ного уже записал. Стропила может сам о себе позаботиться. Палуба начинает дрожать. Танк? Я поднимаю глаза, но на дороге ничего не видать. И все же ничто на земле не бывает мощнее танка по звуку, ничто кроме танка не издает столь ужасающего грохота металла. Он него трясутся кости. Я вскакиваю на ноги, оружие наготове. Оглядываю дорогу в обе стороны. Ничего нет. Но все вокруг заполнено звуками гремящего по дороге металла и запахом дизельного топлива. Стропила переходит дорогу. Он не слышит невидимого танка. Он не ощущает этого железного содрогания земли. Я бегу к нему. -- Строп! * * * Стропила оборачивается. Улыбается. И вдруг мы оба его замечаем. Танк -- нечто тяжелое, железное, выкованное из холодного мрака, бесплотное привидение. Черный металлический призрак надвигается на нас, как мрачная эманация духа, вызванная неким медиумом посреди залитого солнцем дня. Белокурый командир танка стоит в башенном люке, глядя прямо перед собой, вглядываясь в нечто потустороннее, смеясь. Стропила оборачивается. Я говорю ему: "Стой!" Но Строп глядит на меня в паническом испуге. Я хватаю его за плечо. Стропила вырывается и убегает. Танк надвигается на меня. Я не двигаюсь с места. Танк виляет, не зацепив меня, с ревом проносится мимо как большой железный дракон. Танк сбивает Стропилу и расплющивает его стальными гусеницами. И исчезает из вида. Стропила лежит в дорожной пыли на спине, как раздавленный машиной пес, медленно лезущий наружу из своей шкуры. Стропила смотрит на меня таким же взглядом, каким глядел в тот день у лавки на Фридом Хилл на Высоте 327 в Дананге. Его глаза молят меня объяснить ему, что же произошло. Стропилу разрезало напополам как раз ниже его нового ремня пехотинца СВА. Его кишки как розовые канаты валяются повсюду на палубе. Он пытается запихнуть себя обратно, но не получается. Кишки у него мокрые и скользкие, и они выскальзывают из рук, когда он хочет засунуть их вовнутрь. Он пытается засунуть выпавшие кишки обратно в разрезанное тело, изо всех сил стараясь не выпачкать при этом их в дорожной пыли. Стропила оставляет попытки спасти себя самого и лишь глядит на меня с таким выражением, какое может возникнуть разве что на лице у человека, проснувшегося с дохлой птицей во рту. -- Сарж... -- Не называй меня "Сарж". Я наклоняюсь и подбираю черный "Никон" Стропа. Я говорю: "Я расскажу Мистеру Откату и про ремень твой, и про СКС..." Мне дико хотелось бы сейчас заплакать, но заплакать я не смогу -- слишком для этого крут. Я больше ничего не говорю Стропиле, потому что Стропила мертв. Нездоровая это привычка для живого человека -- разговаривать с мертвыми, а в последнее время я как-то слишком часто веду беседы с мертвецами. Я, по-моему, разговариваю с ними с тех пор, как мне зачли первого убитого. После первого зачтенного убитого более разумным стало беседовать с трупами, а не с теми, кого похерить пока не успели. Во Вьетнаме трупы видишь почти ежедневно. Поначалу пытаешься не обращать на них внимания. Не хочется, чтобы окружающие сочли тебя излишне любопытным. Неохота дать понять другим, что с трупами ты еще не на короткой ноге, не хочется, чтоб тебя держали за салагу. Поэтому смотришь на них так, будто это кучи грязных тряпок. А через какое-то время начинаешь замечать, что у куч грязных тряпок есть руки, ноги и головы. И лица. Когда я впервые увидел труп, еще когда был салагой, меня чуть не вырвало, прямо как в кино. Тот труп был хряком СВА, который погиб в огромном оранжевом шаре загущенного бензина возле Контьена. После напалма от него осталась кучка пепла, скрючившегося как зародыш. Его рот был открыт. Его обугленные пальцы закрывали глаза. Во второй раз, когда я реально разглядывал труп, мне стало стыдно. Это была старая вьетнамка с такими черными зубами, какие получаются, только если всю жизнь бетель жевать. Это женщина погибла не просто от огня из стрелкового оружия. Она погибла, попав под перестрелку между корейскими морпехами и северовьетнамскими хряками в Хой-Ан. Мертвая, она такая беззащитная была, такая беспомощная. Мой третий труп был морпех без головы. Я споткнулся об него во время операции в долине А-Шау. Он вызвал у меня приступ любопытства. Мне стало интересно, что он чувствовал, когда пули входили в его тело, о чем он подумал в последний в жизни раз, каким был его последний крик, когда ударила пуля. Всеподавляющая мощь смерти привела меня в благоговение. Здоровенный молодой американец, такой энергичный и полнокровный, за несколько минут был превращен в желтую массу застывшего мяса. И я понял, что мое собственное оружие может сотворить такую же штуку в духе черной магии с любым живым существом. С помощью своей автоматической винтовки, легчайшим нажатием пальца, я могу вышибить жизнь из любого врага. И, осознав это, я стал бояться уже меньше. Четвертый труп -- последний из тех, что запомнил. После него все они слились в одну гору мертвецов без лиц. Но вот четвертый, по-моему, был все же тот старый папасан в белой конической шляпе, которого я увидел на шоссе номер 1. Старик присел на дороге по-большому, и тут его переехал трехосный грузовик. Мы тогда куда-то передвигались, и единственное, что я помню -- мухи, который разлетелись со старика, как осколки. Первого на свой счет я записал, когда был на операции с ротой "Индия" третьего пятого. Я писал тематическую статью о том, что хряки в Рокпайле на шоссе N 9 вынуждены проверять дорогу на наличие мин каждое утро, а уже потом пускать по ней машины. Там был толстый ганни, который настаивал на том, что именно он должен идти в голове с миноискателем. Толстый ганни хотел защитить своих людей. Он верил в то, что судьба карает беспечных. Он наступил на противотанковую мину. Считается, что человек слишком легок, чтобы противотанковая мина сработала, но тот ганни был очень толстый. Земля разверзлась, и ад вырвался наружу с ревом, от которого у меня затряслись все кости. Толстого ганни швырнуло в безоблачное синее небо, как изломанную куклу, зеленую, пухлую и с переломанными суставами. Я смотрел, как толстый ганни уплывает на небеса, а потом волна жаркого воздуха ударила меня со страшной силой, и я ударился о палубу. Толстый ганни поплыл обратно на землю. Хотя осколки и прошлись по моему лицу и испещрили дырочками мой бронежилет, мне было не страшно. Я был очень спокоен. С того момента, как взорвалась эта мина, я знал, что я покойник, и сделать по этому поводу уже ничего не мог. Позади меня кто-то изрыгал проклятья. Это был санитар, приданный из флота. Правая рука санитара была разорвана, и он придерживал пальцы здоровой рукой, ругался и вопил, вызывая санитара. Потом до меня дошло, что "осколки", удары которых я почувствовал, были всего лишь разнесенной щебенкой. Хряки из отделения боевого охранения расползались по кустам, занимая круговую оборону с оружием готовым к бою. Все еще не понимая, почему я до сих пор жив, я поднялся на ноги и побежал к ямке, которую вырвал на дороге взрыв. Два хряка неслись через поляну к лесополосе. Я побежал за ними, не отрывая пальца от спускового крючка M16, горя желанием засыпать таящихся там призраков невидимыми сокрушительными стрелами. Мы с двумя хряками пробежали через лесополосу и оказались на краю большого рисового поля. Толстый ганни плавал там на спине в мелкой воде, а вокруг него плавали темные куски удобрений самодельного происхождения. Пока хряки расстилали под ним пончо, я стоял рядом, прикрывая их. Обе ноги ганни были оторваны по самый пах. Я заметил, что рядом плавает одна из его толстых ног, выловил ее из воды и бросил поверх него. Все вместе мы ухватились за пончо и потащили тяжелую ношу обратно на дорогу. Я шумно дышал, и темная ярость тяжко билась у меня в груди. Я продолжал следить за деревьями в надежде заметить какое-нибудь движение. И вдруг из ниоткуда возник человек, крошечный, древний землепашец, который одновременно был и смешон, и полон достоинства. Древний землепашец держал на плече мотыгу, а на голове у него была неизменная в здешних местах коническая белая шляпа. Грудь его была костлява, и на вид он был очень стар. Крепкие ноги его были все в шрамах. Древний землепашец ничего нам не сказал. Он просто стоял себе возле тропы с рисовыми побегами в руках, спокойно перебирая в уме все те нелегкие дела, которые предстояли ему в тот трудовой день. Древний землепашец улыбнулся. Он глядел на суетящихся детишек с их мертвым грузом, и ему нас было жаль. И потому он улыбнулся, чтобы показать нам, насколько понятны ему наши чувства. А потом затряслась моя M16, и невидимые металлические ракеты затрещали, проходя через тело древнего землепашца как сквозь мешок с хворостом. Древний землепашец поглядел на меня. И, пока он падал головой вперед в темную воду, лицо его оставалось умиротворенным, и я увидел, что он все понял. После первого противника, записанного на личный счет, я начал понимать, что понимать не обязательно. Что сделал -- тем и стал. Только успеешь что-нибудь осознать -- а в следующее мгновение происходит нечто, что стирает все твои выводы. Отыскивать в этом смысл можно сколько влезет -- все равно, никогда и ни за что не сможешь изменить самого факта содеянного -- холодного и черного факта. Меня опутала плотная паутина тьмы и, как тот древний крестьянин, я вдруг стал очень спокоен, столь же спокоен, как и тогда, когда разорвалась мина, потому что от меня ничего уже не зависело. Своими пулями я сам себя сделал тем, кем стал, кровь запятнала мою янки-дудлевскую мечту о том, что у всего будет хороший конец, и что, когда закончится война, я вернусь в родную Америку в белом шелковом мундире, с радугою планок поперек груди, невообразимо бравый, этакий Иисус военного образца. * * * Я долго размышляю о первом убитом мною человеке. Когда наступают сумерки, появляется медик. Я объясняю ему, что морские пехотинцы никогда не бросают своих павших или раненых. Медик несколько раз заглядывает в оба зрачка Стропилы. -- Что? Я пожимаю плечами. -- Откат -- п...ц всему. -- Что? -- медик в замешательстве. Явно салага. -- Спасибо за памятник... [108] -- говорю я ему, потому что не могу объяснить ему, как я сейчас себя чувствую. Ты как пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту. Ты ждешь, вглядываясь через колючую проволоку в маленьких человечков, которые идут в атаку на твою позицию. Ты видишь их крохотные штыки, как у игрушечных солдатиков, их решительные лица без глаз, но ты пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту, и не в силах что-либо сделать. Маленькие человечки будут сейчас расти, расти и расти -- в свете неровного, призрачного огня осветительной ракеты -- а потом они все на тебя набросятся и изрежут всего ножами. Ты это видишь. Ты это знаешь. Но ты пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту, и не в силах что-либо сделать. Ты ощущаешь пока еще далекую ярость маленьких человечков, и в этой ярости они тебе как братья, и ты любишь их больше, чем друзей своих. И потому ты ждешь, когда маленькие человечки приблизятся, и знаешь, что будешь нетерпеливо ожидать этого, потому что тебе самому никуда идти уже не надо... Медик в замешательстве. Он не понимает, отчего я улыбаюсь. -- Что с тобой, морпех? Да, определенно салага. Я шлепаю по дороге. Медик меня окликает. Я не обращаю на него внимания. Отойдя на милю от этого страшного места, я поднимаю вверх большой палец. * * * Я грязен, небрит и смертельно устал. Водитель "Майти Майта" бьет по тормозам. -- Морпех! Я оборачиваюсь, полагая, что халява обломилась, сейчас подвезут. Крыса-полковник выскакивает из джипа, четким шагом подходит, становится лицом к лицу. -- Морпех! Я думаю: Джон Уйэн, ты ли это? Я ли это? -- Ай-ай, сэр! -- Капрал, ты что, не знаешь, как честь отдавать? -- Есть, сэр! Отдаю ему честь. Я держу руку поднятой до тех пор, пока крыса-полковник не поднесет руку к своей накрахмаленной фуражке, а потом еще пару секунд продолжаю держать руку у виска, прежде чем резко оторвать ее вниз. Теперь вражеские снайперы, которые могут тут обретаться, должны понять, что из нас двоих именно крыса-полковник -- офицер. -- Капрал, ты что, не знаешь, как по стойке "смирно" стоят? Моментально возникает желание вернуться обратно в говно. Когда идут сражения, там нет полиции, там только те, кто хочет тебя подстрелить. Там, где идут сражения, крыс нет. Крысы хотят убить тебя изнутри. Крысы не трогают тела, потому что, кроме мускулов твоих, ничего им от тебя и не нужно. Я стою по стойке смирно, слегка пошатываясь под шестьюдесятью фунтами снаряжения, которое тащу на себе. У крысы-полковника классическая гранитная челюсть. Я уверен, что в учебном центре корпуса морской пехоты в Куонтико кандидаты в офицеры наверняка проходят суровую проверку, и тех, у кого нет гранитной челюсти, отсеивают. На его тропической полевой форме стрелки остры как бритвы, и накрахмалена она до такой степени, что похожа на зеленую броню. Он исполняет безупречную "Короткую паузу", любимый приемчик начальников, который предназначен для поражения жертв посредством приведения их в состояние неуверенности, несовместимой с жизнью. Мне вовсе не хочется сколь-либо ущемлять самоуверенность полковника, поэтому я отвечаю ему насколько возможно совершенным исполнением приема, который освоил в Пэррис-Айленде, и который именуется "я-всего-лишь-рядовой-и-стараюсь-быть-послушным". -- Морпех... Полковник будто штык проглотил. Эта поза называется "Командный вид", и назначение ее в том, чтобы меня запугать, несмотря на то, что я на фут выше его и вешу фунтов на пятьдесят больше. Полковник внимательно изучает все, что находится ниже моего подбородка. -- Морпех... Ох, и нравится ему это слово. -- Что это у тебя на бронежилете, морпех? -- Сэр? Крыса-полковник поднимается на цыпочках. На миг я опасаюсь, что он собирается укусить меня в шею. Но он всего лишь хочет обдать меня своим дыханием. Его улыбка холодна. Его кожа чересчур бела. -- Морпех... -- Сэр? -- Я тебе вопрос задал. -- Вы имеете в виду этот пацифик, сэр? -- Что это такое? -- Символ мира, сэр... Я терпеливо жду, пока полковник пытается вспомнить содержание главы "Межличностные отношения с подчиненными" из учебника офицерского училища. Крыса-полковник продолжает обдавать своим дыханием все мое лицо. Его дыхание пахнет мятой. Офицерам корпуса морской пехоты не разрешается иметь плохой запах изо рта, дурно пахнуть, иметь прыщи на лице или дырки в нижнем белье. Офицерам корпуса морской пехоты не разрешается иметь ничего нетабельного -- только то, что им выдается. Полковник тычет в значок указательным пальцем, демонстрирует мне весьма недурной "Отточенный свирепый взгляд". Его голубые глаза сверкают. -- Хорошо, сынок, можешь притворяться, будто ничего не знаешь. Но я-то знаю, что означает этот значок. -- Так точно, сэр! -- Это пропагандистский значок, "Запретить бомбу". Подтвердить! -- Никак нет, сэр. -- Мне уже больно не на шутку. Тому, кто изобрел стойку "смирно", явно никогда не приходилось топать в полевом снаряжении. -- И что же это? -- Просто символ мира, сэр. -- Ах, вот как? -- Он начинает дышать чаще, подошел уже совсем вплотную, будто обладает даром выявлять ложь на запах. -- Так точно, господин полковник, это просто... -- Морпех! -- Ай-ай, сэр! -- Сотри эту улыбку с лица! -- Ай-ай, сэр! Крыса-полковник обходит меня кругом, надвигается на меня. -- Ты считаешь себя морпехом? -- Ну... -- Что?! Скрещиваю пальцы, чур меня! -- Так точно, сэр. -- А теперь поговорим серьезно, сынок... Полковник начинает с блеском исполнять "Отеческий подход". -- Расскажи-ка, кто дал тебе этот значок. Со мной можешь быть откровенным. Можешь мне доверять. Я же тебе только добра желаю. Крыса-полковник улыбается. У полковника такая идиотская улыбка, что я улыбаюсь в ответ. -- Где ты взял этот значок, морпех? -- На лице полковника появляется страдальческое выражение. -- Разве ты не любишь страну свою, сынок? -- Ну... -- Веришь ли ты, что Соединенные Штаты должны дозволять вьетнамцам вторгаться во Вьетнам лишь потому, что они здесь живут? -- Крыса-полковник с видимым усилием пытается вернуться в хладнокровное состояние. -- Веришь ты в это? У меня сейчас плечи отвалятся. Ноги уже отнимаются. -- Никак нет, сэр. Мы должны забомбить их обратно в Каменный век... сэр. -- Сознайся, капрал, сознайся, ты ведь хочешь мира. Я исполняю для него "Короткую паузу". "А полковник разве не хочет мира... Сэр?" Полковник медлит с ответом. -- Сынок, нам всем следует не терять головы до тех пор, пока эти пацифистские поветрия не рассеются. Я от своих парней лишь одного требую -- чтобы они выполняли мои приказы, как повеления господни. -- То есть, ответ отрицательный... Сэр? Крыса-полковник пытается придумать, чего бы такого еще более вдохновляющего сказать, но весь свой запас он уже исчерпал. А потому говорит: "Ты должен снять этот значок, морпех. Это противоречит требованиям уставов и наставлений. Или ты его немедленно снимешь, или будешь держать ответ перед начальством". Где-то наверху в раю, где морпехи на страже, Джим Нейборс [109] в обмундировании Гомера Пайла распевает: "Монтесумские чертоги, триполийцев берега..." -- Морпех! -- Так точно, сэр! -- Сотри эту улыбку с лица! -- Ай-ай, сэр! -- Командующий корпуса морской пехоты приказал защищать свободу, разрешая вьетнамцам жить как американцам поелику возможно. И, пока американцы находятся во Вьетнаме, у вьетнамцев должно быть право выражать свои политические убеждения без страха перед репрессиями. А потому повторяю еще раз, морпех -- сними этот пацифистский значок, или я обеспечу тебе срок в Портсмутской военно-морской тюрьме. Я стою по стойке "смирно". Крыса-полковник по-прежнему спокоен. -- В отношении тебя, капрал, я новый приказ составлю. Я лично потребую, чтобы твой начальник тебя в хряки заслал. Покажи свои жетоны. Я вытаскиваю свои жетоны и срываю с них зеленую маскировочную ленту, которой они обмотаны. Крыса-полковник записывает в зеленый блокнотик мои имя, звание и личный номер. -- Идем-ка со мной, морпех, -- говорит крыса-полковник, засовывая зеленый блокнотик обратно в карман. -- Хочу показать тебе кое-что. Я подхожу к джипу. Для пущего эффекта крыса-полковник выдерживает драматическую паузу, а затем стягивает пончо с некоего крупного предмета на заднем сиденье. Этот предмет -- младший капрал морской пехоты, скрюченый в позе зародыша. Шея младшего капрала исколота -- много-много раз. Крыса-полковник ухмыляется, обнажая вампирские клыки, делает шаг ко мне. Я бью ему в грудь деревянным штыком. Он замирает на месте. Переводит глаза вниз на деревянный штык. Смотрит на палубу, потом на небо. Неожиданно проявляет жгучий интерес к своим часам. -- Я ... Э-э ... Не могу больше тратить времени на столь непродуктивное общение... И вот еще что -- постригись! Я отдаю честь. Крыса-полковник мне отвечает. Мы по-дурацки держим поднятые руки, пока полковник произносит: "Когда-нибудь, капрал, когда ты станешь чуток постарше, ты поймешь, каким наивным..." Голос крысы-полковника срывается на слове "наивным". Я ухмыляюсь. Он отводит глаза. Мы оба четко отрываем руки от головных уборов. -- Всего хорошего, морпех, -- говорит крыса-полковник. И, закованный в броню своего высокого чина, жалованного ему конгрессом, полковник возвращается к своему "Майти Майту", залезает в него и уезжает, увозя с собой обескровленного младшего капрала. "Майти Майт" крысы-полковника срывается с места, оставляя на дороге следы покрышек -- столько проговорили, а он даже подвезти меня не захотел. -- Так точно, сэр! -- говорю. -- Как вс? хорошо сегодня, сэр! Война продолжается. Бомбы продолжают падать. Маленькие такие бомбочки. Часом позже водитель 2,5-тонного грузовика бьет по тормозам. Я забираюсь в кабину к водителю. Всю дорогу до Фубая, подскакивая на выбоинах, водитель грузовика рассказывает мне об изобретенной им математической системе, с помощью которой он сорвет банк в Лас-Вегасе, как только вернется обратно в Мир. Водитель болтает, солнце садится, а я думаю: пятьдесят четыре дня до подъема. * * * Остается сорок пять дней до подъема, когда капитан Январь вручает мне листок. Капитан Январь что-то мямлит насчет того, что он надеется, что мне повезет, и убывает на хавку, хотя время вовсе не обеденное. Бумага приказывает мне явиться для прохождения службы в качестве стрелка в роте "Дельта" первого пятого, нынешнее место дислокации -- Кхесань. Я прощаюсь с Чили-На-Дом, Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом, и говорю им, что я рад стать хряком, потому что отныне мне не надо будет сочинять подписи к фотографиям с проявлениями жестокого отношения, которые они только прячут в папках, и не придется больше врать, потому что теперь-то служакам угрожать мне нечем. "И что они сделают -- во Вьетнам пошлют?" Дельта-шестой решает помочь Ковбою, и я получаю назначение в его отделение на должность командира первой огневой группы -- заместителя командира отделения -- пока не наберусь достаточно полевого опыта, чтобы командовать своим собственным стрелковым отделением. Именно так. Я теперь хряк. * * * ХРЯКИ * * * Посмотри на морского пехотинца, эту тень рода человеческого и лишь напоминание о нем, этот человек еще жив и стоит в полный рост, но он уже похоронен в полном снаряжении своем и с торжественными церемониями... Торо "О гражданском неповиновении" * * * Раскат грома [110] . Облака проплывают на фоне белой луны, облака -- как огромные стальные корабли. Они машут черными крыльями, вниз летят огромные штуки. Дуговой разряд [111] под муссонным дожд?м, воздушный налет под покровом ночи. Звено бомбардировщиков B-52 кружит над Кхесанью, посыпая землю черными железными яйцами. Каждое из этих яиц весит две тысячи фунтов. Каждое из этих яиц вбивает яму в холодную землю, втыкает воронку в обтянувшую землю паутину узких траншей, которую сорок тысяч упертых маленьких людей отрыли менее чем в ста ярдах от наших заграждений. Земля, черная и мокрая, вздымается как палуба огромного корабля, тянется вверх навстречу гудению смертоносных птиц. Даже среди неистовства воздушной бомбардировки мы продолжаем спать, притворившись тенями среди складок земли. Мы спим в окопах, которые сами отрыли лопатками. Окопы наши как могилки, и запах в них стоит могильный -- густой и влажный. Муссонный дождь холоден и плотен, и ветер разносит его повсюду. В ветре чувствуется мощь. Ветер ревет, свистит, о чем-то доверительно нашептывает. Ветер дергает за навесы от дождя, которые мы соорудили из пончо, нейлоновых веревок и бамбуковых палок. Капли дождя стучат по моему пончо как камушки по дырявому барабану. Уткнувшись лицом в амуницию, улегшись в неглубокой своей могилке, ловлю в полусне отзвуки ужаса, царствующего вокруг. В кровавых снах я занимаюсь любовью со скелетом. Клацают кости, земля плывет, мои яички взрываются. Осколки впиваются в навес. Я просыпаюсь. Прислушиваюсь к затихающему гулу B-52. Слушаю, как дышат мои братаны, мое отделение -- как призраки во тьме. По ту сторону заграждений вражеский солдат провожает воплями уже невидимые самолеты, которые только что его убили. Я пытаюсь заставить себя увидеть сон о чем-нибудь красивом и добром... Вижу бабушку, которая сидит в кресле-качалке на веранде и отстреливает вьетконговцев, потоптавших е? розы. Она попивает драконью кровь из черной бутылки из-под "Кока-Колы", а мать моя Геринг с полными белыми грудями кормит меня и гонит, и гонит германские войска впер?д, и слова его вырезаны из танкового броневого листа... Я сплю на стальном ложе, положив лицо на кровяную подушку. Втыкаю штык в плюшевого медвежонка и начинаю храпеть. Если снится дурной сон -- не иначе наелся чего-нибудь на ночь. Так что спи, мудила. Ветер с ревом врывается под навес и срывает пончо с бамбуковой рамы, обрывая веревочные растяжки. Дождь обрушивается на меня черной ледяной волной. Чей-то сердитый голос доносится с той стороны заграждения. Вражеский сержант ругается непонятными грязными словами. Вражеский сержант в темноте о труп запнулся.... Ночной дозор. В предрассветном небе маленькая, отблескивающая металлом звездочка вспыхивает как суперновая звезда -- осветительный снаряд. Ни свет ни заря поглощаю завтрак, сидя в красной склизкой грязи своей кхесаньской щели. Вчера соорудил себе новую печку, наделав дырок для прохода воздуха в пустой консервной банке из-под сухпая. Внутри печки кусок пластичной взрывчатки С-4 тускло отсвечивает как кусок серы. На печке -- другая оливково-коричневая банка, в ней побулькивает и попукивает ветчина с мудаками. Я помешиваю варево белой пластмассовой ложкой. На горизонте оранжевые трассеры прошивают ночное небо. "Пых -- дракон волшебный" [112] , он же "Спуки" [113] , самолет "C-47" с пулем?том Гатлинга, вливает триста пуль в минуту в поллюции какого-нибудь дрыхнущего гука. Пробую, как там моя ветчина с лимской фасолью. Горячо. Жира много. Пахнет как дерьмо свинячье. Зацепив штыком, снимаю полную банку с печки. Прочно вкручиваю банку в красную глину. Стараясь не уронить, ставлю на огонь кружку, всыпаю пакетик порошкового какао и вливаю полфляжки родниковой воды. Горячий шоколад худо-бедно, но отбивает кислый привкус, который остается во рту из-за таблеток галазона, которые мы добавляем в воду для дезинфекции. Мой завтрак подвергается атаке вьетконговской крысы, которая явно пытается перетащить его под влияние коммунизма. Эта крыса -- моя старая знакомая, поэтому я отваливаю ей халявы и не поджигаю, облив бензином для зажигалок, как мы с братанами обычно поступаем с ее родичами. Я топаю ногой, и крыса отступает в тень. В свете осветительной ракеты мои братаны из отделения "Кабаны-Деруны" из "Дельты" Первого Пятого походят на бледных ящериц. Братаны переводят на меня рептильи глаза. Халявы не будет. Показываю им средний палец. Рептильи глаза прыгают обратно на карты, которыми они играют в покер. Перейдя на новую стратегическую позицию, вьетконговская крыса уставилась на меня, пытаясь установить здесь свои правила. Свет ракеты подрагивает, и Кхесань застывает, превращаясь в выцветший дагерротип. Можно подивиться на мусор, который современная война разбросала по нашей пыльной цитадели, подивиться на то, как бородатые хряки держатся здесь и тогда, когда весь мир кружится и силы тяготения врут, подивиться на бетонные кости старой французской заставы (там по ночам ходят в дозорах призраки мертвых легионеров и монголы -- всадники Чингисхана) -- и увидеть, как гнилыми зубами торчат разбитые стены заставы, подивиться через проволоку на тысячи акров развороченного подлунного пейзажа, ощутить скрытый в нем холодный цепенящий ужас и его мертвое спокойствие. На протяжении последних трех месяцев на каменистую землю вокруг Кхесани было сброшено величайшее количество взрывчатых веществ за всю историю войн. Двести миллионов фунтов бомб и всех возможных видов других средств уничтожения рвали и вспахивали бесплодную красную землю, разбивали валуны, разносили в щепки деревья и вгрызались в их обрубки, испещрили палубу воронками, в которых можно танки хоронить. Ракета плавно скользит вниз на парашютике, раскачиваясь и поскрипывая, роняя искры и шипя, пока не падает на проволоку. Свет ее тает. * * * Во тьме ночной я ощущаю себя единым целым с Кхесанью -- живой клеточкой в этом месте, в этом прыще из мешков с песком и колючки, что вскочил на пустынном плато на краю земли. Я нутром чувствую, что мое тело -- одна из многих составляющих, хрящей, мускулов и костей Кхесани, маленького американского поселения, по которому ежедневно долбят 152-миллиметровыми снарядами из пещер, что в одиннадцати километрах отсюда в Лаосе, на Ко-Рок-Ридже, его долбят по полторы тысячи снарядов в день, долбят, и долбят, и долбят, с отупляющей регулярностью долбят этот муравейник, угодивший под кузнечный молот. Настроение у меня сегодня просто супер -- я старик. Двадцать два дня до подъема. Вьетконговская крыса сидит на низком старте, на мешке с песком в дюйме от моего локтя. Я наклоняюсь и выкладываю ее долю ветчины с мудаками на носок ботинка. Крыса наблюдает за мной черными глазками-бусинками. Крысы маленькие зверушки, но умные. Убедившись, что я заслуживаю доверия, крыса спрыгивает с мешка в щель. Запрыгивает на носок ботинка. Когда она ест, щеки у нее раздуваются. Классная крыса, просто красавица. Командуют построение. * * * Отделение в колонну по одному выходит за проволоку. Мы не обмениваемся шутками с сонными часовыми, которые расставлены по блиндажам, сооруженным из мешков с песком, бревен, притащенных из джунглей, и листов оцинкованной жести. Мы не обращаем внимания на сотни солдат из 26-го полка морской пехоты, которые рассыпались по всему периметру, приготовившись выступить на операцию "Золото". Наше отделение возглавляет батальонную колонну. Мы не обращаем внимания на мины "Клеймор", на изъеденные ржавчиной банки из-под "Кока-Колы" с камушками внутри, которые развешаны на проволочных спиралях, на красные алюминиевые треугольники с предупреждениями о минах, нанес?нными по трафарету, на траншеи, заваленные всяким барахлом, на засранные ячейки с полчищами мух, на горы гильз от гаубичных снарядов. На этот раз никто не отдает честь Бедному Чарли. Бедный Чарли -- это обгоревший дочерна череп. Наш пулеметчик Скотомудила установил этот череп на палке в обстреливаемой зоне. Мы уверены, что это череп вражеского солдата, которого сожгло напалмом по ту сторону наших заграждений. На Бедном Чарли все еще красуются мои старые войлочные ушки Мыша-Мушкетера, которые уже начали покрываться плесенью. Я смеха ради примотал эти уши проволокой на Бедного Чарли. Пока мы топаем мимо, я заглядываю в пустые глазницы. Жду, не вылезет ли белый паук. Черное, четко очерченное лицо смерти улыбается нам своими обугленными зубами, костяшками, которые застыли в оскале навсегда. Бедный Чарли всегда над нами смеется, как будто ему известен некий смешной секрет. Явно знает он побольше нас. Позади нас на высоте вертолеты снабжения шлеп-шлепают к земле как гигантские кузнечики, среди минометных снарядов, раздирающих стальной ковер аэродрома. Заряжаем оружие. Погружаем мысли в ноги. На пеньке в лесной полосе кто-то приколотил кусок патронного ящика, на котором сквозь стелющийся туман чернеется: "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Мы уже не смеемся над этим и не отрываем глаз от тропы. Мы сто раз видели этот знак и согласны с тем, что там написано. Встречаем ребят из девятой роты третьего батальона пятой дивизии, которые топают домой из ночных засад. Говорят, никто не вляпался. Вьетконг не появлялся. "Отлично", -- приходим мы к общему мнению. Достойно, говорим, потом интересуемся, дают ли их сестренки. В ответ они говорят, что выставят нам пива, если мы пообещаем в штаны себе нассать, а если не будет получаться, мы должны послать им письмо и позвать на помощь. Восходит солнце. * * * Доходим до последнего поста подслушивания, где дежурят два человека. Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны. Алиса -- это черный колосс, африканский дикарь, голову он обмотал косынкой из куска зеленого парашютного шелка, чтоб на лицо не стекал пот. Каски он не носит. На нем жилет из шкуры бенгальского тигра, которого он похерил как-то ночью на высоте 881. На шее ожерелье из вудуистских костей -- куриных косточек из Нового Орлеана. Он сам прозвал себя "Алиса", в честь своей любимой пластинки -- "Ресторан Алисы" Арло Гатри [114] . Ковбой называет его "Черным корсаром", потому что в левом ухе Алиса носит золотое кольцо. А Скотомудила зовет Алису "Туз пик", потому что Алиса вставляет карты из покерной колоды в зубы официально засчитанных убитых им солдат противника. Я же предпочитаю называть его "Джангл Банни" [115], чтобы лишний раз позадирать Алису, который отличается не на шутку зверским нравом. Через плечо у Алисы перекинута синяя холщовая хозяйственная сумка. Синяя холщовая хозяйственная сумка набита гуковскими ногами, которые страшно воняют. Алиса коллекционирует солдат противника, сначала он их убивает, а потом отрубает им ступни. "Чисто!" -- машет рукой Алиса. На руках у него перчатки из свиной кожи, чтобы мозолей не было. Своим мачете он прорубает путь через джунгли. Ковбой машет рукой, и мы продолжаем топать по тропе, по-индейски, след в след. Ковбой сходит с тропы, поправляет на переносице дымчатые очки, которые выдают в морской пехоте. В этих дымчатых очках Ковбой похож не на головореза, а на корреспондента школьной газеты, кем он и был меньше года назад. * * * Топать по тропическому лесу -- все равно, что взбираться по лестнице из дерьма в огромной оранжерее, выстроенной людоедами-великанами для растений-гигантов. Рождение и смерть слились тут в извечном хороводе, и новая жизнь кормится гниющими останками старой. Черная земля прохладна и сыра, и растительность сверхестественных размеров усыпана каплями влаги. Однако воздух здесь плотен и горяч, потому что тройной листовой покров не дает влаге улетучиваться. Листовой покров, образованный переплетенными ветвями, настолько густ, что солнечный свет просачивается сквозь него только редкими и тусклыми столбами, как на рисунках для для воскресных школ, изображающих Иисуса, беседующего с богом. Ч?рными драконьими зубами вздымаются над нами горы, мы топаем. Мы топаем по тропе дровосека, вверх по склонам из арахисового масла, по валунам в пятнах мха, в зеленую духовку кухни господней, направляясь в негостеприимную индейскую страну. * * * Колючий подлесок цепляется за пропитанную потом тропическую форму, за подсумки, за шестидесятифунтовые полевые рюкзаки и двенадцатифунтовые дюролоновые бронежилеты, за трехфунтовые каски, обтянутые камуфляжной тканью, и за винтовки из стекловолокна и стали весом шесть с половиной фунтов [116] . Вялые саблевидные листья слоновьей травы режут руки и щеки. Ползучие побеги ставят подножки и раздирают икры. Лямки ранцев натирают плечи до волдырей, а соленая водица оставляет на шеях и лицах извилистые дорожки, похожие на следы от грязных червяков. Насекомые впиваются в кожу, пиявки сосут кровь, змеи хотят укусить, и даже обезьяны кидаются камнями. Мы топаем -- оборотни, люди-волки, бредующие по джунглям, потом выходит из нас 3,2-процентное пиво [117] , и мы готовы, мы жаждем и можем схватить коварного Дядю Хо за его загадочные яйца и не отпускать их ни за что и никогда. Но джунгли -- вот наш настоящий враг. Бог придумал джунгли специально для морской пехоты. У Бога встает при одном упоминании морской пехоты, потому что мы убиваем всех, кто попадается нам на глаза -- халявы не будет. Он играет в свои игры, мы -- в свои. В знак благодарности за внимание со стороны этой всемогущей силы мы без устали пополняем рай свежими душами. * * * Проходят часы. Много-много часов. Мы теряем счет времени. В джунглях времени нет. Здесь черное кажется зеленым, зеленое -- черным, и мы не знаем даже, день сейчас или ночь. Ковбой то и дело ускоренным шагом проходит вдоль колонны. Напоминает о необходимости выдерживать дистанцию в десять ярдов. Часто останавливается, чтобы свериться с компасом и картой, запаянной в пластик. Приходит боль. Мы не обращаем на нее внимания. Ждем, когда она станет монотонной, и через какое-то время так и происходит. Наш салага весь вспотел, он постоянно спотыкается и, похоже, запросто может потеряться, даже просто отойдя по большой нужде. Как бы в обморок не упал от жары. Салага поедает розовые соленые таблетки -- так ребенок грызет драже "бобы", а затем жадно глотает горячий "Кул-Эйд" из фляжки. Как одинаково здесь все... Все одно и то же -- деревья, лианы как дохлые змеи, здоровенные листья травы. Из-за этой одинаковости мы как без руля и без ветрила. Ящерки породы "Фак ю" приветствуют наше появление: "Фак ю... фак ю...". Смеется невидимый какаду, смеется, будто ему известен какой-то смешной секрет. Мы топаем вверх по скалистым ущельям, и мне слышится голос комендор-сержанта Герхайма, вопящего на рядового Леонарда Пратта в Пэррис-Айленде: "Дойти до места назначения можно только делая по шагу за раз". Вс? очень просто. Сначала один шаг. Потом еще. И еще. Ещ? один шаг. Мы думаем о том, что будем делать, когда вернемся обратно в Мир, о дурацких школьных проказах, которыми развлекались еще до того, как нас засосало в Мудню, о голоде и жажде, об отпусках в Гонконге и Австралии, о том, как все мы тут крепко подсаживаемся на "Кока-Колу", о том как, бывало, сидишь и выковыриваешь из зубов попкорн, сидя в машине со старой доброй подругой Мери-Джейн Гнилописькой и смотря кино, об отмазках, которые надо выдумывать, чтоб не писать домой, а больше всего -- о количестве дней, оставшихся у каждого на его стариковском календаре. Мы думаем о всякой никчемной ерунде, чтобы не думать о страхе -- о страхе перед болью, перед увечьем, перед почти долгожданным глухим ударом противопехотной мины или пули снайпера, или чтобы не думать о тоске одиночества, которое, по большому счету, опаснее и в определенном смысле больнее всего. Мы не позволяем мыслям отвлекаться от дней вчерашних, откуда выдраны все воспоминания о боли и одиночестве, и от дней грядущих, в которые для нашего удобства боль и одиночество еще не вписаны, а главное -- мы не дозволяем мыслям отвлекаться от ног, которые давно уже живут своей собственной жизнью и заняты своими собственными мыслями... * * * Стой. Алиса поднимает вверх правую руку. Отделение останавливается. Мы уже на расстоянии выстрела от ДМЗ. Ковбой сгибает пальцы на правой руке, будто охватывая женскую грудь: "Мина-ловушка?" Алиса пожимает плечами: "Спокойно, братан". Верн?мся ли мы назад, зависит от быстроты реакции и сообразительности человека, выступающего в роли приманки для снайперов. Глаза Алисы умеют замечать зел?ные жильные растяжки, усики "Попрыгуньи Бетти" [118] , крохотные толкатели, рыхлую почву, раздавленные ногами растения, человеческие следы, брошеные обрывки оберточной бумаги и даже пресловутые ямы-ловушки с заостренными бамбуковыми кольями на дне. Уши Алисы могут уловить необычное затишье, слабое бряцанье снаряжения, шлепок мины, выбрасываемой из минометной трубы, или клацанье досылаемого затвора. Опыт и звериные инстинкты подают Алисе сигнал, когда он видит маленькую и плохо замаскированную мину-ловушку, которую специально поставили на тропе так, чтобы мы сразу же е? нашли и свернули, наткнувшись на более страшную мину. Алиса знает, что больше всего потер у нас -- из-за мин-ловушек, и что во Вьетнаме почти все мины-ловушки устроены так, чтобы их жертвы сами становились причиной своей смерти. Он знает любимые уловки противника: где он предпочитает устраивать засады, где обычно прячутся снайперы. Алисе знакомы сигналы, которые противник оставляет для своих друзей -- лоскуты черной материи, треугольники из бамбуковых палок, особым образом уложенные камни. Алиса глубоко постиг душу хитроумного народца, привыкшего бороться за выживание в этом темном лесу -- стойких бойцов, непривычно крохотных призраков с железным стержнем внутри, бронзовыми яйцами, невыразимым мужеством и полным отсутствием совести. Это на вид они маленькие, но дерутся в полный рост, и пули их не меньше наших. Ходят слухи, что многие из тех морпехов, что по своей воле становятся в голову колонны, подсознательно желают умереть. Некоторые хотят почувствовать себя героями, ну, а если ты весь выход прошел в голове, да еще и жив остался -- ты и в самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охренели до такой степени, что им уже наплевать и на то, что они сами творят, и что с ними вытворяют. Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он в центре внимания. "Само собой, страшно, -- сказал он мне однажды, когда мы выкурили где-то по тонне дури на каждого. -- Но я стараюсь этого не показывать". Алисе нужны именно такие моменты, когда он имеет возможность заглянуть туда, что он сам называет "по ту сторону". Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: "Внимание!" Все органы чувств Алисы включаются на полную. Он выжидает. Невидимые птицы мечутся с дерева на дерева. Алиса усмехается, прячет в ножны мачете, поднимает на плечо гранатомет М79. "Блупер" похож на игрушечное охотничье ружье -- такой он уморительно маленький. Вековые деревья молчат, они -- как зеленый нефритовый храм с колоннами из красного дерева по двести футов в высоту, со сросшимися корнями, переплетенными ветками, с толстыми чешуйчатыми лианами, которые обвивают непоколебимые стволы. Адреналин ударяет в голову. Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца -- его обычный знак "Чисто!". Он словно говорит нам: "Я крут настолько, что даже ошибаюсь по делу". Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри-Джейн Гнилописьки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как вс? было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех -- "Домой!". Алиса снова останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке "смирно", Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79. Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками -- по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы. На синей холщовой хозяйственной сумке -- уже начавшие выцветать черные печатные буквы: "Кабаны Дельта 1/5 Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо я сам есть зло", и совсем свежая надпись "Не стрелять -- старик" с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок. Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: "Заходи -- будешь сыт и пьян... к Алисе в ресторан..." Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый "стетсон". -- Привал. Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине. -- Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня засувенирить. -- говорит Донлон, наш радист. -- Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже -- тридцать девять до подъема. Я говорю: -- Ты не старик еще. Вот я -- двадцать два до подъема, прикинь? -- Тоже ерунда, -- говорит Скотомудила. -- Вот Алиса -- настоящий старик. Алиса хвастается: -- Двенадцать дней в стране -- и подъем, девчонки, прикиньте. Я старик, спору нет. Блин, такой старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть. Я фыркаю: -- Это еще не совсем старик, Джангл Банни. Вот Док -- тот боку старик. Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь дни уже по пальцам считаешь? Док Джей жует консервированные персики из банки. -- Мне надо еще раз продлить. Все замолкают. На этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей уже два года во Вьетнаме, и все это время лечит и лечит тяж?лые ранения, обладая лишь поверхностной медицинской подготовкой. Док Джей хочет спасти всех раненых, даже тех, кто убит и похоронен много месяцев назад. Каждую ночь мертвые морпехи зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял футбольный мяч, валявшийся на тропе. Мяч разорвал его на две части. Док Джей попытался связать капитана обратно перевязочными пакетами, но не вышло. И тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора. -- Я тоже продлю! -- заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на лоб. -- А вы как? -- Иди в жопу, салага, -- не поднимая головы, говорит ему Скотомудила. Мудила уложил свой пулемет M60 на колени и натирает черную ванадиевую сталь белой тряпицей. -- Ты в стране еще без году неделя, а уж говна соленей. Ты еще даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в стране набери чуток, тогда я разрешу тебе рот открывать. Во-во, немного дней в стране, ептать. -- Ганг хо! -- говорю ему, скаля зубы. Скотомудила отвечает: "Пошел ты, Джокер". Он начинает разбирать пулемет. Посылаю Мудиле воздушный поцелуй. Скотомудила -- та еще свинья, спору нет, но в нем еще и силы со злобой немеренно, он ... внушает некоторую терпимость к своим выходкам. -- Джокер думает, он себе образцовую программу составил, -- обращается Мудила к салаге. -- После ротации в Мир в Голливуд собрался. Если я его раньше не похерю. Будет этим, как там того мудака зовут... Пол Ньюман, ?птать. Скотомудила вытаскивает колоду. Карты давно затрепаны, засалены, на них фотографии тихуанских блядей. Тихуанские бляди выразительно общаются с ослами и здоровенными кобелями. Скотомудила раздает по покерной сдаче себе и салаге. Салага какое-то время медлит, но затем все же берет в руки карты. Скотомудила расстегивает пряжки на рюкзаке и вытаскивает коричневую пластмассовую коробку с набором покерных фишек -- красных, белых и голубых. Звер достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает их на палубу перед салагой. -- Откуда родом, засранец? -- Из Техаса, сэр. -- Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой -- самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя. Скотомудила сплевывает, скребет черную щетину на подбородке. -- Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом-Хилле. С сержантов сняли. Я же взводным сержантом был -- не хрен собачий. Но, как говорится, халявы не будет. Прям как в Мире. Я в Куинсе как-то раз на "Линкольне" покатался. Чудесная машина. Ну, судья и предложил мне на выбор -- или Мудня, или тяготы и лишения в отеле с каменными стенами. Вот так я и стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать не заставляют. -- Скотомудила ухмыляется. -- Так что не надо хрени этой, сэр, сэр... Всю эту чушь уставную для крыс оставь -- вон, таких как Джокер. Я ухмыляюсь. -- Э, Мудила, я толстый, но жилистый... Скотомудила отвечает: -- Ну да, знаю, ты крутой -- зверям-печенюшкам головы только так откусываешь. Скотомудила поворачивается к Ковбою: -- Одинокий Ковбой! Тут твою сестрицу в Мудню затащило. Вот она сидит, славный морпех из зеленой машины. Поворачивается обратно к салаге: -- Наш главный тоже из Техаса, как и ты, гниденыш. Из Далласа. Он этот "стетсон" носит, чтоб гуки видели, что перед ними не кто-то там, а настоящий техасский шериф. Ковбой продолжает жевать. -- Играл бы ты в свой покер, Мудила. Ковбой открывает набор B-3 -- баночку с печеньем, на котором картинки с Джоном Уэйном, какао и ананасовым джемом. Вскрывает банку маленькой складной открывалкой P-38, которую носит вместе с жетонами на шее. -- Я два раза не повторяю. Все замолкают. -- Ага, зашибись, раскомандовался. И что ты сделаешь -- во Вьетнам пошлешь? Отдыхай, Ковбой. Ты ведь не Джон Уэйн, ты только печенюшки ешь. Скотомудила хмыкает. "Ставлю доллар". Бросает красную фишку. Кладет карты картинкой вниз на палубу и продолжает натирать детали разобранного пулемета белой тряпицей. -- Не играй никогда в героя, салага. Вся слава служакам достается, а солдатам -- смерть. Вон, был у нас добрый малый, Стропила. Один на один с танком смахнуться решил. Или Бешеный Эрл -- тот начал в гуков из духового ружья палить. Раньше у нас другой салага был -- в первый же день на выходе прямо на Попрыгунью Бетти уселся. Уехал отсюда прямиком в преисподнюю. И еще шесть добрых парней подорвал. Попал в категорию "убит", такая вот жопа, маманя. Мне вон осколком нос пробило... -- Скотомудила наклоняется и показывает салаге свой нос. -- А самое хреновое -- тот гниденыш мне пять баксов должен был. Алиса сплевывает. -- Не надоело байки травить? Скотомудила не обращает на Алису вниманья и продолжает: -- Отвечаю за базар, салага. Сток, наш прежний главный, думал, что он суперхряк. Тысячеярдовый взор заимел. Ржал всякий раз как м?ртвого морпеха видел. Ну, дослуживал потом в буйной палате с мягкой обивкой. Он... Алиса вста?т на ноги. -- Завязывай с этой миккимаусн?й, Мудила. Понял, да? Скотомудила бормочет, не поднимая головы: -- Бога благодари за серповидку [119] . Алиса чешет грудь: -- Долой расизм в окопах, Мудила. Все будет ништяк, салага. Не парься. -- Ясное дело, -- говорит Скотомудила. -- Бери пример с меня. Делай как я. Они тебе сейчас наговорят, что я чудовище, а на самом деле я в этом взводе единственный солдат, у которого вместо головы не жопа. В этом говеном мире одни чудовища и живут вечно, а всех остальных убивают. Если человек убивает ради удовольствия -- он садист. Если человек убивает ради денег -- он контрактник. А вот когда человек убивает ради и того, и другого -- он морпех. -- Так точно, сэр, -- говорит салага, бросая две фишки на кон. -- Потрахаться б сейчас, -- говорю. -- А тут даже руки подходящей для этого дела не найдешь. Скотомудила стонет. -- Здорово пошутил, Джокер. Так тонко, что я не понял. Бросает две фишки, потом еще три. -- Ставлю на три больше. Банкомет меняет две карты. Салага отвечает: -- Меняю три. Да не герой я. Просто хочу делать свое дело. Типа, защищать свободу... -- К херам твою свободу, -- говорит Скотомудила. Скотомудила начинает собирать M60. Он целует каждую деталь, прежде чем вставить ее на место. -- Промой шестеренки в своей бестолковке, салага. Думаешь, мы тут гуков за свободу херим? Не обманывай себя, бойня тут. Смотри на мир шире, салага -- тебе же лучше будет. Вот если мне скажут: "Давай, мы тебе яйца отстрелим, а ты за это проси что хочешь", и попросят назвать только одно слово, я скажу: "порево". Ты лучше пойми -- мы тут косоглазых косим. Они херят наших братанов, а мы им -- большой кусок отката. А откат -- п...ц всему. -- И на кой весь этот базар? -- спрашивает Донлон. -- Вьетнам может меня убить, но переживать из-за всякой хрени не заставит. Я просто хочу вернуться в Большую лавку в целости-сохранности. Ради собственного блага. -- А что там хорошего? -- спрашиваю я. -- Что там, что здесь -- одна херня. Дом твой там, где твой сержант -- верно, Ковбой? Поворачиваюсь к Скотомудиле. -- Ты с Ковбоя пример бери, салага. Он тебя уму-разуму научит. -- Ага, -- говорит Донлон, вытягивая пачку сигарет из-под эластичной ленты на каске. -- Ковбой к этой хрени всерьез относится. Ковбой хмыкает. -- Я просто делаю свое дело, брат, изо дня в день. Он улыбается: -- Знаешь, чем я в Мире занимался? По вечерам после школы мелочь забирал из парковочных счетчиков. Деньги возил деньги на красном фургоне, у меня еще такая голубая фуражка с серебряной эмблемой была. Я тогда такой весь из себя был. А теперь мне кроме ранчо и пары-другой лошадок ничего не надо... Скотомудила говорит: -- Ну так вот, есть такие бабы, что воняют страшно, и Вьетнам страшно воняет, а потому -- вы... его и выбросить. Вместе со служаками, которые все это придумали. -- Слышу глас твой, -- отвечаю. -- Вижу, как ты рот открываешь. Но перед служаками все мы прогибаемся... -- Истину глаголешь, -- отзывается Алиса, который сидит дальше по тропе. Смачно пришлепывает комара на щеке. -- Мы только на словах хороши. Донлон со злостью смотрит на меня. -- А сам-то ты кто? Махатма Ганди? Донлон тычет в меня указательным пальцем. -- Ты командир первой огневой группы, Джокер. И в силу этого -- заместитель командира отделения. Так что ты из таких же. Тебе нравится быть выше других. -- Чушь какая. -- Нет, Джокер, про тебя -- это не чушь. Из всех уродов ты у меня самый любимый. -- Пошел... Ты... -- Не ори, Джокер, -- говорит Ковбой. -- Тут в кустах чья-нибудь мама может сидеть, а ты так грязно ругаешься. Не выноси сор из избы, о'кей? -- Есть. Так точно, Ковбой, -- смотрю на Донлона. -- Если мне Ковбой прикажет -- я козявки из носа у трупа вытащу и сожру. А вот чтобы гнить живь?м в Портсмуте -- на это у меня крутости не хватит. И я о том ответственно заявляю. Но сам я не приказываю. Я... -- Чушь собачья, -- говорит Донлон. -- Дерьмо ты со своим пацификом. Вот нахрена ты его нацепил? Ты сейчас здесь, как и все, и не лучше нас. -- Послушай, -- говорю я, стараясь не сорваться. -- Ладно, пускай Мудня меня имеет, но половинки ей на радость раздвигать я не собираюсь. Скотомудила меня обрывает: -- Слабак ты, у тебя и волосья-то на яйцах не выросли. У меня начинают подрагивать губы. -- О'кей, Мудила, жрал бы ты орешки из моего дерьма. Не я сочинил весь этот фарс, я всего лишь пытаюсь свою роль до конца доиграть. Не повезло вот, приходится на сцене ходить во всем зеленом, но война должна продолжаться. Если бы бог действительно хотел, чтоб я родился морпехом, я и был бы сейчас с зеленой кожей, и висела бы она на мне свободно. Понял? Никто не говорит ни слова. -- Я всего лишь "собака", капрал я. Я никого не посылаю туда, где его на куски разорвет. Я знаю, что гибнуть здесь -- бесполезная трата времени. Поднимаюсь на ноги и делаю три шага к Скотомудиле. -- Хочешь -- будь бравым воином, Мудила. Приказы отдавай, -- делаю еще один шаг. -- А я не собираюсь! Никто не говорит ни слова. Наконец салага тихо произносит: "Ставлю доллар". Скотомудила глядит на меня, затем начинает бросать фишки на кон, одну за другой. -- Отвечаю... Повышаю... -- Считает в уме, считает. -- На пять баксов. Салага прикидывает. -- Отвечаю. -- Господи Исусе! -- Скотомудила с силой шлепает картами, так, что они гнутся. -- Номер десять! У меня нет ни хрена. Салага говорит: "Три валета". Помахав картами, сгребает фишки с кона. -- Ну, Мудила, -- говорит со смехом Донлон, -- как он тебя сделал! Алиса подхватывает: -- Запугал ты салагу своим блефом, запугал. Я говорю: -- Повезет в любви, повезет в любви -- так оно, Мудила? Мудила пытается сохранить лицо. -- Да не мог я пасовать! У меня на кону больше четырех баксов было. Я думал -- салага спасует. Обычно-то меня боятся... Донлон снова смеется. -- Кондиционная у тебя программа, салага. Как зовут-то тебя? -- Паркер, -- отвечает с улыбкой салага. -- Фамилия Паркер. Зовут Генри. Можно Хэнк. Салага считает фишки. -- Скотомудила, с тебя девять с половиной баксов. Скотомудила крякает. Я не сажусь на место, говорю: -- Повезет в любви, повезет в любви -- так оно, Мудила? -- Джокер, мать твою, тебя кто спрашивает? С приколами своими -- ну служака вылитый. -- Вот как? Ну ладно, вот скоро стану я рядовым гражданским первого класса, а ты будешь сранни-ганни, я тебя пивком угощу, а потом пошлю куда положено. Я присаживаюсь. Ковбой ухмыляется: -- Можешь и меня угостить, Джокер. Только подождать придется, пока мне двадцать один год не стукнет. Кто-то очень громко ржет дальше по тропе. Я говорю: -- Эй, вы там, отставить шум! В этом взводе шуметь только мне положено. Младший капрал Статтен, командир первой огневой группы, показывает мне средний палец. Затем поворачивается к тому, кто смеялся -- худосочному деревенщине Харрису, -- и говорит: -- Заткнись нахрен, Харрис. Скотомудила добавляет: -- Ага, Харрис, слушайся генерала Джокера. Я говорю: -- Я готов заняться твоим воспитанием, сраная ты обезьяна... -- Ну, так хапни обезьяньего дерьма и подавись, крыса, -- Скотомудила сплевывает. -- Слабак ты, чтобы... И тут меня словно подбрасывает на ноги, в руке -- К-бар. На губах кипит слюна, и я держу здоровенный нож в паре дюймов от лица Скотомудилы. Я оскаливаюсь, как зверь. -- Ну, давай, сукин сын, сейчас я тебе глаза вырежу... Скотомудила глядит на меня, на клинок К-бара, на Ковбоя. Тянется рукой к своему M60. Ковбой продолжает жевать. -- Прибери-ка свинорез, Джокер. Ты знаешь, как я к этой херне отношусь. Расставь задницу с башкой по местам или... -- Нет, Ковбой. Хрен там. Он меня уже... Ковбой поправляет очки. -- Я на роль командира отделения в этой ссаной войне не напрашивался... Но я тебе хребет обломаю, раз ты в такую игру решил... Донлон присвистывает. -- У Ковбоя... Ковбой обрывает: -- Донлон, заткнись. Меня немного отпускает, и я вкладываю К-бар обратно в кожаные ножны. -- Ладно, ладно, у меня, кажись, от всего этого топанья словесный понос разыгрался. Ковбой пожимает плечами. -- Все ништяк, Джокер. Ковбой поднимается. -- Ну, девчонки, хорош хавать. Давайте-ка по коням. Выдвигаемся. -- Выдвигаемся, -- передается назад по тропе. Влезаю обратно в сбрую. -- Слышь, Скотомудила, я тебя на деле-то херить и не думал. У меня этот, как там, рефлекс убийства взыграл. Помоги-ка с ранцем... Скотомудила пожимает плечами и помогает мне влезть во вьетконговский рюкзак. Потом я помогаю ему надеть полевой ранец. Говорю ему: -- Ты мне купить сайгонский чай [120] ? Мудила скалится. Посылаю ему воздушный поцелуй. -- Не волнуйся, малпех, я много сильно тебя любить. Мудила сплевывает. Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны. Я говорю: -- Ни пуха, Джангл Банни. Алиса показывает мне средний палец. Затем поднимает вверх кулак правой руки и встряхивает им. На синей холщовой хозяйственной сумке, перекинутой у Алисы через плечо -- предупреждение: "Если прочитал -- слишком близко стоишь". Ковбой машет рукой, и отделение выдвигается. Снаряжение -- как мешок с камнями, еще тяжелее, чем раньше. Скотомудила говорит салаге Паркеру: -- Не иди так близко за мной, салага. На мину наступишь -- меня разорв?т, а мне это ни к чему. Паркер отходит подальше. Как у меня заведено, отдаю честь Скотомудиле, чтобы снайперы, которые могут тут обретаться, решили, будто он офицер, и пристрелили его, а не меня. С тех пор как я нарисовал сверху на каске красное мишенное яблочко, я стал немного всего шугаться. Скотомудила отвечает на мое приветствие, сплевывает и улыбается. -- Ну, ты и комик, сукин ты сын. Конкретный клоун. -- Сочувствую, -- отвечаю я. * * * Топаем дальше на поиски того, чего найти нам совсем не хочется. И когда от усталости начинает ломить кости так, что обрывается связь между телом и рассудком, мы топаем еще быстрее, как зеленые призраки в сумрачной полутьме. Почти неслышное "щелк" вдруг доносится откуда-то и отовсюду сразу. Птица устраивает истерику. Еще одна заливается над головой. И огромная масса птиц перемещается в гуще листы. Алиса замирает и прислушивается. Он поднимает правую руку и сжимает ее в кулак. "Внимание!" Я бросаюсь на землю. Все мое тело изнемогает от тысячи природных мук, наследья плоти, когда каждая жилка каждого мускула умоляет не шевелиться, но ты решаешься и превозмогаешь эти возражения силой воли, которая сильнее мускулов, и насильно заставляешь тело сделать еще один шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг... Ковбой оценивает ситуацию. Потом командует: -- Ложись! Дрожащие тени валятся на палубу по мере того, как приказ Ковбоя эхом передается от одного к другому назад по тропе. Я говорю Ковбою: -- Брат, я так надеялся, что меня сейчас снайпер щелкнет, чтоб хоть какая-то польза от моего падания была. Я, типа, думаю, это кино мне не понравится... Ковбой внимательно наблюдает за Алисой. -- Джокер, хватит чушь пороть. Стоя на коленях, Алиса изучает тропу на несколько ярдов впереди себя, где ещ? можно что-то разглядеть. Дальше тропу заглатывают гладкие, темно-зеленые тропические растения. Алиса внимательно и очень медленно осматривает кроны деревьев. "Что-то здесь не так, брат". -- Точно так, Ковбой. У меня все мандавохи разорались: "Все за борт! Все за борт!" Ковбой не отвечает, не отрывая глаз от Алисы. -- Нам надо вперед, Темень. Джунгли молчат, слышно лишь поскрипывание крышки -- кто-то фляжку открывает. -- Прибежал, сиди и жди. Прибежал, сиди и жди. -- Алиса смахивает с бровей пот. -- Вот чего я больше всего хочу, так это вернуться на высоту и выкурить с тонну дури. В смысле -- ты уверен, что здесь безопасно? Я ... Подожди! ... Что-то было. Тишина. -- Птица? -- говорит Ковбой. -- Или ветка упала. Или... Алиса покачивает головой. -- Может, так... Может... А может -- затвор передернули. Голос Ковбоя становится суров: -- Маньяк ты, Темень. Тут гуков нету. И еще километров четыре-пять не будет. Мы должны идти вперед, а то гуки успеют засаду выставить. Ты же знаешь... Донлон подползает к Ковбою, не отрывая трубки от уха. -- Одинокий Ковбой, Дед запрашивает отчет о нашей дислокации. -- Двигай вперед, Темень. Я не шучу. Алиса закатывает глаза. -- Ну, ноги, давайте в путь. Алиса делает шаг, останавливается. -- Весело, как никогда... Говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна: -- После Вьетнама о войне будут плохо думать. Папа Д. А., который идет замыкающим Чарли, отзывается: -- Эй, Мистер Вьетнамская война, мы тут участок под ферму забьем? Ковбой обрывает: -- Заткнуться всем на хрен. Алиса мнется, что-то бормочет, делает еще один шаг вперед. -- Ковбой, старина, может, старые солдаты и не умирают, но молодые -- наверняка. Непросто изображать из себя черного Эррола Флинна, понимаешь? Я вот точно решил -- если мне за весь этот маразм, которым я тут занимаюсь, не дадут Почетную медаль Конгресса, я Мистеру Эл-Би-Джею пошлю фотографию своей черной сраки, восемь на десять, а на обороте напишу, каково... Алиса, наш головной, трогается в путь. Он расслабленной походкой выходит на маленькую полянку. -- Я что имею в виду... Бах. От выстрела из снайперского карабина Алиса подпрыгивает и застывает, вытянувшись в струнку, как по стойке смирно. Его рот открывается. Он оборачивается, чтобы что-то сказать. В глазах -- безмолвный крик. Алиса падает. -- Ложись! Бросаюсь на землю -- вот сейчас... -- О-о-о, не... Лицом -- в черную землю. На земле -- мертвые листья. -- Алиса! -- Что за...? Мокро как. Локти оцарапал. -- Темень! Глаза глядят, глядят... Не видят ничего. -- О-о-о... Б-л-л-л... Ждем. Ждем. -- Э, как ты... Тишина. Мне становится страшно. -- Алиса! Алиса не шевелится, и я поджимаю коленки, стараюсь сделаться маленьким-маленьким, и у меня такое ощущение, что вся задница выворотилась наизнанку, и я думаю о том, как было бы здорово, если б капеллан Чарли выучил меня всяким волшебным штукам, и я бы тогда залез в собственную жопу и спрятался, и я думаю: "Хорошо, что его, а не меня". -- Алиса! Алиса, наш головной, ранен. Его огромные черные руки впились в правое бедро. Вокруг по палубе рассыпалась дюжина гуковских ног. Кровь. -- Внимание по сторонам! -- Черт! -- говорит Ковбой. Сдвигает "стетсон" на затылок и поправляет очки указательным пальцем. -- Санитара! Команда эхом проносится по тропе. Док Джей взбирается в гору на четвереньках, как медведь, которому надо поспешать. Ковбой машет рукой: "Давай сюда, Док". Донлон хватается за щиколотку Ковбоя, тычет Ковбою трубку радиостанции. -- Полковник Трэвис у трубы. -- Пошел ты, Том. Занят я. Ковбой и Док Джей ползут вперед. Донлон говорит в трубку: -- Г-м, Внезапная смерть-6, Внезапная смерть-6, я Штык-Малыш. Как слышно? Прием. Ковбой приостанавливается, бросает назад: -- Ганшипов. И медэвак. Донлон говорит в трубку, вызывает Деда. Помехи. Трубка подвешена на проволочном крючке, который зацеплен за ремешок каски Донлона. Донлон нараспев произносит слова, будто читает заученную молитву. Донлон перестает говорить, прислушивается к сверчкам в трубке и кричит: -- Дед говорит: "Только вы в состоянии спасти лес от пожара". Ковбой оборачивается. -- Что? Что ещ? за хрень? Радиостанция потрескивает. Помехи. -- Гм... Прошу повторить, прошу повторить. Прием. Помехи. Донлон вслушивается, кивая головой. -- Вас понял. Оставайтесь на связи, сейчас... Донлон орет: -- Дед одно и то же говорит: "Только вы в состоянии спасти лес от пожара..." Ковбой отползает обратно к нам. -- Донлон, если ты, пацан, со мной тут шутки шутишь... Донлон пожимает плечами. -- Честное скаутское. Я говорю: -- Ковбой, ты абсолютно уверен, что полковник на нашей стороне? Скотомудила сплевывает. -- Именно так! Служака-служакой, так ведь? Донлон покачивает головой: -- Халявы не будет. Дед наш точно динки-дау, чокнутый. Я фыркаю: -- Да был бы и нормальный -- какая разница? Ковбой говорит: -- Передай этому служаке, мать его так, что мне нужен вертолет для... Бах. Пуля попадает в радиостанцию Донлона. Удар опрокидывает Донлона на спину. Донлон барахтается, как опрокинутая на спину черепаха. Подползаю на четвереньках. Хватаю Донлона за ремень и оттаскиваю его за валун. Донлон жадно хватает ртом воздух. -- Боку спасибо, брат... Ковбой и Док Джей спорят. Ковбой говорит: -- Алиса как на ладони. Нам к нему не добраться. Салага говорит: "Там всего один солдат противника?" -- Заткни хлебало. -- Скотомудила устанавливает на гнилое бревно пулемет и поправляет золотистую ленту над банкой из-под сухпая, которую он прицепил к пулемету, чтобы патроны подавались ровно. Ковбой говорит: -- Надо гонца послать... Бах. Ковбой откатывается в сторону. "Все нормально. Все нормально". -- Он снова в Алису попал! Алиса шевелится, стонет. -- Болит... Болит... Черная дыра насквозь прошила брезентовый тропический ботинок на левой ноге Алисы. Алиса смеется, скалится, скрежещет зубами. "Я старик..." Скотомудила пинает гнилое бревно ногой и открывает огонь. Высокоскоростные пулеметные пули врезаются, врубаются в лес, отлетают в стороны, ритмично вгрызаются в стволы деревьев, срывая листья с веток и поражая птиц. Салага открывает огонь из M16. Младший капрал Статтен стреляет из М79, граната взрывается, но в темноте не видно, где. Я замечаю странную тень на суку и посылаю туда несколько пуль из своей "масленки". Но все летят в молоко. Целиться-то не в кого. Салага выдергивает кольцо и швыряет гранату. Ковбой орет среди оглушающего грохота: -- Хорош, хорош, прекратить на хер! Все прекращают огонь -- все, кроме Скотомудилы. Кладу руку на мудилино плечо, но его пулемет продолжает выбрасывать горячие медные гильзы и черные железные звенья ленты, пока она не кончается. -- Убью урода! -- орет Скотомудила. -- Откат -- п...ц всему! -- Ага. -- Ага. -- Закон джунглей, парень. Скотомудила бьет по гнилому бревну кулаком. "Я ему сердце вышибу!" -- Ага. -- Убью урода! Алиса пытается выползти из зоны поражения. -- Ковбой? Брат? -- Алиса тянется к нему рукой в перчатке. Бах. Рука Алисы падает. Он снова медленно ее поднимает. Кожа разорвана в клочья. И указательный палец оторван. "Не надо... Нет..." Алиса вопит. Док Джей вскакивает. Ковбой хватает его и тянет вниз. -- С ума сошел? Но Доку Джею удается вырваться. Он отцепляет от ремня аптечку и сбрасывает все остальное. Ковбой спадает с лица. -- Не надо, брат. Этот снайпер не мажет... -- Я здесь санитар, -- говорит Док Джей, -- а не ты. -- И, прежде чем Ковбой успевает что-либо сделать, Док Джей вскакивает и бежит. Он бежит пригнувшись, зигзагами. Бах. Док Джей спотыкается на бегу, падает. Левое бедро Дока пробито навылет. Из раны торчит зазубренная кость. Док пытается ползти вперед, отталкиваясь здоровой ногой. Ковбой срывает кольцо с дымовой гранаты, метает ее. -- Что ж делать то? ... Отделение собирается за валуном. "Рассыпаться", -- говорю им нерешительным голосом. У салаги глаза совсем одуревшие, держит винтовку перед собой, как на параде. Глаза Скотомудилы налились кровью, он шарит ими по зелени, пытаясь высмотреть вспышки выстрелов, шевеление листвы -- любой признак жизни. Младший капрал Статтен и остальные молча ждут приказаний. Донлон баюкает свою мертвую радиостанцию. Док Джей поднимается, пытается удержаться в равновесии на здоровой ноге. Он сгибается и просовывает предплечье Алисе подмышку, пытается поднять. Бах. Док Джей падает как подкошенный. Теперь его левая нога превратилась в окровавленный кусок мяса. Он ждет пули, которой его добьют. Не дождавшись, поднимается, тащит Алису к себе на бедро. Док шарит в аптечке, вытаскивает шприц-тюбик, делает Алисе укол морфия. Док Джей зубами срывает обертки из коричневой промасленной бумаги с трех перевязочных пакетов. Док накладывает повязки на рану Алисы. Алиса стонет, говорит что-то, чего мы разобрать не можем. Док Джей подолом рубашки вытирает пот со лба Алисы, затем вытаскивает обрезок резиновой трубки, из которого он делает жгуты. Бах. Пуля разносит правую руку Дока Джея. Док пробует подвигать пальцами. Не получается. Зеленый дым выползает из гранаты, брошенной Ковбоем, застилает поляну. Ковбой открывает рот, чтобы отдать приказ. Но не может решить, какой именно. Наконец говорит: "Отходим. Хреново так поступать, но мы не можем не подчиниться сложившемуся положению. В Хюэ мы такое уже видали. Этот снайпер нас по одному туда вытаскивает. Он вс? отделение хочет положить, одного за другим. Вы все это понимаете. Дока с Теменью похерили, нас пока -- нет. По коням". Никто не двигается с места. Ковбой встает. -- Выполнять. Мы все понимаем, что Ковбой прав. Пусть это жестоко, но он прав. -- На тебе! Салага без какого-либо предупреждения бросается на поляну. Палит наугад. Он несется скачками, с гибкой грацией плотоядного хищника, нападающего на жертву. С подбородка капает слюна. Салага жаждет испить горячей крови. Салага стремится добраться до человеческой плоти, разорвать ее и сожрать. Глаза салаги налились кровью: они горят огнем в этом мире теней, окружившем нас. Он палит вслепую. Салага уже и сам не понимает, что делает. Он считает себя Джоном Уэйном. Для здешнего мира он еще не родился. Ковбой пытается подставить ногу салаге, бегущему по тропе, но салага удерживается на ногах и бежит еще быстрее, человек-волк, несущийся в царство смерти. Запинаясь, он подлетает к Доку Джею. Крутится на месте. Его горящие глаза рыскают по листве. -- Давай, Док, помогу. Я понесу... Бах. Пару секунд нам кажется, что на этот раз снайпер, наконец, промазал. Но затем салага падает на колени как для молитвы и хватается руками за горло. Ковбой говорит: -- Уходим. -- Хрен там уходим, -- говорит Скотомудила. -- Сам уходи, мудак. Ковбой делает шаг к Скотомудиле, становится с ним лицом к лицу, смотрит прямо в глаза. -- Мудила, в голове пойдешь. Скотомудила встает, поднимает пулемет с бревна и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов. -- Морские пехотинцы никогда не бросают на поле боля павших или раненых, Мистер Командир Отделения, сэр. Ковбой, сверкая глазами, смотрит на Скотомудилу, шумно втягивая воздух, потом отводит меня в сторону. -- Джокер, теперь тут ты начальник. Уводи людей. Ковбой видит, что Скотомудила прислушивается, и специально для него добавляет: -- Прикажи Мудиле -- пускай в голове ид?т. Скотомудила сплевывает. Ковбой говорит мне, приглушив голос: -- Никогда не поворачивайся к Мудиле спиной. Халявы ему никогда не отваливай. Это он Мистера Недолета подорвал. Я говорю: -- А ты как, Ковбой? Я, типа, если тебя похерят, кто меня с твоей сестренкой познакомит? Ковбой глядит на меня какими-то нездешними глазами. -- Нет у меня сестры. Я думал, ты знаешь, -- Ковбой глядит на Дока, Алису и салагу. -- Мудила прав. Я должен попробовать. Снайпер увидит, как вы отходите, и... -- Слушай, нахрен это. Наплюй на все. Не выйдет ничего. -- Уводи людей, Джокер. Командуй. -- Но, Ковбой, я... -- Это моя обязанность, -- говорит Ковбой. -- Обязанность... -- Голос Ковбоя звучит так, будто собственные кишки пережимают ему глотку. -- Хорошо? Я молчу. -- Сделаешь, брат? -- Конечно, Ковбой. Всех доведу до высоты, целыми и невредимыми. Отвечаю. С Ковбоя спадает напряжение. -- Спасибо, Джокер, -- он улыбается. -- Старый ты говнюк. Орет Донлон: -- Смотрите! Док Джей положил салагу на бедро. Лицо салаги побагровело. Док Джей как в поцелуе прижался к ярко-красным губам салаги, пытаясь вдохнуть жизнь в его обмякшее тело. Салага изгибается, жадно хватая воздух. Док Джей придерживает салагу, выхватывает К-бар, перерезает салаге глотку. Воздух со свистом врывается в неровный разрез, вспенивая кровь Салаги розовыми пузырями. Салага сучит ногами, чихает, кашляет. Док Джей вываливает все из аптечки, шарит среди шин, перевязочных пакетов, лейкопластырей. Затем в полном смятении выворачивает карманы. Док отбрасывает в сторону то одну вещь, то другую, пока, наконец, не натыкается на шариковую ручку. Он тупо смотрит на ручку, отводит руку, чтобы и ее выбросить, останавливается, снова глядит на ручку, раскручивает, вставляет ту часть, что побольше, в дыру в горле у салаги. Салага втягивает воздух, неровно дышит через узкую пластмассовую трубку. Док Джей осторожно опускает салагу на палубу. Бах. Правое ухо у Дока Джея пробито. Док осторожно трогает свою голову с правой стороны, касается мокрого рваного мяса. Бах. Пуля отрывает у Дока Джея нос. Бах. Пуля пробивает Доку Джею обе щеки. Он заходится кашлем, выплевывает выбитые зубы и куски десен. Злобно оскалившись, Скотомудила палит из пулемета по зарослям. -- Уводи людей, -- говорит Ковбой. Он швыряет на землю "стетсон" и дробовик Мистера Недолета. Срывает кольцо еще с одной дымовой гранаты и бросает ее. Вырывает пистолет Мистера Недолета из наплечной кобуры. И, прежде чем я успеваю сказать Ковбою, что пистолет в джунглях бесполезен, он толкает меня в плечо, как в детской игре, и срывается с места, виляя на бегу, насколько позволяет узкая тропа. Мы ждем, что будет. Я понимаю, что должен уводить отделение, но я сам застыл как под гипнозом. Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук -- как будто смеется кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говеном мире. Снайпер смеется над нами. Мы пытаемся вычислить позицию снайпера. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел. И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом... Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте. * * * Вот я и сержант морской пехоты. Я смеюсь и не могу остановиться. Отделение застыло от страха, потому что снайпер смеется вместе со мной. Мы со снайпером смеемся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеется вместе с нами. Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут свое над отделением. Мы живем по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские -- это в основном выпущенные наружу кишки. Отвратительное зрелище -- видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище -- когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость. Те из нас, что переживут все это и станут стариками, полетят на Птице Свободы в родную Америку. Но дома родного мы там не найдем, и нас самих там уже не будет. У каждого из нас в голове поселилась смерть -- черный краб, пожирающий мозг. Джунгли затихли. Снайпер больше не смеется. Отделение молчит, ждут приказаний. Скоро они все поймут. Скоро им станет не страшно. Их темная сторона выползет наружу, и они станут такими же, как я, они станут морскими пехотинцами. Морпех -- всегда морпех. * * * Ковбой, спотыкаясь, вываливается на поляну. -- Уходим, -- говорю я, в первую очередь для Мудилы. Мудила не обращает внимания, продолжает наблюдать за Ковбоем. Бах. В правую ногу. Бах. В левую ногу. Ковбой падает. Бах. Пуля разрывает штаны Ковбоя в паху. -- Нет... -- Ковбой хватается руками за яйца. Обделывается от боли. Скотомудила делает шаг вперед. Прежде чем я успеваю пошевелиться, чтобы остановить Скотомудилу, с поляны доносится пистолетный выстрел. Бах. И еще раз: Бах. Донлон: "Он убил Дока Джея и Салагу!" Ковбой встряхивается, чтобы не упасть в обморок. Затем стреляет Алисе в затылок. Бах. Пуля сорок пятого калибра разносит лицо Алисы в клочья. Алиса валится плашмя, словно пораженый током. * * * Ковбой поднимает пистолет и прижимает толстый ствол к правому виску. Бах. Пистолет падает на землю. Снайпер попал Ковбою в руку. Отделение снова собралось за валуном. Внимательным взглядом обвожу лица своих бородатых детишек: Скотомудила, Донлон, младший капрал Статтен, Берни, Харрис, Рик Берг, Дрочила, Гром, Бруклинский Пацан, Харди, Ликкарди и Папа Д. А. -- Статтен, уводи своих. Младший капрал Статтен глядит на Скотомудилу, делает шаг к нему. Отделение явно намерено пойти за Мудилой и совершить групповое самоубийство, дабы соблюсти традиции. Мудила проверяет свой M60. Его лицо мокро от слез, красно от ярости, как у взбешенного викинга. -- Сейчас мы все вместе пойдем и вытащим Ковбоя, всех сразу снайпер не перестреляет. Мы сможем его спасти. Я преграждаю Скотомудиле путь. Скотомудила поднимает пулемет. Держит M60 у бедра. Глаза налиты кровью. Глубоко из глотки вырывается рычанье. -- Это не кино, Джокер, не Голливуд. Отойди, а то я тебя пополам сейчас... Я гляжу Скотомудиле прямо в глаза. В глаза убийцы. Он не врет. Я понимаю, что он не врет. Поворачиваюсь к нему спиной. Сейчас Скотомудила меня похерит. Ствол M60 внимательно следит за моей спиной. Отделение молчит, ждут приказаний. Я поднимаю "масленку" и целюсь Ковбою в лицо. Он жалок, он застыл от ужаса. Ковбой парализован от шока, который охватил его тело, и от чувства собственной беспомощности. Я с трудом различаю знакомые черты. Я вспоминаю, как впервые увидел Ковбоя в Пэррис-Айленде, как он смеялся, выбивая "стетсон" о бедро. Я смотрю на него. Он глядит на "масленку". До меня доносится: -- Джокер, ты мне никогда не нравился. И шутки у тебя дурацкие... Бах. Смотрю через прицел на короткой железной трубке и вижу, как выпущенная мною пуля входит Ковбою в левый глаз. Моя пуля проходит через глазницу, пробивает полости, заполненные жидкостью, перепонки, нервы, артерии, мускульную ткань, тончайшие кровеносные сосуды, которые питают три фунта серого, мягкого как масло, богатого белками мяса, в котором мозговые клетки, расставленные в четком порядке, как камни в часах, хранят все мысли, воспоминания и надежды половозрелого самца вида Homo sapiens. Моя пуля выходит через височную кость, выбивает куски волосатого, влажного от мозгов мяса, и застревает в корнях дерева. Тишина. Скотомудила опускает свой M60. Скотомудила, Донлон, младший капрал Статтен, Хэррис и все остальные не произносят ни слова. Всех отпустило, все рады остаться в живых. Все они до смерти меня ненавидят, но знают, что я был прав. Я их сержант, они мои рядовые. Они доложат, что Ковбой погиб от пули снайпера, но меня они замечать перестанут, я стану человеком-невидимкой. -- По коням. Отделение отвечает на команду, взваливают на себя снаряжение, которое шлепает о тела и позвякивает. Кряхтят, ворчат, и вот уже отделение "Кабаны-Деруны" готовы к выдвижению. Внимательно гляжу на их лица, затем говорю: -- Нихрена себе, Ковбой прям как мусорный мешок с объедками после барбекю в Обществе ветеранов американских зарубежных войн. Нет, против мертвецов я ничего не имею. Блин, у меня ведь и друзья среди них есть! Тишина. Все уставились на меня. Весело -- сил нет. Semper Fi, дорогие мама и папа, Semper Fi, мои волчата. Откат -- п...ц всему. Они поправляют снаряжение, чтобы удобнее было тащить. Ждут команды. Я подбираю заляпанный ковбоевский "стетсон". Машу рукой, и отделение выдвигается, идет обратной дорогой по тропе. Никто не болтает. Мы слишком устали, чтобы сейчас болтать, шутить, обзывать друг друга всякими нехорошими словами. Слишком жарко было сегодня, слишком много протопать пришлось. Свою долю кустов и деревьев во вьетконговских джунглях мы на сегодня настреляли, а сейчас мы до смерти устали. Мы закутываемся в нежную дымку фантазий всех сортов и зачеркиваем еще один день на стариковских календарях. Нам не терпится добраться до предстающих перед нами как мираж прелестей: горячий душ, холодное пиво, доза "Кока-Колы" ("c Кокой дела идут лучше!"), сочные стейки, письмо из дома, момент личной жизни в уединении, чтоб елду помять, воодушевляясь при этом затертыми фотографиями любящих жен и подруг, которые остались в Мире. Но душ будет холодным. Пиво (если будет) -- горячим. Никаких стейков. Никакой колы. Письма (если придут) будут не от подруг. В письмах из родной Америки, таких же, как полудюжина тех, что я таскаю в рюкзаке так и не распечатав, будет написано: Пиши почаще будь осторожен если там тяжело купили подержаную машину что за дневник маме делают уколы по телевизору ничего хорошего не пиши грустных писем может вышлешь полсотни баксов новую мебель для гостиной за кольцо друган она беременна будь очень осторожен пиши чаще -- и так далее, и так далее, пока тебе не покажется, что развернул письмо -- а это "Дорогой Джон" [121] от всего этого проклятого мира. * * * Топаем обратно по прежней тропе. Там, на высоте, Бедный Чарли, наш братан, снова посмеется над нами, ну, или просто улыбнется в честь встречи. Снова погружая мысли в ноги, вкладываем все силы в следующий шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг... Мы изо всех сил пытаемся не думать о важном, изо всех сил пытаемся не думать о том, что халявы не будет, и что до дома еще ой как далеко. Именно так. Я машу рукой, и Мудила становится в голове колонны. * * * ПРИМЕЧАНИЯ: [1] The Marines are looking for a few good men Автором этого популярного рекламного лозунга морской пехоты США является Уильям Джонс, разместивший в номере издания "Провиденс Газетт" от 20 марта 1779 г., в г. Бостоне, рекламное объявление, приглашавшее "несколько хороших парней" принять участие в "небольшом морском походе". "A Few Good Men" ("Несколько хороших парней") -- название фильма с участием Джека Николсона, Тома Круза и Деми Мур. [2] Gunnery Sergeant -- воинское звание между первым сержантом и штаб-сержантом морской пехоты. Различные источники приводят разные варианты перевода этого звания на русский язык. В "Учебнике военного перевода" (Воениздат, 1972) приводится вариант "сержант артиллерии (морской пехоты)", в сборнике "Морская пехота США в войне на Тихом океане 1941-1945 гг." ("Изографус", "ЭКСМО", 2003) звание переводится как "сержант-канонир". Здесь использован вариант из словаря "Американа" (в электронном виде входит в состав словаря Lingvo) -- "комендор-сержант". [3] Homer Pyle -- главный герой комического ТВ-сериала (150 эпизодов с 1964 по 1969 гг.) про солдата морской пехоты, увалень и недотепа. Очень короткий фрагмент из этого сериала мелькает в фильме "Форрест Гамп", в момент, когда во время игры в настольный теннис шарик попадает Форресту в голову. [4] Deck -- переведено как "палуба" наряду с несколькими другими словами флотского происхождения. Употребляется для обозначения любой поверхности. [5] Parris Island Marine Corps Recruit Depot -- один из двух учебных центров морской пехоты США. В учебный центр Пэррис-Айленд направляются новобранцы из Восточного региона (из штатов, расположенных восточнее р. Миссисипи), в учебный центр San Diego Marine Corps Recruit Depot в Калифорнии -- из Западного. [6] Dress Blues, или просто "Blues" -- Blue Dress uniform. Поистине знаменитая парадная форма морских пехотинцев, возникновение которой датируется XIX веком. Единственная форма в Вооруж?нных силах США, в которой представлены все три цвета национального флага. В кино е? можно увидеть в фильме Оливера Стоуна "Рожд?нный 4 июля" на вербовщиках, проводящих беседу с молод?жью в школе, и на главном герое -- после возвращения из Вьетнама. Следует отметить, что немалое число молодых американцев пошли служить в морскую пехоту, соблазнившись перспективой покрасоваться в синей парадной форме (что отражено, в частности, в вышеупомянутом фильме). Интересно, что свежеиспеч?нным морпехам она бесплатно не выдавалась, необходимо было за не? платить. По последним сведениям из-за рубежа, с 1-го квартала 2008 финансового года она будет выдаваться новобранцам морской пехоты бесплатно. [7] Stetson -- ковбойская шляпа. [8] John Wayne -- американский киноактер, сыгравший в кино более 150 ролей. В период 1950-69 гг. его имя стало символом 100-процентного американца и супергероя -- до такой степени, что во Вьетнаме его имя использовалось и как глагол для описания поведения человека, добровольно подвергающего себя опасности. [9] Joker -- шутник (англ.). Почему в переводе главный герой именуется "Джокером", а не "Шутником"? А просто звучит лучше! Есть и прецедент -- Смок Белью из рассказов Джека Лондона, прозвище которого авторы перевода предпочли не переводить. [10] Confidence course -- более сложная полоса препятствий, чем обычная "obstacle course". [11] Grunt -- придуманный автором этого перевода вариант "хряк" неоднократно подвергался критике со стороны пуристов и реконструкторов. Слово труднопереводимое -- в н?м можно увидеть (услышать) и кряканье, и кряхтенье, и ворчанье, и хрюканье, и даже, как выразился один ветеран вьетнамской войны, звук, издаваемый человеком при дефекации. Само слово означает морского пехотинца из рядового и сержантского состава, непосредственно участвующего в боевых действиях -- в отличие от тыловых "poges", которые здесь переведены как "крысы". [12] Esprit de corps (фр.) -- честь мундира, кастовый дух, чувство гордости, проистекающее из принадлежности к единому сплоч?нному коллективу. Выражаясь современный языком -- "корпоративный дух". [13] Smokey the Bear campaign cover -- форменная шляпа, по которой сразу видно инструктора. Старший инструктор взвода новобранцев, кроме того, отличается тем, что ремень его предназначен для ношения сабли, в то время как у других инструкторов ремень пистолетный. [14] Джек Уэбб (Jack Webb) -- американский кинорежиссер, в 1957 г. снял фильм "Инструктор", оцененный критиками как "реалистичный фильм с хорошей актерской игрой о лагере начальной подготовки рекрутов морской пехоты США". Действие фильма происходит в Пэррис-Айленде. [15] Aye-aye (aye, aye) -- Традиционная форма ответа "Есть!", принятая в ВМС и морской пехоте США. [16] Полный текст гимна морской пехоты США, старейшей из песен, официально "принятых на вооружение" в ВС США: From the halls of Montezuma To the shores of Tripoli, We fight our country's battles In the air, on land, and sea. First to fight for right and freedom, And to keep our honor clean, We are proud to claim the title Of United States Marines. Our flag's unfurl'd to every breeze From dawn to setting sun; We have fought in every clime and place Where we could take a gun. In the snow of far-off northern lands And in sunny tropic scenes, You will find us always on the job The United States Marines. Here's health to you and to our Corps Which we are proud to serve; In many a strife we've fought for life And never lost our nerve. If the Army and the Navy Ever look on Heaven's scenes, They will find the streets are guarded By United States Marines. Автор слов неизвестен, музыка позаимствована из оперы Жака Оффенбаха "Женевьева Брабантская". Монтезума упоминается в связи с Чапультепекской битвой (Американо-мексиканская война 1846-1848 гг.), Триполи упоминается в связи с действиями морской пехоты во время войны с Триполитанией 1801-1805 гг. Кстати, эти же Монтезума с Триполи отражены и в той самой знаменитой синей парадной форме (см. выше). Мамелюкская сабля, носимая офицерами (унтер-офицеры носят саблю другого образца) -- символ сабли, которую в 1805 г. триполийский паша вручил лейтенанту морской пехоты О'Бэннону за доблесть, проявленную при взятии г. Дерны. Красный лампас (полагается только офицерам и унтер-офицерам) -- символ крови, обильно пролитой во время Чапутельпекской битвы. [17] Ribbon Creek Massacre -- в ночь на 9 апреля 1956 г. в учебном центре морской пехоты Пэррис-Айленд пьяный инструктор Маккеон "в дисциплинарных целях" заставил роту новобранцев ночью переправляться через вздувшуюся после сильных дождей реку. В результате утонуло шесть солдат. [18] Mary Jane Rottencrotch (другие источники приводят вариант "Suzy Rottencrotch") -- собирательный образ подруги морского пехотинца, которую имеет Джоди (собирательный образ хахаля собирательного образа подруги морского пехотинца), пока сам морской пехотинец защищает родину вдали от дома. [19] Джон Джозеф Першинг (John Joseph Pershing) -- легендарный генерал. В 80-х годах XIX века участвовал в походах против индейского вождя Джеронимо и против племени сиу в Вундед-Ни. В 1906 г. президентом Т. Рузвельтом произведен из капитана в бригадные генералы. В 1919 г. актом Конгресса произведен в шестизвездные генералы -- единственный случай в истории США. [20] Belleau Wood -- лес Белло, место битвы, состоявшейся в 1918 году. В этом сражении бойцы морской пехоты прорвались через считавшиеся непроходимыми трущобы леса и захватили практически неприступные укрепленные точки немцев при численном превосходстве со стороны последних. За непрекращающиеся атаки, сочетавшие мужество и ярость, немецкие солдаты стали называть морпехов "Teufelhunden", что и переводится "Адские псы". Эта битва явилась первым крупным германо-американским сражением 1-й мировой войны. Американцы потеряли 1811 человек убитыми и 7000 ранеными. [21] Crotch -- "ласковое" прозвище корпуса морской пехоты США. Словарное значение -- "пах". [22] Gung ho -- заимствовано из китайского языка, в котором употребляется часто и означает "исполненный энтузиазма" (если не углубляться далее в этимологию). Со слов майора морской пехоты США (на тот момент) Карлсона, обогатившего английский язык этим словосочетанием, впервые он услышал его как девиз одной из армий компартии Китая в годы 2-й мировой войны. Употребляется также в ироническом смысле, как "бравый вояка". [23] Charles Whitman -- маньяк-убийца. 1 августа 1966 г. забаррикадировался в 27-этажной башне Техасского университета и полтора часа расстреливал прохожих (убил 13 человек, ранил 30). До поступления в университет отслужил в морской пехоте. [24] Lee Harvey Oswald -- единственный подозреваемый в убийстве президента Кеннеди. 22 ноября 1963 г. совершил три выстрела в машину президента с шестого этажа книжного склада в г. Далласе, штат Техас, после чего убил местного полицейского. Служил в морской пехоте, аттестован как стрелок между низшей и средней снайперскими категориями. [25] Semper Fidelis (лат.) -- "Всегда верен!". Девиз Корпуса морской пехоты. Официально принят в 1883 г. Употребляется также в сокращенной форме: "Semper Fi". [26] Section Eight -- увольнение с военной службы в связи с профессиональной или психологической непригодностью, психическими отклонениями и т.п. Происходит от 8-й статьи инструкции 615-360 сухопутных войск США, действовавшей с декабря 1922 г. по июль 1944 г. Используется как идиоматическое выражение, поскольку подобного рода увольнения давно уже производятся в соответствии с другими статьями других документов. [27] Viet Cong (также Vietcong) -- название групп южновьетнамских повстанцев, получавших поддержку вооруженных сил Северного Вьетнама в ходе войны во Вьетнаме. Происходит от Viet Nam Cong San -- "вьетнамский коммунист". [28] North Vietnamese regulars, они же NVA -- военнослужащие North Vietnamese Army (американское название Народной армии ДРВ). [29] Iwo Jima -- японский остров, сражение за который (19 февраля -- 16 марта 1945 г.) является одной из легендарных страниц в истории корпуса морской пехоты США. [30] Rifleman's Creed ("Символ веры стрелка"), известный также как My Rifle ("Моя винтовка") и The Creed of The United States Marine ("Символ веры американского морского пехотинца") -- написан генерал-майором Уильямом Рупертэсом примерно в конце 1941 -- начале 1942 гг. [31] Rifle Expert badge -- значок, свидетельствующий о высшем уровне стрелковой подготовки (квалификации) военнослужащего (три стандартные степени в порядке убывания: "Expert", "Sharpshooter", "Marksman"). Забегая впер?д, обращаю внимание читателя на то, что каждый из тр?х морпехов, награжд?нных этим значком, убивает в дальнейшем американского морского пехотинца. [32] Monument to the Iwo Jima flag raising -- копия памятника морским пехотинцам, оригинал которого находится на Арлингтонском национальном кладбище в Вашингтоне. [33] Smoking lamp -- на парусных кораблях разрешалось курить в строго определенном месте -- у специальной курительной лампы. Здесь имеется в виду "перекур, можно расслабиться". [34] Camp Geiger -- учебный центр морской пехоты США, расположен при базе морской пехоты Кэмп-Леджен, штат Северная Каролина. Назван в честь американского военного деятеля генерала Роя Гейгера. [35] Suribachi -- гора на том самом острове Иводзима, на вершине которой был установлен тот самый флаг (см. выше) [36] Тэт -- вьетнамский (лунный) Новый год, отмечается в первый день первого лунного месяца в первый сезон нового года (по лунному календарю) и потому называется Тэт Нгуен Дан (Праздник Первого Дня) или Тэт Там Нгуен (Праздник Трех Первых). В истории Вьетнамской войны Тэт 1968 года связан с "генеральным наступлением", предпринятым объедин?нными усилиями Вьетконга и Народной армии ДРВ, которое многие исследователи считают поворотным событием этой войны, в первую очередь вследствие произвед?нного в результате психологического воздействия на американскую общественность. Наступление застало американцев и южных вьетнамцев врасплох, несмотря на то, что определ?нные меры были приняты. Так, в IV корпус приказ об отмене перемирия поступил лишь вскоре после 10 часов вечера 30 января, всего за 4 с половиной часа до начала наступления. Дн?м 30 января штаб главнокомандующего американскими вооруженными силами во Вьетнаме Уэстморленда издал директиву, предписывавшую следующее: "Войска должны быть приведены в состояние максимальной готовности, особое внимание следует уделить обороне штабных комплексов, складов, аэродромов, крупных насел?нных пунктов и мест расквартирования войск". В одни места она поступила слишком поздно, во многих других к ней отнеслись недостаточно серь?зно. Если вспомнить ещ? о том, что значительная часть сил АРВ находилась в отпусках, можно провести некоторые аналогии с 22 июня 1941 г. В результате наступления войска ДРВ и вьетконговцы понесли сокрушительные потери, но, как говорится, "осадок остался". После него Америка поверила, что война во Вьетнаме проиграна. Процесс пош?л. [37] Phu Bai -- аэродром в г. Хюэ. [38] Green Berets -- известный ганг-хо фильм с Джоном Уэйном в главной роли. Здесь присутствует явная неточность: премьера фильма состоялась в США 4 июля 1968 г., и герои книги накануне Тэта смотреть его в кинотеатре никак не могли. [39] Fighting soldiers from the sky -- строка из ганг-хо песни "Баллада о "зел?ных беретах"" (Ballad of the Green Berets), написанной исполнившим е? штаб-сержантом Барри Садлером (в середине 60-х годов его бравые песни о войне пользовались изрядным успехом) в соавторстве с автором сценария фильма "Зел?ные береты" Робином Муром. [40] Victor Charlie -- слово Viet Cong (VC), произнес?нное по начальным буквам в соответствии с правилами американского военного фонетического алфавита. Кроме "Charlie" употреблялось также "Victor Charles", "Charlie", "Charles", "Chuck", "Mr. Charles" и "My Man Chuck". [41] Star Trek -- научно-фантастический телевизионный сериал, запущен в 1966 г. [42] Arvin -- от ARVN, Армия Республики Вьетнам (т.е. Южного Вьетнама). [43] I Corps -- самый северный из четырех основных военно-административных районов Южного Вьетнама. Произносилось обычно как "Eye Corps" -- по названию буквы "I", идентичной по написанию римской цифре I. [44] One-Five -- 1-й батальон 5-го полка. [45] Delta Company -- 4-я рота 1-го батальона. [46] Navy corpsman -- санитары в подразделениях морской пехоты являлись военнослужащими ВМС США. В недавно вышедшем фильме "Флаги наших отцов", в частности, это видно по парадной форме санитара (ВМС), которая явно отличается от формы, в которую одеты остальные военнослужащие (КМП) из группы, водрузившей флаг на горе Сурибачи. [47] Gook -- пренебрежительное прозвище азиата, происходит от корейского сленгового слова, означающего "человек", вошло в об