хозяйничал здесь в полном одиночестве? --Вот уж не думала, Рокингем, что вы станете собирать сплетни на конюшне. --А почему бы и нет? Очень полезное занятие. Когда мне требуется узнать самые свежие новости, я иду именно в людскую. Во-первых, все, что говорят слуги, как правило, подтверждается, а во-вторых, в их изложении сплетни звучат гораздо забавней. --И что же вам удалось выведать в людской Нэврона? --Довольно любопытные вещи. --Например? --Например, то, что ее светлость обожает долгие прогулки по солнцепеку. И платья для таких прогулок выбирает самые старые и поношенные. А когда возвращается, платья почему-то оказываются заляпаны илом. --Ну что ж, все верно. --Кроме того, я узнал, что аппетит у ее светлости до крайности капризный. То она спит до полудня, а потом требует завтрак. То ничего не ест с обеда, а после десяти, когда слуги отправляются на боковую, просит верного Уильяма приготовить ей ужин. --И это верно. --Потом вдруг, ни с того ни с сего, будучи до этого совершенно здоровой, ее светлость заболевает, и никому, даже детям, не разрешено заходить к ней в спальню, поскольку болезнь ее объявлена заразной, и один незаменимый Уильям имеет право проникать за запертые двери, чтобы ухаживать за ней. --И что же дальше, Рокингем? --Почти ничего, если не считать вашего внезапного выздоровления, а также полного отсутствия интереса к мужу и его ближайшему другу, приехавшим, чтобы вас навестить. Послышался протяжный вздох. Гарри откинул с лица платок и сел, зевая, потягиваясь и почесывая парик. --Что касается последнего, Роки, то тут ты чертовски прав. Впрочем, Дона всегда была ледышкой. Уж я-то знаю -- как-никак мы шесть лет живем вместе. Проклятые мухи, совсем одолели! Ну-ка, Герцогиня, прогони этих мерзавок. Никакого спасенья от них нет! Он принялся махать платком. Собаки проснулись, зарычали и запрыгали вокруг него. Из-за угла террасы выбежали дети, которым разрешили поиграть полчаса перед сном, и начали носиться по лужайке. После шести наконец хлынул ливень и прогнал всех в дом. Гарри, зевая и жалуясь на жару, уселся играть в пикет с Рокингемом. До ужина оставалось три с половиной часа, а <Ла Муэтт> все еще не покинула ручей. Дона стояла у окна, барабаня пальцами по стеклу, и смотрела на крупные, частые капли, стекавшие вниз. В комнате было душно, пахло псиной и духами, которыми неумеренно надушился Гарри. Время от времени он разражался хохотом, приветствуя малейшую промашку, допущенную Рокингемом. Стрелки часов, до этого, казалось, не желавшие двигаться с места, вдруг припустили во весь дух, словно наверстывая упущенное. Не в силах сдержать обуревавшее ее волнение, Дона принялась шагать из угла в угол. --Что с вами, Дона? -- спросил Рокингем, отрываясь на минуту от карт. -- Отчего вы так взволнованны? Может быть, загадочная болезнь снова дает о себе знать? Она не ответила и опять подошла к окну. --А мы вас валетом! -- со смехом проговорил Гарри, шмякая на стол карту. -- Ну что, Роки, плохи твои дела? Оставь мою жену в покое и следи лучше за игрой. Видишь, вот и еще один соверен перекочевал ко мне в карман. Дона, сядь, ради Бога, собаки от твоих хождений совсем взбесились. --В самом деле, Дона, -- поддержал Рокингем, -- садитесь и последите, чтобы Гарри не жульничал. Когда-то вы любили играть в пикет и шутя обыгрывали нас обоих. Дона взглянула на приятелей: Гарри, шумный, оживленный, раскрасневшийся от выпитого вина, с головой ушел в игру и ни на что не обращал внимания; Рокингем хоть и поддразнивал его по старой привычке, но в то же время не спускал с нее алчного, испытующего взгляда. Она поняла, что они просидят еще по меньшей мере час -- Гарри ни за что не встанет раньше, -- и, зевнув, направилась к двери. --Пойду прилягу перед ужином, -- проговорила она. -- Что-то голова разболелась. Наверное, перед грозой. --Твой ход, Роки, -- произнес Гарри, наклоняясь вперед. -- Могу поспорить, что с червами у тебя не густо. Может быть, сделаешь прикуп? Думай, дружище, думай. Дона, будь добра, подлей мне еще вина, совсем в горле пересохло. --Не забывай, что вечером нам предстоит серьезное дело, -- с улыбкой предупредил его Рокингем. --Помню, помню. Мы идем ловить этого подлого лягушатника. Что такое, дорогая? Почему ты на меня так странно смотришь? Он повернулся к жене -- парик его съехал набок, голубые глаза затуманились, лицо побагровело. --Я подумала, что лет через десять ты станешь удивительно похож на Годолфина, -- ответила она. --Ну и что в этом плохого, черт побери? Джордж Годолфин -- отличный малый, мы с ним сто лет знакомы. Что там опять, Роки? Что ты суешь мне под нос? Ах, туз!.. Дьявольщина! И не стыдно тебе грабить лучшего друга, старый ты плут? Дона тихонько выскользнула из комнаты. Поднявшись в спальню, она закрыла дверь и дернула за толстый шнурок, свисающий над камином. Через минуту в дверь постучали, и в комнату заглянула молоденькая горничная. --Пришли ко мне Уильяма, -- попросила ее Дона. --Простите, миледи, -- присев, проговорила девушка, -- Уильяма нет в доме. Он ушел часов в пять и до сих пор не вернулся. --А куда он пошел? --Не знаю, миледи. --Хорошо, можешь идти. Служанка вышла. Дона бросилась на кровать и закинула руки за голову. Наверное, Уильям отправился к ручью. Его тоже беспокоит судьба корабля, и он решил посмотреть, как продвигается ремонт, а заодно предупредить капитана о готовящейся в Нэвроне вечеринке. Но почему он так задерживается? Служанка сказала, что он ушел около пяти, а сейчас уже семь... Она закрыла глаза. В тишине спальни отчетливо слышался стук ее сердца. Вот так же стучало оно несколько дней назад, когда она стояла на палубе <Ла Муэтт> и смотрела на темный берег Лэнтикской бухты. Она вспомнила холодок, пробежавший по ее спине в ту минуту, и бесшабашное веселье, охватившее ее после того, как она спустилась в каюту, перекусила и выбросила из головы обуревавшие ее страхи. Теперь все было иначе. Теперь она осталась одна, рядом с ней не было руки, на которую она могла опереться, и глаз, в которые она могла заглянуть. Помощи ждать было неоткуда. Скоро приедут гости, и она должна их принять. Дождь за окном постепенно стих, в саду запели птицы. Уильям по- прежнему не возвращался. Она встала, подошла к двери и прислушалась. Из гостиной доносился негромкий гул голосов. Через некоторое время послышался хохот Гарри и короткий смешок Рокингема. Затем все стихло - - наверное, они возобновили игру. В тишине отчетливо раздавались окрики Гарри, бранившего собаку, которая не переставая почесывалась. Дона поняла, что не может больше ждать. Она накинула плащ, осторожно, на цыпочках спустилась по лестнице в прихожую и через черный ход выбралась в сад. Трава была мокрая после дождя и поблескивала серебристыми росинками. В воздухе пахло сыростью, словно осенью во время тумана. С деревьев капало; извилистая тропинка, ведущая к ручью, раскисла и покрылась лужами. Солнце не торопилось выходить из-за туч, и лес стоял темный и мрачный. Густая свежая зелень непроницаемым пологом сомкнулась над ее головой. Дойдя до того места, где тропинка круто обрывалась, убегая вниз, она собралась уже по привычке свернуть налево, к ручью, как вдруг ее внимание привлек негромкий звук, похожий на хруст сучка. Она остановилась под деревом, придерживая рукой раскидистую нижнюю ветку. Через несколько секунд впереди послышался шорох раздвигаемого папоротника. Дона затаила дыхание. Шорох стих. Она осторожно выглянула из-за ветки: в двадцати ярдах от нее, прислонившись спиной к дереву, стоял человек с мушкетом в руке. Его лицо, отчетливо вырисовывающееся под треуголкой и повернутое к ней в профиль, было ей незнакомо, но напряженная, выжидательная поза и взгляд, устремленный в сторону ручья, объясняли многое. С дерева упала тяжелая капля. Человек снял шляпу и, повернувшись к Доне спиной, стал вытирать лоб платком. Воспользовавшись этим, она выбралась из своего укрытия и по той же тропинке, которая привела ее сюда, побежала обратно к дому. Руки ее похолодели, она плотней закуталась в плащ. Так вот почему Уильяма нет до сих пор! Его схватили и держат под стражей, или он прячется в лесу, так же как и она. Наверняка этот часовой здесь не один, где-нибудь поблизости притаились и другие. К тому же он не из местных -- скорей всего, это слуга Юстика, Годолфина или Рэшли. <Вот и все, -- думала она, -- теперь мне остается только вернуться домой, переодеться в парадное платье, надеть серьги, ожерелье, браслеты и спуститься в столовую, чтобы, усевшись во главе стола, улыбаться Годолфину, расположившемуся справа, и Рэшли, расположившемуся слева, стараясь не думать о том, что их люди уже прочесывают лес>. Она бежала по тропинке; с деревьев падали тяжелые дождевые капли; дрозды в чаще примолкли; наступил загадочный, тихий вечер. Выбравшись на опушку леса, незаметно переходящую в лужайку, она взглянула на дом: балконная дверь была распахнута, на террасе стоял Рокингем и смотрел на небо. У его ног вились спаниели. Дона поспешно отпрянула назад. Одна из собак, учуяв в мокрой траве ее следы, выскочила на лужайку и, помахивая хвостом, побежала к лесу. Рокингем проследил за ней взглядом, потом поднял голову и посмотрел на одно из окон второго этажа, помедлил минуту-другую и осторожно двинулся следом за собакой, не спуская глаз с предательской цепочки следов, тянущихся по траве и исчезающих среди деревьев. Дона кинулась обратно в лес, слыша, как Рокингем за ее спиной тихо окликает собаку: <Герцогиня... Герцогиня...> Слева в папоротнике зашуршали собачьи лапы. Дона углубилась в чащу, намереваясь выбраться на аллею и окольным путем попасть во внутренний двор. Собаку она больше не слышала: очевидно, та побежала по ее первому следу к ручью. Никем не замеченная, она добрела до дома, открыла парадную дверь и вошла в столовую. Свечи, к счастью, еще не зажигали, в комнате царил полумрак. В дальнем углу у сервировочного стола стояла служанка, раскладывая тарелки к ужину. Ей помогал лакей, приехавший с Гарри из Лондона. Уильяма по-прежнему нигде не было видно. Дождавшись, пока слуги скроются на кухне, Дона тихо поднялась по лестнице и подошла к своей спальне. --Кто там? -- послышалось из-за соседней двери. Она, не отвечая, проскользнула в комнату и едва успела скинуть плащ и, юркнув в кровать, накрыть ноги одеялом, как в коридоре раздались тяжелые шаги и Гарри, без камзола, в рубашке и брюках и по своему обыкновению забыв постучать, ворвался следом за ней. --Куда, черт возьми, подевался твой негодный Уильям? -- проревел он. - - Томас просто с ног сбился. Он не знает, где ключ от погреба, а вино уже на исходе. Дона полежала немного с закрытыми глазами, затем повернулась на бок и зевнула, притворяясь, что он ее разбудил. --Откуда мне знать, где может быть Уильям? -- проговорила она. -- Наверное, болтает со слугами на конюшне. Пусть поищут получше. --Уже искали, -- досадливо ответил Гарри, -- но он как сквозь землю провалился. Скоро приедет Годолфин с компанией, а в доме ни капли вина. Ей-Богу, Дона, это переходит всякие границы. Я не намерен больше это терпеть. Если он сейчас же не появится, я его уволю. --Подожди еще немного, -- устало проговорила Дона. -- Он обязательно придет. --Поразительная распущенность! -- буркнул Гарри. -- Вот что значит отсутствие крепкой хозяйской руки. Ты его просто избаловала, Дона, он делает все что хочет. --Напротив, он делает только то, чего хочу я. --Нет-нет, можешь меня не переубеждать. Роки совершенно прав. Этот малый слишком много себе позволяет. Роки в таких вещах разбирается. Он остановился посреди комнаты и сердито уставился на нее. Лицо его побагровело, голубые глаза злобно прищурились. Дона хорошо знала это его состояние: после нескольких бокалов вина он всегда приходил в раж и начинал буянить. --Как твои успехи в пикете? -- проговорила она, стараясь его отвлечь. --Какие там успехи, -- проворчал он. -- Неужели ты думаешь, что я за десять минут могу обыграть Роки? Разумеется, мне снова пришлось раскошелиться. Я проиграл ему тридцать соверенов. Не такая уж маленькая сумма, между прочим. Кстати, Дона, тебе не кажется, что я должен нанести тебе визит после долгой разлуки? --Разве ты не будешь участвовать в охоте на пирата? --Буду, конечно, но я надеюсь, что к полуночи мы уже управимся. Если этот проходимец действительно прячется на реке, как предполагает Годолфин, у него нет ни малейших шансов. Весь лес от дома до мыса охраняется часовыми, и еще несколько человек на всякий случай дежурят у берега. Нет, на этот раз негодяю от нас не скрыться. --А какая роль отведена тебе? --О, я намерен наблюдать за событиями со стороны. Зато, когда все будет кончено, мы обязательно устроим пирушку и повеселимся от души. Но ты не ответила мне. --По-моему, обсуждать это еще рано. Думаю, что к полуночи тебе будет совершенно безразлично, куда завалиться спать: в мою постель или под стол. --Это потому, что ты всегда так чертовски холодна со мной, Дона. Ну зачем, скажи на милость, тебе понадобилось удирать в Нэврон, оставив меня умирать со скуки в Лондоне, а когда я примчался за тобой, отговариваться какой-то дурацкой болезнью? --Гарри, ради Бога, оставь меня в покое, я хочу спать. --Спать! Ну конечно, знакомая песня! Сколько я тебя помню, ты всегда хочешь спать, стоит мне заглянуть в твою спальню. И, громко хлопнув дверью, он выбежал в коридор. Там он остановился и, перевесившись через перила, проорал слугам, работавшим внизу: --Ну что, не появлялся еще этот бездельник Уильям? Дона встала и выглянула в окно. По лужайке к дому шел Рокингем, следом за ним трусила Герцогиня. Она начала одеваться -- медленно и тщательно. Накрутила локоны на палец и аккуратно уложила их по бокам, вдела в уши рубиновые серьги, украсила шею ожерельем из рубинов. Она понимала, что дама, которая через несколько минут выйдет к гостям -- изящная, очаровательная, в атласном кремовом платье, с пышной прической, с сияющими в ушах и на шее драгоценностями, -- ничем не должна напоминать грязного, промокшего до нитки юнгу, пять дней назад стоявшего под окном Филипа Рэшли. Она посмотрела на себя в зеркало, затем перевела взгляд на портрет. Боже мой, как сильно она изменилась за эти несколько недель, проведенных в Нэвроне: лицо округлилось, угрюмые складки в углах рта исчезли, в глазах, как верно подметил Рокингем, появилось новое выражение. Лицо, шею и руки покрывал густой загар, который невозможно было скрыть никакой пудрой. Ну кто поверит, глядя на нее, что она недавно оправилась от тяжелой болезни и что кожа ее потемнела не от солнца, а от лихорадки? Разве что Гарри с его наивной доверчивостью, но уж никак не Рокингем. На конюшне зазвонил колокол -- во двор въехала карета с первыми гостями. Затем послышался цокот копыт, снова ударил колокол, а еще через несколько минут снизу, из столовой, донеслись мужские голоса, оглушительный хохот Гарри и тявканье собак. За окном сгустились сумерки, сад погрузился в темноту, деревья словно оцепенели. Доне представился часовой, притаившийся в лесу и напряженно вглядывающийся в ручей. Наверное, сейчас к нему уже присоединились другие. Они стоят, прижавшись к деревьям, и ждут, когда в Нэвроне закончится ужин, Юстик кинет взгляд на Годолфина, Годолфин -- на Гарри, Гарри -- на Рокингема, они понимающе улыбнутся друг другу, отодвинут стулья, встанут из-за стола и, положив руки на рукоятки шпаг, двинутся к лесу. <О, если бы все это происходило не сейчас, а сто лет назад, -- думала Дона, -- я бы знала, что делать. Я подмешала бы им в питье сонное зелье, я продала бы душу дьяволу и наслала на них проклятье... Но сейчас другое время, и я должна спуститься вниз, сесть за стол со своими врагами и, радушно улыбаясь, потчевать их вином>. Она открыла дверь -- голоса в столовой сделались слышней. Она различала напыщенный бас Годолфина, хриплое, раздраженное покашливание Филипа Рэшли, мягкие, вкрадчивые интонации Рокингема. Прежде чем спуститься в столовую, она прошла по коридору и заглянула в детскую, поцеловала спящих малышей, раздернула шторы на окнах, впуская в комнату прохладный ветерок, и, снова подойдя к лестнице, собралась уже сойти вниз, как вдруг услышала за спиной осторожные, неуверенные шаги, словно кто-то брел на ощупь в темноте. --Кто там? -- вполголоса окликнула она. Никто не отозвался. Она замерла, охваченная внезапным испугом. Снизу по-прежнему доносились громкие голоса гостей. Прошло несколько секунд, затем сбоку опять зашаркали шаги, послышался чей-то тихий шепот и слабый вздох. Она принесла из детской свечу и, высоко подняв ее над головой, стала всматриваться в темноту, откуда долетали странные звуки. Свеча озарила длинный коридор и полусогнутую фигуру, привалившуюся к стене. Дона узнала Уильяма. Лицо его было бледно как мел, одна рука бессильно повисла вдоль туловища. Дона подбежала к нему и опустилась рядом на колени. Он с трудом поднял руку и отстранил ее. --Осторожно, миледи, -- проговорил он, и губы его сжались от боли, -- вы испачкаете платье. Я весь в крови. --Уильям! -- воскликнула она. -- Что с тобой? Ты ранен? Он покачал головой, сжимая правое плечо. --Ничего страшного, миледи, -- проговорил он. -- Так, небольшая царапина... Жаль только, что это случилось именно сейчас. И тут же закрыл глаза, ослабев от боли. Дона поняла, что он лжет. --Как это произошло? -- спросила она. --Я возвращался через лес, миледи, -- ответил он, -- и наткнулся на дозорного. Он набросился на меня, я стал вырываться, и он ранил меня шпагой. --Идем ко мне в комнату, я промою и перевяжу твою рану, -- прошептала она. Он уже не протестовал и молча позволил ей довести себя до спальни. Она заперла дверь на засов и уложила его на свою кровать. Затем принесла воду и полотенце и, как могла, промыла и перевязала его плечо. Когда все было кончено, он открыл глаза и чуть слышно произнес: --Вы слишком добры ко мне, миледи. --Тише, тише, -- сказала она, -- не разговаривай. Тебе сейчас нужно отдыхать. Лицо его было по-прежнему смертельно бледно, и Дона вдруг почувствовала тревогу: она не знала, насколько серьезна его рана и что еще полагается делать в таких случаях. Он, очевидно, догадался о ее волнении, потому что поднял голову и проговорил: --Не беспокойтесь, миледи, все будет в порядке. Самое главное -- я выполнил ваше поручение. Я был на <Ла Муэтт> и виделся с капитаном. --Ты передал ему? -- воскликнула она. -- Ты передал, что Юстик, Годолфин и остальные собираются сегодня у нас? --Да, миледи, я все ему передал, но он только улыбнулся в ответ своей непонятной улыбкой и произнес: <Скажи своей хозяйке, что ``Ла Муэтт'' сумеет постоять за себя, хотя на борту по-прежнему не хватает юнги>. Едва он договорил, как в коридоре послышались шаги и в дверь постучали. --Да? -- откликнулась Дона. Голос молоденькой служанки произнес: --Сэр Гарри просил передать, ваша светлость, что гости уже собрались. --Пусть начинают без меня, -- ответила Дона. -- Я буду через минуту. - - Потом наклонилась к Уильяму и шепнула: -- А корабль? Что с кораблем? Они успеют вывести его в море? Но взгляд его внезапно затуманился, глаза закрылись, и он потерял сознание. Накрыв его одеялом, она подошла к умывальнику и, едва ли понимая, что делает, смыла кровь с рук. Затем взглянула на себя в зеркало и, увидев, что щеки ее тоже побледнели, как и у него, дрожащими пальцами нанесла на скулы румяна. Оставив его лежать в беспамятстве на кровати, она вышла из комнаты и двинулась в столовую. Как только она появилась в дверях, стулья дружно задвигались по каменному полу -- гости встали, приветствуя хозяйку. Ослепительно улыбаясь, она гордо прошествовала на свое место, не различая ничего вокруг ни блеска свечей, ни длинного стола, уставленного всевозможной снедью, ни Годолфина в фиолетовом камзоле, ни Рэшли в пегом парике, ни Юстика, опирающегося на шпагу, ни остальных гостей, склоняющихся при ее приближении, -- мысли ее были далеко, она думала о человеке, который стоял сейчас на палубе корабля и, глядя на начавшийся отлив, посылал ей последний, прощальный привет. 18 Впервые за долгие годы обеденный зал Нэврона снова принимал гостей. Яркий свет свечей заливал фигуры приглашенных, расположившихся по шесть в ряд с обеих сторон длинного стола, уставленного серебром, тарелками с каймой из роз и высокими вазами, до краев наполненными фруктами. Во главе стола восседал хозяин -- голубоглазый, розовощекий, в съехавшем набок парике, слишком громко хохочущий и слишком охотно откликающийся на любую произнесенную гостями шутку. Напротив него расположилась хозяйка -- холодная и невозмутимая. Она едва притрагивалась к блюдам, которые подносил ей слуга, все свое внимание сосредоточив на соседях, как будто оба они -- и тот, что сидел справа, и тот, что сидел слева, -- были для нее самыми важными и интересными людьми на свете и только им она хотела бы посвятить сегодняшний вечер, а если они пожелают, то и все последующие вечера. <Черт побери, -- думал Гарри Сент-Колам, пиная возившихся под столом собак, -- никогда еще Дона не кокетничала так отчаянно, никогда еще глаза ее не сияли так призывно. Если это результат все той же проклятой болезни, остается только пожалеть здешних молодцов>. <Черт побери, -- думал Рокингем, наблюдая за ней через стол, -- никогда еще Дона не была так прелестна. Хотел бы я знать, какие мысли бродят сейчас в ее голове и что она делала сегодня в лесу в семь утра, вместо того чтобы спокойно спать в своей кровати?> <Так вот она какая, -- думали остальные гости, сидящие за столом, -- знаменитая леди Сент-Колам, о которой болтают все кому не лень! Леди Сент-Колам, пирующая в лондонских кабаках бок о бок с городскими шлюхами, разъезжающая в мужском наряде по большим дорогам и, если верить слухам, не отказывающая ни одному сент-джеймскому волоките, не говоря уже о короле>. Неудивительно, что поначалу гости держались скованно и неловко. И только когда она заговорила с ними, когда начала расспрашивать -- этого -- о доме и о семье, того -- о любимых занятиях и увлечениях, -- для каждого находя улыбку и приветливое слово, каждому давая понять, что любой его жест, любая мельком оброненная фраза исполнены глубокого значения и смысла и лишь она, Дона Сент-Колам, способна по достоинству оценить их, -- только тогда они наконец смягчились, расслабились и послали к черту все эти глупые сплетни, придуманные, как рассуждал юный Пенроуз из Трегони, какими-нибудь завистливыми бабами, решившими оклеветать эту удивительную, несравненную женщину, которая может составить счастье для любого мужчины и которую, думал Юстик, следовало беречь как зеницу ока и держать под тремя замками. То же думал и Тремейн из Пробуса, и рыжеволосый Карнтик, владевший чуть ли не всем западным побережьем. Первый -- единственный из всех присутствующих -- не имел ни жены, ни любовницы и сейчас молча, с угрюмым восторгом пожирал Дону глазами. Второй, чья жена была лет на десять старше его, встретившись с ней взглядом, уже прикидывал, как бы застать ее наедине где-нибудь в укромном местечке. Даже Годолфин, чванный, надутый Годолфин со своими выпученными глазами и бесформенным носом, скрепя сердце признал, что жена у Гарри не лишена обаяния, хотя есть в ней все-таки что-то настораживающее, что-то такое, от чего серьезному человеку делается не по себе, -- то ли этот взгляд, прямой и дерзкий, то ли странное, упрямое выражение лица... Нет, не хотелось бы ему, чтобы у Люси была такая подруга. Зато Филип Рэшли, грубый, замкнутый и совершенно не умеющий вести себя с женщинами, вдруг разговорился и рассказал ей о детстве и о любезной матушке, умершей, когда ему не исполнилось еще и десяти лет. <Итак, скоро одиннадцать, -- думала Дона, -- а они по-прежнему едят, пьют, болтают и даже не думают вставать из-за стола. Я должна продержаться еще немного, тогда у корабля будет больше шансов. Отлив уже начался, и, если они не станут обращать внимания на пробоину -- ведь какой-то ремонт они все же успели сделать, на первое время его должно хватить, -- к полуночи корабль сможет выйти в море>. Она дала знак лакею, чтобы он не забывал наполнять кубки, и с улыбкой повернулась к соседу слева, машинально прислушиваясь к гулу голосов и думая о Уильяме, оставленном ею наверху. Очнулся ли он уже или по- прежнему лежит с закрытыми глазами, бледный как мел, с алым пятном, растекающимся по повязке? --Почему так тихо? Почему никто не поет? -- произнес Гарри, с трудом разлепляя веки. -- В старые добрые времена, когда была жива королева, мой дед держал менестрелей. Они сидели вон там, на галерее, и развлекали гостей своими песнями. Куда, черт побери, подевались теперь менестрели? Должно быть, проклятые пуритане перебили их всех до единого! <Так, -- подумала Дона, вглядываясь в лицо мужа, -- кажется, он уже готов. Вот и отлично, на сегодняшний вечер, по крайней мере, я от него избавлена>. --А по мне, так лучше бы этих глупостей и вовсе не было, -- нахмурился Юстик. Его отец сражался на стороне парламента, и он не терпел насмешек над пуританами. --Скажите, сударыня, а часто ли при дворе устраивают танцы? -- покраснев до ушей и с надеждой глядя на Дону, спросил юный Тремейн. --Конечно, -- ответила она. -- Приезжайте в Лондон, когда мы туда вернемся, я подыщу вам подходящую невесту. Вместо ответа он затряс головой и с собачьей преданностью уставился на нее. <Вот и Джеймс станет таким лет через двадцать, -- думала Дона. -- Будет возвращаться домой под утро и, разбудив меня ни свет ни заря, делиться своими победами. К тому времени сегодняшние события уже забудутся, отойдут в прошлое, но, может быть, глядя во взволнованное лицо Джеймса, я снова вспомню о них и расскажу ему, как однажды, много лет назад, ужинала в компании с дюжиной мужчин и до полуночи не отпускала их от себя, чтобы дать возможность одному-единственному и самому дорогому для меня мужчине благополучно переправиться во Францию и навсегда исчезнуть из моей жизни... Боже мой, опять этот Рокингем! Что он там затеял? О чем они шепчутся с Гарри?> --В самом деле, Дона, -- загремел с противоположного конца стола голос ее мужа, -- куда мог подеваться твой нахальный лакей? Ты знаешь, что его до сих пор нет? --Знаю, -- с улыбкой ответила она. -- А разве он тебе нужен? По-моему, мы и без него прекрасно обходимся. --Скажи, Джордж, -- не унимался Гарри: ему, видимо, не терпелось поделиться своей досадой с другими, -- как бы ты поступил с лакеем, решившим устроить себе выходной именно в тот день, когда у хозяина гости? --Что за странный вопрос, Гарри, -- откликнулся Годолфин. -- Разумеется, уволил бы его. --Да еще и выпорол бы хорошенько, -- поддержал Юстик. --Выпорол -- как бы не так, -- икнув, пожаловался Гарри. -- Дона в этом подлеце души не чает. Пока она болела, он неотлучно находился при ней. Вот ты, Джордж, стал бы терпеть такое у себя в доме? Ты позволил бы своему лакею целыми днями торчать в комнате твоей жены? --Конечно, нет, -- ответил Годолфин. -- Моя супруга в теперешнем ее положении и сама не пожелала бы видеть рядом с собой посторонних. Только я и ее старая кормилица имеем право ухаживать за ней. --Как это трогательно, -- заметил Рокингем, -- сколько в этом милой сельской простоты! А вот леди Сент-Колам почему-то предпочитает общество лакеев. И, подняв бокал, он с усмешкой посмотрел на Дону. --Вы довольны своей утренней прогулкой, сударыня? -- спросил он. -- В лесу было не слишком сыро? Дона не ответила. Годолфин подозрительно уставился на нее. В самом деле, зачем Гарри позволяет жене фамильярничать со слугами? Эдак недолго сделаться посмешищем для всей округи! Да-да, наверное, это тот самый нахальный лакей, который сидел на козлах, когда ее светлость приезжала к ним в гости. --Как здоровье вашей супруги? -- обратилась к нему Дона. -- Надеюсь, жара ей не слишком досаждает? Он что-то пробубнил в ответ, но она его уже не слушала, потому что в этот момент Филип Рэшли наклонился к ней слева и зашептал на ухо: --Могу поклясться, сударыня, что мы с вами уже встречались, вот только, убей меня Бог, не помню где. Он сосредоточенно сдвинул брови и уставился в тарелку, словно надеясь найти там ответ. --Вина для мистера Рэшли, -- крикнула Дона и с очаровательной улыбкой придвинула к нему бокал. -- Представьте себе, мне тоже так показалось. Наверное, мы виделись шесть лет назад, когда я приезжала сюда в качестве невесты Гарри. --Нет, -- покачал головой Рэшли. -- Я уверен, что это было недавно. Я даже голос ваш почему-то помню. --Поверьте, дорогой Рэшли, -- вмешался Рокингем, -- вы не единственный, кому кажется, что он уже встречался с Доной. Многие мужчины попадались на этот крючок. Вот увидите, вы еще не одну ночь проведете без сна, пытаясь решить эту загадку. --А вы ее, надо полагать, уже решили? -- произнес Карнтик, бросая на него убийственный взгляд. Рокингем вместо ответа улыбнулся и принялся расправлять кружевные манжеты. <До чего же он омерзителен, -- думала Дона. -- Эти узкие кошачьи глазки, эта многозначительная улыбка... Как ему хочется, чтобы все считали его моим любовником!> --Скажите, сударыня, вам никогда не приходилось бывать в Фой-Хэвене? - - снова обратился к ней Рэшли. --Нет, никогда, -- ответила Дона. Он осушил бокал и с сомнением покачал головой. --Ну а о несчастье, приключившемся со мной, вы, надеюсь, слышали? --Да, конечно, -- ответила она. -- И, поверьте, я вам искренне сочувствую. У вас до сих пор нет никаких известий о корабле? --Какие там известия, -- мрачно буркнул он. -- Стоит себе где-нибудь во французском порту, а я даже не имею права потребовать его обратно. А все потому, что двор заполонили иностранцы и король гораздо лучше говорит по-французски, чем по-английски. Ну да ладно, сегодня ночью я за все расквитаюсь. Дона кинула взгляд на часы, висевшие над лестницей. Они показывали без двадцати двенадцать. --А вы, милорд, -- с улыбкой обратилась она к Годолфину, -- вы тоже были свидетелем того, как мистер Рэшли лишился своего корабля? --Да, сударыня, -- сурово ответил он. --Надеюсь, вы не пострадали? --Нет, к счастью, все обошлось. Негодяи быстро сообразили, что с нами шутки плохи, и, как истинные французы, предпочли удрать с поля боя. --А их предводитель -- он действительно так ужасен, как вы говорили? --В тысячу раз ужасней, сударыня. Я в жизни не видывал более наглого и свирепого бандита. Поговаривают, что, отправляясь на разбой, он всегда берет с собой женщин. Должно быть, это те несчастные созданья, которых он похитил в окрестных деревнях. Чудовищно, просто чудовищно! Я даже не рискнул пересказывать это жене. --Еще бы, -- пробормотала Дона, -- кто знает, к каким последствиям это может привести... в ее положении. --Он и на <Удачливый> взял с собой женщину, -- подтвердил Филип Рэшли. -- Я сам ее видел, так же ясно, как вижу вас. Она стояла на палубе: глазищи бешеные, на подбородке краснеет ссадина, волосы развеваются по ветру -- типичная французская портовая шлюха. --А помнишь того маленького оборванца, который постучал к тебе в дверь? -- спросил Годолфин. -- Готов поспорить, что он тоже из их шайки. У него был противный писклявый голос и до отвращения смазливая физиономия. --Говорят, французы вообще очень странный народ, -- обронила Дона. --Если бы не ветер, они бы от нас не ускользнули, -- пропыхтел Рэшли. -- Но в самый неподходящий момент с берега вдруг налетел сильный шквал, и они стрелой понеслись вперед. Можно подумать, что им помогал сам дьявол. Джордж почти в упор выстрелил в главаря и все равно умудрился промахнуться. --Это правда, милорд? -- обратилась Дона к Годолфину. --Обстоятельства сложились таким образом, сударыня... -- покраснев до корней волос, начал Годолфин, но Гарри прервал его, хлопнув рукой по колену и проорав с другого конца стола: --Брось, Джордж, всем известно, что этот подлый лягушатник стащил у тебя с головы парик! Все посмотрели на Годолфина, который застыл, не поднимая глаз от бокала. --Не обращайте на них внимания, дорогой Годолфин, -- проговорила Дона. -- Выпейте лучше вина. Стоит ли так сокрушаться о каком-то парике. Ведь вы могли лишиться гораздо большего. Подумайте, какое горе вы причинили бы бедной леди Годолфин! Карнтик, сидящий слева от Рэшли, вдруг поперхнулся вином и закашлялся. Время шло. Часы показывали без четверти двенадцать, без десяти, без пяти... Гости по-прежнему сидели за столом. Тремейн и Пенроуз из Трегони обсуждали подробности петушиных боев; гость, прибывший из Бомина, -- Дона не расслышала его имени -- шепотом рассказывал Рокингему скабрезные анекдоты, то и дело толкая его локтем в бок; Карнтик таращился на нее голодным взглядом; Филип Рэшли ел виноград, отщипывая его морщинистыми волосатыми пальцами; Гарри развалился на стуле и мурлыкал какой-то нескладный мотив, одной рукой вцепившись в стакан, а другой поглаживая сидящего на коленях спаниеля. Неожиданно Юстик посмотрел на часы, вскочил со своего места и громогласно возвестил: --Господа, хватит терять время! Не забывайте, что мы приехали сюда по важному делу! В зале мгновенно воцарилась тишина. Тремейн покраснел и опустил глаза в тарелку, Карнтик вытер губы кружевным платком и уставился прямо перед собой. Кто-то осторожно кашлянул, кто-то скрипнул стулом, и все стихло, слышался только голос Гарри, который продолжал, улыбаясь, тянуть свой пьяный напев, да звон конюшенных часов, отбивающих полночь. Юстик выразительно посмотрел на Дону. Она поднялась. --Вы хотите, чтобы я ушла, господа? --Глупости, -- рявкнул Гарри, приоткрывая один глаз. -- Оставьте мою жену в покое. Без нее весь вечер пойдет насмарку, уж я-то знаю. Твое здоровье, дорогая! Видишь, я на тебя больше не сержусь, я простил тебя за то, что ты потакаешь этому наглому лакею. --Гарри, угомонись, сейчас не время для шуток, -- одернул его Годолфин и, повернувшись к Доне, прибавил: -- Извините, сударыня, но в вашем присутствии мы не сможем говорить так свободно, как хотелось бы. Юстик прав, мы потеряли слишком много времени. --Конечно-конечно, -- ответила Дона. -- Я не собираюсь вам мешать. Она направилась к двери. Гости встали, провожая хозяйку. И тут во дворе неожиданно зазвонил колокол. --Кого там еще принесло? -- зевнув, пробурчал Гарри. -- Что за манера являться в гости с опозданием на два часа? Ну, так уж и быть, откупорьте еще одну бутылку! --Разве мы кого-то ждем? -- удивился Юстик. -- Годолфин, вы кого- нибудь приглашали? --Нет, -- нахмурился тот. -- Я не хуже вас понимаю, что мы должны соблюдать секретность. Снова зазвонил колокол. --Да откройте же, в конце концов! -- заорал Гарри. -- Что вы там, оглохли? Спаниель соскочил с его колен и с лаем кинулся к двери. --Черт побери, куда провалились все слуги? -- продолжал надрываться Гарри. -- Эй, Томас, ты что, не слышишь? Открой дверь, тебе говорят! Рокингем встал и, подойдя к двери, ведущей на кухню, широко распахнул ее. --Есть тут кто-нибудь? -- крикнул он. Ему никто не ответил. В кухне было темно и тихо. --Спят они, что ли? -- удивился он. -- Свечи везде потушены, темнота - - хоть глаз выколи. Эй, Томас! -- снова позвал он. --Гарри, может быть, ты отослал их спать? -- спросил Годолфин, отодвигая стул. --Спать? Какого черта? Нет! -- пробормотал Гарри, с трудом поднимаясь на ноги. -- Заболтались, наверное, и не слышат, что мы их зовем. Ну- ка, Роки, крикни еще разок. --Говорят тебе, здесь никого нет, -- ответил Рокингем. -- В кухне темно как в преисподней. Колокол ударил в третий раз. Юстик, чертыхнувшись, подошел к двери и стал возиться с засовами. --Может быть, это один из часовых, оставленных в лесу? -- предположил Рэшли. -- Может быть, бандиты что-то пронюхали и схватка уже началась? Юстик наконец отпер дверь и, остановившись на пороге, крикнул в темноту: --Кто там? Кто явился в такой поздний час? --Жан-Бенуа Обери, к вашим услугам, господа! -- послышался ответ, и в зал неспешной походкой вошел француз. На лице его играла улыбка, в руке поблескивала шпага. -- Не двигайтесь, Юстик, -- приказал он и добавил, обращаясь к остальным: -- Всем оставаться на своих местах. Вы окружены, господа. Первый, кто пошевелится, получит пулю в лоб! Дона подняла голову: на лестнице, ведущей на галерею, стояли Пьер Блан и Эдмон Вакье, оба с пистолетами в руках, а из кухонной двери выходил Уильям. Лицо его было бледно, но спокойно, одна рука беспомощно висела вдоль тела, в другой блестел острый кинжал, нацеленный прямо в горло Рокингему. --Садитесь, господа, -- проговорил француз. -- Не беспокойтесь, я не задержу вас надолго. А вы, сударыня, можете идти. Впрочем, нет, постойте... Сначала отдайте мне ваши рубиновые серьги, я поспорил на них со своим юнгой. И он подошел к ней, поигрывая шпагой, а двенадцать мужчин с ненавистью и страхом следили за ним из-за стола. 19 Они словно оцепенели. Ни один не двинулся с места, ни один не проронил ни слова -- все сидели как вкопанные и смотрели на француза, который с улыбкой протягивал руку за драгоценностями. Их было двенадцать, двенадцать против пяти, но пятеро держали в руках пистолеты, а двенадцать только что плотно поужинали и понимали, что шпаги, висящие в ножнах на боку, вряд ли будут для них хорошим подспорьем. Юстик, правда, все еще стоял в дверях, но после того, как Люк Дюмон подошел к нему и ткнул пистолетом под ребра, он волей- неволей вынужден был закрыть дверь и запереть ее на засов. А с галереи уже спускался Пьер Блан со своим напарником. Разойдясь в противоположные концы длинного зала, они застыли по углам, готовые, как и обещал их главарь, уложить на месте любого, кто осмелится вытащить оружие. Рокингем стоял, привалившись к стене, и не отрываясь смотрел на кинжал, направленный на него. Он молчал и лишь время от времени проводил языком по губам. Спокойней всех был, казалось, сам хозяин: плюхнувшись обратно на стул, он поднес ко рту полупустой стакан и с легким недоумением уставился на вошедших. Дона вынула из ушей серьги и вложила их в протянутую руку пирата. --Все? -- спросила она. Он показал концом шпаги на ожерелье. --Еще вот это, с вашего позволенья, -- сказал он, слегка приподнимая одну бровь. -- А то, боюсь, мой юнга останется недоволен. И браслет тоже, если не возражаете. Она сняла браслет и ожерелье и молча, без улыбки, протянула ему. --Благодарю, -- сказал он. -- Судя по всему, вы уже оправились от болезни? --Мне казалось, что да, -- ответила она, -- но не удивлюсь, если после вашего вторжения разболеюсь снова. --В самом деле? -- сочувственно произнес он. -- Какая жалость, я себе этого не прощу. Мой юнга тоже иногда страдает от простуды, но стоит ему подышать морским воздухом, все как рукой снимает. Отличное средство, советую вам попробовать. Он сунул драгоценности в карман, поклонился и отвернулся от нее. --Лорд Годолфин, если не ошибаюсь, -- проговорил он, останавливаясь перед его светлостью. -- Очень рад. Когда мы виделись в последний раз, я, помнится, одолжил у вас парик. Что поделаешь, я и на него поспорил со своим юнгой. Зато теперь можно ограничиться чем-нибудь менее существенным. С этими словами он поднял шпагу и срезал орденскую ленту со звездой, висящую на груди Годолфина. --Оружие, к сожалению, я тоже вынужден у вас забрать, -- заявил он, и шпага Годолфина вместе с ножнами упала на пол. А француз отвесил поклон и повернулся к Филипу Рэшли. -- Добрый вечер, сэр, -- проговорил он. -- Надеюсь, вы немного поостыли с прошлого раза. Благодарю вас за <Удачливый>. Чудесный корабль! Боюсь только, что теперь вам его не узнать: наши мастера оснастили его заново и покрасили в другой цвет. Вашу шпагу, сэр. И потрудитесь вывернуть карманы. На лбу у Рэшли вздулись жилы. Он тяжело пропыхтел: --Вам это даром не пройдет, черт возьми. --Возможно, -- ответил француз. -- Ничто в этом мире не дается даром. Но платить пока приходится вам. И он пересыпал золотые монеты из кармана Рэшли в кошелек, висящий у него на поясе. Затем он медленно двинулся вокруг стола, и каждый из гостей по очереди отдавал ему свое оружие, вручал деньги, снимал с пальцев перстни, вытаскивал из галстуков булавки. А француз, посвистывая, переходил от одного к другому и, наклоняясь время от времени к вазе с фруктами, отщипывал несколько виноградин. Один раз, когда толстяк из Бомина замешкался, стягивая перстни с заплывших жиром пальцев, он даже присел на край стола, уставленного серебром и фарфором, и налил себе вина из графина. --У вас неплохой погреб, сэр Гарри, -- промолвил он. -- Однако, если бы вы дали этому вину полежать еще несколько лет, оно только выиграло бы. У меня в Бретани было с полдюжины таких бутылок, но я имел глупость выпить их раньше срока. --Какого черта!.. -- заплетающимся языком проговорил Гарри. -- Да как вы... --Не беспокойтесь, -- улыбнулся француз, -- я мог бы, конечно, взять у Уильяма ключ от погреба, но мне не хочется лишать вас удовольствия отведать это вино лет через пять. Он почесал ухо и покосился на перстень, сиявший на руке сэра Гарри. --Какой красивый камень, -- заметил он. Вместо ответа Гарри сдернул перстень с пальца и швырнул французу в лицо. Тот поймал его на лету и поднес к свету. --Ни единого изъяна, -- сказал он. -- Большая редкость для изумруда. Впрочем, отнимать его у вас было бы просто грешно. Вы и так отдали мне слишком много. И он с поклоном вернул перстень супругу Доны. --Ну а теперь, господа, -- проговорил он, -- у меня к вам последняя просьба. Возможно, кому-то она покажется неделикатной, но выбирать, как говорится, не приходится. Мне, видите ли, хотелось бы вернуться на корабль, но боюсь, что это не удастся, если я позволю вам созвать часовых и устроить за мной погоню. Поэтому, господа, извольте снять ваши штаны и передать их моим друзьям. А заодно и чулки с башмаками. --Боже всемогущий! -- простонал Юстик. -- Неужели вам мало наших унижений! --Сожалею, господа, -- улыбнулся француз, -- но таковы мои условия. Да вы не беспокойтесь, ночи сейчас теплые -- как-никак середина лета. Не угодно ли пройти в гостиную, леди Сент-Колам? Думаю, что господа не захотят раздеваться при вас, хотя наедине каждый из них наверняка проделал бы это с огромным удовольствием. Он распахнул перед ней дверь и, обернувшись, крикнул в зал: --Даю вам пять минут, господа, и ни секундой больше. Пьер Блан, Жюль, Люк, Уильям, проследите, чтобы все было в порядке, пока мы с ее светлостью обсудим кое-какие важные вопросы. Он вышел в гостиную и плотно прикрыл за собой дверь. --Итак, леди Сент-Колам, гордая хозяйка Нэврона, -- произнес он, -- не хотите ли и вы последовать примеру ваших гостей? И, отбросив шпагу на стул, он с улыбкой повернулся к ней. Она подошла к нему и положила руки на плечи. --Откуда в тебе столько безрассудства? -- спросила она. -- Столько безудержной дерзости? Разве ты не знаешь, что окрестные леса черны от часовых? --Знаю. --И все-таки решился прийти? --Чем рискованней предприятие, тем больше шансов на успех -- я не раз в этом убеждался. К тому же я не целовал тебя целых двадцать четыре часа. Он наклонился и сжал ее лицо в ладонях. --О чем ты подумал, когда я не вернулась к завтраку? -- спросила она. --У меня не оставалось времени на раздумья, -- ответил он. -- Вскоре после рассвета Пьер Блан разбудил меня и сообщил, что <Ла Муэтт> села на мель и повредила днище. Мы спешно взялись за ремонт. Работа, сама понимаешь, была не из легких. А когда мы, голые по пояс, стояли в воде и задраивали пробоину, явился Уильям и принес известия от тебя. --Но ведь тогда ты еще не мог знать о готовящемся нападении? --Нет, но кое о чем уже я догадывался. Мои матросы обнаружили двух часовых: одного на берегу, чуть выше по течению, а второго -- на холме с противоположной стороны. И хотя они стерегли только лес и реку, а к ручью не подбирались и корабль пока не нашли, я понял, что времени у нас остается в обрез. --А потом снова пришел Уильям? --Да, около шести. И сказал, что вечером в Нэвроне ожидаются гости. Тогда-то я и придумал свой план. Уильям тоже должен был в нем участвовать, но, к несчастью, на обратном пути на него напал часовой и ранил его в руку. Это чуть было не испортило нам все дело. --Я все время думала о нем за ужином. Он лежал наверху совсем один, раненый, беспомощный... --И все же он сумел выполнить мое поручение: открыл окно и впустил нас. Остальных слуг мы связали спина к спине, как некогда матросов <Удачливого>, и заперли в кладовой. Кстати, -- добавил он, опуская руку в карман, -- если хочешь, я верну тебе твои безделушки. Она покачала головой: --Нет, пусть они останутся у тебя. Он протянул руку и погладил ее по волосам. --Если ничего не случится, <Ла Муэтт> отплывет через два часа, -- сказал он. -- Ремонт мы так и не успели закончить, но до Франции корабль, надеюсь, продержится. --А ветер? -- спросила она. --Ветер крепкий и довольно устойчивый. В Бретань мы должны прибыть не позже, чем через восемнадцать часов. Она промолчала. Он снова погладил ее по волосам. --На моем корабле не хватает юнги, -- произнес он. -- Нет ли у тебя на примете смышленого мальчишки, который согласился бы отправиться с нами? Она подняла голову, но он уже отвернулся и потянулся за шпагой. --Уильяма, к сожалению, мне придется взять с собой, -- сказал он. -- В Нэвроне ему больше делать нечего. Кончилась его служба. Надеюсь, ты им довольна? --Да, очень, -- ответила она. --Если бы не сегодняшняя стычка с часовым в лесу, я оставил бы его здесь. Но теперь риск слишком велик. Как только его опознают -- а произойдет это, конечно, очень скоро, -- Юстик не задумываясь вздернет его на первом суку. Да ему и самому вряд ли захочется служить у твоего мужа. Он обвел глазами комнату, на мгновение задержался на портрете Гарри, затем подошел к балконной двери и отдернул штору. --Помнишь наш первый ужин? -- спросил он. -- И портрет, который я набросал, пока ты смотрела в огонь? Ты сильно рассердилась на меня тогда? --Я не рассердилась, -- сказала она. -- Мне просто стало досадно, что ты так быстро меня раскусил. --Знаешь, -- проговорил он, -- я давно хотел тебе сказать: из тебя никогда не выйдет настоящий рыболов. Ты слишком нетерпелива и вечно будешь запутывать бечеву. В дверь постучали. --Да? -- крикнул он по-французски. -- Господа уже разделись? --Разделись, месье, -- послышался из-за двери голос Уильяма. --Ну вот и отлично. Скажи Пьеру Блану, чтобы связал им руки, отвел наверх и запер в спальнях. Часа на два мы их обезопасим, а больше нам и не нужно. --Хорошо, месье. --Да, Уильям... --Слушаю, месье. --Как твоя рука? --Побаливает, месье, но я стараюсь не обращать внимания. --Ты сможешь отвезти ее светлость на песчаную отмель в трех милях от Коуврэка? --Конечно, месье. --Хорошо. После этого оставайся там и жди меня. --Понимаю, месье. Дона с удивлением взглянула на него: --Что ты задумал? Он подошел к ней, сжимая в руке шпагу, -- глаза его потемнели, улыбка сбежала с лица. Помолчав минуту, он спросил: --Ты помнишь наш последний разговор у ручья? --Да. --Помнишь, как мы оба решили, что у женщин нет выхода? Что если женщина и может убежать от себя, то только на день или на час? --Помню. --Сегодня утром, когда Уильям принес известие о приезде твоего мужа, я понял, что сказка кончилась: ручей больше не сможет стать нашим убежищем. <Ла Муэтт> должна искать себе другую стоянку. И хотя корабль по-прежнему волен плыть куда захочет, а команда его по-прежнему вольна распоряжаться собой, их капитан теперь навсегда привязан к этим местам. --Почему? -- спросила она. --Потому что здесь живешь ты. Потому что мы оба не можем друг без друга. Я знал об этом с самого начала, еще когда приезжал сюда зимой. Я лежал в твоей кровати, закинув руки за голову, смотрел на твое холодное лицо на портрете и, улыбаясь, думал про себя: <Это она>. Я ждал, просто ждал, ничего не предпринимая, твердо зная, что рано или поздно наше время обязательно придет. --Вот как? -- переспросила Дона. --А разве ты не чувствовала то же самое, пируя в лондонских тавернах в окружении приятелей своего мужа? Разве, притворяясь беспечной, равнодушной, разочарованной, ты не знала, что где-то, неизвестно в каком краю, неизвестно в каком обличье, живет тот единственный нужный тебе человек, без которого твоя жизнь пуста и легковесна, как соломинка на ветру? Она подошла поближе и прикрыла ему глаза ладонями. --Да, -- сказала она, -- да, ты прав. Все, что происходило с тобой, происходило и со мной. Я узнаю каждое слово, каждый жест, каждое мимолетное движение души. Но сейчас слишком поздно. Мы бессильны что- либо изменить. Ты сам вчера это говорил. --Я говорил это, когда мы были вместе, когда нам ничто не угрожало и до рассвета было еще далеко. В такие минуты человек не думает о будущем, он живет настоящим, и чем меньше у него надежд, чем опасней его положение, тем сильней радость бытия, тем пронзительней испытываемое им наслаждение. Любовь -- это тоже бегство, Дона. Благодаря ей мужчина забывает не только о грядущих бедах, но и о себе самом. --Я знаю, -- сказала она. -- Я чувствовала это всегда. Но женщины, к сожалению, устроены иначе. --Да, -- согласился он, -- женщины устроены иначе. Он достал из кармана браслет и надел ей на руку. --Утром, -- продолжал он, -- когда рассвело и над ручьем поднялся туман, а ты по-прежнему не возвращалась, я вдруг испытал какое-то странное ощущение -- не разочарование, нет, а, скорей, отрезвление. Я понял, что бегство для меня теперь так же невозможно, как и для тебя. Я стал узником, закованным в цепи и брошенным в глубокую темницу. Она взяла его руку и прижалась к ней щекой. --И ты пошел на корабль, -- сказала она, -- и работал весь день, не разгибая спины, работал и молчал, и на лице твоем застыло упрямое и серьезное выражение, которое я так хорошо знаю. А потом работа была окончена и настало время принимать решение. Что же ты решил тогда? Он отвернулся и посмотрел в распахнутое окно. --Что бы я ни решил, -- медленно проговорил он, -- ничего уже не изменится. Дона Сент-Колам останется Доной Сент-Колам, женой английского баронета и матерью двоих детей, а я -- французским пиратом, разбойником и грабителем, злейшим врагом твоей страны. Так что, как видишь, Дона, решать нужно не мне, а тебе. Он подошел к балконной двери и остановился, глядя на нее через плечо. --Поэтому я и попросил Уильяма отвезти тебя на мыс в Коуврэке. Я хотел, чтобы ты могла подумать. Если нам удастся прорваться сквозь заслон часовых, быстро поднять паруса и вместе с отливом выйти в море, то в Коуврэк мы попадем на рассвете. Я подплыву на лодке к мысу, и ты скажешь мне свой ответ. Если же до полудня от нас не будет никаких вестей, значит, мои планы сорвались и Годолфин сможет наконец осуществить свое заветное желание -- вздернуть ненавистного француза на самом высоком дереве своего парка. Он улыбнулся и шагнул на террасу. --Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, Дона, -- сказал он, -- но одна дорога мне больше всего. Та, когда мы стояли вдвоем на палубе <Удачливого>, а над головой у нас свистели пули. По лицу у тебя текла кровь, рубашка промокла насквозь, но ты смотрела на меня и улыбалась. Он повернулся и исчез в темноте. Прошла минута, другая, а она все смотрела ему вслед, сжимая руки перед собой. Наконец, очнувшись, словно после долгого сна, она обернулась и увидела, что комната пуста, француз ушел, оставив ей серьги и ожерелье. В открытую дверь пахнуло свежим ветром, свечи на стене замигали. Дона машинально закрыла створки и задвинула щеколду. Затем подошла к двери столовой и широко распахнула ее. На столе по-прежнему громоздилась посуда: тарелки, блюда, вазы, до краев наполненные фруктами. Стулья были отодвинуты, как будто гости, отужинав, удалились в соседнюю комнату. На всем лежал странный отпечаток заброшенности. Посуда, фрукты, пролитое на скатерть вино казались неживыми, ненастоящими, словно натюрморт, написанный неумелой рукой. На полу, уткнувшись мордами в лапы, лежали два спаниеля. При ее появлении Герцогиня подняла голову и неуверенно заскулила. Перед уходом кто-то из матросов, очевидно, начал тушить свечи, но в спешке не довел дело до конца: три свечи по-прежнему загадочно мерцали на стене, роняя на пол капли воска. Одна из них погасла на глазах у Доны, две другие продолжали тускло мигать. Матросы выполнили приказ своего капитана и удалились. Сейчас они, должно быть, уже пробираются через лес к ручью, и он идет вместе с ними, сжимая в руке шпагу. Часы на конюшне пробили один раз; высокий, звенящий звук разнесся по воздуху, словно эхо церковных колоколов. Дона подумала о гостях, запертых наверху в спальнях, -- беспомощных, полураздетых, со связанными руками, с искаженными от злобы лицами. Только Гарри, наверное, как ни в чем не бывало безмятежно похрапывает на полу -- рот открыт, парик съехал набок, -- пираты пиратами, а после сытного ужина, как известно, не мешает немного вздремнуть. Уильям, очевидно, поднялся к себе, чтобы перевязать рану. В душе ее шевельнулось раскаяние -- как она могла забыть о нем! Она двинулась к лестнице и уже положила руку на перила, когда внимание ее вдруг привлек какой-то звук, донесшийся сверху. Она подняла голову: на галерее стоял Рокингем. Лицо его пересекал шрам, узкие глаза смотрели на нее без улыбки, в руке поблескивал нож. 20 Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сдвинулся с места и, не отрывая от нее глаз, стал спускаться вниз. Он подходил все ближе и ближе. Дона попятилась, нащупала за спиной стул и села. Он был без камзола, на рубашке алели пятна крови, кровь виднелась и на ноже, который он держал в руке. Дона мгновенно поняла, что случилось. Где-то там, наверху, в одном из темных коридоров, лежал сейчас смертельно раненный или убитый человек -- один из матросов <Ла Муэтт>, а может быть, даже Уильям. Пока она предавалась воспоминаниям в гостиной, разглядывая свои драгоценности, наверху в тишине и во мраке шла ожесточенная схватка. Рокингем уже спустился с лестницы и, все так же пристально глядя на нее своими узкими кошачьими глазами, подошел к столу и уселся за дальним концом на месте Гарри. Нож он положил перед собой на тарелку. Помолчав несколько секунд, он заговорил. Голос его звучал почти спокойно, что совершенно не вязалось с новым, странным выражением, появившимся на его лице. Ей казалось, что перед ней уже не тот Рокингем, с которым она веселилась в Лондоне и разъезжала верхом по Хэмптон-Корту и которого в глубине души презирала за суетность и тщеславие, а жестокий и опасный враг, способный причинить много неприятностей и бед. --Я вижу, вы получили назад свои драгоценности, -- произнес он. Она пожала плечами -- пусть думает, что хочет. Главное, разузнать его замыслы, выяснить, что он собирается делать. --И что же вы отдали взамен? -- продолжал он. Она начала вдевать серьги, следя за ним из-под руки. Его неотступный взгляд раздражал и пугал ее. Чтобы хоть как-то отвлечь его внимание, она проговорила: --Что с вами, Рокингем? Отчего вы вдруг сделались так серьезны? Разве сегодняшняя шутка не доставила вам удовольствия? --Вы правы, -- ответил он, -- я получил огромное удовольствие, наблюдая за тем, как дюжина мужчин послушно снимает штаны и расстается с оружием, напуганная горсткой шутников. Это напомнило мне наши похождения в Хэмптон-Корте. Но потом я заметил взгляды, которые Дона Сент-Колам бросала на главного шутника, и мне стало не до смеха. Дона облокотилась на стол и положила подбородок на руки. --Почему же? -- спросила она. --Потому что в эту минуту я понял все, что не давало мне покоя с самого приезда: и этот странный лакей, несомненно подосланный французом, и ваше непонятное расположение к нему, и загадочные прогулки по лесу, и отсутствующий взгляд, которого я никогда не замечал у вас раньше... Да, да, я вдруг понял, почему вы стали так безразличны и ко мне, и к Гарри, и ко всем остальным мужчинам. Вас интересовал теперь только один человек -- тот, кто явился сегодня в Нэврон. Он произнес это очень тихо, почти шепотом, но глаза его, устремленные на нее, излучали откровенную ненависть. --Ну что? -- спросил он. -- Будете все отрицать? --Нет, -- ответила она, -- я не собираюсь ничего отрицать. Он, словно невзначай, взял с тарелки нож и принялся водить им по столу. --А вы понимаете, чем это вам грозит? -- произнес он. -- Если истина выплывет наружу, вам не избежать тюрьмы, а может быть, даже виселицы. Она опять пожала плечами и ничего не сказала. --Что и говорить, невеселый конец для Доны Сент-Колам, -- проговорил он. -- Вам, полагаю, никогда не приходилось бывать в тюрьме? Вы не знаете, что такое мучиться от жары и вони, жевать черствый хлеб и пить воду пополам с грязью? А прикосновение веревки, медленно впивающейся в шею, вам тоже незнакомо? --Вы напрасно стараетесь запугать меня, Рокингем, -- спокойно ответила она. -- Поверьте, я не хуже вас представляю себе ужасы тюрьмы. --Я счел себя обязанным предупредить вас о возможных последствиях, -- сказал он. --Боже мой, -- проговорила она, -- и все это только потому, что милорду Рокингему почудилось, будто я улыбнулась пирату, отбиравшему у меня драгоценности. Расскажите это кому угодно: Годолфину, Рэшли, Юстику или даже Гарри -- они поднимут вас на смех. --Я понимаю, почему вы так спокойны, -- возразил он, -- вы думаете, что ваш пират уже плывет в открытом море, а вас защищают стены Нэврона. Ну а если он еще не успел удрать? Если наши люди схватят его и приведут сюда и мы устроим небольшое представление, как было принято лет сто назад, а вас пригласим в качестве зрителя? Что тогда, Дона? Неужели вы и тогда останетесь спокойной? Она посмотрела на него, и ей снова -- в который раз! -- показалось, что он похож на гладкого, самодовольного кота, подкарауливающего беззащитную птичку. Перед глазами ее встали картины прошлого, и она вдруг со всей отчетливостью увидела то, что интуитивно чувствовала в нем всегда -- сознательную и злобную порочность натуры, обнаружить которую было очень трудно из-за всеобщей распущенности, царившей в их эпоху. --Как вы любите драматизировать, Рокингем, -- проговорила она. -- Дыба и испанский сапог давно вышли из моды, еретиков больше не жгут на кострах. --Еретиков, может быть, и не жгут, -- согласился он, -- а вот пиратов, насколько мне известно, по-прежнему вешают, колесуют и четвертуют, и сообщники их, как правило, не избегают этой участи. --Ну что ж, -- сказала она, -- если вы считаете меня сообщницей пиратов, действуйте. Поднимитесь наверх, освободите гостей, разбудите Гарри, сгоните с него хмель, созовите слуг, оседлайте коней, пригласите на помощь солдат. А когда поймаете, наконец, вашего пирата, можете вздернуть нас рядом на одном суку. Он молча смотрел на нее с другого конца стола и поигрывал ножом. --Да, -- сказал он, -- я понимаю. Вас не страшат ни муки, ни пытки. Ничто не способно сломить теперь вашу гордость. Вы готовы принять даже смерть, потому что наконец испытали то, о чем мечтали всю жизнь. Разве я не прав? Она посмотрела на него и рассмеялась. --Да, Рокингем, -- сказала она, -- вы правы. Он побледнел, шрам на его щеке проступил отчетливей, исказив лицо безобразной гримасой. --А ведь на его месте мог быть я, -- произнес он. --Никогда, -- ответила она, -- никогда, видит Бог. --Если бы вы не сбежали в Нэврон, если бы вы остались в Лондоне, вы непременно стали бы моей. Пусть от скуки, пусть от тоски, от безразличия, пусть даже от отвращения -- но моей! --Нет, Рокингем, нет, никогда... Он встал, продолжая вертеть в руках нож, оттолкнул спаниеля, дремавшего на полу, и медленно закатал рукава рубашки. Дона тоже поднялась, сжимая подлокотники кресла; тусклый отблеск свечей задрожал на ее лице. --Что с вами, Рокингем? -- спросила она. Он улыбнулся -- впервые за все это время -- и, отшвырнув ногой стул, оперся на край стола. --Ничего особенного, -- прошипел он, -- просто я собираюсь убить вас. Дона схватила бокал с вином, стоявший поблизости, и швырнула в него. Бокал упал на пол и разбился вдребезги, но все же на какую-то долю секунды задержал его. Придя в себя, он попытался дотянуться до нее через стол, но она увернулась, нащупала за спиной массивный, тяжелый стул и, с трудом оторвав его от пола, толкнула в его сторону. Стул проехался по столу, сметая на пол серебро и посуду, и ударил Рокингема в плечо. Он задохнулся от боли. Отбросив стул в сторону, он поднял нож и, прицелившись, метнул в Дону. Нож вонзился в ожерелье и разрубил его надвое, слегка оцарапав ей кожу, а потом скользнул вниз и застрял в складках одежды. Дрожа от ужаса и боли, она потянулась, чтобы поднять его, но, прежде чем ее пальцы нащупали рукоятку, Рокингем уже накинулся на нее, завернул ей руку за спину и зажал ладонью рот. Она услышала, как зазвенели бокалы и тарелки, и почувствовала, что падает на стол. Рокингем тщетно пытался нашарить нож, оставшийся у нее под спиной. Собаки, вообразившие, что это какая-то новая игра, которую люди затеяли ради их удовольствия, подняли неистовый лай и принялись наскакивать на него сзади, так что он, в конце концов, вынужден был обернуться и отшвырнуть их. Воспользовавшись тем, что рука, зажимавшая ей рот, на секунду ослабла, она тут же вонзила зубы ему в ладонь, а свободной рукой ударила в лицо. Он отпустил ее кисть и обеими руками схватил за горло. Пальцы его сжимались все сильней и сильней, Дона чувствовала, что начинает задыхаться. Правой рукой она продолжала водить по столу, надеясь нашарить нож. Неожиданно пальцы ее сомкнулись на холодной рукоятке. Она вытащила нож из-за спины и, размахнувшись что было сил, всадила ему в бок. Клинок легко, без всяких усилий вошел в мягкую, податливую плоть; на руку Доне брызнула густая струя крови. Рокингем издал странный, глубокий вздох, разжал руки и повалился на бок, круша оставшуюся на столе посуду. Дона оттолкнула его и встала, чувствуя, что колени ее дрожат от напряжения. Собаки продолжали с диким лаем скакать вокруг. А Рокингем уже приподнимался над столом, глядя на нее остекленевшими глазами; одной рукой он зажимал рану на боку, другой тянул к себе тяжелый серебряный графин, которым можно было в два счета свалить Дону с ног. Он шагнул к ней, и в этот момент последняя свеча, тускло мерцавшая на стене, погасла -- комната погрузилась в темноту. Дона вытянула руки и осторожно двинулась вокруг стола. Рокингем, спотыкаясь и натыкаясь в темноте на стулья, неотступно следовал за ней. Заметив слабый свет, падавший из окна галереи на лестницу, она торопливо кинулась туда. Вот и первая ступенька. Она ухватилась рукой за перила и устремилась вверх. По пятам за ней с лаем бежали собаки. Откуда-то со второго этажа доносились крики и стук в дверь. Дона слышала их как сквозь сон; звуки эти казались ей далекими и нереальными, не имеющими никакого отношения к тому, что происходило сейчас с ней. Она громко всхлипнула и оглянулась -- Рокингем уже стоял под лестницей. Ноги не держали его, он опустился на четвереньки и пополз следом за ней, как пес. Она наконец добралась до галереи. Крики и стук сделались отчетливей. Слышался голос Годолфина и проклятия Гарри, сопровождаемые неистовым тявканьем спаниелей. Весь этот гвалт, очевидно, разбудил малышей -- из детской донеслись пронзительные испуганные крики. И страх ее неожиданно исчез, рассеялся, уступив место гневу. Она сделалась спокойной, уверенной и холодной. Бледный лунный свет, пробившись сквозь плотную завесу облаков, упал на стену и осветил тяжелый пыльный щит, принадлежавший покойному лорду Сент-Коламу. Дона сорвала его со стены и, пытаясь удержать, опустилась на колени. Рокингем приближался. На середине лестницы он остановился, переводя дыхание, а затем снова принялся карабкаться вверх, скребя ногтями по ступеням и тяжело дыша. Вот он добрался до площадки. Дона видела, как он наклонился вперед, высматривая ее в темноте. И тогда она подняла щит и со всего размаха швырнула прямо ему в голову. Он зашатался, упал, кувыркаясь, скатился по лестнице и рухнул на каменный пол, придавленный тяжелым щитом, свалившимся сверху. Следом, игриво повизгивая, сбежали собаки и принялись возбужденно обнюхивать распростертое тело. Дона застыла на галерее. Ее охватила страшная усталость, голова раскалывалась от боли, в ушах звенел пронзительный крик Джеймса. Откуда-то издалека послышались шаги, взволнованные, испуганные голоса и треск ломающегося дерева. <Наверное, это Гарри, Юстик и Годолфин пытаются выбраться из спальни>, -- безразлично, как о чем-то постороннем, подумала она. Ей было не до них, она слишком устала, чтобы беспокоиться о ком-то еще. Больше всего ей хотелось сейчас уткнуться лицом в подушку и заснуть, не видя и не слыша ничего вокруг. Она представила свою тихую спальню в конце коридора, свою уютную, мягкую кровать... Мысли ее перенеслись дальше, она подумала о корабле, плывущем к морю, и о человеке, стоящем за штурвалом, -- единственном и самом дорогом человеке на свете. Они договорились встретиться на рассвете, она обещала ждать его на узкой песчаной косе, выступающей в море. Она обещала дать ему ответ. Уильям поможет ей, верный, преданный Уильям, он покажет ей дорогу, он довезет ее до бухты. Они спустятся на берег, сядут в лодку, которую вышлют за ними с корабля, и уплывут -- далеко-далеко... Ей представилось побережье Бретани, такое, каким она увидела его несколько дней назад: каменистый берег, позолоченный лучами восходящего солнца, багровые зубчатые скалы, похожие на скалы Девона. Она вспомнила белые буруны, набегающие на песок, брызги, туманной пеленой окутывающие все вокруг, запах моря, смешанный с запахом прогретой земли и трав... Где-то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела, большой дом с серыми стенами, в который они однажды войдут вдвоем. Ей хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный зал, оплывающие свечи, разбитую посуду, сломанные стулья и выражение, появившееся на лице у Рокингема, когда она вонзила в него нож. Ей хотелось спать, ей очень хотелось спать, сон одолевал ее, она чувствовала, что силы ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер... Прошло, наверное, очень много времени. Какие-то люди склонились над ней, подняли на руки, понесли. Кто-то смыл кровь с ее лица и шеи, подложил под голову подушку. Она слышала неясные мужские голоса, тяжелый шум шагов. Затем во дворе простучали копыта -- должно быть, кто-то уехал. Часы на конюшне пробили три раза. В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль: <Он будет ждать меня на берегу. Я должна встать, я должна идти к нему...> Она попыталась подняться, но тут же снова упала на подушку. За окном было темно, мелкий дождь стучал по стеклу. В конце концов усталость сморила ее, и она заснула глубоким, тяжелым сном, а когда проснулась, шторы были уже раздернуты, в окно врывался дневной свет и Гарри, стоя подле нее на коленях, неуклюже гладил ее по волосам. Глаза у него были встревоженные, он пристально всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок. --Ну как ты, дорогая? -- спросил он. -- Тебе лучше? Она непонимающе посмотрела на него. Виски ломило, в голове билась тупая, ноющая боль. Зачем он стоит на коленях? Зачем он ведет себя так смешно и нелепо? --Роки умер, Дона, -- произнес Гарри. -- Мы нашли его на полу с переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом! По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него. --Он спас тебе жизнь, Дона, -- продолжал Гарри. -- Он пытался защитить тебя от этого подлого пирата. Он дрался с ним один на один, в темноте, дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка, успела добежать до спальни и предупредить нас. Дона не слушала его. Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно, за которым разгорался яркий, погожий день. --Который час? -- спросила она. -- Солнце уже встало? --Солнце? -- удивленно переспросил он. -- Конечно, дорогая, сейчас полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни о чем, моя радость, тебе нельзя волноваться, ты столько всего пережила... Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если сейчас полдень, значит, корабль уже уплыл -- он сказал, что будет ждать только до рассвета. Она проспала. Боже мой, она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они и договорились, и уплыла, никого не застав. --Ни о чем не беспокойся, дорогая, -- услышала она голос Гарри. -- Забудь об этой проклятой ночи. Клянусь тебе, я никогда больше не возьму в рот спиртного. Да, да, это я во всем виноват. Если бы я не напился как сапожник, ничего бы не случилось. Но не думай, дорогая, этот негодяй поплатится за все. Наконец-то он в наших руках, наконец- то мы его поймали. --Кого? -- с трудом выговорила она. -- Кого вы поймали? --Француза, конечно, кого же еще! -- ответил он. -- Этого подлого француза, который убил Роки и собирался убить тебя. Корабль успел удрать и команда тоже, но главаря мы, благодарение Богу, схватили. Она продолжала изумленно смотреть на него, словно не веря своим ушам. Он обеспокоенно заглянул ей в лицо и снова забормотал, гладя ее по голове и целуя пальцы: --Бедная моя девочка, как ты измучилась! Что за проклятая ночь! Затем, смущенный странным, мрачным выражением, застывшим в ее глазах, вдруг умолк, покраснел и, не выпуская ее пальцев, робко, будто застенчивый школьник, спросил: --Скажи, дорогая, ведь этот француз, этот подлый пират... он не посмел тебя обидеть, правда? 21 Прошло два дня, два долгих дня без часов и минут. Дона одевалась, спускалась к обеду, гуляла по саду, испытывая странное ощущение, что все это происходит не с ней, а с какой-то другой женщиной, чьи слова и поступки были ей совершенно непонятны. Она жила словно во сне, ни о чем не думая, ничего не желая, скованная оцепенением, охватившим не только ее ум, но и тело -- она не замечала солнечных лучей, прорывавшихся сквозь завесу облаков, не чувствовала легкого ветерка, время от времени пробегавшего по саду. Дети как ни в чем не бывало резвились на лужайке. Джеймс карабкался к ней на колени, Генриетта прыгала вокруг и щебетала: <А злого пирата уже поймали. Пру говорит, что его скоро повесят>. Дона взглянула на Пру. Вид у девушки был бледный, подавленный, и она с трудом вспомнила, что в Нэвроне траур, что тело Рокингема лежит в полутемной церкви, дожидаясь погребения. Время тянулось бесконечно долго, серое, пустое и безрадостное, как в детстве, когда пуритане запретили танцевать на лугу по воскресеньям. Явился пастор из Хелстонской церкви с соболезнованиями по поводу безвременной кончины их дорогого друга. Произнеся несколько напыщенных фраз, он уехал, но его место тут же занял Гарри. Он хлюпал носом, говорил непривычно тихо и вообще был на удивление робок и заботлив: поминутно осведомлялся, не нужно ли ей чего-нибудь, не подать ли ей накидку, не укутать ли колени пледом, а когда она качала в ответ головой, желая только, чтобы ее оставили в покое и дали посидеть молча, ни о чем не думая, никого не видя, он снова и снова принимался твердить, что он любит ее, что никогда больше не возьмет в рот ни капли, что полностью осознает свою вину за события той злосчастной ночи: если бы не его пьяное легкомыслие и преступная небрежность, их не заперли бы в спальнях и бедняга Рокингем остался бы жив. --Поверь, дорогая, с вином и картами покончено, -- бормотал он. -- Клянусь тебе, я больше никогда не сяду за карточный стол. Мы продадим наш городской дом и переедем в Хэмпшир, туда, где ты родилась и где мы с тобой познакомились. Мы будем жить спокойной, размеренной жизнью -- ты, я и дети; я научу Джеймса ездить верхом и охотиться с соколами. Ведь ты поедешь со мной, правда, Дона? Скажи, ты поедешь? Но она молчала и смотрела прямо перед собой. --В Нэвроне есть что-то зловещее, -- продолжал он. -- Я всегда это замечал, даже в детстве. Да и климат здесь слишком мягкий. Он вреден для моего здоровья. И для твоего тоже, правда, дорогая? Да, да, мы обязательно уедем отсюда, как только закончим все дела. Единственное, о чем я жалею, так это что мне не удалось поймать твоего подлого слугу и вздернуть его вместе с хозяином. У меня до сих пор мороз по коже идет, когда я представляю, какой опасности ты подвергалась, живя с ним бок о бок. Он высморкался и покачал головой. Один из спаниелей подбежал к Доне и, ласкаясь, лизнул ее руку, и ей вдруг вспомнилось, как заливисто они тявкали в ту ночь, как возбужденно носились по залу. Пелена, окутывающая ее сознание, упала, мысли сделались ясными и четкими. Она огляделась вокруг. Дом, сад, фигура Гарри снова обрели смысл и значение. Сердце ее забилось быстрей. Она прислушалась к тому, что он говорил, понимая, что времени осталось мало и из его слов можно извлечь кое-что полезное. --Должно быть, Роки все-таки перехитрил твоего подлого лакея, -- рассуждал Гарри. -- В его комнате все было перевернуто вверх дном, а от двери по коридору тянулся кровавый след. Потом этот след вдруг исчез, а сам негодяй как сквозь землю провалился. Наверное, ему удалось каким-то чудом выскользнуть из дома и догнать остальную шайку. Представь себе, оказывается, у них на реке был тайник, они прятались там во время набегов. Эх, черт побери, если бы мы знали об этом заранее! Он стукнул кулаком по ладони. Потом, вспомнив, что в доме покойник и что во время траура не полагается кричать и чертыхаться, вздохнул и добавил чуть тише: --Бедный Роки! Как я буду жить без него! Дона заговорила. Голос ее звучал робко и неуверенно, словно она пыталась вспомнить плохо затверженный урок. --Как его поймали? -- спросила она, не чувствуя, что пес снова лижет ей руку. --Кого? Француза? -- отозвался Гарри. -- Видишь ли, нам самим пока не все ясно. Мы надеялись, что ты сможешь пролить свет хотя бы на то, что происходило вначале. Ты ведь довольно долго оставалась с ним наедине, там, в гостиной. Я пытался тебя расспрашивать, но ты становилась такой странной, такой рассеянной, от тебя ничего нельзя было добиться. И я сказал Юстику и всем остальным: <Нет, черт побери, не надо ее мучить, ей и без того пришлось несладко>. Так что решай сама, дорогая: если хочешь, расскажи все как было, а нет -- я не буду тебя принуждать. Она сложила руки на коленях и проговорила: --Он отдал мне серьги и ушел. --Да? -- переспросил Гарри. -- И все? Ну вот и хорошо, вот и отлично. Только потом он, видно, решил вернуться и погнался за тобой по лестнице. Ты добежала до дверей своей спальни и упала в обморок. Поэтому ты, наверное, ничего и не помнишь. К счастью, поблизости оказался Роки. Он разгадал намерения негодяя и кинулся тебе на помощь. Завязалась драка. И наш дорогой, наш верный, преданный друг погиб, защищая твою честь. Он замолчал и принялся гладить собаку. Дона подождала немного и спросила, глядя на лужайку: --А потом? --Потом все было так, как предсказывал Роки. Ведь это он придумал весь план. Еще в Хелстоне, когда мы впервые встретились с Юстиком и Джорджем Годолфином. <Расставьте часовых по обеим берегам, -- посоветовал он, -- и держите наготове лодки. Если корабль скрывается на реке, легче всего перехватить его ночью, во время отлива, когда он начнет пробираться к морю>. Так все и получилось, только вместо корабля в наши сети попал сам капитан. Он рассмеялся и потрепал собаку по спине. --Теперь этот негодяй поплатится за все свои злодеяния. Мы вздернем его на первом суку, и местные жители наконец-то вздохнут спокойно, верно, Герцогиня? Дона, словно издалека, услышала свой холодный, бесстрастный голос, отчетливо проговоривший: --Прости, я не поняла: он что же, ранен? --Ранен? Какое там -- ни единой царапины! Так, в целости и сохранности, и отправится на виселицу. Они слишком задержались в Нэвроне -- он и трое других бандитов -- и не успели сесть на корабль. Капитан, очевидно, велел команде заранее приготовить его к отплытию, пока он будет орудовать в доме. Не знаю уж, как им это удалось, но они его приготовили. И когда Юстик со своими людьми прибыл на оговоренное место, судно было уже на середине реки, а трое матросов вплавь добирались до него. Капитан остался на берегу, прикрывая их отступление. Он стоял у воды, спокойный и невозмутимый, как сам дьявол, и отбивался одновременно от двух наших часовых, то и дело оборачиваясь к плывущим и посылая им вдогонку какие-то команды на своем тарабарском наречии. Несколько лодок тут же пустились за ними в погоню, как было задумано, но и корабль и разбойники успели удрать. Судно летело на всех парусах, подгоняемое сильным отливом и крепким попутным ветром, а капитан смотрел им вслед и, по словам Юстика, хохотал во все горло. Дона слушала Гарри и представляла устье реки, расширяющееся при впадении в море, свист ветра в мачтах <Ла Муэтт>, точь-в-точь такой же, как в тот раз, когда она стояла на его палубе. Да и все остальное было таким же, все матросы были на месте: и Пьер Блан, и Эдмон Вакье, и другие члены команды... Только капитана не было с ними. Он остался на берегу, а они уплывали в море, потому что таков был его приказ. Именно этот приказ он и прокричал им вслед, отбиваясь от наседающих врагов. Он спас команду и корабль, а сам оказался в плену, но она знала, что, в какую бы темницу его ни заточили, какую бы охрану к нему ни приставили, его живой и деятельный ум обязательно найдет выход и поможет ему вырваться на свободу. И чем больше она об этом думала, тем дальше отступал ее страх, тем смелей и уверенней она становилась. --Где он сейчас? -- спросила она, поднимаясь и роняя на землю плед, которым укутал ее Гарри. --Пока у Джорджа Годолфина, -- ответил он. -- Джордж заточил его в башню и приставил надежных часовых. А через двое суток, когда прибудет конвой, мы отправим его в Экзетер или Бристоль. --Зачем? --Чтобы повесить, разумеется. Хотя не исключено, что Джордж и Юстик захотят облегчить работу слугам его величества и вздернут его в ближайшее воскресенье на радость местным жителям. Они вошли в дом. Дона остановилась у балконной двери, той самой, перед которой несколько дней назад прощалась с французом, и спросила: --Но ведь это незаконно? --Конечно, незаконно, но я уверен, что его величество посмотрит на это сквозь пальцы. <Итак, времени осталось совсем мало, -- подумала она, -- а дел еще непочатый край>. Ей вспомнились слова француза: <Чем рискованней предприятие, тем больше шансов на успех>. Ну что ж, этот совет, пришелся сейчас очень кстати: более рискованной и безрассудной затеи, чем его освобождение, трудно было себе представить. --Как ты себя чувствуешь, дорогая? -- озабоченно спросил Гарри. -- У тебя такой странный вид. Наверное, ты расстроилась из-за Роки? Мне кажется, его смерть сильно потрясла тебя. --Возможно, -- ответила она. -- Не знаю... Да и не все ли равно... Я чувствую себя совершенно нормально. Ты напрасно беспокоишься. --Я забочусь о твоем здоровье, дорогая, -- ответил он. -- Я хочу, черт возьми, чтобы ты была счастлива. Он посмотрел на нее робким, влюбленным взглядом и неловко схватил за руку. --Ведь ты поедешь со мной в Хэмпшир, правда? --Да, -- ответила она, -- да, Гарри, я поеду с тобой в Хэмпшир. Она села на низкую скамеечку у камина, в котором с самой весны не разжигали огня, и задумалась, глядя в то место, где когда-то танцевали языки пламени. Гарри, позабыв, что в доме траур, завопил во все горло: --Герцог! Герцогиня! Вы слышали? Ваша хозяйка согласилась поехать со мной в Хэмпшир! А ну-ка, собачки, вперед бегом, кто быстрей? <Прежде всего нужно повидаться с Годолфином, -- думала Дона, -- и добиться, чтобы он разрешил мне пройти в башню. Надеюсь, что это будет нетрудно -- Годолфин туп как пробка. Надо постараться отвлечь его внимание и передать французу какое-нибудь оружие: нож или, если удастся раздобыть, пистолет. Все остальное -- время и условия побега - - он должен выбрать сам>. Ужинали они вдвоем, сидя у раскрытого окна гостиной. После ужина Дона, сославшись на усталость, поднялась к себе. У Гарри, слава Богу, хватило такта не задавать лишних вопросов. Она разделась и легла, снова и снова прокручивая в голове детали предстоящей беседы с Годолфином. Неожиданно в дверь постучали. Сердце у нее упало. Неужели Гарри? Нет, не может быть, он так искренне сокрушался, так трогательно жалел ее... Боже мой, только не сегодня! Она притаилась, надеясь, что, не получив ответа, он уйдет. Стук повторился. Затем ручка медленно повернулась, и в комнату вошла Пру, в ночной рубашке и со свечой в руке. Глаза у нее были красные и распухшие от слез. --Что случилось? -- вскакивая, проговорила Дона. -- Джеймс заболел? --Нет-нет, миледи, -- прошептала Пру. -- Дети спят. Я... я хотела поговорить с вами. И снова принялась плакать, вытирая глаза рукой. --Заходи и закрой дверь, -- сказала Дона. -- Вот так. А теперь спокойно объясни, что случилось. Ты что-нибудь разбила? Не бойся, я не буду тебя ругать. Девушка продолжала плакать, испуганно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что Гарри находится где-то поблизости. И наконец прошептала сквозь слезы: --Это касается Уильяма, миледи. Я так виновата перед вами, так виновата! <О Господи! -- подумала Дона. -- Только этого не хватало. Наверное, Уильям соблазнил ее, пока я была на ``Ла Муэтт''. А теперь он исчез, и она боится, что у нее будет ребенок и я ее прогоню>. --Ну-ну, Пру, -- ласково проговорила она, -- успокойся, я на тебя не сержусь. Что ты хотела мне рассказать? Говори, я слушаю. --Ах, миледи, Уильям был такой добрый, -- начала Пру, -- он так хорошо относился ко мне и к детям, пока вы болели, -- заботился о нас, старался во всем угождать. А когда дети засыпали и я садилась за шитье, он приходил и рассказывал мне о разных странах, в которых он побывал. Ах, миледи, он так хорошо рассказывал! --Да-да, Пру, я понимаю, -- сказала Дона. -- Я тоже с удовольствием послушала бы его рассказы. --Кто бы мог подумать, -- всхлипывая, продолжала девушка, -- что он связан с этими иностранцами, с этими ужасными пиратами, о которых все только и говорили. Он был всегда такой добрый, такой обходительный, особенно со мной. --Ты права, Пру, обходительности Уильяму было не занимать. --Ах, миледи, я поступила очень дурно, ничего не рассказав сэру Гарри и остальным господам. Но я так испугалась в ту ночь, когда произошли все эти ужасные события и господа выламывали двери, а сэра Рокингема убили. К тому же Уильям совсем ослабел от боли, он был такой бледный, такой несчастный, в лице ни кровинки, ну просто как привидение, я и не смогла, миледи, я не решилась его выдать. Я понимаю, если господа узнают, они высекут меня и посадят в тюрьму, но Уильям просил непременно передать вам, вот я и передаю. --Подожди, Пру, -- мягко остановила ее Дона, -- я ничего не понимаю. О чем ты говоришь? --Ах, сударыня, вчера ночью я нашла Уильяма в коридоре. Он был ранен в руку, и голова у него была разбита. Я подобрала его и отвела в детскую. Он сказал, что если сэр Гарри и остальные господа найдут его, то ему несдобровать, потому что он служил у французского пирата, который в эту ночь напал на Нэврон. И тогда, сударыня, вместо того, чтобы обо всем доложить вам, я промыла и перевязала его раны, а после завтрака, когда господа отправились ловить пиратов, выпустила его через черный ход. Вот, сударыня, теперь вы знаете все. Она поднесла к носу платок и громко высморкалась, очевидно опять намереваясь заплакать. Дона наклонилась к ней и с улыбкой погладила по плечу. --Ты правильно сделала, Пру, что все рассказала мне, -- проговорила она. -- Не беспокойся, я тебя не выдам. Я тоже люблю Уильяма и не хочу, чтобы он попал в беду. Но ты забыла сказать самое главное: где он сейчас? --Когда он пришел в себя, миледи, он сразу же заговорил о Коуврэке и попросил позвать вас, но я ответила ему, что вы больны и вас нельзя беспокоить, потому что этой ночью убит лорд Рокингем. Тогда он немного подумал и после того, как я еще раз перевязала его раны, сказал, что в Гвике у него есть хороший приятель, который может его приютить, так что, если вы захотите с ним встретиться, сударыня, он будет ждать вас там. --В Гвике? -- переспросила Дона. -- Хорошо, Пру, спасибо. А теперь иди к себе и успокойся. Ни о чем не думай и ни с кем не говори о случившемся, даже со мной. Веди себя как обычно: гуляй, играй с детьми, занимайся хозяйством. Я постараюсь все уладить. --Слушаюсь, сударыня, -- приседая, ответила Пру -- глаза у нее опять были на мокром месте -- и, выйдя от Доны, направилась в детскую. Дона осталась одна. Она лежала в кровати и улыбалась в темноте. Уильям нашелся, ее верный, преданный Уильям, он снова был рядом, и освобождение француза казалось уже не таким безнадежным делом. Успокоенная, умиротворенная, она наконец заснула, а когда проснулась и выглянула в окно, тусклое небо снова было голубым, облака рассеялись, а воздух наполнился неповторимым летним сиянием и теплотой, совсем как в те далекие дни, когда, беззаботная и счастливая, она удила в ручье рыбу. Она оделась, обдумывая дальнейший план действий, затем позавтракала в одиночестве и послала за Гарри. К Гарри уже почти вернулись его прежние бодрость и самодовольство. Войдя в комнату, он громко окликнул собак, уверенно подошел к жене, сидящей перед зеркалом, и чмокнул ее в шею. --Гарри, -- начала она, -- я хочу попросить тебя об одном одолжении. --Конечно, дорогая, все что угодно, -- с готовностью откликнулся он. --Ты не мог бы уехать сегодня из Нэврона вместе с Пру и детьми? Лицо его тут же вытянулось, он испуганно уставился на нее. --А ты? Разве ты не поедешь с нами? --Поеду, -- ответила она, -- только не сегодня, а завтра. Он принялся ходить по комнате. --Я надеялся, что мы уедем вместе, когда закончим все дела, -- произнес он. -- На завтра намечена казнь пирата. Мы должны еще обсудить кое-какие детали с Годолфином и Юстиком. Разве тебе не интересно посмотреть, как его повесят? Если начать пораньше, скажем часов в девять, и сразу после этого выехать, то к вечеру мы как раз успеем в Лондон. --Гарри, -- сказала она, -- ты когда-нибудь видел повешенных? --Ну да, согласен, зрелище не из приятных. Но сейчас особый случай. Мы собираемся наказать негодяя, который прикончил беднягу Рокингема и чуть не убил тебя. Неужели тебе не хочется с ним расквитаться? Она промолчала, по-прежнему сидя к нему спиной, так что лица ее он не видел. --Джордж обидится, если я просто так возьму и уеду, -- проговорил он. --Я ему все объясню, -- ответила она. -- Я все равно хотела заглянуть к нему после твоего отъезда. --Но не могу же я бросить тебя здесь наедине с этими бестолковыми слугами! --Уверяю тебя, Гарри, со мной ничего не случится. --А на чем ты будешь добираться, если дети сядут в карету, а я поеду верхом? --Закажу экипаж в Хелстоне. --И когда же мы встретимся -- вечером в Оукхэмптоне? --Да, Гарри, вечером в Оукхэмптоне. Он подошел к окну и хмуро уставился в сад. --Нет, я просто отказываюсь тебя понимать, Дона. --Тебе совсем необязательно меня понимать, -- ответила она. --Обязательно, -- возразил он, -- в том-то и дело, что обязательно. Что же это будет за жизнь, если муж и жена перестанут понимать друг друга? Она посмотрела на него. Он стоял у окна, заложив руки за спину. --Ты действительно так думаешь? -- спросила она. --Я вообще уже ничего не думаю, -- пожал он плечами. -- Я совсем запутался, черт возьми. Я знаю только одно: я готов отдать все на свете, чтобы ты наконец стала счастливой, но убей меня Бог, если я понимаю, как это сделать. Я ведь вижу, Дона, что крошечный Джеймсов ноготок для тебя в тысячу раз дороже всех моих ласк. А что остается человеку, которого разлюбила жена? Наливаться пивом и просиживать ночи за картами -- вот и все развлечения. Она подошла к нему и положила руки на плечи. --Через месяц мне исполнится тридцать, Гарри, -- сказала она. -- Я стану старше и, может быть, чуточку мудрей. --Мне вовсе не нужно, чтобы ты становилась мудрей, -- буркнул он, -- ты меня и такая устраиваешь. Она промолчала. Он снова заговорил, теребя рукав ее платья: --Помнишь, перед отъездом в Нэврон ты рассказала мне какую-то странную историю о птицах. Я тогда ни слова не понял, да и сейчас, честно говоря, понимаю не больше. Может быть, ты объяснишь, что ты имела в виду? --Не стоит, Гарри, -- ответила она, погладив его по щеке. -- Коноплянка в конце концов вырвалась из клетки. Давай поговорим о чем- нибудь более существенном. Ты согласен уехать сегодня? --Ладно, так уж и быть, -- ответил он. -- Но имей в виду, все это мне страшно не нравится. Приезжай побыстрей в Оукхэмптон, я буду тебя ждать. Постарайся не задерживаться. --Хорошо, Гарри, -- ответила она, -- я постараюсь. Он пошел вниз -- распорядиться насчет отъезда, а она позвала Пру и сообщила ей о внезапном изменении планов. В доме поднялась суматоха: слуги увязывали тюки и коробки, складывали одежду, готовили еду на дорогу; дети, довольные любой переменой, вносящей разнообразие в их монотонную жизнь, бегали по комнатам, как шаловливые щенята. <Им нисколько не жаль расставаться с Нэвроном, -- думала Дона. -- Они быстро забудут знакомые лица и привыкнут к новым местам. Через месяц они так же весело будут резвиться на лугах Хэмпшира, как резвились на лугах Корнуолла>. На обед подали холодное мясо; детям в виде исключения было разрешено обедать со взрослыми. Генриетта скакала вокруг стола, словно маленькая фея, радуясь тому, что Гарри будет сопровождать их карету верхом. Джеймс сидел на коленях у матери, время от времени делая попытки положить ноги на стол, а когда она наконец позволила ему это, огляделся вокруг с таким победным видом, что Дона не удержалась и расцеловала его в обе щеки. Их веселье передалось и Гарри. Он начал рассказывать им о Хэмпшире и о том, как прекрасно они будут там жить в оставшиеся летние месяцы. --Я подарю тебе пони, Генриетта, -- говорил он. -- И тебе, Джеймс, только попозже. К дверям подкатила карета. Первыми усадили детей, затем погрузили тюки, пледы, подушки, корзины для собак. Лошадь Гарри грызла удила и била копытом. --Извинись за меня перед Джорджем Годолфином, -- наклоняясь к Доне и похлопывая себя хлыстом по сапогу, проговорил Гарри. -- Объясни ему как-нибудь мой внезапный отъезд. --Не волнуйся, -- ответила она, -- я знаю, что ему сказать. --Все-таки я не понимаю, зачем тебе это надо, -- продолжал он, пристально всматриваясь в нее. -- Почему ты не можешь поехать с нами? Ну да ладно, поступай как хочешь. Встретимся завтра вечером в Оукхэмптоне. Я закажу для тебя экипаж, когда будем проезжать через Хелстон. --Спасибо, Гарри. Он снова похлопал себя по сапогу, прикрикнул на лошадь, которая нетерпеливо рвалась вперед, и повернулся к Доне: --А может быть, ты просто не оправилась от этой проклятой простуды? Может быть, ты еще больна и не хочешь в этом признаваться? --Нет, Гарри, -- ответила она, -- я совершенно здорова. --У тебя очень странные глаза, -- произнес он. -- Я заметил это еще в первый день, когда зашел тебя проведать. В них появилось какое-то непонятное выражение, которого я никогда раньше не видел. --Я уже говорила тебе, Гарри: через месяц мне исполняется тридцать лет. Должно быть, это видно и по глазам. --Нет, черт побери, дело не в возрасте, -- ответил он. -- Наверное, я просто болван и так и умру, не поняв, что с тобой случилось. --Теперь это уже не важно, Гарри, -- ответила она. Он взмахнул хлыстом, повернул лошадь и поскакал по аллее. Следом за ним не спеша покатила карета. Дети выглядывали из окон, улыбались и посылали ей воздушные поцелуи. Затем дорога сделала поворот, и они исчезли из виду. Дона прошла через опустевший обеденный зал и вступила в сад. Дом казался унылым и заброшенным, он словно по-стариковски предчувствовал, что пройдет немного времени -- и кресла затянут чехлами, окна закроют ставнями, двери запрут на засовы и он снова останется один и будет тихо дремать в темноте, с тоской вспоминая о солнце, о лете и о веселых голосах. Дона медленно шла по саду. Вот под этим деревом она лежала несколько недель назад, следя за полетом бабочек, когда перед ней впервые предстал лорд Годолфин, так внезапно, что она не успела привести себя в порядок и вынуждена была принимать его в мятом платье и с цветком в волосах. А вон там, в лесу, она собирала колокольчики -- теперь они уже отцвели. И бурый папоротник, доходящий ей почти до пояса, был тогда свежим и изумрудно-зеленым. Ах, как быстро все подросло, как быстро созрело и как незаметно исчезло! Что-то подсказывало ей, что она никогда больше не увидит этой красоты, никогда не пройдет по этой лужайке, никогда не вернется в Нэврон. Но что бы ни случилось, частица ее все же останется здесь: легкий след, убегающий к ручью, не видимый глазом отпечаток руки на дереве, трава, примятая в том месте, где она когда-то лежала... И может быть, через много-много лет какой-нибудь странник забредет сюда и, вслушиваясь в тишину, различит невнятный шепот, увидит смутный отблеск грез, привидевшихся ей однажды жарким летним днем. Она вышла из сада и, кликнув мальчика-конюшего, приказала ему поймать и оседлать коренастую лошадку, пасущуюся на лугу, -- она хочет покататься верхом. 22 Добравшись до Гвика, Дона без колебаний направилась к маленькому домику, притаившемуся в лесной чаще ярдах в ста от дороги. Она почему- то сразу решила, что это именно то, что ей нужно. Проезжая здесь однажды в карете, она обратила внимание на молодую красивую девушку, стоявшую в дверях, и заметила, как Уильям, правивший лошадьми, поднял руку и помахал ей в знак приветствия кнутом. Как там говорил Годолфин? <До нас дошли печальные слухи... многие местные женщины попали в беду...> Она улыбнулась, вспоминая залившуюся румянцем девушку и изысканный поклон Уильяма, не подозревавшего, что за ним наблюдают. Домик казался совсем заброшенным. Дону на секунду охватило сомнение: а что, если она ошиблась? Тем не менее она соскочила с лошади, подошла поближе и постучала в калитку. В садике за домом раздался какой-то шум, в дверях мелькнула женская фигура. Затем дверь с грохотом захлопнулась и послышался звук запираемых засовов. Дона постучала еще раз и, не получив ответа, крикнула: --Не бойтесь! Я Дона Сент-Колам, хозяйка Нэврона. Прошло несколько минут. Наконец дверь приоткрылась, и на пороге появился Уильям. Из-за его плеча выглядывало румяное женское лицо. --Это вы, миледи, -- проговорил Уильям, не спуская с нее глаз. Ротик его дрогнул, и Дона испугалась, что он сейчас разрыдается. Но он уже взял себя в руки и широко распахнул перед ней дверь. --Иди наверх, Грейс, -- сказал он девушке, -- нам с ее светлостью нужно поговорить. Девушка послушно двинулась к лестнице, а Дона, пройдя вслед за Уильямом в тесную кухоньку, села у низкого очага и внимательно посмотрела на своего слугу. Рука его все еще висела на перевязи, голова была забинтована, но в целом вид у него был совсем такой, как раньше, когда, стоя возле ее кресла, он ожидал указаний по поводу ужина. --Пру мне все рассказала, -- проговорила Дона и, видя, что он растерялся и не может вымолвить ни слова, ободряюще улыбнулась. Он потупил голову и неуверенно произнес: --Я знаю, миледи, я поступил очень дурно. Вместо того, чтобы защищать вас, я, как последний трус, всю ночь провалялся в детской. --Ты не виноват, Уильям, -- сказала она. -- Ты ослаб и потерял много крови, а твой противник оказался слишком хитер и ловок. Я ни в чем тебя не упрекаю и пришла сюда вовсе не для этого. Он вопросительно посмотрел на нее. --Нет, нет, Уильям, -- покачала она головой, -- не надо никаких вопросов. Я знаю, что тебя интересует. Как видишь, я жива и здорова, а об остальном лучше не вспоминать. Договорились? --Хорошо, миледи, если не хотите, я ни о чем не буду спрашивать. --Сегодня после обеда сэр Гарри, Пру и дети уехали в Лондон. Самое главное для нас теперь -- спасти твоего хозяина. Ты знаешь, что с ним случилось? --Да, миледи, я слышал, что кораблю и команде удалось скрыться, а хозяина отвезли к лорду Годолфину и заточили в башню. --Верно, Уильям, и времени у нас осталось очень мало. Лорд Годолфин и его друзья могут расправиться с ним в любую минуту, не дожидаясь, пока прибудет конвой из Бристоля. Нам надо торопиться, у нас в запасе всего одна ночь. Она показала ему на табурет, стоявший перед очагом, и, когда он сел, достала спрятанные в складках платья пистолет и нож. --Пистолет заряжен, -- сказала она. -- Сразу от тебя я поеду к лорду Годолфину и постараюсь добиться, чтобы он пропустил меня в башню. Надеюсь, это будет нетрудно -- его светлость, к счастью, не отличается особым умом. --А дальше, миледи? --Дальше мы будем действовать в соответствии с тем планом, который придумает твой хозяин. Он, конечно, не хуже нас понимает серьезность своего положения, и я почти уверена, что он попросит нас раздобыть лошадей и ждать его в условленном месте. --О лошадях не беспокойтесь, миледи. У меня есть на этот счет одно соображение. --Я всегда полагалась на твою находчивость, Уильям. --Молодая особа, приютившая меня... --Прехорошенькая молодая особа, Уильям! --Вы очень любезны, миледи... Так вот, эта особа знает, где достать лошадей. Думаю, что я смогу ее уговорить. --Я в этом не сомневаюсь, Уильям. Наверное, ты и Пру уговорил так же быстро, пока меня не было? --Клянусь, миледи, я и пальцем не дотронулся до Пру! --Хорошо-хорошо, оставим это. Итак, первый шаг как будто ясен. Сейчас я еду к лорду Годолфину, затем возвращаюсь сюда и рассказываю тебе все, что удалось сделать. --Да, миледи. Он распахнул перед ней дверь. Прежде чем выйти в крохотный заросший садик, она остановилась на пороге и с улыбкой посмотрела на него. --Не волнуйся, Уильям, все будет в порядке. Не пройдет и трех дней, как ты снова увидишь скалы Бретани, вдохнешь упоительный воздух Франции. Ему, очевидно, тоже хотелось о чем-то ее спросить, но она уже шагнула на дорожку и быстро двинулась по направлению к лошади, привязанной под деревом. Странное оц