Джеффери Фарнол. Седина в бороду Jeffery Farnol. The Quest of Youth (193...) Перевод с английского Алексея Верди и Игоря Алюкова Оглавление Глава I, в которой доктор Уотерспун дает рецепт Глава II, в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом Глава III, в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн Глава IV, в которой путники беседуют Глава V, в которой ничего не происходит Глава VI, в которой сэр Мармадьюк завтракает Глава VII, в которой сэр Мармадьюк составляет завещание Глава VIII, в которой сэр Мармадьюк остается без трости Глава IX, в которой герои пускаются в бегство Глава X, в которой прославляется хлеб с маслом Глава XI, в которой сэр Мармадьюк делает покупки Глава XII, посвященная, главным образом, платью и шляпке Глава XIII, в которой речь пойдет о деревянном сарае и ночных страхах Глава XIV, которая знакомит читателя с Горацием, ослом воистину замечательным Глава XV, которая не повествует ни о чем конкретном Глава XVI, представляющая бродячего торговца по имени Болтун Дик и его взгляды Глава XVII, доказывающая неразумность здравого смысла Глава XVIII, в которой есть нечто ослиное Глава XIX, посвященная ведьмам и прочей нечисти Глава XX, живописующая радости Аркадии Глава XXI, в которой солнечный свет перемежается сумраком теней Глава XXII, в которой мистер Вэмпер сообщает ценные сведения Глава XXIII, в которой Ева-Энн дает характеристику сэру Мармадьюку Глава XXIV, полная тревоги и волнений Глава XXV, в которой мы знакомимся со старым другом Глава XXVI, содержащая описание героического явления полубога Глава XXVII, посвященная, в основном, Руперту Беллами, Герою-Победителю Глава XXVIII, в которой появляется болтливая парочка с Боу-стрит Глава XXIX, в которой события развиваются с головокружительной быстротой Глава XXX, в которой герои отправляются-таки в Лондон Глава XXXI, повествующая о быстрой скачке, лунном свете и внезапном исчезновении Глава XXXII, в которой описываются лондонский район Джайлз-Рентс, мистер Шриг и некий актер Глава XXXIII, иллюстрирующая чудодейственную силу скрипки Глава XXXIV, в которой тени сгущаются Глава XXXV, в которой излагаются основы дедуктивного метода мистера Шрига Глава XXXVI, содержащая упоминание о поджаренных почках Глава XXXVII, в которой речь пойдет о шишковатой трости мистера Шрига Глава XXXVIII, в которой миледи читает молитву Глава XXXIX, в которой миледи отправляется в последний путь Глава XL, в которой рассказывается о последнем часе убийцы Глава XLI, будучи последней, как можно более сжато завершает повествование Глава I, в которой доктор Уотерспун дает рецепт Убранство комнаты поражало величественной роскошью. Отменный вкус сквозил во всем - в бесценных персидских коврах на полированном полу, в занавесях из чуть выцветших старинных тканей, в глубоких уютных креслах, так и приглашавших погрузиться в их мягкие недра, в тех облагороженных временем украшениях, расставленных то здесь, то там, наконец, в великолепных резных потолках мореного дуба. И все же самым изысканным, самым утонченным и самым благородным объектом в этой удивительной гостиной был некий джентльмен, задумчиво и томно склонившийся над книгой в глубоком кресле у камина. Его внешность, даже на самый придирчивый взгляд, поражала благородством и достоинством, печатью которых отмечены лишь лучшие представители рода человеческого. Высокий и стройный, джентльмен этот был одет так, как одевается человек, заботящийся только о том, чтобы избежать вульгарности в деталях своего одеяния. Костюм же, являвшийся истинным чудом портновского искусства, в свою очередь отвечал ему взаимностью - он сидел на джентльмене столь отменно, что не оставалось никаких сомнений - и сюртук, и гетры, и галстук попросту влюблены в своего обладателя. Джентльмену было лет сорок. Густые вьющиеся волосы обрамляли узкое, точеное, холодно-спокойное лицо, единственным недостатком коего являлась некоторая преувеличенность указанных черт. С другой стороны, это бледное лицо можно было бы назвать чрезвычайно внушительным, если бы не излишняя мягкость чувственного рта, не тусклость взгляда и не общая утомленность, сквозившая в облике этого господина. И действительно, сэр Энтони Эшли Джон де ла Поул Вэйн-Темперли Мармадьюк имел наружность, в точности соответствующую содержанию, а именно, он был последним и самым блестящим представителем в длинной веренице истинных джентльменов. Ему до смерти наскучило все и вся, и прежде всего ему чертовски надоела его собственная персона. Так сидел наш замечательный джентльмен у камина, вяло склонившись над страницами старой книги, когда в дверь мягко и вкрадчиво постучали. Через мгновение в гостиную осторожно ступил человек, своими манерами и видом чрезвычайно похожий на представителя славного сословия джентльменов, но на самом-то деле таковым не являющийся. Он беззвучно притворил дверь, учтиво кашлянул в кулак и склонил свою респектабельную голову в почтительном и вместе с тем полным достоинства поклоне, ожидая, пока сэр Мармадьюк, поглощенный книгой, не заметит его присутствия. Тот поднял глаза. - В чем дело, Пэкстон? Имитация джентльмена склонила голову с безукоризненным пробором еще ниже и пробормотала: - Доктор Роберт Уотерспун, сэр. Вы дома, сэр? Сэр Мармадьюк утомленно вздохнул, заложил страницу тонким пальцем и вяло кивнул головой. Пэкстон неслышно удалился, затем появился вновь и торжественно объявил: - Доктор Уотерспун! Не успел он еще закрыть рот, как целомудренный покой гостиной был нарушен низеньким, чрезвычайно коренастым человеком. Человек топал ногами, звенел ржавыми шпорами, хлопал разметающимися во все стороны полами сюртука, словом, производил неимоверный шум. Тяжело дыша, он швырнул в ближайшее кресло хлыст и потрепанную шляпу, но промахнулся. Нимало не смутившись, человек двинулся прямо на сэра Мармадьюка, не иотрывавшего от него несколько потрясенного взгляда. Широко растопырив локт, он схватился волосатой ручищей за небритый подбородок. - Язык! - прохрипел посетитель. - Мой дорогой Роберт! - в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк. - Покажи язык! - Мой милый Роберт! - Пульс! - В мгновение ока рука сэра Мармадьюка оказалась в плену огромных лап доктора, и опытные пальцы бесцеремонно забрались под кружевную манжетку. - Так, теперь язык! - рявкнул доктор. - Что случилось, Роберт? Ты ошибаешься, я... - Ничуть, Тони, ничуть! У тебя разлитие желчи! Печень! Ты слишком много ешь! И слишком мало двигаешься! - Боже! - сэр Мармадьюк мягко, но решительно высвободил свое запястье и пожал руку гостю. - Ради Бога, Роберт, присядь и дай мне вставить хоть слово. - Желчь! - снова рявкнул Уотерспун и бухнулся в кресло. - Прописываю тебе скакалку! Порастрясешь печень - прочистишь каналы... - Роберт, я хотел бы посоветоваться с тобой по поводу молодого Беллами, твоего крестника... - И твоего племянника, Мармадьюк! - Верно, будь он неладен! Я слышал, у молодого повесы опять неприятности? - Неприятности?! Он исчез! Этот малый попросту удрал! - Ты хочешь сказать - он в бегах? - Именно, Марми! Прихватил денежки и улизнул. Во всяком случае, так написал мне Торнберн. - А, Торнберн - самый блестящий из деловых людей... - Да, и живой, как вяленая селедка! - Мой дорогой Роберт! - сэр Мармадьюк вскинул белую руку в протестующем жесте. - Неужели? - Безусловно! - яростно тряхнул головой доктор. - Этот Торнберн только и знает, что скрипеть пером. Мумия, вот и все! А Руперт Беллами, дьявол бы его побрал, молод и дик, как жеребец. Так может ли засохшая мумия справиться с жеребцом? Нет! И снова - вот и все! Доктор выдернул из кармана табакерку, открыл ее, подцепил добрую щепоть табака, втянул половину в себя за три оглушительных всхлипа, остальное же рассыпал вокруг к нескрываемому ужасу и отвращению сэра Мармадьюка. - Роберт, пожалуйста, помни, что после того как твой крестник... - И твой племянник! Единственный сын твоей сестры Марии! - Она умерла, - кротко заметил сэр Мармадьюк. - И его отец тоже отдал Богу душу! - Доктор оглушительно чихнул. - Ну, вот об этом, может, и не стоит жалеть, Роберт. - Сэр Мармадьюк слегка нахмурился. - Однако, после прискорбного фиаско Руперта на стезе твоей собственной профессии, достопочтенный Торнберн согласился взять его в свою контору исключительно из уважения ко мне, а теперь ты утверждаешь, что этот юноша... - В бегах, - удовлетворенно закончил доктор. - Но... - И снова в долгах. - Шестьсот с лишним фунтов, - подтвердил Уотерспун. - Я так и понял. Вчера я получил от него весьма характерное письмо... - Которое ты, конечно же, проигнорировал! - Разумеется! - кивнул сэр Мармадьюк. - Ты уже оплачивал его долги? - Дважды! Так что с ним произошло, Роберт? - Черт его знает! Да и к чему беспокоиться? Ведь малый для тебя ничего не значит, да и никогда не значил. Ты даже ни разу не видел его. - Со времен его младенчества, к счастью, нет. - Так что, если он жаждет очутиться в объятиях дьявола, скатертью дорога! - Ни в коем случае, Роберт. Хотя юноша и приносит одни огорчения, все-таки он мой родственник, и на мне лежит обязанность... - Оплатить его долги? - Да. - Ради своего имени, не так ли? - Именно так. - А что же будет с мальчиком? - А вот это меня нисколько не интересует. - Ого! - воскликнул доктор. - Ну и ну! - Но я, разумеется, постараюсь восстановить его репутацию. - Опять же ради своего доброго имени? - Да и... - У твоего имени есть заботы и поважнее, Энтони Мармадьюк! - Что ты этим хочешь сказать? - Твоя печень, Тони. Ты желт, как новенькая гинея. - Все это чепуха! - сэр Мармадьюк с тревогой взглянул на свое отражение в ближайшем зеркале. - Я, конечно, сознаю, что мне уже сорок пять... - Ого! - промолвил доктор. - ...и я уже давно потерял интерес и вкус к жизни... - Ну и ну! - прокряхтел Уотерспун. - Жизнь, - вздохнул сэр Мармадьюк, оседлывая своего любимого конька, - это все возрастающая скука, доводящая тебя до полного отчаяния, когда ты представляешь тоскливую вереницу однообразных дней, что безысходной чередой тянутся к неизбежному и опять же скучному концу... - Это печень! - снова вскричал Уотерспун. - Это желчь! Селезенка! Печень! И ничего больше! - Нет, милый мой Роберт, ты сам посуди. - Сэр Мармадьюк взглянул на приятеля своими тускло-печальными глазами. - Сорок пять - трагический возраст. Легкие крылья юности подрезаны, и если прежде мы парили над суетой будней, презирая трудности и опасности, обратив свои взоры к небу, то ныне Средний Возраст клонит нас к земле, заставляет вдыхать запах пыли и пепла, а его неизменные спутники Здравый Смысл и Респектабельность так и тычут нас носом в трудности предстоящего пути... А мне вчера стукнуло сорок пять, дорогой доктор Боб! - Ха! - рявкнул доктор Уотерспун. - И что с того? Взгляни на меня! Мне пятьдесят, и я здоров, как бык - ем с аппетитом, сплю сладко, пью с охотой, и все почему? Потому что я не забиваю себе голову дурацкими мыслями о своей драгоценной персоне, а занят заботами ближних. Все дело только в одном, сэр Мармадьюк, Энтони, Эшли, Джон де ла Поул и прочее, и прочее! Ты слишком печешься о себе и своем имени. Вот и все! - А этим утром, - горько вздохнул сэр Мармадьюк, тускло блеснув на доктора скорбным взором, - этим утром я обнаружил у себя на голове седой волос. - Чепуха! погляди на меня! Черт бы меня побрал, я сед как лунь. И все же полон сил и энергии! - Ну ты всегда был очень энергичен, я помню, в школьные годы ты ... - А ты! - парировал доктор. - Ты же был тот еще проказник! Разве не ты забрался на церковный шпиль? Разве не ты подпалил сено старика Бартона? Неужели ты забыл, как дрался с этим верзилой, сыном мясника. Мрачное лицо сэра Мармадьюка чуть просветлело. - В четвертом раунде он зашатался, - тихо прошептал он. - А в седьмом ты вздул его как следует! - вскричал доктор. - Клянусь небом, мы тогда были и проворны, и сильны! - Но сейчас мне сорок пять, Роберт! Душа моя устала от жизни, я разочарован во всем и ни в чем уже не нахожу радости. Даже я сам не радую себя. - Тебе надо влюбиться! - Никогда больше! - Это еще почему? Из-за этой дурехи, что бросила тебя столько лет назад? - Никогда! - скорбно повторил сэр Мармадьюк. - Ну тогда просто женись и заведи детей... - Боже праведный! - с омерзением воскликнул наш джентльмен. - Видеть свое повторение в миниатюре? Что может быть отвратительнее? - Тогда отправляйся в путешествие! - Я странствовал пять лет, милый Роберт, и убедился, что переполненные города столь же безлюдны, как и пустыни. - Тогда почему бы тебе не прострелить чью-нибудь башку? Давно ты дрался на дуэли? - Не годится. В наши дни дуэль превратилась в скучнейший социальный институт. Да к тому же стрелок я отличный, так что результат всегда удручающе однообразен. - Сэр Марамадюк покачал головой и вздохнул еще более уныло, чем прежде. - Сорок пять! - пробормотал он. - Впустую растраченная жизнь! Несчастный мир, и я несчастнейший из его обитателей... - Хандра! - гаркнул доктор. - Все это лишь одна хандра, черт бы ее побрал! Твоя болезнь проста и очевидна, Тони! Слишком много роскоши, слишком много праздности, слишком много денег! Ты так богат и влиятелен, что тебе нет никакой нужды прикладывать хоть какие-нибудь усилия. А усилия - это жизнь! Если бы судьба была к тебе менее благосклонна и в один прекрасный день лишила тебя денег и титула, одела бы тебя в рубище и пешком отправила в объятия враждебного мира, то ты в самом скором времени умер бы от голода, замерз, словом, отдал бы концы. Вот и весь сказ! Сэр Мармадьюк тонким пальцем коснулся изогнутой брови и глубоко задумался. - Отдал бы концы? - наконец повторил он. - Нет. Я склонен полагать, что это не так, дорогой мой друг. - Никаких сомнений! - рявкнул доктор Уотерспун и схватил шляпу и хлыст. - Мне было бы нелегко, - продолжал свои рассуждения сэр Мармадьюк. - Без всякого сомнения, на меня обрушились бы тысячи различных неудобств, но погибнуть? - Шесть месяцев и ни днем больше! - проревел доктор Уотерспун. - Погибнуть? Нет... - Да! - Доктор встал. - Ты погибнешь, не пройдет и полгода, или же вернешься помолодевшим! - Помолодевшим? Что ты хочешь сказать, Роберт? - Послушай меня, Тони! Познать добродетель Нищеты и Несчастья, бестрепетно противостоять Страданию, познать Унижение - все это не по зубам благородному джентльмену, погрязшему в хандре и скуке. Чтобы утешить ближнего своего, чтобы разделить с ним лишения и беды, нужно быть обыкновенным человеком, у которого нет времени думать о своих желчных протоках или седом волосе в шевелюре. Такому человеку всегда столько лет, на сколько он себя чувствует. В этом-то и состоит секрет юности, дорогой Тони. Работай! Работай, трудись ради других! Забудь о своей хандре, погрузись в тревоги о людях, работай вместе с ними, страдай вместе с ними, и ты снова станешь молодым! Так что будь здоров! - Доктор подскочил к Мармадьюку, сжал его руку и, вихрем пронесясь по комнате, исчез, оглушительно хлопнув дверью. Сэр Мармадьюк глубоко вздохнул, выбрался из кресла и подошел к окну. Его старый школьный приятель, громким воплем подозвав лошадь, спустился по ступеням, взгромоздился на жалкое, непривлекательное создание, лишь по недоразумению именуемое скакуном, и затрусил по своим делам. Сэр Мармадьюк с отвращением проводил лошадь взглядом. Бог мой! Что за уродина с крысиным хвостом! И это, когда то ли восемь, то ли девять великолепных жеребцов в нетерпении бьют копытами в стойлах докторской конюшни! Сэр Мармадьюк хмуро оглядел чопорный, ухоженный парк и фруктовый сад. Лучи заходящего солнца волшебными бликами играли на деревьях и траве. Но тоска, казалось, навеки поселилась в сердце нашего героя. Наконец он отвернулся от окна, присел к бюро и принялся за письма. Закончив, он запечатал конверты, аккуратно надписал, потом взял шляпу с тростью и вышел из дома. Глава II, в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом Когда сэр Мармадьюк ступил на лестницу, ведущую в его любимую охотничью беседку, он и услышал в первый раз эту неистово-прекрасную мелодию, в которой, казалось, слились все несчастья и тревоги бренного мира. Невыразимо печальная музыка лилась откуда-то из глубины парка, из его таинственных темно-зеленых недр. Она то нарастала величественным аккордом, то почти затихала всхлипом одинокой струны. Сэр Мармадьюк замер. Затаив дыхание, он вглядывался в зеленую колышащуюся тьму. Далекие зарницы и тоскующая мелодия придавали пейзажу какой-то щемящий трагизм. Зачарованный музыкой и красотой умирающего дня, сэр Мармадьюк предался печальным размышлениям о своей пылкой, навсегда ушедшей юности, о разочарованиях прожитых лет, о грусти невоплотившихся мечтаний и неудавшихся стремлений. Он думал о разбитых идеалах своей молодости, о поруганной юношеской вере... Но музыка внезапно смолкла, раздались резкие крики и топот бегущих ног. Из-за деревьев вынырнула человеческая фигурка. Одет человек был крайне бедно. Руки крепко стискивали скрипку и смычок. За ним гнались двое в форменных вельветовых костюмах. Сэр Мармадьюк узнал своих лесничих. Они грубо схватили человечка и потащили, не обращая никакого внимания на его мольбы и жалобные стоны. - Остановитесь! - Лесники почтительно замерли. - Подойдите! - приказал сэр Мармадьюк. - Как скажете, сэр. - Старший лесник отер пот со лба. - Мы схватили этого малого в парке, ваша честь, он охотился, сэр... - Со скрипкой, Мартин? - Ну не знаю, сэр, мы нашли у него пару силков. - Оставьте его здесь и ступайте. Лесники поклонились и молча исчезли. Скрипач погрозил им вслед маленьким кулачком. - Так-то лучше! - крикнул он, затем повернулся к своему спасителю, сорвал с головы потрепанную шляпу и низко поклонился. Голова его была совершенно седа. - Сэр, примите мою благодарность, а если пожелаете, и мои дружеские чувства. Пршу вас, следуйте за мной, и вы не пожалеете. - Вы замечательно играете, - сэр Мармадьюк подстроился под семенящие шажки маленького музыканта. - Все так говорят, сэр. - Скрипач быстро и весело тряхнул головой. - Хотя обычно меня просят сыграть джигу или что-нибудь столь же незатейливое. Но я хорошо умею обращаться не только со скрипкой! Взгляните, дружище, сюда. - Он бросил на Мармадьюка лукавый взгляд и, украдкой оглядевшись по сторонам, вытащил из глубокого кармана своей куртки фазана. - Прекрасная работа и прекрасная птица. Вы ведь не станете возражать? Сэр Мармадьюк покачал головой и меланхолично улыбнулся. - Я хотел бы послушать вашу игру. Скрипач засунул свой трофей обратно в недра куртки, прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком и заиграл легкую танцевальную мелодию. Так они шли бок о бок сквозь мягкое сияние заходящего солнца. Маленький скрипач играл с вдохновением истинного артиста; веселые живые пьесы сменялись величественными напевами далеких дней, жалобными и тоскливыми. Мелодии, казалось, несли с собой надежды и стремления, радости и печали, мрачные сомнения и прекрасные идеалы поколений, давно сошедших со сцены жизни и ныне забытых. И пока волшебная скрипка пела, смеялась, причитала и рыдала, ноги скрипача выделывали невиданные па, а сам он то хитро посмеивался, то жалобно постанывал. Сэр Мармадьюк слушал, очарованный гением этого странного человека, но все же что-то в поведении музыканта его смущало. - Ага! - внезапно вскричал маленький скрипач. - Я сыграл вам музыку наших предков, песни древнего народа и... вы поняли. Я вижу, вы знаете толк в настоящей музыке, а потому позвольте поприветствовать в вашем лице, сэр, истинного ценителя искусства. - А я, дорогой друг, - отвечал ему сэр Мармадьюк, - приветствую в вашем лице истинного мастера. - Мастера, говорите? Что ж, верно, сэр. Так меня звали в те благословенные далекие дни. В Италии, на родине скрипки. - Прошу вас, назовите ваше имя, друг мой. - Старое бренное тело, - невпопад ответил скрипач, - тело, в котором живет лишь половина души, а вторая половина покоится с той, которой не стало. Мое имя? Я давным-давно позабыл его. Но зовите меня просто Джек, меня все так зовут - скрипач Джек. Я играю на сельских ярмарках и церковных праздниках, на свадьбах и крестинах. Люди любят мою чудесную Джиневру. - Тут он нежно поцеловал скрипку. - Именно она возносит меня над печалями этого мира, прямо к стопам Господа. Это Джиневра возвращает обратно ее душу, душу той, кого я любил всем сердцем, ибо лишь мертвые - истинно живые, и Джиневра знает это. Если вы любите и понимаете музыку, вам следует послушать, как я играю для тех счастливцев, что сбегаются на зов моей скрипки, когда я по вечерам в тиши деревьев касаюсь ее смычком. - Кого вы имеете в виду? - мягко спросил сэр Мармадьюк. - Тех, кто уже не подвластен земным страданиям, сэр. Души ушедших навсегда. Только они по-настоящему живы, только они способны любить. И первая их них - та, что рядом со мной. О нет! - засмеялся он. - Нет, нет, вы не увидите ее, ибо она умерла много лет назад, но душа ее всегда со мной, она улыбается мне солнечным лучом, шепчет каплями дождя, смотрит на меня глазами цветов. Она всюду, где живет Прекрасное, сэр! Именно ей я играю в вечерний час, когда усталый день закрывает глаза и все вокруг замирает. Я играю музыку, которая возносит меня к Богу и к ней, моей Прекрасной, моей розе, увядшей, сломанной, втоптанной в грязь. О, Боже! - Маленький скрипач вздрогнул и стряхнул дрожащей рукой выступившие слезы. - Сэр, - вздохнул он, - великие воды глубоки, но любовь глубже! Мечи остры, но печаль еще острее. Молитва прекрасна, но музыка... Ах, этот язык богов, он позволяет мне говорить с ней, лишь благодаря ему я способен вынести любые страдания, ибо, сэр, Бог милостив. Так они шли по усыпанным листвой дорожкам. Маленький скрипач все говорил и говорил, время от времени его живые глаза начинали блестеть еще сильнее из-за выступавших слез. И смущение Мармадьюка постепенно уступило место невыразимой жалости. Наконец они достигли высокой живой изгороди, в диком переплетении которой имелась ветхая калитка. Открыв ее, скрипач прошел вперед и жестом пригласил спутника. Сэр Мармадьюк ступил следом, и его глазам открылся сад, некогда ухоженный, но теперь заросший дикой ежевикой и высокой травой, в глубине которого виднелись стены полуразрушенного здания. - Здесь. - Смычок указал на дом. - Здесь мы жили. Она и я. Здесь она играла ребенком, и сюда я прихожу всякий раз, когда представляется у меня возможность. Присядьте, мой друг, на этот пень. Она любила здесь сидеть, мы называли его "троном". - Сэр, - Мармадьюк огляделся. - Судя по всему, я нахожусь на святом для вас месте! - Он снял шляпу. Скрипач улыбнулся и коснулся руки джентльмена смычком, и в этом жесте была подлинная нежность. - О, сэр, - тихо сказал он. - Вы все поняли и проявили такое удивительно сочувствие. Но тише, они ждут! Они уже собрались, и она тоже здесь, она среди нас. Пожалуйста, присаживайтесь, я начинаю. Сорвав с головы шляпу и отшвырнув ее в сторону, он откинул назад свои длинные белые пряди и запрокинул к небу лицо, проступавшее в сумерках бледным овалом. Благоговейным жестом скрипач поднял смычок и заиграл. Чудесный напев поплыл в вечернем воздухе, торжественный и величавый, закончившись едва слышной нежнейшей трелью. Его сменила благородная мелодия, быстрая, легкая, полная неудержимого веселья. Юность, не знающая горестей и бед, наполняла ее. А потом словно сами росистые зори и безоблачные небеса зазвенели под смычком скрипача; мир был чист, невинен и не омрачен грехом, а жизнь прекрасна и удивительна; эта музыка была словно дар Божий, в ней соединились солнечный свет и мерцание звезд, шелест лесов и шепот ручья. Она была напоена сиянием радости. И сэр Мармадьюк, очарованный величием и разнообразием напевов, забыл о своем несносном возрасте. Молодость вдруг вернулась к нему, а вместе с ней Идеалы, вернулось Будущее, и стремления и надежды вновь переполняли его душу. Но вот мелодия изменилась, зазвучали тревожные ноты, словно послышался голос Страшного Суда. - О, человек, оглянись назад, оглянись на свою юность, на свою пылкую и молодую душу. Подумай о том, кем ты был и кем ты стал. Вспомни о всех растраченных идеалах и неисполнившихся мечтаниях, вспомни годы, не знавшие радости и любви, вспомни себя! Вспомни эгоиста, холодного и бездушного, вспомни усталость и одиночество своей души! Вспомни и ответь: куда ведет твоя одинокая дорога? И снова музыка изменилась, ее голос звучал теперь мягче и участливей. - О, одинокая, утомленная душа, в этом мире все-таки есть утешение, ведь найдется немало тех, кто нуждается в тебе. Обрети счастье и смысл, обрети ушедшую силу - забудь о самом себе и вспомни о других, и юность вернется. Ибо тот, кто служит своим ближним, служит Богу. Захваченный удивительными напевами, сэр Мармадьюк почувствовал, как рвется навстречу музыке истосковавшееся сердце. Горестный вздох сожаления вырвался из самой глубины его души. И в это самое мгновение ангел, живущий в душе каждого человеческого существа, ангел, столь долго сдерживаемый циничными условностями, праздной ленью, эгоизмом и равнодушием, разорвал оковы и вознесся ввысь. Музыка, казалось, достигла высшей точки в своей торжественности, и тут она смолкла, оборвавшись резким диссонансом. Сэр Мармадьюк вздрогнул и посмотрел вверх, туда, куда указывал смычок скрипача. - Луна! - прошептал тот. - Сегодня полнолуние... Эта луна... Она всегда воплощала для меня зло, одно лишь зло, она похожа на лицо мертвеца, столь же бледна и неподвижна. Она словно лицо моей Прекрасной. Мертвые! - простонал скрипач. - Мертвые! Я вижу их... я вижу, как поднимают они ее из реки, как с длинных волос стекает зеленая отвратительная слизь, а лицо так спокойно. О, моя Прекрасная! Твой чудесный голос умолк навсегда. Моя Любимая! А эта бледная луна смеется надо мной, этот мертвый круг смотрит на меня и смеется. О, как страшно мне! Сэр Мармадьюк встал, ему хотелось утешить и ободрить маленького скрипача, он протянул к нему руки, но тот в страхе отпрянул. - Прочь! - вскричал несчастный. - Не троньте меня, не прикасайтесь, на мне лежит проклятие! Ее убийца все еще жив, он все еще весел, и проклятая луна знает о том и смеется, смеется... О, Боже, он ходит по земле, он наслаждается радостями жизни, а она покоится в могиле холодная и недвижимая! - Скрипка выпала из его рук. Скрипач спрятал изможденное лицо в скрюченных пальцах, рыдания сотрясли его хрупкое тело. Сэр Мармадьюк попробовал утешить его, но скрипач пронзительно вскрикнул и оттолкнул участливую руку. - Оставьте меня! Оставьте меня, это мой черный час, предоставьте меня луне. Дикий крик, исполненный невыразимой тоски, прокатился над парком, и маленький скрипач распростерся на земле рядом с пнем, служившим когда-то троном детских игр, он обхватил старое дерево руками, прижался мокрой от слез щекой к шершавой коре и затих. Сэр Мармадьюк медленно удалился, оставив маленького скрипача наедине с его болью. Стемнело. Серебро волос светилось на темной земле. Глава III, в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн Сэр Мармадьюк, тяжело опираясь на трость, с огромным интересом разглядывал стог сена. Конечно же, ему и прежде доводилось видеть подобные сооружения, но никогда еще столь прозаическая вещь, как сено, не вызывала в нем такого интереса. Сэр Мармадьюк смертельно устал, он попросту валился с ног. Он отошел слишком далеко от дома, пройдя не одну милю по пыльным нескончаемым дорогам, его изящные сапоги с кисточками на голенищах, совершенно не приспособленные для столь тяжелых испытаний, натерли на ногах кровавые мозоли, и вот теперь сэр Мармадьюк со сбитыми в кровь ногами, с ломотой во всех членах, разглядывал столь необычный для себя объект, а в его взгляде читался нескрываемый интерес. Это был довольно высокий стог, он выглядел мягким и уютным, он словно обещал утомленному путнику роскошное ложе для его ноющих членов. Сено наполняло воздух ароматом, навевающим заманчивые мысли о предстоящем забытьи. И, самое главное, к стогу была приставлена лестница, так и манившая воспользоваться услугами чудесного ложа. Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе. - Сорок пять! - бормотал наш герой. - Как глупо и нелепо. Как все ... - Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье. Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом: - Тише! И голос, и рука, вне всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой. - Послушайте, мадам... - начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки. - О, помолчи же! - зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался. В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос. В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем. - О, Господи - вздохнул толстяк. - Бедная несчастная глупышка. - Да уж, воистину глупая девчонка! - проворчал худой. - Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная... - Ее следовало бы выпороть! - Но, Эбенизер... - Выпороть, Иеремия! Высечь как следует! - Ты слишком жесток, брат. - А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал... - Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать. - Послушайте, - вмешался в разговор человек с фонарем. - Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать. - Верно, Джейкоб, верно! - вздохнул толстый Иеремия. - Надо искать, она не могла далеко уйти. - Стог! - воскликнул тощий Эбенизер. - Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее. - Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер. - Она должна быть... - Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно... - Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться! - Но может он забралась на стог, Иеремия... - Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте... О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет... - Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят! - Тише, брат! - Нам и впрямь следует поторопиться! Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком. Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить: - Почему вы плачете? - Потому, - голос ее был глубок и мягок, - что я люблю их всем сердцем, и у меня душа разрывается на части при мысли, что я покидаю их надолго, если не навсегда. - Тогда почему бы вам не вернуться обратно? - Нет-нет, я не могу, пока не могу. - Почему? - Я убежала из дома, чтобы выйти замуж, - просто ответила девушка, - и все же... - тут ее голос стал удивительно нежен - мне так тяжело оставлять этих дорогих мне стариков. Видите ли, я у них единственный ребенок, у них больше никого нет и не будет. - Вы их племянница? - Да. - И вы действительно направляетесь в Лондон? - Да. - И, как я понял, не одна? - С возлюбленным, сэр. - С тем самым человеком, которого ваш дядя назвал негодяем? - О, он не знает его так хорошо, как я. - А вы, конечно же, полагаете, что знаете своего возлюбленного очень хорошо? Девушка удивленно взглянула на него. - Ну да, сэр. А как же иначе? Ведь я люблю его. Тут сэр Мармадьюк быстро нагнулся и заглянул ей в лицо. Чудесные глаза открыто встретили его пытливый взгляд, они были чисты, как луговая роса. - Вы действительно любите его, дитя мое? - Да! Он настоящий джентльмен, красивый и смелый. И любит меня всей душой. Он так часто говорит мне о своей любви. - И сегодня ночью вы встречаетесь с ним? - Да, мы собираемся пожениться сразу же, как только прибудем в Лондон. Но все-таки я иногда боюсь... - Если вы не хотите, вы не должны мне ничего говорить. - Нет-нет, я очень рада поговорить с вами о моей любви. Я ведь никому не рассказывала, лишь старушке Нэнни, а она совершенно глуха. Но, сэр, - девушка подняла глаза и взглянула на звезды, - любовь так отличается от того, что я себе представляла. - Почему же, дитя мое? - спросил он, не в силах оторвать глаз от безмятежной прелести своей собеседницы. - Меня вот что беспокоит, сэр. Когда моего возлюбленного нет рядом, я рвусь к нему, но когда мы вместе, мне так часто хочется убежать от него, мне все время что-то мешает. - Но что? - Не знаю. Что-то в его глазах или голосе... Она сдвинула густые брови и хмуро взглянула на безмятежную луну. Какое-то время девушка сидела, обхватив колени руками божественной формы, забыв, казалось, о своем собеседнике. - А давно вы знакомы со своим избранником? - Почти две недели, сэр. А теперь я уж и пойду. - Она вздохнула, надела соломенную шляпку. - Мы встречаемся в десять часов. - Но лестница? - Она здесь, наверху. Я втащила ее за собой. - О, вы, должно быть, необычайно сильная девушка. - Да, это так, сэр, - с бесхитростной улыбкой ответила мисс Ева. - И вы не испугались, обнаружив меня здесь? - По правде говоря, поначалу немножко испугалась, но мне все равно больше негде было спрятаться, и я решила остаться здесь. Ну а когда я разглядела вас получше, то поняла, что никакой опасности вы для меня не представляете. - Ха, это все мой рассудительный возраст, дитя! - Нет, сэр, у меня не было времени определить ваш возраст и убедиться в вашей рассудительности. И потом, меня успокоил ваш храп. - Храп? - воскликнул сэр Мармадьюк, слегка побледнев. - Я что, и в самом деле храпел? - Да, сэр, и так громко, что я была вынуждена разбудить тебя, иначе мои домашние услышали бы. - Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, сударыня! - сэр Мармадьюк несколько горестно улыбнулся. - Ей богу, я, как, наверное, и все прочие, полагал, что подобное может происходить с кем угодно, но только не со мной! Храпеть на стоге сена, да еще в подобных обстоятельствах - это крайняя степень дурного вкуса. И все же я очень рад, что не напугал вас. - Я перестала вас бояться, как только поняла, что вы джентльмен, - важно кивнула девушка. - А, наверное, моя одежда, но ведь она так небрежна... - Лицо! Я увидела ваше лицо, - и она спрятала свое собственное хорошенькое личико под шляпкой. - А теперь, сэр, прощайте, мне и впрямь пора. - Тогда, - сэр Мармадьюк подобрал свою элегантную шляпу, - если вы позволите, я провожу вас... - Благодарю, сэр, я буду рада познакомить вас с моим возлюбленным. - Спасибо, - в свою очередь поблагодарил сэр Мармадьюк, но голос его был угрюм. - С превеликим удовольствием. - Тогда пойдемте! Он хотел ей помочь, но она уже спустила лестницу и в мгновение ока очутилась внизу. Непринужденная грация и удивительная легкость, с какими девушка исполнила это упражнение, привели джентльмена в полнейшее восхищение. Сэр Мармадьюк начал спускаться следом, стараясь делать это настолько проворно, насколько позволяли негнущиеся суставы и тесные сапоги. Но вот и он оказался на земле, и они отправились в путь. - Вы идете слишком быстро для человека средних лет, - немного жалобно заметил сэр Мармадьюк, спустя некоторое время. - Вы действительно так стар? - Да, стар до отвращения! - выдохнул он. - В это трудно поверить, - она сверкнула на него своими чудесными глазами. - Моя голова уже начала седеть. - Да? А мне показалось, что ваши волосы очень темные и блестящие. При этом безыскусном замечании он ощутил необычайный прилив радости, которую тут же обозвал про себя совершенно нелепой. - Вы из семьи квакеров? - спросил сэр Мармадьюк. - Да, и зовут меня Ева-Энн Эш. - Странное имя, но очень милое, и идет вам. - А как вас зовут? - Э... Джон... Джон Гоббс. - Да? Никогда бы не подумала. - Девушка простодушно взглянула на Мармадьюка. - У вас такой важный и неприступный вид. - Голос и взгляд были полны неподдельной искренности, и волна радости вновь окатила нашего джентльмена, но он постарался скрыть ее деланным смехом. - Вы бывали в Лондоне, мистер Гоббс? - Да, и частенько. - И вы видели Воксхолл? - Да, конечно. - О, мой возлюбленный обещал свозить меня туда! Как же это здорово, мистер Гоббс! Я лишь однажды была в Лондоне. Вся моя жизнь прошла здесь, в Монкс-Уоррен. - А это значит, - продолжил сэр Мармадьюк, - вы столь же прекрасны, свежи и невинны, как сама природа. Ах, дитя мое, ничто не может сравниться с этими чудесными холмами. - Но мой возлюбленный говорит, что нет места лучше Лондона. И я так хочу побывать там. Сэр Мармадьюк вздохнул, тонкие черты его лица на мгновение утратили привычную безмятежность. Он взглянул на луну из-под насупленных бровей. Девушка взяла его за руку, и он ощутил дрожь ее ладони. - Он будет ждать меня вон там, у рощицы! - прошептала она. - Пожалуйста, останьтесь здесь. И она убежала стремительной и легкой поступью. Сэр Мармадьюк после некоторого раздумья последовал за ней. Через несколько секунд до его слуха донесся сочный и самодовольный баритон. - Мой ангел! Клянусь Венерой, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Пойдем же, экипаж ждет... - Постой, Роберт... - Не хочу ждать ни минуты! Через несколько часов мы будем в Лондоне, найдем священника и... - Боюсь, что этого не случится! - спокойно произнес сэр Мармадьюк, подходя поближе и внимательно разглядывая столь пылкого влюбленного. Это был высокий молодой джентльмен весьма привлекательной, но несколько слащавой наружности, одетый по самой последней моде. Его глаза, кольца и пуговицы блестели слишком уж сильно. Джентльмен, оправившись от изумления, повернулся к нашему герою и весело заметил: - Ха, какого дьявола вам... - Тут он внезапно осекся, ибо глаза его встретилсь с насмешливо-надменным взглядом сэра Мармадьюка. - Я полагаю, вы весьма удивлены, мистер Дентон, и думаю, неприятно удивлены. - Голос Мармадьюка так и сочился презрением. - Проклятье! - вскричал Дентон злобно и угрожающе. - А раз так, нам лучше расстаться, и советую вам откланяться и удалиться. - Удалиться? М-мне? - Дентон даже начал заикаться. - Вы предлагаете м-мне удалиться? Да кто вы такой, черт бы вас побрал?! - И сию же минуту! Мистер Дентон грязно выругался и, шагнув вперед, поднял хлыст. Сэр Мармадьюк скрестил руки на набалдашнике трости и насмешливо поклонился. - Я вижу, у вас есть хлыст, сэр? Берегитесь! - Голос его был ласков, на губах играла легкая улыбка, но в проницательных глазах и в спокойной позе таилась угроза. Хладнокровие и уверенность в себе пугали больше, чем любые угрозы. Рука мистера Дентона медленно опустилась, ярость в его глазах потухла. Пробормотав очередное ругательство, он повернулся к девушке и протянул ей руки. - Ева... - начал он, но ледяной голос сэра Мармадьюка вновь остановил его. - Мистер Дентон, к сожалению, по земле еще ходят те, кому лучше бы лежать в могилах и почивать вечным сном. Мне кажется, вы относитесь именно к такому сорту людей, так вот, если вы не хотите, чтобы я исправил эту ошибку природы, то вам лучше удалиться, и как можно скорее. Прошу вас, избавьте меня от искушения. Какое-то мгновение казалось, что Дентон вот-вот бросится на него с кулаками, глаза его так и пылали злобой и ненавистью, ноздри мстительно трепетали, но, издав какое-то хриплое рычание, он резко развернулся и очертя голову бросился в прочь, ломая кусты. Когда звуки шагов стихли, сэр Мармадьюк повернулся к девушке. Она стояла в стороне, дрожа и кусая губы. - Пойдемте, дитя мое, - мягко сказал он, - я отведу вас домой. - Но что это все значит? - Это значит, что вам лучше вернуться к вашим родным, домой. - Домой? - медленно повторила она, все еще не придя в себя. - Да... он ушел, убежал, он бросил меня, он даже... - Тут она без сил опустилась на землю, прислонилась спиной к дереву и уткнулась лицом в ладони. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел то на девушку, то на безмятежную луну. Наконец он коснулся ее плеча: - Бедное мое дитя! Поплачьте, лучше поплакать сейчас, чем разбить свое сердце в будущем. Плачьте, мое дитя, плачьте, и вам станет легче! - Я не плачу. - Она подняла на него ясные глаза. - Я просто ничего не понимаю... я не понимаю, что произошло, почему Роберт убежал... - Ну... - Сэр Мармадьюк снова взглянул на луну, словно прося у нее поддержки. - Наверное, он ушел, потому, что я так захотел. Может, вам уже пора вернуться домой? - Да, - вздохнула она, поднимаясь. - Ничего другого мне, похоже, не остается. - Ничего! - подтвердил сэр Мармадьюк. Они в молчании двинулись назад. Потом она неожиданно спросила: - Так вы знакомы с Робертом Дентоном? - Нет, - совершенно спокойно ответил Мармадьюк, - я с ним не знаком, но кое-что о нем знаю. Глава IV, в которой путники беседуют - Джон Гоббс, - помолчав, сказала Ева-Энн, - неужели все вас так слушаются? Сэр Мармадьюк, подумав с минуту, совершенно серьезно кивнул. - Да. Как правило, да. - Но он удрал! Оставил меня по первому же вашему требованию! - И тебя это огорчает, дитя мое? - Нет! Нет, я просто удивлена... Он вас испугался, по-настоящему испугался. Я видела его лицо... - Но надеюсь,я все-таки не столь страшен? - Нет, совсем нет, но когда вы приказали ему уйти, в ваших глазах было столько ярости, мистер Гоббс. - Забудь об этом, дитя мое, лучше расскажи мне о себе... - Он подчинился вам! А ведь Роберт, наверное, куда сильней! - Без сомнения, но... - Почему? Почему он послушался вас? Я ведь думала, что он храбр и силен! - Наверное, потому, что твой возлюбленный действительно тот, кем его считают твои родственники. - Странно... - задумчиво протянула девушка. - Ты действительно влюблена в этого человека, дитя мое? - Да, я... - Она смущенно взглянула на него. - Думаю, что я любила его. Сэр Мармадьюк улыбнулся. - А сейчас? Сейчас ты все еще любишь его? - Я презираю трусов! - И все-таки: ты любишь его? - А кроме того, - продолжала она своим нежным и глубоким голосом, - он совсем не так благочестив, как я полагала. Он сквернословит, богохульствует, он собирался ударить вас! - Все это означает, что ты больше не любишь его? - Я больше никогда никого не полюблю! Никогда! Сэр Мармадьюк улыбнулся столь весело, что и сам был удивлен. - Но почему, дитя мое? Ты ничего не знаешь о любви, ведь прежде ты никогда не любила. - Это правда, сэр, но как вы узнали? - девушка взглянула на него с обескураживающей наивностью. - Это все твои глаза, дитя мое. Любовь все еще спит в душе твоей. Ты еще не повстречала человека, которого смогла бы полюбить не за внешность или манеры, а просто потому, что он - это он. - Все это звучит глупо и неразумно, мистер Гоббс. - Любовь всегда неразумна, - назидательно изрек сэр Мармадьюк. - О! Но тогда вы, должно быть, не раз любили, мистер Гоббс? - Нет, я никогда никого не любил, хотя раз или два воображал, что любовь посетила меня... И прошу тебя, не зови меня мистер Гоббс. - Но почему? - Твои нежные губы не должны произносить столь неблагозвучное имя. - Но ведь ваше имя Гоббс... Сэр Мармадьюк сморщил свой благородный нос. Он уже жалел, что не выбрал себе более достойный псевдоним. - Зови меня, ну, скажем,... Джон. - Но, - она качнула головой, - я не могу вас так называть, ведь мы знакомы столь недолго. А такое обращение бесцеремонно, не правда ли? - И все-таки зови меня просто Джон, - улыбнулся он. - И расскажи мне о себе. - Хорошо, но по правде говоря, сэр, моя жизнь не слишком интересна. Я всего лишь простая девушка, присматриваю за фермой, убираю дом и по воскресеньям хожу в молельный дом. Моя жизнь действительно ничем не примечательна. - Но готов поклясться, она приятна и безоблачна. - Нет, тут вы не правы, сэр, ибо у меня немало грехов - я упряма, горда и часто даю волю своему гневу. Вот вчера, например, я наградила подзатыльником Пенелопу лишь за то, что она опрокинула горшок со сливками. Я довела бедняжку до слез, а потом и сама разревелась, после чего всю ночь молила Господа простить меня! - Не сомневаюсь, что твои молитвы были услышаны! - Вряд ли! - Ева горестно покачала прелестной головкой. - Потому что уже сегодня я оттаскала Джоан за волосы за испорченное масло! Воистину я несчастнейшая из грешниц, неспособная к милосердию. Вот я убежала из дому, бросила своих стариков, а ведь это нечестно и подло, мистер Гоббс! Но я так хотела побывать в Лондоне и увидеть Воксхолл! О, мистер Гоббс, если бы вы знали... - Но ведь ты любишь свои родные места? - Да! Всем сердцем! Запах свежего сена, предрассветное пение птиц, закатное солнце над лесом, шепот ручья - я и вправду люблю все это. И все же Лондон, его чудесные улицы, его дворцы и... Воксхолл... О, мистер Гоббс! - Неужели ты не можешь звать меня просто Джоном? - Могу, сэр, но все же мы знакомы столь недолго, а вы джентльмен, настоящий джентльмен! - Ты судишь по моей одежде? - Нет, скорее по вашему лицу. Оно полно достоинства, а ваши манеры - они столь величественны! - У тебя есть сестра или брат? - Сестра, сэр. Бедная Табита. - Значит, умерла? Прости меня, дитя мое! - Умерла? Нет, слава Всевышнему, она жива и здорова, но мои дядья постоянно твердят, что лучше бы она умерла. Видите ли, ,моя бедная сестра вышла замуж за... - Ее голос понизился до стыдливого шепота - за актера! И дяди не позволяют мне видеться с ней. - Но, может быть, ее супруг вполне достойный человек? - с легкой улыбкой осмелился возразить сэр Мармадьюк. - Нет, сэр, это невозможно! Ведь все актеры - исчадия ада! Но я так скучаю по своей Табите и каждую ночь молюсь за нее. - Ну, тогда, я уверен, с ней все в порядке. - А вы набожны, мистер Гоббс? - Надеюсь, что так. - Вы часто молитесь? - Боюсь, что нет, - серьезно ответил сэр Мармадьюк. - В последний раз я молился, когда был ребенком. - Увы! - с упреком вздохнула мисс Ева. - Я так и думала. У вас такой мирской вид... И все же... - И все же? - спросил он, встретив ее серьезный взгляд. - Я думаю, что для вас еще не все потеряно. - Надеюсь, это так, - совершенно серьезно подтвердилл сэр Мармадьюк. - Честно говоря, вы привержены роскоши, а это грех. Вы горды и высокомерны, и это тоже грех. Но у вас, Джон Гоббс, такое доброе лицо, у вас такие мягкие глаза и такая открытая улыбка. Сэр Мармадьюк улыбнулся. В этот момент раздался мелодичный звон часов далекой церкви. Путники остановились у ограды, и Ева-Энн начала считать удары. - Одиннадцать! - воскликнула она с непритворным ужасом. - Уже одиннадцать часов! Я никогда не бывала за оградой деревни в столь поздний час, уже в девять я в своей кровати читаю вечернюю молитву. Боже мой, какой позор! Надо торопиться! Гибкая, как кошка, она мгновенно взбежала по лестнице и оказалась за деревенской стенкой прежде, чем джентльмен успел помочь ,ей. И сэру Мармадьюку не оставалось ничего другого, как последовал за девушкой призвав на помощь все свое проворство. - Твой дом далеко? - поинтересовался он, несколько запыхавшись. - В двух милях отсюда. - Тогда прошу тебя, Ева-Энн, давай не будем торопиться. - Почему? - Потому что иначе мне в самом скором времени придется сказать тебе "прощай". - Прощай! - повторила она. - Какое грустное слово. - Да, и потому не торопись, дитя мое. Вперед убегала залитая лунным светом тропинка, испещренная причудливыми тенями. Ночь полнилась ароматом жимолости и торжественной тишиной. Сэр Мармадьюк вздохнул. - Тебе тоже не нравится это слово? - спросил он. - Да, - тихо ответила Ева-Энн, - у меня так мало друзей. - Ты считаешь меня своим другом, Ева-Энн? - Да, мистер Гоббс. - Тогда зови меня просто Джон. - Хорошо, коль вы так хотите, буду звать. Какая чудесная ночь, Джон. - Да, - ответил он и резко остановился. - Ева-Энн, поскольку теперь я твой друг, ты должна мне поклясться, что, если этот Дентон вновь начнет домогаться тебя, ты не станешь верить его обещаниям, никогда не станешь! Обещай, дитя мое, что ты никогда не убежишь с ним! - Нет, друг мой Джон, этого я тебе не могу обещать, - задумчиво ответила она. - Почему? - Он богат, Джон. - Богат? - яростно воскликнул сэр Мармадьюк, вновь останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо девушки. - Да, Джон, он постоянно говорил мне об этом. - Но ведь ты не любишь этого молодчика! - Не люблю, во всяком случае, сейчас мне так кажется, - горестно согласилась она. - Но мне так нужны деньги, Джон, если бы только знал! - Деньги! - с горечью воскликнул сэр Мармадьюк. - Вот и тебе тоже нужны деньги! - Да, Джон, деньги мне нужны больше жизни. - И ради денег ты готова продать себя? - Он хмуро взглянул на нее, но взгляд девушки по-прежнему был безмятежен и чист, и сэр Мармадьюк смягчился. - Но зачем тебе деньги? - Я уже не ребенок, Джон, - ответила Ева-Энн и печально покачала головой. - А деньги мне нужны, чтобы спасти Монкс-Уоррен, чтобы спасти наш старый дом и двух самых дорогих для меня людей. - Монкс-Уоррен? - Да. Это наша ферма, Джон. Все, что осталось у моих... Тише! Сэр Мармадьюк услышал стук копыт, и вскоре на белом фоне дороги возник силуэт всадника. - Скорее! - шепнула Ева и потянула своего спутника в густую тень деревьев. Но было уже поздно. Всадник остановился, и волшебную ночную тишину нарушил грубый окрик, резанувший слух нашего героя. - Эй, кто там милуется? Кто там целуется в темноте, а? Кто из вас на этот раз? Прелестница Нэн? Или Бесс? А может, бесстыдница Пру? Эй, откликнись, я ведь вижу твою белую юбку! Выходи, проказница, и покажи мне свое личико. Давай, давай, а не то я сам тебя выведу! - С этими словами всадник направил своего коня на затаившуюся в тени парочку. - Вот ты где, моя милашка! Это Нэн или... - тут он задохнулся от удивления, голос его охрип от гнева. - Черт побери, да это же Ева, Ева-Энн Эш, клянусь Господом, с мужчиной, в полночь... - Да, эсквайр Брендиш, - безмятежно откликнулась Ева. - Это и впрямь я. Иди с миром своей дорогой... - Ну, мисс, я поймал вас! Ну и лицемерная же вы особа, корчите из себя скромницу, а сами, черт побери, обнимаетесь и милуетесь в полночь со своим кавалером. Ловкая же вы бестия, мисс! Тут сэр Мармадьюка с силой ткнул тростью в грудь всадника. Брендиш, опешив, уставился на бледное породистое лицо, на глаза, излучавшие презрение и, казалось, смотревшие сквозь противника, на губы, скривившиеся в надменной улыбке. Голос наглеца, осмелившегося ударить эсквайра, был полон холода. - Убирайся-ка отсюда, приятель! Брендиш наклонился и злобно ощерился. - Что?! Да ты знаешь, с кем... да я тебе... - Прекрасно знаю! - спокойно ответил сэр Мармадьюк. - Вы, любезный, та самая болезнь, от которой следует избавиться, та чума, та отвратительная язва, что отравляет людям жизнь. Брендиш замахнулся кнутом, но сэр Мармадьюк хладнокровно отразил удар и сделал молниеносный ответный выпад, снова ткнув противника концом трости в грудь. Тот покачнулся в седле, лошадь беспокойно переступила. Сделав отчаянное усилие, чтобы удержаться, Брендиш пришпорил всхрапывающую лошадь и направил ее прямо на Мармадьюка, но тот проворно отскочил и нанес два новых стремительных удара. Лошадь испуганно заржала, взбрыкнула и понесла своего всадника прочь, не обращая внимания на его злобные вопли. - А теперь, дорогая Ева-Энн, - сказал сэр Мармадьюк, одергивая сюртук, продолжим наш путь. - О, Джон, с тобой все в порядке? - Да, и более того, я чувствую себя на удивление молодым! И они свернули на лесную тропинку. Девушка шла рядом, так близко, что их руки соприкоснулись, и джентльмен даже почувствовал ее свежее дыхание на своей щеке. Ему вдруг пришли на ум фиалки в росистых лесах, парное молоко и залитые солнцем стога сена. - Он готов был убить, Джон. Мне показалось, что лошадь вот-вот тебя затопчет! О, Джон, если бы он это сделал... - Успокойся Ева-Энн, дитя мое, и перестань дрожать... Он обнял ее за плечи, и девушка прильнула к нему с такой доверчивостью, что он почувствовал, как от прикосновения этого стройного и крепкого тела к нему возвращаются и молодость, и прежняя сила, и даже безрассудство. - О, Джон, - прошептала девушка, - о мой добрый друг Джон, завтра мне будет стыдно, но сейчас... Ты такой сильный и храбрый! И сегодня... - Сегодня, - вздохнул сэр Мармадьюк, склоняясь к прекрасному девичьему лицу. - Сегодня... - Его губы приблизились к губам девушки. - Сегодня, дитя мое, ты нашла истинного друга, такого старого, что он годится тебе в отцы. - И, решительно подняв голову, он самоотверженно уставился на безмятежную луну. - Нет, правда, Джон, я предпочла бы, чтобы ты был моим другом. - Ты доверяешь мне, дитя мое? - Да, друг Джон, и это так странно, ведь мы знакомы совсем недолго. - Два часа! - откликнулся он. - И скоро расстанемся! - Ты далеко держишь путь, Джон? - В Лондон. - Но, быть может, ты когда-нибудь вернешься и... Чш! - Она оторвалась от него. В ночной тишине отчетливо послышался стук копыт. - Это возвращается эсквайр Брендиш! Давай свернем с тропы, Я боюсь, что... - Ты хочешь, чтобы я убежал? - Нет, только... Иди за мной, Джон. - Куда? - В мой храм. Скорей же! Она крепко схватила его за руку и потащила вверх по травяному склону, они пробрались через пролом в живой изгороди, перебежали поле, за которым виднелся темный таинственный лес. - И где твой храм, дитя мое? - Я покажу. И потом, это самая короткая дорога к Монкс-Уоррен. Взявшись за руки, они скрылись в тени деревьев. Глава V, в которой ничего не происходит Сквозь густую листву деревьев лился призрачный лунный свет. Сэр Мармадьюк следовал за своей юной спутницей. Тропинка петляла среди кустов и высоких стволов старых деревьев. Нашему герою казалось, что он оказался в сказочном лесу, полном тайн и волшебства, а девушка виделась ему то дриадой, то ночной колдуньей. Здравый смысл, рассудительность, а вместе с ними и пресловутый средний возраст были напрочь забыты. Время словно совершило скачок назад, скучные дни и не менее скучные вечера канули в небытие, растворившись в чудесной ночи, над которой властвовали безмятежная, загадочная луна и абсолютный покой. Сэр Мармадьюк следовал за прелестной Евой-Энн через лес, полный таинственного очарования. Молодость стремительно возвращалась. - Джон, - вдруг прошептала девушка, - если эльфы и феи существуют на самом деле, то они сейчас где-то рядом, веселятся и танцуют под луной. Я люблю здесь каждое дерево, каждый лист, каждую веточку. Послушай, Джон, эта тишина словно неслышная прекрасная музыка... А вот и мой храм. Я часто прихожу сюда, чтобы побыть одной, подумать и помолиться. Здесь мой алтарь. Они вышли на небольшую поляну. Крошечный пятачок травы обступали могучие исполины, сверху нависали кроны деревьев. Взгляд сэра Мармадьюка упал на большой выщербленный камень, глубоко ушедший в землю. Сэр Мармадьюк склонил голову. - Да, - задумчиво сказал он, - это самое лучшее место для девичьих молитв, поистине Храм Божий. - О, Джон, - вздохнула она, - теперь ты говоришь совсем как наш пастор. Отныне я буду молиться здесь и за тебя. - Она помолчала и тихо добавила: - За твое счастье. - За мое счастье... - грустно повторил он. - Счастливы лишь юные, а юность моя умчалась. - Но, Джон, ведь с возрастом приходит мудрость, а вместе с ней доброта и знание. - Увы, не всегда! Чаще возраст приносит с собой болезни, обманутые надежды, горькие разочарования и, конечно же, морщины и седину. - Совсем нет, мой добрый друг. Ведь мы дети Господа, и если он живет в наших сердцах, мы навсегда останемся молодыми, ибо Бог не имеет возраста. - О, Ева-Энн, Ева-Энн. - Сэр Мармадьюк склонил голову. - когда мне станет грустно и одиноко, я вспомню о твоих прекрасных словах и поблагодарю судьбу за то, что она послала мне тебя. - Нет-нет, Джон, благодарить надо Бога. - Но разве судьба, фортуна - это не имена Господа? - Конечно, нет! Бог - это отец наш, он всемогущ, но милостив, он живет высоко на небесах и управляет нашим грешным миром. Так что благодарить надо Бога, Джон, за его любовь. Тропа еще немного попетляла по таинственному ночному лесу, потом вынырнула на заросший высокой травой луг и спустилась к ручью. На другом берегу виднелись сараи и стога, а за ними возвышался старый добротный дом. - Вот и Монкс-Уоррен, мой дом. - Уже? - Джон Гоббс, - тихо прошептала девушка, - хотя твоя речь временами не отличается набожностью, я все же уверена, что ты самый замечательный человек, самый благородный и добрый... Нет, не прерывай меня, пожалуйста. Ведь, если мы стали друзьями, то я должна рассказать тебе кое-что. Я не хочу, чтобы ты считал меня лучше, чем я есть... - Дитя мое! - Ах, Джон, дай мне сказать, ведь молодой девушке очень нелегко признаться в том, что... - Тогда и не надо, не надо! - Он замахал рукой. - Позволь мне думать о тебе так, как мне хочется. - Тут сэр Мармадьюк вспомнил о дурной репутации Дэнтона и почувствовал, как в груди все каменеет. - Нет, Джон, я должна сказать тебе, должна ради нашей дружбы. Этого требует мое сердце. Пожалуйста, не отворачивай лицо, не отводи взгляд. Я все равно скажу... Сегодня мне очень хотелось, чтобы ты обнял и поцеловал меня, вот... Но ты не сделал этого и спас меня от греха, и теперь мне не так стыдно, как могло быть. Джон, прости меня, ведь я говорила тебе, что я грешница, теперь ты в этом сам убедился. - О Ева! - сэр Мармадьюк вздохнул с невыразимым облегчением. - Ева-Энн, теперь я окончательно убедился, что ты - истинное дитя. Он взял ее прелестную, но сильную руку и, прежде, чем девушка успела понять для чего, склонился и поцеловал теплую ладонь. - Что ты делаешь! - в испуге воскликнула Ева. - Мне еще никогда не целовали руку... Сэр Мармадьюк поцеловал еще раз. - Спокойной ночи, - прошептала она, вырываясь. - Прощай, мой друг Джон. - Спокойной ночи, Ева-Энн! - Ты ведь придешь как-нибудь еще? - Непременно! Храни тебя Господь, дитя мое! - И тебя, Джон! - Ты будешь молиться за меня, Ева? - Каждый день! Прощай! Она легко сбежала к ручью, перешла поток по мостику, обернулась, взмахнула рукой и исчезла. Сэр Мармадьюк какое-то время в глубокой задумчивости смотрел на старинный дом, потом вздохнул и отправился в путь, прихрамывая сильнее, чем прежде. Он чувствовал, как с каждым шагом возраст все сильнее давит на плечи, и вскоре ему уже казалось, что он не моложе Мафусаила. Глава VI, в которой сэр Мармадьюк завтракает Сэр Мармадьюк проснулся от истошного петушиного крика под окном. Он открыл глаза и привстал в своей импровизированной постели, дабы взглянуть на источник столь оглушительных звуков. В эту минуту птица издала еще более громкий вопль. Завершив яростную руладу, петух холодно взглянул на джентльмена сначала одним круглым блестящим глазом, затем другим, презрительно выгнул шею и надменно удалился. Утро выдалось чудесное. За стенами сарая, послужившего сэру Мармадьюку спальней, суетливо кудахтали куры, однако их квохтание перекрывал мелодичный гам пробудившихся певчих птиц. И эти звуки не могли не радовать душу. Сэр Мармадьюк еще немного понежился на своем роскошном ложе из свежего сена, гадая о том, что же принесут ему ближайшие двадцать четыре часа. Потом он с наслаждением потянулся и, глубоко вдохнув бодрящий утренний воздух, испытал вдруг удивительную радость просто оттого, что он жив и солнечные лучи заливают сарай сквозь щели в потолке. Сэр Мармадьюк чуть было опять не погрузился в сладостный сон, но вдруг его все еще дремлющее сознание пронзила мысль, мысль весьма настойчивая, и сон как рукой сняло. Все существо нашего джентльмена охватило страстное, почти маниакальное желание: перед его мысленным взором возникла ярчайшая картина яичницы с ветчиной и хлеба с маслом. Аромат воображаемого кофе дурманил голову. Окончательно проснувшись, сэр Мармадьюк привстал и прислушался к совершенно новому, острому, а потому весьма удивительному и даже приятному для себя ощущению голода. Рот нашего героя наполнился слюной. Сэр Мармадьюк натянул сапоги и чуть не рассмеялся вслух. Радость переполняла его. Он вскочил, напялил сюртук и шляпу, взял в руки трость и отправился на поиски завтрака. Утреннее солнце озаряло все вокруг блаженным сиянием, из лесов и рощ, с каждого дерева и куста, с каждой ветки неслось жизнерадостное птичье пенье, но сэр Мармадьюк, наслаждаясь доселе неведомым ему чувством голода, шагал вперед, не обращая внимания на очарование утра. Он пристально смотрел вперед, выглядывая - не покажется ли трактир или постоялый двор, его мозг был полностью поглощен одной единственной мыслью. Завтрак! Завтрак! Завтрак! Пройдя с полмили, он наткнулся на небольшую деревушку, тенистую и уединенную. Аккуратные домишки с соломенными крышами теснились на большой поляне. Здесь непременно должен быть постоялый двор. Точно, вот и он! Самый чудесный трактир в мире приветливо поблескивал решетчатыми окнами и словно приглашал взойти на крыльцо, а в сторонке стояли прекраснейшие дубовые столы, но... О, какое разочарование: столы эти были пусты, а дверь - дверь заперта на замок! Сэр Мармадьюк огляделся вокруг с самым несчастным видом. Вокруг не было ни души. Джентльмен взглянул на карманные часы и с величайшим удивлением обнаружил, что еще только половина пятого утра. Так случилось, что некий дюжий крестьянин брел в этот ранний час по своим неведомым делам. Вдруг он замер, пораженный открывшейся ему картиной. У дверей постоялого двора сидел джентльмен весьма солидной наружности. Ноги его были вытянуты, голова упала подбородком на грудь, а угрюмым взглядом джентльмен так и пожирал стоявшие невдалеке дубовые столы. Одет он тоже был весьма странно с точки зрения сельского жителя. Такое одеяние и впрямь не часто встречалось за пределами Лондона. Правда, великолепие элегантнейших сапог с кисточками несколько потускнело, а идеально скроенный синий сюртук с золотыми пуговицами выглядел пыльным и мятым. К тому же тут и там к нему пристали былинки сена. Крестьянин, все еще стоял с открытым ртом, когда предмет его изумления поднял голову. Наружность джентльмена вполне соответствовала его наряду. Длинные волосы пребывали в некотором беспорядке, и тем не менее самоуверенное худое лицо с орлиным носом внушало почтение. Он милостиво кивнул, снисходительно улыбнулся и повелительным движением изящной руки подозвал крестьянина поближе. Тот растерянно огляделся, почесал в затылке и осторожно подошел. - Доброе утро! - приветствовал его сэр Мармадьюк. - И вам того же, сэр, - со вздохом ответствовал крестьянин. - Утро и впрямь погожее. - Тогда что же вас тревожит? Крестьянин внимательно посмотрел на спрашивающего, потер подбородок и вновь тяжело вздохнул. - Надо полагать, есть причина, сэр. - Вы тоже не завтракали? - с состраданием спросил сэр Мармадьюк. - Не завтракал, сэр? - недоуменно переспросил крестьянин. - Господи, нет. Я позавтракал, во всяком случае, я съел столько, сколько смог проглотить, а это, право, не больше горсти. Заботы лишили меня аппетита, сэр. - Что же это за заботы? - Я не решаюсь сказать, сэр. Все думаю об этом и день и ночь, но сказать не решаюсь, так что, извините, сэр, я пойду своей дорогой. - Вас гонит в путь какое-то неприятное дело? - А когда они бывают приятными-то, сэр? - В котором часу открывается постоялый двор? - В половине шестого, сэр, а по базарным дням в пять. - А сегодня, случаем, не базарный день? - с надеждой спросил сэр Мармадьюк. - Да нет, сэр, не базарный. Человек нерешительно топтался на месте, собираясь уйти, но уловив едва заметный, но властный жест изящной руки джентльмена, присел на краешек скамьи и, стянув с головы шляпу, уставился неподвижным взором прямо перед собой. - Ну? - спросил сэр Мармадьюк, проявляя нетерпение. - Что "ну", сэр? - Вы не очень разговорчивы. - Такой уж, видать, уродился. Я никогда попусту не мелю языком, особенно с незнакомцами. - Превосходно, Джейкоб! - вполголоса похвалил его сэр Мармадьюк. - Что? - Крестьянин вздрогнул. - Вы ведь живете неподалеку, Джейкоб? - Да, сэр, но... - И работаете в Монкс-Уоррен? - Да, сэр, - пролепетал Джейкоб и отодвинулся подальше. - Но, сэр, откуда вам известно, что меня зовут Джейкоб Джарвей и что я работаю в Монкс-Уоррен... - Колодки, - мечтательно произнес джентльмен, лениво кивнув в сторону деревянных расписных колодок, - они очень красивы... - Колодки! - прохрипел Джейкоб, с ненавистью взглянув на упомянутое изделие, которое нес под мышкой. - Они у вас в отличном состоянии, Джейкоб... - Не у меня, сэр, не у меня! Наш эсквайр выписывал мастера из самого Петворта. А раз уж они есть и в порядке, эсквайр всегда найдет кого в них заковать - мужчину, женщину, а то и ребенка. - Эсквайр? - переспросил сэр Мармадьюк. - Да, сэр, эсквайр Брендиш. Вот вернется скоро, и таким, как я, станет совсем худо. - Что, строгий? - Не то слово. Жестокий, пуще зверя, сэр! От него жди беды. Возьмите хотя бы историю с Нэнси Уоррендер. Он преследовал бедняжку, прохода не давал, а она и утопись с горя. Это, правда, давно уже было, несколько лет назад, но я не забыл! А ведь были и не такие гордые, и... - Значит, вас беспокоит Брендиш, дружище? Уловив сочувствие в голосе джентльмена, Джейкоб придвинулся поближе и хрипло прошептал: - Сэр, я вот что вам скажу. Многим бы ... взглянуть на то, как он станет корчиться в предсмертных муках. И я в первую очередь! И знаете почему? Потому как теперь он положил глаз на Еву Эш, и, помяните мое слово, этот ирод постарается получить ее, честно или обманом, но постарается. - Вы уверены? - Да! А ведь наша Ева-Энн невинна, как младенец! О замыслах Брендиша знаем только я с ее дядьями. - Откуда? - Сэр Мармадьюк кинул еще один взгляд на колодки, его изящные пальцы стиснули набалдашник трости. - Откуда вы узнали о его планах? И почему вы так уверены? - Я слышал, как он похвалялся пред своими собутыльниками в во время последней попойки в этом вот самом постоялом дворе! "За Еву-Энн, - кричал он, - Ева-Энн станет моей!" Я не утерпел тогда и плеснул в его ненавистные глаза из стакана, не пожалел доброй порции эля. Брендиш заковал меня в эти колодки, а на них тогда еще краска не высохла, черт его дери! - А что случилось потом, Джейкоб? - А потом пришел мастер Эбенизер и вызволил меня из проклятых колодок при всем честном народе. А затем подошел к мистеру Брендишу да как скажет так свирепо-свирепо: "Брендиш, если еще раз ты ночью появишься на моей земле, если хоть слово скажешь моей племяннице, если хоть пальцем тронешь кого-нибудь из моих слуг, то я пристрелю тебя как бешеного пса!" - "А это не твоя земля, а моя, - заорал в ответ эсквайр. - Во всяком случае будет моей через неделю". - "Неделя, - ответил тогда хозяин мой уже спокойнее, - достаточный срок, чтобы Господь успел покарать тебя за твои злодеяния!" Сказал так мастер Эбенизер и пошел прочь, и я за ним. - Молодец Эбенизер! - воскликнул сэр Мармадьюк. - Вот тебе и квакер! - Верно, сэр, квакер-то он квакер, но еще и живой человек, - кивнул Джейкоб. - И они должны расстаться со своей фермой через неделю? - Да, сэр, этим-то я и озабочен. Для здешнего люда это будет самый черный день, какой и врагу не пожелаешь. Ведь Монкс-Уоррен принадлежал Байвудам со дня своего основания, и давно же это было, я полагаю! Но, Боже мой, я только и говорю, что о свои заботах, и, что еще хуже, о заботах своего хозяина, да к тому же с совершенно незнакомым человеком! - Но этот незнакомец полон сочувствия к вашим бедам, Джейкоб, и хотел бы помочь вам. - Спасибо, сэр! - вздохнул Джейкоб, с трудом поднимаясь. - Спасибо, сэр, за вашу доброту, но нет никого, кто мог бы нам помочь, разве что, если прикончит эсквайра Брендиша, черт бы забрал его душу. - Ты имеешь в виду убийство, Джейкоб? - Убийство? Нет, сэр, это никак нельзя было бы назвать убийством, сэр! Ведь когда давят гадюку, готовую ужалить, это не называют убийством! Вот вы говорите нет, и я тоже говорю нет. Поглядите, сэр, на этом свете немало хороших людей, но даже в самом хорошем человеке что-нибудь плохое да отыщется. Так же и в самом скверном можно найти что-нибудь хорошее, но эсквайр Брендиш дурной с головы до пят, до самых кончиков своих пальцев, до последнего клочка своей кожи. А потому, чем раньше он умрет, тем лучше будет для всех остальных! В эту минуту откуда-то из-за постоялого двора послышался громкий свист, и тут же раздался оглушительный веселый рев: - Эй там, на марсе! Поднимайтесь, лежебоки, вставайте и побыстрее, ребятки! Тебя, Том, это тоже касается! - Это Бен Бартер, сэр. - хмурый Джейкоб невольно улыбнулся, - когда-то он был моряком, служил при лорде Нельсоне, вот и не может никак забыть о тех тех славных деньках. Он подаст вам завтрак, если вы пожелаете. Бен всегда готов услужить... - Что ж, Джейкоб, если ты не откажешься последовать за мной, то я угощу тебя кружкой доброго эля. - Сэр, я пообещал себе никогда больше не прикасаться к элю, но вы столь добры, а я столь слаб духом, что не смогу устоять перед вашим предложением. И к тому же Бен варит лучший во всем Сассексе эль, так что премного вам благодарен! Проследовав за унылым Джейкобом во внутренний двор, пропахший запахами конюшни, сэр Мармадьюк увидел маленького, но плотного человека, являвшего собой во всех отношениях широкую натуру. Его широкое жизнерадостное лицо казалось еще шире из-за пышных бакенбард, которые свисали со щек подобно лиселям корабля; плечи его были столь широки, что куртка, казалось, вот-вот лопнет; его просторные полосатые штаны поддерживались на объемистом животе широченным ремнем, а из-под шаровароподобных штанин выглядывали тупоносые башмаки, украшенные стальными пряжками; в довершение всего, завидев гостя, толстые губы хозяина постоялого двора расплылись в широчайшей улыбке. - Доброе утро, сэр, я весь к вашим услугам. Будете завтракать? - Непременно. - Сэр Мармадьюк не смог удержаться от ответной улыбки. - Что ж, сэр, у нас есть телятина, холодная, жареная и вареная, яичница с ветчиной, яйца только что из-под курицы, есть чай, есть кофе, словом, все, что пожелаете, сэр! Если вас это устраивает... - Устраивает! - немедленно отозвался сэр Мармадьюк. - Но сначала эль для моего друга Джейкоба, а затем мыла и воды, и если у вас найдется бритва, я буду вам очень признателен. - Найдется, ваша честь! Вскоре сэр Мармадьюк сидел в свежеприбранной солнечной комнате, где стояла огромная кровать с белоснежными простынями, от которых исходил запах лаванды. Весьма привлекательная, с точки зрения нашего джентльмена, кровать. Ее соблазнительные формы настолько понравились сэру Мармадьюку, что он не один раз прерывал такое тонкое занятие, как бритье, чтобы бросить на нее полный вожделения взгляд. Да, кровать была весьма и весьма соблазнительна! Через четверть часа, завершив свой туалет, сэр Мармадьюк спустился к завтраку. На столе дымилась огромная яичница с ветчиной, рядом теснились блюда с невероятным количеством жареной и вареной телятины. Подобный завтрак еще вчера ужаснул бы нашего героя, но сегодня он лишь удовлетворенно застонал и набросился на еду с прытью, которой сам поразился. Насытившись, сэр Мармадьюк откинулся на спинку стула и оглядел комнату. Массивные балки наверху, красные половицы внизу, в огромном очаге весело потрескивают дрова, а рядом с каминной решеткой стоит пара начищенных сапог для верховой езды. Сэр Мармадьюк зевнул и, вспомнив о соблазнительной кровати наверху, собирался уже кликнуть хозяина, когда перед ним возникло широкое лицо, озаренное добродушной улыбкой. - Сэр, вам должны были принести яичницу с ветчиной... - Хозяин растерянно посмотрел на пустые тарелки. - Отличная память! - вздохнул сэр Мармадьюк. - И телятину, ваша честь... - И это тоже. Хозяин рассмеялся: - Голод - лучшая приправа, сэр... - Божественное ощущение, - перебил его джентльмен. - Тот, кому не довелось испытать это удивительное чувство, несчастнейшее на свете существо! - Кому как, сэр, - с некоторым сомнением ответил хозяин. - Я уж и не знаю. Но я бы предпочел обойтись без него, лишь бы каждый человек имел возможность удовлетворить свои жизненные потребности. - А кстати, я надеюсь, Джейкоб получил свой эль? - Да, сэр, и перед уходом он просил меня поблагодарить вашу честь. - Он сказал, что вы служили у Нельсона. - Так точно, сэр. Бен Бартер, помощник канонира на борту старины "Булли-Сойера", капитан Джон Чомли. - Для меня большая честь познакомиться с вами, Бен Бартер. - Это вы оказали мне честь, - ответил Бен с широченной улыбкой. - Я вижу, у вас здесь остановился гость, - сказал сэр Мармадьюк, ленивым жестом указывая на стоящие у очага сапоги. - О да, сэр, - ответил Бен, кинув хмурый взгляд на указанные предметы. - Один джентльмен из Лондона, он часто ездит туда-сюда, но, знаете, сэр, бывают джентльмены, которые остаются джентльменами даже, когда напьются, а бывают и совсем иные. Этот, когда переберет элю, становится попросту ужасен. - In vino veritas! - промолвил сэр Мармадьюк. - Может быть, сэр, но я все же не стал бы так ругаться. Прошлым вечером этот джентльмен так набрался бренди, что стал совсем невменяем, перепугал мою дочь и служанок, так что пришлось взять его на абордаж, вы понимаете меня, сэр? А он начал бить бутылки и стаканы, тогда я вынужден был запустить одну из них прямо ему в корпус, а затем позвал на помощь Джорджа и Тома, они и уложили его в кровать. - И как же его зовут? - сонно спросил сэр Мармадьюк. - Дентон, сэр, мистер Дентон, друг эсквайра Брендиша. Сэр Мармадьюк сощурился, зевнул и пробормотал: - Тогда, возможно, мистер Брендиш может зайти сегодня навестить своего приятеля? - Они сегодня вместе ужинают, сэр. И это очень прискорбно. Как соберутся они вдвоем, жди какой-нибудь... - Ну, думаю, - снова зевнув, сказал наш джентльмен, - хотя бы на вашей выручке их застолье отразится положительно. А мое, кстати, вдвойне. Наверху я заметил отличную кровать. - Пуховая перина, сэр. Всегда к вашим услугам. - Спасибо. Я ею воспользуюсь. - Что, прямо сейчас, сэр? - Немедленно. - И в котором часу мне следует разбудить вашу честь? - Будить не надо! - Ясно, сэр. - Я проделал вчера долгий путь пешком, пока не начал хромать, у меня все просто болит от усталости, так что, пожалуйста, не беспокойте меня, дружище Бен. - Конечно, сэр. И, с милостивой улыбкой кивнув изумленному хозяину, который тут же отдал честь и шаркнул ногой, сэр Мармадьюк лениво поднялся на второй этаж. Заперев изнутри дверь гостевой спальни, он разделся, забрался в постель, уютно устроился между благоухающими лавандой простынями, блаженно вздохнул, вытянулся поудобнее, закрыл глаза и погрузился в глубокий сон. Глава VII, в которой сэр Мармадьюк составляет завещание Солнечный луч, скользнувший по лицу нашего героя, пробудил его от блаженного сна. Сэр Мармадьюк сонно потянулся было к звонку, чтобы вызвать Маундера, своего камердинера, но, внезапно вспомнив, где находится, резко приподнялся, безмерно довольный, что и звонок, и невозмутимый Маундер, и все прочие признаки комфорта, до сих пор неотъемлемые от его жизни, находятся далеко-далеко. Он сел в кровати и радостно осмотрелся. Его переполняло новое и удивительно приятное чувство - ему страстно хотелось жить. Его переполняло радостное нетерпение - он предвкушал новые приключения, которые принесет с собой грядущее. Усталости как не бывало. Скуки тоже. Перед мысленным взором нашего героя вставали чудесные картины вчерашнего дня - тенистые рощи, душистые луга, лунная тропа, уводящая путников под сень таинственного леса. И конечно же сэр Мармадьюк думал о той, кто олицетворял для него все юное, чистое и прекрасное. Он энергично спрыгнул с кровати и начал одеваться, напевая себе под нос, чего давно уже за ним не наблюдалось. Внезапно сэр Мармадьюк уловил чьи-то голоса. Он прислушался. - ...была Ева-Энн, точно тебе говорю! Так и не надев второй сапог, сэр Мармадьюк замер и глянул в сторону открытого окна. - Ночью на дороге, я сам видел. Она была с каким-то молодчиком! Говорю тебе, Дик, эта девка - бесстыжая шлюха. Сэр Мармадьюк узнал этот грубый голос. Он яростно натянув сапог и встал. - С молодчиком? - переспросил второй голос, тоже знакомый. - Такой высокий и темноволосый? Одет, как лондонский денди, бледное лицо, бакенбарды? - Да, клянусь Господом, это он! Ты что, его знаешь? Я бы прикончил его на месте... - Так что же тебе помешало? - Что помешало? Да он удрал, черт бы его побрал! - Удрал? - Да. Так ты знаешь его, Дик? - Я знаю, что этот молодчик представляет серьезную опасность для скромных и непорочных созданий. Ей-богу, репутация нашей недотроги Евы теперь изрядно подмочена. Но, черт меня побери, сколько же в ней прелести, и заметь, вполне созревшей прелести. - К черту эту девку, она лишь корчит из себя скромницу, а сама такая же шлюха, как и все остальные. Ну и ловка же она оказалась... Сэр Мармадьюк, не долго думая, схватил кувшин с водой, выплеснул его содержимое в окно и тут же отпрянул назад. Затем, как ни в чем не бывало, выглянул на улицу. Эсквайр Брендиш и мистер Дентон расположились как раз под окном и сейчас, мокрые и растерянные, таращились вверх. - Мерзавцы! - спокойно сообщил наш джентльмен и выпустил пустой кувшин из рук. Тот упал как раз между приятелями, с грохотом расколовшись на мелкие осколки. - Черт... черт побери, сэр! - Брендиш от ярости не находил слов. Но сэр Мармадьюк уже отошел от окна, взял свою шляпу и отправился вниз, беззаботно насвистывая и поигрывая тростью. А внизу хозяин пытался остановить двух очень мокрых и очень сердитых джентльменов, которые, потрясая кулаками и брызжа слюной, грозились пролить чью-то кровь. При появлении сэра Мармадьюка мистер Дентон замолк на полуслове и, слегка побледнев, отступил на шаг, но эсквайр Брендиш, выставив вперед волосатые кулачищи, с ревом ринулся на обидчика. Но тут же отшатнулся, встреченный молниеносным выпадом трости с золотым набалдашником. - Прочь, грязное животное! - надменно произнес сэр Мармадьюк. - Оставьте свои звериные замашки, если не хотите, чтобы я выколол вам глаза. - Его спокойный голос потонул в неистовом реве эсквайра. Сэр Мармадьюк спокойно выслушал этот поток проклятий, угроз и непристойной брани, покачивая поднятой тростью, словно отсчитывал время. Наконец Брендиш выдохся. - Приятель, - Мармадьюк утомленно покачал головой, - я нахожу ваши манеры столь же непривлекательными, как и вашу наружность... - Вы... вы... - снова задохнулся эсквайр, потрясая кулаками в крайней степени ярости. - Ты заплатишь! Заплатишь своей кровью, своей жизнью! Ответишь... - С превеликим удовольствием. - Сэр Мармадьюк кивнул. - Я тоже горю желанием прикончить вас, любезный. Если вы еще помните, при нашей первой встрече я назвал вас чумой. Так вот, повторяю: вы чума, которую следует искоренять... - Отлично! - проревел Брендиш. - Если бы только здесь были мои пистолеты... - Нет, сэр! Тольке не здесь! - Бен Бартер замахал руками. - Разве мало других мест, где джентльмены могут спокойно убить друг друга?! Только не в моем трактире!.. Дрожа и задыхаясь от ярости, Брендиш повернулся к нему. Бен Бартер тут же принял защитную стойку. - Предупреждаю, эсквайр! - проревел он. - Я человек смирный, но, будучи свободнорожденным англичанином, не позволю, чтобы на меня поднял руку даже чистокровный дворянин. Так что, господин хороший, угомонитесь! Уберите руки, иначе вам придется иметь дело с моими кулаками, а они, сами видите, не так уж и малы. Тут между ними вклинился мистер Дентон и, оттеснив Бена, вывел Брендиша на улицу. Хозяин трактира покачал головой и, заметив, что из приоткрытых дверей за ним наблюдает перепуганная прислуга, раздраженным жестом велел им заниматься своими делами. Он снова энергично покачал головой, так что пышные бакенбарды заколыхались. - Господи, сэр, - воскликнул он, быстро-быстро моргая глазами, - здорово вы их окатили! - Я старался, - скромно ответствовал сэр Мармадьюк. - Хорошо, что вы напомнили мне, дружище, включите в мой счет стоимость большого кувшина. - Сэр, - сказал Брендиш, - учитывая обстоятельства... Эх, вот если бы вы умудрились разбить кувшин о голову эсквайра... Но тут в дверях снова показался Брендиш собственной персоной, и вид его был не менее свирепым и угрожающим, чем прежде. - Эй, вы! - Он ткнул волосатым пальцем в сэра Мармадьюка. - Не знаю, кто вы такой, но я требую удовлетворения и получу его, если у вас есть хоть капля мужества, и , черт вас побери, я омою свои сапоги вашей кровью, вы слышите?! Вы обретете вечный покой в дальней роще сегодня вечером в половине девятого. Если, конечно, не удерете, как последний трус! Сэр Мармадьюк ограничился кивком. - А как же врач? - Дентон заглянул через плечо Брендиша. - Должен присутствовать врач. - К черту врача! - вскричал эсквайр. - Когда я уложу этого наглеца, врач ему больше не понадобится. - А секунданты? - К черту секундантов! Ты будешь и свидетелем, и секундантом. - Это не по правилам, Брендиш! - возразил Дентон. - Да, не по правилам. А что скажет наглый джентльмен? Сэр Мармадьюк взглянул на него и презрительно пожал плечами. - В половине девятого! - бросил он и повернулся спиной. Эсквайр Брендиш изверг новые потоки брани и зашагал прочь, стуча каблуками и звеня шпорами. - Дуэль, сэр? - спросил Бен и печально покачал головой. - Да, дуэль, - ответил сэр Мармадьюк и выглянул в сад. - Говорят, что эсквайр Брендиш уже убил человека на дуэли, сэр. - Тем больше оснований убить его, Бен. - В половине девятого, сэр? - Да, я могу без спешки поужинать. - Да, да, сэр, но ведь для стрельбы будет несколько темновато. - Ну, мы можем встать поближе друг к другу. - Боже! - в испуге воскликнул Бен, его добродушное лицо побледнело. - Это звучит уж слишком кровожадно, сэр. Затем, словно осененный внезапной мыслью, он выбежал из комнаты и вскоре вернулся с чернильницей и листом бумаги. - Что это? - удивленно спросил сэр Мармадьюк. - Учитывая обстоятельства, сэр, ваше завещание... - Вот это да! Ну и предусмотрительность! - А что вы думаете, сэр, капитан Чомли однажды дрался на дуэли, но прежде на всякий случай составил завещание. Я был свидетелем. - Хорошо, - кивнул сэр Мармадьюк, - у меня, кажется, появилась мысль! - Он сел за стол, обмакнул перо в чернилах и написал следующее: В случае моей внезапной кончины я завещаю все свое состояние и всю собственность, которой я владел на момент смерти, Еве-Энн Эш из Монкс-Уоррен в Сассексе. Мармадьюк Энтони Вейн-Темперли - Необходимы два свидетеля, ваша честь! Сэр Мармадьюк кивнул. Бен извлек из кармана боцманскую дудку, выглянув в окно и издал пронзительный свист. Вскоре в дверях появился краснолицый парень с буйной шевелюрой. - Джордж умеет писать свое имя. - Превосходно! - сэр Мармадьюк вручил еще сильнее покрасневшему Джорджу перо, а впридачу полкроны, и показал, где тому следует поставить свое имя. - Не торопись, Джордж, - несколько обеспокоенно посоветовал Бен. - Сделай глубокий вдох и успокойся. Подбодряемый подобными советами, Джордж расправил плечи и, высунув язык, принялся за работу с внушающим страх усердием выводя скрипящим пером бесчисленные завитушки. Но вот дело было сделано, он с облегчением вздохнул, поклонился и, сияя как медный таз, удалился. Теперь уже его хозяин схватил перо так, словно это был гарпун, окунул его в чернила, с силой встряхнул, склонился над бумагой и, вытаращив глаза и закусив нижнюю губу, поставил свою подпись. После этого сэр Мармадьюк посыпал лист песком, сложил его и передал удивленному трактирщику. - Бен Бартер, - сказал он, - я желаю, чтобы вы хранили эту бумагу до тех пор, пока я не попрошу ее обратно. Согласны? - Да, сэр. - И никому ни слова! - Буду нем, как рыба, сэр! Можете на меня положиться! - Спасибо, Бен. - А теперь можно поговорить и об ужине, сэр. Что вы скажете о тушеной в каперсовом соусе баранине? - Превосходно, Бен. - Тогда все будет готово в течение часа, сэр. Он тотчас удалился, предоставив сэру Мармадьюку возможность в одиночестве прогуляться по саду. Через несколько шагов джентльмен наткнулся на беседку, укрывшуюся в зарослях жимолости. Вдохнув благоухание, он вспомнил, что в последний раз этот аромат... Тут чуткое ухо нашего героя уловило быстрые легкие шаги, и он, оглянувшись, увидел ту, о которой только что думал. От неожиданности джентльмен застыл на месте - его поразили безыскусная красота и природное изящество девушки. Роскошные волосы, выбивавшиеся из-под чопорной шляпки, непослушными локонами спускались вдоль щек; серьезные большие глаза под изогнутыми бровями; алые пухлые губы; решительный подбородок; великолепная фигура, утаить которую не могло даже скромное серое платье, броней укрывшее ее стройное тело. Наблюдая за ее быстрой грациозной походкой, сэр Мармадьюк позабыл обо всем на свете. А девушка уже схватила его за запястья своими сильными маленькими руками, встревоженно заглянула в лицо и, стараясь справиться с волнением, спросила: - О Джон... Джон Гоббс, что... что это такое о тебе рассказывают? Неужели ты собираешься драться с эсквайром Брендишем, с этим ужасным человеком... из-за меня... - Нет, - ответил он, бодро улыбаясь. - Нет... - Так ты не собираешься драться? - Собираюсь, но не из-за тебя, Ева-Энн. - Тогда почему, почему? - Потому что я питаю сильнейшее отвращение к его персоне... - Нет, Джордж все видел и слышал, и Бетти тоже слышала. Бетти рассказала мне, что дуэль назначена на вечер, на половину девятого, в дальней роще. О Джон, ведь драться - это смертный грех. - Но весьма свойственный человеку, - беззаботно ответил сэр Мармадьюк. - А я стал гораздо больше похож на человека с того момента, как встретил... то есть с недавнего времени. - Ты хочешь сказать, с тех пор как встретил меня?! О, Джон, неужели я действительно сделала тебя более человечным? - Вынужден это признать. - И именно поэтому ты облил эсквайра Брендиша и ненавистного Дентона... - ее губы дрогнули, - и поставил на карту свою жизнь! - Она вздохнула и стиснула его руку. - О, друг Джон, я прошу тебя, я умоляю тебя - откажись! Брендиш очень жестокий и дурной человек, и все же, если он оскорбил или обидел тебя, ради Господа нашего, прости его. - Нет, дитя мое... - Тогда ради самого себя... - Энн, это невозможно. - Тогда, о, Джон, ради меня. Она взглянула на джентльмена с такой страстной мольбой, что он смутился. Сэр Мармадьюк склонился и поцеловал ее руки, сначала одну, потом другую. Девушка поняла: ее просьбы ничего не изменят. - Джон, - прошептала мисс Ева, - мой добрый друг, если тебя убьют... - Это разрешит многие трудности, дитя мое. - И разобьет мне сердце, ибо я останусь опять одна, а ты ведь мой друг... мой единственный друг. - И всегда им буду! - с жаром воскликнул он. - И ты все равно не откажешься от дуэли? - Нет. - В дальней роще, в половине девятого! Если ты умрешь таким греховным образом, если он убьет тебя... - Ну, вообще-то, я не собираюсь умирать. - Ах, Джон, не надо насмехаться надо мной, ведь я действительно с ума схожу из-за твоего упрямства. И даже если ты убьешь этого дурного человека, то его кровь навсегда запятнает тебя! Зачем подвергать опасности свое тело и свою душу, Джон? - Быть может, ради того, чтобы снова стать человеком, - спокойно ответил он. - И ничто не поколеблет твоего решения? - Ничто. Она расплакалась и сквозь слезы продолжала укорять, умолять, уговаривать, но сэр Мармадьюк остался при своем, лицо его затвердело. Наконец Ева-Энн отвернулась, безнадежно махнув рукой. - Бог простит тебя, Джон. Он защитит тебя!.. - в отчаянии воскликнула девушка, повернулась и убежала вглубь сада. Сэр Мармадьюк, проводив ее взглядом, вошел в беседку, сел на скамью, опустил голову и предался мрачным думам. Несмотря на свой немалый дуэльный опыт, он не мог избавиться от тягостных мыслей о смерти, о том внезапном переходе к великой неизвестности, что лежит по ту сторону могилы. Душа его наполнилась благоговейным ужасом, хотя до сих пор наш герой вел самую беззаботную жизнь, не омраченную мыслями о смерти. Печально сэр Мармадьюк взирал на солнце, клонившееся все ниже, на прекрасный вечерний сад, полный грустного предзакатного очарования. Наконец, услышав жизнерадостный зов Бена, он тяжело поднялся и направился к постоялому двору, где его приветствовали аппетитные запахи. На столе сэр Мармадьюк обнаружил великолепное, дымящееся и ароматное рагу из баранины и воздал ему должное. Глава VIII, в которой сэр Мармадьюк остается без трости Небо на западе уже пылало пожаром заката, когда сэр Мармадьюк добрался до полоски леса, известной как Дальняя роща. Здесь всюду сновали кролики, мелькая белыми хвостами, а дрозды наполняли воздух заунывными вечерними трелями. Рощица находилась в стороне от человеческого жилья, а от основной части леса ее отделял небольшой луг. Вот именно на этом месте два джентльмена и собирались прикончить друг друга к полному своему удовольствию, и вряд ли кто-нибудь сумел бы помешать им сделать это. Выйдя на луг, сэр Мармадьюк огляделся, но никаких признаков присутствия своего противника не обнаружил. Он прислонился к ближайшему дереву, сложил руки на груди и погрузился в раздумья. Так стоял наш герой, прислушиваясь к далеким мзвукам и размышляя. Он хорошо понимал, что подвергает свою жизнь смертельноу риску. Вспоминая Брендиша, его неистовую ярость, осознавая, что в их дуэли не будет никаких правил и что стреляться они будут без свидетелей (не внушающего доверия Дентона в расчет можно не брать). Сэр Мармадьюк понимал всю серьезность нависшей над ним опасности, и все же испытывал глубочайшее удовлетворение. Его жизнь уже многие годы была пуста, бессмысленна и однообразна. А смерть... Тут он вспомнил о завещании, хранящемся у честного Бена Бартера и удовлетворенно улыбнулся. Далекий удар церковных часов пробил назначенное время. Сэр Мармадьюк огляделся еще раз, прислушался, но уловил лишь шелест листьев, унылую песнь дрозда и стрекот цикад. По мере того как тянулись томительные минуты, он испытывал все большее нетерпение, все чаще поглядывал на часы и все беспокойнее прохаживался вдоль опушки. Солнце зашло. На западе лес принимал все более таинственные очертания, чернея на фоне багряного зарева. Нахмурившись, сэр Мармадьюк продолжал нервно прохаживаться, пока часы снова не пробили, возвестив, что прошла еще четверть часа. Тени подступали со всех сторон, пение дрозда стихло и повисла зловещая тишина. Сэр Мармадьюк, глядя на полыхающее зарево заката, продолжал вслушиваться в шорохи леса. Наконец, издав нетерпеливый возглас, наш герой решил вернуться в деревню и уже сделал несколько шагов, как вдруг до него донесся звук ружейного выстрела. Он замер на месте, вглядываясь в сгустившуюся тьму, туда, где раздался выстрел. Простояв так довольно долго, неотрывно глядя в одну точку, он внезапно, повинуясь какому-то импульсу, бросился в таинственно шелестевшую листву, выскочил на узкую тропинку и побежал под сплетенными ветвями, прокладывая себе путь сквозь заросли шиповника и ежевики. Внезапно деревья раздвинулись, и он очутился на небольшой поляне, где, казалось, задержался последний отблеск дня. Сэр Мармадьюк узнал храм Евы-Энн. Вот деревья, чьи могучие стволы возвышаются подобно колоннам кафедрально собора, а вот потрескавшийся от времени камень - алтарь Евы-Энн. Но камень выглядел как-то странно, в темноте Мармадьюк не мог разглядеть, что изменилось. Он с недоумением вгляделся, затем бросился вперед и тут же остановился как вкопанный. У камня, скорчившись в неестественной позе, обратив к небу искаженное лицо, лежал Брендиш. Эсквайр был мертв. Все свидетельствовало о том, что Брендиш погиб от выстрела из дробовика, произведенного в упор. Послышался слабый шорох листвы, Мармадьюк перевел взгляд и увидел, как изящная загорелая рука схватила валявшееся на траве ружье. Кусты раздвинулись, и его глазам предстало бледное, искаженное ужасом лицо. - Ева! - тихо воскликнул он. - Ева-Энн. О Господи! - Уходи! - прошептала она. - Уходи! В одно мгновение он подскочил к ней и вырвал ружье. Она молча позволила отнять его. Ствол был еще теплый. Сэр Мармадьюк засунул палец в дуло, и он стал черным от свежей пороховой гари. - О дитя мое! - простонал он, встретив взгляд девушки. Она спрятала лицо в ладонях, отпрянула от него, и, не смея поднять глаз, замерла. - Ты ненавидишь меня? О, Джон... - Нет, нет, что ты, дитя мое. Я же твой друг. - Даже... если ты думаешь... - Ничего! - с жаром воскликнул он. - Ничего я не думаю! Но тебе нельзя здесь оставаться. - Да, да, я ухожу. - Куда? - Куда? Куда угодно, лишь бы подальше... от этого! Она с ужасом и отвращением взглянула на то, что лежало у его ног. - Я пойду с тобой. - Нет, нет, - прошептала она. - Пошли! - резко сказал Мармадьюк. - Но сначала надо спрятать вот это. - Он хмуро посмотрел на ружье. Это был великолепный охотничий экземпляр с серебряной пластиной, на которой было выгравировано имя владельца: "ЭБЕНИЗЕР БАЙВУД". - Оно висело на кухне, - едва слышно прошептала Ева. - Спрячь, спрячь его! Пойдем, я покажу, где можно его спрятать! Она привела его к дереву, покосившемуся от старости, и показала узкую расщелину в изуродованном стволе, куда джентльмен и сунул ружье прикладом вперед. Мармадьюк услышал, как где-то внизу раздался глухой стук и от всей души пожелал этому ружью побыстрее проржаветь, сгнить и больше никогда не попадаться никому на глаза. Он повернулся к Еве-Энн, протянул ей руку и тут заметил, что девушка рассматривает его со странным вниманием. - Он был очень злым человеком, дурным и злым! - прошептала она. - Боже, прости его! - ответил сэр Мармадьюк. - И он собирался убить тебя... - Ева. Ева-Энн... дитя мое, ты хочешь сказать, что в этом и была причина? - Пойдем! - прошептала она, вздрогнув. - Пойдем! - и она бросилась в чащу леса. Пробежав по узкой тропинке, она внезапно остановилась. Мармадьюк услышал, как в темноте девушка судорожно всхлипнула. Он поспешил за ней. Ева прислонилась к стволу дерева, уткнув лицо в ладони, тело ее сотрясали рыдания. - Ева, что случилось? - Джон... если они схватят меня... они закуют в кандалы и повесят. Я буду качаться на виселице на одном из перекрестков. Сэр Мармадьюк отшатнулся, теперь уже его душу объял ужас. - Нет! - вскричал он. - Не думай об этом! Никто не заподозрит тебя, не посмеет! - Дентон заподозрит, - всхлипнула она. - Дентон? - Да, он видел, как я вырывалась из мерзких лап Брендиша. Он видел, как я ударила его. Сэр Мармадьюк замер, пораженный. Надо же, именно Дентон видел все! Этот ничтожный прихлебатель. Очень осторожно Мармадьюк взял девушку за плечи, повернул к себе и взглянул ей прямо в глаза. - Мое бедное дитя, - мягко попросил он, - расскажи мне, что произошло. - Они встретили меня в лесу. Начали смеяться, говорить всякие дурные, грязные слова о нас с тобой. Эсквайр Брендиш схватил меня, а Дентон все смеялся и продолжал обзывать меня. Он и не думал остановливать эсквайра. Девушка замолчала. - Что было потом? - тихо спросил Мармадьюк. - Я вырвалась и побежала. - А потом? Ева затрясла головой. - А ружье? Она кинула на него безумный взгляд. - Больше я ничего не могу сказать тебе... О, Джон, я не могу... я не должна. - Где было ружье? - хрипло спросил он. - Ты сама взяла его? Откуда оно у тебя, скажи мне! - Нет, Джон, не могу! - прошептала она. - Не могу, даже если меня должны будут повесить, как тех бедняг... Ее вновь затрясло, она съежилась и, опустилась на землю, прислонилась к стволу дерева. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел на нее. В сильнейшем возбуждении он схватил трость, судорожно согнул ее, и она вдруг сломалась. Он с недоумением уставился на обломки. Когда он вновь заговорил, голос его звучал ровно, к джентльмену вернулась его обычная надменность. - Ева-Энн, - сказал сэр Мармадьюк, с улыбкой глядя на трость, - успокойся. Не надо бояться, никто не заподозрит тебя. Никто, даже этот мерзавец Дентон! Подожди меня здесь, тебе нельзя возвращаться одной, так что подожди меня, обещаешь? Она молча кивнула, Мармадьюк резко повернулся и побежал назад по извилистой тропинке, не обращая внимани