Однажды ко мне пришла женщина. Сказала, что из отдела репараций и что мне полагаются деньги. Я ответил, что мне никакие деньги не нужны. Она изумилась, настаивала, что это мое право получить компенсацию за причиненные страдания. Но я все равно отказался. Я чувствовал, она боялась, что я испорчу им отчеты. Но я уже получил от них все сполна. В госпитале один врач спросил, почему бы мне не уехать в Израиль, который скоро должен был получить независимость. Как я мог объяснить ему, что после содеянного мною с Эстер дорога в священную землю мне закрыта? И все же, если эти строки прочтут в Израиле (я до этого уже не доживу), прошу, пусть кто-нибудь прочтет за меня Кадеш. Саломон Таубер Альтона, Гамбург 21 ноября 1963 г. x x x Петер Миллер отложил дневник и откинулся на спинку кресла. Еще долго он смотрел в потолок и курил. Было почти пять утра, когда Зиги вернулась с работы. Увидев, что Петер не спит, она изумленно спросила: - Отчего ты засиделся допоздна? - Зачитался просто. Потом, в постели, когда первый отблеск зари осветил шпиль собора Святого Михаила, а Зиги подремывала, как всякая молодая женщина после любви, Миллер молчал, озабоченно уставясь в потолок. - О чем ты задумался? - вдруг спросила Зиги. - Так, ни о чем. - А все-таки? - О новом очерке, которым хочу заняться. Зиги повернулась и искоса поглядела на Петера. - И что ты собираешься делать? Миллер потянулся к пепельнице, затушил сигарету. - Выследить одного человека, - произнес он в ответ. ГЛАВА 3 Пока Петер Миллер спал в объятиях Зиги в Гамбурге, огромный лайнер аргентинской авиакомпании развернулся над укрытыми тьмой холмами Кастилии и пошел на посадку в мадридском аэропорту "Барахас". В салоне первого класса в третьем ряду у окна сидел мужчина шестидесяти с лишним лет, седовласый, с подстриженными усиками. В архивах Интерпола хранится лишь один снимок этого человека, тогда сорокалетнего, с коротко подстриженной шевелюрой, расчесанной слева на прямой, словно по линейке, пробор; тонкие губы еще не скрывали усики. Но и те немногие, кто видел фотографию, вряд ли узнали бы мужчину в самолете - он облысел, а остатки волос зачесал назад, без пробора. Фото в паспорте соответствовало его новой внешности. Паспорт был выдан сеньору Рикардо Суэртесу, гражданину Аргентины. Уже само это имя бросало миру вызов. Ведь "suerte" по-испански означает "счастье", а "счастье" по-немецки "Gluck". Подлинное имя пассажира было Рихард Глюкс. В прошлом он был генералом СС, руководил Главным отделом имперской экономической администрации, занимал должность Верховного инспектора концентрационных лагерей. В израильских и западногерманских списках разыскивающихся военных преступников его имя стояло третьим после Мартина Бормана и бывшего шефа гестапо Генриха Мюллера, выше даже Йозефа Менгеле, "доктора-дьявола" из Аушвица. В "Одессе" это был второй человек - прямой преемник Мартина Бормана, получившего в 1945 году мантию фюрера. В преступлениях СС Рихард Глюкс играл роль особую, по изощренности действий сравнимую лишь с тем, как ему удалось организовать в начале мая 1945 года собственное исчезновение. По жестокости он превзошел самого Адольфа Эйхмана, хотя лично не уничтожил никого. Между тем, если бы его соседу в самолете сказали, кто сидит рядом, он, наверное, полюбопытствовал бы, почему глава экономической администрации стоит в списке разыскиваемых нацистов так высоко. И в ответ услышал бы, что девяносто пять процентов преступлений, совершенных фашистами с 1933 по 1945 год, - дело рук эсэсовцев. Из них подавляющее большинство инспирировано главными отделами имперской безопасности и экономической администрации. И если ему покажется странным, что экономическое ведомство занималось убийствами, значит, он не понимает сути происходившего в фашистской Германии. Ведь нацисты хотели непросто стереть с лица Европы всех евреев и славян, но и заставить жертв заплатить за сию "честь". Евреи расплачивались за смерть в три этапа. Сначала они лишались имущества - домов, лавок, заводов, фабрик, автомобилей, одежды, денег. Их высылали на восток страны в концлагеря якобы для освоения новых земель (чему они зачастую верили) с одной лишь ручной кладью. На лагерной площади у обреченных отбирали и ее. Так вот, из клади шести миллионов человек было извлечено ценностей на миллиарды долларов - европейские, и особенно польские, евреи того времени держали свои богатства при себе. И потянулись в закрома СС целые эшелоны золотых украшений, бриллиантов, сапфиров, рубинов, серебряных слитков, луидоров, золотых долларов и всевозможных банкнот. Словом, с первого до последнего дня своего существования СС только и делали, что грабили. Часть награбленного в виде золотых слитков перекочевала в конце войны в банки Швейцарии, Лихтенштейна, Танжера и Бейрута и стала финансовой основой "Одессы". А немалая толика этого золота до сих пор лежит в подземных бункерах Цюриха, охраняемая любезными, но непреклонными банкирами. Второй этап состоял в использовании тел узников. Скрытые в них калории тоже можно было пустить в дело. На этом этапе евреи уже ничем не отличались от русских, которых немцы захватывали нищими. Не способных работать уничтожали, а способных угоняли на фабрики, принадлежавшие или самим СС, или концернам Тиссена и Опеля. СС были государством в государстве: обладали собственными фабриками, мастерскими, инженерным и конструкторским отделами, ремонтными станциями и даже пошивочными ателье. Почти все необходимое для себя они создавали сами, используя труд рабов, которых Гитлер особым законом сделал собственностью СС. Третий этап заключался в использовании тел мертвецов. Узники шли на гибель голыми, оставляя за собой горы обуви и одежды. А еще волосы - их отправляли в рейх и перерабатывали в валенки; золотые коронки - их вырывали у трупов клещами и переплавляли в золотые слитки. Немцы пытались даже кости превратить в удобрение, а плоть - в мыло, но это оказалось экономически невыгодным. Во главе этой грабительской службы стоял Главный отдел имперской экономической администрации, которым в свое время и руководил мужчина, летевший в ту ночь в Мадрид. В Германию Глюкс предпочитал не возвращаться, дабы не рисковать головой или свободой. Ему это было и не нужно. Черпая из тайных источников солидные средства, он в полном достатке доживал свои дни в Южной Америке. Нацистским идеалам он был предан так же, как в тридцать третьем, что вкупе с былыми заслугами обеспечило ему почетное место в рядах укрывшихся в Аргентине фашистов. Самолет приземлился без происшествий, пассажиры быстро прошли таможенный досмотр. Слушая отменный испанский Глюкса, таможенники приняли его за выходца из Южной Америки безоговорочно. У здания аэропорта он взял такси и по старой привычке попросил остановиться за квартал до отеля "Сурбуран". Расплатившись, дошел до гостиницы пешком. Устроился в заказанном по телексу номере, принял душ и побрился. Ровно в девять в дверь к нему тихо постучали трижды и после краткой паузы еще дважды. Он открыл сам и, узнав гостя, отступил от порога. Вновь прибывший притворил дверь, щелкнул каблуками, выбросил правую руку вперед и вверх в фашистском приветствии. - Зиг хайль! Генерал Глюкс одобрительно кивнул и отсалютовал в ответ так же. Потом пригласил гостя сесть. Мужчина, глядевший на него, тоже был немцем, бывшим офицером СС, а теперь шефом западногерманского отдела "Одессы". Генерал Глюкс налил себе и собеседнику кофе из серебряного кофейника на подносе и раскурил гаванскую сигару. - Вы, наверное, уже поняли, отчего я решился на это неожиданное и рискованное путешествие, - сказал он. - Мне ни к чему оставаться в Европе дольше, чем необходимо, посему я буду краток. Подчиненный из ФРГ весь обратился в слух. Приглашение в Мадрид на личную беседу с руководителем столь высокого ранга польстило ему. Он чувствовал, встреча связана с происшедшим тридцать шесть часов назад убийством президента Кеннеди. И не ошибся. - Теперь Кеннеди мертв. Это для нас удача невероятная, - продолжил генерал. - И нужно во что бы то ни стало извлечь из нее наибольшую пользу. Вы меня понимаете? - В общем, да, генерал, - с готовностью ответил подчиненный. - А в частности? - Я имею в виду тайную сделку на поставку оружия между кучкой предателей из Бонна и свиньями из Тель-Авива. Вы знаете о ней? О танках, пушках и другом вооружении, что уже теперь поставляет Израилю ФРГ? - Да, конечно. - И вам известно также, что наша организация делает все возможное для поддержки египтян, дабы в будущей войне с евреями они победили. - Известно. В помощь им мы уже завербовали немало немецких ученых. Генерал Глюкс кивнул. - О них мы еще поговорим. Пока же речь пойдет о нашей тактике держать арабских друзей в курсе всех подробностей предательской сделки, чтобы они как можно сильнее "давили" на Бонн по дипломатическим каналам. Протесты арабов привели в ФРГ к формированию группы политиков, резко настроенных против сделки, потому что она противоречит арабским интересам. Эта группа, сама того не подозревая, играет на руку нам, оказывая давление на дурачка канцлера через его министров с тем, чтобы он отменил сделку, - Да. Мне все ясно, генерал. - Хорошо. Пока что Эрхард поставки оружия не прекратил, но колебаться уже начал. А главный козырь сторонников сделки до сих пор состоял в том, что ее поддерживал Кеннеди, а Эрхард всегда шел у него на поводу. - Верно. - Но теперь Кеннеди мертв. Приехавший из ФРГ откинулся на спинку кресла, глаза его разгорелись - новый поворот событий сулил блестящие перспективы. Генерал СС стряхнул в чашку из-под кофе пепел с сигары и ткнул ее горящим концом в сторону собеседника. - Таким образом, весь этот год нашим друзьям и сторонникам в Германии нужно будет как можно активнее настраивать общественное мнение против сделки с Израилем и за наших верных и старых друзей на Ближнем Востоке - арабов, - Да, да, это вполне реально, - подчиненный уже широко улыбался. - А мы через своих людей в египетском правительстве обеспечим постоянный поток официальных протестов от АРЕ и прочих стран, - продолжил генерал. - Другие арабские друзья организуют в ФРГ выступления арабских студентов и сочувствующих им немцев. Ваша задача - пропагандировать нужные идеи посредством разнообразных листовок и брошюр, которые мы вам тайно поставим, статей в самых влиятельных газетах и журналах страны с соответствующими призывами к тем политическим деятелям, которых мы хотели привлечь на свою сторону. Приехавший из ФРГ внезапно нахмурился. - Теперь не так-то легко посеять в Германии антиизраильские настроения. - А это и ни к чему, - отрезал генерал. - Проповедуемая мысль будет очень простой: из чисто практических соображений Германии не стоит отталкивать восемьдесят миллионов арабов ради какой-то безрассудной сделки. Многие немцы, особенно дипломаты, к этой мысли прислушиваются. К ее распространению можно подключить и наших друзей из министерства иностранных дел. А за финансовой поддержкой дело не станет. Главное вот в чем: теперь, когда Кеннеди нет, а Джонсон вряд ли станет придерживаться такого же интернационалистского, проеврейского подхода, на Эрхарда нужно постоянно давить со всех сторон, включая и его кабинет министров, с тем чтобы он отменил вделку. И если мы докажем Каиру, что способны повлиять на внешнюю политику Бонна, наш авторитет в Египте, безусловно, резко повысится. Прибывший из ФРГ несколько раз кивнул - в мыслях у него уже вырисовывался план пропагандистской кампании. - Все будет сделано, - сказал он наконец. - Превосходно, - ответил генерал Глюкс. Собеседник взглянул ему в глаза: - Генерал, вы обмолвились о немецких ученых, которые теперь работают в Египте. - Да, да. И обещал вернуться к ним позже. Так вот, они помогают сделать явью вторую часть нашего замысла - уничтожить евреев раз и навсегда. Вы, конечно, слышали о хелуанских ракетах? - Да. В общих чертах по крайней мере. - А для чего они предназначены, вы знаете? - Ну, я предполагал... - Что они сбросят на Израиль несколько тонн мощной взрывчатки? - Тут генерал Глюкс широко улыбнулся. - Нет ничего более далекого от истины. Однако, по-моему, настало время рассказать вам, почему эти ракеты и люди, их создающие, нам столь необходимы. Генерал Глюкс развалился в кресле, уставился в потолок и открыл подчиненному правду о хелуанских ракетах. x x x В первые послевоенные годы, когда Египтом еще правил король Фарук, тысячи нацистов, в том числе и бывших членов СС, бежали из Европы на песчаные берега Нила, где их гостеприимно принимали. Среди беженцев были и ученые. И еще до военного переворота, в результате которого свергли Фарука, двое немецких специалистов по заданию короля начали разработки, приведшие в конце концов к созданию завода по производству ракет. Это было в 1952 году. Ученых звали Поль Герке и Рольф Эндель. После прихода к власти Нагила и потом Насера работы на несколько лет приостановились, однако, потерпев поражение от израильских войск в синайской кампании 1956 года, новый правитель АРЕ поклялся стереть еврейское государство с лица земли. В 1961 году, когда Москва наотрез отказалась поставить ему тяжелые баллистические ракеты, проект Герке - Энделя по созданию в Египте собственного ракетного производства - с целью отомстить Израилю - был возрожден, и уже через год лихорадочной работы, когда главной целью была быстрота, а в средствах ученых никто не ограничивал, в Хелуане, неподалеку от Каира, египтяне под руководством немецких специалистов построили завод No 333. Но открыть завод - одно, а разработать и наладить производство ракет - совсем другое. Поэтому самые влиятельные сторонники Насера, в основном пронацисты, сотрудничавшие с немцами во время второй мировой войны, заблаговременно провели серьезные переговоры с представителями "Одессы" в Египте. С их помощью египтянам удалось решить главную задачу - найти ученых, способных рассчитать конструкцию ракет. Дело в том, что ни СССР, ни США, ни Великобритания или Франция не желали помогать арабам в этом деле. И планы Египта, несомненно, рухнули бы, не приди люди "Одессы" к выводу, что Насеру нужны ракеты, по размеру и дальности действия поразительно похожие на "Фау-2", которые строили в Пенемюнде с расчетом на Лондон Вернер фон Браун и его люди. Со многими из них можно было запросто связаться. И в конце 1961 года началась их вербовка. Большинство ученых работало в Западногерманском институте аэрокосмических исследований в Штутгарте. Однако Парижский договор 1954 года, по которому немцам запрещалось заниматься определенными видами исследований, особенно в области ядерного распада и ракетостроения, не давал им развернуться. Да и денег не хватало. Поэтому для многих предложение проектировать настоящие ракеты в условиях неограниченных средств, живя в прекрасном климате, показалось очень соблазнительным. Главным вербовщиком "Одесса" назначила бывшего майора СС доктора Фердинанда Бранднера, который, в свою очередь, сделал "мальчиком на побегушках" бывшего сержанта СС Хайнца Крюга. И они вдвоем начали колесить по Германии в поисках людей, готовых ехать в Египет строить ракеты для Насера. Плату за работу они предлагали очень высокую, поэтому от желающих просто отбоя не было. Среди завербованных стоит отметить профессора Вольфганга Пильца, которым впоследствии воспользовались французы - он стал отцом ракеты "Вероника", основателем аэрокосмической программы де Голля. В Египет он выехал в начале 1962 года. Отправились туда и д-р Юген Зангер с женой Ирмой (оба раньше работали у фон Брауна), д-р Йозеф Айзик и д-р Кирмайер. Все они были специалистами по ракетному горючему и реактивной технике. Первые результаты их работы мир увидел 23 июля 1962 года во время парада по улицам Каира в честь восьмой годовщины провозглашения Египетской республики. Сквозь ревущую толпу по мостовой прогрохотали тягачи с двумя ракетами "Эль Кахира" и "Эль Зафира", имевшими дальность соответственно 500 и 300 километров. Пока это были всего-навсего пустышки без боеголовок и горючего, однако им суждено было стать первыми из 400 аналогичных ракет, которые планировалось запустить на Израиль. x x x Генерал Глюкс перевел дух, затянулся сигарой и перешел от прошлого к настоящему. - Беда вот в чем. Хотя мы решили проблему изготовления корпусов, боеголовок и топлива, ключ к производству управляемого снаряда - система теленаведения. - Он ткнул сигарой в сторону западного немца и продолжил: - Именно ее мы и не можем создать в самом Египте. В силу неблагоприятных обстоятельств нам не удалось уговорить ни одного толкового специалиста по системам наведения, хотя такие есть и в Штутгарте, и в других местах, переехать в Египет. Все, кто у нас там работает, разбираются лишь в аэродинамике, реактивных двигателях и боеголовках. Между тем мы обещали египтянам, что ракеты у них будут, и слово сдержим. Президент Насер уверен - новая война между Египтом и Израилем неизбежна, и он прав. Однако Гамаль считает, будто ее можно выиграть одними танками и пехотой. По нашим сведениям, этого мало, несмотря на численный перевес египтян. К тому же представьте такую картину: все купленное за миллиарды долларов обычное оружие против евреев окажется бессильным, лишь ракеты, созданные завербованными через нашу сеть учеными, обеспечат Насеру победу. Тогда наше положение на Ближнем Востоке не поколеблет ничто. И вообще мы убьем сразу двух зайцев: во-первых, заручившись вечной благодарностью арабов, обеспечим надежный приют нашим людям на все времена, а во-вторых, раз и навсегда покончим с жидовским государством и тем самым выполним последнюю волю покойного фюрера. Это великая честь, и мы должны быть и будем достойны ее. Подчиненный глядел на шагавшего по комнате старшего офицера завороженно и слегка озадаченно. - Простите, генерал, - решился он наконец, - но неужели всего четырехсот боеголовок хватит, чтобы уничтожить евреев в Израиле всех до единого? Нанести стране большой урон - да, но стереть с лица земли? Глюкс повернутся и взглянул на молодого человека, торжествующе улыбаясь. - Да знаете ли вы, что это за боеголовки?! - воскликнул он. - Неужели вы полагаете, что для этих свиней мы начиним их простой взрывчаткой? Насер с готовностью принял наше предложение установить на "Кахирах" и "Зафирах" особые боеголовки. В одни мы поместим концентрированные штаммы бубонной чумы, другие взорвутся высоко над землей, осыпав весь Израиль радиоактивным кобальтом-60. Уже через несколько часов люди начнут умирать от лучевой болезни. Вот что мы им припасли. Собеседник глядел на него, разинув рот, - Невероятно, - выдохнул он. - Теперь я припоминаю - читал где-то о суде в Швейцарии прошлым летом, но тогда мне показалось, все это слухи: улики были слишком неубедительны. А это все-таки правда. Но тогда, генерал, ваш замысел великолепен, - Да, великолепен и вполне осуществим, если только "Одессе" удастся оснастить ракеты системами теленаведения, которые не просто направят их в нужном направлении, а приведут точно к цели. Человек, руководящий всеми связанными с разработкой систем теленаведения исследованиями, находился в Германии. Его прозвище Вулкан. Вы, наверное, помните: в греческой мифологии Вулкан - это кузнец, делавший для богов молнии. - Он что, тоже ученый? - изумленно спросил западный немец. - Нет, конечно, нет. Когда в 1955 году его вынудили исчезнуть, он должен был вернуться в Аргентину. Но мы попросили вашего представителя немедленно достать ему новый паспорт, с которым он мог бы остаться в ФРГ. Затем один из швейцарских банков выдал ему с нашего счета один миллион американских долларов - на открытие завода в Германии. Сперва его планировалось использовать как базу для других интересовавших нас исследований, но ради теленавигационных систем для ракет Хелуана их пришлось отложить. Завод, руководимый Вулканом, производит транзисторные радиоприемники. Но это лишь прикрытие. В его научно-исследовательском отделе группа ученых разрабатывает системы наведения для ракет Насера. - А почему не заняться этим прямо в Египте? - спросил собеседник Глюкса. Генерал улыбнулся и вновь зашагал по номеру. - Именно здесь и проявился гений "Одессы". Как я уже говорил, в ФРГ есть люди, способные создать системы наведения для ракет, но никто из них не согласился переехать в Египет. А работающие в исследовательском отделе на заводе у Вулкана считают, что выполняют секретный заказ министерства обороны ФРГ. Новость была столь ошеломляющей, что подчиненный вскочи выплеснув кофе на ковер. - Боже мой! - воскликнул он. - Как вам это удалось? - В общем-то, очень просто. Парижский договор запрещает Германии заниматься ракетами. И с работающих под руководством Вулкана людей взял подписку о неразглашении наш человек в министерстве обороны ФРГ. Его сопровождал генерал, чье лицо ученые помнят со времен войны. Эти люди готовы трудиться на благо Германии даже вопреки Парижскому договору, но вряд ли станут работать на Египет. А так они верят, что и впрямь служат Германии. Конечно, проект стоит огромных денег. Обычно такое дело под силу поднять лишь крупному государству. Естественно, эта программа сильно поуменьшила наши фонды. Так что вы, надеюсь, понимаете, насколько важен Вулкан? - Еще бы, - ответил шеф "Одессы" в ФРГ. - Значит, если Вулканом что-нибудь случится, весь проект сорвется? - Да. И заводом, и компанией владеет он один. Он - ее председатель и главный инженер, обладатель всех фондов и акций. Лишь он может выплачивать жалованье ученым, выписывать огромные суммы на исследования. Ни один из ученых никогда не имел дела ни с кем в фирме, кроме него, никто другой не знает, чем занимается ее гигантский научно-исследовательский отдел. Считается, что его служащие занимаются высокочастотными приборами, в надежде выйти с новыми разработками на рынок транзисторных радиоприемников. Секретность считается мерой предосторожности против промышленного шпионажа. Вулкан - единственное связующее звено между научно-исследовательским отделом и основным производством. Если он исчезнет, рухнет весь проект. - Вы можете сообщить мне название завода? Генерал подумал немного, потом назвал его. Подопечный изумленно взглянул на шефа. - Я знаю эти радиоприемники! - воскликнул он. - Еще бы. Ведь это настоящая фирма, действительно выпускающая транзисторы. - А ее директор - он и есть?.. - Да. Это Вулкан. И теперь вам должно быть ясно, зачем нужно беречь как зеницу ока. А потому - вот вам главный документ. - Генерал Глюкс вынул из нагрудного кармана фотографию и передал ее собеседнику. Тот долго не отрывал изумленный взгляд от лица на снимке, потом прочел фамилию на обороте и прошептал: - Боже мой, а я думал, он в Южной Америке. Глюкс покачал головой: - Ничего подобного. Он и есть Вулкан. Сейчас его работа находится в критической стадии. Так что если вы вдруг услышите, что кто-то излишне интересуется Вулканом, его нужно будет проучить. Сначала предупредить, а если не отступится, то и уничтожить. Вы все уяснили, камрад? Никто, повторяю, никто, кроме нас, не должен знать, какую роль играет теперь в нашей организации Вулкан. Генерал СС встал. Поднялся и гость. - Вот и все, - сказал Глюкс. - А теперь - за дело. ГЛАВА 4 - Но ты даже не знаешь, жив ли он! Петер Миллер и Карл Брандт сидели бок о бок в "ягуаре" у дома инспектора - Петер застал Карла за завтраком. - Да, не знаю. Именно это и нужно выяснить в первую очередь. Если Рошманн умер, значит, и делу конец. Поможешь? Брандт обдумал просьбу и медленно покачал головой. - Прости, нет. - Отчего же? - Послушай, я отдал тебе дневник только потому, что он потряс меня и я подумал, ты напишешь о Таубере. Но мне и в голову не приходило, что ты вздумаешь выслеживать Рошманна. Почему бы тебе просто не написать о дневнике? - А что тут напишешь? "В один прекрасный день я нашел папку, где какой-то старик-самоубийца описывает пережитое во время войны"? Думаешь, мой редактор это примет? Признаюсь, на меня дневник Таубера произвел жуткое впечатление, но лишь на меня. О войне написаны уже сотни мемуаров. Они начинают надоедать. Посему одним лишь дневником никого в прессе не заинтересуешь. - К чему ты клонишь? - спросил Брандт. - А вот к чему. Если на основе дневника организовать розыск Рошманна по всей стране, из этого можно будет сделать хороший очерк. Брандт не спеша стряхнул пепел с сигареты в пепельницу на приборной доске "ягуара". - Никто его разыскивать не станет. Послушай, Петер, ты: полицию я знаю лучше. Мы освобождаем город от сегодняшних преступников. И никто не станет отвлекать перегруженных сыщиков на поиски человека из-за содеянного в Риге двадцать лет назад - Но можешь ты хотя бы поднять этот вопрос у себя в полиции? - Нет, - покачал головой Брандт. - Не могу. - Почему? В чем дело? - Потому что не желаю с этим связываться. Тебе легко говорить - ты холост, ничем не обременен. А у меня жена двое детей, посему я не хочу ставить под удар карьеру. - Но разве это ей повредит? Разве Рошманн не преступник? Брандт раздавил окурок. - Не так-то легко объяснить. Просто в полиции существует этому особое отношение, некий неписаный закон. И заключается он в том, что, если начать копаться в преступлениях эсэсовцев, карьера только пострадает. Да и толку все равно не будет. Запрос положат под сукно, и точка. Так что, если хочешь раздуть это дело, на меня не рассчитывай. Миллер помолчал, глядя в ветровое стекло, потом сказал: - Раз так, ладно, оставлю тебя в покое. Но надо же мне с чего-то начать... Завещание Таубер оставил? - Только краткую записку, где говорится, что он завещает все другу, некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело. - Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса? - Откуда мне знать? - пожал плечами Брандт. - Разве в записке не было адреса? - Нет, - ответил Карл. - Только имя. - Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал? - Да пойми наконец, - вздохнул Брандт. - У нас в полиции ни одной свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни только в телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски одного из них. Тем более что наследство Таубера не стоит ломаного гроша. - Значит, все? - спросил Миллер. - Ничего больше? - Ничего. Если хочешь разыскать Маркса - ищи на здоровье. - Спасибо. Попробую. Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку. x x x Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил Таубер. Дверь открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой, и расстегнутой на груди рубашке без ворота. - Доброе утро. Вы хозяин дома? Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой. - Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, - начал Миллер. - Вы из полиции? - Нет, я журналист. - Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку. - Мне нечего вам рассказать. Без особого труда вложив в руку хозяина дома банкноту в десять марок, Миллер попросил: - Нельзя ли взглянуть на его комнату? - Я ее уже сдал. - A где его пожитки? - На заднем дворе. Они никуда не годятся. Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще пахло газом. В ней валялись побитая пишущая машинка, две пары поношенных башмаков, старая одежда, связка книг и обветшавший шарф из белого шелка, который, решил Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни записной книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел. - Это все? - спросил он. - Да, - угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом. - Некий Маркс у вас не живет? - Нет. - И вы никакого Маркса не знаете? - Нет. - Таубер дружил с кем-нибудь? - По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается. Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил исправно. И не скандалил никогда. - Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь? - Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно - он вечно что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый. Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались, что встречали старика, который брел, повесив голову, укутанный в длинное пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки. Три дня блуждал Миллер у дома Таубера, побеседовал с молочником, бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар, табачную и скобяную лавку - все напрасно. Лишь в среду он наткнулся на ватагу мальчишек, игравших в футбол у стены сарая. - Значит, вас интересует тот старый еврей? Безумец Солли? - переспросил вожак. Мальчишки окружили Миллера. - Да, да. Вы его с кем-нибудь видели? С каким-нибудь другим стариком? - А зачем вам это знать? - подозрительно спросил старший. - Мы его не обижали. Миллер повертел в руке монету в пять марок. Восемь пар глаз зачарованно впились в нее. - Мистер, - набрался смелости, самый младший из ватаги. Однажды я видел его с другим. Они разговаривали. Сидели и разговаривали. - Где? - У реки. На набережной. Там скамейки стоят. Вот на скамейке они и сидели, разговаривали. - А собеседник Таубера был старик? - Да. У него длинные седые волосы. Миллер бросил мальчишке монету, убежденный, что сделал это зря. Но все же прогулялся к реке, оглядел набережную. Там стояло полдесятка скамеек, теперь пустых. Хотя летом, наверно, многие приходили сюда посидеть, посмотреть, как ходят по Эльбе пароходы. Слева от Миллера на ближнем берегу располагался рыбацкий порт - у причала стояло несколько траулеров. Одни пришли из Северного моря с уловом сельди и макрели и теперь разгружались, другие готовились к отплытию. Петер вернулся в разрушенный Гамбург из деревни, куда они с матерью переехали, спасаясь от бомбежек, еще мальчишкой; он вырос среди камней и развалин. Его излюбленным местом для игр был рыбацкий порт в Альтоне. Ему нравились рыбаки - грубоватые, но добрые, пропахшие смолой, солью и крепким табаком. Миллер вернулся мыслями к Тауберу. Где Саломон мог познакомиться с Марксом? Журналист понимал, что упускает какую-то деталь, но не мог понять, что именно. Ответ пришел лишь тогда, когда он уселся в машину и доехал до заправочной станции у вокзала. Как нередко бывает, на мысль навела случайно сказанная фраза. Заправщик объявил, что высокооктановый бензин подорожал, и добавил, пытаясь завязать разговор, что деньги все больше обесцениваются. Потом ушел за сдачей, а Миллер уставился на раскрытый кошелек. Деньги. Где Таубер брал деньги? Он не работал. Государственную компенсацию принять отказался. Между тем за квартиру платил исправно, а ведь нужно было еще на какие-то средства питаться! Ему было пятьдесят четыре года, значит, пенсию по возрасту он получать не мог. Очевидно, он получал пенсию по инвалидности. Дождавшись сдачи, Миллер поехал на почту района Альтона. Там разыскал окошечко с табличкой "Пенсии". - Скажите, когда пенсионеры получают деньги? - спросил он толстуху за решетчатым окошком. - В последний день месяца. - Значит, в субботу? - Нет, на сей раз в пятницу, послезавтра. - И те, у кого пенсии по инвалидности? - Да. Все, кому причитается пенсия, получают ее в последний день каждого месяца. - В какое время? - С самого открытия. - Спасибо. Миллер в пятницу снова пришел на почту, оглядел стоявших очереди, стариков и старух, которые пришли еще до открытия и выстроились на улице. У многих были седые волосы, но чаще всего они скрывались под шляпами или шапками - день стоял солнечный, но морозный. Около одиннадцати часов на почту зашел старик с копной седых волос, похожих на сахарную вату. Вскоре он вышел, пересчитал деньги, сунул их в карман и огляделся, поискал кого-то взглядом. Постояв так несколько минут, он повернулся и медленно двинулся прочь. На углу он снова посмотрел по сторонам и направился к набережной. Петер последовал за ним. Полкилометра до реки старик прошел не меньше чем за двадцать минут, уселся на скамейку. Миллер не спеша приблизился к нему сзади. - Герр Маркс? Старик повернул голову на голос. Миллер обошел скамью и встал рядом. Старик не удивился, вел себя так, словно незнакомцы заговаривали с ним поминутно. - Да, - сухо ответил он. - Я Маркс. - Меня зовут Миллер. Маркс сдержанно кивнул, принял имя к сведению. - Вы случаем не герра Таубера ждете? - Да, его. - Старик вновь не удивился. - Можно присесть? - Пожалуйста. Миллер уселся бок о бок со стариком, тоже лицом к Эльбе. - К несчастью, герр Таубер скончался. Старик не оторвал глаз от огромного японского сухогруза "Кота Мару" из Йокогамы, что плыл по реке. Не выказал ни скорби, ни изумления, словно подобные вести приходили к нему часто. Возможно, так оно и было. - Понятно, - только и выдохнул он в ответ. Миллер вкратце пересказал события прошлой пятницы и добавил: - Вас, кажется, не удивляет, что он покончил с собой. - Верно, - согласился старик. - Таубер был весьма несчастен. - Знаете, он ведь дневник оставил. - Да, как-то раз он упомянул о нем. - Вы его читали? - Нет, он никому его не показывал. - В дневнике Таубер описал годы, проведенные во время войны в Риге. - Да, он говорил, что был в рижском гетто. - А вы тоже там сидели? Старик повернул голову и оглядел Миллера печальными глазами. - Нет, я был в Дахау. - Послушайте, герр Маркс. Мне нужна ваша помощь. В дневнике ваш друг упоминал офицера СС по имени Рошманн. Капитана Эдуарда Рошманна. Он не рассказывал о нем вам? - Рассказывал. Ведь силу жить ему давало только одно - надежда однажды выступить на суде, дать показания против Рошманна. - Он и в дневнике об этом писал. Я читал его после смерти Таубера. Я журналист и хочу найти Рошманна. Отдать его в руки правосудия. Понимаете? - Да. - Но если Рошманн уже умер, тогда моя затея бессмысленна. Может быть, Таубер сообщил вам что-нибудь на этот счет? Несколько минут Маркс безмолвно следил, как исчезает за поворотом реки огромный "Кота Мару". Наконец сказал: - Рошманн жив и разгуливает на свободе. Миллер нетерпеливо подался вперед: - Откуда вы знаете? Таубер его видел. - Да, я читал. Это было в апреле сорок пятого. - Нет, - покачал головой Маркс, - в прошлом месяце. - Он вздохнул и повернулся к Миллеру. - Да, да. Однажды поздно ночью Таубер вышел прогуляться. Так он часто делал, когда его мучила бессонница. Проходя мимо оперного театра, он увидел высыпавшую толпу зрителей и остановился пропустить ее. Говорил, там были богачи - мужчины во фраках и женщины в мехах, увешанные драгоценностями. На углу их ждали три таксомотора. Театральный швейцар открывал двери машин одну за другой. Тут Таубер и заметил Рошманна. Тот сел в такси вместе с остальными и уехал. - Скажите, герр Маркс, Таубер был совершенно уверен, что это Рошманн? - Да. - Но ведь в последний раз он видел его девятнадцать лет назад. И за эти годы Рошманн мог сильно измениться. Откуда такая уверенность? - Таубер говорил, что Рошманн улыбнулся. - Что? - Улыбнулся. - А это важно? Маркс несколько раз кивнул: - Таубер говорил, если хоть раз увидишь улыбку Рошманна, не забудешь ее до конца дней. Он не мог ее описать, но поручился, что узнает из миллиона других. - Понятно. Вы ему поверили? - Да. - Хорошо. Предположим, я тоже этому верю. А номер такси он не запомнил? - Сказал, что растерялся и упустил это из виду. - Черт возьми, - выругался Миллер. - Рошманн поехал, скорее всего, в гостиницу. Зная номер машины, я бы нашел водителя и выведал у него, куда он отвез Рошманна. Когда герр Таубер поделился с вами этой новостью? - В прошлом месяце, когда мы получили пенсию. Здесь, на этой самой скамейке. Миллер встал и со вздохом произнес: - Вы понимаете, что этому никто не поверит? Маркс перевел взгляд с реки на журналиста. - Конечно, - тихо ответил он. - Таубер тоже это понимал. Потому и покончил с собой. x x x В тот вечер Петер Миллер заехал к матери, и она, как всегда, суетливо выспрашивала, сколько он ест, ругала за сигареты и давно не стиранную рубашку. Эта невысокая, полная женщина пятидесяти лет никак не могла смириться с тем, что ее единственный сын хотел быть лишь репортером. За сытным ужином она спросила, чем он теперь занимается. Петер кратко рассказал обо всем, упомянул о намерении выследить Эдуарда Рошманна. Мать пришла в ужас. Петер терпеливо слушал и ел. - Ты и так пишешь лишь о преступниках да мерзавцах, - причитала она. - Только нацистов тебе не хватало. Даже не знаю, что бы сказал на это твой дорогой отец. Просто не знаю. Миллера вдруг осенило. - Мама! - Да, сынок? - А во время войны - то, что делали с людьми эсэсовцы в лагерях. Ты об этом догадывалась? Несколько секунд она молчала, что-то энергично переставляя на столе, потом ответила: - Ужас. Кошмар. Англичане сделали об этом фильмы и после войны заставляли нас смотреть их. Не хочу больше о них вспоминать. Она вышла из комнаты. Петер прошел за ней на кухню. - Ты помнишь, - спросил он, - как в пятидесятом году я поехал с одноклассником во Францию? Она помолчала, наполнила раковину водой, собираясь мыть посуду, и вздохнула: - Да, помню. - Нас тогда привезли в церковь, где шла служба в память о человеке по имени Жан Мулен. Потом мы вышли на улицу, и, когда французы услышали, как я обратился к другому мальчику по-немецки, они начали плевать в меня. Не могу забыть, как слюна текла по моей курточке. Вернувшись, я рассказал тебе обо всем. И знаешь, что ты ответила? Госпожа Миллер изо всех сил терла блюдо. - Ты сказала: "Ничего не поделаешь, такие уж у французов дурные привычки". - Верно. Мне французы никогда не нравились. - Послушай, мама, да знаешь ли ты, что мы сделали с Жаном Муленом перед смертью? Нет, не ты сама, не отец и не я. А все мы, немцы, точнее, гестапо, что для миллионов иностранцев одно и то же. - Не хочу ничего слышать! Хватит! - Да я и сам не знаю. Впрочем, все где-нибудь записано. Но дело в другом - меня оплевали не за то, что я служу в гестапо, а за то, что я немец. - И гордись этим. - Я и горжусь. Поверь, горжусь. Однако это не значит, что я должен гордиться нацистами, СС и гестапо. - А разве кто-то гордится ими? И вообще, зачем мы завели этот разговор? Спор с сыном, как всегда, расстроил мать. Она устало вытерла руки и вернулась в гостиную. Петер не отставал. - Попробуй понять, мама. Пока я не прочитал тот дневник, я и не спрашивал себя, в чем же нас всех обвиняют. А теперь по крайней мере начинаю понимать. Потому и хочу выследить Рошманна. Его обязательно нужно отдать под суд. Мать опустилась на кушетку и со слезами в голосе сказала: "Ради бога, сынок, оставь его в покое. До добра это не доведет. Все давно кончено. И прошлое лучше не ворошить. Забудем о нем". Петер Миллер сидел лицом к каминной полке, где стояли часы и фотографии его погибшего отца. На снимке отец был в форме капитана вермахта, улыбался доброжелательно и чуть печально. Таким его Миллер и помнил. Отец сфотографировался перед отъездом на фронт из последнего отпуска. Петер на всю жизнь запомнил, как он водил его, пятилетнего мальчишку, в зоопарк, рассказывал обо всех его обитателях, терпеливо читал таблички перед клетками, старался ответить на бесчисленные вопросы сына. Помнил Петер, как в сороковом отца взяли в армию: мать плакала, а он думал, почему женщины такие глупые - ревут по такому замечательному поводу, как иметь мужей в форме. Помнил он и холодный день сорок четвертого, когда какой-то офицер пришел и сообщил матери, что ее муж "пал смертью героя на Восточном фронте". - К тому же, - продолжала мать, - эти ужасные разоблачения больше никому не нужны. И жуткие суды, что никак не прекратятся... и грязь, которую на них разгребают. Знай: даже если ты разыщешь его, спасибо тебе не скажут. Наоборот, на тебя начнут показывать пальцем. Словом, никто больше не хочет судов. Теперь уже слишком поздно. Брось свою затею, Петер. Ради меня. А Петеру врезалась в память обведенная траурной каймой колонка имен в газете. Она всегда была одной длины, но в тот октябрьский день казалась нескончаемой, потому что где-то в середине была и такая строка: "Погиб за фюрера и отечество. Миллер Эрвин. 11 октября в Остляндии". И все. Ничего больше. Ни причины гибели, ни точного ее места. Имя отца стало лишь одним из десятков тысяч, что печатали в газетах, пока правительство не запретило, посчитав, будто это деморализует нацию. - Послушай, - сказала вдруг мать. - Ты бы хоть о памяти отца подумал. Неужели ты считаешь, ему пришлось бы по душе, что сын копается в прошлом, хочет вытащить на свет еще одного военного преступника? Неужели ты считаешь, что он бы тебя поддержал? Миллер встал из-за стола, подошел к матери, положил руки ей на плечи и заглянул в ее испуганные глаза. Склонил голову, легонько поцеловал мать в лоб и сказал: - Да, матушка. По-моему, он хотел бы именно этого. Он распрощался с матерью, сел в машину и поехал обратно в Гамбург, кипя от негодования. x x x Все знавшие Ганса Гоффманна и многие незнакомые с ним признавали, что внешне он подходил к своей должности как нельзя лучше. Хотя ему было уже около пятидесяти, он оставался моложавым и красивым - ухоженные серебристые волосы, постриженные по последней моде, отполированные ногти, серый костюм английского покроя, широкий шелковый галстук от Кардена. Словом, Гоффманн обладал тем отменным вкусом, следовать которому может лишь богач. Впрочем, если бы, кроме внешности, у Гоффманна ничего не было, он не стал бы одним из самых богатых и влиятельных в Западной Германии газетчиков. Начинал он после войны тем, что печатал на ручном прессе плакаты для британских оккупационных властей, а в 1949 году основал один из первых в ФРГ иллюстрированных еженедельников. Девиз его был прост: "Пиши, чтобы шокировать, а снимки давай такие, чтобы конкуренты имели бледный вид". И он оправдался. Восемь журналов - от сборников любовных историй для девушек до красочных брошюр о скабрезных похождениях богачей - сделали Гоффманна мультимиллионером. Но любимым его детищем оставалась "Комета" - общественно-политический еженедельник. Нажитое позволило Гоффманну обзавестись роскошным особняком в Гамбурге, замком в горах, виллой на море, "роллс-ройсом" и "феррари", а еще красавицей женой, платья которой проектировали лучшие модельеры Парижа, и двумя сыновьями, которых он почти не видел. Единственным немецким миллионером, портреты молодых любовниц которого, довольно часто сменяемых, никогда не появлялись на страницах журналов, был Гоффманн. Кроме того, он обладал необычайной проницательностью. И вот в среду утром он, прочитав начало дневника Саймона Таубера, захлопнул папку, оглядел сидевшего напротив молодого журналиста и сказал: - Остальное можно домыслить. Так чего же ты хочешь? - По-моему, это потрясающий документ, - начал Миллер. - В дневнике упоминается некий Эдуард Рошманн. Комендант концлагеря в Риге. Уничтожил восемьдесят тысяч человек. У меня есть основания считать, что он жив и находится здесь, в Западной Германии. Я хочу выследить его. - Откуда ты знаешь, что он не умер? Миллер вкратце все объяснил. Гоффманн надул губы: - Не очень-то веское доказательство. - Верно. И все же заняться этим делом стоит. Случалось, я раскапывал интересный материал, начиная с еще меньшего. Гоффманн улыбнулся, вспомнив о способности Миллера вынюхивать скандальные истории. Проверив достоверность, Гоффманн печатал их с радостью. И тираж "Кометы" подскакивал. - Но этот Рошманн явно есть в списке разыскиваемых военных преступников. И если полиция не в состоянии найти его, почему это сможешь ты? - А полиция и впрямь его ищет? Гоффманн пожал плечами: - Должна по крайней мере. Иначе зачем мы платим налоги? - Но почему бы ей не помочь? Проверить, жив Рошманн или мертв, ловили его когда-нибудь или нет. - Так что же ты хочешь лично от меня? - спросил Гоффманн. - Отправить меня в командировку по этому делу. Если ничего не получится, я его брошу, да и все. Гоффманн повернулся на крутящемся стуле к окнам, выходящим на гамбургский порт, оглядел растянувшиеся на километры доки. - А ведь бывшие фашисты не в твоем вкусе, Миллер. Откуда такой интерес? Миллер глубоко задумался. Самым сложным и важным в работе свободного журналиста было протолкнуть замысел издателю. - Во-первых, материал просто-напросто заманчивый. Если "Комета" разыщет преступника, которого не в силах найти полиция, это станет сенсацией. - Ты не прав, - покачал головой Гоффманн, взглянув на декабрьское небо за окном. - Публику это не заинтересует. И в командировку я тебя не отправлю. - Но послушайте, repp Гоффманн. Ведь Рошманн убивал не поляков или русских, а немцев. Хорошо, немецких евреев, но все же немецких. Почему никто не захочет узнать об этом? Гоффманн отвернулся от окна, положил локти на стол и опустил подбородок на костяшки пальцев. - Миллер, - сказал он, - ты отличный журналист. Мне нравится, как ты подаешь материал - у тебя есть свой стиль. К тому же ты - прирожденная ищейка. Ведь я без труда могу нанять двадцать, пятьдесят или даже сто человек, которые выполнят все, что им предпишут, сделают статьи о том, на что им укажут. Однако сами материал не раздобудут никогда. В отличие от тебя. Именно поэтому я не раз посылал тебя в командировки в прошлом, пошлю и в будущем. Но не теперь. - Почему? Это же отличная тема. - Ты еще молод, а поэтому позволь мне объяснить тебе суть журналистики. Написать хорошую статью - только полдела. Ее еще нужно уметь продать читателю. Первым занимаешься ты, вторым - я. Именно поэтому мы и сидим на своих местах. Ты считаешь, будто твою статью станут читать потому, что в рижском концлагере сидели немецкие евреи. Так знай, именно поэтому ее никто читать и не будет. Близко к ней не подойдет. И до тех пор, пока у нас в стране не примут закон, предписывающий, что людям читать и какие журналы покупать, они будут читать то, что им хочется. Именно такие статьи я в "Комете" и печатаю. Статьи, какие хочет читатель. - Но почему же он не пожелает прочесть о Рошманне? - А вот почему. Перед войной почти все немцы были связаны или хотя бы знакомы с евреями. В Германии к ним относились лучше, чем в любой другой европейской стране. А потом к власти пришел Гитлер. И свалил на евреев вину и за поражение в первой мировой войне, и за безработицу, и за бедность - словом, за все, что в стране было плохо. Люди не знали, чему верить. Почти каждый был знаком с евреями и не без оснований считал их порядочными людьми. Они не нарушали законы, никому не вредили. Между тем Гитлер обвинил их во всех смертных грехах, поэтому, когда евреев стали хватать и увозить, немцы умыли руки, не вмешались, не запротестовали. И даже поверили тому, кто кричал громче всех. Уж так устроены люди, особенно наши соотечественники. Мы - очень послушный народ. В этом наша величайшая сила и огромнейшая слабость. Это позволяет нам создавать в новой Германии экономическое чудо или идти за таким человеком, как Гитлер, в одну братскую могилу. Долгие годы никто не решался спросить, что стало с немецкими евреями. Они просто исчезли. Неприятно читать даже о том, что случилось с безымянными евреями из Белостока, Варшавы и Люблина. А ты черным по белому хочешь описать, до чего своим малодушием мы довели собственных соседей, знакомых, друзей. Думаешь, об этом кто-то захочет прочесть? Не обольщайся. Закончив, Гоффманн развалился в кресле, достал из серебряной шкатулки на столе сигару и поджег ее от золотой зажигалки. Миллер переваривал сказанное. Наконец произнес: - Вот что имела в виду моя мать. - Наверняка, - хмыкнул Гоффманн. - И все же надо разыскать этого мерзавца. - Оставь свою затею. Миллер. За нее тебя по головке не погладят. - И дело здесь не только в читателях, так? Есть и другая причина, верно? Гоффманн хитро взглянул на Миллера сквозь сигарный дым и бросил: - Да. - Вы их... до сих пор боитесь? - спросил Миллер. - Нет, - покачал головой Гоффманн. - Просто не хочу иметь неприятностей. - Каких? - Ты слышал о человеке по имени Ганс Габе? - О романисте? Да, а что? - Раньше, в начале пятидесятых, в Мюнхене у него был свой журнал, "Эхо недели". Габе ненавидел нацистов и опубликовал в нем серию статей о бывших эсэсовцах, которые жили и не тужили в Мюнхене. - И что же с ним случилось? - С самим Габе - ничего. Просто однажды он получил больше писем, чем обычно. Часть их была от рекламодателей, отказывавшихся от услуг журнала. А одно письмо пришло из банка. С требованием погасить накопившийся долг немедленно. Словом, через неделю журнал пришлось закрыть. Теперь Габе пишет романы. Хорошие. Но журнала у него больше нет. - А как прикажете быть нам с вами? Дрожать от страха? Гоффманн обиженно взмахнул сигарой: - Я этого не заслужил, Миллер. Я раньше ненавидел этих сволочей, ненавижу и теперь. Но знаю и читателей. Им до Рошманна нет никакого дела. - Ладно. Простите, но я все же займусь им. - Послушай, Миллер. Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что тобой движет какое-то личное чувство. А в журналистике это недопустимо. Кстати, на что ты собираешься жить во время поисков Рошманна? - У меня есть кое-какие сбережения. - Миллер поднялся, собираясь уходить. Гоффманн встал и вышел из-за стола: - Вот что я тебе скажу. Как только Рошманна арестуют, я твой материал возьму. Если не стану его печатать, то заплачу из собственного кармана. Это все, что я смогу сделать. Но пока будешь выслеживать эсэсовца, не смей пользоваться моим журналом как прикрытием. Миллер согласно кивнул и сказал: - Я вернусь. ГЛАВА 5 Каждую среду по утрам на еженедельное совещание собираются главы всех пяти ведомств, занимающихся в Израиле разведкой. В большинстве стран соперничество между отдельными разведывательными службами уже вошло в пословицу. В СССР Комитет государственной безопасности не жалует Главное разведывательное управление министерства обороны; в Штатах ФБР сторонится ЦРУ. Британская служба безопасности считает служащих особого отдела Скотланд-Ярда сборищем плоскостопых фараонов, а во французской СДЕКЕ столько жуликов, что специалисты не знают точно, кто заправляет французской разведкой - преступники или государство. А Израилю в этом смысле повезло. Раз в неделю шефы пяти разведслужб собираются на дружественную беседу, не омрачаемую межведомственными трениями. (Это вызвано, видимо, тем, что Израиль воюет почти со всеми окружающими его странами.) Во время таких встреч участников обносят кофе и лимонадом, все обращаются друг к другу по именам, царит дух сотрудничества, а пользы бывает больше, чем от многомесячной служебной переписки. Именно на такую встречу и направлялся четвертого декабря инспектор "Моссада" и шеф всех пяти израильских разведслужб генерал Мейр Амит. За окнами длинного черного лимузина, которым управлял личный шофер генерала, проносились освещенные утренним солнцем дома Тель-Авива. Несмотря на чудесную погоду, настроение у Амита было скверное. Его одолевало беспокойство. А вызвала его информация, полученная в предрассветные часы. Это была небольшая, но очень важная сводка - она касалась хелуанских ракет. Когда автомобиль обогнул центральную площадь Тель-Авива и направился в северные пригороды столицы, лицо сорокадвухлетнего генерала по-прежнему оставалось бесстрастным. Откинувшись на подушки, он размышлял об истории тех ракет, что строились неподалеку от Каира. Ведь они погубили нескольких агентов "Моссада" и лишили работы предшественника Амита, генерала Иссара Хареля... В 1961 году, задолго до того, как ракеты Насера провезли по улицам Каира, об их существовании узнала израильская разведка "Моссад". И едва из Египта в Тель-Авив пришло первое донесение, она начала пристально следить за заводом No 333. Ей было прекрасно известно о вербовке через "Одессу" немецких ученых для работы над ракетами. Уже тогда дело принимало серьезный оборот, но весной 1962 года положение стало просто угрожающим. В мае того года Хайнц Крюг, вербовщик, впервые связался с доктором Отто Йокклеком. Произошло это в Вене. Вместо согласия работать на египтян австрийский профессор сообщил о случившемся израильтянам. Его слова привели Тель-Авив в ужас: он рассказал, что ракеты планировалось начинить радиоактивными отходами и штаммами бубонной чумы. Эти сведения были столь важны, что глава "Моссада" генерал Иссар Харель, человек, лично препровождавший в Тель-Авив захваченного в Буэнос-Айресе Адольфа Эйхмана, вылетел в Вену побеседовать с Йокклеком. Профессор убедил его. Подтверждала слова австрийца и недавняя закупка Египтом через известную швейцарскую фирму партии радиоактивного кобальта, в 25 раз превышающей годовую потребность в нем медицины страны. Возвратившись из Вены, Иссар Харель пошел к премьеру Давиду Бен-Гуриону за разрешением начать преследования ученых, которые уже работали или намеревались работать в Египте. Старик премьер оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, он прекрасно понимал, какую опасность для его народа таят эти ракеты и их рассчитанная на геноцид начинка; с другой - нельзя было сбрасывать со счетов танки и вооружение, которые должны были вот-вот прибыть из ФРГ. Действий "Моссада" на улицах Германии могло оказаться как раз достаточно, чтобы заставить канцлера Аденауэра прислушаться к голосам из министерства иностранных дел и свернуть поставки. По вопросу преследований мнения в израильском правительстве разделились - произошло примерно то же, что и в Бонне относительно сделки с Израилем. Иссар Харель и министр иностранных дел Голда Меир стояли за крутые меры против немецких ученых; Шимона Переса и армию приводила в ужас мысль о том, что они могут потерять драгоценные немецкие танки. Бен-Гурион метался между двух огней. И наконец сообразил, как ублажить всех. Он приказал Харелю тихо и неназойливо отговорить немецких ученых ехать в Каир помогать Насеру строить ракеты. Однако Харель, сжигаемый ненавистью к Германии, пошел гораздо дальше. 11 сентября 1962 года пропал Хайнц Крюг. За день до этого он поужинал вместе с д-ром Кляйнвахтером, специалистом по ракетным двигателям, и египтянином, личность которого установить не удалось. Утром одиннадцатого числа машину Крюга обнаружили брошенной у его дома в пригороде Мюнхена. Жена Хайнца сразу же заявила, что его захватили израильские агенты, однако мюнхенская полиция не нашла следов ни Крюга, ни тех, кто его похитил. А на самом деле его взяла группа террористов, руководил которой некий Леон (личность загадочная), труп Хайнца сбросили в Штарнбергер-Зее, обвязав якорной цепью. Потеряли покой и переселившиеся в Египет немецкие ученые. 27 ноября из Гамбурга на имя профессора Вольфганга Пильца пришла заказная бандероль. Ее вскрыла секретарша, мисс Ганнелора Венда. Бандероль взорвалась, искалечила и ослепила девушку. 28 ноября еще одна посылка, тоже из Гамбурга, прибыла на завод No 333. Там всю почту, адресованную немецким ученым, вскрывали египетские чиновники. И когда веревочку на этой посылке один из них перерезал, раздался взрыв, который убил пятерых и десятерых ранил. Третью смертоносную посылку удалось обезвредить. Она пришла 29 ноября. К 20 февраля 1963 года агенты Хареля снова занялись ФРГ. Д-р Хайнц Кляйнвахтер, еще не решивший, перебираться в Каир или нет, возвращался на машине домой с работы в лаборатории в Леррахе, городке неподалеку от швейцарской границы, как вдруг дорогу перегородил черный "мерседес". Сидевший в нем выпустил всю обойму своего автоматического пистолета в ветровое стекло машины Кляйнвахтера, но тот успел нырнуть под приборную доску. Вскоре полиция разыскала "мерседес". Как оказалось, за день до покушения машину украли у истинного владельца. В перчаточном ящике лежало удостоверение личности на имя полковника Али Самира. Так звали главу египетской тайной полиции. Агенты Иссара Хареля ясно, да еще и с явной долей черного юмора, сообщили то, что хотели. К тому времени о действиях израильских террористов стали писать газеты ФРГ. Разразился скандал. А второго марта молоденькой Хайди Герке, дочери профессора Поля Герке, зачинателя производства насеровских ракет, жившей в ФРГ, позвонили в ее фрайбургскую квартиру, предложили встретиться в швейцарском отеле "Три короля" у самой границы с Германией. Хайди сообщила обо всем полиции ФРГ, те предупредили швейцарцев, которые установили в. номере, где должна была состояться встреча, подслушивающее устройство. На встречу пришли двое мужчин в черных очках, они настоятельно просили Хайди и ее младшего брата уговорить отца вернуться из Египта в Германию, если ему дорога жизнь. За мужчинами установили слежку и в тот же вечер их в Цюрихе арестовали, а 10 июня 1963 года в Базеле они предстали перед судом, который вскоре превратился в международный скандал: главным из двух агентов оказался Йозеф Бен-Гал, гражданин Израиля. Суд прошел хорошо. Профессор Йокклек, выступавший свидетелем, рассказал о боеголовках с бубонной чумой и радиоактивными отходами, и джинн был выпущен из бутылки. Пытаясь спасти положение, израильское правительство воспользовалось судебным процессом, чтобы разоблачить планы египтян совершить геноцид. Судьи пришли в ужас и оправдали обвиняемых. Изменилось положение и в израильском правительстве. Хотя канцлер Аденаэур лично обещал Бен-Гуриону приложить все силы, чтобы воспрепятствовать участию немецких ученых в постройке египетских ракет, скандал унизил израильского премьера. Он гневно отчитал Иссара Хареля за превышение данных ему полномочий. Харель тут же подал в отставку. К удивлению генерала, Бен-Гурион принял ее, еще раз подтвердив, что в Израиле незаменимых нет, включая самого шефа разведки. В тот вечер, 20 июня 1963 года, у Иссара Хареля был долгий разговор с близким другом, генералом Мейром Амитом, тогдашним главой военной разведки. Генералу Амиту врезалось в память и содержание разговора, и напряженное, гневное лицо родившегося в России бойца по прозвищу Иссар Грозный. - Должен сообщить тебе, мой дорогой Мейр, что отныне Израиль мщением не занимается. Его заменила дипломатия. Я подал в отставку, и ее приняли. Я просил назначить своим преемником тебя, и, по-видимому, они согласятся. Министерский комитет, наблюдающий в Израиле за действиями разведки, и впрямь согласился. В конце июня генерал Мейр стал главой "Моссада". Однако пробил и час Бен-Гуриона. "Ястребы" в правительстве страны, возглавляемые Леви Эшколом и министром иностранных дел Голдой Мейр, заставили его подать в отставку, и 26 июня 1963 года премьером Израиля стал Эшкол. А Бен-Гурион, качая от негодования головой, отправился в родной киббуц. Впрочем, членом кнессета он остался. Новое правительство выжило Бен-Гуриона, однако Иссара Хареля не вернуло. Очевидно, там посчитали, что Мейр Амит будет послушнее вспыльчивого Хареля, который к тому же пользовался в израильском народе любовью почти легендарной и гордился этим. Не отменило новое руководство и последние распоряжения Бен-Гуриона. Установка генералу Амиту оставалась прежней - избегать в ФРГ скандалов, связанных с немецкими учеными-ракетчиками. Потому за неимением лучшего Амит набросился на тех, кто уже переехал в Египет. Их поселили в Меади, в десяти километрах от Каира, на берегу Нила. В маленьком городке, совершенно очаровательном, если бы не бесчисленная охрана, превращавшая жизнь немцев почти что в тюремное заключение. Подобраться к ним Амит решил через своего главного человека в Каире, владельца школы верховой езды Вольфганга Лютца, который с сентября 1963 года рисковал головой ежедневно и через шестнадцать месяцев попался. А для немецких ученых, уже и так сильно напуганных взрывающимися посылками из ФРГ, осень 1963 года стала просто кошмаром. Живя в Меади в окружении египетской охрану, они стали получать из Каира послания с угрозами. Д-ру Йозефу Айзику, например, пришло письмо, где удивительно точно описывались его дети, жена и работа, а потом предлагалось вернуться в ФРГ. Подобные послания получили и остальные ученые. 27 сентября пришедшее д-ру Кирмайеру письмо взорвалось у него в руках. Для многих ученых это стало последней каплей. В конце месяца д-р Пильц покинул Каир, взяв с собой и несчастную фройляйн Венду. За ним последовали другие, и взбешенные египтяне были не в силах их удержать - ведь им не удалось защитить немцев от писем с угрозами. x x x Человек, ехавший на заднем сиденье лимузина в то чудесное зимнее утро 1963 года, знал, кто автор этих писем. Их отправил его агент Лютц, якобы пронацистски настроенный немец, живший в Египте. Но знал Харель и нечто другое, подтвержденное сведениями, полученными несколько часов назад. Генерал вновь пробежал взглядом по раскодированному донесению. В нем бесстрастно сообщалось, что в лаборатории инфекционных болезней Каирского медицинского института выделен крупный штамм возбудителей бубонной чумы, а бюджет лаборатории увеличен в десять раз. Сомневаться не приходилось: несмотря на то что суд в Базеле подмочил международный престиж Каира, египтяне от своего замысла уничтожить Израиль не отказались. x x x Если бы Гоффманн проследил за Миллером, то поставил бы ему высший балл за нахальство. Прямо из кабинета главного редактора Петер спустился на пятый этаж и заглянул к Максу Дорну, корреспонденту, освещавшему в "Комете" судебные процессы. - Я только что беседовал с Гоффманном, - заявил он, усевшись перед Дорном, - и теперь хочу выяснить кое-какие подробности. Поможешь? - Конечно, - согласился Дорн, уверенный, что Миллер договорился о новой работе. - Кто у нас в стране расследует военные преступления? - Военные преступления? - Вопрос застал Дорна врасплох. - Да. Какая организация выясняет, что происходило в занятых нами во время войны странах, разыскивает и наказывает виновных в массовых убийствах? - Теперь ясно. В принципе этим занимаются федеральные отделы генеральной прокуратуры. - Значит, специального ведомства нет? Дорн развалился в кресле, с удовольствием заговорил о деле, на котором уже собаку съел: - Западная Германия делится на шестнадцать земель. В каждой есть столица и федеральная прокуратура, а в ней - отдел, занимающийся расследованием преступлений, совершенных во времена фашизма, так называемый ОГП. За каждой землей закреплена для расследования своя территория бывшего рейха или завоеванных стран. - Например? - Скажем, все преступления, совершенные фашистами в Италии, Греции и Польской Галиции, расследуются в Штутгарте. Крупнейший лагерь смерти Аушвиц - юрисдикция Франкфурта. В Дюссельдорфе занимаются концлагерями Треблинка, Хелмно, Собибор и Майданек, а в Мюнхене - Бельзеном и Флоссенбургом. И так далее. Миллер записал все это и спросил: - А где должны расследовать преступления, совершенные в Прибалтике? - В Гамбурге, - быстро ответил Дорн. - Вместе с преступлениями в Данциге и Варшаве. - В Гамбурге? - изумился Миллер. - Прямо здесь, у нас? - Да, а что? - Просто меня интересует Рига. - Понятно. - Дорн поморщился. - Немецкие евреи. Да, за них отвечает ОГП здешней федеральной прокуратуры. - Если бы арестовали и судили виновного в преступлениях в Риге, это произошло бы здесь, в Гамбурге? - Судили бы здесь, - пояснил Дорн. - А арестовать могли бы где угодно. - Как происходят аресты? - Существует так называемая Книга розыска. Там записаны полные имена и даты рождения всех разыскиваемых военных преступников. Сначала ОГП собирает материалы для ареста, на что нередко уходят годы. Потом запрашивает у полиции той земли или того государства, где живет преступник, разрешение на его арест и высылает за ним пару своих служащих. Крупного нацистского преступника полиция может арестовать и по собственной инициативе. Тогда она сообщает об этом в соответствующий ОГП, и оттуда за бывшим фашистом высылают конвой. Но, к сожалению, большинство главарей СС живет под чужими именами. - Точно, - согласился Миллер. - Был ли когда-нибудь в Гамбурге суд над виновными в преступлениях, совершенных в рижском гетто? - Что-то не припомню, - ответил Дорн. - А в библиотеке вырезки об этом есть? - Конечно. Если только процесс не прошел до пятидесятого года, когда мы еще не вели учет. - Может, заглянем туда? - Пожалуйста. Библиотека располагалась в подвале, заведовали ею пять архивариусов в серых халатах. Почти полгектара ее площади занимали сотни полок со всевозможными справочниками. По стенам от пола до потолка тянулись стальные шкафы, на ящиках которых было указано содержание хранившихся в них папок. - Кто тебя интересует? - спросил Дорн, увидев невдалеке главного библиотекаря. - Рошманн Эдуард. - Значит, вам нужна поименная картотека. Пойдемте со мной. Библиотекарь прошел вдоль стены, разыскал ящик с табличкой "ROA-ROZ", порылся в нем и сказал. - Об Эдуарде Рошманне у нас ничего нет. Миллер призадумался, потом спросил: - А если поискать в секции военных преступлений? - Можно, - согласился библиотекарь. Они подошли к другой стене. - Посмотрите под заголовком "Рига". Библиотекарь взобрался на стремянку, порылся в ящике и спустился с красной папкой в руках. На ней было написано "Рига - суды над военными преступниками". Миллер раскрыл ее и выронил две вырезки размером с крупные марки. Поднял их и прочел. Обе статьи были напечатаны летом пятидесятого года. В одной сообщалось, что трое рядовых эсэсовцев были преданы суду за зверства, совершенные в Риге, а в другой говорилось, что всех троих приговорили к длительным срокам тюремного заключения. Впрочем, не столь уж длительным - к концу 1963 года осужденные должны были выйти на свободу. - И все? - спросил Миллер. - Все, - ответил библиотекарь. - То есть получается, - Миллер обратился к Дорну, - что наш ОГП пятнадцать лет валяет дурака? Дорн, предпочитавший занимать сторону правительства, сухо сказал: - Уверен, они стараются изо всех сил. - Неужели? - ехидно заметил Миллер. x x x Здание в северном пригороде Тель-Авива, где обосновался "Моссад", не вызывает любопытства даже у ближайших соседей. По обе стороны въезда в его подземный гараж расположены самые обычные лавки. На первом этаже находится банк; в холле, перед стеклянными дверями к кассирам, есть лифт, табличка с названиями фирм, разместившихся выше, а под ней - дежурный за столиком. Судя по табличке, здание занимают несколько торговых компаний, две страховые конторы, архитектор, консультант по инженерным вопросам и - на верхнем этаже - экспортно-импортная фирма. Если поинтересоваться у дежурного об учреждениях на нижних этажах, он с удовольствием все расскажет. Однако отвечать на вопросы о фирме на верхнем вежливо откажется. За этой фирмой и скрывался "Моссад". Обстановку комнаты, где собрались главы израильской разведки, составлял лишь длинный стол да стулья у стен, стены и потолок были выкрашены в белый цвет, отчего в комнате царила прохлада. За столом расположились пятеро мужчин, возглавлявшие израильские разведслужбы. Позади них, у стены, сидели секретари и стенографисты. Иногда на встречу приглашали и посторонних, но это случалось редко. Ведь беседы, которые здесь велись, считались совершенно секретными. Во главе стола может сидеть лишь управляющий "Моссадом". Основанный в 1937 году и называемый полностью "Моссад Алия Бет", то есть организация второй эмиграции, "Моссад" стал первым израильским разведорганом. А свою деятельность начал, помогая евреям из Европы закрепиться в Палестине. После основания в 1948 году Израиля он стал главной из пяти разведывательных служб страны, а его управляющий - автоматически главой всех этих служб. Справа от управляющего сидит шеф военной разведки "Аман", задача которой - сообщать правительству о готовности врагов Израиля к войне. В то время им был генерал Аарон Яарив. Слева от управляющего находится место главы ведомства "Шабак", которое часто ошибочно именуют "Шин Бет". Это первые буквы фразы на иврите, означающей "Служба безопасности". Полное правильное название организации, занимающейся вопросами безопасности исключительно внутри страны, - "Шерут Биташон Клали". От этих слов и образовано сокращение "Шабак". Рядом с ними сидят еще двое: генеральный директор исследовательского отдела МИД, занятого оценкой политического положения в столицах арабских государств, что для Израиля жизненно важно, и руководитель ведомства, занимающегося судьбами евреев в странах гонений, то есть арабских и тоталитарных. Чтобы не происходило накладок, на еженедельные встречах главы спецслужб оповещают друг друга о том, чем занимаются их ведомства. Есть на встречах и два наблюдателя - генеральный комиссар полиции и управляющий Особым отделом. Это главы исполнительных органов "Шабака", предназначенных для борьбы с терроризмом внутри страны. В тот день встреча началась как обычно. Амит занял место во главе стола, и беседа завязалась. "Бомбу" генерал оставил напоследок. А когда рассказал о только что полученном донесении, в комнате воцарилась тишина - все, даже стенографисты у стен, онемели от ужаса, представив, как их родина гибнет от радиации и чумы. - Главное, - наконец обрел речь руководитель "Шабака", - не допустить, чтобы эти ракеты взлетели. Воспрепятствовать производству боеголовок для них мы не можем, поэтому все усилия надо направить на то, чтобы предотвратить их запуск. - Согласен, - как всегда язвительно сказал Амит, - но как это сделать? - Обстрелять их, - буркнул Яарив, - обстрелять всем, чем можно. Бомбардировщики ВВС нашего Эзера Вайзмана уничтожат их в один заход. - И начать войну безоружным"? - прервал его Амит. - Нам нужно больше самолетов, танков и пушек. Только тогда можно воевать с Египтом. По-моему, никто из нас в неизбежности войны с ним не сомневается, хотя Насер к ней тоже пока еще не готов. Однако если сейчас ее развяжем мы, он со всем своим закупленным у русских оружием окажется сильней. Снова наступила тишина. Потом заговорил глава арабского отдела МИД: - Согласно нашим источникам, Египет будет полностью готов, включая и ракеты, к началу шестьдесят седьмого года. - К тому времени мы уже получим и танки, и пушки, и новые французские истребители, - заметил Яарив. - Да, а они построят ракеты. Когда мы подготовимся к войне, ракетные установки уже будут разбросаны по всему Египту. Тогда их не уничтожить: ведь придется накрыть каждую шахту. А это не под силу даже бомбардировщикам Эзера Вайзмана. - Значит, уничтожить их необходимо еще на заводе в Хелуане, - не терпящим возражений тоном заявил Яарив. - Верно, - согласился Амит. - Однако сделать это нужно, не развязывая войну. Попытаемся вынудить немецких ученых покинуть Каир, не закончив работу. Помните, проектирование ракет уже почти завершено. У нас всего полгода. Потом охотиться за немцами станет бесполезно: по готовым чертежам египтяне построят ракеты и без них. Поэтому я сам возьмусь за немецких ученых в Каире и буду держать вас в курсе предпринимаемых мер. На несколько секунд все снова смолкли, обдумывая вопрос, который никто не решался задать. Наконец смелости набрался представитель МИД. - А нельзя ли снова надавить на тех, кто только собирается переехать из ФРГ в Египет? - Нет, - генерал Амит покачал головой. - В теперешней политической обстановке об этом и речи быть не может. Приказ правительства не изменился: в ФРГ - никакого терроризма. Отныне путь к хелуансхим ракетам для нас пролегает через Египет. Генерал Мейр Амит, управляющий "Моссадом", ошибался редко. Но на этот раз он оказался не прав. Путь к ракетам в Хелуане пролегал через завод в Западной Германии. ГЛАВА 6 Только через неделю Миллеру удалось попасть к начальнику гамбургского ОГП. Тот встретил Петера неохотно: по-видимому, Дорн догадался, что Миллер действует без согласия Гоффманна, и предупредил об этом главу ОГП. - Поймите, - начал тот. - Я согласился на встречу, лишь уступив вашим настойчивым просьбам. - И на том спасибо, - невозмутимо отозвался Миллер. - Меня интересует человек, которого ваш отдел, безусловно, разыскивает. Его имя Эдуард Рошманн. - Рошманн? - Да. Капитан СС. Комендант рижского гетто с сорок первого по сорок четвертый год. - Я хочу узнать, жив ли он, а если умер, где похоронен. Расскажите, может быть, вам удалось его арестовать, привлечь к суду. А если нет, знаете ли вы, где он живет сейчас?.. Адвокат был ошеломлен. - Я не могу вам этого сказать! - воскликнул он. - Отчего же? Это интересует наших читателей. И очень сильно. - Сомневаюсь, - адвокат взял себя в руки, заговорил спокойно. - Иначе мы получали бы письма с подобными вопросами. А из читателей вы первый, кто проявил к нам интерес. - Вообще-то я не читатель, а журналист. - Возможно, возможно. Тем не менее я могу сообщить вам не больше, чем рядовому читателю. - Так сколько же? - Боюсь, мы не вправе разглашать сведения, касающиеся наших поисков. - Глупости! - Позвольте, господин Миллер, ведь не требуете же вы, чтобы полицейские докладывали, насколько продвинулось их расследование какого-нибудь уголовного дела. - Отнюдь. Часто бывает как раз наоборот. Обычно полиция с удовольствием сообщает, что вскоре арестует преступника. И уж конечно, расскажет журналисту, жив главный подозреваемый или мертв. Это поднимает ее престиж в глазах народа. Адвокат улыбнулся одними губами: - Мы не полиция. Поймите, если разыскиваемый узнает, что его вот-вот возьмут, он скроется. - Возможно, - согласился Миллер. - Хотя, судя по газетам, вы предали суду лишь трех рядовых эсэсовцев, бывших охранников рижского гетто. Да и произошло это в пятидесятом году, так что вам их, видимо, англичане прямо из лагеря для военнопленных передали. Похоже, военным преступникам вашего ведомства опасаться не стоит. - Вы глубоко заблуждаетесь. - Хорошо. Допустим, вы заняты расследованием всерьез. И все же никому не повредит, если вы скажете, ищете Рошманна или нет и где он теперь обитает. - Скажу лишь, что все вопросы, находящиеся в нашем ведении, постоянно прорабатываются. Постоянно. Больше ничем помочь не могу. Он встал. Миллер тоже. - Только не надорвитесь от чрезмерного усердия, - бросил Петер и вышел. x x x Еще неделю Миллер готовился: сидел дома, читал книги о войне на Восточном фронте и преступлениях в концлагерях. О "Комиссии Z" он узнал случайно, от библиотекаря. - Находится она в Людвигсбурге, - сказал он Миллеру. - Я читал о ней в журнале. Полностью она именуется так: "Центральное федеральное агентство по расследованию преступлений, совершенных во время фашистской диктатуры". Название громоздкое, поэтому для краткости службу окрестили "Централь Штелле", или "Комиссия Z". Это единственная организация, охотящаяся за нацистами в национальном и даже международном масштабе. - Спасибо, - поблагодарил библиотекаря Миллер, уходя. - Пожалуй, туда стоит заглянуть. На другое утро Петер пошел в банк, перевел хозяйке квартиры плату за три месяца вперед, снял со счета почти все деньги - пять тысяч, оставил лишь десять марок, чтобы не закрывать его. Вернулся домой и предупредил Зиги, что уезжает, возможно, на неделю или чуть дольше, поцеловал ее на прощание. Потом вывел из гаража "ягуар", по первому снегу миновал Бремен и двинулся на юг, в Рейнляндию. Начался один из первых в том году снегопадов, пронизывающий ветер с Северного моря гнал снежинки вдоль широкого шоссе, идущего от Бремена на юг в равнины Южной Саксонии. Через два часа Миллер остановился выпить кофе, а затем вновь помчался по земле Северный Рейн-Вестфалия. Несмотря на ветер и сгущавшиеся сумерки, ехать по автобану в плохую погоду Петеру нравилось. Сидя в "ягуаре", он воображал себя в рубке самолета; тускло светились огоньки на приборной доске; наступала зимняя ночь, леденящий ветер бросал снег в свет фар, а потом уносил назад, в пустоту. Как всегда, Миллер ехал в крайнем левом ряду, выжимал из "ягуара" около ста шестидесяти километров в час, смотрел, как остаются позади обгоняемые грузовики. К шести вечера он миновал поворот на Гамм, справа замелькали тусклые огоньки заводов Рура. Рур - растянувшийся на километры промышленный район ФРГ из нескончаемых предприятий с дымящими трубами и рабочих поселков, расположенных столь тесно, что все это казалось одним гигантским городом длиной сто пятьдесят и шириной сто километров, - не переставал изумлять Петера. Когда шоссе поднялось на виадук Миллер не мог оторвать взгляд от тысяч и тысяч гектаров, озаряемых светом бесчисленных вагранок, где выплавляется сталь, из которой выковано экономическое чудо ФРГ. Пятнадцать лет назад, когда, маленький Петер проезжал мимо на поезде, направляясь на каникулы во Францию, кругом были одни развалины - промышленное сердце Германии тогда едва билось. И не гордиться созданным соотечественниками за эти годы Миллер просто не мог. "А все-таки здорово, - думал он, подъезжая к Колонской кольцевой, - что я не живу в этом чаду". В Колонье Петер повернул на юго-запад, проехал Висбаден и Франкфурт, Мангейм и Хайльсбронн и, наконец, поздно ночью остановился у отеля в Штутгарте, ближайшем к Людвигсбургу городе, где и заночевал. Людвигсбург - небольшой торговый городок, затерянный среди живописных холмов земли Баден-Вюртемберг, в двадцати километрах от ее столицы, Штутгарта. Там, в маленьком переулке, недалеко от Хохштрассе, к необычайному смущению бюргеров расположилась "Комиссия Z" - крошечное ведомство, где за гроши трудились люди, преданные одной цели - поиску фашистов, виновных в преступлениях против человечества. До того, как специальный "Статут ограничений" признал таковыми только единичные и массовые убийства, к преступлениям против человечества причисляли вымогательство, грабеж, пытки и прочее. Но и после всех ограничений в списках "Комиссии Z" значилось не менее ста семидесяти тысяч человек, поэтому понятно, почему основной упор делался на поиски нескольких тысяч, виновных в массовых убийствах. Лишенная права арестовывать, комиссия имела возможность лишь ходатайствовать в полицию об аресте, когда обвинительный материал собран, а преступник опознан. Способная выжать из федерального правительства лишь гроши, она существовала только потому, что работали в ней самоотверженные люди. В ее штате было пятьдесят следователей и восемьдесят юристов. Все следователи были молоды - не старше тридцати пяти, дабы не иметь ничего общего с расследуемыми делами. Адвокаты были старше, но тщательно отбирались из людей, в преступлениях фашистов не замешанных. Привыкшие к официальным отказам, пропаже одолженных другим ведомствам документов, исчезновению предупрежденных "доброжелателями" подозреваемых, служащие "Комиссии Z" трудились в. поте лица, понимая, что действуют вопреки желаниям большинства соотечественников. Ведь даже обычно улыбающиеся жители Людвигсбурга мрачили, увидев работника этой печально известной организации. Петер Миллер разыскал ее по адресу Шорндорферштрассе, 58, в большом, некогда жилом доме за трехметровой высоты забором. Въезд закрывали массивные стальные ворота. Поодаль от них Миллер заметил кнопку звонка и нажал ее. Отворилось окошечко, появилось лицо привратника. - Слушаю вас. - Я хотел бы поговорить с одним из ваших следователей. - С кем именно? - Я здесь никого не знаю, - признался Миллер. - Посему подойдет любой. Вот моя визитка. Он протянул в окошко карточку, заставил привратника взять ее. Так она по крайней мере попала бы внутрь. Привратник захлопнул окошко и ушел. А вернувшись, открыл ворота и проводил Миллера в здание, где оказалось душно - батареи жарили вовсю. Из стеклянной будки вынырнул вахтер, отвел Петера в небольшую приемную, сказал: "Сейчас к вам придут" - и исчез. Через три минуты в приемную вошел человек лет пятидесяти, обходительный и любезный. Вернув Миллеру визитку, он спросил: - Чем могу служить? Петер рассказал обо всем. Адвокат внимательно выслушал его и произнес: - Потрясающе. - Так можете вы мне помочь или нет? - Если бы, - вздохнул адвокат, и Миллер понял, что впервые встретил человека, искренне желавшего помочь ему разыскать Рошманна. - Дело вот в чем. Я готов признать, что вы в своих намерениях совершенно искренни, но меня по рукам и ногам связывают законы здешней работы. В частности, запрет разглашать сведения о разыскиваемых эсэсовцах всем, кто не имеет специального допуска. - Иными словами, вы ничего не вправе мне говорить? - Поймите, - взмолился юрист. - Нас хотят задушить. Нет, не в открытую, а исподволь - режут бюджет, сужают права. И попробуй нарушить какое-нибудь пустяковое распоряжение - голову снимут. Лично я не прочь призвать в союзники немецких журналистов, но это запрещено. - Ясно, - вздохнул Миллер и спросил: - У вас есть библиотека газетных вырезок? - Нет. - А в ФРГ есть хоть одна такая открытая библиотека? - Нет. Они существуют только при крупных газетах и журналах. Лучшая, по слухам, принадлежит "Шпигелю". У "Кометы" тоже неплохая. - Странно, - пробормотал Миллер. - А где в Западной Германии можно запросто осведомиться о ходе расследования военных преступлений или разыскиваемых эсэсовцах? Юрист беспокойно заерзал на стуле: - Без особого разрешения, боюсь, нигде. - Понятно. Тогда скажите, где находятся архивы СС. - Один здесь, в подвале. Собран из светокопий. Оригиналы в сорок пятом году захватили американцы. В последнюю минуту горстка фашистов, оставшаяся при архиве, который хранился в одном из баварских замков, решила сжечь документы. Десятую часть им удалось уничтожить, но тут ворвались американские солдаты. Все в архиве было перепутано. Чтобы навести порядок, понадобилось два года. За это время главным нацистским преступникам удалось улизнуть. Потом архив перевезли в Западный Берлин, где он находится и по сей день под пятой американцев. Даже нам ничего не выдают оттуда без их разрешения. Впрочем, пожаловаться не могу - отказа не было ли разу. - И только? - изумился Миллер. - Два архива на всю страну? - Да, - ответил юрист. - Повторяю, хотел бы вам помочь, но не имею права. Кстати, если узнаете что-нибудь о Рошманне, поделитесь с нами. Будем рады. Миллер призадумался, потом спросил: - Значит, найди я Рошманна, разрешение на его арест можно будет выхлопотать только в двух ведомствах - гамбургском отделе генеральной прокуратуры и здесь? Верно? Юрист уставился в потолок и произнес: - Ничто поистине ценное не попадает у нас в долгий ящик. - Все ясно. - Миллер встал. - Но признайтесь честно, ищете вы Рошманна или нет? - Между нами говоря, ищем, и очень усердно. - То есть если его поймать, трудностей с осуждением не будет? - Никаких, - заверил его юрист. - Следствие по его делу уже закончено. Он, безусловно, получит пожизненную каторгу. - Дайте мне ваш телефон. Юрист записал что-то на листке и протянул Миллеру. - Здесь мое имя и два телефона - рабочий и домашний. Звоните в любое время, днем или ночью, все равно. В полиции всех земель ФРГ есть верные мне люди. Но встречаются и такие, кого следует опасаться. Так что звоните сначала мне, хорошо? Миллер взял листок, заверил юриста, что все понял, и ушел, услышав на прощание: "Желаю удачи". От Штутгарта до Берлина далеко, поездка заняла у Миллера целый день. К счастью, было солнечно и сухо. "Ягуар" вожделенно пожирал километры пути на север по равнинам Франкфурта через Кассель и Готтингем на Ганновер, где Миллер повернул на восток, перекочевал с автобана Е4 на Е8 и двинулся к границе ГДР. В пограничном пункте Мариенборн он целый час заполнял таможенную декларацию, чтобы получить транзитную визу, разрешавшую проезд по территории Восточной Германии в Западный Берлин, а тем временем одетые в теплые меховые шапки таможенник в голубой форме и представитель Народной полиции в зеленой форме тщательно осматривали "ягуар". Таможенник был молод и, казалось, разрывался между необходимостью быть холодно-вежливым (так полагалось относиться ко всем жителям ФРГ, ведь пропаганда называла их не иначе, как реваншистами) и желанием поглазеть на дорогую спортивную машину. В тридцати километрах от границы дорога пошла по гигантскому мосту через Эльбу, где в 1945 году английские войска, свято соблюдая Ялтинские договоренности, остановили свое наступление на Берлин. Справа от Миллера распластался Магдебург. "Интересно, - подумал Петер, - сохранилась ли там старая тюрьма?" При въезде в Западный Берлин его снова задержали - пришлось опорожнить сумку таможенникам на стол и открыть кошелек - видимо, чтобы чиновники убедились: проезжая по ГДР, этому "раю для рабочих", он не спустил все свои западногерманские марки. Наконец Миллера пропустили, "ягуар" миновал кольцевую дорогу "Авус" и выскочил на сверкавшую рождественскими огнями ленту Курфюрстендамма. Это был вечер семнадцатого декабря. Миллер решил в Американский центр документов напролом не лезть, понимая: без официальной поддержки в архивы СС не попасть. На другое утро он с Главпочтамта позвонил Карлу Брандту. Просьба Петера привела инспектора в ужас. - Не могу, - отрезал он. - Я никого в Берлине не знаю! - Подумай хорошенько. Ты же не раз туда ездил. Мне нужен человек, способный за меня поручиться. - Я же предупреждал, что не хочу впутываться в эту историю. - Ты уже в нее впутался. - Миллер помолчал немного и разыграл свой главный козырь. - Или я попадаю в архив как официальное лицо, или иду и говорю, что послан тобой. - Не посмеешь! - Запросто. Мне надоело попусту обивать пороги. Так что найди человека, способного выхлопотать мне разрешение на вход в архив. Послушай, ведь через час после того, как я взгляну на досье об этом забудут. - Надо подумать, - упрямился Брандт, стараясь выиграть время. - Даю тебе час, - сказал Миллер. - Потом звоню вновь. Через час оказалось, что Брандт не только разгневан, но и напуган. - Есть один человек. Я учился вместе с ним в полицейской академии, - затравленным тоном произнес инспектор. - Я его плохо знаю, но помню, что он работает в первом бюро западноберлинской полиции. А оно занимается как раз военными преступниками. - Как его зовут? - Шиллер. Фолькмар Шиллер, полицейский инспектор. - Я свяжусь с ним... - Нет, предоставь это мне. Я позвоню ему сегодня сам, представлю тебя. Если он захочет с тобой встретиться - ради Бога, если нет, меня не вини. Больше я в Берлине никого не знаю. Через два часа Миллер позвонил Брандту и узнал, что Шиллер уезжает в командировку и сможет принять Петера только в понедельник. Четыре дня Миллер бесцельно шатался по Западному Берлину, который в приближении нового, 1964 года жил одной радостной вестью - разрешением правительства ГДР после воздвижения в августе 1961 года Берлинской стены выдавать западным берлинцам пропуска на въезд в Восточную Германию для посещения родственников. В понедельник утром Петер отправился на встречу с полицейским инспектором Фолькмаром Шиллером. Тот, к счастью, оказался ровесником журналиста и, что совсем несвойственно немецкому чиновнику, с презрением относился к бюрократическим препонам. "Далеко он не пойдет", - подумал Миллер и вкратце объяснил суть дела. - Почему бы и нет? - отозвался Шиллер. - Американцы нашему бюро частенько помогают. Дело в том, что Вилли Брандт заставил нас расследовать военные преступления и нам приходится ходить в архив почти ежедневно. Они сели в "ягуар", поехали в предместье и вскоре оказались на улице Вассеркаферштиг, у дома номер один, в пригороде Целендорф, Берлин 37. За деревьями скрывалось приземистое одноэтажное здание. - Это и есть архив? - не веря глазам, спросил Миллер. - Он самый, - ответил Фолькмар. - Что, неказист с виду? Так знай, у него еще восемь подземных этажей. Там, в огнестойких бункерах, и хранятся документы. Через парадное молодые люди прошли в маленькую приемную с традиционной будкой вахтера в правом углу. Инспектор предъявил свое удостоверение. Ему выдали бланк запроса. Фолькмар уселся вместе с Петером за стол и начал заполнять бумагу. Вписал свое имя и чин, а потом спросил: - Как звать того, кого ты ищешь? - Рошманн. Эдуард Рошманн. Инспектор вписал и эту Фамилию в бланк, отдал его служащему в главном зале. Вернувшись к Миллеру, сказал: - Поиски займут минут десять. Пойдем. Они перешли в большой зал, уставленный рядами столов и стульев. Через четверть часа другой служащий положил перед ними папку сантиметра в три толщиной. На ее обложке было напечатано: "Рошманн, Эдуард". Фолькмар Шиллер встал: - Если не возражаешь, я пойду. Доберусь сам. У меня полно дел. Если захочешь снять светокопии, попроси у служащего Миллер поднялся и пожал ему руку: - Большое спасибо. - Не за что. - С этими словами инспектор ушел Не обращая внимания на сидевших поодаль немногочисленных посетителей, Миллер обхватил голову руками и углубился в чтение досье на Эдуарда Рошманна. Там было все. Номер билета национал-социалистической партии, номер члена СС, заявления о вступлении в эти организации, написанные Рошманном собственноручно, результаты медицинского освидетельствования и подготовки в тренировочном лагере, автобиография, послужной список вплоть до апреля 1945 года и два фотоснимка - в фас и профиль. На Миллера угрюмо смотрел человек с коротко подстриженными и зачесанными справа на пробор волосами, острым носом и узким, почти безгубым ртом. Эдуард Рошманн родился 25 августа 1908 года в австрийском городе Граце, в семье зажиточного пивовара. Ходил в местные детский сад и школу. Поступал на юридический факультет университета, но провалился. В 1931 году в возрасте двадцати трех лет устроился на пивоварню к отцу, и в 1937 году его перевели в административный отдел. В том же году он вступил в нацистскую партию и в СС, организации, в нейтральной тогда еще Австрии запрещенные. Через год Гитлер ее аннексировал и обеспечил местным фашистам быстрое продвижение по службе. В 1939 году, перед самой войной, Рошманн вступил в войска СС, прошел зимой этого же года курс спецподготовки и весной 1940 года был отправлен служить во Францию. В декабре 1940 года его вернули в Берлин (здесь кто-то написал на полях: "Струсил?") и в январе 1941 года перевели в СД, третий отдел РСХА. В июле 1941 года он возглавил первый пост СД в Риге, а в следующем месяце стал комендантом рижского гетто. В 1944 году вернулся в Германию морем и после сдачи оставшихся в живых евреев данцигскому СД поехал в Берлин, в штаб СС, ждать дальнейших указаний. Последний документ в досье так и остался неоконченным: видимо, штабной писарь благоразумно смылся в мае 1945 года. К нему был подколот лист с надписью: "Британские оккупационные власти запрашивали это досье в декабре 1947 года". Миллер вынул из папки автобиографию Рошманна, его фотоснимки и последний лист, подошел к служащему в конце зала и попросил снять с них светокопии. Тот кивнул и положил досье Рошманна к себе на стол, чтобы потом вернуть недостающие страницы. Тут подошел еще один человек с просьбой снять копии с двух страниц другого досье. Служащий взял их и передал вместе с материалами на Рошманна в окошечко. - Подождите десять минут, - сказал он Миллеру и второму мужчине, Они уселись на прежние места. Петеру очень хотелось курить, но в архиве это было запрещено. Через десять минут окошечко позади служащего открылось, и чья-то невидимая рука протянула ему два конверта. Миллер и пожилой мужчина отправились за светокопиями. Служащий скользнул взглядом по одному из конвертов. - Досье на Эдуарда Рошманна? - Это мне, - отозвался Миллер. - Значит, второй конверт вам. - Служащий протянул его пожилому мужчине, который искоса поглядывал на Миллера. Потом взял свой конверт и вышел из архива бок о бок с журналистом. Оказавшись на улице, Петер сбежал по ступенькам, сел в "ягуар" и поехал в центр города. Через час он позвонил Зиги и сообщил: "На рождество я приеду". Через два часа он выехал из Западного Берлина. Когда его машина остановилась у первого проверочного пункта на Драй Линден, пожилой человек сел к телефону в своей уютной квартире неподалеку от Савиньи-плац, набрал западногерманский номер, коротко представился собеседнику и доложил: - Сегодня я был в Центре документов, хотел, как обычно, порыться в папках. И встретил человека, который интересовался Эдуардом Рошманном. После полученного недавно сообщения я решил рассказать об этом вам. Собеседник засыпал его вопросами. - Нет, его имя мне выяснить не удалось, - отвечал пожилой мужчина. - Потом он уехал в длинной черной спортивной машине. Да, да, номер я заметил. Гамбургский, - мужчина продиктовал его в трубку. - Я решил перестраховаться... Очень хорошо. Это на ваше усмотрение... Веселого рождества, камрад. ГЛАВА 7 Западному немцу, получившему из Берлина сведения о Миллере, удалось передать их своему начальнику лишь после рождества. Тот поблагодарил подчиненного, повесил трубку служебного телефона, откинулся на спинку удобного кожаного кресла и оглядел покрытые снегом крыши Старого города за окном. - Фердаммт унд фердаммт <Проклятье (нем.)>, - прошипел, он - Но почему именно теперь? Почему? Для большинства горожан он был проницательным частным адвокатом, достигшим на своем поприще необычайных успехов. А для немногочисленных исполнителей, разбросанных по ФРГ и Западному Берлину, - шефом немецкой сети "Одессы". Номер его телефона не значился ни в одном справочнике. И обращались к нему бывшие эсэсовцы не по имени, а по кличке Вервольф (Оборотень). В отличие от созданного голливудскими фильмами ужасов существа, немецкий Вервольф не тот, кто превращается в полнолуние в волка, а герой народного эпоса, защищавший родину во времена, когда тевтонским рыцарям приходилось отступать перед чужеземными захватчиками. Он вдохновлял народ на борьбу с врагом, нападал по ночам из лесной чащи, а к утру бесследно исчезал, оставляя на снегу лишь волчий след... В конце второй мировой войны горстка офицеров СС, убежденных в победе Третьего рейха, создала из фанатично настроенных подростков специальные подразделения и обучила их методам партизанской войны. Они сражались в Баварии, но вскоре их разгромили американские войска. Это и были первые вервольфы. Когда в конце сороковых годов "Одесса" начала прорастать в Западной Германии, первым ее руководителем стал один из тех, кто обучал в 1945 году будущих вервольфов. Он и взял себе это имя. Оно подходило ему как нельзя лучше - скрывало его истинное лицо, было достаточно символичным и мелодраматичным, чтобы утолить извечную жажду немцев к театральности. Однако в том, как расправлялась "Одесса" со всяким, ставшим у нее на пути, ничего театрального не было. Вервольф конца 1963 года был уже третьим по счету. Фанатичный и упрямый, в постоянной связи с аргентинскими боссами, он ревностно защищал интересы всех живших в ФРГ бывших эсэсовцев, но особенно тех, чей чин в СС был высок или кого разыскивали наиболее упорно. Он смотрел в окно кабинета и вспоминал, как всего месяц назад ездил в Мадрид на встречу с генералом Глюксом, где его категорические предупредили о необходимости сохранить жизнь Вулкана. Между тем Вервольфу - единственному в ФРГ - было известно, что первые тридцать семь лет Вулкан прожил под своим настоявшим именем - Эдуард Рошманн. Взглянув на страницу блокнота с номером машины Миллера, Вервольф нажал кнопку интеркома, спросил секретаршу: - Хильда, как зовут частного сыщика, которого мы нанимали в прошлом месяце для дела о разводе? - Минуточку. - Из динамика послышался шелест бумаг. - Меммерс, Хайнц Меммерс. - Дайте мне, пожалуйста, номер его телефона... Нет, нет, я позвоню ему сам. Записав телефон на той же странице блокнота, он отключил интерком. Встал, подошел к вделанному в стену сейфу, вынул оттуда толстую книгу и вернулся за стол. Нашел в книге нужную страницу. Там было только два Меммерса - Генрих и Вальтер. Вервольф провел пальцем по строке напротив Генриха - человека с таким именем обычно называют Хайнцем, - посмотрел дату рождения, прикинул, сколько лет должно быть Меммерсу, и восстановил в памяти облик частного сыщика. Возраст совпал. Вервольф выписал из той же строки два других числа и попросил Хильду соединить его с городом, услышав гудок, набрал полученный от нее номер. Ответил женский голос: "Сыскное бюро Меммерса". - Попросите к телефону самого господина Меммерса. - Можно узнать, кто это говорит? - осведомилась секретарша. - Нет, нельзя. Позовите его к телефону, и поживее. Приказной тон Вервольфа подействовал. - Сию минуту, господин, - послушно сказала секретарша. Вскоре в трубке раздался неприветливый голос: "Меммерс слушает". - Это господин Хайнц Меммерс? - Да, а кто вы такой? - Неважно. Скажите, число 245.718 вам знакомо? Меммерс молчал. Тяжело дыша, он пытался сообразить, кто мог знать его эсэсовский номер. Между тем лежавшая на столе Вервольфа книга содержала список всех бывших эсэсовцев. Наконец Меммерс с опаской прохрипел: - Почему я должен его знать? - А если я скажу, что мой номер имеет всего пять цифр... камрад? Меммерса словно подменили. Пятизначные номера давались только высшим офицерам СС. - Понял вас. - Вот и отлично, - отозвался Вервольф. - Хочу поручить вам небольшое дело. За одним из наших камрадов охотится какой-то соглядатай. Нужно узнать, кто он. - К вашим услугам, - рявкнул в трубку Меммерс по-военному. - Превосходно. Но давайте называть друг друга камрадами. В конце концов, мы товарищи по оружию. - Да, камрад, - ответил Меммерс, явно польщенный. - Вам лучше поехать