тныне вы можете беспрепятственно приближаться к ручью. Ручей теперь ваш. И корабль тоже. С этого мгновения вы полноправный член нашей команды. Он обратился к матросам. Они молча выслушали его, а потом стали по очереди подходить к ней и почтительно целовать руку. А она смеялась и благодарила их, а в голове ее вертелась одна и та же мысль: <Это всего лишь сон, безумный, фантастический летний сон>. Внизу на воде уже ждала лодка с одним из матросов. Дона перебралась через перила и начала спускаться по трапу. Француз не помогал ей. Он стоял наверху и смотрел, как она спускается. --Вы не передумали? -- крикнул он ей вдогонку. -- Вы по-прежнему хотите запереть Нэврон и уволить Уильяма? --Уже не хочу, -- ответила она. --В таком случае я считаю своим долгом нанести вам ответный визит. --Буду очень рада, -- сказала она. -- Когда мне прийти? Скажем, после обеда, часа в три -- вас устроит? Надеюсь, вы напоите меня чаем? Она посмотрела на него, рассмеялась и покачала головой: --Нет, вы ведь не лорд Годолфин. Пираты не являются к дамам средь бела дня. Им полагается приходить ночью, тайком, оповещая о себе стуком в окно. Чтобы перепуганная хозяйка, затеплив свечу, усадила гостя за стол и накормила остатками ужина. --Ну что ж, -- сказал он, -- тогда завтра в десять. --Идет, -- ответила она. --Спокойной ночи. --Спокойной ночи. Дона переправилась через ручей и вышла на берег, а француз все стоял на палубе и смотрел ей вслед. Солнце спряталось за деревьями, ручей погрузился во тьму. Отлив закончился; вода отступила с отмелей и замерла, спокойная и неподвижная. Где-то в стороне, за излучиной, коротко прокричал кроншнеп. Дона взглянула на корабль. Яркий, пестрый, с необычными наклонными мачтами, он казался сейчас далеким и нереальным. Она повернулась и торопливо двинулась к дому, виновато улыбаясь на ходу, словно ребенок, напроказивший тайком от взрослых. 7 Выйдя на лужайку, она увидела, что Уильям стоит у окна гостиной, делая вид, что протирает его, а на самом деле высматривая, откуда она придет. Она решила не объявлять ему обо всем сразу, а для начала немного подразнить. Переступив порог гостиной, она остановилась и, вертя в руках косынку, проговорила: --Уф, я отлично прогулялась, голова совсем не болит. --Я заметил, миледи, -- ответил он, пристально глядя на нее. --У реки сегодня так хорошо: тихо, прохладно. --Да, миледи. --Представь себе, там, оказывается, есть ручей. Удивительное место: уединенное, таинственное -- идеальное убежище для тех, кто хочет скрыться от посторонних взглядов... как я, например. --Да, миледи. --Ну а ты как съездил? Застал лорда Годолфина? --Нет, миледи, его светлости не было дома. Я оставил цветы у лакея и попросил передать их миледи Годолфин. --Спасибо, -- сказала она. Затем помолчала, притворяясь, что поправляет ветки сирени в вазе, и добавила: -- Да, Уильям, пока я не забыла: завтра вечером я жду гостей. Ужин лучше перенести на десять. --Слушаюсь, миледи. На сколько человек прикажете накрывать? --На двоих. Нас будет только двое -- я и еще один господин. --Хорошо, миледи. --Гость придет пешком, поэтому скажи груму, чтобы запер конюшню и ложился спать. --Слушаюсь, миледи. --И вот еще что, Уильям... Ты умеешь готовить? --Когда-то у меня это неплохо получалось, миледи. --В таком случае приготовь завтра ужин для меня и моего гостя. --Хорошо, миледи. --Слуг можешь отпустить. Им совсем необязательно знать, что я буду ужинать не одна. --Понимаю, миледи. --Как видишь, Уильям, я тоже способна на безрассудные поступки. --Вижу, миледи. --Тебя это шокирует? --Нисколько, миледи. --Вот как? Почему же? --Ни вы, ни мой хозяин ничем не можете шокировать меня, миледи. Дона расхохоталась, прижав руки к груди. --О, Уильям, значит, ты обо всем догадался? Но как? Чем я себя выдала? --Походкой, миледи. Как только вы вошли в комнату, я сразу понял, что что-то случилось. Да и глаза у вас, с позволения сказать, стали совсем другие: живые, веселые. А когда я увидел, что вы к тому же пришли со стороны реки, я мигом сообразил, в чем дело, и сказал себе: <Ну вот, наконец-то они встретились>. -- Почему <наконец-то>? --Потому что я верю в судьбу, миледи. Рано или поздно она должна была свести вас с моим хозяином. --Несмотря на то, что я -- почтенная замужняя дама, мать двоих детей, а твой хозяин -- француз и опасный преступник? --Да, миледи, несмотря на это. --Но ведь это грех, Уильям, страшный грех. Я предаю интересы своей страны. Меня могут посадить в тюрьму. --Конечно, могут, миледи. На этот раз он не скрывал улыбки, губы его задрожали от смеха, и она поняла, что он больше не будет держаться с ней холодно и отстраненно, отныне он ее друг, верный, преданный друг, на которого всегда можно положиться. --А ты разделяешь убеждения своего хозяина, Уильям? -- спросила она. --Я слуга, миледи, -- ответил он, -- и мне достаточно того, что мой хозяин считает их правильными. Корабль -- это его королевство. Там он волен делать все, что захочет, и никто не посмеет ему запретить. Он сам себе господин и сам себе судья. --Но разве обязательно быть пиратом, чтобы чувствовать себя свободным и поступать, как хочешь? --Мой хозяин считает, что да, миледи. Он убежден, что человек, живущий обычной, размеренной жизнью, быстро становится рабом собственных привычек, делается вялым, тупым и бездеятельным. Таким, как все, одним из многих. В то время как пират -- вечный бунтарь, вечный изгнанник -- всегда противостоит миру. Он свободен и беспечен, и никакие людские законы не могут его удержать. --Или помешать ему быть самим собой, -- тихо добавила она. --Совершенно верно, миледи. --А твоего хозяина не смущает, что пиратство -- это зло, что грабить людей -- преступление? --Поверьте, миледи, он грабит только тех, кого грех не ограбить. Да и добычу свою, как правило, раздает беднякам. Многие бедные семьи Бретани считают его своим благодетелем. Так что и в этом смысле совесть его совершенно чиста. --Он, очевидно, не женат? --Нет, миледи. Супружеская жизнь не для пирата. --А если его жена тоже будет любить море? --Вы забываете, миледи, что природа уготовила женщине быть не только женой, но и матерью. --Да, ты прав. --Стоит женщине обзавестись ребенком, как она сразу же становится домоседкой. Кочевая жизнь ее больше не устраивает. И мужчине приходится выбирать: или сидеть дома, изнывая от скуки, или бродяжничать, страдая от тоски. В любом случае это уже не пират. Нет, миледи, если мужчина хочет сохранить свободу, он должен выходить в море один. --Твой хозяин тоже так считает? --Да, миледи. --Как жаль, что я не мужчина. --Почему, миледи? --Я тоже хотела бы найти свой корабль, на котором можно уплыть в море и забыть обо всем. Не успела она закончить, как сверху послышался громкий детский плач и ворчливые уговоры Пру. Дона улыбнулась и покачала головой. --Твой хозяин прав, Уильям: все мы рабы своих привычек, в особенности матери. Только пираты и могут быть свободными в этом мире. И, проговорив это, она отправилась наверх, чтобы утешить и приласкать своих детей. Вечером, улегшись в кровать, она вынула из ящика томик Ронсара и стала перелистывать его, пытаясь представить, как несколько дней назад француз лежал на этой же кровати и, зажав в зубах трубку, откинувшись на подушку, читал эту же книгу. Должно быть, устав от чтения, он так же, как и она, отложил книгу в сторону и задул свечу, собираясь уснуть. <Интересно, -- думала она, -- спит ли он сейчас в своей тихой, прохладной каюте, где за стеной чуть слышно плещет вода, или лежит, как и я, закинув руки за голову, смотрит в темноту и размышляет о будущем?> Проснувшись на следующее утро, она первым делом подбежала к окну. Небо было пронзительно ясным и чистым, как всегда при восточном ветре. Солнечный луч скользнул по ее лицу, и она подумала о корабле. Ей представилось, как он стоит в тихой, спокойной заводи, со всех сторон защищенной деревьями, отделенной широкой равниной от главного русла, по которому начавшийся прилив гонит беспокойную мелкую рябь, и от пенной полосы прибоя, где высокие валы, вскипая, обрушиваются на берег и рассыпаются мириадами брызг. Она вспомнила о предстоящем ужине и улыбнулась -- взволнованно и виновато, как заговорщица. Весь сегодняшний день представлялся ей прелюдией, предвкушением того, что должно произойти вечером. Размышляя об этом, она отправилась в сад, чтобы нарезать свежих цветов, хотя те, что стояли в комнате, еще не успели увянуть. Она любила срезать цветы, это мирное занятие отвлекало и успокаивало ее. И сейчас, перебирая длинные стебли, гладя нежные лепестки, укладывая цветы в корзину и расставляя их затем в вазы, приготовленные Уильямом, она чувствовала, как напряжение ее постепенно спадает, а тревога рассеивается. У Уильяма тоже был заговорщицкий вид. Начищая серебро в столовой, он поднял голову и многозначительно посмотрел на нее -- ему было приятно, что она знает, для кого он так старается. --Достань все серебро, Уильям, и зажги все свечи, -- сказала она. -- Я хочу, чтобы гость по достоинству оценил Нэврон. И не забудь поставить на стол сервиз с розами, который приберегают для самых торжественных случаев. Ее вдруг охватило безудержное веселье. Она сама принесла сервиз, перемыла тарелки, покрывшиеся толстым слоем пыли, и украсила стол букетом только что срезанных полураспустившихся роз. Потом они спустились в подвал, и Уильям, осмотрев затянутые паутиной бутылки, совершенно неожиданно обнаружил любимое вино своего хозяина. Они обменивались таинственными улыбками, перешептывались, словно два заговорщика, и это доставляло ей удивительную, преступную радость, какую, наверное, испытывает ребенок, напроказивший тайком от родителей и тихонько посмеивающийся в уголке. --Что ты приготовишь на ужин? -- спросила она, но он только покачал головой, не желая раньше времени разглашать свою тайну. --Не волнуйтесь, миледи, все будет в порядке. И она снова пошла в сад, чувствуя, что сердце ее переполняется от счастья. А потом был полдень, жаркий, ветреный и мглистый, и нескончаемо долгие послеобеденные часы, и чай с детьми под шелковицей... Потом незаметно подкрались сумерки, детей отправили спать, ветер стих, солнце село, окрасив небо яркими красками, показались первые звезды. Дом замер; слуги, убедившись, что усталая хозяйка отказалась от ужина и отправилась спать, сочли ее поведение достойным всяческих похвал и разбрелись по своим комнатам. Уильям, должно быть, тоже ушел к себе готовить ужин. Дона больше не расспрашивала его -- ей было уже не до этого. Она поднялась в спальню, открыла платяной шкаф и задумалась, не зная, на чем остановиться. Наконец, после долгих колебаний, выбрала кремовое платье, которое надевала несколько раз и которое ей определенно шло, вдела в уши рубиновые серьги, доставшиеся ей в наследство от матери Гарри, и украсила шею ожерельем из рубинов. <Ах, все это напрасно, -- думала она, -- он ничего не заметит. Он не из тех мужчин, которые обращают внимание на наряды и украшения. Женщины его вообще не интересуют>. Но все же продолжала тщательно накручивать локоны на палец и аккуратно укладывать их по бокам. Неожиданно часы на конюшне пробили десять, она испуганно отложила расческу и побежала вниз. Спустившись по лестнице в столовую, она увидела, что Уильям в точности исполнил ее указания: свечи были зажжены, а на длинном столе сверкало начищенное серебро. Сам он стоял здесь же, у буфета, завершая последние приготовления. Она подошла поближе, чтобы узнать, чем он их порадует, и не смогла удержаться от улыбки. --Так вот почему ты ходил сегодня в Хелфорд и вернулся с корзинкой, -- сказала она. На буфете красовался разделанный краб, приготовленный по-французски, блюдо молодой картошки в мундире, свежий зеленый салат, сдобренный чесноком, и мелкая ярко-красная редиска. У Уильяма хватило времени даже на десерт -- Дона увидела тонкие вафельные трубочки с кремом и целую миску свежей земляники. --Уильям, ты поистине превзошел самого себя! -- воскликнула она. На что он позволил себе улыбнуться и с поклоном ответить: --Очень рад, что вам понравилось, миледи. --Как я выгляжу? -- спросила она, поворачиваясь на каблуках. -- Достаточно хорошо, чтобы заслужить одобрение твоего хозяина? --Не думаю, что вы дождетесь от него одобрения, миледи, -- ответил слуга. -- Хотя абсолютно равнодушным ваш вид его, конечно, не оставит. --Спасибо и на этом, -- мрачно ответила она и отправилась в гостиную, чтобы не пропустить появления француза. Уильям из предосторожности задернул в гостиной все шторы. Она раздернула их, впуская в комнату сладкие ароматы летней ночи, и выглянула наружу; по лужайке к дому неслышно двигалась высокая темная фигура -- француз был уже здесь. Очевидно, он догадался, что ей захочется сыграть роль хозяйки, -- его наряд был тщательно подобран и полностью отвечал ее намерениям. Она разглядела белые чулки, туфли с серебряными пряжками, поблескивающими в лунном свете, длинный камзол вишневого цвета, пояс чуть более темного оттенка, рубашку с кружевным воротником и кружевными манжетами. Но парик он так и не надел, предпочитая прическу из собственных волос, делающую его похожим на солдата. Подойдя к Доне, он поклонился и почтительно, как и подобает гостю, поцеловал ее протянутую руку. Затем остановился в дверях гостиной и с улыбкой взглянул на нее. --Ужин готов, -- сказала она, только чтобы что-нибудь сказать. Он промолчал и двинулся вслед за ней в столовую, где их уже поджидал Уильям. На пороге он на минуту задержался, окидывая взглядом горящие свечи, ярко начищенное серебро и матово поблескивающие тарелки с каймой из роз. Потом повернулся к хозяйке и произнес со своей обычной неторопливой и насмешливой улыбкой: --А вы не боитесь выставлять все эти соблазны перед пиратом? --Это не моя идея, -- пробормотала Дона. -- Я здесь ни при чем, это все Уильям... --Не может быть, -- сказал француз. -- Раньше он меня так не баловал. Обычно он ограничивался тем, что зажаривал кусок мяса, швырял его на выщербленную тарелку и сдергивал чехол с одного из стульев. Верно, Уильям? -- Да, сэр, -- откликнулся слуга, и его круглое личико просияло. Дона уселась за стол, чувствуя, как робость и неловкость, возникшие между ними вначале, исчезают благодаря присутствию Уильяма. Он отлично понимал свою роль и охотно позволял хозяину и хозяйке оттачивать на нем свое остроумие, отвечая улыбкой и легким пожатием плеч на их шутливые реплики. К тому же краб был весьма недурен, салат отменно сочен, пирожные вкусны, земляника ароматна, а вино -- выше всяких похвал. --А все-таки Уильяму до меня далеко, -- заметил француз. -- Вот погодите, как-нибудь я угощу вас своим коронным блюдом -- цыпленком на вертеле. --И где же вы собираетесь его готовить? -- недоверчиво спросила Дона. -- Уж не в своей ли каюте, этой суровой келье отшельника? Философия и кулинария как-то плохо вяжутся друг с другом. --Напротив, -- возразил он, -- они прекрасно друг друга дополняют. Но жарить цыпленка я буду, конечно, не в каюте, а на костре, который мы с вами разожжем где-нибудь на берегу ручья, под открытым небом. Только есть его нужно непременно руками. И не при свечах, а здесь же, у костра. --И может быть, тогда из леса прилетит козодой и пропоет для нас свою песню, -- сказала она. --Может быть, -- с улыбкой ответил он. Дона представила костер, который они разожгут на берегу, у самой кромки воды, искры, с шипением и треском уносящиеся в небо, аппетитный запах, щекочущий ноздри... Наверное он будет готовить цыпленка так же серьезно и сосредоточенно, как вчера рисовал цаплю, а завтра будет разрабатывать план очередной операции. Неожиданно она заметила, что Уильям ушел, оставив их вдвоем. Она поднялась, задула свечи и провела его в гостиную. --Можете закурить, если хотите, -- сказала она, показывая на камин, где лежала забытая им табакерка. --Вы необыкновенно гостеприимны, -- ответил он. Она уселась в кресло, а он остался стоять у камина, набивая трубку и с интересом поглядывая вокруг. --Да, -- проговорил он наконец, -- здесь многое переменилось с зимы. Когда я приезжал сюда последний раз, мебель скрывалась под чехлами, а в вазах не было цветов. Все выглядело уныло и заброшенно. Ваш приезд преобразил Нэврон. --Все пустые дома кажутся заброшенными, -- сказала она. --Конечно, -- согласился он, -- но я имел в виду не это. Я хотел сказать, что Нэврон выглядел бы заброшенным, если бы не вы, а кто-то другой нарушил его уединение. Она не ответила -- его фраза показалась ей не совсем понятной. Оба помолчали, затем он спросил: --А, собственно говоря, почему вы сюда приехали? Она подняла руку и принялась вертеть кисточку на подушке, лежавшей у нее под головой. --Помните, вчера вы говорили о дурной славе, которой пользуется имя Доны Сент-Колам, о сплетнях, которые идут за ней по пятам? А что, если мне надоело быть Доной Сент-Колам? Что, если мне захотелось стать кем- то другим? --А, вот оно что, -- произнес он. -- Значит, вы просто решили удрать. --Уильям предупреждал меня, что вы именно так расцените мой приезд. --У Уильяма большой опыт. Он помнит, что и я в свое время поступил точно так же. Когда-то в Бретани жил человек по имени Жан-Бенуа Обери. Он был богат, владел несколькими поместьями, у него были друзья, положение в обществе и верный, преданный слуга, которого звали Уильям. Но в один прекрасный день хозяину Уильяма надоело быть Жаном-Бенуа Обери и он решил сделаться пиратом. Он построил себе корабль и назвал его <Ла Муэтт>. --Разве можно изменить свою судьбу? --Как видите, можно. --И вы счастливы? --Я удовлетворен. --В чем же разница? --Разница между счастьем и удовлетворением? Сложный вопрос, сразу и не ответишь. Наверное, в том, что у довольного человека и ум, и сердце находятся в полном согласии, работают дружно и слаженно. Ум спокоен, сердце свободно, оба отлично дополняют друг друга. Ну а счастье... счастье капризно, оно может явиться раз в жизни -- и одарить ни с чем не сравнимым блаженством. -- То есть вы хотите сказать, что удовлетворение прочно и долговременно, а счастье зыбко и мимолетно? --Да, именно так! Впрочем, у счастья много оттенков. Я, например, до сих пор помню свою первую вылазку, когда мы решили захватить английское торговое судно. Все закончилось успешно, и мы благополучно доставили его в порт. Я был по-настоящему счастлив в эту минуту. Мне удалось достичь того, к чему я стремился, удалось, несмотря на все трудности. --Да, -- проговорила она, -- да... Я понимаю. --И таких минут, поверьте, наберется немало. Я испытываю счастье, когда заканчиваю рисунок и вижу, что под моим пером он обретает ту форму, которую я хотел ему придать. Вот вам и еще один оттенок счастья. --Мужчинам проще, -- сказала она, -- природа создала их для творчества. Они могут сотворить счастье своими руками, с помощью силы, ума или таланта. --Верно, -- ответил он, -- но и у женщин есть свое призвание -- дети. Воспитать ребенка не менее сложно, чем нарисовать хорошую картину или разработать план операции. --Вы действительно так считаете? --Разумеется. --Мне это никогда не приходило в голову. --Но ведь у вас есть дети? --Да... двое. --Неужели вы не чувствовали себя творцом, когда впервые держали их на руках? Неужели вы не говорили себе: <Это создала я. Это мое творение>? Неужели вы не были тогда счастливы? Она задумалась, а потом с улыбкой ответила: --Да, пожалуй, вы правы. Он отвернулся и начал разглядывать безделушки, стоявшие на камине. --Вы слишком беспечны, -- проговорил он наконец, -- нельзя оставлять на виду такие сокровища, когда приглашаешь в гости пирата. Вот эта шкатулка, например, стоит никак не меньше нескольких сотен фунтов. --Я вам доверяю. --Совершенно напрасно. --Я рассчитываю на вашу снисходительность. --Про меня говорят, что я не знаю снисхождения. Он поставил шкатулку обратно и взял в руки миниатюру Гарри. Некоторое время он разглядывал ее, тихонько насвистывая, потом спросил: --Ваш муж? --Да, -- ответила она. Он ничего больше не добавил и молча водворил портрет на место. И это его молчание, а также то, что он ни словом не обмолвился о достоинствах или недостатках миниатюры, о ее сходстве с оригиналом, неожиданно больно задело ее. Она поняла, что он не слишком высокого мнения о Гарри, что он считает его жалким и никчемным. Ей стало досадно, что она поставила портрет на камин и что Гарри был именно таким, каким изобразил его художник. --Портрет сделан очень давно, -- проговорила она, словно оправдываясь, -- еще до нашей свадьбы. --Вот как? -- произнес он. Затем помолчал и спросил: -- А ваш портрет, тот, что висит в спальне, написан в это же время? --Да, -- ответила она, -- точнее, сразу после помолвки. --И давно вы замужем? --Шесть лет. Нашей старшей дочери сейчас пять. --А почему вы вышли замуж? Она растерянно посмотрела на него -- вопрос был довольно неожиданный. Однако он задал его таким естественным тоном, словно речь шла о выборе блюд к обеду, и она, сама того не желая, ответила ему так просто и честно, как никогда не ответила бы себе самой: --Из любопытства. А еще потому, что у Гарри были очень красивые глаза. Слова ее прозвучали отстраненно, как будто их проговорил кто-то другой. Он ничего не сказал -- молча отошел к камину, сел на стул и достал из кармана камзола листок бумаги. Дона не видела этого, она смотрела прямо перед собой и думала о прошлом. Ей вспомнилась их свадьба, состоявшаяся в Лондоне, и толпы приглашенных, и то, как Гарри, совсем еще юный и наивный, напуганный важностью предстоящего события, решил немного подбодрить себя и так надрался на праздничном ужине, что с трудом дотащился до кровати. А потом было свадебное путешествие, и они колесили по Англии, подолгу гостя у его друзей, казавшихся ей жеманными и неискренними. Да и сама она в те дни сильно изменилась: она уже ждала Генриетту, чувствовала себя отвратительно и, не привыкнув к недомоганиям, сделалась злой, капризной и раздражительной. Пришлось оставить прежние веселые забавы, долгие прогулки, катание на лошадях, и это еще больше угнетало и раздражало ее. Если бы она могла побеседовать с Гарри, получить от него помощь, поддержку и утешение, возможно, ей стало бы легче. Но утешения его выражались в основном в глупых, вымученных шутках, которыми он надеялся поднять ее дух, и в неумеренных ласках, отнюдь не улучшавших ее настроения. Она подняла голову и увидела, что француз рисует ее. --Вы позволите? -- спросил он. --Да, пожалуйста, -- поспешно ответила она, стараясь представить, какой он ее изобразит. Рисунок лежал у него на колене, ей была видна только его рука, быстро и уверенно скользившая по бумаге. -- А где вы познакомились с Уильямом? -- спросила она. --В Бретани. Он ведь тоже бретонец, по матери. Разве он вам не рассказывал? --Нет. --Его отец был наемным солдатом. Судьба занесла его во Францию, где он встретился с матерью Уильяма. Вы заметили, какой у Уильяма сильный акцент? --Да, но я приняла его за корнуоллский. --Эти языки действительно похожи, оба произошли от кельтского. Что касается Уильяма, то впервые я увидел его в Кемпере. Он был нищ как церковная крыса, да к тому же замешан в одну неприятную историю. Парню явно не везло, и я решил ему помочь. После этого он сам изъявил желание поступить ко мне на службу. Английский он, по всей вероятности, узнал от отца. А до нашей встречи, кажется, успел еще несколько лет пожить в Париже. Впрочем, я никогда не вмешивался в его жизнь и не разузнавал о его прошлом. Захочет, расскажет сам. --А почему он не плавает вместе с вами? --О, тут все очень просто, ничего романтического. Дело в том, что у Уильяма слабый желудок. Пролив, отделяющий Корнуолл от бретонского побережья, для него непреодолимое препятствие. --И поэтому он с благословения своего хозяина решил устроиться в Нэвроне? --Совершенно верно. --И теперь бедным корнуоллцам приходится дрожать за свое добро, а корнуоллкам не спать ночами, опасаясь в любую минуту расстаться с жизнью... И не только с жизнью, как уверяет меня лорд Годолфин. --Думаю, что корнуоллки обольщаются на свой счет. --То же самое и я хотела сказать лорду Годолфину. --Что же вас удержало? --Побоялась его шокировать. --Французов почему-то всегда -- совершенно незаслуженно -- обвиняют в волокитстве. Мы гораздо скромней, чем о нас думают. Ну вот, ваш портрет готов. Он протянул ей листок и откинулся на стуле, засунув руки в карманы камзола. Дона молча рассматривала рисунок. Лицо, глядевшее на нее с маленького клочка бумаги, принадлежало не ей, а той Доне, в существовании которой она не хотела признаваться даже себе самой. Она узнавала черты лица, волосы, глаза... Но выражение, таившееся в этих глазах, было до странности похожим на то, которое она иногда ловила в зеркале, оставаясь наедине сама с собой. Это был портрет женщины, у которой не осталось никаких иллюзий, -- женщины, смотревшей на мир через узенькое оконце и видевшей в нем только разочарование, горечь и пустоту. --Не слишком лестная характеристика, -- проговорила она наконец. --Я в этом не виноват. --Вы сделали меня старше, чем я есть. --Возможно. --И рот получился чересчур капризным... --Ничего не поделаешь. --И брови нахмурены... --Верно. --Нет, не нравится мне этот портрет. --Ну что ж, очень жаль. А я, признаться, надеялся, что смогу когда- нибудь бросить пиратство и заняться писанием портретов. Она протянула ему рисунок и увидела, что он смеется. --Женщины не любят, когда им говорят правду в глаза, -- проговорила она. --Конечно, этого никто не любит, -- откликнулся он. Она поторопилась переменить тему: --Теперь я понимаю, почему ваши вылазки оканчиваются удачно: вы все стараетесь довести до конца. Это заметно и по вашим рисункам -- вам удается схватить самую суть. --Я тоже иногда ошибаюсь, -- проговорил он. -- Что касается этого портрета, я всего лишь хотел передать настроение, которое увидел на лице своей модели. Если бы я застал ее в другой момент, например когда она играет с детьми или просто отдыхает, радуясь вновь обретенной свободе, -- возможно, портрет получился бы иным. И не исключено, что тогда вы обвинили бы меня в приукрашивании действительности. --Неужели у меня такая изменчивая внешность? --Дело не в изменчивости. Просто на вашем лице отражается все, о чем вы думаете. Вы настоящая находка для художника. --Возможно, но художнику в таком случае гордиться нечем. --Почему же? --Потому что главное для него -- запечатлеть настроение, а сама модель его не интересует. Но когда настроение схвачено и перенесено на бумагу, расплачиваться приходится не ему, а модели. --Думаю, что модели это пойдет только на пользу. Художник дает ей возможность взглянуть на себя со стороны, понять, какие черты ее характера не вызывают симпатии у окружающих, а от каких и вовсе не мешало бы избавиться. И с этими словами он разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще, на мелкие кусочки. --Вот так, -- сказал он, -- и давайте забудем об этом. Я действительно вел себя бесцеремонно. Вы были правы, обвинив меня вчера в покушении на чужую территорию. Сегодня я снова допустил ту же ошибку. Простите. Пиратская жизнь отучает людей от хороших манер. Он поднялся, и она поняла, что он собирается уходить. --Это вы простите меня, -- ответила она, -- мне не следовало принимать это так близко к сердцу. Но когда я взяла в руки свой портрет, мне вдруг стало... стало стыдно, что кто-то смог увидеть меня такой, какой я слишком часто видела себя сама. У меня было такое ощущение, словно с меня сдернули одежду, выставив напоказ тайный изъян, который я старательно ото всех скрывала. -- Да, понимаю, -- проговорил он. -- Ну а если бы вы узнали, что у художника тоже есть изъян, и, может быть, еще более уродливый, чем ваш, -- неужели вы и тогда стали бы его стыдиться? --Напротив, -- ответила она, -- я почувствовала бы к нему симпатию... как к товарищу по несчастью. --Вот видите. Он снова улыбнулся и, повернувшись, направился к балконной двери. --В этих краях есть примета, -- проговорил он на ходу, -- если восточный ветер начинает дуть, он не утихает несколько дней. Мой корабль поневоле обречен на бездействие, и мне не остается ничего иного, как заняться рисованием. Не согласитесь ли вы попозировать мне еще раз? --А какое настроение вы теперь пожелаете запечатлеть? --Выбирайте сами. Я только хочу напомнить, что отныне вы член нашей команды, и если вам вдруг покажется, что ваше бегство проходит не слишком весело -- добро пожаловать, ручей всегда готов принять беглецов. --Хорошо, я запомню. --В лесу много птиц, в реке много рыбы, в чаще много других ручьев. Вы сможете смотреть, слушать и узнавать новое, а это тоже неплохой способ убежать от себя. --Вы его уже опробовали? --Да, и нашел вполне пригодным. Благодарю за ужин. Спокойной ночи. --Спокойной ночи. На этот раз он не стал целовать ей руку, а молча подошел к двери, переступил через порог и, не оглядываясь, двинулся по лужайке к лесу. 8 В комнатах было душно -- заботясь о здоровье супруги, лорд Годолфин приказал закрыть все окна и задернуть их плотными шторами, не пропускающими солнечных лучей. Сияние летнего дня могло утомить больную, от свежего воздуха ее бледные щеки побледнели бы еще больше. Нет, настоящий отдых, по мнению лорда и леди Годолфин, заключался в том, чтобы лежать на мягком диване в полутемной комнате, обмениваться ничего не значащими любезностями со знакомыми, вслушиваться в дремотное жужжание их голосов и вдыхать ароматы песочного торта, поданного на десерт. <Все, хватит, -- думала Дона, -- больше никаких визитов. Пусть Гарри сам навещает своих друзей, если ему так хочется>. И, притворившись, что гладит болонку, свернувшуюся у ее ног, она сунула ей кусок липкого теста, полученный недавно от хозяина. Хитрость ее не прошла незамеченной. Оглянувшись украдкой, она увидела, что к ней -- о Боже! -- приближается сам лорд Годолфин с очередной порцией безвкусного десерта, который она, очаровательно улыбаясь и превозмогая отвращение, должна была тут же отведать. --Если бы Гарри согласился оставить столицу и перебраться в Корнуолл, мы могли бы встречаться почаще, -- промолвил лорд Годолфин. -- Шумные сборища жене противопоказаны, ну а такие вот скромные дружеские пирушки пошли бы ей только на пользу. Очень жаль, что Гарри не сумел приехать, очень жаль. Он самодовольно огляделся по сторонам, упиваясь ролью радушного хозяина. Дона изнеможенно откинулась на спинку стула и в сотый раз обвела взглядом комнату. Гости -- их было человек пятнадцать или шестнадцать, -- как видно, изрядно надоели друг другу за долгие годы и сейчас с вялым любопытством изучали новенькую. Дам в первую очередь интересовал ее наряд: модные длинные перчатки, небрежно брошенные на колени, шляпа с длинным пером, ниспадающим на правую щеку. Мужчины беззастенчиво разглядывали ее, как диковинку, выставленную в балагане. Кое-кто с тяжеловесной любезностью пытался расспрашивать о дворцовых интригах, о светских забавах, о новых увлечениях короля, наивно полагая, что гостья, прибывшая из Лондона, непременно должна быть в курсе всех королевских привычек и привязанностей. Дона не терпела пустых сплетен. Конечно, при желании она могла бы поведать им о пошлости и бессмысленности лондонской жизни, ставших для нее в последнее время просто непереносимыми; о нереальных, похожих на декорации улицах; о мальчишках-факельщиках, осторожно пробирающихся по грязным мостовым; о развязных щеголях, толпящихся у дверей кабаков, -- слишком громко хохочущих, слишком азартно горланящих песни; о хмельной, нездоровой атмосфере, окружающей человека с темными беспокойными глазами, насмешливой улыбкой и острым умом, вянущим в бездействии. Но она предпочитала молчать и отделываться вежливыми фразами о преимуществах деревенской жизни. --Как жаль, что вы поселились в Нэвроне, -- заметил кто-то. -- Там, наверное, ужасно скучно, особенно после города. Если бы вы жили чуть- чуть поближе, мы могли бы вас навещать. --Прекрасная мысль, -- откликнулась Дона. -- Гарри она наверняка очень понравилась бы. К сожалению, дорога в Нэврон совершенно разбита. Я еле-еле добралась до вас сегодня. Да и дети, знаете ли, отнимают почти все свободное время. Материнский долг для меня превыше всего. Она с невинной улыбкой оглядела присутствующих, а перед глазами ее вдруг, неизвестно почему, встала лодка, замершая неподалеку от Гвика, снасти, брошенные на дно, и человек, спокойно поджидающий ее на скамье, -- рукава рубашки закатаны до локтя, камзол брошен рядом. --Как это смело с вашей стороны, -- проговорила леди Годолфин, -- жить в полном одиночестве, без друзей, без мужа. Когда мой муж уезжает хотя бы на несколько часов, я места себе не нахожу от беспокойства. --Ну, это простительно, -- пробормотала Дона, -- в вашем-то положении... Ее душил смех, она с трудом удерживалась от того, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Очень уж забавно выглядела эта парочка: леди Годолфин, томно раскинувшаяся на диване, и ее драгоценный супруг со своим малопривлекательным украшением на носу. --Надеюсь, вы позаботились об охране? -- сурово осведомился лорд Годолфин, поворачиваясь к ней. -- В округе сейчас неспокойно, всюду бродят разбойники. Вы уверены в своих слугах? --Целиком и полностью. --Хорошо, а то я мог бы, памятуя о нашей с Гарри дружбе, прислать вам двух-трех надежных людей. --В этом нет никакой необходимости, уверяю вас. --Как знать, как знать. Кое-кто из нас считает, что необходимость есть, и немалая. И он посмотрел в сторону Томаса Юстика, своего ближайшего соседа, владельца большого поместья под Пенрином, -- тонкогубого узкоглазого человека, внимательно наблюдавшего за ними из другого конца комнаты. Заметив взгляд Годолфина, он подошел поближе, ведя за собой Роберта Пенроуза из Трегони. --Годолфин уже рассказал вам о напасти, объявившейся на побережье? -- спросил он. --Вы имеете в виду этого неуловимого француза? Да, я о нем уже наслышана. --Скоро мы проверим, так ли он неуловим, как кажется, -- буркнул Юстик. --Вы что же, собираетесь вызвать второй полк солдат из Бристоля? Юстик побагровел и сердито взглянул на Годолфина. --С наемниками мы больше не связываемся, -- ответил он. -- Я с самого начала не одобрял эту затею, но меня, как всегда, не послушали. Нет, на этот раз мы возьмемся за иностранца сами, и уж теперь-то ему от нас не уйти. --При условии, что людей наберется достаточно, -- сухо заметил Годолфин. --А также при условии, что командовать ими доверят самому способному из нас, -- добавил Пенроуз из Трегони. Наступила тишина. Трое мужчин злобно уставились друг на друга. Обстановка, похоже, слегка накалилась. --И дом, разделенный враждой, рухнет... -- вполголоса проговорила Дона. --Что-что? -- переспросил Юстик. --Да так, вспомнилось вдруг Священное писание. Давайте лучше вернемся к пирату. Значит, вы хотите объединиться и напасть на него всем миром. Перед такой силой ему, конечно, не устоять. А план действий у вас уже готов? --Более или менее. Но раскрывать его было бы пока преждевременным. Впрочем, одно соображение можно высказать уже сейчас. Думаю, что Годолфин намекал именно на него, когда спрашивал вас о слугах. Видите ли, мы подозреваем, что кто-то из местных работает на француза. --Какой ужас! --Да, приятного мало. Но если наши догадки подтвердятся, мы обязательно поймаем предателей и вздернем их вместе с главарем. Дело осложняется тем, что у француза, по-видимому, есть какое-то тайное убежище на побережье. Мне кажется, местные жители о нем знают, хотя и предпочитают держать язык за зубами. --А вы не пробовали его найти? --Разумеется, пробовали, дражайшая леди Сент-Колам. Мы и сейчас не оставляем этих попыток. Однако негодяй дьявольски хитер и прекрасно изучил наше побережье. Кстати, вы не замечали ничего подозрительного в Нэвроне? --Нет, совершенно ничего. --Если не ошибаюсь, окна вашего дома выходят на реку? --Да... Вид оттуда изумительный! --И если по реке, вверх или вниз, проплывет корабль, вы его наверняка увидите? --Думаю, что увижу. --Не хотелось бы пугать вас, сударыня, но у нас есть основания предполагать, что во время предыдущих налетов француз останавливался в Хелфорде. Вполне возможно, что он приплывет туда и сейчас. --Не может быть! --Увы, сударыня, может. Но и это еще не все. Я обязан предупредить вас: судя по всему, этот негодяй не из тех, кто умеет уважать честь благородной дамы. --Неужели он настолько низок? --Боюсь, что да. --Наверное, и матросы его такие же отъявленные негодяи? --Конечно, сударыня. Ведь это пираты, французские пираты. --Да, теперь я вижу, какая страшная угроза нависла над нами. А как вы думаете, может быть, они еще и каннибалы вдобавок? Моему сынишке не исполнилось и двух лет... Леди Годолфин издала слабый крик и начала быстро обмахиваться веером. Ее муж досадливо прищелкнул языком. --Не волнуйся, Люси, леди Сент-Колам шутит. Извините, сударыня, -- проговорил он, снова поворачиваясь к Доне, -- мне кажется, что дело это достаточно серьезное и относиться к нему следует с должным вниманием. Я отвечаю за все, что происходит в округе, и, раз уж Гарри не удосужился приехать с вами, мой долг -- позаботиться о вашей безопасности. Дона встала и протянула ему руку. --Вы очень любезны, сударь, -- проговорила она, посылая ему одну из самых своих обворожительных улыбок, не раз выручавших ее в трудную минуту. -- Но, по-моему, вы зря беспокоитесь. Если понадобится, я просто запру все двери и окна. С такими соседями, как вы, -- и она обвела взглядом Годолфина, Юстика и Пенроуза, -- мне нечего бояться. Вы такие надежные, такие основательные, такие, с позволения сказать, английские. Все трое по очереди склонились к ее руке, и каждый получил в награду очаровательную улыбку. --Мне кажется, француз сюда больше не явится, -- сказала она. -- Вы смело можете выбросить его из головы. --Дай-то Бог, -- ответил Юстик. -- Однако наш опыт -- а за это время мы успели-таки основательно изучить привычки этого негодяя, -- наш опыт подсказывает, что успокаиваться рано: после затишья непременно последует новый удар. Помяните мое слово, скоро он нападет опять. --И именно там, где его меньше всего ждут, -- добавил Пенроуз. -- Под самым нашим носом. Но уж на этот раз мы не дадим себя провести. --Я заранее предвкушаю, -- медленно проговорил Юстик, -- как мы вздернем его перед заходом солнца на самом высоком дереве в парке Годолфина. Приглашаю всех полюбоваться на это приятное зрелище. --Вы очень кровожадны, сударь, -- заметила Дона. --И вы стали бы кровожадной, сударыня, если бы вас лишили всего имущества. Картины, серебро, утварь -- он украл самое ценное, что у меня было! --Ну так замените их другими. --Не каждый может позволить себе такую расточительность, -- ответил Юстик и, покраснев от досады, отвернулся. --Ваш совет был несколько неуместен, сударыня, -- произнес Годолфин, провожая Дону к карете. -- Деньги -- больной вопрос для Юстика. --Ах, я всегда отличалась способностью давать неуместные советы. --Должно быть, в Лондоне они пользовались большим успехом? --Ничуть. Поэтому я оттуда и уехала. Он непонимающе посмотрел на нее и подал руку, помогая забраться в карету. --Вы доверяете своему кучеру? -- спросил он, заметив, что Уильям сидит на козлах один, без лакея. --Как себе самой. --Лицо у него довольно упрямое. --Да, но ужасно симпатичное. А рот, по-моему, просто прелесть. Годолфин оторопело шагнул в сторону. --На днях я отправляю нарочного в Лондон, -- сухо произнес он. -- Не надо ли что-нибудь передать Гарри? --Передайте, что я здорова и всем довольна. --С вашего разрешения, я добавил бы несколько слов о грозящей вам опасности. --Право, не стоит беспокоиться. --Беспокойство здесь ни при чем -- я выполняю свой долг. Кроме того, нам сейчас очень пригодилась бы помощь Гарри. --Не представляю, чем он может вам помочь. --Юстик упрям как осел, Пенроуз чересчур самолюбив. Мне то и дело приходится их мирить. --И вы надеетесь, что Гарри выступит в роли миротворца? --Я надеюсь, что Гарри наконец одумается и вернется в Корнуолл. Он должен защищать свои владения, а не прожигать жизнь в Лондоне. --Он живет в Лондоне не первый год, и с владениями пока ничего не случилось. --Не имеет значения. Нам дорог сейчас каждый лишний человек. Я вообще не понимаю, как это он, зная, что на побережье бесчинствуют пираты... --О пиратах я ему уже писала. --Очевидно, недостаточно убедительно. Если бы он до конца осознал, какая беда нависла над нашим краем и какой опасности подвергается его супруга, он ни на минуту не задержался бы в Лондоне. Будь я на его месте... --Вы не на его месте, сударь. --Будь я на его месте, я не отпустил бы вас сюда одну. Без присмотра мужа женщина легко может потерять голову. --Хорошо, если только голову... --Повторяю, женщина легко может потерять голову, когда ей угрожает опасность. Сейчас вы, конечно, храбритесь, но стоит вам остаться один на один с пиратом, и вы обязательно разрыдаетесь или упадете в обморок -- знаю я эти женские штучки. --Да-да, вы правы, я обязательно разрыдаюсь. --Я не стал распространяться при жене -- ей вредно волноваться, -- но до нас с Юстиком дошли кое-какие печальные слухи. --В самом деле? --Некоторые местные женщины... э-э-э... как бы это выразиться... одним словом, попали в беду. --Что же с ними случилось? --Народ тут у нас скрытный, лишнего слова не вытянешь. Тем не менее нам стало известно, что эти женщины -- все они живут в окрестных деревнях -- пострадали от рук пиратов. --По-моему, не стоит придавать этому большого значения. --Почему же? --А вдруг выяснится, что они не только не пострадали, а, наоборот, получили немалое удовольствие? Трогай, Уильям. Она кивнула ему на прощанье и с улыбкой помахала из окошка затянутой в перчатку рукой. Карета прокатила по длинной аллее, миновала ухоженную лужайку с павлинами, парк с оленями и выехала на большую дорогу. Дона сняла шляпу и принялась обмахиваться ею, поглядывая на прямую спину Уильяма и посмеиваясь про себя. --Ах, Уильям, я вела себя ужасно. --Я так и предполагал, миледи. --В гостиной было невыносимо душно, а леди Годолфин к тому же приказала закрыть все окна. --Представляю, как вы мучились, миледи. --А гости! Один скучней другого. --Охотно верю, миледи. --Еще чуть-чуть, и я наговорила бы им грубостей. --Хорошо, что вы все-таки удержались, миледи. --Я познакомилась с неким Юстиком и неким Пенроузом. --Вот как, миледи? --Оба порядочные зануды. --Да, миледи. --Впрочем, это неважно. Главное другое -- они, кажется, о чем-то пронюхали. Среди гостей только и разговоров было что о пиратах. --Да, миледи, я слышал, что сказал его светлость, усаживая вас в карету. --У них есть какой-то план. Они хотят объединиться и угрожают всех перевешать на деревьях. А самое главное, они догадались о реке. --Рано или поздно это должно было случиться, миледи. --Как ты думаешь, твой хозяин знает об опасности? --Наверное, знает, миледи. --И все-таки не покидает ручей? --Да, миледи. --Он задержался почти на месяц. С ним и раньше такое случалось? --Нет, миледи. --На сколько же он останавливался здесь обычно? --Дней на пять-шесть, миледи. --Как быстро бежит время! Может быть, он просто забыл, что пора уплывать? --Может быть, миледи. --Знаешь, Уильям, я уже неплохо разбираюсь в птицах. --Я заметил, миледи. --Я научилась различать их по голосам и даже по полету. --Это большое достижение, миледи. --А если бы ты видел, как я управляюсь с удочкой! --Я видел, миледи. --Твой хозяин -- прекрасный учитель, Уильям. --Вы правы, миледи. --Как странно, до приезда в Нэврон я совершенно не интересовалась птицами и никогда не держала удочку в руках. --Действительно странно, миледи. --Впрочем, нет... интерес, пожалуй, был, вот только разжечь его было некому, понимаешь? --Еще бы не понять, миледи. --Согласись, женщине нелегко одной, без посторонней помощи, одолеть такую сложную науку -- я имею в виду ловлю рыбы. И уж тем более научиться распознавать птиц. --Согласен, миледи. --Здесь нужен хороший учитель. --Да, миледи, без учителя никак не обойтись. --И не просто хороший, но и терпеливый к тому же. --Терпение -- это главное, миледи. --А кроме того, учитель должен любить... свое дело. --Что верно, то верно, миледи. --И тогда, возможно, во время обучения он и сам откроет для себя что- то новое. Талант его станет богаче, разнообразней, заблещет новыми гранями. И оба они -- и учитель, и ученик -- смогут чему-то научить друг друга. --Истинная правда, миледи, лучше не скажешь. Ах, что за умница этот Уильям! Все понимает с полуслова. Ни упреков, ни осуждения -- ну просто добрый, снисходительный исповедник! --Что ты сказал в Нэвроне, Уильям? --Сказал, что вы задержитесь у его светлости на ужин и приедете позже. --А как же лошади? --Не беспокойтесь, миледи, лошадей я оставлю в Гвике, у приятеля. --Приятелю ты тоже сочинишь какую-нибудь историю? --Разумеется, миледи. --А где я смогу переодеться? --За деревом, миледи, если не возражаете. --Какая предусмотрительность! Может быть, ты уже и дерево выбрал? --Да, миледи. Я даже имел смелость сделать на нем пометку. Дорога круто свернула влево, к реке. За деревьями блеснула вода. Уильям остановил лошадей. Выждав немного, он поднес руку ко рту и крикнул, подражая чайке. Из прибрежных кустов тотчас же послышался ответный крик. Слуга повернулся к хозяйке: --Вас ждут, миледи. Дона вытащила из-за сиденья старое платье и перекинула его через руку. --Ну, показывай, какое дерево ты выбрал? --Вон тот дуб, миледи, самый широкий и раскидистый. --Уильям, тебе не кажется, что я сошла с ума? --Кажется, миледи. --Ах, Уильям, если бы ты знал, какое это приятное состояние. --Я догадываюсь, миледи. --Становишься вдруг такой счастливой, такой беззаботной -- как бабочка! --Понимаю, миледи. --Рассуждаете о бабочках? Дона обернулась -- перед ней стоял француз. В руке он держал веревку и, зажав в зубах один конец, привязывал к другому крючок. --Как вы неслышно подкрались! --Давняя привычка. --А мы тут с Уильямом разговорились... --Я слышал -- о бабочках. А почему вы считаете, что бабочки всегда счастливы? --У них такой беспечный вид. Кажется, что им ничего не нужно от жизни... --Только порхать и кружиться на солнце? --Да. --И вы тоже хотите быть похожей на бабочку? --Да. --Тогда побыстрей переодевайтесь. Ваш наряд вполне уместен в гостиной лорда Годолфина, но совершенно не подходит для порхания по лугу. Жду вас в лодке. Клев сегодня отличный. Он повернулся и пошел к реке. А Дона спряталась за раскидистым дубом и, улыбаясь про себя, принялась стягивать шелковое платье. Прическа ее растрепалась, локоны упали на лицо. Закончив переодевание, она подошла к Уильяму, который стоял, отвернувшись, рядом с лошадьми, и отдала ему платье. --Мы поплывем вниз по реке, Уильям. Потом я пешком доберусь до ручья и вернусь в Нэврон. --Хорошо, миледи. --Жди меня около десяти в аллее. --Слушаюсь, миледи. --Мы подъедем в карете, как будто только что вернулись от лорда Годолфина. --Да, миледи. --Почему ты улыбаешься? --Мне и в голову не приходило улыбаться, миледи. --Обманщик. Ну, с Богом! --Счастливого пути, миледи. Она подняла повыше платье, затянула пояс, чтобы не потерялся, и босиком припустила через лес к лодке, поджидавшей ее у берега. 9 Француз насаживал на крючок червяка. Заметив ее, он поднял голову и улыбнулся: --Быстро вы управились. --Это потому, что здесь нет зеркала. --Вот видите, насколько проще становится жить, когда отказываешься от ненужных вещей. Она шагнула в лодку и уселась рядом с ним. --Можно я насажу червяка? Он передал ей бечевку, а сам взялся за весла и, поглядывая на нее с кормы, начал грести вниз по течению. Дона сосредоточенно сдвинула брови и углубилась в свое занятие. Хитрый червяк извивался и дергался, и дело кончилось тем, что крючок вонзился ей в палец. Чертыхнувшись сквозь зубы, она подняла голову и посмотрела на француза. Он улыбался. --Не получается, -- сердито буркнула она. -- У меня нет такого опыта, как у вас. --Сейчас я вам помогу, -- сказал он, -- только отъедем подальше. --Не надо мне помогать, -- возразила она. -- Я хочу сама научиться. Неужели я не способна справиться с каким-то червяком? Он промолчал и, отвернувшись, начал что-то тихо насвистывать. Видя, что он не обращает на нее внимания, а следит за птицей, парящей над их головами, она снова занялась червяком. Через несколько минут на носу послышался торжествующий крик. --Получилось, получилось! -- кричала она, протягивая ему бечевку. --Ну вот и отлично, -- ответил он. -- Я очень рад. Он поднял весла, и лодка плавно заскользила вниз по течению. Дав ей немного отплыть, он вытащил из-под сиденья большой камень, привязал к нему длинную веревку и швырнул камень за борт -- лодка встала. Оба забросили удочки и начали удить -- она на носу, он в центре. За бортом мягко журчала вода. Мимо, подгоняемые отливом, проплывали пучки травы и редкие листья. Вокруг царила глубокая тишина. Течение медленно относило тонкую влажную бечеву. Дона то и дело нетерпеливо вытаскивала ее и осматривала крючок. Но на нем не было ничего, кроме червяка да зацепившегося за конец клочка водорослей. --Подтяните чуть-чуть, а то он у вас ложится на дно, -- посоветовал француз. Она немного вытянула бечеву и искоса посмотрела на него. Убедившись, что он не собирается вмешиваться или критиковать ее метод, а спокойно следит за собственной удочкой, она снова потихоньку отпустила бечеву и принялась украдкой разглядывать его лицо, плечи и руки. Поджидая ее, он, как видно, опять рисовал -- на корме под снастями лежал испачканный и размокший листок бумаги с наброском песчанки, взлетающей с отмели. Дона вспомнила портрет, сделанный им несколько дней назад, совсем непохожий на тот, первый, который он так безжалостно разорвал. На этот раз он запечатлел ее в ту минуту, когда, облокотившись на перила, она стояла на палубе и с улыбкой слушала весельчака Пьера Блана, распевающего одну из своих озорных песенок. Рисунок он повесил на стену каюты, над камином, подписав внизу дату. --Почему вы не разорвали этот портрет, как первый? -- спросила она. --Потому что настроение, переданное на нем, достойно того, чтобы его сохранили, -- ответил он. --По-вашему, такое настроение больше подходит для члена команды <Ла Муэтт>? --Да, -- коротко ответил он. И вот теперь он совершенно забыл о рисовании и с головой погрузился в ловлю рыбы, ничуть не заботясь о том, что в нескольких милях отсюда его враги обдумывают план его поимки и, может быть, именно в эту минуту слуги Юстика, Пенроуза и Годолфина рыщут по окрестностям и расспрашивают жителей отдаленных деревень. --Что с вами? -- прервав ее размышления, мягко спросил он. -- Надоело удить? --Нет, -- ответила она, -- я вспоминала то, что услышала сегодня утром. --Я так и подумал, -- сказал он. -- У вас очень встревоженный вид. Что же вы услышали? --Вам нельзя здесь оставаться. Они о чем-то пронюхали. И хотят во что бы то ни стало вас поймать. --Меня это не волнует. --Поверьте, они настроены очень серьезно. Юстик -- опасный противник, не то что этот надутый болван Годолфин. Он действительно лелеет надежду вздернуть вас на самом высоком дереве. --Какая честь! --Зря смеетесь. Вы, видимо, считаете, что я, подобно многим женщинам, готова впасть в панику по любому пустяку? --Я считаю, что вам, как и многим женщинам, свойственно слегка преувеличивать факты. --А вы предпочитаете их вообще не замечать? --А что еще мне прикажете делать? --Прежде всего соблюдать осторожность. Юстик говорил, что местные жители догадываются о вашем убежище. --Возможно. --Но ведь в конце концов кто-нибудь из них может проговориться, и тогда они устроят в ручье засаду. --Я к этому готов. --Готовы? Но как? Что вы можете сделать? --Разве Юстик и Годолфин сообщили вам, как они собираются меня ловить? --Нет. --Вот и я не стану рассказывать, как я намерен от них ускользнуть. --Неужели вы думаете, что я... --Я думаю, что вам пора вытаскивать удочку -- у вас клюет. --Это вы нарочно придумали. --Ничего подобного. Если не хотите, дайте мне. --Нет-нет, я буду вытаскивать. --Тогда начинайте потихоньку подтягивать бечеву. Дона машинально, без всякой охоты взялась за бечеву, но, почувствовав на другом конце тяжесть, заработала быстрей. Мокрая бечева витками ложилась ей на колени и на босые ступни. Она оглянулась и, улыбнувшись ему через плечо, прошептала: --Она там, на крючке, я чувствую, как она бьется. --Главное, не спешите, -- спокойно ответил он, -- а то сорвется. Вот так, а теперь медленно подводите к лодке. Дона не слушала его. Она вскочила, на секунду выпустив бечеву из рук, снова схватила ее и дернула что было сил -- у поверхности воды мелькнул белый рыбий бок, затем бечева внезапно ослабла, рыба вильнула в сторону и ушла на глубину. Дона огорченно вскрикнула и с обидой взглянула на него. --Сорвалась, -- проговорила она. -- Какая досада! Он посмотрел на нее и рассмеялся, тряхнув головой. --Не стоит так волноваться. --Вам хорошо говорить, -- ответила она, -- а я уже чувствовала, как она трепыхается на крючке. Мне так хотелось ее поймать! --Поймаете другую. --У меня вся бечева запуталась. --Давайте я распутаю. --Нет... я сама. Он снова взялся за удочку, а она разложила на коленях влажный, спутанный клубок и попыталась развязать бесчисленные узелки и петельки, но, чем больше старалась, тем сильней их запутывала. Вконец раздосадованная, она хмуро посмотрела на него. Он не глядя протянул руку и переложил клубок к себе на колени. Она ожидала, что он будет над ней смеяться, но он молча принялся разматывать клубок, осторожно вытягивая длинную мокрую бечеву, а она откинулась на борт и стала следить за его работой. Небо на западе зарделось яркими полосами, на воду легли золотистые пятна. Река с тихим журчанием обтекала лодку и неслась дальше, к морю. Чуть ниже по течению семенил вдоль берега одинокий козодой. Неожиданно он поднялся в воздух и, коротко свистнув, скрылся из глаз. --Скоро мы будем ужинать? -- спросила Дона. -- Вы обещали, что разожжете костер. --Ужин нужно сначала выловить, -- ответил он. --А если мы ничего не выловим? --Значит, и костра не будет. Она замолчала. Он продолжал работать, и вскоре бечева, словно по волшебству, ровными и аккуратными кольцами легла на дно лодки. Он перекинул ее за борт и подал ей конец. --Спасибо, -- удрученно пробормотала она, робко глядя на него. В глазах его мелькнула знакомая затаенная улыбка, и, хотя он ничего не сказал, она поняла, что улыбка предназначена ей, и на душе у нее сразу сделалось легко и весело. Они продолжали удить. Где-то вдали, на другом берегу, выводил свою задумчивую нежную прерывистую песенку дрозд. Дона сидела рядом с французом и думала о том, что ей еще никогда не было так хорошо и спокойно, как сейчас. Благодаря его присутствию, благодаря окружающей их тишине тоска, вечно терзающая ее и поминутно рвущаяся наружу, наконец улеглась. Состояние это казалось ей странным и необъяснимым. Привыкнув жить в водовороте звуков и красок, она чувствовала себя околдованной, опутанной какими-то чарами, но не враждебными, а добрыми и привычными, словно она наконец попала в то место, куда давно стремилась, но никак не могла попасть -- то ли по беспечности, то ли по неведению, то ли просто по досадному стечению обстоятельств. Она понимала, что ради этого спокойствия, ради этой тишины она и уехала из Лондона и именно их надеялась обрести в Нэвроне, но понимала также и то, что в одиночку ей это ни за что не удалось бы: ни лес, ни небо, ни река не могли ей помочь, и только когда она была рядом с ним, видела его, думала о нем, спокойствие ее становилось глубоким и нерушимым. И чем бы она ни занималась: играла с детьми, бродила по саду, расставляла цветы в вазах, -- стоило ей вспомнить о корабле, замершем в тихом ручье, как на душе у нее сразу теплело, а сердце наполнялось неясной, тревожной радостью. <Это потому, что мы с ним похожи, потому, что мы оба беглецы>, -- думала она, вспоминая фразу, сказанную им в первый вечер за ужином, -- фразу об их общем изъяне. Неожиданно она увидела, что он выбирает леску, и быстро подалась вперед, задев его плечом. --Клюет? -- взволнованно спросила она. --Да, -- ответил он. -- Хотите попробовать еще раз? --Но это же нечестно, -- дрожащим от волнения голосом проговорила она. -- Это ваша рыба. Он с улыбкой передал ей удочку, и она осторожно подвела бьющуюся рыбину к борту. Еще минута -- и добыча трепыхалась на дне среди спутанных мотков бечевы. Дона опустилась на колени и взяла рыбу в руки. Платье ее намокло и перепачкалось в иле, растрепавшиеся локоны упали на лицо. --Моя была больше, -- заметила она. --Конечно, -- ответил он, -- упущенная всегда больше. --Но ведь эту я все-таки поймала! Разве у меня плохо получилось? --Нет, -- ответил он, -- на этот раз вы сделали все правильно. Стоя на коленях, она попробовала вытащить крючок из рыбьей губы. --Бедняжка, ей больно, она умирает! -- огорченно воскликнула она, поворачиваясь к нему. -- Помогите же ей, сделайте что-нибудь! Он опустился на колени рядом с ней, взял рыбу в руки и резким рывком выдернул крючок из губы. Потом засунул пальцы ей в рот и быстро свернул голову -- рыба дернулась в последний раз и затихла. --Вы убили ее, -- печально проговорила Дона. --А разве вы не об этом просили? Она не ответила. Теперь, когда все переживания были позади, она впервые осознала, как близко они стоят -- сплетя руки и прижавшись друг к другу плечами. По лицу его блуждала все та же знакомая затаенная улыбка, и ее вдруг, словно горячей волной, захлестнуло страстное, беззастенчивое желание. Ей хотелось, чтобы он стоял еще ближе, чтобы его губы касались ее губ, а его руки лежали на ее плечах. Оглушенная и испуганная этим внезапно разгоревшимся огнем, она отвернулась и принялась смотреть на реку. Она боялась, что он догадается о ее волнении и почувствует к ней такое же презрение, какое Гарри и Рокингем испытывали к потаскушкам из <Лебедя>. Пытаясь хоть как-то защититься -- не столько от него, сколько от себя самой, -- она начала торопливо и неловко оправлять платье и приглаживать волосы. Немного успокоившись, она посмотрела на него через плечо: он уже смотал бечеву и уселся на весла. --Проголодались? -- спросил он. --Да, -- ответила она дрожащим, неуверенным голосом. --Потерпите, скоро разведем костер и приготовим ужин. Солнце село, на воду легли таинственные тени. Француз вывел лодку на середину реки, быстрое течение тут же подхватило ее и понесло вниз. Дона съежилась на носу, поджав под себя ноги и уткнувшись подбородком в ладони. Золотое сияние в вышине потухло, цвет неба сделался загадочным и нежным, река же словно потемнела еще больше. Из леса потянуло запахом мха, свежей листвы, горьким ароматом колокольчиков. Лодка медленно плыла вдоль реки. Неожиданно француз повернулся к берегу и прислушался. Дона подняла голову: издалека доносился странный резкий звук -- низкий, монотонный, завораживающий. --Козодой, -- проговорил он, быстро взглянув на нее. И в ту же минуту она поняла, что он обо всем догадался -- догадался, но не стал презирать ее, потому что испытал то же самое: тот же огонь, то же желание. Но ни он, ни она не могли открыться друг другу: он был мужчиной, а она женщиной, и им полагалось молчать и ждать своего часа, который мог прийти и завтра, и послезавтра, а мог не прийти никогда -- от них это не зависело. Он снова взялся за весла, и лодка еще быстрей полетела вниз по течению. Вскоре они добрались до устья ручья, густо поросшего лесом, и, осторожно войдя в узкую протоку, остановились перед небольшой поляной, на которой был когда-то разбит причал. Француз поднял весла и спросил: --Нравится? --Да, -- ответила она. Он сделал еще несколько гребков, лодка ткнулась носом в вязкий ил, и оба вышли на поляну. Вытянув лодку подальше из воды, он крикнул Доне, чтобы она шла собирать хворост, а сам достал из кармана нож, присел на корточки у берега и начал чистить рыбу. Дона направилась к лесу. Обнаружив под деревьями груду сухих веток, она принялась ломать их о колено. Платье ее измялось и порвалось, и она усмехнулась, представив, что подумали бы лорд и леди Годолфин, увидев ее сейчас -- грязную, растрепанную и беззаботную, словно нищая цыганка. Да еще в компании со страшным пиратом. Она аккуратно сложила принесенные ветки. Он вернулся с вычищенной рыбой и, достав огниво, начал не спеша разжигать костер. Тонкий язычок пламени лизнул прутья и побежал вверх -- вспыхнули и затрещали длинные ветки. Они посмотрели друг на друга сквозь огонь и улыбнулись. --Вам когда-нибудь приходилось жарить рыбу на костре? -- спросил он. Она покачала головой. Он расчистил от углей небольшой пятачок в центре костра, уложил туда плоский валун, а сверху примостил рыбу. Вытерев нож о штанину, он склонился над костром и, дождавшись, когда рыба слегка подрумянится, подцепил ее ножом и перевернул на другой бок. У ручья было темно, гораздо темней, чем на открытых речных просторах; от деревьев на поляну ложились длинные тени. В густеющей синеве неба медленно разливалось чудесное сияние, которое можно увидеть лишь изредка, в короткую пору летнего равноденствия, когда летняя ночь подкрадется незаметно, заворожит, околдует и растает без следа. Француз снова наклонился к костру, руки его быстро мелькали над огнем, пламя освещало лицо и сосредоточенно нахмуренные брови. Дона почувствовала аппетитный запах, поплывший по воздуху. Он, видимо, тоже уловил его, но ничего не сказал, а только улыбнулся и еще раз перевернул рыбу. Когда она достаточно прожарилась, он выложил шкворчащую тушку на лист и разрезал ее пополам. Затем сдвинул одну половину на край, подал Доне нож, взял руками второй кусок и, с улыбкой поглядывая на нее, принялся есть. --Жалко -- запить нечем, -- заметила Дона, разделывая рыбу ножом. Вместо ответа он встал, спустился к реке и вернулся с узкой высокой бутылкой в руках. --Я и забыл, что вы привыкли к пирушкам в <Лебеде>, -- сказал он. От растерянности она не сразу нашлась, что ответить, и, только когда он подал ей принесенный из лодки стакан, проговорила, запинаясь: --А что еще вы знаете обо мне? Он облизнул пальцы, выпачканные рыбой, и, налив себе вина во второй стакан, сказал: --Ну, например, то, что, отужинав в <Лебеде>, бок о бок с городскими шлюхами, вы пускаетесь рыскать по большим дорогам, переодевшись в мужское платье, и возвращаетесь домой не раньше, чем ночной сторож отправится на боковую. Она замерла со стаканом в руке, глядя вниз на темную воду. Так вот, значит, что он о ней думает, вот какой она ему представляется: легкомысленной, испорченной бабенкой, вроде тех шлюх из лондонской таверны. И то, что она сидит с ним наедине в лесу, ночью, прямо на земле, он расценивает всего лишь как очередную причуду, легкий, ни к чему не обязывающий флирт, который она могла бы завязать с кем угодно -- с ним, с Рокингемом, с одним из приятелей Гарри, -- завязать просто так, из любви к острым ощущениям, из распущенности, которую нельзя оправдать даже бедностью. Сердце ее вдруг сжалось от мучительной боли, все вокруг стало серым, скучным и безрадостным. Ей захотелось домой, в Нэврон, в свою тихую комнату, чтобы Джеймс приковылял к ней на толстых ножках, а она обняла его и, крепко прижавшись лицом к пухлой и гладкой детской щечке, забыла эту непонятную боль, эту растерянность и печаль, терзавшие ее сердце. --Вам уже не хочется пить? -- спросил он. --Нет, -- ответила она, глядя на него полным муки взглядом, -- уже не хочется, -- и замолчала, теребя в руках концы пояса. Ей казалось, что спокойствие и безмятежность, которые она обрела рядом с ним, никогда больше не вернутся и их место отныне займут напряженность и неловкость. Он обидел ее, обидел намеренно, и сейчас, сидя рядом с ним у костра, она явственно ощущала, как их тайные, невысказанные мысли теснятся в воздухе, усиливая атмосферу тревоги и неуверенности. Он первым нарушил молчание; голос его звучал спокойно и ровно. --Зимой, когда я лежал в вашей комнате и разглядывал ваш портрет, я все время пытался понять, какая же вы на самом деле. Я легко мог представить вас на берегу ручья с удочкой в руках, вот как сейчас, или на борту <Ла Муэтт>, глядящей на море. Но мои фантазии совершенно не вязались с тем, что болтали о вас слуги. Как будто речь шла о двух разных людях. И я терялся, не зная, где правда. --Очень опасно судить о человеке по портрету, -- медленно проговорила она. --Не менее опасно, чем оставлять свой портрет в спальне, когда вокруг рыщут безжалостные пираты, -- ответил он. --Вы могли бы повернуть его лицом к стене, если он вам так досаждал, или нарисовать другой, более правдивый, изобразив, например, как Дона Сент-Колам пирует в <Лебеде> или, переодевшись в мужское платье и нацепив маску, скачет в полночь по большой дороге, чтобы напугать бедную, ни в чем не повинную старуху. --И часто вы так развлекались? -- спросил он. --То, что я вам описала, произошло незадолго до моего приезда. Разве слуги вам не наябедничали? Он вдруг рассмеялся, потянулся к куче хвороста за своей спиной и, вытащив несколько сухих веток, подбросил их в костер -- пламя вспыхнуло и рванулось к небу. --Вам бы следовало родиться мальчишкой, -- сказал он, -- тогда вы могли бы сполна удовлетворить свою жажду приключений. Мы с вами действительно похожи -- мы оба в душе бунтари, только вы предпочитаете переодеваться в мужское платье и пугать старух на большой дороге, а я выхожу в море и нападаю на корабли. --Разница в том, -- проговорила она, -- что, захватив корабль, вы чувствуете себя победителем, а я после своих жалких вылазок не испытываю ничего, кроме разочарования и презрения к себе самой. --Так и должно быть, -- ответил он, -- ведь вы женщина и вы жалеете выловленных рыб. Она посмотрела на него сквозь пламя. Он улыбнулся ей, слегка насмешливо, будто поддразнивая, и напряжение ее вдруг исчезло, она снова почувствовала себя легко и спокойно и откинулась назад, опершись на локоть. --В детстве я любил играть в войну, -- продолжал он. -- Я воображал себя смелым, доблестным рыцарем. Но стоило где-нибудь вдали прогрохотать грому или сверкнуть молнии, как я затыкал уши и прятался на коленях у мамы. Чтобы быть похожим на настоящего солдата, я мазал руки красной краской, но, увидев однажды собаку, умирающую в луже крови, убежал и потерял сознание. --Да-да, я понимаю, -- сказала она, -- я испытала то же самое после глупой шутки с графиней. --Знаю, -- ответил он, -- поэтому я вам и рассказал. --Ну а теперь, -- спросила она, -- когда ваши детские игры стали реальностью, когда вы научились грабить, убивать, разбойничать, -- теперь вы больше не боитесь? --Напротив, -- ответил он, -- боюсь, и очень часто. --Нет, -- поправилась она, -- я хотела спросить, не боитесь ли вы больше себя? Не боитесь ли своего страха? --От этого страха я избавился раз и навсегда, как только сделался пиратом. Длинные прутья в костре затрещали, съежились и рассыпались. Огонь догорал, угли подернулись пеплом. --Завтра я планирую начать новую операцию, -- проговорил он. Она взглянула на него, но костер уже погас, и лицо его пряталось в тени. --Вы уезжаете? -- спросила она. --Да, -- ответил он, -- мой отдых слишком затянулся. Это все ручей, он околдовал меня и заставил забыть о делах. Но пусть ваши друзья Юстик и Годолфин не думают, что со мной так легко справиться. Мы еще посмотрим, кто победит. --Вы решили сразиться с ними? Но ведь это опасно. --Знаю. --Вы хотите высадиться на побережье? --Да. --Но вас могут поймать... убить. --Конечно. --Но зачем... зачем вам это нужно? --Мне приятно лишний раз убедиться, что я хитрей их. --Это не довод. --Для меня этого вполне достаточно. --Вы рассуждаете как эгоист. Вы думаете только о своих амбициях. --Да. Ну и что же? --Почему вы не хотите вернуться в Бретань? Сейчас это было бы самым разумным. --Не спорю. --Вы рискуете жизнью своих людей. --Мои люди любят риск. --Вы ведете <Ла Муэтт> на гибель, вместо того чтобы спокойно переждать где-нибудь в порту на другой стороне пролива. --Я построил <Ла Муэтт> не для того, чтобы держать ее в порту. Они посмотрели друг на друга. В его глазах плясал тот же огонь, что и на догорающих углях, взгляд его манил и притягивал. Наконец он потянулся, зевнул и проговорил: --Все-таки жаль, что вы не мальчишка. А то я взял бы вас с собой. --А так не можете? --Женщине, которая жалеет убитых рыб, не место на пиратском корабле. Она посмотрела на него, покусывая кончик пальца, потом спросила: --Это ваше последнее слово? --Да. --Возьмите меня с собой, и я докажу вам, что вы не правы. --Вас укачает. --Не укачает. --Вы замерзнете и станете хныкать, что вам холодно и страшно. --Не стану. --И не станете проситься на берег в самый неподходящий момент? --Нет. Она посмотрела на него обиженно и сердито, а он вдруг рассмеялся и, поднявшись, начал раскидывать ногой тлеющие угли -- огонь погас, их обступила темнота. --Давайте поспорим, что меня не укачает и что я не запрошусь на берег, -- сказала она. --А что ставите? -- спросил он. --Свои серьги с рубинами, те, что были на мне во время ужина в Нэвроне. --Ну что ж, -- согласился он, -- цена подходящая. С таким богатством можно забыть о разбое. А что вы хотите взамен? --Сейчас подумаю. -- Она помолчала, глядя на воду, затем проговорила с озорной улыбкой: -- Прядь волос из парика Годолфина. --Обещаю вам весь парик целиком. --Идет, -- ответила она и, повернувшись, направилась к лодке. -- Тогда не будем терять времени. Все остальное за вами. Когда отплываем? --Я ничего не успел обдумать. --Но завтра, надеюсь, вы уже начнете? --Непременно. --Постараюсь вам не мешать. У меня тоже есть кое-какие дела. Мне, похоже, самое время сейчас заболеть. Подозреваю, что болезнь окажется заразной и ни детям, ни няне не разрешено будет навещать меня и только Уильям сможет беспрепятственно заходить в мою комнату. Бедный Уильям, ему придется каждый день носить еду и питье для мнимой больной. --Неплохо придумано! Она уселась на скамью, француз взялся за весла, и лодка медленно поплыла вверх по течению, туда, где в мягких вечерних сумерках неясно вырисовывался силуэт корабля. Чей-то голос окликнул их с палубы, француз ответил по-бретонски и двинулся дальше, к пристани в устье ручья. Молча, не проронив ни слова, они поднялись по лесистому склону и едва вошли в парк, как часы на конюшне пробили половину одиннадцатого. Уильям, наверное, уже ждал ее в карете, чтобы отвезти к дому, как было задумано. --Итак, -- спросил француз, -- вы довольны вечером, проведенным у лорда Годолфина? --Очень, -- ответила она. --А рыба вам понравилась? --Рыба была превосходна. --Боюсь, что на море аппетит у вас пропадет. --Наоборот, на свежем воздухе он должен еще больше разыграться. --Предупреждаю, мы выйдем задолго до рассвета -- корабль зависит от ветра и течений. --Чем раньше, тем лучше. --Будьте готовы, я в любой момент могу за вами прислать. --Хорошо. Они вышли из-под деревьев и ступили на аллею. Невдалеке виднелась карета, Уильям стоял рядом с лошадьми. Француз остановился в тени деревьев и посмотрел на Дону. --Здесь я вас покидаю, -- сказал он. -- Вы не передумали? --Нет, -- твердо ответила она. Они улыбнулись друг другу, чувствуя, что между ними рождается какое-то новое, глубокое и сильное чувство, словно там, в будущем, не известном пока ни ему, ни ей, их ждала волнующая и приятная тайна. Затем он повернулся и скрылся в лесу, а Дона двинулась по аллее между двумя рядами высоких буков, которые тянули свои голые узловатые ветви к летнему небу и что-то тихо нашептывали, словно хотели поведать ей о будущем. 10 Проснулась она оттого, что Уильям тряс ее за плечо и тихо приговаривал: --Вставайте, миледи, хозяин велел передать, что корабль отплывает через час. Дона быстро села в кровати. Сон как рукой сняло. --Спасибо, Уильям, я буду готова через двадцать минут. Который час? --Пятнадцать минут четвертого, миледи. Он вышел. Дона раздернула шторы и увидела, что за окном темно, рассвет еще не наступил. Она начала торопливо одеваться, чувствуя, что руки дрожат от волнения, а сердце боязливо замирает в груди, как у мальчишки-проказника, собирающегося тайком удрать из дома. С тех пор, как они ужинали с французом у ручья, прошло уже пять дней, и за все это время он ни разу не подал о себе вестей. Она понимала, что ему сейчас не до нее, и спокойно ждала, даже не помышляя о том, чтобы спуститься к реке или отправить туда Уильяма: она знала, что, закончив свои дела, он обязательно за ней пришлет. Их уговор не был шуткой или минутным капризом, возникшим под влиянием упоительной летней ночи и благополучно забытым на следующее утро, -- нет, это была серьезная сделка, настоящая проверка на прочность -- и для него, и для нее. Иногда она вспоминала о Гарри, представляла, как он живет сейчас в Лондоне, ездит верхом, развлекается, ходит по тавернам, по театрам, часами просиживает за картами с Рокингемом. Сцены, возникающие перед ее мысленным взором, казались ей странными и далекими, не имеющими к ней ровно никакого отношения. Все, чем она жила до недавнего времени, вдруг отодвинулось в прошлое, и даже сам Гарри стал призрачным и нереальным, как тень из чужого мира. Да и Доны, той Доны, которая жила тогда, тоже больше не существовало. Женщина, занявшая ее место, воспринимала действительность совсем иначе -- острей, глубже, вносила теплоту и страсть в каждое свое слово, в каждый жест, умела по-детски простодушно радоваться любой мелочи. Лето одаряло ее радостью и светом; она просыпалась рано утром, бродила с детьми по лесам и лугам, собирала цветы, а после обеда растягивалась где-нибудь под деревом и с наслаждением вдыхала аромат дрока, ракитника и колокольчиков. Самые простые, обыденные вещи, такие, как еда, питье, сон, доставляли ей теперь ни с чем не сравнимое удовольствие, вызывали тихую, блаженную радость. Да, той Доны, которая лежала когда-то в огромной кровати под балдахином в доме на Сент-Джеймс-стрит, прислушиваясь к возне двух спаниелей в корзинке на полу и глядя в распахнутое окно, за которым в тяжелом, душном воздухе раздавались крики мастеровых и разносчиков, -- той Доны больше не было. Часы во дворе пробили четыре, и с последним их ударом Дона -- не та, прежняя, а новая, преображенная Дона, в поношенном платье, приготовленном в подарок какой-нибудь крестьянке, в шали, наброшенной на плечи, и с узелком в руках -- быстро сбежала по лестнице в зал, где, подняв над головой свечу, уже стоял Уильям. --Пьер Блан ждет вас в лесу, миледи. --Хорошо, Уильям. --Я присмотрю за домом, миледи, и прослежу, чтобы Пру как следует заботилась о детях. --Я на тебя полагаюсь, Уильям. --Сегодня утром я сообщу слугам, что вы простудились и хотите несколько дней полежать в постели, а так как болезнь может оказаться заразной, детям и няне не следует вас пока навещать -- я один буду ухаживать за вами. --Отлично, Уильям. Я думаю, что все пройдет как по маслу. Ты прирожденный лжец. С таким лицом, как у тебя, можно обмануть кого угодно. --Я знаю, миледи. Женщины частенько говорят мне об этом. --Да ты, оказывается, еще и отъявленный сердцеед. Просто страшно оставлять тебя здесь одного среди стольких ветреных особ. --Клянусь, миледи, я буду с ними строг, как отец. --Да, Уильям, пожалуйста, будь с ними построже. Особенно с Пру -- она иногда любит лениться. Если что, можешь ее побранить. --Непременно, миледи. --И не позволяй мисс Генриетте болтать за столом. --Да, миледи. --А если мастер Джеймс потребует вторую порцию клубники... --Он ее обязательно получит, миледи. --Но только так, чтобы Пру не заметила. Где-нибудь у тебя в буфетной, после обеда, хорошо? --Не волнуйтесь, миледи, все будет в порядке. --Ну, мне пора. Может быть, пойдешь со мной? --Увы, миледи, мой организм не приспособлен к длительному пребыванию на море и к сражению с бурной морской стихией. --Ты хочешь сказать, что от качки тебя мутит? --Вы как нельзя лучше выразили мою мысль, миледи. И, раз уж речь зашла о моем прискорбном недуге, позвольте предложить вам вот эту коробочку с пилюлями. Они нередко выручали меня в прошлом, может быть, и для вас окажутся полезными. --Спасибо, Уильям, ты очень заботлив. Давай сюда свои пилюли, я положу их в узелок. Видишь ли, мы с твоим хозяином поспорили. Он утверждает, что я в конце концов поддамся, а я говорю, что нет. Как ты думаешь, кто из нас прав? --Простите, миледи, я что-то не понял: поддадитесь кому? --Не кому, а чему, Уильям. Бурной морской стихии, разумеется. --Ну да, конечно, как же это я сразу не догадался? Да, миледи, я уверен, что это пари вы выиграете. --Никакого другого мы с твоим хозяином и не заключали. --Понимаю, миледи. --Уильям, ты что, не веришь мне? --Я верю своей интуиции, миледи. А она подсказывает мне, что, когда такой мужчина, как мой хозяин, и такая женщина, как вы, отправляются в путешествие, последствия могут быть самыми неожиданными. --Какая дерзость! --Простите, миледи. --Откуда в тебе эта французская развязность? --От матери, миледи. --Ты забываешь, что я жена сэра Гарри, мать двоих детей и что через месяц мне исполняется тридцать! --Напротив, миледи, именно об этом я в первую очередь и подумал. --Наглец! Немедленно открой дверь и выпусти меня. --Слушаюсь, миледи. Он отодвинул засов и раздернул длинные тяжелые шторы. Запутавшаяся в их складках бабочка подлетела к двери и принялась биться о стекло. Уильям распахнул створки и выпустил ее наружу. --Вот и еще одна пленница вырвалась на свободу, -- проговорил он. --Ты прав, Уильям, -- улыбнулась Дона, останавливаясь на пороге и вдыхая свежий утренний воздух. Потом подняла голову и посмотрела на небо, туда, где уже светилась бледная полоса зари. --До встречи, Уильям, -- сказала она. --Au revoir, миледи. Она накинула на голову шаль и двинулась вперед по траве, сжимая в руках узелок. Отойдя немного, она оглянулась: тяжелая серая громада дома казалась отсюда сонной и тихой. Уильям стоял в дверях, словно часовой. Она помахала ему рукой и подошла к Пьеру Блану -- глаза его все так же весело поблескивали на смуглом обезьяньем личике, в ушах раскачивались серьги. Через несколько минут оба уже шли по лесу, направляясь к ручью, где застыл пиратский корабль. Она ожидала услышать шум и предотъездную суету, но, подойдя ближе, убедилась, что на борту тихо. И, только взобравшись по трапу и оглядевшись, она поняла, что корабль полностью готов к отплытию: палубы надраены, матросы стоят по местам и ждут команды. Один из них приблизился к ней и, почтительно поклонившись, проговорил: --Капитан просил вас пройти на ют, сударыня. Не успела она подняться наверх, как загрохотала якорная цепь, заскрипел кабестан, по палубам забегали матросы. Пьер Блан затянул песню, ее тут же подхватили негромкие мужские голоса. Дона перегнулась через перила и посмотрела на певцов. Их монотонный напев сливался со скрипом кабестана и топотом босых ног по деревянному настилу, рождая прихотливую и ритмичную мелодию, придающую удивительную поэтичность и этому утру, и всему предстоящему приключению. Откуда-то сверху неожиданно послышалась короткая четкая команда. Дона подняла голову и впервые увидела француза. Он стоял у штурвала рядом с рулевым, заложив руки за спину, лицо у него было серьезное и сосредоточенное. Он показался ей совсем иным, чем несколько дней назад в лодке, когда сидел напротив нее и распутывал бечеву или когда, закатав рукава и потряхивая головой, чтобы отбросить упавшие на лоб волосы, жарил на костре рыбу. Ей вдруг стало неловко: они работали, делали дело, а она стояла и смотрела. Она почувствовала себя глупо и беспомощно и, чтобы не мешать ему, отошла в сторонку и облокотилась на перила, а он продолжал отдавать команды, поглядывая то на небо, то на воду, то на прибрежные кусты. Свежий утренний ветер, прилетевший с холмов, наполнил огромные паруса. Корабль медленно двинулся вдоль ручья. Он плыл тихо и плавно, как призрак, едва не задевая за ветки деревьев, когда течение относило его к берегу. А француз стоял рядом с рулевым, правил курс и следил за извилистыми берегами. Вскоре впереди распахнулось широкое русло главной реки; с запада потянуло крепким, сильным ветром; по воде побежала рябь. Под напором ветра <Ла Муэтт> накренилась и легла на бок; короткая пенная волна перелетела через фальшборт. На востоке разгоралась заря. Сквозь тусклую дымку, затянувшую небосвод, пробивался яркий утренний свет, предвещая хорошую погоду. Снизу, от устья, повеяло свежестью и соленым морским запахом. Едва корабль выплыл на речной простор, как тучи чаек поднялись в воздух и полетели за ним. Матросы уже не пели, они собрались на палубе и с нетерпением смотрели на море. Казалось, что дни, проведенные в безделье, наполнили их новым огнем и новой жаждой приключений. Судно миновало мелководье и вышло в устье реки. За бортом снова вскипела волна. Дона улыбнулась, почувствовав на губах соленые брызги. Она подняла голову и увидела, что француз оставил штурвал и подошел к ней. Очевидно, волна окатила и его: волосы его намокли, на губах блестела соль. --Ну как? -- спросил он. -- Нравится? Она засмеялась и кивнула. Он улыбнулся и, отвернувшись, принялся смотреть на море. Сердце ее вдруг переполнилось радостью и восторгом: она поняла, что любит его, любит давно, с тех самых пор, как впервые вошла в его каюту и увидела, что он сидит за столом и рисует цаплю. А может быть, и еще раньше, с того момента, когда заметила на горизонте корабль и почувствовала, что вместе с ним к ней приближается что-то неизбежное и неотвратимое, словно она уже тогда знала, что они обязательно встретятся и полюбят друг друга и ничто не способно этому помешать, потому что оба они изгнанники, оба скитальцы, у обоих одна судьба. 11 Было около семи вечера. Поднявшись на палубу, Дона увидела, что корабль опять изменил курс и теперь движется к берегу. Земля туманной полосой вырисовывалась на горизонте. Они провели в море весь день, бороздя пролив вдоль и поперек и ни разу не встретившись с другим судном. Шквалистый ветер ни на секунду не отпускал <Ла Муэтт>, заставляя ее танцевать и подпрыгивать на волнах, словно ореховую скорлупку. Дона поняла, что француз решил пока держаться подальше от берега и подобраться к суше, только когда стемнеет. День прошел без приключений. Вначале, правда, была слабая надежда, что по дороге попадется торговое судно, переправлявшееся с грузом через пролив, за счет которого они могли бы недурно поживиться, но надежда эта не оправдалась, и команда, ожившая и повеселевшая после целого дня, проведенного на море, с еще большим азартом начала готовиться к ночной операции, обещавшей им немало опасных и увлекательных минут. Матросы все как один были охвачены лихорадочным возбуждением и напоминали мальчишек, затеявших рискованную проделку. Перегнувшись через перила, Дона прислушивалась к их веселым голосам, пению и шуточкам, которыми они перебрасывались на ходу. Время от времени то один, то другой поднимал голову и посылал ей задорную улыбку или восхищенный взгляд, с природной галантностью не забывая о присутствии на борту прекрасной дамы. Казалось, что сам воздух вокруг корабля пропитан радостным ожиданием. Опьяненная жаркими лучами, свежим западным ветром и лазурной водой, Дона испытала вдруг странное желание стать такой же, как они: тянуть вместе с ними канат, взбираться до самого верха на мачту, поднимать паруса и вертеть тяжелый штурвал. Брызги, перелетавшие через борт, хлестали ее по лицу, оседали на одежде, но она не обращала на это внимания -- пусть, солнце все высушит. Она нашла тихое местечко около штурвала, с подветренной стороны, и уселась прямо на доски, поджав под себя ноги, заправив концы шали за пояс и предоставив ветру свободно играть ее волосами. Ближе к полудню она вдруг почувствовала страшный голод. Откуда-то снизу потянуло запахом свежего хлеба и крепкого кофе, а еще через минуту на палубе с подносом в руках появился Пьер Блан. Она торопливо выхватила у него поднос и тут же сама устыдилась своей торопливости, но он только подмигнул ей в ответ -- так весело и потешно, что она не удержалась от смеха, -- закатил глаза и погладил себя по животу. --Хозяин придет через минуту, -- заговорщицки улыбаясь, произнес он, и Дона в очередной раз поразилась тому, как быстро все они -- и Уильям, и матросы -- догадались об их отношениях с французом и как просто и естественно к этому отнеслись. Она с жадностью накинулась на еду, словно не ела целую неделю: отрезала толстые ломти от золотисто-коричневой буханки, намазывала их маслом, не забывая про сыр и салат. Вскоре за ее спиной послышались шаги. Она подняла голову: возле нее стоял капитан <Ла Муэтт>. Усевшись так же, как и она, прямо на палубу, он взял буханку хлеба и отрезал себе ломоть. --Я решил немного отдохнуть, -- сказал он. -- Погода отличная, судно само держит курс, достаточно только время от времени подправлять штурвал. Угостите меня кофе. Она разлила дымящийся напиток по чашкам, и оба начали жадно прихлебывать его, искоса поглядывая друг на друга. --Как вам нравится мой корабль? -- спросил он. --Он удивителен. Я никогда не думала, что плавать на корабле -- такое удовольствие. Мне кажется, я только сейчас начала жить по-настоящему. --Я испытал то же самое, когда впервые поднялся на борт. А что скажете о сыре -- недурен, верно? --Сыр божественный. --Вас не укачало? --Нет, я чувствую себя прекрасно. --Советую поужинать поплотней. Потом вряд ли удастся перекусить. Отрезать вам еще хлеба? --Да, пожалуйста. --Думаю, что ветер продержится до темноты, но к ночи, наверное, спадет. Надо воспользоваться приливом и как можно ближе подойти к берегу. Вы счастливы? --Да... Почему вы спрашиваете? --Потому что я тоже счастлив. Налейте-ка мне еще кофе. --У матросов сегодня приподнятое настроение, -- заметила она, берясь за кофейник. -- Это из-за погоды или из-за того, что они предвкушают ночную вылазку? --Из-за того и из-за другого. А еще потому, что вы плывете с нами. --Неужели для них это так важно? --Вы вселяете в них бодрость. Ради вас они готовы на любые подвиги. --Почему же вы раньше не брали женщин на борт? Он улыбнулся ей набитым ртом, но ничего не ответил. --А знаете, что рассказал мне Годолфин о ваших матросах? --Нет. --Он сказал, что они пользуются дурной славой в округе и что многие местные женщины попали из-за них в беду. --Что же случилось с местными женщинами? --Вот и я спросила его об этом же. А он, представьте себе, сообщил, что они пострадали от рук ваших головорезов. --Не думаю, что местные женщины так уж страдали. --Я тоже не думаю. Он продолжал жевать бутерброд с сыром, поглядывая на паруса. --Мои ребята никогда не позволят себе обижать корнуоллок. Скорей, наоборот, это те не дают им проходу. Стоит им узнать, что <Ла Муэтт> пришвартовалась где-нибудь поблизости, как они тут же удирают из дома и начинают бродить вокруг. Подозреваю, что даже Уильяму не удалось избежать их пристального внимания. --Ваш Уильям -- типичный француз. --Я тоже француз, мы все французы, но это не значит, что нам по вкусу такое бесцеремонное преследование. --Наверное, корнуоллки считают своих мужей недостаточно искусными. --Так пусть научат их быть поискусней. --Простому крестьянину тяжело одолеть науку любви. --Догадываюсь. Но практика -- великая вещь. --Чтобы научить чему-то своего мужа, женщина сама должна многое уметь. --А инстинкт на что? --Одного инстинкта недостаточно. --В таком случае остается только пожалеть местных женщин. Он откинулся на локте и, нашарив в кармане своего длинного камзола трубку, стал набивать ее темным крепким табаком, точь-в-точь таким же, какой лежал в табакерке на ее ночном столике. Затем зажал трубку в руке и закурил. --Я, помнится, уже говорил вам, что французов совершенно необоснованно обвиняют в волокитстве, -- произнес он, глядя вверх, на мачты. -- Глупо предполагать, что с одной стороны пролива живут галантные кавалеры, а с другой -- сплошь неуклюжие увальни. --Может быть, дело в климате? -- проговорила она. -- Наверное, наша промозглая погода не способствует любовным утехам. --Климат здесь ни при чем, -- ответил он, -- да и национальность тоже. Умение любить -- это особый дар, с ним надо родиться -- мужчине ли, женщине, все равно. --А если один из супругов обладает этим даром, а второй -- нет? --Такой брак наверняка окажется скучным. Впрочем, это можно сказать о большинстве браков. Ее окутало облачко дыма. Она подняла голову и увидела на его лице улыбку. --Почему вы смеетесь? -- спросила она. --У вас такой серьезный вид. Уж не собираетесь ли вы писать трактат о супружеской несовместимости? --Может быть, и собираюсь. Только не сейчас, а поближе к старости. --А хватит ли у вас знаний? За трактат нельзя садиться, не изучив предмет досконально. --Думаю, что хватит. --Хм, вот как? Но позвольте напомнить, что ваш трактат останется незаконченным, если вы ни слова не скажете о совместимости. Бывает ведь и такое: мужчина встречает женщину, отвечающую самым его сокровенным желаниям, разделяющую все его мысли и чувства -- от самых радостных до самых мрачных. --Эти случаи крайне редки. --К сожалению, да. --Значит, мой трактат останется незаконченным. --Что, несомненно, будет большой потерей -- не только для автора, но и для читателей. --Вместо главы о... совместимости, как вы изволили выразиться, я могла бы написать несколько слов о материнстве. Эта тема мне гораздо ближе. --В самом деле? --Да. Если не верите, спросите у Уильяма. Он знает, какая я нежная и заботливая мать. --Если вы такая заботливая мать, что вы делаете на борту <Ла Муэтт>? Почему сидите с растрепанной прической на голых досках и обсуждаете с пиратом превратности супружеской жизни? На этот раз рассмеялась она и, оторвав от корсажа ленту, попробовала стянуть ею растрепавшиеся волосы. --А знаете, чем сейчас занимается настоящая леди Сент-Колам? --Нет. Но с удовольствием послушаю. --Лежит с холодной грелкой на животе и мучается от головной боли. И только Уильям, верный, преданный Уильям, время от времени заходит к ней, чтобы подкрепить ее гаснущие силы кисточкой винограда. --Бедняжка, как мне ее жаль! Лежит, наверное, одна-одинешенька и размышляет о супружеской несовместимости. --Леди Сент-Колам не забивает себе голову подобной ерундой, она очень уравновешенная особа. --Что же заставило эту уравновешенную особу надеть мужские брюки и отправиться на большую дорогу? --Гнев. Гнев и недовольство. --Чем же она была недовольна? --Своей неудавшейся жизнью. --От которой она, в конце концов, решила спрятаться в Нэвроне? --Да. --Но если настоящая леди Сент-Колам мечется в жару на кровати, сокрушаясь о загубленной жизни, то кто же сидит сейчас рядом со мной? --Простой юнга, скромный и незаметный член вашей команды. --При всей его скромности и незаметности он умял уже весь сыр и три четверти буханки хлеба. --Ой, простите, я думала, вы закончили. --Похоже, что закончил. Он с улыбкой посмотрел на нее, и она отвела взгляд, боясь, что он догадается о ее волнении, и в то же время понимая, что теперь это неважно. Он выбил трубку о палубу и спросил: --Хотите, я научу вас управлять кораблем? Глаза ее просияли от радости: --Меня? А я смогу? Мы не утонем? Он рассмеялся, встал и потянул ее за собой. Затем подошел к рулевому и что-то тихо ему сказал. --Что я должна делать? -- спросила Дона. --Возьмитесь обеими руками за штурвал, вот так. А теперь старайтесь держаться строго по курсу, не отклоняясь ни вправо, ни влево, чтобы не сбить фок. Чувствуете, что ветер дует вам в спину? --Да. --Так и должно быть. А как только подует справа, срочно поворачивайте штурвал. Дона взялась за рукоятки штурвала и тут же почувствовала, как податливо корабль отвечает на каждое ее движение, весело ныряя вверх и вниз и дрожа под напором тяжелых валов. Ветер пронзительно свистел в снастях, грохотал узкими треугольными парусами над ее головой, надувал большой квадратный фок, который трепетал, словно живой, и рвался на удерживающих его канатах. Смена рулевого не прошла незамеченной. Матросы, работавшие внизу, на шкафуте, принялись подталкивать друг друга локтями, переговариваться по-бретонски, улыбаться и перемигиваться. А их капитан стоял рядом с ней, засунув руки в карманы, тихонько посвистывал и зорко смотрел вперед. --Ну что ж, я вижу, на инстинкт моего юнги можно положиться, -- наконец проговорил он, -- хотя бы в одном. --В чем же? --В умении управлять кораблем. И, рассмеявшись, он ушел с мостика, оставив ее один на один с <Ла Муэтт>. Дона простояла у штурвала почти час, радуясь так же искренне, как радовался бы Джеймс, получив новую игрушку. Наконец, почувствовав, что руки совсем устали, она оглянулась на рулевого, который с улыбкой наблюдал за ней издалека. Он тут же подошел и сменил ее. А она отправилась в капитанскую каюту, бросилась на кровать и мгновенно уснула. Проснувшись ненадолго, она увидела, что француз зашел в каюту и, склонившись над картой, разложенной на столе, делает какие-то подсчеты. Затем она снова заснула, а когда окончательно открыла глаза, каюта была уже пуста. Она встала, потянулась и вышла на палубу, чувствуя, к своему величайшему стыду, что снова хочет есть. Было почти семь часов; корабль медленно двигался к берегу; у штурвала стоял сам капитан. Дона подошла к нему и молча встала рядом, глядя на туманную полосу земли у горизонта. Через некоторое время он отдал какую-то команду, и матросы, проворно, словно обезьяны, перебирая руками, начали карабкаться по канатам. Дона увидела, как большой прямоугольный марсель провис и безвольно затрепыхался на рее. --Марсель виден первым, когда корабль появляется из-за горизонта, -- пояснил он. -- До темноты еще не меньше двух часов, и я не хочу, чтобы нас заметили раньше времени. Дона снова посмотрела на берег, и сердце ее забилось от неясного волнения -- она почувствовала, что ее охватывает тот же азарт и то же нетерпение, которые с самого утра владели всей командой, включая капитана. --Мне кажется, вы задумали что-то чрезвычайно опасное и безрассудное, -- проговорила она. --Вы же сами хотели получить парик Годолфина, -- ответил он. Она с изумлением взглянула на него -- голос его звучал спокойно и ровно, словно речь шла всего лишь о рыбной ловле. --Что вы собираетесь делать? -- воскликнула она. -- Объясните! Он ответил не сразу. Повернувшись к матросам, он отдал еще одну команду, и те кинулись убирать второй парус. --Вам знакомо имя Филипа Рэшли? -- наконец спросил он. --Да, Гарри как-то о нем упоминал. --Он женат на сестре Годолфина, -- сказал он. -- Впрочем, для нас сейчас важно не это, а то, что его корабль совсем недавно вернулся из Индии. Я слишком поздно об этом узнал, а то непременно устроил бы на него засаду. Теперь же он дня два как благополучно стоит в порту. Мой план заключается в том, чтобы захватить его на стоянке вместе с командой и переправить во Францию. --А если их окажется больше? --Ну что ж, придется рискнуть. Всего не предугадаешь. К тому же я рассчитываю на внезапность, раньше мне это помогало. Он посмотрел на нее и усмехнулся, заметив, что она скептически пожимает плечами, словно считая его затею совершенно невыполнимой. --Неужели вы думаете, что я зря просидел в каюте эти пять дней? -- спросил он. -- Не волнуйтесь, все продумано до мелочей. Да и матросы мои не теряли времени даром, пока корабль стоял в ручье. Годолфин сказал вам правду: они действительно любят бродить по окрестностям, но вовсе не для того, чтобы соблазнять местных красоток. Точнее, не только для того. --Разве они говорят по-английски? --Некоторые говорят. Именно те, которых я посылаю на берег. --Поразительная предусмотрительность! --Нет, обычный деловой подход. Берег вырисовывался все ясней, и вскоре корабль уже входил в просторную, широкую бухту. Далеко на западе протянулась белая песчаная коса, быстро темнеющая в наступивших сумерках. Корабль по-прежнему держал курс на север, неуклонно двигаясь к берегу, хотя поблизости не было видно ни реки, ни удобной стоянки. --Вы еще не поняли, куда мы плывем? -- спросил он. --Нет, -- ответила она. Он не стал ничего объяснять, а только улыбнулся и пристально посмотрел на нее, насвистывая сквозь зубы. Чтобы не выдать себя, она отвернулась -- слишком многое читалось в ее глазах, да и в его тоже. Она смотрела на ровную, спокойную гладь моря, вдыхала запахи травы, мха, листьев и нагретого за день песка, которые вечерний ветерок доносил с прибрежных скал, и думала о том, что это и есть счастье, это и есть та жизнь, о которой она мечтала. Впереди ее ждали волнения и опасности, а может быть, даже жестокая, кровавая схватка, но она знала, что через все это они пройдут вместе, и потом, когда все закончится и снова наступит тишина, они по-прежнему будут