Дик Фрэнсис. Испытай себя --------------------------------------------------------------- (LongShot). OCR Халиман А. Т. FineReader 5.0, 17.10.00 --------------------------------------------------------------- ГЛАВА 1 Я принял предложение, отвергнутое четырьмя другими писателями, но в то время я просто-напросто голодал и нуждался в деньгах. Год назад я предполагал, что какое-то время мне придется вести полуголодное существование в мансарде, однако теперешняя моя жизнь в насквозь промерзшем доме тетки моего друга, да еще в снежном, январе, была настолько близка к собачьей, что, не имея хорошего питания и достаточно тепла, я был готов принять любое рискованное решение. Безусловно, я сам был тому виной. Мне было проще найти какую-нибудь работу, связанную с физическим трудом. Конечно, не стоило сидеть и дрожать от холода в лыжном костюме, покусывая конец карандаша, уставившись в блокнот в полной неуверенности в себе, в своих способностях и в том нимбе славы, который когда-либо мог бы окружать мою голову. Как бы то ни было, мое настоящее неважное состояние вовсе не являлось следствием жалости к себе как к неудачнику; скорее, меня несколько знобило от неуверенности в том, что мой недавно изданный первый роман будет тепло встречен читателями. К-тому же я испытывал тревогу по поводу своих финансов. Уже полученный аванс за книгу я должен был распределить следующим образом: рассчитаться с долгами, оставить определенную сумму на существование и заплатить за жилье за полгода вперед. Хорошо, думал я, всех полученных денег мне хватит на пару лет, но, если за это время у меня не будет новых публикаций, придется признать, что мои писательские потуги были чистой воды фантазией, и вернуться на круги своя. Можно было, конечно, в отчаянии гнать мысль о неоплаченных счетах, однако ведь я пытался писать и перед работой и после нее -- в поездах и в выходные дни, -- но все это было не то. Я надеялся на то, что никем не нарушаемое одиночество так или иначе поставит все на свои места. И даже близящаяся гипотермия не могла притупить ощущение счастья от того, что я решился сделать первый шаг по весьма каменистому пути. Я отдался на волю судьбы, зная достаточно о выживании в экстремальных условиях, и мысль о грядущих невзгодах не пугала меня. Однако я просто не предполагал, что, только сидя и размышляя, человеку очень легко замерзнуть. Мне и в голову не приходило, что активно действующий мозг отнимает тепло у ног и рук. Мой жизненный опыт напоминал, что в прошлом, испытывая холод, я спасался от него движениями. Письмо от Ронни Керзона пришло в то особенно холодное утро, когда морозные узоры, подобно роскошным занавесям, разукрасили окно моего теперешнего обиталища. А окно, с открывающимся из него видом на Темзу в районе Чизвика, на грязь, принесенную приливом, на парящих в воздухе чаек -- это окно, источник моего наслаждения, -- как я полагал, открывало мне доступ в мир слов. Я привык сидеть возле него и писать, поглядывая на торчащие у горизонта верхушки деревьев Кью-Тардена. Я и одного предложения не мог написать, если сидел, уставившись в пустую стену. "Дорогой Джон! -- говорилось в письме. -- Может, заглянешь ко мне*в контору? Есть необходимость обсудить вопрос об издании твоей книги в Америке, тебя это заинтересует. Всегда твой Ронни. P. S. Почему бы тебе не поставить телефон, как у всех? " Получить право на издание книги в Америке! Просто не верится! День волшебным образом вдруг потеплел. Такое случается в основном с преуспевающими авторами, а не с теми, кто вынужден приноравливаться к непривычному пейзажу, бороться с вечными сомнениями и неуверенностью; не с теми, кому необходимо постоянно твердить, что твоя книга в полном порядке, что все нормально и не надо сходить с ума. -- Не сходи с ума, -- сердечно сказал мне Ронни, пригласив к себе после прочтения рукописи, которую я без всякого предупреждения выложил ему на стол двумя неделями раньше. -- Не трясись; уверен, мы найдем издателя. Предоставь это мне. Позволь мне самому судить, что из этого выйдет. Ронни Керзон, с его хорошо подвешенным языком, действительно нашел мне издателя, Причем престижного настолько, что я о нем и помышлять не мог. -- У них полно заказов, -- снизошел Ронни до объяснения, -- но они готовы рискнуть издать и новичка, хотя сейчас это гораздо труднее, чем прежде. -- Он вздохнул. -- Черту под издательским планом они уже подвели; вопрос в том, как бы тебя подсунуть под нее. Тем не менее, -- он послал мне многозначительный взгляд, -- тебя пригласили на обед, чтобы познакомиться. Не подкачай и надейся на лучшее! Я уже привык к неожиданным переходам Ронни от пессимизма к оптимизму. С той же самой интонацией он уведомил меня о том, что если удача будет на моей стороне, то я смогу реализовать пару тысяч своих книжек. Одновременно он не преминул сообщить о некоей писательнице, исчисляющей свои тиражи миллионами. -- Все возможно! -- подбодрил он меня. -- В том числе и удариться мордой об стол? -- Не сходи с ума! В тот день, когда я получил это письмо, я вышел, как обычно, из дома тетки моего друга, направляясь пешком в контору Ронни, которая была милях в четырех, на Кенсингтон Хай-стрит. Поскольку я уже кое-чему научился к тому времени, то не бежал бегом, а, выйдя утречком, шел не спеша, с тем чтобы подойти к полудню. В свое время я обнаружил, что примерно в час дня Ронни имел обыкновение предлагать своим визитерам вино и посылать рассыльного за бутербродами. Я не очень-то рассказывал ему о своих стесненных обстоятельствах, поэтому щедрость его была бы ничуть не наигранной. Я тешил себя подобными иллюзиями до тех пор, пока не уткнулся в закрытую дверь его кабинета. Обычно она была распахнута настежь. -- Он занят с другим клиентом, -- сказала мне Дэйси. Она лучезарно улыбнулась -- для секретарши это было подвигом. Зубы на ее черненьком личике ослепительно блеснули. Не прическа, а нечто феерическое. Изысканный оксфордский акцент. Учит итальянский в вечерней школе. -- Я сообщу ему, что вы пришли, -- сказала она, поднимая телефонную трубку и связываясь с боссом. -- Он просит вас подождать. Я кивнул и приготовился терпеливо ждать, усевшись в одно из двух почти удобных кресел, поставленных, похоже, просто так, на всякий случай. Контора Ронни представляла собой довольно значительное помещение: большая приемная, часть которой была занята столами Дэйси и ее сестры Алисы -- они обе следили за различными счетами; в другой части находи-лись стеллажи с папками и огромный стол, заваленный образцами издаваемой литературы. В коридоре были видны двери трех кабинетов, два из которых принадлежали коллегам Ронни, а в конце его располагалась комнатка без окон, нечто вроде библиотеки, где на полках от пола до потолка стояли книги, увидевшие свет благодаря усилиям самого Ронни и его отца. Я сидел и рассматривал стеллажи, на которых покоились одетые в пыль творения, еще только ожидающие своего рождения. Мне стало вдруг интересно, как в данный момент мог бы выглядеть мой опус. Похоже, что авторы-новички не пользовались большим почетом у оформителей. -- Профессионалам нужно доверять, -- сказал как-то Ронни утешительно. -- В конце концов, им лучше знать, какой товар пойдет. "Как знать", -- мелькнула у меня тогда циничная мысль. Я мог только надеяться. Дверь его кабинета распахнулась, взору открылась голова Ронни, шея и часть плеча. -- Джон? Заходи! Я вошел в комнату, где стояли стол, вращающееся кресло, два кресла для гостей, шкаф, и еще там было где-то около тысячи книг. -- Прости, что заставил ждать. . Он выглядел настолько виноватым, как если бы назначил мне точное время; весь его вид говорил о том, что мое присутствие доставляет ему искреннюю радость. Таков он был со всеми. Он преуспевал, Ронни. Выглядел он округлым и бодрым, готовым принять вас в свои объятия. Невысокий, с гладкими темными волосами, мягкими и сухими ладошками; одевался он только в строгие костюмы, белые рубашки; других галстуков, кроме полосатых, не признавал. Своим внешним видом он как бы говорил, что автор, если уж ему так хочется, может вырядиться в бледно-голубое или надеть лыжный костюм и соответствующие ботинки, но серьезный бизнес требует приличной одежды. -- Прохладно сегодня, -- проговорил он, смерив мое одеяние извиняющим взглядом. -- Даже снег в. мансарде смерзся. Он кивнул, слушая вполуха, не сводя глаз с другого клиента, который сидел с таким видом, будто намеревался не вставать с кресла целый день. Мне показалось, что Ронни скрывает свое раздражение под внешним фасадом значительности -- удивительное для этого человека сочетание, поскольку обычно его лицо выражало лишь неослабевающее искреннее добродушие. -- Тремьен, -- веселым голосом "сообщил он своему гостю, -- это Джон Кендал, блестящий молодой автор. Так как Ронни обычно рекомендовал всех своих авторов исключительно как блестящих, даже будучи полностью уверенным в обратном, то эти его слова оставили меня абсолютно равнодушным. " Тремьен воспринял эту рекомендацию в той же мере равнодушно. Седой, крупный, самоуверенный мужчина в возрасте около шестидесяти лет, он явно не испытывал восторга от моего вторжения* - ^ -- Мы еще не закончили наш разговор, -- недовольно пробурчал он. -- Самое время выпить вина, -- предложил Ронни, пропустив мимо ушей не совсем любезный тон своего собеседника. -- Что будете пить, Тремьен? -- Джин с тоником. -- Э... Я имел в виду вино -- белое или красное? -- Тогда красное, -- явно демонстрируя досаду и выдержав некоторую паузу, буркнул Тремьен. -- Тремьен Викерс, -- голосом, лишенным всяких ин- тонаций, сообщил мне Ронни, наконец завершив процедуру взаимного представления. -- И тебе красного, Джон? -- То, что надо. Ронни засуетился, отодвигая в сторону кипы книг и бумаг, освобождая место, выставляя бокалы, бутылку, штопор; затем он с сосредоточенным видом разлил вино. -- За твою книгу, -- улыбнулся он, передавая мне бокал. -- За твой успех, -- обратился он к Викерсу. -- Успех! Какой успех? Все эти писатели слишком велики для своих ботинок. Ронни непроизвольно взглянул на мои ботинки, размеру которых позавидовал бы любой мужчина. -- Нет никакой необходимости убеждать меня в том, что я не предлагал достойную плату, -- обратился Тре-мьен к Ронни. -- Им бы следовало быть только благодарными за такую работу. Он бросил на меня быстрый взгляд и без всякого перехода довольно бестактно спросил: -- Сколько вы имеете в год? Подобно Ронни, я безразлично улыбнулся и не удостоил его ответом. -- Что вы знаете о скачках? -- продолжал он. -- Вы имеете в виду бега скаковых лошадей? -- Именно скаковых лошадей. -- Ну, -- задумался я, -- не так уж много. -- Тремьен, -- протестующе вмешался Ронни, -- Джон не тот писатель, который тебе нужен. -- Писатель он и есть писатель. Любой из них может справиться с моим заданием. Вот ты говоришь, что я был не прав, когда искал автора с громким именем. Ну что ж, тогда найди мне кого-нибудь рангом пониже. Ты заявил, что твой присутствующий здесь друг -- блестящий писатель. Так как насчет того, чтобы договориться с ним? -- Видишь ли, -- осторожно начал Ронни, -- блестящий -- это просто, так сказать, фигура речи. Да, у него пытливый ум, он способный, впечатлительный. Глядя на своего агента, я с удивлением улыбнулся. у -- Значит, он все-таки не блестящий писатель? -- В голосе Тремьена послышалась ирония. Обратившись ко мне, он добавил: -- Что же вы в таком случае написали? -- Шесть наставлений для путешествующих и один роман, -- любезно ответил я. -- Наставления для путешествующих? Что за наставления? -- Как жить в джунглях. Либо в Арктике. Или в пустыне. Нечто в этом роде. -- Для тех, кто не мыслит своего отпуска без преодоления трудностей, -- заметил Ронни со снисходительной иронией человека, привыкшего к комфорту. -- Джонни работал в бюро. путешествий, специализирующемся на обслуживании исключительно бесстрашных, готовых броситься сломя голову куда угодно. -- Понятно. -- Тремьен равнодушно посмотрел на свой бокал с вином и через некоторое время испытующе спросил: -- Но все же кто-то должен взяться за мою работу? -- А что вы хотитр, чтобы было написано? -- спросил я не столько из любопытства, сколько из желания продолжить разговор. Ронни сделал предостерегающий знак, мол, "не спрашивай", однако Тремьен со всей прямотой ответил: -- Мое жизнеописание. Я заморгал. Брови Ронни поползли вверх, но тут же опустились. -- Вы думаете, что эти писаки, специализирующиеся на теме скачек, полезли из кожи вон за оказанную им честь? Нет, все они отвергли мое предложение,. -- голос Тремьена звучал угрожающе. -- Все четверо. Он назвал их имена, настолько известные, что даже мне, человеку весьма далекому от конного спорта, они были знакомы. Я взглянул на Ронни -- тот с покорным видом слушал излияния своего клиента. -- Должны быть и другие, -- мягко заметил я. -- А я полагал, что ты будешь угощать меня обедом в своем клубе, -- проворчал Тремьен, на что Ронни заметил: "Работа" -- и сделал жест рукой в сторону бумаг на его служебном столе, -- В последнее время мне в большинстве случаев приходится обедать на бегу. Он подошел к двери и тем же манером, как и в прошлый раз, высунулся в коридор. -- Дэйси? -- позвал он. -- Позвони в магазин и вели прислать бутербродов, договорились? Обычный набор. - Приглашаются все. Пересчитай по головам. Нас здесь трое. Не говоря больше ни слова, он втянул голову в комнату. Тремьен по-прежнему кипел от злости, я же" попивал свое вино. В офисе у Ронни было жарко. Это также добавляло мне настроения. Я снял куртку своего лыжного костюма, перебросил ее через спинку кресла, оставшись в кроваво-красном свитере, и вновь с удовольствием уселся. Ронни, как обычно, поморщился от. чрезмерной яркости моего туалета. Что касается меня, то я всегда чувствовал себя теплее в красном и никогда не пренебрегал психологией цвета. Я даже был уверен, что те из моих коллег по бюро путешествий, которые одевались в хаки, явно чувствовали себя в душе полководцами. Тремьен продолжал сидеть с отсутствующим видом, однако явно чувствовалось, что он не забыл о своем предложении. -- Я пригласил их к себе, -- пожаловался он. -- Честнее нельзя было поступить. И все они соглашались с тем, что работа окупится, но их не устраивали мои условия. Самонадеянные ублюдки! Он угрюмо выпил и скорчил гримасу, видимо, букет вина ему не понравился. -- Одно мое имя -- гарантия того, что книгу раскупят, говорил я им, а они имели наглость не согласиться. Ронни говорит, что рынок сбыта слишком мал. -- Тремьен пристально посмотрел на моего агента. -- Ронни говорит, что не сможет оформить-заказ на книгу в издательстве без того, чтобы на ней не стояло имя писателя высшего класса, что весьма проблематично. Кроме того, он говорит, что ни один писатель такого класса не согласится заключить договор без гарантии комиссионных. Какой же выход из этой ситуации у меня? Видимо, он ожидал услышать ответ, поэтому я отрицательно покачал головой. -- А выход у меня в авторской публикации, или, как они ее величают, "публикации ради собственного тщеславия"* Тщеславия! Это же, черт возьми, оскорбление! Ронни говорит, что существуют компании, готовые напечатать и переплести любую предложенную им книгу, но в этом случае уже ты должен платить им. Кроме того, я должен еще заплатить тому, кто будет писать книгу. Затем я же должен буду сам распродать весь тираж, поскольку сам буду являться издателем. Ронни уверяет, что в этом случае распродажа не покроет расходов, не говоря уже о доходе. Он говорит, что именно поэтому ни один: профессиональный издатель и не возьмет генигу -- слишком мало покупателей. Вот я и спрашиваю: почему? Почему, а? Я вновь покачал головой. Казалось, он думает, что его имя на устах у всех, и я тоже слышал его. Я же был уверен, что никогда не слышал об этом человеке. Частично он просветил меня. -- В конце концов, -- сообщил он, -- я подготовил уйму призеров -- в Гранд нэшнл*, в двух чемпионатах по скачкам с барьерами, в "Золотом кубке". Полвека я отдал скачкам. И каждый эпизод жизни -- это тема для рассказа. Детство... отрочество... успех... Моя жизнь была интересной, черт возьми. Он с трудом находил слова, а я подумал, что жизнь любого человека всегда интересна для него самого -- сколько трагедий, сколько событий. Каждому есть что рассказать: все несчастье в том, что мало кому будет интересно об этом читать, и еще меньше тех, кто заплатит за подобное удовольствие. Ронни, стараясь умиротворить своего гостя, вновь наполнил бокалы и сделал печальный обзор положения на книжном рынке, который переживал очередной период спада в связи с постоянно растущими процентными ставками и их неблагоприятным влиянием на платежи по ссудам. "Скачки с препятствиями, ежегодно проводящиеся на ипподроме Эйнтри близ Ливерпуля (дистанция 7, 2 км). -- Здесь и далее примечания переводчика. -- Именно залогодержатели обычно покупают книги, -- продолжал он. -- Не спрашивайте меня почему. Каждая закладная -- это пять человек, получающих доходы от сданной под залог недвижимости, а когда процентные ставки высоки, их доходы растут. Но, как ни странно, имея больше денег, они покупают меньше книг. Тремьен и я никак не отреагировали на этот срциоло-гический пассаж. Затем Ронни, не пытаясь поднять наше настроение, сообщил, что для издателя в современном мире оборот -- это всегда хорошо, а убытки -- плохо и что день ото дня становится все труднее заключать договоры на издание книг, в рыночном успехе которых нет уверенности. Я почувствовал себя как никогда благодарным Ронни за то, что он все-таки взял одну конкретную "проблематичную" книгу. А также мне вспомнились слова одной дамы, представляющей издателя, сказанные во время обеда по случаю знакомства: -- Ронни способен уговорить самого дьявола. Он считает, что нам необходимо отлавливать молодых авторов вроде вас, которым тридцать с небольшим, иначе через десять лет у нас не будет значительных имен в литературе. Однако никому не известно, что из вас выйдет через десять лет. Ронни говорит, что, прежде чем судить о вкусе лососины, ее следует хорошенько распробовать. Поэтому мы не обещаем вам золотых гор, но... возможности, да. Возможности -- это было все, о чем я мог мечтать. Наконец в дверях появилась Дэйси и сообщила, что заказ принесли; мы все вместе прошли в большую комнату, где центральный стол был уже освобожден от книг и уставлен тарелками, на нем лежали приборы, салфетки, в центре помещались два больших блюда с аппетитно выглядящими бутербродами, украшенными листочками кресс-салата. Сотрудники Ронни повыскакивали из своих кабинетов, чтобы присоединиться к нам. В общей сложности нас оказалось семеро, включая Дэйси и ее сестру. Я сразу же подналег на еду, однако меня не покидала надежда, что делаю я это не очень заметно. Говядина, ветчина, грудинка, сыр -- когда-то эти считавшиеся обычными блюда нынче стали деликатесом. Бесплатный завтрак и обед. Хорошо бы Ронни присылал свои письма с деловыми приглашениями как можно чаще. Тремьен, блистая красноречием, вновь убеждал меня в недальновидности писателей, специализирующихся на конноспортивноитеме; держа бокал в одной руке, а бутерброд в другой, он кипел от негодования, в то время как я с набитым ртом кивал в знак согласия, делая вид, что внимательно его слушаю. Тремьен с большой убедительностью продемонстрировал мощный заряд уверенности в себе, однако было в его настойчивости что-то, странным образом опровергающее ее. Складывалось впечатление, что необходимость написания книги вызвана желанием доказать, что он не зря прожил жизнь, как будто фотографий и других документов ему недостаточно. -- Сколько вам лет? -- неожиданно спросил он, прервав себя на полуслове. -- Тридцать два, -- промычал я, прожевывая очередной кусок. -- Вы выглядите моложе. Я даже не смог сообразить, что более подходит для ответа: "благодарю" или "извините", поэтому слегка улыбнулся и продолжил трапезу. -- Вы сможете написать биографическую книгу? -- вновь неожиданно спросил он. -- Не знаю, никогда не пробовал. -- Я бы сделал это сам, -- негодующе заметил он, -- но у меня нет времени. Я понимающе кивнул. Если уж и существует чья-то биография, на которой я бы не хотел сломать зубы, то это, точно, "его. Чересчур сложно. Неожиданно рядом с ним возник Ронни и отвел в сторону; я же в промежутке между дожевыванием куска говядины с чатни* и выслушиванием сетований Дэйси на систему компьютерной защиты мог наблюдать за Ронни, наигранно кивающим головой, и Тремьеном, продолжавшим кипеть от негодования. Наконец, когда на блюдах осталось лишь несколько перышек кресс-салата, Ронни весьма твердо попрощался со своим гостем, который все еще не желал уходить. -- В настоящий момент нет ничего конкретного, что бы я мог предложить с пользой для тебя, -- увещевал Ронни, пожимая вялую руку Тремьена и буквально выталкивая его в дверь дружеским хлопком по плечу. -- Предоставь это мне, я посмотрю, что можно сделать. Звони. С явной неохотой Тремьен наконец удалился; Ронни же, не выказывая ни малейших признаков облегчения, повернулся ко мне. -- Теперь пойдем, Джон. Извини за то, что продержал тебя так долго, -- сказал он, направляясь обратно, в свой кабинет. -- Тремьен спрашивал, писал ли я биографические очерки, -- сообщил я, усаживаясь в свое прежнее кресло для посетителей. Ронни бросил на меня быстрый взгляд, размещаясь в своем мягком темно-зеленом кожаном кресле и как бы в нерешительности плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец он прекратил эти манипуляции и спросил: -- Он предложил тебе работу? -- Не совсем так. -- Мой совет тебе -- не думай об этом. Не дав мне времени убедить его в том, что я и не собираюсь думать об этом, он продолжал: . -- Справедливости ради стоит сказать, что он хороший берейтор и пользуется широкой известностью в конноспортивной среде. Так же, справедливости ради, он гораздо лучше на самом деле, чем мог показаться тебе сегодня. Нб менее справедливо будет согласиться и с тем, что у него была интересная жизнь. Но этого мало. Все зависит от того, как это изложить на бумаге. -- Он сделал паузу, помолчал, вздохнул. -- А Тремьен никак не хочет этого понять. Ему нужно громкое имя, исключительно из-за престижа. Но ты же сам слышал его: он считает, что каждый может быть писателем, и на самом деле не видит никакой разницы между профессионалом и любителем. -- Ты найдешь ему кого-нибудь? -- спросил я. -- Но только не на тех условиях, которые он ставит. -- Ронни задумался. -- Мне кажется, что тебе я могу рассказать, поскольку он уже подкатывался к тебе. Он просит найти писателя, который согласился бы жить у него дома по меньшей мере месяц для обработки всех его вырезок и записей и для продолжительных бесед. Никто из маститых на это не пойдет, у всех у них иной образ жизни. Кроме того, он хочет семьдесят процентов авторского гонорара, который и в любом-то случае не будет высок. Никакой известный писатель не станет работать за тридцать процентов. -- Тридцать процентов... включая аванс? -- Совершенно верно. Аванс не больше твоего, если я сумею его еще пробить. -- Это обрекает меня на голодное существование. Ронни улыбнулся. -- Сравнительно мало людей живут только писательским трудом. Уж ты-то должен знать об этом. Ну ладно, -- он наклонился вперед, как бы давая понять, что тема Тремьена исчерпана, и выпалил: -- Теперь насчет этого издания твоей книги в Америке... Оказалось, что литературный агент в Нью-Йорке, иногда сотрудничавший с Ронни, поинтересовался у моих издателей, есть ли что-нибудь интересное на подходе. Они отослали его обратно к Ронни. Так вот не захочу ли я, сказал Ронни, послать ему экземпляр своей рукописи, а он, если посчитает, что книга найдет сбыт на американском рынке, постарается найти ей надежного издателя. Я старался держать рот на замке, но внутри чувствовал, что задыхаюсь. -- Ну как? -- спросил Ронни. -- Я... э-э-э... С удовольствием. -- Я так и думал. Ничего не обещаю, сам понимаешь. Ведь книгу вначале нужно посмотреть. -- Да- -- Если ты помнишь, мы дали твоему издателю здесь права только на Великобританию и страны Содружества. Это дает нам широкие возможности для маневра. -- Некоторое время, раскачиваясь, по обыкновению, в кресле, он обсуждал технические детали и перспективы издания. Эти его рассуждения пробудили во мне сомнения. Рынок был перенасыщен, трудностей хоть отбавляй. Но поскольку литературное горнило постоянно требовало угля, моя книга могла оказаться хотя бы охапкой сена. Ронни сказал, что даст мне знать сразу же, как только получит информацию из Нью-Йорка. -- Ну, а как у тебя с новой книгой? -- спросил он. -- Медленно. Он кивнул. -- Вторая всегда идет труднее. Но продолжай работать. -- Буду. Ронни поднялся и, глядя на заваленный бумагами стол, дал мне вежливо понять, что время моего визита исчерпано, и пожал мне на прощание руку. -- В любое время буду рад видеть тебя, -- машинально произнес он, уже озабоченный своими рутинными проблемами; я же прошел по коридору, задержавшись у стола Дэйси. -- Вы собираетесь послать мою рукопись в Америку? -- спросил я, застегивая молнию на лыжной куртке и сгорая от желания поделиться с кем-нибудь этой доброй вестью. -- Да, -- одарила она меня лучезарным взглядом. -- Я сделала это еще в прошлую пятницу. -- Неужели?! Я направился к лифту, не зная, радоваться мне или негодовать от этой вечной манеры Ронни спрашивать моего согласия на то, что он уже сделал. Я бы ничуть не возражал, если бы он просто заранее сказал мне об этом. Это было лучшее, что он мог для меня сделать, тем более что он имел на это все права. Спустившись вниз и выйдя на морозный воздух, я вспомнил о том, как впервые очутился в дверях его кабинета. Написать книгу -- это одно, а найти издателя -- совсем другое. Прежние мои шесть книжек, хотя и были опубликованы и уже поступили в продажу, являлись частью моей работы на туристическое бюро, где мне платили неплохо, но требовали моего длительного отрыва от цивилизации для сбора материала. Владельцем моих книжек было бюро, оно же их и публиковало, но выхода на литературный рынок у него не было. Рукопись своей предыдущей книги я отнес сам в небольшое, но известное издательство (найдя его адрес в телефонной книге) и передал ее симпатичной девушке, которая обещала положить ее в рабочую папку и просле-: дить за прохождением. Рабочая папка, объяснила она, демонстрируя ямочки на щеках, служила вместилищем тех не обсужденных! еще сочинений, которые приходили по почте каждый день. Она уверила меня в том, что моя книга будет обязательно прочитана, а за ответом я могу прийти через три недели. Через три недели с теми же ямочками на щеках она сообщила мне, что моя книга не совсем в их "жанре", представленном в основном "серьезной литературой". Она предложила мне обратиться к агентам, которые найдут возможность ее пристроить. Она же дала мне список их имен и адресов. -- Попробуйте обратиться к кому-нибудь из них, -- посоветовала она. -- Мне же книга очень понравилась. Желаю вам удачи. К Ронни Керзону я направился лишь потому, что его контора находилась по пути домой, на Кенсингтон Хай-стрит. Внутренний голос всегда играл большую роль в моей жизни, а когда он звучал особенно громко, я без всяких сомнений следовал ему. С Ронни он меня не подвел. У меня появились шансы избежать нищеты. Предложение Тремьена представлялось мне западней. ГЛАВА 2 Возвращаясь в Низвик из конторы Ронни, я не имел ни малейшего намерения когда-либо вновь встретить Тремьена Викерса. Я забыл о нем. Мои мысли были заняты книгой, над которой я тогда работал, и в особенности тем, что делать с одним иэ моих героев, который по воле моего воображения оказался между небом и землей на экспериментальном воздушном шаре, наполненном гелием, с вышедшими из строя воздушными насосами. У меня были сомнения насчет этого воздушного шара. Возможно, придется переделывать весь сюжет. Возможно, придется выбросить в корзину все, что я написал, и начать сначала. Этот мой герой на воздушном шаре наделал под себя от страха. Мне были понятны его ощущения. Занимаясь литературным трудом, я вдруг неожиданно для себя осознал, что самое страшное -- это быть непонятым своими читателями. Книга, включенная в издательский план под названием "Долгая дорога домой", должна была рассказать о выживании вообще, и в особенности о выживании, физическом и психологическом, группы людей, оказавшихся отрезанными от мира в результате какого-либо несчастного случая. Вряд ли эту тему можно считать оригинальной, но я всегда следовал тому основополагающему совету, что писать следует о том, что знаешь, а тема выживания была известна мне лучше любой другой. Для того чтобы выжить самому в ближайшую неделю или десять дней, я зашел в расположенный неподалеку от| дома супермаркет, истратив там отложенные на еду деньги. Я купил достаточное количество провизии: кучу пакетиков с супом, буханку хлеба, упаковку спагетти, коробку с овсяными хлопьями, пинту молока, - цветной капусты и несколько штук морковок. Я привык есть овощи сырыми, когда мне этого хотелось, и в любом случае мне был по вкусу суп с накрошенным в него хлебом, или суп с макаронами, или овсянка с молоком. Такие вещи, как чай, мармелад и соль, я всегда покупал от случая к случаю. Когда же соблазн был непреодолим, я позволял себе сухариков и масла. Помимо этого раз в месяц я покупал флакончик с витаминным драже, для того чтобы напичкать себя различными микроэлементами, которых мне может не хватать; это покажется скучным, но, несмотря на постоянное чувство голода, я ощущал себя бодрым и здоровым. Я открыл входную дверь своим ключом и в прихожей натолкнулся на тетку друга. -- Привет, дорогой, -- поздоровалась она. -- Все в порядке? Я рассказал ей о том, что Ронни послал мою книгу в Америку, и ее худое лицо сразу же расплылось в искренней улыбке. Ей было примерно пятьдесят, в разводе, бабушка, очень любезная, седоволосая, добродушная и занудливая. Я сознавал, что она рассматривает деньги, которые я плачу ей за свое жилье (в пять раз меньше того, что я платил за предыдущую квартиру), скорее как взятку за то, что пустила незнакомца в свой дом, а вовсе не как существенную часть своего дохода. К тому же она позволила мне хранить молоко в ее холодильнике, мыть посуду в ее раковине, принимать душ в ее ванной комнате и раз в неделю пользоваться ее стиральной машиной. Я же должен был соблюдать тишину и никого к себе не водить. Мы полюбовно обсудили все эти детали. Она установила для меня индивидуальный электрический счетчик, тем самым дав возможность пользоваться тостером, электрочайником, портативной электроплиткой, телевизором и бритвой. Мне ее представили как "тетушку", именно так я к ней и обращался; она же, казалось, рассматривала меня как своего нового племянника. Десять месяцев мы прожили в согласии, бок о бок, но не вмешиваясь в дела друг друга. -- На улице жуткий холод... Ты у себя наверху не мерзнешь? -- участливо спросила она. 23 -- Все в порядке, спасибо. Электрообогреватель съедает много денег. Я почти никогда не включаю его. -- Ох уж эти старые дома... Всегда холодно на чердаках. -- Со мной все нормально, -- ответил я. -- Хорошо, дорогой. С этими словами мы раскланялись, и я направился к себе наверх, размышляя о том, что мне приходилось бывать за Полярным кругом, после чего позором было бы жаловаться на промерзший лондонский чердак. Обычно я носил джерсовое белье с длинными рукавами, под свитер же надевал теплые рубашки, а под лыжные брюки -- джинсы; спал же я в теплом спальном мешке, специально пошитом для полярных условий. Страдать от холода меня вынуждала необходимость писать. Уже два часа у меня перед глазами маячил этот воздушный шар, но дальше психологических аспектов проблемы я не продвинулся. Почему, например, моему герою от страха бы не оглохнуть? Что помогает пчеле всегда находить дорогу к улью? Мой воздухоплаватель этого не знал и был слишком ничтожен, чтобы интересоваться такими вещами. Я уже подумывал о том, не воздвигнуть ли мне перед ним сплошную горную гряду, заставив его, таким образом, пошевелить мозгами. Тогда, по крайней мере, ему придется решать проблему, спуска с высоты Эвереста, имея в своем распоряжении только решимость, руки и ноги. Это было бы гораздо проще. В этом плане мне были известны одна-две уловки. Первая заключалась в том, чтобы найти пусть более длинный, но более безопасный путь. Обратные склоны крутых гор обычно бывают пологими. На моем чердаке, когда-то являвшемся убежищем для младшей дочери тетушки, имелся толстый розовый ковер, стены же были оклеены кремовыми обоями с рассыпанными здесь и там красными розами. Обстановка состояла из кровати, комода, небольшого платяного шкафа, двух стульев и стола; повсюду лежали мои сумки, коробки, чемоданы, набитые пожитками, собранными со всего све* та. Одежда, книги, домашняя утварь и спортивный инвентарь -- все высшего качества и в хорошем состоянии. Все добро было куплено еще в годы моей беспечной молодо* сти, когда у меня водились деньги. В углу стояли пары дорогих лыж в чехлах. В футлярах покоились универсальные фото- и кинокамеры со сменными объективами. В постоянной готовности у меня хранилась ветро- и пыленепроницаемая, защищающая от насекомых палатка, которая раскрывалась автоматически в считанные секунды и весила всего три фунта. Время от времени я проверял свое альпинистское снаряжение и видеокамеру. Электронная пишущая машинка с лазерным принтером, которой я пользуюсь, большую часть времени стояла в плотной бумажной упаковке. В ящике стола лежали права на управление вертолетом; срок их годности давно истек, поскольку уже больше года я не садился за штурвал. Бродячая жизнь, подумал я. Вечная неопределенность. Иногда я думал: продай я что-нибудь, питался бы лучше. Но я никогда не получу, предположим, за лыжи столько, сколько в свое время за них отдал. Кроме того, мне казалось глупым проедать те вещи, которые когда-то доставляли мне немало удовольствия. В моей бывшей работе они сослужили мне хорошую службу и в любой момент могут понадобиться опять. Это своего рода моя страховочная сеть. В туристическом бюро мне сказали, что всегда готовы взять меня назад, если я выкину из головы свою нынешнюю блажь. Знай я раньше, что мне придется заниматься сейчас тем, чем я занимаюсь, я бы заранее все рассчитал и, может быть, остался в значительной выгоде, однако между моим окончательным неудержимым порывом и его воплощением лежало всего шесть недель. Этот неосознанный порыв вызревал во мне s долгие годы, почти всю жизнь. Воздушный шар, наполненный гелием... Вторую часть авторского гонорара за "Долгую дорогу домой" я получу только после выхода книги, а ждать этого еще целый длинный год. Деньги, которые я распределил на каждую неделю, явно закончатся раньше, но я представить себе не мог, как можно жить на сумму еще меньшую. Заплаченных вперед за мое жилище денег хватит лишь до конца июня. Эх, думал я, разделаться бы мне с этим воздухоплавателем к тому времени, и если бы в издательстве от него не отказались, да еще заплатили бы мне такой же аванс, как и в прошлый раз, то тогда, возможно, мне удалось бы протянуть целых два года. Если же книга окажется неудачной, я сдамся и отправлюсь назад, к уже преодоленным мною не раз трудностям дикой природы. В ту ночь в Лондоне еще больше похолодало, и к утру дом тетушки совершенно промерз. -- В доме нет воды, -- с отчаянием в голосе сказала она, когда я спустился вниз. -- Центральное отопление отключилось, и все трубы замерзли. Я вызывала слесаря, он говорит, что все мы здесь в одинаковом положении, а еще он сказал, что нельзя пользоваться электричеством. Сейчас он ничего не может сделать. Когда же потеплеет, он придет, чтобы исправить все неполадки и протечки. Мне очень жаль, дорогой, но я собираюсь жить в гостинице до тех пор, пока все это не кончится, дом же я закрываю. Ты сможешь найти себе какое-нибудь пристанище на недельку-другую? Естественно, я продлю срок уплаты; в деньгах, дорогой, ты ничего не потеряешь. Беспомощность -- слишком слабое слово, чтобы отразить то, что я тогда почувствовал. Я помог ей закрыть все краны, которые смог найти, и убедился в том, что она отключила все водонагревательные колонки; в свою очередь, она разрешила мне воспользоваться ее телефоном, чтобы попытаться найти другую крышу над головой. Я связался с ее племянником, по-прежнему работавшим в туристическом агентстве. -- У тебя есть еще тетки? -- поинтересовался я. -- Боже милостивый, а что ты сделал с этой? Я объяснил. -- Нет ли у тебя свободного угла, где бы я мог переночевать? -- А почему ты не услаждаешь жизнь своих родителей в их доме на том острове в Карибском море? -- Кое-какие проблемы с оплатой проезда. -- Если ты уж в таком отчаянном положении, то можешь провести у меня пару ночей, -- сказал он. -- Но ко мне приехала Ванда, а ты знаешь* какая у нас маленькая квартирка. Ванда мне не очень нравилась. Я поблагодарил его и уведомил о том, что подумаю. Я тут же переключился и начал размышлять о каком-нибудь другом варианте. То, что я мысленно вернулся к предложению Тремьена Викерса, было просто неизбежным. Я позвонил Ронни Керзону и напрямую все ему выложил. -- Ты сможешь запродать меня тому тренеру скаковых лошадей? -- Что? -- В свое время он предлагал мне стол и жилье. -- Не части, расскажи все по порядку. Я выполнил его просьбу, но он все равно был против. -- Будет лучше, если ты продолжишь работу над своей новой книгой. -- Гм, -- промычал я, -- чем выше поднимается воздушный шар, чем разреженней становится воздух и чем ниже давление, тем больше этот баллон распухает, подни маясь все выше и выше, и распухает он до тех пор, пока просто не лопнет. : -- Что?  -- Сейчас слишком холодно для того, чтобы заниматься сочинительством. Как ты думаешь, я смогу выполнить то, о чем просит Тремьен? -- Думаю, что нечто сносное у тебя должно получиться. -- Сколько времени это может отнять? -- Не берись за это, -- вновь посоветовал он. -- Напомни ему, что я, в конце концов, блестящий писатель и могу начать работу без проволочек. -- Ты сошел с ума! -- Я ничуть не хуже других сумею разобраться в скачках. Почему нет? Я обыграю это в книге, а к тому же я езжу верхом, скажи ему об этом. -- Твои необузданные порывы как-нибудь сведут тебя в могилу. Мне бы стоило прислушаться тогда к его мнению, но здравый смысл проиграл. Я так никогда и не узнал, что именно сказал Ронни Тремьену, но, когда днем я перезвонил ему, его голос звучал торжественно, как на похоронах. -- Тремьен согласился с тем, что ты сможешь написать для него книгу. Похоже, что вчера ты понравился ему, -- пессимизм Ронни так и вибрировал в телефонной трубке. -- Он согласился гарантировать тебе, -- продолжал Ронни, -- твой гонорар. -- Ронни назвал сумму, которая позволила бы мне прокормиться этим летом. -- Гонорар будет заплачен в три приема, -- - уточнил он. -- Четверть суммы через месяц работы, еще четверть -- после того как он одобрит всю рукопись, и половина -- после публикации. Если я смогу найти тебе официального издателя, который возьмется ее напечатать, то заплатит он, в ином случае сам Тремьен. Он также согласился на то, чтобы ты работал из сорока процентов авторского гонорара, а не из тридцати. Он согласен оплачивать все твои расходы за то время, пока ты будешь изучать его жизнь. Это означает, что если тебе понадобится отправиться к какому-нибудь его знакомому за интервью, то за транспорт будет платить он. В общем-то, это довольно неплохие условия. Ему показалось странным, что у тебя нет автомобиля, но я напомнил, что у людей, живущих в Лондоне, довольно часто не бывает собственных машин. Он говорит, ты сможешь пользоваться одной из его. Ему было приятно услышать, что ты умеешь сидеть в седле. Он сказал, тебе следует взять конноспортивную форму, а также захватить смокинг, поскольку Тремьен бывает в гостях и хочет, чтобы ты сопровождал его. Я сообщил ему, что ты профессиональный фотограф, поэтому он просил, чтобы ты захватил свою камеру. " Полное и абсолютно ясно различимое отсутствие энтузиазма в голосе Ронни могло бы остудить мои порывы ничуть не хуже, чем это удалось тетушке, когда она поставила меня в тупик своим требованием оставить ее дом в трехчасовой срок. -- Когда Тремьен ждет меня? -- задал я вопрос. -- Мне показалось, он был трогательно рад, узнав, что кто-то хочет с ним работать, особенно после того, как все наши писательские шишки отказали ему. Он также добавил, что будет счастлив видеть тебя как можно скорее, даже сегодня. Ты поедешь сегодня? -- Да, -- сказал я. -- Он живет в местечке Шеллертон, в графстве Беркшир. Он говорит, что если ты сможешь позвонить и сказать, каким поездом выезжаешь, то он пришлет когонибудь встретить тебя на станции Ридинг. Вот его телефон. Ронни зачитал мне его. -- Прекрасно, -- сказал я. -- Спасибо тебе, Ронни, большое. -- Не благодари меня. Ты... просто напиши ему пару блестящих глав, а я постараюсь подсунуть их какому-нибудь издателю. Но не забывай и о собственных сочинениях, именно в них твое будущее. -- Ты и в самом деле так думаешь? -- Безусловно, я так думаю. -- Казалось, мой вопрос его удивил. -- Для человека, не испугавшегося джунглей, ты демонстрируешь поразительную нехватку уверенности в собственных силах. -- В джунглях всегда знаешь, где ты находишься. -- Поторопись на поезд, -- сказал Ронни и пожелал мне удачи. Вместо этого я поторопился на автобус, поскольку это было намного дешевле. На остановке автобуса у станции Ридинг меня встретила дрожащая от холода молодая женщина, одетая в пальто на подкладке и вязаную шляпку. Изучив меня взглядом, медленно переходившим от ботинок через лыжный костюм к моим темным волосам, она пришла к заключению, что я был, как она выразилась, "писателем". -- Вы писатель, -- произнесла она голосом властным, но довольно дружелюбным. -- Джон Кендал, -- поклонился я. -- А я Мэкки Викерс. Мэкки, эм, э, ка, ка, и, - произнесла она свое имя по буквам. -- Прошу не путать с Мэгги. Что-то ваш автобус опоздал. -- Плохие дороги, -- извиняющимся тоном ответил я, -- За городом они еще хуже, -- предупредила она. Было темно и ужасно холодно. Она повела меня к видавшему виды автомобилю, напоминавшему джип, припаркованному не так далеко, и открыла заднюю дверь. -- Положите багаж сюда. По дороге мы можем встретить кого угодно. В автомобиле сидело уже четверо; казалось, все они очень замерзли, и поэтому, когда я наконец появился, вздохнули с облегчением. Я уложил свой багаж и забрался в машину; ь тусклом свете я увидел две фигуры, которые потеснились, уступая мне место на заднем сиденье. Мэкки Викерс уселась за руль, завела двигатель, отпустила тормоз. Мы тронулись и влились в поток машин. Ласковые потоки теплого воздуха из обогревателя заполнили салон. -- Этот писатель говорит, что его имя Джон Кендал, -- сообщила Мэкки, ни к кому конкретно не обращаясь. Это представление не произвело ни на кого особенного впечатления. -- Мужчина, сидящий около вас, является правой рукой Тремьена, -- продолжала она, -- а рядом с ним его жена. Тень мужчины рядом со мной промолвила: -- Боб Уотсон. Его жена хранила молчание. -- Рядом со мной, -- сказала Мэкки, -- Фиона и Гарри Гудхэвен. Ни Фиона ни Гарри также не произнесли ни слова. Напряжение, повисшее между нами, исключало с моей стороны всякую попытку поддержать беседу, даже если бы я этого хотел. Но это не имело никакого отношения к температуре. Казалось, сгустился сам воздух. Несколько минут Мэкки молча вела мапйшу, сосредоточив все свое внимание на покрытой снежным месивом дороге, идущей на запад от станции и освещаемой слабым желтым светом фонарей. Машин было много, и двигались они очень медленно. Мы попали, в пресловутый час пик, когда они ползут одна за одной, помигивая красными тормозными огоньками. Водители же в это время особенно нелюбезны друг с другом. Неожиданно Мэкки повернула ко мне голову, ибо я сидел как раз позади нее, и сказала: т Не очень-то мы веселая компания. Весь день мы провели в суде. Нервы у всех на пределе. Уж вы как-нибудь примиритесь с этим. -- Не беспокойтесь, -- сказал я. Но слово "беспокойство", произнесенное мной, явно было не к месту. Как бы выпуская собственные пары, Фиона громко сказала: -- Я не могу поверить, что ты оказался таким дураком. -- Оставим эту тему, -- попросил ее Гарри; он, видимо, уже неоднократно слышал об этом. -- Но ты же сам чертовски хорошо знаешь, что Льюис был пьян. -- Это ничто не оправдывает. -- Но это многое объясняет. Ты отлично знаешь, что он был пьян. -- Все говорят, что он был пьян, -- голос дышал убежденностью. -- Но я этого не знаю. Не так ли? Я не. видел, чтобы он много пил. Боб Уотсон, сидящий рядом со мной, выдохнул: -- Лжец. Но Гарри его не услышал. -- Нолана посадят в тюрьму, -- с горечью пожаловалась Фиона. -- Ты это понимаешь? Ему грозит тюрьма. И все это из-за тебя. -- Ты не можешь этого знать, -- возразил Гарри. -- Суд пока еще не признал его виновным. -- Но признает, разве нет? И это будет твоя вина. Черт побери, тебя же приводили к присяге. А ведь все, что от тебя требовалось, это сказать, что Льюис был пьян. Теперь же присяжные думают, что он не был пьян и вполне может все вспомнить. Они думают, что он лжет, когда говорит, что не может вспомнить. Боже всемилостивый, вся система защиты Нолана строилась на том, что Льюис не может вспомнить. Как же ты мог оказаться таким дураком? Гарри молчал. Атмосфера сгустилась еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Я чувствовал себя зрителем, который, просмотрев половину фильма, не может уловить сюжет. Мэкки, храня свое мнение при себе, повернула с Грейт Уэст-роуд на шоссе М4 и еще долго ехала в западном направлении по темной и пустынной дороге среди" заснеженных холмов; в лучах фар поблескивали снежинки. -- Боб говорит, что Льюис был пьян, -- продолжала настаивать Фиона, -- а он уж должен знать, именно он занимался напитками. -- Тогда, может быть, присяжные поверят Бобу. -- Они верили ему до тех пор, пока ты своими показаниями все не испортил. -- Им следовало бы вызвать тебя в качестве свидетеля, -- защищался Гарри. -- Тогда бы ты смогла показать под присягой, что он был в невменяемом состоянии и его пришлось отскабливать от ковра. -- Он не был в невменяемом состоянии, -- вмешался Боб Уотсон. -- Держись подальше от этого дела, Боб, -- бросил Гарри. -- Извини-и-и, -- опять на выдохе сказал Боб Уотсон. -- Все, что от тебя требовалось, это показать под присягой, что Льюис был пьян, -- голос Фионы дрожал от гнева. -- Это все, что от тебя просила защита. Но ты же не сделал этого. Адвокат Нолана готов был убить тебя. -- Ты сама не должна была отвечать на вопросы прокурора. Ты слышала, он спросил меня, откуда я знаю, что Льюис был пьян. Я что, делал ему алкогольно-респираторный анализ, анализ крови и мочи? На чем я мог основывать свои суждения? У меня что, есть медицинская практика? Ты слышала его. Каждое слово. Как я мог видеть, сколько он выпил? Откуда я знал, что он пил? Разве я когда-нибудь слышал, что Льюис хотя бы раз прежде отключался цосле выпивки? -- Это было недопустимо, -- заметила Мэкки. -- Ты позволил прокурору вить из себя веревки. Ты выглядел полнейшим дураком... -- продолжала нападать Фиона с неутихающим гневом. Мне становилось немного жаль Гарри. Мы доехали до перекрестка Чивли, съехали с автострады и повернули на север, выезжая на магистраль А34, ведущую к Оксфорду. Мэкки со знанием дела предпочитала расчищенные основные дороги езде через горы, хотя, судя по карте, этот путь был длиннее. Я всматривался в окружающую местность и размышлял о том, что такой умный челрвек, как Тремьен, должен был хорошо представлять себе,, где ему обосноваться, в особенности учитывая, что окрестности нижнего Беркшира, где мы сейчас проезжали, -- это известная глухомань. Слава богу, как только вдали показался указатель на Шеллертон, Фиона внезапно умолкла. Мэкки сбавила скорость, включила сигнал поворота и осторожно свернула с полотна главной дороги на узенькую однорядную; она была едва расчищена -- смерзшаяся корка грязного снега покрывала проезжую часть на значительном протяжении. На этих обледенелых участках машина буксовала, из-под шин летело крошево. Ветровое стекло изнутри все время запотевало, и Мэкки нетерпеливо стирала влагу перчаткой. Никаких домов по обеим сторонам шоссе не было: позже я выяснил, что эти места, лежащие более чем в миле от главной дороги, ведущей в поселок, представляли собой голые необжитые пустоши. Несмотря на все старания Мэкки, колеса иногда проскальзывали и машину чуть заносило. Не было кроме нас никого и на самом шоссе: в такую погоду только неотложная нужда могла заставить человека сесть за руль. Двигатель на низкой передаче выл, с трудом преодолевая долгий подъем. -- Сейчас еще хуже, чем было утром, -- сказала Мэкки обеспокоенным голосом. -- Это не дорога, а каток. В ответ не прозвучало ни слова. Я надеялся, как, впрочем, думаю, надеялись и все, что мы преодолеем подъем, не скатившись вниз; нам это удалось, но удалось лишь для того, чтобы убедиться: спуск предстоит такой же, если не более опасный. Мэкки вновь протерла ветровое стекло и с удвоенной осторожностью приняла вправо. Ошеломленная светом наших фар, посреди дороги застыла лошадь. Темная лошадь под темной попоной; морда ее была тревожно вздернута. Шерстинки на боках поблескивали, в глазах светился испуг. Время застыло, как на картине. -- Проклятье! -- воскликнула Мэкки, ударив ногой по тормозам. Машину на льду занесло, и, хотя Мэкки секундой раньше отпустила педаль, пользы от этого было не больше, чем вреда. Лошадь в ужасе дернулась с проезжей части на обочину. В попытке избежать столкновения и в то же время не дать машине перевернуться, Мэкки П9пыталась объехать лошадь, но неверно рассчитала кривую, крутизну склона и скорость, хотя справедливости ради стоит отметить, что в подобной ситуации и более опытный водитель мог бы допустить такой промах. Машину бросило в сторону, колеса пошли юзом по травянистой обочине, занесенной снегом. Накренившись, джип сполз в невидимую дренажную канаву. Под колесами со звуком пистолетных выстрелов затрещал лед. Мы ехали довольно медленно, и только это спасло нас от мгновенной смерти, однако удар был такой силы, что мог расшатать зубы кому угодно. Попавшие в канаву колеса -- одно переднее и одно заднее -- оказались на четыре фута ниже уровня дороги. Тому, что джип не перевернулся полностью, мы были обязаны противоположному краю канавы, в который уперся борт машины. Перед тем как мотор заглох, я успел открыть со своей стороны дверцу, обращенную к небу, и выбраться из автомобиля. Ветер, нередко свирепствующий в этих местах, с бешеной силой ударил мне в лицо, как бы предупреждая об опасности замерзнуть. Ветер -- это смертельный враг людей, не имеющих соответствующей одежды. Боб Уотсон оказался брошенным на свою жену. Я наклонился, схватил его, пытаясь вытащить наружу. Он же изо всех сил хотел вырваться из моих рук, исступленно крича: "Ингрид! " Затем он в ужасе воскликнул: -- Здесь мокро... Она же в воде! -- Вылезайте, -- настойчиво сказал я. -- Только вдвоем мы сможем вытащить ее. Вылезайте, вы же мешаете ей своим весом. Таким способом вы ее никогда не вызволите оттуда! Наконец он обрел некоторую способность здраво мыслить и дал мне возможность вытянуть его настолько, чтобы он, повернувшись, сумел ухватить свою жену. Я держал его, а он держал ее, и в результате наших совместных усилий нам удалось извлечь ее из машины. Канава была полна грязной мерзлой воды, покрытой слоем льда. Мы вытащили Ингрид вовремя, так как вода быстро вливалась в салон; на переднем сиденье Фиона истерическим голосом требовала от Гарри, чтобы он спас ее; я с ужасом заметил, что Гарри, находившийся под ней, вот-вот захлебнется. Единственная фара, которая до сих пор горела, неожиданно погасла. Мэкки не выказывала ни малейшего намерения спастись. Я распахнул дверцу с водительской стороны -- крепко пристегнутая к сиденью ремнем безопасности, она была в полубессознательном состоянии. -- Вызволите нас отсюда! -- пронзительно кричала Фиона. Придавленный ею Гарри боролся с прибывающей водой, и невозможно было понять, пытается ли он спасти ее или себя. Я возился вокруг Мэкки до тех пор, пока не нашел замок ремня безопасности, щелкнул им, высвобождая девушку, с усилием поднял ее и передал на руки Бобу Уотсону. -- Усади ее на кромку дороги, -- велел я ему. -- Только разгреби сначала снег. Постарайся защитить ее от ветра. -- Боб, -- жалостливым голосом позвала Ингрид. Она беспомощно стояла на дороге, видимо, считая, что в подобной ситуации ее муж должен, думать лишь о ней одной и ни о ком больше. -- Боб, я не могу без тебя, мне дурно. Боб бросил взгляд на свою жену и, не говоря ни слова, поднял Мэкки и помог ей сесть. Та шевельнулась, застонала и слабым голосом спросила, что произошло; сознание к ней вернулось. Крови нет ни капли, подумал я, хоть в этом нам повезло. Мои глаза начали привыкать к темноте. Впавшая почти в паническое состояние, Фиона протянула ко мне руки, и я без труда вытащил ее. Не обращая больше на нее внимания, я устремился на помощь к Гарри, которому наконец удалось расстегнуть ремень безопасности. Его голова торчала над водой, от первого приступа страха он явно оправился. Из джипа он выбрался сам и тут же с очевидной тревогой бросился к Мэкки, оставленной на попечение Боба Уотсона. Ингрид, мокрая, худая, испуганная, беспомощная, стояла на дороге и плакала. Дул пронизывающий ветер... Очень опасный. Несведущий человек даже не представляет себе, как быстро может убить холод. -- Снимите с вашей жены всю одежду. -- Что? -- спросил Боб. -- Снимите с нее всю одежду, иначе она превратится в ледяную статую. У того отвисла челюсть. -- Начинайте с верхней части тела. Снимайте все и надевайте мой лыжный свитер. Быстро. Он теплый. Я расстегнул молнию, сорвал с себя куртку и держал ее в рложенном виде, не давая улетучиться теплу моего тела. Холод пронизывал меня через свитер и нижнее белье так, как будто их не было на мне вовсе. Я был благодарен судьбе за то, что хотя бы не пр'омок. -- Я помогу Ингрид, -- сказала Фиона, поскольку Боб все еще колебался. -- Хоть бюстгальтер на ней можно оставить? -- Нет. Снимайте все. Предоставив женщин самим себе, я направился к багажнику нашей перевернувшейся машины и с облегчением заметил, что крышку его не заклинило. Я засучил рукава и в буквальном смысле слова выудил оттуда две свои сумки. Гарри, стоя рядом со мной, скептически на-|> людал, как с них стекает вода. -- Все промокло, -- грустно сказал он. -- Нет. Водо-, пыле- и насекомонепроницаемость -- этим правилам я следовал всегда, даже путешествуя по доброй старой Англии. Вслед за сумками я извлек из воды свою камеру в алюминиевом футляре и положил ее на дороге рядом с сумками. -- Что вы предпочтете, -- обратился я к Гарри, -- купальный халат или смокинг? Гарри едва удержался от смеха. -- Скидывайте с себя все, -- сказал я ему, -- не то превратитесь в снелсного человека. Начинайте с верхней части тела. Эти люди ехали из суда, и их одежда никак не соответствовала прогулкам на открытом воздухе. Даже Мэкки и Боб Уотсон, оставшиеся сухими, были недостаточно тепло одеты для тех условий, в которых мы оказались. Боб Уотсон вновь подошел к Мэкки, а Гарри начал стягивать с себя свое насквозь промокшее пальто, пиджак, рубашку и галстук, вздрагивая от боли всякий раз, когда порыв ветра ударял по его телу. Я протянул ему руку. -- Как, вы сказали, ваше имя? -- трясясь от холода и стуча зубами, спросил он. -- Джон. Я передал ему свою светло-голубую шелковую нижнюю рубашку и кальсоны, два свитера, серые брюкв и купальный халат. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро одевался. Мои туфли оказались на размер больше. Не теряя чувства юмора и прыгая на одной ноге, он пожаловался мне на это. От сухих носков он тоже не отказался. Фиона помогла Ингрид переодеться до пояса и ждала, когда я передам остальную одежду. Я снял свои ботинки и лыжные брюки, которые Фиона натянула на Ингрид, попытавшись перед этим скрыть от меня ее мгновенную наготу, которая изумила меня. Вряд ли это было подходящее время для такой щепетильности. Мои ботинки на ее ногах казались чудовищно огромными, а сама она оказалась на девять дюймов короче, чем мой лыжный костюм. Себе я выбрал темно-синий пиджак и сапоги. Мои ноги в шерстяных носках немели от холода. -- У меня сводит ноги от холода, -- сказала Фиона, дрожа и глядя на мои сапоги. -- И я насквозь промокла. У вас ничего не осталось? -- Возьмите это. -- Ну, мне... -- она с сомнением смотрела на мои оставшиеся в одних носках ноги. Я вручил ей свои сапоги и пиджак. Мои вечерние туфли -- единственное, что оставалось в сумке из обуви, -- спадали бы с нее на каждом шагу. Я еще раз сунул руку в одну из сумок, вытащил черные носки, нижнюю рубашку и бриджи для верховой езды. -- Это вам подойдет? -- спросил я. Она с благодарностью взяла одежду и, спрятавшись за Ингрид, начала переодеваться. Я надел вечерние туфли и смокинг -- все лучше, чем ничего. Когда Фиона появилась вновь, она даже не дрожала, а просто тряслась. Слишком мало было, на ней одежды, пусть даже и сухой. Единственным из всех моих вещей предметом, еще не нашедшим себе применения, оставался пластиковый пакет, в котором лежал мой смокинг. В верхней части пакета я расширил отверстие, предназначенное для вешалки, затем натянул пакет на Фиону, заставив ее продеть голову в это отверстие. На обеих сторонах пакета красовалась надпись "Эйс клипере" -- в нем я получил смокинг из химчистки; и даже если Фионе не по нраву было предстать в глазах окружающих ходячей рекламой, то пакет, во всяком случае, частично предохранял ее от ветра и сохранял тепло. -- Ну вот, -- с возросшей бодростью сказал Гарри, глядя на конечные результаты перераспределения туалетов, -- благодаря Джону мы доживем до Шеллертона. Вам лучше тронуться в путь, а я останусь с Мэкки, и мы догоним вас, как только это будет возможно. -- Нет, -- - возразил я. -- Как далеко до Шеллертона? -- Что-то около мили. -- Тогда мы отправляемся немедленно все вместе. Мы понесем Мэкки. Поверьте мне, сейчас слишком холодно, чтобы дискутировать. Как насчет того, чтобы нести ее на "стульчике"? Гарри и я посадили Мэкки на скрещенные руки. А ее руки мы положили себе на шею. Вот таким образом мы направились в сторону Шеллертона. Боб Уотсон в одной из моих сумок нес всю мокрую одежду, Фиона в другой сумке несла сухие вещи. Возглавляла шествие Ингрид в "луноходах" и с моей камерой, освещая путь моим фонариком из походного набора. -- Жмите на рычажок, -- показал я ей, -- у этого фонарика нет батареек. Светите на дорогу так, чтобы мы все видели. -- Слава богу, что еще не идет снег, -- заметил Гарри, однако подозрительные облака уже начали заволакивать звезды. Единственным плюсом лежащего вокруг снега было то, что его белизна позволяла лучше видеть. Меня радовало то, что идти нужно было не так далеко. Мэкки нельзя было назвать тяжелой, но шли мы все-таки по льду. -- Разве по этой дороге не ездят машины? -- безнадежным голосом спросил я после того, как мы прошли полмили и не увидели ни одного автомобиля. -- На Шеллертон ведут еще две дороги, -- ответил Гарри. -- О боже, какой дьявольский ветер, у меня отваливаются уши. Мою собственную голову тоже ломило от холода. Мэкки и Фиона были в вязаных шапочках, теплее всего чувствовала себя Ингрид в капюшоне моего лыжного костюма; Боба Уотсона спасала кепка. Свои перчатки я отдал Ингрид. Наши с Гарри скрещенные руки онемели. Эх, если бы у меня было еще несколько пар носков -- мы могли бы использовать их как варежки. -- Осталось уже недалеко, -- сказал Боб. -- Еще один поворот, и станут видны дома. Он оказался прав. Впереди вскоре замелькали электрические огоньки, обещая нам убежище и тепло. Я молил Бога, чтобы мы не выбились из сил. Неожиданно к Мэкки полностью вернулось сознание, и она стала требовать от нас объяснения происходящего. -- Мы свалились в канаву, -- ответил Гарри, не вдаваясь в объяснения. -- А лошадь! С лошадью все в порядке? Почему вы несете меня? Опустите меня. Мы остановились и поставили ее на ноги, она покачнулась и приложила руку к голове. -- Мы не сбили ее? -- спросила Мэкки. -- Нет, -- ответил Гарри. -- Давай мы лучше тебя все-таки понесем. -- Что случилось с лошадью? -- Она ускакала. Пойдем, Мэкки. Мы замерзнем до смерти, если будем стоять здесь. -- Гарри втянул кисти рук в рукава моего халата, затем повел плечами и спрятал руки под мышками. -- Пойдемте, ради всего святого. Мэкки не разрешила нам вновь взять ее на руки, и мы медленно побрели в сторону городка, качаясь, как тени, держась друг за друга, чтобы не упасть, промерзшие до костей. Я думал о том, что мне следовало прихватить с собой лыжи, и не верил тому, что с утра прошло всего несколько часов. Как только мы приблизились к первым на нашем пути постройкам, стала ясна одна из причин отсутствия транспорта: два столкнувшихся автомобиля полностью перекрыли дорогу и выехать из городка по этому пути стало невозможно. -- Будет лучше, если мы зайдем к нам, -- дрожащим голосом предложила Фиона после того, как мы миновали место катастрофы. -- Наш дом отсюда ближе всего. Возражений не последовало. Мы свернули на длинную неосвещенную проселочную улицу, прошли мимо наглухо закрытых гаражей и бара, который все еще работал. -- А не выпить ли нам чего-нибудь на скорую руку? -- полушутя выдвинул идею Гарри. -- Мне кажется, что на сегодняшний день ты уже вполне достаточно наслушался о выпивке. Кроме того, как можно идти на люди в таком виде? -- в своей прежней резкой манере возразила Фиона. Было слишком темно, чтобы я мог рассмотреть выражение лица Гарри. Никто никак не реагировал на лх слова, и мы в свете фонаря Ингрид подошли к проезду, огибающему несколько коттеджей и выходящему на обширное заснеженное пространство перед огромной усадьбой в георгианском стиле. -- Сюда, -- сказала Фиона и повела нашу молчаливую процессию к боковому входу. Она достала из-под валуна ключ и открыла дверь. Наконец-то в наших ушах прекратил завывать пронизывающий ветер -- мы испытали как бы второе рождение. Тепло же солидных размеров кухни, куда мы сразу направились, оказалось поистине жизнетворным. Именно здесь, на свету, я впервые смог хорошенько разглядеть своих попутчиков. ГЛАВА 3 Всех, кроме Ингрид, пробирала дрожь, и Джон Кендал не был исключением. На наших мертвенно-бледных лицах застыло страдальческое выражение. -- О боже, -- вырвалось у Фионы, -- это был какой-то кошмар. Фиона оказалась старше, чем я думал. Не тридцать, а где-то около сорока. В пластиковом пакете, доходящем ей до колен и сковывающем движения рук, она выглядела довольно комично. -- Снимите с меня эту чертову штуковину, -- продолжала она, -- и прекратите свой дурацкий смех. Гарри услужливо стащил через ее голову пакет вместе с вязаной шапочкой, Открыв нашему взору копну светло-пепельных волос. Мы явились свидетелями поистине coup de theatre* -- существо, похожее на беженку, неожиданно превратилось в обаятельную, уверенную в себе женщину, одетую в спортивные верховые бриджи и голубой камзол, из-под которого выглядывал высокий завернутый воротник моей нижней рубашки и манжеты белого цвета. Хотя Фиона была довольно высокого роста, однако рукава ей были все равно явно длинны; в этом ей повезло, поскольку она имела возможность прятать в них руки, используя как перчатки. Она пристально посмотрела на меня, в ее глазах читалось явное любопытство: кто же он такой, чью одежду она носит? Увидела она, я полагаю, высокого, худощавого, сравнительно молодого кареглазого субъекта в джинсах, красном свитере и в нелепом для данной обстановки смокинге. Я улыбнулся ей, и она, уверенная в том, что прочитала на моем лице восхищение, повернулась к другим неожиданным гостям; скользнув по ним взглядом, подошла к массивной раскаленной печи -- живительному источнику тепла, подняла крышку, выпустив наружу горячий воздух. Ее плохое настроение, вызванное поездкой в суд и последующими злоключениями, улетучилось; передо мной предстала здравомыслящая деловая женщина. -- Всем нам необходимо горячее питье, -- решительно заявила она. -- Гарри, налей в чайник воды и раздобудь кружки. Гарри, мужчина моего роста, но в отличие от меня блондин с голубыми глазами, не заставил просить себя дважды. Он явно привык к подчинению: сразу же засуетился в поисках ложек, растворимого кефе и сахара. В моем голубом купальном халате он выглядел так, будто собирался ложиться спать. Кстати, он также оказался старше, чем я думал. Жили они в явном достатке, если не сказать в богатстве. Огромная кухня -- своего рода нашпигованная техникой гостиная, а также стиль поведения и манера говорить -- все это несомненно свидетельствовало о весьма высоком социальном статусе хозяев этого дома. Мэкки неуверенно подошла к массивному столу в центре кухни и села, осторожно ощупывая пальцами висок. -- Меня отвлекла лошадь, -- сказала она. -- Должно быть, ударилась головой о ветровое стекло. С джипом все в порядке? -- Не думаю, -- бесстрастно ответил Гарри. -- Машина лежит в воде, которая за ночь превратится в лед. Дверь с моей стороны прогнулась во время удара, и грязная вода из канавы так и хлынула в салон. -- Проклятье, -- устало произнесла Мэкки, -- этого нам еще не хватало. Все одно к одному. Ее продолжало трясти, и она зябко куталась в свое желтовато-коричневое пальто; я даже не мог представить, как бы она выглядела согревшейся и улыбающейся. В данный момент я видел лишь рыжеватые кудряшки надо лбом, полузакрытые глаза и бледные губы на страдальчески напряженном лице. -- Перкин дома? -- спросила ее Фиона. -- Должен быть, я надеюсь. Фиона, которая, видимо, от того, что находилась в собственном доме, пришла в себя быстрее нас всех, взяла трубку висящего на стене телефона и набрала номер. Перкин -- хотел бы я знать, кто это такой, -- вероятно, снял трубку сам, потому что Фиона сразу же сообщила ему все безотрадные новости. -- Да, -- вновь повторила она, -- я же сказала, что джип в канаве... В той низине, да, у этого холма, после выезда с магистрали А34... Не знаю я, черт побери, чья это лошадь... Нет, мы провели ужасный день в суде. Послушай, ты можешь приехать ко мне и забрать всех их? С Мэкки все в порядке, но она ушибла голову... Боб Уотсон с женой у меня... Да, мы встретили этого писателя, он с нами. Скорее приезжай, Перкин. Ради всего святого. И прекрати мандражировать. Фиона с треском опустила трубку на рычаг. Гарри разлил кипяток по кружкам с растворимым кофе и, держа в одной руке пакет с молоком, а в другой -- бутылку бренди, предложил нам сделать свой выбор. Все, кроме Ингрид, предпочли кофе с бренди. Гарри плеснул в кружки такое количество коньяку, что отпала необходимость остужать кипяток, и, хотя мы уже находились не на холоде, а в теплом помещении, выпивка все равно пришлась очень кстати -- дрожь начала стихать, а затем и вовсе исчезла. Боб Уотсон снял кепку и оказался значительно моложе, чем я предполагал, -- коренастый мужчина с жесткими как проволока волосами и непреходящим налетом независимости. Со стороны он казался школьником: круглые щечки и природное высокомерие, находящееся, однако, под постоянным контролем, позволяющим избегать всевозможных неприятностей. Я вспомнил, как в машине он назвал Гарри лжецом, однако сказал это слишком тихо, явно в расчете, что тот не услышит. В этом, на мой взгляд, был весь Боб Уотсон. Ингрид, утонувшая в моем лыжном костюме, взирала на мир молча и только периодически шмыгала носиком, прилепившимся к хорошенькому, с тонкими чертами личику. Она сидела за столом рядом со своим мужем. Судя по всему, ей на роду было написано вечно находиться в его тени. Стоя спиной к печи и обхватив горячую кружку руками, Гарри обратил на меня свои насмешливые глаза. Это насмешливое выражение, видимо, было вообще характерно для него и отражало привычный образ мыслей в нормальных, не связанных с дачей свидетельских показаний ситуациях. -- Добро пожаловать в Беркшир, -- сказал он. -- Покорнейше благодарю. -- Мне кажется, что я смог бы продержаться у джипа после аварии до прихода подмоги. -- Кто-нибудь наверняка бы помог, -- согласился я. -- Надеюсь, что с лошадью ничего не- случилось, -- вновь начала прокручивать свою навязчивую мысль Мэк-ки, причем, кроме нее, как мне показалось, никого не волновала судьба животного, ставшего причиной всех наших злоключений; я также подозревал, впрочем, может быть, и безосновательно, что ее постоянные упоминания о лошади -- это не что иное, как стремление убедить нас в своей невиновности: дескать, не моя ошибка является причиной аварии. Постепенно к нам стало возвращаться внутреннее тепло; подобно вину в буфете, мы обрели комнатную температуру. Ингрид сбросила капюшон моей лыжной куртки-- ее пушистые, пепельно-каштановые волосы явно нуждались в расческе. Никто из нас не имел особого желания разговаривать, и какое-то уныние, вроде того, что было перед аварией, повисло в воздухе. Поэтому, услышав шум подъезжающей машины, звуки хлопнувшей двери и приближающихся шагов, возвестивших о приезде Перкина, все мы испытали истинное облегчение. Перкин приехал не один. Первым в кухню ворвался Тремьен Викерс, его громкий голос и мощная фигура подействовали на нашу подавленную кофейную компанию подобно живой воде. -- Ухитрились вляпаться в кучу дерьма, не так ли? -- громыхнул он с порога, однако без злобы, даже с оттенком дружелюбия. -- Дорог вам мало, а? Мэкки, оправдываясь, вновь завела свою пластинку насчет лошади, причем говорила так, будто репетировала заранее. Мужчина, вошедший вслед за Тремьеном, являл собой как бы смазанную копию первого: тот же рост, то же телосложение, почти те же черты лица, однако я не ощутил в нем внутренней силы и природной задиристости, свойственных Тремьену. Это Перкин, подумал я. Скорее всего, он сын Тремьена. Копия, обращаясь к Мэкки, раздраженно молвила: -- Почему ты не поехала в объезд? Нужно совсем лишиться рассудка, чтобы в такую погоду ехать напрямую. -- Утром все было нормально, -- возразила Мэкки. -- К тому же я всегда езжу этим путем. Всему виной эта лошадь... Взгляд Тремьена скользнул по моей персоне. -- Вот вы и добрались сюда. Прекрасно. Вы со всеми знакомы? Мой сын Перкин. Его жена Мэкки. Я же, насколько помню, предполагал, что Мэкки либо жена самого Тремьена, либо, возможно, его дочь, но никак не думал, что она его невестка. -- А по какому поводу на вас смокинг? -- уставился на меня Тремьен. -- Мы промокли в той канаве, -- коротко ответил за меня Гарри, -- и ваш друг писатель одолжил нам сухую одежду. Себе он выбрал смокинг, мне же не доверил, хитрец, вот и приходится щеголять в его купальном халате. На Ингрид -- его лыжный костюм, а Фиону он экипировал с ног до головы. По лицу Тремьена промелькнула тень смущения, однако он не стал вдаваться в подробности. Вместо этого спросил Фиону, не пострадала ли она во время аварии: -- Фиона, моя дорогая... Фиона, его дорогая, уверила, что все в порядке. В его отношении к Фионе проскальзывал какой-то оттенок плутовства, она же с необычайной легкостью реагировала на все его заигрывания. Фиона, на мой взгляд, вызывала у всех мужчин неистребимое желание флиртовать с ней. С некоторым запозданием Перкин поинтересовался у Мэкки о ее самочувствии, довольно неуклюже выражая свою озабоченность после весьма нелюбезных критических замечаний. В ответ Мэкки устало и понимающе улыбнулась; у меня же сложилось впечатление, что в этом браке именно она решает все вопросы, за всем присматривает и является старшей по отношению к своему симпатичному мужу-ребенку. -- Однако, -- продолжал Перкин, -- я совершенно уверен, что с твоей стороны было глупо ехать по той дороге. Его реакция на травму жены выразилась в заявлении, что она сама является тому виной, мне же показалось, это не что иное, как реакция после испуга: ведь лупят же родители своих потерявшихся, но впоследствии нашедшихся горячо любимых отпрысков. -- Кроме того, -- не унимался он, -- на повороте должен был стоять временный знак дорожной полиции о том, что проезд закрыт, а закрыт он с полудня, с того самого момента, как столкнулись эти две машины. -- Не было никакого предупредительного знака, -- возразила Мэкки. -- Должен быть. Вы просто его не заметили. -- В пределах видимости знака не было, -- заявил Гарри, и мы все с ним согласились. -- Все равно... -- стоял на своем Перкин. -- Послушай, -- сказала Мэкки, -- если бы у меня была возможность повторить все сначала, то я не выбрала бы эту дорогу; тогда же она выглядела вполне нормально, и утром я по ней без осложнений проехала. Поэтому не стоит обсуждать то, что уже сделано. -- Мы все видели лошадь, -- сообщил Гарри, намеренно растягивая слова; в его голосе и интонациях нетрудно было уловить явную насмешку, свидетельствующую о личном отношении к манере поведения Перкина. Перкин бросил на него смущенный взгляд и прекратил свои нападки на Мэкки. -- Что сделано, то сделано, -- заключил Тремьен таким тоном, будто изложил нам основной постулат своей жизненной философии. Затем он добавил, что по приезде домой он немедленно позвонит в полицию и что это произойдет очень скоро. -- Что делать с вашей одеждой? -- обратилась ко мне Фиона. -- Мне отправить ее в химчистку вместе с нашими мокрыми вещами? -- Нет, не беспокойтесь, -- сказал я. -- Завтра я приду и все заберу. -- Хорошо, -- она слегка улыбнулась. -- Я прекрасно понимаю, насколько мы вам обязаны. Не такие уж мы забывчивые. -- Интересно, а что вы можете забыть? -- не выдержал Перкин. -- Парень спас всех нас от обледенения, -- в своей обычной манере ответил Гарри. -- От чего? Ингрид хихикнула, и все посмотрели на нее. -- Извините, -- смущенно прошептала она. -- Очень похоже на то, что он спас нас от смерти, -- просто сказала Мэкки. -- Поехали домой. Она поднялась из-за стола. Тепло и горячий кофе оказали на нее благотворное воздействие. Мне также показалось, что она испытывает облегчение, поскольку ее тесть не выступил на стороне сына. -- Завтра, -- медленно добавила она, -- кто из нас поедет в Ридинг? -- О боже, -- вырвалось у Фионы, -- совсем вылетело из головы. -- Кто-то должен ехать, -- сказала Мэкки, хотя было ясно, что ехать туда никто не хочет. Прошло некоторое время, прежде чем Гарри наконец зашевелился: -- Я поеду. Захвачу с собой Боба. Фионе ехать не надо, Ингрид тоже. Мэкки... -- он замолк на полуслове. -- Я поеду с вами, -- сказала она. -- Это мой долг по отношению к нему. -- И я с вами, -- заявила Фиона. -- Он мой кузен, в конце концов. Он заслуживает того, чтобы мы поддержали его. Хотя после того, что сегодня сделал Гарри, я не знаю, смогу ли посмотреть ему в глаза. -- А что натворил Гарри? -- спросил Перкин. -- Мэкки расскажет, -- пожав плечами, ушла от ответа Фиона. Фиона, видимо, привыкла нападать на Гарри сама, но не бросать его на растерзание другим волкам. Гарри же, несомненно, предстояло еще многое выслушать после нашего ухода, и он смотрел на жену со смешанным чувством опасения и готовности подчиниться неизбежному. -- Поехали, -- сказал Тремьен. -- Собирайся, Боб. -- Иду, сэр. Я вспомнил, что Боб Уотсон является правой рукой Тремьена, то есть главным конюхом. Боб вместе со своей Ингрид проследовал к выходу, по пятам за ними шли Мэкки и Перкин. Я поставил свою кружку на стол и поблагодарил Гарри эа гостеприимство и наше чудесное возрождение. -- Приходите за своей одеждой завтра примерно в это" же время, -- сказал Гарри. -- И вообще приходите, выпьем. В обычной, а не чрезвычайной ситуации. -- Благодарю вас, ничего не имею против. Он любезно кивнул, то же сделала и Фиона; я подхватил свой чемодан, футляр с кинокамерой и выбежал на заснеженную улицу догонять Тремьена и его спутников. Наконец нам всем шестерым удалось втиснуться в "вольво" Тремьена. Хозяин сел за руль, рядом разместился Перкин. Ингрид угнездилась на коленях у Боба. Мы с Мэкки тоже рядышком уместились на заднем сиденье. На окраине городка Тремьен остановил машину, чтобы высадить Боба и Ингрид. На прощание Ингрид одарила меня быстрой улыбкой и пообещала, что если я не возражаю, то мой лыжный костюм и ботинки Боб привезет завтра утром. Я не возражал. Повернувшись, они направились через садовые ворота к небольшому дому, едва видневшемуся в полумраке. Тремьен развернул машину и, сетуя на то, что в связи с этим судебным разбирательством завтра ему опять придется работать без главного конюха, выехал на загородную дорогу. Ни Мэкки, ни Перкин не проронили ни слова, и я по-прежнему оставался в полном неведении относительно этого пресловутого судебного процесса. Спрашивать же хозяев я не осмеливался, поскольку не был с ними достаточно знаком. -- Не очень-то радушный прием получился, а, Джон? -- не оборачиваясь, бросил Тремьен через плечо. -- Вы захватили пишущую машинку? -- Нет, только карандаш. И диктофон. -- Полагаю, вы свое дело знаете. -- В бодром голосе его звучало одобрение. Я же был уверен в себе явно в меньшей степени. -- Мы можем начать с завтрашнего утра, -- предложил он. Проехав с величайшей осторожностью примерно милю по скользкой дороге, ничем не отличающейся от той, на которой произошла авария, мы наконец въехали в шикарные двухстворчатые ворота и подрулили к огромнейшему дому, из окон которого через шторы пробивался слабый свет. Поскольку обитатели таких роскошных усадеб, как я успел заметить, редко пользуются парадным входом, то мы вошли также через боковую дверь, однако на сей раз очутились не на кухне, а в теплом, застеленном коврами холле, из которого можно было двинуться в любом направлении. Тремьен со словами: "Ну и холодная сегодня ночь, будь она неладна" -- направился куда-то по проходу через левую дверь. Обернувшись, он сделал мне знак следовать за ним.. -- Заходите, чувствуйте себя как дома. Это наша семейная комната. Здесь вы найдете газеты, телефон, выпивку и все такое прочее. Не стесняйтесь, пользуйтесь всем, что вам будет необходимо. Вы у меня дома. Несмотря на беспорядок и отсутствие должной планировки, а только благодаря своим внушительным габаритам комната выглядела очень привлекательной и удобной, являя собой сочетание различных стилей, с множеством фотографий, подарков и украшений, оставшихся с Рождества, и с огромным кирпичным камином, в котором весело потрескивали внушительных размеров поленья дров. Тремьен снял телефонную трубку и сообщил местным властям о том, что случилась авария и что джип свалился в канаву, -- причин для беспокойства нет, завтра утром его вытащат. Исполнив этот свой долг, он протянул к огню озябшие руки: -- У Перкина и Мэкки собственная половина дома, в этой же гостиной мы собираемся все вместе, -- сообщил он. -- Если вам понадобится оставить мне какую-нибудь информацию, то приколите ее вон к той доске. Он указал мне на стул, служащий опорой для доски из пробкового дерева, -- точь-в-точь как в конторе у Ронни. Доска была утыкана чертежными кнопками, и на одной из них держалась записка с лапидарным сообщением, исполненным большими буквами: "Вернусь к ужину". -- Это мой младший сын, -- объяснил Тремьен, ухитрившись еще издали прочитать записку, -- ему пятнадцать лет. Совершенно неуправляем. В голосе его, однако, звучала снисходительность. -- Э-э-э, -- забросил я пробный шар, -- а миссис Викерс? -- Мэкки? -- в голосе Тремьена послышалось недоумение. -- Нет, ваша жена. -- А, вот вы о ком. Она путешествует, и не скажу, что это меня хоть сколько-нибудь волнует. Мы живем вдвоем -- я и Гарет, мой сын. У меня есть еще дочь, которая вышла замуж за лягушатника и сейчас живет в пригороде Парижа; у нее трое детей, иногда они приезжают сюда, чтобы перевернуть все вверх дном. Она старшая, затем идет Перкин, Гарет -- младший. Все эти факты, как я заметил, он скармливал мне совершенно бесстрастно. Ничего путного из этого не выйдет, подумал я; его необходимо расшевелить, впрочем, может быть, еще рано подключать эмоции. Тремьен был явно рад, что я приехал, однако на людях он проявлял нервозность, а сейчас, когда мы остались вдвоем, -- застенчивость. Казалось, что, после того как он достиг своей цели, после того как заполучил себе собственного биографа, вся его страстность, вся его убедительность, проявленные в конторе Ронни, куда-то улетучились. Сегодняшний Тремьен тянул только на половину того, что я увидел в первый раз. Приход Мэкки помог Тремьену обрести его прежнюю уверенность. Держа в руках ведерко со льдом, она бросила быстрый взгляд на свекра, как бы пытаясь угадать его настроение, определить, насколько сохранилась его терпимость, проявленная в кухне у Фионы и Гарри; затем, в некотором сомнении, она положила лед на столик с подносом для бутылок и стаканов и начала что-то смешивать. Она уже сняла свое пальто и вязаную шапочку, сейчас на ней был голубой джерсовый костюм и черные в обтяжку сапоги до колен. Ее коротко стриженные медно-ры-жие волосы обрамляли точеную головку; она по-прежнему была бледна, на лице ее не было и следа косметики. Смешивала она джин с тоником, и предназначался он Тремьену. Тремьен привычно кивнул в знак благодарности. -- А вам, Джон? -- обратилась Мэкки ко мне. -- Кофе был превосходным, -- ответил я. Она слегка улыбнулась: -- Да. Сказать по правде, жажда меня не мучила, я был просто голоден. Из-за того, что в доме тетки моего друга отключили воду, весь мой сегодняшний рацион, не считая кофе в доме Фионы, состоял из куска хлеба, мармелада и двух стаканов молока. Причем пакет с молоком почти превратился в ледышку. Единственное, на что я уповал, это на неизбежность возвращения Гарета, чья записка: "Вернусь к ужину" -- стояла у меня перед глазами. Появился Перкин с полным стаканом какой-то бурой жидкости, напоминающей кока-колу. Он уселся в одно из кресел и вновь начал плакаться по поводу потери джипа, не понимая того, что ему следует радоваться, -- еще чуть-чуть, и он вполне мог потерять свою жену. -- Эта чертова железяка застрахована, -- оборвал его Тремьен, -- ремонтники из гаража вытащат завтра машину из канавы и скажут, подлежит ли она восстановлению. А если даже и нет, то это еще не конец света. -- А как мы будем обходиться без джипа? -- пробурчал Перкин. -- Новый купим, -- отрезал Тремьен. Такое простое решение поставило Перкина в тупик, и он замолчал, а Мэкки с благодарностью посмотрела на своего свекра. Она устроилась на диване и сняла сапоги, заметив, что они промокли от снега и у нее замерзли ноги. Мэкки принялась растирать ступни, время от времени поглядывая на мои шикарные черные штиблеты. -- Эти ваши туфли предназначены для танцев, -- наконец заключила она, -- а не для переноски дам по скользкому льду. Я чувствую себя виноватой. Поверьте мне, это действительно так. -- Переноски? -- Брови Тремьена поползли вверх. -- Именно. Разве я вам не говорила? Джон и Гарри несли меня на руках, как мне кажется, не меньше мили. Я помню момент аварии, затем провал в памяти, очнулась уже на подходе к городку. Смутно вспоминаю, что они меня тащили... но все как-то смазано... они сцепили кисти рук и посадили меня... я чувствовала, что не упаду... все, как во сне. Перкин вытаращил глаза вначале на нее, потом на меня. -- Черт меня побери, -- вырвалось у Тремьена. Я улыбнулся Мэкки, она улыбнулась мне в ответ. Перкину, судя по всему, это явно не понравилось. Следует быть более осторожным, подумал я. Меня позвали сюда не для того, чтобы мутить воду, меня наняли для работы, и только. Мое дело -- сторона, все должно оставаться в том виде, в каком и было до моего приезда. Жар полыхающего камина поднял температуру в гостиной до уровня, позволившего мне наконец снять смокинг и почувствовать себя более естественно для данной обстановки. Меня продолжал мучить вопрос, как скоро можно будет, не нарушив правил хорошего тона, заговорить о еде. Если бы я не истратил последние деньги на автобусный билет, то наверняка купил бы чего-нибудь сытного, чего-нибудь вроде шоколада. Я также размышлял о том, просить ли Тремьена возместить мне стоимость этого билета. Пустые мысли. Вздор. -- Садитесь, Джон, -- предложил Тремьен, указывая на кресло. Я послушно сел. -- Что произошло в суде? -- обратился он к Мэкки. -- Как было дело? -- Это был просто ужас, -- содрогнулась Мэкки. -- Нолан выглядел таким... уязвимым. Присяжные считают его виновным, я в этом уверена. Кроме того, Гарри не захотел показать под присягой, что Льюис был пьян... -- она закрыла глаза и глубоко вздохнула. -- Будь проклята эта вечеринка. -- Что сделано, то сделано, -- тяжелым голосом заключил Тремьен, а я подумал, сколько же раз они высказывали друг другу эти взаимные сожаления. Тремьен взглянул на меня и обратился к Мэкки: -- Ты рассказала Джону, что произошло? Она отрицательно покачала головой, тогда Тремьен меня немного просветил: -- В апреле прошлого года мы устроили вечеринку, чтобы отпраздновать победу моей лошади, Заводного Волчка, в скачках Гранд нэшнл. Отпраздновать! Собралась масса народу, больше ста человек, включая, естественно, Фиону и Гарри, с которыми вы уже знакомы. Я тренирую их лошадей. Были также кузены Фионы -- Полан и Льюис, они родные братья. Никто точно не знает, как все произошло, но к концу вечеринки, когда уже почти все разошлись, одну из девушек обнаружили мертвой. Нолан клянется, что это несчастный случай. Там еще был Льюис... Он бы мог прояснить этот вопрос, но уверяет, что был мертвецки пьян и ничего не помнит. -- Он действительно был пьян, -- протестующе заметила Мэкки. -- Боб показал это под присягой. Он прямо заявил, что приготовил за вечер Нолану дюжину коктейлей. -- Боб Уотсон выступал в роли бармена, -- пояснил Тремьен. -- Мы всегда поручаем ему это во время наших вечеринок. -- Другого бармена у нас никогда и не было, -- уточнила Мэкки. -- Нолана обвиняют в убийстве? -- вклинился я в паузу. -- В нападении, повлекшем за собой смерть жертвы, -- ответил Тремьен. -- Обвинение пытается доказать преднамеренность действий, а это означает убийство. Адвокаты Нолана настаивают на обвинении в нанесении телесных повреждений, причем делают основной упор на непредумышленность действий. В этом случае дело можно свести к простой неосторожности или к несчастному случаю. Процесс тянется уже несколько месяцев; может быть, наконец хоть завтра закончится. -- Нолан подает апелляцию, -- сказал Перкин. -- Присяжные официально еще не признали его виновным, -- возразила Мэкки. Тремьен продолжал свое повествование: -- Мэкки и Гарри зашли в гостиную Перкина и увидели там Нолана, склонившегося над лежащей на полу де-вушгеой, Льюис сидел, развалившись в кресле. Нолан уверяет, что схватил ее за горло лишь для того, чтобы легонько встряхнуть, однако девушка почему-то сразу обмякла и стала заваливаться на пол. Когда Мэкки и Гарри попытались привести ее в чувство, то обнаружили, что она мертва. -- Патологоанатом сегодня в суде заявил, что она умерла от удушения, -- объяснила Мэкки. -- Еще он сказал, что в некоторых случаях даже очень небольшое давление может привести к фатальному исходу. Причиной смерти явилось торможение блуждающего нерва, а это означает, что нерв прекращает функционировать. Еще он показал, что перекрыть этот нерв очень легко, а ведь он поддерживает работу сердца. Патологоанатом также высказался в том плане, что любой неожиданный хлопок по шее всегда опасен, что не следует этого делать даже в шутку. Естественно, нет никаких сомнений в том, что Нолан кипел бешеной злобой на Олимпию -- это имя той девушки, причем такое настроение не покидало его в течение всего вечера, и обвинение нашло свидетеля, который якобы слышал, как он заявил: "Я удушу эту суку"; отсюда, естественно, следует вывод о том, что он умышленно схватил ее за шею... -- Мэкки прервалась и снова глубоко вздохнула. -- Если бы не отец этой Олимпии, процесса вообще можно было избежать. В первоначальном заключении о результатах вскрытия ясно сказано, что это вполне мог быть несчастный случай, не предусматривающий преследования в судебном порядке. Тем не менее отец настоял на том, чтобы против Нолана было возбуждено дело лично от его имени, и он неТГобирается сдаваться. Он одержим своей навязчивой идеей. В суде он сидит и сверкает на нас глазами. -- Если присяжные станут на его сторону, -- заключил Тремьен, -- Нолана будут содержать под стражей и не выпустят под залог. Мэкки согласно кивнула. -- Обвинение, по наущению отца Олимпии, настаивало на том, чтобы Нолан провел эту ночь в тюрьме, однако судья отказал. Нолан и Льюис сейчас находятся в доме Льюиса, и одному богу известно, в каком они состоянии после всех этих судебных передряг. Отца Олимпии -- вот кого бы следовало удушить за все несчастья, которые он навлек на наши головы. Я придерживался иного мнения: если судить беспристрастно, именно Нолан явился причиной всех неприятностей. Но от замечаний я воздержался. -- Да, -- Тремьен пожал плечами, -- все это произошло в моем доме, однако, хвала Всевышнему, прямого отношения к моей семье не имеет. -- Тем не менее они наши друзья. -- Мэкки как-то неуверенно посмотрела на своего свекра. -- Я бы даже сказал больше, -- подал голос Перкин, глядя на меня. -- Фиона и Мэкки подруги. С этого все и началось. Мэкки приехала погостить к Фионе, в доме Фионы мы впервые и встретились... -- он вновь улыбнулся, -- а дальше, как говорится, "они сыграли свадебку"... -- И прожили долгую счастливую жизнь, -- закончила за него Мэкки. -- Мы женаты уже два года, почти два с половиной. Я, впрочем, про себя заметил, что если Мэкки и была счастлива, то не без усилий с ее стороны. -- Надеюсь, вы не собираетесь включать всю эту чертовщину с Ноланом в мою книгу? -- спросил Тремьен. -- Даже и не думал об этом, если вы сами этого не захотите, -- добавил я. -- Нет, не захочу. Я как раз провожал своих гостей, когда умерла эта девушка. Перкин сообщил мне об этом, и я невольно явился свидетелем этого дела, однако девушку эту я никогда не знал. Она пришла вместе с Ноланом, прежде я ее никогда не видел. Она не является частью моей жизни. -- Я вас понял. Тремьен не выказал видимого облегчения, а просто кивнул. Я смотрел на мощную фигуру мужчины, стоящего у очага собственного дома, и думал об основательности его бытия, бытия человека, привыкшего как нести бремя ответственности, так и повелевать в собственных владениях. Да, это несомненно личность, и темой книги должен быть портрет человека, умеющего править, набравшегося мирской мудрости и добившегося успеха. Пусть будет так, думал я. Ради ужина я был готов спеть любую песню на его выбор. Однако где же он, этот ужин? -- Утром, -- обратился ко мне Тремьен, явно устав от всех этих разговоров на судебные темы, -- я думаю, вы - . можете поехать со мной и посмотреть моих лошадок на утренней проездке. -- Прекрасно, -- согласился я. -- Хорошо, я разбужу вас в семь. Первая смена начинает тренировку в семь тридцать, как раз перед рассветом. Конечно, сейчас такой мороз -- и речи не может быть о специальной подготовке, но галоп предусмотрен почти в любую погоду. Завтра все сами увидите. Если будет сильный снегопад, то мы не поедем. -- Согласен. -- Полагаю, что ты не пойдешь на первую смену, -- . обратился он к Мэкки. -- К сожалению, не смогу. Рано утром нам нужно опять отправляться в Ридинг. Тремьен согласно кивнул, а мне сказал: -- Мэкки -- мой первый помощник. Я посмотрел на Мзкки, затем на Перкина. -- Все правильно, -- согласился Тремьен, читая мои мысли. -- Перкин со мной не работает. Он никогда не хотел быть тренером, у него своя жизнь; Taper... тот... Гарет мог бы перенять мое дело, но он слишком молод и сам пока еще не знает, чего хочет. Женившись на Мэкки, Перкин, сам того не ведая, раздобыл мне чертовски понятливую и деловую помощницу. Все получилось как нельзя лучше. Это искреннее признание Мэкки выслушала с явным удовольствием, да и Перкину, как мне показалось, оно было приятно. -- Этот дом очень большой, -- продолжал Тремьен, -- а поскольку Перкин и Мэкки не могли себе позволить приличного жилья, то мы разделили пополам эти мои хоромы. Впрочем, скоро вы сами все увидите. -- Он допил свой джин и пошел за второй порцией. -- Эту столовую я предоставляю в ваше распоряжение, -- не оборачиваясь, предложил он. -- Завтра я покажу вам, где найти газетные вырезки, видеокассеты и формуляры. Все, что вам понадобится, можете принести из конторы сюда. Я распоряжусь, чтобы здесь установили видеомагнитофон. -- Прекрасно, -- согласился я, подумав, что в столовой еда всегда кажется вкуснее. -- Как только потеплеет, я возьму вас на скачки, вы быстро разберетесь, что к чему. -- Разберетесь? -- с удивлением переспросил Перкин. -- Он что-нибудь понимает в скачках? -- Не очень много, -- ответил я. -- Он писатель, -- встал на мою защиту Тремьен, -- он во всем должен уметь разбираться. Я кивнул с обнадеживающим видом. Тремьен был прав -- если я сумел разобраться в обычаях и нравах обитателей мест, расположенных невесть где, то уж здесь, в Англии, наверняка освоюсь в этой конноспортивной чертовщине. Слушать, наблюдать, анализировать, проверять -- эти принципы не подвели меня в шести случаях. Не подведут и в этом, думал я, тем более на сей раз я не нуждаюсь в переводчике. А вот смогу ли я подать материал так, чтобы он понравился придирчивым читателям, -- это уже вопрос, причем вопрос весьма спорный. Я так и не успел решить эту проблему, как дверь распахнулась и в комнату, весь в ореоле холодного воздуха, влетел Гарет, на ходу срывая с себя какую-то сногсшибательную теплую куртку. -- Что будем есть на ужин? -- с порога обратился он к отцу. -- Все, что сам пожелаешь. -- Тремьену были явно чужды гастрономические изыски. -- Тогда пиццу. -- Его взгляд остановился на мне. -- Здравствуйте, я Гарет. Тремьен представил меня и объяснил, что я буду писать его биографию и некоторое время поживу у них в доме. -- Вот это да! -- глаза Гарета широко раскрылись. -- Вы будете прямо сейчас есть пиццу? -- Да, спасибо. -- Через десять минут все будет готово, -- заверил он и, повернувшись к Мэкки, спросил: -- А вы? Мэкки и Перкин синхронно покачали головами и пролепетали какие-то слова, смысл которых сводился к тому, что им необходимо быть у себя; у меня сложилось впечатление, что это не явилось неожиданностью для Тремьена и Гарета. Рост Гарета тянул примерно на пять с половиной футов, уверенностью в себе он очень походил на отца, а вот голос подкачал -- юношески ломкий, хриплый и неровный. Он пристально осмотрел меня, как бы оценивая, с чем ему придется примиряться на протяжении моего пребывания у них, однако не выказал ни уныния, ни ликования. -- У небезызвестного тебе моего приятеля Кокоса я слышал прогноз погоды, -- сообщил он отцу. -- Сегодня был самый холодный день за последние двадцать пять лет. Отец Кокоса распорядился укрывать своих лошадей пуховыми попонами, подбитыми джутом. -- Точно так же укрыты и наши, -- сказал Тремьен. -- Что там еще в прогнозе? Снег обещают? -- Нет, только мороз в течение еще нескольких дней, восточный ветер из Сибири. Ты не забыл перевести деньги за мое обучение? Судя по всему, Тремьен явно забыл. -- Если ты сейчас подпишешь чек, то я сам смогу отнести его. А то они уже начинают метать икру. -- Чековая книжка в конторе, -- ответил Тремьен. -- Я мигом, -- Гарет подхватил свой форменный пиджак, скрылся за дверью, но тут же появился вновь. -- Полагаю, вероятность того, что вы умеете готовить ужин, равна нулю? -- спросил он меня. ГЛАВА 4 Утром, спустившись вниз, я обнаружил, что семейная комната все еще погружена во мрак, свет горел только на кухне. Кухня не была такой величественной, как в доме Фи-оны, однако вмещала солидных размеров стол со стульями и огромную печь, без особого труда противодействующую предрассветному морозу. Я надеялся взять у Тре-мьена напрокат какое-нибудь пальто, чтобы дойти До конюшен и посмотреть на лошадок, однако на одном из стульев я нашел свои ботинки, перчатки и лыжный костюм, к которому булавкой была приколота записка со словами: "Огромнейшее спасибо". Улыбнувшись, я открепил это послание и облачился в свой привычный наряд. Не успел я закончить переодевание, как появился Тремьен, привнося в кухню дух Арктики. Одежду его составляли меховая куртка и желтый шарф, на голове красовалась суконная кепка, а поскольку перчатки отсутствовали, то он ожесточенно дул себе на руки. -- А, вот вы где, -- пыхтя сказал он, -- очень хорошо. Боб Уотсон приходил проследить, как задают утренний корм, и попутно принес вашу одежду. Вы готовы? Я кивнул.