Уоррен Мэрфи, Ричард Сэпир. Вторжение по сценарию (Дестроер-79) --------------------------------------------------------------- Authors: Warren Murphy, Richard Sapir Title: Destroyer No 79 "Shooting Schedule" Переводчик: Леонид Холопов mailto:leo@platsoft.ru Дата перевода: декабрь 1997 Дестроер no 79. "Вторжение по сценарию" Comments: Издательство-заказчик книгу не выпускало. Этот перевод (возможно, кто-то делал другие, не знаю) нигде не публиковался. © Copyright Warren Murphy, Richard Sapir © Copyright Леонид Холопов, 1997 --------------------------------------------------------------- ПРОЛОГ Немуро Нишитцу знал - однажды император умрет. Многие японцы просто отказывались об этом думать. Почти никто уже не верил в бессмертие императора Хирохито. Считать, что нынешний император бессмертен было ничуть не логичнее, чем думать, будто бессмертен был его отец, или дед, и так далее, вплоть до легендарного Джиммо Тенну, первым из семейства взошедшего на Хрустальный Трон, и первого японского императора, отошедшего в мир иной. В божественном происхождении императора сомневаться не приходилось. Немуро Нишитцу верил в это, когда в 1942 году садился в вместе с десантниками в самолет, направлявшийся в Бирму, верил все дни, пока муссоны поливали дождем его каску, а он храбро сражался с англичанами и американцами. Он продолжал верить и в 1944-ом, когда Мародеры Меррила захватили Восемнадцатую Армию под командованием генерала Танака. Тогда сержанту Немуро Нишитцу удалось скрыться. Веру в императора он унес с собой глубоко в джунгли, где решил продолжать войну, даже если вся Япония капитулирует. Он не сдастся никогда! Немуро Нишитцу учился выживать у обезьян. То, что ели мартышки, ел и он, то, чего они избегали, Немуро считал ядом. Он понял, как поддерживать силы, питаясь одними бамбуковыми побегами и плодами ямса, если его удавалось украсть. От гноя, сочившегося из покрывавших его ноги язв, Немуро Нишитцу избавлялся с помощью пиявок. Иногда, после того, как эти твари успевали послужить делу императора, он их съедал. Немуро убивал любого, на ком видел незнакомую форму. Шли месяцы, и люди в форме попадались ему все реже, но Немуро продолжал сражаться. Во время сезона дождей его нашли лежащим в канаве. Потоки струящейся по его телу воды окрашивались в нездоровый цвет поноса - у Нишитцу была малярия. Английские солдаты отправили его в лагерь для интернированных, где он и оставался до тех пор, пока не поправился настолько, чтобы присоединиться к остальным военнопленным. Именно в лагере Немуро Нишитцу впервые столкнулся с предательскими слухами, которые поползли среди солдат - говорили, будто Япония капитулировала после мощного удара американцев. Нишитцу лишь презрительно посмеивался - император не сдался бы ни при каких обстоятельствах. Это было просто невозможно, ведь император - существо божественное. Но вскоре ему сказали, что пленников отправляют на родину, и возвращаются они не с победой, а разгромленные наголову. К своему ужасу Немуро Нишитцу обнаружил, что Япония перестала быть самой собой. Император отрекся от престола, страна капитулировала. В это невозможно было поверить! Американцы хозяйничали у него на родине, и само существование японской армии было запрещено. Токио лежал в руинах, а опустошенные улицы его родного города, Нагасаки, отзывались в сердце горечью и стыдом. Однако больше всего Немуро Нишитцу удивляла покорность его некогда гордых соотечественников. Нишитцу особенно отчетливо осознал это зимой 1950-го, на двадцать пятом году правления императора, когда какой-то пьяный бюрократ из Верховного Командования Союзных войск чуть не переехал его, когда Немуро спешил через разрушенный квартал Гинза в лавочку, где он торговал для заработка сандалиями. Нишитцу не пострадал, однако подошедший японец-полицейский, вместо того, чтобы обрушиться на явно пьяного американца с проклятиями, предложил водителю подать на Немуро Нишитцу в суд. Или, может быть, господин соизволит ограничиться штрафом? Американец удовлетворился наличными, которые удалось обнаружить у Нишитцу, и забрал вдобавок весь запас сандалий у него из лавки. В тот день Немуро Нишитцу в полной мере ощутил горечь поражения японцев, и был уязвлен до глубины души. - Куда же подевалась ваша гордость? - спрашивал он своих друзей. - Они же унизили нас! - Все это в прошлом, - украдкой шептали друзья, - У нас нет времени, нужно возрождать страну. - А после этого, вернется ли к вам чувство собственного достоинства? - Когда мы восстановимся, нужно будет развивать наши достижения. Мы должны догнать американцев - они ведь лучше нас. - Американцы победили, - горячо отвечал Нишитцу, - но это не значит, что они лучше, просто удача оказалась на их стороне. - Когда сбросили бомбу, тебя здесь не было. Ты не способен этого понять. - Зато я вижу, что, пока я сражался за императора, мой народ растерял все свое мужество, - презрительно сплюнул он. Все, что попадалось Немуро Нишитцу на глаза, вызывало у него отвращение. Дым отстроенных заново заводов покрыл Японию пеленой позора, и, просыпаясь по утрам, он почти что ощущал его ненавистный запах. Позор неизгладимой печатью лег на лица мужчин и женщин. Уйти от него не удавалось никому, и, тем не менее, японцы продолжали бороться. Однако поддерживала их не вера в синтоистских богов, и не старинный кодекс самураев, а мысль об Америке. Каждый хотел стать похожим на американцев, могущественную нацию, сумевшую поставить на колени считавшуюся непобедимой Японию. Немуро Нишитцу знал, что никогда в жизни не станет подражать американцам, и что судьба Японии лежит не в прошлом, а в будущем. Поэтому он, вместе с остальными своими соотечественниками, принялся строить это будущее. Так, со временем, всеобщее сумасшествие по поводу возрождения Японии изгладило горечь и ненависть даже в его душе. На это ушли долгие годы. Оккупационные власти разбили могущественную компанию Зайтбацу на множество мелких предприятий, найти работу было трудно. Однако перед наиболее решительными открывались кое-какие возможности. Постепенно Нишитцу удалось организовать производство радиоприемников, которое, благодаря появлению американских транзисторов, со временем начало расширяться. Благодаря огромному американскому рынку компания Нишитцу стала процветающим предприятием, а с изобретением микросхем, начала выпускать все больше разнообразной продукции, пока, наконец, горечь Немуро Нишитцу не исчезла совсем. Его почитали, как одного из людей, возродивших японскую экономику, друга императора и кавалера высшей японской награды - Большого Ордена Священного Сокровища. Нишитцу стал "ояджи", "умудренным годами властителем", и был весьма этим доволен. Однако со смертью императора горечь, отравлявшая в былые годы его душу, вернулась вновь. Немуро Нишитцу сидел в кабинете своего токийского офиса, откуда открывался вид на район Акихабара, часть города, где сосредоточилась электронная промышленность, и превратившуюся стараниями Нишитцу в один из самых дорогих участков недвижимости. На пороге появилась секретарша, и, поклонившись, сообщила о смерти императора. Девушка поразилась, увидев на глазах хозяина слезы - она принадлежала к молодому поколению, не заставшему времен, когда император повсеместно почитался как Небесный Посланник. Немуро Нишитцу не проронил ни слова. Он подождал, пока секретарша выйдет, и лишь затем зарыдал, целиком поддавшись охватившему его горю. Он плакал, пока не иссякли слезы. Приглашение на похороны не явилось для него неожиданностью, но Нишитцу отказался, решив наблюдать за церемонией, слившись с собравшейся на улицах толпой. Когда тяжелый кедровый гроб, окруженный носильщиками в черных кимоно, проплывал мимо, Немуро Нишитцу подставил лицо под струи дождя, надеясь в душе, что небесная влага унесет вместе с собой морщины, появившиеся с тех пор, как много лет назад он отправлялся на войну с именем императора на устах. Еще не поздно повернуть время вспять, решил он, чувствуя, как легкие струи дождя, смешиваясь со слезами, катятся у него по щекам. Всю следующую неделю Немуро Нишитцу провел, просматривая список сотрудников Корпорации Нишитцу. Он говорил с менеджерами и вице-президентами, и в его негромком голосе то и дело звучали решительные нотки. Те, кто отвечал на его тщательно продуманные вопросы удовлетворительно, получали задание найти единомышленников среди остальных сотрудников. Шли месяцы, и свежесть весенних цветов сменилась удушливым летним зноем. К осени ему удалось отобрать самых надежных сотрудников Корпорации, начиная с самых высоких чинов и заканчивая разнорабочими. Этих людей пригласили на собрание. Кто-то приехал из токийской штаб-квартиры Корпорации Нишитцу, другие добирались с островов Шикоку и Кюсю. Часть сотрудников прилетела из других стран, некоторые из самой Америки, где располагались автомобилестроительные заводы Корпорации. Имен, лиц, и должностей было не счесть, ведь Немуро Нишитцу принадлежала самая большая корпорация в мире, бравшая на работу лишь самых лучших. Собравшиеся, несколько десятков тщательно отобранных сотрудников, каждый в белой рубашке и темном галстуке, расселись на полу. Их застывшие лица не дрогнули даже когда, ступая по голому полу, в дальнем конце комнаты появился сам Немуро Нишитцу. Они находились в конференц-зале Корпорации, куда по утрам сотни рабочих приходили на традиционную утреннюю гимнастику. - Я собрал вас здесь, - начал Нишитцу негромким, хрипловатым голосом, - зная, что все мы думаем одинаково. Десятки голов согласно закивали в ответ. - Я принадлежу к поколению, которое помогло Японии занять то экономическое положение, каким мы по праву гордимся сегодня. Да, я отлично помню былые времена, и не цепляюсь за прошлое. И все же, я никогда о нем не забуду. Вы - поколение, сделавшее Японию сильной, и я приветствую ваше трудолюбие. В мои времена люди, запуганные грубой силой, позволили американцам унижать себя, но вы - поколение, которое поставит Америку на колени экономически. Немуро Нишитцу на секунду смолк, его убеленная сединой голова по-старчески подрагивала. - Через два месяца, - продолжал он, - наступит первая годовщина со дня смерти императора. Каким подарком будет для его светлой души, если мы навсегда сотрем покрывший нас позор поражения! И я придумал, как нам этого добиться. Мой план не вызовет ответного возмездия, ведь, как и вы, я ни за что не позволил бы обрушить на наш народ еще один ядерный удар. Верьте мне, так же, как я верил императору, в дни своей юности. Доверьтесь, и я нанесу Америке поражение столь позорное, что они даже не решатся признать его перед человечеством. Немуро Нишитцу оглядел обращенные к нему лица. На них застыло выражение твердой решимости. Сидевшие в зале не выказывали ни радости, ни страха, но, взглянув в их глаза, Нишитцу понял, что эти люди с ним. Тем не менее, он так же ясно понимал, что у каждого есть доля сомнения, хотя никто и не желает выражать их вслух. - Мой план тщательно продуман, и я выбрал человека, который поможет нам его осуществить. Вы знаете его имя и, без сомнения, узнаете его в лицо. Некоторые из собравшихся с ним уже встречались, ведь когда-то это человек выступал в качестве представителя нашей Корпорации. Тростью Немуро Нишитцу указал на молодого человека, стоявшего сбоку от занимающего всю заднюю стену экрана. - Джиро! - позвал он. Японец, которого Нишитцу назвал Джиро, поспешил нажать на выключатель, и свет в конференц-зале погас. Где-то сзади мигнул диапроектор, и на экране появилось изображение - обнаженный по пояс мускулистый человек, черные волосы стянуты на затылке резинкой, в руках - базука. Сверху крупными красными буквами шла надпись по-английски: "БРОНЗИНИ В РОЛИ ГРАНДИ" В ту же секунду сидевшие до этого с каменными лицами японцы оживились. Кто-то заулыбался, раздались аплодисменты и даже свист. По рядам собравшихся пронеслось имя, голоса повторяли его снова и снова, пока не слились в единый гул: - Гранди! Гранди! Гранди! Немуро Нишитцу улыбнулся. Во всем мире люди, от обитателей жалких лачуг до владельцев роскошных дворцов, увидев это лицо, реагировали одинаково, и американцы не станут исключением. ГЛАВА ПЕРВАЯ Когда все закончилось, погибшие были похоронены, а последние иностранные солдаты выдворены с территории, в течение трех декабрьских дней именовавшейся Оккупированной Аризоной, мировая общественность сошлась лишь в одном - Бартоломью Бронзини в этом винить не приходилось. Сенат Соединенных Штатов принял официальную резолюцию, где Бронзини объявлялся невиновным, а президент посмертно наградил его Почетной Медалью Конгресса, и выделил для похорон место на Арлингтонском Мемориальном кладбище. И это несмотря на то, что Бронзини никогда не служил в рядах американских вооруженных сил и не занимал официальных постов. Многим идея с Арлингтоном пришлась не по вкусу, но президент твердо стоял на своем. Он знал, что шумиха вскоре уляжется, разве что кто-нибудь нечаянно обнаружит останки Бронзини. Однако этого, к счастью, не произошло. В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле "Харли-Дэвидсон" влетел в ворота студии Дворф-Стар - его собранные в пучок волосы развевались по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со сценарием. Никто и не пытался его остановить - охранник знал Бронзини в лицо. Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в любой стране мира. Бартоломью Бронзини знали все, и в то же время никто. Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно хмыкнул. - Есть что-нибудь белое? - проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом. Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики. - Достаточно белые, мистер Бронзини? - радостно прощебетала она. - Вполне подойдут, - ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь ткани. - Пожалуйста, напишите "Для Карен". Бронзини поднял взгляд на девушку. - Карен - это вы? - Моя подруга. Нет, правда. Машинально дописав сверху "Для Карен", Бронзини протянул трусики секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих глаз оставался совершенно непроницаем. - Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, - сказал он, глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом. - Какой подруги? - непонимающе спросила секретарша. - Неважно, - вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти дни. - Может, скажете Берни, что я уже здесь? - напомнил Бронзини. Чтобы привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом. - Да-да, конечно, мистер Бронзини, - ответила секретарша, выйдя, наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. - Он приехал, мистер Корнфлейк. Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя. - Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут. Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор, украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и серебра - явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной Калифорнии. Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал кожу. Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто бы и глазом не моргнул. Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях. Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался. Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу. - Привет, - негромко проговорил Бронзини. Большего и не требовалось - для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла. - Барт, детка, - сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. - Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся. - Спасибо, - отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся. - Думаю, ты здесь со всеми знаком, - произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины - угрожающим. Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди - эмбрионы в дорогих шелковых костюмах. - Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? - спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло. - У меня есть сценарий, - медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний. - Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно? Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием - снимать кино - только и знали, что ему поддакивать. - Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, - сказал Берни Корнфлейк. - Это совершенно новый сценарий, - медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения. - Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам. - Фильмы остаются фильмами, - отрезал Бронзини, - и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же - дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово. - О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений? Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно. - Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в "ретро". - Это значит, оно устареет, - услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку. - Телевидение - вот что станет лакомым кусочком, - лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк. - Но телевидение не сильно моложе кино, - возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать? - Ты говоришь о старом телевидении, - дружелюбно откликнулся Корнфлейк. - Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому? Главное, что будет интересовать людей - как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой. - Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии. - Ладно, договорились. В чем заключается идея? - Идеи, в сущности, нет, - сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни. - Это будет рождественская картина. Старая добрая... - О, нет, - тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. - О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает "ретро". - Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает "хорошо", - добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта. Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание. - Продолжай, продолжай, Барт, - проговорил Корнфлейк. - Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые. - Это история мальчика-аутиста, - настойчиво продолжал Бронзини. - Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется. - Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах. - В семи? - Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, "Монашенка на скейтборде", "Я в детстве рылся по помойкам", "Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме". Что-нибудь в этом духе, понимаешь? - В моем фильме нет четкой идеи. Это просто история о Рождестве, с настроением, эмоциональная и образная. - А в ней есть сиськи? - Сиськи? - оскорбленно переспросил Бронзини. - Ну да, сиськи. Титьки. Словом, красивые девки. Понимаете, если в фильме то и дело происходят шуры-муры, может быть, нам как-нибудь удастся сгладить то, что зрителю придется сидеть и следить за этой вашей историей. Надо как-то их отвлекать от нее, что ли. Мы полагаем, что одной из главных черт девяностых станет уход от реальности. - Вы что, забыли, на чем я сделал себе имя? - взревел Бронзини. - Что это за варьете вы мне навязываете? Я вовсе не хочу, чтобы они отвлекались от сюжета, ведь именно за него они и платят. На этом же построено все киноискусство! Голос Бартоломью Бронзини взвился ввысь, как цены во время инфляции. В комнате внезапно воцарилась мертвая тишина. Кое-кто даже слегка отодвинулся от стола, чтобы успеть побыстрее отползти, если Бронзини, чего доброго, выхватит из-за пазухи Узи и откроет пальбу. Они знали, что Бронзини вполне способен на подобную бестактность, ведь все видели, как он расправлялся с целыми армиями в фильмах из сериала "Гранди". Это не могло быть игрой - ведь всем было отлично известно, что Бронзини плохой актер. Как же еще можно было объяснить тот факт, что фильмы с его участием расходились огромными тиражами, а он ни разу не получил Оскара за главную роль? - Ладно, ладно, - проговорил Бронзини, успокаивающе подняв руки, и кое-кто нырнул под стол, думая, что он бросил гранату. Когда взрыва так и не последовало, собравшиеся в комнате понемногу успокоились. Берни Корнфлейк извлек из внутреннего кармана бутылочку из-под лекарства от насморка и пару раз прыснул себе в нос. По завершении этой лечебной операции глаза его заблестели в несколько раз сильнее, и это не укрылось от Бронзини, знавшего, что бутылочка наполнена отнюдь не аптечным снадобьем. - Я хочу снять этот фильм, - заявил Бронзини серьезным тоном. - Конечно же, хочешь, Барт, - мягко проговорил Корнфлейк. - Все мы только этого и хотим. В этом-то и есть смысл жизни - снимать фильмы. Бартоломью Бронзини мог объяснить этим киношникам, что смысл жизни заключается вовсе не в этом, но они все равно бы не поняли. Для всех присутствующих слова Берни были истинной правдой - ведь они занимались кинобизнесом, так же, как и Бартоломью Бронзини. Разница заключалась только в одном - у этих людей были энергия, амбиции, связи, необходимые, чтобы заниматься этим делом, но у них не было таланта. Им приходилось воровать идеи, или скупать авторские права на книги, а затем искажать их до неузнаваемости. Бартоломью Бронзини, в отличие от них, знал, как надо снимать кино. Он писал сценарии, мог выступить в роли режиссера, сняться в главной роли. Он даже мог заняться работой продюсера - хоть это и требовало определенных навыков и даже таланта. Никто из присутствовавших не умел делать ни одной из этих вещей, за исключением продюсерской части процесса, которая в их исполнении воспринималось, как неквалифицированный труд. И именно поэтому каждый в душе ненавидел Бронзини. - У меня появилась идея! - вскричал вдруг Берни Корнфлейк. - Почему бы нам не заключить небольшую сделку? Барт поможет нам с телевизионным проектом, а мы во время летнего отпуска быстренько сляпаем его Пасхальный сюжетец. - Рождественский. К тому же, я вовсе не хочу становиться каким-то чертовым телеактером. - Барт, детка, солнышко, ну послушай меня. Если бы Милтон Берль сказал такое, он никогда бы не стал знаменитым дядюшкой Милти. На твоем месте я бы об этом подумал. - Я не желаю становиться еще одним Берлем, - ответил Бронзини. - Тогда вы можете стать новой Люсиль Болл! - выкрикнул кто-то с энтузиазмом, обычно приберегаемым для сенсационных научных открытий. Бронзини устало взглянул на говорившего. - Мне не нужно походить на кого-то другого, - отрезал он. - Я Бартоломью Бронзини, суперзвезда. Я снялся более чем в тридцати фильмах, и каждый из них принес миллионные прибыли. - Кх-кхм, Барт, детка, ты, кажется, шутишь! А как же "Драгоценный камень"? - Да, этот всего лишь окупил затраты. Тут ты прав. Зато сборы за "Ринго" превысили пятьдесят миллионов долларов, и это в те времена, когда на фильмы о боксе никто не ходил. А с "Ринго-2" дело обстояло даже лучше. Даже "Ринго-5" по прибылям побил девять из десяти фильмов, вышедших в то время. - Это включая зарубежный рынок, - подчеркнул Берни Корнфлейк. - Что касается нашей страны, то ничего особенного этот фильм не добился. - Его посмотрела, или посмотрит, половина людей на всем земном шаре. - Все это замечательно, Барт, но Оскаров выдают в Америке, а не на Филиппинах. - Я не выбираю своих поклонников, и мне наплевать, кто они, и в какой стране живут. - Знаешь, Барт, - с искренней заботой в голосе заметил Корнфлейк, - зря ты убил своего боксера в последнем "Ринго". Он протянул бы еще пять серий. А ты еще немного продлил бы свою актерскую карьеру. - Судя по твоему тону, ты считаешь, что она уже окончена? - с вызовом спросил Бронзини. - Ты уже достиг наивысшей точки, как написали на прошлой неделе в "Вэрайети". - Меня уже тошнит от Ринго, - возразил Бронзини. - Равно как и от Гранди, Вайпера, и прочих героев-суперменов. Вот уже пятнадцать лет, как я снимаюсь в боевиках, и теперь мне захотелось сделать что-нибудь новое. Я намерен снять рождественский фильм. Что-то вроде современной версии "Как прекрасен этот мир!". - Никогда о таком не слышал, - с сомнением проговорил Корнфлейк. - А он имел успех? - Этот фильм был снят еще в сороковые, - объяснил Бронзини, - классика кинематографа. Его показывают на Рождество каждый год. Можешь хоть сейчас включить телевизор, и на каком-нибудь канале обязательно его увидишь. - Еще в сороковых? - удивился кто-то из присутствующих. - А разве тогда уже снимали кино? - Да, но фильмы никуда не годились - они были черно-белые. - Неправда, - вступил в разговор кто-то третий. - Я однажды видел такой фильм. Назывался "Копабланка", или что-то в этом роде. В нем было довольно много серого, да и пара других цветов. - Серый - это не цвет, а... Кстати, а что такое серый? Оттенок? - Неважно, - прервал их Корнфлейк. - Послушай, Барт, у меня есть идея получше. Мы можем снять твою рождественскую историю здесь. Да, а как она называется? Взглянув на первую страницу, Корнфлейк увидел, что она совершенно пуста. - Что, никакого названия? - удивился он. - Не с той стороны, - вмешался Бронзини. Корнфлейк перевернул сценарий. - Да, действительно. Ну-ка, посмотрим... Джонни и Рождественский дух. Да, от этого названия и вправду дух захватывает. Бронзини решил не обращать на это замечание внимания. - Сценарий о мальчике-аутисте, который попал в буран и потерялся. Он не может никому объяснить, где живет. Весь город сбился с ног, пытаясь его найти, но, поскольку дело происходит в сочельник, люди слишком быстро сдаются и прекращают поиски. Однако мальчика спасает Рождественский дух. - Какой еще дух? - Санта-Клаус. - Постой, - прервал его Корнфлейк, поворачиваясь к секретарю. - Фред, выясни, кто владелец авторских прав на Санта-Клауса. Из этого может кое-что получиться. - Да что с вами творится? - не выдержав, взорвался Бронзини. - Какие еще авторские права? Санта-Клаус - всеобщее состояние. - Наверное, кто получил хорошую взбучку за то, что не успел вовремя оформить патент, - предположил рыжеватый продюсер. - Санта-Клаус - часть мировой культуры, а не какой-нибудь персонаж из мультфильма. - Думаю, он прав, Берни, - заметил продюсер. - Я как раз слышал, что сейчас в одном их восточных штатов появился парень, который бегает по улицам в костюме Санта-Клауса и топором отрубает детям головы. Сейчас по телевизору только о нем и говорят. По-моему, это в Провиденс. Да, точно, Провиденс, штат Массачусетс. - Провиденс находится в Род-Айленде, - поправил его Бронзини. - Нет-нет, Барт, - заявил рыжеватый продюсер. - Прошу прощения, но ты не прав. Все это происходит в американском городе, а не в той стране, о которой ты говоришь. Я читал об этом в журнале "Пипл". Бартоломью Бронзини ничего не ответил. И эти люди, подумал он, смеются у меня за спиной, потягивая коктейль на вечеринке. Они считают, что я всего лишь везучий недоумок. У меня уже пять Оскаров за лучший фильм года, а они все еще кричат, что мне просто повезло! - Я тоже об этом читал, - сказал Берни Корнфлейк. - Знаешь, может быть, нам удастся вставить нечто подобное в фильм. Как считаешь, Барт, можно будет слегка изменить сценарий? Сделай своего духа Исчадьем Ада, которое проникает в наш мир и убивает мальчишку. Или нет, лучше, если он убьет и съест сразу нескольких мальчишек. Это может даже потянуть на открытие в подобном жанре. Маньяки, убивающие подростков, уже начинают приедаться, а вот маленькие дети... Когда в последний раз снимался фильм о маньяке, пожирающем младенцев? Сидевшие за столом задумались, кто-то полез за кожаной папкой, в которой хранились аннотации на фильмы вместе с кратким содержанием, и принялся листать оглавление в поисках раздела "Маньяки, пожирание детей". - Ого, Берни, у Барта может кое-что получиться. Этого даже нет в содержании. При этих словах сидевшие вокруг люди вышли из состояния полудремы. - Нет такого раздела? - выпалил Корнфлейк. - А что, если попробовать наоборот? Есть фильмы о детях-убийцах? - Нет, на детей-убийц ничего нет. - А "Малолетние каннибалы"? Таковых в оглавлении тоже не нашлось. К этому моменту все собравшиеся в конференц-зале чуть ли не подпрыгивали от возбуждения. Сгрудившись вокруг человека с папкой, они бросали на оглавление горящие взгляды. - Вы считаете, что этой темы действительно никто еще не использовал? - настойчиво спрашивал Корнфлейк, который, судя по взгляду, был удивлен не меньше, чем если бы обнаружил тарантула на лацкане пиджака. - По крайней мере, я не могу найти ничего похожего. Двенадцать голов, повернувшись, уставились на Бартоломью Бронзини. В глазах киношников читалось изумление и даже что-то вроде уважения. - Барт, детка, - хрипло проговорил Корнфлейк. - Насчет твоей идеи о детях-убийцах. Мы не сможем этого использовать - слишком уж новая мысль. Нельзя снимать настолько оригинальный фильм. Ну подумай, как мы преподнесем его зрителю? "Картина в стиле, в котором не было снято еще ни одного фильма"? Да она не принесет дохода и за миллион лет! - Это была твоя идея, - прорычал Бронзини, - а вовсе не моя. Я, черт побери, просто хочу снять фильм о Рождестве, простую, сердечную историю, со счастливым концом, пропади он пропадом. - Но Барт, детка, - запротестовал Корнфлейк, почувствовав, что в Бронзини заговорил уличный мальчишка, - мы не можем рисковать. Вспомни, что значится в твоем послужном списке за последние несколько лет. - Тридцать фильмов. Тридцать суперхитов, и три из них вошли в число самых кассовых фильмов за всю историю чертова кинематографа. Я Бартоломью Бронзини, кинозвезда. Я снимался в кино, когда у вас, кретинов, только начинали расти на груди волосы, и вы боялись, что пересмотрели фильмов про оборотней! В голосе Корнфлейка зазвучала сталь. - Барт, в США "Гранди-3" с треском провалился. Тебе ни в коем случае нельзя было использовать Ирано-Иракскую тему. К тому моменту, когда фильм вышел на экран, война закончилась, для зрителей это был уже вчерашний день. Кому нужно такое старье? - Тем не менее, прокат по всему миру принес восемьдесят миллионов прибыли. В магазинах видеокассеты с "Гранди-3" разлетаются в мгновение ока. - Вот что, - сказал Корнфлейк, отодвигая от себя папку со сценарием, - вставь сюда Гранди или Ринго, а потом снова приноси нам. Если после обсуждения нам покажется, что с этим фильмом звезд с неба не схватишь, то подумаем, как превратить его в комедию положений. Для нового телевизионного проекта потребуется множество комедий. Обычно, мы заключаем контракт только на первые три месяца, но для тебя, по старой дружбе, можно договориться и на целый сезон. - Послушай, я актер, пишу сценарии, ставлю фильмы. Я принес киноиндустрии миллионы. А теперь я прошу снять один только несчастный рождественский фильм, и все, что вы можете мне предложить, это комедия положений?! - Ты зря воротишь нос от комедий. На "Острове Джиллиган" удалось сделать в общей сложности миллиард. Понимаешь, мил-ли-ард! Хоть один из твоих фильмов может с этим тягаться? - Мы с Бобом Денвером в разных командах, тут ты прав. Перед тобой кинозвезда, а не какой-то там комедиант-самоучка. В семидесятых только на моих фильмах и держался Голливуд. - Но мы-то уже на пороге девяностых, - устало проговорил Корнфлейк. - Поезд уходит, так что прыгай на ходу, если не хочешь остаться с носом. Одним скачком Бронзини запрыгнул на стол. - Взгляни на мои мускулы! - вскричал он, срывая с себя куртку и обнажая мощные бицепсы, растиражированные на миллионах плакатов. - Никто не может похвастаться такими же, слышишь, никто! Смерив Бронзини взглядом, присутствующие дружно переглянулись. - Подумай над тем, как переделать сценарий, Барт, - улыбаясь, посоветовал Берни Корнфлейк. В его тоне явно читалось желание побыстрей избавиться от этого зануды. - А ты помочись в штаны и выпей то, что натечет в ботинки! - прорычал Бронзини, сгребая сценарий в охапку. Вне себя от ярости, он уже выскочил в коридор, когда услышал за спиной голос Корнфлейка. Еле сдерживаясь, Бронзини обернулся и поглядел на директора студии. Сверкнув золотой коронкой, Корнфлейк изобразил на лице заискивающую улыбку. - Пока ты не ушел, Барт, не дашь ли мне автограф? Понимаешь, старушка мама от тебя просто без ума. Когда Бартоломью Бронзини снова заглушил мотор Харли-Дэвидсона, он был уже в своем гараже на десять машин в Малибу. Поставив мотоцикл на место, Бронзини направился в гостиную, выглядевшую, как церковь, отстроенная в стиле "ар деко". Одна из стен была целиком увешана сделанными на заказ охотничьими ножами. Три из них он использовал в качестве реквизита в фильмах с Гранди, остальные были вывешены просто для коллекции. Всю другую стену занимали картины Шагала и Магритта, купленные в качестве прикрытия от налоговой инспекции. Никто не верил, что Бартоломью Бронзини выбрал именно этих художников потому, что они и в самом деле ему нравились, хотя так оно и было. Однако в тот день он прошел мимо картин, даже не обратив на них внимания. Бросившись на обитую испанской кожей кушетку, Бронзини почувствовал, что попал в совершенно безвыходное положение. Кино было для него делом всей жизни. А сейчас зрители смеялись над его героями-суперменами, которые еще десять лет назад срывали у них бурю аплодисментов. Когда Бронзини снимался в комедии, над его шутками никто не смеялся. И все, как один, удивлялись, почему этот уличный мальчишка, ставший актером-миллионером, так несчастен. Окинув комнату остекленевшим взглядом, Бронзини заметил, что на автоответчике рядом с телефоном горит сигнальная лампочка. Когда он нажал на кнопку, зазвучал голос его агента. - Барт, детка, это Шон. Я весь день пытаюсь тебя поймать. Послушай, возможно, у меня кое-что есть для тебя. Перезвони мне как можно скорее. И помни, что я всегда с тобой. - Конечно, когда я приношу тебе половину годового дохода Услышав сообщение, Бронзини, наконец, пришел в себя. Потянувшись за телефоном, он нажал на клавишу с надписью "Агент". - Эй! Получил твое сообщение. Что случилось? - Кое-кто хочет снять твой рождественский фильм, Барт. - Кто именно? - Нишитцу. - Нишитцу? - Именно. Они японцы. - Послушай, хоть я, возможно, и попал в полосу неудач, но до того, чтобы снимать дешевые зарубежные фильмы, я еще не опустился. По крайней мере, пока. Впрочем, ты должен был сам об этом знать. - Эти люди вовсе не дешевка. Большая компания. Просто огромная. - Никогда о таких не слышал. - Нишитцу - самый большой японский концерн во всем мире. Они занимаются видеотехникой, компьютерами, фотоаппаратами. Именно они заполучили контракт на производство японской версии F-16. - F-16? - Так мне сказал их представитель. По-моему, это фотоаппарат. - Да нет же, это истребитель. Самая совершенная боевая машина на вооружении США. - Ого! Да это действительно солидная лавочка. - Чертовски верно подмечено, - ответил Бартоломью Бронзини, впервые заметив, что на передней панели автоответчика стоит надпись "Нишитцу". - У них есть свободные деньги, и компания хочет заняться кинопроизводством. Начать решили с твоего фильма. Так что они хотят встретиться с тобой как можно скорее. - Займись этим. - Мы уже обо всем договорились. Ты сегодня же вылетаешь ночным рейсом в Токио. - Я не собираюсь лететь ни в какое Токио. Пускай приедут они. - У них так не принято, ты же знаешь. Ты уже снимал для японского телевидения рекламу ветчины. - Не напоминай, - поморщившись, попросил Бронзини. Когда в кино дела у него пошли неважно, он согласился сняться в нескольких рекламных роликах для японского рынка, оговорив при этом, что они никогда не появятся на американском телевидении. "Нэшнл Инквайрер" опубликовал по этому поводу заметку под названием "Бронзини идет работать на скотобойню". - Так вот, компания, выпускавшая ветчину - одно из дочерних предприятий Нишитцу. Эти ребята успели влезть почти во все отрасли производства. Бронзини заколебался. - Так они хотят снять фильм по моему сценарию, а? - И это еще не самое интересное. Они предлагают тебе миллион долларов за исполнение главной роли. Можешь себе такое представить? - А сколько получится, если перевести миллион йен в доллары? - В том то и дело, что они платят в долларах. Как ты думаешь, может эти японцы просто спятили? Первой реакцией Бронзини было: - Столько не платят ни одному актеру в мире! Через секунду он спросил: - А как с уплатой налогов? - Они говорят, что это сумма гонорара чистыми. Знаю, звучит неправдоподобно, но... - Это и есть полная чушь, и ты сам прекрасно это понимаешь. Я не собираюсь в это влезать. - Но Барт, детка, дальше - больше. Режиссером фильма будет Куросава. - Акиро Куросава? Да это же великий режиссер, черт его подери! Я что угодно отдал бы, чтобы с ним работать. Это просто не может быть правдой! - Пара условий все же имеется, - признал Шон. - Они хотят немного подредактировать сценарий. Всего пара незначительных изменений. Знаю, знаю, обычно за сценарий отвечаешь только ты, но, послушай, Барт, хотя рыбки вокруг плавает порядком, клюнула только эта. - Можешь не говорить. Я только что вернулся из Дворф-Стар. - Ну и как? - Вышел скандал. - Надеюсь, ты не стал в очередной раз рвать рубашку на груди? - Я потерял голову. Такое иногда случается. - Сколько раз мне тебе повторять, что это уже не срабатывает. Мускулистые супермены остались далеко в восьмидесятых. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Так ты летишь на этом самолете, или нет? Подожди, прежде, чем ты ответишь, должен тебя предупредить: или ты примешь их предложение, или стоит подумать над фильмом "Ринго-6: Живой мертвец". - Только не это, - ответил Бронзини, горестно рассмеявшись. - В студии я провел чуть ли не больше раундов, чем Мохаммед Али. Что ж, думаю, в моем положении выбирать не приходится. - Отлично, я все устрою. Запомни, я с тобой. Чао. Бартоломью Бронзини повесил трубку. Бросив взгляд на телефон, он заметил, что хотя тот и назывался "Манга", эмблема корпорации совпадала со значком Нишитцу, стоявшим на автоответчике. Включив компьютер, Бронзини принялся печатать указания своей многочисленной прислуге. Попутно он обнаружил, что на клавиатуре тоже стоит слово "Нишитцу". Раскатисто рассмеявшись, он произнес вслух: - Как здорово, что войну выиграли все-таки мы. Бартоломью Бронзини и не подозревал, какая ирония заключалась в этой его фразе. ГЛАВА ВТОРАЯ Его звали Римо, и он во что бы то ни стало собирался убить Санта-Клауса. Над Колледж-Хилл, с которого открывался вид на Провиденс, штат Род-Айленд, шел снег. Крупные белые хлопья опускались на землю с легким шелестом, различить который мог только человек, обладавший таким острым слухом, как у Римо. Снег пошел совсем недавно, однако под ногами у него уже лежал нетронутый белый покров. Когда Римо двинулся вперед, снег за его спиной оставался таким же девственно-чистым - его итальянские мокасины не оставляли ни малейших следов. Римо шел по пустынной Бенефит-стрит, двигаясь мягко и бесшумно, как кошка. Его белая футболка совершенно сливалась со снегом, и только худые руки с необычно широкими запястьями порой просвечивали сквозь падающие снежинки. Спортивные штаны, довершавшие костюм Римо, были серого света, но из-за налипшего на них снега тоже казались почти белыми. Благодаря такой маскировке Римо был почти невидим. Однако никакая маскировка не могла объяснить тот факт, что он не оставлял за собой следов. Остановившись посредине улицы, Римо обвел взглядом безмолвные ряды ухоженных домов, выстроенных в колониальном стиле, с характерными полукруглыми окнами на дверьми. На Бенефит-стрит не было ни одной машины - было уже начало двенадцатого, а в Провиденс ложатся спать довольно рано. Однако сейчас, за неделю до Рождества, вовсе не привычный распорядок дня заставил жителей этого обособленного города разойтись по домам так рано. Они боялись - боялись Санта-Клауса. Римо снова двинулся вперед. На том месте, где он только что останавливался, остались два явственных отпечатка ног, однако дальше следы не вели. Если бы Римо оглянулся и заметил это сверхъестественное явление, на его скуластом лице возможно, отразилось бы удивление. Нет, вовсе не из-за таинственного отсутствия следов - ведь он привык, что под его шагами ни одна песчинка, ни один лист не зашуршат и не сдвинутся с места. Его мог бы удивить лишь скрытый в этом символизм - ведь официально его, Римо, тоже не существовало. Когда-то, много лет назад, Римо был полицейским в Нью-Джерси. Его обвинили в убийстве мелкого торговца наркотиками, и приговорили к казни на электрическом стуле. Но вместе с приговором Римо получил и новый шанс, благодаря которому все следы его прошлой жизни были тщательно стерты, и на свет появился новый, более совершенный Римо. Ведь Римо стал Мастером Синанджу. Его обучили искусству наемных убийц-ассассинов, и он работал на тайную организацию, подчиненную правительству Соединенных Штатов, и известную как КЮРЕ. Задачей Римо было обнаруживать и обезвреживать врагов государства. А сегодня в его задание входило убить Санта-Клауса. Сам Римо не имел ничего против достопочтенного Святого. По сути дела, он давно уже в него не верил. Санта-Клаус был для него веселой сказкой, олицетворявшей счастливое детство, то детство, которое Римо так и не удалось ощутить в полной мере, поскольку вырос он в приюте. Тем не менее, хотя Римо и был лишен нормального детства, он не испытывал особенного чувства обиды. Может быть, только чуть-чуть. В это время года он обычно ощущал, что Рождество, всеобщий детский праздник, это что-то такое, чего ему никогда не прочувствовать до конца. Вот почему Римо собирался убить Санта-Клауса. Этот негодяй лишал праздника детей, не похожих на него, ребят, у которых были мамы, папы, братья и сестры. Невинных детей, сидевших в теплых, уютных домах вокруг елки, которую они украшали всей семьей, а не под руководством монахинь из приюта. Римо никогда не увидеть такого Рождества, но черт побери, он не позволит какому-то жирному неряхе в красном кафтане и с топором в руках лишить этого праздника еще одного ребенка. Римо закончил осмотр Бенефит-стрит. Это была старая часть Провиденс, где время, казалось, остановилось. Горящие на улицах фонари, наверное, светили точно так же, как и сто лет назад. Дома словно принадлежали другой эпохе. У многих каменных лестниц виднелись кованые железные пластины, о которые во времена конных трамваев жители города соскребали грязь с башмаков. Теперь же это были всего лишь забавные вещицы, пережиток старины. Этим вечером Санта-Клаус еще не успел потревожить покой Бенефит-стрит. Полный силуэт в кафтане не пробирался, крадучись, по крышам домов, бородатое лицо не заглядывало в окна, слегка постукивая по стеклу пальцами. Римо пошел по направлению к Проспект-парку, разбитому на склоне холма, откуда открывался вид на Бенефит-стрит и на весь остальной город. Подойдя к высеченной из гранита статуе Роджера Уильямса, он уселся на парапет. Возвышающийся над ним памятник беспомощно поднимал руку, на которой не хватало отбитого пальца, словно говоря: "Боже, почему именно мой город..." Римо, исподлобья оглядывая заснеженный крыши домов, тоже задавал себе этот вопрос. На его скуластом лице застыло напряженное выражение. Время от времени он непроизвольно потирал запястья. Обычно Римо редко задавался вопросом "Почему?". По крайней мере, когда нужно было выполнить такое пустяковое задание. Он никогда не спрашивал у торговцев наркотиками, почему они продают кокаин, прежде чем свернуть им шею. Мафиози даже не пытались объясниться перед тем, как Римо разбивал их трещавшие, словно яичные скорлупки, головы - он все равно не стал бы их слушать. Двадцать лет он занимался своим делом, и все, в конечном счете, сводилось к одному - новые люди, совершающие старые преступления. Только и всего. Однако Санта не уйдет от него, не объяснившись. На это раз Римо сделает исключение, и задаст ему этот вопрос. Сквозь плотные хлопья падающего снега луна казалась огромным размытым снежком. Ее неровный свет отражался на золотом куполе здания Городского Совета. Римо внезапно понял, что это красивый город. Он легко мог представить себе, что перенесся в девятнадцатый век. Римо стало вдруг интересно, чем занимались тогда его предки, кем они были, однако он не имел об этом ни малейшего представления. И тем не менее, он мог во всех подробностях рассказать, чем занимались посланцы одной корейской рыбачьей деревушки в любом году прошедшего столетия, на выбор. Они, как и он, были Мастера Синанджу, но могли считаться его предками лишь по духовной линии. Вокруг было необыкновенно тихо, и чуткий слух Римо позволял уловить обрывки разговоров, доносившихся из живописных особняков, сгрудившихся внизу. Поворачиваясь из стороны в сторону, словно ожившая радарная установка, он, не стараясь прислушиваться, просто позволил фразам плыть к себе. - ...Молли, беги быстрей! Показывают ту серию, которую мы пропустили!... - ...Сторож! Сторож Филлипс! Если вы немедленно мне не ответите... - ...Санта! Как ты рано! - Голос явно принадлежал маленькому мальчику. В ту же секунду к нему присоединился другой, недовольный, избалованный голос. - Что там, Томми? Ты меня разбудил. Противный мальчишка! - Это Санта-Клаус, он у нашего окна. Послышался топот маленьких ножек. - Дай мне взглянуть, ну дай же! Усилием воли Римо заставил себя расслабиться. Напряжение могло уменьшить приток крови к мозгу и, тем самым, ухудшить чувствительность. Пытаясь точнее уловить, откуда слышится этот разговор, он все медленнее и медленнее поворачивал голову. До Римо донесся звук открываемого окна и хриплый невнятный голос, произнесший: "Хо-хо-хо!" От звука этого голоса кровь застыла у Римо в жилах. Он ведь помнил каждую деталь из газетных заметок, которыми перед заданием снабдило его начальство. Эти заметки вызвали у него поочередно тошноту, злобу, а потом жгучую, как расплавленный свинец, ярость. От подножия холма, поросшего густым кустарником, парапет отделял почти пятнадцатиметровый склон. Это был самый короткий путь к нужному дому. Римо встал на ноги. Снежинки, словно пауки, скользящие по невидимым нитям, одна за другой падали на землю вокруг него. Дыхание Римо замедлилось, он набирал в легкие лишь столько воздуха, чтобы сохранить жизнеспособность. Римо ощутил падающий снег, поймал его ритм, спокойную, уверенную в себе непоколебимость. И в тот момент, когда он и снегопад слились в единое целое, Римо прыгнул вперед. Он почувствовал, что хлопья снега летят ему навстречу, ощутил каждую снежинку в отдельности, увидев в ней не мягкий недолговечный клочок пуха, а твердые, прочные кристаллы. Он увидел их внутреннюю силу, их неповторимость. Хлопья снега устремлялись к нему, как братья, и не таяли, касаясь обнаженных рук или лица Римо, таких же холодных, как и они сами. Человек мыслил так же, как и они, и на мгновение словно стал одной их снежинок. Римо полетел к подножию холма точно с такой же скоростью, как и падавшие вокруг снежные крупинки. Когда его ноги коснулись земли, он был весь покрыт снегом. На это раз он все же оставил следы - всего два отпечатка ног, а потом скользнул вниз по склону, ничем больше не выдавая своего присутствия. Взгляд Римо был устремлен на потемневший от времени каменный дом, в котором горело одно-единственное окно. Через секунду на фоне освещенного прямоугольника появилось темное пятно, заслонившее свет, словно зловещее затмение. Выругавшись сквозь зубы, Римо бросился к дому. Чтобы добраться до защелки, Томми Атвеллсу пришлось забраться на подоконник. Одетый в оранжевую пижаму, он стоял у окна, и колени его дрожали от напряжения. - Скорее, Томми, - торопила его сестра. - Санта замерз. - Я пытаюсь, - ответил Томми, и широко улыбающееся лицо за окном нетерпеливо придвинулось ближе. Ухватившись обеими руками, Томми, наконец, удалось открыть отскочившую со стуком защелку. - Вот, получилось, - воскликнул он, спрыгивая на пол. Оконная рама, скрипя, поднялась, и Томми отступил назад, к коробке с игрушками, поближе к стоявшей с широко раскрытыми от изумления глазами сестре. Он уже много слышал о Санта-Клаусе, однако никогда не думал, что на самом деле он такой огромный. Когда Санта протиснулся в комнату сквозь окно, Томми внезапно пришел в голову вопрос: - А почему... Почему ты так рано? Мама говорит, что Рождество наступит только на следующей неделе. - Хо-хо-хо, - только рассмеялся в ответ Санта. Сняв с плеча внушительных размеров мешок с торчавшей наружу словно огромный леденец красной рукояткой, он опустил его на пол. Потом он затопал к дрожавшим на сквозняке детям, широко расставив руки, и в глазах его загорелся огонек. Огромная тень Санты накрыла стоявших рядом Томми с сестрой. Когда Римо подбежал к дому, окно первого этажа уже было закрыто. Стекло удерживала окаменевшая на морозе замазка. Протянув руку, Римо аккуратно толкнул стекло, и под его нажимом оно слегка подалось. Тогда он надавил посильнее, инстинктивно чувствуя, где оно держится хуже всего. Затем, перехватившись поудобнее, он твердым, но несильным движением выдавил стекло, поймав его в воздухе, отбросил в наметенный у окна сугроб и пролез внутрь. Римо оказался в детской спальне. Хотя белье было смято, обе кровати стояли пустые. В комнате пахло мятной жевательной резинкой, в коробке с игрушками валялась недоеденная конфета. Стараясь не ослаблять внимания, Римо скользнул к открытой двери. - Оооо, подарки! - раздался голос девочки. - А можно... Можно открыть их прямо сейчас, Санта? - На этот раз говорил мальчик. - Хо-хо-хо, - раздался в ответ смех Санта-Клауса, приглушенный треском разрываемой оберточной бумаги. Римо осторожно вошел в холл. Он ступал так тихо, что на лакированном паркете его шагов совсем не было слышно. Из-под двери дальней комнаты пробивалась полоска света, струя теплого воздуха доносила оттуда аромат еловых веток. Подойдя к двери, Римо заглянул внутрь. Сначала он заметил только двух детей - мальчика лет пяти и девочку чуть помладше. Брат и сестра стояли на коленях перед украшенной конфетами и мишурой елкой и, едва сдерживая радостное возбуждение, разворачивали свертки с подарками. Римо никогда не испытывал подобного чувства - ему дарили только новую одежду, а не игрушки. Однако ему тут же пришлось отбросить эти грустные воспоминания, поскольку на дальней стене, рядом с силуэтом наряженной елки, виднелась еще одна тень. Невысокие, круглые очертания фигуры на стене легко узнал бы любой американский ребенок, если бы сходства не портил поднятый над головой топор. Когда тень уже приготовилась опустить руки, Римо бросился внутрь. Дети, очевидно, не замечали стоявшего сзади и устремившего на них алчный взгляд Санта-Клауса. - Нет! - закричал Римо, на секунду забыв о преимуществах внезапной атаки. Санта вздрогнул от неожиданности, дети обернулись, и увидели Римо. От изумления глаза их широко раскрылись, ведь они не видели, как сверкающее лезвие топора уже опускалось на их головы. Римо избавил их от этого зрелища, перехватив топор в воздухе, и выдернув его из рук Санта-Клауса. - Бегите! - крикнул он детям. - Мамочка! Папа! Мамочка... - завопил Томми, бросившись вон из комнаты. - Какой-то чужой дядя хочет побить Санту! Переломив топор пополам, Римо отшвырнул обломки в сторону и, ухватив Санта-Клауса за кроличий воротник кафтана, рывком придвинул его бородатое лицо к своему. - Почему, ублюдок? Я хочу знать, зачем ты это делаешь! - яростно выдохнул он. - Мамочка! Папа! Санта-Клаус уже открыл было рот, но, взглянув Римо через плечо, передумал, и его лицо расплылось в придурковатой улыбке, обнажившей желтые, словно старая кость, зубы. Тишину нарушил еще один, незнакомый голос. - Стой и не двигайся! Я вооружен! - Не стреляй! Папочка, пожалуйста, не стреляй в Санту! Все еще не выпуская из рук воротник, Римо резко развернулся. Черные ботинки Санта-Клауса оторвались от пола, а когда опустились снова, то они с толстяком уже поменялись местами. Теперь Римо стоял лицом к холлу. Из-за плеча красного кафтана Санты он увидел стоящего в дверях человека в купальном халате с револьвером сорок пятого калибра в руках. Оружие было направлено на Римо. Мальчик прижимался к ноге мужчины, но его сестра все еще стояла у елки, прямо на линии огня. - Отойди от моей дочери! - прокричал человек с револьвером. - Кэти, срочно звони в полицию! - Что случилось? - раздался откуда-то сзади тонкий женский голос. - Где Сьюзи? - Опусти оружие, приятель, - проговорил Римо. - Это дело касается только нас с Санта-Клаусом. Не правда ли, Санта? И он яростно встряхнул толстяка в красном кафтане. Санта-Клаус лишь вяло улыбнулся. Это была страшная улыбка психически неустойчивого человека. - Сьюзи, иди ко мне, - позвал отец. - Просто обойди их сбоку, малышка. - Ну же, послушай папу, - напряженно сказал Римо, не отрывая взгляда от Санты. Девочка, стоявшая с засунутым в рот пальцем, не двигалась. - Полицейские уже едут, Джордж, - послышался голос матери. В следующее мгновение она показалась в дверях комнаты, увидела сцепившихся Римо и Санта-Клауса, и пронзительно вскрикнула. - Кэти! Немедленно ступай отсюда! - Ради Бога, Джордж, спрячь оружие! Ты же можешь задеть Сьюзи! - Твоя жена права, - заметил Римо. - Ситуация полностью у меня под контролем. В подтверждение своих слов он пару раз приподнял Санта-Клауса за шиворот. - Видите? - сказал Римо. Внезапно Санта выхватил из-за широкого черного пояса нож. Римо скорее почувствовал, чем увидел, как лезвие метнулось в его сторону. Однако его обеспокоило не это - он заметил, как отец дрожащими руками наводит револьвер на широкий красный кафтан Санта-Клауса и нажимает на курок. Оттолкнув Санту в сторону, Римо пригнулся, чтобы избежать первой пули. Свободной рукой он резким движением ударил по дулу револьвера снизу, и следующий выстрел пришелся в потолок. Сбитый на пол толчком Римо, отец выпустил револьвер. Поймав оружие, Римо отщелкнул обойму и для надежности резко отвел назад курок. В его руках собачка отломилась, словно пластмассовая. Теперь настало время заняться Санта-Клаусом. Обернувшись, Римо увидел, как тот уже выбегает из комнаты. Римо бросился за ним, но почувствовал, что кто-то тянет его за ногу. Он опустил взгляд, и увидел, что маленький Томми вцепился в его штанину, и, весь в слезах, молотит кулачками по ноге. - У-уу, злой дядя! Ты прогнал Санту! Римо наклонился и осторожно разжал тянувшие его назад руки. Взяв мальчика за плечи, он взглянул ему в глаза. - Не переживай, - попытался утешить его Римо. - Это был не Санта, а Злой Бука. - Никакого Злого Буки вовсе нет, а ты ударил моего папу! Я тебя убью, убью! Ярость, прозвучавшая в голосе мальчика, ужаснула Римо, но думать об этом времени не оставалось - снаружи послышался звук заводящейся машины. Отпустив Томми, Римо, словно пушечное ядро, вылетел из комнаты, снося на своем пути массивные стенные панели. Оказавшись на улице, он увидел, как от дома, пробуксовывая на мокром снегу, отъезжает небольшой красный автомобиль. Набрав скорость, машина завернула за угол. Бросившись через двор наперерез, Римо попытался перехватить ее, но, к тому моменту, как он выбежал на мостовую, автомобильчик уже скрылся в лабиринте улочек, спускавшихся с Колледж-хилл. Через несколько мгновений красный автомобиль показался в начале улицы Дженкинса, прозванной "Вертикальной" потому, что по крутизне эта улочка могла бы соперничать с любой авеню в Сан-Франциско. Машина спускалась медленно, все время притормаживая. Отпустить тормоза на такой улице означало бы верную смерть. Добежав до вершины холма, Римо покрепче встал на ноги и оттолкнулся. Согнув колени и прижав руки к бокам, Римо устремился вниз по Вертикальной улице Дженкинса, словно лыжник с крутого склона. Нагнав автомобиль через пару секунд, он крепко ухватился за бампер. Пригнувшись так, чтобы водитель не смог увидеть его в зеркале заднего вида, Римо напряг мускулы рук и позволил машине тащить себя на буксире. Это напомнило ему детские годы в Ньюарке, когда он частенько катился вот так за автомобилями через всю Брод-стрит. В те годы бамперы на машинах ставили тяжелые, хромированные, за них было легко держаться. А в современных машинах было фактически не за что ухватиться, поэтому Римо, ища точку опоры, впился пальцами в пластик. Когда он отпустит руки, на бампере останутся глубокие вмятины. Машина, петляя, спускалась с Колледж-Хилл, таща за собой Римо, словно прицеп. На ботинках Римо постепенно скапливалась горка снега. Когда она становилась слишком большой, снег падал на мостовую, чтобы через секунду налипнуть снова. Поскольку делать было нечего, Римо с интересом смотрел, как этот процесс повторяется снова и снова. Он не имел ни малейшего представления, куда везет его Санта-Клаус, зато он точно знал, что когда машина остановится, выражение на лице этого сказочного героя будет весьма забавным. По крайней мере, в те несколько секунд, пока Римо не начнет сдирать с него скальп. Тогда-то он точно получит ответ на все свои вопросы. Не исключено, что Санта-Клаусу придется пожертвовать рукой или ногой. Да, он сможет оторвать этому ублюдку все конечности, одну за одной, а потом бросить его истекать кровью на заснеженном берегу, там, где он сможет вволю молить о пощаде, не рискуя быть услышанным. Человек, который обучал Римо искусству убивать, наверняка поморщился бы, услышав о таком нелепом методе лишения жизни, однако этот случай был особенным. Ведь на дворе стояло Рождество. Машина выехала на 95-ое шоссе, направляясь к границе со штатом Массачусетс. Римо понял это, только когда они проехали мимо здания компании, производящей ядохимикаты, рядом с которым красовалась огромная фигура муравья из папье-маше, призванная привлекать клиентов. Как-то раз Римо услышал, что, по утверждению шутников из других штатов, род-айлендцы представляли себе национальный американский символ именно так. Тогда он весело посмеялся над этой остротой, однако теперь, когда вокруг плотной стеной падал снег, а сам он мчался в неизвестном направлении, прицепившись к машине маньяка-убийцы, Римо было уже не до смеха. Машина свернула с шоссе к городку под названием Таунтон. Римо не имел ни малейшего представления, как называется это место, но даже получи он эту полезную информацию, то не обратил бы на нее внимания. Глаза его застилала красная пелена, и напоминала она не о веселом рождественском наряде, а о крови. Наконец автомобиль подрулил к гаражу, стоявшему у покрытых тяжелой шапкой снега елей. Римо не спешил подниматься на ноги. Он услышал, как дверца машины открылась, а потом со щелчком захлопнулась. Топая башмаками, Санта-Клаус направился к стоявшему неподалеку дому. Потом до Римо донесся звук вставляемого в замочную скважину ключа. Санта-Клаус так громко звенел всей связкой, что Римо отлично слышал это с почти двадцатиметрового расстояния. Потом громыхнула застекленная дверь, и в тишине раздавался только шорох падающих снежных хлопьев. Римо встал в полный рост и двинулся к двери, но внезапно застыл, как вкопанный. Перед ним, в тонированном стекле двери, отражалась жутковатая фигура снеговика. Это был не веселый, пухлый снеговик, каких дети лепят солнечным зимним днем, а худощавая, абсолютно белая фигура. Нос из морковки отсутствовал, но зато на лице резко выделялись угольно-черные глаза. Римо придвинулся к стеклу поближе, и столкнулся с собственным, ледяным, словно дыхание смерти, взглядом. Подняв руки, Римо увидел, что они как будто вываляны в муке. Он глядел на свое собственное отражение. Очевидно, он так сильно уменьшил температуру собственного тела, что снег не таял, а просто налипал на него. Отражение в стекле неожиданно натолкнуло Римо на мысль, и он решительно постучал в дверь. Через секунду в дверном окошке кто-то показался. Человек, с изумлением глядевший на Римо, хотя и был круглощекий, но на его простодушном лице не было и тени коварства. Это было совсем не то, что ожидал увидеть Римо, совсем не похоже на человека, отрубившего посреди ночи головы семерым ребятишкам, и бросившего трупы под деревом, где их и обнаружили родители. - Кто... Кто вы такой? - пролепетал обладатель бесхитростного лица. Голос этого человека казался странным, как будто искаженным. - Фрости-Снеговик, - без тени улыбки ответил Римо. - Правда? Римо кивнул. - Понимаешь, Санта попросил меня навести кое-какие справки. Хочу узнать, хорошо или плохо ты вел себя в этом году. Собеседник Римо нахмурился. - Санта-Клауса на самом деле нет. Мне Винсент сказал. Римо прищурился. - А Фрости есть? Огромное лицо напряженно сморщилось, сразу став похожим на сушеный апельсин. - Винсент ничего не говорил насчет вас. А теперь вы стоите прямо передо мной, как настоящий. Может быть, мне стоит спросить у него, прежде чем впустить вас в дом. Знаете, мне вообще-то не велели впускать незнакомых людей. - Послушай, дружок, мне еще нужно обойти восемьдесят семь тысяч домов. Если не хочешь мне помогать, придется просто записать "вел себя плохо". Спасибо за помощь, - сказал Римо, поворачиваясь, чтобы уходить. В ту же секунду дверь с грохотом распахнулась, и человек с лунообразным лицом выскочил на улицу. Костюма Санта-Клауса на нем не было. На вид парню можно было дать лет двадцать восемь, но вел он себя, как двенадцатилетний. - Нет, нет, подождите, - умоляюще проговорил он. - Пожалуйста, заходите. Я готов с вами поговорить, честное слово. - Ладно, - пожал плечами Римо и вошел вслед за ним в дом. Окинув парня взглядом, Римо решил, что в нем никак не меньше ста двадцати килограммов живого веса, и почти никаких мускулов. Живот парня нависал над подпоясанными веревкой штанами, подрагивая, как желе, а подбородков с лихвой хватило бы на всю семью Джексонов. Еще, по дороге к симпатичной, хотя и неряшливой гостиной, Римо отметил, что ляжки у парня настолько толстые, что трутся одна о другую. Звук, который производила при этом ткань его вельветовых штанов, мог разбудить и мертвого. - Присаживайтесь, пожалуйста, - пригласил его толстяк. - Меня зовут Генри. Может быть, вы хотите пить? У меня как раз есть горячий шоколад. В голосе его послышалось трогательное желание угодить гостю. - Нет, спасибо, - рассеянно проговорил Римо, оглядывая комнату, - я ведь могу растаять. В гостиной не было обычных для этого времени года рождественских украшений - ни елки, ни носков, повешенных в ожидании подарков около камина. Однако в углу стояла полутораметровая пластмассовая фигура северного оленя, от которой тянулся электрический шнур. Олень слегка светился, особенно горевший красным светом нос. Такие игрушки выставляют обычно на лужайках в парке. - Это олененок Рудольф? - спросил Римо. - Разве вы его не узнаете? - обиженно отозвался Генри. - Нет, просто хотел удостовериться, - сказал Римо. - Ну что ж, перейдем к делу. Мне сообщили, что кто-то в этом доме плохо себя ведет. - Это не я, - пронзительно вскрикнул Генри. В ту же секунду из соседней комнаты раздался ворчливый голос: - Генри, ложись спать! - Хорошо, мама. Вот только договорю с Фрости. - Немедленно в кровать! - проревел другой, мужской голос. - Да, сэр... Уже нужно укладываться, раз Винсент так сказал. - Это займет всего одну минуту, - сказал Римо. Он заметил, что снег у него на руках уже начал подтаивать. По спине под майкой уже побежали струйки талой воды. Римо прикинул, что у него еще есть минут пять, чтобы получить ответы на все вопросы. Остальное будет несложно. - Хорошо, - согласился Генри, осторожно прикрывая дверь. Положив пуку на дрожащее плечо парня, Римо спросил: - Это действительно правда? Отвернувшись, Генри пытался найти взглядом пластмассового оленя. - Что правда? - уклончиво переспросил он. - Не увиливай! - прорычал Римо, вглядываясь в исказившиеся черты его лица. Рот, несомненно, был тот же, что и у Санта-Клауса.. Да, и запах точно такой же - от Генри пахло хвойным мылом и дезодорантом. И, хотя хныканье Генри никак не вязалось со зловещим "Хо-хо-хо" Санта-Клауса, ошибки быть не могло. - Мы знаем, что это ты, - решительно проговорил Римо. - Ты убивал детишек. - Мне... мне пришлось... - несчастно выдавил из себя Генри. Схватив его обеими руками, Римо, яростно крикнул: - Но почему, ряди всего святого? Они же были совсем еще детьми! - Это он мне приказал, - всхлипывая, пробормотал Генри. Подняв глаза, Римо увидел, что он показывает на пластмассового Рудольфа. Стоящий в углу олень невинно смотрел на них тусклым игрушечным взглядом, лампочка у него в носу время от времени подмигивала. - Рудольф? - переспросил Римо. - Он меня заставил. - Значит, отрубить семерым ребятишкам головы тебя заставил Рудольф-олень. Но зачем? - Чтобы эти дети не грустили, как я. - Грустили? - Винсент сказал, что Санта-Клауса нет. Сначала я ему не верил, но мама тоже так говорит. - Кто такой Винсент? - Это мой отчим. Мой настоящий отец убежал. Винсент сказал, что все из-за того, что я слабоумный, но мама его ударила, так что, наверное, он сказал неправду. - Так как же все это произошло? - спросил Римо, чувствуя, как вся его ярость улетучивается. Этот увалень оказался умственно отсталым. - После Дня Благодарения я спросил у Винсента, почему у нас нет елки, а он сказал, что она нам не нужна. - Продолжай, ты все еще не ответил на мой вопрос. - Ну, я совсем не хотел причинять детям вреда, - пробормотал Генри, теребя свои пухлые руки, - а Рудольф сказал, что если ребенок умирает, еще не зная, что Санта0-Клауса на самом деле нет, то он попадет в рай и будет всегда смеяться. Но если он успеет вырасти, то прямиком отправится в ад, и будет поджариваться на вечном пламени, как бекон. - Так ты убил их, чтобы они не узнали, что Санта-Клауса не существует? - недоверчиво переспросил Римо. - Да, мистер Фрости, сэр. А что, Винсент сказал неправду? Римо тяжело вздохнул. Прежде, чем он собрался с силами, чтобы ответить, прошло несколько томительных секунд. - Да, Генри, - тихо проговорил Римо. - Он сказал неправду. - И теперь в аду буду поджариваться я? На этот раз Римо уже не медлил с ответом. - Нет, ты попадешь в рай, Генри. Ты готов? - А можно мне попрощаться с Рудольфом? - Боюсь, у нас слишком мало времени. Просто закрой глаза. - Хорошо. - Генри послушно зажмурился, лицо его напряглось, колени стучали друг о дружку. Он был настолько жалок, что на секунду Римо заколебался. Но потом он вспомнил о газетных вырезках с фотографиями обезглавленных детей и душераздирающих воплях родителей, о которых писали репортеры. И еще ему вспомнилось собственное лишенное радостей детство. Решительно шагнув вперед, Римо сложил пальцы в щепоть и направил точно рассчитанный удар в область над сердцем. Генри рухнул на спину, словно перевернувшийся холодильник. Дом содрогнулся от удара его огромного тела. В ту же секунду снова раздался раздраженный, почти бесполый голос: - Генри, сейчас же в кровать! Вслед за ним донесся мужской вопль. Винсент, догадался Римо. - Если ты не утихомиришь своего недоразвитого ублюдка, я завтра же возвращаюсь к Сандре. Римо взглянул на лицо лежащего на полу толстяка. Оно казалось спокойным, в уголках глаз застыло что-то напоминающее легкую улыбку. Это зрелище только разозлило Римо - он же желал маньяку-убийце страшной и долгой смерти. Он хотел, чтобы тот сполна заплатил за причиненные им страдания. И вот, теперь, он чувствовал, что его обманули. Санта-Клаус был мертв, но в душе Римо не испытывал ни малейшего чувства удовлетворения. Он чувствовал только пустоту, как и каждое Рождество много лет подряд. Может быть, стоит покончить с Винсентом, подумал он. В этот момент бесполый голос снова прокричал: - Генри, если через пять секунд я не услышу, как ты храпишь, я отведу тебя в полицию и расскажу, что ты ездишь без прав. Они тут же посадят тебя в тюрьму. В тюрьму, слышишь меня? Услышав эту тираду, Римо решил, что оставив Винсента в живых, он причинит ему гораздо больше мучений. Выйдя из дома, он забрался в красный рождественский автомобильчик, и, скрутив пару проводков, без труда завел мотор. Римо вырулил на шоссе и свернул в сторону Бостона и аэропорта Логана. В тот момент, когда казалось, что снегопад, словно сыплющий соль на старую рану, будет продолжаться вечно, он прекратился так же внезапно, как и начался. - Иногда я просто ненавижу свою работу, - сквозь зубы пробормотал Римо. - Особенно в это время года. Сев на рейс до Нью-Йорка, он втайне надеялся, что самолет захватят террористы, однако его ожидания не оправдались. Что ж, может быть, к его возвращению руководство даст ему, ради разнообразия, какое-нибудь стоящее задание. Что-нибудь масштабное, под стать его талантам. И обязательно кровавое. Случилось так, что именно этой мечте и суждено было сбыться. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Когда зазвонил телефон, Бартоломью Бронзини, сидя в спортзале у себя дома, делал упражнения на разработку суставов руки. Прежде, чем снять трубку, он неторопливо сделал еще несколько движений. Бронзини гордился своей ежедневной программой тренировок, согласно которой он всегда давал левой руке большую нагрузку. У правой мускулы справа развиты обычно значительно лучше, поэтому Бронзини разработал специальный комплекс компенсирующих упражнений, так что мускулы у него были развиты почти одинаково на обеих руках. Вытирая струившийся по широкой груди пот, Бронзини свободной рукой сгреб телефонную трубку. - Ага, - отрывисто проговорил он. - Барт, детка, как поживаешь? Это был его агент, Шон. - Что у тебя? - Наши японские друзья только что переслали мне экспресс-почтой сценарий. Это что-то потрясающее. - Много изменений? - Откуда мне знать? Я его не читал. - Ты же только что сказал, что сценарий потрясающий. - Так оно и есть. Ты бы видел, в какой он папке! По-моему, это телячья кожа или что-то в этом роде. А страницы, ты только подумай, сверху до низу исписаны от руки! Похоже на... как же это называется... каллиграфию. Бронзини тяжело вздохнул. Можно было и не спрашивать - в Голливуде сценарии читали только в случае крайней необходимости. В основном, все просто заключали контракт, а потом надеялись на лучшее. - Ладно, пришли его с посыльным. Я просмотрю. - Барт, дорогуша, не могу. Люди из Нишитцу уже прислали за тобой лайнер в Бэрбанкский аэропорт. Этот продюсер, ты с ним встречался в Токио... Как бишь его? Еще похоже на название греческой забегаловки... - Джиро Как-то там. - Точно! Так вот, он хочет, чтобы к полудню ты уже был в Юме. - Юма?! Можешь предать ему, что так дело не пойдет. Я целых три дня убил на поездку в Японию к этим молодчикам из Нишитцу. Как вспомню, аж мороз по коже продирает - вечные поклоны, бумаги на подпись, и вопросы вроде "Где вы купили эти туфли?" "А нельзя ли приобрести их в качестве сувенира?" Они все такие вежливые, что у меня просто руки чесались расквасить им носы. - Юма находится вовсе не в Японии. Это город в штате Аризона. - А зачем я им понадобился именно там? - Это место, где будут проходить съемки. С тех пор, как ты вернулся, они объездили всю страну в поисках подходящей натуры. - Черт, это же рождественский фильм! И действие происходит в Чикаго. - Наверное, это одно из изменений, которые они внесли. - Но они не могут снимать "Джонни и Рождественский дух" в Аризоне! - Почему бы и нет? - рассудительно заметил Шон. - Ведь снимали же "Звездные войны" в Калифорнии. На мой взгляд, вышло ничуть не хуже, чем в открытом космосе. - В Аризоне не бывает снега, - ядовито заметил Бронзини. - И там не растут елки, одни только кактусы. По-твоему, они на них будут игрушки вешать? - А разве у кактусов нет иголок? - Черт бы тебя побрал, Шон, только не начинай! - Хорошо, хорошо. Послушай, тебе нужно просто с ними поговорить, чтобы утрясти все эти детали. Но сейчас ты им просто необходим, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. У этих японцев проблемы с городской Торговой палатой, или еще чем-то. Насчет лицензии и распорядка рабочего дня. - Что я, по-твоему, лидер профсоюза? Пускай решают с ними эти проблемы сами. - Кхм, они почему-то не хотят этого делать. - Как это не хотят? Я кинозвезда, а не мальчик на побегушках. Ведь это фильм, одобренный профсоюзом? - Конечно, Барт, - успокаивающим тоном проговорил Шон. - Нишитцу - очень, очень крупная фирма. И они хотят запустить лапу в такое прибыльное дело, как американская киноиндустрия. Конечно же, с профсоюзом все в порядке. - Отлично, потому что иначе я немедленно бросил бы ту затею. - Ты не смог бы. - Почему это? - А ты не забыл, что под контрактом стоит твоя подпись? - Пусть попробуют подать на меня в суд. - В этом-то вся и загвоздка. Так они и сделают, и, конечно же, выиграют дело, потому что слушаться оно будет в Японии. Это гигантская корпорация, и они выдоят тебя дочиста. Никаких пони для поло, никаких Ренуаров. Скорее всего, они отберут у тебя даже коллекцию комиксов, если узнают о ее существовании. Судя по паузе на другом конце провода, Шон понял, что Бартоломью Бронзини задумался. Наконец агент решился нарушить затянувшееся молчание первым. - Ты же прекрасно знаешь, что они сделают, если ты пойдешь на попятный. Они просто отдадут роль Шварценеггеру. - Ну уж нет! - взорвался Бронзини. - Этот перекачанный бифштекс не получит моего рождественского фильма. Единственный актер во всем мире, который не может и двух слов толком связать! - Конечно, ты прав, вот и не будем доводить их до этого. Договорились? Бэрбанкский аэропорт, самолет уже ждет. Бартоломью Бронзини бросил трубку на рычаг с такой силой, что у фигурки Дональда Дака, украшавшей телефон, отвалился клюв. Когда Бронзини подъехал на своем "Харли-Дэвидсоне" к аэропорту, самолет корпорации Нишитцу уже ждал его. У люка стоял стюард-японец в белом костюме, откинувший обитый плюшем трап. Увидев, что Бронзини слез с мотоцикла, стюард быстро поклонился. - Конничи ва, Бронзини-сан, - проговорил он, непроницаемо улыбнувшись. Улыбка тут же исчезла с его лица, когда Бронзини принялся закатывать внутрь свой мотоцикл. - Нет, Бронзини-сан. - Мой "Харли" всегда путешествует со мной, - огрызнулся Бронзини, подталкивая машину наверх так легко, как будто это был велосипед. Стюард поднялся в салон вслед за ним, и, пока Бронзини пристраивал мотоцикл у борта, закрыл люк. Вслед за этим сразу же зашумели, разогреваясь, двигатели. Когда, спустя час, самолет приземлился в международном аэропорту Юмы, стюард опустил трап и тут же отскочил в сторону, чтобы освободить дорогу сумасшедшему американцу, который на полной скорости съехал на мотоцикле вниз. Бронзини с грохотом приземлился на залитой гудроном взлетной полосе, едва не вылетев из седла. Оправившись, он слез с мотоцикла и подкатил его к поджидавшему неподалеку микроавтобусу с надписью "Нишитцу". Глядя, как из автобуса на него ошарашено уставилось лицо Джиро Исудзу, он нетерпеливо подкручивал ручку газа,. Наконец японец открыл дверь и вылез наружу. - Рад, что вы смогли прилететь, Бронзини-сан. - Ближе к делу, - ответил Бартоломью. - И зовите меня просто Бронзини. В чем тут у вас проблема? - Съемка начинаться через два дня. Много работы. - Через два дня?! - У нас плотный график. Нужно торопиться. Пожалуйста, садитесь? - Поезжайте вперед, - отозвался Бронзини, влезая на мотоцикл. - Все это попахивает надувательством. Во взгляде Джиро Исудзу промелькнуло раздражение. Он помедлил секунду, как будто собирался что-то сказать, но затем лишь мотнул головой и захлопнул дверь автобуса. Вслед за микроавтобусом Бронзини поехал по направлению к городу. Судя по первому впечатлению, Юма была абсолютно плоской. По сторонам ведущего в город шоссе то и дело попадались закусочные и магазины с уцененными товарами. Кактусов почти не было. Тем не менее, когда они проехали через окраину города, во дворах кое-где стояли приземистые кактусы-колла. На большинстве домов виднелись рождественские украшения, однако из-за долетавшего из пустыни теплого ветра и отсутствия снега, Бронзини показалось, что сейчас не зима, а лето. - Как же они, черт побери, собираются снимать рождественскую картину в этом Богом забытом месте? - пробормотал он, проезжая мимо дома в мексиканском стиле, с неизменным патио, вымощенным булыжником. Над входом в дом висел коровий череп, украшенный шапкой от костюма Санта-Клауса. Бронзини все еще размышлял над этой проблемой, когда автобус подрулил к зданию мэрии города Юма. - Здесь-то мы что забыли? - спросил он у Джиро, когда тот выбрался наружу. - У нас встреча с мэром. Я сообщил ему, что вы собираетесь приехать. За мной, пожалуйста. - С мэром? - проворчал Бронзини. - Надеюсь, на этот раз мне не будут вручать ключи от города. У меня их и так уже столько, что впору открывать сувенирный магазин. Бэзил Кловз пребывал на посту мэра города Юма вот уже шесть лет. Он очень гордился своим городом, одним из самых быстрорастущих населенных пунктов штата. Он гордился тремя телестудиями, имеющей немалое стратегическое значение военной базой и кристально чистым воздухом. Мэр Кловз никогда не сдал бы этот город иностранным агрессорам по доброй воле. Однако когда его пресс-секретарь объявил о том, что в приемной находятся представители кинокомпании, входящей в Корпорацию Нишитцу, а с ними Бартоломью Бронзини, суперзвезда мировой величины, лицо мэра расплылось в радушной улыбке. - Мистер Бронзини! - вскричал он, сжимая ладонь актера обеими руками. - Замечательно, что вы смогли к нам выбраться. Я видел все фильмы с вашим участием. - Я рад. Спасибо, - негромко отозвался Бронзини. Все присутствующие единодушно расценили его слова, как признак равнодушия и скуки. На самом же деле, Бронзини всего лишь смущала официальная сторона, сопутствующая его популярности. - Я был просто потрясен вашим "Конаном-попрошайкой". Вы выглядели таким... таким мускулистым! - Очень мило с вашей стороны, - пробормотал Бронзини. Он решил не заострять внимания на том, что главную роль в этом фильме сыграл Арнольд Шварценеггер. Бронзини терпеть не мог, когда люди путали его с этим австрийским буйволом, - Что ж, мистер Бронзини, - начал мэр Юмы, жестом приглашая вошедших садиться. - Мистер Исудзу утверждает, что вы решили снять в нашем прекрасном городе свою новую картину. - Совершенно верно, сэр, - подтвердил Бронзини, и все решили, что таким образом он показал, насколько снисходителен он бывает к другим людям, несмотря на то, что ничего подобного в виду не имелось. - Вы, конечно же, понимаете, что когда ко мне обращаются незнакомые люди, прошу прощения, джентльмены, - мэр покаянно поклонился сидевшим с непроницаемыми лицами представителям Нишитцу, - и просят выдать лицензию и все такое прочее, мне хотелось бы получить определенные гарантии. Знаете, у нас в Юме снимается не так уж много фильмов, поэтому я и сообщил этим уважаемым господам, что как только они смогут наглядно подтвердить искренность и добропорядочность своих намерений, я сделаю все от меня зависящее, чтобы договориться с городским советом. Ну, началось, подумал Бронзини. Ему иногда приходилось выступать в роли продюсера, и он уже успел привыкнуть, что в таких ситуациях на него начинали давить. Когда заключаешь с городским властями контракт на съемки в общественных местах, им никогда не приходило в голову, какой доход это принесет в бюджет города, и сколько местных жителей получат работу на съемках. Их интересовало только, что будут иметь с этого они. - Поэтому, когда мистер Исудзу сказал, что вы готовы приехать и развеять наши опасения, - продолжал мэр, - то я ответил: "Что ж, думаю, этого будет вполне достаточно". В этот момент в комнату заглянул пресс-секретарь. - Они уже здесь, господин мэр. - Замечательно, - откликнулся мэр Кловз. - Пойдемте, нам нужно с ними встретиться. В дверях комнаты Бронзини поймал Исудзу за руку. - В чем дело? - прошипел он. - Тише! Это скоро закончится. - Черт! - выругался Бронзини, увидев журналистов, устанавливающих телекамеры. По сторонам застыли корреспонденты из газет, уже занеся над блокнотами карандаши. - Дамы и господа, благодарю вас за то, что вы здесь собрались, - громогласно начал мэр. - Как вы уже имели возможность убедиться, знаменитый Бартоломью Бронзини, снявшийся во многих фильмах, ставших классикой жанра, таких, как "Конан-попрошайка", почтил меня своим посещением. Барт приехал в Юму специально, чтобы попросить моего разрешения на съемки очередного супербоевика. Вместе с ним приехал мистер Джиро Исудзу, продюсер со стороны Корпорации Нишитцу. Думаю, судя по надписям на ваших видеокамерах, вы знаете, что такое Нишитцу, гораздо лучше меня. Несмотря на то, что никто не составил ему компании, мэр от души рассмеялся. Затем он продолжил: - Для съемок нового фильма Барта из десятков американских городов эти люди выбрали Юму. А сейчас вы можете получить ответы на интересующие вас вопросы. В зале повисла томительная тишина. Газетные корреспонденты, казалось, внимательно изучали записи в своих блокнотах. Телеоператоры застыли в нерешительности. Бронзини уже приходилось сталкиваться с подобными ситуациями. Его репутация могла запугать даже развязных тележурналистов. - Может быть, я начну сам? - попытался сострить Бронзини. - Ну, например, насколько жарко у вас бывает в это время года? Никто даже не улыбнулся. Он просто ненавидел, когда люди не смеялись над его шутками. Наконец, заговорила развязная блондинка, представившаяся, как одна из обозревателей с телевидения: - Мистер Бронзини, расскажите нам о своем новом фильме. - Это рождественская история. В фильме... - А какое впечатление сложилось у вас о Юме? - Думаю, достаточно сложно составить представление о городе, когда ты успел увидеть только здание аэропорта и мэрии, - глуповато улыбнулся Бронзини. Он ожидал, что журналистка задаст ему еще один, наводящий вопрос, но пресса уже переключилась на Джиро Исудзу. - Мистер Исудзу, почему вы выбрали для съемок именно Юму? - Она отлично подходит для наших целей, - ответил Джиро. - Мистер Исудзу, как вы думаете, захотят ли американцы смотреть фильм с титрами "Сделано в Японии"? - Мистер Исудзу, какие прогнозы вы могли бы сделать по поводу лидирующего положения, которое Япония занимает на Тихоокеанском рынке? - Мистер Исудзу... И так далее, и тому подобное. Представители прессы с удовольствием тараторили, затрагивая все темы, которые могли меть хоть малейшее отношение к Юме, и даже несколько тем, совсем к ней не относящихся. Когда, быть может, уже через несколько часов, журналисты опубликуют свои репортажи, то все они попытаются сыграть на банальной местной теме. Никто даже и не удосужится упомянуть, что эта роль будет в корне отличаться от обычных для Бронзини героев-суперменов. То, что он является также автором сценария, тоже вряд ли станет достоянием общественности. Если те две короткие фразы, которые Бронзини успел произнести в начале, не переврут, то уже можно считать, что ему повезло. Все это он тоже ненавидел. Наконец телевизионщики принялись собирать свое оборудование, а репортеры из газет потянулись к выходу, время от времени оглядываясь и бросая на него полные любопытства взгляды. Бронзини услышал, как одна из женщин сказала своей спутнице: "Ты представляешь? Он заработает на этом фильме миллионы, а сам и двух слов связать не может". Когда репортеры вышли, снова появился мэр Юмы и началась очередная серия рукопожатий. - Вы были великолепны, Барт. Ничего, если я буду вас так называть? - Продолжайте, продолжайте. Насколько я понял, вы уже успели к этому привыкнуть. - Спасибо, Барт. В следующем году будут перевыборы, и, благодаря сегодняшней пресс-конференции мои шансы взлетят до небес. - По крайней мере, на мой голос можете рассчитывать совершенно спокойно, - пошутил Бронзини. - А вы разве зарегистрированы в нашем городе? - Это была маленькая шутка, - объяснил Бронзини.- Совсем малюсенькая. Мэр выглядел озадаченным. Во взгляде у него явно читалось: "Так этот неандерталец еще и шутить умеет?" О, каким знакомым все это казалось для Бронзини. - Ааа! - протянул мэр Кловз. - Шутка. Что ж, приятно слышать, что у вас есть чувство юмора. - Мне его не так давно пересадили, - ответил Бронзини. - Так вы уладите дело с лицензией? - поспешил вставить Джиро Исудзу. - Да-да, конечно. И позвольте мне стать первым, кто пожелает вашей съемочной бригаде всего самого наилучшего. Бронзини с явным облегчением пожал протянутую мэром руку. Неужели это все? Нет, наверняка еще попросит автограф. Может быть, хоть это будет не так ужасно? - Ах да, пока вы еще не ушли, - заторопился мэр. - Можно попросить у вас автограф? - Конечно, - согласился Бронзини, беря у него ручку и собственную фотографию, вырванную из какого-то журнала. - Для кого сделать надпись? - спросил он. - Напишите на мое имя, хотя вообще-то это для дочери. - Угу, - вздохнул Бронзини, расписываясь на фотографии. Дарственная надпись звучала так: "Мэру города Юма от его друга Арнольда Шварценеггера". Как он и предполагал, мэр проглотил это и глазом не моргнув. Когда они с Джиро Исудзу вышли на улицу, Бронзини прорычал: - Ну что, все? Теперь, наконец, я свободен? - Нет, нам осталось нанести еще много визитов. Сначала мы зайдем в отель. - Зачем? Неужели уборщица требует оставить ей локон на память? - пробормотал Бронзини, запрыгивая в седло мотоцикла. Они поехали в сторону Шайло-Инн, элегантного каменного отеля рядом с шоссе номер восемь. Вход в гостиницу был окружен толпой пикетчиков. В руках они держали плакаты с надписями "Бронзини потерял совесть", "Бронзини против Америки", "Бронзини - предатель". У одного из демонстрантов была афиша фильма "Гранди-3", на котором Бронзини, с яркой повязкой на голове, был снят в профиль. В подписи под плакатом "Бронзини в роли Гранди" последнее слово было перечеркнуто, и вместо него подписано "Гада". - Что это, черт возьми, значит? - взревел Бронзини. - Профсоюз, - объяснил Исудзу. - Они протестуют. - Будь они прокляты! Но мы же снимаем фильм, который одобрен профсоюзом! - Да, конечно. Японским профсоюзом. - Послушайте, Джиро, я не могу принимать участие в подобных съемках. Мое доброе имя втопчут в грязь. Я ведь друг и герой рабочего класса! - Так было до "Ринго-5", когда Ринго убил соперника во время боксерского матча. Но в Японии вы все еще супергерой. Ваше будущее там, а не здесь. Американцы устали от вас. Бронзини уперся руками в бока. - Не виляйте, Исудзу. Почему бы нам не поговорить начистоту? - Извините. Не понимаю. Я и так говорить начистоту. - Вы не понимаете! Хорошо, тогда я объясню: я не стану отказываться от всего, что связывают с моим именем. Ведь я Бартоломью Бронзини, ожившая мечта миллионов американцев, богатых и бедных. - Эти люди тоже американцы, - возразил Исудзу, показывая на марширующих пикетчиков. - Но они не называют вас героем. - Потому что они считают, что я их предал. Но я не стану этого делать. Все, с меня довольно, - решительно сказал Бронзини и взялся за руль мотоцикла. - Шварценеггер снимется за меньшие деньги, - бросил ему вслед Исудзу, - и, наверное, сделает это лучше. - Ну и договаривайтесь с этим олухом из Шварцвальда, - огрызнулся Бронзини. - Так мы и сделаем. А гонорар заплатим ему из денег, которые вы выплатите нам по судебному иску. Уже закинув одну ногу, чтобы влезть в седло, Бронзини так и застыл на месте. Казалось, что он вдруг решил изобразить собаку, которая после долгого воздержания решила облегчиться у ближайшего столба. От одной только мысли, что Шварценеггеру заплатят из его собственного кармана, Бронзини так и передернуло. С явной неохотой он опустил ногу и вернулся к невозмутимо поджидавшему его японцу. На обычно непроницаемом лице Джиро Исудзу промелькнуло что-то, весьма похожее на удовлетворение. - Теперь вы понимать? - Похоже, мы с вами не сработаемся, Джиро. - Наш офис в этом отеле. Нужно идти туда - много телефонных звонков, много работы, если мы хотим, чтобы съемки начались по графику. - У Джиро это слово выходило как "си-омки". Бронзини посмотрел в сторону демонстрантов, окруживших вход. - Мне никогда еще не приходилось прорываться через пикеты. - Тогда мы использовать задний ход. Пойдемте. Джиро Исудзу двинулся к гостинице, вслед за ним потянулась остальные японцы. Бронзини еще раз поглядел на пикетчиков, настолько увлеченных выкрикиванием лозунгов, что от их внимания ускользнуло столь близкое соседство с объектом их претензий. Не привыкший отступать, когда ему брошен вызов, Бронзини решил, что попытается их урезонить. Он уже направился к пикетчикам, как вдруг один из них, здоровенный детина, заметил его. - Эй, а вот и он! - закричал этот человек. - Стероидный Жеребец собственной персоной. Бронзини! Со стороны толпы послышались свист и улюлюканье. - Уууу! - кричали оттуда. - Бронзини, убирайся обратно в Японию! - Выслушайте же меня! - попытался перекричать их Бронзини, но его голос потонул во всеобщем шуме. Пикетчики - члены Международного Союза Кинематографических Работников - истолковали гневное выражение лица Бронзини по-своему. - Слышали, как он нас назвал? - с негодованием прокричал кто-то. Это выкрик оказался последней каплей. Толпа двинулась на вперед. Бронзини остановился и сложил руки на груди. Он не двинется с места. В конце концов, на что они способны? Как выяснилось секундой позже, самое большее, на что хватило пикетчиков, это окружить его плотной кричащей толпой. - Долой Бронзини! У бамбино-колосса оказались глиняные ноги! - Послушайте же! - кричал Бронзини. - Я просто хочу обсудить с вами все это. Думаю, мы могли бы прийти к компромиссу. Он ошибался. Никто его и не слушал. К гостинице уже подъезжали телеоператоры, чтобы запечатлеть, как знаменитого Бронзини взяли в заложники три десятка демонстрантов, вооруженных одними плакатами. Увидев, что их снимают, один из пикетчиков крикнул: "Вот, глядите!", и с силой хлопнул Бронзини своим транспарантом. Деревянная ручка, ударившись о плечо актера, переломилась пополам. Он почти не почувствовал удара, но дело было не в этом. Суровое детство Бартоломью Бронзини прошло в итальянском квартале, где подставивший другую щеку мог легко поплатиться жизнью. Поэтому Бронзини уложил обидчика мощным ударом справа. Демонстранты, ошалев, яростно бросились вперед, и Бронзини не замедлил ответить ударом на удар. Один за другим он укладывал своих противников на асфальт перед гостиницей. Его типично итальянское лицо исказила ухмылка - вот это то, что надо. В драке Бронзини чувствовал себя, как рыба в воде. Тем не менее, расквасив очередной нос, он засомневался, на чьей стороне будет, в конечном итоге, перевес. Все его сомнения разрешились, когда из фойе на улицу высыпала толпа японцев. Часть из них, очевидно, телохранители, услышав возбужденные крики Джиро Исудзу, вытащила из-за пазухи пистолеты. - Остановите их! - верещал Исудзу. - Защищайте Бронзини! Живо! Телохранители бросились вперед, и толпа моментально обрушилась на них. Бронзини попытался прорваться вперед, но противников было слишком много. Он схватил одного из пикетчиков за горло, и в этот момент прозвучал выстрел. Человек, которого железной хваткой держал Бронзини, дернулся и обмяк. Когда, упав, он ударился об асфальт, в голове у него что-то хрустнуло. - Какого дьявола! - завопил Бронзини. - Кто стрелял? Кто это был? Ответ он получил через несколько секунд, когда, почувствовав, что кто-то тянет его за ремень, обернулся, и увидел одного из телохранителей-японцев. - Пусти, - рявкнул Бронзини. - Не видишь, он тяжело ранен! - Нет, идите за мной. - Я сказал пус... Бартоломью Бронзини так и не успел договорить, потому что земля и небо внезапно поменялись местами, и он понял, что лежит на спине. От резкого удара у него перехватило дыхание, и Бронзини подумал, что наверняка схлопотал шальную пулю. Затем, под звуки не прекращающихся выстрелов, его приподняли и потащили в сторону поджидавшего их микроавтобуса, который тут же понесся прочь от гостиницы. - Что это было? - ошеломленно спросил он у нависавшего над ним Джиро Исудзу. - Дзюдо. Так было нужно. - Твою мать... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Когда Римо добрался на такси до своего обиталища в городке Рай, штат Нью-Йорк, уже светало. Расплачиваясь, он вручил водителю хрустящую стодолларовую бумажку. - С Рождеством, - сказал Римо. - Сдачи не надо. - Эй, тебе тоже счастливого Рождества, приятель. По-моему, ты неплохо запасся к празднику. - Да нет, просто с меня не требуют отчета о расходах на службе. - Все равно спасибо, - поблагодарил, отъезжая, водитель. В Рае снегопада не было. Буря, засыпавшая снегом все северо-западные штаты, прошла здесь днем раньше. Тротуары уже вычистил маленький бульдозер, оставивший кое-где характерные отпечатки гусениц. Однако дорожка, по которой нужно было пройти Римо, все еще лежала под слоем снега. Задержав дыхание, Римо поставил ногу на корку, образовавшуюся поверх сугроба. Его руки, казалось, слегка приподнялись, как будто наполнившись каким-то легким газом, вместо обычной плоти и кро