спросил он. - Почему два?
     - У тебя странный вид, - сказал ему О'Рурки.
     - А девчонка?
     - Я закрыл ее на ключ, - ответил Кэллинен.
     Он  сел,  поставил винтовку между ног, машинально  протянул руку,  взял
бутылку  виски и хлебнул  как следует, после чего хлебнул еще раз, почти как
следует.
     - Какие два мерзавца? - спросил он снова и огляделся.
     Восходило солнце. Как быстро пролетела ночь.  И по-прежнему эта тишина,
эта  британская   невозмутимость.   Черт  побери   этих  англичан,   которые
размусоливают наше восстание своими скрытыми лицемерными подвохами!
     Кэллинен чувствовал,  как где-то  в верхней части легких  или в  нижней
части трахеи, короче, в зобу спирало от страха дыхание.
     Он  огляделся, заметил Гэллегера и Кэффри, дремавших около груды пустых
пивных бутылок и искореженных консервных банок.
     - Эти? - прошептал он.
     - Нет, - ответил Маккормик.
     - Почему ты покинул пост у двери англичанки? - спросил О'Рурки.
     - Я же сказал, что закрыл ее на ключ, - раздраженно ответил Кэллинен. -
Так что за два мерзавца? - спросил он снова. - Что за два мерзавца?
     -  Мне кажется,  что  ты  получил  приказ  сторожить девушку, -  сказал
О'Рурки.
     Кэллинен  чуть  не  поправил  его:  "Она уже  не девушка".  Но  вовремя
удержался.
     - Может быть, хватит ей сидеть взаперти? - сказал Маккормик.
     - А если она будет подавать сигналы через окно? - заметил О'Рурки.
     - Да закрыть ее там, где она была сначала, - проворчал Кэффри.
     - Ладно, - сказал Кэллинен, - я пошел назад.
     - На одного  человека меньше, -  сказал Маккормик. - А здесь нам  нужны
будут все.
     - Пускай останется здесь, рядом с нами, - сказал Гэллегер.  - Будем все
за ней присматривать.
     - А это идея, - сказал Маккормик.
     Кэллинен   очень   быстро   отреагировал   (это  даже   нельзя  назвать
"отреагировал", так быстро это произошло): не дожидаясь реплики О'Рурки,  он
помчался за Герти. На пороге все же остановился и спросил:
     - Что за два мерзавца?
     Ответа он не услышал.

        ГЛАВА XXXIV
     У Кэллинена не  было полной уверенности в том, что один из мерзавцев не
он сам. Но кто же другой? Кто же это  и что  же он мог такое сотворить? Нет,
про  него,  Кэллинена,  они  ничего  не  могли  знать.  Правда,  кто-то  мог
подслушивать под  дверью. Если  так, то Маккормик разорался бы не  на шутку.
Поскольку -  если уж говорить о корректности -  то, что сделал он, Кэллинен,
было действительно некорректно. Хотя в этом была не только его вина.
     Подойдя к  двери,  он  вынул  из кармана ключ, но рука дрожала, и  ключ
заплясал вокруг скважины. У теряющего терпение  Кэллинена пересохло во  рту.
Он прислонил винтовку к стене, нащупав левой  рукой отверстие, всунул в него
ключ  и  повернул  ручку.  Толкнул дверь,  та  медленно открылась.  О  своей
винтовке он сразу же забыл.
     Солнце уже  взошло, но  все еще пряталось  за  крышами. Сочился  слабый
серорассеянный свет. Летели облака. Медленно краснели мансардами дома вокруг
Тринити-колледжа. Герти, согнув ноги, лежала на столе, на котором ее оставил
Кэллинен,  и  вроде бы  спала. Оправленная  юбка  была опущена  ниже  колен.
Коротко  остриженные  волосы лохматились  отчасти на лбу, отчасти  на  сукне
стола.
     Кэллинен приближался хоть  и бесшумно,  но  -  и явно сознательно -  не
совсем  беззвучно.  Девушка  не  шевелилась.  Она  дышала  медленно,  ровно.
Кэллинен остановился, склонился над ней. Ее глаза были широко открыты.
     - Герти, - прошептал он.
     Она посмотрела на него. Инсургент не смог ничего прочесть в ее глазах.
     - Герти, - прошептал он снова.
     Она продолжала на него смотреть. Инсургент  не мог ничего прочесть в ее
глазах. Она не шевелилась. Он протянул к ней свои большие руки  и взял ее за
талию. Потом медленно передвинул руки к ее груди. Он так и знал: корсета она
не  носила. Эта  особенность, в  дополнение к ее  необычно короткой стрижке,
очень сильно смутила Кэллинена. Он  почувствовал  у нее  под мышками полоски
бюстгальтера:  эта  бельевая деталь  сконфузила  его  окончательно. Все  эти
женские штучки показались ему чарующими и подозрительными одновременно. Так,
значит, это и есть последняя мода, но как простая барышня с дублинской почты
умудрялась  следить  за  модой  в  разгар  военных  событий?  Ведь  все  это
зарождается где-то в Лондоне, может быть даже в Париже.
     - И о чем же ты задумался? - прошептала внезапно Герти.
     Она  улыбалась ему  ласково,  немного насмешливо.  Застигнутый врасплох
Кэллинен  отдернул руки  и отпрянул, но Герти  удержала его,  сжав коленями,
затем, скрестив ноги, притянула его к себе.
     - Возьми меня, - прошептала она.
     И добавила:
     - Продолжительно.

        ГЛАВА XXXV
     - Значит, - сказал Кэллехер,  - Маккормик разозлился?  Как будто сейчас
время думать о таких вещах.
     Диллон задумчиво  чистил  ногти,  Кэллехер  поглаживал  свой  "максим".
Восходящее солнце заиграло на металлическом дуле.
     -  Все   по-прежнему  тихо,  -  заметил  Кэллехер.  -   Интересно,   мы
когда-нибудь начнем воевать?
     Диллон пожал плечами:
     - Нам крышка.
     И добавил:
     - Они дождутся, пока мы здесь раскиснем, а потом начнут размазывать нас
по стенкам.
     И подытожил:
     - Нам крышка.
     Затем, сменив тему, заявил:
     - Маккормик явно переборщил.
     - Насчет чего? - спросил Кэллехер.
     - Насчет нас двоих.
     - Он нас в чем-то подозревает.
     - Как будто это его касается! Занимался бы девчонкой и оставил бы нас в
покое. Но он, видишь ли, не решается, ну  и вот, и пытается думать  о чем-то
другом.
     - Гэллегера так и трясло от нетерпения.
     Диллон пожал плечами.
     - Дурачок. Ничего они не сделают этой девчонке, они все такие кавалеры,
ну, может  быть,  за  исключением  твоего  Гэллегера.  Но  остальные ему  не
позволят. Конечно, это их изводит, но они ни  за что не  осмелятся. У них  в
руках она останется целой и невинной.
     - В наших руках она бы чувствовала себя еще целее.
     Диллон снова пожал плечами.
     - Скорее  бы уж  начали  воевать, - вздохнул он, - хотя на самом деле я
это  дело не очень люблю.  Видно, я действительно люблю свою Ирландию, чтобы
заниматься подобными вещами. Да, скорее бы началось.
     Он  встал и обнял  своего товарища.  Кэллехер  оторвался  от созерцания
своего пулемета, на секунду полуобернулся и улыбнулся.





        ГЛАВА XXXVI
     По радио  передали  сообщение командору  Картрайту.  "Яростный"  должен
будет встать  перед Рингз Энд.  Британская  атака начнется  в семь  часов. В
десять  часов  очередное  сообщение   укажет  "Яростному"  все  еще  занятые
мятежниками стратегические объекты, которые ему следует обстрелять.
     - Если они  к этому времени останутся, -  заметил Маунткэттен, которому
Картрайт передал приказ.
     -  Все  скоро  закончится.  Мы побережем  снаряды  для подводных  лодок
гуннов.
     - Хотелось бы верить, - сказал Маунткэттен.

        ГЛАВА XXXVII
     - Что он там копается? - проворчал Маккормик. - Его все нет и нет.
     - А может, он ее трухает, - сказал окончательно проснувшийся Кэффри.
     - Ты хочешь сказать, что он ее трахает, - прокомментировал Гэллегер.
     Он громогласно хохотнул, хлопнув себя по коленке.
     - Заткнитесь, - сказал О'Рурки. - Подонки.
     - О! О! - отозвался Кэффри. - Ревнуешь?
     -  Кэллинен на такое не способен, -  сказал Маккормик. - Да и ничего не
слышно. Если бы у него возникли недобрые намерения, она бы закричала.
     - А может, она и сама  не прочь.  Представь, что она сама предложила! -
сказал Кэффри Гэллегеру.
     Они оба засмеялись.
     О'Рурки встал.
     - Подонки. Подонки. Заткните свои похабные глотки.
     - Можно подумать, медики не похабничают. Ханжа.  Ты, видно, этой  ночью
перемолился Святому Иосифу.
     -  Хватит! - внезапно завопил Маккормик. - Мы здесь не для  того, чтобы
препираться. Не  забывайте,  что мы  здесь  для  того,  чтобы  сражаться  за
независимость нашей страны и умереть без всякого сомнения.
     - А в это время, -  заметил  Кэффри, - Кэллинен не иначе как  вставляет
англичаночке за милую душу. Послушайте.
     Они замолчали  и услышали серию коротких мяуканий, которые мало-по-малу
перешли в длинные стенания, прерываемые неравными паузами.
     - Действительно, - прошептал Гэллегер.
     О'Рурки побледнел до позеленения.
     Вмешался Маккормик:
     - Да ладно вам, это кошка.
     О'Рурки, не желая расставаться с иллюзиями, поддержал:
     - Конечно же это кошка.
     Гэллегер, по-идиотски улыбаясь, повторил:
     - Ну да. Кошка. Или кот.
     Кэффри усмехнулся:
     - А девчонка  небось дергает его за  кончик... хвоста. Бедное животное.
Пойду посмотрю.
     Он вышел  из  комнаты. Раздалась  целая  серия  учащенных пронзительных
стонов; воцарилась тишина,  настороженная и поражающая. В эту минуту  Кэффри
подходил к двери. Винтовка  Кэллинена одиноко стояла на посту. Кэффри вошел.
Все уже закончилось. Кэллинен застегивал дрожащими пальцами штаны. Герти уже
встала; она чуть ли не  сияла от удовольствия. Пленница вызывающе посмотрела
на Кэффри. Кэффри нашел ее красивой.
     Но не нашел, что сказать.
     Через несколько секунд  - после приведения себя  в  порядок  - Кэллинен
спросил у него без малейшего намека на приветливость:
     - Ну?
     Кэффри ответил:
     - Ну?
     Герти  с  интересом  следила  за  разговором.  Кэллинен возобновил  его
довольно уместной репликой:
     - Ну?
     Кэффри по-прежнему не находил слов.
     - Ну?
     Кэллинен, чувствуя себя менее уверенно, сказал:
     - Ты ничего не видел.
     - Но было слышно.
     - Я обесчещен, - подавленно прошептал Кэллинен.
     - Они думают, что это кошка. Ты скажешь, что это была кошка.
     - А ты подтвердишь?
     Кэффри очень внимательно оглядел Герти. Она еще не успела отдышаться.
     - Конечно же это была кошка.
     Кэллинен  вынул  из кармана  свой красивый  зеленый платок,  украшенный
золотыми арфами, и вытер лицо.
     - Смотри, - сказал Кэффри, - а у тебя из носа кровь идет.

        ГЛАВА XXXVIII
     - А вот и они, - сказал Гэллегер.
     О'Рурки не  обернулся. В комнату  в  сопровождении  Кэллинена  и Кэффри
вошла Герти.
     - Это была действительно кошка, - сказал Кэффри.
     - Черт возьми! - воскликнул Гэллегер. - Вот они! Вот они!
     Маккормик подбежал к одной из бойниц.
     -  Мадемуазель, - сказал  утихомирившийся О'Рурки,  - мы вам объясняли,
что ваше присутствие здесь подозрительно.
     - Они струячат по мосту, - крикнул Гэллегер.
     - Гады! Откуда их столько?! - отозвался Маккормик.
     -   Мы  приняли   решение  держать  вас  под   постоянным  коллективным
наблюдением, - продолжал О'Рурки.
     - Стрелять будем? - спросил Гэллегер.
     Пулеметы, установленные британцами  на деревянных  штабелях, затрещали.
Свинцовые струи ударили по фасаду почты.  На первом этаже застрочил в  ответ
Кэллехер.  Кэффри  и  Кэллинен  побежали  и  встали рядом  с  Маккормиком  и
Гэллегером, стреляющими из бойниц.
     - Спрячьтесь под столом, - приказал О'Рурки, - и не шевелитесь.
     Герти послушно спряталась.
     О'Рурки запер  дверь  и  сунул ключ  в  карман.  Затем присоединился  к
товарищам.
     Похоже, британцы решили  покончить с почтой. Они валили со всех сторон.
Они,  судя по всему, держали  в  своих руках  О'Коннел-стрит.  Мятежникам  с
набережной Эден было видно, как по улице в сторону  моста Митэл вели колонну
пленников с поднятыми вверх руками.
     - Плохо дело, - сказал Кэффри.
     - Это  наши товарищи из Центрального комитета, - заметил Маккормик. - Я
вижу Тэдди Лэнарка и Шона Дромгура.
     - Телефон, - подсказал ему О'Рурки.
     Покинув свое место, Маккормик направился к столу директора сэра Теодора
Дюрана,  ныне  покойника. Он  увидел забившуюся под стол и  зажмурившуюся от
страха Герти. Стараясь  не наступить на девушку,  он сел  в кресло, закрутил
вертушку  и  снял  трубку.  Не  опуская  трубки,  пользуясь  затишьем  между
выстрелами - в эту минуту почему-то сильно запахло порохом, - он сказал:
     - Никто не отвечает.
     Его  соратники  продолжали  щелкать  британцев.  Возможно,  они даже не
услышали вводную реплику командира.
     Не заметили они и того, что сразу после реплики командир вздрогнул. Они
все  так же тщательно  целились и  щелкали;  британцы начинали  постанывать.
Передвижение  по мосту, а равно  как и вдоль набережных  было им по-прежнему
заказано  под  угрозой  потерь,  превышающих  сорок пять  процентов  личного
состава (что по военным меркам еще могло сойти  за отличные показатели, хоть
и с натяжкой). Тем не менее они продолжали отчаянно атаковать.
     - Кто это? - произнес чей-то мужской голос на другом конце провода.
     Маккормик опустил глаза. У него во рту внезапно пересохло.
     - By Jove! - произнес мужской голос. - Отвечайте!
     Легкий электрический разряд прошелся вдоль его позвоночника, пронизывая
со все увеличивающейся частотой спинной мозг.
     Запинаясь, Маккормик ответил:
     - Это Маккормик.
     -  Готов поспорить,  что это еще  один сучий выродок  из  повстанческих
негодяев, - произнес голос.
     Маккормик не  знал куда деться. Обескураживающее (по  отношению к нему)
поведение  Герти,  дополняющее  это  оскорбление,  лишило  его дара  речи  и
пригвоздило к креслу заодно.
     - Что вы, что вы, - пробормотал он.
     - Вы еще не сдались, жалкие папские гунны?
     Маккормик тяжело засопел в трубку.
     - Что с вами такое?
     - Fi... fifi... fifinnegans wake, - промямлил Маккормик.
     - Чего? Чего? Что вы там несете?
     Но  Маккормик   был  уже  не  в  состоянии  отвечать.  Чтобы  заглушить
непроизвольный стон, он изо всех сил кусал телефонную трубку.
     - Вы  издаете  престранные  звуки,  -  заметил  голос  на другом  конце
провода.
     И добавил участливо:
     - А вас случайно не ранили?
     Маккормик не ответил. Эбонит треснул.
     - Ой! - вскрикнул его собеседник. - Что с вами случилось?
     У Маккормика из рук выпала трубка, а изо рта вырвался  протяжный  хрип.
До  него  отчетливо  доносился  далекий  голос,  который,  шипя  и  гнусавя,
предложил:
     - Мы предлагаем вам сдаться, немедленно сдаться.
     Затем кому-то доложил:
     - Не отвечает...
     А после очередной серии выстрелов предположил:
     - Может быть, его убили...
     Прикрыв веки, командир различал О'Рурки, Гэллегера, Кэффри и Кэллинена,
которые  старательно отстреливались. На  него они  не обращали внимания. Еще
сильнее запахло порохом.
     Он опустил глаза и увидел  Герти,  которая, закончив дело и вытерев рот
тыльной стороной ладони, снова забилась под стол.
     Он повесил трубку, встал, ощутив при этом дрожь в коленях, и произнес:
     -  В  той  колонне были  действительно  наши  товарищи из  Центрального
комитета.
     - Мы не сдадимся, - объявил О'Рурки.
     - Конечно нет, - подтвердил Маккормик.
     Слегка пошатываясь, он вернулся к своей винтовке и  с  первого выстрела
уложил британца, который вздумал пройти по мосту О'Коннела.

        ГЛАВА XXXIX
     - Нам крышка, - прошептал Диллон.
     Кэллехер  не  отвечал.  Он  нежно  поглаживал  свой  пулемет,  медленно
остывающий после последней атаки.
     Британцы собирались  с новыми силами  на штурм  почты. Доносились  лишь
далекие и спорадические выстрелы.
     - Ну как ты? - спросил Диллон.
     Кэллехер ответил:
     - Никак.
     Он похлопал пулемет:
     - Мой маленький зверек.
     И добавил:
     - Если не в этот раз, то уж в следующий - точно.
     -  Ну! - воскликнул Диллон. - За  нашу родину  я  совсем не  боюсь. Она
будет существовать вечно, наша Эйр. Как и христианская эра. Я  беспокоюсь за
нас.
     - Да. Только между нами: скоро с этим будет покончено.
     - Ну и как ты?
     - Рано или поздно это должно было случиться.
     Диллон задумался.
     - Может быть, выкрутимся...
     - Нет, - сказал Кэллехер.
     - Нет? Думаешь, нет?
     - Нет. Думаю, нет.
     - Почему?
     - Погибнем все как один.
     - Ты так считаешь?
     - Но не сдадимся.
     Диллон хрустнул пальцами.
     - Корни, какой ты смелый.
     Кэллехер встал и в задумчивости сделал несколько шагов по комнате.
     - Интересно, что же все-таки произошло наверху?
     - Наверху? Они сражались, как и мы.
     - Я имел в виду девчонку.
     - На это мне наплевать,  -  сказал Диллон и, подняв голову, спросил:  -
Так тебя это беспокоит?
     Кэллехер не ответил.
     - Вертихвостка, -  продолжал Диллон. - Как она нас  достала. Наплачемся
еще мы  с ней. Со всеми женщинами так. Уж  поверь мне, я-то их знаю. Ты  еще
слишком молод. А  я за двадцать лет работы их хорошо изучил. Да,  и еще. Мне
будет жалко расставаться со своей работой, конечно не  так, как с тобой. Все
эти костюмы, я так все это любил. И платья, когда мода менялась.  Да что там
мода! А материал: шелк, кружева, гипюр с ирландским стежком...
     Он встал, взял Кэллехера за плечо, прижался к нему.
     - Знаешь, мне будет жалко с тобой расставаться.
     И добавил:
     - А ты на самом деле думаешь о той девице, что наверху?
     Кэллехер высвободился  из объятий  Диллона, не  резко, но решительно. И
молча. После чего они услышали добродушный голос Гэллегера:
     - Ну что, цыпочки, отношения выясняете? Каков ревнивец!
     - Я этого все-таки не понимаю, - добавил Кэллинен.
     - А вашего мнения никто не спрашивает, - ответил Диллон.
     -  Ну!  -  ввернул  Гэллегер. - В нашей  ситуации приходится  мириться.
Ничего не поделаешь.
     -  Мы пришли за ящиком с патронами и несколькими ящиками виски. Там еще
осталось? - спросил Кэллинен.
     - Да, - ответил Кэллехер.
     - Как настроение? - спросил Кэллинен. - Боевое?
     - Нам крышка, нет?
     Это уже спросил Диллон.
     -  Погибнем  все  до  одного,  -  объявил  Гэллегер с  такой  радостной
легкостью, что у портного стало тяжело на сердце.
     - Что  такое,  Мэт? - спросил у  него  Кэллинен.  -  Ты же не струсишь,
правда?
     - Вот еще.
     Гэллегер и Кэллинен обменялись взглядами,  пожали плечами и отправились
на импровизированный склад.
     - Все-таки  здорово, что  мы  зафигачили  трупняки  в  воду,  -  сказал
Гэллегер. - С той  самой минуты я себя  чувствую так легко; никаких душевных
заморочек.
     -  Внимание!  -  воскликнул  Кэллехер,  который   не  отрывал  глаз  от
амбразуры.
     Остальные сразу же заткнулись - тюкнулись на дно хрустальной, до звона,
тишины.
     - Вон  они! -  продолжал  Кэллехер.  -  С белым  флагом. А  сзади  идет
офицер...
     - Значит, британцы намерены сдаться? - спросил Гэллегер.

        ГЛАВА XL
     Маунткэттен застал Картрайта склоненным над депешами.
     - Все складывается как  нельзя  лучше, - сказал  командор.  - По-моему,
восстание захлебнулось. Все  объекты, захваченные  мятежниками, освобождены.
Все или почти все. Я сейчас как раз делаю сверку. Мне  кажется, что все. Фор
Кортс, вокзал на  Амьен-стрит,  Главпочтамт, вокзал Вестланд Роу,  гостиница
"Грэшем", хирургический  колледж, пивная "Гиннес", вокзал на  Харкурт-стрит,
гостиница "Шелбурн" - все это мы заняли. Что  остается?  Дом моряков? Занят,
согласно  телеграмме 303-В-71.  Бани на Таунсенд-стрит?  (Надо же!)  Заняты,
согласно телеграмме 727-g-43.  И  так далее. И так далее.  Генерал  Максвелл
славно потрудился и разобрался в ситуации энергично, оперативно, решительно,
почти не проявив медлительности, столь характерной для нашей армии.
     - Значит, нам не придется стрелять по ирландцам? Это хорошо. К чему зря
переводить превосходные снаряды, которым не терпится упасть на гуннов?
     - Я знаю вашу точку зрения на этот счет.
     Вошел радист с новой телеграммой.
     - Минуту. Я заканчиваю сверку.
     Он закончил ее.
     - Осталось  лишь  почтовое  отделение  на  набережной  Эден,  -  сказал
Картрайт.
     Он  развернул  телеграмму  и  прочел:  "Приказываю  бросить   якорь   у
О'Коннел-стрит".
     - Придется зря переводить снаряды, - сказал Маунткэттен.
     Командор Картрайт внезапно помрачнел.

        ГЛАВА XLI
     Маккормик и  О'Рурки вернулись. Кэллинен, Гэллегер,  Диллон и Кэллехер,
дождавшись их возвращения, вновь забаррикадировали дверь.
     - Ну? - спросил Диллон.
     -  Конечно  же, они требуют,  чтобы мы  сдались.  Они  говорят,  что мы
остались последними. Восстание подавлено.
     - Ложь, - сказал Гэллегер.
     - Нет, думаю, что это правда.
     - Я думал, что мы ни за что не сдадимся, - сказал Кэллехер.
     - А кто говорит о том, чтобы сдаваться? - сказал Маккормик.
     - Только не я, - сказал Кэллехер.
     - А на каких условиях? - спросил Диллон.
     - Ни на каких.
     - Значит, они нас расстреляют?
     - Если им вздумается.
     - За кого они нас принимают? - сказал Гэллегер.
     Все задумались над этим  вопросом, отчего на некоторое время воцарилась
тишина.
     -  А как  же англичанка?  - спросил вдруг Кэллехер.  - В  любом  случае
придется от нее избавиться.
     -  В  любом  случае,  -  заметил  Ларри  О'Рурки,  -  если  нас  начнут
размазывать по  стенкам  прямо здесь, мы не  можем  втянуть  ее  в  подобную
переделку.
     - А почему бы и нет? - спросил Кэллехер.
     - Как она нас достала, - сказал Гэллегер. - Выдадим ее им.
     - Я придерживаюсь такого же мнения, - сказал Маккормик.
     - Вы командир, - сказал Мэт Диллон. - Значит, выставляем ее за дверь, и
они ее забирают.
     - Есть возражения, - произнес О'Рурки.
     - Какие?
     - Нет, ничего.
     Все посмотрели на О'Рурки.
     - Выкладывай.
     Он замялся.
     -  Так вот,  будет очень  плохо, если  она сможет  что-нибудь  про  нас
рассказать.
     - Какие сведения она может сообщить? Она даже не знает, сколько нас.
     - Мэт, я имел в виду совсем не это.
     - Выкладывай.
     Он покраснел.
     -  Она была  девушкой. Так  вот,  будет плохо,  если  с  ней произойдут
какие-нибудь изменения...
     - Что ты несешь? - спросил Гэллегер. - Ничего не понимаю.
     - Это же так просто, - вмешался Диллон. -  Если вы все по ней прошлись,
то это  плохо  скажется на общем деле. Британцы  будут  вне себя от ярости и
уничтожат всех наших товарищей, попавших в плен.
     - Я был с ней корректен, - сказал Гэллегер.
     - Да и я тоже, - сказал Корни Кэллехер.
     - Да и я тоже, - сказал Крис Кэллинен.
     - Значит,  выставляем  ее  за дверь  и подыхаем  как  герои, -  объявил
Диллон. - Я приведу ее.
     Он сорвался с места и побежал на второй этаж.
     - Маккормик, а ты чего молчишь? - спросил Кэллехер.
     -  Давайте  ее  отпустим,  -  ответил  Маккормик  как-то  рассеянно   и
растянуто.
     - А Кэффри! - вдруг воскликнул Кэллинен. - Он там с ней один на один.
     О'Рурки побледнел.
     - Ах да... Кэффри... Кэффри...
     Так он и хрюкал, этот студент медицинского колледжа. Руки его дрожали.
     Кэллехер хлопнул его по спине:
     - А чего, девчонка она пригожая!
     О'Рурки  попытался  свести  свои  эмоции на нет с  помощью осмысленного
дыхательного упражнения, показанного ему великим  поэтом Йейтсом. В качестве
приложения он прочел три раза Ave Maria.
     - В  странную  переделку попала эта  девчонка,  - продолжал Кэллехер. -
Допустим, мы бы вели  себя нехорошо, не как  безупречные  и приличные герои,
представляешь,  ей бы довелось много чего увидеть.  Увидеть, это  только так
говорится, ну сам понимаешь.
     Лишь  еще  после двукратного Ave  Maria  и  одного  Во славу  Иосифа  в
качестве дополнительного приложения О'Рурки пересилил себя и выговорил:
     - Есть такие люди, которые не имеют права говорить о женщинах.
     - Я, по крайней мере, трупы не разделываю, - сказал Кэллехер.
     - Только давайте не говорить об этих ужасах, - воскликнул Гэллегер.
     - Заткнитесь, - сказал Маккормик.
     Они снова замолчали.
     - Британцы, наверное, ждут не дождутся, - елейно заметил Кэллинен.
     Ему не ответили.
     - Джон  Маккормик,  - сказал чуть  погодя  Кэллехер (до  этого  не было
произнесено  ни слова),  - Джон  Маккормик, похоже,  ты чувствуешь себя не в
своей тарелке. Я знаю, что ты не можешь дрейфить. Тогда в чем же дело?
     Ларри О'Рурки посмотрел на Маккормика:
     - И правда, у тебя странный вид.
     Он был рад, что Кэллехер оставил его в покое.
     - Ну странный, - сказал Маккормик. - Ну и что дальше?
     О'Рурки с ужасом посмотрел на командира. Он знал не хуже Кэллехера, что
Маккормик не дрейфит. Из-за чего же так странно перекосило его физиономию? А
из-за того же, из-за чего скривило и его  собственную, о'руркиевскую,  рожу:
все дело в той малышке, что наверху. Он перевел взгляд с Джона на Кэллинена.
Но глаза Криса были безоблачно-чистыми и  небесно-голубыми. Ларри  ужаснулся
еще  раз: он  сам, наверное,  выглядел еще страннее, чем  Маккормик.  А этот
педрила Кэллехер продолжал над ними измываться. Что же все-таки происходило?
И  что  же все-таки произошло? Ларри еще  раз пристально  вгляделся  в  лицо
Кэллинена: оно ничего не выражало. Затем он снова посмотрел  на  Кэллехера и
заметил,  что тот внезапно потерял  интерес к  происходящему. Тут  Маккормик
посмотрел на часы и сказал:
     - У нас осталось не больше двух минут для того, чтобы дать ответ.
     - Для того, чтобы выдворить англичанку, - сказал Гэллегер.
     На лестнице показался Диллон.
     - Ее там нет. Наверное, смылась.

        ГЛАВА XLII
     Британские  полномочные представители удалились и скрылись за штабелями
норвежских  пиломатериалов. Мятежники вновь забаррикадировались. Было  около
полудня.
     - Мы могли бы перекусить, - сказал Гэллегер.
     Диллон и Кэллинен принесли  ящик с консервами и печенье. Все уселись  и
принялись  жевать  в полной тишине,  как люди,  оказавшиеся вдруг  героями и
принимающие  отныне обыденность существования лишь  в ее  самых экстремально
обыденных проявлениях, таких, как утоление жажды и голода, мочеиспускание  и
испражнение,   напрочь  отказываясь  от  полного   игривых  двусмысленностей
словесного самовыражения. Если бы первым заговорил  Маккормик, он сказал бы:
"Что  вы  на меня так смотрите, вы  ведь  даже не  знаете, вы  ведь даже  не
понимаете, что произошло"; О'Рурки сказал бы: "Дева  Мария,  что с ней могло
произойти? Как это глупо, но я, по-моему, влюбился"; Гэллегер сказал бы: "За
час  до смерти  тушенка  кажется  уже  не такой вкусной,  как  неделю назад.
Приходится себя поддерживать для того, чтобы  умереть"; Кэллехер  сказал бы:
"Впервые женщина заинтересовала меня  до такой степени. Ну и хорошо, что она
смылась. Так нам будет  проще стать настоящими героями"; Кэллинен сказал бы:
"Вот настоящие  товарищи.  Они  делают  вид, будто  не знают,  что  со  мной
произошло", но первым заговорил Диллон, который сказал:
     - Они нас перебьют, как крыс.
     -  Как героев, -  возразил  Кэллехер. - Пусть по-крысиному,  но  мы  им
здорово досадили, этим британцам.
     -  Настоящими героями  становятся,  если  вокруг настоящие  товарищи, -
сказал Кэллинен.
     - А рядом вкусная тушенка, - добавил Гэллегер, хлопая себя по ноге.
     - Интересно, куда она могла деться? - прошептал О'Рурки.
     - Загадочно все это, - очень серьезно заключил Маккормик.
     Бутылка виски пошла по кругу.
     - А как же Кэффри? - спросил Гэллегер.
     - Отнеси ему поесть и выпить, - торжественно приказал Маккормик.
     -  Лучше скажи ему, чтобы  спустился, - вмешался О'Рурки. -  В ожидании
последнего  и  решительного  боя  он,  может  быть,  объяснил  бы  нам,  как
англичанка смылась у него из-под носа.
     - А чем он там занимается? - спросил Кэллинен без особого интереса.
     Диллон в шестой раз принялся рассказывать:
     - Он стоял на  посту  у окна  справа от стола, ко мне он не повернулся.
Только сказал: "Англичанка? Не знаю". Я искал в других комнатах. Никого.
     - Это все? - добавил Кэллехер.
     - Может быть, она вернулась в туалет? - подсказал Гэллегер.
     - Как же мы о нем не подумали?! - воскликнул Маккормик.
     Они  вскочили  все разом  (за исключением  Кэллинена, который стоял  на
посту) и встали по стойке "смирно".
     - Не все сразу, - сказал Маккормик и посмотрел на Гэллегера.
     - Есть, командир.
     Гэллегер сделал несколько шагов и остановился.
     - Неловко получается. Как я туда войду?
     -  Постарайся незаметно открыть дверь,  - посоветовал ему Маккормик.  -
Только не стучи, это будет некорректно.
     - Дверь-то мы высадили, - сказал О'Рурки. - И засов выбили.
     - Так что? - неуверенно спросил Гэллегер.
     - Пойду я, - заявил Диллон. - Я женщин не боюсь, в туалете или еще где.
А ты отнесешь Кэффри паек. Ему одному, наверное, там скучно.
     - И сразу же назад, - сказал Маккормик.
     - Я подожду, когда он вернется, - решил Гэллегер.
     Затем он опять о чем-то задумался и выдал еще одно соображение:
     - Может быть, она улизнула через сад Академии?
     - Ты шутишь? - ответил О'Рурки. - Это невозможно.
     - А британцы не могли подойти с той стороны? - спросил Кэллехер.
     - Это невозможно, - повторил О'Рурки.
     - Это почему же? - снова спросил Кэллехер.
     -  Потому что они слишком медлительны.  Они  подойдут с той  стороны не
раньше чем через неделю.
     - Через неделю все будет уже кончено.
     Бутылка виски пошла по второму кругу.
     Появился Диллон.
     - Мне не повезло, - сказал он. - В сортире ее нет.
     Гэллегер стал собирать для Кэффри паек: виски, печенье и тушенка.

        ГЛАВА XLIII
     Когда  "Яростный"  проходил  мимо  товарной станции  Южной  и  Западной
железной дороги, Маунткэттен сказал второму помощнику:
     -  Красивый  город  Дублин:  доки,  газовый  завод,  товарные   поезда,
загрязненная речушка.
     - Вот все это мы как раз обстреливать и не будем.
     - Не  думаю, что почтовое  отделение на набережной Эден представляет из
себя архитектурный шедевр.
     - Странное совпадение: невеста Картрайта служила именно там.
     - Похоже, это его расстраивает.
     - Никто его не заставляет бомбить свою зазнобу.
     - Нет, но он сделает это. Ради короля.
     При упоминании этой особы они встали  по стойке "смирно" и на несколько
секунд  замерли.  Судно,  провожаемое  взглядами  толпящихся  на  набережной
военных, гражданских и путешествующих, высаженных по причине железнодорожной
неисправности, проходило перед вокзалом Северная Стена.

        ГЛАВА XLIV
     Гэллегер открыл ногой дверь. Кэффри повернул голову и сказал ему:
     - Поставь все на стол и проваливай.
     - Хорошо, Сиси, - пролепетал Гэллегер.
     Он поставил все на стол и замер, не в силах отвести взор от Кэффри. Тот
уже  успел забыть о  Гэллегере  и  вернулся  к прерванному  занятию. Занятие
оказалось   распластанной   на  столе  девушкой  с  растрепанными  волосами,
задранной до пупа юбкой и вяло свисающими ногами. Гэллегер перевел взгляд со
своего  озабоченного соотечественника  на  выглядывающую  из-под него  часть
женского тела, а именно длинную белую ляжку, на которой четко вырисовывалась
линия подвязки. Ее обладательницей  могла быть только она, почтовая барышня,
обнаружившаяся столь неожиданно, сколь горизонтально.
     - Ты все еще здесь? - прорычал Кэффри.
     Он был  явно недоволен. Гэллегер вздрогнул.  Он пролепетал: "Нет-нет, я
уже  ухожу" - и попятился назад, не  спуская  глаз  с гладкой  молочной кожи
молодой британки. А другая девчонка, та, которую подстрелили накануне и труп
которой  проплывал  сейчас  где-нибудь около  Сэндимаута,  внезапно  подумал
Гэллегер... Все-таки какие красивые ножки у всех этих девчушек из  почтового
отделения  на  набережной   Эден.  А  эта  подвязка,  тень  которой,  узкая,
подвижная,  казалось,  служила  лишь  для того, чтобы представить эту  плоть
более яркой, более нежной...
     Перед  тем  как  закрыть  дверь,  Гэллегер  попытался  вобрать  в  себя
последним   взглядом  всю   эту  красоту   и  смежил  веки,  чтобы  удержать
изображение.
     - Я мог бы принести что-нибудь поесть и для нее? - робко спросил он.
     Кэффри выругался.
     Гэллегер закрыл дверь.
     На экране  своего внутреннего кинематографа он  продолжал рассматривать
сочные  фосфоресцирующие формы англичанки и  дополняющие  их детали  одежды:
спущенные  чулки,  подвязки, высоко  задранное  платье. Он опять  вспомнил о
девушке, погибшей на тротуаре, и принялся судорожно  молиться, дабы побороть
искушение. Не мог же он уступить соблазну, удовлетворяя  свою глубоко личную
похоть. Он  пришел сюда для того, чтобы  освободить свою  Ирландию, а не для
того, чтобы взбалтывать  свою спинномозговую жидкость. Прочитав двадцать раз
Ave Maria и столько же раз Во славу  Иосифа,  он  почувствовал, как  спадает
мышечно-поясничное напряжение. Только тогда он начал спускаться по лестнице.
     - Странный у тебя видок, - заметил Диллон.
     - Заткнитесь! - яростно прошептал стоящий на посту Кэллинен.
     Его так и трясло от возбуждения.
     - Все! Он уже здесь! Он уже здесь! Королевский флот!

        ГЛАВА XLV
     "Яростный" бросил якорь в  нескольких ярдах от моста О'Коннела, вниз по
течению.  Командор   Картрайт  приказал  подготовить  корабельные  орудия  к
огнеметности, но воспользоваться готовностью явно не  спешил; от  одной этой
мысли  его   коробило.   Не  то   чтобы   он   отказывался  давить   папских
республиканских  мятежников,  но  ведь  это  почтовое отделение,  совершенно
уродливое, грязное и  мрачное по своему функциональному и почти  дорическому
архитектурному  решению,  напоминало  ему  о  привлекательной  личности  его
невесты,  мисс  Герти Гердл, на  которой он  должен был  (и искренне  желал)
жениться в  самое  ближайшее время,  дабы  свершить вместе с  ней  несколько
подозрительную  и  даже  странную в  глазах целомудренного молодого человека
акцию,   чьи  оккультные   перипетии   переводят  девичество  из   состояния
нетронутого в состояние растроганное.
     Картрайт,  стало  быть, проявлял  нерешительность. Матросы  ожидали его
приказаний.  Внезапно  полдюжины из  них растянулись на палубе,  а  еще двое
перевалились  за  борт  и плюхнулись окровавленными  головами  в  Лиффи. Они
забыли  про осторожность.  А Кэллехер  терпеть  больше не  мог; ему  надоело
разглядывать эти беспечные фигурки. Его пулемет работал отменно.

        ГЛАВА XLVI
     Первый снаряд шлепнулся на газон в саду Академии. Он разорвался, осыпав
травой и перегноем античноподобные  гипсовые  статуи, украшенные гигантскими
виноградными листьями из цинка.
     Второй снаряд угодил туда же. Несколько листьев опало.
     Третий накрыл и уничтожил группу британских солдат на Лауер Эбби-стрит.
     Четвертый снес голову Кэффри.





        ГЛАВА XLVII
     Еще  несколько секунд  тело продолжало ритмично  дергаться, совсем  как
туловище самца богомола, верхняя часть  которого сжирается самкой,  а нижняя
по-прежнему упрямо совокупляется.
     При  первом  пушечном  выстреле  Герти закрыла  глаза. Открыв  их  -  а
какой-либо  определенной причины для этого не было,  ну разве что интерес  к
происходящим  вне  ее событиям,  интерес, возникший,  без всякого  сомнения,
сразу  же  после  резкого удовлетворения  желания,  -  и свесив  голову, она
заметила  отсеченную голову Кэффри, которая лежала около ротангового кресла.
Поскольку события  внутри  нее еще происходили, она сразу не поняла,  в  чем
дело. Но  подобие обезглавленного  манекена, по-прежнему  лежащее на ней,  в
конце концов поникло, обмякло и придавило ее. Ударила  сильная  струя крови.
Герти закричала и оттолкнула от себя то, что  осталось от Кэффри. Оставшееся
от  Кэффри  бесцеремонно рухнуло на  паркет,  совсем  как кукла, изувеченная
жестоким ребенком. Герти, уже стоя, с ужасом оценивала создавшуюся ситуацию.
"Одним  меньше",  -  промелькнуло  у  нее  в  голове.  Под довольно  сильным
впечатлением  от  кончины  исковерканного  снарядом  Кэффри  и  в  некотором
замешательстве  она  отступила к  окну,  содрогаясь от посмертных  почестей,
окропленная снаружи, увлажненная внутри.
     Она  была  глубоко  взволнована.   На  первом  этаже  мятежники  упрямо
отстреливались.  Пятый  снаряд  снова  разорвался  в  саду  Академии.  Герти
отвлеклась  от  созерцания расчлененного тела  -  зрелище  поразительное - и
заметила британское военное судно, у которого дымилось больше  из трубы, чем
из  пушек.  Она  поняла, что  это  "Яростный",  и  еле  заметно  улыбнулась:
обращаться к ней за разъяснениями по этому поводу было просто некому. Шестой
снаряд  пробил  крышу соседнего  здания  и  нанес  ему  значительный  ущерб.
Осколки, обломки  кирпичей  разлетались  во  все  стороны.  Герти  чуть-чуть
испугалась.  Отошла от  окна, перешагнула  через труп, вышла  из  комнаты  и
очутилась на лестничной площадке. Внизу, в темноте, прикованные к амбразурам
мятежники от души поливали матросов с "Яростного".

        ГЛАВА XLVIII
     Абсолютной  уверенности в  том,  что  это  она,  не было; это было даже
маловероятно.  Среди  них могла  вполне  оказаться  какая-нибудь  фанатичная
амазонка  и республиканка, и если это так, то порядочно ли  бомбить женщину?
Командор  Картрайт начал задумчиво подкручивать свои  усы  после  того,  как
Маунткэттен обрисовал  ему  обстановку: шесть  матросов убито, двадцать пять
ранено;  что  касается  положительных  результатов  обстрела,  то  они  были
незначительны. Картрайт приказал прекратить огонь  и отправить  радиограмму,
чтобы известить генерала Максвелла о присутствии женщины среди мятежников на
набережной Эден и запросить дальнейших указаний.


        ГЛАВА XLIX
     - Антракт, - объявил Кэллехер.
     - Они успокоились, - сказал Маккормик.
     - Непонятно, с чего бы это, - сказал Мэт Диллон.
     - А нам передышка, - сказал Кэллинен. - Это нас немного взбодрит.
     Кэллехер засуетился вокруг своего пулемета.
     - А Кэффри? - спросил О'Рурки.
     - Мне кажется, наверху здорово бабахнуло, - сказал Мэт Диллон.
     -  Дева  Мария, Дева  Мария,  -  зашептал Гэллегер, хватаясь  руками за
голову.
     - Что с тобой?
     Гэллегер, дрожа, как охотничья собака, жалобно заскулил.
     Кэллехер, оставив свой "максим", похлопал его по спине.
     - Ну что, старина, - участливо спросил он, - расклеился?
     - Расскажи нам о Кэффри, - произнес Маккормик.
     - Я же вам сказал, что там здорово бабахнуло, - объявил Диллон. - Пойду
посмотрю.
     Он пошел. Занеся ногу над первой ступенькой, он поднял голову и  увидел
Герти, которая наблюдала  за ними  и  слушала, что  они  говорят. Стояла она
прямо,  смотрела неподвижно; ее  смятое платье было окровавлено. Мэт  Диллон
очень  испугался. Во рту  у него все слиплось. Он с трудом произнес: "Она не
убежала",  остальные  повернулись и  посмотрели на  нее.  Гэллегер  перестал
плакать.
     Она пошевелилась и начала спускаться по лестнице.
     Диллон медленно отошел к сбившимся в кучку товарищам.
     Она подошла к ним. Села.
     И очень мягко сказала:
     - Я бы поела омаров.

        ГЛАВА L
     Она  уселась  перед  ними  и  начала  медленно  есть. Доела и протянула
Гэллегеру  пустую  консервную  банку;  тот  принялся  ее (консервную  банку)
задумчиво  ощупывать. О'Рурки налил ей стаканчик виски, который она сразу же
осушила.
     - Вы прятались? - спросил Маккормик.
     - Это допрос? - спросила Герти.
     Она вернула О'Рурки пустой стаканчик.
     - Он мертв, - сказала она. - Его голова -  здесь (она махнула рукой), а
тело - там (она махнула рукой в другую сторону). Какой ужас, - добавила  она
из приличия. - Снаряд разрушил часть стены. Я бы выпила еще стаканчик виски.
     О'Рурки налил ей полный стаканчик виски, который она сразу же осушила.
     - Вы прятались? - снова спросил Маккормик.
     - Но Кэффри  не мог не знать, - встревожился Диллон.  - Он что, соврал?
Где же вы были?
     - Бедный Кэффри, - сказал Гэллегер и снова запричитал: - Бедный Кэффри!
     - У него спросите, - ответила Герти и кивнула в сторону Гэллегера.
     - Когда ты относил паек для Кэффри, ты ее видел?
     - Какой ужас, Дева Мария! Какой ужас!
     Маккормик бросил на Герти внезапно и неимоверно встревоженный взгляд.
     - Что вы с ним  сделали?  Что  вы нам  рассказываете  про какой-то  там
снаряд? Вы его убили? Вы его убили?
     - Сходите и посмотрите.
     Выглядела она очень спокойной, очень спокойной.  Повстанцы держались от
нее на расстоянии. Дежуривший у  амбразуры Кэллинен постоянно оборачивался и
смотрел на нее с удивлением.  Она  улыбнулась ему. После чего он  уткнулся в
бойницу и уже больше не оборачивался.
     - Почему вы улыбаетесь? - спросил Маккормик.
     Но она уже больше не улыбалась.
     - Схожу посмотрю, - сказал Мэт Диллон.
     Этот никогда не упускал возможности куда-нибудь сходить.
     -  Там крови  по  колено,  -  предупредила  его Герти. -  Какой ужас, -
добавила она из приличия.
     - Дева Мария! Дева Мария! - причитал Гэллегер.
     Маккормик и О'Рурки его  обматерили и как следует встряхнули.  Гэллегер
успокоился. Повернувшись спиной  к Герти, он взял свою винтовку и подобрался
к одному из забаррикадированных окон: на борту "Яростного", казалось, ничего
не происходило.
     - Как называется корабль, который нас обстреливает?
     Все  отметили  нас,  но ни  один из  караульных ей не  ответил. О'Рурки
сообщил ей, что речь идет о "Яростном", и затем спросил:
     - Почему вы спрашиваете?
     - У каждого корабля свое название.
     "Она не очень любезна по отношению ко мне", - подумал он.
     - Если,  -  продолжал  Маккормик,  - если, как бы это  сказать, если вы
невиновны  в  смерти  Кэффри  и  Кэффри  действительно  мертв,  мы  сдадимся
британцам.
     Кэллинен и  Гэллегер  вздрогнули,  повернулись и посмотрели на О'Рурки;
тот даже не понял почему.
     Герти сделала вид, что раздумывает, и ответила:
     - Я не хочу.
     -  Так,  значит,  вы  прятались?  - в очередной  раз спросил Маккормик,
который никак не мог отвязаться от этой мысли.
     - Да, - ответила она и сразу же добавила: - Кэффри знал об этом.
     Гэллегер  и Кэллинен отвели от  нее взгляд и вернулись к наблюдению  за
по-прежнему спокойным "Яростным".
     Маккормик чувствовал себя все более и более неловко.
     - Кэффри, ах Кэффри,  ах да! -  недовольно  пробурчал  он  и  замолчал,
посмотрев  пугливо  на  Герти; он  страшно боялся,  что  она может  решиться
внезапно   и   публично   возобновить   свои   действия,   неприличные    до
невообразимости, если не сказать до невероятности;  действия,  в греховности
которых  невозможно  даже  исповедоваться,  ибо  в  катехизисе  об  этом  не
упоминается; впрочем,  Маккормик не  особенно хорошо себе представлял, в чем
женщины способны  исповедаться перед священником; он  поймал на  себе взгляд
Герти, но ничего в нем прочесть не смог; командира бросило в дрожь. Он снова
забурчал, но уже  совершенно бессвязно: "Ах да,  Кэффри... Кэффри...", потом
вдруг   решился.  "Нужно  принять  решение",  -   решил   он  и  повел  себя
по-командирски решительно. Не дожидаясь, пока подчиненные отреагируют на его
решение  о  принятии решения,  он  вскочил, схватил  Герти  за  руку, подвел
опешившую девушку к  одному из маленьких кабинетов (именно к тому, в котором
Гэллегер и Кэллехер складировали труп привратника), подтолкнул ее и запер за
ней дверь на два  оборота ключа, который почувствовал на себе всю  решимость
командирской хватки.
     Маккормик вернулся к товарищам и произнес следующее:
     - Дорогие друзья и товарищи, так продолжаться больше не может. Я говорю
не  о  британцах,  они  нас  поимеют,  это  уж  точно,  нам  крышка,  нечего
хорохориться, хотя  напоследок  мы им  здорово  всыплем, проявим  геройство,
настоящее геройство, черт бы нас  побрал, что касается геройства,  то мы  им
покажем геройство, это уж точно, но вот что касается девчонки, то это никуда
не годится,  и  чего  она  вздумала прятаться в туалете,  когда  разразилась
битва, и теперь от нее не отвяжешься, что ей нужно, непонятно, но совершенно
очевидно и однозначно,  что  она что-то задумывает, да что там  задумывает -
обдумывает! А  может, уже все  обдумала. Нет. Нет. Нет.  Пока эта паршивка с
нами,  все  шиворот-навыворот,  нужно  принять  решение,  решение совершенно
очевидное и совершенно однозначное, черт  побери,  и это еще не  все,  нужно
объясниться насчет  нее, нужно сказать  всю  правду насчет  нее.  Вот что  я
думаю:  я  здесь  командир,  и  я  принимаю решение:  прежде  всего  принять
какое-нибудь решение как командир, а здесь командир -  я,  а после этого или
скорее  перед  этим сказать всю правду о том,  что касается по поводу насчет
этой  особы женского  пола,  которую  я  только  что  затворил  в  маленьком
кабинете.
     После выступления воцарилась гробовая или даже  загробная тишина. Такая
запредельная, что даже дежурившим у амбразур стало не по себе.
     Кэллинен повернулся и объявил:
     - На "Яростном" по-прежнему все тихо.
     Десятую долю секунды спустя Гэллегер повернулся и объявил:
     - На "Яростном" по-прежнему все тихо.
     Тут возникло явление интерференции, совсем как на лекции по физике, при
сравнении скорости света и звука.
     Но   присутствующим  было  утробно  наплевать   на  интерференции.  Они
переваривали  то, что им выдал Маккормик.  Смысл  произнесенной  речи  запал
караульным  так  глубоко в душу,  что они  забросили  свою амбразуродозорную
деятельность с пренеприятнейшим риском быть вероломно и коварно атакованными
подлыми британцами.
     Кэллехер потерся животом о дуло "максима" и оборвал  затянувшуюся паузу
следующим обращением:
     - Коли ты  командир,  то  продолжай дальше  и начинай  сначала говорить
правду  по поводу насчет личности, которую ты только что  затворил и которая
принадлежит к противоположному нам полу.
     - Лады, - сказал Джон Маккормик.
     Он засунул руку в распах рубахи и зачесал волосатое пузо.
     Затем сконфуженно замер.
     - Кстати, - сказал Кэллехер, -  что там делает Диллон? Что-то его долго
нет.

        ГЛАВА LI
     Увидев  плавающую в  луже крови  и на  значительном расстоянии от  тела
голову Кэффри, портной с Мальборо-стрит Мэт Диллон упал в обморок.

        ГЛАВА LII
     Маккормик кашлянул, перестал чесать живот и сказал:
     -  Друзья мои, товарищи, эта девушка не  должна была находиться  здесь,
это  точно.  Мы  бы  вернули  ее британцам,  как  это следовало  бы.  Но она
спряталась.  Зачем? Нам это неизвестно. Она не захотела объясниться по этому
поводу, значит, нам остается лишь предполагать, в чем тут дело. Короче.
     -  Да, короче, - сказал  Кэллехер, - все, что ты пока рассказываешь, не
больше чем треп.
     - Короче,  - с бычьим  уперством продолжал  Маккормик, - как заметил  в
одной  из  предыдущих глав  Ларри, если мы ее вернем британцам, недопустимо,
чтобы  она  смогла  рассказать  про нас что-нибудь нехорошее.  Наоборот, для
общего дела необходимо, чтобы она  признала наш героизм и непорочность наших
нравов...
     Кэллехер пожал плечами.
     - Значит,  недопустимо, чтобы она смогла про нас что-нибудь рассказать.
Значит, недопустимо, чтобы что-нибудь произошло. Только что вы все  сказали,
что были с ней корректны. Все,  кроме Кэффри, которого здесь не было, Ларри,
который задал вопрос, и...
     - И тебя, - сказал Кэллехер.
     -  Да, и меня. Так вот я, я не говорил, что был с ней корректен, потому
что если бы я это сказал, то это было бы неправдой. Я был с ней некорректен.
     Ошарашенный  Ларри посмотрел  на Маккормика как на что-то уникальное  и
невообразимо чудовищное. Он подумал, что тот спятил.  Ведь Ларри  не отходил
от него ни на минуту. Как это могло произойти?
     -  Или  скорее, если  уж  говорить  начистоту,  это  она  была со  мной
некорректна.
     Теперь, когда не оставалось никаких сомнений в сумасшествии Маккормика,
Ларри задумался  о проблеме практического свойства: чтобы их маленький отряд
смог покрыть себя  немеркнущей  славой в  эти последние  оставшиеся им часы,
необходим настоящий командир, а не мифоман, да еще предположительно опасный.
Теперь это место придется занять ему, О'Рурки.  Но как может пройти передача
полномочий?  Это его серьезно беспокоило. Трое остальных с большим вниманием
ожидали продолжения рассказа.
     - Но  только  никаких  доказательств нет, - продолжал Маккормик. -  Это
такое дело, что подробно и не расскажешь. Я еще никогда такого не видел. Что
произошло,  то произошло. Но,  повторяю  вам, следов нет.  А в  таком случае
можно  выдать  ее  британцам. Насчет  того, о  чем я  вам  рассказываю,  она
распространяться не будет.
     - Ты слишком торопишься, - сказал Гэллегер, - я так  ничего и не понял.
Но в твоей запутанной исповеди нет никакой  необходимости. Если она захочет,
то пусть распространяется. Потому  что  доказательство существует  абсолютно
точно. Один из нас ее изнасиловал.
     - Какой  ужас!  -  вскричал  Ларри, мгновенно  забыв  о  своих недавних
амбициях.
     - И кто же это? - ватно спросил Кэллинен.
     - Кэффри,  -  парчово  возвестил  Гэллегер. - Святой  Патрик, прими его
душу!
     - Этот неуч! - вискозно воскликнул будущий врач О'Рурки.
     - О черт! - коверкотно заключил Джон Маккормик.
     -  Кэффри,  -  повторил  Кэллинен. - Кэффри?  Кэффри?  Кэффри?  Кэффри?
Кэффри?  Кэффри?  Кэффри? Как это  Кэффри? Как это Кэффри?  Ведь  это  я  ее
изнасиловал.
     Он упал на колени  и начал неистово размахивать руками. Пот с него  лил
градом.
     - Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
     Все замолчали, даже Гэллегер.
     - Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
     Рукомахание прекратилось, и совершенно обессиленный Кэллинен замер.
     -  Это  я  ее  изнасиловал! -  повторил  он снова,  но  уже не  с таким
воодушевлением.
     - Или скорее, - добавил он, вытирая лицо своим красивым зеленым платком
с золотыми арфами, - или скорее она мною овладела.
     Он  обхватил себя за  плечи, низко  опустил  голову, припал  к  коленям
сидящего Маккормика и стал жаловаться.
     -  Товарищи,  -  ныл  он, - друзья  мои, это  она  мною  овладела.  Моя
порядочность была застигнута врасплох;  я  - жертва. Моя маленькая  Мод, моя
маленькая Мод, моя дорогая невеста, прости  меня. Я  по-прежнему предан тебе
душой, англичанка заполучила только мое тело. Я  сохранил верность и чистоту
внутри, а скверна осталась снаружи.
     - Что за глупости, - завопил Гэллегер, - я же видел Кэффри.
     Он похлопал Кэллинена по спине.
     - Ты  выдумываешь черт знает что, старина, тебе это приснилось, никогда
ты на  нее не залезал, на эту барышню с почты.  Ты просто не в себе. Клянусь
тебе, ее изнасиловал Кэффри. Да еще как!
     - Замолчи, - прошептал Ларри О'Рурки, и выражение его  лица изменилось.
-  Ведь  в  эти  самые  минуты,  - продолжал он,  -  умерший  поднимается  в
чистилище, чтобы избавиться от своего  сладострастия в лоне Святого Патрика,
и мы должны быть безупречны.
     Кэллинен уже  не  плакал; он внимательно слушал  краткое  повествование
уроженца Инниски.  Кэллинен убедительно попросил его уточнить, когда  именно
тот  увидел  блудящего Кэффри,  и  тот ответил, что это было, когда он понес
Кэффри  его  паек (или lunch). Маккормик  заметил, что  это  могло произойти
только тогда. А Кэллинен закричал:
     - Так вот, я - эта кошка!
     И добавил:
     -  А  что касается кошки,  то  это было  раньше,  поскольку это было на
рассвете.
     Он вскочил и заметался по комнате.
     - Ну? Вы вспоминаете кошку? Как сказал мне Кэффри, вы поверили, что это
была кошка. И он же посоветовал мне сказать вам, что это  была действительно
кошка. Так вот, мяукающая кошка - это Герти, которой  я  доставлял ощущения.
Потому  что именно  я  поимел  ее непорочность, я  в этом уверен,  вот.  Вот
доказательство.
     И  он  помахал  своим  большим  зеленым  платком  с  золотыми   арфами,
испачканным кровью.
     Ларри  О'Рурки  отвел  взгляд,  чтобы   не  видеть  доказательство.  Он
предавался неимоверно трудной умственной гимнастике,  чтобы выглядеть внешне
спокойным и никак не проявлять эмоции, которые терзали его страшным образом.
Ему казалось,  что он попал  в ад. Ему  хотелось  по-детски расплакаться; но
роль заместителя  командира повстанческого  отряда на закате  провалившегося
мятежа  удерживала его  от  детских  слез.  Он  пытался молиться,  но это не
помогало.  Тогда  он стал  повторять про  себя лекцию  по остеологии,  чтобы
отвлечься. А Кэллинен к тому времени раззадорился не на шутку:
     - Я не только был у нее первым, но еще и причастил ее во второй раз.  И
в этот второй раз Кэффри меня  застукал. Мы  как раз закончили. К счастью. И
это он посоветовал мне сказать, что это была кошка.
     - Да нет же, - прервал его Маккормик, - кошка была совсем недавно.
     Кэллинен опешил.
     - И потом, - продолжал Маккормик, - кошка была не на рассвете. Это было
уже  после.  Именно  в  тот момент,  когда британцы начали  атаковать.  Твоя
история кажется мне слишком запутанной.
     -  Я же  говорю вам, что это Кэффри,  - сказал Гэллегер. -  Я же говорю
вам, что я его видел.
     Кэллинен промокнул вспотевший лоб своим  красивым зелено-красно-золотым
платком и бессильно плюхнулся на пустой ящик из-под виски.
     - Я знаю точно, что  поимел ее два  раза.  Сначала первый  раз, а затем
второй. Кошка - это  было во  второй раз. И  ощущения тоже. В первый раз она
молчала.  Очень  мужественно  с  ее  стороны.  Надо сказать,  что  она  сама
захотела. А потом сама же и разнылась.  Я вел себя  не  грубо,  но  я  плохо
представляю, как может страдать девушка в этот момент. А вы?
     Стоящий  на посту Кэллехер не оборачиваясь ответил, что об  этом  нужно
спросить у Ларри О'Рурки,  поскольку, учитывая его медицинские познания, тот
должен иметь обоснованное мнение на этот счет.
     Студент ничего не ответил. Схватил бутылку виски, отбил горлышко о край
стола и залил себе в глотку изрядную порцию.  Это было не в его правилах, но
он так нервничал.
     - И еще, обычно я  это делал с телками, которые перепробовали на  своем
веку  немало мужиков, причем настоящих буйволов, после которых твое тырканье
не очень-то  их и  пронимает.  И  тут впервые мне попалась молодая неопытная
девушка без  всяких  проб и прониманий. А вам случалось иметь  дело с такими
недотрогами?
     - Ты нас  затыркал своими рассказами, - сказал Гэллегер. - Я же сказал,
что видел, как Кэффри на ней лежал.
     - Может  быть. Может быть.  Но уже после. После  того как  лежал  я.  А
потом,  у  меня есть  столько  доказательств.  Сколько угодно.  Бесчисленное
множество. Даже непонятно, что  с ними делать. Во-первых, это (и  он  потряс
своей промокашкой, как флагом). А еще кошка. А еще, еще,  например, вот что:
я  знаю,  что  у  нее под  платьем.  Я об  этом  могу  рассказать.  Это тоже
доказательство.  Да,  ребята,  я  могу вам рассказать,  что  она  носит  под
платьем. Она не  носит панталоны, отделанные гипюром с ирландскими стежками,
она  не  носит корсеты из китового  уса, эдакие доспехи, как леди или бляди,
которых вы могли когда-нибудь раздевать.
     Тут Маккормик стал думать о своей жене  (до этой минуты у  него не было
времени на подобные раздумья), которую  он никогда  не раздевал,  которую он
никогда не  видел раздевающейся  и  которую  он находил  по  вечерам  уже  в
кровати,  где она  определялась  на ощупь большой мягкой массой;  тут  Ларри
О'Рурки  стал  думать  о  женщинах на Симсон-стрит с их  пеньюарами, черными
чулками  и грязно-розовыми подвязками, о женщинах, на которых, кроме  этого,
больше  ничего  не было  или почти  ничего,  отчего становилось невообразимо
грустно  даже   субботними  вечерами;  тут  Гэллегер  стал  думать  о  своих
землячках, которые одевались в лохмотья и которых  брюхатили, даже не  глядя
на их  телосложение,  в  тени  заветных  валунов  и каменных истуканов;  тут
Кэллехер  стал  думать о  своей  матери,  которая ходила постоянно во что-то
затянутая, с какими-то шнурками и завязками, болтающимися из-под юбки, что и
привело его к предпочтению более эстетичных мужских шестеринок.
     -  Нет, когда трогаешь  ее тут (и он взял себя за бока), то под платьем
чувствуешь голую кожу, а не тряпки, штрипки и китовые усищи. Голая кожа.
     - Ты правду говоришь? - спросил Диллон.
     Никто даже не услышал, как он спустился. Все были так увлечены.
     - Долго же ты, - сказал ему Маккормик. - Что ты там делал?
     - Я упал в обморок.
     На  какую-то   долю   (приблизительно  одну   треть)  секунды  Гэллегер
остолбенел, после чего  взорвался от  хохота. Ему  было очень  смешно. Аж до
слез.
     - Не забывай, что в доме мертвый, - сказал ему Кэллехер, не поворачивая
головы.
     Гэллегер замолчал.
     - Ну? - спросил Маккормик у Диллона.
     - Его голова откатилась довольно  далеко от  тела.  Мне от этого  стало
плохо. Придя  в  себя,  я застегнул ему штаны, скрестил  ему руки на  груди,
сверху положил голову, накрыл ковром и  прочитал несколько молитв за  упокой
его души.
     - И ты думал о Святом Патрике? - спросил Гэллегер.
     - А потом я спустился. Выпить найдется?
     Ларри протянул ему бутылку виски и робко спросил:
     - А при чем здесь его штаны?
     Мэт, отпивая из бутылки, пожал плечами.
     - Вот видите, я был прав, - сказал Гэллегер.
     - А я? - добавил Кэллинен.
     Покончив с виски, Мэт удовлетворенно вздохнул,  рыгнул, бросил бутылку,
которая разбилась вдребезги о почтовый ящик  с надписью  "Международные",  и
снова сел.
     Все продолжали молча размышлять. Все закурили сигареты,  за исключением
Маккормика, который больше склонялся к посасыванию трубки.
     - Все-таки, - выдавил он из себя, - нельзя ее им отдавать.
     - Но и убить ее тоже нельзя, - сказал Гэллегер.
     - Что она может о нас подумать, - прошептал Маккормик.
     - Ну насчет этого, - вскричал  Кэллинен, - мы тоже можем о  ней кое-что
подумать.
     - Она ничего не скажет, - сказал Кэллехер не оборачиваясь.
     - Почему? - спросил Маккормик.
     - Такие вещи девушки не рассказывают. Она будет молчать  или же скажет,
что  мы герои,  а  нам больше ничего и не надо. Но не  думаю, что следует ее
отдать. Лучше о ней больше  не думать, лучше спокойно подохнем как настоящие
мужчины. Finnegans wake!
     - Finnegans wake! - ответили остальные.
     - Смотри-ка, - сказал Кэллехер, -  похоже, что  на "Яростном"  начинают
оживать.
     Гэллегер  и  Маккормик  побежали  к  своим  боевым  позициям.  Кэллинен
устремился за ними, но Диллон его удержал.
     - Это правда, то, что ты сейчас рассказывал?
     - По  поводу малышки? Конечно.  Будет очень жалко,  если британцы  меня
ухлопают, остались бы забавные воспоминания.
     - Нет, о том, как она была одета.
     - А! Тебя это интересует.
     - Сейчас я их  немного расшевелю,  -  объявил Кэллехер, и  его  пулемет
застрочил.
     Диллон оставил Кэллинена у бойницы и направился к маленькому кабинету -
месту заключения. Ключ был в дверях.
     Раздался первый пушечный выстрел.

        ГЛАВА LIII
     Снаряд  залетел в сад Академии. Что  и говорить,  поражение цели велось
по-прежнему с явной медлительностью.
     У командора Картрайта на душе скребли кошки.

        ГЛАВА LIV
     В ту  самую  минуту, когда снаряды посыпались  не на, а, как и  раньше,
вокруг почтового отделения  на набережной Эден, Диллон,  беззвучно  повернув
ключ в  скважине дверного замка  и  не менее  беззвучно  толкнув саму дверь,
вошел в маленький кабинет.
     Герти Гердл расстелила на стуле свое окровавленное платье, не иначе как
для того, чтобы оно высохло, и теперь, сидя в кресле, предавалась мечтаниям.
На ней ничего  не было,  кроме  лифчика, трусиков самого  модного  для  того
времени фасона и  очень облегающих  шелковых  чулок  со строго  вертикальным
рисунком.
     На  другом  стуле висела  комбинация,  из  которой в задымленный воздух
выпаривало   кэффрийский  пурпур,   ежели   столь   высокопарно   выраженное
действительно возможно.
     Герти  думала о своих  голубых глазах. А еще  она  представляла, как ей
холодно.  Отчего  легкий  и  обычно, то  есть  в  более  спокойные  времена,
стелющийся вдоль кожи пушок вставал дыбом на ее омурашенной коже.
     Застывший  Диллон  рассматривал  девушку,  а  подчиненные  Картрайта  и
приятели Кэллехера продолжали  строчить воинственную симфонию.  Она,  Герти,
подняла глаза и увидела  его, Мэта  Диллона, и  даже  не вздрогнула.  Только
спросила:
     - Как там мое подвенечное платье?
     - Значит, это были вы, - задумчиво протянул Мэт.
     - Я вас сразу же узнала.
     - И я тоже.
     - Я не хотела вас компрометировать в глазах товарищей.
     - Ничего.
     - То есть?
     - Все равно спасибо.
     - Значит, вы все-таки об этом думали.
     - Думать мне никто не запрещал.
     - Вы его закончили?
     - Полностью.
     - А что вы скажете об этом?
     - Испорчено окончательно.
     - Мне холодно.
     - Набросьте на себя что-нибудь.
     - Что?
     - Что угодно.
     - Ковер?
     - Я не это имел в виду.
     - Вы видите, мне холодно.
     - Ну не знаю.
     - Но вы же портной!
     - Позвольте мне на вас посмотреть.
     - Пожалуйста.
     - Кэллинен был прав.
     - Что за Кэллинен?
     - Тот, который...
     - Который что?
     - Тот, которого...
     - Которого что?
     - Простите, но я все-таки джентльмен.
     - Мистер Диллон, а правда, что вам не нравятся женщины?
     - Правда, мисс Герти.
     - Неужели вам меня не жалко? Ведь мне так холодно.
     - Позвольте мне на вас посмотреть.
     - Видите? Я не ношу корсет.
     - Это меня неимоверно заинтересовало... Вы - первая...
     - Женщина.
     - ...девушка.
     - Нет, женщина.
     - ...которая следует этой новой моде.
     - Возможно.
     - Это так.
     - И что вы об этом думаете?
     - Еще не решил.
     - Почему?
     - Старые привычки.
     - Это глупо.
     - Я знаю.
     - Вы ведь следите за модой?
     - Слежу.
     - Так что?
     - Говорю же вам... это меня скорее сбивает с толку.
     - Значит, вас не поразили мои трусики?  Трусики  из Франции,  из самого
Парижа.  Которые  мне  удалось достать в  самый  разгар войны.  Вас  это  не
поражает?
     - Поражает. В общем, это не так уж плохо.
     - А мой лифчик?
     - Очень элегантно. Да и грудь у вас, должно быть, красивая.
     - Значит, вы не совсем безразличны к женским прелестям?
     - Я говорил об этом с чисто эстетической точки зрения.
     Это было  единственное  слово  греческого  происхождения, которое  знал
портной с Мальборо-стрит.
     - Так  вот, - сказала Герти, - я вам ее покажу. Мне думается, что она у
меня действительно красивая.
     Она  немного наклонилась, чтобы завести руки за  спину; грациозно,  как
это делают  женщины,  расстегивающие  лифчик.  Упав  на  ее  колени,  деталь
несколько  секунд  сохраняла  объем,  после  чего  опала.  Обнаженные  груди
оказались плотными и круглыми, низко посаженными, с высоко вздернутыми и еще
не успевшими побагроветь от мужских укусов, а значит, пока светлыми сосками.
     Несмотря  на  привычную  для  своей  профессии,   а  также   для  своих
склонностей способность  невозмутимо наблюдать  за  женщинами  на  различных
стадиях  обнажения,  Мэт Диллон  был вынужден  отметить,  что  за  считанные
секунды  объем его  тела  частично  и значительно (по сравнению  с  обычным)
увеличился. А еще он заметил,  что  Герти это  тоже отметила. Она  перестала
улыбаться, ее взгляд посуровел. Она поднялась.
     Вытянув руки вперед, Диллон сделал три шага назад и пролепетал:
     - Я сейчас принесу вам платье... Я сейчас принесу вам платье...
     Взмокший и похолодевший от пота портной развернулся, пробкой вылетел из
кабинета  и  очутился за дверью, которую запер на  ключ. На несколько секунд
замер, переводя  дыхание.  Затем пустился  в  путь.  Вздрогнул, проходя мимо
ДАМского туалета, откуда эта девчонка вылезла, как Афродита из вод. Дошел до
маленькой двери, которую разбаррикадировал. Оказался во дворике. Приставил к
стене  лестницу.  Поблизости  разорвался  снаряд.  Диллона  осыпало  землей,
гравием, гипсовыми ошметками.  Он  перемахнул  через  стену  и упал  во двор
Академии,  усеянный воронками. Все послеантичные статуи  уже успели потерять
свои цинковые фиговые листья, и  Диллон  смог  на  бегу оценить раскрывшиеся
таким  образом  мужские  достоинства.  Он ощущал себя  снова в  нормальной и
здоровой  обстановке, а заметив,  что  от обстрела пострадали  лишь Венеры и
Дианы,   даже   улыбнулся   этому  странному   стечению   членовредительских
обстоятельств. Метрах в  ста от него  разорвался еще  один снаряд.  Взрывной
волной его опрокинуло на землю. Он поднялся. Целый  и  невредимый. И побежал
дальше.
     Большие стеклянные двери выставочного зала были разбиты. Диллон пересек
опустевший  музей,  не   останавливаясь  перед   всей  этой  мазней,  слегка
взбудораженной артобстрелом. Выход на Лауэр Эбби-стрит был открыт;  сторожа,
не  испытывая особого желания подохнуть ради сомнительных сокровищ, сбежали,
вероятно, еще в начале восстания.
     На  улице  не  было  ни  души.  Брошенный трамвай. Диллон побежал вдоль
фасадов в сторону Мальборо-стрит.

        ГЛАВА LV
     -  Что-то  здесь  не  так,  -  сказал  Маккормик, прекращая стрельбу  и
отставляя винтовку.
     Остальные  последовали   его   примеру;  Кэллехер   отложил  в  сторону
пулеметные магазины.
     -  Это  ненормально,  - продолжал  Джон.  - Как  будто  они делают  это
специально. Они фигачат  вокруг, но не в нас. Как будто снаряд, который снес
голову Кэффри, - Святой  Патрик, прими его душу!  - они выпустили совершенно
случайно.
     Он взял бутылку виски, отпил и передал другим. Бутылка вернулась к нему
уже пустой. Он закурил трубку.
     - Кэллинен, ты на посту.
     Остальные закурили сигареты.
     - Если мы  проведем  здесь еще одну ночь, то  было бы  лучше похоронить
Кэффри, - сказал Гэллегер.
     - А мне на этих британцев насрать, - внезапно произнес Кэллинен.
     О  своих  националистических  воззрениях  он  сообщил  не оборачиваясь;
выполняя полученный приказ, он обозревал  окрестности,  скрывающие вражеское
присутствие.  Каждые  сорок  секунд "Яростный"  окутывался ватным  облачком,
появляющимся на конце какой-нибудь из его смертоносных трубочек.
     - Я бы побрился, - сказал О'Рурки.
     Каждый посмотрел на своих соседей.  Лица у  всех  посерели и  покрылись
щетиной. Взгляды некоторых затуманились.
     - Хочешь выразить свое почтение Гертруде? - спросил Гэллегер.
     -  А ведь действительно  ее  зовут  Гертруда, - прошептал О'Рурки. -  Я
совершенно забыл.
     Он странно посмотрел на Гэллегера.
     - А ты-то почему запомнил?
     - Заткнитесь! - сказал Кэллехер.
     -  Не будем о  ней говорить, -  гаркнул Маккормик. - Мы же сказали, что
больше не будем о ней говорить.
     - А Диллон? Его нет, - выпалил Кэллехер.
     Все выразили удивление.
     - Может быть, он на втором этаже, - предположил Маккормик.
     - Или с девчонкой, - сказал Гэллегер.
     - Он? - прыснул со смеху Кэллинен.
     Все увидели, как он затрясся. Потом замер. Затем все услышали:
     - Все. Мне, мне на этих британцев насрать.
     -  Действительно  странно,  -  сказал  О'Рурки.  - Как  будто  они  нас
оберегают.
     Он провел рукой по щекам.
     - Я бы побрился, - сказал он.
     - Сноб, - сказал Гэллегер. - Хочешь понравиться Гертруде?
     Маккормик потряс своим кольтом:
     -  Черт бы вас побрал! Первого, кто о ней заговорит, я шлепну на месте,
понятно?
     - Надо  бы  все-таки похоронить  Кэффри до наступления  ночи, -  сказал
Гэллегер.
     - Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
     - Может, я где-нибудь найду бритву, - сказал О'Рурки.
     В то время как остальные хранили молчание, он заходил по комнате, роясь
во всех ящиках и не находя в них ничего подходящего.
     - Черт, - сказал он, - ничего.
     -  Неужели ты думаешь, -  сказал  Гэллегер, - что эти  почтовые барышни
используют одноразовые бритвы? Нужно быть законченным  интеллектуалом, чтобы
представить себе такое.
     - А мне, - сказал Кэллинен, - мне на этих британцев насрать.
     - Почему бы и нет? - возразил  Кэллехер. -  Диллон мне рассказывал, что
есть  женщины,  правда не почтовые  барышни, а настоящие леди, которые бреют
себе ноги одноразовыми бритвами.
     -  Вот  видишь,  -  сказал  О'Рурки,  продолжающий   рыться  в  ящиках,
Кэллинену, продолжающему стоять к ним спиной на посту.
     - А мне кажется, -  сказал Гэллегер, - что надо  бы все-таки похоронить
Кэффри до наступления сумерек.
     - Говорят даже, - продолжал  Кэллехер, - говорят даже, что есть чувихи,
которые заливают себе ноги  чем-то вроде воска, и когда  эта штука остывает,
ее отдирают вместе с волосами. Радикально,  хотя  и немного больно, и потом,
позволить себе такое могут только суперледи, чуть ли не принцессы!
     - Хитроумно, - сказал О'Рурки.
     Он мечтательно теребил тюбик красного воска для печатей.
     - Попробуй, - сказал ему Кэллехер.
     - Все, - сказал Кэллинен, - в гробу я видел этих британцев.
     - Нельзя же сидеть всю ночь рядом с этим трупом, - сказал Гэллегер.
     - Интересно, где может находиться Мэт Диллон, - сказал Маккормик.
     - А чем? - спросил Ларри.
     - Тем, что ты держишь в руке.
     - Да шутит он, - сказал Гэллегер.
     -  Может  быть, Диллон мертв,  -  сказал  Маккормик. -  Мы  об  этом не
подумали.
     -  Я его  растоплю  и  вылью тебе на  лицо, -  сказал  Кэллехер. -  Вот
увидишь, какая гладкая кожа у тебя потом получится.
     - Можно откупорить еще один пузырь виски, - сказал Маккормик.
     Очередной снаряд  взорвался  в  соседнем  доме. С  треснувшего  потолка
посыпалась штукатурка.
     - Мне, мне на этих британцев насрать, - сказал Кэллинен.

        ГЛАВА LVI
     Обстрел закончился. Ларри противно  стонал от боли,  а Кэллехер, сидя у
него  на  животе - чтобы  не дергался,  -  отдирал  перьевой  ручкой воск  и
прилипшую щетину. Гэллегер и Маккормик взирали на это увлекательное зрелище,
выскабливая  тунца  из  консервной  банки.  Кэллинен продолжал наблюдать  за
"Яростным".
     - Женщины  ведут себя более мужественно, - сказал  Кэллехер, - судя  по
тому, что рассказывал Диллон.
     - Судя по всему, -  заметил Гэллегер,  пережевывая законсервированную в
масле рыбу, - они, пожалуй, повыносливее нас.
     - Нужно признать, - добавил Маккормик, -  что когда  они впрягаются, то
вынести они могут больше нас.
     - Например, когда  они рожают, - сказал Гэллегер.  -  Представляю  себе
наши рожи, если бы это пришлось делать нам. Правда, Кэллехер?
     - Ты это к чему?
     Он  только  что обрил подбородок и,  отскоблив  левую щеку, выскабливал
правую.  Мокрый от пота  Ларри  был нем как рыба.  Только нервно  шевелились
пальцы на ногах на дне ботинок, но никто этого не видел.
     -  Мы,  мужчины, - сказал Маккормик, - начинаем ныть каждый  раз, когда
приходится  страдать.  Они  же,  женщины,  страдают  все время.  Они,  можно
сказать, для этого созданы.
     - Чего-то ты разговорился, - заметил Гэллегер.
     - А мне, - сказал Кэллинен  не  оборачиваясь,  - мне на этих  британцев
насрать.
     - Это приближение смерти делает его таким задумчивым, - во всеуслышание
заявил Кэллехер, который почти закончил истязать О'Рурки.  - Какой ты у меня
будешь красивый, - прошептал он затем на ухо истязаемому.
     - Мы, мужчины, - продолжал Маккормик, - что касается самого важного, вы
меня понимаете?
     -  Еще  как  понимаем,  - сказал Гэллегер, вылавливая из банки  остатки
самого важного.
     -  Ну вот, нам  это всегда в удовольствие. А  женщинам приходится много
чего пережить начиная с того момента, когда они перестают быть девушками...
     - Ну уж, - сказал Кэллинен, - не надо преувеличивать.
     - Ну вот, ты теперь неотразим, - сказал Кэллехер, отпуская Ларри.
     Тот встал и провел рукой по гладким отныне щекам.
     -  Красиво сработано,  - сказал  Гэллегер, хотя  по всему лицу Ларри  и
выступили капельки крови. Он задумчиво посмотрел на свою пурпурную ладонь.
     - Ничего страшного, - сказал Кэллехер.
     - Я хочу есть, - сказал О'Рурки.
     Маккормик  протянул  ему   начатую  банку  тунца   и  кусок  хлеба.  Но
погруженный в  глубокую задумчивость  Ларри  к ним  даже не притронулся.  Он
встал и направился к маленькому кабинету.
     - Она, наверное, тоже хочет есть, - прошептал он.
     Остановился и вернулся к своим соратникам.
     - Вот я, я буду с ней корректен.
     - А  мне, - сказал Кэллинен не оборачиваясь,  -  мне на этих  британцев
насрать.
     - Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
     - Сходи посмотри, - сказал Гэллегер О'Рурки.
     - Она не может погибнуть, - сказал О'Рурки.
     - Почему не может? - спросил Гэллегер.
     - Это будет несправедливо, - сказал О'Рурки.
     - Я приказал вам не говорить о ней.
     - Она не должна погибнуть, - сказал О'Рурки.
     - А мы? - спросил Гэллегер.
     -  Поделись тогда  с ней своим тунцом, -  сказал Кэллехер. - Хотя  она,
может быть, не любит слишком выбритых мужчин.
     - А я ее люблю, - сказал О'Рурки.
     - Хватит, - сказал Маккормик.
     - А я ее люблю, - повторил О'Рурки.
     Он, насупившись, оглядел их по очереди. Они молчали.
     Ларри развернулся и направился к маленькому кабинету.
     Обстрел так и не возобновлялся.

        ГЛАВА LVII
     Картрайт еще раз прочел сообщение генерала Максвелла.
     Надлежало до заката  солнца уничтожить последний оплот мятежников.  Без
чего  говорить   об  окончании,  об  окончательном   окончании  мятежа  было
невозможно.   Невозможно   было  допустить,   чтобы   последние   инсургенты
продержались еще одну ночь.
     Картрайт  вздохнул  (но не тяжело) и посмотрел на почтовое отделение на
набережной Эден,  продырявленное лишь  на уровне  второго этажа. Близлежащие
здания пострадали намного ощутимее. Увиливать дальше и больше представлялось
нереальным. Командор Картрайт не мог  предать своего короля и свою страну. И
потом, что за  привидение померещилось  ему на  том берегу? Теперь он  будет
стрелять точно в цель.
     Он направился к канонирам.

        ГЛАВА LVIII
     Ларри  закрыл за собой  дверь. Потупил взор.  В  руках он  держал кусок
хлеба и консервную банку. Герти сидела в кресле, повернувшись к нему спиной.
Он видел лишь ее светлые, коротко остриженные волосы.
     - Я принес вам поесть, вам надо подкрепиться, - произнес О'Рурки слегка
взволнованным голосом.
     - Кто вы такой? - сурово спросила Герти.
     - Меня зовут Ларри О'Рурки. Я студент медицинского колледжа.
     - Это вы мне подтирали нос, не так ли?
     Смущенный Ларри начал что-то бормотать в ответ, потом замолчал.
     - А что вы мне принесли?
     - Хлеб и тунца.
     - Положите сюда.
     Не  оборачиваясь, она указала рукой на стол. Ларри  подошел  к  столу и
увидел,  что  указующая  рука  была  обнажена.  Затем   он  заметил  платье,
разложенное  на одном стуле, и комбинацию  - на  другом.  Из  чего он сделал
надлежащие выводы.
     После чего застыл, опешивший и ошарашенный.
     - Я слышу ваше дыхание, - сказала Герти, не притрагиваясь к пище.
     - О Господи, о Господи, - прошептал О'Рурки, - что я здесь делаю?
     - Что вы там бормочете?
     - О Святой Иосиф, о Святой Иосиф, я не смог устоять, я не смог устоять,
и вот  я у ног  этой женщины, которая  явилась  мне  в  состоянии абсолютной
наготы,  и я пришел открыть ей свою  любовь, свою  непорочную,  рыцарскую  и
вечную любовь, но  на самом деле мне хочется сделать то же самое, что делали
остальные мерзавцы.
     - Что вы там лопочете? Вы читаете молитву?
     -  Теперь я себя  понимаю: Кэллинен,  Кэффри  - вот  кому  я  подражаю.
Несчастная девушка, невинная девушка,  которую они опозорили и  которую  я в
глубине  души тоже желаю опорочить. О Святой  Иосиф,  о Святой  Иосиф, научи
меня остаться чистым. О  Святая Мария, сотвори  чудо  и  верни девственность
моей невесте Гертруде Гердл!
     - Отвечайте же: что вы там шепчете?
     - Я люблю вас, - прошептал очень-очень тихо Ларри.
     -  Вы ведь закоренелый папист, не так ли? - продолжала Герти,  так и не
услышав  признания. -  Но я не понимаю, почему вы пришли святошничать именно
ко мне? Вы надеетесь меня обратить в свою веру?
     - Да, надеюсь,  - громко ответил О'Рурки. -  Я могу  жениться только на
истинной католичке, а жениться я хочу на вас.
     Герти вскочила и повернулась к нему.
     -  Вы  окончательно  спятили,  - сурово изрекла  она.  - Неужели  вы не
понимаете, что вы скоро умрете?
     Но Ларри ее не  слушал.  Ему было достаточно того,  что он ее  видел. И
видел  он  ее не просто  голой, а  еще  и в  эластичных трусиках  и  чулках.
Блаженный О'Рурки разинул рот.
     Она топнула ногой.
     - Вы  не  понимаете, что  вы скоро умрете?  Вы  не понимаете, что через
несколько часов вы будете мертвы? Вы не понимаете, что до  наступления  ночи
вы превратитесь в труп?
     - Вы красивая, - пролепетал О'Рурки, - я люблю вас.
     -  Мне  противны  ваши   грязные  сантименты.  А  потом,   что  это  за
омерзительные капельки крови на ваших щеках?
     - Вы моя невеста перед Богом, - сказал О'Рурки.
     Он закатил глаза к потолку; еще немного, и он бы увидел Всевышнего.
     Герти снова топнула ногой.
     - Подите прочь! Прочь отсюда! Ваши гнусные суеверия мне отвратительны.
     Но Ларри уже протягивал к ней руки.
     - Моя жена, моя дорогая женушка.
     - Уходите. Уходите. Вы сумасшедший.
     - Бог благословляет наш идеальный союз.
     - Оставь меня в покое, мерзкий поп!
     Он шагнул к ней.
     Она отступила.
     Он сделал еще один шаг.
     Она попятилась.
     Так как комната была небольшой, Герти скоро уперлась в стенку.
     Короче, влипла.
     Ларри приближался, вытянув вперед руки, как человек, который  ничего не
видит в тумане. Его  пальцы дотронулись до Герти; уткнулись чуть выше груди.
Ларри быстро отдернул руки, как человек, который обжегся.
     - Что я делаю? - прошептал он. - Что я делаю?
     - Сумасшедший! - завопила Герти. - Сумасшедший!

        ГЛАВА LIX
     - Слышишь? - спросил Кэллехер у Маккормика.
     Маккормик пожал плечами.
     - Надо было сразу пристрелить ее. Только корректно. Впрочем, теперь это
не имеет значения. Главное -  это наше общее дело. Будет плохо, если скажут,
что мы вели себя недостойно в эти трагические минуты.
     - Вас простят, - сказал Кэллехер. - Здесь не только ваша вина.
     - Да, но кто об этом узнает? - спросил Маккормик.
     - Нужно, чтобы она осталась в живых, - сказал Кэллехер. - Она ничего не
расскажет. Если британцы найдут ее труп рядом с нашими, получится некрасиво.
А вот если она останется  в живых, я уверен,  что она скажет, что  мы к  ней
отнеслись очень хорошо. Так оно и было, несмотря ни на что.
     -  У  меня  идея, -  сказал Маккормик. - Отведем ее в  подвал. Здесь же
должен быть подвал.
     - Пойду посмотрю, - сказал Кэллехер.
     Они снова услышали крики.
     - Ну и ну, - сказал Гэллегер, - я вижу, что все ее поимели, кроме меня.
     - А я? Или ты думаешь, что она меня не интересует? - спросил Кэллехер.
     Кэллинен  повернулся  к  ним  и  объявил,  что  на  "Яростном"   что-то
затевается.

        ГЛАВА LX
     О'Рурки  заключил Герти в объятья и задумался: он  не знал,  что  с ней
делать дальше. Она вырывалась и осыпала его ругательствами.  Он крепко,  изо
всех сил, прижимал ее к себе. Он уже  не думал о том, что  говорил несколько
минут  назад.  Он  продумывал  тактику,  которой  следовало  придерживаться,
совершенно не отдавая себе отчета в том, что он вообще что-то  обдумывал. Он
подумал,  что лучше всего  было бы повалить ее  на  пол; он  не очень хорошо
представлял себе, как можно было бы справиться с ней в кресле.
     Пока  мозг  разрабатывал  план дальнейших действий, руки распустились и
загуляли  по телу Гертруды; О'Рурки по-прежнему прижимал  девушку к себе,  а
посему  смог  познать в основном лишь ее спину да груди, которые упирались в
него  сосками. Руки инсургента спустились ниже и  прикоснулись к эластичной,
что было  само по себе любопытно,  ткани, которая  скрывала под собой -  что
было  не  только  любопытно,  но  и  невообразимо  приятно  - самые  главные
прелести.
     Он тяжело задышал. План действий так и не был разработан.
     Внезапно она  перестала сопротивляться  и, прижавшись, прошептала  ему,
блаженному от щекочущих волос:
     - Неужели такой придурок, как ты...
     Однако она, похоже, была уже согласна на все. И даже, похоже, проявляла
теперь удивительную предприимчивость и решительность, что  казалось странным
для юной  особы, которая  от  общения с такими  мужланами,  как  Кэллинен  и
Кэффри,  должна была приобрести только  негативный опыт.  Он  посчитал,  что
настало время ее  поцеловать. Но Герти предупредила  дальнейшие  вольности и
нанесла сокрушительный удар по его иллюзиям.
     Взвыв от боли, он отскочил назад.
     Его  поразила  не   столько   причиненная  боль,  сколько   проявленное
коварство.

        ГЛАВА LXI
     - Огонь!
     Так командор Картрайт лично возглавил окончательную операцию.

        ГЛАВА LXII
     - Вжжж, - прожужжал снаряд.

        ГЛАВА LXIII
     Снаряд пробил витрину почтового отделения на набережной Эден и, попав в
стенку, разорвался  в зале.  Следующий  снаряд повторил  траекторию.  Третий
снаряд снес второй этаж. Крыша рухнула. Некоторые снаряды падали на тротуар,
некоторые  стремились во  что бы  то  ни  стало  распахать  сад  Академии  и
изувечить  статуи.  Но  большинство  залетало со  свистом прямо  в  почтовое
отделение на набережной Эден.
     Шесть минут спустя Картрайт посчитал, что руинообразное состояние почты
покажется генералу  приемлемым и удовлетворительным.  Он приказал прекратить
огонь,  чтобы  дождаться,   когда   дым  рассеется  и  можно  будет  оценить
результаты.  А  может быть,  даже -  предположительно  -  высадиться,  чтобы
подобрать уцелевших.

        ГЛАВА LXIV
     Как  только  все  вроде   бы  стихло,  Мэт  Диллон  вылез  из  воронки,
послужившей ему укрытием во время обстрела. Он с удовольствием  отметил, что
коробка, которую он нес под мышкой, уцелела после инцидента.
     Чтобы попасть из сада Академии в почтовое отделение на набережной Эден,
лестницы  не требовалось: стена  рухнула, ему оставалось  лишь забраться  на
кучу битых кирпичей. Маленькую дверь вышибло напрочь. Первое, что он увидел,
проникнув в почтовый зал, была Герти, которая стояла прислонившись к стене и
оглядывала  весь  этот развал туманным взором. За  время отсутствия  Диллона
одежды на ней  не прибавилось. Паркетный  пол  был  усеян трупами. Кэллехер,
вцепившись  в свой пулемет, шатался и тряс головой; его просто  оглушило. Но
Маккормик, Гэллегер и Кэллинен, похоже, погибли. О'Рурки постанывал. Лишь он
один  вздумал довольно  пошло  агонизировать.  Внизу  его  живота  разбухало
большое пурпурное пятно.
     - Герти... Герти... - тихо взывал он.
     Диллон  поставил  коробку на  кучку разномастных обломков и  подошел  к
продолжающему стонать О'Рурки.
     - Герти... Герти...
     Герти не двигалась. Диллон подумал, что Ларри досталось  изрядно и  что
он вряд ли выживет.
     - Мужайся, старина, - сказал Диллон, - тебе осталось недолго.
     - Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя...
     - Ну ладно, старина, не дури. Хочешь, я прочту молитву для умирающих?
     - Почему она не подходит? Где она? Она жива, я знаю.
     Диллон  приподнял  ему  голову,   и  Ларри,   приоткрыв  глаза,  увидел
по-прежнему  обнаженную и  по-прежнему красивую  Герти. Он улыбнулся ей. Она
строго на него посмотрела.
     - Я люблю тебя, Герти. Подойди.
     Она даже не шелохнулась.
     - Подойдите  же к нему, - сказал ей Мэт.  -  В  таком  состоянии  он не
причинит вам вреда.
     - Вы принесли мое платье? - спросила она.
     - Да. Сделайте то, о чем он просит.
     Она сделала, не  скрывая враждебности. Когда она оказалась рядом с ним,
Ларри  оглядел  долгим,  полным  эстетического восхищения  взглядом  точеные
бедра, изгиб  талии  и  округлость грудей. Затем грустно покачал  головой  и
закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил
ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя  на  Герти, протянул ей  руку  и
разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
     -  Герти, это предназначалось для тебя,  - прошептал  он. - Герти,  это
предназначалось для тебя.
     Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука
упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри О'Рурки был мертв.
Диллон  поправил  ему  голову,  встал  и перекрестился, хотя,  как  и  любой
истинный католик, явно тяготел к атеизму.
     Носком   туфельки,  небрежно-небрежно,   Герти  принялась  подталкивать
окровавленный  ошметок человеческого  тела, пока  тот  не исчез  в паркетном
проломе.
     - Жалкая безделушка, - прошептала она.
     Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
     - Это мое платье? - спросила она у Мэта.
     - Requiescat in pace,  -  пробормотал  Диллон. - Между нами говоря, он,
должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
     Диллон сел на  сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету.
Он внимательно разглядывал Герти.
     - Видите ли, - сказал он наконец, - я понял, что с корсетами покончено,
но это не значит, что когда-нибудь они не войдут снова в моду в том или ином
виде.
     - Вы меня смешите, - сказала Герти.
     - Разумеется,  вы  очень красивы и в этом эластичном поясе. Который вас
совсем не стесняет. Но...
     -  Согласитесь, в этом есть  что-то строгое, спортивное,  классическое,
разумное...
     - Да уж, разумное,  разумное.  Чтобы раздеть женщину, одного  разумного
недостаточно.  Видите ли... - Диллон  запнулся. - Вы позволите называть  вас
Гертрудой?
     - Ой-ой-ой, - заойкал присохший к пулемету Кэллехер, который не упустил
из разговора ни одного слова, - какая обходительность.
     - Видите ли, -  повторил Мэт Диллон, - я очень хорошо представляю  себе
возвращение корсетов лет через двадцать - тридцать.
     - Какое отношение это имеет ко мне?
     -  Я очень  хорошо  представляю  себе статью  в парижской  газете  того
времени, что-нибудь в духе: "Давно забытый корсет - сенсационное появление в
начале этого  сезона.  Придает  новую  форму  женскому телу.  Корсет  -  это
оживающая скульптура. Повеления моды еще  более  категоричны, чем требования
высшей философии".
     - Теперь его занесло в провидцы, - сказал Кэллехер, который внимательно
наблюдал за действиями экипажа "Яростного". - Перед смертью это бывает.
     - А еще, -  продолжал Диллон,  - "лифы из розового нейлона, укрепленные
китовым усом.  Пышные  груди  отдыхают в своих  тюлевых колыбельках".  А еще
корсет "из эластичного  трикотажа, спускающийся до  бедер. В  верхней  части
используется   другая,  более   плотная   материя,   что  позволяет  выгодно
подчеркнуть  формы и заузить талию". Статья закончится воскрешением в памяти
исчезнувшего после  1916 года корсета, этого великого режиссера-постановщика
нового  женского  силуэта:  "выдающиеся  груди,  декоративно-осиная талия  и
парижский задник".
     - Браво, - сказал Кэллехер, - ты несешь выдающуюся чушь.
     -  Я  предпочитаю свою  собственную  моду, потому что она современна, -
сказала Герти.
     - Она  имеет откровенно мужские тенденции.  Зауженные бедра, сглаженные
груди, квадратные плечи.
     - Мне кажется, они  собираются высаживаться,  - сказал Кэллехер. - Они,
наверное, думают, что мы все погибли. Я сейчас выпущу  по ним очередь, а они
нам подкинут еще парочку снарядов.
     - А это кто такой? Я его не знаю, -  сказала Герти, как бы открывая для
себя существование Кэллехера. - А остальные погибли?
     - Начиная с Кэффри, - хладнокровно ответил Диллон.
     - Черт возьми! - заорал Кэллехер. - Черт побери  этот  сраный механизм!
Пулемет заело. А эти ублюдки приближаются.
     Он засуетился вокруг своего пулемета.
     - Ничего не могу сделать. Не могу понять, в чем дело.
     Он  повернулся  к  своим товарищам по выживанию и  увидел Герти.  Из ее
разговора с Диллоном он не понял ничего, как не понял, при чем здесь платье.
Но англичанку оглядел с интересом и даже подошел поближе.
     - Мне пора надевать платье, - мягко произнесла она.
     Она  поставила коробку на  пол. Диллон  перерезал бечевку.  Она открыла
коробку. Диллон развернул папиросную бумагу. Она посмотрела внутрь.
     - Мое подвенечное платье! - воскликнула она.
     И добавила, обращаясь к Диллону:
     - Как это любезно с вашей стороны.
     Диллон помог ей надеть платье.
     Кэллехер стоял по-прежнему рядом с ними.
     - Пошевеливайтесь. Сейчас спустимся в подвал, постреляем им по ногам, а
потом героически подохнем. Живыми они нас не возьмут.
     - Неужели? - спросила Герти с невинным видом.
     - Ну вы-то останетесь в живых. Давайте пошевеливайтесь.
     - А мой лифчик? Я его потеряла.
     - Да и бог с ним, - сказал Мэт, - вам он не нужен.
     - Но это не очень корректно, - сказала Герти.
     - И особенно не трепитесь, когда вас обнаружат около наших трупов.
     - Не трепитесь? Что это значит?
     - Давай же,  Мэт, пошевеливайся. Тебе словно доставляет удовольствие ее
щупать. Да, малышка, это значит, что тебе придется промолчать.
     - Насчет чего? Почему?
     - Мы - герои, а не мерзавцы. Понимаешь?
     - Может быть.
     - Да  все ты  прекрасно понимаешь.  Без  тебя мы бы погибли без  всяких
заморочек,  но  из-за того,  что ты  вздумала отлить  в самый  ответственный
момент  нашего  повстанчества,  теперь на нашу  доблесть могут бросить  тень
грязная сплетня и омерзительная клевета.
     - Как подумаешь, с чего все начинается, - рассеянно объявил Диллон.
     Он отошел на несколько шагов назад, чтобы оценить свою работу.
     - Красиво, правда? - спросил он у Кэллехера.
     - Да. Класс. Еще немного,  и ты меня убедишь в том, что и женщины могут
быть привлекательными, - ответил тот.
     И добавил, обращаясь к Герти:
     - Ты меня слышишь? Ничего не  произошло. Ничего не произошло. Ничего не
произошло.
     - Так утверждать может мужчина, - ответила Герти, нескромно улыбаясь. -
Женщина - дело другое.
     Она бросила на него колючепроволочный взгляд.
     - А вы что, этого не знали? Как понимать то, что вы ему сейчас сказали?
Что значит ваше "и женщины могут быть привлекательными"?
     - Довольно.  Теперь она предупреждена, и мы можем спуститься  в подвал,
чтобы дать наш последний бой.
     - Пошли, - по-философски отреагировал Диллон.
     Герти  схватила  Кэллехера и,  удерживая  его  перед  собой, возмущенно
потребовала:
     -  Отвечайте.  Неужели  вы  не  понимаете,  что  это  ваше  "ничего  не
произошло" просто глупость? Или я должна объяснить вам все жестами?
     - Я сказал вам, чтобы вы молчали. Потом, после нашей смерти.
     - Почему? Ради славы вашей Ирландии?
     - Да.
     - Забавно, - сказала Герти.
     - Ты, может быть, не знаешь: она выходит  замуж за  того  типа, который
нас бомбит.
     - Да, забавно, - сказал Кэллехер.
     Он вырвался и теперь уже сам схватил ее  за руку. И затряс  ее изо всех
сил:
     -  Ты ведь  будешь  молчать после  нашей смерти,  да? Кэффри, Кэллинен,
Маккормик, О'Рурки - все они были храбрыми и безупречными. Ты ведь не будешь
поливать их грязью, нет?
     - Вы думаете, я помню, как их звали? Вас, например, как зовут?
     - Корни Кэллехер, - ответил Мэт Диллон.
     -  Заткнись.  А зачем надо было нас провоцировать? Наши  товарищи  были
жертвами. Ты бесстыдница. Как ее зовут?
     - Мисс Герти Гердл, - ответил Мэт Диллон.
     - Ты бесстыдница, Герти Гердл, ты - бесстыдница.
     -  А ваши  героические товарищи,  которые  меня изнасиловали, они тогда
кто?
     - Она начинает меня раздражать, - сказал Кэллехер.
     - Раздражается тот, кто чувствует свою слабость, - сказала Герти.
     - Да отстань ты от нее, - сказал Мэт. - Ты изомнешь ее платье.
     - К черту платье! Я хочу, чтобы она нам пообещала, что будет молчать.
     - Ты сам говорил, что она не  осмелится, что для невесты признаваться в
таких вещах...
     - Как сказать, - бросила Герти.
     - Для меня ситуация начинает проясняться, - заявил Кэллехер.
     - И так все ясно, - сказала Герти. - Вы разбиты. Вы скоро умрете.
     - Дело не в этом. Дело в вас. Вы еще не все видели.
     - А что ты хочешь ей показать? - спросил Диллон.
     Рассмеявшись, Герти бросилась на Кэллехера.
     - Так что же? - сказала она. - Так что же?
     Ее поцелуй расплющил ему губы и разжал зубы.
     Он начал гладить ее груди и почувствовал, как твердеют ее соски.
     - Она еще не все видела, - с тупым упрямством повторял он. - Она должна
молчать. Она еще не все видела.
     Мэт  Диллон  принялся  скручивать   очередную   сигарету,   наблюдая  с
любопытством за происходящим. Которое активизировалось престранным образом.
     - Они испортят мое платье, - прошептал он.
     Затем происходящее переориентировалось, и Мэт  начал понимать намерения
Кэллехера. Он  даже  не знал, как  их  оценивать, но  теперь,  посреди  этой
разрухи,  за  несколько  часов - не больше, это уж  точно,  может  быть,  за
несколько  минут  - до смерти  ему  было уже все равно,  и потом,  он всегда
относился к Кэллехеру с превеликой нежностью и превеликим снисхождением.
     - Держи ее, - сказал ему Кэллехер.
     Все  разворачивалось  согласно  предположениям  Диллона.   Он  отбросил
щелчком сигарету и схватил Герти с неожиданной  для нее силой и сжал ее так,
что она даже не могла пошевелиться. Герти, впрочем, не противилась; отдалась
безоговорочно и добровольно,  поскольку в отличие  от Мэта она  о намерениях
Кэллехера еще пока не догадывалась.
     - Что это вы делаете?! -  вскричала она спустя некоторое время. - Вы не
понимаете,  как  это  делается.  Уверяю  вас,  с  женщинами  все  происходит
по-другому. Какой  вы невежда.  А еще считаете себя джентльменом. Говорю  же
вам, не так. Я не хочу. Я не хочу. Я... Я...
     - Мерзавка! - рычал Кэллехер. -  Она ничего не расскажет, я заставлю ее
молчать,  и никто  не сможет сказать, что мы не были храбрыми и безупречными
героями. Finnegans wake!
     -   Finnegans  wake!  -   ответил   Мэт   Диллон,  очень  взволнованный
происходящим. - Я бы тоже заставил ее помолчать, - робко предложил он.
     Герти,  перейдя  из одних  рук  в  другие,  не  переставала  оспаривать
обоснованность происходящего.

        ГЛАВА LXV
     В чем нельзя отказать британцам, так это в чувстве такта. Высадившись у
набережной  Эден,  вооруженные   кто   винтовкой,  кто  гранатой  матросы  с
"Яростного"  проникли  в почтовое отделение незаметно. Они окружили выживших
после  обстрела,  но   совершенно  не  осознающих,  что  происходит  вокруг,
мятежников, однако стали действовать только после того, как все закончилось:
они не хотели, чтобы девушка краснела при мысли о том, что ее могли  застать
в такой нескромной позе.
     Наконец ее платье опустилось; она подняла очень  красное и очень мокрое
от  слез  лицо; Кэллехер и Диллон торжествующе переглянулись и в этот момент
почувствовали,  как  острие  штыка  упирается им в спину.  Они подняли  руки
вверх.

        ГЛАВА LXVI
     Капитан  Картрайт  в сопровождении своих лейтенантов  сошел  на  землю.
Рискуя  запылить  ботинки,  они  проникли  в  руины  почтового отделения  на
набережной Эден. Матросы уже сложили в углу, выравнивая по росту, все трупы.
Два оставшихся в живых мятежника стояли у стены с поднятыми вверх руками.
     Картрайт заметил Герти; та бросилась к нему в объятья.
     - Дарлинг, дарлинг, - шептала она.
     - Моя дорогая, моя дорогая, - отвечал он.
     Его  немного удивило  лишь то,  что при подобных обстоятельствах на ней
было подвенечное  платье. Но,  обладая не меньшим, чем его матросы, чувством
такта, капитан промолчал.
     - Извините меня, - сказал он ей,  - я должен  выполнить  еще  кое-какие
обязательства.  Этих  двух  мятежников  мы будем  судить. И  разумеется, как
мятежников вооруженных,  мы приговорим их к  смертной казни,  не правда  ли,
господа?
     Тэдди Маунткэттен и второй помощник несколько секунд подумали и кивнули
головой.
     - Дорогая,  простите, что задаю вам этот вопрос, но эти мятежники, ведь
они были... как бы  это сказать... корректны по отношению  к вам, не  правда
ли?
     Герти посмотрела на Диллона, на Кэллехера, затем на трупы.
     - Нет, - сказала она.
     Картрайт побледнел. Кэллехер и Диллон даже не вздрогнули.
     - Нет, - сказала Герти. -  Они  хотели приподнять  мое  красивое  белое
платье, чтобы посмотреть на мои лодыжки.
     -  Мерзавцы,  - прорычал  Картрайт.  -  Вот  каковы  эти республиканцы,
подлецы и сладострастники.
     - Простите их, дарлинг, - промяукала Герти. - Простите их.
     -  Это невозможно, моя дорогая. Впрочем,  они и так  уже приговорены  к
смертной казни, и мы расстреляем их на месте, как того требует закон.
     Он подошел к ним.
     -  Вы слышали? Военный трибунал под  моим председательством  приговорил
вас к смертной казни, вы будете расстреляны на месте. Помолитесь напоследок.
Матросы, приготовьтесь.
     Матросы выстроились в шеренгу.
     -  Я  хочу добавить:  вопреки тому, что вы  думаете, вы не заслуживаете
достойного упоминания  в  том  разделе  мировой  истории,  который  посвящен
героям. Вы обесчестили себя подлым  поступком, который моя невеста, несмотря
на вполне объяснимую стыдливость, была вынуждена описать. Как вам не стыдно!
Приподнять  платье  девушке, чтобы  посмотреть  на  ее  лодыжки!  Похотливые
проходимцы, вы умрете как собаки, неприкаянными и с запятнанной совестью.
     Кэллехер  и Диллон даже  не  вздрогнули.  Герти, выглядывая из-за спины
Картрайта, показывала им язык.
     - Что вы можете на это ответить? - спросил у них Картрайт.
     - С ними по-хорошему нельзя, - ответил Кэллехер.
     - Это уж точно, - вздохнул Диллон.
     Несколько секунд спустя прошитые свинцом повстанцы были мертвы.