ки составлен, и должен теперь выполняться неукоснительно. "ХОА ХО!" -- отвечаем мы. -- "Ура. Вперед!" Пока секция седлает коней, я тихонько отхожу в кусты в поисках места, где справить малую нужду. И быстро выполняю "кругом!", замечая Нгуена Хая, одного из братьев, который сидит опершись спиной о нижнюю часть дерева, прикрыв глаза и открыв рот. С ним одна из двойняшек Фуонг. Ее голова у него между ног и ходит вверх-вниз. Размышляя о преимуществах войны, на которую берут и мальчиков, и девочек, я тороплюсь обратно к секции, хихикая как школьник-малолетка -- а я ведь такой и есть. * * * Мы топаем и топаем вниз, и доходим до мангрового болота, кишащего привидениями. Сотни и сотни чешуйчатых, бледно-зеленых стволов стоят плотной стеной, запустив корни под вонючую воду. Вонючая вода похожа на канализационные стоки с ошметками овощей, среди которых обитают ядовитые змеи. В этом болоте мы ведем себя с большой опаской, потому что под водой, доходящей до пояса, скрываются воронки от оз?рных бомб, сброшенных с B-52. Боец может топать с полной выкладкой и вдруг уйти под воду на двадцать футов. Оставив болото позади, мы замечаем дым. Дым черный. Слишком много дыма, явно не из печек. На горизонте виднеется красный огонь. Переходим на бег. Через несколько минут слышим огонь из стрелкового оружия, он неупорядочен, и на него никто не отвечает. Потом слышим крики. Командир Бе Дан изучает деревню через полевой бинокль, отправляет мастер-сержанта Ксуана с одним отделением налево, а Сонг с другим -- направо, с приказом атаковать, когда услышат стрельбу. Держусь бок о бок с мастер-сержантом Ксуаном. Когда секция сосредотачивается на склоне над деревней горцев, мы замечаем с полсотни человек в рубашках и шортах цвета хаки, в маленьких коричневых пробковых шлемах и со знаками отличия Северовьетнамской армии. На их обмундировании и оружии свежие листья и ветки для маскировки. Нунги, переодетые в солдат Северовьетнамской армии, поджигают деревню, убивают мужчин и насилуют женщин. Мы бегом врываемся в деревню и открываем огонь по приказу командира: "Бан!" Избушки горцев стоят на невысоких сваях. Ярды носят набедренные повязки. Мужчины изможденные, с костлявыми грудными клетками. Женщины ходят с неприкрытой грудью и выглядят болезненно. У детей от недоедания вздулись животы. В нормальные времена горцы и вьетнамцы друг друга терпеть не могут. Мы рассредоточиваемся. Маневр и огонь. Огонь и маневр. Мы изображаем, что нас намного больше, чем на самом деле, а у нас всего тридцать бойцов -- маловато по сравнению с пятью десятками нунгов-наемников. Новоиспеченные вдовы перебегают от одного тела к другому. Когда одна из них обнаруживает "свой" труп, начинает страдальчески вопить. И вот уже все сразу страдальчески кричат, и вопли их сливаются воедино в одну жуткую песнь. Мы преследуем отступающих нунгов, держим их под прессингом, ни на секунду не даем им возможности даже подумать о том, чтобы развернуться в боевой порядок и оказать сопротивление. Продвигаясь по деревне, мы вопим: "КСУНГ ФОНГ!" ... "Товарищи, вперед!". И сообщаем: "Мы -- Освободительная армия!" Замечаем старуху, она присела на корточки на столе, стонет, держась за живот -- бабушка чья-то с брюшной раной. Бодой Бакси остается позади, чтобы оказать ей помощь. Нунги -- крутые отморозки. Через каждые двадцать ярдов они оставляют за собой бойца. Каждый оставленный боец дерется, пока наши из первых рядов его не убьют, а на это тратится время. Я пытаюсь держаться рядом с мастер-сержантом Ксуаном, согласно приказу, но нога снова начинает кровоточить, и я отстаю на несколько ярдов. Нунговский снайпер стреляет по нам с дерева, спрятавшись в листве. Мастер-сержант Ксуан приказывает мне оставаться на месте и пытается зайти на нунга с фланга, открываясь, чтобы тот открыл по нему огонь. Нунг стреляет. Кто-то стреляет в него. Нунг валится с дерева как мешок с грязным бельем. Командир Бе Дан машет нам: "Вперед!". Мы наступаем, мастер-сержант Ксуан приостанавливается и пинает умирающего нунговского снайпера по яйцам. Нунг стонет, снизу вверх глядит на нас без страха или боли в глазах. Когда он замечает меня, то приходит в замешательство. Мастер-сержант Ксуан кладет конец его замешательству очередью из АК. Мы преследуем нунгов, пока не выходим на открытую равнину, расчищенную бульдозерами и освобожденную от растительности, чтобы у спецназовцев в лагере был открытый сектор обстрела. Одна из гаубиц на территории лагеря начинает бахать снарядами. Мы растворяемся в джунглях, а тем временем снаряд разрывается в кронах деревьев, не причиняя никому вреда. Мы все понимаем, что истребители-бомбардировщики "Фантом" уже вызваны, они уже в воздухе, и минут через двадцать начнут заходить на бомбардировку. Появляются братья Нгуен, с гордостью ведут двух связанных нунгов, которых взяли в плен. Салаги они еще, эти братья Нгуен. "Молодцы!" -- говорит командир Бе Дан. Взмахом руки приказывает братьям Нгуен отойти. Мастер-сержант Ксуан делает шаг вперед и ударами приклада сбивает обоих плененных нунгов на землю, потом выпускает по пуле в их головы. Командир Бе Дан глядит на часы, потом на карту. Мы выдвигаемся вслед за ним на новую позицию и ждем наступления ночи. Слышим, как над нами грохочут истребители-бомбардировщики "Фантом", и как падают бомбы. Ушами, ступнями и костями слышим, как падают бомбы и поражают кромку джунглей. Мы ждем наступления ночи. * * * Ночь -- наш друг. Несколько часов подряд, в сотый раз повторяя одну и ту же речь, говорю в мегафон цвета хаки, работающий на батарейках. Читаю слово в слово по тексту, который составила для меня Ба Кан Бо, наш политрук: "Остановитесь, братья! Вы не за тех сражаетесь. Обратите оружие в другую сторону. Эта страна -- не ваша. Мы не причиняем вреда вашей родине. Зачем вы пришли сюда и убиваете наших мужчин и женщин, и губите нашу родину? Не будьте как сайгонские прислужники, не используйте военную силу для подавления праведной борьбы народа Южного Вьетнама за свободу и независимость. Солдаты! Вы сыновья великого народа Америки, который всегда был свободолюбивым народом. Но своими варварскими деяниями, которые вы совершаете против патриотов на их собственной земле во имя лживых утверждений, вы мараете честь США. Отказывайтесь выполнять любые приказы по зачисткам, при которых вы убиваете вьетнамцев, уничтожаете их посевы, сжигаете их дома. Скажите "Нет!" бандитам из Белого Дома. Вы сражаетесь не на той стороне. Чтите память ваших предков: сражайтесь вместе с нами за справедливость. Поверните ваше оружие..." * * * Командир Бе Дан натыкается на офицера чиенси. Они кланяются друг другу, отдают честь, обмениваются рукопожатиями. Офицер курит сигару. В джунглях к этому времени полным-полно бойцов чиенси, их тут сотни. С натруженной глоткой возвращаюсь в арьергардный отряд мастер-сержанта Ксуана. Подражая товарищам по оружию, обвязываю щиколотки черным телефонным проводом -- если нас пошлют в бой и меня ранят, меня смогут вытащить в безопасное место. Или к месту захоронения. Чиенси боятся, что если их не похоронят в Кса -- в родной земле рядом с предками -- то души их будут навсегда обречены блуждать бесприютно в вечном одиночестве. Бойцы штурмовой группы проверяют оружие и выдвигаются на исходные позиции для наступления. Братья Нгуен привязывают автоматы к ремням длинными бечевками, чтобы не потерять оружие, если их ранят. Впервые в жизни гляжу на американский лагерь глазами нападающего. Спецназовский лагерь невелик, одна из многих точек из мешков с песком, которых много на картах армейских генералов. Но выглядит он реально зловеще. Никому не остаться в живых, испытав на себе его огневую мощь: дальнобойная артиллерия по вызову, удары авиации по вызову, минометные мины, снаряды 105-мм гаубиц c прицелами для непрямой наводки, пулеметы 50-го калибра, противопехотные мины, мины "Клеймор", тридцать ярдов колючей проволоки, которая клочьями выдирает мясо из ног -- она натянута между инженерными колышками и как гирлянда увешана сигнальными минами, и толстая стена из мешков с песком, которая грозит вспыхнуть золотистыми цепочками дульных вспышек автоматических винтовок. Но пока что лагерь молчит. Все спят, кроме пары-тройки сонных часовых, которых я притомил своими политическими речами. Подходят сап?ры -- тихо как привидения, спокойно и профессионально, мысли сосредоточены до предела, обнаженные тела покрыты жиром и размазанной сажей. Каждый из сап?ров провел последние часы своей жизни в одиночестве, глубоко в джунглях, где сам себе выстроил гроб и глиной начертал на нем собственное имя. За сотню ярдов до заграждений сап?ры ложатся на землю и ползут на брюхе вперед, навстречу черным зубьям проволочных спиралей, а из оружия у них только ножницы. Прямо за ними вторая волна сап?ров подтаскивает на позиции "бангалорские торпеды". Третья волна запряталась в темноте с ранцевыми зарядами, закрепленными лямками на спинах. И тут, как раз когда сап?ры начинают резать проволоку, осветительные ракеты из расположения минометного взвода разрываются над головой, освещая поле боя -- штатный периодический залп для освещения. Свет от ракет высвечивает вторую волну сап?ров как на ладони, и половина их гибнет под огнем часовых из лагеря. Оставшиеся в живых сап?ры забегают в заграждения, как можно дальше пропихивают в них бамбуковые "бангалорские торпеды", а затем падают рядом и подрывают их. Пока нунги в лагере глядят на то, как сап?ры подрываются в заграждениях, в атаку переходит третья волна. Те из сап?ров, кого не убили, падают на землю и притворяются мертвыми. Их обстреливают, а они выжидают. Чей-то голос отдает приказ: "Сунг кой!" -- "Мином?ты". Бойцы штурмовой группы наступают решительно. Каждый из бойцов тащит минометную мину и на ходу опускает ее в минометную трубу. По всей кромке джунглей громыхают минометы, и первая волна штурмовой группы бросается вперед. К тому времени как мины, опущенные в минометы первой волной наступающих сил, описывают дуги и бахают где-то на территории лагеря, минометные расчеты противника тоже вовсю опускают мину за миной в свои минометы -- шлеп-шлеп-шлеп -- выстреливают осветительные ракеты, вслед за ними гремят фугасные заряды. "Дай лиен!" -- "Пулеметы!". Джунгли озаряются вспышками вылетающих из них зеленых трассеров. Первые из наших мин недолетают и поражают наших собственных бойцов. Дальность стрельбы на минометах корректируется. По переднему краю круговой обороны лагеря начинают палить изо всего на свете, что стреляет. Дульные вспышки мерцают, словно светлячки. Наступающая человеческая волна чиенси продвигается вперед не открывая ответного огня. Вражеская граната разрывается в десяти ярдах от того места, где я залег вместе с резервным отрядом мастер-сержанта Ксуана. Мы не открываем ответного огня. "Ксунг фонг!" -- звучит приказ, и вторая волна штурмовой группы в унисон передает эхом назад: "Ксунг фонг! Ксунг фонг! Ксунг фонг!" --"В атаку! В атаку! В атаку!" Армия Освобождения наступает как рой призраков, не ведающих страха. Сразу же после того как первую волну наступающих разносят в ничто, вторая волна заходит в ограждения. И тут уж сап?ры с ранцевыми зарядами поднимаются все как один, дергают запалы и забрасывают тяжелые брезентовые свертки с толом в блиндажи на переднем крае обороны. Кое-кто из сап?ров не успевает бросить прежде чем их убьют, но все они сначала бросают, а потом уж падают. Ранцевые заряды вздымают блиндажи словно в замедленном воспроизведении, и песок рассыпается веером, когда рвутся мешки, и мешочные стены разносятся в клочья, и в это время вторая волна прорывается через проволоку, шагая по ступеням -- спинам павших товарищей-солдат. Наши минометы не прекращают огня до тех пор, пока наши же осколки не начинают поражать наступающих бойцов. Третья волна идет вперед в серое облако дыма, клубами окутывающее лагерь. Нам видны лишь оранжево-синие вспышки РПГ. В лагере идет шумная драка -- ожесточенная разборка лицом к лицу, не на жизнь, а на смерть. Все завершается очень быстро. Только-только преодолели заграждения, и вот уже забрасывают блиндажи гранатами. Раздается свисток, и Армия Освобождения незамедлительно отходит, а спецназовский лагерь весь разнесен взрывами и горит, нунги и Зеленые Береты вместе со своими шпи?нскими начальниками разбиты, расхерачены по полной программе. Арьергардный резерв под командованием мастер-сержанта Ксуана остается на своей позиции, пока сотни бойцов Армии освобождения проплывают мимо в наползающей тьме. Раненые бойцы ковыляют на грубых, только что вырезанных костылях. Друзья тащат павших товарищей за проволочные петли на щиколотках. Жизнь в говне несется с бешеной скоростью, но выматывает донельзя. Тридцать минут в бою -- и кажется, что оттащил двойную смену на угольной шахте. Все устали до усрачки. Оказавшись под прикрытием джунглей, бойцы выкрикивают наименования своих подразделений, чтобы слышно было всем, и штурмовая группа рассыпается и собирается заново в небольшие местные отряды для возвращения по домам. Арьергардный отряд ожидает атаки из лагеря или прибытия группы реагирования из другой части. Но единственное, что движется на территории лагеря -- одинокая фигура, слепо ковыляющая туда-сюда и взывающая о помощи на том никому не известном языке, который иногда изобретают умирающие. Разведчики докладывают, что группа реагирования уже в десяти минутах. И сразу же лавина бомб и снарядов обрушивается на обстреливаемые участки с той стороны, где мы наступали, а мы -- те, кто оставался в арьергарде, отходим в противоположном направлении. Добравшись до джунглей, я замечаю Сонг, которая сидит на корточках рядом с тропой и пытается перевязать себе руку. Боеболка с нею рядом, но толку от него нету -- он, похоже, в шоке. Я опускаюсь на корточки и осматриваю руку Сонг. Осколок вонзился в мякоть между большим и указательным пальцами. Осколок похож на стальной акулий зуб, он серебристо-черный, а из раны сочится алая кровь. Поискав вокруг, обнаруживаю Бодоя Бакси. Бодой Бакси очищает рану тампоном, потом зажимает осколок блестящими щипчиками. Сонг скрежещет зубами и поскуливает. Я жестко удерживаю ее раненую руку, и Бодой Бакси вытаскивает зазубренный кусок металла. Бодой Бакси быстро перебинтовывает руку и спешит дальше, оказывать помощь другим раненым, вручив мне перед этим маленький бело-синий тюбик с мазью "для ее порезов". Водой из своей фляжки я обмываю голени и ступни Сонг. Я досуха вытираю глубокие порезы ее ч?рно-белой клетчатой банданой члена Фронта. Втираю жирную желтую мазь в безобразные глубокие порезы, оставленные колючей проволокой. Пока я перевязываю голени и ступни Сонг трофейными медпакетами, мимо нас проводят четырех пленных американцев, которых ждет "Ханойский Хилтон". Их руки связаны за спиной проводами, а от шеи до шеи тянется веревка. Пленные спотыкаются и наталкиваются друг на друга. Они замечают меня. Их ведут дальше, а они все оборачиваются и пялятся на меня, и, в крайнем удивлении, отказываются верить глазам своим. Первые двое пленных -- офицеры-спецназовцы. Оба замыкающих старше сорока, на них новенькая тропическая форма без нашивок и знаков различия, оба слишком бледны и мясисты для служак-подполов. Встречал я таких -- шпи?ны. Мальчики на побегушках, а корчат их себя господа бога. Они глядят на меня как на привидение. Я помогаю Сонг подняться, и мы прислушиваемся к выкрикам. Когда до нас доносится "Хоабинь", мы воссоединяемся с командиром Бе Данном и хоабиньскими бойцами. * * * Потери наши невелики. Один из братьев Нгуен, Нгуен Ба убит, тело его разнесено в клочья, испарилось. Другой из братьев Нгуен, Нгуен Мот, лежит без сознания в гамаке, который несут близняшки Фуонг. Его правую руку оторвало по локоть, обрубок аккуратно перебинтован. Третий из братьев Нгуен, Нгуен Хай, идет рядом с гамаком и держит брата за руку. Приходится долго, громко и энергично убеждать Боеболку, прежде чем мне удается наконец мотивировать его выдвинуться по тропе. Боеболка превратился в зомби, почти безнадежный случай пациента с тысячеярдовым взором. Мы с командиром Бе Даном укладываем Сонг на гамак, поднимаем и несем. Над миром позади встает рассвет, а мы тем временем растворяемся глубоко в джунглях с трехслойным лиственным покровом, в которых царит ночь, в которых всегда ночь. * * * В глубине парящей сырой тьмы влажного тропического леса мы выбираемся с т?мной тропы на речной берег. В вонючей речной воде квакают и булькают невидимые лягушки-быки. Сквозь приземный туман движется призрак-гигант, это орудие везут на спине слона. Мы слышим голоса и шум, издаваемый людьми, роющими землю. Начинается дождь. Капли дождя глухо бьют в черную землю, и большие тропические растения задевают наши руки и лица. Тропические растения мокрые, они блестят под светом луны, и шевелятся, становясь похожими на живые существа. Сквозь дыры в тройном покрове проглядывает грязно-лимонная луна. Видны тучи и черное металлическое небо. Мы плетемся мимо древней осыпающейся пагоды, руин буддистского храма, построенного людьми, что дали когда-то отпор Кублай-хану с его Золотыми ордами. Пагода светится во тьме костяной белизной. Разрушенные стены поглощаются ползучими тропическими лианами. Внутри пагоды, на ложе из красных кровельных черепиц восседает бронзовый Будда, позеленевший от времени и покрытый ржавчиной, с толстым животом и улыбкой на лице. Каменная лестница спускается от пагоды и заходит в реку. Усталые солдаты Армии освобождения, голые по пояс, с костлявыми коленками, похожие на заляпанные грязью скелеты, расселись на корточках на растрескавшихся каменных ступенях и ловят рыбу, привязав черные лески к большим пальцам рук. Дальше по берегу раздается смех мужчин и женщин. Раскачиваются фонари, под светом которых голодные бойцы Фронта плещутся и спотыкаются, накалывая на гарпуны гигантских лягушек-быков. Легкораненые бойцы кланяются и предлагают нам суп из лягушек или жареные лягушечьи лапки в бамбуковых мисках -- горячие, ароматные. Улыбаясь, поблескивая золотыми зубами, они помахивают еще живыми лягушками перед нашими лицами. Лягушки-быки бледно-зеленого цвета; их лапки связаны черными веревочками, и здоровенные они как пушечные ядра. Мы кланяемся и говорим "спасибо" нашим товарищам братьям и сестрам, но продолжаем свой путь, думая лишь о том, до чего нам хочется оказаться снова в родной деревне, где мы сможем ходить по нашим собственным полям. За пагодой пятьдесят селян-подростков, крепких юношей и девушек, усердно работают, вырубая мотыгами куски мокрого ила из земли джунглей, чтобы посадить в богатую ч?рную почву красные з?рна будущего, не сказав им ни слова на прощанье. Придавленные темнотой, мы следуем за командиром Бе Даном, не обращая внимания на ноющие мышцы, боль и мысли о наших павших и раненых, игнорируя потребность во сне. Мы лишь кости, покрытые тенями, и мы идем домой. Позади нас под парящим ночным дождем усталый и голодный народ хоронит своих мертвецов в могилах у реки. Возвращаясь домой после нападения на спецназовский лагерь, мы шагаем неделю, в дневное время отсыпаемся, от усталости даже не разговариваем, и так добираемся до переправы, где повстречались со слепым паромщиком. Паромная баржа сожжена и затоплена, превратилась в обугленную массу и похожа на пятитонный кусок черного мыла, тающий в воде. Мы обшариваем берег в поисках безопасного брода, но ничего не находим. Натыкаемся на гниющие останки буйвола в грязевой луже. Черная туша воняет ужасно и кишмя кишит червями и мухами. Мы прячемся в тоннелях до полудня, самой безопасной части дня. Нгуен Мот, похоже, скоро умрет, а Сонг с высокой температурой находится в полуобморочном состоянии. Сонг возражает против переправы при свете дня. Командир Бе Дан решает рискнуть и переправиться днем, чем немало всех удивляет. Мастер-сержант Ксуан возвращается с разведки и ведет нас к понтонному мосту. Мы ползем через тростник и наблюдаем за солдатами марионеточной арвинской армии на противоположном берегу реки. Солдаты марионеточной армии растягивают блестящую новехонькую колючую проволоку. У колючей проволоки блестящие острые зубы. Арвинские "собаки" в работе не усердствуют. Один арвин придерживает инженерный колышек, а другой вяло шл?пает по нему кувалдой. Часовые, выставленные на охрану моста, развалились в гамаках, спрятавшись от горячего солнца под брезентовыми навесами, которые подвешены на бельевых веревках и похожи на миниатюрные арабские шатры. На самом мосту -- четыре арвина, перебрасываются ярко-оранжевой тарелкой "фризби" и хихикают над неудачными попытками поймать -- это мобилизованные сельские парнишки, которые не умеют читать, и понятия не имеют о том, с какого конца винтовки вылетают пули, и все четверо болтают без остановки. Тяжелые пулеметы сюда еще не подвезли, M60 тоже нет, нет и минометов, а мины "Клеймор" они смогут установить только когда всю проволоку натянут. На офицера никто из них не похож. Американских советников не наблюдается. "Бан!" -- говорит командир, и бойцы открывают огонь. Услышав стрельбу, Сонг поднимается с гамака, на котором мы ее несем, и хватается за свой зеленый пистолет-пулемет "Шведский К". Она так яростно сопротивляется моим попыткам заставить ее лечь обратно, что я больше и не пытаюсь ее остановить. Игроков во "фризби" кладут всех сразу. Попадают и в тех, что натягивают проволоку, и раненые разражаются воплями. Мастер-сержант Ксуан стреляет из РПГ по брезенту, разнося его в клочья. Никто не стреляет в ответ. Командир кричит солдатам марионеточной армии на том берегу: "Буонг сун ксуонг!" -- "Братья, сложите оружие!" Но оставшиеся в живых арвины уже слишком далеко, чтоб его услышать. Солдаты марионеточной армии не складывают оружия, они швыряют его на землю и со всех ног бросаются наутек. Уж бегать-то арвины умеют, особенно ночью и в карауле. Большая распродажа! -- Арвинские винтовки! -- из них ни разу не стреляли, и роняли только раз. Слышно только, как скулит один из игроков во "фризби", который ранен в живот и пытается вытащить чеку из гранаты. Командир Бе Дан приказывает рукой: "Тьен! Мао!" Мы перебегаем через понтонный мост, пролет которого из перфорированных стальных плит собрали из готового комплекта американские военные инженеры. Сонг стреляет в лицо раненому игроку во "фризби". Пуля сносит верхушку его головы. На другой стороне реки мы поворачиваем налево и пробегаем мимо сложенных мотков колючей проволоки и двух мертвых арвинов. Подбираем оружие противника. Бежим вдоль берега, направляясь к зарослям. Мы с мастер-сержантом Ксуаном остаемся сзади и прикрываем отход, хотя огня от солдат марионеточной армии как не было, так и не предвидится. Близняшки Фуонг бегут быстро, тащат Нгуен Мота на гамаке, их прикрывает Нгуен Хай. Бодой Бакси и Боеболка помогают Сонг, которая не поспевает за всеми. Командир Бе Дан говорит: "Мао! Мао! Трук тханг!" -- "Быстрее, вертолеты!" Он бежит назад, чтобы прикрыть отряд. * * * До зарослей остается пятьдесят ярдов, когда ганшип "Хью" налетает на нас с грохотом, от которого закладывает уши. "Хью" -- защитной раскраски, округлый и на вид неуклюжий, но стремительный, большая механическая стрекоза, внутри которой сидят люди, а она плывет по воздуху, выплевывая огонь. Мастер-сержант Ксуан нацеливает РПГ на ганшип, но падает, не успевая выстрелить. Командир Бе Дан открывает ответный огонь, а я бегу назад, на помощь мастер-сержанту Ксуану. "Хью" закладывает вираж и делает очередной заход, выстреливая пучок реактивных снарядов из навесных контейнеров. Снаряды летят к нам на наклонной, и мы открываем рты, чтобы уменьшить давление на перепонки, которые могут пострадать от ударной волны. Я подползаю к мастер-сержанту Ксуану. Половина лица у него снесена. Он пытается что-то сказать, но не в силах пошевелить губами. Я пытаюсь вытащить РПГ из его рук, но он ни за что не желает его отдавать. Я ставлю ногу ему на грудь и с силой упираюсь. Наконец, мастер-сержант Ксуан отпускает свое оружие, но лишь потому, что уже мертв. * * * Когда чоппер уходит на разворот для очередного захода, появляется Бодой Бакси, стреляя из карабина М1 со складным прикладом. Я держу в руках РПГ -- скоро он мне понадобится. Бегу к командиру Бе Дану. Он ранен в шею, одно ухо ему оторвало. Попали и в его автомат АК-47. Пуля разворотила ржаво-рыжий металл изогнутого магазина, и видны уложенные в ряд пули, похожие на острые золотые зубы. Командир глядит на меня, пытаясь узреть в мо?м взгляде информацию о своем медицинском состоянии. Он поднимает руку и прикасается к окровавленным клочьям на той стороне головы, где раньше было ухо, и стонет. Чоппер заходит на бреющем, поливая нас из пулеметов трехсекундными очередями, размеренными с точностью электронного прибора. Пилот балдеет от войны. Он заранее сам себя похлопывает по спине за хорошую работу. Чоппер зависает над нами, этакий раздувшийся зеленый стервятник, железная птица-стервятник, которая налетает и верещит, а лопасти режут воздух как мачете с мотором. Лежа на спине и притворяясь мертвецом, гляжу на кроваво-красные круги, поверх которых отпечатаны по трафарету пауки "черная вдова". Я успеваю разглядеть лицо пилота, и тут опускает светозащитный фильтр и давит большим пальцем на красную кнопку, открывая огонь. Пилот на вид совсем как перспективный молодой специалист на службе в крупнейшей корпорации в истории человечества, и сквозь его прицелы люди на земле вовсе не люди, а всего лишь отличные отметки, которые бегут прямиком в его личное дело. Бодой Бакси бежит, уводя огонь на себя. "Хью" клюет на приманку, слегка заваливается на правый борт. Командир Бе Дан поднимает B40, выпускает гранату и падает. Реактивная граната со свистом вылетает из дула гранатомета как крохотный космический корабль, и бортовой пулеметчик в чоппере успевает засечь ее приближение за секунду до того, как она попадает в ганшип. Взрывается топливный бак. Реактивные снаряды и патроны раскаляются, и вторичные разрывы разносят чоппер в клочья. Ганшип камнем падает вниз. Просто шлепается оземь сгустком огня, упавшего с небес и оставившего за собою черный дымный след. "Хью" расплескивается по палубе безобразным пятном разодранного металла и горящего бензина, с погнутой лопастью, с лопнувшим фюзеляжем. Люди, что были на борту, сгорают в своей машине. Близняшки Фуонг снова в бою. Они кладут командира, потерявшего сознание, на гамак, закидывают автоматы за спины и поднимают его. "Тьен!" -- говорю я, и все мы направляемся в заросли. Еще два чоппера быстро летят сюда, полмили до нас осталось. Бодой Бакси остается позади, чтобы прикрыть нас, пока мы не окажемся в безопасности в зарослях. Мне в голову приходит мысль о побеге, но куда ж я побегу? Чоппер подбит. Те злые вертолетчики, что летят сюда, готовы поубивать всех, кто покажется на земле на расстоянии в пятьсот ярдов. Мы все сидим глубоко в тоннеле, а ганшипы грохочут над деревьями. Ганшипы жужжат кругами в тесном строю, а бортовые пулеметчики поливают землю пулями, жарким и плотным огнем, стреляют не видя цели, пытаясь подбить сами джунгли. Мы слушаем, как чопперы сходят с ума и долго ещ? опустошают контейнеры, набитые реактивными снарядами. Мы сидим в тоннеле, пока не наступает ночь, прислушиваясь к собственному дыханию. Воздуха так мало, что одна из двойняшек Фуонг падает в обморок, и приходится приводить ее в чувство. Этим тоннелем давно уже не пользовались, и дренажные стоки забились и залиты водой. Мы заперты в черной подземной яме, промокли все, и нам невесело. Когда наступает ночь, мы выползаем из этой вонючей ямы и распрямляемся, глубоко вдыхая воздух и кашляя, замарашки под светом луны. Я иду в голове. Близняшки Фуонг несут Нгуен Мота. Нгуен Хай и Бодой Бакси несут Сонг. Командир Бе Дан настаивает, что пойдет сам, и я выделяю ему Боеболку, чтобы было на кого опираться. Ковыляя вперед, я машу рукой. "Тьен, Донг Чи" -- "Вперед, товарищи сестры" -- говорю я усталым, милым близняшкам Фуонг. И веду бойцов обратно в деревню. * * * Неделю спустя после взятия нунговской боевой крепости жизнь в деревне Хоабинь возвращается к обычному распорядку, только теперь я для всех уже не военнопленный, а испытанный вьетконговский солдат. Полпути пройдено. Я работаю вместе со всеми на рисовых полях, и тут за мной прибегает Сонг. Я вытираю с лица пот банданой бойца Фронта в черно-белую клетку, которой меня официально наградила Ба Кан Бо перед лицом всех жителей деревни. Следующий шаг к свободе -- надо заслужить оружие. "Иди за мной, -- говорит Сонг. -- Ди ди мау" -- "Быстро иди". Ничего не понимая, бросаю свой рисовый серп и охапку рисовых побегов на дамбу. Следую за Сонг, переходя на бег. Молотильщики, которые ворошат кипы необрушенного риса на деревенской площади, застывают на месте, услышав шум приближающихся вертолетов. Мы с Сонг скрываемся в тоннеле под "кабинетом" генерала Клыкастого Кота. Генерал Клыкастый Кот -- нгуй, "солдат марионеточной армии" арвинов, армии без страны, этакой вишистской пустышки, придуманной не без юмора. Его "кабинет" -- фундамент из неотесанных камней, на котором стояла когда-то лучшая в деревне хижина. Хижину разнесли на куски пушки этого генерала. Генерал Клыкастый Кот всегда продолжает деловые переговоры до тех пор, пока не убеждается, что его условия всем понятны. Сонг заползает поглубже в тоннель и возвращается с автоматом АК-47. Загоняет патрон в патронник. Ждем. Раз в месяц генерал Клыкастый Кот наносит визит, чтобы забрать "тьен ка фе" -- свои деньги "на кофе". В Америке сказали бы, что его тут подмазывают, взятку дают. Хоабинь лежит в районе тактической ответственности генерала. Без его разрешения морпехи в этот РТО войти не в праве. В ежемесячных отчетах по оценке состояния дел на селе генерал Клыкастый Кот указывает, что Хоабинь -- колония для прокаженных, а участок вокруг деревни умиротворен на сто процентов. Его отчеты хорошо выглядят на бумаге, и множество людей представляются в хорошем свете, и все кругом довольны. Пока мы сидим и ждем в тоннеле, Сонг рассказывает мне о прежнем начальнике провинции, полковнике Чу, который объявлял о своих визитах в деревню, сбрасывая со своего вертолета плененных чиенси. На тот момент ещ? живых. Однажды марионеточные солдаты полковника Чу взяли в деревне десятерых мужчин, связали и уложили в ряд на дороге. Полковник Чу поехал на них на грузовике, а они неистово дергались, пытаясь освободиться от пут. Он проехал прямо по ним, размозжив им всем головы. Полковник Чу и его солдаты имели обыкновение насиловать деревенских женщин, а всех, кто сопротивлялся, отправляли гнить в тигровых клетках как Транг Конгов -- "Сторонников коммунистов". Агенты Фронта в Квангтри подложили в личный туалет полковника Чу мину-ловушку из холостого гаубичного снаряда. Полковник Чу спустил воду и тут же сам сделал так, что больше жизни он никому не портил. Генерал Клыкастый Кот -- человек не злой и не садист, он всего лишь жаден, продажен, полон амбиций и на вещи смотрит реально. Главный его недостаток состоит в том, что он постоянно строит заговоры против сайгонского правительства. Вот арестуют его при попытке военного переворота, придет ему на смену другой человек -- победнее и более жадный. А генерал уже "наелся". Он так долго уже с успехом продажен и силен, что жадность его уже притупилась. Слышим, как хрустят ботинки по битой черепице. Замечаем арвинскую "собаку", потом другую. Арвины -- телохранители генерала Клыкастого Кота -- тащат свои М16 за стволы, приклады волочатся по земле. Сонг целится в солдат марионеточной армии. -- Что ты тут делаешь? Сонг отвечает: "Охрана". -- А я что тут делаю? Сонг говорит: "Дядюшка не доверяет Дай Туонг Клыкастому Коту. А Командир Бе Дан не доверяет тебе. Ты можешь перебежать. Вдруг Черные Винтовки готовы заплатить за тебя марионеткам боку денег". Наблюдаем. Пока генерал Клыкастый Кот важно восходит на разрушенный фундамент, Сонг держит его под прицелом. Дай Туонг Клыкастый Кот встречает Дровосека улыбкой. Видно, что ему нравится улыбаться, потому что при этом он может похвастаться золотыми глазными зубами. -- Чао онг, Дай Туонг Клыкастый Кот, -- говорит Дровосек, кланяясь. -- Кинь чао онг, -- говорит генерал Клыкастый Кот, кланяясь. -- Приветствую Вас, достопочтенный господин. Генерал Клыкастый Кот высок и строен, на нем накрахмаленная полевая форма тигровой раскраски, а на груди столько медалей, значков и знаков различия, что ими можно набить обувную коробку. По бокам прицеплены ковбойские кобуры с одинаковыми хромированными револьверами 38-го калибра с рукоятками, отделанными нефритом. Генерал и Дровосек сидят в бамбуковых креслах в центре разрушенного фундамента. Дровосек передает генералу небольшой красный конверт. Генерал кивает, улыбается. Генерал Клыкастый Кот жалуется, что денег ему не хватает. Американцы начинают сомневаться в его боевых отчетах. А боевые отчеты нужны, чтобы скрывать потери в виде дезертиров. Многие из солдат генерала Клыкастого Кота выкупаются из армии, приобретая поддельные освобождения от службы по состоянию здоровья. Само собой, все эти солдаты по-прежнему числятся в списках, чтобы генерал Клыкастый Кот мог получать их жалованье и пайки. Генералу надо ещ? выплатить три миллиона пиастров, которые он задолжал за должность начальника провинции, плюс миллион пиастров за генеральские звезды. Генерал говорит, что Дровосек почтенный человек и поймет, что долги надо отдавать. А если деньги поступать не будут, то он не уверен, сколько сможет еще составлять многочисленные бумаги, требуемые для того, чтобы Хоабинь жила спокойно, и чтобы война ее не коснулась. Ввиду отчаянной нехватки денег генерал вынужден был пойти на крайние меры, включая продажу боеприпасов, сухих пайков и даже медикаментов своим собственным солдатам. Генерал подчеркивает, что не позволяет своим солдатам насиловать деревенских женщин. Его солдаты не воруют куриц и свиней. И ни одного юношу из этой деревни не загнали силком в Армию. Генерал не видит больше необходимости разносить Хоабинь из своих пушек ради медалей. Он потерял интерес к медалям, и больше их не покупает. Сейчас он желает одного: накопить достаточно денег, чтобы вывезти семью в Париж, попивать там коллекционные вина, и провести остаток жизни в окружении прислуживающих ему французов. Жизненная философия генерала Клыкастого Кота -- "живи и жить давай другим", лишь бы ему от каждой сделки капала наличка. Дровосек внимательно его выслушивает, потом говорит: "Сто американских долларов. И мы не будем воевать в твоем районе". Генерал говорит: "Пятьсот". -- Сто. -- Пятьсот, и твоей деревне нечего бояться. -- Сто, -- говорит Дровосек, -- и можешь благополучно испражняться. Генерал Клыкастый Кот смеется. "Да уж, полковник Чу, прежний мой начальник. Вот уж пиявка был. Богатым помер". Дровосек кивает головой. "И все же самый бедный из селян может благополучно испражняться, не опасаясь усесться на злющую взрывчатку". Генерал Клыкастый Кот обдумывает сказанное, покачивая головой. Хлопает в ладоши. "Сто, -- говорит он. -- Пока что". Дровосек поднимает руку, и близняшки Фуонг вносят чайник с зеленым чаем и две бамбуковые чашки. За чаем генерал Клыкастый Кот объясняет Дровосеку, что понимает его отношение к тому, что несовершеннолетних желто-белых девушек силой заставляют работать шлюхами в деревне Кхесань. Семьи, в которых желто-белые девушки сопротивляются этому, осуждаются в рамках программы ЦРУ "Феникс" и "устраняются". Генерал хочет только, чтобы Дровосек ясно осознал, что американцы генералу неподвластны, и что он никоим образом не причастен к этому преступлению против народа, и никак за него не отвечает. Дровосек внимательно слушает, потом кивает головой. "Тебя не тронут. Нам из лесу сообщали. Мы знаем, что ты непричастен. А в лесу решение принято, и эту проблему скоро разрешат". Генерал Клыкастый Кот успокаивается, прихлебывает чай. Оба молча пьют чай. -- Плохо, -- говорит генерал -- когда длинноносые превращают наших детей в шлюх. -- Да, -- говорит Дровосек. -- Это вс? американцы, -- говорит генерал Клыкастый Кот и ставит чашку на стол. -- Да, -- говорит Дровосек не глядя на генерала. -- Это вс? американцы. * * * Час спустя после того, как чоппер генерала Клыкастого Кота растаял на пурпурном горизонте, мы с Дровосеком рыбачим, вытягивая из реки черные сети. Прилетает снаряд-недолет. Бам! Огненный шар разрывается на длинные полосы, паук из плотного белого дыма, огромный как дом. Шипящие ошметки фосфора разлетаются в воздухе, оставляя за собой белые дымные следы. Этот недолетевший снаряд -- "Вилли Питер", белый фосфор. У белого фосфора характерный вонючий запах, забыть который нелегко. К нам бежит горящий ребенок. Одежды не осталось, ее огонь снял. Лицо -- один раскрытый рот и нечеловеческие глаза. Это Ле Тхи, лучшая ученица Сонг и учительская любимица. Маленькая девчушка вцепилась в горящее тело, пальцами нащупывает огонь. Она пытается смахнуть Вилли Питера, но он из-за этого только распространяется по телу и возгорается. Когда мы добегаем до нее, она держит руки подальше от тела, боясь прикоснуться к себе. Она вопит без остановки. Лицо ее скорчилось от боли в ужасную гримасу. От тепла ее тела крупицы белого фосфора воспламеняются, а воздух питает огонь. Эти крупицы прожигают мясо, и с шипением доходят до костей. Мы с Дровосеком хватаем Ле Тхи, пытающуюся плескать воду из чека на свои раны. Она дерется с нами. Дровосек пытается ее удержать, но она как дикая кошка. Я бью ее боковым ударом по голове мясистой частью кулака -- несильно, только чтобы она потеряла сознание от удара. Дровосек поднимает Ле Тхи и осторожно кладет ее на дамбу. Мы работаем быстро, закрывая каждую тлеющую ранку в ее теле черным илом из чека. Ил перекрывает доступ кислороду, и Вилли Питер перестает гореть. Быстро закончили, минуты не прошло. Меня тошнит. Дозорные на тропе заметили белый дым от снаряда, и деревенский гонг отбивает сигнал тревоги. Мы шагаем по дамбе, я несу Ле Тхи на руках, и нас встречает вся деревня. Женщина садится на корточки на дамбе и страдальчески вопит, и никак не может перестать, и звук этот причиняет физическую боль. Бодой Бакси проталкивается сквозь толпу со своей санитарной сумкой. Но Ле Тхи мертва. Ей никто и ничем уже не поможет. В тот же день деревня готовится к похоронам. Ле Тхи укладывают в куач, детский гробик из свежей желтой сосны. Дровосек не идет на похороны. Когда мы с Сонг выходим из хижины, Дровосек кратко сообщает, что Тигриный Глаз, Командующий Западным районом, приказал ему выйти на важное задание, и что я пойду с ним и буду там драться, согласен? -- Я буду драться, Дядюшка. Дровосек кивает. Сосредотачивает вс? сво? внимание на игрушечном автомате, который вырезает из бамбукового поленца. Глаз не поднимает. Мы с Сонг идем к хижине, где живет семья Ле Тхи. После нехитрой церемонии у алтаря предков похоронная процессия направляется к семейному могильному участку на деревенском кладбище. Мы хороним Ле Тхи в холодной черной земле и прощаемся с ней. Мать Ле Тхи пытается спрыгнуть в могилу, приходится ее удерживать. * * * После похорон, когда все селяне уже вернулись в деревню, Сонг стоит возле могилы навытяжку, как солдат по стойке "смирно", и плачет, не издавая ни звука, плотно закрыв лицо руками. * * * Проходит неделя после похорон Ле Тхи, и вся деревня собирается вновь, только на этот раз по более радостному поводу -- в связи с долгожданной свадьбой между близняшками Фуонг и двумя братьями Нгуен, оставшимися в живых. Я не хочу идти на свадьбу, но Сонг так нудит, что я поневоле ей подчиняюсь. Думает, наверное, что стоит мне увидеть чью-то свадьбу, и мне захочется побывать на своей собственной. Мы с Сонг не спеша шагаем в прохладном ночном воздухе к хижине семьи Нгуен. До нас доносятся негромкий смех и веселые голоса переговаривающихся людей. В хижине в главной комнате мерцают свечи, и вовсю звучит музыка. Нас приветствует старейший из Нгуенов, исполненный достоинства маленький старичок, который кланяется и приглашает нас в дом. Мы кланяемся в ответ, и Сонг вручает ему красный конверт, в котором немного денег. Сонг благодарит его за то, что он нас пригласил. Садимся. Угощаемся свининой, овощами, фруктами, рисовым вином и пирожными. Пьем зеленый чай. Все очень вкусно пахнет, а на вкус еще лучше. Праздник продолжается всю ночь. Одни заваливаются спать, другие подремлют чуток и просыпаются, чтобы с новыми силами продолжить участие в празднике. На рассвете нас приветствуют братья Нгуен, Мот и Хай. У Мота один рукав традиционного голубого ш?лкового кителя с высоким воротником аккуратно заколот булавками у обрубка руки, которую он потерял в победном сражении у нунговской боевой крепости, в котором погиб его брат Ба. Когда старейший из Нгуенов подает знак, мы начинаем шествие к дому двойняшек Фуонг. Все разодеты как никогда. Процессия, движущаяся по дамбе, выглядит непривычно нарядно по сравнению с нашими обычными защитными одежками. Мой воскресный костюм висит в шкафу в моей комнате в Алабаме, но черный пижамный костюм выглядит сейчас намного наряднее, чем обычно, благодаря красному шелковому шарфу, который пошила мне Сонг. В доме Фуонгов шаферы вручают отцу невест подарки: рисовое вино и шоколадного цвета тиковый поднос с грудой арековых орехов и листьев бетеля. Нас приглашают войти. Поднос в качестве подношения ставится к алтарю предков. Зажигают красные свечи и читают молитвы по предкам. Братья Нгуен кланяются алтарю предков и старейшему из Фуонгов, который кланяется, довольно улыбается и, похоже, уже чуток выжил из ума, а потом они кланяются матери невест, которая очень счастлива, может даже счастливее самих невест. Затем братья Нгуен со своими шаферами отправляются за близняшками Фуонг. Гости пьют чай и болтают, пока в главную комнату не возвращаются невесты с женихами -- все вместе, и все сияют от счастья. Все гости дружно шествуют обратно к дому женихов. Вернувшись в хижину Нгуенов, невесты с женихами кланяются алтарю, который установлен в честь духа земли Кса, живой земли. Они держат в руках благовонные палочки и испрашивают разрешения войти в дом. Невесты и женихи долго кланяются всем родственникам, никого не пропуская. Мне это напоминает День поминовения в Алабаме, когда незнакомые двоюродные братья и с?стры, т?тки и дяди пытаются представиться все одновременно. Бабуля, бабушка моя, сказала бы по этому поводу: у них столько родни, что пришлось бы нанять команду юристов из Филадельфии, приди кому-нибудь в голову распутать все корни их фамильных дерев. По дороге домой я старательно уклоняюсь от ответов на замечания Сонг о том, как, должно быть, замечательна семейная жизнь. Она стеснительная такая, но я-то знаю, что втайне она от меня без ума. Может быть, когда буду убегать, смогу забрать ее с собой. А если не получится, всегда смогу прислать за ней попозже. Когда мы с Сонг поженимся, там, в Мире, ей захочется покупать цветные телевизоры, перстни с рубинами и стиральные машины. Дважды в неделю она будет делать укладку в роскошном салоне красоты, растолстеет и будет валяться в кровати день напролет, смотреть по телевизору мыльные оперы, поедая конфетки и покрикивая на служанок. Просто фильм ужасов какой-то. * * * После свадьбы я отправляюсь в нашу хижину. Сонг идет навестить свою лучшую подругу, беременную Боевую Вдову. Я усаживаюсь на своей тростниковой циновке и рисовым серпом вырезаю себе новую пару сандалий "Би-Эф Гудрич". Разрубаю кусок покрышки от колеса грузовика, найденный Джонни-Би-Кулом среди остатков трехосника, подорвавшегося на мине на дороге. Совершенно неожиданно меня сбивает с ног толчок от ударной волны, и в Землю попадает ч?рная комета. Небеса рушатся, и весь мир разрывается на куски. Я чувствую себя как салага в Кхесани под первым серь?зным обстрелом. От артиллерийских снарядов земля не подпрыгивает -- таких больших нигде не делают. Это "Дуговая лампа", нал?т B-52. Оз?рные бомбы падают с высоты пять миль, с боинговских стратегических бомбардировщиков "Стратофортресс", которые летят так высоко, что их даже не слышно, по три самол?та в группе, и каждая нес?т на борту 60 тонн фугасок. Американские бомбардировщики разносят тропу Хо Ши Мина в щепки, обращая в пар тиковые деревья, высокие как нью-йоркские небоскр?бы и старые как сам Иисус Христос. Бомбовый налет оставляет после себя полосу испещр?нной воронками, опустошенной земли с милю длиной. Когда могучие силы раскалывают громадные звуковые глыбы, звуки падающих на землю бомб накладываются друг на друга, сливаясь в раскатистый гром, который уже не просто звук, но каменная стена шума, движущаяся по поверхности земли как железный ледник, и этот р?в, несущийся со скоростью звука, способен вырвать из человека барабанные перепонки с расстояния в тысячу метров. Я истошно кричу: "Май бай гиак май!" -- "Американские воздушные пираты!" Бегу к семейному бомбоубежищу. Но вижу Джонни-Би-Кула, который пытается затащить своего буйвола в буйвольское убежище. Я останавливаюсь помочь, потому что знаю, что Джонни-Би-Кул -- такой упрямец, что в семейное бомбоубежище не залезет до тех пор, пока его буйвол не окажется в безопасном месте. Буйвол тоже упрям, неповоротливый гигант, который на вид туп невероятно, совсем как алабамская корова -- если бы коровы там обладали сложением динозавра. Джонни-Би-Кул тянет буйвола за медное кольцо в носу, а я тем временем пинаю ч?рно-серого монстра в зад. Мы кряхтим и пыхтим. Девственный леса целыми акрами взлетают над горизонтом. В конце концов я провожу ускоренный сравнительный анализ весов и габаритов и хватаю в охапку Джонни-Би-Кула. Я поднимаю его и тащу в семейное бомбоубежище, а он дрыгает ногами и вопит. Сонг дожидается нас у семейного бомбоубежища. Она говорит: "Заходи, Баочи, брат мой. Подруга моя рожает и хочет, чтоб ты был здесь". В семейном бомбоубежище лежит Боевая Вдова, у не? схватки. В убежище, освещ?нном четырьмя керосиновыми лампами, пахнет спиртом. Парашют маскировочной раскраски растянут под потолком тесного помещения. Боевая Вдова лежит на спине на матраце, набитом соломой. Боевая вдова мычит от боли, кровь теч?т. Она похожа на человека с брюшным ранением. Бодой Бакси принимает реб?нка, в ассистентах у него Метелочница. Боевая Вдова замечает меня. Даже во время самых жестоких приступов родовых схваток она прожигает меня взглядом, глядит на меня с яростью и светится от гордости. Взгляд е? ч?рных глаз говорит мне, что с ней ничего не смогли сделать Ч?рные Винтовки, которые запихивают лампочки во влагалища вьетнамских женщин и раздавливают их, чтобы женщины не смогли рожать малышей-вьетконговцев. Она снова стонет, глотая крик. Истекает потом. Реб?нок начинает выходить. Боевая Вдова не отрывает от меня глаз, наполняя содрогающийся тоннель радостью, которой полны е? глаза. Пока бомбы весом с тонну каждая вытрясают пыль из крыши убежища, Боевая Вдова с кряхтеньем продвигает своего малыша-вьетконговца навстречу миру, дюйм за дюймом, по-прежнему глядя на меня, сражаясь со мною с помощью своей утробы, сжимая в руке с побелевшими костяшками пальцев маленький белый гипсовый бюст Хо Ши Мина. В другой руке она держит игрушечный бамбуковый автомат, который вырезал Дровосек. Джонни-Би-Кул влажной тряпкой вытирает Боевой Вдове лицо, потом выжимает несколько капель воды ей на губы. Сонг присаживается рядом с подругой, пытаясь ее поддержать. Сонг вся дрожит. Она качается взад-впер?д, дожидаясь, когда прекратится грохот бомб с B-52. Е? ч?рные пижамные брюки грязны -- Сонг обмочилась. Трогая Сонг за плечо, спрашиваю: "Косо кхонг?" -- "Страшно?" Сонг поднимает глаза, улыбается, кивает. Ч?рные Винтовки застрелили мужа Боевой вдовы, поэтому она встала на его место в строю. Рождение этого реб?нка означает, что вместо одного бойца Фронта она предоставила двоих. И для всего рода это важное событие; этот реб?нок -- будущее деревни. Издав яростный восторженный хрип, Боевая Вдова выстреливает в меня малышом-чиенси как лоснящейся розовой миной из мином?та. Малыш делает вдох и начинает плакать. Сонг говорит: "Мальчик родился!" Сонг поднимает пухлого, лысого, лоснящегося и красного малыша-коммуниста, но Боевая Вдова отворачивается, она боится взглянуть на малыша, боится из-за дыма, который рассеивают над деревьями американские воздушные пираты, чтобы губить джунгли. Вьетнамские матери боятся, что у них родятся двухголовые и безрукие малыши. У некоторых двухголовых и безруких малышей вместо рук плавники, или два тела, прикрепл?нные к одной голове, а иногда они рождаются с сердцами, которые не внутри их тел, а снаружи. Иногда случаются и другое, такое, на что лишь намекают взглядами и гримасами, нечто столь ужасное, что никто не бер?тся описывать. Малыш изда?м могучий вопль, и всем становится легче на душе. Сонг укладывает малыша маме на грудь и тихо разговаривает с мамой. Боевая Вдова расст?гивает черную блузку, распахивает е? и да?т малышу тяж?лую грудь. Голодный малыш сос?т материнское молоко из т?мно-коричневого соска. Мама кормит малыша и напевает ему на ухо песенку. На деревню опускается тишина. Бомб?жка закончилась, и Командир Бе Дан приходит с бойцами, чтобы отнести Боевую вдову обратно в е? хижину. Перед тем как е? понесут наружу, Боевая Вдова протягивает малышу игрушечный бамбуковый автомат. Крошечная ручонка хватается за белое дерево. Малыш помахивает игрушечным автоматом взад-вперед, потом засовывает его в рот. Командир Бе Дан одобрительно фыркает, и бойцы Фронта смеются и аплодируют. * * * Боевая Вдова сме?тся. Она поднимает малыша, чтоб его смогли увидеть все. "Би­НамХай" -- говорит она, нарекая малыша. Сонг принимает малыша, и бойцы Фронта укладывают молодую маму на гамак. Сонг целует реб?нка и говорит: "Би-Нам Хай". "Би-Нам Хай" -- эхом отзываются бойцы и смеются, вынося вдову вьетконговца на солнечный свет. Когда я вылезаю из бомбоубежища, меня подзывает Бодой Бакси, и я помогаю ему оказывать помощь дозорным с тропы из числа жителей деревни, которые приковыляли с границы района бомбового удара, из ушей и носов у них теч?т кровь, а у некоторых кровь теч?т даже из глаз. Потом я направляюсь обратно к хижине, зная, что Сонг там и готовит мне наряд для моего нового задания, и я знаю, что она обязательно настоит на том, чтоб я его примерил, а она посмотрит, хорошо ли получилось. "Би-Нам Хай" -- повторяю я про себя, шагая в одиночестве к хижине. Би-Нам Хай -- "B-52". * * * Темнеет.Я вхожу в деревню Кхесань в остроумном наряде, который приготовила для меня Сонг. Со мною командир Бе Дан и Дровосек. Братья Нгуен и близняшки Фуонг -- новобрачные -- тоже идут с нами, но держатся на расстоянии. Мне небрежно отдают честь с полвзвода армейских чмошников, все пьяные, ржут, набиты деньгами, выбрались трусы проветрить в популярном шалмане Бобра Кливера в той части деревни Кхесань, которую мы прозвали "Город грехов". Радуясь своему новому, офицерскому статусу, я взмахиваю рукой, четко отдавая честь. И вдруг четверо чернокожих морпехов вываливаются из гуковской лавки прямо нам навстречу. Четверо здоровенных амбалов. Где-то на свете есть, наверное, ч?рные ребята малого или, по крайней мере, среднего размера, но в корпусе морской пехоты таковые не встречаются. На несколько мгновений мы смешивается с чернокожимы хряками. Я отворачиваю лицо, опасаясь, что меня признают, и тогда нам всем прид?тся поиграть в "перестрелку в "Корале О'Кей", но по-настоящему. Я совершенно уверен, что мне не кажется, что я на самом деле слышу, как напряженно подрагивает палец командира Бе Дана на спусковом крючке. Но перед чернокожими "дубл?ными загривками" всего лишь армейский капитан с блестящими хромированными шпалами на лацканах воротника. Перед ними какой-то нелепый офицер из крыс в чистом комплекте обмундирования, какое носят в Америке, в ч?рных кожаных форменных ботинках, начищенных до блеска, и с пистолетом 45-го калибра в наплечной кобуре из ч?рной кожи. В пистолет вставлена обойма, но им не видать, что патронов в обойме нет -- на том ненавязчиво настоял командир Бе Дан. Я -- армейский капитан, сопровождаю лицо, подозреваемое в причастности к Вьетконгу, безобидного на вида папасана с руками, связанными за спиной. Помогает мне лейтенант арвинских рейнджеров. Лейтенант вооружен старым пистолетом-пулеметом "Томпсон", и у него нет руки. Чернокожие хряки и не думают отдавать мне честь. Засранцы. Привлечь бы их на хер за непроявление воинской вежливости. Чернокожие хряки несут свои М16, перекинув ремни через плечо, но винтовки на боевом взводе. Они тщательно всматриваются в лица всех гражданских. Ищут проблеск АК-­47 в любом недружелюбном глазу. * * * Появляется наша проводница, агент-связник Фронта -- улыбчивая девчушка-подросток в зеленых шортах, босая, в потрепанной старой рубашке цвета хаки с тусклыми орлами на петлицах -- знаки различия "полного быка", полковника морской пехоты. Правое колено у девчушки -- изуродованный кусок мяса, усыпанный красными шрамами от грубых хирургических швов. Нас она не приветствует, даже не подходит. На нас она не обращает внимания. Хромает себе резвенько, в десяти ярдах перед нами, и тащит большой тюк с нестиранным бельем, удерживая его в равновесии на голове. Деревня Кхесань изрядно разрослась с тех пор как я в последний раз вылезал туда трусы проветрить. Это настоящий цирк с верещащими велорикшами, тр?хкол?сными "Ламбреттами", уличными попрошайками и детишками всех возрастов. Жалкие беженцы сидят на корточках в будках, сооруженных из краденой фанеры, краденого картона и краденого брезента. Но на палубе не так много американских военных, как было в старые плохие времена. С тех пор как оперативная база Кхесань была оставлена, из американцев в этой зоне тактической ответственности бывает лишь персонал небольших гарнизонов при вертол?тодромах и базах огневой поддержки. Следуя за связником, мы ид?м по деревенскому ч?рному рынку. Здесь энергичные капиталисты, привыкшие говорить быстро и путешествовать налегке, торгуют краденым военным снаряжением и добром из солдатских лавок, разлож?нным на расстеленных пончо: сухпай, фотоаппараты "Кодак инстаматик", сухие завтраки "Коко-Пафф" и дорогие гонконгские часы, которые отдают оптом по два доллара за дюжину. Двое арвинских сержантов из армии, девиз которой "грабь давай, опосля повоюем", спорят со старой мамасаной по поводу цены на бронзовую статуэтку буддистской богини милосердия, отлитой из расплавленной гаубичной гильзы. Старая мамасана в этой схватке -- как рефери на ринге, она тычет в обоих мужиков маленькими костлявыми кулачками, безостановочно говорит и угрожает им смертельным насилием. Реально крутая курва старая. Старикан в широкополой шляпе австралийской армии преграждает мне путь. Улыбается беззубыми д?снами и хохочет как сумасшедший. Вся шея его покрыта уродливыми шрамами. Сумасшедший смахивает муху с лица и продолжает хохотать, смех его странный и булькающий. Лучше зрителя во вс?м мире не найд?шь, развеселить его легко, но вот глядит он вс? это время на меня как-то по-особенному, так же, как жители деревни Хоабинь глядели весь первый год моего плена, с той же смесью страха, восторга и желания убить, как будто я и не человек совсем, а какая-то диковинная ядовитая змея. Сумасшедший протягивает маленького стеклянного Будду и выбрасывает три пальца; тридцать пиастров. Он изда?т жуткие звуки откуда-то из глубины глотки, как будто пытается заговорить. Смеющегося сумасшедшего грубо отпихивает удивительно соблазнительная, поразительно сексуальная девчушка-подросток с ч?рной повязкой на глазу. У девчушки стройное тело, но груди уморительно большие. Груди у нее объемные, распухшие, и торчат, выпирая из тела, как носы ч?рных линкоров. Она вся в черном, и на голове ее черная шаль. За этой красивой девчушкой пристроился, молча и незаметно, маленький мальчуган, который только что научился ходить, крохотным кулачком он вцепился в штанину ч?рных пижамных брюк девчушки, а она таскает его за собой и, похоже, даже не замечает его присутствия. Девчушка не переставая лопочет на туземном английском. "Ты. Ты. Бум-бум картинка ты? Ты купить. Ты. Ты купить. Ты купить сейчас, о'кей?" Вытаскивает из лифчика грязную книжку с картинками. "Ты купить сейчас". Она перелистывает страницы у меня перед глазами. Фотографии в книжке предоставляют неопровержимые доказательства существования вечной непреходящей любви между женщинами и бандами байкеров, женщинами и женщинами, а также женщинами и животными с датских ферм. Я мотаю головой и надменно отмахиваюсь от нее -- офицер, римский центурион, приказывающий сборищу жителей провинции разойтись. Девушка моей мечты оказалась обычной плоскогрудой шлюхой в лифчике, набитом тихуанскими библиями. Всю жизнь так. "Ди ди, мау лен, -- говорю. -- Пошла отсюда". * * * Наша проводница с бель?м на голове приостанавливается перед шалманом Бобра Кливера, всего на мгновение, и ид?т дальше не оборачиваясь. При свете дня, когда я не полупьян от горячего пива, шалман выглядит как реально вонючая помойка, пусть и безвкусно яркая и цветастая по сравнению с окружающими его будками беженцев. Шалман представляет собой уродливый дворец из фанеры, добытой из ящиков для военных грузов. Фанера покрыта разноцветным слоем ржавых пивных банок, которые сначала расплющили, а потом приколотили гвоздями с нахл?стом, и получилось нечто вроде рыбьей чешуи. Снаружи на шалмане большая выцветшая вывеска, на которой печатными буквами сообщается: "ПОМОЕМ КАК МАШИНУ И ТРАХАТЬСЯ ДАДИМ". В самом шалмане -- нагретые булыжники и вода в тыквенных черпаках, и двенадцатилетние девчонки, готовые отсосать. Вот в этом-то строении я и видел, как мистер Гринджинс взял Бобра Кливера с поличным вместе с вьетконговскими агентами, когда он сбывал им грузовик гранат за ранец, набитый героином-сырцом. Этот шалман -- самый известный и популярный бум-бум салон в I корпусе, потому что в н?м предлагают круглоглазых шлюх, и каждая без исключения не старше пятнадцати лет. Когда мы проходим мимо, одна из девчонок, принимающих завлекательные позы у дверей шалмана, обращается ко мне: "Эй, капитан, я тебя любить наверно. Вьетнам подруга есть?" Сексуальная чернокожая девчонка, говорит с вьетнамским акцентом, на ней розовые шортики и туфли на высоких каблуках. Ж?лтая маечка такая тонкая, что никакого простора для воображения не оставляет. Губы слишком красные от слишком обильной помады. "Десять долла ты. Номер один потрах". -- Меня звать Пегги Сью. Любить тебя совсем. Сос-подсос номер один. В е? наглом голосе столько презрения, что хочется дать ей по морде. "Ты платить сейчас. Сегодня без халявы". * * * Несколько морпч?л окружают Пегги Сью. Старший у морпч?л -- главный старшина, его спину во всю ширину украшает надпись: "СУПЕРХРЯК". Суперхряк выд?ргивает из кармана толстую пачку военных плат?жных чеков. Это маленькие бумажки тех же цветов и размеров, что "деньги" в "Монополии". -- Писька, -- говорит Суперхряк. -- Ужас как люблю. Морпч?лы ржут. Пегги Сью, чернокожая шлюшка-пацанка, переста?т меня любить так бесцеремонно, что сердце рв?тся на куски. "Скорячок? -- говорит она Супрхряку. -- Ты платить сейчас. Любить тебя совсем". Пегги Сью виснет на руке Суперхряка и затаскивает его в шалман. Остальные морпч?лы разбиваются по парам с другими девчонками. Один из морпч?л говорит: "Э, бебисана, ты мне засувенирить один бум-бум?" Бейбисана хихикает. "Ты деш?вый Чарли". Один из них произносит: "А знаешь, если не считать гуковских шлюх, я ещ? девственник!" * * * Из шалмана выходит Сранни-Ганни, компаньон Бобра Кливера. Он толстый, в очках в роговой оправе и с толстыми стеклами. Из-за толстых стекол глаза его кажутся чересчур большими. Сранни-Ганни ест жареную курицу и сме?тся. Довольный -- как свинья в говне и даже больше того. Он обгладывает куриную ножку, лыбится и кивает каждому входящему клиенту. Сранни-Ганни обвивает рукой белокожую девчонку, которая выглядит как младшая сестр?нка какой-нибудь прошмандовки. У девчонки миловидное детское личико, но накрашенные глаза глядят сурово. Она читает сборник комиксов о финансовых авантюрах Дяди Скруджа, дядюшки Дональда Дака. "Эй, бейби, -- говорит она, не отрывая глаз от книжки. -- Я Трейси. Я девочка-целочка. Я хотеть. Я так хотеть. Я тебя любить, Джи-Ай. Не херня". Отдавая мне честь куриной ногой, Сранни-Ганни говорит: "Валяйте, сэр". С южным акцентом он говорит: "Отдерите, чтоб зенки повылазили. Чистая девка. Реально круглоглазая! Это вс? шпи?нские детишки. Козлы црушные. Мы их сюда со всего Вьетнама стаскиваем. Должны быть по двенадцать лет. Моложе не пойд?т, сисек нету. Короче, Трейси тринадцать, и добрая пара сисек только расти начала. А киска! -- гладкая как ракушка, и туго у ней как в тисках". Сранни-Ганни снова мне лыбится, затем пожимает плечами, будто хочет сказать, что он всего лишь старый-добрый пацан из зачуханой деревни и пытается в тяжких трудах сорвать лишний доллар в этом тяж?лом бизнесе, где конкуренты покоя не дают. Тринадцатилетняя шлюха на мое лицо и не глядит. Она хватает меня за руку и пытается затащить вовнутрь. Через дверь я вижу, что стены все так же обклеены разворотами из "Плейбоя". Из шалмана доносятся звуки секса, смех и запахи застоявшегося сигаретного дыма, деш?вых духов и пота. Я высвобождаю руку и ухожу прочь от девчонки, которая злобно, издевательски говорит мне: "Ты деш?вый Чарли", затем д?ргает за ч?рный топик и на секунду показывает сиську размером с прыщик. Делает это исключительно по привычке, потому что наш роман уже начисто вычеркнут из е? памяти. Прощальный показ Трейси вызывает р?в и ржание со стороны отделения хихикающих крыс, которые проталкиваются мимо меня, возбужд?нно устремляясь за ней. Я возвращаюсь к Дровосеку и командиру Бе Дану, которые вс? это время с интересом наблюдали за мной. Уходя, мы слышим, как Суперхряк, тот самый морпч?ла, читает вводную лекцию по теории и практике бордельного дела во Вьетнаме: "Эти гуковские бабы такие маленькие, что их надо драть по две за раз, чтобы получить хоть какое-то удовольствие. Да, ещ?: подтверждаю -- слухи, что вы слышали, верны, и гуковские письки действительно, на самом деле, прорезаны попер?к. Половина этих гуковских шлюх -- офицеры Вьетконга. У остальных туберкул?з. И проверяй: если не кашляет -- ни за что не трахай". Мы входим в деревню, и все там относятся ко мне, целому американскому офицеру, непомерно вежливо. Все улыбаются. Но в каждой улыбке читается: "Чтоб ты сдохнул, на хер". Если они и побитые собаки, так только внешне. Все они -- чиенси, каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок. Это написано у них на лицах, ясно как день. Забавно, что раньше я этого не замечал. * * * Снова появляется наша проводница. Мы следуем за ней. Она останавливается на миг у одной из хижин, потом поспешает дальше со своим бутафорским бельем на голове, не оборачиваясь. Дровосек, мой связанный пленник, приказывает нам войти в эту хижину. Войдя туда, я разматываю черный телефонный провод с запястий Дровосека, а тем временем молчаливые женщины заходят и подают на стол чай с рисовыми запеканками. Меня представляют ничего не понимающим женщинам как Баочи, бойца Фронта-американца. Командир Бе Дан переодевается, снимая костюм арвинского рейнджера и снова залезая в черную пижаму, и убегает по каким-то неотложным делам. Мы с Дровосеком садимся на земляной пол и молча прихлебываем чай. Вместе с ночью приходят тени. Тени входят и выходят из маленькой хижины. Так много их -- должно быть, дожидаются своей очереди на улице. Они приходят поговорить с Дровосеком. Их голоса тихо журчат, словно вода в ручье. С каждым посетителем Дровосек разговаривает тихо, вежливо, с бесконечным терпением, то потирая запястья, то прерываясь, чтобы откусить от рисовой запеканки. Стройная девчушка-подросток приносит нам красный рис и рыбу. Едим. Девчушка присаживается на корточки передо мной и не сводит с меня глаз. Будучи знаменитым Чиенси Маем, я уже начал превращаться в обычную пресыщенную знаменитость. Куда ни пойду -- повсюду поклонники. Но эта девчушка чем-то сильно от всех отличается. От не? исходит ощущение какой-то могучей силы. В хижине темно, поэтому рассматривать девчушку я могу исключительно ночным зрением. Она очень красива. Волосы стрижены коротко, по-мужски. На ней черная футболка, линялые джинсы и красные резиновые сандалии. В наплечной кобуре у девчушки никелированный короткоствольный пистолет 38-го калибра. На шее у не? висит ожерелье из переплет?нных вер?вочек с Буддой из белого нефрита, и золотая цепочка, на которой болтается штук пятьдесят личных жетонов военнослужащих. Девчушка глядит на меня молча, с улыбкой Моны Лизы на губах. То так повернет голову, то этак, изучая меня со всех сторон. На группи похожа. Эх, было бы на самом деле так! Меня всего будто током д?ргает, когда до меня вдруг доходит, что девчушка слепа. Увидеть меня ей не дано, но белого иноземца она чует по запаху, как тот слепой паромщик. Эта прекрасная женщина сидит здесь спокойно и благостно, и прикидывает, как лучше, невыносимо мучительно запытать меня до смерти. Тени шевелятся. Кто-то зажигает керосиновый светильник. Новоявленный свет спугивает геккона. Бурая ящерица проносится вверх ногами по крытой листьями крыше. Дровосек говорит: "Баочи, я хочу представить тебя госпоже Тигриный Глаз, командующему Западным районом. Мы здесь во исполнение ее приказаний". Тигриный Глаз говорит: "Я слыхала о тебе, Баочи. Ты среди моих бойцов уже почти что легенда". Затем Тигриный Глаз говорит мне по-английски: "Добро пожаловать в мою страну". -- Спасибо, товарищ генерал. Тигриный Глаз наклоняется вперед. В свете светильника могу разглядеть ее лицо. Она не подросток. Ей, похоже, слегка за тридцать; с азиатками никогда наверняка не скажешь. Товарищ генерал натягивает на лицо черную повязку, на правый глаз. Она говорит: "Ты. Ты. Бум-бум картинка ты? Ты купить. Ты. Ты купить". Она весело смеется над собственным представлением. Это ведь та девушка моей мечты, что торгует похабными книжонками из лифчика. Она говорит: "Я очень хорошая актриса, Баочи. Oui? Не думаешь?" И снова смеется. Я тоже смеюсь. Я стягиваю через голову свои жетоны и, соблюдая правила вежливости, подаю их Тигриному Глазу обеими руками. Тигриный Глаз стягивает глазную повязку и снова наклоняется впер?д под свет, чтобы я смог надеть цепочку, похожую на бусы, через е? голову. И я замечаю нечто, из-за чего прихожу в замешательство. Тигриный Глаз не слепая, но правого глаза у нее нет. В глазной впадине зажат стеклянный шарик, большой, как шарик для пинг-понга из запасов Дровосека. Когда я был маленький, мы называли большие шарики "jug rollers". А вот такие шарики, хрустально прозрачные, только с желтой черточкой в центре, мы называли "кошачий глаз". Тигриный Глаз принимает мои жетоны с таким смущением, улыбаясь и краснея, что мне кажется, что она вот-вот заплачет. Она снимает через голову ожерелье из переплетенных ч?рных нитей. На беч?вке болтается маленькая фигурка Будды из белого нефрита. Она надевает мне через голову беч?вочную петлю. Затем Командующий Западным районом зажимает мою правую руку между своими двумя и поднимает три руки между нами. И мы так и сидим, ничего не говоря, лицом друг к другу, по обе стороны от керосиновой лампы и закопч?нного медного чайника. Дровосек курит трубку. Ничего не выражая взглядом, он одобрительно кивает. * * * Полночь. К этому времени все похотливые солдаты и морпехи отступили за свою колючую проволоку, сидят не высовываясь на своих базах огневой поддержки и вертол?тодромах, спрятавшись за стенами из мешков с песком, минами "Клеймор" и секторами перекрестного огня. В той части деревни, где располагается "ч?рный рынок", из темноты материализуются люди, армия привидений в белых бумажных шляпах. Тигриный Глаз поднимает руку, и люди замолкают. Люди глядят на меня и мою форму с любопытством, страхом и ненавистью, пока Тигриный Глаз не объясняет им, кто я таков -- Баочи, Чиенси Май, друг. Командир Бе Дан и отделение чиенси проталкиваются сквозь толпу, пихая в спину комендор-сержанта морской пехоты средних лет. Сранни-Ганни голый, во рту кляп, руки за спиной перекинуты через бамбуковый шест и связаны. Он тяжело дышит, потеет как свинья, поскуливает. Нгуен Хай и командир Бе Дан берутся за концы бамбукового шеста под руками Сранни-Ганни, и приподнимают его. Они опускают его в яму глубиною фута три. Тигриный Глаз подходит к яме и глядит сверху вниз на Сранни-Ганни. Она приветствует его: "Monsieur le Sargent". Затем переходит на английский: "Ты должен заплатить народу кровью". Тигриный глаз обращается к собравшимся селянам по-вьетнамски: "Когда-нибудь война закончится. Американцы оставят нас с миром. Американские солдаты отплывут от берегов Вьетнама, чтобы как чума пасть на какую-нибудь другую маленькую страну, страну послабее, страну, жители которой -- не крепкие бойцы, но люди, которых можно покупать и продавать как скот. Пускай американцы до луны добрались, но им никогда не сломить воли вьетнамского народа. Наш дух сил?н, и сопротивление делает нас братьями и с?страми. Американские бомбы могут убивать нас, мужчин и женщин, но никакой захватчик никогда не сможет уничтожить нас как народ, пока мы будем защищать наших детей как подобает. Селяне сходятся в полукруг, у некоторых в руках факелы из рисовой соломы, смоченной битумом. Близняшки Фуонг выводят вперед толстого вьетнамца в белой рубахе, белых штанах и белых туфлях. Близняшки Фуонг пинками ставят его, со связанными руками и завязанными глазами, на колени. Мужчина умоляет и плачет. Когда его плач ни к чему не приводит, он начинает плеваться и ругаться. Где-то в глубине толпы какая-то женщина начинает вопить и вырываться из рук селян, которые держат е? на месте. Невозможно понять, вопит эта женщина, гневаясь на мужчину в белом, или желая его защитить. Дровосек выходит впер?д. Он поднимает руки над головой и тут же опускает. В свете факелов горячим серебром мелькает кривой клинок ятагана, который отрубает толстяку голову. Голова укатывается в тень. Тело оседает впер?д, ноги корчатся в судорогах и д?ргаются. Кровь с напором выбрасывается из обрубленной шеи, сильно и обильно. Ч?рная лужа крови впитывается в песок. Близняшки Фуонг берутся за бамбуковый шест под руками Сранни-Ганни и вытаскивают его из ямы. Они грубо волокут его на край опушки и привязывают к пальме. Вытягивают бамбуковый шест и высвобождают руки, разрезая путы. К деревую прибывает огневая группа из двенадцатилетних девчонок с молотками. Две девчонки тащат деревянные колодезные ведра. Они ставят ведра верх дном и встают на них. Пока Сранни-Ганни пытается вырваться, выпучив глаза и исходя воплями под кляпом, четверо девчонокприколачивают гвоздями к дереву его руки и ноги. Ещ? одна девчонка выходит впер?д. Девчонка высокая, с белой кожей. Она движется очень медленно, стройная, грациозная, красивая. На е? безупречном лице-ни одной азиатской черты. Классическая голубоглазая рыжеватая блондинка с манящими глазами, раздувающимися ноздрями и капризно выпяченной нижней губой. Зовут е? Ангелочек. В шалмане Сранни-Ганни она звезда, приманка для публики. На Ангелочке расшитые стекляшками джинсы, кроссовки "Адидас" и желтая майка, растянутая тяжелыми круглыми грудями. На майке красуется надпись "БОГАТАЯ СУЧКА" из бл?сток, которые посверкивают в мерцающем свете факелов. На шее болтаются длинные бусы из розовых пластмассовых шариков. Сранни Ганни глядит на Ангелочка. Глаза его полны слез, он плачет, ничего не может понять. Он глядит на Ангелочка так, словно узрел богиню во сне. Потом отводит взгляд от Ангелочка и замечает меня, встречается со мной глазами, пялится на мое лицо и форму армейского капитана. Ангелочек протягивает руку и дотрагивается до щеки Сранни Ганни, вытаскивает кляп, склоняется к нему настолько близко, что он может ощутить запах дешевых духов между ее грудями, так близко, что от ее горячего дыхания толстые стекла очков затуманиваются. Она целует его в губы своими безупречными губами, тесно прижимается к нему своим безупречным телом. Удивленное выражение на лице Сранни Ганни сменяется гримасой ужаса. Он дергается, вопит, скулит, стонет, кашляет, охает, и снова вопит. Поздно, однако. Ангелочек поворачивается и демонстрирует зрителям-селянам окровавленный нож в окровавленной руке. В другой руке -- е? трофей, кровавый кусок розовой плоти. Она показывает его Сранни Ганни. Когда она показывает его, глаза Сранни Ганни пытаются выскочить из орбит. Он пытается завопить, изо всех сил пытается завопить, но не в силах издать ни звука. Девчонки, которые стоят на колодезных ведрах, принимаются за дело. Одна зажимает нос Сранни Ганни, а другая тем временем пережимает ему глотку. Наконец он вынужден открыть рот. Ангелочек запихивает Сранни Ганни в рот его же окровавленный член с яйцами. Девчонки на деревянных ведрах держат его за голову и продолжают сжимать глотку, пока Ангелочек сшивает губы суровой черной ниткой. Покончив с шитьем, Ангелочек вытаскивает из кармана джинсов нечто похожее на отполированную до блеска винтовочную гильзу. Она выкручивает из не? ярко-красную губную помаду. "Фуонг Хуоанг", -- говорит она и толстым слоем красит красным неровно сшитые губы Сранни Ганни. "Программа Феникс". -- Ты Феникс, -- говорит она, указывая помадой на Сранни Ганни. Странно слышать, как человек с таким американским лицом говорит по-английски с таким сильным вьетнамским акцентом. "Ты Феникс", -- говорит она снова с ожесточением в голосе. Затем, глядя ему в глаза, приблизив лицо так, что его можно поцеловать, она говорит: "Ты Феникс ... Вот тебе Феникс!" Наступает полная тишина, как после битвы. Селяне расходятся, растворяясь в темноте. Кто-то бросает факел в шалман, и фанерный бордель взрывается, превращаясь в пламенный дворец. Потное лицо Сранни-Ганни обращено ко мне с таким же выражением, какое я видел когда-то на лице умирающей девчушки-снайперши во время битвы за город Хюэ. Сранни-Ганни страдает. Его глаза молят о милосердии. Я вытаскиваю тяжелый пистолет из наплечной кобуры и нацеливаю его на Сранни Ганни. Он может ещ? несколько дней провисеть вот так на пальме, вопить будет, а тем временем птицы и муравьи займутся его глазами, и черви будут заползать в его рану в паху и выползать обратно. В красных сполохах горящего борделя его глаза умоляют меня пристрелить его. Я навожу пистолет ему в лицо. Но откуда Сранни Ганни знать, что пистолет не заряжен? Я щелкаю курком незаряженного пистолета, и он д?ргается. Я отворачиваюсь, видно, что он ничего не понимает. Довожу до вашего сведения: с милосердием у меня плоховато. Дровосек кладет руку мне на плечо -- это сигнал, что командир Бе Дан, братья Нгуен и близняшки Фуонг выдвигаются. И мы уходим оттуда, где некий умирающий комендор-сержант морской пехоты оста?тся висеть, прибитый к дереву и изувеченный, с губами, размал?ванными красной помадой, как у шлюхи. Мы уходим скоро, бесшумно как привидения. Без колебаний мы утыкаемся в плотную ч?рную стену джунглей, и ч?рная стена джунглей растворяется перед нами и впускает нас. * * * И вот я снова в Хоабини, неделю спустя после того как Сранни-Ганни был изувечен и умер, и слушаю, как Сонг и командир Бе Дан любят друг друга. Я сижу под земл?й в тайном тоннеле под нашей хижиной. Залез, чтобы поизучать старый глиняный макет оперативной базы Кхесань. Позиции американцев обозначены ч?рными флажками. На макете отмечены все кусты, все блиндажи, свалка артиллерийских гильз, командный пункт и точное местонахождение проволочных заграждений, "клейморов", минных полей, пушек, гаубиц, счетвер?нных пулем?тных установок 50-го калибра и пулем?тов М60. В Кхесани я пров?л год, и никогда не имел столь подробной информации об этой базе. Дровосек и Джонни-Би-Кул повезли повозку дров на продажу, на рынок в соседнюю деревню. Темнеет. Пора бы им уже и вернуться. Слышу звуки -- словно кто-то стонет от боли. Осторожно заглядываю в дом через щ?лку в дверце. Когда жив?шь во Вьетнаме, то никогда не знаешь, кто может заявиться с неожиданным визитом. В ж?лтом свете керосинового светильника вижу радость на лице Сонг, которая глядит на командира Бе Дана. -- Гм, -- говорит он нежно. -- Дорогая моя. Сонг вста?т, обнимает его, целует. "Ан тхо, -- говорит она. -- Любимый мой". И добавляет: "Ма шери". Они снимают друг с друга одежду медленно, с нежностью. У Сонг очень красивое тело. Я гляжу на не? со своего насеста для подглядывания, и глаза мои не просто широко раскрыты, они ещ? шире. В волосах ее хризантема. Груди у нее маленькие, но безупречной формы, соски напряглись, они почти черные. Единственные недостатки е? тела -- шрамы на ногах от работы на чеках, следы порезов о колючую проволоку и отсутствие тр?х пальцев на левой ноге, с тех врем?н, когда е? пытала Национальная полиция. У командира Бе Дана тело страшное, в ямках от пуль и осколков, усеяно шрамами от порезов о колючую проволоку. Сонг опускается на колени и берет у командира Бе Дана в рот. Через несколько секунд они ложатся на тростниковую циновку и начинают заниматься любовью. В промежутках между приглушенными вздохами и долгими стонами наслаждения они что-то шепчут друг другу. Темп повышается, и их любовная схватка становится жаркой и почти яростной, как при изнасиловании, и вот уже они трахаются, с восторгом спариваясь как два сильных животных, напрягая все мускулы, они обливаются потом, и как же они красивы! Отдыхают, обмениваясь поцелуями и ласками. Затем командир Бе Дан поднимается в сидячее положение. Когда он поворачивает голову, свет падает так, что становится заметным отсутствие уха, того уха, которое он потерял в перестрелке с ганшипом "Хью" во время перехода домой после победного сражения у нунговской боевой крепости. Сидя голым под мягким ж?лтым светом светильника, командир Бе Дан разбирает свой автомат AК-47. С хряковской сноровистостью и ч?ткостью, которые порождаются исключительно практикой, он орудует зубной щ?ткой, масляной ветошью, щеточкой, прикрепл?нной к тонкому металлическому шомполу, используя гладкую розовую культю на месте оторванной кисти просто как гигантский палец. Командир Бе Дан чистит автомат AК-47, который всегда при н?м, и вокруг которого вращается его жизнь. Я вспоминаю Леонарда Пратта, который влюбился в свою винтовку в Пэррис-Айленде. Сонг усаживается за спиной Командира, игриво залезает руками спереди, лаская его толстый член, водит грудями, плотно прижав их к его спине. Он шлепком отгоняет е? руку и ворчит. Сонг принимает надутый вид, бь?т его кулачком по спине. В конце концов сда?тся и тянется к его сбруе и масляной ветоши. Пока командир Бе Дан гоняет шомполом по стволу своего автомата, Сонг разряжает изогнутые магазины из брезентовых подсумков, висящих на русском ремне из излишков с военных складов. На его тускло-серебристой пряжке красная звезда. В золотистом свете Сонг как полинезийская принцесса; ее длинные черные волосы чернее черной ночи за порогом хижины. Патроны в ее маленьких руках мерцают и поблескивают как античные золотые изделия, приносимые в жертву богу. Масляной тряпицей Сонг протирает каждый патрон до чистоты, тщательно, почти с любовью, а потом с щелчком вставляет его обратно в изогнутый магазин. Я знаю, что поступаю нехорошо, но понимаю, что мне обязательно надо увидеть Сонг и командира Бе Дана в их близости. Я сейчас получаю достоверную информацию, которая мне жизненно необходима. Я сижу как завороженный, взирая в упор на собственную тупость во всей е? глубине и широте. Я наблюдаю за ними, находясь так близко, что чувствую запах их пота, опасаясь, что меня выдаст мое дыхание. Командир Бе Дан собирает свой автомат, ч?тко, по разделениям, ни на такт не сбиваясь с ритма. Он враг моего правительства, но для меня он хороший человек, реальный профи, азитский хряк с драной жопой и на рисовой заправке. Бывает так, что взаимное уважение между людьми, которые дерутся со смертью с противоположных сторон заграждений, становится выше всяких там знам?н. Чтобы убить человека, настолько преданного делу, как командир Бе Дан, нужен человек, который своему делу предан никак не меньше. А люди, преданные своему делу -- такая редкость, что бессмертие командиру Бе Дану практически гарантировано. Командир Бе Дан одобрительно кивает, спуская курок незаряженного автомата. Он протягивает здоровую руку. Сонг наклоняется, целует е? и засувениривает ему полностью набитый изогнутый магазин, тяж?лый от тридцати золотистых пуль, которые понадобятся ему, чтобы сражаться с Ч?рными Винтовками. Командир молча принимает магазин и вставляет его в автомат, потом досылает патрон в патронник. Он прислоняет заряженный автомат к ближайшей стене хижины, куда легче всего дотянуться. Я прикрываю дверцу и сижу в темноте. Мне слышно, как они сейчас вместе. Они снова занимаются любовью, на этот раз почти молча. Оргазм Сонг похож на стон от боли, а потом еще несколько минут она всхлипывает, а командир шепчет, и голос его готов задрожать: "Гм... Гм..." * * * Я высиживаю в тоннеле час, дожидаясь, пока Сонг с командиром не заснут безмятежным сном. Когда я выглядываю из-за дверцы, лунный свет, который попадает в дом через окна без ст?кол и ставней, оказывается таким ярким, что я вижу, как они держат друг друга за руки во сне. Я проползаю по ч?рному тоннелю двадцать ярдов, нащупывая путь в полной темноте. Я шагаю вдоль берега реки. В лунном свете речные воды отсвечивают чернотой и золотом. Слушаю, как соревнуются сверчки в турнире по сверчанию. Лягушки шлепаются в воду, когда я прохожу мимо. Ночной воздух влажен и чист, он сладок от благоухания ночных лотосов. Я сижу на песке в темноте, рядом со стиральным камнем, и в голове моей мечты об Алабаме, мечты о побеге. Когда б не раненая эта нога... * * * Засыпая, я думаю о том, что надо бы украсть какое-нибудь оружие, немного еды и выдвинуться беглым шагом в джунгли как толстозадая птица, на пару с комендор-сержантом Герхаймом, моим бывшим инструктором, который станет для меня единственным попутчиком на долгом пути домой. Ганни Герхайм будет идти рядом, напоминая: "Всего-то навсего, рядовой, сделай один шаг. Всего один шаг. Всего один шаг за раз. Кто угодно может сделать один шаг, рядовой Джокер. Даже ты". Этой ночью мне снова снятся сны про наконечники от стрел. Когда я был маленьким, то частенько бродил по алабамским холмам, покрытым красной глиной, собирая кремневые наконечники от стрел, остроги из обсидиана, топоры из серого камня. Иногда мне попадались бусы из зап?кшейся глины и обломки разбитых горшков. Я просыпаюсь от петушиного крика. До рассвета ещ? далеко. Маленький рыжевато-золотой петушок Дровосека снова обманулся из-за поддельного рассвета. Осветительные ракеты вспыхнули на горизонте, и петушок решил, что это сигнал для него, и можно оторваться от души. Странно, но петухи у коммунистов кричат так же, как их американские собратья. На какой-то долгий миг мне показалось, что я снова в Мире, снова в Родном Городе в США. Луна красная. Луна вовсю полыхает пламенем из-за ч?рной тучи. Силуэты кокосовых пальм резко очерчены на фоне красного неба как связки колыхающихся ч?рных лезвий. Лягушки повышают громкость своего ора ещ? на одно деление. По берегу пробегает собака, гавкая на текущую речную воду. Собака ч?рно-белая, наполовину призрак, наполовину тень. Я думаю о сво?м отце, как он вечно работает, вечно собирает урожаи, но никак не может заработать ни доллара сверх того, что уйд?т на пропитание в следующем месяце, и доволен просто тем, что жив-здоров, и может честно делать сво? дело. Я думаю о матери. Каждый раз, когда я думаю о матери, она представляется мне в одном из неизменных своих платьев из материи для мешков под муку, что всегда носила, когда я был маленьким, и каждый раз она или ужин готовит, или консервы заготавливает. Я думаю о том, что очень соскучился по своей малышке-сестре, по Колоску, самое большое удовольствие в жизни у которой -- опускать соленые орешки арахиса в "RC Cola" и глядеть, как они шипят. Я думаю о Бабуле, своей бабушке, которая всегда полна энергии и доброго юмора. Вот прям сейчас она, наверное, рыбачит в реке Ч?рный Воин, закатав линялые брюки цвета хаки выше костлявых коричневых колен, и бродит взад-впер?д с бамбуковым удилищем, и в карманах е? рубашки извиваются красные червяки. Я вижу, как она подцепляет на крючок желтого сома, борется с ним, а потом вытаскивает из воды. Я вижу, как сом бь?тся на конце лески, брюхо у него белое, и он влажно блестит на солнце. Где-то далеко трещат очереди из стрелкового оружия, в ответ бухают снаряды и летят в замедленном изображении неоновые точки. Вражеская артиллерия открывает огонь. Металлические снаряды вспарывают небо, сталкиваются со зв?здами и отскакивают от луны. Стофунтовый артиллерийский снаряд плыв?т по воздуху, вздыхает и шумно вгрызается в скалистый хребет, где тупорылые хряки, зам?рзшие и промокшие, запрятались в грязный блиндажик на не представляющем важности участке полузабытой базы огневой поддержки. Хряки перебинтованными руками поедают холодный сухпай, мурлыча рок-н-ролльные песенки. В адрес артиллерийских снарядов, разрывающихся повсюду вокруг них, они отпускают: "Раз из пушки не попали, то из жопы обосрали". А когда прилетает "Пых -- Дракон Волшебный", привозя сорок тысяч патронов счастья, и выливает дожд?м красную смерть на их врагов, довольные хряки понимающе кивают друг другу и говорят: "Спуки сво? дело знает". Иногда мне снятся кошмарные сны. Я вижу Папу Д. А., Грома, Донлона и Скотомудилу, и всех прочих, все эти уверенные молодые лица. Я вижу всех своих друзей м?ртвыми, лежащими ничком в грязи в каком-то мрачном районе десантирования. Красные пули пляшут над горизонтом, и я слышу мрачную музыку бешеной смерти, громыхает, громыхает, но вс? не в такт. Я напрягаю мозги, пока не начинает болеть голова. Пытаюсь составить список всех вещей в моей комнате в Алабаме. Пытаюсь перечислять названия и авторов всех своих книг. Совершая воображаемые прогулки по Алабаме, я вижу леса и ручьи. Вижу свежевспаханные хлопковые поля, в которых полно янковских пушечных ядер и костей индейцев племени чероки, и вспоминаю каждый найденный мной наконечник стрелы, какой он формы, цвета, и что был за день, когда я его наш?л. Я вспоминаю, как разыскивал наконечники стрел после дождя на соседском свежевспаханном кукурузном поле. Однажды я наш?л безупречный индейский наконечник из голубого кремня, который лежал в нескольких дюймах от круглой пули, выпущенной из конфедератского мушкета. На нашей собственной ферме я находил только вражеские пули. Когда мы распахивали наши поля, то вытащили из земли столько боеприпасов федеральных войск, что Бабуля использовала янковские пули Минье в качестве грузил, когда ходила рыбачить на сома. Я сижу, уставившись взглядом поверх черных вод реки и слушаю, как теч?т вода, а ночь вс? тянется и тянется без конца, а я думаю о сомах и о том, что у сомов есть усы, и что они похожи на Фу Манчу. * * * Дн?м я работаю на лууданном заводе. Проведя бессонную ночь на берегу реки, я до сих пор какой-то весь разбитый, кашляю, и из носа теч?т. А день такой тихий и безмятежный. Воздух чист, и солнце как золотая монета. Доносятся запахи костра и риса из котлов. Слышу как играют дети неподал?ку, носятся стайкой оборванцев по дамбе, смеются, запускают длинного голубого воздушного змея в виде дракона. Боеболка играет с деревенскими детишками. Несколько месяцев после победного сражения у нунговской боевой крепости Боеболка был как зомби-кататоник. Когда же он вышел наконец из этого состояния, то как человек стал намного лучше, и перестал быть таким говнюком, каким был раньше. Он больше не хочет побивать шакалов империализма во славу социализма. А хочет всего лишь снова стать ребеночком. А детишки в Хоабини совсем не против. Детишки Боеболку обожают, потому что он любит посмеяться, повеселиться, и такой большой, что может катать их на спине. Большинство селян -- за околицей, на рисовых чеках. Близится к завершению уборочная страда. Мы сидим на открытом воздухе под навесом из блестящих пальмовых листов на бамбуковых шестах, рассевшись по-турецки на тростниковых циновках, и лица наши в тигровом камуфляже от клиньев солнечного света. Во время работы мы по?м, сооружая из американского мусора средства для ведения войны, производя оружие луудан для Народной Армии. Мы сидим в одну шеренгу. Перед каждым работником кучка деталей. По мере того как каждая луудан переходит из рук в руки по живому конвейеру, каждый присоединяет к ней деталь из своей кучки. У мальчишки справа от меня "заячья губа", и он любит улыбаться. У него на лице постоянно одно и то же счастливое, кайфующее выражение, каждый день так, и кажется, что он или недоумок, или опиум ложками ест. Перед мальчишкой кучка красных металлических банок из-под "Кока-Колы", которые деревенские детишки насобирали на американских помойках. Мальчишка подцепляет зубилом банку из кучки. Зубилом он переворачивает банку на попа -- впечатляющий трюк. Он плотно прижимает зубило к центру донышка банки и наносит по зубилу точный удар молотком с квадратной головкой, пробивая в банке дырку. Подцепив банку из-под "Колы" зубилом, словно большим пальцем, он швыряет е? в мою кучку, хватает очередную банку из своей, тренированным движением ставит ее вверх дном, и его молоток опускается снова. Работа ид?т в ч?тком ритме. Во время работы мы по?м: "Ид?м мы впер?д, чтобы Юг освободить, Развалить тюрьмы, вымести прочь агрессоров, За независимость и свободу, Возвращая еду и кров, Возвращая красу весны..." Я поднимаю проткнутую банку от коки. Вставляю в отверстие в донышке банки бамбуковую рукоятку дюйма четыре длиной. Перекидываю банку нетерпеливому Джонни-Би-Кулу, который постоянно опережает меня на один такт в ритмическом рисунке производственной линии. Ловкие пальцы Джонни-Би-Кула вставляют в полую бамбуковую рукоятку свернутую в спираль беч?вку. Беч?вка прикрепляется к вытяжному кольцу из плет?ного телефонного провода. Прежде чем передать луудан Метелочнице, Джонни-Би-Кул натягивает колпачок из обработанной молотком жести на донышко бамбуковой рукоятки. Метелочница вставляет кусачки в маленькое отверстие для питья на крышке банки, и прорезает крышку, отгибая два лоскутка тонкого металла. Сонг забирает у Метелочницы банку и вставляет в не? короткий металлический цилиндр, отпиленный ножовкой от куска водопроводной трубы. Внутри короткого отрезка трубы находится простое воспламеняющее устройство, в котором искра возникает за сч?т трения. Сонг аккуратно привязывает конец вер?вочки, проходящей через бамбуковую рукоятку, к воспламеняющему устройству. Позади Сонг -- тощий беззубый старикан маленького роста. Он сидит с ножовкой в руке на американском гаубичном снаряде без взрывателя. Он удерживает снаряд ногами, распиливая его ножовкой как металлическое бревно. Попилив минуту или около того, он поливает снаряд водой из пластиковой бутылки из-под "Пепси". Когда же он снова начинает пилить, то мокрый снаряд выскальзывает, и низкорослый старикан кряхтит, борется со снарядом, и в конце концов соскальзывает и падает на землю, как наездник на родео. Конвейер разражается хохотом. Сонг говорит: "Бомба ожила!", и все опять смеются. Тощий маленький ездок на снарядах подкрадывается к своей жертве. Он снова запрыгивает в седло. Под визг и скрежет его ножовки разлетаются металлические опилки. Верхняя часть снаряда отваливается -- старикан сн?с большое яйцо в медной скорлупе. Вот только яйцо уже лопнуло, а бронзовых птенцов в н?м не оказалось. Вместо них скорлупа заполнена старым светло-ж?лтым сыром, коричневым снаружи и желтовато-белым внутри. Беззубый старикан быстро опустошает снаряд, выковыривая тол ножом для разделки рыбы. Сонг осторожно заполняет отрезок водопроводной трубы белыми воскообразными стружками, потом переда?т банку полнощ?кой двенадцатилетней девчушке в красной футболке. Роясь в горке материалов, натасканных деревенскими детишками поменьше, девчушка набивает банку из-под коки осколками стекла, гвоздями, металлическими обрезками, деталями от двигателя грузовика, ржавыми осколками, скрепками, кнопками и прочими острыми и смертоносными штуками. В конце сборочной линии над древесным костром в ч?рном чугунном горшке кипит налитый доверху гудрон. Запах от него как от горячей дороги. Когда его помешивают, на поверхности лопаются пузырьки. Орудуя тыквенным черпаком, полным горячего гудрона, старуха в залатанном свитере с надписью "UCLA Bruins", заливает верхушку банки из-под коки, потом ставит банку верх дном и заделывает зазоры в отверстии вокруг бамбуковой рукоятки. Она похожа на волонт?ршу из торговой палаты, окунающей в сахар яблочные цукаты на окружной ярмарке. Она клад?т готовую самодельную гранату на бок, чтобы остыла. Перед самым обедом детишки собирают гранаты и уносят их в маленьких плет?ных корзинках, где они лежат на соломенной подстилке как пасхальные яйца. Детишки спешат разнести боевые луудан по бойцам чиенси на замаскированных оборонительных позициях вокруг деревни. В полдень, когда солнце палит немилосердно, прибывает обед на хребте фыркающего ч?рного буйвола, которого приводит восьмилетняя девчонка. Девчонка управляет массивным монстром, тащит его за собой, сомкнув пальцы на тяжелом латунном кольце, продетом через нос буйвола. Когда буйвол мешкает или сбивается с курса, погонщица карликового роста резко шл?пает животное ладошкой по носу. Когда мы начинаем разбирать обеденные узелки из двух огромных глиняных горшков, висящих на буйволе по бокам, ко мне подходит Боеболка, здоровается и улыбается. Теперь-то я ему полюбился -- наверное, потому что я единственный взрослый человек в деревне, который находит время, чтобы поиграть в игры с ним и детишками. Мы переда?м по цепочке маленькие деревянные плошки и жд?м своей очереди получить порцию горячего риса, который раскладывают жестяной кружкой. Снаряд разрывается на палубе в миле от деревни. Мы не обращаем внимания. Обычный недол?т. Просто бравые пушкари играют в свои дурацкие игры. Т?мно-серые клубы дыма взметаются над лесом в двух сотнях ярдов к востоку отсюда, затем доносятся приглуш?нные разрывы. Это заградительный и беспокоящий огонь. Американцы и солдаты их марионеточной армии выпускают снаряды наобум по районам, в которых по донесениям разведки отмечены передвижения войск. Очередная дурость Длинноносых, ни вреда от них, ни толку, разве что неразорвавшихся снарядов прибавится, чтоб оружие луудан делать, да Товарища Ящерицу подразнят. Падают снаряды. И снова падают снаряды. На соседнем овощном поле появляется Дровосек. Он щурится, прикрывает глаза от солнца мозолистой рукой. Он отда?т приказ, и сразу же женщины и мужчины в поле бросают свои сельскохозяйственные орудия и вытаскивают тюки из ч?рного полиэтилена из-под воды. В полиэтиленовых тюках -- оружие. В деревне кто-то колотит штыком по снарядной гильзе. На гранатном заводе женщины собирают миски с недоеденным рисом и вываливают рис обратно в глиняные горшки. Командир Бе Дан и Бодой Бакси ди-ди по дамбе. Дровосек с командиром Бе Даном неслышно, но оживл?нно совещаются, и на этот раз их совещание не завершается яростным конфликтом мнений. Глядя на то, как серые клубы дыма с буханьем возникают в лесной гуще, мы рассуждаем о том, что время от времени марионетки-арвины любят разразиться парой-тройкой снарядов без каких-либо особых причин -- разве что потому, что занервничали, а шум поднимает боевой дух. Однако эти снаряды явно выпускаются без намерения что-либо поражать, будь это хоть призрачные батальоны Вьетконга, это и не пристрелочные выстрелы. Все снаряды бьют в одну и ту же точку, плотно, не по площади. Люди гибнут при стрельбе по площадям, а при плотной стрельбе опасность поражения невинных прохожих сводится до минимума. Генерал Клыкастый Кот -- продажный чиновник, конечно, но дела вед?т честно. Генерал Клыкастый Кот палит из своих ржавых старых пушек, выполняя условия контракта с Дровосеком. Летящие сюда снаряды -- предупреждение. Командир Бе Дан, Дровосек и Бодой Бакси разбегаются по дамбам в разных направлениях. Сонг куда-то пропала. -- Трук Тханг! -- вопит беззубый старикан, что пилит снаряды. -- Трук Тханг! Трук Тханг! И он не ошибается. В небе полным-полно вертолетов. Саранча-убийца летит, вооружены до зубов, ганшипы и транспортные вертол?ты, которые жужжат высоко в небе, не торопясь, выжидая, когда стихнет огневой вал артиллерии. Можно не сомневаться -- командиры рот сейчас выкрикивают в трубки раций всякие неприличные слова, спрашивая, что за тупорылый сучонок открыл огонь на десять минут раньше времени, и что за тупорылый сучонок продолжает палить лишние десять минут. Все бегут кто куда. Деревенский гонг бумкает, басовито резонируя, оповещая всех о нападении. Я не двигаюсь с места. Джонни-Би-Кул машет на прощанье и уносится прочь, чтобы позаботиться о своем буйволе. Моя нога вс? ещ? плоховато действует из-за ранения, которое я получил на боевом задании. Топать я ещ? могу, но вот когда приходится бежать, я перемещаюсь неуклюже, медленно и неловко. Укрытий на чеках нет. Мне совсем не хочется, чтобы ганшипы застали меня на открытом месте. Пос