ответа, - вероятно, какая-то экспедиция. Но он обещал помочь мне перенести тебя завтра в долину. -Никакие экспедиции здесь сроду не были, - возразил мне Виктор, - он что-то путает. Он позвал мальчика и, когда тот пришел, заговорил с ним на диалекте. Парнишка был явно встревожен, отвечал ему нехотя и неуверенно. В разговоре они несколько раз упомянули Монте-Верита. Наконец мальчик ушел, оставив нас вдвоем. -Тебе что-нибудь ясно? - обратился ко мне Виктор. -Нет, - глухо сказал я. -Не нравится мне это все, - начал он, - тут что-то не то. Я это чувствую с тех пор, как лежу здесь. Местные вдруг как-то совсем одичали, скрытными сделались. Мальчик мне сказал, что в долине паника, народ рассержен. Ты об этом что-нибудь слышал? Я не знал, имеет ли смысл говорить ему правду. Он не отводил от меня глаз. -Хозяин гостиницы был неприветлив, - заметил я, - он отговаривал меня от похода на Монте-Верита. -А по какой причине? -Он просто сказал, что там могут быть волнения. Виктор молчал. Я понял, что он размышлял над моими словами. -Ты не знаешь, исчезла ли из долины какая-нибудь женщина? - спросил он. Лгать было бесполезно. -Я слышал что-то о пропавшей девушке, - ответил я, - но не уверен, правда ли это. -Должно быть, правда. Да, вот в чем дело. Он долго молчал, и я не видел его лица, оно было скрыто в тени. В комнате горела только одна лампа, слабо освещая все вокруг. -Ты должен подняться завтра на вершину и предупредить Анну, - проговорил он наконец. Я понял, что ждал от него такого решения. Я спросил Виктора, как это можно будет сделать. -Я нарисую тебе дорогу, - сказал он, - да тут и ошибиться трудно. Она идет прямо по старому руслу ручья, все время к югу. Дождей сейчас нет и пройти легко. Бели ты отправишься на рассвете, впереди у тебя целый день. -А когда доберусь? -Ты должен оставить письмо, как я это делал, а затем удалиться. Они не возьмут его, пока ты там. Я тоже напишу. Скажу Анне, что заболел, а ты появился внезапно, почти через двадцать лет. Знаешь, сейчас, когда ты с мальчишкой разговаривал, я подумал, что все у нас похоже на чудо. Я вдруг почувствовал, что это Анна прислала тебя сюда. Его глаза сияли прежней юношеской верой, которую я хорошо помнил. -Возможно, - ответил я, - или Анна, или то, что ты когда-то называл моей горной лихорадкой. -А разве это не одно и то же? - заключил он. Мы долго глядели друг на друга в тишине маленькой темной комнаты. Затем я повернулся и попросил мальчика принести мне матрас и подушку. Устроился я на полу рядом с кроватью Виктора. Ночь он провел беспокойно, дышал прерывисто и с трудом. Я несколько раз подходил к нему, давал аспирин и воду. Он сильно потел, что могло означать перелом, к лучшему или худшему, я не знал. Ночь казалась бесконечной, и я почти не сомкнул глаз. Мы оба бодрствовали, когда начало светать. -Тебе пора собираться, - обратился он ко мне. Подойдя к нему, я обнаружил, что кожа у него стала совсем холодной и влажной. Я убедился, что ему много хуже, он очень ослабел. - Передай Анне, - сказал он, - что, если люди из долины явятся сюда, ей и всем остальным грозит большая опасность. В этом я уверен. -Я напишу ей, - предложил я. -Она знает, как я ее люблю. Я всегда писал ей об этом, но ты можешь сказать еще раз. Подожди в лощине. Тебе придется пробыть там часа два-три, а может быть, и больше. Затем возвращайся к стене и подойди к россыпи камней. Ответ будет там. Должен быть. Я дотронулся до его холодной руки и вышел. Меня обдало студеным утренним воздухом. Я огляделся по сторонам, и в душу мне закралось сомнение. Весь горизонт был затянут облаками. Их плотная пелена скрывала не только дорогу сзади, по которой я шел вчера, но и безмолвную деревню. Туман застилал крыши домов и тропу, ведущую в гору. Я только успел разглядеть, что она петляла среди кустарников, теряясь в расщелинах скалистых выступов. Облака мягко коснулись моего лица и поплыли дальше, не рассеиваясь и не тая. Мои волосы и руки сделались влажными, я ощутил капли влаги даже на языке. Я озирался, смотрел по сторонам - свет был еще слабым - и прикидывал, что же мне делать. Извечный инстинкт самосохранения подсказывал, чтобы я вернулся. Подниматься в горы при резком, порывистом ветре, в тумане было безумием, судя по тому, что я помнил из предыдущего опыта. Однако оставаться в деревне и сидеть рядом с Виктором, видеть его полные надежды и терпения глаза я тоже не мог. Он умирал, и мы оба это знали. У меня в кармане лежало его последнее письмо жене. Я свернул на юг, с вершины Монте-Верита надо мной медленно проплыла вниз стая облаков. Я начал подниматься... x x x Виктор сказал мне, что я доберусь до вершины за два часа. Я дошел бы еще быстрее, если бы позади меня светило солнце. Имелся у меня и путеводитель - грубо начертанная им схема местности. Вскоре я понял, что тревожное предчувствие не обмануло меня. Сегодня я не увижу солнца. Облака неслись за мной по следу, холодные капли оседали у меня на лице. Из-за них я не мог рассмотреть пересохшее, извилистое русло ручья, по которому двигался еще пять минут назад. Рядом били горные ключи, вздымая россыпь камней и выворачивая целые пласты земли. Я больше не ощущал под ногами толстые корни старых деревьев, не попадались мне и кустарники - одни голые скалы. Обогнув одну из них, я понял, что полдень на исходе. Меня охватило отчаяние. Мне стало ясно, что я сбился с пути. Я повернул назад и не нашел русла, уведшего меня так далеко. Добрался до другого, оно вело на северо-восток, и к осени его совсем размыло, с гор стекали мощные водные потоки. Одно неверное движение, и эти потоки снесли бы меня, а мои руки оказались бы изодранными в клочья, пока я нащупывал выступы камней. Воодушевление вчерашнего дня покинуло меня, я уже не был во власти горной лихорадки, испытывая вместо нее столь знакомый мне страх. В прошлом такое случалось нередко - туман, скопление облаков, однако турист совершенно беспомощен, если он не помнит каждого дюйма пути, по которому поднялся и должен спуститься. Но в те дни я был молод, хорошо тренирован и легко взбирался вверх. Теперь я, горожанин средних лет, один в горах, где никогда прежде не был. Понятно, что мне сделалось жутко. Я присел в тени огромного валуна, в стороне от плывущих облаков, позавтракал сандвичами, которые мне дали в долине, и стал ждать. Затем, все еще ожидая чего- то, поднялся и пошел погреться. В воздухе, как и раньше, чувствовалась прохлада, не пронизывающая, но влажная и сырая, обычная для туманных дней. У меня оставалась надежда, что с наступлением сумерек и вечерним похолоданием облака растают. Я вспомнил, что сегодня должно быть полнолуние, и очень обрадовался: в эту пору облака, как правило, не сгущаются, а рассеиваются и исчезают. Поэтому я приветствовал ночные холода. Воздух как-то очистился, и, оглянувшись на юг, откуда весь день плыли облака, я заметил, что в десяти футах передо мной туман не так плотен, как утром. Но подо мной, внизу, он был еще густ и непроницаем, полностью скрывая склон. Я продолжал ждать. Передо мной - к югу - расстояние, которое я мог видеть, постепенно увеличивалось от десяти до пятнадцати футов, от пятнадцати до двадцати, облака впереди превращались в туманную дымку, тонкую и тающую. Внезапно обозначился контур горы, пока еще не вершина, а огромный выступ, клонящийся к югу, и над ним впервые показалось чистое небо. Я снова поглядел на часы. Было без четверти шесть. На Монте-Верита надвигалась ночь. Туманная завеса заволокла этот ясный клочок неба, но вскоре уплыла, и он опять стал виден. Я вышел из тенистого укрытия, в котором просидел весь день. Мне предстояло еще раз сделать выбор - подниматься ли дальше или вернуться. Теперь дорогу, ведущую вверх, можно было легко разглядеть, и выступ, о котором рассказывал Виктор, и кряж, тянущийся от него к югу. Этот путь я и должен был пройти двенадцать часов тому назад. Через два-три часа на небе появится луна и осветит мне дорогу к скале Монте-Верита. Я оглянулся назад, на восток. Долина и предгорья были по-прежнему затянуты стеной облаков. Пока она не рассеется, я останусь в том же положении, что и днем, буду, как и раньше, беспомощен, не сумею рассмотреть, что делается в трех фугах. Я решил во что бы то ни стало идти вперед, добраться до вершины горы и передать послание Виктора. Когда облака остались позади, я приободрился. Начал изучать нарисованную им карту и, следуя ей, продвигаться к южной гряде. Я проголодался и многое бы отдал за съеденные днем сандвичи. У меня оставались только кусок хлеба и пачка сигарет. Курить на ветру - занятие неблагодарное, но, во всяком случае, сигареты утоляют голод. Я отчетливо видел два пика в небе. Когда я взглянул на них, то ощутил волнение. Обогнув выступ и приблизившись к южной стороне, я уже знал, что скоро достигну цели. Я продолжал подниматься и заметил, как сузилась горная гряда и какой крутой и отвесной сделалась скала на южных отрогах. Прямо над моим плечом из влажного тумана с востока начала всходить огромная луна. При виде ее я почувствовал себя совершенно одиноким. Как будто я шел по краю земли и за мной и надо мной простиралась Вселенная. Никто не сопровождал меня в странствиях по этой гигантской сфере, и я прокладывал себе путь в полной тьме. Когда взошла луна, человек, поднимающийся ввысь, уже ничего больше не значил, не воспринимал себя как личность. Оболочка, в которую была заключена моя сущность, двигалась вперед, не испытывая никаких эмоций. Ее влекла к вершине горы какая-то безымянная сила, словно вобравшая в себя могущество и магию луны. Я был движим ею, подобно приливам и отливам воды. Я не мог противиться закону, властно подчинившему меня, как не мог не дышать. В моей крови бродила уже не горная лихорадка, а настоящая магия гор. Меня влекла не нервная энергия, а притяжение луны. Скала сузилась и сомкнулась над моей головой, образовав арку и впадину. Я смог опуститься на колени и осмотреться по сторонам. Затем ступил из тьмы в полосу света, и прямо передо мной возникли два посеребренных луной пика и скала Монте- Верита. Впервые в жизни я видел абсолютную красоту. Я забыл о цели моего путешествия, перестал беспокоиться о Викторе, забыл о том, как сам боялся облаков, целый день преграждавших мне дорогу. Это был конец пути. Я достиг цели. Время уже ничего не значило. Я больше не думал о нем. Я застыл, глядя на скалу, озаренную луной. Не знаю, сколько времени я оставался недвижим, не помню, как изменилась и сама башня, и окружавшие ее стены, когда вдруг оттуда появились какие-то фигуры, которых не было раньше. Они стояли одна за другой на стенах, их силуэты четко вырисовывались на фоне вечернего неба, и я решил, что это каменные статуи, так спокойны были они, так неподвижны. Я находился слишком далеко и не мог разглядеть их лица. Одна из этих фигур стояла в стороне от других, на пороге открывшейся башни. На ней было длинное одеяние, окутывавшее ее с головы до ног. Внезапно мне вспомнились древние сказания о друидах, о ритуальных убийствах, о жертвах, отданных на заклание. Эти люди поклоняются луне, а сегодня - полнолуние. Какую-то жертву собираются бросить в пропасть, и я увижу это своими глазами. Я и прежде испытывал страх, но не ужас. Сейчас я пережил его в полной мере. Я опустился на колени, передвинувшись в тень, поскольку они, должно быть, заметили, что я стою на освещенной луной тропе. Я увидел, что они подняли руки над головами. До меня донеслось медленное бормотание, сначала глухое и невнятное, затем все более громкое и разборчивое, словно разорвавшее нависшую тишину. Эхо уносило звуки к скале, поднимало их ввысь, в небеса, и опускало чуть ли не в пропасть. Я заметил, что все они повернулись к луне. Тут не было ни жертв, ни ритуального убийства. Они пели благодарственный гимн. Я спрятался еще глубже в тень, сознавая свое невежество и стыдясь, что вторгся в мир, где нет места непосвященным. Пение раздалось совсем близко - неземное, пугающее и какое-то непереносимо прекрасное. Я обхватил голову руками, закрыл глаза и стал склоняться все ниже, пока не коснулся лбом земли. Затем медленно, очень медленно величественный гимн благодарности начал стихать. Он опять превращался в шепот, во вздох, слабел и замирал. На Монте-Верита вернулось безмолвие. Но я по-прежнему не решался сдвинуться с места. Мои руки были плотно прижаты к голове, а лицо - к земле. Я сознавал, что объят ужасом. Я был затерян между двумя мирами - моим, исчезнувшим, и другим, не принадлежащим мне. Если бы меня вновь скрыло облачное убежище... Я ждал, все еще стоя на коленях. Затем, боязливо изогнувшись, прополз несколько шагов и поднял голову, взглянув на скалу. Стены и башня были пусты. Фигуры исчезли. Луну заволокло темное и лохматое облако. Я встал, но не смог сделать и шага. Не отрывая глаз, смотрел я на башню и стены. Ничто не зашевелилось, когда луна спряталась за тучу. Должно быть, ничего и не было - ни этих фигур, ни пения. Наверное, их создали мои страх и воображение. Я подождал, пока облако, окутавшее тучу, рассеялось. Потом, набравшись храбрости, вынул из кармана оба письма. Не знаю, что написал Виктор, но мое послание было таково: "Дорогая Анна, странная игра случая привела меня в деревню у подножия Монте-Верита. Там я нашел Виктора. Он безнадежно болен и, думаю, умирает. Если у Вас есть для него послание, то оставьте его у стены. Я ему передам. Должен также предупредить, что, по-моему, Вашей общине грозит опасность. Люди из долины перепуганы и озлоблены, потому что у них исчезла девушка. Они собираются явиться сюда, на Монте-Верита, и все разгромить. Хочу сказать, что Виктор по-прежнему любит Вас и думает о Вас". Свою подпись я поставил в конце страницы. Я шел вдоль стены. Приблизившись, увидел узкие окна, которые столько лет назад описывал Виктор. Мне показалось, что за ними кто-то стоит и наблюдает и за каждой прорезью притаилась в ожидании молчаливая фигура. Я остановился и положил письма на камень у стены. В этот момент стена внезапно раздвинулась. Крепкие руки схватили меня, я упал навзничь, а руки сдавили мне горло. Последнее, что я услышал, теряя сознание, был смех юноши. x x x Я очнулся в ярости, возвращаясь к действительности из каких-то безмерных глубин, но твердо знал, что минутой раньше был не один. Кто-то стоял тогда рядом на коленях, разглядывая меня. Продрогший и окоченевший, я присел и осмотрелся по сторонам. Меня бросили в подвал примерно десяти футов в длину. Мертвенный свет проникал только через узкую прорезь в каменной стене. Я взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти пять. Очевидно, я пролежал без сознания около четырех часов и сейчас подвал освещали робкие предрассветные лучи. Первое, что я почувствовал, был гнев. Меня одурачили. Люди из деревни у подножия Монте-Верита солгали мне и Виктору. Крепкие руки, схватившие меня, и услышанный мной юношеский смех принадлежали самим жителям деревни. Хозяин дома и его сын могли добраться до вершины раньше и ждать меня там. Они знали, как проникнуть через стены. Они долгие годы обманывали Виктора и решили заодно надуть и меня. Одному Богу известно - зачем. Они не собирались нас грабить, да у нас ничего и не было, кроме одежды. Они заперли меня в совершенно пустом подвале, без признаков человеческого жилья. Там не было даже ни одной доски. Однако странно, что они не связали меня. В подвале отсутствовала дверь, ее заменял похожий на окно вход - узкий, но достаточный, чтобы кто-то один смог пройти. Я сидел, ожидая, что станет светлее и мои руки, ноги и плечи обретут прежнюю силу. Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я поступаю мудро. Если бы я попытался выбраться отсюда, то легко мог бы споткнуться в полутьме, упасть и не вырваться из лабиринта ходов и лестниц. Когда совсем рассвело, мои гнев и отчаяние усилились. Больше всего мне хотелось отыскать хозяина дома, где жил Виктор, или его сына и хорошенько их припугнуть, надавать им тумаков, если понадобится, теперь-то им уж не удастся сразу повалить меня на землю. Ну а что, если они ушли и оставили меня здесь, в безвыходном состоянии? Предположив это, я подумал, что они, наверное, проделывали подобные трюки с чужаками и раньше - долгие, долгие годы. До них этим занимался старик, а до него - предки хозяина, и они, а не кто-нибудь иной, заманивали женщин из долины, обрекая за стенами бедных жертв на голод и смерть. Тревога, овладевшая мной, могла бы перерасти в панику, если бы я сосредоточился на этой мысли. Желая хоть немного успокоиться, я достал из кармана пачку сигарет. От первой же затяжки мне сделалось легче, запах и вкус табака принадлежали знакомой мне действительности. Потом я увидел фрески. На них падали рассветные лучи. Ими были расписаны стены и потолок подвала. Они не походили ни на грубую мазню невежественных крестьян, ни на вдохновенные видения верующих художников. В этих фресках чувствовались жизнь и энергия, цвет и сила, рассказывалась ли в них какая-то история или нет, я не знал, но основным мотивом являлось поклонение луне. Одни фигуры были изображены коленопреклоненными, другие стояли, но все они простирали руки вверх - к полной луне, нарисованной на потолке. Однако глаза этих поклонников луны, написанные с удивительным мастерством, почему-то смотрели вниз, не на луну, а на меня. Я выкурил сигарету и отвернулся, но ощущал, что эти глаза неотступно следят за мной. Дневной свет разгорался все ярче, и мне казалось, что я снова стою у стены, а за мной из узких окон наблюдают безмолвные свидетели. Я поднялся, отшвырнул окурок и вдруг понял, что предпочту любой конец, лишь бы не оставаться здесь, в подвале, одному с нарисованными на стенах фигурами. Я подошел к выходу и в эту минуту опять услыхал смех. На сей раз тише, словно приглушенный, но задорный и такой же молодой. Этот чертов мальчишка... Я вышел, пригнувшись, проклиная его и что-то крича. У него мог быть с собой нож, но это меня не пугало. А вот и он, прижался к стене и подкарауливает меня. Я увидел, как заблестели его глаза, успел заметить, что волосы у него коротко острижены, и с размаху влепил ему пощечину. Когда он перебежал на другую сторону, до меня донесся его смех. Он был не один. Кто-то стоял позади него, а за тем еще третий. Они набросились на меня и повалили, словно у меня уже не осталось никаких сил. Первый из них прижал мне грудь своим коленом и сдавил горло руками, продолжая смеяться надо мной. Я лежал, с трудом дыша, и он ослабил свои "железные объятья". Все трое следили за мной, по-прежнему с улыбкой на губах. Я наконец разглядел их и понял, что они не похожи ни на мальчишку из деревни, ни на его отца, ни на кого из местных жителей или обитателей долины, зато очень напоминают людей, нарисованных на фресках. У них были глаза с тяжелыми веками, чуть раскосые, безжалостные, вроде тех, которые я когда-то видел на египетских гробницах и на старинных вазах, долго считавшихся погребенными под щебнем и пылью разрушенных городов. Одетые в туники до колен, с обнаженными руками и ногами, коротко остриженные, они поражали какой-то необычной, суровой красотой и дьявольской грацией. Я попытался подняться с пола, но державший за горло отбросил меня назад, и мне стало ясно, что я ничего не значу для него и его собратьев и если они захотят, то, не колеблясь, сбросят меня со стены в пропасть у Монте-Верита. Значит, конец и исход моей жизни - только вопрос времени. Виктор умрет один в хижине у подножия горы. -Продолжайте, - сказал я, - добивайте меня. - Обессиленный, я почувствовал, что больше не выдержу. Я ждал, что они опять начнут смеяться, издевательски и молодо, схватят меня за руки и за ноги и, яростно раскачивая, вышвырнут через узкое окно в темноту и небытие. Я закрыл глаза и, собравшись с духом, приготовился к самому страшному. Но ничего не случилось. Я ощутил, что юноша коснулся моих губ, и открыл глаза. Он все еще смеялся, в руках у него была чаша с молоком. Не говоря ни слова, он жестом показал, чтобы я выпил. Я покачал головой, но его друзья подошли и опустились на колени, поддерживая меня за плечи и спину, и я отхлебнул глоток, глупо, признательно, как ребенок. Пока они держали меня, страх неожиданно улетучился, как будто от них мне передалась сила и не только руки у меня вновь окрепли, но и весь я словно воскрес. Когда я кончил пить, первый из них забрал у меня чашу и поставил ее на пол, а затем приложил мне к сердцу руки. Ни разу в жизни я не испытывал такого чувства, словно на меня снизошла частица Божества, спокойная и могущественная, и, соприкоснувшись со мной, навеки унесла тревогу и страх, усталость и ужасы минувшей ночи, воспоминания о тумане и облаках в горах, о Викторе, умирающем в своей одинокой постели, - все это вдруг потеряло какой-либо смысл, превратилось в ничто в сравнении с ощущением красоты и мощи, которые я только что познал. Если Виктор умирает, это не имеет значения. Его тело станет некоей оболочкой, лежащей в деревенской хижине, но сердце будет биться здесь, так же, как и мое, и его дух тоже явится к нам. Я мысленно произнес "к нам", потому что мне показалось, будто, находясь тут, в тесной келье, я духовно породнился с окружавшими меня молодыми людьми и сделался одним из них. Это все еще очень странно, непривычно и способно сбить с толку, подумал я, но это и есть счастье. Я всегда надеялся, что смерть будет такой. Боль и невзгоды ушли, а сущность бытия плавно струится прямо из сердца, а не из неверного разума. Юноша, улыбаясь, убрал от меня руки, но я продолжал чувствовать себя сильным и крепким. Он поднялся, и я двинулся вслед за ними к выходу из кельи. Там не было ни углублений, похожих на ульи, ни петляющих коридоров, ни темных стен - мы сразу оказались в большом, открытом дворе, который и окружали с трех сторон эти кельи. Четвертый выход вел к пикам Монте-Верита, покрытым льдом, прекрасным и озаренным розовым цветом восходящего солнца. Ступени, прорубленные во льду, поднимались к вершинам горы, и я уже знал, почему за стенами и во дворе царит такая тишина: там я увидел обитателей монастыря, застывших на ступенях. Они были коротко острижены и одеты в такие же туники, оставлявшие обнаженными руки и ноги, с поясами на талиях. Мы миновали двор и стали подниматься по ступеням. Неподвижно стоявшие молчали, не пытаясь заговорить ни со мной, ни друг с другом, но, подобно трем моим спутникам, улыбались. Их улыбки нельзя было назвать вежливыми или ласковыми, к чему мы привыкли в нашем мире, они произвели на меня впечатление странно- возбуждающих, словно мудрость, ликование и страсть слились в них воедино. Я не мог сказать ни сколько им лет, ни кто эти существа - мужчины или женщины, но меня до глубины души поразила и вдохновила красота их лиц и тел, и мне внезапно захотелось стать одним из них, быть одетым, как они, любить, как они, смеяться и молчать. Я взглянул на свои куртку, рубашку, бриджи для гор, толстые носки и ботинки, и меня захлестнули ненависть и презрение. Они показались мне одеждой мертвеца. Я быстро разделся и бросил все вещи во дворик позади. Я стоял обнаженный под солнечными лучами. Мне не было стыдно. Я совершенно не сознавал, как выгляжу, и это меня не тревожило. Я знал только, что мне хотелось покончить со всем мирским облачением, а мой костюм как бы символизировал того, кем я был прежде. Мы поднялись по ступенькам к вершине, и теперь перед нами простирался весь мир. На небе не было заметно ни облачка, ни туманной дымки, более низкие вершины гор терялись в бесконечности. Внизу, совсем не привлекая нашего внимания, смутно виднелись спокойные зеленые долины, реки и маленькие сонные города. Оторвав от них свой взор, я посмотрел на пики Монте-Верита, разделенные узкой, но непроходимой пропастью. Стоя на вершине и глядя вниз, я с изумлением и трепетом осознал, что мои глаза не в состоянии проникнуть в самую глубь. Стены голубого льда, спускаясь все ниже, делались неощутимыми, будто растворялись в огромной, бездонной пропасти, навечно скрытой в сердцевине горы. Лучи солнца, в которых купались вершины, никогда не доходили до глубин, как и свет полной луны, но я решил, что по форме пропасть напоминает чашу, зажатую в руках. Там, у края, стоял кто-то в длинном белом одеянии, и, хотя я не мог рассмотреть черты лица - их скрывал капюшон, - высокая, прямая фигура с гордо откинутой назад головой и простертыми вверх руками заставила мое сердце забиться от тревожного ожидания. Я знал, что это Анна. Никто другой не мог бы стоять именно так. Я забыл о Викторе, о том, что передал ей его письмо, забыл о времени и пространстве, о всех прошедших годах. Я помнил только исходившее от нее спокойствие, ее замечательную красоту, помнил, как тихий, умиротворенный голос говорил мне: "Мы оба, в конце концов, ищем одно и то же". Я понял, что всегда любил ее и, хотя она встретила Виктора первым, выбрала его и вышла за него замуж, узы брака ничего не значили для нас. Наши души встретились, соприкоснулись и почувствовали друг друга с первой же минуты, когда Виктор познакомил нас в клубе, и эта загадочная, необъяснимая связь сердец, преодолевшая все преграды и барьеры, всякую сдержанность, навсегда сохранила нашу близость, несмотря на безмолвие и долгие годы разлуки. Я допустил ошибку с самого начала, позволив ей уйти на поиски ее горы. Если бы я отправился вместе с ними, как они предложили в тот день в географическом магазине, интуиция подсказала бы мне, что она задумала, и эти чары снизошли бы и на меня. В отличие от Виктора, я не смог бы заснуть в ту ночь в деревенской хижине, но встал и пошел бы за ней, и мои растраченные понапрасну, бессмысленные, не тем занятые годы стали бы нашим общим временем. Я разделил бы его с ней в горах, отрезанный от всего мира. Я снова посмотрел на себя и тех, кто стоял за мной, и начал смутно догадываться, какую страсть, граничащую с болью, какой экстаз любви они познали, а я об этом и не ведал. Их молчание было не обетом, обрекшим их на жизнь во тьме, а миром, подаренным горами. Безмолвие соединило их души общей мелодией. К чему слова, когда улыбки так полно заменили и речь и мысль, когда смех, неизменно ликующий, исходит прямо из сердца и никогда никем не подавляется. Нет, это не тайный, монашеский орден, мрачный, погребальный, отвергающий любые порывы страсти. Здесь господствовала полнота жизни - несмолкаемая, насыщенная - и великий жар солнца проникал в вены и пульсировал в них, становясь частью живой плоти. Морозный воздух, соединенный с прямыми солнечными лучами, очищал тело, легкие, вливал бодрость и силу. Я ощутил их, когда пальцы коснулись моего сердца. За ничтожный отрезок времени у меня изменились все ценности и человек, поднимавшийся в горы сквозь пелену тумана, испуганный, раздраженный и озлобленный, казалось, уже более не существовал. Я был не молод, сед, для всех остальных в мире, если бы они увидели меня сейчас, наверное, безумец, посмешище и дурак. И я стоял, обнаженный, вместе с ними на Монте-Верита и простирал руки к солнцу. Оно уже ярко светило над нами, обжигая мою кожу, от чего я испытывал одновременно боль и наслаждение. Его жар проникал мне в сердце и легкие. Я продолжал, не отрывая глаз, смотреть на Анну. В эти минуты я любил ее так сильно, что сам услышал, как воскликнул: "Анна, Анна..." Она знала, что я здесь, и подняла руку в ответ. Никому не было до этого дела, никто не обратил внимания. Они смеялись вместе со мной, они поняли. Затем к ней подошла девушка в простом деревенском платье, туфлях и чулках, с распущенными волосами. Я подумал, что ее руки сложены вместе, как во время молитвы, но ошибся. Она прижимала их к сердцу. Девушка приблизилась к краю пропасти, где стояла Анна. Прошлой ночью, при свете луны, меня терзал страх, теперь от него не осталось и следа. Я был принят в их круг. На мгновение солнечные лучи озарили выступ пропасти и голубой лед засверкал разноцветными искрами. Мы в едином порыве опустились на колени, обратив лица к солнцу, и я снова услышал благодарственный гимн. Так, подумалось мне, благословляли некогда люди восход солнца, так поклонялись его закату. Здесь нет ни символа веры, ни Спасителя, ни Божества. Только солнце, дарящее нам свет и жизнь. И так было испокон веков, еще при сотворении мира. Лучи солнца уже не освещали горы, и девушка, поднявшись, сбросила с себя все одежды - сняла ботинки, чулки, платье. Анна с ножом в руках подошла к ней и коротко остригла ей волосы. Девушка стояла перед ней, как и раньше, прижав руки к сердцу. Теперь она свободна, размышлял я, она не вернется назад, в долину. Ее родители и жених станут носить по ней траур и никогда не узнают, что обрела она здесь, на вершине Монте-Верита. В долине, как и прежде, будут праздновать помолвки и обручения, плясать на свадьбах, а потом суматоха короткого, радостного и романтического мига уступит место обыденности семейной жизни, заботам о доме, детях, разочарованию, горечи, болезням, невзгодам, унылому течению будней, надвигающейся старости. Отныне она спасена от этого. Здесь не потеряно ни одно чувство. Любовь и красота не умирают и не блекнут. Жизнь сурова, но сурова и сама природа, и они не ведают жалости. Но она мечтала о монастыре в долине, стремилась в него, живя там, и ради него пришла сюда, в горы. Здесь она узнает все, что раньше было ей неизвестно и чего она никогда не открыла бы, оставшись в том мире. Страсть и радость, смех, жар солнца, притяжение луны, любовь без эмоций, сон без тревожного пробуждения. Вот почему они так ненавидят их там, в долине, вот почему они боятся Монте-Верита. На вершине есть то, чего они лишены и чего у них никогда не будет, и потому они злы, завистливы и несчастны. Затем Анна повернулась, и девушка, добровольно отказавшаяся и от своего пола, и от своей прежней жизни в деревне, босая, с обнаженными руками и ногами, коротко остриженная, стала неотличима от остальных. Она сияла, улыбалась, и я знал, что больше ей ничего и никогда не понадобится. Они спустились во двор, оставив меня одного на вершине, и я почувствовал себя отщепенцем, перед которым закрылись Райские Врата. Мгновение сопричастности блеснуло и исчезло. Они принадлежали этому месту, а я нет. Я был чужаком из мира, простиравшегося внизу. Я снова оделся и, против воли, вернулся к своему нормальному состоянию. Я вспомнил о Викторе, о моем поручении и двинулся вслед за ними по ступенькам во двор. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что Анна ждет меня в башне наверху. Они расступились, дав мне пройти, и я обратил внимание, что Анна, единственная из всех, одета в белое длинное платье с капюшоном. Башня была очень высокой, устремленной в небеса. Характерно, что Анна сидела на верхней ступеньке башни в той же позе - я хорошо ее запомнил, - как когда-то у камина в их гостиной: высоко подняв колено и опершись на него локтем. Сегодня было вчера. Сегодня было двадцать шесть лет назад и мы снова сидели вдвоем в их поместье в Шропшире. Сейчас от нее исходила та же тишина, что и тогда. Мне хотелось упасть перед ней на колени и робко коснуться ее руки, но вместо этого я приблизился и встал у стены, скрестив руки. -Итак, ты наконец нашел это, - сказала она, - тебе понадобилось немного времени. Ее голос звучал так же спокойно и мягко, он совсем не изменился. -Это ты привела меня сюда? - спросил я. - Это ты позвала меня, когда самолет попал в аварию? Она засмеялась, я никогда не расставался с ней. Время остановилось на Монте- Верита. -Мне хотелось, чтобы ты пришел гораздо раньше, - продолжала она, - но ты удалился от меня в мыслях. Как бы повесил трубку. Для телефонного разговора всегда нужны двое. У вас это по-прежнему так? -Да, - ответил я, - и у аппаратов для контакта есть клапаны. Но у сознания таких возможностей, увы, не существует. -Твое сознание много лет было как запертый ящик, - сказала она, - какая жалость, у нас нашлось бы столько общего. Виктор должен был делиться со мной своими размышлениями в письмах. А тебе этого не потребовалось бы. Думаю, что в эту минуту во мне пробудилась первая надежда. Я должен был осторожно расчистить ей путь. -Ты прочла наши письма? - спросил я. - Ты знаешь, что он умирает? -Да, - ответила она, - он болен уже много недель. Вот почему я хотела, чтобы ты был здесь в это время, чтобы ты был с ним, когда он умрет. Он почувствует себя лучше, если ты вернешься и расскажешь, что говорил со мной. Он будет счастлив. -Но почему ты сама не придешь к нему? -Лучше так, - заметила она. - Тогда он сможет сохранить свою мечту. Его мечту? Что она имела в виду? Что они здесь, на Монте-Верита, не всесильны? Она поняла, что им грозит беда. -Анна, - начал я, - я сделаю все, что ты захочешь. Я вернусь к Виктору и буду с ним до конца. Но времени очень мало. Тебя и других подстерегает серьезная опасность. Завтра, а может быть, даже сегодня вечером люди из долины явятся на Монте-Верита, ворвутся сюда, разрушат монастырь и убьют вас. Тебе необходимо скрыться до их прихода. Если у вас нет возможности спастись, то позволь мне что- то сделать и помочь. Мы не так далеко от цивилизации, и это вполне осуществимо. Я могу спуститься в долину, вызвать по телефону полицию, войска, прибегнуть к силе закона... Мои слова как бы повисли в воздухе, ведь и мне самому эти планы были не до конца ясны, но я хотел, чтобы она поверила мне, почувствовала, что на меня можно положиться. -Суть в том, - сказал я, - что отныне вы не сможете больше здесь жить. Если мне удастся предотвратить их нападение сейчас, а это маловероятно, то оно произойдет на следующей неделе, в следующем месяце. Дни вашей безопасности сочтены. Ты столько лет живешь в уединении и не понимаешь, что творится в мире. Даже эта страна расколота надвое подозрительностью, и люди из долины - уже не суеверные крестьяне прошлых лет, у них современное оружие, и они готовы на все. Вам не спастись на Монте-Верита. Анна ничего не ответила мне. Она сидела на ступеньке, слушая меня, далекая и молчаливая, в белом платье с капюшоном. -Анна, - продолжал я, - Виктор умирает. Быть может, его уже нет в живых. Когда ты оставила его, он не сумел тебе помочь. Но я смогу. Я всегда любил тебя. Нет смысла говорить тебе об этом сейчас. Ты сама должна была догадаться. Уйдя на Монте-Верита двадцать шесть лет назад, ты разрушила жизнь не только Виктору, но и мне. Но сейчас это уже не имеет значения. Я снова нашел тебя. В мире есть пустынные места, уединенные уголки, недоступные для цивилизации. Мы сможем жить там вдвоем или с другими обитателями монастыря, если они захотят отправиться вслед за нами. У меня достаточно денег, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я увидел мысленным взором, как обсуждаю практические вопросы в консульствах и посольствах, достаю паспорта, другие документы, одежду. Я также увидел карту мира и начал думать о горных хребтах от Южной Америки до Гималаев, от Гималаев до Африки или о северных просторах Канады и Гренландии, все еще неизведанных и необжитых. Были и бесчисленные, никем не заселенные острова, куда залетают лишь морские птицы. Гора или остров, поросшие кустарником прерии или пустыни, непроходимые леса или Арктика - я не знал, что предпочтет Анна. Но я не видел ее целую вечность и мечтал только об одном - остаться с ней навсегда. Теперь это стало возможно, потому что Виктор, имевший на нее все законные права, умирал. Я говорил жестко. Я сказал правду. Я ничего не утаил от нее и решил ждать, что она мне ответит. Анна засмеялась тем ласковым смехом, который я так любил и хорошо помнил. Мне захотелось подойти и обнять ее - в этом смехе звучали радость, надежда, сила. -Ну как? - спросил я. Она поднялась, подошла и, очень спокойная, встала рядом со мной. -Был когда-то человек, - сказала она, - который зашел в кассу вокзала в Ватерлоо и срывающимся от волнения голосом попросил продать ему билет в Рай. Только туда, а не обратно. И, когда ему объяснили, что такого места на земле нет, он схватил чернильницу и швырнул ее в лицо кассиру. Явилась полиция, человека увезли и посадили в тюрьму. Похоже, что и ты попросил у меня сейчас билет в Рай. Здесь - гора Истины, а это совсем иное. Я был удивлен, даже разгневан. Она не приняла всерьез ни одного слова из моих планов и вздумала надо мной посмеяться. -Что же ты тогда предлагаешь? - спросил я. - Ждать здесь, за этими стенами, людей из долины, которые придут и все разрушат? -Не беспокойся о нас, - ответила она, - мы знаем, что нам надо делать. Она говорила равнодушно, как о не слишком-то важном событии, и я с ужасом осознал, что будущее, задуманное мной для нас обоих, начинает от меня ускользать. -Значит, ты владеешь каким-то секретом? - задал я вопрос, чуть ли не обвиняя ее. - Ты способна сотворить чудо и спасти себя и других? А как же я? Ты не возьмешь меня с собой? -Ты сам не пойдешь, - твердо заключила она, - чтобы создать Монте-Верита, как ты знаешь, потребовалось время. Это труднее, чем ходить полуобнаженным и поклоняться солнцу. -Я понимаю, - согласился я, - и готов начать все сначала, познать новые ценности. Я не принес миру пользы. Талант, труд, успех - все суета сует. Но если бы я мог быть с тобой? -Как со мной? - переспросила она. Я растерялся, не зная, что ей сказать, вопрос был задан внезапно и очень прямо. В душе мне, конечно, хотелось всего того, что от века происходило между мужчиной и женщиной, но не сразу, а потом, когда мы найдем нашу другую гору или пустыню или любое место, где можно будет скрыться от мира. Не стоило напоминать ей сейчас об этом, хотя бы она и позволила мне. -Я люблю тебя и всегда любил. Разве этого недостаточно? - спросил я. -Нет, - по-прежнему твердо ответила она, - не на Монте-Верита. Анна откинула свой капюшон, и я увидел ее лицо. Мне стало жутко, я застыл на месте и на мгновение лишился дара речи. От шока мое сердце почти не билось. Одна сторона ее лица была полностью выедена, обезображена, чудовищна. Болезнь уничтожила ее бровь, щеку, шею, покрыла пятнами и иссушила кожу. Глаза, которые я так любил, потускнели и глубоко запали. -Видишь, - сказала Анна, - это вовсе не Рай. Думаю, что я отвернулся. Не помню. Знаю только, что я прижался к башне и поглядел вниз, в бездну, но ничего не увидел, кроме гряды облаков, скрывавших от меня мир. -Это случалось и с другими, - продолжала она, - но они умирали. Если я пережила их, то просто потому, что оказалась крепче. Проказа никого не щадит, даже мнимых бессмертных на Монте-Верита. Но поверь, это меня больше не волнует. Я ни о чем не жалею. Помнишь, я когда-то сказала тебе - уходя в горы, мы должны отдать им все. Так я и сделала. Я давно уже не страдаю, и обо мне не нужно страдать. Я ничего не ответил и почувствовал, что слезы катятся у меня по щекам. Я не стал вытирать их. -На Монте-Верита нет ни иллюзий, ни мечтаний, - заключила она, - они остались в другом мире, внизу. Ты тоже принадлежишь этому, земному миру. Если я разрушила твои фантазии, твои мечты обо мне - прости меня. Ты потерял ту Анну, которую когда-то знал, и нашел вместо нее другую. Какую ты будешь помнить дольше, зависит от тебя. А теперь возвращайся в свой мир мужчин и женщин и построй себе Монте-Верита. Где-то внизу росли кустарники, низкие деревья, шелестели травы, где-то внизу простиралась земля, громоздились камни, журчали ручьи. Далеко отсюда в долине стояли дома, где мужчины жили с женами, растили детей. В домах горел огонь, над крышами вился дымок, светились окна. Где-то в мире проходили железные дороги, высились города. Столько городов, столько улиц! И везде в высоких зданиях множество людей, в окнах свет. Они были внизу, под облаками, под Монте-Верита. -Не тревожься и не бойся, - попыталась успокоить меня Анна, - а что касается людей из долины, то они не смогут причинить нам зло. Только одно... - Она помедлила, и, хотя я не смотрел на нее, мне показалось, что она улыбнулась. - Пусть Виктор сохранит свою мечту, - промолвила она. Анна взяла меня за руку, и мы спустились по ступенькам башни, миновали двор и вышли к монастырским стенам. Обитатели Монте-Верита стояли неподалеку и следили за нами, в туниках, оставляющих обнаженными руки и ноги, и коротко остриженные. Среди них я заметил и новенькую - девушку из деревни, отказавшуюся от мира. Она стала одной из них. Я увидел, как она обернулась и поглядела на Анну. Я уловил выражение ее глаз - в них не было ужаса, страха или отвращения. Все они смотрели на Анну с восхищением, зная и понимая, что с ней происходит. До меня дошло - они чувствовали и разделяли пережитое ею, принимая это как должное. Она не одинока. Они перевели свой взгляд на меня, и лица их сразу изменились, вместо любви и сопричастности я ощутил жалость. Анна не стала прощаться со мной, только на секунду положила мне руку на плечо. Затем ворота в стене отворились и мы расстались. Солнце уже не стояло над головой. Оно начало клониться к западу. Откуда-то снизу выплыла вереница белых облаков. Я повернулся спиной к Монте- Верита. x x x До деревни я добрался вечером. Луна еще не взошла. Часа через два она появится из-за восточной горной гряды и осветит все небо. Люди из долины собрались и ждали. Их было человек триста, если не больше. Они разбились на группы и встали около домов. Все были вооружены: кто ружьями и гранатами, кто - по старинке - пиками и топорами. Они зажгли костры на улице между хижинами и принесли с собой продовольствие. Одни из них стояли, другие сидели перед кострами. Они ели, пили, курили и переговаривались. Некоторые привели с собой собак и крепко держали их за поводки. Хозяин нашего дома стоял в дверях вместе с сыном. Они тоже были вооружены - мальчишка держал в руках пику, за поясом у него поблескивал нож. Мужчина угрюмо и тупо поглядел на меня. -Ваш друг умер, - сказал он. - Он мертв уже несколько часов. Оттолкнув его, я вошел в спальню. Там горели свечи: одна у изголовья постели, другая - в ногах. Я наклонился над Виктором и взял его за руку. Хозяин солгал мне. Виктор еще дышал. Ощутив, что я дотронулся до его руки, он открыл глаза. -Ты видел ее? - спросил он. -Да, - ответил я. -Я знал, что так будет, - сказал он, - я чувствовал, что это случится. Она моя жена, и я любил ее все эти годы, но она позволила увидеть себя только тебе. Хотя теперь уже поздно ревновать. Свечи слабо горели. Он не мог видеть тени у дверей, не слышал ни разговоров, ни перешептываний за окнами. -Ты передал ей мое письмо? - спросил он. -Да, она получила его, - отозвался я, - она просила тебя ни о чем не беспокоиться, не волноваться. Она здорова. С ней все в порядке. Виктор улыбнулся. Он по-прежнему держал меня за руку. -Итак, это правда, - проговорил он, - все мои мечты о Монте-Верита. Она счастлива и спокойна, и она никогда не состарится, не утратит своей красоты. Скажи мне, ее волосы, глаза, улыбка остались прежними? -Да, они все те же, - подтвердил я. - Анна всегда будет самой красивой женщиной из всех, кого мы знали. Он промолчал. И, пока я ждал, стоя около него, до меня вдруг донесся призывный звук рога, ему начал вторить другой, а затем еще один. Я услышал шум, беспокойные движения - они вешали себе на плечи ружья, гасили костры и были готовы двинуться в путь. Громко залаяли собаки, собравшиеся возбужденно засмеялись. Когда они скрылись из виду, я вышел и долго стоял один в опустевшей деревне, глядя, как из темной долины выплывает на небо полная луна.