- Закончили? - спросил англичанин.
     - Да, все готово. Очень хорошая работа, я это гарантирую.
     Англичанин протянул руку:
     - Покажите.
     Бельгиец также закурил и отрицательно покачал головой.
     - Пожалуйста, поймите, месье, тут  слишком  людное место. К тому же, их
лучше смотреть при хорошем освещении, особенно французские  документы. Они в
студии.
     Шакал одарил его ледяным взглядом, затем кивнул:
     - Ладно. Пойдемте и посмотрим на них без свидетелей.
     Несколько минут  спустя они вышли из бара, поймали такси  и  доехали до
угла улицы, на которой располагалась фотостудия. Стоял теплый, ясный  вечер,
и, хотя узкая улочка утопала в тени, англичанин  не снял темных очков, чтобы
не быть узнанным. По пути им встретился лишь  один старик, согнутый артритом
и не отрывающий глаз от земли.
     Бельгиец открыл дверь своим ключом. В приемной царил глубокий полумрак,
словно за окном  была ночь.  Лишь редкие  полоски серого света просачивались
между  фотографиями, развешенными на  стекле. Англичанин различил  очертания
стула и стола. Сквозь бархатные  портьеры  бельгиец  провел  его  в студию и
включил верхний свет.
     Из внутреннего  кармана  он достал  конверт из плотвой бумаги и выложил
его содержимое на  маленький столик красного  дерева. Затем  поднял столик и
перенес его под свисающую с потолка люстру.
     - Пожалуйста, месье, - он широко улыбнулся  и указал  на три документа,
лежащих  на  столе.  Англичанин  поднял  первый  и  вгляделся  в  него.  Его
водительское  удостоверение  с новым листком, вклеенным на первой  странице.
Листок информировал читателя,  что мистер Александр Джеймс Квентин Даггэн из
Лондона,  округ  W.I.,   имеет   право  управлять  транспортными  средствами
категорий 1a, 1a, 2, 3, 11, 12 и 13 с 10 декабря 1960 по 9 декабря 1963 года
включительно. Выше значился номер удостоверения, естественно, вымышленный, и
слова "Муниципалитет  Лондона" и "Закон о дорожном  движении 1960 г.". Затем
"Водительское  удостоверение" и  "Пошлина  15  шил, уплачена".  Превосходная
подделка, отметил Шакал.
     Вторым  он  взял  французское  удостоверение  личности,  выданное Андре
Мартину, пятидесяти трех  лет от роду, родившемуся в Кольмаре и проживающему
в  Париже. С фотографии  в  уголке  удостоверения  на него  смотрел  он сам,
постаревший на двадцать лет, с волосами серо-стального цвета, подстриженными
"под ежик",  всклокоченными и спутанными. Само удостоверение  было в пятнах,
мятое, документ работающего человека.
     К третьей подделке  он отнесся с  наибольшим вниманием. Фотография чуть
отличалась  от вклеенной  в  удостоверение  личности,  ибо  даты выдачи этих
документов разнились на три месяца. Хотя на самом деле его фотографировали в
один и тот  же день, на третьем документе рубашка стала  более темной,  а на
подбородке появилась щетина.  Умелое ретуширование позволило добиться такого
эффекта,  создавая  впечатление, что  подателя документов  фотографировали в
разных местах и в разной одежде. В обоих случаях бельгиец  продемонстрировал
незаурядное мастерство. Шакал поднял голову и убрал документы в карман.
     -  Очень хорошо. Как раз то, что мне нужно. Поздравляю вас. Насколько я
помню, вам причитается еще пятьдесят фунтов.
     - Совершенно верно, месье.
     Англичанин вытащил тонкую пачку  из десяти пятифунтовых банкнот, но  не
спешил положить их на стол.
     - Но это еще не все, не так ли? Бельгиец  безуспешно  попытался придать
лицу недоуменное выражение.
     - Месье?
     - Подлинный вкладыш водительского удостоверения. Я  же говорил, что  вы
должны вернуть его мне.
     Не  вызывало сомнений, что бельгиец играет. Его брови  изумленно взмыли
вверх,  словно он только что  вспомнил об этом.  Он  повернулся, прошелся по
комнате, склонив голову,  словно в глубоком раздумье, заложив руки за спину.
Затем взглянул на англичанина:
     - Я подумал, что нам следует поговорить об этом листке бумаги, месье.
     - Да? - бесстрастный тон англичанина  не выдавал его чувств. Так же как
лицо и глаза, затуманенные, словно погруженные в себя.
     -  Дело в  том,  месье,  что  подлинника  первой страницы водительского
удостоверения  с вашим,  как  я понимаю,  настоящим  именем  здесь  нет.  О,
пожалуйста, пожалуйста... -  он словно  хотел успокоить тревогу англичанина,
которой тот ни в коей мере не выказывал, - он в очень надежном месте. В моем
личном сейфе в банке, который не может открыть никто, кроме меня. Видите ли,
месье,   в   моем   деле   необходимо   принимать   меры   предосторожности,
гарантировать, если хотите, собственную безопасность.
     - Так чего вы хотите?
     -  Я  надеялся, дорогой  сэр, что вы, возможно,  согласитесь обговорить
условия  обмена  этого  клочка  бумаги  на  сумму,  несколько  большую   ста
пятидесяти фунтов, которые уже упоминались в этой комнате.
     Англичанин  тихо  вздохнул,   словно  удивленный  способностью   своего
собеседника так усложнять собственное пребывание в этом  бренном мире. Ничем
более он не показал, что предложение бельгийца заинтересовало его.
     - Так что вы на это скажете? - вкрадчиво спросил бельгиец.
     -  Мне  уже  приходилось иметь дело с  шантажистами,  - ровным  голосом
заметил англичанин. Бельгиец ужаснулся:
     - Ах,  месье, умоляю вас.  Шантажист? Я? Речь идет совсем не о шантаже,
ибо  это  повторяющийся  процесс.  Я  предлагаю простой  разовый обмен.  Все
имеющиеся  у меня материалы на определенную сумму денег.  В  конце концов, в
моем   сейфе   лежат   оригинал   первой   страницы   вашего   водительского
удостоверения,  проявленные  фотопластины,  негативы ваших фотографий  и,  к
сожалению... -  он изобразил на лице сожаление, - еще одна ваша  фотография,
когда я заснял вас  без грима. Я уверен,  что  эти  документы, попав  в руки
английских  и  французских  властей,  могут   доставить   вам   определенные
неудобства.  Вы  же, очевидно,  из  тех людей,  кто  готов  заплатить, чтобы
избежать этих неудобств...
     - Сколько?
     - Тысячу фунтов, месье.
     Англичанин  обдумал  предложение, кивнул, словно этот вопрос имеет  для
него чисто теоретическое значение.
     - Имеющиеся у вас документы стоят этих денег, - признал он.
     Бельгиец торжествующе улыбнулся:
     - Рад это слышать, месье.
     -  Но  платить  я  не буду,  -  продолжил англичанин.  Глаза  бельгийца
сузились.
     -  Но  почему?  Я не  понимаю. Вы  сами сказали, что  они  стоят тысячи
фунтов. Это обычная сделка. Мы всегда платим за то, что нам нужно.
     -  На  то  есть  причины,  -  ответил  Шакал.  -  Первая,  у  меня  нет
доказательств  того, что с негативов не сняты копии, так что за вашим первым
требованием денег, возможно, последуют  и  другие. И  второе, может статься,
что вы  отдали  документы  вашему приятелю, который,  когда  вы обратитесь к
нему, скажет,  что забыл, куда он их задевал,  и его память сможет  освежить
лишь еще одна тысяча фунтов.
     Бельгиец облегченно вздохнул:
     - Если  это все, что вас  тревожит, то ваши  опасения напрасны.  В моих
интересах не  отдавать  эти документы кому бы  то  ни было, потому  что этот
человек может потребовать деньги с меня. Мне нет смысла втягивать в это дело
кого-то еще, повторяю, они в моем банковском сейфе.
     Что  же касается  повторного требования денег, то и в  этом  я  не вижу
никакого смысла.  Фотокопия  водительского удостоверения едва ли  произведет
впечатление  на  английские  власти.  И даже если  вас поймают с поддельными
правами это, возможно, причинит вам  некоторые  неприятности,  но едва ли вы
будете  платить,  чтобы  избежать  их.  Если  же  говорить   о   французских
документах, то  полиция Франции может арестовать вас, если узнает, что некий
англичанин хочет появиться на территории их страны под именем Андре Мартина.
Но если я снова обращусь к вам  за деньгами, вы, скорее всего, выбросите эти
документы и закажете новые. И уже  не будете бояться, что вас  разоблачат во
Франции, как Андре Мартина, так как Мартин просто исчезнет.
     -  Почему я не  могу сделать это сейчас? - спросил  Шакал. - Ведь новые
документы обойдутся мне не дороже ста пятидесяти фунтов.
     Бельгиец развел руками:
     - Я делаю ставку на то, что  в создавшейся ситуации время для вас стоит
денег. Я думаю, что  документы  Андре Мартина  и  мое  молчание нужны вам на
непродолжительный  период. Изготовление новых  документов займет куда больше
времени,   и  сами  они  будут  худшего  качества.   К  этим  документам  не
придерешься. Поэтому вам нужны моя работа и мое молчание.  Документы у вас в
кармане. Мое молчание стоит тысячу фунтов.
     - Очень хорошо, вы изложили вашу позицию.  Но  с чего  вы взяли, что  у
меня есть тысяча фунтов здесь, в Бельгии?
     Бельгиец  терпеливо улыбнулся. Казалось, он знал все ответы и не  видел
ничего зазорного в том, чтобы растолковать их своему капризному приятелю.
     - Месье, вы - английский джентльмен. Это же ясно, как божий день. И тем
не менее вы хотите сойти  за француза-рабочего средних лет. По-французски вы
говорите бегло  и с  едва  уловимым акцентом. Поэтому я  указал,  что  Андре
Мартин родился в Кольмаре. Эльзасцы, знаете ли, говорят  по-французски точно
так  же. Вас примут во Франции как Андре Мартина Совершенного. Кому придет в
голову обыскивать такого старика,  как Мартин?  Поэтому вы  будете иметь при
себе что-то ценное. К примеру, наркотики. Они входят  в  моду в определенных
английских кругах. А Марсель славится  их  изготовлением.  Или алмазы?  Я не
знаю.  Но дело, которым вы  занимаетесь,  наверняка  прибыльное.  Английские
господа  не  будут  тратить  время,  чтобы лазить по карманам на ипподромах.
Пожалуйста, месье, давайте не  будем дурить  друг другу голову. Вы позвоните
вашим друзьям в  Лондон и попросите перевести нужную сумму  в один из банков
Брюсселя.  А  завтра мы  обменяем  деньги  на имеющиеся у  меня материалы  и
разойдемся в разные стороны.
     Англичанин  печально покивал,  словно сожалея о  допущенных  в  прошлом
ошибках. Внезапно он поднял голову и улыбнулся бельгийцу. Впервые тот увидел
улыбку  Шакала  и испытал огромное  облегчение. Он  уже не  сомневался,  что
сопротивление  сломлено.  Англичанин  признавал, что другого  выхода  нет. И
бельгиец мысленно уже поздравил себя с успехом.
     - Очень  хорошо, - вновь кивнул англичанин, - ваша взяла. Тысяча фунтов
будет у меня завтра днем. Но при одном условии.
     - Условии? - бельгиец вновь насторожился.
     - Мы встретимся в другом месте.
     - А чем вам не нравится эта студия? -  удивился бельгиец. - Здесь тихо,
спокойно...
     -  С  моей  точки  зрения, ваша  студия  абсолютно неприемлема.  Вы вот
сказали  мне,  что  тайком  сфотографировали  меня.  Я  не хочу, чтобы  нашу
маленькую церемонию обмена прервал тихий щелчок камеры, с которой в укромном
месте спрячется ваш приятель. Бельгиец рассмеялся:
     - Мой  дорогой, вам нечего бояться. Это моя студия очень неприметная, и
никто  не  приходит  сюда  без  приглашения.  В  моем  положении  надо  быть
осмотрительным. Здесь я делаю фотографии, весьма популярные среди  туристов,
но едва ли я мог бы заниматься этим в фотостудии на Главной площади.
     Он поднял левую руку, сложил большой и указательный пальцы буквой "О" и
несколько раз ввел и вывел из образовавшегося колечка вытянутый указательный
палец левой руки, имитируя половой акт.
     Глаза  англичанина  блеснули. Он  широко  улыбнулся,  затем  засмеялся.
Рассмеялся и бельгиец.  Шакал хлопнул фотографа  по предплечьям,  затем  его
пальцы сжали бицепсы бельгийца. Тот еще смеялся, когда  колено англичанина с
размаху врезалось ему между ног.
     Голова  бельгийца  дернулась  вперед,  руки  инстинктивно  потянулись к
разможженной мошонке, смех перешел в хрип, стон. Он упал на колени, сжался в
комок.
     Шакал обошел его со спины. Правой рукой обхватил шею бельгийца, а левой
схватил за волосы и резко дернул назад, вверх и в сторону.
     Негромкий треск ломающегося позвоночника в тишине студии прозвучал, как
пистолетный выстрел. Тело бельгийца дернулось в последний раз и обмякло, как
тряпичная  кукла. Еще мгновение Шакал держал его на руках, а затем отпустил.
Тело  соскользнуло  на  пол, с  неестественно  повернутой  головой,  руками,
зажатыми между ног, все еще сжимающими половые органы, выглядывающим изо рта
кончиком языка, открытыми глазами, уставившимися в выцветший линолеум.
     Шакал подошел к двери, убедился, что  портьеры плотно задернуты,  затем
вернулся  к телу,  перевернул его и  ощупал карманы. Ключи  он нашел в левом
кармане брюк и направился к большому  сундуку, из которого бельгиец доставал
парики и  гримировальные  принадлежности. С  четвертой  попытки он  подобрал
нужный ключ, откинул крышку, вывалил на пол содержимое сундука.
     Освободив сундук, убийца подхватил тело бельгийца, подтащил к сундуку и
перевалил через стенку. Тело еще оставалось мягким, податливым, и Шакалу без
труда удалось  разместить его на дне сундука. Трупное  окостенение наступало
на  несколько  часов позже.  Затем  Шакал  начал  заполнять сундук.  Парики,
женское  белье  и   прочие   мелкие  предметы  он  рассовал  между  телом  и
конечностями. Сверху легли подносы с кисточками и тюбиками.  Затем баночки с
кремами,  два пеньюара, свитера, джинсы,  черные  пояса с чулками  заполнили
сундук доверху, полностью скрыв тело. После легкого нажима крышка закрылась,
замок защелкнулся.
     Все  баночки  и  тюбики англичанин брал  тряпкой,  которую он бросил  в
сундук,  перед тем  как закрыть крышку.  Собственным  носовым платком  вытер
замок и крышку, убрал в карман пачку пятифунтовых банкнот, все еще  лежавшую
на столе, вытер его и перенес на прежнее место у стены. Затем погасил свет и
сел на один из стульев в ожидании  наступления темноты. Минут через  пять он
достал  пачку сигарет,  выложил  оставшиеся десять  штук  в  боковой  карман
пиджака  и закурил,  используя  пустую  пачку, как пепельницу.  В  нее же он
аккуратно затушил и окурок.
     Он не питал иллюзий  в отношении того, что исчезновение бельгийца так и
останется  незамеченным,  но  подумал, что для  человека, ведущего  подобный
образ жизни, нередки отлучки из города. Если его друзья и вспомнят о нем, то
посчитают,  что он  отбыл в длительную  командировку. Какое-то  время спустя
начнутся   поиски,  сначала  в  них  примут   участие   люди,   связанные  с
изготовлением поддельных  документов  и порнографических  открыток.  Кто-то,
возможно, придет в студию, но едва ли сунется в нее, обнаружив, что дверь на
замке.  А  тому,  кто  проникнет  в помещение,  придется  взломать сундук  и
вытащить все вещи, чтобы отыскать под ними тело.
     Если нашедший тело будет принадлежать к преступному миру, он не сообщит
в полицию о своей находке,  придя  к выводу,  что фотографа устранил главарь
какой-то  банды. Ни  один маньяк-покупатель  порнографии не стал бы  прятать
тело после импульсивного убийства.  Но, вероятно, полиция все-таки узнает  о
покойнике.  Опубликует в газетах фотографию бельгийца, и  бармен,  возможно,
вспомнит,  что  вечером 1  августа тот отбыл  из  бара в  компании  высокого
блондина в клетчатом костюме  и  черных очках. Но наверняка пройдет не  один
месяц,  прежде чем кто-то сообразит  перетряхнуть банковский сейф фотографа,
даже зарегистрированный на его собственное имя.
     Он  не  разговаривал с барменом и  заказывал официанту пиво  две недели
назад. Официант  должен обладать  феноменальной памятью, чтобы вспомнить его
легкий  иностранный  акцент. Полиция попытается найти высокого блондина, но,
даже если ей удастся выяснить, что его зовут  Александр  Даггэн, след далеко
не сразу приведет к Шакалу. Короче, по меньшей мере месяц он мог ни о чем не
беспокоиться, и это его  вполне  устраивало.  Бельгийца он убил походя,  как
раздавил бы  таракана. Шакал расслабился, выкурил вторую сигарету и выглянул
наружу. Время близилось  к десяти, и узкую улочку окутали густые сумерки. Он
вышел из студии, запер дверь. На улице  ему никто  не встретился. В полумиле
от студии  он бросил связку ключей в канализационный колодец и услышал,  как
она шлепнулась  в  воду,  пролетев несколько футов.  Вернувшись  в отель, он
поужинал и лег спать.
     Следующее  утро Шакал  провел  в  магазинах  одной  из  рабочих  окраин
Брюсселя. Он  купил ботинки на  толстой подошве,  длинные  шерстяные  носки,
брюки  из  плотной  хлопчатобумажной  ткани,  шерстяную  клетчатую  рубашку,
ранец-рюкзак.  Приобрел он также  несколько  кусков  тонкой губчатой резины,
хозяйственную   сумку,  моток  шпагата,  охотничий  нож,  две  кисточки  для
рисования,  по тюбику  розовой и  коричневой краски.  Собрался  было  купить
большую  дыню на открытом  ларьке, но передумал из  опасения, что к уик-энду
она начнет подгнивать.
     В отеле, воспользовавшись новым водительским удостоверением, выписанным
на ту же фамилию, что и паспорт, он взял машину напрокат и попросил старшего
портье  снять ему номер с ванной  или душем на уик-энд где-нибудь на морском
побережье.  Несмотря  на наплыв  отдыхающих,  портье  нашел  ему  комнату  в
небольшом  отеле с  видом  на  живописный  рыбный  порт Зебрюгге  и  пожелал
хорошего отдыха у моря.

        Глава 7

     Пока  Шакал  ходил  по  магазинам  Брюсселя,  Виктор Ковальски  пытался
объяснить, что  ему  нужно, в справочной  международной телефонной  связи на
главном почтамте Рима.
     Итальянского он не знал, поэтому  прибегнул к помощи клерков, и в конце
концов  выяснилось, что один из них немного говорит по-французски. Ковальски
терпеливо объяснил,  что хочет позвонить человеку, живущему в Марселе, но не
знает  номера телефона. Да, фамилия и адрес ему известны. Фамилия Гржибовски
озадачила итальянца,  и он попросил  записать ее на листке бумаги. Ковальски
выполнил его просьбу, но  итальянец, не в силах поверить, что чья-то фамилия
может  начинаться с буквосочетания "Grzyb...", продиктовал ее телефонисту на
станции   международной  связи,  как   "Crib...",  подумав,  что  написанная
Ковальски буква "Z"  на  самом деле - "i".  Джозеф  Грибовски  не значился в
телефонном справочнике Марселя, о чем и сообщил  итальянцу телефонист, а тот
в свою очередь уведомил об этом Ковальски.
     Но,  будучи  человеком   ответственным  и,  к  тому  же,  имея  дело  с
иностранцем,  клерк еще раз повторил фамилию,  чтобы убедиться, правильно ли
он ее понял.
     -  II  n'existe  pas,  monsieur.  Voyons: jay,  air,  e-e-e... (Его  не
существует, месье. Посмотрим: жи, эр, и-и-и...).
     - Non, jay, air, zed...(Нет, жи,  ар, зед) - прервал его Ковальски.  На
лице клерка отразилось недоумение.
     - Excusez moi, mousieur.  Jay,  air,  zed?  Jay, air, zed, eegree, bay?
(Извините, месье. Жи, эр, зэед? Жи, эр, зед, игрек, би?).
     - Oui (Да), - настаивал Ковальски. - G-R-Z-Y-B-O-W-S-K-I.
     Итальянец пожал  плечами и вновь  потянулся  к  телефону.  Десять минут
спустя  Ковальски  получил  номер Жожо,  а через полчаса дозвонился до него.
Помехи  искажали голос  бывшего  легионера на другом  конце провода, и он не
сразу подтвердил плохие новости, которые  принесло письмо Ковача. Да, он рад
звонку Ковальски, он сам ищет его уже три месяца.
     К  сожалению, да, маленькая  Сильвия заболела. Она худела, бледнела, и,
когда  доктор  поставил диагноз, ее уже пришлось уложить в  постель.  Она  в
соседней комнате. Нет, они живут  в другой квартире,  большего размера. Что?
Адрес? Жожо медленно продиктовал его, а Ковальски, с высунутым от напряжения
языком, записал на листке бумаги.
     - Сколько времени дают ей  лекари? - проревел он в трубку. Ему пришлось
трижды повторить вопрос, прежде чем Жожо понял его смысл. Последовала долгая
пауза.
     - Алле? Алле?
     - Неделю, может, две или три, - ответил, наконец, Жожо.
     Не веря услышанному, Ковальски  смотрел на трубку.  Затем повесил ее на
рычаг и  вышел из кабинки. Расплатившись  за телефонный разговор,  он забрал
почту,  сложил ее  в  стальной  ящик,  прикованный  к  его левому  запястью,
защелкнул его на замок  и  вернулся в отель. Впервые  за многие  годы он  не
знал, как ему поступить и к кому обратиться за советом.
     В своей квартире в Марселе, той самой, в которой он всегда и жил,  Жожо
опустил  трубку,  услышав  гудки  отбоя.  Рядом  сидели  два  агента  Отдела
противодействия с  "кольтами" в руках. Один держал  на мушке Жожо,  второй -
его жену.
     - Мерзавцы, - прошипел Жожо. - Подонки.
     - Он едет? - спросил корсиканец.
     - Он не сказал. Просто повесил трубку, - ответил поляк.
     Корсиканец сверлил его взглядом.
     - Он должен приехать. Таков приказ.
     -  Ну, вы меня слышали. Я сказал все, что  вы хотели.  Должно  быть, он
потрясен известием. Он повесил трубку. Я не мог воспрепятствовать ему.
     - Лучше ему приехать, для твоего же блага, Жожо, - повторил корсиканец.
     - Он приедет, - вздохнул Жожо. - Если сможет, то приедет. Ради девочки.
     - Хорошо. Будем считать, что задание ты выполнил.
     - Если так, убирайтесь отсюда, - вскричал Жожо. - Оставьте нас.
     Корсиканец встал с  пистолетом в руке. Второй  агент по-прежнему сидел,
глядя на женщину.
     -  Мы  уйдем,  но  вместе  с  вами.  Нам  не  нужно, чтобы  вы  кому-то
рассказывали о нашей встрече или перезвонили в Рим, не так ли, Жожо?
     - Куда вы нас повезете?
     - Устроим  вас на отдых. В новом отеле в горах. Много  солнца и свежего
воздуха. Пойдет тебе на пользу, Жожо.
     - Надолго?
     -  Вы пробудете  там  сколько потребуется. Поляк  посмотрел в  окно, на
живописную панораму переплетения улочек и рыбных рядов Старого порта.
     - Сейчас разгар туристского сезона. Каждый день приходят полные поезда.
В августе мы зарабатываем больше, чем за всю зиму. Вы разорите нас.
     Корсиканец рассмеялся, словно Жожо отпустил забавную шутку.
     - Думай о выгодах, а не  о потерях, Жожо. В конце концов ты делаешь это
ради Франции, твоей новой родины. Поляк развернулся к нему:
     - Плевать я хотел на политику. Мне все равно, кто стоит у власти, а кто
рвется к  ней, круша все и вся.  Но я встречался с такими, как вы. Всю жизнь
мне приходилось иметь с ними дело. Вы служили  бы  и Гитлеру, и Муссолини, и
ОАС, если б вас это  устроило. Правители могут меняться,  но  такие подонки,
как вы,  остаются всегда, - он уже кричал и, хромая, двинулся на корсиканца,
на черный глазок пистолетного дула.
     - Жожо, - взвизгнула его жена. - Я прошу тебя...оставь его в покое.
     Поляк остановился  и взглянул на жену,  словно только сейчас вспомнил о
ее присутствии. Перевел взгляд с одного  агента на второго. Они все смотрели
на  него, жена - умоляюще, корсиканцы - бесстрастно. Они привыкли к подобным
вспышкам, которые едва ли могли что-то изменить. Старший из агентов кивнул в
сторону спальни.
     - Собирайтесь. Сначала ты, потом - жена.
     - А как же Сильвия? Она придет из школы в четыре. И никого не застанет,
- вмешалась женщина. Корсиканец не спускал глаз с Жожо.
     - Мы  заберем ее по пути.  Все  уже обговорено. Директору сказали,  что
умирает бабушка и  вся  семья собирается у ее  смертного одра. Ваш отъезд не
вызовет подозрений. А теперь пошевеливайтесь.
     Жожо  пожал плечами,  еще  раз взглянул на жену и  захромал  в спальню.
Корсиканец  последовал за  ним.  Женщина осталась  сидеть на софе,  комкая в
руках   носовой  платочек.  Какое-то  время  спустя  она  подняла  голову  и
посмотрела на второго агента, более молодого по возрасту.
     - Что-что они с ним сделают?
     - С Ковальски?
     - С Виктором.
     - Кое-кто  хочет с ним  побеседовать.  Вот и  все. Часом  позже большой
"ситроен"  уже  мчался к маленькому,  хорошо охраняемому  отелю.  Семья Жожо
расположилась на заднем сиденье, агенты сидели впереди.

        x x x

     Шакал провел уик-энд  у  моря. В  субботу, купив  плавки, он загорал на
пляже  Зебркнте, несколько раз  окунулся в Северное  море, потом  погулял по
портовому городку и прошелся вдоль мола,  где когда-то  сражались  и умирали
английские солдаты и матросы. Некоторые  из стариков,  что сидели на моле  и
удили   рыбу,   могли  бы  рассказать   Шакалу,  спроси  он  их  о  событиях
сорокашестилетней давности, но такого желания у него не возникло. В тот день
Англию   представляли  лишь   несколько   семей,   разбросанных  по   пляжу,
наслаждающихся теплым солнцем и наблюдающих за детьми, плещущимися в прибое.
     В воскресенье утром  он собрал чемоданы,  сел в машину  и устроил  себе
экскурсию по  Фландрии. Походил  по  узким улочкам Гента и  Брюгге,  на ленч
заглянул  в  ресторан  "Сайфон"  в  Дамме,  где  на  открытом  огне   жарили
бесподобные  бифштексы,  а  во  второй половине дня  взял  курс на Брюссель.
Прежде чем отойти ко сну он попросил, чтобы рано утром  ему принесли в номер
завтрак и корзинку с ленчем, ибо он собирался поехать в  Арденны  и посетить
могилу старшего брата, убитого в сражении за Балж между Бастонью и Мальмеди.
Портье, предельно внимательный, заверил Шакала, что в точности  выполнит его
указания.

        x x x

     В  Риме для  Виктора  Ковальски уик-энд  прошел  не  так  спокойно.  Он
регулярно заступал на вахту у лифта и лестницы на восьмом этаже или на крыше
в  ночь. В свободные часы  спал он мало, главным  образом  лежал на кровати,
курил и пил красное вино, которое закупалось для экс-легионеров в больших, с
галлон, бутылях.  Кислое итальянское  вино не идет  ни в какое  сравнение  с
алжирским, думал он, но лучше что-то, чем ничего.
     Как обычно, Ковальски потребовалось много времени, чтобы самостоятельно
найти  решение  вставшей перед ним  проблемы,  но к понедельнику он составил
план дальнейших действий.
     Уехать  он  намеревался ненадолго, на день, может, два, это зависело от
расписания  авиарейсов.  Поступить иначе  он не мог. А потом  собирался  все
объяснить  патрону.  Виктор не  сомневался,  что  патрон его поймет,  хотя и
чертовски  рассердится. Его подмывало рассказать обо всем Родину,  попросить
отпуск  на  сорок  восемь часов,  но он  чувствовал,  что  полковник, хотя и
прекрасный  командир, принимающий близко  к сердцу  заботы своих солдат,  не
разрешит ему уехать.  Полковник не поймет, что для него Сильвия, а Ковальски
знал, что не сможет этого объяснить. Он ничего не мог объяснить на словах. В
понедельник утром Виктор тяжело вздохнул,  готовясь заступить на вахту.  Ему
не давала покоя мысль, что впервые за время службы в  Иностранном легионе он
решился уйти в самоволку.

        x x x

     Шакал поднялся  одновременно  с Ковальски и начал готовиться к поездке.
Принял  душ,  побрился, позавтракал.  Достал  из  шкафа футляр с разобранным
ружьем,  завернул  каждый  компонент  в несколько  слоев  губчатой  резины и
перевязал свертки  бечевкой.  Затем сложил их на  дно рюкзака. Туда же легли
тюбики   с   краской,   кисточки,   брюки   из  плотной   ткани,   клетчатая
рубашка-ковбойка, носки, башмаки. Сетчатая  сумка-авоська уместилась в одном
наружном кармане, коробка с патронами - в другом.
     Шакал надел  полосатую  рубашку,  черный галстук,  серый костюм, черные
туфли итальянского производства. Спустился к машине на автомобильную стоянку
при отеле, запер рюкзак в багажник, вернулся в фойе, взял корзинку с ленчем,
кивнул  портье, который пожелал ему  счастливого пути, и к девяти часам  уже
выехал из Брюсселя по автостраде Е40 на Намюр.
     Равнина уже  купалась в лучах солнца, обещавших жаркий  день.  Дорожная
карта подсказала ему, что до Бастони девяносто четыре мили, и он добавил еще
пяток на  поиски уединенного местечка  в лесах и холмах  к  югу  от городка.
Подсчитал,  что до  полудня без  труда одолеет  сотню миль,  и вдавил в  пол
педаль газа.
     Прежде  чем  солнце  достигло  зенита,  Шакал  проехал  Намюр  и  Марш,
приближаясь к Бастони. В маленьком городке, превращенном в руины в 1944 году
пушками "королевских тигров" (Имеется в виду контрнаступление немецких войск
в  Арденнах в  1944  г.),  он  свернул на  юг. Леса становились гуще, дорога
петляла  в тени высоких буков и вязов, и все  реже  полосы  солнечного света
падали на асфальт.
     В пяти милях от города Шакал  нашел узкий проселок,  ведущий в лес. Еще
через милю от него отходил второй. Шакал свернул на него, проехал  с десяток
ярдов  и остановил машину в густом подлеске. Выкурил сигарету, прислушиваясь
к  бульканью  воды в  остывающем двигателе, шуму ветра в  вершинах деревьев,
далекому воркованию голубя.
     Не  спеша вылез  из  кабины,  открыл  багажник,  вытащил  рюкзак.  Снял
безукоризненно сшитый  серый костюм и положил на заднее сиденье. Надел брюки
из плотной  хлопчатобумажной ткани. Поменял  рубашку  и галстук на клетчатую
ковбойку, дорогие туфли - на  башмаки с толстой подошвой и длинные шерстяные
носки, в которые заправил брючины.
     Один за другим он развернул компоненты ружья и собрал его. Глушитель  и
оптический  прицел  положил в карманы брюк.  Двадцать  патронов  из  коробки
высыпал  в  левый нагрудный  карман  рубашки,  единственную  разрывную пулю,
завернутую в бумагу, осторожно опустил в правый.
     Оставив собранное ружье на капоте, вновь вернулся  к багажнику и достал
дыню,  купленную  прошлым вечером на брюссельском  рынке.  Закрыл  багажник,
положил дыню  в  рюкзак, где  остались  лишь тюбики  с краской,  кисточки да
охотничий нож, запер машину и ушел в лес. Часы показывали начало первого.
     Через десять минут  он нашел длинную узкую  поляну.  Положив ружье  под
деревом,  он  отсчитал  сто  пятьдесят  шагов, затем нашел другое дерево, от
которого мог видеть место, где осталось ружье. Выложив содержимое рюкзака на
землю,  он снял колпачки  с обоих тюбиков и начал раскрашивать продолговатую
дыню.  Верхняя  и  нижняя  части  из  зеленых стали  коричневыми,  кольцевая
поверхность между ними - розовой. На еще влажной краске указательным пальцем
он начертил пару глаз, нос, усы и рот.
     Вонзив нож в вершину  дыни,  чтобы  не  смазать краску пальцами,  Шакал
опустил ее  в сумку-авоську. Благодаря редкому плетению из тонкой нитки  она
ни в коей мере не закрывала ни контура дыни, ни нанесенного на ней рисунка.
     Затем он глубоко вогнал  нож  в дерево на высоте семи  футов от земли и
повесил авоську на  рукоять ножа. На  фоне зеленого ствола розово-коричневая
дыня  напоминала  парящую в воздухе  человеческую  голову. Отступив  на пару
шагов,  Шакал  придирчиво оглядел результат  своих трудов И остался  доволен
увиденным.
     Он навернул колпачки на тюбики с краской и зашвырнул их в лес. Кисточки
втоптал в землю. Подхватил рюкзак и направился к ружью.
     Установил глушитель и телескопический прицел. Оттянул затвор и вложил в
казенник  первый патрон. Повернулся к висящей в дальнем конце поляны  дыне и
прильнул  к окуляру. И удивился, какая она  большая и  четкая. Казалось,  он
смотрит на голову человека с расстояния не более тридцати ярдов. Он различал
нити авоськи, а также нанесенные пальцем разводы, имитирующие основные черты
лица.
     Шакал  чуть  изменил  стойку,  опершись  спиной о  дерево  для  большей
устойчивости,   и   вновь   прицелился.   Две   перпендикулярные   волосинки
перекрещивались  не  в самом центре, поэтому правой  рукой он  начал вращать
котировочные винты До тех нор, пока они не  разделили поле окуляра на четыре
равных сегмента. Лишь после  этого, поймав в  перекрестье середину дыни,  он
нажал на спусковой крючок.
     Отдача оказалась  слабее, чем он  ожидал, а благодаря  глушителю хлопок
выстрела едва ли донесется до  другой стороны тихой улочки. С ружьем в  руке
он  пересек поляну и осмотрел  дыню. В  правой верхней  части  пуля  содрала
кожицу плода, задела веревку и впилась в ствол. Он вернулся на прежнее место
и выстрелил вновь, не меняя положения перекрестья прицела.
     Итог оказался тем же, но  пуля прошла на полдюйма ниже. Шакал выстрелил
четырежды, не  касаясь юстировочных  винтов, пока не убедился,  что  целится
верно, но прицел смещен вверх и чуть вправо. Затем он повернул винты.
     Следующая пуля попала  в нижнюю  левую половину.  Он  пересек поляну  и
внимательно оглядел дырку, аккурат  в левом уголке нарисованного им рта. Еще
три раза он  стрелял с  тем же положением перекрестья, и все пули легли в ту
же зону. Тогда он чуть отвернул винты в обратном направлении.
     Девятый выстрел пришелся в лоб, куда он и метил.  Снова Шакал подошел к
дыне, но на  этот  раз достал из кармана мел и обвел зоны попадания  пуль, в
верхней правой части, у левого уголка рта и в центре лба.
     Затем  он поразил каждый глаз,  переносицу, верхнюю губу  и подбородок.
Повернув дыню "в профиль", последние шесть пуль он послал в висок, ухо, шею,
щеку, челюсть и затылок, и  лишь одна из них на самую малость отклонилась от
цели.
     Закончив  пристрелку  и  отметив положение  юстировочных винтов,  Шакал
достал из  кармана тюбик быстросхватывагощего клея и выдавил вязкую жидкость
на  головки  винтов, бакелитовую наружную  поверхность прицела. За  полчаса,
пока он выкурил две сигареты, клей затвердел, и теперь положение перекрестья
обеспечивало точность стрельбы с расстояния 130 метров.
     Из другого нагрудного кармана Шакал достал разрывную пулю, снял обертку
и вставил ее в казенник. Тщательно прицелился в центр дыни и выстрелил.
     Едва голубоватый дымок слетел с торца глушителя,  Шакал прислонил ружье
к  дереву и  направился к  висящей  на  рукояти ножа  сумке-авоське-Двадцать
первых пуль проделали  в  дыне  разве  что  дырочки.  Последняя разнесла  ее
вдребезги. Косточки  и сок выплеснулись на ствол, куски, выдавленные  сквозь
ячеи, разбросало по траве. Ошметки скопились в нижней части авоськи.
     Шакал снял авоську с рукояти  ножа и закинул  в  кусты. Выдернул нож из
дерева и убрал в чехол. В  который уж раз пересек  поляну, подхватил ружье и
зашагал к машине.
     Разобрал ружье, аккуратно завернул каждый компонент в  губчатую резину,
перевязал и уложил в рюкзак. За ружьем  последовали башмаки, носки, ковбойка
и брюки. Он вновь,  облачился  в городской наряд. Положил рюкзак в багажник,
закрыл его и принялся за ленч.
     Закусив, Шакал выехал на шоссе  и  повернул налево, к  Бастони,  Маршу,
Намюру  и Брюсселю. Приехав в отель чуть позже шести, он отнес рюкзак в свой
номер,  затем спустился  вниз, рассчитался за взятую напрокат машину. Прежде
чем принять  душ  перед  обедом,  он  целый  час  чистил  ружье  и  смазывал
движущиеся  части,  а  затем  разложил  все  компоненты  по  соответствующим
отделениям  футляра и убрал его в  шкаф,  заперев  дверцу  на ключ. Ночью он
выбросил рюкзак, моток шпагата и губчатую резину в мусорный ящик, а двадцать
одну использованную гильзу - в канал.

        x x x

     Утром  того  же  понедельника,  5  августа, Виктор Ковальски,  придя на
главный почтамт, опять обратился к помощи клерка, понимающего по-французски.
На этот раз  он хотел, чтобы клерк позвонил в справочную службу авиакомпании
"Алиталия" и узнал, когда на этой неделе можно  улететь  из Рима в Марсель и
вернуться обратно.  Оказалось, что на сегодняшний рейс  он уже опоздал,  так
как до вылета  оставался час и  он не добрался бы  до  аэропорта.  Следующий
прямой рейс только в  среду, сообщили ему. Нет, самолеты других авиакомпаний
не летают из Рима в  Марсель.  Но, может, синьора интересуют непрямые рейсы?
Нет? Тогда тот, что в среду? Да, вылет в 11.15,  посадка в аэропорту Марселя
вскоре после полудня. Обратный рейс на следующий  день.  Один  билет? Туда и
обратно?   Конечно.  Фамилия?  Ковальски   назвал   фамилию,   указанную  во
французском удостоверении личности, лежащем в его кармане. В пределах стран,
входящих в "Общий рынок", международные паспорта не требовались.
     Его попросили подойти к стойке "Алиталии"  в аэропорту Фьюмичино за час
до вылета. После того как клерк положил трубку, Ковальски забрал поступившую
корреспонденцию, сложил ее в стальной ящик и вернулся в отель.

        x x x

     На следующее утро Шакал последний раз  встретился с  месье Гуссеном. Он
позвонил  тому после завтрака, и оружейник радостно объявил, что все готово.
Не  сможет ли месье  Даггэн зайти  к  нему в одиннадцать  часов? И пусть  не
забудет все необходимое для окончательной подгонки.
     Шакал вновь прибыл на полчаса раньше, футляр с компонентами ружья лежал
внутри  дешевого  фибрового  чемодана,  который  он  купил  часом  раньше  в
комиссионном магазине. Тридцать минут он оглядывал улицу, прежде чем подойти
к  двери  и  позвонить. Когда месье Гуссен  впустил его  в дом, он  сразу же
прошел  в кабинет. Оружейник  присоединился к нему,  предварительно  заперев
входную дверь на замок и цепочку. Затворил он и дверь кабинета.
     - Новых сложностей не возникло? - спросил англичанин.
     -  Нет,  теперь,  я  думаю,  все позади,  - из  стола  бельгиец  достал
несколько рулонов мешковины и развернул их Внутри оказались стальные трубки.
Отполированные,  по  внешнему виду  они ничем не отличались от  алюминиевых.
Затем он протянул руку к футляру. Шакал открыл его и передвинул поближе.
     Оружейник  начал  укладывать компоненты ружья  в  трубки. Они  идеально
подходили друг к другу.
     - Как прошла пристрелка? - осведомился он по ходу работы.
     - Очень хорошо.
     Опуская в соответствующую трубку телескопический прицел, Гуссе заметил,
что котировочные винты залиты застывшим клеем.
     - Я  сожалею,  что  головки винтов такие  маленькие,  но  иначе нам  не
удалось бы разместить прицел в трубке нужного  диаметра, - и  прицел исчез в
стальном цилиндре.
     Все  пять  компонентов  ружья  разместились  в  контейнерах,  на  столе
остались только спусковой крючок и пять разрывных пуль.
     - А теперь спрячем и остальное.
     Гуссен  взял  плечевой упор и показал  Шакалу бритвенный разрез в коже.
Крючок он засунул в щель и  заклеил ее черной изоляционной лентой.  Вынул из
ящика стола резиновый цилиндр диаметром в полтора и толщиной в два дюйма. Из
одного торца выступал стальной штырь с резьбой на наружной поверхности.
     - Сюда наворачивается нижняя трубка, - пояснил оружейник.
     Вокруг стального штыря виднелись пять  глухих  отверстий. В  каждое  он
вставил  по  патрону.  Над  черным  торцом  виднелись  лишь медные  верхушки
капсулой.
     -  Если резиновый  набалдашник  поставить на  место, пули скроются  под
трубкой.  К  тому же  резина  снимает  последние сомнения  в  том,  что  вся
конструкция может использоваться для чего-то еще, помимо прямого назначения.
-  Англичанин молчал. - Что вы на это скажете? - в голосе бельгийца сквозила
озабоченность.
     Не  говоря ни слова,  англичанин взял трубки и внимательно осмотрел их.
Потряс,  но  не   услышал  ни  звука:   разделенные   двумя  слоями   байки,
металлические поверхности не соприкасались друг с другом. В самой длинной, в
двадцать дюймов, разместились  казенная часть  ружья  и ствол.  В остальных,
длиной примерно с фут, два  подкоса  приклада, верхний и нижний, глушитель и
телескопический прицел.  Кроме  трубок,  на  столе лежали плечевой  упор  со
спрятанным  в набивке спусковым крючком и  резиновый  набалдашник с  пулями.
Охотничье ружье, вернее, ружье убийцы, перестало существовать.
     - Превосходно, - изрек наконец англичанин. - Именно то, что я и хотел.
     Бельгиец  просиял. Мастер в своем деле, он, как всякий другой  человек,
не был чужд  лести и понимал, что  перед ним специалист высшей квалификации,
пусть и в несколько иной области.
     Каждую трубку с компонентом ружья Шакал завернул в мешковину и уложил в
фибровый  чемодан. Добавив к ним плечевой упор и  резиновый  набалдашник, он
опустил крышку и передал бельгийцу пустой футляр.
     - Мне он больше не понадобится.  Ружье останется  в чемодане,  пока  не
придет случай воспользоваться им, -  он вытащил из кармана оставшиеся двести
фунтов и положил их на стол. - Я думаю, мы в расчете, месье Гуссен?
     Бельгиец убрал деньги.
     - Да, месье, если только я не могу сделать для вас что-нибудь еще.
     -  Только одно, -  ответил англичанин. -  Пожалуйста, не забывайте  наш
разговор, состоявшийся здесь полмесяца назад, о пользе молчания.
     -  Я помню о нем, месье,  - заверил его бельгиец. Гуссена вновь охватил
страх.  Не  попытается ли  этот  невозмутимый убийца  покончить с ним  прямо
сейчас, чтобы гарантировать его молчание?  Скорее  всего, нет. Расследование
выведет  полицию на след высокого англичанина до того, как тому представится
возможность  пустить  в дело  ружье, лежащее  в чемодане. Англичанин  словно
прочитал мысли оружейника и позволил себе улыбнуться.
     - Вы можете  не волноваться. Я не  собираюсь причинять вам вреда. Кроме
того,  я полагаю,  что  такой умный человек, как вы, наверняка  принял  меры
предосторожности  на тот  случай,  если кто-то из  клиентов  попытается  его
убить. Возможно, вам позвонят в течение часа. И, если трубку не снимут, сюда
приедет один  из  ваших  приятелей.  А может, у адвоката  оставлено  письмо,
которое нужно вскрыть после вашей смерти. Так что мне ваше убийство принесет
только лишние хлопоты.
     Месье Гуссен даже вздрогнул. У адвоката действительно хранилось письмо,
которое тот вскрыл  бы в случае его смерти. В  нем указывалось,  что полиция
должна заглянуть  под определенный камень в саду за домом. Под камнем лежала
жестяная коробка со списком клиентов, приезжавших к нему в этот день. Список
менялся  каждое утро. И сегодня в нем значился только один человек, высокий,
не стесненный в средствах англичанин по фамилии Даггэн. По роду деятельности
Гуссену приходилось страховать себя от неожиданностей.
     Шакал спокойно смотрел на него.
     - Я так и думал. Сейчас вы в полной безопасности. Но я убью вас, будьте
уверены,  если   вы  расскажете  кому-либо  о  моих   визитах  сюда   или  о
приобретенном у вас ружье. Вы должны забыть обо мне, как только я переступлю
порог вашего дома.
     -  Полностью  с вами согласен,  месье. Это обычные деловые отношения со
всеми моими  клиентами.  Должен сказать, того же я  ожидаю и от вас. Поэтому
серийный  номер на  стволе  ружья,  которое вы получили  от  меня, вытравлен
кислотой. Я не хочу отвечать на вопросы полиции.
     Англичанин вновь улыбнулся.
     - Тогда мы понимаем друг друга. Прощайте, месье Гуссен.
     Минутой позже  за ним закрылась дверь, и бельгиец, который много знал о
ружьях и  вооруженных преступниках, но совсем  ничего о  Шакале,  облегченно
вздохнул  и  удалился  в кабинет,  чтобы пересчитать деньги. Шакал не хотел,
чтобы его  видели в отеле с дешевым  фибровым  чемоданом, и,  поймав  такси,
поехал на железнодорожный вокзал, где и  оставил  чемодан в камере хранения,
положив квитанцию во внутреннее отделение бумажника.
     На  ленч он зашел  в один из близлежащих ресторанов, отметив шампанским
завершение подготовительного этапа во Франции  и Бельгии, затем  прошелся до
"Амиго",  собрал  вещи  и  заплатил  по  счету. Отель  он покинул в  том  же
безукоризненно сшитом  клетчатом костюме,  черных  очках и  с двумя дорогими
кожаными чемоданами, которые коридорный поставил  в  багажник такси. Он стал
беднее на  1600  фунтов, но  ружье,  упакованное в  неприметный  чемоданчик,
дожидалось его в  камере хранения,  а три  поддельных  документа  лежали  во
внутреннем кармане пиджака.
     Самолет из Брюсселя  в  Лондон  вылетел  в  начале  пятого.  В  таможне
лондонского аэропорта один  из его чемоданов подвергся досмотру,  но в  нем,
естественно, не нашли  ничего предосудительного. В  семь  часов вечера Шакал
уже принимал душ в своей квартире, перед тем как пойти пообедать в Вест-Энд.

        Глава 8

     К  сожалению,  в  среду  Ковальски  не  поручили  звонить  кому-либо  с
главпочтамта, иначе он опоздал бы на самолет. И почта ждала его в  ячейке на
имя Пуатье. Он получил пять конвертов, запер их в стальной ящик, прикованный
к  его  левому запястью, и  поспешил в  отель.  К  половине  десятого  Родин
разомкнул  наручник  и  отпустил Ковальски отдыхать. Его следующее дежурство
начиналось в семь вечера.
     В комнату Ковальски  заглянул  лишь затем, чтобы взять  кольт (Родин не
разрешал ему ходить с пистолетом по улицам) и сунуть его в кобуру  под левой
рукой. Если бы он носил подогнанный по фигуре пиджак, выпирающая кобура была
бы заметна за сотню шагов, но его костюмы, словно сшитые никудышным портным,
висели на нем мешком, несмотря на его габариты. Он  захватил с собой катушку
лейкопластыря  и берет, купленный днем  раньше,  а также пачку итальянских и
французских банкнот, жалованье за прошедшие месяцы, и закрыл за собой дверь.
     У лифта охранник в упор взглянул на него.
     -  Теперь они хотят,  чтобы я позвонил, -  Ковальски указал  на девятый
этаж.
     Охранник ничего не ответил, но не  сводил  с него глаз, пока  не прибыл
лифт и Ковальски не вошел в кабину. Несколько секунд спустя  он  уже выходил
из отеля, на ходу надевая черные очки.
     В кафе напротив мужчина, читавший иллюстрированный журнал, чуть опустил
его,  чтобы  лучше  видеть   Ковальски  сквозь  солнцезащитные  очки.  Поляк
огляделся в поисках  такси и направился к углу квартала.  Мужчина с журналом
покинул кафе  и подошел к мостовой. Маленький "фиат" выскользнул из длинного
ряда припаркованных вдоль тротуара машин и остановился напротив мужчины. Тот
влез в кабину, и "фиат" пополз вслед за Ковальски.
     На углу поляк поймал такси.
     - Фьюмичино, - бросил он водителю. И в аэропорту агент СДЭКЭ не спускал
с него  глаз. Ковальски нашел стойку "Алиталии", заплатил за билеты, заверил
девушку, что  ни чемоданов, ни ручной клади у  него  нет, и услышал в ответ,
что посадка на  рейс Рим - Марсель, время вылета 11.15, начнется через час и
пять минут.
     Чтобы  скоротать  время,  экс-легионер  отправился  в  кафетерий,  взял
чашечку кофе, сел лицом  к огромным стеклянным панелям,  выходящим на летное
поле, и смотрел, как взлетают и садятся самолеты. Он любил аэропорты, хотя и
не понимал,  каким  образом самолетам удается  оторваться от  земли. Большую
часть  жизни рев  авиационных моторов  означал для него приближение немецких
"мессершмиттов", русских  "штурмовиков", американских  "летающих  крепостей"
Потом  их  сменили  самолеты воздушной поддержки  "В-26" или "скайрайдеры" в
Индокитае, "мистери" и "фуги" в Алжире. Теперь, в гражданском аэропорту, ему
нравилось наблюдать, как самолеты, словно большие серебристые  птицы, плавно
приближаются к земле, на мгновение зависая над посадочной  полосой, как  раз
перед  самым касанием. Застенчивый по натуре, он, однако, наслаждался суетой
аэропортов.  Возможно,  размышлял он,  если б  его жизнь сложилась иначе, он
работал бы в одном из них.
     Мысли  его  вернулись  к Сильвии, и густые брови озабоченно  сошлись  у
переносицы. Это несправедливо, сказал он себе, что она должна умереть, а эти
мерзавцы, засевшие в Париже, будут  жить. Полковник  Родин рассказывал ему о
них, о том, как они  предали  Францию,  опозорили армию, уничтожили Легион и
оставили народы  Индокитая и Алжира на  милость  террористов. От  полковника
Родина он не слышал ни слова лжи.
     Объявили его рейс, и через стеклянные двери Ковальски  вышел на залитое
солнцем летное  поле. Самолет стоял  в  сотне  ярдов от здания аэропорта.  С
галереи два агента полковника Роллана  наблюдали, как Ковальски поднялся  по
трапу,  в  черном  берете  и  с заклеенной  пластырем  щекой.  Один  из  них
подтолкнул другого и  усмехнулся. Едва самолет оторвался от земли, взяв курс
на  Марсель,  они   двинулись   к  выходу.  По   пути   один   задержался  у
телефона-автомата, набрал римский  номер, представился по имени  и  доложил:
"Он  улетел.  "Алиталия"  четыре-пять-один.  Посадка  в  Маринане  (Аэропорт
Марселя) в двенадцать десять. Ciao".
     Десять минут спустя донесение поступило в Париж, еще через десять минут
его приняли в Марселе.
     Самолет  "Алиталия" разворачивался  над  бухтой невероятно  синей воды,
заходя  на  посадку  в  аэропорту Маринан.  Миловидная  стюардесса-итальянка
прошла по  проходу  между креслами, проверяя, застегнуты ли ремни, и  села в
последнем  ряду. Она обратила внимание на  пассажира,  сидевшего  перед ней,
который, прильнув к окну, не отрывал взгляда от купающейся в солнечных лучах
дельты Роны, словно никогда не видел ее раньше.
     Это  был  крупный мужчина,  не  понимающий  по-итальянски и  говоривший
по-французски с сильным акцентом, похоже, выходец из стран Восточной Европы.
Черный берет,  черные коротко  стриженные волосы, черные очки, которые он ни
разу  не снял.  Кусок  пластыря на  полщеки.  Наверное, он сильно порезался,
когда брился, подумала стюардесса.
     Самолет приземлился точно по расписанию, подрулил к зданию аэропорта, и
пассажиры направились в зал таможенного досмотра.  Когда  они один за другим
проходили  через  стеклянные двери, низенький  лысоватый  мужчина,  стоявший
рядом с полицейским, проверяющим паспорта, легонько подтолкнул его.
     - Вон тот здоровяк, черный берет, лейкопластырь на  щеке,  -  отошел ко
второму проверяющему и повторил то же самое.
     Пассажиры разделились на две цепочки, чтобы пройти паспортный контроль.
Два полицейских стояли за  турникетами лицом друг  к другу  на расстоянии  в
десять   футов,  а  пассажиры  шли  между  ними,  предъявляя   паспорт   или
удостоверение  личности  и  посадочную  карточку.  Синяя  форма  полицейских
указывала на то, что они служат в ДСТ (Дирексьон де ла Сюрвеянс дюТерритуар,
одно  из  пяти  управлений  Сюрте  Насьональ),  управлении, ответственном за
поддержание порядка на территории Франции и проверку приезжающих иностранцев
и возвращающихся французов.
     Когда  подошла   очередь  Ковальски,   полицейский  едва  удостоил  его
взглядом.  Поставил печать  на желтую посадочную  карточку, бегло просмотрел
удостоверение  личности и взмахом руки предложил ему пройти. Довольный столь
удачным исходом проверки документов, Ковальскн  направился к таможенникам, с
которыми уже  успел  побеседовать лысоватый мужчина,  скрывшийся  за матовой
дверью кабинета начальника таможни.
     - Месье, ваш багаж, - обратился к Ковальски старший  таможенник, указав
на ленту конвейера, у которого ожидали чемоданы другие пассажиры.
     - У меня нет багажа, - ответил Ковальски, нависнув над таможенником.
     - Нет багажа?. Ну, может, у вас есть вещи, облагаемые пошлиной?
     - Нет, у меня ничего нет.
     - Очень хорошо, проходите, месье, - таможенник указал на дверь, ведущую
к стоянке такси.
     Ковальски  кивнул и вышел  в  солнечный  свет.  Сорить  деньгами он  не
привык, поэтому предпочел отправиться в город не на такси, а на автобусе.
     Едва  он  скрылся  из  виду,  несколько  таможенников  окружили  своего
старшего коллегу.
     - Интересно, зачем он им нужен? - спросил один.
     - Похоже, крепкий парень.
     - Едва ли он останется таким, пройдя через  их руки, - заметил  третий,
кивнув в сторону кабинета, в который зашел лысоватый.
     - Хватит  болтать,  пора и за работу, - отрезал  старший таможенник.  -
Сегодня мы уже послужили Франции.
     -  Вернее,  Ie Grand Шарлю, - поправил  его  кто-то из таможенников  и,
когда они разошлись, добавил тихим шепотом:
     - Черт бы его побрал.

        x x x

     Автобус остановился  у  марсельского  отделения  "Эйр  Франс"  в центре
города. Солнце  пекло  даже  сильнее,  чем  в Риме. Август  в Марселе,  имея
несомненные  достоинства,  не  вдохновлял  на  физические  упражнения.  Жара
накрыла город, как эпидемия тяжелой болезни, проникая во все поры, высасывая
силу,  энергию, отбивая  все  желания, кроме  одного:  лежать  в  прохладной
комнате с опущенными жалюзи и работающим на полную мощь вентилятором.
     Затихла  даже Канебьер,  всегда  оживленная  главная  улица  Марселя, с
наступлением темноты превращающаяся в реку огней и веселья. Редкие  прохожие
и  машины медленно  двигались  по ней,  словно  в  потоке патоки.  Ковальски
потребовалось полчаса,  чтобы  найти  такси. Большинство водителей предпочло
вздремнуть где-нибудь в парке под сенью деревьев.
     Следуя по адресу, полученному от Жожо, они выехали на шоссе, ведущее  в
Касиз. На пересечении с  проспектом Освобождения Ковальски попросил водителя
остановить  машину,  сказав,  что  дойдет  пешком. Вырвавшееся  у того  "как
угодно" наилучшим образом показало, что он  думает об иностранцах,  желающих
пройти несколько ярдов по такой жаре, имея в своем распоряжении машину.
     Ковальски подождал, пока такси развернется и скроется из виду. Официант
уличного кафе подсказал ему, как найти переулок,  указанный на листе бумаги.
Дом, похоже, построили  недавно, и Ковальски подумал, что чета Жожо  неплохо
зарабатывает на пирожках и бутербродах, которые они развозили  по платформе.
А  может, у них теперь стационарный  киоск,  о  котором мадам Жожо мечтала с
давних  пор.   Во  всяком  случае,  их  материальное  положение  значительно
улучшилось. Да и Сильвии  лучше расти здесь, чем рядом с портом. При мысли о
дочери  он  остановился как  вкопанный. Что  там  говорил Жожо  по телефону?
Неделя? Может, две? Это невозможно.
     По  ступенькам  он  влетел  в  подъезд, на мгновение  задержался  перед
двойным рядом  почтовых  ящиков.  Гржибовски,  значилось  на  одном из  них,
квартира 23. Второй этаж, подумал Ковальски и решил подняться по лестнице.
     Дверь  квартиры  23  ничем не  отличалась от прочих.  Звонок с кнопкой,
маленькая белая табличка под ним со словом "Гржибовски". Он нажал на кнопку.
Дверь приоткрылась, и толстая палка ударила ему в лоб.
     Удар рассек  кожу,  но череп выдержал. Распахнулись двери  квартир 22 и
24, и из них выскочили люди. Все это заняло не  более полсекунды, но и этого
времени  хватило,  чтобы Ковальски озверел.  Соображал  поляк  медленно,  но
дрался превосходно.
     В  узком коридоре его масса и сила не давали никаких преимуществ. Из-за
его роста конец палки не набрал максимальной скорости, снизив тем самым мощь
удара. Хотя кровь  заливала  глаза, он сумел  разглядеть, что перед ним двое
мужчин и по двое с каждой  стороны. Чтобы драться, ему требовался простор, и
он рванулся в квартиру 23.
     Мужчина, стоявший перед ним, отлетел назад, руки остальных  тянулись  к
его шее, пиджаку.  Оказавшись  в  комнате, он  выхватил "кольт" и  один  раз
выстрелил  в дверной проем. В момент  выстрела что-то тяжелое ударило его по
руке, бросив ее вниз.
     Пуля раздробила  коленную  чашечку одному из нападающих, и тот рухнул с
громким воплем. От второго удара по запястью пальцы онемели и пистолет выпал
у него из руки. Секундой позже  все пятеро  навалились на него. Потом доктор
подсчитал, что Ковальски не менее двадцати раз ударили  по голове дубинками,
налитыми свинцом, прежде  чем он потерял  сознание. Ему порвали  левое  ухо,
сломали нос, лицо превратилось в кровавую маску.
     Дважды Ковальски почти дотягивался до пистолета,  пока  чья-то нога  не
отбросила его в  дальний  угол. Когда его все-таки свалили на  пол, на ногах
осталось только трое нападавших.
     Наконец огромное тело застыло, и  лишь струйка крови из рваной раны  на
лбу показывала, что Ковальски еще жив.  Трое агентов  стояли над ним, тяжело
дыша,  обливаясь  потом.  Мужчина  с  простреленным  коленом,  обхватив  его
красными от крови руками, привалился к стене у двери. Лицо его побледнело, с
посеревших от  боли губ непрерывным потоком  срывались ругательства.  Второй
стоял  на коленях, медленно раскачиваясь взад-вперед, прижимая  руки к паху.
Третий лежал на ковре лицом вниз рядом с  поляком. На его  левом виске, куда
со всего размаху угодил кулак Ковальски, наливался синяк.
     Борьба продолжалась лишь три минуты.
     Командир группы перевернул Ковальски  на  спину, приподнял веко  левого
глаза. Затем подошел  к  телефонному  аппарату,  стоящему  на подоконнике, и
набрал местный номер.
     Он все еще тяжело дышал. Трубку на другом конце провода сняли сразу же.
     -  Мы его  взяли... -  доложил старший агент. - Сопротивлялся?  Еще как
сопротивлялся... Он  выстрелил  один  раз, угодил в  коленную чашечку Грини.
Капетти остался  без  яиц,  а Виссар отключился... Что?.. Да, поляк жив, как
приказывали...  Иначе  он  не  вывел  бы  из  строя троих...  Да,  ему  тоже
досталось. Нет, он без  сознания. Послушайте, нам не нужен  "черный  ворон",
пришлите лучше пару машин "скорой помощи". И побыстрее.
     Он  швырнул  трубку  на рычаг.  По  всей  комнате  валялась разломанная
мебель.  Теперь  она годилась разве что на дрова.  Они-то думали,  что поляк
отступит к лестнице,  и не позаботились о том,  чтобы вынести мебель. Он сам
пострадал от этого. Кресло, которое  бросил поляк одной рукой, угодило ему в
грудь, и каждый вздох причинял боль. Чертов  поляк, подумал он, эти мерзавцы
из управления не предупредили, с кем придется иметь дело.
     Через пятнадцать  минут к  дому  подъехали две машины  "скорой помощи".
Врач поднялся  на  второй этаж. Ковальски  он осматривал  пять  минут. Затем
закатал  ему  рукав и сделал укол. Санитары  положили  поляка на  носилки и,
сгибаясь под тяжестью тела,  двинулись к  лифту. Врач повернулся к  раненому
корсиканцу, привалившемуся к стене в луже крови.
     Он  решительно  отвел руки корсиканца от колена,  взглянул  на  рану  и
присвистнул.
     - Ясно.  Морфий и госпиталь. Я сделаю вам  укол,  и вы забудетесь.  Это
все, чем я могу вам сейчас помочь. А после  операции вам, по всей видимости,
придется менять профессию.
     Грини ответил новыми ругательствами.
     Виссар уже  сидел,  обхватив голову  руками, но  еще не пришел  в себя.
Капетти стоял у  стены, его рвало. Двое  агентов взяли его под руки и вывели
из комнаты. Он еле передвигал ноги. Командир группы помог подняться Виссару.
Санитары второй машины "скорой помощи" унесли Грини.
     С порога  командир  шестерки  агентов  в последний раз оглядел комнату.
Врач стоял рядом.
     - Как после смерча, а?
     - Местное  отделение  наведет порядок, - ответил корсиканец. -  Это  их
квартира.
     С этими словами он захлопнул дверь. Затем поочередно закрыл квартиры 22
и 24. Там обстановка осталась нетронутой.
     - Соседей нет? - спросил врач.
     - Нет. Мы сняли целый этаж.
     Врач, а следом за ним  и корсиканец, поддерживающий Виссара, спустились
к машинам.
     Двенадцать  часов  спустя,  проехав  полстраны,  Ковальски  оказался  в
подземной камере, похожей на  древнюю крепость тюрьмы в окрестностях Парижа.
Выкрашенные  в белый цвет  стены, в пятнах, с нацарапанными ругательствами и
молитвами. Жарко,  тесно, устоявшийся  запах  карболки, мочи и  пота.  Поляк
лежал лицом вверх на узкой железной койке с ножками, вмурованными в бетонный
пол.  Тонкий  матрац,  свернутое  одеяло  под головой, никакого  постельного
белья. Толстые ремни  охватывали его лодыжки, бедра, запястья.  Еще  один  -
грудь. Он все еще не пришел в сознание, дышал глубоко и неровно.
     С лица  Ковальски смыли  кровь, рваную  рану  на  лбу  и ухо зашили, из
ноздри сломанного носа  торчал кончик свернутого в трубочку пластыря, сквозь
приоткрытые  губы  виднелись корешки  двух  сломанных  передних  зубов. Лицо
представляло собой сплошной синяк.
     Несмотря  на  густые черные волосы, покрывающие  грудь,  плечи и живот,
синяки  проглядывали  и  на  теле  -  результат   ударов  кулаками,  ногами,
дубинками. На правой руке белела повязка.
     Мужчина в белом халате закончил осмотр,  выпрямился и убрал стетоскоп в
саквояж. Повернулся и кивнул второму мужчине, стоящему сзади. Тот постучал в
дверь. Она распахнулась, и мужчины вышли в коридор.  Тюремщик закрыл дверь и
задвинул два огромных стальных засова.
     - Он что, попал под грузовик? - спросил врач, пока они шли по коридору.
     - Шесть человек едва справились с ним, - ответил полковник Роллан.
     - Ну, они потрудились на славу. Едва не убили его. Если б он от природы
не был здоров как бык...
     - Другого выхода не было. Он уложил троих.
     - Прямо-таки сражение.
     - Совершенно верно. Так что  с ним? -  Возможно, трещина в правой руке,
без рентгена  сказать трудно,  оторванное левое  ухо,  рваная  рана на  лбу,
сломанный   нос.   Многочисленные   порезы  и   синяки,  слабое   внутреннее
кровотечение, которое  может  усилиться,  а  может  и  прекратиться. У  него
феноменальное здоровье,  во  всяком  случае, было.  Меня  беспокоит  голова.
Сотрясение  мозга, это несомненно, не знаю только, легкое или сильное. Череп
цел, но в  этом  нет вины ваших  людей. Просто у него череп, как из слоновой
кости. Но сотрясение  мозга может привести к необратимым  последствиям, если
его не оставить в покое.
     - Мне  нужно  задать  ему  кое-какие  вопросы, - полковник  разглядывал
кончик сигареты.
     Они остановились. Тюремный лазарет  находился в одной стороне, лестница
из подземелья  -  в другой.  Во взгляде, брошенном тюремным врачом на  главу
Отдела противодействия, чувствовалась неприязнь.
     - Это  тюрьма.  И в ней, естественно,  находятся  люди,  посягнувшие на
безопасность государства. По всей тюрьме, кроме этого  коридора, - он имел в
виду  коридор, из которого  они только что  вышли, -  выполняется  любое мое
указание, если речь  идет  о здоровье заключенных.  Там  - ваша вотчина. Мне
ясно дали понять,  что происходящее в том  коридоре меня не касается и  я не
имею права ни во что  вмешиваться. Но  я  должен заявить следующее. Если  вы
начнете  "задавать вопросы"  этому  человеку  до  того,  как он  поправится,
используя ваши методы, он умрет или станет полным идиотом.
     Полковник Роллан спокойно выслушал доктора.
     - Как скоро он придет в себя? - спросил он, когда тот закончил.
     Врач пожал плечами.
     - Точного ответа дать  не могу. Может, завтра, может, через много дней.
Даже  если сознание  вернется к нему,  его нельзя  допрашивать с медицинской
точки зрения по меньшей мере две недели. Подчеркиваю, по меньшей мере. И это
при условии, что у него легкое сотрясение мозга.
     - Есть же специальные лекарства, - вставил полковник.
     - Да, есть. Но я не собираюсь выписывать их. Скорее всего, вы достанете
их и без меня, наверняка достанете. Но от меня  вы  их не получите. В  любом
случае, едва  ли вы сможете узнать у него что-то важное. Разум его помутнен,
речь будет бессмысленной.  Психотропные  средства могут  окончательно свести
его  с  ума.  Полагаю,  пройдет недели,  прежде  чем  он откроет  глаза. Вам
остается только ждать.
     Он повернулся и зашагал к тюремному лазарету. Но врач ошибся. Ковальски
открыл глаза через три дня, 10 августа. В тот же день состоялся его первый и
единственный допрос.

        x x x

     После  возвращения  из  Брюсселя  Шакал три дня посвятил  подготовке  к
отъезду во Францию.
     С  новым  водительским   удостоверением,  выданным  Александру  Джеймсу
Квентину Даггэну,  он  съездил в Фэнам Хауз,  офис  "Отэмэбил асошиэйшн",  и
получил международное водительское удостоверение на то же имя.
     Купил  в  комиссионном  магазине,  специализирующемся  на  товарах  для
туристов и путешественников, три кожаных чемодана. В  первый уложил  одежду,
которая в случае  необходимости позволяла ему сойти за  пастора Пера Иенсена
из Копенгагена.  Перед  тем  как уложить  вещи  в чемодан,  он спорол  метки
датской  фирмы с  трех рубашек,  купленных  в  Копенгагене,  и  заменил  ими
английские ярлычки  на рубашке, высоком воротнике и манишке, приобретенных в
Лондоне.  В  чемодан легли также ботинки, носки, нижнее белье и  темно-серый
костюм,  который  в один миг обратили бы  Шакала в пастора Иенсена. В тот же
чемодан он  сложил  наряд американского  студента Марти Шульберга: туфли  из
мягкой кожи, носки, джинсы, футболки и ветровку.
     Взрезав  подкладку чемодана, он всунул между двумя слоями  кожи боковой
стенки  паспорта  обоих  иностранцев.  К  одежде добавились датская  книга о
французских  кафедральных  соборах,   две  пары   очков,  для  датчанина   и
американца,  соответственно  в  золотой  и роговой  оправах,  два  комплекта
контактных линз. аккуратно завернутых в папиросную бумагу, краски  для волос
и кисточки.
     Во  второй чемодан попали ботинки, носки, рубашка и брюки  французского
производства, которые  он купил в Париже,  вместе  с длиннополой  шинелью  и
черным беретом.  За подкладку этого чемодана  Шакал засунул документы  Андре
Мартина, француза средних лет.  В чемодане осталось еще достаточно места для
стальных трубок, в которых находились компоненты ружья и патроны.
     В третий, чуть  меньший по размерам чемодан  он сложил  вещи Александра
Даггэна:  туфли,  нижнее   белье,  рубашки,  галстуки,   шейные  шарфы,  три
элегантных  костюма.  За  подкладкой  он   спрятал  несколько  тонких  пачек
десятифунтовых  банкнот,  всего   тысячу  фунтов,  которые  снял  со  своего
банковского счета по приезде в Лондон.
     Каждый чемодан  он тщательно запер, а ключи закрепил на  общем  кольце.
Серый  костюм,  вычищенный  и выглаженный,  висел  в  шкафу.  Во  внутреннем
нагрудном  кармане  лежали паспорт, водительские удостоверения, английское и
международное, и бумажник с сотней фунтов стерлингов.
     Кроме трех чемоданов  он намеревался взять  с собой маленький  саквояж,
куда положил бритвенные принадлежности, пижаму,  губку и полотенце, а  также
последние  приобретения - подвязку  для  протеза  из тканой ленты, мешочек с
двумя   фунтами   гипса,   несколько   рулонов   бинта,  полдюжины   катушек
лейкопластыря,  три пачки ваты и большие ножницы с притупленными, но мощными
лезвиями.  Саквояж он  решил носить  с собой, так  как по  опыту  знал,  что
таможенники в любом аэропорту менее всего  обращают внимание на ручную кладь
и обычно досматривают чемоданы.
     Купив все необходимое и уложив вещи,  Шакал завершил этап подготовки. В
душе он надеялся, что ему не придется превращаться  ни в пастора Иенсена, ни
в Марти  Шульберга.  Однако хотел иметь свободу маневра на  тот случай. если
полиция все-таки заинтересуется Александром Даггэном.
     Андре Мартин,  в отличие от датчанина и американца,  играл в  его плане
наиважнейшую роль. Поэтому чемодан  с вещами студента и пастора мог навсегда
остаться в камере хранения  после завершения операции. В то же время он  мог
воспользоваться документами одного из  них,  чтобы  покинуть  Францию. Андре
Мартин  и  ружье  также  не представляли  для  него никакой  ценности  после
выполнения задания.  Так  что,  въезжая  во  Францию с  тремя  чемоданами  и
саквояжем,  он рассчитывал, что при возвращении его  багаж полегчает  на два
чемодана.
     Теперь  оставалось  дождаться лишь  двух листков  бумаги.  Одного  -  с
номером  телефона  в   Париже,  по  которому  он  мог  получать  достоверную
информацию,  касающуюся состояния боеготовности охраны президента. Второго -
с уведомлением  о  поступлении 250  тысяч долларов на его  банковский  счет,
подписанным герром Мейером из Цюриха.
     Чтобы не тратить время попусту,  он учился ходить, прихрамывая  на одну
ногу.  Два  дня  спустя  он  добился  нужного  эффекта:   со  стороны  могло
показаться, что  у  него  действительно сломана нога или повреждена коленная
чашечка.
     Первое письмо  прибыло  утром  9  августа.  На  конверте стоял  римский
штемпель. Шакал прочел:
     "Ваш друг будет ждать по телефону Молитор 5901. Представьтесь  словами:
"Говорит Шакал". Вам ответят: "Говорит Вальми". Удачи".
     Письмо из Цюриха поступило через два дня,  утром 11 августа.  Он широко
улыбнулся,  вглядываясь в указанные в тексте  цифры.  Теперь он богат, если,
конечно, останется в живых, а  в успехе  он не сомневался.  Все продумано до
мелочей, он полагался на трезвый  расчет, а не на случай. А после завершения
операции ему причитались еще 250 тысяч.
     По телефону он заказал билеты на самолет, вылетающий утром 12 августа.

        x x x

     Тишину подвала нарушало лишь тяжелое, но ровное дыхание пятерых мужчин,
сидящих  за  столом,  и хрипы шестого,  привязанного к  массивному  дубовому
креслу, стоящему  перед ними.  Темнота не  позволяла  судить  ни о  размерах
подвала,  ни о  цвете его стен.  Единственное пятно света вырывало  из  тьмы
кресло  и  заключенного.  Свет  падал  от  обычной настольной  лампы,  какой
пользуются  при чтении, но здесь  она была куда большей мощности и  яркости,
добавляя  немало  тепла к удушающей  жаре подвала. Лампа  крепилась к левому
углу стола так, что свет бил в глаза мужчины, находящегося в  шести футах от
нее.
     Отсвет падал и на  поверхность стола, выхватывая кончики пальцев, кисть
руки, запястье, сигарету с поднимающимся к потолку дымком.
     Столь  яркий  свет не  позволял сидящему  в  кресле  что-либо  увидеть.
Поэтому он  не знал, сколько  человек и кто  именно его допрашивает.  Он мог
разглядеть их, лишь отойдя в сторону.
     Но подняться с кресла он  не мог. Широкие  ремни с толстыми подкладками
держали  крепко. Ноги  были привязаны к  передним ножкам  кресла,  руки  - к
подлокотникам. Еще один ремень охватывал талию, второй - массивную волосатую
грудь. Подкладки ремней пропитались потом. От каждой из четырех ножек кресла
уходил в пол L-образный стальной кронштейн.
     Стол, за которым  сидели  мужчины, отличался от  обычного узкой  щелью,
окантованной медью. С одной  стороны на окантовке была выгравирована шкала с
цифрами. Из щели выступал медный стержень с  бакелитовой рукоятью  на конце.
Стержень мог перемещаться по  щели. Тут же был и выключатель. Рука одного из
мужчин лежала рядом со стержнем. Черные волосы на ней стояли дыбом.
     Два  провода  отходили  вниз,  один  -  от  выключателя,  другой  -  от
регулятора  тока, к маленькому  трансформатору на  полу. От него  толстый, в
черной изоляции кабель тянулся к большой розетке в стене.
     В дальнем конце подвала, позади ведущих допрос,  за деревянным  столом,
спиной к ним, сидел  еще один мужчина. На стоящем перед ним магнитофоне  над
словом "включен" горел зеленый огонек, но кассеты с пленкой не вращались.
     Казалось,  что тишину подвала можно пощупать. Рубашки мужчин прилипли к
разгоряченным телам. Воняло потом, металлом,  мочой,  блевотиной. Но всю эту
вонь забивал еще один, более сильный,  безошибочно узнаваемый запах страха и
боли.
     Наконец мужчина в центре заговорил:
     - Мой дорогой Виктор. Вы  все равно расскажете нам обо  всем. Возможно,
не  сейчас,  но расскажете. Вы -  храбрый человек. Мы это  знаем. Мы  отдаем
должное вашему мужеству.  Но даже вам не  выдержать.  Почему не начать прямо
сейчас? Вы думаете, полковник  Родин не позволил бы вам открыть рот, окажись
он в  этом  подвале?  Наоборот, он приказал  бы вам  говорить.  Он  в  курсе
современных методов допроса. Он рассказал бы все сам, чтобы не причинять вам
новых страданий. Вам хорошо известно, что в  конце концов язык развязывается
у  всех. Не  так  ли,  Виктор?  Вам  приходилось  видеть, как  они  начинали
говорить? Никто не может молчать, молчать и молчать.  Расскажите  нам все, и
вас  уложат в  постель. Вы  будете спать, сколько захотите. Никто не посмеет
потревожить вас...
     Мужчина  в  кресле  поднял разбитое  лицо,  блестящее  от  пота.  Глаза
оставались закрытыми то ли из-за огромных синяков, то ли из-за яркого света.
Лицо  смотрело  в сторону  стола и темноты за ним,  рот раскрылся, но вместо
слов  с  губ  сорвалась  маленькая  струйка  блевотины  и  стекла  в   лужу,
образовавшуюся  у  него  между  ног.  И  одновременно  всклокоченные  волосы
качнулись из стороны в сторону.
     Ведущий допрос продолжил:
     - Виктор, дорогой. Ваша стойкость просто  удивительна. Мы это признаем.
Вы  уже побили  все рекорды.  Но даже вам  не  удастся выстоять. Нам спешить
некуда, Виктор, Если потребуется, мы будем держать вас здесь в течение дней,
недель. Не будет  ни сна, ни забытья.  Теперь это возможно. Есть специальные
лекарства. Допросы третьей степени  канули в Лету,  может,  это и к лучшему.
Так  почему  вы  молчите?  Мы понимаем, что  такое  боль. Но  эти  маленькие
"крокодильчики"  (Разжимные электрические  контакты),  они  не понимают. Они
ничего  не понимают,  Виктор... Скажите нам, что  они делают в  этом отеле в
Риме? Чего они ждут?
     Упавшая  на грудь громадная  голова медленно  качнулась справа  налево,
словно   заплывшие   глаза   поочередно   рассматривали   маленькие   медные
"крокодильчики",  вцепившиеся в  соски,  и еще  один,  побольше, на  головке
полового члена.
     Руки говорившего, освещенные  лампой, лежали перед  ним, тонкие, белые,
спокойные.  Он подождал еще несколько секунд. Затем  одна рука отделилась от
другой,  большой палец  спрятался  в  ладонь,  а  четыре  остальных,  широко
растопыренных подушечками коснулись стола.
     Мужчина,  сидевший  с  края,  у   электрического  выключателя,  перевел
стержень от цифры два к  цифре  четыре  и  указательным  и  большим пальцами
взялся за выключатель.
     Растопыренные  пальцы собрались  в  кулак, большой  поднялся  вверх,  а
затем, совершив полуоборот, указал в стол, давая команду: "Пошел!" Мужчина с
края замкнул электрическую цепь.
     Маленькие  металлические   "крокодильчики",   соединенные  проводами  с
выключателем,  ожили,  едва   слышно  зажужжав.  Гигантское  тело  в  кресле
поднялось в  воздух,  словно его  подбросила сзади невидимая  рука.  Кожаные
ремни, казалось,  впились не только в кожу, но  и в  кости.  Глаза,  до того
полностью скрытые в распухших веках, вылезли из орбит, уставившись в потолок
над головой. Рот раскрылся, и демонический крик вырвался из легких.
     Виктор Ковальски сломался в  четыре часа десять минут пополудни,  и тут
же закрутились магнитофонные кассеты.
     Когда  он  начал   говорить,  вернее,   бормотать  что-то   бессвязное,
перемежаемое  воплями и всхлипываниями, спокойный голос мужчины в центре раз
за разом выводил Ковальски на интересующие их события.
     Разжимные электрические контакты.
     -  Почему они там, Виктор... в том отеле...  Родин, Монклер и Кассон...
чего  они боятся...  где  они были,  Виктор... с  кем виделись... почему они
никого не принимают... расскажи  нам, Виктор...  почему  Рим... что было  до
Рима... почему Вена, Виктор... где в Вене... в каком отеле... почему они там
оказались, Виктор...
     Ковальски  смолк навсегда  через пятьдесят  минут, но  и его  последние
слова,  сорвавшиеся  с  губ  перед тем,  как он  потерял сознание, попали на
магнитофонную  ленту. Мужчина в центре еще две-три минуты продолжал задавать
вопросы, прежде чем понял,  что ответов больше не будет. Он  дал  знак своим
подчиненным. Допрос окончился.
     Кассету с  записью  сняли  с  магнитофона  и  на  машине  доставили  из
тюремного подвала вблизи Парижа в штаб-квартиру Отдела противодействия.
     Солнечный день, согревший мостовые Парижа, перешел в золотые сумерки. В
девять   часов   зажглись  фонари.  Вдоль   берегов   Сены,  рука  об  руку,
прогуливались парочки,  неторопливо, словно  смакуя никогда не повторяющийся
коктейль полумрака, любви и юности. В открытых кафе у  воды царило  веселье,
звенели  бокалы, слышались  приветствия  и  шутки,  извинения и комплименты,
завязывались  знакомства   и  возникали  размолвки.  Велика   магия  Сены  в
августовский  вечер. Даже туристов прощали за  то, что  они приехали в Париж
вместе с их долларами.
     Шум веселья не проникал в маленький кабинет в здании неподалеку от Порт
де  Лилья.  Трое мужчин сидели  вокруг магнитофона  с медленно  вращающимися
кассетами. Они работали. Один ведал переключателями,  то включая магнитофон,
то перематывая пленку назад и пуская вновь, следуя командам второго мужчины.
Тот, в наушниках, пытался  выискать в какофонии звуков  слова,  имеющие хоть
какой-то смысл. Зажав  сигарету в зубах, со  слезящимися  от  поднимающегося
вверх  табачного дыма глазами, он давал знак оператору, что хочет прослушать
вновь тот или иной кусок. Иногда он полдюжины  раз прокручивал один и тот же
десятисекундный отрезок. Затем диктовал услышанное.
     Третий  мужчина, молодой  блондин, сидел за  пишущей машинкой и печатал
под диктовку. Вопросы, заданные в подвале, разбирались легко, слышались ясно
и  четко.  Ответы  были  куда более бессвязными.  Блондин печатал текст, как
интервью. Каждый вопрос начинался с красной строки и с заглавной буквы  "В".
Ответ шел строкой ниже  и начинался с заглавной  буквы "О". В ответах  слова
часто  разделялись  многоточиями,  так  как  в  этих  местах  уловить  смысл
услышанного не представлялось возможным.
     Они закончили около полуночи. Несмотря на открытое окно, воздух посинел
от  сигаретного дыма. Они  встали, потянулись, разминая застывшие от долгого
сидения  мышцы. Тот,  что нажимал на  клавиши магнитофона,  снял  телефонную
трубку, попросил соединить  его с городом, набрал номер. Мужчина в наушниках
снял их и  перекрутил пленку назад. Блондин вынул из машинки последний лист,
вытащил  копирку и начал  раскладывать стопку листов по  экземплярам. Первый
предназначался  полковнику  Роллану,  второй  -  в  дело,   третий   -   для
размножения, если Роллан счел бы необходимым ознакомить с протоколом допроса
руководителей других подразделении СДЭКЭ.
     Полковника Роллана  нашли в  ресторане, где он обедал с  друзьями.  Как
обычно,  элегантный  холостяк  был  остроумен и галантен и  его  комплименты
присутствующим  дамам оценивались по  достоинству  если  не  мужьями, то  их
женами. Когда официант попросил его к телефону, он  извинился и вышел  из-за
стола. Взяв трубку, полковник коротко представился:
     "Роллан" -  и подождал, пока человек на  другом конце  провода  назовет
себя и скажет пароль.
     Роллан  сделал  то  же  самое,  вставив  в  первое  предложение заранее
оговоренное  слово.   Подслушавший  этот  разговор  узнал   бы,  что  машина
полковника, находящаяся в  ремонте, починена и полковник может  забрать ее в
любое  удобное для него  время.  Роллан  поблагодарил человека,  сообщившего
приятную новость, и положил трубку. Он вернулся к столу, но через пять минут
распрощался с друзьями, сославшись на  то, что  завтра у него трудный день и
он  должен  выспаться. И  спустя  десять минут  один в машине мчался  по еще
оживленным улицам к более тихому Порт де Лилья. В начале  второго он вошел в
кабинет, снял превосходно сшитый пиджак, попросил ночного дежурного принести
кофе и позвал своего помощника.
     Первый   экземпляр  показаний   Ковальски  и   чашечку   кофе  принесли
одновременно.  Он  быстро  пробежал  все  двадцать  шесть  страниц,  пытаясь
выхватить главное из того, что сказал едва пришедший в себя легионер. Где-то
в середине он  зацепился за несколько фраз, заставивших его нахмуриться, но,
не задерживаясь на них, дочитал досье до конца.
     Второй  раз он читал  не спеша,  более  внимательно,  обдумывая  каждый
абзац.  Затем  взял  со  стола черную  ручку  и, читая текст в  третий  раз,
вычеркнул слова и предложения,  касающиеся  Сильвии,  ее болезни, Индокитая,
Алжира, Жожо, Ковача,  корсиканских мерзавцев. Легиона.  Все это он  знал, и
его это не интересовало.
     Кроме Сильвии, иногда упоминалась какая-то Жюли. Раньше Роллан о ней не
слышал, но вычеркнул и ее. После этого  протокол допроса сократился до шести
страниц. Теперь предстояло понять, что же удалось вырвать из Ковальски. Рим,
три главаря  ОАС в  Риме. Ничего  нового. Но почему они в Риме?  Этот вопрос
задавался восемь раз. Ответы практически не отличались. Они не хотят,  чтобы
их  похитили,  как  Арго в феврале.  Естественно, не хотят, подумал  Роллан.
Неужели он напрасно потратил время, организовав захват Ковальски? Одно слово
легионер  произнес, вернее, пробормотал дважды,  отвечая  на  этот  заданный
восемь раз вопрос. Секрет. Или это прилагательное? Но в их пребывании в Риме
не было ничего секретного. Значит, существительное. Какой секрет?
     Роллан в  десятый раз дочитал текст до конца,  вновь вернулся  к первой
странице.  Три оасовца  в  Риме.  Они  там,  потому что не хотят,  чтобы  их
похитили. Они не хотят, чтобы их похитили, потому что знают секрет.
     Роллан иронически улыбнулся.  Он не хуже генерала Гибо понимал, что  не
страх заставил Родина прятаться за спины телохранителей.
     Значит, им известен секрет. Какой  секрет? Похоже, связанный с каким-то
событием  в  Вене.  Столица  Австрии упоминалась трижды, хотя сначала Роллан
подумал, что  Ковальски говорит  о Вьене (Вена (Vienna)  и  В ь е н (Vienne)
по-французски  произносятся  практически   одинаково),  городке  в  двадцати
километрах к  югу  от  Лиона. Но, возможно,  все-таки Вена, а не французский
провинциальный городок.
     Они встречались  в Вене. Затем приехали в Рим и поселились  в отеле под
охраной, чтобы исключить похищение и последующий допрос, на котором придется
выдать секрет. Секрет как-то связан с Веной.
     В  последовательности  событий  зияли  прорехи.  Заполнить  их  уже  не
удастся,  в  три  часа  ночи ему  сообщили, что  второго допроса  не  будет:
Ковальски умер. Или из показаний можно выудить что-то еще?
     И Роллан начал выписывать слова, вроде бы выпадающие из текста. Клейст,
человек по фамилии Клейст. Ковальски, поляк по национальности,  произнес это
слово  правильно, и Роллан, помнящий немецкий с военных лет, записал его как
полагается, в отличие от дешифровщика, допустившего ошибку. Но человек ли? А
может, место?  Он  позвонил на коммутатор  и  попросил  найти  в  телефонном
справочнике  жителя Вены по фамилии Клейст или место под таким же названием.
Ответ  поступил  через  десять  минут. Клейсты  занимали в  справочнике  две
колонки, все личные телефоны.  Кроме того, в  справочнике значились  частная
школа Эвальда Клейста для мальчиков и пансион Клейста на Брукнералле.
     Роллан  записал  оба,  но подчеркнул  пансион Клейста. Затем  продолжил
чтение.
     Несколько раз Ковальски упоминал какого-то иностранца, к которому питал
смешанные чувства. Иногда характеризовал его, как "bоn",  то есть хороший, в
других случаях, как "facheur", то  есть зануда. В пять утра полковник Роллан
приказал принести  ему  кассету и  магнитофон  и  целый  час  вслушивался  в
звучащие с пленки голоса. Выключив магнитофон, он  коротко выругался и, взяв
ручку, внес в текст несколько изменений.
     Ковальски сказал, что иностранец "blond", блондин, а не "bоn". А слово,
сорвавшееся  с разбитых губ и  записанное как  "facheur", в действительности
являлось совсем другим  словом - "faucheur" (По произношению эти слова очень
близки: фашер и фош?р), то есть убийца.
     Дальнейшее уже  не  составляло  особого труда.  Слово "шакал",  которое
Роллан ранее вычеркивал отовсюду, полагая, что Ковальски называет так людей,
схвативших и  допрашивавших  его, приобрело  иной смысл.  Оно стало  кодовым
именем убийцы со светлыми  волосами,  иностранца,  с которым три главаря ОАС
встретились  в  пансионе Клейста  в  Вене за  несколько  дней  до того,  как
поселиться в Риме под усиленной охраной.
     Теперь Роллан  мог объяснить,  чем вызвана  волна  ограблений банков  и
ювелирных магазинов, сотрясающая Францию  в последние восемь недель.  Услуги
блондина стоили  денег.  И не вызывало сомнений, какое задание получил он от
ОАС,  раз  речь шла о миллионах франков. Ради пустяка блондина  звать  бы не
стали.
     В семь утра Роллан  позвонил  дежурному и продиктовал  срочную депешу в
венское   отделение   СДЭКЭ,   нарушив    тем    самым   внутриведомственную
договоренность о том, что все дела в Вене  ведет бюро  R3 (Западная Европа),
Затем велел принести все  копии  протокола допроса Ковальски  и запер  их  в
сейф.  И  сел  писать  донесение,  адресованное  только одному  человеку,  с
пометкой "Прочесть лично".
     В  донесении он  коротко  упомянул  об  операции,  проведенной  по  его
инициативе,  результатом   которой   стало  пленение  Ковальски:  о  приезде
экс-легионера  в  Марсель,  куда  его  заманили ложным  известием  о болезни
близкого ему человека, о действиях агентов Отдела противодействия, допросе и
полученном признании.  Он  также отметил, что в схватке с экс-легионером два
агента стали калеками, а он  сам, чувствуя, что уйти  не удастся,  попытался
покончить с собой  и его пришлось срочно  госпитализировать.  Именно там, на
смертном одре, он во всем и признался.
     Далее следовало само признание и пояснения Роллана. Покончив с этим, он
помедлил,  прежде  чем  перейти к последнему  абзацу,  оглядел крыши  домов,
позолоченных восходящим солнцем. Роллан пользовался  репутацией  человека, и
он  знал об  этом,  который ничего не  преувеличивает  и  никогда не сгущает
краски. Поэтому  он  и  задумался, прежде  чем  вновь  склониться над листом
бумаги.
     "В настоящее время продолжается поиск доказательств существования этого
заговора.   Однако   если  расследование   подтвердит,   что   вышесказанное
соответствует действительности, приведенный выше план покушения представляет
собой, с моей точки зрения, наиболее опасную идею, выношенную террористами в
стремлении  уничтожить  президента  Франции.  Если  таковой  план имеется  и
наемник-иностранец, о  котором  мы  ничего не знаем,  кроме  кодового  имени
Шакал, действительно получил задание убить президента Франции и сейчас ведет
подготовку покушения,  мой долг информировать вас, что, по моему  убеждению,
положение критическое. Нация в опасности".
     Полковник Роллан сам отпечатал донесение, чего не бывало ранее, заклеил
конверт,  приложил  к нему  личную  печать, надписал адрес и поставил вверху
гриф  наивысшей степени секретности. Затем сжег черновики и смыл пепел водой
в маленькой раковине в углу кабинета.
     Вымыл  руки  и  лицо.  Вытираясь   полотенцем,  глянул  в  зеркало  над
раковиной. Лицо, которое он увидел, к его  великому сожалению,  теряло былую
привлекательность. Худощавое, столь энергичное в юности и столь импонирующее
женщинам в более зрелые годы, оно становилось все более усталым, утомленным.
Слишком  многое он испытал,  слишком  много узнал  о  тех  низостях, на  кои
способен человек в борьбе  с себе  подобными за выживание. Обманы, хитрости,
необходимость посылать  людей на смерть или на убийство, на пытки в подвалах
или  на добывание нужных  сведений теми же пытками, раньше времени состарили
главу Отдела противодействия. И сейчас он выглядел не на пятьдесят четыре, а
на все шестьдесят лет.  Глубокие складки от носа к уголкам рта, темные метки
под глазами, совершенно белые виски, недавно еще чуть тронутые сединой.
     В  конце года, сказал он себе, я  обязательно должен вырваться из  этой
круговерти.  Лицо  печально  глянуло   на  него.   Неверие  или  смирение  с
неизбежным?  Может, лицо знало  лучше, чем  разум? Уйти  после стольких  лет
просто  невозможно.  И  придется  тянуть  этот  воз  до  конца  своих  дней.
Сопротивление,  тайная  полиция,  служба  безопасности  и,   наконец,  Отдел
противодействия. Сколько людей, сколько крови,  говорил он лицу в зеркале. И
все  ради Франции. А помнит ли  об  этом Франция? Лицо  смотрело на него  из
зеркала и молчало. Потому что они оба знали ответ.
     Полковник  Роллан  вызвал  к   себе  мотоциклиста-посыльного.  Попросил
принести в кабинет  яичницу, рогалики,  масло  и  кофе, на этот раз  большую
чашку с молоком, а также две таблетки аспирина, чтобы снять головную боль от
бессонной ночи. Он отдал  посыльному запечатанный конверт, приказав  отвезти
его по указанному адресу. Намазал рогалик маслом, съел его вместе с яичницей
и  с  чашкой кофе подошел к окну, обращенному к центру  Парижа. Вдали он мог
различить шпили  Нотр-Дам и, в  жарком утреннем мареве, повисшем над  Сеной,
вершину Эйфелевой башни. Рабочий день, 11 августа, уже вступил в свои права,
часы  показывали   начало  десятого,  и  многие,  возможно,  успели  ругнуть
мотоциклиста  в   черном  комбинезоне,  в  реве   сирены  лавирующего  между
автомобилями. Мчался он в Министерство внутренних дел.
     Удастся ли предотвратить угрозу, о которой говорится в  депеше, лежащей
сейчас в  кармане мотоциклиста? -  думал  полковник  Роллан.  От этого будет
зависеть, сохранит ли он  работу, с которой собирался уйти на пенсию в конце
года.

        Глава 9

     Тем же  утром, но чуть  позже министр внутренних  дел Франции  сидел за
своим  столом  и  мрачно  обозревал  в окно залитый  солнцем круглый  двор и
украшенные гербами Франции кованые ворота, выходящие на площадь  Бово,  куда
вливались потоки транспорта с Фобур Сен-Оноре и проспекта Мариньи и обтекали
полицейского, регулирующего их движение с возвышения в центре площади.
     С двух других магистралей, проспекта  Миромениль  и улицы Соссэ, машины
врывались на площадь  по  свистку регулировщика,  пересекали ее  и  исчезали
среди  домов.  А он,  казалось, играл  с пятью транспортными  потоками,  как
матадор  играет с  быком, спокойно, уверенно, с достоинством  и мастерством.
Роже   Фрей  завидовал  решительности,  с   которой   регулировщик  выполнял
порученное ему дело.
     У ворот министерства  два  жандарма  также наблюдали, как их  коллега в
центре площади  ловко  управляется  с полчищами машин. За  их спинами висели
автоматы, и  они смотрели на мир сквозь решетку двойных ворот, защищенные от
потусторонней суеты, уверенные в том,  что жалованье, карьера, место  работы
под теплым августовским солнцем всегда  останутся при них. Министр завидовал
и им, простоте их жизни и незатейливости честолюбивых замыслов.
     Шуршание  переворачиваемой  страницы заставило  его повернуться лицом к
столу. Мужчина,  сидящий перед  ним, почтительно положил папку на стол.  Оба
молча смотрели друг на друга, тишину нарушало лишь тиканье часов на каминной
полке напротив двери да приглушенный шум транспорта на площади Бово.
     - Так что вы об этом думаете?
     Комиссар  Жак  Дюкре, возглавляющий  службу  личной  охраны  президента
Франции,  считался  одним  из  лучших  экспертов  в  вопросах  безопасности,
особенно в защите от покушений. По праву занимал он этот пост, и не случайно
все  шесть попыток  убить  президента  Франции провалились:  либо  покушение
оканчивалось   неудачей,  либо   его   удавалось  предотвратить  на   стадии
подготовки.
     - Роллан прав,  - голос Дюкре  звучал ровно, бесстрастно,  уверенно.  -
Если  написанное  им  верно,  этот  план исключительно  опасен.  Все  архивы
правоохранительных  служб  Франции,  вся  сеть   агентов   и  осведомителей,
внедренных  в  ОАС,  бессильны  перед  иностранцем,  человеком  со  стороны,
работающим в одиночку, без помощников. А если он еще и профессионал... Как и
указал  Роллан, - Дюкре вновь взял папку, открыл последнюю страницу и прочел
вслух:
     -  "...план   представляет  собой  наиболее  опасную  идею,  выношенную
террористами в стремлении уничтожить президента Франции".
     Роже  Фрей  пробежался  пальцами  по серо-стальным  коротко  стриженным
волосам и вновь повернулся  к окну. Министр был не из тех, кто легко впадает
в панику,  но  утром  11  августа он  перепугался не на  шутку.  Долгие годы
являясь  убежденным  сторонником Шарля де Голля, он частенько удачно скрывал
под внешней  интеллигентностью и  любезностью твердость характера, приведшую
его в  министерское  кресло. Яркие синие глаза, способные не только лучиться
теплом,  но и  метать  ледяные молнии, широкие плечи и  грудь, красивое,  но
жестокое лицо, притягивающее восхищенные взгляды женщин, жаждущих близости с
власть имущими, не были просто фасадом.
     В  былые  годы,  когда  голлисты  боролись  с американской  неприязнью,
английским    безразличием,   честолюбием   приверженцев    генерала   Жиро,
нетерпимостью коммунистов, он не прятался за чужие спины, всегда находясь на
передней  линии  огня.  В  конце  концов им  удалось  победить, и дважды  за
восемнадцать  лет  человек,  за  которым  они  шли,  занимал  высший пост во
Франции. В последние два года  развернулось  новое сражение,  на этот  раз с
теми, кто  дважды возвращал генерала к власти, - с  армией.  Лишь  несколько
минут назад министр полагал, что битва подходит  к  концу, а  враг разбит  и
обессилен.
     Теперь он знал, что борьба  не закончена. Тощий фанатик в Риме придумал
коварный  план, и  смерть одного человека могла привести  к разрушению всего
здания. В  некоторых странах государственные институты  обладали достаточной
стабильностью, чтобы пережить  смерть  президента  или отречение  короля  от
престола. Это подтвердила Англия двадцать восемь лет назад и Америка в конце
этого   1963  года.  Но   Роже   Фрей  здраво  судил   о  текущем  состоянии
государственной машины Франции. Смерть президента,  он в этом не сомневался,
стала бы прологом к путчу и гражданской войне.
     -  Что  ж, -  он все еще  смотрел на залитый солнцем двор, -  ему нужно
сказать.
     Полицейский промолчал. Одно из преимуществ специалиста состоит  в  том,
что он должен заниматься своим делом, перекладывая принятие решений на плечи
тех, кому за  это платят. В добровольцы он  не  рвался. Во  всяком случае, в
этой ситуации. Министр снова развернул кресло.
     - Хорошо. Благодарю, комиссар. Тогда я попытаюсь сегодня же встретиться
с  президентом и ввести его в курс дела. - В голосе слышалась решительность.
Пришло  время действовать.  - Я думаю,  мне не  нужно  просить вас никому не
говорить  о нашей  беседе,  пока мне  не  представится  возможность обсудить
создавшееся положение с президентом. А он решит, как нам поступить.
     Комиссар Дюкре  встал  и вышел  из  кабинета, спустился  вниз, вышел из
ворот  и  через сотню  метров  свернул в другие ворота  Елисейского  дворца.
Оставшись  один,  министр  пододвинул  к  себе  папку  и  еще раз  перечитал
донесение начальника Отдела противодействия. Он не сомневался в правильности
вывода  Роллана,  да и  Дюкре присоединился  к мнению полковника.  Опасность
налицо,  серьезная  опасность,  избежать  ее  не  представлялось  возможным,
следовательно, президент должен знать о готовящемся покушении на его жизнь.
     Неохотно нажал он кнопку на аппарате внутренней связи и сказал в тут же
зажужжавший микрофон: "Соедините меня с Елисейским дворцом".
     Минуту спустя зазвонил красный телефон. Министр снял трубку, подождал.
     - Господина Фоккара, пожалуйста. - Еще пауза, и на другом конце провода
послышался  обманчиво приторный голос одного  из самых могущественных  людей
Франции. Роже Фрей коротко объяснил, что ему нужно и почему.
     - Как  можно скорее, Жак...  Да, я понимаю,  что  вы должны посмотреть,
какой у него распорядок дня.  Я  подожду.  Пожалуйста,  сразу же перезвоните
мне.
     Фоккар позвонил  через сорок минут. Фрея  ждали в четыре часа, сразу же
после полуденного отдыха  президента. Министр хотел было запротестовать, ибо
дело с которым он шел к президенту,  не терпело отлагательств, но передумал.
Как и  все  приближенные  президента, он знал,  что  перечить сладкоголосому
личному помощнику  де Голля нежелательно. Как-никак, он в любой  момент имел
доступ  к президенту  Франции, а  кроме  того, вел  специальную картотеку, в
которую  собирал информацию  о  многих  высокопоставленных чиновниках, в том
числе и компрометирующую,  которая  в нужный ему  момент могла  оказаться на
столе президента.

        x x x

     В  тот  же  день,  без  двадцати  четыре,   Шакал  вышел  из  ресторана
"Каннингэм" на Керзон-стрит  после отменного,  хотя и очень дорогого  ленча.
Фирменным знаком ресторана считались блюда из морских моллюсков и крабов,  и
в  их  приготовлении  тамошние повара  не  знали  равных.  В  конце  концов,
размышлял  Шакал,  сворачивая  на  Саут  Одли-стрит,  когда я еще  вернусь в
столицу, так что у меня есть повод пошиковать.

        x x x

     В это же время черный  "DS19" выехал  из ворот министерства  внутренних
дел на площадь Бово.  Полицейский в  центре площади,  предупрежденный криком
коллег у  чугунных  ворот,  остановил  транспорт,  затем вытянулся,  отдавая
честь.
     Проехав  сотню  метров, "ситроен"  свернул  к  портику из серого камня,
построенному перед  Елисейским дворцом. Здесь  несущие вахту жандармы, также
предупрежденные,  задержав проезжающие  машины,  обеспечили ему  возможность
разворота  к  удивительно узкой арке. Под приветствия  двух  республиканских
гвардейцев, в белых перчатках, с  карабинами в  руках стоящих с обеих сторон
арки, министр въехал в передний двор.
     Перегораживающая   дорогу   цепь   остановила  "ситроен",  и   дежурный
инспектор,  один  из сотрудников Дюкре,  заглянул в кабину, кивнув министру.
Тот  кивнул  в ответ.  По  знаку  инспектора цепь упала на  землю, "ситроен"
переехал через нее. В сотне ярдов  высился  фасад  дворца. Робер,  водитель,
описал полукруг  против  часовой  стрелки  и  остановил  автомобиль у  шести
гранитных ступеней, ведущих к парадному входу.
     Дверь  открыл  один  из двух  привратников,  одетых  в черные  сюртуки.
Министр вышел из машины и  взбежал по ступенькам. У дверей его приветствовал
старший  привратник  и пригласил за  собой.  В  вестибюле  они на  мгновение
задержались под громадной люстрой, свисающей с потолка на позолоченной цепи:
привратник  позвонил  по  телефону, стоящему на  мраморном столике слева  от
двери.  Положив  трубку, он  повернулся  к  министру,  коротко  улыбнулся  и
неторопливо повел его по устланной ковром левой лестнице. Они  поднялись  на
широкую  площадку, доминирующую над вестибюлем, и снова остановились у двери
в левой стене. Привратник тихонько постучал. Изнутри донеслось приглушенное:
"Войдите". Привратник открыл дверь и  отступил в сторону, пропуская министра
в Salon des Ordonnances (Зад королевских указов).  Едва министр вошел, дверь
беззвучно закрылась, и привратник так же неторопливо спустился в вестибюль.
     Через высокие,  от пола до потолка, окна в дальней стене зала врывались
яркие  лучи  солнца. Одно  из  них  было  открыто,  и  из  дворцового  парка
доносилось  воркование дикого голубя.  Пышная  листва буков  и лип полностью
скрывала  находящиеся  в  пятистах  ярдах  от  окон  Елисейские  поля, а шум
проезжающих  там  машин не  заглушал  даже  голубиного воркования. Попадая в
выходящие на юг залы Елисейского дворца,  Роже Фрей, родившийся и выросший в
городе,  всегда  представлял  себе,  что  находится  в  каком-нибудь  замке,
затерянном среди лесов. Президент, он знал, обожал сельскую местность.
     В тот день обязанности личного секретаря  исполнял полковник Тесьер. Он
поднялся из-за стола. - Господин министр...
     -  Полковник,  -  месье   Фрей  кивнул  в  сторону  закрытых  дверей  с
позолоченными рукоятками. - Меня ждут?
     -  Конечно,  господин министр, -  Тесьер  пересек зал, постучал, открыл
одну из половинок и застыл на пороге.
     - Министр внутренних  дел,  господин  президент. Ему  что-то  ответили,
Тесьер отступил  назад,  улыбнулся министру, и  Роже Фрей прошел мимо него в
кабинет Шарля де Голля.
     Каждый  раз, попадая  сюда, он  ловил  себя на мысли,  что кабинет  как
нельзя лучше подходит его нынешнему хозяину. Три высоких окна, таких же, как
в зале, выходили в  сад. Одно было открыто,  и сквозь него  также доносилось
голубиное воркование.
     Где-то  там, под  липами  и  буками,  затаились  мужчины  с  автоматами
наизготовку,  из  которых  с двадцати шагов они  могли  попасть  в  середину
пикового  туза.  Но горе  тому,  кто  оказывался замеченным из окон  первого
этажа. Меры безопасности  приводили президента  в ярость, словно они  мешали
его уединению. Дюкре выпало нести тяжкий крест. Нет более сложного дела, как
охранять человека, который почитал оскорбительными для себя любые формы  его
защиты.
     Слева,  у стены с  застекленными книжными  полками, стоял стол  в стиле
Людовика  XV,  а  на нем  часы,  сработанные при  Людовике XIV.  Пол устилал
старинный ковер, сотканный  на королевской ковровой фабрике  в  Шайо  в 1615
году. Эта фабрика, как однажды объяснили  президенту, раньше выпускала мыло,
поэтому такое название закрепилось за изготовляемыми там коврами.
     Не  было  в  кабинете ничего  вычурного, но обстановка дышала  чувством
собственного  достоинства,  отличалась  изысканностью   вкуса,  более  того,
подчеркивала величие  Франции. Все это Роже Фрей  в полной мере  относил и к
мужчине,  поднявшемуся из-за  стола, чтобы приветствовать его с присущей ему
вежливостью.
     Министр вспомнил, что Гарольд Кинг, старейшина британских журналистов и
единственный  из живущих  в Париже англосаксов, близкий друг Шарля де Голля,
как-то заметил  в  разговоре с ним, что  своими  манерами  президент  скорее
принадлежит к восемнадцатому, чем двадцатому веку. И с тех пор, встречаясь с
главой государства,  Роже Фрей пытался представить себе, как будут выглядеть
те же жесты,  если  обрядить высокую фигуру  в шелк и парчу.  Он  видел, что
слова Кинга  не  лишены оснований,  но  цельный  образ  ускользал  от  него.
Возможно  потому,  что  он   не  мог   забыть  тех  редких  случаев,   когда
величественный старик,  чем-нибудь весьма рассерженный,  начинал  говорить с
членами  кабинета  министров  или  с кем-то  из приближенных  грубым  языком
солдатских казарм. Вопросы безопасности и досада  президента всегда шли рука
об  руку.  Подумав о документе, лежащем у него в брифкейсе, и о требованиях,
которые он собирался выставить де Голлю, Фрей едва не повернул назад.
     - Мой дорогой Фрей.
     Де Голль, в  неизменном  темно-сером  костюме" обошел стол,  протягивая
руку.
     - Господин президент, - Фрей почтительно пожал руку де Голля.
     По крайней мере, Старик в хорошем настроении, подумал Фрей. Его подвели
к  одному из двух стульев с  высокими спинками, обитых  декоративной  тканью
времен Первой империи, которые стояли перед столом. Шарль де  Голль,  сыграв
роль  хозяина, вернулся  за стол,  сел,  откинулся назад,  положил  руки  на
полированную поверхность, ладонями вниз.
     - Мне передали, мой дорогой Фрей, что вы хотите видеть меня по срочному
делу. Так что вы можете мне сказать?
     Роже Фрей глубоко вздохнул и начал. Скупо, без лишних слов он объяснил,
что  привело  его в Елисейский дворец, ибо де Голль не  любил длинных речей,
кроме собственных, да и те произносил только на публике. В личных беседах он
ценил  краткость,  в  чем   быстро  убедились   его  наиболее  красноречивые
приближенные.
     Фрей  говорил, а мужчина по другую сторону стола отклонялся  все дальше
назад, лицо его  бледнело,  а во взгляде  появилось изумление, словно слуга,
которому он полностью доверял, внезапно  принес в  кабинет что-то  мерзкое и
противное. Роже Фрей, однако, знал, что с пяти футов его лицо для президента
- расплывчатое  белое  пятно, так  как  тот стеснялся своей  близорукости  и
надевал очки, только когда читал.
     Министр   внутренних  дел  закончил  монолог,  уложившись  в  минуту  с
небольшим, не забыв сослаться на мнения Роллана и Дюкре.
     - Донесение Роллана у меня с собой.
     Не говоря ни слова, де Голль протянул руку. Месье Фрей вытащил папку из
брифкейса и передал президенту.
     Из нагрудного  кармана Шарль  де Голль  достал  очки, надел их, раскрыл
папку и  углубился  в  чтение.  Голубь  перестал  ворковать,  будто  понимая
важность момента.  Роже  Фрей смотрел на  деревья,  затем перевел  взгляд на
бронзовую настольную лампу,  прекрасное  творение  Фламбо  де  Вермея  эпохи
Реставрации,  переделанную  под   электрическое  освещение.   За   пять  лет
президентства  де Голля она  горела не  одну тысячу  часов: генерал  нередко
засиживался допоздна за государственными документами.
     Де Голль читал быстро. Донесение Роллана он  проглотил  за три  минуты,
закрыл папку, сложил на ней руки, посмотрел на министра внутренних дел:
     - Ну, мой дорогой Фрей, чего вы от меня хотите? Вновь Роже Фрей глубоко
вздохнул и изложил  меры, ко