к селедка". Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: "Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают ни хрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские ничего не понимают. Предпочитают ничего не понимать". Я говорю: "Злые вы. Неужто американский образ жизни больше не любите?" Чили-На-Дом качает головой. "Никто из Викторов Чарли не насиловал моих сестер. Хо Ши Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными". Я фыркаю. "Именно так". Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. Ещ? пятьдесят семь дней в стране -- и подъем. Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей. Я объявляю: "Крысиные гонки!" Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает джонуэйновскую печенюшку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску в шесть дюймов высотой. В обожж?нной доске проделано небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет. Я бросаю Стропиле один из своих ботинок. Ясное дело, он не понимает, что с ним делать. "Что..." Ш-ш-ш. Мы сидим в засаде, наслаждаясь предвкушением грядущего зверства. Пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут. Наконец вьетконговские крысы начинают выползать из нор. Мы застываем. Крысы мечутся по стропилам, лезут вниз по матерчатым стенкам, спрыгивают на фанерную палубу с негромкими шлепками, бесстрашно передвигаются в темноте. Чили-На-Дом дожидается, пока все это мельтешение не сосредоточится в углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет. Все, за исключением Стропилы, в ту же секунду вскакивают на ноги и собираются полукругом вокруг угла хибары. Крысы посвистывают и повжикивают, цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу -- они или очень уж храбрые или совсем одурели от ужаса (в таких ситуациях мотивы поведения уже несущественны), и бегут прямо по нашим ногам, прорываются между ног и сквозь смертельный строй старательно целящихся ботинок и вонзающихся в пол штыков. Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской. Мистер Откат достает банку с бензином для зажигалок из своего бамбукового рундука. Он прыскает бензином в дырочку, проделанную в доске. Дейтона Дейв чиркает спичкой. "Берегись, взрываю!" Бросает горящую спичку в угол. Доска с хлопком охватывается пламенем. Крысы разлетаются из-под доски, как осколки от гранаты, заряженной грызунами. Крысы охвачены огнем. Крысы превратились в маленьких пылающих камикадзе, они мечутся по фанерной палубе, бегут под шконками, по нашим вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало, лишь бы туда, где нет огня. -- На тебе! -- Мистер Откат орет как сумасшедший. -- "На! На!" Он разрубает крысу напополам своим мачете. Чили-На-Дом удерживает крысу за хвост, та визжит, а он забивает ее насмерть ботинком. Я бросаю свой К-бар в крысу на другой стороне хибары. Здоровенный нож пролетает мимо, втыкается в пол. Стропила не понимает, что ему делать. Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в атаку на горящую крысу, как истребитель в воздушной схватке. Дейтона преследует безумно мечущуюся зигзагами крысу, крутится на месте, перескакивает через препятствия, с каждым шагом сокращая дистанцию. От наносит по крысе удар прикладом, а затем колет штыком, снова, снова и снова. "Эта на счет пошла!" И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как и началась. После крысиных гонок все сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро и шумно дышит. "Уффф. Хороший у них отряд был. Реально крутой. Я уж думал, у меня сердечный приступ случится". Мистер Откат кашляет, фыркает. "Слышь, салага, сколько на сч?т записал?" Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с моим ботинком в руке. "Я ... нисколько. Все так быстро было". Мистер Откат смеется: "Слышь, а ведь прикольно бывает убить кого-нибудь, кого разглядеть можно. Ты побыстрее в кондицию входи, салага. В следующий раз крысы будут с оружием в руках". Дейтона Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой. "Да все нормально у салаги будет. Отвали ему халявы. У Стропилы пока инстинкта убийцы нет, вот и все. У меня вот есть, я где-то с пятьдесят мог бы на счет занести. Но все знают, что гуковские крысы своих мертвецов с собой утаскивают". Мы начинаем швырять чем попало в Дейтону Дейва. * * * После небольшого передыха мы собираем поджаренных крыс и выносим их на улицу, чтобы провести ночные похороны. Несколько парней из взвода обеспечения, который расположился в соседней хибаре, выходят на улицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Младший капрал Уинслоу Славин, главный у военных трубопроводчиков, подгребает к нам в своем заляпанном зеленом летном комбинезоне. Комбинезон изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами. -- Всего шесть? Херня. Прошлой ночью мои ребята семнадцать сделали. Все официально подтверждены. Я отвечаю: -- Так у вас там крысы-то тыловые были. Битва у вас между крысами вышла. А эти крысы -- бойцы вьетконговской морской пехоты. Крутейшие хряки. Я поднимаю одну из крыс. Поворачиваюсь к военным трубопроводчикам. Держу крысу на весу и целую ее. Мистер Откат смеется, подбирает одну из мертвых крыс, откусывает кончик хвоста. Проглотив, Мистер Откат говорит: "У-м-м-м... Люблю я хрустящих зверушек [73] ". Он ухмыляется, подбирает другую мертвую крысу, предлагает ее Стропиле. Стропила замирает. Даже рта открыть не может. Только на крысу пялится. Мистер Откат смеется. -- В чем дело, салага? Не хочешь стать реальным душегубом? Мы хороним вражеских крыс со всеми военными почестями -- выковыриваем в земле неглубокую могилку и сваливаем их туда. Мы поем: Приходи-ка песни петь, И с нами пить и есть. Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс. Микки Маус, Микки Маус... -- Господи! -- говорит Мистер Откат, глядя в неопрятное небо. -- Эти крысы погибли как морпехи. Отвали им там халявы. А-минь. Мы все повторяем: "А-минь". После похорон мы еще какое-то время издеваемся над военными трубопроводчиками и возвращаемся в нашу хибару. Лежим без сна в койках. Долго обсуждаем подробности битвы и похорон. Потом пытаемся заснуть. * * * Проходит час. Начинается дождь. Мы заворачиваемся в подкладки от пончо и молимся, чтоб скорее рассветало. Муссонный дождь холоден и плотен, и всегда начинается без предупреждения. Ветер колотит водяными струями в пончо, которые развешаны по стенам хибары, чтобы защищать нас от дурной погоды. Ужасающий звук падающих снарядов... Это по нам. -- Черт! -- говорит кто-то. Никто не шевелится. Стропила спрашивает: "Это..." Я отвечают: "Именно так". Отзвуки взрывов начинаются где-то за проволокой и приближаются, как шаги какого-то монстра. Отзвуки превращаются в бухающие удары. Бух. Бух. Бух! А затем надвигаются свист и рев. Бах! Ритмичная дробь дождя нарушается звяканьем и бряканьем осколков по жестяной крыше. Мы все соскакиваем со шконок с оружием в руках, как детали одного большого механизма -- даже Стропила, который уже начинает врубаться в здешнюю жизнь. Под бьющими струями холодного дождя бежим к нашему блиндажу. На переднем крае гремят пулеметы M60, грохают гранатометы M70, мины с глухими тяж?лыми хлопками вылетают из труб минометов. Осветительные ракеты взрываются вдоль всего заграждения живописными кустами зеленого огня. В мокрой пещерке, образованной мешками с песком, мы сбиваемся в кучку, локоть к локтю, в мокром белье, задавленные темнотой, беспомощные, как пещерные люди, прячущиеся от чудовища. -- Лишь бы они просто по нам прикалывались. Лишь бы через проволоку не поперли. Не готов я к такой херне. По ту сторону блиндажа слышны звуки: Бах! Бах! Бах! И шум дождя. Каждый из нас ждет, когда его прямо в голову пригвоздит следующий снаряд -- мины летят, как посланцы рока. Вопль. Дожидаюсь затишья и выползаю наружу узнать, что там. Ранило кого-то. Свист приближающегося снаряда заставляет меня отступить в блиндаж. Жду, когда он разорвется. Бах! Я выползаю наружу, встаю и бегу к раненому. Это один из военных трубопроводчиков. "Ты из взвода обеспечения? Где Уинслоу?" Он жалобно воет. "Я умираю! Я умираю". Трясу его. -- Где Уинслоу? -- Там -- показывает он рукой. -- Он мне помочь шел... Стропила и Чили-На-Дом вылезают наружу, и Стропила помогает мне утащить трубопроводчика в наш блиндаж. Чили-На-Дом бежит за санитаром. Мы оставляем трубопроводчика на Дейтону с Мистером Откатом и бегаем под дождем, разыскивая Уинслоу. Находим его в грязи у порога его хибары. Он разорван на куски. Мины больше не падают. Пулеметный огонь на передке ослабевает до отдельных коротких очередей. Несмотря на это, хряки, охраняющие передний край, продолжают запускать кусты зеленых ракет на случай если Викторы Чарли планируют начать наземную атаку. Кто-то набрасывает пончо поверх Уинслоу. Дождь барабанит по зеленой пластиковой простыне. Я говорю: "Чтоб проделать такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну и вот, кишки вижу, а стержня никакого нету". Никто не отвечает. После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в похоронный мешок и уносят его, мы возвращаемся в хибару. В полном изнеможении шлепаемся на шконки. Я говорю: "Ну, Строп, вот и довелось тебе услышать, как стреляют в гневе праведном". Стропила сидит на шконке в зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он держит что-то в руке, уставясь на это что-то. Я поднимаюсь. -- Э, Строп. Что это? Осколок засувенирил? Ответа нет. -- Строп? Ты ранен? Мистер Откат фыркает. "В чем дело, салага? Из-за пары выстрелов разнервничался?" Стропила глядит на нас, и мы видим на его лице какое-то незнакомое выражение. Его губы искривлены в жестокой злобной гримасе. Его тяжелое дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он глядит на Мистера Отката. Предмет в руке Стропилы -- кусок человеческой плоти, плоти Уинслоу, мерзко-желтого цвета, размером с джонуэйскую печенюшку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз. Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем, что его сейчас вытошнит. Но он лишь скрежещет зубами. Затем, закрыв глаза, глотает. Я выключаю свет. * * * Рассвет. Дневная жара воцаряется быстро, выжигая грязные лужи, оставленные муссонным дождем. Мы со Стропилой шлепаем на фубайскую вертол?тную площадку. Ждем медицинского вертолета. Через десять минут прибывает "Веселый зеленый великан [74] " с грузом. Санитары взбегают по трапу, откинутому из задней части подрагивающей машины, и тут же появляются снова, таща брезентовые носилки. На носилках лежат окровавленные тряпки, внутри них люди. Мы со Стропилой заскакиваем в вертолет. Поднимаем носилки и бежим по металлическому трапу. Вертолет вот-вот взлетит. Мы опускаем носилки на палубу рядом с другими, где санитары сортируют живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой. Мы со Стропилой забегаем под пропеллерную струю, вбегаем боком под хлопающими лопастями в смерч раскаленного воздуха и жалящей щебенки. Мы останавливаемся, пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы. Пилот вертолета -- как вторгшийся на Землю марсианин в оранжевом огнезащитном летном комбинезоне и космическом шлеме защитного цвета. Лицо пилота -- тень за темно-зеленым козырьком. Он поднимает пальцы вверх. Мы обегаем вертолет, устремляясь к грузовому трапу, где бортовой пулеметчик подает нам руку, помогая влезть в чрево дрожащей машины, которая в это время начинает подъем. Рейс на Хюэ -- это восемь миль на север. Далеко под нами Вьетнам выглядит как одеяло из зеленых и желтых лоскутьев. Очень красивая страна, особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло. Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны. Мне закладывает уши. Я зажимаю нос и надуваю щеки. Стропила повторяет мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков. Когда мы подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает марихуану и стреляет из своего M60 в крестьянина на рисовых полях под нами. Бортовой пулеметчик длинноволос, усат и совершенного гол, если не считать расстегнутой спортивной гавайской рубашки. На спортивной гавайской рубашке красуется сотня желтых танцовщиц с обручами. Лачуга под нами расположена в зоне свободного огня -- по ней можно стрелять кому угодно и по какой угодно причине. Мы наблюдаем за тем, как крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно -- его семье нужен рис для еды. Крестьянин знает одно -- пули разрывают его тело. Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает. * * * Медицинский вертолет садится в районе высадки возле шоссе N 1, в миле к югу от Хюэ. РВ [75] беспорядочно усыпан ходячими ранеными, лежачими ранеными и похоронными мешками. Мы со Стропилой не успеваем еще покинуть посадочную зону, а наш вертолет уже успевает загрузиться ранеными и снова поднимается в воздух, отправляясь обратно в Фубай. Сидим перед разбомбленной бензоколонкой, ждем колонны "лихих наездников". Проходит несколько часов. Наступает полдень. Я снимаю бронежилет. Вытаскиваю старую, рваную бойскаутскую рубашку из северовьетнамского рюкзака. Напяливаю бойскаутскую рубашку, чтобы солнце не спалило тело до самых костей. На потрепанном воротнике красуются капральские шевроны, которые уже настолько просолились, что черная эмаль стерлась, и проглядывает латунь. Над правым нагрудным карманом пришит матерчатый прямоугольник, на котором написано: "1-я дивизия морской пехоты, КОРРЕСПОНДЕНТ". И по-вьетнамски: "BAO CHI". Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью "Шелл Ойл", мы попиваем коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала нам эту коку, на голове коническая белая шляпа. Каждый раз, когда мы что-нибудь говорим, она кланяется. Она щебечет и стрекочет как старая черная птица. Улыбается нам, обнажая черные зубы. Она очень гордится тем, что зубы у нее такие. Такие черные зубы, как у нее, получаются только если всю жизнь бетель жевать. Мы не понимаем ни слова из ее сорочьего стрекотанья, но ненависть, впечатанная в застывшую на ее лице улыбку, ясно дает понять: "Американцы, конечно, мудаки, но уж больно они богатые". Ходит известная байка о том, что старые Виктор-Чарлевские мамасаны торгуют кокой, в которую подсыпают толч?ное стекло. Пьем и обсуждаем, правда это или нет. Два "Дастера", легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками [76] , со скрежетом проезжают мимо. Люди в "Дастерах" оставляют без внимания наши поднятые вверх пальцы. Часом позже "Майти Майт" [77] пролетает мимо на скорости восемьдесят миль в час -- максимум для такого маленького джипа. Опять не повезло. Затем появляется колонна трехосных грузовиков, который катит за двумя танками M-48 "Паттон". Тридцать здоровенных машин с ревом проносятся мимо на полной скорости. Еще два танка "Паттон" едут замыкающими Чарли, обеспечивая тыловое охранение. Первый танк увеличивает скорость, проезжая мимо нас. Второй танк замедляет ход, взбрыкивает, дергается и останавливается. Из башни торчит белокурый командир танка, на котором нет ни шлема, ни рубашки. Он машет нам рукой, приглашая залезать. Мы напяливаем бронежилеты. Подбираем снаряжение и забрасываем его на танк. Потом мы со Стропилой вскарабкиваемся на тв?рдый кусок горячего дрожащего металла. В люке под ногами сидит водитель. Его голова едва высовывается наружу, только чтоб дорогу было видно. Руки лежат на рычагах. Он дергает ручку эксцентрика, и танк наклоняется вперед, подпрыгивает, скрежещет, все быстрее и быстрее. Рев дизельного двигателя в восемьсот лошадиных сил нарастает, пока не превращается в ритмичный рокот механического зверя. Мы со Стропилой откидываемся на горячую башню. Повисаем на длинной девяностомиллиметровой пушке как обезьяны. Так приятно ощущать прохладу набегающего воздуха после многих часов, проведенных во вьетнамской духовке с температурой под сто двадцать градусов. Пропитанные потом рубашки холодят тело. Мимо пролетают вьетнамские лачуги, прудики с белыми утками, круглые могилки с облупившейся и выцветшей краской, и бескрайние мерцающие полотна изумрудной воды, свежезасеянные рисом. Прекрасный сегодня день. Я страшно рад, что я жив, невредим, и старый. Я по уши в дерьме, это так, но я жив. И мне сейчас не страшно. Поездка на танке доставляет мне захватывающее ощущение силы и благодушия. Кто посмеет стрелять в человека, едущего на тигре? И танк великолепен. На длинном стволе выведено краской: "ЧЕРНЫЙ ФЛАГ -- Истребляем домашних грызунов". На радиоантенне развевается оборваный флаг Конфедерации. Военные машины прекрасны, потому что конструкция их функциональна, и оттого они настоящие, надежные и бесхитростные. Танк несет в себе красоту своих грубых линий. Это пятьдесят тонн брони, которые катятся вперед на гусеницах, похожих на стальные часовые браслеты. Этот танк защищает нас, катясь вперед и вперед без остановки, вызвякивая железом и оружием механические стихи. Вдруг танк бросает влево. Нас со Стропилой сильно бьет о башню. Металл скрежещет о металл. Танк бьет в холмик на дороге, резко сворачивает вправо и с рывком останавливается, из-за чего нас бросает вперед. Мы со Стропилой цепляемся за пушку, и у меня вырывается: "Сукин ты сын..." Белокурый командир танка вылезает из башенного люка и соскакивает с задней части танка. Водила уводит танк на обочину. В пятидесяти ярдах позади, вытянув ноги, валяется на спине буйвол. Буйвол ревет, бьет кривыми рогами. На палубе, на середине дороги, я замечаю крохотное тельце, лежащее лицом вниз. Мирные вьетнамские жители с щебетаньем выпархивают из придорожных лачуг, пялятся на дорогу, тычут пальцами. Мирные вьетнамские жители собираются вокруг, чтобы посмотреть, как их американские спасители только что выдавили кишки из ребенка. Белокурый командир танка общается с мирным вьетнамским населением по-французски. Затем, когда белокурый командир возвращается к танку, его преследует по пятам древний папасан. На глазах папасана слезы. Иссохший старикан потрясает костлявыми кулачками и забрасывает спину командира танка азиатскими проклятьями. Мирное вьетнамское население замолкает. Очередной ребенок умер и, хоть все это и печально, и больно, они с этим смиряются. Белокурый командир танка забирается на танк и засовывает ноги обратно в башенный люк. "Железный Человек, гребаный ты говнюк. Приказываю водить эту машину как танк, а не как спортивную тачку, мать твою. Идиот слепошарый, ты ту девчонку сбил. Черт, я ж ее даже через триплексы разглядел. Она стояла на спине того буйвола..." * * * С напряженным лицом водитель оборачивается. "Да не видел я их, Шкипер [78] . А они о чем думали, когда поперлись через дорогу прямо передо мной? Эти косоглазые не знают, что ли, что у танков на дороге преимущественное право?" Лицо водителя покрыто тонкой пленкой масла и пота, железо въелось в его душу, он стал деталью этого танка, он потеет маслом, которым смазаны его шестеренки. Белокурый командир танка говорит: "Лажанешься еще раз, Железный Человек -- точно в хряки отправишься". Водитель разворачивает голову обратно. "Есть, сэр. Я буду следить за дорогой, лейтенант". Стропила спрашивает с болезненным выражением лица: "Сэр, мы эту девочку насмерть задавили? Почему этот старик на вас кричал?" Белокурый командир танка вытаскивает из набедренного кармана зеленую шариковую ручку и зеленую записную книжечку. Что-то в ней записывает. "Дед этой девчонки? Да он вопил о том, как ему этот буйвол дорог. Хочет компенсацию получить. Хочет, чтоб мы за буйвола ему заплатили". Стропила умолкает. Белокурый командир танка орет Железному Человеку: "Заводи, сучара слепошарая!". И танк катит дальше. На окраине Хюэ [79] , древней имперской столицы, мы замечаем первые признаки сражения -- собор многовекового возраста, превращенный пулями в перечницу из каменных руин, с провалившейся вовнутрь крышей и стенами, насквозь прошитыми снарядами. Въезжая в Хюэ, третий по величине город во Вьетнаме, испытываешь странное по своей новизне ощущение. Раньше наша война велась на рисовых полях, среди лачуг, где даже бамбуковая хижина -- уже крупное строение. А теперь я, как салага, разглядываю последствия войны в большом вьетнамском городе. Погода стоит премерзкая, но сам город прекрасен. Хюэ уже столько времени прекрасен, что даже война и плохая погода не могут его изуродовать. Пустынные улицы. Каждое здание в Хюэ поражено каким-нибудь снарядом. Земля еще не высохла от ночного дождя. Воздух прохладен. Весь город закутан в белую дымку. Солнце идет на закат. Мы катим мимо танка, развороченного ракетами из гранатомета B40 [80] . На стволе 90-миллиметровой пушки разбитого танка надпись: "ЧЕРНЫЙ ФЛАГ". Пятьдесят ярдов дальше по дороге мы проезжаем мимо двух похеренных трехосников [81] . Один из здоровенных грузовиков опрокинут набок. Кабина грузовика -- груда изорванной и перекрученной стали. Второй трехосник сгорел, и от него остался только черный железный остов. Солнечный свет пробивается сквозь дырки от пулевых отверстий в крыльях обоих грузовиков, и они сверкают, как бусы. Когда мы проезжаем мимо школы "Квок Хок", я хлопаю Стропилу по руке. "Тут Хо Ши Мин учился. Интересно, играл он в школьной команде в баскетбол или нет? А вот интересно -- с кем он на выпускном балу танцевал?". Стропила ухмыляется. Где-то далеко слышны выстрелы. Одиночные. Короткие очереди из автоматического оружия. Сражение на какое-то время прекратилось. А выстрелы, что мы слышим -- это так, какой-то хряк счастья решил попытать. Возле университета города Хюэ танк со скрежетом останавливается, и мы со Стропилой спрыгиваем на землю. Университет города Хюэ превращен в сборный пункт для беженцев, направляющихся в Фубай. Как только сражение началось, целые семьи со всем своим скарбом оккупировали классы и коридоры. Беженцы слишком устали, чтобы бежать дальше. Беженцы какие-то безразличные и истощенные -- такой вид приобретаешь после того, как смерть посидит на твоем лице и подушит тебя так, что устаешь вопить. На улице женщины варят в горшках рис. По всей палубе кучки человеческого дерьма. Мы машем на прощанье белокурому командиру танка, танк грохочет и укатывает прочь. Стальные грунтозацепы дробят кирпичи, раскиданные взрывами по всей улице. Мы со Стропилой вглядываемся в противоположный берег реки Ароматной. Мы разглядываем Цитадель [82] . Река выглядит гнусно. Река мутная. Стальной подвесной мост -- мост "Золотые воды" -- обрушился в реку, когда его подорвали боевые пловцы противника. Разорванные балки торчат из воды как переломанные кости морского змея. Где-то далеко, внутри Цитадели, разрывается ручная граната. Мы со Стропилой направляемся к MAC-V [83] , пункту группы американских военных советников в Южном Вьетнаме. -- Красиво здесь, -- говорит Стропила. -- Было красиво. Реально было. Я бывал тут пару раз на наградных церемониях. Генерал Кашмэн [84] сюда приезжал. Я сфотографировал его, а он сфотографировал меня, когда я его фотографировал. И Ки [85] был, весь такой разодетый, в летной куртке из черного шелка с серебряными генеральскими звездами во всех местах и в черной фуражке, тоже с серебряными генеральскими звездами во всех местах. У Ки были всякие пистолеты с жемчужными рукоятками, аскотский галстук на шее. Этакий плейбой в японском стиле. У этого Ки кондиционная программа была. Он верил во Вьетнам для вьетнамцев. Думаю, потому и получил от нас пинок под зад. Но в тот день он был просто великолепен. Видел бы ты всех тех школьниц в их aoдаях [86] , все в пурпурном и белом, с маленькими солнечными зонтиками..." -- И где ж они теперь, девчонки те? -- Поубивало всех, наверно. Ты слышал такую легенду, что Хюэ вырос из грязной лужи как цветок лотоса? -- Глянь-ка! Арвинское отделение грабит особняк. Эти арвины из Армии Республики Вьетнам -- забавное зрелище, потому что все снаряжение для им совсем не по росту. В мешковатом обмундировании и здоровущих касках они похожи на мальчишек, играющих в войну. Я говорю: "Достойно. Номер один. Это все равно что нам халявы отвалили, Строп. Запомни, Стропила: как увидишь арвина, Виктора Чарли можешь не бояться. При первых признаках опасности арвины разбегаются как кролики. Арвинский стрелковый взвод -- подразделение столь же смертоносное, как кружок бабушек-садоводок, кидающихся зефиринами. Ты не верь всем этим слухам о том, что арвины трусы. Просто они свою зеленую машину ненавидят еще больше, чем мы свою. Их забрали по призыву сайгонские правители, которых забрали служаки, которые забрали нас, а последних забрали другие служаки, которые думают, что могут купить эту войну. А арвины не дураки. Арвины совсем не дураки, когда занимаются любимым делом -- воруют, например. Арвины искренне убеждены в том, что драгоценные камни и деньги являются штатными предметами снабжения военнослужащих. И потому мы в безопасности -- до тех пор, пока арвины не завопят: "Боку Ви-Си, боку Ви-Си!" и не пустятся наутек. Но об осторожности тоже не забывай. Арвины постоянно палят по курицам, чужим свиньям и деревьям. Арвины готовы стрелять во что угодно, кроме транзисторов, "Кока-Колы", солнечных очков, денег и противника". -- А что, правительство им разве не платит? Я усмехаюсь: "Деньги их правительство". Солнце уже зашло. Мы со Стропилой переходим на бег. Нас окликает часовой, я посылаю его ко всем чертям. Пятьдесят шесть дней до подъема. Утром мы просыпаемся на пункте MAC-V, это белое двухэтажное здание со стенами в пулевых отметинах. Пункт укрыт за стеной из мешков с песком и колючей проволоки. Мы собираем снаряжение и уже собираемся уходить, когда какой-то полуполковник начинает зачитывать заявление военного мэра Хюэ. В заявлении отрицается факт существования в Хюэ такого явления как мародерство, и делается предупреждение о том, что все замеченные в мародерстве будут расстреливаться на месте. С дюжину гражданских военных корреспондентов сидят на палубе, протирая глаза со сна, слушая вполуха и позевывая. Дочитав, полуполковник добавляет уже от себя. Кто-то наградил медалью "Пурпурное сердце" [87] жирного белого гуся, который был ранен в ходе нападения на пункт. Полуполковник высказывает сомнение в том, что гражданские корреспонденты осознают, что война есть дело серьезное. Мы идем по улице, я указываю на похеренного солдата СВА, повисший на колючей проволоке. "Война -- крупный бизнес, а это наш валовой национальный продукт". Я пинаю труп, вызывая панику среди червей, шевелящихся в пустых глазницах и улыбающемся рту, а также во всех дырках от пуль в его груди. "Скажи, противно?" Стропила наклоняется и рассматривает труп. "Да, этот-то точно кому-то на счет пошел". Появляется съемочная группа из Си-би-эс в окружении очумевших от свалившейся на них славы хряков, которые принимают эффектные позы, изображая реальных бойцов-морпехов, какие они типа на самом деле. Они все хотели бы познакомить Уолтера Кронкайта со своими сестренками. Телевизионщики из Си-Би-Эс, в белых рубашках с короткими рукавами, поспешают дальше -- снимать смерть в красочном многоцветии. Я останавливаю мастер-сержанта. "Топ, нам в говно надо". Мастер-сержант пишет на листке желтой бумаги, закрепленном на дощечке. Он не поднимает взгляда, но тычет пальцем через плечо. "За рекой. Первый Пятого. Лодку у моста найдете". -- Первый Пятого? Образцово. Спасибо, Топ. Мастер-сержант отходит, продолжая писать на желтой бумаге. Он не обращает внимания на четырех заляпанных хряков, который вбегают в расположение. Каждый держится за угол пончо. На пончо лежит убитый морпех. Хряки орут, вызывая санитара, а когда с великой осторожностью опускают пончо, темная кровяная лужица стекает на бетонную палубу. Мы со Стропилой спешим к реке Ароматной. Обращаемся к флотскому энсину с детским личиком, который засувениривает нам переправу на вьетнамской канонерке, доставляющей подкрепление для вьетнамских морпехов. Мы скользим по поверхности реки. Стропила спрашивает: "А эти вот ребята? Они как, хорошие вояки?" Я киваю. "Лучшие, что есть у арвинов. Хоть и не такие крутые, как корейские морпехи. Корейцы такие крутые, что у них даже дерьмо мускулистое. Бригада "Голубой дракон". Я был с ними на операции у Хойан". С берега доносится звук выстрела. Над нами просвистывает пуля. Экипаж канонерки открывает огонь из пулемета пятидесятого калибра и 40-миллиметровой пушки. Стропила горящими от восторга глазами глядит на тонкие фонтанчики, которые пули выбивают из воды вдоль речного берега. Он по-парадному держит винтовку у груди, рвется в бой. Земляничная поляна, большой треугольник земли между Цитаделью и рекой Ароматной -- тихая богатая окраина Хюэ. Мы вылезаем из канонерки на Земляничной поляне и бродим вместе с вьетнамскими морпехами, пока не натыкаемся на низкорослого морпеха с дорогим помповым дробовиком, закинутым за спину, коробкой сухпая на плече и с надписью "СМЕРТОНОСНАЯ ДЕЛЬТА" на бронежилете. Я говорю: "Э, братан, где Первый Пятого?" Маленький морпех оборачивается, улыбается. Я говорю: "Поднести помочь?" -- Спасибо, не надо, морпех. Вы из Первого Первого? -- Никак нет, сэр. В поле на офицерах знаков различия нет, но собаки умеют различать звания по голосу. -- Мы первый пятого ищем. У меня там братан в первом взводе. Ковбоем зовут. Он в ковбойской шляпе ходит. -- А я командир взвода, в котором Ковбой. Отделение "Кабаны-Деруны" сейчас в расположении взвода, у Цитадели. Шагаем дальше рядом с маленьким морпехом. -- А меня зовут Джокер, сэр. Капрал Джокер. А это -- Стропила. Мы из "Старз энд страйпс". -- А меня зовут Байер. Роберт М. Байер третий. Мои ребята прозвали меня Недолетом, по понятным причинам. Ты сюда приехал, чтоб Ковбоя прославить? Я смеюсь. "Хрен когда". * * * Серое небо проясняется. Белый туман уползает, открывая Хюэ лучам солнца. Из расположения первого взвода видны массивные стены Цитадели. Покуда первый взвод ожидает начала атаки, отделение "Кабаны-Деруны" устроило празднество. Бешеный Эрл тычет в нас троих пальцем. "Пополнение! Номер один!" Продолжает: "Эй, коровий наездник, тут Джокер на палубе". Ковбой глядит на нас и улыбается. Он держит в руке большую коричневую бутылку "тигриной мочи" -- вьетнамского пива. "Точно, не херня. В самом деле -- Джокер и салага. Лай дай, братаны, давай сюда, добро пожаловать к столу, будьте как дома". Мы со Стропилой усаживаемся на землю, и Ковбой швыряет нам на колени охапки вьетнамских пиастров. Я удивл?нно смеюсь. Подбираю красочные бумажки, большие бумажки, с большими числами. Ковбой сует нам в руки бутылки "тигриной мочи". -- Э, Шкипер! -- говорит Ковбой. -- Ты бы мне спагетти с фрикадельками засувенирил, а? Каждый раз достается свинина с мудаками -- "завтрак чемпионов". Ненавижу эту гребаную ветчину с лимской фасолью. Маленький морпех вскрывает коробку с сухпаем, вытаскивает картонную упаковку, бросает ее Ковбою. Ковбой ловит упаковку, щурит близорукие глаза на надпись. "Номер один. Спасибо, Шкипер". Бешеный Эрл швыряет мне на колени еще одну кипу пиастров. У каждого в отделении -- куча денег. -- Ну, наконец-то получили заработанное, -- говорит Бешеный Эрл [88]. -- Джентльмены, вы понимаете, о чем я? Мы пахали, как черти, и вот за наш наемный труд огребли это богатство. У нас тут миллион пиастров, джентльмены. А это боку пиастров. Я спрашиваю: "Сэр, откуда эти деньги..." Мистер Недолет пожимает плечами. "Какие деньги? Не вижу никаких денег". Он снимает каску. Сзади на ней написано: "Убей коммуняку в подарок Христу". Мистер Недолет закуривает сигарету. "Тут с полмиллиона пиастров. Где-то по тысяче долларов на человека в американских деньгах". Ковбой говорит: "Напиши про нашего лейтенанта -- вот настоящий Джон Уэйн". Ковбой щиплет Мистера Недолета за руку. "Мистер Недолет -- мустанг [89] . Когда Мудня решила сделать его лейтенантом, он был всего-то капралом, такой же "собакой", что и мы все. Не гляди, что маленький, он охренеть какой крутой". Ковбой закидывает голову назад и делает долгий глоток "тигриной мочи". Продолжает: "Мы брали вокзал. Там тот сейф и нашли. Подорвали куском C-4 [90] . Гуки по нам палили из автоматов, из B-40, даже из миномета долбили, мать его так. Лейтенант себе шесть человек записал. Шесть! Он этих косоглазых херил, как прирожденный душегуб". -- Там СВА, -- говорит Бешеный Эрл. -- Много-много. -- Так точно, -- говорит Ковбой. -- И крутые они, как сержанты-инструктора, только узкоглазые. Вот у них-то мотивации хватает. Бешеный Эрл ухватывает бутылку за горлышко и разбивает о поваленную статую толстого, улыбающегося, лысого гука. -- Это не война, это вереница бунтов, не успел один закончиться, как другой уже начинается. Скажем, мы их грохнули. Не успели убраться, а они уже подкрались сзади и палят нам в зад. Я знал одного парня из первого первого, так он пристрелил гука, привязал к нему ранцевый заряд и разнес его на маленькие невидимые кусочки, потому что просто так в гуков стрелять -- зря время терять: они снова оживают. Но эти гуки настолько достают, что начинаешь палить хоть во что-нибудь, во все вокруг. Братаны, половина на моем счету -- мирные жители, а другая половина -- буйволы. -- Эрл делает паузу, отрыгивает, растягивая отрыжку до бесконечности. -- Жаль, вы Скотомудилу не видели, когда он этих арвинов мочил. Не успели мы в говно залезть, а эти арвины уже начали ди-ди мау в тыл, и тогда Скотомудила только сплюнул и всех грохнул. -- Эх, скучно мне без Спотыкашки Стьюи, -- говорит Алиса, чернокожий гигант. Он объясняет мне и Стропиле: -- Спотыкашка Стьюи был у нас главным до суперхряка Стока. Спотыкашка Стьюи был реально нервный, понял? Очень нервный. Объясняю -- он нерв-ный был. Этот чувак расслаблялся только когда ручные гранаты бросал. Постоянно все вокруг гранатами усеивал. Потом начал держаться за них вплоть до последней секунды. Ну и вот, однажды Спотыкашка Стьюи вытащил кольцо и больше ничего делать не стал, просто уставился и смотрел, смотрел и смотрел на зеленое яйцо в руке... Бешеный Эрл кивает головой, отрыгивает пивом. -- Когда Спотыкашка Стьюи подорвался, я еще салагой был. После него суперхряк Сток командовать отделением начал. Сток назначил меня заместителем командира отделения. Он понимал, что я ничего не знаю, и все такое прочее, но он сказал, что я ему понравился. -- Бешеный Эрл делает глоток из очередной бутылки. -- Э, Ковбой, где твой конь? Резче! Тут мои мандавохи родео затевают! Радист Донлон говорит: "Подольше бы тут посидеть. Эти уличные бои -- достойная служба. Мы их тут хоть увидеть можем. Нас и огнем прикрывают, и снабжение есть, можно даже места найти, где не надо окоп копать, чтоб поспать. Никаких тебе рисовых полей, где в косоглазом дерьме купаешься. Никаких тебе траншейных стоп. Ноги не гниют. И пиявки с деревьев не сыпятся". Бешеный Эрл подбрасывает пивную бутылку в воздух, она описывает дугу и разбивается вдребезги о разрушенную стену. -- Так точно. Но мы вот разносим все эти святилища и храмы, и у гуков появляется куча мест, чтобы спрятаться, и нам приходится их оттуда выковыривать. Пиво кружит головы. Эрл запускает длинную и обстоятельную байку о том, что племена местных горцев -- это вьетконговские пещерные жители. "Мы заявили, что забомбим их обратно в Каменный век [91] , и это правда". Ковбой высказывает предположение, что на самом деле эти горцы -- вьетконговские индейцы, и секрет победы в этой войне в том, что каждый хряк должен получить по коню. Тогда Виктору Чарли придется топать, а морпехи будут скакать. Бешеный Эрл обвивает рукой плечи человека, сидящего рядом с ним. На человеке тропическая шляпа, сдвинутая на лицо, бутылка пива в руке, пачка денег на коленях. "Это мой братан, -- говорит Бешеный Эрл, поднимая шляпу с лица человека. -- Это в честь него праздник. Он почетный гость. День рожденья у него, понял?". Стропила глядит на меня с раскрытым ртом. "Сарж..." -- Не называй меня "саржем". Человек рядом с Бешеным Эрлом -- покойник, северовьетнамский капрал, юный азиат с тонкими чертами лица. На вид ему лет семнадцать, волосы угольно черные, коротко стриженные. Бешеный Эрл обнимает капрала Северовьетнамской армии. Скалится. "Я его спать уложил". Бешеный Эрл подносит палец к губам и шепчет: "Ш-ш-ш-ш. Он сейчас отдыхает". Прежде чем Стропила успевает задать вопрос, на дороге появляются бегущие Скотомудила и еще один морпех, которые тащат большой картонный ящик, уцепившись с двух сторон. Они перебрасывают ящик и залезают вовнутрь. Кидают каждому из нас по полиэтиленовому мешку. "Припасы принесли! Припасы принесли! Получай свежайшее доброНалетай!" Ковбой подхватывает мешок и рывком его раскрывает. "Дальний [92] сухпай. Образцово!" Я беру свой мешок и показываю его Стропиле. "Эта хавка -- номер один, Строп. Армейские эту хрень на выходах едят. Добавляешь воды, и получается настоящая еда". Лейтенант Недолет говорит: "Ну, Мудила, и где ты эту хавку засувенирил?" Скотомудила сплевывает. Улыбается, обнажая гнилые зубы. -- Украл. -- Значит, украл, сэр. -- Ага, украл... сэр. -- Это мародерством называется. За это расстреливают. -- Я у армейских украл... Сэр. -- Образцово. Обязанности морпеха включают в себя вздрачивание братских видов войск. Продолжай в том же духе. Ковбой щиплет за руку морпеха, который помогал Скотомудиле тащить картонную коробку. "Это С.А.М. Камень. Ты его прославь. Он на шее свой камень таскает, чтобы динки, когда его грохнут, знали, кто он такой". С.А.М. Камень ухмыляется. "Алкоголик ты херов. Хватит уже про мой камень всем рассказывать". Тянет за сыромятный шнурок и показывает нам свой камень, кусок кварцевого хрусталя в оправе из латуни. Скотомудила прислоняет свой пулемет M60 к стене и усаживается, скрестив ноги. "Ох, чуть до письки не добрался". С.А.М. Камень говорит: "Так точно. Мудила за этой гуковской девчушкой с елдой наружу гонялся..." Лейтенант Недолет вытаскивает из ножен К-бар и отрезает кусок пластичной взрывчатки C-4, которую он выковырял из мины "Клеймор". Он кладет кусок C-4 в печурку, которую сделал сам, наделав дырок для прохода воздуха в пустой консервной банке из-под сухого пайка. Чиркает спичкой и поджигает С-4. Наполняет вторую банку водой из фляжки и ставит банку с водой на голубое пламя. "Мудила, я на прошлой неделе что тебе говорил?". Реактивный F-4 "Фантом" с ревом проносится над нами и опустошает несколько бомболюков с ракетами над Цитаделью. Взрывы сотрясают палубу. С.А.М. Камень рассказывает, поглядывая на Скотомудилу: "Там сущий ребенок был, сэр. Лет тринадцать-четырнадцать". Скотомудила ухмыляется, сплевывает. "Раз до течки доросла, значит и до порева". Мистер Недолет глядит на Скотомудилу, но ничего не говорит. Он достает белую пластмассовую ложку из кармана рубашки и опускает ее в банку с кипящей водой. Затем вытаскивает из набедренного кармана пакет из фольги с какао-порошком, разрывает, высыпает коричневый порошок в банку с кипятком. Берется за белую пластмассовую ложку и начинает медленно помешивать горячий шоколад. "СкотомудилаСлышишь меня? С тобой разговариваю". Скотомудила свирепо глядит на лейтенанта. Потом отвечает: "Да я так, подурачился, лейтенант". Мистер Недолет помешивает горячий шоколад. Я говорю: "Скотомудила, а с чего ты решил, что такой крутой?" Скотомудила с удивлением глядит на меня. "Слышь, урод, ты меня не трогай. Ты не хряк. Ботинком в морду захотел? А? Биться хочешь?" Я беру в руки свою M16. Скотомудила тянется за своим M60. Ковбой говорит: "Слушай, вот чего я терпеть не могу, так это зверства. Хочешь Мудилу долбануть? -- Образцовое желание. Мудилу вс? равно никто не любит. Да он и сам себе противен. Но тебе реальная пушка нужна, не эта игрушка, M16. Маттел -- это стильно [93] ". Ковбой отцепляет осколочную гранату от бронежилета и бросает ее мне. "Держи, вот этим давай". Ловлю ручную гранату. Несколько раз подбрасываю ее в воздух, ловлю, не отводя взгляда от Скотомудилы. -- Не, я вот надыбаю себе M60, и тогда с этим уродом будет у нас дуэль... -- Кончай, Джокер, -- прерывает меня Мистер Недолет. -- Слушай сюда, Скотомудила. Еще хоть раз к малолетке пристанешь -- я спрячу свою маленькую серебряную шпалу в карман, и тогда уж мы с тобой смахнемся. Скотомудила фыркает, сплевывает, берет бутылку "тигровой мочи". Он запускает зуб под металлическую крышку и с силой дергает бутылкой. Крышка с хлопком слетает. Он делает глоток, потом глядит на меня. Бормочет: "Крыса гребаная..." Делает еще пару глотков и очень громко говорит: "Ковбой, помнишь, мы устроили засаду углом у Кхесани и грохнули стрелковое отделение СВА? Помнишь ту маленькую гуковскую сучку, проводницу ихнюю? Она намного младше была, чем та, что я сегодня видел. -- Делает еще глоток. -- Мне и ту трахнуть не удалось. Но там-то нормально. Нормально. Я ее гребаное лицо выстрелом разнес. -- Скотомудила отрыгивает. Он смотрит на меня и самодовольно ухмыляется. -- Так точно, крыса. Я ее гребаное лицо выстрелом разнес". Алиса показывает мне костяное ожерелье и пытается убедить меня, что это волшебные вудуистские кости из Нью-Орлеана, но я вижу в них просто высушенные куриные косточки. -- Что ж мы за... скоты такие, -- говорю я. Пару минут спустя Бешеный Эрл говорит: "Хряки не скоты. Мы просто делаем свое дело. В нас то стреляют и мажут, то стреляют и попадают. Гуки тоже хряки, как и мы. Они воюют, как и мы. У них есть свои крысы-служаки, которые правят их страной, и у нас есть крысы-служаки, которые правят нашей. Но, по крайней мере, гуки -- это хряки, как и мы. Вьетконг -- другое дело. Ви-Си -- это такие иссушенные старые мамасаны с ржавыми карабинами. А с СВА мы дружим. Мы друг друга убиваем, это само собой, но мы друзья. Мы круты. -- Бешеный Эрл швыряет пустую пивную бутылку на палубу и берется за свое духовое ружье "Ред райдер" [94] . Он стреляет из него в бутылку, и пулька отлетает от бутылки со слабым "пинг!". -- Мне эти коммуняки нравятся, серьезно говорю. Хряк хряка завсегда поймет. В замечательное время живем, братаны. Мы веселые зеленые гиганты, мы бродим по земле с оружием в руках. Нам никогда уже не доведется повстречать людей лучше, чем те, кого мы здесь сегодня похерили. После ротации в Мир нам будет не хватать людей, в которых стоит пострелять. Надо создать правительство, которое работало бы на хряков. Хряки смогут привести этот мир в порядок. Я ни разу еще не встречал хряка, который не пришелся бы мне по душе, кроме Мудилы". Я говорю: "Хрен когда. Смысла нет. Давайте лучше спасать Вьетнам от местного народа. Нас они, несомненно, любят. Знают, что если не будут любить, мы их убьем. Возьмешь их за яйца -- сердца и умы подтянутся". Донлон говорит: "Ну, теперь мы богатые, пива у нас боку и хавки боку. Боба Хоупа [95] ещ? б сюда". Я поднимаюсь. Пиво ударило мне в голову. "Сейчас Боба Хоупа покажу". Делаю паузу. Ощупываю лицо. "О, блин, нос у меня маловат". Редкие смешки. В сотне ярдов от нас тяжелый пулемет выпускает длинную очередь. В ответ слышна нестройная пальба из автоматов. Начинаю вечер пародии. -- Друзья, меня зовут Боб Хоуп. Уверен, вы все помните, кто я такой. Я с Бингом Кросби [96] в нескольких фильмах снялся. А во Вьетнам приехал вас развлечь. Там, дома, о вас не настолько заботятся, чтобы вернуть в Мир, чтоб вас не похерили, но все-таки о вас там не забыли и шлют сюда юмористов, чтобы вы, по крайней мере, могли помереть с улыбкой. В общем, слыхали анекдот про ветерана из Вьетнама? Приехал он домой и говорит: "Смотри, мама, а ведь без рук!" Отделение смеется. Потом просят: "Джона Уэйна давай!" Начинаю рассказывать отделению анекдот своим фирменным голосом Джона Уэйна: -- Остановите, если уже слышали. Жил да был морпех, весь на стальных пружинах, полуробот, -- дико звучит, но правда -- и каждое движение его было из боли, как из камня. Его каменная задница вся была побита и переломана. Но он только смеялся и говорил: "Меня и раньше били и ломали". И, естественно, было у него медвежье сердце. Доктора поставили диагноз -- а сердце его продолжало биться несколько недель спустя. Сердце его весило полфунта. Его сердце перекачивало семьсот тысяч галлонов теплой крови через сто тысяч миль вен, и работало оно усердно -- так усердно, что за двенадцать часов нарабатывало столько, что хватило бы шестидесятипятитонный вагон на фут от палубы поднять -- так он говорил. Мир не даст пропасть зазря медвежьему сердцу -- так он говорил. Его чистую голубую пижаму многие награды украшали. Он был живой исторической легендой, которая в мастерскую зашла, чтоб подремонтироваться. Он не унывал и здорово держался. И вот однажды ночью в Японии жизнь его ушла из тела. И была она черна -- как вопросительный знак. Если вы можете сохранять голову на плечах, когда все вокруг теряют головы -- возможно, вы неверно оценили ситуацию. Остановите, если уже слышали... Никто не отвечает. -- Эта война все мое чувство юмора загубила, -- говорю я. Присаживаюсь на корточки. Ковбой кивает. "Именно так. Я уже просто дни считаю, просто считаю дни. Сто дней до подъема, и я окажусь на большой серебристой Птице Свободы, полечу в Мир, в свой квартал, в штат одинокой звезды, обратно в Большую лавку. Я буду весь в медалях. И буду цел и невредим! Ведь если ранят, то отправляют в Японию. Тебя отвозят в Японию, там кто-нибудь цепляет увольнение по медицинским показаниям к тому, что от тебя осталось, и вся такая прочая хрень". -- Лучше уж пускай меня похерят, -- отвечаю я. -- Берите калек на работу -- на них смотреть прикольно. Ковбой ухмыляется. С.А.М. Камень говорит: "Мне мама часто пишет о том, какой храбрый мальчик ее С.А.М. Камень. С.А.М. Камень -- не мальчик, он личность. -- Он отпивает пива. -- Я знаю, что я личность, потому что знаю, что Санты Клауса нет. И этого долбаного рождественского кролика нет. Знаете что? Там, в Мире, мы думали, что будущее всегда лежит себе спокойно и надежно где-то в маленькой золотой коробочке. Ну, а я буду жить вечно. Ведь я -- С.А.М. Камень". Бешеный Эрл хрюкает. "Слышь, Шкипер, может, в твой дробовик травы напихаем, да попыхаем через ствол?" Мистер Недолет отрицательно мотает головой. "Не может, Бешеный. Мы выдвигаемся очень скош". Донлон разговаривает по радио. "Сэр, начальник запрашивает командира". Донлон передает трубку Мистеру Недолету. Лейтенант говорит с Дельта-шестым, командиром роты "Дельта" первого батальона пятого полка. -- Номер десять. Только-только начали всякого добра набирать, -- говорит Бешеный Эрл. -- Только-только чуток халявы отломилось... Лейтенант Недолет поднимается и начинает надевать на себя снаряжение. -- Выдвигаемся, богатеи. По коням. Бешеный, поднимай своих. -- Выдвигаемся. Выдвигаемся. Мы все встаем, лишь капрал СВА остается сидеть, с бутылкой пива в руке, кучкой денег на коленях, с губами, раздвинутыми в улыбке смерти. Алиса подходит к нему с мачете в одной руке и синей холщовой хозяйственной сумкой в другой. Он нагибается и двумя ударами мачете отрубает ступни капрала. Он поднимает каждую ступню за большой палец и опускает в синюю хозяйственную сумку. "Этот гук крутой чувак был. Номер один! Много волшебной силы!" Хряки распихивают пивные бутылки, пиастры, дальние сухпаи и награбленные сувениры по оттопыренным карманам, по полевым табельным ранцам морской пехоты, по табельным ранцам СВА, которые они засувенирили у похеренных хряков противника. Хряки берут в руки оружие. В путь. В путь. Я иду за Ковбоем. Стропила идет за мной. Я говорю: "Ну, думаю, в этой Цитадели говно будет неслабое. Но бывает и похуже. В смысле, по крайней мере, это не Пэррис-Айленд". Ковбой ухмыляется. -- Именно так. * * * В поле зрения появляются величественные стены Цитадели. Крепость зигзагами опоясывают валы высотой тридцать футов и восемь футов толщиной, она окружена рвом и похожа на древний замок из волшебной сказки с драконами, охраняющими сокровища, рыцарями на белых скакунах и принцессами, взывающими о помощи. Замок стоит как черная скала на фоне холодного серого неба, а в его мрачных башнях поселились живые призраки. По сути, Цитадель -- это маленький город, окруженный стенами, который возвели французские инженеры для защиты резиденции Гиа Лонга, императора аннамской империи. В те времена, когда Хюэ был еще имперской столицей, Цитадель защищала императора с императорским семейством и древние сокровища Запретного города от пиратов, которые совершали набеги с Южно-Китайского моря. А сейчас уже мы -- здоровенные белые американцы в стальных касках и тяжелых бронежилетах, вооруженные волшебным оружием -- осаждаем этот замок, но уже в иное, наше время. Первый пятого далеко уже не тот батальон, что когда-то первым десантировался на плацдарм на Гуадалканале. С неба падают сверкающие железные птицы и гадят повсюду, рассыпая стальные яйца. Реактивные истребители F-4, "Фантомы", гадят напалмом, фугасками и "Вилли Питерами" -- зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором [97] . Бомбардировки -- наши литературные приемы, мы слагаем слова нашей истории из разбитых камней. Розы из черного дыма расцветают внутри Цитадели. Мы шлепаем по-индейски, след в след, по обеим сторонам дороги, соблюдая дистанцию в двадцать ярдов. По колоннам разносятся удары и щелчки, сопровождающие движения затворных рам и затворов, досылающих патроны в патронники. Щелкают предохранители. Переводчики огня большими пальцами передвигаются в положение для стрельбы очередями. Вот они, морпехи, вооруженные винтовками М14 с примкнутыми штыками. Пулеметы начинают печатать нашу историю. Сначала наши пулеметы, потом чужие. Снайперы отвечают беспорядочными одиночными выстрелами, пристреливаясь к нам. Война -- это фонотека звуковых эффектов. Наши уши указывают ногам, куда им бежать. Пуля с хрустом вгрызается в стену. Кто-то запевает: -- Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс. Теперь уже пулеметы обмениваются ровными огненными фразами, как старые приятели за беседой. Взрывы, то глухие, то резкие, нарушают ритм очередей. Снайперы целятся в нас. Каждый выстрел превращается в слово, вылетающее из уст Смерти. Смерть обращается к нам. Смерть хочет рассказать нам смешной секрет. Мы вправе ее не любить, но она нас любит. Виктор Чарли крут, но он никогда не врет. Оружие говорит правду. Оружие никогда не говорит: "Прими за шутку". Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Я громко произношу: "Бог! Мы с тобою заодно, понял?" Я направляю курьерской почтой указания в свою личную зону тактической ответственности, которая простирается до рубежей моей кожи. Дорогие ступни, ступайте осторожно, как по тюльпанному полю. Яйца, болтайтесь, где положено. Ноги, не джонуэйнствуйте. Мое тело пригодно для выполнения своих обязанностей. Я и впредь намереваюсь содержать свое тело в том отличном состоянии, в каком мне его выдали. Нарушая тишину, охватившую сердца, мы обращаемся к своему оружию, оружию оборотней, и наше оружие отвечает нам. Ковбой прислушивается к моему бормотанию: -- Джон Уэйн? А Джокер прав! Все понарошку. Это просто кино с Джоном Уэйном. Джокер может быть Полом Ньюманом [98] . Я буду лошадь. -- Ага. Бешеный Эрл подхватывает: "Можно, я буду Гебби Хейс? [99] " -- С.А.М. Камень будет камнем, -- говорит радист Донлон. Алиса отзывается: -- Я буду Энн-Маргрет [100] . -- Скотомудила может бешеного буйвола сыграть, -- говорит Статтен, главный третьей огневой группы. Стены содрогаются от волчьего хохота. -- А кто будет индейцев играть? Маленький злобный народец тут же заявляется на кинопробы -- справа от нас пулеметная очередь вгрызается в стену. Лейтенант Недолет жестом собирает командиров отделений -- поднимает вверх правую руку и крутит ею. Три командира отделений, включая Бешеного Эрла, бегом устремляются к нему. Он что-то говорит им, указывает на стену. Командиры бегут обратно к своим отделениям, чтобы довести информацию до командиров огневых групп. Лейтенант Недолет свистит в свисток, и мы все бежим вперед, летим, как толстозадые птицы. Так не хочется этого делать. Нам всем страшно. Но отстанешь -- окажешься один. Твои друзья куда-то идут, и ты должен идти с ними. Ты больше не личность. Тебе больше не надо быть самим собой. Ты часть атакующей массы, всего одна зеленая единица в цепи зеленых единиц, и ты бежишь к бреши в стене Цитадели, через громкий шум и разрывы металла, бежишь, бежишь, бежишь... и не оборачиваешься. Мы, как оборотни с оружием, бежим, задыхаясь на ходу. Мы бежим так, будто нам не терпится нырнуть во тьму, которая уже разверзлась, чтобы нас поглотить. Что-то оборвалось, и пути назад уже нет. Мы перебегаем через разрушенную стену. Мы бежим быстро и не намерены останавливаться. Ничто не в силах нас остановить. Воздух разрывается. Палуба плывет под ногами. Ноги вязнут в асфальте, как в пляжном песке. Зеленые трассеры рассекают небо. Пули бьют по улице. Пули кудахтают, как выводок вспархивающих куропаток. И -- искры. Ощущаешь силу удара, с которым пули бьют в кирпичи. Каменная крошка жалит лицо. Другие люди говорят тебе, что делать. Не стоять, не стоять, не стоять. Если прекратишь движение, если остановишься, то сердце твое перестанет биться. Твои ноги как механизмы, которые заводят тебя как игрушку. Если ноги перестанут двигаться, завод твоей тугой пружины кончится, и ты свалишься безжизненным мешком. Кажется, ты в силах и всю Землю кругом обежать. Асфальт превращается в батут, и ты становишься быстр и ловок, как зеленый камышовый кот. Звуки. Рвется картон. Машины сталкиваются лоб в лоб. Поезда сходят с рельсов. Стены обрушиваются в море. Над головой роятся металлические шершни. Картинки: черные зрачки автоматов, холодные зрачки автоматов. Картинки мигают и расплываются, стена, крохотные человечки, разбитые камни. Не стоять, не стоять, не стоять... Ноги несут тебя вверх... Вверх... Через обломки стены... Вверх... Вверх... Тебе уже это нравится... Лезешь наверх, ты больше не человек, ты зверь, ты чувствуешь себя Богом... Ты воешь: Умри! Умри! Умрите все, уроды! Умри! Умри! Умри! Шершни роем набрасываются на тебя -- ты от них отмахиваешься. Ботинки скрипят по истолченным камням. Снаряжение шлепает, клацает, бренчит. Слышна чья-то ругань. -- У, черт! Не стоять. Бойскаутская рубашка просолилась от пота. Соленый пот заползает в глаза и на губы. Указательный палец правой руки лежит на спусковом крючке M16. Вот он я, говоришь сам себе, вот он я, с винтовкой, набитой патронами. Сколько патронов осталось в магазине? Сколько дней до ротации домой? Что же так много всего на мне понавешано? Где же они? И где же мои ноги? Лицо. Лицо перемещается. Твое оружие наводится на него. Автоматическая винтовка M16 содрогается. Лицо исчезает. Не стоять. И вдруг ты чувствуешь, что ноги больше не касаются земли, и спрашиваешь себя, что с тобой происходит. Твое тело расслабляется, потом застывает. Ты слышишь звук человеческого тела, которое лопается, мерзкий звук, который издает человеческое тело, разрываемое металлом, летящим с огромной скоростью. Мигание картинок перед глазами замедляется, как на бракованной катушке в немом кино. Оружие уплывает из рук, и вдруг ты оказываешься один. И ты плывешь. Вверх. Вверх. Тебя вздымает стена из звуков. Картинки мигают быстрее и быстрее, и вдруг пленка рвется, и стена из звуков обрушивается на тебя -- всепоглощающий, ужасающий грохот. Палуба, на которую ты падаешь -- огромна. Ты сливаешься с землей. Твой бронежилет почти полностью смягчает удар. Твоя каска слетает с головы и вертится волчком. Ты лежишь на спине, раздавленный этим грохотом. Ты думаешь: "Я что, уже в раю?" -- Санитара! -- доносится издалека чей-то голос. -- Санитара! * * * Ты лежишь на спине. Повсюду танцуют ботинки, все вокруг топча и круша. С неба валятся земляные глыбы и обломки камней, они залетают в рот, в глаза. Ты выплевываешь каменную крошку. Поднимаешь одну из рук. Ты стараешься сказать топочущим ботинкам: "Э, не наступите на меня". Твои ладони горят. Твои ноги переломаны. Одной из рук ты ощупываешь себя, лицо, бедра, проверяешь, нет ли теплых, мокрых дырок в раздолбаном животе. Твоя реакция на собственную смерть -- не более чем чрезвычайно повышенное любопытство. Рука прижимает тебя к земле. Тебе интересно, стоит ли попытаться что-то сделать по поводу переломанных ног. Ты думаешь о том, что, вероятно, у тебя нет никаких ног. На тебя обрушиваются тонны океанской воды, темной, холодной, населенной чудовищами. Руки тебя держат. Ты борешься. Ты выбрасываешь руки. Чьи-то сильные руки ощупывают твое тело в поисках повреждений. -- Ноги... Ты выкашливаешь пауков. Рядом с тобой на земле лежит морпех без головы -- самое убедительное доказательство того, что раньше это был человек, а теперь двести фунтов изорванного, переломанного мяса. Морпех без головы лежит на спине. Лицо его снесено напрочь. Верхняя часть черепа оторвалась и сдвинута назад, внутри видны мягкие мозги. Челюстная кость и нижние зубы без повреждений. В руках морпеха без головы пулемет M60, зажатый там навеки трупным окоченением. Палец на спусковом крючке. Его брезентовые ботинки заляпаны глиной. Ты глядишь на засохшую глину на тропических ботинках морпеха без головы, и вдруг тебя поражает мысль о том, что его ноги так похожи на твои собственные. Ты протягиваешь руку. Ты касаешься его руки. Что-то жалит тебя в руку. И вдруг ты ощущаешь страшную усталость. Тебе тяжело дышать из-за того, что столько бегал. Твое сердце бьется так сильно, что кажется, будто оно хочет прорваться через тело наружу. Прямо через центр твоего сердца проходит звездообразное пулевое отверстие. К тебе прикасаются руки, нежные руки. "Вс? нормально, джархед [101] . Не д?ргайся. Я Док Джей. Слышишь меня? Ты во мне не сомневайся, морпех. У меня руки волшебные". -- Нет, -- говоришь, -- Нет! Ты пытаешься объяснить рукам, что часть тебя пропала без вести. Ты просишь руки найти эту пропавшую часть, ты не хочешь, чтобы ее здесь забыли. Но ты не можешь говорить. Твой рот отказывается говорить. И вот ты уже спишь. Ты доверяешь этим рукам, которые берут тебя и поднимают. * * * В одурманенном смертном сне ты видишь себя вербовочным плакатом, приколоченным к черной стене: "Корпус морской пехоты созидает мужчин -- Тело -- Разум -- Дух" [102] . Ты чувствуешь, что разламываешься на три части... Слышишь незнакомые голоса... -- Что случилось? -- говорит один из голосов в замешательстве и страхе. -- Что случилось? -- Кто там? -- Что? -- Кто там? -- Я Разум. А ты... -- Так точно. Я его Тело. Мне плохо... -- Это страшно глупо и смешно, -- влезает третий голос. -- Этого не может быть. -- Кто это сказал? -- вопрошает Разум. -- Тело? Ты? -- Я это сказал, дурак. Я Дух. Тело презрительно фыркает. -- Я никому из вас не верю. Разум медленно говорит: -- Ну, давайте разбираться логически. Наш человек ранен. Мы должны действовать организованно. Тело хныкает. -- Слушайте, ребята, это же я там лежу, а не вы. Вы же не знаете, каково мне. Разум говорит: -- Слышь, болван, мы все тут в одном положении. Не станет его -- нас всех не станет. -- А он... -- Тело не может решиться произнести это слово. -- Мне нужно выжить. -- Нет, -- замечает Разум. -- не обязательно. Это они в такую игру играют. Я не уверен, что нам разрешено вмешиваться. Тело приходит в ужас. -- Что еще за "игра"? -- Точно не знаю. Что-то там про правила. У них полно правил. Дух говорит: -- Достал он меня. Я обратно не пойду. Разум говорит: -- Ты должен вернуться. -- Вовсе нет, -- говорит Дух. -- Я поступаю так, как мне нравится. У вас нет власти надо мной. -- Ну и черт с ним, -- говорит Тело. Разум настаивает: -- Но Дух обязан вернуться вместе с нами. -- Нет. Он нам не нужен. Разум обдумывает положение. -- Возможно, Дух привел стоящий довод. Возможно, и мне бы назад не надо... Тело приходит в панический ужас. -- Не надо! Ну пожалуйста... -- Ну, а собственно, толку не будет и если мы не вернемся. В любом случае, наши действия на их игру не повлияют. От потери одного человека их игра никак не изменится. На самом-то деле, смахивает на то, что цель этой игры -- как раз в том, чтобы людей терять. Нужно поступать практично. Пойдем-ка, Тело, назад. Дух говорит: -- Скажите ему, что я без вести пропал. * * * Во сне ты просишь прийти капеллана Чарли. Ты познакомился с этим флотским капелланом, когда брал интервью для статьи. Капитан Чарли был фокусник-любитель. Своими фокусами капитан Чарли развлекал морпехов в палатах и затягивал духовные жгуты тем, кто был еще жив, но безоружен. Обращаясь к грубым детям-безбожникам, капеллан Чарли рассказывал о том, сколь милостив Господь, несмотря на его видимые проявления; о том, что десять заповедей написаны так кратко и лишены подробностей, потому что когда пишешь на каменных скрижалях, высекая буквы ударами молний, приходится быть кратким; о том, как Свободный мир обязательно победит коммунизм с помощью Господа Бога и пары-тройки морпехов, и о беспутности людей. Но однажды вьетнамское дитя подложило мину-ловушку в черный волшебный мешок капеллана Чарли. Капеллан Чарли засунул туда руку и вытащил яркий смертоносный шар... -- Поднимайся, кожаный загривок [103] , выдвигаемся. -- Что за...? -- я узнаю комнаты, в которых нахожусь. Я помню эту комнату по прошлой поездке в Хюэ. Я во Дворце совершенной гармонии в Запретном городе. Ковбой шлепает меня по руке. "Хорош, Джокер, хватит притворяться. Мы знаем, что ты не убит". Я поднимаюсь, сажусь. Я на брезентовых носилках из вертолетного комплекта. -- Именно так. Опа! Номер один! Первое "сердце"! Стропила спрашивает: "Пурпурное сердце?" Ковбой смеется: "С этим жопа, крыса ты штабная. Не будет тебе "cердца"". Я охлопываю себя руками. "Не гони. Куда меня?" Стропила говорит: -- Ты несколько часов в отключке был. Док Джей говорит, тебя из В-40 долбануло. Реактивным снарядом. Но у тебя всего-то контузия. А вот осколки кой-кому достались. -- Ну, -- говорю, -- по-служачьи вышло. Скотомудила фыркает и сплевывает. Скотомудила вообще часто плюется, потому что думает, что так он выглядит круче. "Служак никогда не херят. Разве что тех, кого я сам подорву". Донлон делает шаг по направлению к Скотомудиле. Донлон свирепо смотрит на Скотомудилу. Донлон открывает рот, но передумывает. Стропила говорит: "Док Джей тебе морфия вколол. А ты его вырубить хотел". -- Именно так, -- говорю я. -- Крут я, даже когда без сознания. Но вот морфий этот -- дурь классная. Ковбой поправляет на переносице дымчатые очки, какие выдают в морской пехоте. "Я б и сам сейчас врезал. Жаль, времени нет, чтобы травки покурить". Я говорю: "Э, братан, на тебя-то кто наехал?" Ковбой качает головой. "Мистер Недолет теперь в категории "убит", -- Ковбой вытягивает из заднего кармана красную бандану и вытирает чумазое лицо. -- Взводного радиста ранило. Забыл, как звали, такой деревенский парень из Алабамы. Снайпер ему колено прострелил. Шкипер пошел его вытаскивать. Гранатой накрыло. Граната их обоих накрыла. По крайней мере... -- Ковбой оборачивается и глядит на Скотомудилу. -- По крайней мере, Мудила так говорит, а он в голове шел". Трясу головой, проясняя мозги, и собираю свое снаряжение. "Где моя Маттел?" Ковбой протягивает мне "масленку". "Похерило твою Маттел. На вот это". Он дает мне брезентовый мешок с полудюжиной магазинов для "масленки", пистолета-пулемета М3А1. Рассматриваю "масленку". "Что за древний экспонат!". Ковбой пожимает плечами. "Я ее у похеренного танкиста засувенирил. -- Ковбой скребет ногтями лицо. -- Новый К-бар надыбал. И пистолет Мистера Недолета засувенирил". -- А где Эрл? Ковбой выводит меня наружу к длинному ряду похоронных мешков и пончо, набитых тем, что осталось от людей. Мы стоим над Эрлом, Ковбой рассказывает: "Эрл решил в Джона Уэйна поиграть. Озверел таки окончательно. Начал пульками по гуковскому пулемету палить. Пульки от гуковских пулеметчиков только и отскакивали. Жаль, ты не видел. Эрл заливался смехом, как дитя малое. А потом этот косоглазый пулемет его и грохнул". Я киваю. "Кто-нибудь еще?" Ковбой проверяет винтовку, двигает затвором, проверяя плавность хода. "С.А.М. Камень. Снайпер. Голову напрочь разнес. Я тебе потом еще расскажу. Сейчас-то за дело пора. Того снайпера найти надо. Я этого сучонка гуковского персонально похерю. С.А.М. Камень -- первый, кого похерили после того, как я принял отделение. Я за него отвечал". Алиса подбегает к нам. "Тот снайпер там еще. Его не видно, но он там засел". Ковбой ничего не говорит, он глядит на длинный ряд похоронных мешков. Делает несколько шагов. Я ступаю рядом с ним. Мистер Недолет больше не похож на офицера. Он лежит голый, лицом вниз на окровавленном пончо. Кожа у него стала желтой, в глазницах -- сухие глаза. Мертвый, Мистер Недолет -- не более чем набитый мясом мешок с дыркой. Ковбой глядит на Мистера Недолета. Снимает свой заляпанный "стетсон". Донлон подходит к Мистеру Недолету. На глазах Донлона слезы. Он вертит в руках трубку радиостанции. Донлон говорит: "Мы -- злющие морпехи, сэр". Он спешит прочь, продолжая вертеть в руках трубку. Алиса подходит к ряду похоронных мешков, пинает труп Мистера Недолета. -- Не серчай, братан. Отделение один за другим проходит мимо. Я наклоняюсь. Заворачиваю пончо на маленькое тело Мистера Недолета. Ощущаю дикое желание что-нибудь сказать этому зеленому пластиковому свертку с человеческими ногами. Я говорю: "Не долетели Вы, сэр". Я думаю о том, что только что сказал, и понимаю, как глупо было отпускать такую дурную шутку. Но с другой стороны -- что ни скажешь мертвому офицеру, которого только что убил один из его подчиненных, вс? одно выйдет страшно неловко. * * * Мы со Стропилой бегом догоняем отделение. Мы топаем мимо благовонных лотосовых прудов, через ухоженные сады, через мостики, ведущие от одной изящной пагоды к другой. Со всех сторон над прекрасными садами невидимые ганшипы врываются в этот мир и спокойствие, как собаки, устраивающие драку в церкви. Ковбой поднимает правую руку. Отделение останавливается. Алиса указывает пальцем на улицу с большими особняками. Ковбой глядит на меня, потом на отделение. Ковбой отводит меня в сторону. Отходим вперед на несколько шагов. -- Этот снайпер начал стрелять по нам на гуковском кладбище. Ребята из первого первого сказали, что в императорском дворце нашли золотые слитки. Они утащили все, что могли унести, поэтому мы собирались засувенирить что осталось. Ковбой протирает глаза от пота. -- С.А.М. Камень шел в голове. Снайпер отстрелил С.А.М. Камню ступню. Отстрелил напрочь. Ребята из отделения "Отморозки" пошли его вытаскивать, один за другим. Снайпер и им ступни поотстреливал. Мы укрывались за могилами, такими круглыми могилками, как бейсбольные холмики, а девять наших хряков лежали на улице... Ковбой вытаскивает из заднего кармана красную бандану и протирает потное лицо. -- Мистер Недолет не пускал нас за ними. Ему самому было хреново от этого, но он нас не пускал. Затем снайпер начал отстреливать пальцы на руках, на ногах, уши -- и так далее. Ребята на дороге плакали, молили о помощи, мы все рычали как звери, но Мистер Недолет удерживал нас на месте. Потом Скотомудила пошел их спасать, а шкипер схватил его за воротник и ударил по лицу. Скотомудила так взбесился, что я думал, он нас всех перестреляет. Но прежде чем он успел что-либо сделать, снайпер начал всаживать пули в ребят на улице. Он промахнулся всего пару раз. Он разнес С.А.М. Камню голову, а потом всадил по пуле в голову каждому. Они все стонали и молились, а потом стало тихо, потому что все они умерли, и мне показалось, что и мы все умерли...". Я не знаю, что сказать. Ковбой сплевывает, лицо его как запотевший камень. -- Когда СВА отошли, служаки послали арвинских Черных пантер [104] на захват Запретного города. Блин. Тут никого не осталось, только отделения тыловой охраны. Мы долбили СВА, они долбили нас, а потом служаки послали вперед арвинов, и типа чертовы эти арвины все и сделали. Мистер Недолет сказал, что это их страна, сказал, что мы тут только помогаем, сказал, что это позволит поднять боевой дух вьетнамского народа. В жопу весь этот вьетнамский народ. Дикие кабаны из крутой, голодной до боя роты "Отель" водрузили американский флаг. Как на Иводзиме. Но какие-то крысы из офицерья заставили его снять. "Собакам" пришлось поднять поганый вьетнамский флаг, желтый такой -- самый подходящий цвет [105] для этого трусливого народца. Нас в этом городе кладут как на бойне, а мы не можем даже долбаный флаг водрузить. Не могу я больше эту хренову службу дальше тащить. Я обязан вернуть своих обратно в Мир в целости и сохранности. Ковбой закашливается, сплевывает, вытирает нос тыльной стороной ладони. -- Под огнем не найдешь людей лучше них. Лишь бы кто-нибудь в них гранатами кидался до конца их дней... Я в ответе за этих парней. Я не могу послать своих людей, чтоб они взяли этого снайпера, Джокер. Я могу вс? отделение положить. Дожидаюсь конца ковбоевского рассказа и говорю: "По мне, так это твоя личная беда. Ничего посоветовать не могу. Будь я человек, а не морпех, тогда, может быть, и сказал бы чего-нибудь". Чешу подмышку. "Ты здесь главный. Ты сержант, ты здесь командуешь. Ты принимаешь решения. Я бы никогда так не смог. Никогда бы не смог командовать стрелковым подразделением. Хрен там, брат. Для такого у меня кишка тонка". Ковбой обдумывает сказанное. Затем ухмыляется. -- Ты прав, Джокер. Засранец этакий. Ты прав. Надо мне свою программу в кондицию привести. Жаль, сержанта Герхайма тут нет. Он бы знал, что делать. Ковбой обдумывает сказанное. Затем ухмыляется. -- Черт. Идет обратно к отделению. -- Выдвигаемся... Отделение медлит. Раньше Бешеный Эрл всегда им говорил, что делать. Скотомудила поднимается. Он упирает свой пулемет M60 в бедро. Молчит. Обводит взглядом чумазые лица. Двигается в путь. Отделение собирает снаряжение и двигает вперед. Ковбой машет рукой, и Мудила становится в голове колонны. * * * Мы обсуждаем, как будет лучше всего прочесать эту улицу, дом за домом, и в это время к нам с грохотом приближается танк. Донлон говорит: "Смотри-ка, танк! Можно его попросить..." -- Нет, -- говорит Ковбой. -- Номер десять! Ничьей помощи нам не надо. -- Так точно, -- говорит Скотомудила. Я говорю: -- Танк может его подавить огнем, Ковбой. Подумай-ка. Без огневой поддержки мы гуковских хряков с места не сдвинем. Ковбой пожимает плечами: "Ладно, какого черта!" Я бегу по дороге, чтобы перехватить танк. Пробегаю мимо куч развалин, которые вчера еще были домами, а сегодня превратились в груды кирпичей, камней и деревянных обломков. Танк, дернувшись, останавливается. Жужжит башней. Здоровенная девяностомиллиметровая пушка наводится на меня. Какое-то время, которое тянется для меня очень долго, мне кажется, что танк собирается разнести меня в клочья. Из башенного люка высовывается верхняя половина белокурого командира. На лейтенанте бронежилет и защитного цвета футбольный шлем с микрофоном, который торчит у него над губой. Механический кентавр -- получеловек, полутанк. Я указываю на особняки и объясняю про снайпера, про то, как снайпер похерил нашего братана, и про всякую прочую хрень. Подходит Ковбой и говорит лейтенанту, что надо чуток подождать, а потом начать разносить особняки, один за другим. Белокурый командир танка молча поднимает вверх оба больших пальца. * * * Ковбой направляет младшего капрала Статтена с его огневой группой в обход, по задам ряда особняков. Скотомудила устанавливает свой M60 на низенькую стенку и открывает огонь, обстреливая особняки в произвольном порядке. Каждый пятый патрон -- трассирующий. Танк подкатывает к первому особняку. Мы, все кто остался, бежим по аллейке и перебегаем дорогу в ста ярдах дальше по улице, где ряд особняков заканчивается. На другом конце улицы стоит наш танк. Танк выпускает фугасный снаряд. Верхний этаж первого дома разлетается на части. Крыша проваливается вовнутрь. Скотомудила продолжает вести огонь со своей позиции рядом с танком. Ковбой подбегает к первому дому с нашего конца улицы. Он осторожно пробирается к углу с задней стороны дома, заглядывает за угол. Ковбой ждет, когда младший капрал Статтен взорвет зеленую дымовую гранату, подав сигнал о том, что его огневая группа заняла позицию и перекрывает подходы с той стороны. Ждем. Когда зеленый дым начинает выползать из дренажной канавы рядом с первым домом на дальнем конце улицы, Ковбой машет рукой, и мы все открываем огонь по первому дому с нашей стороны. По очереди перебегаем через улицу к первому дому, присоединяемся к Ковбою. Ковбой высовывается из-за угла и машет рукой. Огневая группа младшего капрала Статтена начинает палить очередями, поливая заднюю сторону первого дома с их конца улицы сотнями остроконечных пуль в медной оболочке. Скотомудила продолжает обгрызать фасады всех особняков на улице из своего черного пулемета. Танк выпускает второй снаряд. Первый этаж первого особняка разносится на куски. Танк со скрежетом продвигается вперед на двадцать ярдов, останавливается, снова открывает огонь. Взрыв уничтожает второй этаж второго дома. Ковбой ведет нас к дверям особняка на нашем конце улицы. Зайдя в дом, мы перебежками передвигаемся от угла к углу. Ковбой срывает кольцо с гранаты и навешивает ее в кухню. Взрыв сотрясает весь дом, затыкает нам уши. Стропила делает шаг вперед. Жестикулирует Ковбою, тычет большим пальцем в потолок. Ковбой поднимает большой и указательный пальцы, сведенные в кружок -- "О'кей". Стропила вырывает кольцо из осколочной гранаты и бросает ее через лестничный проем на второй этаж. От взрыва штукатурка над нашими головами трескается. Танк на улице стреляет еще раз. Ковбой ударяет мне в грудь костяшками пальцев. Затем Стропиле и Алисе. Указывает пальцем сначала на Донлона, потом на палубу. Донлон кивает и начинает бесшумно указывать позиции бойцам отделения. Ковбой машет рукой, и мы поднимаемся за ним по лестнице. Поднявшись наверх, Алиса пинает окно, и мы все выпрыгиваем на крышу. Танк стоит через два дома от нашего. Продолжает вести огонь. Мы сбрасываем снаряжение и перепрыгиваем через шестифутовый промежуток между двумя домами. На крыше второго дома Ковбой встает на ноги и дает сигнал младшему капралу Статтену, который размахивает в ответ своим пончо. Пули огневой группы младшего капрала Статтена перестают поливать дом, на котором мы стоим. Я подбегаю к фронтонной части дома и машу Скотомудиле. Пули из скотомудильского пулемета перестают поливать фасад. Стреляет танк. Рвутся снаряды. Над нами с воем разлетаются осколки. Мы собираемся над стеклянным фонарем в крыше. Я бросаю осколочную гранату, пробивая стекло. Граната взрывается в невидимой для нас комнате под нами. Взрыв вдребезги разносит фонарь. Через рваную прямоугольную дыру сваливаемся в библиотеку. Осколки искромсали книги в кожаных переплетах. Я подбираю маленькую книжку в кожаном переплете в качестве сувенира. Автор -- Жюль Верн, название на французском. Я запихиваю книжку в набедренный карман и шарю по бронежилету, ищу гранату. Мы пробираемся по дому, забрасывая гранаты в каждый коридор, в каждую комнату. Но никак не можем найти снайпера. Танк стреляет по второму этажу соседнего дома. Я говорю: "Время уже на исходе". Ковбой пожимает плечами. "Он С.А.М. Камня похерил". Я делаю несколько шагов вниз по лестницу. Ковбой поднимает руку. "Слышите?" M60 Скотомудилы раздирает крышу над нашими головами. Я говорю: "Мудила совсем динки-дау? Чокнулся?" Ковбой мотает головой. "Нет. Мудила как человек -- урод, но хряк из него отличный". Мы бежим обратно в библиотеку. Подтаскиваем под разбитый купол тяжелый антикварный письменный стол, Ковбой забирается на него и вылезает обратно на крышу. Выстрел из снайперского карабина Симонова врывается в приглушенный ритмичный стук мудиловского пулемета. Ковбой валится обратно сквозь купол. Алиса, который успел залезть на стол, ловит Ковбоя и бережно опускает его на стол. Срываю кольцо с гранаты. Залезаю на стол, хватаюсь за крышу левой рукой. Отпускаю скобу. Она со звоном отлетает в сторону и тарахтит по крыше. Я выжидаю три секунды, удерживая скользкую от пота зеленую овальную гранату и, подтянувшись, бросаю ее назад-вверх, чтобы она скатилась по крыше прямо над нашими головами. Граната взрывается, осыпая всю крышу сотней с половиной проволочных обрезков. Потолок трескается. Алиса прижимает к себе Ковбоя. Штукатурка и щепки отскакивают от моей каски. Стропила запрыгивает на стол и вылезает на крышу. Я тому удивляюсь и лезу за ним. Танк ведет огонь по первому этажу соседнего дома. Мы со Стропилой ползем по крыше. Позади нас Алиса поднимает Ковбоя над головой, как в реслинге, осторожно укладывает его на крышу. Потом вылезает сам. Он поднимает Ковбоя на руки, словно Ковбой -- реб?нок, только чересчур большой. Док Джей окликает нас с крыши первого дома. Алиса вытаскивает из набедренного кармана моток палаточного троса и завязывает его у Ковбоя подмышками. Он кидает другой конец троса Доку Джею. Док Джей крепко ухватывается за трос и упирается в крышу. Алиса опускает Ковбоя в промежуток между домами. Док Джей выбирает слабину, и в это время Ковбой падает. Обмякшее тело Ковбоя летит по дуге и шлепается о стену где-то под ногами Дока Джея. Док Джей скрипит зубами, вытягивая Ковбоя наверх. Алиса оглядывается на меня, но я машу рукой, чтобы он двигался дальше. Он перепрыгивает на первый дом. Док Джей подбирает побросанное нами снаряжение, Алиса перекидывает Ковбоя через плечо, и они начинают отходить вниз. Стропила уже успел залезть на конек крыши. Заглядывает на другую сторону. Бах! Свист. Я подползаю к Стропиле. Выглядываю. Из-за невысокой трубы на противоположном углу крыши высовывается черная полоска. Мы слышим невообразимо громкий лязг танка, движущегося внизу по улице. Танк останавливается. Скотомудила и младший капрал Статтен прекращают огонь. -- Пошли отсюда, -- хватаю Стропилу за плечо. -- Этого гука из танка похерят. Стропила на меня не смотрит. Вырывается. Я поворачиваюсь и добираюсь гусиным шагом до края крыши. Встаю на ноги и только собираюсь прыгать, как дом взрывается подо мной. Я валюсь на спину. Снайпер трогается с места. Стропила перепрыгивает через конек и на заднице съезжает вниз по скату. Пытаюсь встать. Но все мои кости, похоже, сместились на дюйм влево. И вдруг мою грудь припечатывает чья-то нога. Снайпер с удивлением смотрит на меня сверху вниз. Снайпер видит мою беспомощность, бросает взгляд назад на Стропилу, готовится перепрыгнуть на другую крышу. Стропила бежит обратно вверх по скату и съезжает на заднице вниз, в десяти ярдах от меня. Я тянусь за своей "масленкой". Снайпер оборачивается в сторону Стропилы, и ее СКС начинает подниматься. Этот снайпер -- первый Виктор Чарли, которого я вижу не мертвым, не в плену и не с большого-большого расстояния. Она совсем ребенок, не более пятнадцати лет, стройный ангелочек смешанной евроазиатской наружности. У нее прекрасные темные глаза, которые в то же время и суровые глаза хряка. Ростом она не дотягивает даже до пяти футов. У нее длинные блестящие черные волосы, собранные в хвостик сыромятным шнурком. На ней рубашка и брюки из хаки горчичного цвета, на вид новые. Между маленькими грудками, по диагонали пересекая грудь, тянется трубка из белой материи, плотно набитая липким красноватым рисом. Ее сандалии типа "Б. Ф. Гудрич" [106] вырезаны из списанных покрышек. Тонюсенькая талия перехвачена полевым ремнем, на котором болтаются самодельные гранаты с пустотелыми деревянными ручками (их делают из банок из-под "Кока-Колы", набивая черным порохом), нож для чистки рыбы и шесть брезентовых подсумков с рожками для автомата AK-47, который висит у нее за спиной. Бах! Стропила стреляет из M16. Бах! Бах! Снайпер опускает оружие. Смотрит на Стропилу. Смотрит на меня. Пытается поднять карабин. Бах! Бах! Бах! Бах! Пули бьют в тело. Стропила продолжает стрелять. Пули Стропилы вышибают из снайпера жизнь. Снайпер падает с крыши. Танк стреляет по первому этажу, что под нами. Дом содрогается. Я поднимаюсь. Чувствую себя как дерьмо мертвячье. Выхожу к фасаду дома. Машу белокурому командиру танка. Он разворачивает пулемет пятидесятого калибра и целится в меня. Я встаю в полный рост на краю крыши. Машу руками: "Все чисто". Командир танка поднимает вверх большие пальцы. Выдергиваю кольцо и швыряю на крышу зеленую дымовую гранату. Ковыляю к куполу и слезаю в библиотеку. Стропила уже успел запрыгнуть в библиотеку и теперь несется вниз по побитым осколками ступеням. Спустившись и выйдя на улицу, я вижу, как танк подкатывает к последнему дому, который пока ещ? цел. Еще раз сообщаю жестами "Все чисто", и командир танка одаряет меня еще одной улыбкой, еще раз выставляет вверх большие пальцы, а потом танк стреляет, разнося второй этаж. Делает еще один выстрел, разнося первый этаж. Огромное механическое тело командира танка удовлетворенно рычит и с грохотом удаляется. Ковбой бежит мне навстречу. Шлепает меня по руке. "Смотри! -- Ковбой осторожно дотрагивается до правого уха. -- Смотри! В его правом ухе -- аккуратная круглая дырочка, а в верхней части левого -- полукруглая царапина. "Видишь? Легкое "Сердце"! Пуля пробила каску сзади, прошла вокруг всей головы, потом вылетела и попала в руку..." -- Ковбой поднимает правое предплечье, которое уже успели перебинтовать. -- Нет, ты видел этот танк? Круто работал, да? Что за прелесть". Док Джей подбегает к Ковбою, грубо его хватает, силой усаживает. Ковбой сидит на расщепленном обрубке бревна, а тем временем Док Джей срывает обертку с перевязочного пакета и обматывает бинтом окровавленную голову Ковбоя. Мы с Алисой обходим дом, заходя к нему сзади. Обнаруживаем там Стропилу, который стоит над снайпером, отхлебывая из бутылки "Кока-Колы". Стропила ухмыляется. Он говорит: "С Кокой дела идут лучше! [107] " Подходит Скотомудила, и Стропила говорит: "Смотрите! Смотрите!" Мы обступаем снайпера. С огромными усилиями снайпер втягивает в себя воздух. Кишки вылезли через пулевые отверстия цветными пластмассовыми трубками. Задняя часть бедра снайпера и правая ягодица оторваны. Она скрипит зубами и повизгивает, как собака, сбитая машиной. Младший капрал Статтен подводит свою огневую группу к снайперу. -- Гляди-ка, -- говорит младший капрал Статтен. -- Девчонка. Ну и разворотило же ее! -- Посмотрите на нее! -- говорит Стропила. Он расхаживает вокруг стонущего куска развороченного мяса. -- Посмотрите на нее! Правда, я крут? Правда, я грозен? Я ль не душегуб? Я ль не сердцеед? Алиса наклоняется, расстегивает полевой ремень снайпера и выдергивает его из-под тела. Снайпер слабо стонет. Что-то говорит нам по-французски. Алиса швыряет окровавленный ремень Стропиле. Снайпер начинает молиться по-вьетнамски. Стропила спрашивает: "Что она говорит?" Я пожимаю плечами. "Какая разница?" Скотомудила сплевывает. "Стемнеет скоро. Потопали-ка обратно в роту". Я говорю: "А с гучкой что?" -- Да хрен с ней, -- говорит Скотомудила. -- Пускай тут гниет. -- Нельзя ее вот так оставлять, -- говорю я. Скотомудила делает гигантский шаг ко мне, наезжает. -- Слышь, мудак, Ковбоя ранило. Ты только что друзей потерял, урод. Я руковожу этим отделением. Пока меня не разжаловали, я взводным сержантом был. И я говорю -- гучка эта здесь останется, крысам на потеху. Стропила защелкивает на себе северовьетнамский ремень. У ремня тускло-серебристая пряжка со звездой, которая выгравирована посередине. -- Джокер -- сержант. Скотомудилу это весьма удивляет. Он глядит на Стропилу, потом на меня. Наконец произносит: -- Тут это ни хрена не катит. Мы в поле, урод. Ты ни хрена на хряк. Не тянешь ты на хряка. Хочешь со мной схлестнуться? А? Смахнемся? Я говорю: -- Меня этим отделением командовать за миллион долларов не заставишь. Я просто говорю: нельзя эту гучку вот так тут оставлять. -- А мне-то что? -- говорит Скотомудила. -- Давай, похерь е?. Я говорю: -- Не, я не буду. -- Ну, тогда по коням. Выдвигаемся... Незамедлительно. Я гляжу на снайпера. Она хныкает. Я пытаюсь прикинуть, чего бы сам желал, лежа вот так полумертвым, в страшных мучениях, среди врагов. Заглядываю ей в глаза в поисках ответа. Она видит меня. Она понимает, кто я: человек, который положит конец ее жизни. Мы стали близки, мы повязаны кровью. Я начинаю поднимать "масленку", а она -- молиться по-французски. Я дергаю за спусковой крючок. Бах!. Пуля входит снайперу в левый глаз и, выходя, отрывает затылочную часть головы. Отделение застывает в молчании. Потом Алиса фыркает, сверкает широкой улыбкой. -- А ты крутой чувак. И почему ты не хряк? Ковбой с Доком Джеем появляются рядом со мной. Ковбой говорит: -- Мудила, я пригоден для дальнейшей службы. Благодарю за службу, Джокер. Ну, ты и крут. Скотомудила сплевывает. Делает шаг вперед, наклоняется, выхватывает мачете. Одним могучим ударом отрубает ей голову. Он хватает голову за длинные черные волосы и высоко ее поднимает. Смеется и говорит: -- Да упокоятся обрубки твои, сука, -- снова ржет. Идет по кругу и тычет окровавленным шаром в наши лица. -- Крут? Кто крут? Теперь кто крут, уроды? Ковбой глядит на Скотомудилу и вздыхает. -- Джокер крут, Мудила. А ты... Ты просто скотина. Скотомудила замолкает, сплевывает, швыряет голову в канаву. Ковбой говорит: -- Выдвигаемся. Дело сделано. Скотомудила поднимает свой пулемет M60, укладывает его поперек на плечи, вразвалку подходит ко мне. Улыбается. -- Слышь, а Недолет так и не увидел той гранаты, что его похерила, жиденка этого. Скотомудила отцепляет гранату от бронежилета и толкает меня ею в грудь -- изо всей силы. Мудила озирается по сторонам, потом снова мне улыбается. -- Никому не дозволено на Скота класть, урод. Ни-ко-му. Я прицепляю гранату на бронежилет. Алиса подбирает винтовку снайпера. -- Э, а сувенир-то номер один! Стропила стоит над обезглавленным трупом снайпера. Он наставляет на не? M16 и выпускает в тело длинную очередь. Потом говорит: "Она моя, Алиса". Забирает у Алисы СКС и внимательно его рассматривает. Опускает глаза и любуется новым ремнем. "Я первый в нее попал, Джокер. Она бы все равно умерла. Это первый убитый на моем счету". Я говорю: "Ясное дело, Строп. Ты ж е? похерил". Стропила говорит: "Я! Я е? похерил. Я грохнул ее на хрен!" Снова глядит на свой северовьетнамский ремень. Поднимает вверх СКС. "Ну, подожди, вот Мистер Откат еще и это увидит!" Алиса опускается на колени рядом с трупом. Своим мачете он отрубает у снайпера ступни. Кладет ступни в синюю холщовую хозяйственную сумку. Отрубает у снайпера палец и снимает с него золотое кольцо. Мы ждем, пока Стропила не сфотографирует мертвую гучку, и пока Алиса не сфотографирует Стропилу, который позирует, уперев СКС в бедро и поставив ногу на расчлененные останки вражеского снайпера. А потом, когда мы уже уходим, в зазубренных зубьях разбитого окна Стропила замечает отражение своего лица и видит на нем новую, незнакомую улыбку. Стропила долго-долго вглядывается в себя самого, а затем, уронив карабин, просто бредет куда-то по дороге, не оборачиваясь, не отвечая на наши вопросы. Ковбой машет рукой, и мы выдвигаемся. О Стропиле никто не говорит ни слова. Мы топаем обратно в Запретный город и устраиваемся там на ночь. Делаю отметку на своем стариковском календаре -- пятьдесят пять дней в стране до подъема. Позднее, уже в темноте, возвращается Стропила. Всю ночь сражения вокруг нас продолжаются, вспышки зверства слышны отовсюду, то разрыв мины из миномета, то проклятья, то вопли. Мы спим сном младенца. * * * Солнце, встающее над Хюэ утром 25 февраля 1968 года, озаряет мертвый город. Бойцы корпуса морской пехоты США освободили Хюэ до основанья. Здесь, в самом сердце древней имперской столицы Вьетнама, этой живой святыне для вьетнамцев с обеих сторон, зеленые морпехи из зеленой машины освободили бесценное прошлое. Зеленые морпехи из зеленой машины расстреляли кости священных предков. Мудрые как Соломон, мы превратили Хюэ в руины, чтобы спасти его. * * * На следующее утро Дельта-шестой отваливает нам чуток халявы, и мы проводим весь день в императорском дворце в поисках золотых слитков. Мы входим в тронный зал, где восседали императоры прошлых времен. Трон кроваво-красный, усыпанный грошовыми зеркальцами. Хотел бы я жить в Императорском дворце. Яркий фаянс на стенах оживляет их. На крыше оранжевая черепица. Повсюду каменные драконы, вазы из керамики, бронзовые журавли, стоящие на черепашьих спинах, и много других прекрасных предметов, происхождение и назначение которых неизвестно, но нет сомнения, что они очень ценные, очень красивые и очень древние. Я выхожу из дворца в потрясающий императорский сад. Обнаруживаю там Алису и Стропилу, которые разглядывают хрустящих зверушек. Определить, какой армии они принадлежали, не представляется возможным. Напалм даже костей не щадит. Я говорю: "Пристрастие к аромату жареной плоти, следует признать, достигается многочисленными упражнениями". Алиса смеется. "И нахрен все тут изувечили? Ведь это место типа волшебного храма, знаешь, да? Гуки так его любят. Раздолбать его -- все равно, что... ну, Белый дом раздолбать. Вот только на Белый дом всем насрать, а это место в десять раз древнее". Я пожимаю плечами. -- Дурдом, -- говорит Алиса. -- Дурдом, на хер. Эх, до чего же в Мир охота. Я говорю: "Нет, это в Мире дурдом-то и есть. А вот это, весь этот говеный мир -- он и есть настоящая реальность". Через какое-то время появляется Ковбой и говорит, что командир роты "Дельта" сказал, чтоб собирались на берегу у Земляничной поляны. Отправляемся туда. Глядим на сотворенные нами руины. Надоели уже, столько их повсюду. * * * Сумерки. Те, кто остался от роты "Дельта" 1-го батальона 5-го полка 1-й дивизии морской пехоты, развалились по всему берегу у Ароматной реки. Бородатые хряки спят, готовят хавку, хвастаются, меряются сувенирами, заново воссоздают все моменты сражения, реальные и мнимые, где каждый из них -- герой невиданный. Отделение "Кабаны-Деруны" измотано до смерти. Мы врезали свои имена в скрижали истории -- на сегодня хватит. Вытаскиваем фляжки. Готовить слишком жарко, поэтому сухпай едим холодным. Кто-то из парней начинает приподниматься. Донлон встает на ноги, кричит: "Смотрите!" В пяти сотнях ярдов к северу отсюда на реке Ароматной остров. На этом острове миниатюрные танки сжимают полукольцо вокруг лихорадочно мечущейся муравьиной семьи. Муравьи бросают свои вещи, перекидывают АК-47 за спины и прыгают в реку. Муравьи спасаются бегством вплавь, гребут изо всех сил. Все танки открывают огонь из 90-мм орудий и пулем?тов 50-го калибра. Кое-кто из мурашей ид?т на дно. Ганшипы "Кобра" с жужжанием выносятся из-за свинцового горизонта и обрушиваются на добычу. Муравьи начинают плыть быстрее. Парящие над бурой водой вертол?ты молотят по ней из пулем?тов. Муравьи плывут, ныряют или тонут, охваченные паникой. Бойцы роты "Дельта" вскакивают на ноги. Три "Кобры" с ревом снижаются до нескольких ярдов над водой, и бортовые пулеметчики в шлемах начинают поливать из пулеметов муравьев, которые бултыхаются в воде, попав в плен бьющего в рваном ритме горячего урагана от бешено крутящихся лопастей, захваченные в ловушку в воде, и красная их жизнь вытекает из них через дырки от пуль. Лишь один муравей добирается до берега. Муравей открывает огонь по ганшипам, парящим над водой как монстры на кормежке. Кто-то из нас произносит: "Ни хрена себе, видали? Крутой чувак". Один из ганшипов отрывается от кровавой трапезы и скользит через Ароматную реку. Вертолет швыряется пулями по всему берегу, осыпает ими муравья. Муравей сбегает с прибрежной полосы. Ганшип с жужжанием отправляется обратно поедать муравь?в, барахтающихся в воде. Муравей выбегает на берег и открывает огонь. Ганшип закладывает крутой крен и заходит на низкой высоте, из-под брюха его со свистом вылетают ракеты, стрекочут пулеметы. Муравей снова убегает с берега. Ганшип находится уже на полпути к плывущим муравьям, когда муравей на берегу объявляется вновь и открывает огонь. На этот раз пилот ганшипа заходит так низко, что может снести муравьиную голову полозьями вертолетного шасси. Ганшип открывает огонь. Муравей стреляет в ответ. Пулеметные пули сбивают муравья с ног. Ганшип разворачивается, чтобы зафиксировать гибель противника. Посреди пулеметных очередей, бьющих в мокрый песок, муравей поднимается, прицеливается из крохотного АК-47 и в одну очередь выпускает магазин на тридцать патронов. Ганшип "Кобра" взрывается и трескается как лопнувшее зеленое яйцо. Вспоротый каркас из алюминия и плексигласа скачет по воздуху, горит, оставляя хвост черного дыма. И сваливается вниз. Объятый пламенем вертолет врезается в реку, и водяные струи утаскивают его на дно. Муравей не шевелится. Муравей выпускает еще один магазин одной длинной очередью. Муравей палит в небо. Двум оставшимся ганшипам надоедает палить по плавающим в реке трупам, они переходят в атаку на муравья. Муравей не торопясь покидает берег. Ганшипы бьют по берегу и песчаным дюнам из всего оружия, что у них на борту. Они кружат, кружат и кружат, как хищные птицы. А потом, израсходовав боеприпасы и горючее, с жужжанием уносятся прямиком к линии горизонта и пропадают из вида. Бойцы роты "Дельта" аплодируют, свистят, издают восхищенные вопли. -- На тебе! Номер один! О-образ-цово-твою-мать! Откат -- п...ц всему! Алиса говорит: "Этот мужик -- реальный хряк". В ожидании вертолетов, которые должны прилететь и перевезти нас обратно через реку Ароматную, мы рассуждаем о том, что этот северовьетнамский хряк -- охеренно крутой тип, о том, как было бы здорово, если б он приехал в Америку и женился на всех наших сестренках, и о том, как все мы надеемся, что он будет жить до ста лет, потому что с его уходом этот мир измельчает. * * * На следующее утро мы со Стропилой получаем от зеленых упырей координаты массового захоронения и топаем туда, чтобы привезти капитану Январю фотографии с проявлениями жестокого отношения. У массового захоронения реально жуткий запах -- запах крови, вонь червей, разложившихся людских тел. Арвинские "собаки", которые раскапывают ее на школьном дворе, пообвязывали лица нижними рубашками защитного цвета, но все равно несут тяжелые потери вследствие неконтролируемого блевания. Мы видим трупы мирных вьетнамских жителей, которые были похоронены заживо, их лица застыли в оборванном вопле, руки как клешни, ногти окровавлены, на них запеклась влажная земля. Все мертвецы улыбаются жуткой безрадостной улыбкой людей, до которых дошел смысл великой шутки, которые узрели жуткие секреты земли. Вместе с ними валяется даже труп собачки, которую Викторы Чарли не смогли оторвать от хозяина. Трупов с руками, связанными за спиной, нет. Однако зеленые упыри уверяют нас, что в другом месте такие трупы видели. Поэтому я одалживаю немного саперного провода у арвинских "собак" и, нажимая коленом на застывшие тела, пока не треснут кости, связываю накрепко семью, которую подбираю наугад из множества людей: мужчина, его жена, маленький мальчик, маленькая девочка и, само собой, собачка. Наношу на картину последний штрих, связывая собачке лапы. Полуденное время на пункте MAC-V. Мы прощаемся с Ковбоем и отделением "Кабаны-Деруны". Ковбой нашел бродячего щенка и таскает костлявое маленькое животное под рубашкой. Ковбой говорит мне: "Задницу свою не высовывай, братан. Ходят слухи, отделение "Кабаны-Деруны" отправляют в Кхесань -- а места там очень даже очкованные. Но ты не бзди, мы прорвемся. А может, у них там и лошади найдутся. Короче, если почувствуешь, что стал достаточно крут, чтоб стать настоящим морпехом, хряком, шлепай к нам". Я глажу ковбойского песика. "Хрен когда. Но ты-то будь осторожен, засранец. У меня свидание с твоей сестренкой намечено, и упускать его я не хочу". Стропила прощается с Алисой и другими ребятами в отделении Ковбоя. Он жмет руку Ковбою и гладит его щенка. Своим лучшим фирменным голосом Джона Уэйна я говорю: "До встречи, Мудила". Скотомудила отвечает: "Увижу тебя первым -- тебе не до встречи будет". * * * Мы со Стропилой шлепаем по шоссе номер 1 на юг, к Фубай. Мы топаем по убийственной жаре часами, ожидаем попутки. Но солнце по-прежнему неумолимо, и колонн не видать. Усаживаемся в тени на обочине. "Жарко, -- говорю я. -- Очень жарко. Вот бы ту старую мамасану сюда. Я бы ей за одну коку боку денег засувенирил...". Стропила поднимается. "Да легко. Сейчас найду...". Стропила шлепает по дороге. Я собираюсь сказать ему что-нибудь в том смысле, что неплохо бы нам держаться вместе. В этих местах все еще полно отбившихся от своих солдат СВА. "Строп..." Но тут я вспоминаю, что Стропила себе на счет од