Мы даже не знали, где он кантовался.
     Дэнни смерил его взглядом и перевел глаза  на  трубача, стоявшего почти
вплотную  к заднику сцены и державшего  трубу как икону, которая оградит его
от нечистой силы. Трубач сказал:
     - Мистер, у меня есть кое-что для вас.
     -Что?
     - Марти сказал мне, что  встречается с каким-то человеком после ночного
номера, и я видел, как он пошел на стоянку у "Зомби".
     - Он сказал, как этого человека зовут?
     - Нет, не сказал.
     - Он что-нибудь еще говорил - что они собираются делать или еще что-то?
     - Нет, но сказал, что скоро вернется.
     - Может,  он хотел купить дозу? Саксофонист вперил в карие глаза  Дэнни
свои - голубые:
     - Слушай, чувак, я ж, блин, сказал тебе, Марти завязал и развязывать не
собирался.
     В  зале  поднялся  шум:  в  ноги  Дэнни  полетели  скомканные  бумажные
салфетки. Глаза ему слепили  огни рампы, по груди текли струйки пота. Кто-то
крикнул:
     - Вали отсюда, притырок!
     В зале захлопали, в спину  Дэнни угодил недоеденный цыпленок.  Саксофон
насмешливо улыбнулся,  облизал  мундштук и  подмигнул Дэнни. Подавив желание
вбить  саксофонисту  инструмент в  глотку,  Дэнни  быстро покинул клуб через
боковой выход.
     Вечер  был  прохладный,  и  взмокший  Дэнни  быстро продрог.  В  глазах
пульсировали   неоновые  огни.  Отрывочные  мелодии  сливались   в  какую-то
какофонию,  а  гигантский  негр-лунатик  на  крыше  "Зомби"  высился  ночным
кошмаром. Дэнни поежился и направился к входу в клуб.
     Увидев  служебный   жетон,   привратник  впустил   Дэнни  в  помещение,
заполненное  дымом и разноголосым  гамом; джаз-банд в  передней  части  зала
переходил на крещендо. Находившийся  в левом углу бар формой походил на гроб
и был украшен  эмблемой клуба -  негром-лунатиком.  Дэнни  направился  прямо
туда,  уселся  на  табурет,  поманил  пальцем  белого  бармена,  вытиравшего
стаканы.
     Бармен положил перед ним салфетку. Перекрывая шум, Дэнни крикнул:
     - Двойную!
     Как  по мановению  ока  появился  стакан;  Дэнни одним махом  прикончил
бурбон; бармен  снова налил. Дэнни  снова выпил и  почувствовал, что нервное
напряжение  спадает. Музыка кончилась  оглушительным аккордом. Зажегся свет,
публика зааплодировала.  Когда шум улегся, Дэнни сунул руку в карман, выудил
пятидолларовую бумажку и фото Гойнза.
     - С вас два зеленых, - сказал бармен.
     Дэнни сунул  пять долларов  в карман  рубашки бармена и сунул  под  нос
фото:
     - Знаешь его? Бармен прищурился:
     - Он теперь старше? Может, прическа теперь другая?
     - Снимок шестилетней давности. Видел его? Бармен вытащил очки, надел их
и отставил фото
     на длину вытянутой руки:
     - Он что, тут где-то поливает?
     Дэнни не  понял вопроса,  подумал,  что  жаргонное  словцо  относится к
сексу:
     - Что вы имеете в виду?
     - Ну лабает, джазует, играет в оркестре - по соседству?
     - Тромбонист в "Бидо Лито".
     Бармен щелкнул пальцами:
     -  Да, я его  знаю. Кажется, зовут Марти. Закладывает за галстук  у нас
между номерами в "Бидо", там с Рождества сшивается. У них в баре обслуживают
только клиентов. Алкаш типичный, вроде того...
     "Вроде тебя", - подумал Дэнни. Хмель немного исправил ему настроение:
     - Вчера вечером его видел?
     - Видел. Он шел с каким-то парнем к машине на углу  Шестьдесят  седьмой
улицы. Нагрузился, видать, по полной. Может...
     Дэнни подался вперед:
     - Что - может?
     -  Может,  и  наширялся. Наверно, просто был  поддатый.  Поработаешь  в
джаз-клубах,  быстро  на  это дело подсядешь. В  общем,  парень этот, Марти,
плелся так, как будто подогрелся уже. Другой парень поддерживал его за плечи
и в машину помог сесть.
     -  А  теперь помедленнее и по  порядку, -  сказал  Дэнни.  -  Мне нужно
описание машины и второго парня. Все детали.
     Бар уже заполняли посетители - негры в "зутах" <sup></sup>, чуть позади
них - женщины  в платьях и  макияже под Лену Хорн <sup></sup>. Бармен окинул
взглядом толпу посетителей, потом взглянул на Дэнни:
     -  Было это  примерно от четверти первого  до без четверти час,  где-то
так. Марти  этот и тот тип шли по тротуару,  наискосок. Машина - "быоик",  я
узнал по боковым "иллюминаторам". А о  том  парне помню  только, что  он был
высокий и седой. Я видел их немного сбоку и еще подумал, что хорошо бы иметь
такие волосы. А теперь, если вы не против, я обслужу клиентов.
     Дэнни уже хотел возразить, но бармен обернулся  к бородатому человеку с
альт-саксофоном на шее:
     - Коулмен, ты знаешь белого тромбона из "Бидо"? Марти, как его там?
     Коулмен перегнулся через стойку, схватил две пригоршни  льда и прижал к
лицу.  Дэнни внимательно  его  оглядел:  высокий блондин, лет под  тридцать,
совершенно  неординарной внешности, будто попал сюда из  мюзикла, на который
его таскала Карен Хилтшер. Голос у него звучал гнусаво и устало:
     - Знаю, конечно. Говорят, совершенно позорный звук. А что?
     - Расскажи, что знаешь этому джентльмену из полиции.
     Дэнни  указал  на свой стакан -  он уже вдвое  превысил  свою  вечернюю
норму. Бармен наполнил стакан и отошел. Саксофон спросил:
     - Вы из семьдесят седьмого?
     Дэнни опорожнил стакан и машинально протянул руку:
     - Апшо. Из управления шерифа, Западный Голливуд.
     Музыкант пожал руку:
     -  Коулмен Хили, недавно из Кливленда,  сам из Чикаго и с планеты Марс.
Что стряслось с Марти?
     С виски Дэнни явно перебрал: он распустил галстук и придвинулся к Хили:
     - Прошлой ночью его убили.
     Красивое лицо Хили скривила судорожная гримаса. Дэнни отвернулся, чтобы
дать  парню  прийти в себя и снова обрести  вид стильного джазмена, которому
сам  черт не  брат.  Когда он снова  посмотрел  на саксофониста, Хили плотно
устроился  у  бара.  Дэнни  задел коленом  ногу  музыканта  - мышцы его были
напряжены.
     - Вы хорошо знали его, Коулмен?
     Бородатое лицо Хили теперь выглядело изможденным, безжизненным:
     -  Пару раз в рождественские дни болтали вот здесь, за стойкой. Так, ни
о чем - о диске Птахи, о погоде. Как думаете, кто мог это сделать?
     - Есть один подозреваемый - высокий  седой мужчина. Бармен видел его  с
Гойнзом прошлой ночью, когда они оба шли к машине на Сентрал.
     Коулмен пробежал пальцами по клавишам саксофона:
     - Видел Марти с этим человеком пару раз. Высокий,  средних лет,  на вид
солидный. - Немного подумав, сказал: - Послушайте, Апшо, не пороча репутации
покойного, могу я поделиться одним наблюдением - между нами?
     Дэнни отодвинулся со своим стулом, чтобы лучше видеть  лицо собеседника
- тот явно хотел помочь, нервничал.
     - Давайте, наблюдения - вещь полезная.
     -   Знаете,  по-моему,  Марти  был  голубой.  Старший  выглядел  как-то
женоподобно,  этакий  богатый  пожилой педик. Они  сидели и  обжимались  под
столом, а когда я это заметил, Марти сразу отстранился от него, как ребенок,
которого застукали в погребе с банкой варенья.
     Дэнни передернуло: в голове всплыли постыдные и непристойные выражения,
столь чуждые Вол-
     лмеру и Маслику: ГОЛУБАРИ, ГОМУСИКИ, ПИДОВКИ, ДВУСТВОЛКИ.
     - Коулмен, могли бы вы описать внешность этого человека?
     Хили перекладывает из руки в руку свой сакс:
     - Нет, вряд ли. Освещение здесь странное,  и, в общем  мне  показалось,
что они оба голубые.
     - Вы видели этого человека до или после вместе с Гойнзом?
     - Нет. Одного его никогда не видел. Кстати,  лично я весь вечер  был на
виду - это, если вы вдруг на меня подумаете.
     Дэнни отрицательно покачал головой.
     - Не знаете, Гойнз употреблял наркотики?
     - Нет-нет. Он слишком увлекался выпивкой, наркоману это ни к чему.
     - Кто-нибудь здесь еще был знаком с ним? Из здешних музыкантов?
     - Понятия не имею. Мы ведь только и болтали пару раз.
     Дэнни протянул ему свою руку,  Хили повернул ее ладонью вниз и пожал ее
по правилам настоящего джазмена. Сказал:
     - Ну, будь! - И направился к сцене. Гомусики.
     ПИДОВКИ.
     Двустволки.
     Хили  поднялся  на сцену,  обменялся дружескими  хлопками  по  спине  с
другими музыкантами. Толстые  и  тощие, рябые, неприметные,  изнуренные, они
выглядели  убого  и жалко по сравнению со стильным  саксофонистом  -  как на
фотоснимке места преступления расплывчатые очертания разрушают симметрию и в
глаза сразу бросается что-то неестественное. Оркестр  заиграл: рояль передал
свинг  трубе,  ритм  подхватили  барабаны, саксофон Хили взвыл,  чисто вывел
мелодию, снова взвыл,  передав  основной рефрен  струнным вариациям.  Музыка
постепенно  стала просто  шумом; Дэнни обратил внимание  на  ряд  телефонных
будок возле туалетных комнат. Пора было снова приниматься за работу.
     Первая опущенная в  автомат  монета соединила его с участком  городской
полиции  на  Семьдесят седьмой улице. Дэнни  объяснил,  что он  детектив  из
управления шерифа и расследует убийство: в районе Сансет - Стрип найден труп
джазового  музыканта,   зарезан,  вероятно,  наркоман.  Возможно,  убитый  в
последнее время не  употреблял наркотики.  На всякий случай  ему хотелось бы
получить  список местных поставщиков героина: убийство может  иметь связь  с
наркотиками. Старший дежурный спросил:
     -  Как  там поживает  Микки? - Подумав, добавил:  -  Вышлите запрос  по
официальным каналам.
     И повесил трубку.
     Выругавшись,  Дэнни  набрал  личный номер доктора Леймана  в  городском
морге,   одним  глазом   продолжая   следить   за  происходящим  на   сцене.
Патологоанатом снял трубку на втором звонке.
     - Это Дэнни Апшо, доктор. Лейман рассмеялся:
     - Точнее, Дэнни-Опля. Только что закончил вскрытие трупа, на который вы
пытались посягнуть.
     Дэнни затаил дыхание и отвернулся от  сцены, где Хили кружился со своим
саксом:
     - Да? Ну и что?
     - Сначала к вам вопрос. Вы вставляли в рот трупа фиксатор языка?
     -Да.
     -  Помшерифа, никогда не вставляйте посторонние  предметы во внутренние
полости  жертв  до того, как проведете тщательный наружный осмотр.  На трупе
порезы с вкраплением  частиц древесины, это  сосна,  и  вы  затолкали  такие
частицы ему в рот. Понимаете, как это могло исказить мое заключение?
     -  Да, но  было очевидно, что  жертву  задушили полотенцем или  поясом.
Волокна махровой ткани четкое тому подтверждение.
     Лейман вздохнул тяжело и устало:
     -  Причина  смерти  - сильная передозировка  героина.  Наркотик  введен
убийцей в вену в районе позвоночника, жертва не могла  сделать это сама. Рот
был заткнут полотенцем, чтобы остановить хлынувшую кровь, когда героин попал
в сердце, в результате  чего не выдержали артерии. Все это свидетельствует о
знакомстве убийцы с анатомией.
     - Ах ты в господа мать! - вырвалось у Дэнни.
     - Богохульство вполне уместно, - продолжал Лейман. - Только в этом деле
есть вещи  похуже. Но сначала некоторые  детали: остаточные следы героина  в
крови отсутствуют, стало  быть, покойник в  последнее время  наркоманией  не
страдал,  хотя следы  уколов  на руке  об  этом свидетельствуют.  Во-вторых,
смерть наступила  между часом и двумя  ночи,  а  раны на  шее  и  гениталиях
нанесены после  смерти.  Порезы на спине также сделаны уже на мертвом теле и
похоже нанесены лезвием бритвы, зажатым в сосновой деревяшке или бруске. Вот
так. Жестоко, но мне приходилось видеть и похуже. Однако...
     Лейман замолчал - его обычная пауза при чтении лекции. У  Дэнни с потом
испарились остатки опьянения от выпитого виски:
     - Продолжайте, доктор.
     - Стало быть,  так. Субстанция в  глазницах -  это лубрикант  на основе
глицерина. Используется с презервативами и фаллоимитаторами. Убийца вставлял
пенис в  глазницы и эякулировал,  по крайней мере дважды.  Я обнаружил шесть
кубических сантиметров семенной жидкости под черепным  сводом.  Секретер 0+,
наиболее распространенная группа крови белого человека.
     Дэнни  открыл  дверь будки; оркестр играл  бибоп.  Увидел Коулмена Хили
стоящим на одном колене и задравшим свой сакс к потолку.
     - А укусы на теле?
     -  Мне думается, это  не мог  сделать человек, - сказал Лейман.  - Раны
очень рваные,  снять  слепок  нельзя, не  было никакой возможности подобрать
подходящий образец  существующих зубов. А кроме того, санитар, работавший  с
трупом, после  ваших  фокусов, смазал все  спиртом, и  я не смог взять пробы
слюны и желудочного  сока. Группа  крови жертвы  -  АВ+. Это  все,  что  мне
удалось выяснить. Вы когда обнаружили труп?
     - В начале пятого утра.
     - Вряд ли это животные. Раны явно нанесены преднамеренно.
     - А вы уверены, доктор, что это след от укусов зубами?
     -  Абсолютно.  Об  этом свидетельствует  воспаление вокруг ран. Область
захвата слишком велика для человеческого рта...
     - Вы думаете...
     -  Не  перебивайте  меня.  Вероятно, убийца нанес на пораженную область
кровь - как приманку  - и  натравил на жертву специально натасканную собаку.
Сколько человек заняты в этом деле, Дэнни?
     - Я один.
     - Тело опознано? Версии есть?
     - Все идет своим чередом, док.
     - Не упустите его.
     - Не упущу, будьте уверены.
     Дэнни повесил трубку  и  вышел  на  улицу. Холодный ветер выдул  у него
остатки хмеля и  позволил  собраться  с  мыслями.  Складывались  три крепкие
версии.
     Увечья  на гомосексуальной почве плюс  замечание Хили, что Марти  Гойнз
был голубым. Его "подруга" - "богатый пожилой педик", высокий седой мужчина,
которого видел бармен, когда они с Гойнзом направлялись к угнанному "бьюику"
прошлой ночью примерно за  час до предполагаемого времени убийства.  Причина
смерти - чрезмерная доза героина. По описанию буфетчика Гойнз шел, как будто
подогрелся, -  видимо, он  уже получил дозу,  а  новый  укол прикончил  его.
Прежде Гойнз был наркоманом и недавно прошел курс лечения. Если не принимать
пока  во  внимание  возможность  нанесения  увечий  животным,  имеется  один
подозреваемый - высокий седой пожилой педик,  который мог раздобыть героин и
шприц  для внутривенной  инъекции, уговорить излечившегося наркомана бросить
новогодний ангажемент и всадить ему прямо на месте смертельную дозу.
     И  на  тебе  -  полиция  Лос-Анджелеса  не  желает  помочь  с  местными
торговцами  героином! Значит, ему в этом следствии остается одно  - искать и
допрашивать их самостоятельно.
     Дэнни пересек улицу, вошел в "Павильон  Томми  Такера", нашел свободное
место и заказал кофе, чтобы вытряхнуть из головы остатки алкоголя и прогнать
сонливость.  Здесь музыкальный  репертуар  составляли романтические баллады.
Обивка  мебели  была зебро-полосатой,  по  стенам,  обклеенным  простенькими
обоями  с  нарисованными  джунглями,  натыканы  полинезийские  факелы, пламя
которых лизало потолок,  - здесь о  правилах противопожарной  безопасности и
слыхом не слыхивали и  за считанные  минуты могли превратить весь  квартал в
груду тлеющих головешек. Кофе было черным и крепким - доставлено  сюда прямо
с таможенных складов.  Джазовые ритмы были мягки и  располагали  сидевших за
другими столами парочки к  нежностям: влюбленные голубки держались за руки и
потягивали ромовые коктейли.
     Все это напомнило  ему родной провинциальный Сан-Берду  где-то в году в
39-м, когда  они с  Тимом на угнанном  "олдсе"  лихо  мотались  за город  на
сельские  танцульки.  Дома,  пока  их старуха  была на  вахте в  церкви, они
менялись  одеждой,  раздевались до  трусов и затевали шумную  возню. Кто-то,
шутя, изображал девчонку. В тот памятный вечер Тим с Роксаной Босолей удрали
с занятий физкультурой  и так напрыгались  в  машине,  что едва  не  сломали
подвеску.  Он  же,  вечно   подпиравший  на   танцульках   стенку,  отклонил
предложение залезть на Рокси вторым и пил крепкий пунш, испытывая отвращение
к тупым девчонкам и душевную горечь.
     Дэнни отбросил воспоминания и  вернулся  к  работе.  Отметил  нарушения
санитарных   норм   и   пожарной   безопасности    в   общественном   месте,
противозаконную  продажу алкогольных напитков и другие прегрешения. На входе
впускали  несовершеннолетних.  Мулатки  в платьях  с  разрезами высматривали
клиентов. В огромном помещении был только один запасный выход, в шестнадцати
секундах бега после сигнала пожарной тревоги. Время шло; громкие музыкальные
номера сменялись тихими; кофе и бросаемые на него взгляды настраивали его на
нужную волну.  И  тут Дэнни  наконец повезло: у входа двое негров  совершали
сделку. Из одной руки  деньги перешли в  другую, товар последовал в обратном
направлении - и негры быстро ушли в сторону парковки.
     Дэнни  сосчитал до  шести, приоткрыл дверь  и выглянул наружу. Тот, что
получил  деньги, быстро шел к тротуару.  Другой  парень зашел  во второй ряд
машин и  сел в грузовик  с высоко торчащей антенной. Дэнни дал ему  тридцать
секунд  обдолбаться,  обсадиться  или  подогреться.  Вынул  револьвер  45-го
калибра, пригнулся и тихо подошел к машине.
     Это был бледно-лиловый "меркури". Ветер разносил дымок марихуаны. Дэнни
рванул  дверь  со стороны  водителя на себя.  Негр охнул, уронил сигарету  и
отшатнулся от направленного ему в лицо оружия.
     -  Служба шерифа,  -  сказал Дэнни.  -  Руки  на  приборную  доску  и -
медленно, или буду стрелять.
     Парень словно  во сне проделал, что ему было сказано. Дэнни крепко вжал
ему  ствол в подбородок  и  быстро  обшарил  наружные и  внутренние  карманы
пиджака, провел рукой по талии на предмет ножа или  пушки. Обнаружил кожаный
бумажник, три сигареты  с марихуаной. Ни героина, ни оружия не было.  Открыл
бардачок, посветил в нем фонариком. Парень заговорил:
     - Послушайте, мистер!
     Дэнни сильнее  вдавил  ему ствол ниже подбородка;  у  парня перехватило
дыхание, и он замолк.
     Запах марихуаны становился нестерпимым; Дэнни нашел окурок на сиденье и
загасил.   Свободной   рукой   он   открыл   бумажник,  извлек  водительское
удостоверение и около сотни долларов десятками и двадцатками. Сунул деньги в
карман и просмотрел водительские  права:  Карлтон У. Джеффериз, муж.,  негр,
рост  5,8, дата  рождения 19.06.29, место жительства -  439  J Ист 98-я Ст.,
Лос-Анджелес.  В бардачке  оказался  техпаспорт на то же  имя и целая  пачка
конвертов  с неоплаченными  бланками  штрафов  за  дорожные нарушения. Дэнни
сунул права, сигареты,  деньги и техпаспорт в конверт и бросил его на землю;
отвел револьвер  от головы парня и стволом повернул его голову лицом к себе.
Шоколадного цвета лицо, парень вот-вот расплачется: губы дрожат, кадык ходит
ходуном, все никак не отдышится.
     - Или даешь мне сведения, или садишься на пять лет минимум  - по закону
штата, - сказал Дэнни. - Выбирай.
     Джеффериз обрел голос - высокий, срывающийся:
     - Чего вам нужно?
     - Думаю, сам знаешь. Ты ведь не дурак. Скажи, что мне нужно, и завтра я
пошлю конверт тебе домой.
     - А может, сейчас отдадите, а? Мне очень деньги нужны.
     - Мне нужен  верный информатор.  Если поведешь двойную  игру  и надуешь
меня, ты сядешь. Улики и твое признание у меня есть.
     - Да я не признавался ни в чем!
     - Признавался, голубчик. Ты продавал по фунту  марихуаны в неделю. Ты -
главный поставщик конопли на Саут-Сайде.
     - Слушьте!
     Дэнни упер ствол револьвера в нос негру:
     - Мне нужны имена. Кто тут торгует героином. Давай.
     - Мистер...
     Дэнни перебросил револьвер стволом в руку, повернул его рукояткой вниз,
превратив его в дубинку.
     - Говори, сволочь!
     Джеффериз снял руки с приборной доски и закрыл голову:
     - Я одного только знаю.  Звать Отисом Джексоном. Живет над прачечной на
углу Сто третьей и Бич. Только вы уж меня не выдавайте, я ж не стукач!
     Дэнни  спрятал  револьвер и отступил от машины. Ногой поддел  конверт с
документами как раз,  когда  раздались всхлипывания Джеффриза. Дэнни  поднял
конверт,  бросил его на сиденье рядом и бегом  - к своему "шевроле". Вздохов
облегчения и слов благодарности несчастного малого он уже не слышал.
     Перекресток  Сто  третьей улицы и Бич  был  самым  убогим  углом района
Уотте: две  негритянские парикмахерские на двух  углах (выпрямление курчавых
волос),  винный  магазин на  третьем  и  прачечная  самообслуживания "Береги
монетку!" - на четвертом. В квартире над прачечной горел свет. Дэнни оставил
машину  на  другой  стороне   улицы,  выключил  фары.  На  второй  этаж  вел
один-единственный ход - боковая лестница, упиравшаяся в хлипкую дверь.
     Дэнни на  цыпочках стал взбираться вверх, стараясь не  касаться  перил,
чтобы те ненароком не  скрипнули. Поднявшись, он вытащил револьвер, приложил
ухо к двери и  стал слушать: внутри мужской голос считал - "восемь,  девять,
десять,  одиннадцать".  Постучав,   он  ленивым  голосом   из  негритянского
радиосериала протянул:
     - Отис, ты дома? Это я, Отис.
     В ответ послышалась брань; через секунду дверь на цепочке приоткрылась,
в щель высунулась рука с пружинным ножом.  Дэнни рукояткой пушки выбил нож и
всем  телом  навалился  на  дверь. Нож  упал на верхнюю  ступеньку.  Изнутри
комнаты раздался вопль;  дверь поддалась  и вместе с Дэнни  рухнула  на пол.
Падая, Дэнни успел увидеть, что Отис Джексон схватил пакетики с наркотиком и
кинулся  в  ванную.  Разался звук спускаемой воды.  Дэнни встал на  колени и
крикнул: "Служба шерифа!" Но было поздно:  Отис показал ему средний палец и,
вихляясь, пошел в гостиную с издевательской улыбочкой.
     Дэнни поднялся, в голове у  него  гудело, словно  там гремел джаз-банд.
Отис сказал:
     - А хера тут делать службе шерифа? Нехера ей тут делать.
     Дэнни хрястнул его револьвером по морде. Отис рухнул на ковер, застонал
и выплюнул сломанный протез. Дэнни присел возле него и спросил:
     - Ты продал героин высокому седому  человеку? Джексон сплюнул  кровавую
слизь и кусочек откушенного языка:
     - Я работаю с Джеком Д. и участком семь-семь, мать твою...
     Дэнни поднял револьвер на уровень глаз:
     - А я работаю с Микки К. и округом - и что дальше? Я задал тебе вопрос.
     - Слушай, я имею дело с Голливудом! Знаешь, сколько там седых мудаков!
     - Я хочу знать имена всех, кто заправляется в клубах на Саут-Сентрал.
     - Через мой труп! Хер чего тебе скажу.
     В   голове  Дэнни   снова  загремел  джаз,  всплыла  фонограмма   сакса
КоулменаХили, вспомнился готовый расплакаться молодой негр:
     - Повторяю: мне  нужна информация о высоком белом мужчине. Средних лет,
седой.
     - Я же тебе ска...
     Дэнни услышал, как по лестнице кто-то подымался,  невнятный разговор  и
знакомый звук  взводимых  курков. Отис  заулыбался. Дэнни все  понял:  убрал
револьвер  и  приготовил жетон.  В дверях появились двое  белых здоровяков с
револьверами  38-го   калибра  в  руках;   Дэнни  показал   свой   жетон   и
продемонстрировал готовность к мирным переговорам:
     - Служба шерифа. Детектив.
     Двое белых вошли в комнату, держа пушки наготове. Тот, что был  повыше,
помог  Отису  подняться;  второй,  курчавый  толстяк,  взял у  Дэнни  жетон,
осмотрел его и покачал головой:
     - Мало  того что вы, ребята, спутались с  этим жидярой Микки. Вы теперь
еще моду взяли избивать моего лучшего осведомителя. Отис, ты у меня негр что
надо. Везунчик. А ты, помшерифа Апшо, бестолочь.
     Высокий  полицейский проводил Отиса в ванную. Дэнни забрал свой  жетон.
Курчавый толстяк сказал:
     -  Вали в свой  округ  и лупцуй  там своих собственных ниггеров сколько
влезет.
        ГЛАВА ПЯТАЯ

     -  ...И  самым  эффективным  средством распространения коммунизма,  его
уникальным по вероломной изобретательности орудием является умение выступать
под тысячами разных знамен, огромным количеством разных лозунгов, названий и
комбинаций символов, распространять свои раковые  метастазы  под  множеством
масок. Все  они  имеют целью  совращать  и  вводить  в  заблуждение  во  имя
сострадания, добра  и социальной справедливости. УАЕС, Ассоциация содействия
цветному  населению,   АФТ-КПП,  Лига  борьбы  за   демократические  идеалы,
Американцы против предрассудков. Это все организации  с громкими названиями,
и  каждый  хороший американец должен гордиться  членством в них. Но все  это
ядовитые щупальца коммунистического заговора,  несущие разрушения и  гибель.
Мал, поглядывая на других участников собрания,
     уже с полчаса внимательно рассматривал Эдмонда Дж. Саттерли, выпускника
иезуитской  семинарии  и  бывшего  фэбээровца. Он  высок  ростом  с  фигурой
грушевидной  формы,  сорока  с небольшим лет.  Манера его  речи была  чем-то
средним между домотканой риторикой  Гарри  Трумэна и воинственной галиматьей
завсегдатая Першинг-сквера, при этом  он  то переходил на крик, то на шепот.
Дадли Смит,  куря одну сигарету за другой, казалось,  слушал эту болтовню не
без удовольствия. Эллис Лоу посматривал на часы и на Дадли, видимо опасаясь,
что тот засыплет пеплом новый ковер гостиной.
     Доктор  Сол Лезник, психиатр  и давнишний информатор ФБР,  сидел дальше
всех от Охотника на Красных.  Это  был  маленький, хрупкий на вид старичок с
яркими  голубыми глазами;  он  не переставая кашлял, подпитывая свое буханье
крепкими европейскими сигаретами. У него был вид профессионального стукача и
доносчика, годного для любой обстановки.  И хотя службу свою, по  слухам, он
нес добровольно, к своим работодателям испытывал глубокую неприязнь.
     Саттерли принялся ходить взад-вперед и жестикулировать так, будто перед
ним были не четверо  слушателей, а четыре сотни.  Мал ерзал  в своем кресле,
ежеминутно напоминая себе, что этот паяц - его пропуск к званию  капитана  и
должности главного следователя офиса окружного прокурора.
     -  ...а в начале войны я  служил в  группе наблюдения за иностранцами и
занимался перемещением  японцев. Тогда  я и познакомился с методами внушения
антиамериканских   настроений.   Японцы,   чувствовавшие   себя   настоящими
американцами,  добивались зачисления  в  вооруженные силы.  Большинство были
смущены,  а  враждебные  элементы под  видом  патриотов  отечества  пытались
совратить их на путь предательства посредством системы тщательно продуманных
аргументов о расовой дискриминации в Америке. В то время как нашими идеалами
являются свобода, справедливость и свободное предпринимательство, вероломные
японцы  выставляли  американскую демократию как  страну, где линчуют негров,
страну ограниченных возможностей для цветного населения, а ведь занимавшиеся
коммерцией американцы японского  происхождения  к  началу  войны  составляли
основу среднего класса. После войны, когда угрозой номер один для внутренней
безопасности  Америки  стал коммунистический заговор, я наблюдаю, как тот же
прием  внушения,  то  же  манипулирование  используется  для  подрыва  наших
моральных устоев уже красными.
     Развлекательная   индустрия   и  бизнес  просто   кишат  сочувствующими
известным  лицам,   уличенным  в  антиамериканской  деятельности.  Я  создал
движение "Против красной угрозы" с целью искоренения радикалов и вредителей.
Организации,  желающие   очиститься   от   красной   крамолы,   делают   нам
символический  взнос,  и мы  устанавливаем  наличие  связей  их  служащих  и
кандидатов на получение работы с  коммунистическими группировками, а на всех
выявленных  красных  у нас  заведены  подробные  личные  дела.  Наша  служба
позволяет также доказать непричастность к  подрывным элементам тех, кто  был
несправедливо  обвинен в этом, и получить  работу,  в которой им  ранее было
отказано. Далее...
     Мал услышал  кашель Лезника  и  посмотрел  в его  сторону  -  за кашлем
скрывался смех. Саттерли смолк, Эллис Лоу сказал:
     -  Эд,  давайте  покончим  с общим  обзором  и  перейдем  к  конкретным
вопросам.
     Саттерли покраснел,  взял  свой портфель и вынул  кипу  бумаг  - четыре
отдельно  скрепленные  стопки  листов.  Каждому  он вручил по такой  стопке.
Доктор  Лезник  тряхнул  головой  и  предложенную ему  стопку  не взял.  Мал
просмотрел первую  страницу. Это была запись ничего  не значащих разговоров,
ведущихся  в пикетах  забастовщиков УАЕС и  подслушанных их противниками  из
рядов  тимстеров.  Прочел  свидетельские  подписи. Среди подписавшихся  были
знакомые имена:  Моррис Ягелка,  Дэви Голдман и Фрици Купферман по  прозвищу
Ледокол - известные головорезы из шайки Микки Коэна.
     Саттерли снова стал перед четверкой, чтобы возобновить свой доклад. Мал
подумал,  что  такого  хлебом  не корми,  только дай  ему  трибуну  и  любых
слушателей, потому что его длинные нескладные руки  ни к чему другому просто
не приспособлены.
     - Эти бумаги,  -  продолжал Саттерли, -  лишь первая партия  собранного
нами взрывного материала. Я работал с десятками правоведов по всей стране, и
всюду  данные  под  присягой  показания  патриотически  настроенных  граждан
производили самое благожелательное впечатление на всех членов большого жюри,
решающего вопрос о возбуждении судебного преследования. Полагаю, сложившаяся
в Лос-Анджелесе ситуация дает нам великолепную возможность  для немедленного
действия: конфликт между УАЕС и тимстерами позволяет  начать дело и привлечь
к нему внимание общественности. Другого такого удобного  случая больше может
не представиться. Коммунистическое  влияние  в  Голливуде  -  это масштабный
вопрос,  а  беспорядки, вызванные  пикетчиками,  и формирование внутри  УАЕС
подрывных сил  связаны напрямую. У нас есть хороший повод поставить проблему
в  центр  внимания  общественности.   Позвольте  мне  прочесть  выдержку  из
показаний  мистера  Морриса  Ягелки:  "Во  время   пикетирования   "Вэрайэти
интернэшнл  пикчерз" утром  29 ноября я слышал,  как член  УАЕС,  женщина по
имени  Клэр, говорила другому члену  УАЕС: &bdquo;С УАЕС в студиях мы сможем
содействовать нашему  делу лучше, чем смогли бы  с  помощью Красной гвардии.
Кино - это  новый опиум для народа. Люди верят всему,  что  мы показываем на
экране"". Джентльмены, полное  имя этой дамы - Клэр  Кэтрин  де  Хейвен. Она
близка  с  голливудской  десяткой  предателей  и  состоит  членом  не  менее
четырнадцати организаций,  классифицированных  генеральным прокурором  штата
Калифорния как коммунистические. Впечатляет, не правда ли. Мал поднял руку:
     -  Да,  лейтенант  Консидайн, -  сказал  Эдмунд  Дж. Саттерли. - У  вас
вопрос?
     - Нет,  замечание. Морис  Ягелка  дважды осужден  за изнасилование  при
отягчающих обстоятельствах. Ваши патриоты трахают двенадцатилетних девочек.
     - Черт возьми, Малкольм! - вырвалось у Эллиса Лоу.
     Саттерли  попытался  изобразить улыбку, скорчил  гримасу и сунул руки в
карманы:
     - Понятно. Что-нибудь еще относительно мистера Ягелки?
     - Да. Он также любит маленьких мальчиков, но на этом пока не пойман.
     Дадли Смит расхохотался:
     -  Политика  толкает  тебе в  постель странных  партнеров, что вовсе не
исключает  тот  факт,  что  в  данном  случае  мистер  Ягелка   поддерживает
благородное дело. А  кроме того, сынок, мы можем быть уверены, что  вести он
себя  будет  пристойно, а  краснозадые  не  приведут  адвокатов  для  опроса
свидетелей после перекрестного допроса.
     Мал сделал над собой усилие, чтобы голос его звучал спокойно:
     - Это правда, Эллис?
     Лоу рукой разогнал клубы дыма от сигарет доктора Лезника:
     - В сущности, да. Мы стремимся привлечь как можно больше  членов УАЕС в
качестве добровольных свидетелей  нашей стороны,  а тех, кто  будет вызван в
суд  повесткой,  склонять к  утверждению своей  невиновности без приглашения
адвокатов. Кроме того,  в контракте студий с УАЕС имеется пункт, по которому
студии   вправе   прекратить   действия   контракта   в   случае  доказанных
противоправных  действий  со  стороны  лица,  с  которым  был заключен  этот
контракт.  До  начала работы большого жюри, при наличии достаточных  улик, я
планирую  посетить  руководителей студий и  добиться  нейтрализации  УАЕС на
основе  этого  положения.  Представляю,  какой крик  поднимется,  когда  эти
мерзавцы  появятся для дачи свидетельских показаний! Но обозленные свидетели
не пользуются доверием. Вам, Мал, об этом известно.
     Коэн и  тимстеры пройдут, а члены  УАЕС будут изгнаны. Похоже, Микки К.
внес свою лепту в  шестизначный "смазочный фонд"  <sup></sup>Лоу, который  к
предварительным  выборам 52-го года может дойти  до  отметки  в полмиллиона,
подумал Мал.
     - Отличный план, советник.
     - Я был  уверен,  что вы оцените его,  капитан. Но ближе к делу,  Эд. В
полдень мне нужно быть в суде.
     Саттерли передал Малу и Дадли отпечатанные на ротаторе листки:
     -  Это  мои  соображения  по  ведению   допросов  подрывных  элементов.
Обвинение в соучастии  -  важный рычаг  воздействия на  этих  людей, все они
связаны друг с другом, на крайнем левом фланге каждый в той или иной степени
знает остальных. В этих материалах - перечень коммунистических собраний плюс
списки  пожертвований.  Это  -  серьезные  рычаги воздействия для  получения
информации  и принуждения красных доносить  на сообщников, чтобы спасти свою
шкуру.  Пожертвования также  предполагают  банковские  операции, сведения  о
которых могут быть истребованы  судом в качестве доказательства.  Слежка  за
потенциальными свидетелями и скрытое  их фотографирование - на  мой  взгляд,
наиболее  эффективный метод  воздействия. Демонстрация  фотоснимков собраний
подрывных  элементов  внушает божий  страх  самым безбожным красным,  и  они
готовы  родную  мать  продать  лишь бы  избежать  тюрьмы. Надеюсь,  я  смогу
представить  вам   по-настоящему  дискредитирующие   коммунистов   кадры  от
приятеля,  работающего  в "Красных  каналах"<sup></sup>,  и прежде  всего  -
фотоснимки пикников  Комитета защиты  Сонной Лагуны.  Как мне  говорили, эти
снимки -  настоящий шедевр от  ФБР:  на них руководители компартии вместе со
звездами Голливуда и нашими друзьями в УАЕС. Мистер Лоу?
     - Спасибо, Эд, - сказал Лоу и традиционно поднял палец вверх, приглашая
всех подняться. Дадли Смит в  одно  мгновение вскочил  с  места. Мал встал и
смотрел, как доктор Лезник  направился  в ванную, держась  за  грудь. Оттуда
доносился  надрывный кашель,  и Малу  казалось, что Лезник  харкает  кровью.
Саттерли, Смит и Лоу пожали друг другу руки и разошлись. Окружной  прокурор,
массируя плечи Охотника на Красных, вывел его на свежий воздух.
     - Фанатики всегда утомляют, - резюмировал Дадли Смит. - Эд хорошо знает
свое дело, но не умеет вовремя закончить представление. А за лекцию получает
пятьсот долларов.  Похоже на капиталистическую эксплуатацию коммунистических
идей, а, капитан?
     - Я пока не капитан, лейтенант.
     -  Ха!  Ум  -  хорошее  дополнение  к  новому  званию. Мал  внимательно
посмотрел  на  ирландца;  теперь  он  не  чувствовал  робости перед ним, как
накануне утром в ресторане:
     - Вам-то зачем все это? Вы - практик, зачем вам место Джека Тирни.
     - А может, я хочу идти по твоим следам, сынок. У тебя перспектива стать
начальником полиции  или  шерифом в  каком-нибудь округе: у тебя  за  спиной
большие дела  в Европе, освобождение угнетенных братьев-евреев.  К  слову, а
вот и представители еврейского контингента...
     В гостиную  вошел Эллис Лоу; он  осторожно подерживал под руку Лезника.
Доведя старика  до мягкого  кресла у камина, Лоу  помог  ему  сесть.  Лезник
разложил  на  коленях  пачку "Голуаза", зажигалку и  пепельницу, и,  вытянув
ноги,  скрестил их. Лоу установил кресла полукругом. Смит подмигнул и уселся
первым.  Мал заметил,  что  ниша  с  обеденным столом вся забита  картонными
коробками с файлами, в углу стоят четыре  пишущие машинки - все приготовлено
для  работы большого жюри. Эллис  Лоу готовится к  войне,  его ранчо  должно
стать штаб-квартирой.
     Мал  занял крайнее  левое кресло.  Доктор  Лезник закурил, откашлялся и
начал речь.  Говорил он  сипло, в манере нью-йоркских евреев интеллектуалов.
Видимо,  не раз  уже  вещал  что-то  подобное  в присутствии  полицейских  и
адвокатов, мелькнула мысль у Мала.
     - Мистер Саттерли оказал вам плохую  услугу, не  потрудившись коснуться
предыстории обстановки  с подрывными элементами в Америке. Он не счел нужным
упомянуть Великую депрессию,  бедствие голодного и доведенного  до  отчаяния
народа,  тех  людей, что  хотели  изменить  свое  ужасное положение.  Лезник
замолчал,  перевел дыхание, загасил сигарету.  Мал  видел,  как  напрягается
впалая грудь старика, одной ногой стоявшего  в могиле, и  чувствовал тяжесть
его  участи:  быть  может,  это  его  последний  шанс  оправдать  свою  роль
доносчика, ради чего приходилось вести этот  мучительный для него  разговор.
Наконец  он  сделал глубокий  вдох и  продолжал говорить; в глазах загорелся
огонек мессианского пыла.
     -  Двадцать  лет назад  я был в числе  этих людей.  Подписывал петиции,
посылал  письма  и  ходил на  митинги  рабочих,  которые  ничего  не давали.
Коммунистическая  партия,  несмотря   на  свои   тайные  умыслы,  оставалась
единственной организацией, которая добивалась хоть каких-то результатов. Она
обрела  некий   ореол  силы,  печать   праведности,  а  ее  критиками   были
самодовольные лицемеры  с  пустыми  тезисами,  и у  меня  появилось  желание
вступить в нее, чтобы только выказать презрение к этим пустомелям.
     -  Это  было  ошибкой,  о  которой мне  потом  пришлось пожалеть. Я  по
образованию  психиатр,  и меня назначили здесь, в Лос-Анджелесе, официальным
аналитиком  компартии.  Тогда здесь  увлекались  марксизмом  и  фрейдистским
анализом, и ряд людей,  в которых  я позже распознал заговорщиков  и  врагов
нашей  страны,  делились  со мной своими... можно сказать,  тайнами  личного
характера и политическими секретами. Часто это были голливудские сценаристы,
актеры,  их друзья из  числа  рабочих сцены, также обманувшиеся в компартии,
как обманулся и  я.  Как  раз  накануне заключения пакта  между  Гитлером  и
Сталиным я  окончательно разуверился  в компартии.  В 39-м,  Когда  Комиссия
Конгресса    по   расследованию   антиамериканской   деятельности   занялась
Калифорнией, я добровольно  пошел  в ФБР и стал тайным осведомителем. В этом
качестве  я   оставался  десять  лет,  одновременно  будучи  психоаналитиком
компартии. В 1947-м я ознакомил со своими досье Комитет по  антиамериканской
деятельности  и  то же намерен сделать  относительно расследования,  которое
начинает  большое жюри. Эти досье на членов УАЕС сыграют важную роль в вашем
расследовании, а если вам понадобится помощь в их толковании,  я всегда буду
к вашим услугам.
     На последних словах  старик едва не задохнулся. Он потянулся  за своими
сигаретами, но Эллис, стоя
     наготове  со стаканом воды,  сначала  дал ему  попить.  Лезник,  сделал
глоток,  откашлялся,  снова выпил. Дадли  Смит прошел  в  альков-столовую  и
слегка  попинал  коробки с файлами и  машинки  своими начищенными  до блеска
ботинками, привыкшими выполнять более осмысленную работу.
     На улице прогудела машина.  Мал поднялся и  поблагодарил Лезника, пожав
ему  руку. Старик отвел взгляд в сторону и попытался рывком встать, но  едва
не упал. Машина  просигналила  еще раз. Лоу открыл дверь и помахал водителю,
чтобы тот подъехал к дому. Лезник шаркающей походкой пошел на  выход,  жадно
вдыхая свежий воздух.
     Таксист забрал Лезника и уехал. Лоу включил настенный вентилятор.
     -  Сколько  он протянет, Эллис?  -  спросил Дадли  Смит.  -  Интересно,
сможете ли вы послать ему приглашение на празднование своей победы в 52-м?
     Лоу взял с пола охапку папок и положил их  на обеденный стол. Вскоре на
столе выросли две огромные кипы бумаг:
     - Для нашего дела должно хватить.
     Мал подошел к стопкам папок, посмотрел на них: с помощью таких пыточных
инструментов можно добыть любую информацию. Спросил:
     - Но сам ведь он не будет давать показания большому жюри?
     -  Исключено.  Для  него  утратить  профессиональную  репутацию  смерти
подобно. Конфиденциальность, видите ли. Это надежное укрытие для адвокатов и
для  врачей.  Конечно,  с точки зрения  закона ему ничего  предъявить  будет
нельзя. Но  если  Лезник выступит  свидетелем,  он может поставить  крест на
своей карьере.
     -  А  ведь,  казалось  бы,  - вступил в  разговор  Смит,  -  он  должен
готовиться  к  встрече  с  Создателем  с легкой душой,  как истинный патриот
Америки. Он  ведь  поступает  так  по  доброй  воле, а  это должно наполнять
человека гордостью, особенно когда переход к следующей жизни не за горами.
     - Дад,  вы хоть  один шаг  в жизни сделали  без  упоминания  обитателей
небес, - рассмеялся Лоу.
     - Прошлый раз вы сами на них кивали советник. А вы, капитан Консидайн?
     - Изредка, в бурные двадцатые годы.
     Про себя Мал подумал, что  положа руку на сердце громила с Дублин-стрит
ему все же ближе гарвардского "фи-бетника":
     - Эллис, когда мы займемся подбором свидетелей?
     Лоу похлопал по стопке папок на столе:
     - Скоро, как только вы это переварите. На основе  полученной информации
вы  начнете прощупывать  почву: искать слабых людей  и давить  на их  слабые
места,  чтобы они  пошли  на сотрудничество. Будет хорошо, если  нам удастся
поскорее набрать  как можно больше  дружественно настроенных свидетелей.  Но
если этого не произойдет, нужно будет подумать об их подготовке. Наши друзья
среди  тимстеров  слышали разговоры пикетчиков  о  том,  что УАЕС  планирует
важное  совещание  с  целью  добиться  от  студий  контракта  с  чрезмерными
требованиями.  Если  ситуация  сразу  окажется  тупиковой,  отказываемся  от
первоначального плана  и внедряем в VAEC своего человека.  На этот  случай я
хочу, чтобы вы оба подыскали умных и  крепких молодых  копов с романтической
внешностью.
     У Мала по спине пробежали мурашки. Засылка  агентов, оперативная работа
- именно это было его коньком в службе нравов, именно это выделяло его среди
других полицейских.
     - Я это обдумаю, - сказал Мал. - Следствие поведем мы с Дадли?
     Лоу широко развел руками:
     -  Служащие  из городского совета будут делать всю  бумажную работу. Эд
Саттерли обеспечивает  нужные контакты. Лезник дает профессиональные советы.
Вы с Дадли  ведете  допросы. Могу  дать  вам в помощь  еще третьего, который
будет работать с уголовниками, наводить шороху ну и тому подобное.
     Малу не  терпелось приступить к делу: читать, планировать, действовать.
Он сказал:
     - Мне нужно подчистить кое-какие  хвосты в конторе, а потом сразу домой
и - за работу.
     У Лоу тоже нашлось занятие:
     - А  я выступаю в  суде. Торговец недвижимостью в пьяном виде разъезжал
на мотоцикле собственного сына.
     Дадли Смит поднял воображаемый стакан в честь своего босса:
     - Будьте снисходительны. Большинство торговцев недвижимостью - патриоты
и  верны республиканским идеалам. Вам имеет смысл заручиться  его поддержкой
на будущее.
     Вернувшись в  здание  городского  совета, Мал решил  удовлетворить свое
любопытство  относительно  своих двух  новых  коллег.  Работавший  с ним Боб
Кэткарт,  толковый  сотрудник  уголовного  отдела ФБР, рассказал  ему  много
любопытного об Эдмунде  Дж.Саттерли. Выяснилось, что Саттерли -  религиозный
фанатик, совершенно помешанный на антикоммунизме до такой степени, что Клайд
Толсон, второй человек  в ведомстве  Гувера,  дважды приказывал заткнуть ему
рот,  когда  он  бы  старшим агентом  в  отделении в  Вако,  штат Техас.  По
некоторым   подсчетам  на  лекциях  о   коммунистической   угрозе   Саттерли
зарабатывает по пятьдесят тысяч долларов в год. Его движение "Против красной
угрозы" - трест по  выколачиванию денег. "Заплати  им  побольше - они самого
Карла Маркса  обелят".  Про  Саттерли говорили, что  его  изгнали  из  групп
наблюдения за иностранцами,  где он  брал с интернированных  японцев  взятки
денежными ваучерами за обещание оберегать конфискованное у  них имущество до
момента их освобождения. Кэткарт суммировал свои сведения так: Эд Саттерли -
псих, но  человек богатый  и  очень деятельный: большой знаток по разработке
теорий  заговоров,  которые   в  суде  звучат  убедительно;  умело  собирает
доказательства,  может организовать внешнюю поддержку следователей  большого
жюри.
     После этого  позвонил двум  старым приятелям: один служил  в  городском
подразделении  полиции Лос-Анджелеса, другой  -  бывший  сотрудник  окружной
прокуратуры,  теперь  работает  в  офисе генерального  прокурора штата.  Они
рассказали Малу истинную историю доктора Сола Лезника. Старик был и остается
членом  компартии.  С 39-го  состоит  тайным  осведомителем ФБР,  когда  его
завербовали  два  агента  этой  организации.  Его  дочери  грозило  тюремное
заключение  от пяти  до десяти лет за  то, что в пьяном виде  сбила насмерть
человека и скрылась с места происшествия. Девушку, ожидавшую суда, держали в
тюрьме  Техачапи. Несчастному  отцу  предложили  сделку:  он конфиденциально
снабжает  различные  комиссии   и  полицейские   учреждения  психиатрическим
компроматом на нужных лиц, а дочери  скостят один год и еще четыре сведут до
минимума.  Лезник согласился; дочь  условно-досрочно освободили  под честное
слово  отца. Если доктор откроется или  откажется от сотрудничества в  любой
иной форме,  дочь  возвращается за решетку.  Больной  раком  легких  Лезник,
которому, по  мнению врачей, оставалось жить не  более полугода,  добился от
одного из больших чиновников Министерства юстиции обещания, что в случае его
смерти все переданные им конфиденциальные досье будут  уничтожены; документы
об осуждении его дочери за гибель сбитого  ее машиной человека и ее условном
освобождении от наказания аннулируются, а все заметки и записи бесед Лезника
в  федеральных, штата Калифорния, и муниципальных  ведомствах, в официальных
документах  будут  сожжены.  Никто и подумать не мог, что безнадежно больной
доктор  Лезник,  коммунист  и психиатр, будет  десять лет  играть  на  чужих
разногласиях и в конце концов останется в выигрыше.
     Мысли Мала перескакивают  с  новых коллег  на  его прежние  занятия. Он
думает  о  Лезнике,  который сполна  заплатил  за  все и что его  договор  с
фэбээровцами  стоил  того:  остатком  своей  жизни,  который старик  сам  же
укорачивает  пристрастием к французскому  табаку,  он  спас  дочь от  ужасов
Техачапи - надругательств  и  злокачественной анемии. А ведь он сам поступил
бы так же, случись такое со Стефаном.  Без всяких  колебаний. На столе лежат
аккуратно  разложенные текущие  дела.  Поглядывая  на огромную стопку  папок
большого жюри,  Мал принялся разбирать свои бумаги. Пишет записку Эллису Лоу
с  предложением,  чтобы  следователи  добывали  производные  доказательства.
Печатает  сопроводиловки:  папки  с делами  направляются  молодому,  недавно
приступившему к работе помощнику окружного прокурора,  поскольку Лоу целиком
переключается  на борьбу  с  коммунизмом. Убийство  проститутки в Чайнатауне
направлялось пареньку, полгода назад  кончившему  самый захудалый  колледж в
Калифорнии.  Преступник - сутенер, любивший причинять боль утыканным железом
искусственным  членом,  очевидно,  выйдет  сухим   из   воды.  Два  убийства
негритянских подростков отправил молодому следователю, которому не было  еще
и двадцати пяти,  парню толковому,  но наивному.  Преступник, главарь  банды
"Пурпурная  кобра", открыл  стрельбу  по  ребятам  из  ремесленного училища,
предположив, что среди  них могут  быть  члены  банды "Красных  скорпионов".
"Скорпионов" там  не оказалось, но лучшая  ученица  училища и ее дружок были
убиты. Мал считал,  что шансы парня  отправиться за  решетку -  пятьдесят на
пятьдесят: белых присяжных дела,  когда  черные убивают  черных,  не слишком
волнуют и свой вердикт они часто выносят как бог на душу положит.
     Вооруженное  ограбление  у  казино  "Касбах  Мини  Роберте"  отправлено
протеже Лоу. Составление кратких объективок на три дела отняло у Мала четыре
часа, и  даже  пальцы  у него  от  писанины онемели.  Покончив с работой, он
взглянул на часы  - 15:10. Стефан уже должен вернуться из школы. Сегодня ему
повезло.  Селеста должна была пойти к  своей  подруге, живущей по соседству,
трепать языком по-чешски, вспоминая  довоенное  житье-бытье. Мал сгреб пачку
психиатрического  компромата  и  поехал  домой,  испытывая  детский  соблазн
остановиться у  магазина для военнослужащих и купить  себе  пару  серебряных
капитанских нашивок.
     Дом Мала  в  Уилшире  -  белый  и большой, в  два  этажа.  Он  съел все
сбережения  Мала и большую  часть его заработка. Для Лоры  дом  был  слишком
хорош: ранняя женитьба в пору половой горячки не оправдывала расходов такого
масштаба. Мал купил его, вернувшись из Европы, в 46-м, зная, что Лора уходит
и ее место занимает  Селеста. Он чувствовал, что привязался к мальчику,  как
никогда не сможет  привязаться  к женщине, что второй брак был заключен ради
спасения  Стефана.  Рядом  с  домом  -  парк   с  баскетбольными   кольцами,
бейсбольное поле; криминальная обстановка  в округе близка к нулю, а школы в
районе  считаются  лучшими   учебными  заведениями  штата.  Кошмары  Стефана
благополучно закончились...
     Мал  остановил  машину  на  подъездной дорожке  и пошел через  лужайку,
которую  Стефан был обязан регулярно косить, что делал без особой охоты. Мяч
и  бейсбольная  бита Стефана лежали на недокошенной полоске  травы.  Войдя в
дом, Мал услышал голоса: война двух  языков, которую он пресекал уже  тысячу
раз.  Сидя  на  диване  в  комнате, где  она  обычно  занимается  шитьем,  и
жестикулируя,  Селеста  вдалбливает  Стефану  спряжение   чешских  глаголов.
Мальчик сидит на стуле с прямой  спинкой  по другую сторону  стола и  играет
наперстками и  катушками, выстраивая их по цветам ниток  с таким  старанием,
какое от него требует ненавистная  лекция.  Мал  остановился  возле открытой
двери и  смотрел на  Стефана.  То, что  тот перечит матери, вызывало у  Мала
волну нежности  к нему. Ему  было приятно, что мальчик темный и толстенький,
каким, очевидно,  был  его  настоящий  отец, а  не  худой  и белобрысый, как
Селеста.  Сам  Мал   тоже  блондин,   что  давало  повод  людям  судачить  о
сомнительности их кровного родства. Селеста назидательно говорит:
     - ...и это язык твоего народа.
     Стефан  переставляет  катушки, выстраивая из  них  домик, фундамент  из
темных, верх - из светлых ниток.
     - Но теперь я  буду американцем. Малкольм мне сказал,  что сделает  мне
гри... гри... гражданство.
     -  Малкольм  -  сын священника и  полицейский, он  ничего не смыслит  в
традициях нашей родины. Это наследие, которым нужно гордиться, Стефан. Нужно
его изучать, и тогда мама будет очень рада.
     Мал видел, что эти слова не  возымели  никакого действия  на Стефана, и
улыбнулся, когда мальчик одним движением разрушил построенный домик, и глаза
его вспыхнули:
     - Малкольм говорит, что Чехословакия - это... это... это...
     - Что, милый?
     - Страна булыжников! Куча дерьма. Шайс! Шайс! По-немецки для мутти
     Селеста вскинула руку, остановилась и ударила по своим сжатым коленям:
     - А вот  тебе  по-английски:  ты - маленький  неблагодарный негодяй. Ты
позоришь своего настоящего  отца,  культурного человека,  врача,  а не этого
компаньона шлюх и бандитов...
     Перевернув  столик,  Стефан вылетел  из  комнаты прямо на  стоявшего  в
дверях Мала, едва не сбив с ног своего рослого отчима.  Мальчик обнял его за
тАпшо и уткнулся головой ему в грудь. Мал стал успокаивать его, гладил одной
рукой по плечам,  а другой трепал волосы. Когда Селеста поднялась  и увидела
их, он сказал:
     - Брось ты это наконец, слышишь?
     Рот  Селесты  беззвучно шевелился: она не хотела,  чтобы Стефан  слышал
бранные слова на своем родном  языке.  Мальчик еще крепче прижался к Малу, а
потом отпустил его и побежал наверх в свою комнату. Оттуда послышался звон и
дребезжание, и Мал понял, что это в дверь комнаты летят игрушечные солдатики
Стефана.
     - Ты  знаешь, о чем он думает, когда ты с ним так говоришь, и все равно
никак не успокоишься, - крикнул ей Мал.
     Селеста поправила рукава шерстяной кофты - единственной ее любимой вещи
из Европы, которая Малу была особенно ненавистна.
     - Наин, герр лейтенант, - чисто по-немецки, настоящая Селеста, и вместе
с  ней  Бухенвальд,  газовая  камера,  человек  при  ней,  майор  Консидайн,
хладнокровно его убивший.
     Мал шагнул вперед и остановился в дверях:
     -  Бери выше.  Капитан, фройляйн, и  очень  скоро.  Главный следователь
окружной прокуратуры, но и это не предел. Высокое положение, фройляйн. Чтобы
ты помнила об этом, если я увижу, что ты дурно влияешь на  моего сына. Тогда
мне придется забрать его у тебя.
     Селеста села, колени сжаты, неистребимая школьная привычка. Прага  1934
год.
     - Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен
знать эту максиму.
     Убийственный аргумент. Мал со злостью пнул завернувшийся коврик и вышел
на улицу. Сел на ступеньку крыльца и стал наблюдать, как собираются дождевые
тучи.  Снова застрочила  швейная машинка  Селесты. Наверху солдатики Стефана
все  стукали и  стукали в потрескавшуюся  дверь. Мал подумал,  что скоро вся
краска  с  солдатиков слезет, драгуны лишатся своих мундиров, и этот простой
факт перечеркнет все, что ему удалось сделать после войны.
     В  45-м   он   был   майором,  служил  в  военной   полиции,   временно
расквартированной  вблизи  недавно  освобожденного концентрационного  лагеря
Бухенвальда. В  его  обязанности входило  снятие  свидетельских показаний  с
заключенных,  прежде  всего  тех,  которых  эвакуаторы  медицинской  команды
считали безнадежно  больными. Это были подобия людей,  которые вряд ли могли
дожить до момента, когда  им  представится возможность опознать в суде своих
палачей. Процедура снятия показаний была настоящим кошмаром; только каменная
холодность  присутствовавшего  переводчика  помогала ему  сохранять  ледяное
спокойствие, сдержанность, выдержку профессионала.
     Новости с домашнего фронта  были ничуть не  лучше: друзья сообщали, что
Лора путается с  Джерри Данлеви, коллегой  из  убойного  отдела, и с  Баззом
Миксом, коррумпированным опером  наркоотряда и поставщиком  наркотиков Микки
Коэну. А в Сан-Франциско от  сердечного недуга  умирал отец,  его преподобие
Лиам  Консидайн, ежедневно славший ему  телеграммы, в которых умолял принять
Христа.
     Мал не любил отца и не думал удовлетворять его каприз. К тому же он сам
целыми  днями  молил  Бога  о  скорейшей  и  легкой смерти уцелевших узников
Бухенвальда, чтобы избавить их от воспоминаний,  а себя  -  от нескончаемого
кошмара.
     Отец  умер в октябре. Брат Мала Дезмонд, король подержанных автомобилей
в  Сакраменто,  послал  ему  телеграмму,  полную  обвинений  в  кощунстве  и
безбожии. Послание кончалось словами: "Ты больше мне не брат". Через два дня
Мал встретил Селесту Гейштке.
     Из  Бухенвальда  она  вышла  физически здоровой  и несломленной, сносно
говорившей по-английски, так что переводчик не требовался. Опрос Селесты Мал
проводил  без  свидетелей.  Темой  их  разговоров  было  ее  сожительство  с
подполковником СС Францем Кемпфлером, ценой чего она выжила.
     Рассказы Селесты, изобиловавшие подробностями, избавили  его  от ночных
кошмаров лучше  контрабандного люминала,  который  он глушил  неделями.  Они
возбуждали  его и  одновременно  вызывали  отвращение, заставляли ненавидеть
нацистского  полковника  и  себя  самого  за  постыдный  интерес  к  половым
извращениям  в  восьми тысячах миль от арены  своих  легендарных операций по
искоренению  проституции   в   Лос-Анджелесе.  Селеста   почувствовала   его
возбуждение и соблазнила его. С ней он попробовал  все фокусы,  которые  она
проделывала  с  Францем  Кемпфлером,  и  влюбился  в  нее.  Селеста  гораздо
изобретательнее разжигала его чувственность, чем безмозглая секс-бомба Лора.
Когда он уже был у нее на крючке, она рассказала ему о своем покойном муже и
шестилетнем  сыне,  который возможно выжил и  был  где-то в  Праге.  Опытный
сыщик, неужели он не поможет ей найти сына?
     Мал согласился. Это  была проверка его сил и желание  доказать Селесте,
что  он не просто любовник, ценящий пикантность  в  отношениях, и не грязный
коп, каким его  считали  в семье. Он трижды ездил  в Прагу, бродил наугад  и
ощупью по  городу,  расспрашивал людей, мешая  чешские  и немецкие  слова. В
домах родственников  Гейштке  он  встретил враждебность: первый раз угрожали
зарезать, во второй  раз обещали застрелить, если будет совать нос не в свое
дело,  и он  отступал. Он  чувствовал  страх,  словно снова был патрульным в
негритянских гетто  Лос-Анджелеса, где по ночам царствуют копы из  глубинки,
где за спиной слышишь перешептывание и улюлюканье, потому что ты - слабак из
колледжа, трус, который боится ниггеров. Стефана Гейштке он  нашел во  время
своей последней вылазки в  пражские трущобы. Бледный, темноволосый  малыш  с
раздутым  животом  спал  возле  табачного  киоска,  завернувшись  в  обрывок
половика,  который ему одолжил  торговец с  черного  рынка.  Владелец киоска
объяснил  Малу,  что мальчик пугается, когда с  ним  заговаривают по-чешски,
хотя  этот  язык он понимал лучше всего. Когда его спрашивали по-немецки или
по-французски, он отвечал только да или нет.
     Мал взял мальчика с собой в гостиницу, накормил его  и хотел помыть, но
малыш поднял  страшный крик.  Мал оставил  его мыться  самостоятельно. После
ванной малыш заснул и спал без просыпу семнадцать часов. Затем, вооружившись
немецким и французским разговорником, Мал начал дознание, мучительнее какого
ему вести  никогда не  приходилось.  На  то, чтобы составить связную историю
жизни  мальчика  ушла  неделя  упорного молчания,  долгих  пауз,  бессвязных
ответов и  безответных вопросов, и все  время  этих  бесед мальчик  старался
держаться подальше от чужого дяди.
     Селеста  и ее муж были  чешскими антифашистами, и перед  тем, как обоих
арестовали немцы, они успели оставить сына у близких  родственников, которым
всецело  доверяли.   Те  бежали  от  немцев  и  спихнули   мальчика  дальним
свойственникам,  свояки  оставили  его   друзьям,  которые  сбагрили  малыша
знакомым, замкнуто жившим в  подвале маленькой  провинциальной фабрики.  Там
Стефан Гейштке провел большую часть двухлетних скитаний в обществе одичавших
в  одиночестве  замкнутого   пространства  мужчины  и  женщины.  На  фабрике
изготавливали корм  для собак,  и консервы из конины  было единственным, что
Стефан ел все эти долгие месяцы. Мужчина и женщина пользовались Стефаном как
секс-куклой; в любовной нежности  осыпали мальчугана чешскими  ласкательными
словами. Стефан совершенно не переносил чешской речи.
     Мал привез Стефана к Селесте, щадя ее, сдержанно обрисовал его скитания
и велел ей говорить с ним только  по-французски или учить английскому. Он не
раскрыл  причастность ее родственников к  кошмарным испытаниям,  выпавшим на
долю  мальчика.   Стефан   сам   рассказал  об  этом   матери,   и   Селеста
капитулировала.  Раньше она просто  использовала  Мала -  и он понимал  это,
теперь же она прониклась к нему благодарной любовью. У него появилась семья,
которая заменит ему ту, что развалилась в Америке.
     Вдвоем они  стали  учить Стефана  английскому  языку. Мал  послал  Лоре
просьбу о  разводе,  получил  в  ответ  необходимые  бумаги, позволившие ему
вернуться в Штаты с новой семьей. Все шло гладко, разлад начался потом.
     Эсэсовец - хахаль Селесты перед освобождением Бухенвальда скрылся.  Мал
готовился к увольнению, когда узнал, что военная  полиция арестовала беглого
наци  и держала под арестом в Кракове.  Малу захотелось взглянуть  на  этого
человека, и он съездил в Польшу. Дежурный офицер  показал вещи, которые были
изъяты у арестованного. Среди них Мал увидел  белокурый локон. Он  узнал его
сразу  - это  была  прядь с  головы  Селесты. Мал  вернулся  в камеру Франца
Кемпфлера и разрядил всю обойму своего пистолета в лицо нацисту.
     На этот инцидент набросили плотную завесу тайны. Военному  губернатору,
генерал-майору армии США,  поступок  Мала  пришелся  по душе. Его  уволили с
военной службы с положительной характеристикой; он привез  Селесту с сыном в
Америку,  вернулся  на  сержантскую  должность  в  полицию  Лос-Анджелеса  и
развелся с Лорой. Один из двоих, наставивших ему рога, Микс Базз был ранен в
перестрелке  и отправлен  на пенсию.  Джерри Данлеви  продолжал служить,  но
держался   подальше  от  Мала.   Ходили   слухи,  будто  Микс   считал  Мала
организатором покушения  в отместку за связь с Лорой. Мал это не опровергал.
Слух в известной  мере служил  реабилитацией малодушия Мала  при инциденте в
Уоттсе, о чем также поговаривали в полиции.
     История   с  нацистом  газовой   камеры  Бухенвальда  понемногу   стала
известной.   Ее   услышал  Эллис  Лоу,  преуспевающий   сотрудник   окружной
прокуратуры,  еврей,  уклонившийся  от службы в армии. Он проявил  интерес к
сержанту  Консидайну и пообещал ему быстрое продвижение по службе, если  Мал
сдаст экзамены на лейтенанта. В 47-м Мал получил звание лейтенанта и перешел
в следственный  отдел  прокуратуры  под  покровительство помощника окружного
прокурора - проныры,  какого в Лос-Анджелесе  еще не знавали. Мал женился на
Селесте  и зажил  семейной жизнью,  в  которой уже  подросший мальчик  играл
немалую роль.
     Чем ближе сходились отчим и пасынок, тем ожесточеннее противилась этому
Селеста. Чем настойчивее Мал добивался формального усыновления мальчика, тем
больший  протест это  вызывало у Селесты. При этом она старалась  сделать из
Стефана аристократа на старый  чешский  манер, прививая ему то, чего ее саму
лишили  немецкая  оккупация   и  концлагерь:  Селеста  учила   сына   языку,
европейским манерам и культуре, вычеркнув из своей и его памяти, как это все
было уничтожено:
     - Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен
знать эту максиму.
     Мал слушал стрекотание швейной машинки Селесты, стук солдатиков Стефана
о двери его  комнаты. Он даже сочинил афоризм: женщина бывает благодарной за
спасение жизни, если у нее есть ради чего жить. А  у Селесты же было  только
прошлое и ненавистный ей статус хаусфрау полицейского.  Ей хотелось одного -
вернуть  Стефана  во  времена  кошмаров,   чтобы  он   стал  участником   ее
воспоминаний. Но он не позволит ей сделать это. Мал поднялся и  пошел читать
доносы на комми - прокладывать  путь к славе и всему, что  сулит ему большое
жюри. Большой куш.

        ГЛАВА ШЕСТАЯ


     Вдоль  аллеи Гоуэр, мимо третьесортных киностудий медленно движутся две
цепочки   пикетчиков.  Члены  УАЕС  держатся  поближе   к  зданиям  и  несут
транспаранты, прикрепленные к  фанерным щитам:  ТРЕБУЕМ  СПРАВДЛИВУЮ  ОПЛАТУ
СВЕРХУРОЧНЫХ! ДАЕШЬ ПЕРЕГОВОРЫ  И ЗАКЛЮЧЕНИЕ  НОВОГО КОНТРАКТА! ЗА УЧАСТИЕ В
ДОХОДАХ ВСЕХ РАБОТНИКОВ! Пикет тимстеров движется тут же по тротуару на пару
шагов в  стороне  со  своими лозунгами -  КРАСНЫХ ВОН!  НИКАКИХ КОНТРАКТОВ С
КОММУНИСТАМИ! -  поверх  обмотанных  изоляцией толстых  деревянных  брусков.
Между  демонстрантами   идет  непрерывная  перебранка,   поминутно  слышатся
выкрики: "говно", "сволочь", "предатель", "подлец" - и следом поток отборной
матерщины. На другой стороне улицы толпятся репортеры. Они курят и режутся в
карты на капотах своих машин.
     Базз  Микс  наблюдает  за происходящим  с  безопасного  расстояния  - с
балкона  четвертого этажа студии  "Вэрайэти Интернэшнл гшкчерз". Вспоминает,
как лупил по  башкам профсоюзников в 30-х годах, прикидывает соотношение сил
тимстеров  и  УАЕС:  похоже, будет схватка  не  хуже  боя-реванша  Луиса  со
Шмелингом<sup></sup> . Без проблем: тимстеры - это акулы, а  профсоюзники  -
мелкая  рыбешка. За  тимстеров выступают  громилы  Микки  Коэна,  боевики  и
крепкие  ребята,  подобранные  из  сезонных рабочих.  Ну  а  профсоюзники  -
старички  из радикалов,  рабочие  сцены,  лучшие  годы которых  уже  позади,
худосочные мексиканцы и  даже одна женщина. Когда дело дойдет до рукопашной,
никаких камер не будет, обмотанные изолентой палки тимстеров станут  тараном
и  разящим  оружием, а под конец пойдут в ход кастеты  - и польется под ноги
кровь, будут выбиты  зубы,  сломаны носовые хрящи; не  исключено, что кто-то
лишится ушей. И уноси ноги до того, как незаметно появится отряд  полиции по
подавлению беспорядков! Без проблем.
     Базз  посмотрел  на часы:  16:45. Говард Хьюз опаздывает на сорок  пять
минут.  Стоит холодный январский день. Светло-голубое небо над Голливудскими
холмами обрамляют дождевые облака.  Зимой  Говард  особенно  охоч до  баб  и
наверняка отправит его на поиски очередной шахны:  сначала  к "Швабу", потом
закусончик  у Шваба, потом  - домики для  статистов  на  студии  "Фокс"  или
"Юни-версал", серия  фотоснимков обнаженной  до  пояса грудастой красотки...
Затем Его Величество говорит:  да или нет.  За "да" следует  стандартный для
"дырки"  контракт  на пару  ремарок  во второсортной ленте РКО<sup></sup>, а
также полный пансион в одной  из уютных квартир для свиданий,  принадлежащих
"Хьюз энтерпрайз" с частыми вечерними посещениями  Самого. Было  бы неплохо,
если  бы босс подкинул  деньжат: он  все еще  в  долгах  у букмекера Леотиса
Дайнина, высоченного негра, который терпеть не может оклахомских олухов.
     Базз услышал, как сзади отворилась дверь и женский голос сказал:
     - Мистер Микс, мистер Хьюз сейчас вас примет.
     Женщина выглядывала из дверей  кабинета Германа Герштейна. Если в  этом
участвует   босс  "Вэрайэ-ти   интернэшнл",   то   Миксу  наверняка   светят
премиальные. Базз неторопливо  направился к дверям. Хьюз  восседал за столом
Герштейна  и разглядывал  развешанные на стенах фотографии. Все - пошловатые
портреты заурядных старлеток с Гоуэр-Галч. Одет он в обычный  деловой костюм
в  белую полоску  и поглаживает свои очередные шрамы - травму, полученную во
время  недавней аварии  личного  самолета. Сам ухаживает за ними,  умащивает
лосьонами, считая, что они придают ему определенный шарм.
     Ни хозяина  кабинета, ни  его  секретарши не было. Базз отбросил всякую
церемонность,  которая  от  него  требовалась в  присутствии посторонних,  и
спросил:
     - Ну как дела на личном фронте, Говард? Хьюз указал ему на кресло:
     -  Это же от тебя  зависит,  ты же знаешь.  Садись,  Базз. Есть  важный
разговор.
     Базз сел и жестом обвел кабинет, фотографии, обивку стен в стиле рококо
и вешалку для шляп в виде комплекта рыцарского оружия:
     - А почему здесь, босс? У Германа для меня есть работа?
     Хыоз оставил вопрос без ответа и продолжал:
     - Сколько мы работаем вместе, Базз?
     - Уже пятый год, Говард.
     - И ты исполнял самые разные мои поручения, так?
     Базз задумался: посредник, рэкетир, сутенер:
     - Так.
     - Скажи, рекомендовал я тебя выгодно все  эти  пять лет тем, кому нужны
были твои таланты?
     - Точно, рекомендовали.
     Хыоз изобразил из пальцев револьвер со взведенным курком:
     - Помнишь  премьеру  "Билли  Кида"?  Тогда  "Грауман"<sup></sup> осадил
Легион  борьбы  с  непристойностью,  мне  кричали  "Апостол проституции!", а
маленькие старые леди из Пасадены швыряли помидорами в Джейн Рассел. Грозили
убить - всего и не перескажешь.
     Базз положил ногу на ногу и стряхнул пушинку с отворота брюк:
     - Я помню это, босс.
     Хьюз сдул воображаемый дымок с воображаемого дула пистолета:
     -  Это  была  авантюрная  премьера!  Но  скажи,  Базз,  я  когда-нибудь
вспоминал о ней как об опасном или серьезном событии?
     - Нет, босс, ничего подобного вы не говорили.
     - Вспомни арест Боба Митчума<sup></sup> с марихуаной,  когда я попросил
тебя помочь  мне  с уликами. Говорил я  об этом как о  чем-то  рискованном и
очень важном?
     -Нет.
     - А когда "Конфиденшл магазин" был готов  тиснуть статью, будто я люблю
пышногрудых несовершеннолетних девочек, а ты взял дубинку и  пошел урезонить
редактора, называл я это дело опасным или серьезным?
     Базза  торкнуло.  Это было  в конце  47-го. Квартирки  для свиданий  не
пустовали  ни  дня.  Говард  проявлял  чудеса  половой  выносливости  и  для
подтверждения  репутации  удальца  снимал  в  фильмах  своих  покоренных  им
девочек-подростков,  что  было тактическим ходом с целью затащить в  постель
Аву  Гарднер  <sup></sup>.  Одну  из  коробок  с  такой  лентой  выкрали  из
монтажного цеха РКО, и  она  попала  в  редакцию  "Конфиденшл".  Тогда  Базз
изуродовал  в  скандальном журнале три пары  рук, и  вопрос со  статьей  был
решен. Полученный от Хьюза гонорар он тогда глупо просадил, поставив  на бой
Луиса с Уолкоттом.
     - Нет, Говард. Не называли.
     Хыоз наставил на Базза свой палец-пистолет:
     -  Пах!  Пах!   Пах!  Тернер.  Сейчас  я  вынужден  сказать  тебе:  это
представление, затеянное смутьянами на улице и опасно и серьезно. Вот почему
я позвал тебя сюда.
     Базз был готов к работе; он внимательно смотрел на пилота, изобретателя
и магната, утомленного своим экспромтом.
     - А за этой большой опасностью, Говард, стоят какие-то  деньги? И  если
ты просишь меня вышибить мозги у пары профсоюзников, то учти, что я уже стар
и жирен.
     Хыоз рассмеялся:
     - Солли Гельфман этого бы не сказал.
     -  Солли Гельфман слишком  воспитан, черт бы его побрал. Говард, что от
меня требуется?
     Хьюз положил свои длинные ноги на стол Германа Герштейна:
     - Базз, что ты думаешь о коммунизме?
     - Думаю, что это - дерьмо. А что?
     -  Люди  УАЕС  там  внизу  - все  коммунисты,  радикалы  и  друзья  тех
заговорщиков.  Городской  совет  Лос-Анджелеса  собирает  большое  жюри  для
расследования  коммунистического влияния в Голливуде  с особым  вниманием  к
УАЕС. Чтобы помочь в этом деле городским властям, группа владельцев студий -
я, Герман  и  еще  кое-кто  - создала объединение под названием  "Сторонники
американского образа  жизни  в кинематографе".  Я сделал взнос в  фонд  этой
группы, вложил средства и  Герман. Мы подумали,  что ты тоже не останешься в
стороне.
     - Пожертвую денег из своего скудного заработка? - рассмеялся Базз.
     Хьюз передразнил его, усугубив оклахомский акцент Микса:
     -  Я так  и  думал, что апеллировать к твоему чувству патриотизма  дело
ненадежное.
     - Говард, ты патриот в том, что касается денег, баб и самолетов, и твой
интерес  к  этой  затее со сторонниками американского образа жизни  такая же
истина, как и то, что  коровы летают. А значит,  дело большого жюри  связано
либо с деньгами,  либо  с  бабами, либо  с самолетами, и значит,  мои деньги
останутся при мне.
     Хьюз покраснел  и  потрогал свой самый любимый самолетный шрам, который
так нравится девочке из висконсинского захолустья.
     - Значит, будем говорить серьезно, Тернер?
     - Так точно.
     - Ячейки УАЕС  есть в "Вэрайэти интернэшнл", - ; стал перечислять Хьюз,
-  в  РКО, еще  три  здесь на  Гоуэр  и  две  в  больших компаниях. Контракт
сформулирован жестко и будет действовать еще пять лет.
     Он и так слишком дорог, а шкала надбавок в следующие годы  будет стоить
нам  целого  состояния.  Проклятым  профсоюзам  этого  мало, и  они  требуют
дополнительной платы, возмещение  расходов на лечение и  участия в прибылях.
Это совершенно неприемлемо. Абсолютно.
     Базз посмотрел в глаза Хьюзу:
     - Ну так не возобновляйте контракт, и пусть они бастуют.
     - Это ничего не даст. Оговорка о скользящей шкале обойдется нам слишком
дорого, а бастовать
     они  не  станут -  перейдут  к  другой  тактике.  Когда мы  в  45  году
подписывали  с  УАЕС этот контракт, никто  не подозревал,  как  быстро будет
развиваться телевидение. Кассовые сборы сейчас ни к черту. Поэтому нам нужны
тимстеры, а радикалы УАЕС со своим жестким контрактом пусть катятся к чертям
собачьим.
     - А как вы обойдете контракт?
     Хьюз подмигнул и в мгновенье превратился в большого мальчишку:
     - Контракт содержит  один четко сформулированный пункт: УАЕС может быть
выставлен  за  дверь,  если  против  него   будет   выдвинуто  обвинение   в
неправомерных  действиях,  например  в  измене.  А  тимстеры  нам  обойдутся
значительно  дешевле,  если  заплатить некую сумму  неким партнерам, которые
будут держать язык за зубами.
     - Как Микки Коэн? - подмигнул Базз.
     - Именно.
     Базз тоже положил ноги на стол, жалея, что у него нет сигары:
     - Значит, хотите замазать  на УАЕС до того, как соберется большое жюри,
или  прямо  на  слушаниях. Вы  подведете  их  под  пункт  о  противозаконных
действиях  и на их место возьмете ребят Микки Коэна. А подавать на вас в суд
коммунисты не станут - чтобы не оказаться в еще большем дерьме.
     Хьюз столкнул со стола ноги Базза носком своей безупречно чистой туфли:
     - "Замазать" - не  то слово. В данном случае мы говорим  о патриотизме,
как об опоре в хорошем бизнесе. А УАЕС - это банда красных диверсантов.
     - Значит, я получу премиальные за то, что...
     -  Ты временно освобождаешься от несения службы на заводе  и  получаешь
премиальные за содействие следственной группе большого  жюри.  Политическими
следователями  там  уже  работают  два  копа.  Возглавляет  группу  помощник
прокурора; ему  нужен еще человек для работы  с представителями  преступного
мира и  для сбора  пожертвований.  Голливуд и  криминальный мир  - так,  как
знаешь их ты, Базз,  их не знает никто.  Твоя помощь в этой операции была бы
неоценимой. Могу я на тебя рассчитывать?
     Перед глазами Базза заплясали "мертвые президенты":
     - Кто этот помощник окружного прокурора?
     - Его зовут  Эллис Лоу.  В 48-м он хотел получить место своего шефа, но
проиграл выборы.
     Еврейчик  Лоу,  он  уже   давно  спит  и  видит  стать  хозяином  штата
Калифорния:
     - Эллис - душка. А те два копа?
     -  Детектив  городского  полицейского  управления  по  фамилии  Смит  и
сотрудник управления прокуратуры некто Консидайн. Готов, Базз?
     Старые  счеты:  пятьдесят  на  пятьдесят. Кто  устроил ему  засаду,  из
которой он выбрался  с  двумя пулями в плече, одной - в руке и еще  одной  в
левой ягодице, - Джек Драгна или Мал Консидайи?
     - Не знаю, босс. У меня с этим Консиданйом старые  счеты. Шерше ля фам,
если понимаете, о  чем  я.  Чтобы  взяться  за  такое дело,  человеку должны
позарез быть нужны деньги.
     - Ну, тогда я спокоен. Деньги позарез тебе нужны всегда.

        ГЛАВА СЕДЬМАЯ


     - Мне  четыре раза  звонили по поводу твоих  позавчерашних проделок  на
городской территории, - сказал капитан Ал Дитрих.  - Звонили домой. А вчера,
хочу тебе напомнить, у меня был выходной.
     Дэнни  Апшо стоял  в  строевой  стойке  "вольно, по-парадному" у  стола
начальника   участка,   приготовившись  доложить  результаты   расследования
убийства   Гойнза,  свои  соображения  о   необходимости   увеличить   число
задействованных сотрудников  и  пожаловаться на отсутствие  взаимодействия с
управлением  городской полиции.  Пока Дитрих выпускал пар, Дэнни  решил пока
ничего  не  говорить  о  проблемах  в  управлении  шерифа  и  с  полицией  и
сосредоточился на факторах, дающих ему право  вести дело самостоятельно и не
менее двух недель.
     - ...а если тебе нужна информация о торговцах героином, то об этом надо
было  попросить наших агентов. Дальше: никакого рукоприкладства по отношению
к торговцам  наркотиками, цветным и так далее. Менеджер "Бидо Лито" содержит
еще  один  клуб  в округе  и  очень  дружен с  начальником патрульной службы
отделения Файрстоун. А еще  тебя  заметили выпивающим на службе. Я тоже себе
это позволяю, но делаю аккуратно и не на людях. Понял меня?
     Дэнни принял виноватый вид  -  обычная его  хитрость, когда  начальство
гневается, - взгляд в пол, лицо кислое:
     - Слушаюсь, сэр. Дитрих закурил сигарету:
     - Когда ты говоришь мне "сэр", я знаю, что  все, что я  говорю, тебе до
фонаря. Тебе повезло, помше-рифа, потому что ты мне нравишься. Тебе везет, я
думаю, потому  что твои способности превосходят твою самонадеянность. Давай,
докладывай о  своем убийстве. Отчет доктора  Леймана  о  вскрытии опусти:  я
читал твой рапорт, а во-вторых, не люблю  слушать в такую рань  неаппетитные
подробности.
     В ответ  на  эти  слова Дэнни  замер: он планировал  лично  донести  до
Дитриха леденящие кровь аспекты преступления:
     - Капитан, пока мне удалось частично собрать  относительно  достоверные
свидетельские  описания убийцы: это высокий седой мужчина среднего возраста.
Группа крови  0+ определена  по  сперме и часто встречается у белых. Считаю,
что никто  из  свидетелей  его  по фотоснимкам не  опознает.  В  джаз-клубах
освещение неровное и недостаточное. Четкие отпечатки пальцев на транспортном
средстве принадлежат только  владельцу машины  и  его подруге.  Подозрения с
обоих лиц  снимаются в результате проверки архивов  "Агентства  готовности к
гражданской обороне":  сам Албаниз и его  подруга во время  войны служили по
линии этого ведомства. Я  проверил регистрацию пассажиров такси за то время,
когда  тело  было выгружено,  а машина  брошена: такси  пользовались  только
парочки,  допоздна  засидевшиеся  в   клубах  Стрипа.  Рассказ  Албаниза   о
возвращении ночью в город в поисках своей машины подтверждается регистрацией
поездок на такси, что также подтверждает  его алиби. Вчера я повторно обошел
Сентрал-авеню,  но  больше никаких  свидетелей, видевших Гойнза в компании с
высоким  седым человеком,  не  обнаружил.  Пытался найти двух  свидетелей, с
которыми разговаривал ранее, чтобы с их слов составить более  четкий портрет
подозреваемого, но никого из  них не нашел: очевидно, эти джазовые музыканты
подолгу на одном месте не сидят. Дитрих загасил сигарету:
     - Какие твои дальнейшие шаги?
     -  Капитан,  это  убийство  на  гомосексуальной  почве.  Один  из  моих
свидетелей  характеризовал  Гойнза  как  извращенца, и нанесенные ему увечья
подтверждают  это.  Умер он от передозировки  героина, и в этом ему помогли.
Хочу показать полицейские снимки  гомосексуалистов Отису  Джексону  и другим
местных торговцам наркотиками. Возможно, они их...
     Дитрих покачал головой:
     -  Тебе  нельзя  снова  идти  на  городскую  территорию  и  допрашивать
человека, которого отлупил  своей пушкой,  а городская полиция  из-за  твоей
выходки уже ни за что не даст нам список местных торговцев наркотой.
     Он взял со стола газету "Геральд", развернул ее и указал на  заметку  в
одну  колонку  под шапкой:  "На Сансет-Стрип найдено тело бродяги, убитого в
ночь под Новый год".
     -  Оставим  дело  как есть:  без  комментариев,  без  упоминания  имени
погибшего.  На нашем  участке  лежит большая ответственность:  мы  стремимся
привлечь   как  можно  больше  туристов,   и  я  не  хочу  лишних  хлопот  и
неприятностей из-за того, что один гомик зарезал другого. Компренде?
     Дэнни  хрустнул  сплетенными  за  спиной  пальцами  и  выпалил   своему
командиру вычитанный у Вол-лмера принцип:
     -   Моральную   основу   криминологии   составляют    единые    правила
расследования.
     - Человеческие отбросы остаются отбросами,  - парировал Дитрих. - Идите
работать, помшерифа Апшо.
     Дэнни отправился в  свой  закуток  в  общей  рабочей комнате,  кипя  от
негодования. Сначала его  оглушил шум,  от которого не спасали  перегородки:
трое других сыщиков участка,  младший из которых был  на  десять лет  старше
Дэнни, стучали на  машинках  и  орали по телефонам.  Но  вскоре он  перестал
обращать внимание на гвалт, а потом и вовсе перестал его слышать.
     Над его столом висит  увеличенный  тюремный снимок Харлана Джастроу  по
прозвищу  Бадди, убийцы из округ Керн, орудовавшего  топором,  потрясение от
злодейства которого и сделало Дэнни полицейским. Кто-то из коллег, прослышав
о  глубоком интересе  Дэнни  к этому  типу, глазеющему  на  него  со  стены,
подрисовал  ему гитлеровские  усики и выходящий  изо рта  пузырь со словами:
"Привет! Я - возмездие помшерифа Апшо! Он хочет поджарить мне задницу, но не
говорит  за  что. Держи  с  Апшо ухо востро.  Он всегда весь в белом,  а все
остальные  в говне".  Капитан  Дитрих, увидев это художество, настоял, чтобы
Дэнни не  трогал  его как  напоминание держать себя  в  рамках и не задирать
носа.  Дэнни  так  и сделал.  Потом  он  слышал, что его поступок  оценен по
достоинству,  в коллективе его приняли как человека с чувством юмора, хотя у
Дэнни  его  вовсе и  не было.  На  шутников он только злился,  но это как-то
помогало ему лучше думать.
     За два с половиной дня работы по делу Гойнза он выполнил самое главное:
были  прочесаны все  джаз-клубы на  Сентрал-авеню,  взяты  на заметку каждый
бармен, каждый вышибала, музыкант  и  каждый завсегдатай джаз-клубов  в этом
квартале.  То  же  проделано в том  районе,  где был  обнаружен труп.  Карен
Хилтшер  позвонила в тюрьму Сан-Квентин  и в лечебницу  Лексингтон, запросив
сведения о  Гойнзе  и его дружках, если  таковые были. Оставалось  дождаться
результатов запросов. С  допросом торговцев героином в городе пока ничего не
получалось, но можно было запросить  в наркоотделе управления  шерифа список
дилеров,  нажать на них и посмотреть, нет ли  у них контактов с партнерами в
районе  ответственности  городской полиции.  Отделение профсоюза  Гойнза, не
работавшее  в  праздники,  откроется сегодня утром. Так  что пока в  решении
головоломных  вопросов  -  верно-неверно,  слишком  невероятно,  чтобы  быть
верным, слишком ужасно, чтобы не быть верным, -  ему  оставалось  полагаться
только на собственное чутье. Сидя лицом к лицу с Джастроу, глядевшим на него
с фотографии, Дэнни стал мысленно воссоздавать картину убийства.
     Убийца  встречается   с  Гойнзом  в   районе  квартала  джаз-клубов   и
уговаривает его принять дозу, хотя Марти от наркозависимости уже  вылечился.
Убийца  приготовил  "бьюик",  двери взломаны  или открыты, провода  стартера
оголены,  чтобы  можно было быстро  "прикурить". Они  едут  в  тихое  место,
равноудаленное  от негритянских кварталов и  Сансет-Стрип.  Убийца вкалывает
Гойнзу такую  дозу героина в вену в районе позвончника, что у  того лопаются
сердечные артерии. У него под рукой махровое полотенце, чтобы заткнуть Марти
рот и  не  дать залить  себя  кровью. По оценке  бармена из "Зомби" убийца и
Гойнз  покинули Сентрал-авеню примерно от 0:15 до 0:45, полчаса на дорогу до
места убийства и десять минут на то, чтобы прикончить свою жертву.
     1:00-1:30.
     Убийца для  верности душит жертву; забавляется его гениталиями так, что
они распухают;  лезвием бритвы,  вставленным в деревяшку, кромсает  кожу  на
спине,  выкалывает  глаза, по  крайней  мере  дважды  трахает  его в  пустые
глазницы; прогрызает брюшную  полость до внутренностей или дает  это сделать
животному;   затем  приводит  тело  в  относительный   порядок  и  везет  на
Аллегро-стрит.  Время ночное,  идет дождь, а  труп  оставался  сухим.  Дождь
кончился около 3:00; труп обнаружен в 4:00.
     В зависимости от места убийства, на нанесение увечий трупу ушло от часа
до часа сорока пяти минут.
     Убийца так сексуально распален, что за это время эякулирует дважды.
     Возможно, убийца ехал на Стрип окольным  путем, поэтому зеркало заднего
вида было установлено так, чтобы можно было видеть труп на заднем сиденье.
     Восстановление акта убийства имеет  изъяны: например,  гипотеза доктора
Леймана о "кровавой  приманке". Специально натасканные злобные псы как-то не
вписываются в  картину: в момент психотического приступа на месте убийства с
ними  было  бы  трудно  справиться,  они произвели бы  слишком  много шума и
суматохи.  Отсюда  следует,  что  следы  укусов  на  теле  трупа  могут быть
оставлены самим убийцей,  даже если  ротовое  отверстие  слишком  велико для
человека.
     Это значит, что озверевший убийца кусал и грыз тело, чтобы добраться до
внутренностей жертвы, высасывал плоть, оставляя воспаленные края...
     Дэнни выскочил из своего закутка  и снова зарылся в архиве, примыкающем
к  общей  комнате.  В  одном из  расшатанных  шкафов  хранились  досье  дел,
связанные с правонарушениями на почве нравов и сексуальными преступлениями в
Западном  Голливуде,  -  рапорты,  жалобы,  доклады  об  арестах  и  журналы
регистрации поступления тревожных сигналов  со дня основания участка  в 37-м
году. Папки  досье "Арестованные" располагались в  алфавитном  порядке.  Вот
папки,  озаглавленные  "Жалобы".  А вот  папки,  разложенные по номерам - по
"Адресу происшествия". В одних были фотографии задержанных, в других снимков
не было.  Пропуски  в  папках  "Арестованные"  свидетельствовали  о том, что
участники  событий подкупали  помощников шерифа,  и  те  изымали те или иные
бумаги,  когда  ход следствия  по  ним  грозил фигурантам неприятностями.  А
Западный Голливуд - лишь малая часть территории округа.
     Целый  час Дэнни  просматривал  дела, выискивая высоких седых  среднего
возраста мужчин, "склонных  к насилию". Он понимал тщетность своих стараний,
но  нужно  было найти занятие до 10:30, когда  ему  надлежало  отправиться в
отделение  профсоюза   музыкантов.   Дела  велись  так  неряшливо,  с  таким
количеством  грамматических  ошибок,  печатались на такой  слепой копирке  и
обнаруживали такое невежество в области правонарушений на сексуальной почве,
что Дэнни готов был выть от негодования на это халтурное делопроизводство.
     И  тут же -  многословные рапорты  о половых  сношениях  в  сортирах  и
оральных  актах  старшеклассников  на задних  сиденьях автомобилей, от  чего
желудок обожгло желчью, как от жареных кофейных зерен или шести рюмок виски,
которые он выпил вчера вечером. В конце концов он отобрал четырех  возможных
кандидатов на роль убийцы - мужчин от тридцати трех до пятидесяти пяти лет и
ростом от 6  футов  1  дюйма  до 6 футов  4 дюймов  с суммарным обвинением в
двадцать  одном  преступлении  в  содомии.  Почти все  они  были  связаны  с
гомосексуальными обычаями  мест заключения, что влекло за собой предъявление
новых обвинений. В 10:20, вспотевший и весь в пыли,  Дэнни  понес отобранные
папки в диспетчерскую Карен Хилтшер.
     Девушка  с  прической  в  стиле  Вероники  Лейк<sup></sup>,  сидела  за
коммутатором, отвечая на вызовы и соединяя друг с другом абонентов. Это была
грудастая  блондинка  девятнадцати  лет,  сотрудница  полиции  из  штатских,
прельщенная   возможностью   стать  одной  из  немногих  женщин-слушательниц
академии шерифской службы.  На взгляд  Дэнни, со  службой в  полиции  у  нее
ничего   не   выйдет:  одна   полуторагодовая   стажировка  в  тюрьме  среди
лесбиянок-надзирательниц,  мексиканских путан и белых лахудр, мотающих  срок
за жестокое обращение с детьми, и она,  скорее всего, от отчаяния кинется  в
объятия первого копа-мужчины, который  посулит вытащить ее из этого кошмара.
Чаровница  участка  Западного  Голливуда  и  двух  недель  не   протянет  на
полицейской службе! Дэнни  поправил  галстук,  одернул  рубашку и  все  свое
мужское обаяние направил на то, чтобы снискать благосклонность девушки:
     - Карен? Ты очень занята, милая?
     Девушка заметила  его и сняла  наушники. Выглядела  она расстроенной, и
Дэнни  подумал,  не  следует  ли ему умаслить  ее очередным обещанием вместе
пообедать.
     - Привет, помшерифа Апшо.
     Дэнни положил папки с делами на стол:
     - А что стало с "Привет, Дэнни"?
     Карен  закурила сигарету а-ля Вероника Лейк и закашлялась: курила  она,
только чтобы распространить свое женское обаяние на копов дневной смены.
     -  Сержант Норис  слышал,  как я  обратилась к Эдди  Эдвардсу "Эди",  и
сказал,  что  я должна  называть его помшерифа Эвардс, что, пока у  меня нет
звания, я не могу допускать фамильярности.
     - Скажи Норису, что я разрешил тебе называть меня Дэнни.
     Карен состроила гримасу:
     - Дэниэл Томас Апшо - славное имя. Я говорила маме, и она тоже сказала,
что это очень славное имя.
     - Что еще ты рассказывала ей про меня?
     - Что  ты очень милый и приятный, только любишь изображать из себя. Что
это за папки?
     - Преступления на сексуальной почве.
     - Это по тому убийству, которым ты занимаешься?
     Дэнни кивнул:
     - Радость моя, Леке и Квентин еще не  ответили на твои  запросы о Марти
Гойнзе?
     Карен снова скорчила гримасу, полукислую-полу-кокетливую:
     -  Неужели  не сказала  бы? А эти  папки  зачем?  Дэнни  облокотился на
коммутатор и подмигнул:
     - Давай  вместе  пообедаем  у Майка Лаймена  -  только  вот  разгребусь
немного. Поможешь мне?
     Карен хотела подмигнуть  в ответ,  но накладные  ресницы приклеились  к
складке кожи под глазом; она неловким движением сунула сигарету в пепельницу
и стала отклеивать предательскую красоту. Дэнни брезгливо отвел глаза, Карен
надула губки:
     - Что тебе надо по этим делам?
     Дэнни смотрел в стену, чтобы Карен не видела его лица:
     - Позвони в тюремный архив  и узнай группу крови всех  четверых.  Нужна
именно группа 0+;  остальных можно отсеять. По тем, у кого группа крови  0+,
узнай  последний   адрес,  статьи,  по  которым  обвинялись,  и   данные  по
условно-досрочному освобождению. Поняла?
     - Поняла.
     Дани повернулся и посмотрел на свою уцененную Веронику Лейк. Ресницы ее
левого глаза теперь приклеились к выщипанной брови.
     - Ты - душка. Значит, как освобожусь, идем к Лаймену.
     Отделение профсоюза музыкантов 3126 на Вайн-стрит  находилось к  северу
от Мелроуз и размещалось в темном домишке, зажатом между пончиковой и винным
магазином.  У  дверей  отделения  толпился  музыкальный  люд,   с  бумажными
стаканчиками кофе, пирожками и бутылками мускателя разного калибра в руках.
     Дэнни  припарковался  и вышел из машины, группка выпивох расступилась и
пропустила его внутрь.  В профсоюзном офисе было сыро  и холодно:  неровными
рядами стояли складные стулья, растрескавшийся линолеум был  усеян окурками,
на стенах скотчем приклеены  фотографии  из журналов "Даунбит" и "Метроном".
Половину оркестрантов  составляли белые,  другую  половину  -  негры,  будто
администраторы надумали учредить  в  своем  джазовом  хозяйстве  черно-белый
паритет. У левой  стены  Дэнни увидел встроенное бюро.  В  глубине комнаты -
шкаф с выдвижными ящиками для бумаг, на их  страже стояла  изможденная белая
женщина. К ней и направился  Дэнни, выставив вперед жетон и фотографии Марти
Гойнза.
     Женщина даже не посмотрела на жетон.  Она,  прищурившись,  взглянула на
снимки:
     - Парень играет на тромбоне?
     - Верно. Мартин  Митчел Гойнз. На  Рождество вы  его направили  в "Бидо
Лито".
     Женщина вгляделась в снимок:
     - У него губы тромбониста. Что он натворил?
     - Нарушение  режима  условного  освобождения,  - благоразумно  слукавил
Дэнни.
     Дама постучала по снимку грязным пальцем с длинным красным ногтем:
     - Горбатого могила исправит. Чем могу помочь? Дэнни указал на ящики:
     - Мне нужны данные о его трудовой деятельности, все, что есть.
     Женщина  повернулась, стала выдвигать  и  задвигать  ящики,  перебирать
папки и, вытащив одну из них,  быстро просмотрела  первую страницу. Положила
досье на стойку и сказала:
     - Ерундовый тромбон. Где только таких находят.
     Дэнни  открыл  папку,  внимательно  все  прочел,  сразу  обнаружив  два
пропуска в записях трудовой деятельности: 38--40-й - Гойнз  осужден окружным
судом  за хранение  марихуаны;  44--48-й  -  его  пребывание в  Квентине  по
аналогичному обвинению. После 48-го года записи велись прерывисто: единичные
двухнедельные   выступления  на   игровых  площадках   Гардены  и  фатальный
ангажемент в "Бидо  Лито". В 36-м и 37-м, до первого своего тюремного срока,
Гойнзу  удавалось  получить  лишь  случайную  работу  -  отдельные номера  в
голливудском придорожном ресторанчике. Играть  на тромбоне Марти Гойнз начал
только в начале 40-х.
     Назвав свой номер "Безумный Марти Гойнз и его Рог изобилия", он недолго
гастролировал  со Стэном Кентоном.  В 1941-м у него было турне с Диким Вилли
Монро. Целых несколько страниц подробно освещают его участие в 42, 43 и 44-м
годах в  сборных оркестрах  в  составе  шести  или  восьми человек, игравших
вечерами в  дешевых  ресторанах  в  долине Сан-Фернандо. В  послужной список
заносились  лишь имена  руководителей ансамблей или клубных менеджеров,  его
нанимавших;  никто из  остальных  музыкантов при  этом не  упоминался. Дэнни
закрыл папку, а дама сказала:
     - По нулям, верно?
     -  Верно. Как  вы думаете, не  знал кто-нибудь из здешних парней,  хочу
сказать, не знаком ли кто из них с Мартином Гойнзом?
     - Могу спросить.
     - Спросите, если вам  это не  трудно.  Женщина  закатила глаза  к небу,
вывела пальцем знак доллара и ткнула себя в грудь.  Дэнни  почувствовал, как
его  пальцы вцепились в  край  стойки,  и  уловил исходящий  от  кожи  запах
выпитого вчера виски. Он уже был готов сорваться, но вспомнил, что находится
за  пределами  округа и  уже  схлопотал  выговор  от  начальника.  Порылся в
карманах в поисках наличных, вытащил пятерку и шлепнул ее на стойку.
     - Спросите прямо сейчас.
     Мадам  схватила деньги и скрылась  позади ящиков.  Дэнни увидел ее, как
она  через мгновение  уже  ходила среди  тех,  кто  стоял с бутылками, потом
перешла к  любителям кофе  и  пончиков.  Выбрала из толпы  высокого негра  с
бас-трубой в футляре, взяла его  за  руку и  ввела в помещение. От  длинного
пальто  этого  человека, которое,  казалось,  служит  ему оболочкой и местом
постоянного жительства, на Дэнни повеяло запахом застарелого пота, листьев и
раствора для полости рта. Женщина представила его:
     -  Честер Браун. Он знает Мартина Гойнза. Дэнни указал ему на ближайший
ряд стульев. Мисс
     Джазовед  вернулась к  стойке, а бас  направился  к  указанному  месту,
отхлебывая на ходу из флакона "Листерина<sup></sup>". Прополоскал им горло и
проглотил, пояснив: "Завтрак чемпионов". Дэнни сел от него  через два стула,
достаточно близко,  чтобы хорошо слышать, но не настолько,  чтобы дышать его
вонью.
     - Знаете Марти Гойнза, Честер? Негр рыгнул и спросил:
     - А чем, собственно, обязан? Дэнни протянул ему доллар:
     - На завтрак чемпиону.
     -  Я  ем  три  раза в  день, начальник. А рассказы о  друзьях-товарищах
разжигают аппетит.
     Дэнни выложил  еще  один доллар. Честер схватил  его, залпом  опорожнил
пузырек "Листерина" и погладил его:
     -  Улучшает  память. А так как Марти я не видел с войны, вам моя память
будет нужна.
     Дэнни достал блокнот и ручку:
     - Рассказывай. Трубач глубоко вздохнул:
     - Я с Марти выступал, еще когда он звал себя  Рогом Изобилия. Тогда еще
на Вентура-бульвар  сеяли  бобы, а  Долина была застроена халупами. Половина
ребят бодяжили, половина садились на иглу. Сам Марти торчал как сволочь.
     Пока  семь долларов Дэнни себя оправдывали: подтверждалось и то, что он
узнал из профсоюзного досье Гойнза, и то, что он знал о его судимостях.
     - Давай дальше, Честер.
     - Ну что,  Марти стал  приторговывать травкой, с этим у  него  вышло не
очень.  Как  я   слышал,  он  занимался   этим  недолго.  Он  грабитель  был
прирожденный. Все  ребятишки,  которые  грелись,  этим занимались.  В  барах
тырили  сумочки со столов и со стульев, узнавали  адреса  людей, выкрадывали
ключи от дома, пока  бармен их  поил.  На одном  выступлении смотришь -  нет
ударника, на другом  - трубы  и  так далее: они  сведениями делились,  чтобы
обворовывать  местных  клиентов. Марти тоже  всем этим  занимался, только  в
одиночку; в перерыве  угонит машину, грабанет  кого-то  и бегом к следующему
номеру выступления. Говорю ж, он грабитель был прирожденный.
     Это что-то новенькое, даже  для копа, который сам в молодые годы угонял
машины и, кажется, об этом знал все досконально.
     - Это о каких годах идет речь, Честер? Постарайся вспомнить.
     Браун посмотрел на пузырек "Листерина":
     - Чтобы не соврать, скажу так: с лета 43-го до, наверно, 44-го.
     Гойнз схлопотал второй срок в апреле 44-го.
     - Работал он один?
     - Вы про грабежи?
     - Про них. И вообще, были у него какие-то партнеры?
     -  Ежели  не  считать  одного  малого, Рог Изобилия всегда сам  по себе
гулял. Тот его кореш  - белый, светлоголовый  малый, высокий и застенчивый -
любил джаз, но ни на чем играть не умел. Он пострадал в пожаре, и все лицо у
него  было  забинтовано,  как   у   той  мумии.  Мальчуган  еще  -  ну,  лет
девятнадцать, а может  двадцать.  Сколько  они с Марти  переграбили -  и  не
припомнишь.
     Дэнни охватила дрожь. Хотя "мальчуган" не мог быть убийцей: подросток в
1943--1944-м не может выглядеть седым пожилым мужчиной в 1950-м.
     - Что сталось с тем корешом, Честер?
     - Не знаю. Но вы вроде  интересуетесь по поводу нарушения режима и даже
не спрашиваете, где Марти живет?
     - Как раз хотел поговорить об этом. Есть что сказать?
     Браун покачал головой:
     - Марти всегда держался особняком. Ни с кем дальше клуба не общался.
     У Дэнни пересохло в горле:
     - Гойнз гомосексуалист?
     - Чего это?
     - Голубой, педик, гомик? Мальчиков любит? Браун допил свой "Листерин" и
вытер губы:
     -  Это вы зря.  Нехорошо говорить гадости о человеке, который не сделал
вам ничего плохого.
     - Ну  так ответь на мой вопрос, - сказал Дэнни. Музыкант открыл футляр;
инструмента в нем не
     было  -  одни  бутылочки  с "Листерином"  для  полоскания  рта.  Честер
отвернул пробку, неспешно сделал один долгий глоток.
     - Это за Марти, - сказал он. - Я ж не  такой дурак,  как  вы думаете, и
знаю,  что  он умер.  Не был он никаким  гомиком.  Может,  с бабами он  и не
крутил, но курва буду - педом он не был.
     Со  сведениями,   полученными  от  Честера   Брауна,  Дэнни  кинулся  к
телефону-автомату.  Первым  делом  он позвонил  в  объединенный  полицейский
архив, где выяснил, что Мартин Митчел  Гойнз по обвинению в проникновении со
взломом  не задерживался, что  никаких молодых светловолосых  сообщников  по
двум уголовным делам, связанным с марихуаной, в его деле не значится, что  в
Сан-Фернандо  примерно  в 1942--1945 годах молодой человек с явными  следами
ожогов на  лице  по  делам,  связанным  с  мошенничеством  и наркотиками, не
задерживался.
     Звонок на коммутатор участка Западного  Голливуда свел его  с обиженной
Карен Хилтшер.  Она сказала,  что ее долгие переговоры с тюремным архивом по
досье  секс-преступников  дали  такой  результат:  ни  у  кого  из   четырех
осужденных не  было группы  крови 0+. Ответили  на запрос  и  Сан-Квентин  и
Лексингтон.  Оттуда  сообщили,  что   Мартин  Гойнз  в  заключении  держался
особняком, а его  адвокат в  Лексингтоне  упомянул, что Гойнз до сих  пор не
появился у социального работника, который  им занимался, и после возвращения
в Лос-Анджелес ничего  не  сообщил даже о месте жительства. На всякий случай
Дэнни  попросил  Карен посмотреть  в  участковом архиве дела  на грабителей,
имевших отношение к джазу, и уточнить, не проходит ли по тамошним документам
парень  с обожженным лицом, который любит  джаз. Разобиженная девушка все же
согласилась  порыться в  бумагах.  Дэнни повесил трубку,  решив,  что  обед,
которого он так страшился и который он  обещал  Карен, придется устроить уже
не у Майка Лаймана, а в  более роскошной  "Кокосовой  роще", чтобы  умаслить
девушку.
     В  час  дня Дэнни от нечего делать  снова решил проутюжить уже знакомые
тротуары  и мостовые. Он поехал  в негритянский квартал и  битых четыре часа
опрашивал жителей  прилегающих к  Сентрал-авеню улиц и переулков о  Гойнзе и
седовласом человеке. В сумерках он вернулся в Западный Голливуд, припарковал
машину  на  углу Сансет и  Дохини  и стал  обходить дома на холмах  северной
стороны  и  по южной стороне ближе к бульвару Санта-Моника. В  голове у него
вертелась неотвязная мысль: почему, чтобы избавиться от трупа, убийца выбрал
именно  Аллегро-стрит.  Если убийца  живет  где-то поблизости, это дало  ему
достаточно времени  для  истязания мертвого Гойнза, Аллегро  же  он  выбрал,
просто чтобы  поиздеваться над  полицией. Машину он  бросил там, чтобы сбить
полицию со следа, а живет он совсем в другом месте. Эта версия вела к другим
заключениям  "субъективного  мышления"  -  фундаментального  принципа  Ганса
Маслика. Тут Дэнни подумал, что собственный автомобиль оставил убийца где-то
поблизости,  чтобы  тут  же   уехать,  и  новогодним  утром,   утомленный  и
опустошенный  после  приступов  безумной  ярости,  прогуливался  по  Стрипу,
смешавшись с праздничной толпой.
     И тут Дэнни стало жутко.
     В   своей   знаменитой  работе  Маслик   описывал  метод  психоанализа,
разработанный им в  ходе исследований,  проводившихся совместно  с Зигмундом
Фрейдом.  Метод  получил  название "Мысленная  кинокамера"  и  заключался  в
представлении   деталей  и  обстоятельств   так,  как  это  мог  видеть  сам
преступник.  При этом  воспроизводились  все  ракурсы  и оптико-механические
приемы  современной  кинокамеры. Глаза исследователя становились объективом,
который может наезжать на  предмет и удаляться, показывать застывший крупный
план,  выбирать  детали  заднего  плана  и давать картине преступления  свое
толкование. Этот прием вспомнился Дэнни,  когда он был между Сансет  и Горн:
попробовать представить себе, что сейчас 3 часа 45  минут новогодней ночи, и
взглянуть на окружение глазами маньяка,  идущего домой или к своей  машине в
толпе гуляк-полуночников и пытающегося обрести душевное равновесие. Но он не
увидел ни толп людей на Стрипе, ни очереди в ресторан "Мокамбо", ни служащих
за конторкой  мотеля "Джек Драйв". Тогда  он  сразу "включил"  крупный  план
пустых  глазниц Мартина Гойнза, его  внутренностей и  паха,  на  многократно
увеличенный  труп  в  цветном  исполнении,  подготовленный  для  посмертного
вскрытия. Перед ним вильнула машина; по коже побежали мурашки, калейдоскопом
мелькали образы саксофониста Коулмена, похожего на него персонажа из фильма,
на  котором  он  был с Карен,  Тима...  Направил "мысленную  кинокамеру"  на
прохожих, но в его объективе заплясали уроды...
     Он еще долго приходил  в себя после этого эксперимента.  Вспомнил: ведь
он со вчерашнего дня ничего еще не ел. Решил погодить со своей дозой бурбона
и  пройти  весь  Стрип  с незамутненной головой. Чтобы окончательно  отойти,
нужно было заняться простой полицейской  работой: обойти все ночные клубы  и
рестораны и задать вопросы о высоком седом человеке в новогоднюю ночь.
     Так он и сделал.
     И снова никакого результата.
     Два часа потрачены впустую.
     Один  и тот же ответ  он  получил в  "Сирано", "Голубой комнате Дэйва",
"Сайро", "Мокамбо", "ЛаРю",  в  "Кофе  Боба", "Шерри", "Логове  Бруно"  и  в
"Кинокафе": никто не вспомнил одинокого высокого седого человека.
     Была уже  полночь, когда Дэнни сел за руль и отправился в "Лунный свет"
выпить свои  четыре рюмки. Дженис Модайн, его лучшая осведомительница, ходит
с лотком  сигарет между столиками  с редкими ночными  клиентами.  В закрытых
кабинках целуются влюбленные парочки, другие,  нежно обнявшись, танцуют  под
медленные ритмы баллад,  льющиеся из  музыкального  автомата.  Дэнни  сел  в
кабинку, спиной к эстраде. Через минуту появилась Дженис с четырьмя  рюмками
и водой со льдом на подносе.
     Дэнни быстро  опрокинул в себя  все рюмки. На  Дженис  он  не смотрел -
намек, чтобы она оставила его  одного.  Ему не хотелось выслушивать  от  нее
слова благодарности: Дэнни удалось замять выдвинутые против Дженис обвинения
в  занятиях  проституцией.  Свежие сплетни о Микки  Коэне ему тоже были ни к
чему.  Бесполезно,  ведь  главный уголовник на участке  Западного  Голливуда
держит  в кармане  всю  полицию участка.  Его  уловка  не удалась:  дев