верили, что в аду холодно. Но потом они отреклись от религии зороастризма и приняли веру пустыни, веру пророка Мохаммеда, который жил там, где солнце выжигает всякую жизнь на раскаленном песке, и в конце концов, как и последователи всех религий, чьи пророки начинали свой путь в пустыне, они начали верить, что в аду жарко. Но иранский холод не волновал Римо, а адово пекло не волновало людей, за которыми Римо следил, потому что все они были твердо уверены, что отправятся прямо в рай, когда придет их время. Их спины были покрыты толстыми шерстяными одеялами, а руки протянуты к теплым желтым мерцающим языкам пламени, а голоса их что-то негромко распевали на фарси. Часовые, расставленные в нескольких футах друг от друга, вглядывались в черную тьму и говорили себе, что тоже обретут рай, хотя и не столь гарантированно, как те люди, что сидят вокруг огня. Римо видел, что часовые напрягают мышцы, чтобы уменьшить ощущение холода, - они и понятия не имели, что если и есть худший способ согреть себя, так именно этот. Холод был реален - всего три градуса выше нуля, а ветер стремился выдуть из-под одежды последние остатки тепла человеческих тел, но Римо был вне этого холода, вне этого ветра. Он дышал медленнее, чем любой из людей у огня, он вбирал в себя меньше холода и выпускал меньше тепла с выдыхаемым воздухом - тонкая былинка человеческого спокойствия, страдающая от холода не больше, чем высокая трава вокруг, доходящая ему до бедер. Он стоял так спокойно и неподвижно, что обломок скалы привлек бы больше внимания в непроглядном мраке этой ночи. Люди, сидящие вокруг костра, пытались приглушить собственные ощущения и тем самым победить чувство холода. Римо выпустил свои ощущения на свободу. Он чувствовал, с каким трудом растет трава, цепляющаяся корнями за каменистую, пыльную почву, из которой все питательные вещества вымывались в течение многих тысяч лет. Он чувствовал, как дрожит часовой, прислонившись к стволу сухого дерева, он чувствовал, как его дрожь уходит в землю через подошвы тяжелых сапог, а по земле доходит до него, Римо. Он чувствовал запах мяса и лимонов, исходящий изо рта людей, пообедавших тем и другим несколько часов назад. А из маленького костра до него доносились звуки лопающихся и обращающихся в пламя и дым мельчайших клеточек дерева. Пение прекратилось. - Теперь будем говорить по-английски, о возлюбленные, - донесся голос предводителя. - Мы отдаем свои жизни, жертвуем ими во имя борьбы против Верховного Сатаны, и потому мы должны говорить языком Верховного Сатаны. В Соединенных Штатах нас ждут тысяча кинжалов и тысяча сердец, готовых войти во врата рая. - Тысяча кинжалов и тысяча сердец, - эхом отозвались голоса. - Мы все жаждем завершить наш жизненный путь на земле и обрести жизнь вечную. Мы не боимся ни пуль, ни самолетов, ни каких-либо иных изобретений Верховного Сатаны. Наши братья ушли раньше нас и взяли с собой много жизней неверных. Теперь и мы тоже пустим кровь Верховному Сатане. Но нам дарована более высокая честь, ибо мы пустим самую важную, самую ценную кровь. Мы целимся в голову змея. В президента. Мы понимаем, что никто и ничто не может избегнуть гнева Аллаха. - Аллах Акбар! - пропели молодые люди, сгрудившиеся вокруг костра. - Мы организуем группы из студентов, а потом, подобно волне праведного гнева, мы понесем с собой бомбы, которые поразят Верховного Сатану прямо в голову. Мы понесем бомбы в толпе. Мы устроим взрывы на улицах. Мы превратим всю страну Верховного Сатаны в обитель его собственной смерти. - Аллах Акбар! - снова пропели молодые люди. - Господь велик! И тогда во мраке иранской ночи, среди завываний неистового ветра, раздался голос, ответивший им по-английски. - Господь велик, но вы, тряпичные головы, вы - ничтожны. Молодые люди в плотных шерстяных одеялах огляделись по сторонам. Кто сказал это? - Настало время игры в высшей лиге, вы - пожиратели ягнят, - вновь раздался голос во мраке ночи. - Хватит разогреваться песнями и убеждать себя, что можете врезаться на грузовиках, начиненных взрывчаткой, в дома, где спокойно спят мирные люди. Настало время настоящих мужчин, работающих в ночи. В одиночку. - Кто это сказал? Голос оставил этот вопрос без внимания. Вместо ответа он произнес: - Сегодня ночью вам не будет позволено лгать самим себе. Сегодня ночью прекращаются ваши песнопения. Драка Микки Мауса с Али-бабой окончена. Сегодня вы играете в высшей лиге и играете один на один. Вы и я. Забавно, правда? - Стреляйте! - заорал предводитель. Часовые, онемевшие от холода, ничего не видели. Но им приказали стрелять. Тишину ночи прорезал треск очередей из стволов "Калашниковых" - невежественные крестьянские парни исполняли немудреную работу: жали пальцами на спусковые крючки. После резкого грохота наступившая тишина показалась особенно звеняще-непроницаемой. Все слышали треск выстрелов, но никто не слышал голоса человека, говорившего во мраке. Предводитель почувствовал, что может потерять свою власть над группой, и громко провозгласил: - Трусы прячутся во мраке? Любой дурак умеет говорить. Молодые люди рассмеялись. Предводитель понял, что они снова в его власти. Он уже многих отправил туда, где их ждал конец, и знал: чтобы заставить человека врезаться на грузовике, начиненном динамитом, в здание, надо быть рядом с этим человеком вплоть до того самого момента, когда он садится за баранку. Ему надо непрестанно твердить про райское блаженство. Ему надо помочь накинуть на плечи покрывало, какое надевают правоверные, когда решают отдать жизнь во имя Аллаха, а потом надо поцеловать его - и этим поцелуем доказать, что все правоверные любят его. А потом надо быстро отойти в сторону, как только он нажмет на газ. Предводитель уже многих, отправил прямой дорогой в рай, и они взяли с собой многих врагов благословенного имама, великого аятоллы. - Выходи из темноты, ты, трус! - крикнул он снова. - Дай нам на тебя посмотреть. - Его последователи вновь рассмеялись. Он обратился к ним: - Видите, благословенные! Только те, кто несет поцелуй рая на устах и Аллаха в глазах, могут оценить меру мужества в этом мире. Вы непобедимы. Вы одержите верх. Последователи закивали. В этот момент каждый из них ощущал, что ему не нужен даже жар огня - так переполняла их пламенеющая сила правого дела. - Я скажу вам, что этот голос вполне мог быть голосом самого Сатаны. И взгляните, насколько он беспомощен. А вспомните, каким грозным он казался вам, когда прозвучал во мраке. Молодые люди снова закивали. Предводитель продолжал: - Мы один сильны в этом мире. Сатана только кажется сильным, но он, как и этот шум в ночи, лишен всякого смысла. Власть Сатаны - это лишь иллюзия, такая же непрочная вещь, как и стремление неверных к миру. Мир есть только в раю. А мир на земле - это победа ислама во всем мире. - Не-а, я так не думаю. Голос был тот же, но на этот раз он сопровождался видением. У видения, явившегося в холоде ночи, было бледное тело, высокие скулы и темные глаза. У него были широкие запястья, а из одежды - только майка с короткими рукавами и легкие брюки. Оно не дрожало ни от холода, ни от страха. Оно заговорило: - У меня для вас плохие новости, ребятки. Я - реальность, присланная к вам из Америки без наилучших пожеланий. - Исчезни, видение! - возгласил предводитель. Римо рассмеялся. Он вышел туда, где свет огня осветил его получше. Все глаза следили за ним. Потом он протянул руку, ухватил одного из иранских фанатиков за подбородок, оттащил его от огня и исчез вместе с ним во мраке ночи. - Видите, - произнес предводитель. - Видение. А теперь оно исчезло. Но все услышали негромкий щелчок - словно бы треснула тонкая стеклянная трубка. - Оно исчезло, - стоял на своем предводитель. Из мрака ночи по направлению к костру прикатилось, подскакивая, что-то, немногим больше футбольного мяча; оно оставляло за собой темный влажный след. Оно было с волосами. Молодые люди сначала посмотрели на этот предмет, потом - на предводителя. Они поняли теперь, что это был за треск. Это был треск шейных позвонков. К ним из мрака ночи вернулась голова. Но в тот момент, когда они посмотрели на предводителя, он вдруг исчез вместе с прошлым видением во мраке ночи. Римо чувствовал, как его жертва дергается под толстым шерстяным одеялом, и сделал так, чтобы одеяло из средства защиты превратилось в путы, мешающие предводителю двигаться. Он играючи пронес своего спутника мимо часовых, слегка пошлепывая его, - с такой же легкостью, с какой искусный повар раскручивает над головой тесто для пиццы. Отойдя подальше от костра и от часовых, Римо опустил предводителя на землю. - Добрый вечер, - вежливо поприветствовал он его. - У меня для вас сообщение. В Белый Дом посторонним вход воспрещен. - Мы не несем зла американцам. Мы не несем им никакого зла. - Лгать нехорошо, - укоризненно произнес Римо. - Лгуны лишаются теплой одежды. Он сорвал с плеч предводителя шерстяное одеяло, а заодно сломал ему руку. Он знал, что рука у парня сломана, потому что теперь тот пытался согреться, орудуя только одной рукой. - А теперь уясни для себя одно: в Белый Дом - посторонним вход воспрещен. К президенту Соединенных Штатов - посторонним вход воспрещен. Предводитель кивнул. - А почему к нему вход воспрещен? - терпеливо спросил Римо. - Потому что он не Верховный Сатана? - предположил иранец. - Мне наплевать на то, что происходит под этими тряпками, которые покрывают ваши головы. Называйте его Всеверховнейшим Сатаной, если вам так нравится. Черт побери, можете называть его Бичом Божьим, если вам так хочется. Но уясни для себя одну вещь, и пусть она прочно угнездится у тебя в мозгу. Вы не станете убивать американского президента. Знаешь почему? Иранец покачал головой Римо снял с него рубашку. - Скажи почему. Скажи почему. Скажи почему! - в отчаянии крикнул тот и потянулся за рубашкой. - Потому что, - ответил Римо. - Вот почему. Он подержал рубашку на вытянутых руках, потом накинул ее собеседнику на плечи. За рубашкой последовало шерстяное одеяло. - А теперь послушай вот еще что. Никакие вы не представители Бога на земле. Вы - ничтожные людишки и были такими тысячу лет. Со всеми этими вашими разговорами о богоизбранности вы наткнулись на нечто такое, что сумело обнаружить ваш лагерь в вашей стране, чего не коснулись ни пули ваших часовых, ни холод вашей зимы. Передохни немного. Ты знаешь старые легенды? - Некоторые из них, - ответил иранец. Он крепко вцепился в одеяло, надеясь, что больше его не отнимут. - Ты когда-нибудь слышал о Синанджу? - Новый американский самолет? - Нет, Синанджу - это нечто старое. Очень старое. - Люди шаха? - спросил иранец. - Теплее, - сказал Римо. - Но не последнего шаха, Старого шаха. Давным-давно. Раньше Мохаммеда. - Ах, старые шахи. Синанджу - слуги смерти. Но они все ушли. Они ушли давным-давно. Кир, Дарий. Люди Синанджу ушли вместе с великими императорами древности. - Синанджу по-прежнему здесь, - сообщил ему Римо. - Ты - Синанджу? - Итак, ты слышал? - спросил Римо. - Старинная легенда гласит, что люди из Синанджу были самыми великими в мире убийцами-ассассинами, и они защищали шахов в древности. Ты - Синанджу? Римо не ответил. Он позволил иранцу убедиться, что холод не мешает ему носить майку с короткими рукавами. Он позволил иранцу почувствовать, как всего одна тонкая рука поднимает его в воздух. Он позволил иранцу найти ответ на свой вопрос в своих собственных ощущениях. - Но Синанджу на Востоке. А ты с Запада. - Неужели ты такой дурак? - нараспев спросил Римо. - Неужели ты не видишь, что холод не причиняет вреда моему телу? Неужели ты не видел, как ночь вернула вам оторванную голову? Неужели ты не видишь, как один человек держит тебя на весу? Как ребенка. - Так ты Синанджу? - с присвистом повторил иранец. - Уж будь уверен, ты, задница в шерстяном одеяле, - заверил его Римо. Этой фразе не хватало ритма, но ему эта страна ужасно не нравилась и хотелось отсюда поскорее убраться. Вот наконец он своими глазами увидел эту сказочную страну Персию, а она жутко воняет. В этой стране канализация никогда не работала как следует. - Синанджу возвращается, - произнес предводитель фанатиков - А шах вернется? - Это меня не касается, - ответил Римо. - Я тебе сказал. Меня не волнует, во что вы верите. Но вы не станете пытаться убить американского президента. Слышишь? Вход воспрещен. Повторяй за мной. Вход воспрещен. - Вход воспрещен. - Можете найти себе другого Верховного Сатану, если вам так этого хочется. Меня это не волнует. Бегайте по своим улицам и вопите во все горло. Бегайте вокруг собственных посольств и взрывайте их. Делайте все что хотите, но Америка - это ни-ни. - Ни-ни, - повторил иранец. - Хорошо, - удовлетворенно произнес Римо. - Каждой группе, с которой ты будешь говорить, каждой группе, которую вы намереваетесь послать в Штаты, ты передашь предостережение Синанджу. Американский президент - это ни-ни. А если вы не послушаетесь, то Синанджу вернется, и мы подвесим ваши головы, как в давние времена подвешивали цветы. - Что? - Головы, как ягоды, - сказал Римо. - Не понимаю, - отозвался предводитель. - Головы, как грибы, - Римо пытался подыскать нужное слово. - У вас что, нет легенды о том, как мы подвешиваем ваши головы, как грибы? - Разбрасываете их по земле, как дыни по бахче, - подсказал иранский предводитель. - Точно! - обрадовался Римо. - Точно. Как дыни по бахче. И он на короткое время подвесил иранца вниз головой, держа его за ноги, чтобы лучше дошло. Разумеется, иранец помнил эту легенду лучше, чем Римо. Римо, как правило, пропускал мимо ушей легенды и сказки Персии - той Персии, которая потом стала Ираном, - потому что у него, как правило, не было никакого желания сюда приезжать. И он, разумеется, как правило, был прав в этом своем нежелании. Иран воняет. Персия, вероятно, тоже воняла. Легенды обычно представляются более красивыми, когда их рассказывают, чем когда видишь их воочию. Предводитель вернулся к костру, получив дальнейшие указания. Всю ночь, пока молодые иранские богомольцы-добровольцы ежились, пытаясь согреться в своих шерстяных и меховых одеждах, пытаясь не допустить до своих тел холод, они думали о нем - о том, кому не нужна одежда. Они думали о голосе во мраке ночи. Они думали о голове, разлучившейся с телом. Просто смерть - это одно. Но смерть, притаившаяся во мраке ночи, - это совсем другое. Их научили не бояться смерти. Тысячи их друзей погибли как камикадзе во время войны с Ираком. Разумеется, их друзья кричали и пели, несясь навстречу смерти. Но то, с чем встретились они сегодня, - это не славная смерть. Это ночь. И она знает все. Она здесь. Всегда здесь. Она приходит в свое время, и она придет за ними. Они шепотом говорили себе, что это Верховный Сатана, и хотя все они горели желанием погибнуть в борьбе с Верховным Сатаной, встреча с настоящим Верховным Сатаной - это что-то совсем иное. Утром предводитель негромко обратился к ним. Он говорил шепотом, и их уши напряженно вслушивались в этот тихий шелест слов над остывшими углями костра. Он сказал, что вовсе не Верховный Сатана - владыка прошедшей ночи. Это был тот, кто явился из времен шахов древности, из времен раньше Мохаммеда, тот, чьим основным занятием была смерть - такая смерть, когда головы катятся по земле, как дыни по бахче, как это случилось прошедшей ночью. Один из преданных, родом из Кума, слышал о людях, творящих смерть именно таким образом. Но это люди с Востока, а видение было белым. - Синанджу, - негромко произнес предводитель. - Видение было из Синанджу. И он стал говорить дальше. Он сказал, что есть только один способ спастись от этого видения, а именно: не причинять вреда и даже не думать о том, чтобы причинить вред американскому президенту. Они не поедут в Америку и не станут сколачивать банды героев-самоубийц, которые нанесут удар в змеиную голову Верховного Сатаны. Вместо этого они нанесут удар по какому-нибудь другому Верховному Сатане. Быть может, соседи-арабы это более удобная мишень. В Бейруте всегда можно покончить с собой, взорвав бомбу. Кувейт - это просто жемчужина для тех, кто желает убить кого-нибудь, кто подвернется под руку. А в Эр-Рияде, в Саудовской Аравии, полно богатых арабов, которых можно зарезать, забить до смерти и, конечно же, взорвать в их собственных спальнях, и даже в Мекке - в святыне из святынь. Предводитель обвел взглядом молодые лица вокруг догоревшего костра. Ни один голос не возвысился, чтобы призвать к возобновлению войны против Верховного Сатаны, живущего в Вашингтоне, округ Колумбия, США. Кроваво-красное солнце освещало иссохшее утро, и прямо из этого солнца раздалось посвистывание. - Доброе утро, - произнес человек, появившийся прямо из-за линии горизонта. Это был человек, но его лицо было лицом видения прошедшей ночи. Он улыбался, и хотя на нем была лишь майка с короткими рукавами и легкие брюки, казалось, он не замечает холода. Если бы хоть один из них бросился бежать, они бы все пустились наутек. Но они сидели у костра, как пригвожденные к месту. - Вы, милашки, будете сопровождать меня до Тегерана, а там вы вручите мне один из ваших идиотских пластиковых цветочков, скажете мне, что я отправляюсь в рай, а потом впихнете меня в самолет компании Пэн-Эм и отправите меня отсюда к черту. Это было лучшее из всего того, что они услышали за это утро. Римо тоже подумал, что у него получилось неплохо. Особенно про "отсюда к черту". К восходу следующего дня он уже был в Атланте, в пентхаусе отеля "Пичтри Плаза", и все пытался вспомнить мелодию, которую насвистывал накануне в иранской пустыне. Он решил, что неплохо справился с заданием. Ему понравилась та его часть, в которой он прибег к мистике. У него всегда бывали проблемы с мистикой, но на этот раз, кажется, сработало. - Ну? - донесся скрипучий голос из самой большой комнаты просторного гостиничного номера. - Прошло чудесно, - откликнулся Римо. - Как по волшебству. Все как ты говорил. Он услышал легкий свист выдыхаемого воздуха, а потом: - Конечно, все прошло хорошо. Римо вошел в комнату. Тщедушный хилый человечек сидел посреди комнаты в мерцающем и переливающемся желтом утреннем кимоно. Жидкие пряди белых волос, как нимб, обрамляли желтое азиатское лицо, обтянутое кожей, напоминающей пергамент. Косматая борода колыхалась в такт движению губ. - Я сказал тебе, что надо делать, - произнес старик. - Я выразился ясно. Разве что-то было неясно? - Ага, точно, - подтвердил Римо. - Ты выразился ясно. Но, понимаешь, ты все время называл Иран Персией и говорил о шахах древности и о том, как чтили они Дом Синанджу, ну и, сам знаешь. - Может быть, я и не знаю, но я выясню, - сказал Чиун, правящий Мастер Синанджу, наставник Римо, в очередной раз уловивший первый дымок огня неблагодарности. - Ты был прав, - сказал Римо. - Легенды там все еще живы - о Синанджу и о шахах древности. Все еще живы. - А почему бы им не быть там до сих пор живыми? - спросил Чиун. Голос его был ровным и холодным, кик первый лед, сковавший пруд. - Правильно, - попытался успокоить его Римо. - Ты был прав. - Совсем не правильно, - отпарировал Чиун. - Ты совсем не прав. Я лучшие годы своей жизни ассассина посвятил тому, чтобы обучить хоть чему-нибудь белого человека, а он все-таки удивляется, что то, что я ему говорю, обстоит так, как я говорю. Удивляется! Разве тебя удивляет, что на тебя не действует холод или что мир может начать двигаться медленнее у тебя перед глазами? Разве тебя удивляет, что руки твои обладают той силой, какую вселенная предначертала иметь человеку? - Нет, папочка, - негромко подтвердил Римо. - И тем не менее слава Синанджу, то, что в былые времена великий Дом ассассинов пользовался должным уважением среди цивилизованных народов, удивляет тебя. Персы помнят своих ассассинов. Американцы не помнят ничего, им даже незнакомо чувство благодарности. - Я очень благодарен тебе, папочка, за все, чему ты меня обучил. - Ты - худший из белых. - Когда дело доходит до знания что есть, чего нет, то тут никто не может с тобой сравниться, - сказал Римо. - Я никогда не подвергал это сомнению. Ни разу. - Французы вполне приемлемы, хотя они и не моются. Итальянцы - да, даже итальянцы вполне приемлемы, хотя у них изо рта плохо пахнет. Даже британцы. И тем не менее я обречен судьбой на то, чтобы у меня был ученик-американец. Гибридный белый, результат смешения кровей. И все же я дал ему все, не жалея сил и не жалуясь. Твое сумасшедшее правительство заключило со мной контракт, а потом всучило мне что-то вроде вот этого, - он ткнул пальцем в Римо, - и потребовало, чтобы я превратил это в ассассина. Мне следовало тогда же вернуться домой. Меня бы никто не осудил. Я мог бы просто сказать, что этот бледный кусок свиного уха слишком уродлив, чтобы я мог находиться в его присутствии, а потом мне надо было просто уйти от тебя и навсегда покинуть эту страну идиотов. Но вместо этого я остался и начал тебя обучать. И что я получаю в ответ? Неблагодарность. Удивление, что то, что я говорю, - есть истина. - Все, что я хочу сказать, - попытался объяснить Римо, - это то, что старые легенды со временем, ну, как бы это сказать - окутываются ореолом славы. - Конечно. А как иначе можно относиться к грозному величию славы Дома Синанджу? - вопросил Чиун. Римо сел прямо перед Чиуном. Старик слегка развернулся внутри своего кимоно - теперь он смотрел в противоположную сторону. - Папочка, - обратился Римо к чиунову затылку. - Я почитаю Дом Синанджу, потому что и сам я - часть Синанджу. Я его неразрывная составная часть. Но весь остальной мир не придерживается столь же высокого мнения о наемных убийцах. И то, что Синанджу помнят в Иране спустя много столетий, мне воистину доставило удовольствие... да, доставило удовольствие. Римо понравилась эта фраза Он решил, что очень ловко вывернулся из столь щекотливого положения. Чиун некоторое время сидел тихо. Потом он снова повернулся и посмотрел на Римо. Сработало! Римо так удивился, что даже не смог припомнить, было ли еще когда-нибудь так, чтобы до Чиуна дошли его объяснения и извинения. Надо бы запомнить, как именно у него это сегодня получилось. Он почувствовал себя увереннее и улыбнулся. - А ты не забыл сказать им про головы, валяющиеся на земле, как дыни на бахче, или ты просто сказал "фрукты"? - задал вопрос Чиун. - Я дошел до дынь, - ответил Римо. - Ты забыл про дыни! - воскликнул Чиун, и костлявый палец с длинным заостренным ногтем вылез из-под кимоно и уставился вверх, в потолок многокомнатного пентхауса в отеле "Пичтри Плаза". Чиун хотел придать особую значимость своим словам. - Если бы ты слушал меня внимательнее, то не забыл бы про дыни. Ты бы вспомнил про головы, разбросанные по земле, как дыни по бахче. Ты бы лучше выполнил свое задание. Но с какой стати кто-то должен меня слушать? Невозможно ничему научить человека, который думает, что знает все. - Конечно же, я не знаю всего, - запротестовал Римо. - А я знаю, - отрезал Чиун. И на этой ноте он закончил свою речь утверждением, что Римо должен слушать все, что ему говорят, в будущем - так, как должен был бы слушать в прошлом. Чиун представлял собой не единственную проблему, с которой Римо пришлось столкнуться после исполнения иранского задания. У портье в гостинице его ждало сообщение. Ему звонила тетя Кэтрин. А значит, Римо должен был позвонить по известному ему номеру - такому, звонок по которому автоматически включал кодирующее устройство, исключавшее подслушивание. На его звонок ответили далеко к северу от того места, где он сейчас находился. Трубку сняли в санатории, стоявшем на берегу залива Лонг-Айленд. В штаб-квартире. - Где вы пропадали? Римо, Белый Дом в отчаянии. Мы обещали обеспечить его охрану в течение ближайшего, самого критического месяца, а потом вы вдруг взяли и пропали. - Они имеют охрану, - ответил Римо. - Лучшую охрану, какую только можно вообразить. - Римо. Белому Дому пришлось окружить все здание, перегородить все подходы к нему бетонными баррикадами, чтобы не дать подъехать грузовикам, начиненным взрывчаткой. А это значит, что они публично перед всем миром признали свою слабость. Но мы знаем, что есть группы добровольцев, которые готовы расстаться с собственной жизнью, но убить президента США. Мы не можем остановить их, используя обычные силы наших спецслужб. Вы заверили нас, что президент будет в безопасности. Где вы сейчас? - Дома. Точнее, в таком месте, которое служит мне домом на этой неделе. - А как насчет охраны президента? - У президента самая лучшая охрана, какая только может быть, - ответил Римо. - Но он ее не видит. Где охрана? - Если он ее не может видеть, это еще не значит, что ее нет. - Пожалуйста, не становитесь корейцем, когда разговариваете со мной, Римо. У нас проблемы с иранскими камикадзе, поклявшимися убить президента. - Смитти, - с величайшим терпением произнес Римо. - Не волнуйтесь вы об этом, ладно? Об этом уже позаботились. Доктор Харолд В. Смит, говоря с Римо, видел перед собой только телефонный аппарат. Раз Римо сказал, что об этом позаботились, то значит, об этом позаботились и говорить не о чем, и теперь Смит хотел побыстрее прервать разговор. Если говорить по этой линии дольше, чем это действительно необходимо, то увеличивается риск подслушивания, не взирая ни на какие шифровальные устройства, а в последние дни Смит все больше и больше беспокоился о сохранении секретности своей организации, КЮРЕ. За те годы, что Харолд В. Смит руководил КЮРЕ, он очень постарел. Рука была уже не столь тверда, да и движения не столь проворны. Даже широта мысли немного притупилась. Но что на самом деле постарело - так это его дух. Он устал. Может быть, причина была в том, что когда организация только-только создавалась, с ней было связано так много надежд. Секретное агентство, которое должно было работать вне рамок конституции борясь с врагами Америки. В один прекрасный день общество должно было полностью избавиться от преступников. Это была великая цель, но ее так и не удалось достичь. Неустанная борьба КЮРЕ позволяла держаться с преступным миром на равных, а когда для усиления в борьбу был введен Римо, который должен был наказывать тех, кто тем или иным образом избежал законного наказания, то какого-то принципиального улучшения все равно не произошло. Лодка тащила много воды. Это было не движение вперед, а просто вопрос выживания, - и все это вместе взятое превратило Смита в усталого старого человека, который слишком о многом беспокоится. Но за все эти годы еще ни разу не было так, чтобы Римо сказал, что о чем-то позаботились, если об этом не позаботились. - Хорошо, - сказал Смит. - Я сообщу ему. Он положил трубку и выглянул в окно - окна санатория Фолкрофт позволяли видеть то, что происходит снаружи, но не позволяли снаружи заглянуть внутрь. Вода в заливе Лонг-Айленд пенилась, темные тучи клубились в небе, а яростные порывы ветра прижимали неразумные парусники к берегу - туда, где им следовало бы быть уже час назад. Во рту у Смита пересохло. Он посмотрел на свою руку. Она была в пятнах - это от старости. Наставник Римо тоже стар, но на вид совершенно не стареет. И Римо, похоже, не стал старше ни на один день. А он, Смит, состарился. Но волновало его не старение тела, а то, что сознание стареет быстрее. Он уже не надеялся на себя. Он выдвинул ящик стола, снял трубку маленького красного телефона и принялся ждать. Он узнал голос. Так, как узнало бы его и большинство американцев. Это был голос президента. - Сэр, - сказал Смит. - Обо всем позаботились. - Но где он? Я его не видел. - О деле позаботились. Эти бетонные баррикады, воздвигнутые против грузовиков, больше не нужны. - Предполагалось, что вы пошлете его сюда, чтобы он охранял меня. Я его не видел, - повторил президент. - Он справился с делом, сэр. - Я понимаю, что это звучит глупо, но он что, может становиться невидимым? - Я не знаю. Он может предугадать направление взгляда, но ничего определенного я сказать не могу, - ответил Смит. - А старик - тот еще лучше, так? Президент часто задавал этот вопрос. Ему нравилось слышать, что есть на свете человек, которому но меньшей мере восемьдесят лет и который превосходит по своему мастерству ужасного ассассина-убийцу, состоящего на службе у Смита. Президент даже не знал, что ассассина зовут Римо, а его наставника - Чиун. - Во многих отношениях старик лучше, - подтвердил Смит. - Ему не меньше восьмидесяти, так? - Да, сэр. - И вы говорите, что мы в безопасности? - Вам не угрожают грузовики, начиненные взрывчаткой, и люди, которые готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы убить вас. - Ну, ладно. Это меня устраивает. А старик тоже говорит, что мы в безопасности? - Я не уверен, что он участвовал в этом деле, - признался Смит. - А он регулярно занимается спортом? Я - регулярно. У него есть какой-нибудь свой комплекс упражнений, чтобы оставаться в такой чертовской форме? - Есть, но это что-то такое, о чем мы с вами не знаем. Они тренируют не мускулы. - Они творят чудеса, черт побери. Знаете, самое трудное в этом деле - это никому не проболтаться о них. - Знаем только вы и я, - напомнил ему Смит. - Представляете, что было бы, если бы стало известно, что правительство взяло на службу эту парочку? Представляете, что будет, если станет известно о существовании моего агентства? На другом конце телефонной линии раздался смешок. - Да, представляю, что сделала бы пресса! Уж они бы пустили нам кровь и безумно бы этим насладились. Президент повесил трубку, а Смит отметил про себя, что, по крайней мере, человек в Белом Доме не изменился. Он не таил зла против журналистской братии, для которой нет лучшего лакомства, чем президентская печенка, даже если ради того, чтобы до нее добраться, придется развалить всю страну. Смит убрал телефон и снова взглянул в окно на залив Лонг-Айленд. Никто не изменился. Ни Римо, ни Чиун, ни президент. Только Смит. Мрачный молодой человек с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью превратился в мрачного старика с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Абнер Бьюэлл дождался, пока последняя актриса и ее нагловатый агент покинут вечеринку. Они задержались слишком уж долго для людей, собирающихся заручиться его финансовой поддержкой для съемок нового фильма. Они засиделись за его новой трехмерной игрой "Зайлон", ее версией для взрослых, где зайлонская дева бегает по экрану, периодически теряя одежду, а чудовище Оргморк гоняется за ней, выставив вперед огромных размеров половой член. Игра предназначалась для двоих - мужчины и женщины. Женщина должна была провести девушку сквозь лабиринты электронных препятствий так, чтобы она потеряла как можно меньше одежды и в конце концов оказалась в безопасности в замке. А мужчина, управляющий движениями Оргморка, должен был догнать и схватить девушку, сохраняя при этом половой орган в, как это называлось, "указательном положении", хотя, на самом деле, его угол подъема был значительно выше, чем, скажем, у стрелок дорожных указателей. Кульминационный момент игры - тот, ради которого ее покупали, - наступал тогда, когда чудовище догоняло девушку и насиловало ее. Очень натурально, вплоть до визгов. В детской версии игры оно ее просто разрывало на части, и кроме того, как девушка, так и Оргморк - оба были одеты. Эта игра была гвоздем сезона, а Абнеру Бьюэллу она наскучила за два дня. Он сам ее создал. Он также создал "Зонкмэна" - там вспыхивающий на экране рот под музыку пожирал голубоватый гамбургер, и Бьюэлл уверенно и быстро набрал в этой игре максимальный счет. Прыщавым юнцам, которые могли набрать в этих играх крупный счет, полагались небольшие призы, но Абнер Бьюэлл знал, что ни один из них и близко не подойдет к его результату. Но, будучи изобретателем, компьютерным гением, породившим все эти игры, он никогда не дал бы миру понять, что лучшие из игроков не наберут и половины тех очков, которые может набрать он. Это разрушило бы образ игры - эти юнцы, у которых из внутренностей - или откуда там? - исходит запах жевательной резинки, должны быть уверены, что они в этом деле - лучшие в мире. А они таковыми быть не могли, и именно потому, что они были недооформившимися юнцами. Абнер Бьюэлл изобретал для них эти игры затем, что в процессе этого сложного творчества он на какое-то время спасался от того, что мучило его с той самой поры, как он окончил Гарвард с наивысшим отличием в возрасте десяти лет. Скука. Ужасающая серость нескончаемой скуки жизни. В двенадцать лет он уже имел докторскую степень по математике и подумывал о том, чтобы получить еще одну - по английской литературе, но вовремя понял, чти и это не поможет. Тогда он задумал и осуществил идеальное ограбление банка, и это развлекло его, как минимум, на двадцать минут, но возбуждение прошло, как только он понял, что у полиции нет ни малейшей надежды поймать его. Сейчас ему было двадцать три года, он не мог сосчитать, сколько у него денег, он владел семью домами и только что с мрачным видом просидел весь вечер, ужиная с самыми, как это называлось, изумительными людьми на всем побережье. Из его дома в Малибу открывался вид на то, что осталось от берега. Он барабанил пальцами по шелковой скатерти, а агент, "раскручивавший" актрису, расписывал ему все чудеса, которые творит его подопечная. Бьюэлл видел, как она стреляет в его сторону глазами, и видел, как все остальные гости уходят. Он сказал что-то непристойное, и актрису это очень позабавило. Он начал оскорблять ее. Она сказала, что это ее возбуждает. Он сказал, что она его утомляет. У нее был ответ и на это. Он сорвал с нее одежду. Она сказала, что всегда мечтала сыграть в одну из его видеоигр обнаженной. - Твой агент здесь, - напомнил ей Абнер Бьюэлл. - Он уже видел, как я снималась в кино обнаженной. - Я помогу, - с готовностью вызвался агент. - Хотите, я тоже разденусь? Сниму с себя все до конца. - Если хоть один из вас через двадцать одну секунду еще будет находиться в моем доме, то я прекращаю финансирование фильма, - сказал Абнер Бьюэлл. В конце концов это помогло. Как только дверь за ними закрылась, кривая улыбка пересекла его лицо. Обычно лицо его ничего не выражало. Не лицо, а пластиковая маска - такое выражение лица любят напяливать на себя фотомодели. Даже его неопределенно-коричневатые волосы казались продуктом переработки какого-то углеводородного сырья. Абнера Бьюэлла не волновало, как он выглядит, он об этом даже не думал. Какое отношение имеет внешность к действительности? А самая действительная действительность - это та, которой Абнер Бьюэлл собирался развлечься сегодня ночью. Как минимум, полчаса. Затянувшаяся допоздна вечеринка кончилась, и солнце уже начало всходить за Скалистыми горами. В Нью-Йорке уже было девять часов утра. Бьюэлл включил панель, составленную из нескольких телевизионных экранов, и набрал нью-йоркский номер. - Будьте добры, попросите Памелу Трашвелл, - попросил он дежурную по компьютерному центру. Он не только слышал ее голос, но видел ее на экране. Сначала он хотел было воспользоваться модулятором и изменить свой голос на женский, но потом отказался от этой затеи. - Она еще не пришла, - ответила дежурная. - Попросите ее позвонить. - По какому номеру, сэр? - Она знает, - сказал Бьюэлл. Ожидая звонка, он нажал несколько клавиш и вызвал из компьютерной памяти на экран повторение начала игры. Вот он, первый игрок. Его ввели в игру просто деньги - он привык к ним, как к наркотику, и его удалось довести до той черты, до какой только было можно. Впрочем, Бьюэлл был вполне уверен, что Уолдо Хаммерсмита можно-таки было заставить нанести Памеле Трашвелл тяжкие телесные повреждения. Но он не был уверен, что смог бы заставить его совершить убийство. На то был полицейский. Полицейский обошелся ему относительно недорого. Абнер так построил эту игру, что денежные средства, которыми он мог пользоваться, были достаточно ограничены, и он не мог ввести в игру новые суммы, пока не получит то, что он называл "суперсчет". Суперсчета он добивался тогда, когда ему удавалось буквально развернуть какую-нибудь личность на сто восемьдесят градусов. Если Бьюэллу это удавалось, тогда он мог увеличить фонд игры стократно. Но оставаться в рамках бюджета игры - это не самое главное. Настоящий фокус заключался в том, чтобы не потерять ни одного игрока. За потерю игрока полагался штраф - десять тысяч очков. Ожидая звонка, Абнер Бьюэлл прокрутил видеопленку. Вот он, маленький, коренастый, элегантно одетый Уолдо Хаммерсмит - Уолдо, сверхподозрительный шофер такси, благодаря которому Абнер Бьюэлл получил тысячу очков в тот момент, когда Уолдо не стал задавать вопрос, откуда на него свалилась такая удача. Потом на экране появился Уолдо, нервно дергающийся и потеющий в пустой комнате. А потом пошел очень удачный кусок. Памела Трашвелл - такая подчеркнуто-вежливая - и Уолдо Хаммерсмит, шарящий рукой вслепую и хватающий девушку за грудь. Абнер чуть ли не рот раскрыл от удовольствия. - Здорово, - негромко произнес он. Эта сцена принесла Абнеру пять тысяч призовых очков. А потом экран показал полицейского, догоняющего Хаммерсмита и хватающего его за шиворот. Хорошо, что краски такие яркие - вот он, бывший шофер такси мужчина средних лет, перепуганный и густою покрасневший, как юная девица. Такие детали составляют непременный антураж хорошей игры - вроде визга зайлонской девы, которую насилует Оргморк, или как музыкальное сопровождение в более ранних играх. Вот сцена, в которой Хаммерсмит хочет умереть от унижения, а Памела Трашвелл готова забыть все, лишь бы только положить этому конец, - за эту сцену очки не полагались, но следить за ней было одно удовольствие. Бьюэлл даже чуть было не улыбнулся. Как он залез под юбку - это тоже было здорово. Памела выглядела так, будто ее укололи шилом. Он остановил пленку и прокрутил ее назад, чтобы снова увидеть лицо Памелы. Назад, и снова вперед, а потом опять назад. Широко распахнутые глаза на круглом красивом лице, обрамленном белокурыми локонами. Отважная британка, подумал Бьюэлл. Надо бы создать новую игру и назвать ее "Отважный британец". Пусть пять фигурок в красной униформе маршируют сквозь джунгли мимо аллигаторов. И пусть аллигаторы сожрут двоих из них, а потом выплюнут косточки. Это будет вариант для детей. Бьюэлл увидел, как лейтенант Кейси беседует с Хаммерсмитом, а потом стреляет ему в голову. Бьюэллу это не понравилось. Потеря игрока обошлась ему в десять тысяч штрафных очков. Он смотрел, как тело бывшего шофера такси корчится на старом нью-йоркском пирсе, а жизнь покидает его. Нераскрытое преступление. Он покачал головой. За нераскрытое преступление никаких очков не полагалось. Это был вынужденный ход - просто чтобы спасти игру. Очки полагались только за реальные достижения. Заставить Уолдо Хаммерсмита забыть весь свой здоровый пролетарский скептицизм - это достижение. Но заставить Кейси его убить - вовсе нет. Кейси был плохим полицейским, он всю жизнь занимался мелким рэкетом, и сделать его чуть-чуть богаче - значило просто подтолкнуть его чуть-чуть вперед по той скользкой тропинке, на которой он и так уже находился. Его раздражало, что из-за Кейси он получил десять тысяч штрафных очков, и он вызвал на экран картинку, показывающую Кейси в данный момент. Иногда такая картинка не появлялась вовсе, а иногда она показывала только ногу, или только руку, или потолок. Абнер Бьюэлл никогда не мог предугадать, куда Кейси положит то, что, как он полагал, было секретным переговорным устройством, но что, на самом деле, было видеокамерой, работающей на автономном питании, сигнал от которой воспринимался спутником и мог быть ретранслирован в любую точку земного шара. Впервые он задействовал Кейси тогда, когда один из служащих банка обнаружил ошибку в счетах "Инста-чардж". Бьюэлл вызвал на экран этот эпизод. Вот он, Джо Кейси, стреляющий в банковского служащего из движущегося автомобиля. Ноль очков. В следующий раз он задействовал Кейси тогда, когда под ногами начал путаться другой полицейский. Его Кейси застрелил с крыши здания из винтовки с оптическим прицелом. Ноль очков. Абнер Бьюэлл выглянул из окна на гладь Тихого океана, тронутую первыми утренними лучами. Он был недоволен собой. Да, в этой игре обычное мастерство ему изменило - всякий раз, когда ему не удавалось заставить людей сделать правильный ход, он убивал их. Такое в компьютерной игре было не положено, такого не было даже в первых версиях "Зонкмэна" На экране возникло размытое изображение рукоятки пистолета - просто темное пятно. Кейси опять таскает переговорное устройство в кармане. Абнер Бьюэлл проверил джойстик. Джойстик у Бьюэлла и коробочка у лейтенанта Кейси работали согласованно. Рядом с рычагом джойстика находилась маленькая красная кнопка. Бьюэлл привет ее в состояние готовности. На экране появилась надпись. "ВСЕ ГОТОВО КО ВЗРЫВУ". - Что это такое? - раздался детский голос с экрана. - Это мой пистолет, а это мое особое переговорное устройство, - ответил Кейси. Экран стал светлее. В углу показалось проволочное ограждение. Внизу - бетон. Кейси находился во дворе какой-то школы. Возможно, вокруг него много детей. Бьюэлл мгновенно все просчитал. За детей никаких очков не полагалось. В то же время, он не заложил в программу и никаких штрафных очков за убийство ни в чем не повинных людей. Надо сделать это прямо сейчас. Абнер Бьюэлл ввел в память компьютера пятьсот очков минус за каждую невинную жизнь и вдвое больше - тысячу - за жизнь ребенка, если он окажется убит в ходе игры. На какое-то мгновение он заколебался, а не слишком ли это жестоко по отношению к нему самому - не слишком ли велик штраф, но потом великодушно позволил себе оставить именно это количество очков. Бьюэлл нажал кнопку переговорного устройства. - Послушайте, Кейси, сколько сейчас вокруг вас детей? - Около десяти, устройство, - ответил Кейси. Кейси всегда называл голос, с которым он разговаривал, просто "устройство". Он, впрочем, и не знал ничего больше - только то, что голос доносится из устройства. - Вы не могли бы перебраться куда-нибудь, где мы сможем поговорить без посторонних? - Дети понятия не имеют, о том что происходит, - сказал Кейси. - Куда-нибудь подальше от людей, даже и от детей. Детские голоса раздавались совсем близко. Им тоже хотелось что-нибудь сказать в "устройство". - На другой стороне улицы еще больше народу, - донесся голос Кейси. - Сейчас в Бронксе час пик. - Сколько людей на другой стороне улицы? - Двадцать, - доложил Кейси. И вдруг замигала голубая сигнальная точка на соседнем экране - вся стена была превращена в настоящую экранную мозаику ради осуществления игровых идей Бьюэлла. Это вышла на связь Памела Трашвелл, а потом появилось и ее лицо. Бьюэллу надо было принять решение немедленно. На экране с изображением Памелы начали расти очки, которые она отнимала у него за то, что он медлит с ответом. В таких делах фактор времени значит очень много - иначе игра не была бы такой захватывающей. В игре должны существовать две вещи: что-то, что вы должны приобрести, и что-то, что может вас уничтожить. А оставлять ту или иную фишку без внимания означало самое страшное: это уменьшало количество денег, которые Бьюэлл мог использовать для продолжения игры. Он принял решение. Абнер Бьюэлл нажал красную кнопку на джойстике. На другом краю континента, в школьном дворе в Нью-Йорке, взорвавшееся переговорное устройство разнесло на клочки грудную клетку коррумпированного полицейского и убило, разбросав веером смертоносные кусочки металла, еще семерых детей. Абнер Бьюэлл потерял на этом семь тысяч очков. Чтобы восполнить потерю, ему придется теперь полностью изменить чью-нибудь личность, развернуть ее на сто восемьдесят градусов и заставить сделать то, что этот человек никогда бы не сделал при других обстоятельствах. В противном случае Бьюэлл может проиграть игру разгромным счетом. Он уже был близок к тому, что скоро на экране высветится надпись: "Игра окончена". - Доброе утро, мисс Трашвелл. - Это опять вы? - отозвалась она. Камеры, установленные под потолком компьютерного центра, давали ее отчетливое изображение на экране у Бьюэлла. Щеки Памелы Трашвелл начали покрываться краской гнева. Она подавала знаки кому-то из сослуживцев. Она написала на листе бумаги: "Это он". Сослуживец прочитал записку и подозвал менеджера. - Не повезло вам на днях, а? - сказал Бьюэлл. - Сначала кто-то пытался вас пощупать. А потом еще залез под юбку. - Вы гнусный извращенец. - Памела, детка, как вы думаете, что я хочу вас заставить сделать? - Думаю, вам нужны какие-нибудь гнусности. Я думаю, вы больны и вам нужна помощь. - Памела, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Бьюэлл увидел на экране, как менеджер протянул Памеле записку: "ПУСТЬ ГОВОРИТ ПОДОЛЬШЕ". - Наверное, какую-нибудь гадость, - сказала Памела. - Это зависит от того, как вы сами на это посмотрите. Я хочу, чтобы вы сделали что-то такое, что в обычной ситуации вы делать не станете. Что-то ужасное. - Я не сделаю ничего ужасного, благодарю вас. Меня так воспитали. - Скажите, что вы считаете ужасным, - попросил Бьюэлл. - Много чего, - ответила она. Абнер Бьюэлл нажал клавишу "Сложность-А" на клавиатуре компьютера На экране появилось имя с пояснением: "Ближайшие родственники в США" - Я хочу, чтобы вы убили свою тетю Агнес. Вы ведь с ней живете, так? - сказал Бьюэлл. Памела Трашвелл хмыкнула. Он увидел, как улыбка четче обозначила ямочки у нее на щеках. - Дайте задание посложнее, Джек. - Что вы хотите сказать? - Вы ведь не встречались с моей тетей Агнес, правда? - Значит, вы это сделаете? - Разумеется, нет. Я ничего такого не сделаю. Послушайте, Джек, почему бы вам не сделать одолжение себе самому и не сходить к психиатру промыть мозги? Это пойдет вам на пользу. - Я хочу посмотреть, как вы убьете тетю Агнес. Я хочу, чтобы вы облизали пожарный гидрант в полдень на Таймс-сквер. Я хочу, чтобы вы совокупились с диким зверем на Сент-Питерс-сквер, я хочу, чтобы вы дали в нос Ее Величеству, я хочу, чтобы вы лягнули герцога Эдинбургского по яйцам и швырнули фунт крем-брюле в лицо принцу Чарлзу и леди Диане. - Звучит заманчиво, любимый, - рассмеялась Памела. Бьюэлл ее видел. Сучка хохочет. Ее веселье стоило Бьюэллу штрафных очков. Она не относилась к нему серьезно. Ей все это доставляло удовольствие. К ее столу подошел сослуживец и протянул записку. Бьюэлл сумел прочитать. Там было написано. "МЫ ЕГО ЗАСЕКЛИ". Бьюэлл наблюдал за тем, как в зале компьютерного центра поднялось возбуждение. Появился менеджер, а кто-то в задних рядах шепотом сообщил кому-то, что удалось определить номер телефона этого извращенца. Абнер ждал, пока возбуждение достигнет кульминации. - Памела, чему вы так радуетесь? - поинтересовался он. - Слушай, ты гомик поганый. Мы тебя засекли! - Пусть ваш менеджер позвонит мне, если вы меня засекли. - Линия будет занята - вы ведь на ней висите. - Набирайте номер, - велел Бьюэлл. - Пусть менеджер наберет номер, если вы такие умные. Он увидел, как Памела махнула рукой менеджеру и что-то шепнула. Менеджер кивнул, подошел к соседнему аппарату и набрал номер. На экране номер семь у Бьюэлла замигала лампочка. Дозвонились. Абнер нажал команду ВЗРЫВ. У менеджера вылетели глаза, словно кто-то изнутри головы выстрелил ими из рогатки. Рот раскрылся от боли, и он выронил трубку из рук. Все в зале повскакали с мест и прикрыли уши руками. Высокочастотный сигнал сработал. Бьюэлл заработал триста очков. Лучше, чем ничего. Памела швырнула трубку и побежала на помощь менеджеру, и Бьюэлл тоже отсоединился. Сучка. Надо сделать так, чтобы ее уволили из компьютерного центра. Бьюэлл был его владельцем, хотя никто об этом не знал. Уволить ее - это для него проще простого. Надо было сделать это уже давно, когда она только-только начала создавать для него проблемы. Она одна из всех, кто получал дополнительные выплаты по "Инста-чардж", добросовестно сообщила в банк об ошибке и продолжала стоять на своем, пока банк ошибку не признал. Это привело к тому, что было начато расследование, и оно продолжалось до тех пор, пока Бьюэлл не взял на содержание лейтенанта полиции Джо Кейси. И с того самого дня Памела Трашвелл стала объектом пристального внимания со стороны Бьюэлла - его девочкой для битья, козой отпущения. Но до сих пор ей все время удавалось обыграть его. Чертова отважная британка. Но тут он подумал, что с британцами у него всегда бывали проблемы. Около года тому назад ему удалось проникнуть в компьютеры, обслуживающие правительство Великобритании, и он чуть было не заставил правительство Ее Величества выйти из НАТО и подписать договор о дружбе с Советским Союзом. Но британцы обнаружили неполадки в самый последний момент, начали расследование, и Бьюэллу пришлось убираться восвояси. Он не любил проигрывать, но те проблемы, которые он создал для британцев, позволили ему считать, что эту игру он не проиграл. В своем реестре он записал: "Ничья", К игре можно будет еще вернуться. Абнер Бьюэлл прошел в спальню, надеясь уйти от скуки, забывшись на несколько часов сном, но как только он лег в постель, в мозгу у него молнией вспыхнул замысел новой игры. Зачем тратить время, дергать за ниточки, заставляя маленьких ничтожных людишек или малые нации совершать бессмысленные действия? Они же все не имеют никакой ценности. Можно сделать что-то грандиозное. Самое великое действо. Ядерная война. Игра "Конец света". То-то будет треск! Он лежал в постели и думал. Конечно, если разразится мировая ядерная война, то он тоже погибнет. Он немного поразмышлял об этом, потом во мраке спальни изрек свой вердикт по этому вопросу; - Ну так что же? Всем суждено рано или поздно умереть, а лучше погибнуть в огне ядерной войны, чем сдохнуть от скуки. Вот, наконец-то, игра под стать его таланту. Объекты: Соединенные Штаты и Советский Союз. Цель: заставить одну из этих стран развязать Третью мировую войну. Он заснул с улыбкой на устах и умиротворенностью в сердце. По крайней мере, если ему удастся начать Третью мировую войну, то эта отважная британская сучка, Памела Трашвелл, тоже получит свое. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Обычно Харолд В. Смит давал Римо поручения по закрытой телефонной линии, для чего использовалась разветвленная система связи со множеством секретных номеров. В прошлом для этой цели использовались телефоны, по которым можно было послушать молитву, сделать ставки у нью-йоркских букмекеров, и даже телефон мясоперерабатывающего завода в Рейли, штат Северная Каролина. Когда же Римо получил у портье своего отеля сообщение, что тетя Милли заболела, он удивился, потому что это послание означало: он должен оставаться на месте, Смит сам к нему приедет. В тот же вечер Смит добрался до роскошного пентхауса в отеле в Атланте, и сразу же почувствовал какой-то холодок в отношениях между Римо и Чиуном, хотя директор КЮРЕ и не был абсолютно в этом уверен. У него часто создавалось впечатление, что между ними происходят какие-то небольшие стычки, но его никогда не посвящали в детали. В тех редких случаях, когда Смит заикался об этом, Римо грубо отвечал, что это не его ума дело. А Чиун вел себя так, будто в мире есть только одна действительно значимая вещь - это счастье Смита, а всякие трения между ним и Римо - это "ничто". Но это внешнее раболепие Чиуна на самом деле было лишь дымовой завесой - куда более непроницаемой, чем фраза Римо "не вашего ума дело". На этот раз речь почему-то шла о дынях. Чиун был уверен, что Римо забыл про дыни, и Смит заключил, что Римо забыл их купить. Впрочем, Смит весьма сомневался, что они едят дыни. Ему казалось, что они вообще ничего не едят. Смит раскрыл свои тонкий кожаный "дипломат", внутренности которого были выложены свинцом, чтобы предохранить содержимое от любого просвечивания рентгеновскими лучами. На небольшой клавиатуре он набрал какой-то код. - Ваши пальцы исполнены грации, о император Смит, - произнес Чиун. - Они стареют, - ответил Смит. - Возраст - это мудрость. В цивилизованных странах старость уважают. Старость почитают. Когда старшие рассказывают о своих традициях, к ним относятся с должным почтением, по крайней мере - люди цивилизованные. Смит кивнул. Он заключил, что Римо каким-то образом не уважил и не почтил Чиуна. Но директор КЮРЕ не стал задавать никаких вопросов. Римо лениво развалился на диване. Он был одет в майку, слаксы и шлепанцы на босу ногу. Он наблюдал, как Смит что-то набирает на компьютере. Однажды Смит предложил и ему обзавестись таким же компьютером, умещающимся в "дипломате", добавив при этом, что любой может научиться им пользоваться. В нем можно хранить информацию, которая пригодится Римо, им не сможет воспользоваться никто посторонний, потому что система надежно защищена паролями и кодами, и кроме того, через телефон компьютер можно подсоединить к компьютерной системе Фолкрофта, где хранились все архивы КЮРЕ. Смит назвал это последним словом компьютерной технологии. Римо несколько раз отклонил предложение Смита. Смит продолжал настаивать. В конце концов, как-то раз, когда они встретились на берегу реки в Литтл-Силвер, штат Нью-Джерси, Римо принял предложение. Четвертью мили ниже по течению реки он разодрал "дипломат", как бы сдирая кожуру с банана, раскрошил содержимое и бросил в реку, где все это и затонуло, не оставив и следа. - Зачем вы это сделали? - спросил тогда Смит. - Не знаю, - ответил Римо. - И все? Просто не знаете? - Точно. С той поры Смит больше не предлагал Римо обзавестись никакими техническими устройствами. Сейчас Смит закрыл "дипломат" и через комнату посмотрел на Римо. - То, с чем мы столкнулись сейчас, - это сложный головоломный узор. Это тот узор, который выводит нас на что-то столь пугающее, что мы не можем понять, что к чему. - Ну и что в этом для нас нового? - съязвил Римо. - Любая опасность трону есть великая опасность, - изрек Чиун. Римо знал, что Чиун не преминет раздуть любое слово Смита до проблемы ужасающих масштабов, исходя из концепции, что в безмятежном царстве ассассины умрут с голоду. Подобно современным юристам, Мастера Синанджу на протяжении многих веков уяснили, что если миру не грозит никакая опасность, то надо, не жалея сил, представить дело так, будто бы угроза существует. - Мы стоим перед опасностью всеобщего ядерного уничтожения, - поведал Смит. - Это длится вот уже сорок лет, - отмахнулся Римо. - И все, что мы имеем, - лишь мелкие локальные войны. Ядерное оружие, как ничто другое, способствует сохранению мира. - Может быть, больше нет, - возразил Смит. - Похоже, кто-то вносит элемент нестабильности в ситуацию, но мы не можем точно сказать, кто и как. - А откуда у вас такие сведения? - поинтересовался Римо. - Да просто какие-то обрывки информации, которые попали в поле зрения наших компьютеров. Кто-то ищет подходы к людям, имеющим отношение к ядерному оружию в Америке и в России. Кто-то или что-то подключается к линиям связи, проникает сквозь кодовую защиту и внедряется в базы данных. Все это напоминает картинку из точек. Каждая точка сама по себе ничего не значит, но все вместе они складываются в картину. - Угрожающую картину, - с готовностью поддакнул Чиун. - А что вы хотите от меня? - спросил Римо. - Выясните, что происходит. - Я ненавижу машины. Я перед ними пасую. Я даже не знаю, как обращаться с этим скремблером, который вы мне всучили, чтобы кодировать наши телефонные разговоры. - Там всего две кнопки, - заметил Смит. - Точно, - согласился Римо. - Две кнопки, а я никак не могу запомнить, какая для чего. Мне все это не нужно. - Римо, весь мир может взлететь на воздух, - гнул свое Смит. - А-й-и-и! - возопил Чиун. - Судьба мира в наших руках, о император, - добавил он. Его длинные пальцы, направленные в потолок пентхауса, были символом неотвратимости рока. - Даже Чиун понимает, что происходит, Римо. Это может оказаться концом света. Мы послали одного агента, потом другого, потом третьего, - и все сотрудники всех этих агентств вдруг перестают работать. Их выводят из игры. Их убивают. Их подкупают. Они сходят с ума. Это чудовищная сила, и вполне возможно, что уже начался отсчет последних секунд до начала войны. - Отсчет секунд? Это ничего не значит. Когда вам понадобится остановить того, кто собирается нажать на кнопку, то позовите меня, - ответил Римо. - Катастрофа, - заунывно пропел Чиун. - Рок навис над миром и над империей! - Римо, Чиун понимает. - Точно, - отозвался Римо, повернулся на другой бок и улегся спиной к Смиту. С видом чрезвычайной важности Чиун обратился к Римо по-корейски: - Глупец, разве ты не знаешь, что каждый чих императора означает конец света? Так думают все императоры на земле. Они похожи на молодых женщин, для которых любой пустяк означает, что мир находится на краю гибели. Если императору не нравится поданный ему на обед десерт - это конец света. Запомни навсегда. Никогда не следует говорить правду императору. Он не будет знать, что ему с ней делать, и очень вероятно, сильно обидится. Сделан так, чтобы он верил, что все, что он говорит, - это очень важно. Римо отвечал ему тоже по-корейски - он неплохо выучил этот язык: - Все совсем не так, Чиун. Смит обычно не волнуется по пустякам. Дело в том, что меня это больше не волнует. Мы постоянно стоим на пороге большой войны, каждый день мы слышим, как нам твердят об этом, но ничего не происходит. - Притворись, что все это важно, - настаивал Чиун. - Этот сумасшедший - император. - Никакой он не император, - отмахнулся Римо. - Если ты на него работаешь, это еще не означает, что он император. Он наемный работник, и работает на президента, а я ненавижу ему лгать. - Ассассин, который не хочет лгать императору, - это ассассин, который хочет, чтобы его деревня голодала. - Синанджу не голодает вот уже целых три столетия, - ответил Римо. Синанджу, небольшой поселок в Северной Корее, был родиной Чиуна. В течение многих столетий лишь труды Мастеров Синанджу поддерживали жителей. Мастера Синанджу были создателями всех боевых искусств и величайшими в мире убийцами-ассассинами. Чиун был последним в ряду Мастеров Синанджу. - Синанджу не голодает потому, что Мастера Синанджу служат своей родине верой и правдой, - выпалил по-корейски Чиун. - Ты имеешь дело не с какой-то там страной, история которой насчитывает всего двести лет и на которую случайно набрели твои предки. Ты защищаешь не что иное как Синанджу! - Папочка, я видел Синанджу. Эго грязная деревня. Единственная ценность, которую породила эта помойка, - так это ассассины, поддерживающие своими трудами жителей. А сами жители - ленивые неумелые тупицы. Если бы они такими не были, ты бы не взялся обучать меня. - И такая неблагодарность срывается с языка человека, который даже не может запомнить про дыни на земле! - Сколько мне еще слушать это? - Пока не запомнишь, - изрек Чиун и обратился к Смиту: - Он уяснил теперь, насколько все это серьезно. - Надеюсь, Римо, что это так, потому что мы не знаем, что предпринять. У нас есть только вы. Римо снова повернулся на другой бок и глубоко вздохнул. Взглянув на Смита, он произнес: - О'кей. Не могли бы вы все это еще раз повторить? Смит описал систему советских и американских вооружений в самых простых терминах - как в детской книжке. У двух ядерных держав есть большие пушки, готовые бабахнуть. Это - ядерное оружие. Оно очень-очень опасно. Если его применить, то начнется такая война, которая уничтожит весь мир, потому что, в отличие от мечей и ружей, такое оружие может погубить и того, кто им воспользуется. А значит, две великие державы должны иметь что-то такое, что не даст этим большим пушкам просто так взять и бабахнуть. И, конечно же, нужны какие-то устройства, которые приводят в действие эти пушки. Вроде как спусковые крючки и предохранители. И вот теперь кто-то дурачится, играет этими спусковыми крючками и предохранителями. Ясно? - Еще бы. Теперь покажите мне эти спусковые крючки, я выясню, кто держит на них палец, и прикончу его. - Ну, это не так-то просто, - возразил Смит. - Это вовсе не похоже на спусковой крючок пистолета. - Я и не думал, что это так просто. С вами никогда ничего не бывает просто. Куда мне отправляться? - В деловой части Нью-Йорка есть компьютерный центр. Он каким-то образом связан с этим делом. Похоже, что оттуда каким-то образом исходят деньги, а иногда он становится передаточным звеном какой-нибудь цепочки, которую нам удается перехватить. - Ладно, - с отвращением произнес Римо. - А где этот компьютерный центр? Смит назвал адрес и опять растолковал проблему в таких словах, будто говорил о стеллажах, забитых консервными банками, которые стоят высоко над миром на очень легких опорах. Эти опоры одновременно запрограммированы и на то, чтобы рухнуть, и на то, чтобы не рухнуть. - И кто-то пытается обрушить опоры, которые запрограммированы на то, чтобы не рухнуть, - догадался Римо. - Наконец-то до вас дошло! - обрадовался Смит. - Не совсем, - возразил Римо. - Все это скорее работа для Эббота и Костелло. - Он просто шутит, - поспешил вставить Чиун. - Вам вовсе не надо брать на работу этого Аббата и Котлетто. Римо готов исполнить ваше задание. Тот, кого обучил Мастер Синанджу, нуждается только в одном - чтобы император изложил ему свое желание. И тогда он доставит императору все, что тот пожелает. - Это так, Римо? - Откуда мне знать, черт побери! - огрызнулся Римо. Он потерял записанный минуту назад адрес компьютерного центра. Он знал, что куда-то его засунул. А может быть, он его порвал. С адресами такое случается. Перед уходом Смит поинтересовался, в чем именно заключается система охраны президента от грузовиков, начиненных бомбами и иранцами-самоубийцами. - Лучшая защита от нападения находится в голове у нападающего. Это не сама защита, а то, что он считает своей защитой, - объяснил Римо. - Не понимаю. За рулем грузовиков сидят самоубийцы. Как смерть может напугать человека, который хочет лишить себя жизни? - Как бы вам это объяснить? Вы понимаете их движущие мотивы, только думая о том, что пугает вас. Да, конечно, они готовы убить себя, но только при определенных обстоятельствах, а я изменил эти обстоятельства. - Он разглядел выражение полного недоумения на лице Смита и добавил: - Давайте, я попытаюсь объяснить вам это так: чем грознее оружие, тем более оно уязвимо. Чем острее лезвие, тем оно тоньше, верно? - Да. Кажется, так. Но какое это имеет отношение к охране президента, которую вы обеспечили? - То, что заставляет этих людей желать смерти, одновременно составляет и их слабость. Надо проникнуть в их мысли, в их веру и заставить ее работать против них. Понятно? - Вы убедили их, что это дурно с моральной точки зрения? - Нет. Послушайте. Может быть, в какой-нибудь дурацкой школьной аудитории такие слова не приветствовались бы, но там, в Иране, жизнь стоит дешево. Они вовсе не ценят человеческую жизнь так, скажем, высоко, как мы. Для них жизнь - это просто констатация факта, что они живут. Черт побери, половина детей там умирает, не дожив и до восьми лет, а если бы и дожили, то их все равно нечем было бы кормить. - Что вы хотите сказать, Римо? - Я хочу сказать, что напугал их так, что они обделались. Он пытается сказать, о император, - поспешил вставить свое слово Чиун, - что вы сделали мудрый выбор, избрав именно нас на роль ассассинов, и теперь ваш президент может не опасаться этих ничтожных червяков, которые осмелились угрожать столь славной личности. - Похоже, это означает, что он и в самом деле в безопасности, - заключит Смит, тщетно, хотя и очень тщательно, пытавшийся проследить всю логику. - Ага. Точно. Он в безопасности. Они больше не будут пытаться до него добраться. - Ну, если это ваше слово, - произнес Смит. - Он в безопасности настолько, насколько вы этого желаете, - сказал Чиун с улыбкой змея-искусителя на лице. Он никогда не забирал назад своего предложения. Если Смит захочет стать президентом, ему надо только сказать одно слово, и нынешний обитатель Белого Дома просто прекратит свое существование. Римо знал, что Чиун до сих пор не может до конца поверить, даже спустя столько лет, что Смит не замышляет свержение президента с тем, чтобы самому стать им. В конце концов, зачем прибегать к услугам Мастера Синанджу ради такого глупого дела, как безопасность страны? В истории Дома Синанджу страны и народы всегда были чем-то имеющим весьма малое значение. Только император - он платил за услуги - имел значение. - Я хочу, чтобы он был в безопасности, - сказал Смит. - Как пожелаете, - отозвался Чиун. Он услышал совсем иное. "Пока еще нет. Я дам вам знать, когда наступит подходящее время, чтобы убрать президента". - Ну вот, - вздохнул Римо. - Еще одно задание, и никто ничего и никого не понимает. - Мы понимаем друг друга очень хорошо, - сказал Смит и кивнул Чиуну. Чиун тоже кивнул Некоторые из этих белых иногда бывают очень и очень себе на уме. Чиун настоял на том, что он должен сопровождать Римо в Нью-Йорк, потому что, как он выразился, у него "там кое-какие дела" - Согласно контракту, ты не имеешь права служить никому другому в Америке, - напомнил ему Римо. - Я не предаю своих повелителей. Но есть иные сферы интеллектуальной деятельности, которой я занимаюсь. Они сидели в номере нью-йоркского отеля. У Чиуна в руках был большой толстый конверт - около фута в длину и девять дюймов в ширину. Чиун бережно прижимал его к груди. Римо догадывался: Чиун хочет, чтобы он спросил, что это такое. Поэтому он не стал спрашивать. - Я обошелся с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, - сказав Чиун, указывая на пакет. - Это книга? - Могут у меня быть кое-какие сугубо личные дела? - спросил Чиун. - Конечно. - Это книга, - сказал Чиун. Но Римо не стал расспрашивать, что за книга. Он знал, что однажды Чиун попытался опубликовать в Нью-Йорке свои поэтические произведения на корейском и получил отказы из двух издательств. Один из издателей сообщил, что стихи понравились, но они не вполне соответствуют профилю издательства; другой ответил, что, по его мнению, стихи еще не вполне готовы для публикации. Римо никак не мог понять, каким образом издатели могли прийти к этому заключению, ибо стихи Чиуна были написаны на таком варианте корейскою языка, который знал, насколько Римо мог судить, только Чиун. Возможно, Римо был единственным в мире, кроме Чиуна, человеком, который мог бы понять эти стихи, потому что некоторые наставления Чиуна, касающиеся дыхания, содержали в себе ритмы этого языка. Римо узнал, что этот диалект - очень древний, только тогда, когда какой-то ученый, занимающийся историей Кореи, указал ему, что нет в мире человека, который владеет этим языком, потому что он вышел из употребления за четыре столетия до того, как Рим стал городом. Чиун был раздосадован, что Римо не спрашивает о его новой книге. Он сказал: - Я никогда не дам тебе прочитать мою новую книгу, потому что ты не сможешь ее оценить. И вообще - ты так мало в мире ценишь. - Я прочитаю ее, когда мы вернемся, - пообещал Римо. - Оставим это, - отозвался Чиун. - Я обещаю, что прочитаю твою книгу. - Я не хочу, чтобы ты ее читал, - заявил Чиун. - Твое мнение не имеет никакой цены. - Ладно, - согласился Римо. - Я оставлю для тебя экземпляр. Римо вышел из отеля в таком настроении, что готов был разнести по камешку стены всех попадавшихся ему навстречу домов. Достукался - теперь ему придется читать чиунову рукопись! Не то плохо, что он пообещал ее прочитать, а то, что теперь ему в течение долгих месяцев придется отвечать на разные вопросы, касающиеся мельчайших деталей произведения, а если он не сможет правильно ответить, то для Чиуна это будет лишним доказательством, что Римо на все наплевать. Так было не всегда. Раньше было время, когда Римо ощущал, что он свободен от подобных чувств, свободен от необходимости постоянно доказывать, что ему не наплевать, доказывать, что он достаточно хорош, что он достоин чести стать преемником Чиуна. Он знал, что достоин. Он знал, что ему не наплевать. Так почему он должен снова и снова доказывать, что это так? - Почему? - спросил Римо у пожарного гидранта, стоявшего в этот прохладный денек на углу Таймс-сквер, а пожарный гидрант, не сумевший дать правильный ответ, вдруг обнаружил, что в самой его середине находится человеческая рука, расколовшая его до основания. Пожарный гидрант ответил мощной струей воды, взметнувшейся вверх между двух его половинок, раскинувшихся в стороны, как лепестки цветка. - Боже мой! - воскликнула какая-то женщина, выходящая с покупками из соседнего магазина. - Он расколол пожарный гидрант! - Вы лжете, - сообщил ей Римо. - Как скажете, - согласилась женщина. Это - Нью-Йорк. Кто знает? Может, этот парень - член какой-то новой секты убийц, поклоняющихся пожарным гидрантам. А может, он работает на новую муниципальную программу, целью которой является испытание пожарных гидрантов на прочность. - Все что пожелаете, - добавила она. А Римо, увидев, что женщина испугана, сказал: - Мне очень жаль. - Ах, ему очень жаль! - возмутилась женщина. Он выказал слабость, а нью-йоркцы обучены нападать на слабых. - Это был совершенно новый пожарный гидрант. - Да нет, я хотел сказать, мне жаль, что я напугал вас. - Да что вы, не стоит, - сказала женщина. В Нью-Йорке не следует доводить людей до такого состояния, когда они начинают задыхаться от чувства собственной вины. - Мне не нужно ваше прощение, - заметил Римо. - Иди ты в задницу! - положила конец диалогу женщина. В Нью-Йорке, если все остальное не срабатывало, всегда оставалась эта фраза как последнее средство. Когда Римо добрался до компьютерного центра, он вовсе не был настроен на оптимистически-доброжелательно-британское присутствие женщины, табличка на столе которой гласила, что она - мисс Памела Трашвелл. - Вас интересует наша последняя модель? - спросила Памела. Ее обширная грудь была покрыта ангорским свитером, а улыбка открывала ряд безупречно-белых зубов в обрамлении очень красных губ. - А она лучше, чем старая модель? - спросил Римо. - Она удовлетворит все ваши потребности, - сказала Памела. - Все до одной. При этом