представляясь работниками крупных журналов, с предложениями срочной и денежной работы для Петера, но она лишь отвечала, что не знает, где ее друг. Справлялись и в банке, где Миллер держал деньги, но оказалось, он не заглядывал туда с ноября. Словом, все было безрезультатно. Наступило тридцатое января, и Вервольфу скрепя сердце пришлось еще раз позвонить по телефону. Через полчаса в доме, стоявшем высоко в горах, пожилой мужчина положил трубку и смачно выругался. Был вечер пятницы, он только что приехал к себе в загородный дом на выходные, и вдруг такая неприятная весть. Мужчина подошел к окну элегантно обставленного кабинета. Свет из дома падал на высокие сугробы, на сосны, занимавшие почти всю землю вокруг дома. Ему всегда хотелось жить именно так, в хорошем горном коттедже - еще мальчишкой он катался с гор вокруг Граца и видел стоявшие по склонам дома богачей. Теперь он сам жил в таком же, и это ему нравилось. Здесь было гораздо лучше, чем в доме пивовара, где он вырос; чем в рижском особняке, где он провел четыре года; чем в меблированных комнатах Буэнос-Айреса или гостиничном номере Каира. Всю жизнь он стремился именно к этому. И вдруг такая неприятность. Он сказал звонившему, что никого не заметил ни у дома, ни у фирмы, которую возглавлял, никто о нем не выспрашивал. Но все же встревожился. Миллер? Что за Миллер, черт возьми? Заверения по телефону, что о журналисте "позаботятся", беспокойства не рассеяли. Слишком серьезно принимали звонивший и его коллеги угрозу, исходившую от Миллера, - они даже решили послать к хозяину загородного дома телохранителя. Он приедет завтра и останется здесь под видом шофера. Мужчина задернул шторы, отрезал себя от зимнего пейзажа. Тяжелая дверь в кабинет преграждала путь звукам из других комнат. Слышалось лишь, как потрескивали в очаге свежие сосновые дрова. Обрамляла его кованая решетка в виде виноградной лозы и гроздьев. Купив дом, новый владелец многое переоборудовал, но камин решил не трогать. Дверь отворилась, в кабинет заглянула жена. - Ужин готов, - сказала она. - Иду, дорогая, - ответил Эдуард Рошманн. x x x На другое утро, в субботу, Остера и Миллера потревожили гости из Мюнхена - Леон, Мотти, водитель и еще один мужчина с черной сумкой в руках. Когда они вошли в гостиную, Леон сказал ему: - Поднимитесь в ванную и установите аппаратуру. Мужчина кивнул и пошел наверх. Водитель остался в машине. Леон сел за стол, пригласил Остера и Миллера занять свои места. Мотти остался у двери с фотоаппаратурой и вспышкой. Леон передал Миллеру водительские права. Фотографии в них не было. - Вот кем вы станете, - сказал Леон. - Рольфом Гюнтером Кольбом, который родился восемнадцатого июня 1925 года. Значит, в конце войны ему было девятнадцать, почти двадцать. Он вырос в Бремене. В тридцать пятом году в десятилетнем возрасте вступил в "Гитлерюгенд", а в сорок четвертом, когда ему исполнилось восемнадцать, - в СС. Его родители погибли в сорок четвертом во время бомбежки Бремена, а сам он недавно умер от рака. - А его карьера в СС? - спросил Остер. - Должен же я Миллеру о ней рассказать. - Кстати, как его успехи? - поинтересовался Леон, словно Петера в комнате не было. - Неплохо. Вчера я устроил ему двухчасовой допрос, и он его выдержал. Но о собственной карьере в СС ничего не знает. А о ней его спросят обязательно. Леон согласно закивал, перелистывая вынутые из портфеля документы, и сказал: - О ней мы тоже понятия не имеем. Да и какая у Кольба могла быть карьера, если его взяли в СС мальчишкой в самом конце войны и в списках разыскиваемых нацистов он не значится? С одной стороны, это хорошо - в "Одессе" о его существовании, скорее всего, и не подозревают. С другой, плохо - ему незачем искать у них защиты и помощи, ведь его никто не станет преследовать. Посему мы сами придумали ему послужной список. Вот он. Леон передал свои листки Остеру, тот сразу же начал их читать. Закончив, кивнул: - Неплохо. И общеизвестному соответствует. За такое и впрямь могут посадить, если узнают. Леон удовлетворенно крякнул: - Вы расскажете ему все, что нужно. Кстати, мы нашли ему поручителя. Это бывший полковник СС, живет в Бремене, шестнадцатого февраля отправляется с женой в круиз. Когда Миллер пойдет в "Одессу", а это должно случиться после шестнадцатого февраля, он получит от нас письмо за подписью этого человека с заверениями, что Кольб, работавший у него в пекарне, действительно бывший эсэсовец и нуждается в помощи. К тому времени с владельцем пекарни связаться будет невозможно. Кстати, - он повернулся к Миллеру и передал ему книгу, - вам не помешает почитать о том, как пекут хлеб. Ведь этим вы занимались с сорок пятого года. Леон не упомянул, что круиз продлится всего месяц и после возвращения владельца пекарни жизнь Миллера повиснет на волоске. - Теперь мой друг парикмахер немного изменит вашу внешность, - сказал Петеру Леон. - А потом мы сфотографируем вас для водительских прав. В ванной парикмахер постриг Миллера очень коротко. Когда он закончил, волосы Петера стали похожи на недельную щетину, сквозь них просвечивала кожа головы. Миллер перестал выглядеть взъерошенным и, казалось, постарел. Слева Петеру сделали прямой, как по линейке, пробор. Брови ему выщипали почти без остатка. - Голые надбровные дуги не старят человека, - разоткровенничался парикмахер, - но его возраст становится невозможно определить точно. И последнее, - добавил он. - Отрастите усы. Тонкие, в ширину рта. Двух недель вам на это хватит? Миллер, зная, как растут волосы у него на верхней губе, сказал: - Конечно, хватит. Взглянув в зеркало, он увидел в нем мужчину лет тридцати пяти. Усы добавят еще года четыре. Когда они с парикмахером спустились в гостиную, Миллера поставили у простыни, которую держали Остер и Леон, и Мотти несколько раз его сфотографировал. - Права будут готовы через три дня, - сказал он. Гости ушли. Остер повернулся к Миллеру. - Ладно, Кольб, - теперь он обращался к Петеру только так. - Значит, тебя обучали в учебной части СС в Дахау, в июле сорок четвертого приписали к концлагерю во Флоссенбурге, и в апреле сорок пятого ты участвовал в расстреле адмирала Канариса, главы абвера. Посему неудивительно, что власти жаждут арестовать тебя. Адмирал Канарис и его люди - это тебе не евреи, не забывай. Так что за работу, сержант. x x x Очередная встреча глав израильских разведслужб подходила к концу, как вдруг генерал Амит поднял руку и сказал: - Хочу сделать еще одно сообщение, хотя важным его не считаю. Леон только что доложил из Мюнхена, что готовит молодого немца арийского происхождения, по каким-то личным причинам ненавидящего эсэсовцев, для внедрения в "Одессу". - С какой целью этот немец хочет проникнуть туда? - подозрительно спросил один из присутствовавших. Генерал Амит пожал плечами: - Ему зачем-то нужно выследить одного бывшего капитана СС, некоего Рошманна. Глава разведслужбы, занимавшейся судьбами евреев в "странах гонений", уроженец Польши, вскинул голову и воскликнул: - Эдуарда Рошманна? Рижского мясника? - Именно. - А ведь у нас с ним давние счеты. Эх, если бы поймать его... Генерал Амит покачал головой: - Повторяю, Израиль мщением больше не занимается. Это приказ, который обсуждению не подлежит. Даже если тот человек разыщет Рошманна, казнить фашиста нельзя - после суда в Базеле это может оказаться последней соломинкой, которая сломает спину Эрхарду. Дело и так дошло до того, что, если в ФРГ насильственной смертью умирает бывший нацист, в этом сразу же винят Израиль. - Тогда как быть с этим молодым немцем? - спросил шеф "Шабака". - Я хочу использовать его для добычи сведений об ученых, которые в этом году собираются в Каир. Они - наша главная забота. Предлагаю послать в ФРГ человека следить за немцем. Присматривать за ним, и все. - У вас есть на примете такой человек? - Да, - ответил генерал Амит. - Он опытный и надежный. Будет следовать за немцем повсюду и держать в курсе событий меня лично. Кстати, он сам родом из Германии, из Карлсруэ. - А что же Леон? - спросил кто-то. - Разве он не попытается расправиться с Рошманном на свой страх и риск? - Леон будет делать то, что ему прикажут, - огрызнулся Амит. - А время сводить счеты прошло. x x x В то утро Остер устроил Миллеру еще один экзамен. - Какие слова выгравированы на рукоятке эсэсовского кортика? - Кровь и честь, - ответил Миллер. - Верно. Когда эсэсовцу его вручают? - Во время парада в честь окончания учебной части. - Верно. Повтори клятву преданности людям Адольфа Гитлера. Миллер сделал это, ни разу не запнувшись. - Повтори кровавую клятву СС. Миллер не сбился и тут. - В чем символика эмблемы с черепом? Петер закрыл глаза и повторил вызубренное: - Его история уходит корнями в германскую мифологию. Это был символ тех групп тевтонских рыцарей, которые поклялись в преданности своим вожакам и друг другу до самой смерти и даже в загробном мире, Валгалле. Отсюда знак с черепом и перекрещенными костями, обозначающий потусторонний мир. - Правильно. Все ли эсэсовцы становились членами частей "Мертвая голова"? - Нет. Остер встал и потянулся: - Неплохо, - сказал он. - Думаю, других общих вопросов тебе не зададут. А теперь перейдем к тонкостям. О концлагере во Флоссенбурге тебе нужно знать вот что... x x x Человеку, молча сидевшему у окна самолета компании "Олимпик Эрвейз", что летел из Афин в Мюнхен, хотелось, по-видимому, только одного - чтобы его оставили в покое. Его сосед, немецкий промышленник, понял это после нескольких безуспешных попыток завести разговор и взялся за "Плейбой". А расположившийся у иллюминатора бесстрастно смотрел, как авиалайнер пересек Эгейское море, как весенний, залитый солнцем пейзаж Средиземноморья сменили покрытые снегом Баварские Альпы. Промышленнику удалось установить о соседе лишь одно: что тот немец - говорит на языке Германии без малейшего акцента, страну знает прекрасно, - потому бизнесмен, возвращавшийся из деловой поездки в столицу Греции, не сомневался, что сидит рядом с соотечественником. Как жестоко он ошибался! Его сосед и впрямь родился в Германии. Это было тридцать пять лет назад, в Карлсруэ, в семье еврея-портного Каплана. Ребенка нарекли Йозефом. Через три года к власти пришел Гитлер, еще через четыре родителей Йозефа увезли в "черном воронке", а в сороковом году, когда мальчику исполнилось десять лет, схватили и его. Остаток детства он провел в концлагерях, дожил благодаря лишь природной выносливости и сообразительности до того памятного дня 1945 года, когда с быстротой и подозрительностью зверька он выхватил шоколадку из протянутой руки человека, говорившего в нос на незнакомом языке, и тут же съел ее в углу камеры, чтобы не успели отобрать другие. А через два года, поправившись на несколько фунтов, но сохранив подозрительность ко всем и вся, он, голодный как волк семнадцатилетний юноша, сошел с корабля "Президент Уорфилд", более известного под названием "Исход", на берег новой страны, лежавшей вдали от Карлсруэ и Дахау. С годами он подобрел и повзрослел, многому научился, обзавелся женой и двумя детьми, отслужил в армии, но так и не избавился от ненависти к стране, куда сегодня возвращался. Он согласился поехать туда вновь, как уже дважды за последние десять лет, спрятать истинные чувства под личиной доброжелательности и радушия, необходимых для убедительного перевоплощения в немца, лгать по долгу службы. А ведомство, на которое он работал, предоставило остальное: паспорт, рекомендательные письма, кредитные карточки и другие документы гражданина западноевропейской страны, а также белье, обувь, одежду европейского производства и образцы тканей - ему придется играть роль торгового представителя немецкой текстильной фирмы. Когда самолет окутали тяжелые зимние облака континентальной Европы, он вновь обдумал свое задание. Его по дням и часам расписал негромко говоривший полковник из киббуца, где выращивали не столько фрукты, сколько агентов "Моссада". Придется, не спуская глаз, следить за молодым немцем, который попытается сделать то, на чем уже погорели многие, - внедриться в "Одессу". Нужно будет наблюдать за ним, оценивать его успехи, подмечать, с кем он встречается и к кому его направляют, а главное, узнать, сможет ли он вывести "Моссад" на вербовщика новой партии немецких ученых для работы над египетскими ракетами. При этом необходимо оставаться в тени, инициативу в свои руки не брать ни в коем случае. А потом сообщить в Тель-Авив о достигнутом немцем, пока тот не "погорит", что рано или поздно должно случиться. Он сделает все, а если такое задание и не принесет ему радости, так это никого не интересует. К счастью, ему не придется становиться немцем полностью, то есть с довольной миной на лице общаться с ними на их языке. Если бы его попросили именно об этом, он бы отказался. Ведь он ненавидит их всех, включая и журналиста, за которым ему приказано следить. И уже ничто - он был в этом уверен - не изменит его отношения к немцам. На другой день к Остеру с Миллером в последний раз приезжали гости. С Леоном и Мотти был еще мужчина - загорелый, подтянутый, молодой, - Миллер дал ему не больше тридцати пяти. Его представили как Йозефа. За встречу он не проронил ни слова. - Кстати, - обратился к Миллеру Мотти, - я пригнал сюда вашу машину. Оставил на стоянке у рыночной площади, - он бросил Миллеру ключи со словами: - В "Одессу" на ней не ездите. Во-первых, она слишком заметна, во-вторых, вы должны будете играть роль пекаря, скрывающегося от тех, кто узнал в нем бывшего охранника в концлагере. У такого "ягуара" быть не может, так что поезжайте на поезде. Миллер кивнул, но в душе пожалел, что ему придется расстаться с любимым автомобилем. - Вот права с вашей новой фотографией, - продолжил Леон. - Всем, кто спросит, говорите, что у вас есть "фольксваген", но вы оставили его в Бремене - по номеру машины вас может найти полиция. Миллер раскрыл права. На них он был снят с короткой стрижкой, но без усов, и Петер решил: если спросят, зачем он их отрастил, отвечать, что это мера предосторожности, - Человек, который якобы поручился за вас, отплыл сегодня в круиз. Это бывший полковник СС, владелец пекарни и работодатель Кольба. Звать его Иоахим Эберхардт. Вот письмо от него человеку, к которому вы обратитесь. Гербовая бумага настоящая, украдена у Эберхардта в конторе. Подпись подделана идеально. В письме говорится, что вы хороший солдат, надежный, но, к несчастью, вас опознали и вам нужно выхлопотать новые документы. Леон передал Миллеру незапечатанное письмо. Тот прочел его, заклеил конверт, положил в карман и спросил: - Так к кому я должен обратиться? - А вот к кому. - Леон вынул лист бумаги с фамилией и адресом. - Этот человек живет в Нюрнберге. Он один из руководителей "Одессы" и, видимо, встречался с Эберхардтом, крупной фигурой в северогерманском отделе "Одессы". А это фото Эберхардта. Рассмотрите его хорошенько на случай, если вас заставят его описать. Поняли? Миллер поглядел на снимок владельца пекарни и кивнул. - После того как вы окончательно подготовитесь, я советую подождать еще несколько дней, пока корабль Эберхардта не выйдет из зоны радиотелефонной связи. Думаю, вам надо ехать в Нюрнберг в следующий четверг. - В четверг так в четверг, - кивнул Миллер. - И последнее, - сказал Леон. - И вы, и мы желаем выследить Рошманна, но нам, помимо этого, нужно получить через вас еще кое-какие сведения. Необходимо узнать, кто вербует ученых для работы в Египте над ракетами для Насера. Мы уверены, этим занимается "Одесса", причем здесь, в ФРГ. Выясните для нас, кто главный вербовщик. И не исчезайте. Звоните нам из таксофонов вот по этому номеру. - Он протянул Миллеру еще лист бумаги. - У телефона всегда кто-нибудь есть. Звоните, как только что-нибудь узнаете. Через двадцать минут гости ушли. x x x В Мюнхен Леон и Йозеф ехали бок о бок на заднем сидении автомобиля. Израильский агент притулился в углу, молчал. Когда огни Байройта остались позади, Леон тронул Йозефа за плечо и спросил: - Почему вы столь мрачны? Йозеф взглянул на старика и ответил вопросом на вопрос: - Можно ли доверять этому Миллеру? - Доверять? Да он наш лучший провокатор. Разве вы не слышали, что сказал Остер? Миллер вполне сойдет за бывшего эсэсовца, если не растеряется. - Мне было приказано не спускать с него глаз ни на минуту, - проворчал Йозеф с прежним сомнением в голосе, - следить за каждым его шагом и докладывать обо всех, с кем он встретится, указывая их положение в "Одессе". Зря я согласился отпустить его и позволил ему связываться с нами, лишь когда посчитает нужным. А вдруг он не позвонит вообще? Леон едва сдерживал гнев. Они возвращались к этому вопросу и раньше. - Объясняю еще раз, - сказал он. - Этого человека нашел я. И внедрить его в "Одессу" задумал тоже я. Он мой агент. Долгие годы я мечтал внедрить в "Одессу" не еврея. И не хочу, чтобы дело провалилось из-за человека, который станет ходить за ним по пятам. - Но он дилетант, а я профи, - буркнул Йозеф. - Не забывайте, что он ариец, - парировал Леон. - Надеюсь, до своего разоблачения Миллер успеет составить и передать мне список руководителей "Одессы" в ФРГ. И мы начнем уничтожать их одного за другим. А в списке явно окажется и главный вербовщик ученых в Египет. Не беспокойтесь, мы добудем и его, и имена ученых, которых он намеревается отправить в Каир. А к тому времени жизнь Миллера не будет стоить ни гроша. Между тем в Байройте Миллер стоял у окна, смотрел, как падает снег. Он не собирался ни звонить Леону, ни выслеживать ученых-ракетчиков. Цель у него по-прежнему была одна - добраться до Эдуарда Рошманна. ГЛАВА 12 Лишь вечером девятнадцатого февраля Миллер попрощался наконец с Остером и выехал из Байройта в Нюрнберг. Бывший офицер СС пожал журналисту руку и на прощание сказал: "Желаю удачи, Кольб. Я научил тебя всему, что знаю сам. Вот тебе мой последний совет. Яне знаю, сколько продержится твоя легенда, но если посчитаешь, что тебя раскусили, беги, не раздумывая, возвращайся к настоящему имени". А когда Миллер спускался к машине, Остер пробормотал: "Более сумасбродной затеи я не знаю". До станции Миллер прошел пешком. Там, в маленькой кассе, он купил билет до Нюрнберга. А выйдя на платформу, услышал от кондуктора: "Боюсь, вам придется подождать. Нюрнбергский поезд сегодня опаздывает". Миллер удивился - немецкие железнодорожники считают делом чести водить поезда по расписанию - и спросил: "Что случилось?" Кондуктор, кивнув на рельсы, уходившие в покрытые свежим снегом холмы и долины, объяснил: "Вчера был сильный снегопад. А недавно нам сообщили, что снегоочиститель на этой ветке вышел из строя. Сейчас его чинят". Годы работы в журналистике отвратили Миллера от залов ожидания. Слишком много времени провел он там в холоде, усталости и неудобствах. Теперь, сидя в станционном буфете, он пил кофе, разглядывал билет, уже прокомпостированный, и размышлял о своей машине, запаркованной неподалеку. А что, если оставить ее на другом конце Нюрнберга, в нескольких километрах от дома эсэсовца?.. Если после встречи с ним Миллера пошлют куда-нибудь еще, "ягуар" можно запарковать в Мюнхене. В гараже, вдали от любопытных глаз. Никто его не найдет. К тому же, решил Миллер, совсем неплохо иметь возможность быстро убраться из Нюрнберга, если потребуется. Да и кто в Баварии знает о нем и его автомобиле? Петер вспомнил, как Мотти предупреждал, что машина слишком заметная, но тут же подумал о последнем совете Остера. Конечно, воспользоваться "ягуаром" - дело рискованное, но, с другой стороны, без него Петер окажется стреноженным. Миллер поразмышлял еще минут пять, потом оставил свой кофе, вышел из станции и вернулся в город. Через, четверть часа он сидел за рулем "ягуара". До Нюрнберга было рукой подать. Приехав, Миллер устроился в небольшой гостинице у вокзала, машину оставил неподалеку в переулке и прошел через Королевские ворота крепостной стены в средневековую часть города, родину Альбрехта Дюрера. Было уже темно, но свет из окон и уличные фонари освещали остроконечные крыши и узорчатые карнизы. Миллеру показалось, будто он перенесся в средние века, когда короли Франконии правили Нюрнбергом, одним из богатейших купеческих городов германских княжеств. Трудно было поверить, что все вокруг построено после 1945 года, тщательно восстановлено по старинным архитектурным планам после бомбежек союзной авиации, оставивших на месте Нюрнберга лишь развалины. Миллер нашел нужный дом в двух кварталах от главной рыночной площади, под двойным шпилем собора Святого Зебальда. Фамилия на дверной табличке совпала с напечатанной на листке, который Петеру дал Леон. Петер вернулся на рыночную площадь, поискал, где можно поужинать, заметил поднимавшийся в морозное небо дымок над черепичной крышей маленькой сосисочной у самого собора. Это было уютное заведение с террасой, обсаженной кустами боярышника, с которых предусмотрительный хозяин стряхнул снег. Внутри тепло и радушие окатили Миллера волной. Почти все деревянные столики были заняты, но одна парочка уходила, и Петер поспешил на их место. Он заказал фирменное блюдо - маленькие нюрнбергские сосиски, по дюжине на порцию, острые на вкус - и бутылку местного вина. Поев, он развалился на стуле, не спеша выпил кофе и две рюмки коньяка. Спать не хотелось - уж очень приятно было сидеть и смотреть, как потрескивают дрова в очаге, как компания в углу громко распевает франконскую застольную: люди, взявшись за руки, раскачиваются в такт музыке, в конце каждого куплета голоса усиливаются и высоко поднимаются бокалы с вином. Миллер долго размышлял, почему, рискуя жизнью, разыскивает человека, преступившего закон двадцать лет назад. Он уже почти решил бросить эту затею, сбрить усы и вернуться в согретую Зиги постель. Но тут подошел официант и с радушным "битте шен" положил на столик счет. Миллер полез за кошельком и нащупал в, кармане фотографию. Вынул ее и оглядел. Со снимка смотрел человек с воспаленными светлыми глазами и узким безгубым ртом, одетый в черный мундир со сдвоенными серебряными молниями в петлице. Пробормотав: "Ах, ты сволочь", - Миллер поднес краешек фотографии к пламени свечи, что стояла на столе. Больше снимок не понадобится. Миллер узнает Рошманна, как только увидит. Оставив деньги на стеле, Петер застегнул пальто и направился в гостиницу. x x x В это самое время Маккензен высушивал раздраженного и обеспокоенного Вервольфа. - Что значит "пропал"? - рявкнул шеф "Одессы". - Не мог же он сквозь землю провалиться. У него один из самых заметных в ФРГ автомобилей, а вы не можете его найти целых полтора месяца! Маккензен подождал, когда взрыв негодования утих, и продолжил: - Тем не менее это так. Ни мать, ни любовница, ни коллеги Миллера не знают, где он. Машина его стоит в каком-нибудь частном гараже. Он, видимо, ушел в подполье. После возвращения из Лондона о нем ничего не слышно. - Его надо найти во что бы то ни стало, - произнес Вервольф. - Нельзя допустить, чтобы он добрался до нашего товарища, ни в коем случае. - Никуда он не денется, - убедительно проговорил Маккензен. - Рано или поздно ему придется всплыть. Тогда мы его и возьмем. Логика и выдержка профессионального убийцы пришлись Вервольфу по душе. Он не спеша кивнул: - Хорошо. И держитесь поближе ко мне. Устройтесь в местную гостиницу, и будем ждать. Нужно, чтобы вы всегда были у меня под рукой. - Слушаюсь. Позвоню, как только решу вопрос с жильем. Чтобы вы знали, где меня искать. Маккензен пожелал начальнику спокойной ночи и ушел. x x x На другое утро около девяти часов Миллер подошел к дому бывшего эсэсовца и нажал начищенную до блеска кнопку звонка. Дверь открыла горничная. Она проводила Миллера в гостиную и позвала хозяина. Через десять минут туда вошел человек лет пятидесяти пяти с рыжеватыми волосами и сединой на висках, подтянутый и уверенный в себе. Взглянув без любопытства на нежданного гостя, он сразу заметил его недорогой костюм простого работяги и спокойно спросил: - Чем могу служить? Гость, явно смущенный шикарной обстановкой, проговорил, запинаясь: - Видите ли, герр доктор, я надеялся, вы мне поможете. - Послушайте, - сказал человек "Одессы". - Я уверен, вы знаете, что моя контора здесь неподалеку. Почему бы вам не прийти туда и не записаться ко мне на прием? - Дело в том, что я пришел по личному вопросу. - Миллер перешел на гортанный диалект простолюдина из Бремена и Гамбурга. Он сделал вид, что растерялся, и молча вытащил из нагрудного кармана конверт. - Я привез рекомендательное письмо от человека, который и посоветовал обратиться к вам. Адвокат ни слова не говоря взял конверт, вскрыл и быстро пробежал его взглядом. Потом нахмурился и подозрительно посмотрел на Миллера. - Понятно, герр Кольб. Пожалуй, вам лучше сесть. Он указал на стул, а сам уселся в кресло. Несколько минут молча разглядывал гостя и вдруг резко спросил: - Как вы сказали, вас зовут? - Кольб, господин. - А имя? - Рольф Гюнтер. - Документы у вас какие-нибудь есть? - Только водительские права, - быстро ответил Миллер. Адвокат протянул руку, заставил Миллера встать и положить права прямо на ладонь. Пролистав их, он взглянул на Миллера, сравнил его лицо с фотографией на правах. - Когда вы родились? - снова столь же неожиданно спросил он. - Родился? А-а, восемнадцатого июня, господин. - Какого года, Кольб? - Тысяча девятьсот двадцать пятого. Адвокат оглядел права еще раз, вдруг встал, бросил через плечо: "Подождите здесь" - и ушел. Пройдя дом насквозь, он оказался у себя в кабинете-для клиентов туда был отдельный вход, - открыл сейф, вынул, толстую книгу. Понаслышке он Иоахима Эберхардта знал, но никогда с ним не встречался и точно не был уверен, какой чин тот занимал в СС. Книга написанное в письме подтвердила. Эберхардт стал полковником войск СС десятого января 1945 года. Перевернув еще несколько страниц, он нашел и Кольба. Все данные о нем совпали со словами Миллера. Адвокат закрыл книгу, вернул ее на место и запер сейф. Потом возвратился в гостиную. Кольб по-прежнему ютился на краешке стула. Адвокат вновь уселся в кресло. - Может статься, я не смогу вам помочь. Вы это понимаете? Миллер прикусил губу и кивнул. - Мне больше идти некуда. Когда меня начали искать, я обратился за помощью к герру Эберхардту, а он написал письмо и отправил меня к вам, сказав, что если вы не поможете, значит, не поможет никто. Адвокат откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок, поинтересовался: - Почему же он мне не позвонил? - Может, ему не хотелось говорить о таких вещах по телефону? - с надеждой в голосе предположил Миллер. - Возможно, - отрезал адвокат, бросив на Петера презрительный взгляд. - А теперь расскажите, как случилось, что вас начали искать. - Да, да. Так вот значит. Меня узнал один человек, а потом мне сказали, меня скоро арестуют. И я убежал. А что оставалось делать? - Начните сначала, - вздохнул адвокат и устало спросил: - Кто узнал вас? - Дело было в Бремене. Я там живу и работаю, то есть работал, пока все это не стряслось, у господина Эберхардта. В пекарне. Так вот, месяца четыре назад я шел по улице, и вдруг мне стало плохо. Ужасно заболел живот. И я потерял сознание. Отключился прямо на тротуаре. Меня увезли в больницу. - В какую? - Главный госпиталь Бремена. Там взяли анализы и сказали, что у меня рак. Рак желудка. Я уж думал, мне крышка. Но рак был в ранней стадии. Оперировать меня не стали, кололи лекарствами, и вскоре наступила, как это называется... - Ремиссия? - подсказал адвокат. - Вот, вот. - Что же, вам повезло. А кто вас опознал? - Санитар. Он был евреем и все время на меня смотрел. Как выйдет на дежурство, так и смотрит. Странно так смотрел, пристально. Я и забеспокоился. Он глядел так, будто хотел сказать: "A я тебя узнал". С месяц назад мне сказали, что меня переводят в оздоровительную клинику. Я, слава богу, застраховался на случай болезни, так что с деньгами хлопот не возникло. А перед самой выпиской вспомнил, кто такой этот санитар. Он был одним из заключенных во Флоссенбурге. - Так вы были во Флоссенбурге? - адвокат даже привстал от изумления. - Да, да, я только хотел вам об этом рассказать. Санитар был из тех заключенных-евреев, которых привезли, чтобы сжечь тела адмирала Канариса и других офицеров, повешенных нами за участие в заговоре против фюрера. Адвокат впился в Миллера глазами. - Вы были среди тех, кто казнил Канариса? Миллер пожал плечами: - Я руководил казнью, - признался он. - Ведь он был предатель, правда? Он хотел убить фюрера. - Дорогой мой, - улыбнулся адвокат. - Я вас не осуждаю. Конечно, все они были изменниками. Канарис даже передавал союзникам военные тайны. Они в армии продались все, от генералов до солдат. Я просто не думал встретить человека, который их уничтожал. - Но теперь меня разыскивает полиция, - напомнил Миллер и беспомощно улыбнулся. - Убивать евреев - это одно, и совсем другое - повесить Канариса, которого теперь считают чуть ли не героем. - Да, конечно, - кивнул адвокат, - у вас могут быть крупные неприятности с нынешними властями в ФРГ. Но продолжайте. - Меня перевели в клинику, и больше я того еврея не видел. А в прошлую пятницу мне туда кто-то позвонил. Я думал, это из пекарни, но он не представился. Просто сказал, что по долгу службы узнал, как на меня донесли этим свиньям в Людвигсбурге. И приказ о моем аресте уже подписан. Адвокат понимающе кивнул. - Это, наверное, был один из наших друзей в бременской полиции. И что вы предприняли? - Убежал, а что еще? Быстренько выписался из больницы. Я просто не знал, что делать. Домой не пошел, побоялся, что там меня уже ищут. Даже "фольксваген" свой бросил. Потом мне пришла в голову мысль сходить к герру Эберхардту. Адрес его я нашел в телефонной книге. Он радушно меня встретил. Сказал, что уезжает с фрау Эберхардт на следующий день в круиз, но все равно попытается помочь. Написал это письмо и послал меня к вам. - Почему вы решили обратиться именно к господину Эберхардту? - Я точно не знал, кем он был в войну, но он всегда очень хорошо ко мне относился. А два года назад мы в пекарне отмечали какой-то праздник. Все немного выпили, и я пошел в туалет. Там стоял герр Эберхардт и пел. Он пел "Хорста Весселя". Я начал ему подпевать. Так мы и допели ее до конца прямо в туалете. Потом он хлопнул меня по плечу и сказал: "Никому ни слова, Кольб". Я не вспоминал о том случае, пока не попал в беду. Тогда-то я и подумал, а что если он тоже был в СС? И пошел просить у него помощи. - Как фамилия санитара-еврея? - Гартштейн. - А название оздоровительной клиники, куда вас перевели? - "Аркадия" в Дельменхорсте, под самым Бременом. Адвокат вновь кивнул, записал что-то на взятом со стола листке бумаги и поднялся. - Оставайтесь здесь, - сказал он и ушел. Адвокат вновь прошел в кабинет и по справочной узнал телефоны пекарни Эберхардта, Главного госпиталя Бремена и клиники "Аркадия" в Дельменхорсте. Сначала он позвонил в пекарню. Секретарша Эберхардта оказалась очень доброжелательной: "К сожалению, герр Эберхардт уехал, - сказала она. - Нет, связаться с ним нельзя, он путешествует по Карибскому морю вместе с женой. Вернется через месяц. Может быть, я смогу вам помочь?" Адвокат заверил ее в обратном и повесил трубку. Набрал номер Главного госпиталя Бремена и попросил отдел кадров. - Это звонят из отдела соцобеспечения, - солгал он, не моргнув глазом. - Я бы хотел узнать, есть ли среди ваших работников санитар по фамилии Гартштейн. Девушка на другом конце провода полистала списки и ответила: - Да, есть. Спасибо, - произнес нюрнбергский адвокат, нажал на рычаг, вновь набрал тот же номер, попросил регистратуру. - Звонит секретарь хлебопекарной компании Эберхардта. Мне бы хотелось узнать, как дела у одного из наших работников - его доставили к вам с болезнью желудка. Его зовут Рольф Гюнтер Кольб. Адвокату вновь пришлось подождать. Наконец регистраторша нашла историю болезни Кольба и, посмотрев на последнюю страницу, сообщила: - Он выписался. Его состояние улучшилось настолько, что его перевели в оздоровительную клинику. - Куда именно? - В клинику "Аркадия", в Дельменхорсте. Адвокат снова нажал на рычаг и позвонил в "Аркадию". Ответила женщина. Выслушав просьбу, она повернулась к стоявшему рядом врачу, прикрыла микрофон ладонью и сказала: "Интересуются человеком, о котором вы говорили, Кольбом". Врач взял трубку. - Да, - сказал он. - Я главный врач. Доктор Браун. Чем могу служить? Услышав фамилию Браун, секретарша бросила на шефа изумленный взгляд. Доктор выслушал голос из Нюрнберга и без запинки ответил: - К сожалению, герр Кольб выписался в прошлую пятницу, не закончив лечения. Дело неслыханное, но я помешать ему не смог. Да, его перевели сюда из госпиталя в Бремене. С раком желудка в стадии ремиссии, - еще несколько секунд он слушал, потом проговорил: - Нет, что вы! Рад помочь. Врач, настоящая фамилия которого была Розмайер, повесил трубку и тут же позвонил в Мюнхен, сообщил: "Интересовались Кольбом. Видимо, проверка началась". А в Нюрнберге адвокат вернулся в гостиную со словами: - Хорошо. Вы, Кольб, видимо, тот, за кого себя выдаете. Но я бы хотел вам задать еще несколько вопросов. Не возражаете? "Изумленный" Миллер безмолвно кивнул. - Хорошо, - повторил адвокат. - Вы подвергались обрезанию? - Нет, - пробормотал совершенно сбитый с толку Миллер. - Покажите, - негромко приказал адвокат. Петер не пошевелился. - Покажите, сержант! - рявкнул адвокат. Миллер вскочил со стула, стал по стойке "смирно". - Цю бефель, - сказал он, простоял три секунды, держа руки по швам, потом расстегнул брюки. Адвокат взглянул и кивком разрешил застегнуться. - Ладно, значит, вы не еврей, - сказал он примирительно. Усевшись на стул, Миллер растерянно пробормотал: - Конечно, не еврей. - Дело в том, - улыбнулся адвокат, - что евреи, случалось, хотели выдать себя за наших товарищей. Но таких мы быстро раскусывали. А теперь я начну задавать вам вопросы. Проверю, тот ли вы, за кого себя выдаете. Где вы родились? - В Бремене. - Верно. Место вашего рождения указано в списке членов СС. Я с ним только что сверился. В "Гитлерюгенде" состояли? - Да. Вступил в тридцать пятом, в десять лет. - Ваши родители были убежденными национал-социалистами? - Да, и отец, и мать. - Что с ними стало? - Погибли при бомбежках Бремена. - Когда вы подали заявление в СС? - Весной сорок четвертого года. В восемнадцать лет. - Где обучались? - В учебном лагере в Дахау. - Вытатуирована ли у вас на левой подмышке группа крови? - Нет. Да и выкалывали ее не на левой, а на правой подмышке. - Почему же вас не татуировали? - Видите ли, обучение в лагере заканчивалось в августе сорок четвертого года, и нас должны были направить служить в войска СС. Однако в июле во флоссенбургский концлагерь пригнали офицеров, замешанных в заговоре против Гитлера, и тамошнее начальство попросило для усиления охраны направить к ним людей из нашей части. Вот меня с десятком других самых прилежных курсантов туда и послали. Так что мы пропустили и выпускной парад, и татуировку. Однако комендант сказал, она не понадобится, ведь на фронт мы уже не попадем. Адвокат кивнул. Комендант, без сомнения, понимал, что в июле 1944 года, когда союзники продвинулись уже в глубь Франции, война близилась к концу. - А кортик вы получили? - Получил. Из рук коменданта. - Что было на нем написано? - Слова "Кровь и честь". - Чему вас учили в Дахау? - Мы прошли полный курс военной подготовки и политико-идеологический курс в дополнение к уже изученному в "Гитлерюгенде". - Песни разучивали? - Да. - Как называется сборник маршей, в котором есть "Песня Хорста Весселя"? - Это альбом "Время борьбы за нацию". - Где расположен учебный лагерь Дахау? - В пятнадцати километрах от Мюнхена. И в пяти от одноименного концлагеря. - Какую форму вы носили? - Серо-зеленые брюки и такого же цвета китель с черными петлицами - на левой стоял чин; сапоги и ремень из черной кожи с вороненой пряжкой. - Что было на ней изображено? - По центру - свастика, а вокруг девиз "Честь в преданности". Адвокат встал и потянулся. Закурил сигару, подошел к окну сказал: - А теперь, сержант Кольб, расскажите о концлагере во Флоссенбурге. Где это? - На границе Баварии и Тюрингии. - Когда он открылся? - В тридцать четвертом году. Это одно из первых заведений для тех сволочей, что предали фюрера. - Каковы были его размеры? - В мою бытность - триста на триста метров. По границе стояли девятнадцать сторожевых вышек с легкими пулеметами. Переклички проводились на площадке размером двадцать один на сорок один метр. Эх, как мы забавлялись там с жидами..ш - Не отвлекайтесь, - буркнул адвокат. - Расскажите лучше, какие там были службы и сколько. - Двадцать четыре барака, кухня, баня, больница и множество мастерских. - А для охраны? - Две казармы, магазин и бордель. - Как избавлялись от трупов? - За территорией лагеря был крематорий, к нему вел подземный ход. - Чем в основном занимались заключенные? - Работали в каменоломне. Она располагалась вне лагеря, ее окружал забор из колючей проволоки со своими сторожевыми вышками. - Каково было население лагеря в сорок четвертом году? - Около тысячи шестисот человек. - Где находилась контора коменданта? - За территорией, в доме на склоне холма. - Назовите комендантов. - До меня их было два. Майор СС Карл Кунслер, которого сменил капитан СС Карл Фрич. А при мне лагерем командовал подполковник Макс Кегель. - Номер вашего политотдела? - Второй. - Где он размещался? - В конторе коменданта. - Чем там занимались? - Следили за исполнением приказов правительства о применении к некоторым заключенным особых мер воздействия. - В число таковых входили Канарис и другие заговорщики? - Да, майн гepp. Их всех ждали особые меры. - Когда привели приговор в исполнение? - Двадцатого апреля сорок пятого года. Американцы уже вошли в Баварию, поэтому из Берлина, пришел приказ казнить всех заговорщиков. Это поручили мне и моим товарищам. К тому времени я получил чин сержанта, хотя в лагерь прибыл рядовым, поэтому и был в нашей группе главным. А закопать тела мы поручили заключенным. Среди них оказался и тот глазастый Гартштейн, черт его побери! Потом нам приказали гнать узников на юг. А в пути мы узнали, что фюрер покончил с собой. Тогда офицеры нас покинули, а заключенные стали разбегаться в леса. Кое-кого из них мы, сержанты, постреляли, но потом поняли: идти дальше нет смысла. Ведь все кругом заняли янки. - И последний вопрос о Флоссенбурге, сержант. Если там поднять голову, что видно? - Небо, наверное, - озадаченно проговорил Миллер. - Да нет, глупец вы этакий, не вверху, а на горизонте! - А-а, вы, наверное, имеете в виду развалины замка на холме, так? Адвокат кивнул и улыбнулся. - Кстати, его построили в четырнадцатом веке, - заметил он и подвел итог. - Хорошо, Кольб, допустим, во Флоссенбурге вы служили. А как вам удалось спастись? - Дело было так. Распустив заключенных, мы пошли кто куда. Я наткнулся на рядового из вермахта, стукнул его по голове и снял с него форму. А через два дня меня схватили янки. Я оттрубил два года в лагере для военнопленных, но на всякий случай сказал, что служил в армии, а не в СС. Ведь тогда, знаете ли, ходили слухи, будто янки расстреливают эсэсовцев на месте. Потому я и соврал. Адвокат выдохнул сигарный дым и сказал: - Так поступали многие, - а потом спросил: - Имя вы не изменили? - Нет. Хотя документы выбросил - в них значилось, что я служил в СС. А вот фамилию менять не стал. Решил, простого сержанта искать не будут. А казнь Канариса в то время казалась всем пустяком. Это уж потом его сделали героем, а то место в Берлине, где казнили главных участников заговора, превратили в мемориал. Но к тому времени Федеративная республика уже выдала мне документы на имя Кольба. Впрочем, не опознай меня этот санитар, ничего не случилось бы, а раз он меня узнал, никакое ложное имя не спасет. - Верно. А теперь повторим кое-что из пройденного вами в Дахау. Начните с клятвы преданности фюреру. Допрос продолжался еще три часа, и Миллер мысленно поблагодарил Остера за требовательность. Петер даже вспотел, но отговорился тем, что недавно перенес тяжелую болезнь и весь день не ел. Наконец, когда уже близился вечер, подозрения адвоката рассеялись. - Так чего же вы хотите? - спросил он Миллера. - Мне нужны документы на новое имя. Я изменю внешность - отращу волосы, усы подлиннее - и устроюсь на работу где-нибудь в Баварии. Я же искусный пекарь, а людям нужен хлеб, верно? Впервые за время разговора адвокат расхохотался. - Да, мой дорогой Кольб, людям нужен хлеб. Итак, слушайте. Обычно на таких, как вы, мы время и деньги не тратим. Но раз уж вы попали в беду не по своей вине, раз вы казнили предателей рейха, я постараюсь вам помочь. Но мало переменить имя в ваших водительских правах. Вам нужен новый паспорт. Деньги у вас есть? - Ни гроша. Я даже к вам добирался на перекладных. Адвокат протянул ему банкноту в сто марок. - У меня вам оставаться нельзя, а новый паспорт придет не раньше, чем через неделю. Я отошлю вас к своему другу. Он и выхлопочет вам паспорт. Живет он в Штутгарте. Вы сначала устройтесь там в гостиницу, а потом идите к нему. Я ему позвоню, он будет вас ждать. Адвокат написал на листке несколько слов и передал его Меллеру, сказав: - Его зовут Франц Байер. Здесь его адрес. Если вам понадобятся еще деньги, Байер поможет. Но не транжирьте. Сидите тихо и ждите, когда Байер выправит вам новый паспорт. Потом мы устроим вас на работу в Южной Германии, где вас никто не найдет. Миллер взял деньги и записку. - Спасибо вам, герр доктор, большое спасибо, - смущенно пробормотал он, прощаясь. Горничная проводила его до дверей. Через час он уже мчался в "ягуаре" в Штутгарт, а адвокат позвонил Байеру и приказал ему ждать у себя к вечеру некоего Рольфа Гюнтера Кольба, скрывающегося от полиции. В те дни Нюрнберг и Штутгарт еще не соединялись прямым автобаном, и в ясный солнечный день шоссе, что вилось по франконской равнине и меж лесистых холмов и долин Вюртемберга, бывало очень живописным. Но туманным февральским вечером, в гололед езда по этой асфальтовой ленте едва не стоила Миллеру жизни. Дважды тяжелый "ягуар" чуть-чуть не слетел в кювет, дважды Петер приказывал себе не торопиться. Ведь Байер - человек, знавший, как раздобыть поддельный паспорт, - никуда не денется. Миллер приехал в Штутгарт засветло и устроился в небольшой гостинице на окраине. У портье он взял план города и нашел дом Байера в фешенебельном районе рядом с виллой Берг, где былыми летними ночами развлекались когда-то герцог Вюртембергский и его свита. Следуя карте, он проехал холмистый центр Штутгарта и остановил машину в километре от дома Байера. Запирая дверцу, он не заметил пожилую женщину, выходившую из соседнего дома с еженедельной встречи членов Общества помощи больницам. Франц Байер был полненьким и по характеру очень радушным мужчиной. Предупрежденный Вервольфом, он встретил Миллера на пороге, представил его жене, которая тут же скрылась в кухне, и спросил: - Ну, Кольб, а раньше ты бывал в Штутгарте? - Признаться, нет. - Так вот, местные жители славятся гостеприимством. А ты, конечно, голоден. Когда ел в последний раз? Миллер признался, что не завтракал и не обедал, весь день провел в пути. - Боже мой, какой ужас. - Байер, казалось, искренне расстроился. - Тебе надо поесть. Знаешь что? Мы сейчас поедем в город и хорошенько поужинаем... И не смей отказываться, обидишь. Он проковылял на кухню, сказал жене, что едет с гостем в ресторан, и через десять минут на своей машине устремился вместе с Миллером в центр Штутгарта. В тот же вечер адвокат из Нюрнберга решил позвонить Байеру еще раз, узнать, добрался ли Кольб. Трубку сняла жена Франца. - Да, да, приезжал молодой человек. Они с мужем уехали в ресторан. Такой приятный молодой человек. Я столкнулась с ним, когда он запирал машину. Я шла с собрания членов Общества помощи больницам. Это очень далеко от моего дома. Он, наверное, заблудился. В Штутгарте, знаете ли, это очень просто. Здесь столько тупиков и переулков... - Постойте, фрау Байер, - перебил ее адвокат. - "Фольксвагена" у него быть не могло. Он должен был приехать на поезде. - Нет, нет, - заверила его фрау Байер, желая козырнуть своей осведомленностью. - Он приехал в автомобиле. Такой приятный молодой человек и такая красивая машина. У него, наверно, от девушек отбоя нет. - Послушайте меня внимательно. Какой марки у него машина? - Этого я, конечно, не знаю. Она спортивная. Длинная, черная, с желтой полосой на боку. Адвокат бросил трубку, вновь поднял ее и набрал нюрнбергский номер. Дозвонившись до гостиницы, попросил соединить с одним из номеров. Наконец знакомый голос произнес: "Алло". - Маккензен, - рявкнул Вервольф. - Быстро ко мне. Миллер нашелся. ГЛАВА 13 От Нюрнберга до Штутгарта быстрее, чем за два часа, не добраться. Маккензен гнал машину безбожно и в половине одиннадцатого доехал до дома Байера. Фрау Байер, встревоженная вторым звонком Вервольфа и сообщением, что Кольб совсем не тот, за кого себя выдает, открыла Маккензену дверь, дрожа от страха, а его резкие вопросы испугали ее еще сильнее. - Когда они уехали? - Около четверти девятого, - пролепетала она. - Сказали, куда собираются? - Нет. Франц просто узнал, что молодой человек весь день не ел, и повез его в ресторан. Я предложила что-нибудь приготовить сама, но Франц не любит ужинать дома. Только и ждет, как бы... - А этот Кольб. Вы сказали, что видели, как он ставил машину. Где это было? Она описала улицу, где стоял "ягуар", объяснила, как туда добраться. Маккензен глубоко задумался, потом спросил: - В какой ресторан, по-вашему, они могли поехать? Поразмыслив, жена ответила: - Его излюбленное место - "Три якоря" на Фридрихштрассе. Думаю, сначала они поедут именно туда. Маккензен вышел из дома и проехал к "ягуару". Внимательно оглядел его, чтобы при случае не перепутать. Он долго не мог решить, остаться здесь и подождать Миллера, или нет. Дело в том, что Вервольф приказал выследить Байера и Миллера, предупредить Франца и отослать его домой, а потом расправиться с Петером. Но предупредить Байера теперь означало спугнуть Миллера, дать ему возможность уйти, поэтому звонить в "Три якоря" Маккензен не стал. Он взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. Он сел в свой "мерседес" и направился к центру города. x x x Йозеф бодрствовал на кровати в номере заштатной гостиницы на окраине Мюнхена, как вдруг из фойе позвонили и сказали, что ему пришла телеграмма. Йозеф спустился и забрал ее. Вернувшись к себе, он вскрыл желто-коричневый конверт и пробежал взглядом внушительное содержимое. Телеграмма начиналась так: Сельдерей: 481 марка 53 пфеннига Дыни: 362 марки 17 пфеннигов Апельсины: 627 марок 24 пфеннига Грейпфруты: 313 марок 88 пфеннигов. Список был длинный, однако все входившие в него фрукты и овощи обычно экспортировал в Европу Израиль, так что телеграмма читалась как ответ какого-нибудь представителя торговой фирмы о ценах на продукты. Пользоваться международным телеграфом для передачи шифровок - дело рискованное, однако в ФРГ из-за границы приходит ежедневно столько деловых телеграмм, что для проверки их всех потребовалась бы целая армия криптографов. Не обращая внимания на слова, Йозеф выписал все цифры впритык друг к дружке. Таким образом, трех - и двухзначные числа, обозначавшие цены в марках и пфеннигах, исчезли, из них образовалось одно число, столь многозначное, что оно занимало несколько строк. Йозеф разбил его на группы по шесть цифр, вычел из каждой тогдашнюю дату - 20 февраля 1964 года. Получились новые шестизначные числа. Для шифровки использовался простейший книжный код, основанный на Уэбстеровском толковом словаре английского языка, изданном в Нью-Йорке в серии "Популярная библиотека". Первые три цифры шестизначного числа указывали номер его страницы, в четвертой учитывалась лишь четность. Если цифра была нечетной, это означало, что искать нужно в левом столбце на странице словаря, если четной - в правом. Последние две соответствовали номеру слова в столбце, если считать сверху. Йозеф трудился не покладая рук полчаса, наконец раскодировал телеграмму, прочел ее... и горестно схватился за голову. Еще через полчаса он сидел у Леона. Прочитав шифровку, руководитель группы мстителей выругался, а потом сказал: - Какая жалость. Но такое я предвидеть не мог. Ни Леон, ни Йозеф не знали, что за последние шесть дней в "Моссад" поступили три коротких сообщения. Одно послал резидент в Буэнос-Айресе. Он передал, что некто в Аргентине санкционировал выплату суммы, эквивалентной миллиону западногерманских марок, некоему Вулкану, чтобы тот смог "закончить очередную стадию исследовательских разработок". Второе сообщение пришло от сотрудника одного из швейцарских банков, через который средства из разбросанных по всему миру нацистских фондов обычно переводились на счета живших в ФРГ людей "Одессы". В нем говорилось, что из банка в Бейруте в банк в Западной Германии переслали один миллион марок, которые получил наличными человек, десять лет назад имевший там счет на имя Фрица Вегенера. Третье исходило от египетского полковника, занимавшего высокий пост в том отделе службы безопасности АРЕ, которому было поручено охранять завод No 333. За вознаграждение, достаточное для безбедной жизни в отставке, он согласился несколько часов побеседовать с агентом "Моссада" в одной из гостиниц Рима. Во время этой беседы полковник сообщил, что ракетам в Хелуане не хватает лишь надежной системы теленаведения, а разрабатывают ее в Западной Германии, и вся затея обойдется "Одессе" в миллион марок. Данные сообщения вместе с тысячами других обработали компьютеры профессора Ювеля Неймана, израильского гения, впервые применившего ЭВМ для информационного анализа (впоследствии Нейман стал отцом израильской атомной бомбы). И если человеческая смекалка могла подвести, машинный разум безошибочно связал три сообщения в логическую цепочку, "вспомнив", что до скандала с женой в 1955 году под именем Фрица Вегенера назывался Эдуард Рошманн. A в подвале у Леона Йозеф безапелляционно заявил: - Я остаюсь здесь. Ни на шаг не отойду от телефона, по которому должен звонить Миллер. Достаньте мне мощный мотоцикл и бронежилет. Даю вам на это час. Если немец вдруг позвонит, я должен быть готов приехать за ним немедленно - Если его разоблачили, вы все равно не успеете. - Теперь понимаю, зачем они его предупреждали. Стоит ему на милю подойти к Рошманну, как его убьют. Когда Леон ушел из подвала, Йозеф перечитал шифровку снова. В ней говорилось: "Согласно последним сведениям, успех разработки системы теленаведения для ракет Египта зависит от западногерманского промышленника по прозвищу Вулкан. Его настоящее имя Рошманн. Немедленно задействуйте Миллера, чтобы выследить и уничтожить Рошманна. Баклан". Йозеф уселся за стол и начал заряжать свой "Вальтер ППК", время от времени поглядывая на молчавший телефон. x x x За ужином Байер вел себя как радушный хозяин - рассказывал свои любимые анекдоты и сам же над ними хохотал. Не раз Миллер пытался перевести разговор на тему о новом паспорте. Но Байер лишь хлопал его по плечу, просил не волноваться и добавлял: "Предоставь это мне, старик, предоставь это дяде Байеру". Проработав восемь лет в журналистике, Миллер знал, как споить собеседника и остаться трезвым самому. Для этого лучше всего заказать белое вино - его подают как шампанское, в ведерках со льдом, куда при случае можно опорожнить свой стакан. Такую уловку Петеру, пока Байер глядел в другую сторону, удалось проделать трижды. На десерт они распили две бутылки превосходного рейнвейна, и с Байера, одетого в тесный, наглухо застегнутый костюм, градом покатился пот. Толстяку вновь захотелось пить, и он заказал третью бутылку. Миллер притворился, будто не верит, что ему всерьез хотят помочь с новым паспортом, поэтому за содеянное в сорок пятом во Флоссенбурге он угодит в тюрьму. - Разве вам не понадобятся мои фотографии? - озабоченно спросил он. - Да, пара штук, - Байер захохотал. - Не беда. Сфотографируешься в автомате на вокзале. Подождем, пока волосы у тебя отрастут подлиннее, а усы станут погуще. - И что потом? Байер придвинулся и обнял его за плечи пухлой рукой. Дыша перегаром в ухо журналисту, толстяк прошептал: - Потом я отошлю их одному моему приятелю, и через неделю придет паспорт. По нему ты получишь права - придется, конечно, опять сдавать экзамен - и карточку социального страхования. А властям скажешь, будто пятнадцать лет прожил за границей и только что вернулся. Словом, старик, не переживай, все это пустяки. Хотя Байер опьянел, он не сказал ни одного лишнего слова, а Петер не пытался чересчур давить на него, боясь, что тот заподозрит неладное и замолчит вообще. Миллеру очень хотелось кофе, но он от него отказался, опасаясь, как бы Байер от него не протрезвел. Толстяк заплатил за ужин из туго набитого кошелька и направился к гардеробу. Была половина одиннадцатого. - Какой прекрасный ужин, герр Байер, - пролепетал Миллер. - Большое вам спасибо. - Зови меня просто Франц, - просипел толстяк, с трудом залезая в пальто. - Думаю, большего из ночной жизни Штутгарт предложить не может, - размышлял Миллер, одеваясь. - Эх, глупыш! Ты еще ничего не видел. У нас классный город. Полдюжины хороших кабаре. Хочешь туда прокатиться? - Вы намекаете, что у вас тут и.стриптиз есть? - спросил Миллер изумленно Байер даже засопел от радости: - Ты что, смеешься? Кстати, может, сходим посмотрим? Я иногда не прочь поглядеть, как раздеваются девочки. Он дал гардеробщице хорошие чаевые и вышел на улицу. - А какие ночные клубы есть в Штутгарте? - невинно спросил Миллер. - Сейчас вспомню. "Мулен Руж", "Бальзак", "Империал" и "Зайонара". Потом есть еще "Мадлен" на Эберхардтштрассе... - Эберхардт? Боже, какое совпадение! Так звали моего начальника, это он вытащил меня из беды и направил к адвокату в Нюрнберг! - выпалил Миллер. - Хорошо. Хорошо. Отлично. Туда и поедем, - заявил Байер и пошел к машине. x x x Маккензен подъехал к "Трем якорям" в четверть двенадцатого. С вопросами он обратился к метрдотелю. - Герр Байер? - переспросил тот. - Да, он заходил к нам сегодня. Уехал около часа назад. - Был ли с ним высокий мужчина с короткими каштановыми волосами? - Да. Они сидели вон за тем угловым столиком. Маккензен с легкостью вложил в руку метрдотеля банкноту в двадцать марок и сказал: - Мне позарез нужно его найти. Дело серьезное. С его женой плохо... - Боже, - с искренним беспокойством пробормотал метрдотель, - какой кошмар! - Вы знаете, куда они поехали? - Увы, нет, - метрдотель подозвал одного их официантов. - Ганс, вы обслуживали герра Байера и его гостя. Они не говорили, куда поедут отсюда? - Нет, - ответил Ганс. - По-моему, они вообще никуда не собирались. - Поговорите с гардеробщицей, - предложил метрдотель. - Может быть, она что-нибудь слышала. Маккензен так и сделал. Потом попросил туристский буклет "Что есть в Штутгарте". В разделе "кабаре" значились шесть заведений. На развороте буклета была карта центра города. Маккензен вернулся в машину и поехал а ближайшее кабаре. x x x Миллер и Байер сидели за столиком для двоих в ночном клубе "Мадлен". Франц, потягивая уже вторую порцию виски, остекленевшими глазами глядел, как фигуристая молодая женщина на сцене, вращая бедрами, расстегивала лифчик. Когда она его, наконец, сняла, Байер, трясясь от похоти, ткнул Миллера под ребра и хохотнул: "Какой бюст, а, какой бюст!" Было уже за полночь, и Франц здорово накачался. - Послушайте, герр Байер, я себе места не нахожу, - прошептал Миллер. - Ведь это за мной охотится полиция, а не за вами. Когда же вы достанете мне паспорт? Толстяк снова обнял его за плечи: - Послушай, Рольф, старик, я тебе уже все объяснил. Не волнуйся, ладно? Предоставь это дело мне, - он подмигнул Миллеру. - Да ведь я и не делаю паспорта сам. Просто отсылаю фотографию парню, который их фабрикует, и через неделю они приходят ко мне уже готовенькие. Словом, осечки быть не может. А теперь выпьем за старого доброго Франца, - он помахал пухлой рукой, вскричал: - Официант, еще бутылку. Миллер отодвинулся от Байера и задумался. Во-первых, если перед тем, как сфотографироваться, надо ждать, пока отрастут волосы, значит, паспорт он получит только через несколько недель. Во-вторых, хитростью из толстяка адрес "паспортиста" не вытянешь. Сколько его ни пои, он держит язык за зубами. Когда первое шоу закончилось, он вывел Байера из кабаре. Тот едва держался на ногах - Пора домой, - сказал Миллер, подводя толстяка к оставленной на углу машине, вынул у него из кармана ключи, усадил его на заднее сиденье, а сам сел за руль. Тут из-за угла вывернул серый "мерседес" и затормозил в двадцати метрах. Сидевший в нем Маккензен объехал уже пять ночных клубов. Взглянув на номер отъезжавшего от "Мадлен" автомобиля - именно о таком говорила фрау Байер, - он осторожно поехал следом. Миллер вел машину медленно, превозмогая собственное опьянение. Меньше всего ему хотелось попасться на глаза полиции и пройти проверку на трезвость. Он ехал не к дому Байера, а к своей гостинице. В пути толстяк задремал. У отеля Миллер разбудил его, сказал: - Вставай, Франц, вставай, старик, пойдем ко мне, выпьем на посошок. Толстяк огляделся и пробормотал: - Мне домой надо. Жена ждет. - Пойдем, пойдем. Посидим, поговорим, вспомним старые времена. - Старые времена, - пьяно улыбнулся Байер. - А какое великое время тогда было, Рольф! - Да, великое. - Миллер помог Байеру выйти из машины. - Пойдем. Маккензен остановил "мерседес" неподалеку и потушил фары Машина утонула в темноте. Ключ от номера был у Миллера в кармане. Ночной портье дремал за конторкой. Байер что-то забормотал. - Т-с-с-с, - сказал Миллер. - Тихо. - Тихо, - повторил Байер, топая как слон, и засмеялся над собственным притворством. К счастью, далеко идти не пришлось, номер Миллера был на втором этаже. Петер открыл дверь, зажег свет и помог Байеру усесться в единственное кресло - жесткое, с высокой прямой спинкой. Тем временем Маккензен вышел из "мерседеса", стал напротив отеля, оглядел окна. В два часа ночи ни в одном из них не горел свет. Когда он вспыхнул в комнате Миллера, Маккензен четко заметил расположение окна. Он подумал, не пойти ли туда и покончить с Миллером немедленно. Его остановили два соображения. Во-первых, через стеклянные двери гостиницы виднелся разбуженный тяжелой поступью Байера ночной портье. Он, конечно, заметит постороннего, поднимающегося по лестнице в два часа ночи, и потом опишет его полиции. Во-вторых, Байер сильно пьян. Маккензен видел, как Миллер помогал ему идти, и понял, что не сможет быстро вывести толстяка из гостиницы после убийства. А если полиция доберется до Байера, Вервольф намылит ему, Маккензену, шею. Несмотря на невзрачную внешность, Байер был крупным военным преступником и незаменимым для "Одессы" человеком. А еще одно обстоятельство привело Маккензена к мысли о выстреле в окно. Напротив гостиницы стоял недостроенный дом. Стены и полы были уже сделаны, на второй и третий этажи вела бетонная лестница. Время есть. Миллер никуда не денется. Маккензен не спеша вернулся к машине с запертой в багажнике винтовкой. x x x Удар застал Байера врасплох. Его реакция, замедленная выпитым, не позволила увернуться. Миллеру ни разу не случалось пользоваться приемами, которым его научили десять лет назад в армии, и он не знал, насколько они действенны. Толстенная шея Байера, возвышавшаяся над плечами, как розовый холм, навела Миллера на мысль, что бить придется изо всей силы. Байер даже сознания не потерял: его шею защитил слой жира, а нетренированная ладонь Миллера была мягкой. Но все равно, пока толстяк избавлялся от головокружения, Петер успел накрепко привязать его к подлокотникам кресла двумя галстуками. - Какого черта, - хрипло рявкнул Байер. Между тем Миллер прихватил длинным телефонным проводом ноги толстяка к креслу. Байер уставился на Петера, как сыч. Он начинал соображать, что происходило. Как и всех ему подобных. Байера всю жизнь мучила мысль о возможном возмездии. - Тебе отсюда не уйти, - сказал он Миллеру. - И до Израиля не добраться. Ты ничего не докажешь. Я ваших не убивал. Миллер прервал эту речь, засунув Байеру в рот скатанные носки и обвязав его лицо шарфом - подарком заботливой матери. Байер злобно уставился на журналиста поверх вывязанного на шарфе узора. Петер придвинул к себе стул спинкой вперед, сел на него верхом. Лицо Миллера оказалось в полуметре от лица Байера - Слушай, жирная скотина. Во-первых, я не израильский агент. Во-вторых, я никуда тебя не повезу. Ты все расскажешь мне здесь. Понял? Вместо ответа Байер молча сверкнул глазами. Они налились кровью, как у кабана, попавшего в засаду. - Я хочу узнать, и до рассвета узнаю, имя и адрес человека, который делает паспорта для "Одессы". Миллер огляделся, заметил на столе лампу и взял ее, вынув вилку из розетки. - А теперь, Байер, или как тебя там, я вытащу кляп и ты заговоришь. Но если вздумаешь закричать, получишь лампой по мозгам. И знай - я не побоюсь проломить тебе голову. Ясно? Миллер говорил не правду. Он никогда никого не убивал, и желания теперь стать убийцей у него не было. Петер осторожно развязал шарф и вынул изо рта Байера носки, держа лампу в правой руке, над головой толстяка. - Сволочь, - пробормотал Байер. - Шпион. Ничего ты от меня не добьешься. Едва он это выговорил, как носки вновь оказались у него во рту. - Ничего? - переспросил Миллер. - Посмотрим. А что, если я сейчас выкручу из светильника лампу, включу его и засуну в патрон твой член, а? Байер зажмурился. Пот полился с него градом. Миллер вынул кляп. - Нет, только не электроды! Только не член! - взмолился толстяк. - Ты видел, как это бывает, верно? - спросил Миллер, говоря в самое ухо Байера. Тот закрыл глаза и тихо застонал в ответ. Двадцать лет назад он был одним из тех, кто допрашивал участников Сопротивления в парижской тюрьме Фресне. Он прекрасно знал, как это бывает. Но с другими людьми. - Говори, - прошептал Миллер. - Имя и адрес того, кто делает паспорта. Байер судорожно глотнул, не открывая глаз. - Винцер. - произнес он. - Кто? - Винцер. Клаус Винцер. - Он профессиональный гравер? - Он печатник. - Где живет? - Они меня убьют... - А если не скажешь, тебя убью я. В каком городе? - В Оснабрюке. Миллер сунул Байеру кляп в рот и задумался. Значит, Клаус Винцер из Оснабрюка. Петер вынул из "дипломата", где лежал дневник Саломона Таубера и разные карты, карту автодорог ФРГ. Шоссе в Оснабрюк лежало на самом севере земли Северный Рейн-Вестфалия, проходило через Маннгейм, Франкфурт, Дортмунд и Мюнстер. Раньше чем за четыре-пять часов до Оснабрюка не добраться. А было уже почти три часа утра двадцать первого февраля. На другой стороне улицы, на третьем этаже недостроенного дома, с ноги на ногу переминался Маккензен. Свет в окне второго этажа гостиницы все еще горел. Убийца то и дело бросал взгляды на вестибюль. Если бы только Байер вышел, размышлял он, я бы взял Миллера в номере. Или если бы вышел Миллер, я бы настиг его на улице. А если бы кто-нибудь из них распахнул окно... Маккензен поежился и крепче взялся за приклад тяжелой винтовки "ремингтон". На расстоянии десяти метров из нее не промахнешься. Маккензен стал ждать - он был терпелив. x x x Миллер собирался в дорогу. Он решил вывести Байера из игры хотя бы на шесть часов. Впрочем, вполне возможно; толстяк побоится сообщить своим шефам, что выдал печатника, но рассчитывать на такое было рискованно. Петер туже затянул путы, удерживавшие Байера в кресле, потом положил кресло набок, чтобы толстяк не мог с шумом завалить его и привлечь к себе внимание. Телефонный провод Миллер оборвал еще раньше. В последний раз журналист оглядел комнату ушел, заперев за собой дверь. На лестнице его вдруг осенило: ночной портье, вероятно, заметил, как Миллер с Байером поднимались на второй этаж. Что он подумает, если теперь один Миллер спустится в вестибюль, заплатит по счету и уедет? Петер вернулся и пошел в глубь гостиницы. Окно в конце коридора выходило на пожарную лестницу. Миллер поднял задвижку и стал на железную ступеньку. Через несколько секунд он очутился на заднем дворе у гаража, оттуда прошел в узкий переулок за гостиницей. Вскоре он уже плелся к "ягуару", стоявшему в трех километрах от гостиницы. Бессонная ночь и выпитое вино оставили Пещера почти без сил. Ему очень хотелось спать, но он понимал: до Винцера надо добраться раньше, чем поднимут тревогу фашисты. Когда он сел за руль "ягуара", было почти четыре утра. А через полчаса выехал на шоссе, ведущее на север. x x x Едва Миллер ушел, как Байер, совершенно протрезвевший, стал пробовать освободиться. Он пытался зубами сквозь кляп и шарф развязать руки, но ожиревшая шея не давала низко склонить голову, а носки во рту мешали сжать зубы. И тут Франц заметил лежавший на полу светильник, подумал: "Если удастся разбить лампочку, можно разрезать путы осколками стекла". Не меньше часа понадобилось Байеру, чтобы доползти до светильника вместе со стулом и разбить лампу. Разрезать материю стеклом кажется простым делом лишь на первый взгляд. С рук Байера лил пот, галстуки промокли и впились в кожу еще сильнее. Только в семь утра, когда уже начало светать, первые нити материи стали расходиться. А полностью Байер освободил левую руку еще через час. Но дальше стало легче. Свободной рукой он снял с головы шарф, вынул изо рта кляп и несколько минут пролежал неподвижно, пытаясь отдышаться. Потом развязал правую руку и ноги. Сперва он ткнулся в дверь, но она оказалась запертой. Тогда он проковылял на онемевших от пут ногах к телефону - аппарат не работал - и наконец подошел к окну, отдернул шторы и распахнул створки. Маккензен к тому времени подремывал, несмотря на холод. Увидев, что кто-то раздвигает шторы, он вскинул ружье и, когда окно открыли, выстрелил прямо в лицо тому, кто это сделал. Пуля попала Байеру в шею, и он умер еще до того, как его грузное тело качнулось назад и упало на пол. Звук выстрела можно принять за автомобильный выхлоп, но только в первое мгновение. Маккензен понимал: даже в такой неурочный час кто-нибудь с минуту на минуту попытается выяснить, в чем дело. Не взглянув больше на открытое окно гостиницы, он скользнул по бетонной лестнице, выскочил во двор, обежал две бетономешалки и кучу гравия. Не прошло и минуты после выстрела, как он сунул винтовку в багажник "мерседеса" и уехал. Но еще вставляя ключ в замок зажигания, Маккензен понял, что дело неладно - он, видимо, ошибся. Человек, которого приказал убить Вервольф, высокий и тощий. А у окна, как показалось Маккензену, стоял толстяк. Из увиденного вчера вечером палач сделал вывод, что убил Байера. Впрочем, ничего страшного не произошло. Увидев на ковре мертвеца, Миллер побежит из гостиницы что есть сил. И вернется к оставленному в трех километрах "ягуару". Туда и поехал Маккензен. А по-настоящему забеспокоился, не найдя между "опелем" и грузовым "бенцем" "ягуара" Миллера. Но Маккензен не стал бы главным палачом "Одессы", если бы терялся в подобных обстоятельствах. В переделки он попадал не раз. Несколько минут Маккензен просидел за рулем "мерседеса", смирился с мыслью, что упустил Миллера, и стал размышлять, куда тот делся. Если он ушел еще до смерти Байера, рассуждал палач, он поступил так потому, что или ничего от толстяка не добился, или, наоборот, что-то у него выпытал. Если справедливо первое, все в порядке, Миллера можно будет обезвредить и позже. Если же верно второе, один Вервольф может знать, какие сведения выудил у Байера журналист, - значит, несмотря на страх перед Вервольфом, придется ему звонить. Поиски таксофона заняли у Маккензена десять минут. А монеты по одной марке для междугородных переговоров он всегда носил с собой. Услышав неприятные вести, Вервольф долго осыпал Маккензена проклятиями. Наконец успокоился и скомандовал: - Найди его как можно скорее! Бог знает, где он теперь! Маккензен объяснил шефу, что ему надо знать, какие сведения Миллер мог выпытать у Байера. Вервольф призадумался и вдруг испуганно выдохнул: - Печатник! Он узнал имя печатника! - Какого печатника, шеф? Вервольф взял себя в руки. - Я свяжусь с ним и предупрежу, - твердо сказал он. - Вот куда поехал Миллер. - Вервольф продиктовал адрес. - Отправляйтесь туда немедленно. Миллер будет или у печатника дома, или где-нибудь в городе. Если не найдете самого Миллера, разыщите его машину и не отходите от нее ни на шаг. К ней он возвращается всегда. Вервольф бросил трубку, тут же поднял ее и попросил справочную. Узнав нужный номер, позвонил в Оснабрюк. x x x В Штутгарте Маккензен пожал плечами, повесил трубку и вернулся к машине. Мысль о предстоящей дальней поездке и новом убийстве его не радовала. Он устал не меньше Миллера, приближавшегося теперь к Оснабрюку. И Миллер, и Маккензен уже сутки не спали, а палач к тому же не ел со вчерашнего утра. Продрогший до костей, сгоравший от желания выпить чашку горячего кофе с коньяком, он забрался в "мерседес" и тронулся к шоссе на Вестфалию. ГЛАВА 14 На первый взгляд Клаус Винцер на эсэсовца совсем не походил. Во-первых, он был гораздо ниже нужного для СС роста в 180 см, во-вторых, страдал близорукостью. Сейчас, в возрасте сорока лет, он был располневшим, невзрачным, робким человеком с пушистыми светлыми волосами. И впрямь, не было среди носивших форму СС людей с более странной карьерой. Он родился в 1924 году в семье некоего Иоганна Винцера, мясника из Висбадена, крупного громогласного человека, с двадцатых годов преданного сторонника Адольфа Гитлера и национал-социалистов. С детства помнил Клаус, как отец приходил домой после уличных боев с коммунистами и социалистами. Клаус пошел в мать, и отец с отвращением смотрел на невысокого, слабого, близорукого сына-тихоню. Тому претили насилие, спорт и "Гитлерюгенд". Лишь в одном Клаус преуспевал: еще мальчишкой он загорелся любовью к искусству каллиграфии и изготовления красочных рукописей, что отец считал занятием для девиц. Когда нацисты пришли к власти, дела отца здорово поправились: за свою преданность партии он получил исключительное право снабжать мясом местное подразделение СС. Молодые парни в мундирах со сдвоенными молниями в петлицах ему очень нравились, и он тайно мечтал однажды увидеть в черно-серебряной форме и сына. Клаус склонности к этому не выказывал, предпочитая корпеть над рукописями, экспериментировать с цветными чернилами и красивыми шрифтами. Началась война, а весной 1942 года Клаус достиг восемнадцати лет - призывного возраста, но в армию его не взяли даже писарем - он не прошел медкомиссию. Иоганн Винцер поехал в Берлин к старому товарищу по уличным боям, который теперь занимал видный пост в СС, в надежде, что тот вступится за сына и сумеет устроить его на службу империи. Эсэсовец, изо всех сил стараясь помочь, спросил, что у Клауса получается лучше всего. Покраснев от стыда, отец признался, что сын красиво оформляет рукописи. Эсэсовец пообещал сделать все, что сможет, и спросил, сумеет ли Клаус изготовить на пергаменте красочную грамоту в честь некоего майора СС Фрица Зурена. Клаус выполнил просьбу, и через несколько дней на торжественной встрече в Берлине эту грамоту Зурену преподнесли коллеги. Его, бывшего коменданта зловещего концлагеря Заксенхаузен, переводили в еще более зловещий лагерь - Равенсбрюк. В 1945 году Зурена казнили французы. Красиво оформленная грамота понравилась всем на встрече в берлинском штабе РСХА, в том числе и лейтенанту СС Альфреду Найоксу, тому самому, что организовал в августе 1939 года провокационное "нападение" на радиостанцию в Глейвице на польско-германской границе, оставив там трупы двух переодетых в немецкую форму заключенных из концлагеря как "доказательство" агрессии Польши, ставшее предлогом для начала второй мировой войны. По его просьбе Винцера направили в Берлин. Не успевшего опомниться Клауса приняли в СС без всякого предварительного обучения и послали работать над совершенно секретным проектом. Ошеломленный мясник из Висбадена был на седьмом небе. За выполнение проекта отвечала секция "Ф" шестого отдела РСХА. В берлинской мастерской на Дельбрюкштрассе эсэсовцы занимались изготовлением поддельных купюр по пять фунтов и сто долларов. Бумагу делали на имперской денежной фабрике в Шпехтхаузене, что неподалеку от Берлина, а задача работавших на Дельбрюкштрассе состояла в нанесении на нее водяных знаков. Клаус Винцер понадобился там из-за знания красок и бумаги. Смысл этой затеи состоял в том, чтобы наводнить Великобританию и США фальшивыми деньгами и таким образом подорвать экономику этих стран. В начале 1943 года, когда немцы разгадали секрет водяных знаков на английских пятерках, группу по изготовлению клише перевели в девятнадцатый блок концлагеря Заксекхаузеи, где каллиграфы и граверы из заключенных работали под руководством СС над изготовлением клише для долларов и фунтов. Винцер проверял качество этих клише: эсэсовцы считали, что заключенные могут нарочно в чем-нибудь ошибиться. За два года подчиненные обучили Винцера всему, что знали сами, и он стал блестящим фальшивомонетчиком. К концу 1944 года в девятнадцатом блоке изготовляли и поддельные удостоверения личности, которые пригодились бы эсэсовцам после падения Третьего рейха. Ранней весной 1945 года маленькому мирку девятнадцатого блока, жившему по сравнению с опустошенной Германией в относительном благополучии, пришел конец. Всей группе во главе с капитаном Бернхардом Крюгером приказали покинуть Заксенхаузен и переехать для продолжения работ в дальний горный район Австрии. Фальшивомонетчики перебрались в заброшенную пивоварню Редль-Ципф в Верхней Австрии. За несколько дней до окончания войны Винцер стоял на берегу озера и плакал, глядя, как тонут миллионы идеально подделанных фунтов и долларов. Он вернулся домой в Висбаден и с изумлением обнаружил, что мирное население страны голодало. Висбаден был в зоне американской оккупации, и, хотя сами янки кормились до отвала, немцам оcтaвались крохи. В лавке отца на месте окороков с блестящих крюков свешивалась лишь жалкая нитка сосисок. Мать объяснила Клаусу, что продукты теперь выдаются по карточкам, которые печатают американцы. Клаус с недоумением поглядел на карточки, сообразил, что сделаны они кустарно и на дешевой бумаге, взял пригоршню и на несколько дней заперся у себя в комнате. А когда вышел, то протянул ошеломленной матери столько карточек, что их хватило бы семье на полгода. - Но они же фальшивые! - ахнула мать. Клаус терпеливо объяснил ей то, во что свято верил сам: они не фальшивые, просто отпечатаны на другой машине. Да и отец заступился за сына, рявкнул: "Ты хочешь сказать, глупая женщина, что карточки нашего сына хуже американских?" С таким доводом трудно было спорить, если учесть, что уже в тот же день семья Винцеров съела обед из четырех блюд. Через месяц Клаус познакомился с Отто Клопсом, "королем" висбаденского "черного рынка", и они стали работать вместе. Винцер безотказно снабжал Клопса продовольственными карточками, талонами на бензин, капроновые чулки, мыло, одежду и косметику, пропусками в чужие оккупационные зоны, водительскими правами; Клопс их отоваривал. За тридцать месяцев, к лету 1948 года, Клаус Винцер разбогател. На его счету в банке лежало пять миллионов рейхсмарок. Насмерть перепуганной матери он внушал: "Документы не бывают настоящими или поддельными. Они бывают действующие или не действующие. Если пропуск позволяет пройти туда, куда "посторонним вход воспрещен", это хороший документ". В октябре 1948 года судьба сыграла с Клаусом Винцером вторую злую шутку. Власти Германии провели денежную реформу, заменили рейхсмарку новой дойчмаркой. Но вместо того чтобы поменять их один к одному, правительство просто отменило рейхсмарки и выдало всем по тысяче новых марок. Винцер прогорел. Вновь его состояние исчезло. С появлением товаров в магазинах "черный рынок" стал не нужен. На Клопса кто-то донес, и Винцеру пришлось бежать. Прихватив изготовленный для себя зональный пропуск, он поехал в штаб британской зоны в Ганновере и устроился на работу в паспортном столе Британского военного правительства. Его рекомендательное письмо от оккупационных властей США в Висбадене за подписью полковника ВВС характеризовало Винцера превосходно. Еще бы, ведь Винцер написал его сам. Удача нашла Винцера через два месяца. К нему в пивном баре подсел человек, представившийся Гербертом Мольдерсом. Он признался Клаусу, что скрывался от англичан, разыскивавших его за военные преступления, и ему нужно было бежать из Германии. А без паспорта, который можно было выхлопотать опять-таки только у англичан, далеко не уйдешь. Винцер пробормотал, что сможет ему помочь, но не бесплатно. К его изумлению, Мольдерс вытащил бриллиантовое ожерелье и сказал, что служил в концлагере; где один из заключенных - еврей - пытался выкупить себя и семью за фамильные драгоценности. Мольдерс драгоценности взял, проследил, чтобы еврей попал в газовую камеру с первой же партией, а добро прикарманил. Через неделю, вооруженный фотографией Мольдерса, Винцер выправил ему паспорт. Его даже подделывать не пришлось. Порядок работы в паспортном столе был прост. Написав прошение на получение паспорта, просители приходили в Первое отделение со всеми необходимыми бумагами и оставляли их для изучения. Во Втором отделении их свидетельство о рождении, водительские права, удостоверения личности и прочее проверялись на подлинность, фамилии просителей сверялись со списками разыскиваемых военных преступников, и, если разрешение на выдачу паспорта давалось, документы вместе с письменным распоряжением начальника службы перекочевывали в Третье отделение. Там из сейфа вынимались чистые паспорта, заполнялись и передавались просителю, который приходил через неделю. Винцер добился перевода в Третье отделение. Он заполнил бланк прошения для получения паспорта на новое имя Мольдерса, почерком главы Второго отделения написал положительную резолюцию. Потом пошел во Второе отделение, взял девятнадцать накопившихся за день "разрешенных" прошений, вложил между ними свое и принес их начальнику. Тот пересчитал прошения, вынул из сейфа двадцать чистых паспортов и отдал Винцеру. Клаус заполнил их и девятнадцать отдал просителям, а двадцатый положил в карман. В тот же вечер он передал его Мольдерсу, а взамен получил бриллиантовое ожерелье. Так Клаус Винцер нашел новую кормушку. В мае 1949 года была основана ФРГ, и паспортный стол передали правительству земли Нижняя Саксония. Клиентов у Винцера больше не было, да он в них и не нуждался. Каждую неделю, запасшись купленным у фотографа портретом в фас какого-нибудь никому не известного человека, он заполнял прошение, прикладывал к нему снимок, подделывал резолюцию начальника Второго отделения и шел к своему шефу получать бланки паспортов. "Лишние" он прикарманивал. Кроме этого, Винцеру нужна была официальная печать. Украсть ее значило навлечь подозрения, поэтому он однажды взял ее на ночь и к утру изготовил превосходный дубликат. За шестьдесят недель Винцер обзавелся шестьюдесятью паспортами и попросил отставки. Краснея, он выслушал благодарность начальства за хорошую работу, уехал из Ганновера, продал ожерелье и открыл небольшую печатню в Оснабрюке. Если бы Мольдерс держал язык за зубами, Винцер никогда не связался бы с "Одессой". Но, приехав в Мадрид, Герберт разболтал дружкам, что знает человека, способного выхлопотать западногерманский паспорт любому, кто попросит. В пятидесятом году к Винцеру в Оснабрюк приехал "друг". Клаусу ничего не оставалось, кроме как принять его предложение. И с тех пор, если человек "Одессы" попадал в беду, Винцер снабжал его новым паспортом. Система была чрезвычайно надежна. Винцеру нужно было лишь знать возраст человека и иметь его фото. Копии хранившихся в Ганновере прошений, написанных в свое время Винцером для получения чистых паспортов, Клаус хранил у себя. Он брал бланк паспорта, вписывал в него из такой копии вымышленное имя, фамилию, дату и место рождения, ставил печать паспортного стола Нижней Саксонии. Получателю оставалось лишь расписаться в паспорте своей новой фамилией. Продлить паспорт тоже было несложно. Следовало лишь зайти в паспортный стол любой земли, кроме Нижней Саксонии. И паспортист, скажем в Баварии, звонил в Ганновер с вопросом: "Был ли в сорок девятом году вами выдан Вальтеру Гуману, родившемуся тогда-то и там-то, паспорт номер такой-то?" В Ганновере другой паспортист, порывшись в архивах, отвечал утвердительно. Клерк из Баварии, уверенный, что паспорт настоящий, продлевал его. Конечно, стоило сравнить приложенную к прошению фотографию со снимком на паспорте, и обман сразу же раскрылся бы. Но бюрократы больше полагаются на правильно составленные документы и совпадающие номера, чем на портретное сходство. Словом, в 1964 году из шестидесяти паспортов Винцера сорок восемь перекочевало к бывшим эсэсовцам. Но хитрый Клаус решил обезопасить и себя. Понимая, что в один прекрасный день "Одесса", возможно, пожелает избавиться как от его услуг, так и от него самого, он завел досье, куда вклeивaл копии каждой присланной ему для паспорта фотографии, под которой писал новое имя, адрес и номер нового паспорта. Это досье было пожизненной страховкой Клауса. Один экземпляр хранился у него дома, а второй - у адвоката в Цюрихе. Если бы "Одесса" начала угрожать Винцеру, он рассказал бы фашистам о досье и предупредил, что запросто может отправить его властям. А те сравнят фотографии со снимками разыскиваемых военных преступников и по номерам паспортов быстро их разыщут. Так Винцер думал оградить себя от неприятностей. Таков был человек, который сидел, не спеша пил кофе с бутербродом, просматривая первую страницу "Оснабрюк цайтунг", когда зазвонил телефон. Зазвучавший из трубки голос сначала приказал, а потом стал успокаивать: "Не подумайте, что в этом виноваты мы, - заверял Вервольф. - Все дело в журналисте. Меня предупредили, что он направляется к вам. За ним следует наш человек и не позже чем через сутки все уладит. Но вы должны немедленно уехать". Через полчаса перепуганный Клаус собрал чемодан, бросил нерешительный взгляд на сейф, где хранилось досье, решил, что оно не понадобится, и объяснил ошеломленной домработнице Барбаре, что на работу не пойдет, а на несколько дней уедет в Баварские Альпы подышать свежим воздухом. Барбара стояла на пороге, провожала "опель-кадет" Винцера изумленным взглядом. В десять минут десятого Клаус доехал до развилки в шести километрах западнее города, где шоссе вливается автобан. В тот самый миг, когда "кадет" выезжал на автостраду, на нее свернул, направляясь в Оснабрюк, черный "ягуар" Миллера. x x x Миллер остановил машину у бензозаправки на Заар-плац, что на западном въезде в Оснабрюк, и вышел. Мышцы ныли, шея затекла, во рту стоял поганый привкус выпитого с Байером вина. - Залейте в бак "супер", - сказал он заправщику и спросил: - телефон здесь есть? - На углу. По пути Миллер заметил кофейный автомат, купил стаканчик обжигающего напитка и взял с собой в будку. Пролистав лежавшую там телефонную книгу, он нашел в ней нескольких Винцеров, лишь одного Клауса, его рабочий и домашний телефоны. Взглянув на часы, Миллер позвонил в печатню. Ответил, видимо, дежурный. - Извините, его нет. Обычно он приходит к девяти. Скоро, думаю, будет. Перезвоните через полчаса. Миллер поблагодарил его и подумал, не позвонить ли Винцеру домой, но решил, что не стоит. Лучше сразу заехать. Петер запомнил указанный в книге адрес и вышел из будки. Дом печатника был ухоженный, да и все окружение говорило, что здесь жили те, кто в деньгах не нуждался. Миллер оставил "ягуар" у аллеи и подошел к парадному. Домработница, открывшая дверь, была красивой, совсем молоденькой девушкой. Она широко улыбнулась Миллеру. - Доброе утро, - сказал Петер. - Мне бы хотелось видеть господина Винцера. - А он уехал, - вздохнула девушка. - Вы с ним на двадцать минут разминулись. - Как жаль. А я надеялся застать его до того, как он уедет на службу. - Он не на службу поехал. Он уехал отдыхать. - Отдыхать? - Миллер унял поднимавшуюся внутри волну страха. - Странное время он выбрал. Кроме того, - быстро присочинил журналист, - мы договаривались встретиться именно сегодня. - Как нехорошо получилось. - Девушка явно встревожилась. - Он уехал так неожиданно. Ему позвонили, он поднялся на второй этаж и сказал: "Барбара - это меня так зовут - Барбара, я уезжаю в отпуск в Австрию. Вернусь через неделю". Я и не знала, что он собирался в отпуск. Он попросил меня позвонить в печатню и сказать, что его неделю не будет. И сразу уехал. Очень все это на него не похоже. Он обычно такой тихоня. Теряя последнюю надежду, Миллер спросил: - А он не сказал, куда именно поедет? - Нет. Только пробормотал что-то об Австрийских Альпах. - Значит, адреса он не оставил и связаться с ним нельзя? - В том-то и загвоздка, что не оставил. Как же без него печатня будет работать? Я туда только что звонила, и там очень озабочены его поспешным отъездом. Миллер быстро прикинул в уме. Винцер отбыл полчаса назад. За это время можно проехать километров сорок. Значит, раньше чем через два часа его даже на "ягуаре" не догнать. А за два часа Винцер может уехать куда угодно. К тому же Миллер совершенно не был уверен, что Клаус двинулся на юг, в Австрию. - Тогда нельзя ли поговорить с фрау Винцер? - спросил Петер. - Ее нет и никогда не было, - усмехнулась Барбара и лукаво посмотрела на журналиста. - Вы что, совсем господина Клауса не знаете? - Нет, мы с ним никогда не встречались. - Он холостяк. Очень хороший человек, но женщинами не интересуется. - Значит, он живет один? - Да, если не считать меня. Я тоже здесь живу. И совершенно спокойна. В известном смысле, конечно. - Она хихикнула. - Понятно. Спасибо, - сказал Миллер и пошел. - Пожалуйста, - ответила горничная, глядя, как он сел в "ягуар" - машину, которая уже привлекает внимание. "Может быть, - подумала Барбара, - сейчас, когда хозяина нет, стоило пригласить этого приятного молодого мужчину на чашку кофе, а после..." Она посмотрела, как "ягуар", зарычав, рванулся с места, вздохнула о том, что могло быть "после", и закрыла дверь. Миллер чувствовал, как на него наваливается усталость, усиленная последним и, видимо, окончательным разочарованием. Очевидно, думал Петер, Байер освободился и позвонил Винцеру прямо из гостиницы. А он, Миллер, был почти у цели... Петер миновал старую крепостную стену, проехал, следуя купленной на бензозаправке карте, до Теодор Гойсс-плац, оставил машину у вокзала и зашел в отель "Гогенцоллерн" на другой стороне площади. Ему повезло - свободный номер нашелся сразу. Петер тут же прошел к себе, разделся и лег. В голове свербила какая-то мысль, пустяк, им не учтенный, вопрос, им незаданный. Так и не додумав ее до, конца, журналист в половине девятого уснул. В половине первого до Оснабрюка добрался Маккензен. Проехал мимо дома Винцера, но "ягуара" не заметил. Потом решил позвонить Вервольфу, узнать, нет ли новостей. А почтамт в Оснабрюке выходит как раз на Теодор Гойсс-плац. Вторую сторону площади занимает вокзал, а третью - отель "Гогенцоллерн". Когда Маккензен остановился у почтамта, его губы расплылись в улыбке - у вокзала стоял черный "ягуар" с желтой полосой. Настроение поднялось и у Вервольфа. - Все в порядке, - сказал он убийце. - Нам повезло. Я успел предупредить печатника, и он убрался из города. Только что я звонил ему еще раз. Горничная сказала, что через двадцать минут после отъезда хозяина приезжал молодой мужчина на черной спортивной машине. - У меня тоже хорошие новости, - заявил Маккензен. - "Ягуар" стоит на площади, совсем рядом. Миллер, видимо, отсыпается в отеле. Можно ликвидировать его прямо в номере. Застрелить из пистолета с глушителем. - Не торопитесь, - осадил его Вервольф. - Вот что я подумал. Лучше убрать Миллера за городом. Ведь его и "ягуар" видела горничная, и при случае она может заявить в полицию. Это привлечет внимание к нашему печатнику, а он из тех, кто легко паникует. Не стоит впутывать его в это дело. Показания горничной могут бросить на него подозрения. Посудите сами: сначала ему звонят, и он исчезает, потом к нему приезжает молодой человек, которого вскоре убивают. Это чересчур. Маккензен нахмурился. - Вы правы. Я возьму его, когда он будет уезжать. - Думаю, Миллер пошатается по городу еще несколько часов в поисках следов печатника. Но ничего не обнаружит. И еще одно. Есть ли у Миллера чемоданчик с документами? - Да, - ответил Маккензен. - Вчера, когда он выходил из кабаре, был. Миллер даже брал его с собой в гостиницу. - А почему он не оставил его в багажнике? Или в номере отеля? Потому что он для него очень важен. Понимаете? - Да. - Дело в том, что Миллер видел меня, знает мое имя и адрес. Кроме того, ему известно о связи Байера с печатником. А журналисты имеют обыкновение все записывать. Словом, если Миллер погибнет, чемоданчик не должен попасть в полицию. Нужно выкрасть его или уничтожить вместе с журналистом. Маккензен призадумался. - Тогда, - сказал он наконец, - лучше всего заложить в "ягуар" бомбу. Соединить ее с подвеской, чтобы она взорвалась, когда машина на большой скорости попадет в колдобину на шоссе. - Превосходно, - согласился Вервольф. - А чемоданчик? - Я сделаю такую бомбу, взрыв которой уничтожит и Миллера, и машину, и чемодан. Кроме того, на шоссе это будет выглядеть как несчастный случай. Свидетели покажут, что у "ягуара" взорвался бензобак. - А вы сможете это организовать? Маккензен усмехнулся. В багажнике его "мерседеса" лежал саквояж, о котором профессиональный убийца может только мечтать. В нем было около полукилограмма пластиковой взрывчатки и два детонатора. - Конечно. Без труда. Но придется подождать до темноты. Маккензен вдруг замолк, выглянул из окна почтамта, буркнул: "Я перезвоню" - и бросил трубку. Объявился он уже через пять минут: "Извините, но я увидел, как Миллер с "дипломатом" в руках садится в машину. Он уехал, но из гостиницы не выписался - я проверил у дежурного. Да и чемоданы он не взял, так что вернется. Словом, не беспокойтесь, бомбу я подложу сегодня же вечером". Миллер проснулся около часа посвежевшим и несколько взбудораженным. Во сне он понял, что за мысль его мучила. Петер оделся и поехал обратно к Винцеру. Горничная ему явно обрадовалась. - Привет, - радостно улыбнулась она. - Это опять вы? - Я просто мимо проезжал, - объяснил Миллер, - и решил зайти узнать, давно ли вы здесь служите? - Около года. А что? - Раз герр Винцер закоренелый холостяк, а вы так молоды, я подумал - кто же ухаживал за ним раньше? - Ах, вот вы о чем! За ним ухаживала его домоправительница, фройляйн Вендель. - Где она теперь? - В больнице, - вздохнула Барбара, - и, наверное, скоро умрет. У нее, знаете, рак груди. Какой ужас! Тем более странно, что герр Винцер уехал в такой спешке. Он во фройляйн Вендель души не чаял, навещал ее каждый день. Не то чтобы между ними - ну, знаете, - что-то такое было, просто она служила у него, по-моему, с пятидесятого года, и он ее очень уважает. Не раз он поучал меня словами: "А вот фройляйн Вендель делала это не так". - В какую больницу ее положили? - спросил Миллер. - Забыла. Хотя погодите. Ее название записано в блокноте у телефона. Я сейчас. Через две минуты Барбара назвала Петеру больницу, где лежала бывшая домоправительница Клауса. Это оказалась дорогая частная клиника на окраине города. Разобравшись по карте, как туда проехать, Миллер добрался до больницы в четвертом часу дня. ГЛАВА 15 Врач оглядел посетителя неодобрительно. Миллер презирал людей в костюмах и галстуках, сам так не одевался никогда, в больницу приехал в черном пуловере, из-под которого выглядывала белая нейлоновая водолазка. - Племянник? - удивленно повторил врач. - А я и не знал, что у фройляйн Вендель есть племянник. - По-моему, я ее единственный родственник, - "пояснил" Миллер. - Я бы, конечно, приехал раньше, если бы знал о состоянии, тети, но герр Винцер позвонил мне лишь сегодня, попросил навестить ее. - Насколько я знаю, он в это время приходит к ней сам, - заметил врач. - Увы, ему пришлось срочно уехать, - вежливо проговорил Петер. - По крайней мере так он сам сообщил мне сегодня утром по телефону. Сказал, что несколько дней его не будет, и просил побыть с фройляйн Вендель меня. - Уехал? Невероятно. И как странно, - врач призадумался, потом сказал: - Простите, я на минутку, - и прошел из вестибюля, где беседовал с Миллером, в небольшой кабинет, дверь не прикрыл, потому Петер услышал, как он разговаривает по телефону, видимо, с Барбарой. - Неужели и впрямь уехал?.. Сегодня утром?.. На несколько дней?.. Нет, нет, ничего, фройляйн. Я просто хотел узнать, почему он не был у нас сегодня. Врач повесил трубку, вернулся в вестибюль и пробормотал: - Странно. С тех пор как фройляйн Вендель положили к нам, герр Винцер приезжал сюда каждый день обязательно. Очевидно, он к ней очень привязан. Что ж, если он хочет застать ее в живых, ему с возвращением надо, знаете ли, поспешить. - Это же он мне и по телефону сказал, - с грустью произнес Миллер. - Бедная тетушка! - На правах родственника вы, конечно, можете побыть с ней немного. Но предупреждаю, она очень слаба, так что не утомляйте ее. Пойдемте. Доктор провел Миллера по коридорам здания, которое когда-то давно было жилым домом, и остановился, по-видимому, у бывшей спальни. - Она здесь. - Он ввел Петера в палату и ушел, притворив дверь. Миллер услышал, как затихают в коридоре его шаги. В палате царил полумрак. Наконец глаза Петера освоились с тусклым светом пасмурного зимнего дня: струившимся между неплотно задернутыми шторами, и журналист различил иссохшую женщину. Она полусидела в кровати на подушках. Ее белый халат и бледное лицо почти сливались с постельным бельем. Глаза женщины были закрыты. Миллер понял - она вряд ли сможет рассказать, куда исчез печатник. - Фройляйн Вендель, - прошептал Петер. Веки больной затрепетали и разомкнулись. Она взглянула на посетителя столь бесстрастно, что Миллер засомневался, видит ли она его вообще. Тут женщина вновь закрыла глаза и забормотала. Миллер склонился к ней, пытаясь расслышать слова, что срывались с ее посеревших губ. Смысла в них почти не было. Фройляйн Вендель пробормотала что-то о Розенхайме - деревушке в Баварии ("Возможно, - подумал Миллер, - она там родилась"), еще о ком-то "в белых одеждах, красивых, очень красивых". Потом ее речь стала совсем бессвязной. Миллер склонился над умирающей еще ниже, спросил: - Фройляйн Вендель, вы меня слышите? Та, не обращая внимания, пробормотала: "...у каждой в руках был молитвенник и цветы, все в белом, такие еще невинные". Наконец Миллер понял. В бреду женщина вспомнила свое первое причастие. Очевидно, умирающая, как и сам Миллер, была католичкой. - Вы слышите меня, фройляйн Вендель? - спросил Миллер вновь уже без всякой надежды. Она вдруг открыла глаза и уставилась на его белую водолазку под черным пуловером. А потом, к изумлению Миллера, закрыла их опять и вся как-то вздрогнула. Петер забеспокоился. Он уже хотел позвать врача, как две слезы - по одной из каждого глаза - скатились на увядшие щеки фройляйн Вендель. Ее рука двинулась по покрывалу к запястью Миллера и ухватилась за него с силой отчаяния. Петер хотел освободиться и уйти, уверенный, что больная ему ничего о Клаусе Винцере не расскажет, как вдруг она вполне внятно произнесла: "Благословите меня, святой отец, ведь я согрешила". Поначалу Миллер не понял, в чем дело, но, взглянув на собственную одежду, сообразил, какую ошибку совершила женщина в полумраке. Пару минут он решал, то ли бросить все и вернуться в Гамбург, то ли, рискуя своей бессмертной душой, в последний раз попытаться через печатника разыскать Эдуарда Рошманна. Наконец вновь склонился над умирающей и сказал: "Я готов выслушать твою исповедь, дитя мое". И фройляйн Вендель заговорила. Усталым, монотонным голосом рассказала о своей жизни. Родилась она в 1910 году в Баварии. Там и выросла, среди полей и лесов. Помнила, как в четырнадцатом отец ушел на войну, а через три с лишним года, в восемнадцатом, вернулся, затаив злобу на тех, кто довел Германию до поражения. Помнила она и политическую кутерьму начала двадцатых, попытку фашистского путча в соседнем Мюнхене, когда толпа, возглавляемая тамошним возмутителем спокойствия Адольфом Гитлером, попыталась свергнуть правительство. Впоследствии отец присоединился к его партии, а когда дочери исполнилось двадцать три, эта партия во главе с "возмутителем спокойствия" стала управлять Германией. Юная фройляйн Вендель вступила в Союз молодых немок, стала секретаршей гауляйтера Баварии, часто ходила на танцы, где бывали молодцеватые блондины в черной военной форме. Но увы, фройляйн Вендель была очень некрасивой - крупной, неуклюжей и костлявой, с волосами на верхней губе, - а потому к трид