ежевый костюм с норковым воротником," - сообщила Нив, размещая новую одежду в шкафу. Она принялась перебирать вешалки. Белый шерстяной костюм, зеленый вязаный, черный с белым рисунком. "Помоги-ка мне. Она просто сложила вещи и удрала. Честное слово, я бы ее удушила собственными руками." Девушка откинула волосы со лба. "Посмотри, - она указала на список на двери и на пустые места на полках, - Она взяла все самое нарядное. И погода была такая мерзкая, что она, видимо, и не подумала, что ей понадобятся более легкие вещи. Но где бы она ни находилась, я надеюсь. что температура поднимется не меньше, чем до девяносто градусов. Che noiosa spera che muore di caldo - " "Спокойно, Нив, - охладила ее Це-Це. - Когда ты переходишь на итальянский, это значит, что ты на пределе." Нив пожала плечами. "Пропади оно все пропадом. Я пошлю счет ее бухгалтеру. В конце концов, хоть у него с головой все в порядке, он не забудет заплатить вовремя." Она посмотрела на Це-Це. "А ты как? Ты рассчитывала, что она сегодня тебе заплатит?" Це-Це помотала головой: "Со мной все в порядке, прошлый раз она дала мне аванс." В магазине Нив рассказала Бетти, что произошло. "Ты должна вычесть у нее за такси и за персональное обслуживание на дому, - сказала Бетти. - Эта дама переходит все границы." Днем, разговаривая с Майлсом по телефону, Нив поделилась своими опасениями: "А я уж собиралась просить тебя справиться о несчастных случаях," - сказала она. "Послушай, если эта дама будет лежать на рельсах, то поезд сойдет с пути, только чтобы не иметь с ней дела," - ответил Майлс. Но - Нив сама не могла себе этого объяснить - какая-то смутная тревога не покидала ее. Наоборот, она испытывала неотвязное ощущение, что с Этель что-то не так. Это ощущение продолжало преследовать ее, когда она, закрыв в шесть тридцать магазин, спешила на коктейль, который журнал "Вуменс Веар Дэйли" давал в Сент- Реджис. В роскошно одетой толпе она заметила Тони Менделл, главного редактора "Контемпорари Вумен" и направилась к ней. "Ты не знаешь, как долго не будет Этель?" - Нив пыталась перекричать гул голосов. "Я удивлена, что ее здесь нет, - сказала Тони. - Она говорила, что придет. Но мы же все знаем Этель." "Когда появится ее статья?" "Она отдала ее в четверг утром. Я должна была показать ее адвокатам, чтобы быть уверенной, что на нас потом не подадут в суд. Они кое-что убрали, но все равно написано здорово. А ты слышала о большом контракте "Живонс и Маркс"? "Нет." Официант предложил канапе - копченый лосось и икра на крошечных тостах. Нив взяла один. Тони горестно покачала головой. "Сейчас, когда снова вошло в моду приталенное, я не могу позволить себе даже оливку." Тони была шестого размера. "В общем, эта статья - обзор моды за последние пятьдесят лет и о дизайнерах этого периода. Тема, если честно, говорена-переговорена, но ты же знаешь Этель. Она все сделает так, что это будут обсуждать, и это будет ново, и это будет интересно. А две недели назад она вдруг стала ужасно загадочной. Насколько я располагаю сведениями, на следующий день она взяла штурмом кабинет Джека Кэмпбелла и уговорила его подписать контракт на книгу о моде с шестизначным авансом. Теперь, небось, скрылась где-то, чтобы писать." "Дорогая, ты выглядишь прелестно!" Голос раздался где-то у Нив за спиной. Тони продемонстрировала в улыбке все свои безупречные зубы. "Кармен, я оставила на твоем автоответчике с дюжину сообщений, где ты скрываешься?" Нив начала бочком протискиваться назад, но Тони остановила ее. "Нив, Джек Кемпбелл пришел. Вон тот высокий парень в сером костюме. Может, он знает, где ты можешь найти Этель." Пока Нив протискивалась к середине комнаты, Джека уже окружили. Она стояла и пережидала поток поздравлений и из разговоров успела уловить, что его только недавно выбрали президентом и издателем "Живонс и Маркс", что он купил квартиру в восточной части 52-ой-улица и что он вполне доволен жизнью в Нью-Йорке. Нив решила, что ему еще нет сорока - достаточно молод для такой работы. Темно-каштановые волосы были коротко подстрижены; глядя на них, ей пришло в голову, что, будь они подлинее, то завивались бы в локоны. Худощавая подтянутая фигура была фигурой бегуна. На тонком лице выделялись темно-карие, одного цвета с волосами, глаза. Искренняя улыбка заставляла разбегаться морщинки в уголках его глаз. Ей понравилась его манера наклонять вперед голову. Нив обратила на это внимание, когда он разговаривал с пожилым издателем. Затем кто-то вступил в разговор, он повернулся и ко второму собеседнику и не выглядел при этом неловко, что тоже ей понравилось. "Выглядеть естественно - настоящее искусство, - думала Нив, - им владеют политики, а вот в среде бизнесменов это редкость." Она имела возможность наблюдать, не будучи замеченной. Что-то связано с именем Джека Кэмпбелла. Она уже встречалась с ним где-то. Но где? Прошел официант, предлагая вино, и Нив взяла себе еще один бокал. Это ее второй и последний, но, потягивая вино, она может делать вид, что занята. "Нив - не так ли?" Поворачиваясь, Нив увидела, что Джек Кэмпбелл подошел к ней. Он представился и напомнил: "Чикаго. Шесть лет назад. Вы возвращались с лыжной поездки, а я - из деловой. Мы с вами поговорили минут пять перед тем, как самолет приземлился. Вы тогда собирались открыть магазин, и были озабочены только этим. Как все прошло?" "Прекрасно." Нив с трудом могла припомнить. Она тогда спешила на транзитный рейс. Работа. Это стало самым главным. "Вы тогда начали работать на нового издателя, не так ли?" "Да." "Судя по всему, это был удачный шаг." "Джек, здесь несколько человек, с которыми ты должен встретиться." - Главный редактор "Вуменс" потеребила его за рукав. "Мне не хотелось бы задерживать вас, - быстро сказала Нив. - Только один вопрос. Насколько я поняла, Этель Ламбстон пишет для вас книгу. Может, вы подскажете, где я могу ее найти?" "У меня есть ее домашний телефон. Дать вам?" "Спасибо, у меня он тоже есть. - Она быстро подняла руку в отрицательном жесте. - Не буду вас больше задерживать." Нив повернулась и затерялась в толпе. Она почувствовала внезапно, что устала от шума голосов и что сегодня был слишком длинный день. Поглядев на людей, столпившихся, как обычно, перед Сент-Реджисом в ожидании такси, Нив направилась пешком вдоль Пятой Авеню. Был довольно приятный вечер. Может, она срежет себе путь, если пройдет через парк. Прогулка пешком освежит ее. Но у южного входа в Центральный парк прямо перед ней остановилось такси, только что освобожденное пассажиром. Нив замешкалась, потом открыла дверцу и села в машину. Идея пройтись еще милю на высоких каблуках внезапно перестала казаться ей привлекательной. Она, конечно, не могла видеть растерянного лица Денни, который терпеливо прождав у Сент-Реджиса, следовал за нею по Пятой Авеню и заметив, что Нив направилась к парку, уже был уверен, что удача у него в руках. В два часа ночи Нив внезапно проснулась. Ей приснилось, что она стояла перед шкафом Этель, составляя список. Список. "Надеюсь, она сгорит от жары, где бы ее ни носило." Вот-вот, теплая одежда. Соболя. Жакет. Накидка. "Барберри". Пальто. Дубленка. Все было на месте. Этель отдала свою статью в четверг, а в пятницу она уже исчезла. В эти дни было ужасно холодно и ветрено. В пятницу к тому же был сильный снегопад. Но все зимние вещи Этель висят в шкафу... x x x Никки Сепетти поежился в своей толстой куртке, которую связала ему жена в тот год, когда он угодил в тюрьму. В плечах она все еще была ему впору, но на животе висела свободно, ведь в тюрьме он потерял тридцать с лишним фунтов. От его дома до пляжа был всего один квартал. Он лишь махал руками в ответ на кудахтанье жены: "Надень шарф, Никки, ты забыл уже, как сильно иногда дует с океана", и вышел на улицу. Соленый ветер ударил ему в ноздри, и он с благодарностью глубоко вдохнул. Никки рос в Бруклине, и когда он был маленьким, мама возила его на пляж в Рокавэй Бич. Спустя тридцать лет он купил дом в Бель Харбор, чтобы Мария и дети могли проводить там лето. После того, как его посадили, жена насовсем переселилась сюда. В прошлую пятницу истекло ровно семнадцать лет! Его первый глоток воздуха вне тюремных стен вызвал боль в груди. "Избегайте переохлаждения", - предостерегал его врач. Мария приготовила роскошный обед. "Добро пожаловать домой, Никки" - красовался плакат на стене. Он чувствовал себя настолько ослабевшим, что ушел, не высидев до конца обеда, и лег в постель. Звонили дети, Ник-младший и Тесса. "Папа, мы любим тебя", - говорили они. Он не разрешал им навещать его в тюрьме. Тесса только поступила в колледж, когда он сел. Сейчас ей уже тридцать пять, у нее двое детей и она живет в Аризоне. Муж зовет ее Терезой. Ник-младший взял себе девичье имя матери. Теперь он Николас Дамиано, примерный гражданин и налогоплательщик, живет в Коннектикуте. Никки просил их не приезжать: "Подождите, пока угомонятся газетчики". Оба выходных он и Мария провели в доме , почти не общаясь - два чужих человека. На улице их караулили журналисты с телевизионными камерами. Но сегодня утром он вышел. Новость уже потеряла свою актуальность. Бывший уголовник, к тому же больной - вот кто он теперь. Никки вдохнул поглубже и почувствовал, как соленый воздух наполняет его легкие. Какой-то бритоголовый парень, один из тех, в спортивных костюмах, что бежали впереди Никки, остановился. "Рад видеть вас, мистер Сепетти. Вы прекрасно выглядите." Никки покосился на парня. Ему неприятно было слушать эту чушь. Он-то знал, как он выглядит. Всего лишь полчаса назад, выйдя из-под душа, он подробно и безжалостно исследовал свое отражение в зеркале на двери в ванной. Макушка основательно полысела, лишь вокруг еще держались остатки былой шевелюры. "Соль и перец", - называл его черные с проседью волосы тюремный парикмахер, когда он только начал отбывать срок. То, что осталось от них сейчас было грязно-белого или тускло-серого оттенка, как ни назови, один черт. Нельзя сказать, что дальнейшее исследование принесло ему удовлетворение. Даже будучи молодым и привлекательным, он не любил свои глаза навыкате, но сейчас они и вовсе казались ему каменно-неживыми. Из-за бледности кожи стал хорошо заметен старый шрам на щеке. То, что он потерял вес, не сделало его стройнее, наоборот, он напоминал сам себе подушку, из которой вытряхнули половину перьев. Мужчина под шестьдесят. Когда он оказался в тюрьме, ему было сорок два. Никки узнал этого парня, который загородил собой весь тротуар. Он жил через два или три дома от него, Никки только не мог припомнить его имя. А тот так и сиял, обнажая в нервной улыбке лошадиные зубы. "О да, я прекрасно выгляжу, спасибо," - сказал Никки. Его голос должно быть прозвучал раздраженно, потому что бегун явно почувствовал себя неуютно. "Как бы там ни было, я рад, что вы вернулись, - сейчас его улыбка уже выглядела натянутой. - Прекрасный день, не правда ли? Холодно, но все-таки чувствуется весна." "Да, да, - проборматал Никки, а про себя подумал, - Если бы мне нужен был прогноз погоды, я бы послушал радио". Он поднял руку в прощальном жесте и прибавил шагу, пока не дошел до пляжа. Ветер взбивал океан в пену. Прислонившись к перилам, Никки вспомнил, как ребенком любил кататься на волнах в шторм. Мать всегда кричала ему: "Не заходи далеко! Смотри, захлебнешься." Не чувствуя усталости, он шел по берегу вдоль 98-ой улицы, пока не дошел до "Русских горок". Тут он повернул назад. Ребята приедут забрать его. Они сперва зайдут в клуб, а потом пообедают на улице Малберри. Дань уважения, не более - он не обманывал сам себя. Семнадцать лет - слишком долгий срок. Ребята последние годы ворочают такими делами, куда он не дал бы им и близко подойти. Уже прошел слух о том, что он очень болен и ему лучше никуда не встревать: не можешь, не берись. Джо сидел на скамье подсудимых вместе с ним. Тот же самый срок. Но Джо вышел через шесть лет, его выпустили под залог. Сейчас он на свободе. Он бы тоже мог быть отпущен, но... Майлс Керни. Вот кого надо благодарить за эти лишние одиннадцать лет. Никки наклонил голову под ветром. Ему пришлось отведать еще две горькие пилюли - его дети. Они твердят, что любят Никки, но они стесняются его. Когда Мария приезжала навестить сына или дочь, она представлялась их друзьям, как вдова. Тесса. Господи, да она же обожала его в детстве. Может, он был неправ, запрещая им видеться с ним все эти годы? Мария приезжала к нему регулярно. Но в Коннектикуте она называла себя миссис Дамиано. Ему бы хотелось увидеть детей Тессы. Но ее муж считал, что надо подождать. Мария. Никки затаил обиду на нее за все эти годы ожидания. Даже хуже, чем обида. Она изо всех сил притворялась, что рада видеть его, но глаза смотрели холодно, с затаенным презрением. Прочитать ее мысли было несложно: "Для чего ты все это делал, Никки? От нас отвернулись даже наши друзья." Ей всего пятьдесят четыре, а выглядит она лет на десять старше. Мария работала в отделе кадров в госпитале. Она могла бы и не делать этого, но, устраиваясь на работу, она сказала ему: "Я не могу сидеть дома и пялиться на стены." Мария. Ник-младший, нет, Николас. Тесса, нет, Тереза. Так ли уж они горевали, если бы с ним в тюрьме случился сердечный приступ? Может, если бы он вышел через шесть лет, как Джо, еще можно было бы что-то вернуть. А сейчас поздно, слишком поздно. Из-за этих лишних одиннадцати лет, что он отсидел благодаря Майлсу Керни. И он бы еще сидел, если бы им удалось что-нибудь придумать, чтобы не выпускать его вовсе. Никки миновал 98 улицу и только тогда сообразил, что так и не заметил старого громыхающего сооружения "Русских горок". Это заставило его повернуть и пойти обратно, чтобы убедиться, что их не снесли. Он шел, стараясь попадать в собственные следы, засунув поглубже руки в карманы, ссутулившись под ветром. Во рту его прочно держался горький желчный привкус, который он старался заглушить, облизывая языком соленые от ветра губы... Подойдя к дому, Никки увидел, что его ждет машина. За рулем сидел Луи, один из тех парней, на которых он всегда мог рассчитывать. Луи не забывал сделанного ему добра. "К вашим услугам, Дон Сепетти, - приветствовал Луи Никки. - Как приятно снова сказать это." Луи говорил искренне. Никки уловил затаенную враждебность, промелькнувшую в глазах Марии, когда он вошел в дом сменить свитер на пиджак. Он вспомнил, что как-то в школе, когда ему приходилось писать небольшие сочинения на тему прочитанных рассказов, он писал об одной вдове, которая считала своего исчезнувшего мужа погибшим и "довольно неплохо устроилась в жизни будучи вдовой". Мария тоже чувствовала себя достаточно комфортно в жизни без него. "Посмотри правде в глаза. Она не жаждала твоего возвращения. Твоим детям станет только легче, если ты исчезнешь в стиле Джимми Хоффа. Еще больше им бы понравилась красивая естественная смерть, та, которая не требует дополнительных объяснений для внуков... Если бы только вы знали, как все это было близко." "Ты будешь вечером ужинать? - спросила Мария. - Я имею в виду, что у меня ночная смена, с девяти до девяти. Если хочешь, я что-нибудь приготовлю и оставлю в холодильнике." "Не стоит." Он молчал, пока Луи вез его в Манхэттен по Форт-Гамильтон-парквей, через туннель Бруклин - Баттери. В клубе ничего не изменилось. Та же потертая мебель; в глубине помещения за карточным столом так же составлены кресла - все готово для следующей игры; все та же старая кофеварка для эспрессо; по-прежнему заколочена телефонная кабинка. Разница была лишь в том, что изменилась сама семья. Конечно, все столпились вокруг него, выражали свое почтение, посылали фальшиво-приветливые улыбки. Но он все понимал. Он был рад, когда подошло время отправляться на улицу Малберри. Марио - хозяин ресторана - вот кто в самом деле был ему рад. Отдельная комната готова и ждет его. Все его любимые прежде блюда, включая макароны. Никки почувствовал некое расслабление, почувствовал, как что-то вроде прежней силы наполняет его тело. Он подождал, пока накроют к десерту - канноли с крепким черным эспрессо - и обвел глазами гостей, заглянув каждому из сидящих двумя ровными рядами ("Совсем, как оловянные солдатики") десяти мужчин в лицо. И каждому он кивал, узнавая. Только два незнакомых лица. Одно не вызвало у него подозрений. Второй же был представлен ему как Кармен Мачадо. Никки внимательно изучал его. Около тридцати. Темные густые волосы и брови. Прямой костистый нос. Он крутится здесь уже 3-4 года. Альфи познакомился с ним в тюрьме, где тот отсиживал за угон автомобиля. Инстинктивно он не вызывал доверия у Никки, и Никки отметил про себя, что должен порасспрашивать Джо, насколько хорошо они его знают. Его глаза остановились на Джо. Джо, который вышел, отсидев лишь шесть лет и который разгуливал на свободе в то время, пока Никки был вынужден сидеть взаперти. Круглое лицо Джо было все покрыто морщинами, которые означали улыбку, и весь он напоминал только что проглотившего канарейку кота. Никки вдруг почувствовал жжение в груди. Обильный ужин оказался тяжеловат для его желудка. "О' кей, а теперь выкладывай, что у тебя на уме," - приказал он Джо. Джо продолжал улыбаться. "Что касается меня, то я припас для тебя отличную новость. Мы все знаем, как ты относишься к этой сволочи Керни. Так вот, послушай. Есть заказ на его дочь. И это не наша инициатива. Стюбер хочет убрать ее. Для тебя это просто подарок." Никки подскочил на месте. Охваченный волной ярости, он выместил все на дубовом столе, что есть мочи грохнув по нему кулаком. "Вы безмозглые кретины! - орал он. - Вонючие безмозглые кретины! Это нужно немедленно остановить." На какое-то мгновение он перехватил выражение лица Кармен Мачадо и ему вдруг показалось, что он заглянул в лицо копу. "Остановить это. Я говорю остановить, ясно?" Страх на лице Джо сменился сочувствием. "Никки, ты же знаешь, это невозможно. Никто не может отменить контракт, уже слишком поздно." Пятнадцать минут спустя Никки ехал домой в Бель Харбор, сидя рядом с молчаливым Луи. Его грудь сгорала от боли, которая накатывала волнами, не помогал даже нитроглицерин под языком. Если дочь Керни будет убита, копы не остановятся, пока не навесят это убийство на него. И Джо превосходно знал это. Он подумал о том, что напрасно предостерег Джо относительно Мачадо. "Никогда этот парень не работал во Флориде на семью Палино, - сказал он Джо. - А у вас не хватило мозгов проверить это, не так ли? Вы идиоты, каждый раз, когда вы открываете рот, считайте, что вы докладываете все прямехонько копам." Симус Ламбстон проснулся во вторник утром. Он спал всего четыре часа и даже во сне его не оставляли в покое навалившиеся проблемы. Накануне он закрыл бар в половине третьего, потом почитал газету и тихонько скользнул в постель, стараясь не побеспокоить Рут. Когда девочки были маленькими, он мог позволить себе поспать подольше, приходил в бар к полудню, потом снова шел домой, чтобы пообедать вместе с семьей и возвращался в бар, оставаясь там уже до закрытия. Но последние годы, когда дела безжалостно и стабильно шли все хуже и хуже, а арендная плата все росла и росла, он уволил бармена и официанток и урезал меню так, что остались одни только сандвичи. Все закупки он делал сам, приходил в бар к восьми или половине девятого и, уже не заходя домой на обед, работал до закрытия. И все равно ему никак не удавалось свести конца с концами. Во сне его преследовало лицо Этель. Ее глаза, расширенные от гнева. Ее недобрая усмешка, которую он с удовольствием стер бы с ее лица навсегда. Когда он был у нее в четверг вечером, он вытащил фотографию девочек. "Этель, - он уже умолял, - посмотри на них. Им сейчас необходимы деньги, которые я отдаю тебе. Дай мне передышку." Она взяла фотографию и долго ее изучала. "Это могли бы быть мои дети", - только и сказала она, протянув ему обратно снимок. У Симуса живот скрутило от тревоги. Он должен заплатить алименты до пятого. Завтра. Осмелиться ли он не выписать чек? Половина восьмого. Рут уже встала. Он слышал плеск воды в душе. Симус встал с постели и прошел в комнату, которая служила им столовой и кабинетом одновременно. Она была уже наполнена резким светом утреннего солнца. Он сел за старое бюро, пережившее три поколения в их семье, и которое Рут терпеть не могла. Если бы она имела возможность, она бы все переделала в доме по-своему и заменила бы старую громоздкую мебель на светлую современную. "За все эти годы я не могла позволить себе купить такую роскошь, как новое кресло," - любила напоминать она. "Ты отдал Этель самую хорошую мебель, а я обречена жить среди рухляди, которая осталась от твоей матери. Единственно новое, что мы покупали, это колыбельки и кровати для девочек - и больше ничего из того, что им еще необходимо." Симус решил отвлечься от мыслей о чеке для Этель, начав выписывать другие: за газ и электричество, за телефон, за квартиру. От кабельного телевидения они отказались полгода назад, это позволяло им экономить двадцать два доллара в месяц. Из кухни был слышен шум кофеварки, стоящей на плите. Спустя несколько минут в столовую вошла Рут, держа на маленьком подносе стакан с апельсиновым соком и чашку дымящегося кофе. Она улыбалась, и на мгновение напомнила Симусу ту симпатичную женщину, на которой он женился через три месяца после развода. Рут не относилась к тому типу женщин, которых можно назвать ласковыми, но сегодня утром, поставив поднос на стол, она наклонилась и поцеловала его в макушку. "Только сейчас, когда ты сел выписывать чеки, до меня дошло, - сказала она. - Господи, Симус, неужели мы больше не будем отдавать деньги Этель, неужели мы сможем наконец вздохнуть. Давай пойдем куда-нибудь вечером и отметим это событие. Попроси кого-нибудь поработать за тебя. Мы уже столько месяцев никуда не выходили." У Симуса свело желудок. Запах крепкого кофе внезапно вызвал у него отвращение. "Дорогая, я пока могу только надеяться, что она не передумает, - промямлил он. - То есть я хочу сказать, что у меня нет тому письменного подтверждения. Тебе не кажется, что стоило бы послать чек, пусть она лучше вернет его. Я полагаю, что это будет самым разумным. У нас ведь нет ничего, что делало бы все это законным. Я имею в виду у нас нет письменного заверения, что она действительно отказалась от денег." Он осекся, почувствовав слева резкий шлепок по голове. Симус поднял глаза и невольно отшатнулся, увидев выражение лица Рут. Это было выражение смертельного оскорбления. Точно такую гримасу он уже видел несколько дней назад на другом лице. Потом лицо жены пошло красными пятнами, и в конце концов она разразилась фонтаном бессильных слез. "Симус, прости, я ударила тебя." Голос ее сорвался. Она распрямила плечи и закусила губу. "Ни одного чека. Напомнишь ей, что она дала слово. Я скорее задавлюсь, чем она получит еще хотя бы один цент." 6 В среду утром Нив рассказала Майлсу все, что она думает по поводу исчезновения Этель. Сосредоточенно намазывая сыр на подсушенную булочку, она высказала все свои ночные мысли, которые подняли ее среди ночи. "С нее, конечно, станется улететь, не взяв новую одежду, но в пятницу она должна была встретиться со своим племянником." "Это он так говорит," - вставил Майлс. "Естественно. Но я точно могу сказать, что в четверг она принесла законченную статью, а в четверг было ужасно холодно, днем пошел снег, и в пятницу было, как в середине зимы." "Ты, по-моему, переквалифицировалась в метеорологи," - заметил отец. "Ну хватит, Майлс. Мне все же кажется, что что-то здесь не так. Все ее зимние вещи остались в шкафу." "Нив, эта женщина вечная. Я просто вижу, как Бог и дьявол спорят между собой, кому ее забрать," - Майлс улыбнулся, довольный собственной шуткой. Нив скорчила гримаску, сердясь, что он не принимает всеръез все ее тревоги по этому поводу, но довольная тем не менее его шутливым тоном и хорошим настроением. Кухонное окно было приоткрыто, и соленый морской ветер с Гудзона слегка забивал обычную вонь выхлопных газов от тысяч машин, снующих по Генри Гудзон- парквей. Снегопад прекратился также внезапно, как и начался. В воздухе уже чувствовалась весна, и, может, поэтому у Майлса было такое приподнятое настроение. А может, от чего-то еще? Нив встала, подойдя к плите, взяла кофеварку и подлила свежего кофе в обе чашки. "Сегодня ты выглядишь намного бодрее, - прокомментировала она. - Значит ли это, что ты перестал беспокоиться по поводу Никки Сепетти?" "Просто я говорил с Хербом и он меня убедил, что Никки теперь под неусыпным контролем наших парней." "Понятно." - Нив знала, что лучше не затрагивать больше эту тему. "Теперь ты уже не будешь так трястись надо мной?" Она посмотрела на часы: "Мне пора." Выходя из кухни, она замешкалась: "Майлс, я знаю гардероб Этель, как свои пять пальцев. Как ты объяснишь, что в четверг или в пятницу, в жуткий холод, она ушла без пальто?" Майлс уже было углубился в "Таймс", ему пришлось отложить газету, и он проделал это, разыгрывая бесконечное терпение. "Ну давай поиграем в "фантазию". Давай представим, что Этель увидела пальто в какой-нибудь витрине и решила, что это именно то, что она всегда хотела." Игра "в фантазию" взяла свое начало с той поры, когда Нив было четыре года и она выпила банку Кока-Колы, которую ей запрещали. Она заглянула в холодильник, вытащила Коку и с наслаждением выпила все до последней капли. Перехватив укоризненный взгляд отца, она с самым невинным видом предложила: "Я придумала, папа. Давай поиграем в фантазию. Давай представим, что Кока была не Кокой, а апельсиновым соком." Внезапно Нив почувствовала себя ужасно глупой. "Вот почему ты полицейский, а я держу магазин," - сказала она. Но, принимая душ и натягивая свободный шоколадного цвета кашемировый жакет с зауженными рукавами и отворотами на манжетах и мягкого покроя черную шерстяную юбку, она поняла, где кроется ошибка в рассуждениях Майлса. Также, как когда-то давно Кока не могла стать апельсиновым соком, также и сейчас - Нив могла дать голову на отсечение - Этель не могла купить пальто где-нибудь в другом магазине. Проснувшись рано утром в среду, Дуглас Браун решил расширить территорию своего господства в квартире Этель. Вернувшись накануне вечером с работы, он был приятно удивлен, увидев сияющую чистотой квартиру. Даже груды бумаг были уложены так аккуратно, насколько это вообще возможно было сделать. В морозильнике он обнаружил разнообразные припасы, выбрал лазанью, и пока она разогревалась потягивал холодное пиво. Потом он уселся перед огромным новым 40-инчевым телевизором Этель, поставив перед собой поднос с едой. Сейчас, нежась в шелковых простынях на кровати с пологом, он оглядывал обстановку спальни. Его чемодан все еще стоял на кресле, костюм был брошен на подлокотники. Это не годится. Конечно, он не будет ничего трогать в ее драгоценном шкафу, но почему бы аккуратно не повесить туда кое-что. Одна часть шкафа просто выполняла функцию кладовки. Он потратил немало усилий, прежде чем разобрал фотоальбомы, груды журналов и каталогов, чтобы пробиться к свободному месту на вешалке, куда можно было повесить костюм. Пока варился кофе, он принимал душ. От его внимания не ускользнула сияющая белизна кафеля и аккуратно расставленные флаконы с духами и лосьонами Этель на стеклянной полке справа от двери, которые прежде образовывали просто хаос. Даже полотенца были тщательно сложены в специальном шкафчике над ванной. Эта наблюдение заставило его нахмуриться. Деньги. Интересно, не нашла ли деньги эта шведская милашка, которая здесь наводила порядок. Дуг выскочил из-под душа, наспех вытерся, завернулся в полотенце и поспешил в гостиную. Под ковром у кресла он припрятал стодолларовую бумажку. Она была на месте. Ну что ж, одно из двух: или эта девушка честна, или она просто ничего не заметила. Он погрузился в размышления о том, какая все-таки дура Этель. Каждый месяц, получая чек от своего бывшего мужа, она обменивала его на стодолларовые банкноты. "Моя заначка," - говорила она Дугу. На эти деньги она угощала его обедом в каком-нибудь дорогом ресторане. "Пока мы наслаждаемся икрой, они едят фасоль, - приговаривала она. - Иногда я все спускаю за один месяц, иногда подкапливаю. Время от времени я отсылаю то, что остается своему бухгалтеру, это идет на одежду. Рестораны и тряпки - вот все, что смог дать мне этот слизняк." Дуглас и Этель посмеивались, чокаясь бокалами, и пили за "этого слизняка Симуса". В ту ночь Дуг и сообразил, что Этель не знает толком, сколько денег у нее остается и сколько она тратит, и что пропажы пары сотен в месяц она точно не заметит. Чем он и занимался последние два года. Пару раз у нее все-таки зародились подозрения относительно него, но он надевал на себя маску оскорбленной невинности, и Этель всегда отступала. "Если ты сядешь и напишешь, где ты тратила деньги, вот увидишь - все станет на свои места," - кричал он. "Прости, Дуг, - начинала извиняться Этель. - Ты же знаешь свою тетю. Когда на меня находит, я несу бог знает что." Ему неприятно было вспоминать последний разговор, когда она потребовала, чтобы он пришел в пятницу и поработал для нее мальчиком на побегушках, и прибавила, что ни на какие чаевые он может не рассчитывать. "Я последовала твоему совету, - заявила она, - и записывала все свои расходы." Он поспешил сюда, уверенный, что сможет подлизаться к ней, и зная, что, кроме него, у Этель никого нет... Когда кофе был готов, Дуг налил себе чашечку, потом вернулся в спальню и оделся. Завязав галстук, он критически осмотрел себя в зеркале. Он неплохо выглядит. На деньги, позаимствованные у Этель, Дуг начал ухаживать за своим лицом. Массажи и косметические маски заметно улучшили кожу. Он также завел себе хорошего парикмахера. Два костюма, прикупленные недавно, прекрасно сидели на нем. Новая секретарша в "Космик" вылупила глаза на него. Он дал ей понять, что торчит на этой работе только потому, что пишет пьесу. Имя Этель было ей знакомо. "А ты тоже писатель?" - та задохнулась в благоговейном почтении. Неплохо было бы привести сюда Линду, но ему надо быть осторожным, по крайней мере, некоторое время... За второй чашкой кофе Дуг тщательно просмотрел все бумаги на столе у Этель. На толстой картонной папке было помечено : "Важное". По мере того, как он просматривал содержимое, с его лица сбегала краска. Оказывается, эта старая вешалка Этель держит дорогие акции! У нее есть участок во Флориде! Она застрахована на миллион долларов! В последнем отделении папки была копия ее завещания. Он не мог поверить своим глазам, читая его. Все - все, до последней копейки она оставляла ему. Да она же просто денежный мешок. Он опоздал на работу, но это уже не имело значения. Дуг вернул свою одежду обратно из шкафа на кресло, аккуратно застелил постель, вытряхнул пепельницу, сложил одеяло, подушку и простыни на диван, желая подемонстрировать, что он спал там и написал записку: "Дорогая тетя Этель. Наверное, вы снова отправились в какую-то непредвиденную поездку. Думаю, вы не будете против, если я переночую здесь, пока не подыщу себе новую квартиру. Надеюсь, вы приятно провели время. Ваш любящий племянник, Дуг." "Это восстановит наши отношения," - подумал он, отдавая честь портрету Этель на стене рядом с входом в квартиру. В три часа в среду Нив оставила сообщение на автоответчике Це-Це. Часом позже Це-Це перезвонила. "Нив, мы только что с генеральной репетиции. По-моему, пьеса просто замечательная, - Це-Це ликовала. - Я, правда, только вношу индюшку и говорю "да", но никогда ничего не знаешь наперед - среди публики может оказаться и сам Джозеф Папп." "Ты еще станешь звездой, - убежденно сказала Нив. - Я предвкушаю, как буду хвастаться: я знала ее еще в те времена, когда... Це-Це, послушай, необходимо еще раз зайти в квартиру Этель. Ключ по-прежнему у тебя?" "Так ничего и не слышно от нее? - из голоса Це-Це исчезла оживленность. - Нив, происходит что-то странное. Этот ее племянничек... Он спит в ее постели, курит в ее комнате. Или он вообще не ждет ее возвращения, или ему на тетушку глубоко наплевать." Нив поднялась. Внезапно все эти образцы платьев, сумок, украшений и обуви, разбросанные по всему кабинету, показались ей сейчас ужасно не важными. Она была в светло-зеленом шерстяном костюме работы одного из молодых модельеров. Серебряный пояс свободно лежал на бедрах. Зауженная юбка едва доставала до колен. Шелковый шарф в серебристо-серых и персиковых тонах был завязан вокруг шеи. Двое покупательниц, увидев ее в этом наряде в демонстрационном зале, заказали себе такой же. "Це-Це, - попросила она, - ты могла бы сходить к Этель завтра утром? Если она окажется там - прекрасно. Скажешь, что ты волновалась. Если там будет племянник, ты можешь придумать, что Этель просила тебя сделать что-нибудь, например, убраться в кухонных шкафах или еще что-то в этом роде?" "Конечно,- согласилась Це-Це. - Мне это нравится. Это очень в духе Бродвея. Не ради денег, но исключительно из любви к искусству. Хотя должна заметить, что Этель совершенно не волнует состояние ее кухонных шкафов." "Если она, вернувшись, не заплатит тебе, я заплачу. Мне бы хотелось пойти с тобой. Я знаю, что у нее на столе лежит блокнот, куда она вписывает все встречи. Может, это натолкнет меня на какую-то мысль, или я узнаю что-нибудь о ее планах." Они договорились встретиться завтра в холле в половине девятого утра. Когда подошло время закрытия, Нив заперла вход в магазин с Мэдисон Авеню и вернулась к себе в кабинет, чтобы спокойно сделать кое-какие бумажные дела. В семь часов она позвонила в резиденцию кардинала на Мэдисон Авеню и ее соединили с епископом Дэвином Стэнтоном. "Я получил твое сообщение, - сказал он ей. - Приду с огромным удовольствием, Нив. А Сал будет? Отлично. Три мушкетера из Бронкса редко встречаются последнее время. Я не видел Сала с самого Рождества. Он, часом, не женился снова?" Перед тем, как попрощаться епископ напомнил Нив, что его любимое блюдо макароны аль-песто в ее приготовлении. "Только один человек делал это лучше тебя - твоя мама, упокой Господи ее душу", - сказал он нежно. Обычно Дэвин Стэнтон не упомянул бы Ренату в простом телефонном разговоре. Нив заподозрила, что Майлс разговаривал с ним о Никки Сепетти. Она хотела было порасспросить его, но Дэвин уже повесил трубку. "Я приготовлю вам ваше любимое песто, дядя Дэв, но также я приготовлю вам хорошую трепку. Мне совсем не по вкусу, чтобы Майлс трясся надо мной всю жизнь." Уже перед самым уходом она позвонила Салу домой. Как всегда, тот не мог обойтись без своего добродушного подтрунивания. "Конечно, я не забыл о завтрашнем вечере. А что у тебя есть? Я принесу вино. Пусть твой отец не считает, что только он разбирается в вине." Посмеявшись с ним вместе, Нив повесила трубку, выключила свет и вышла на улицу. Несмотря на то, что снова похолодало - капризы апреля, Нив чувствовала, что ей просто необходимо прогуляться. Чтобы не волновать Майлса, она почти неделю не бегала по утрам, и все ее тело требовало движения. Она быстро прошла по Мэдисон до 5 Авеню, потом решила срезать себе путь, пройдя к парку по 79 улице. Она всегда пыталась обойти тот участок парка за музеем, где нашли тело Ренаты. Мэдисон Авеню была забита машинами и пешеходами. На 5-ой улице на огромной скорости сновали лимузины, но в западной части, упирающейся в парк, было всего несколько человек. Переходя 79-ую улицу, Нив покрутила головой и прошла, не останавливаясь. Едва она свернула к парку, как рядом с ней затормозила полицейская машина. "Мисс Керни, - улыбающийся сержант опустил стекло. - Как поживает Комиссар?" Она узнала этого сержанта. Одно время он был водителем у Майлса. Нив задержалась поболтать с ним. Всего в нескольких шагах от нее, Денни внезапно остановился. Он был одет в длинное неприметное пальто с поднятым воротником; вязаная шапка, низко надвинутая на лоб, почти полностью скрывала лицо. Но все равно он почувствовал на себе взгляд копа, сидящего на месте пассажира в полицейской машине. У копов хорошая память на лица, они могут опознать человека, даже мельком взглянув на его профиль. Денни это было хорошо известно. Он продолжил свой путь, делая вид, что не обращает внимания ни на Нив, ни на полицейских, но тем не менее физически ощущая на себе их взгляды. Впереди была автобусная остановка, он присоединился к горстке людей и вошел в подошедший автобус. Расплачиваясь за проезд, он почувствовал, что весь его лоб покрыт испариной. Еще секунда, и этот полицейский мог бы узнать его. Денни медленно опустился на сиденье. Эта работенка стоит гораздо больше, чем ему заплатят. Когда он уберет Нив Керни, в охоту будут спущены все сорок тысяч Нью-Йоркских копов. Быстро шагая по тропинке в парке, Нив гадала, было ли случайным совпадением то, что она встретила сержанта Коллинза, или же это ангел-хранитель, посланный Майлсом. Парк не был безлюдным: довольно много бегунов, несколько велосипедистов, пешеходы, и огромное количество бездомных, расположившихся под грудами газет или прикрывшихся драными одеялами. "Если они умрут здесь, никто этого и не заметит," - подумала Нив. Бесшумно ступая мягкими итальянскими ботинками, она с раздражением поймала себя на том, что постоянно оглядывается через плечо. Как-то подростком, зайдя в библиотеку, она наткнулась на газету с фотографией тела ее матери на первой полосе. Сейчас, идя все быстрее и быстрее, ей вдруг представилось, что она опять смотрит на ту фотографию на первой странице "Дэйли Ньюс" под заголовком "Убийство". Только на этот раз на фотографии было не лицо Ренаты, а ее собственное лицо. Китти Конвей записалась в класс верховой езды по одной-единственной причине: ей надо было чем-то заполнить время. Эта была все еще привлекательная женщина, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, рыжеватая блондинка с серыми глазами, окруженными едва заметными морщинками. В былые времена в этих глазах всегда, казалось, плясали бесенята, такими они были очаровательными и озорными. Когда ей исполнилось пятьдесят, она говорила Майклу: "Ну что же делать, если я чувствую себя максимум на двадцать два?" "Потому что тебе и есть двадцать два."... Уже почти три года, как Майкла не стало. Когда Китти с опаской вскарабкалась на гнедую кобылу, она припомнила все свои начинания с тех пор, как она осталась одна. Китти получила лицензию на право заниматься продажей недвижимости, и можно сказать, что из нее получился неплохой продавец. Она заново обставила дом в Риджвуде, Нью-Джерси, который они с Майклом купили за год его смерти. Она была занята в Обществе Волонтеров и раз в неделю работала в музее. Два раза она ездила в Японию, где ее единственный сын, Майк-младший, служил военным офицером, там она наслаждалась тем, что проводила почти все время со своей внучкой, наполовину японкой. Она снова стала брать уроки игры на пианино, правда, уже без особого энтузиазма. Дважды в месяц она возила людей, лишенных возможности двигаться, на визиты к врачам, и вот сейчас - верховая езда, ее последнее увлечение. Но независимо от того, чем она занималась и сколько у нее было друзей, чувство одиночества все равно не покидало ее. Даже сейчас, храбро следуя за инструктором вместе с другими двенадцатью учениками, она видела только бесконечную грусть в окружающем ее пейзаже несмотря на приближение весны. "О, Майкл, - прошептала она, - Я бы хотела что-то изменить, я пытаюсь." "Ну, как получается, Китти?" - крикнул ей инструктор. "Прекрасно," - отозвалась она. "Если хочешь, чтобы в самом деле было прекрасно, натяни поводья. Покажи ей, кто хозяйка. И держи пятки вниз." "Поняла, "- сказала Китти, а сама подумала: "Иди к черту. Эта старая кляча хуже всех. Я думала, что мне достанется Чарли, но ты, конечно, отдал его той сексапильной девице." На трассе был крутой подъем. Ее лошадь останавливалась ущипнуть каждый клочок зелени, который попадался им на пути. Один за другим всадники из группы обгоняли их. Китти не хотелось отставать от всех. "Давай, черт бы тебя побрал, " - бормотала она. Она ударила каблуками по бокам лошади. Внезапно лошадь резко запрокинула голову и встала на дыбы. Ошеломленная, Китти дернула поводья, а животное уже неслось вниз, в сторону от тропы. Лихорадочно она пыталась сообразить, что делать в таких случаях: не наклоняться вперед, а, наоборот, отклониться. Китти слышала, как катятся камни, выбитые копытами. Беспорядочный бег перешел в бешеный галоп вниз по холму, не разбирая дороги. Господи, боже мой, если лошадь упадет, она же раздавит всадника. Китти попыталась вытащить ноги из стремян, оставив только носки - чтобы не застрять на случай, если лошадь вдруг будет падать. За собой Китти слышала крик инструктора: "Не тяни за поводья!" Она почувствовала, что задняя нога лошади зацепилась за что-то. Та дернулась, подалась вперед, но потом восстановила равновесие. Кусочек черного пластика взлетел и мазнул Китти по щеке. Она машинально глянула вниз, и на мгновение ей увиделась кисть руки в обрамлении ярко-синей манжеты - мелькнула и исчезла. Достигнув подножия скалы, лошадь закусила удила и понеслась по направлению к конюшням. До последнего момента Китти удавалось удержаться и не вылететь из седла, но, когда кобыла резко остановила свой бег перед наполненной водой впадиной, она все-таки упала. Лежа на земле, Китти чувствовала каждую косточку в своем теле, но заставила себя встать и пошевелить руками и ногами, а также покрутить головой, чтобы убедиться, что обошлось без переломов и серъезных травм. Слава богу, кажется все было в порядке. Подоспел инструктор: "Я говорил тебе, чтобы ты не теряла контроль. Ты должна быть хозяйкой положения. Ну, как ты, в порядке?" "Лучше не бывает," - сказала Китти. Она пошла к своей машине. "Увидимся в следующем веке." Спустя полчаса, с наслаждением растянувшись в дымящейся и пенящейся джакузи, она начала смеяться. "Итак, наездника из меня не получилось. Это спорт для королевских особ. Уж лучше я с этого дня начну бегать трусцой." Мысленно она вернулась к тому, что ей пришлось пережить. Она подумала, что все это длилось, наверное, не больше двух-трех минут. Самое ужасное было, когда зацепилась задняя нога этой клячи ... Пролетевший мимо пластик заставил ее обернуться. А потом... эта рука в манжете. Смешно. Но она же видела... или не видела? Китти прикрыла глаза, нежась в мягкой булькающей воде, с удовольствием вдыхая аромат масла для ванн. "Забудь," - сказала она себе. Резкий холод заставил включить вечером отопление. Но даже в тепле Симуса знобило. Поковыряв гамбургер и жареный картофель в своей тарелке, он притворился, что ест. Симус всячески избегал взгляда Рут, сверлившего его через стол. "Ты все сделал?" - спросила она в конце концов. "Нет." "Почему нет?" "Потому что лучше оставить так, как есть." "Я говорила тебе, что надо все написать. Поблагодари ее за то, что она согласилась, что тебе эти деньги нужнее. - Голос Рут становился все пронзительнее. - Скажи ей, что за эти двадцать два года ты выплатил ей чуть ли не четверть миллиона долларов и бессовестно с ее стороны требовать больше за брак, который длился менее шести лет. Поздравь ее с заключением большого контракта на новую книгу и скажи, что ты очень рад, что она не нуждается в деньгах, а вот твои дети как раз нуждаются. Потом подпиши письмо и брось его прямо к ней в ящик. Мы сохраним копию этого письма. И пусть она только попробует открыть рот, все будут знать об ее ненасытности. Я бы хотела посмотреть, сколько колледжей почтит ее разными титулами, если узнают, что она не в состоянии сдержать свое слово." "Этель эти угрозы только на руку, - прошептал Симус. - Суть такого письма она преподнесет по-своему, ведь алименты для нее - это триумф Женщины. Нельзя писать такое письмо, это будет ошибкой." Рут оттолкнула тарелку. "Пиши!". У них был старенький ксерокс, с третьей попытки он выдал довольно приличную копию письма. Рут протянула Симусу пальто. "Отправляйся и брось к ней в ящик." Эти девять кварталов Симус предпочел пройти пешком. От всех напастей раскалывалась голова. Засунув руки в карманы, он то и дело нащупывал там два конверта. В одном из них лежал чек. Он выписал его без ведома Рут, незаметно вырвав лист с обратного конца своей чековой книжки. Письмо было в другом конверте. Который из них оставить в ящике? Ему не сложно было предугадать реакцию Этель на письмо, как если бы она стояла сейчас перед ним. Точно также, как он живо представлял себе лицо Рут, узнай она, что он оставил Этель чек. Он завернул за угол Вест-Енд авеню и вышел на 82-ую улицу. Здесь была масса людей: молодые пары, нагруженные пакетами с продуктами, сделав покупки, возвращались домой с работы; нарядно одетые люди постарше останавливали такси, чтобы отправиться в дорогие рестораны или в театр; нищие лепились под стены особняков. Когда показался дом Этель, Симуса внутренне передернуло. Почтовые ящики находились внутри, в холле, за запертой входной дверью наверху крыльца. Когда он раньше приходил сюда, чтобы оставить чек, он звонил суперинтенданту и тот впускал его. Но сейчас в этом не было необходимости. Девочка, в которой Симус узнал соседку Этель с четвертого этажа, обогнала его и поднималась по ступенькам. Он порывисто схватил ее за руку. Девочка в испуге оглянулась. Худенький подросток с острым личиком - ей, наверное, не больше четырнадцати. Не такая , как его девочки, подумал Симус. Выбрав лучшее, что было заложено в их с Рут генах, дочкам достались хорошенькие мордашки и мягкая очаровательная манера улыбаться. Он вынул один конверт и извиняющимся тоном спросил: "Ты не будешь против, если я зайду вместе с тобой в холл? Мне надо кое-что положить в почтовый ящик мисс Ламбстон." Выражение испуга исчезло: "О, конечно. Я знаю, кто вы. Вы ее бывший муж. Сейчас, наверное, пятое число. Мисс Ламбстон так всегда говорит, когда вы приносите деньги." Девочка засмеялась, показывая редкие зубы. Ничего не ответив, Симус нащупал в кармане конверт и ждал, пока девочка откроет дверь. Его захлестнула волна ярости. Итак, он уже посмешище для всего дома! Почтовые ящики висели сразу за входной дверью. Ящик Этель был забит до отказа. Симус до сих пор не решил, что ему делать. Чек или письмо? Девочка стояла за внутренней дверью, наблюдая за ним. "Вы как раз вовремя, - сказала она. - Этель как-то говорила моей маме, что отправит вас прямиком в суд, если чек задержится." Симуса охватила паника. Надо бросить чек. Он выхватил из кармана конверт и силой начал запихивать его в узкую щель ящика. Придя домой, он лишь утвердительно кивнул в ответ на сердитый вопрос Рут. Он просто не вынес бы сейчас взрыва, который, естественно, последовал бы вслед за его признанием. Дождавшись, пока Рут выйдет, Симус повесил пальто, достал второй конверт и заглянул в него. Конверт был пуст. Симус рухнул в кресло, его трусило, во рту появился привкус желчи. Он обхватил голову руками. Его опять угораздило дать маху. И чек, и письмо он сунул в один конверт. И теперь все это в ящике у Этель. Всю среду Никки Сепетти провел в постели. Жжение в груди усилилось. Мария то входила, то выходила из спальни. Она принесла поднос с апельсиновым соком, кофе и свежим итальянским хлебом, густо намазанным джемом и в очередной раз надоедала ему с просьбой позволить ей позвать врача. В полдень, сразу после того, как Мария ушла на работу, приехал Луи. "Позвольте заметить, что у вас больной вид, " - сказал он. Никки спровадил его вниз посмотреть телевизор. Когда он будет готов отправиться в Нью-Йорк, он позовет Луи. Луи прошептал: "Вы не ошибались относительно Мачадо; они убрали его." Он улыбнулся и подмигнул. Ближе к вечеру Никки встал и начал одеваться. Ему следовало бы все-таки отправиться на улицу Малберри, не надо, чтобы все и каждый были в курсе, насколько он болен. Никки весь покрылся испариной, пока натягивал пиджак. Держась за спинку кровати, он медленно сел, ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки и лег на кровать на спину. В течении следующих нескольких часов боль в груди росла и накрывала его гигантской волной. Под языком жгло от нитроглицериновых таблеток, которые он сосал, не переставая. Но они уже не помогали, просто вызывали привычную головную боль, растворяясь во рту. Перед его глазами вставали лица; чаще всего лицо матери: "Никки, не водись с этими мальчишками, ты же хороший мальчик, к чему тебе проблемы." Утверждение собственного авторитета среди своих. Нет врагов маленьких и больших. Но женщины - никогда. Он так и заявил на суде. Тесса. Ему было бы приятно увидеть Тессу еще хотя бы раз. Никки-младший. Нет, Николас. Тереза и Николас. Они будут довольны, если он умрет в собственной постели, как подобает порядочному человеку. Издалека он услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Это, должно быть, пришла Мария. Затем прозвенел дверной звонок, оглушительно и настойчиво. Недовольный голос Марии: "Откуда я знаю, дома он или нет. Что вам нужно?" "Я дома, - подумал Никки. - Да, я дома." Распахнулась дверь спальни. В поле его неподвижного взгляда попало перепуганое лицо Марии, он услышал ее вскрик: "Врача!" Еще лица. Копы. Они в штатском. Но, даже умирая, он чует их за версту. Он знал, почему они заявились сюда. Тот их парень, стукач, которого убрали. И, конечно, тут же приперлись к нему. "Мария," - вскрикнул он. Получилось прошептал. Она склонилась, почти прижав ухо к его губам, поглаживая его лоб. "Никки!" - она заплакала. "На... могиле моей... матери...я ..не...заказывал...убили...жену...Керни." Он еще силился сказать, что пытался предотвратить убийство дочери Керни. Но он лишь смог крикнуть: "Мама!" перед тем, как невыносимая боль обожгла в последний раз грудь и его глаза перестали видеть. Голова Никки дернулась на подушке, тяжелый предсмертный хрип наполнил дом и резко оборвался. Скольким еще людям Этель растрепала о том, что он таскает деньги, которые она припрятывает по всей квартире? Этот вопрос не давал Дугу покоя все утро в среду, пока он сидел за своим столом в холле Космик Ойл Билдинг. Автоматически он подтверждал время приемов, записывал имена, раздавал пластиковые номерки ожидающим вызова и забирал их у посетителей, выходящих из кабинетов. Несколько раз Линда, секретарша с седьмого этажа, останавливалась поболтать с ним. Сегодня он держался с ней немного прохладно, и это интриговало ее. Как бы она прореагировала, если бы узнала о том, что он - наследник такой кучи денег? И откуда Этель все это взяла? Находился только один ответ. Этель здорово тряхнула Симуса, когда тот собрался расторгнуть брак. Кроме алиментов, она оторвала солидный куш и, должно быть, весьма удачно его вложила. Потом хорошо пошла та книга, которую она написала пять или шесть лет назад. Несмотря на свои заскоки, она всегда была достаточно практичной. Именно это соображение вызывало у Дуга тошнотворную тревогу. Она знала, что он ворует ее заначки. Сколько людей еще знают об этом, благодаря ей? Промучавшись этими проблемами до полудня, он принял решение. На его счету как раз достаточно денег, чтобы снять четыре сотни долларов. Он еле дождался, пока наконец не подошла его очередь в банке и четыре стодолларовые банкноты оказались у него в руках. Он припрячет их в разные укромные места, которые Этель не использует слишком часто для своих тайничков. Таким образом, при тщательном поиске они найдутся. Немного успокоившись, он взял себе хот-дог и вернулся к работе. В шесть тридцать, завернув с Бродвея на 82-ую улицу, Дуг заметил Симуса, спешащего с крыльца дома Этель. Дуг чуть не рассмеялся вслух. Как же, как же - пятое число, и "этот слизняк" точно вовремя со своим чеком. Как, однако, жалко он смотрится в своем широченном заношенном пальто. Дуг с сожалением подумал о том, что может пройти еще немало времени, прежде чем он сам позволит купить себе новую одежду. Но с этого дня он должен быть предельно осторожным. Он забирал почту каждый день, беря ключ из коробочки у Этель на столе. Конверт от Симуса был запихнут в ящик, даже немного высовывался наружу. В основном же в ящике была всякая реклама. Счета Этель направлялись прямо к ее бухгалтеру. Дуг просмотрел конверты и бросил их на стол. Все, кроме одного, без марки - "зарплата" от Симуса. Его конверт даже не заклеен как следует. Было хорошо видно, что в нем лежит письмо и чек. Совсем не трудно открыть его, а потом снова заклеить. Он потянул за краешек и осторожно, стараясь не порвать, открыл конверт. Из него выпал чек. Господи, здесь было бы над чем поработать графологу. Если когда-нибудь состояние стресса изображали графически, то это был бы почерк Симуса, сплошь состоящий из пляшущих каракуль. Дуг положил чек обратно, раскрыл письмо, прочитал его, потом прочитал еще раз и у него от изумления отвисла челюсть. Что за черт... Он осторожно вложил письмо, лизнул клейкий краешек и крепко прижал к конверту. В сознании Дуга, как застывшая картина, возник Симус, почти бегом пересекающий улицу, засунув руки в карманы. Он явно что-то задумал. Что же за игру он затеял, написав благодарность Этель за отказ от дальнейших алиментов и в то же время, вкладывая чек? "Судя по всему, она освобождает его," - подумал Дуг, и вдруг мурашки побежали у него по телу. - " А вдруг так и предполагается, что письмо прочтет не Этель, а он?" Придя домой, Нив с удовольствием увидела, что Майлс основательно прошелся по магазинам. "Ты даже зашел в "Забарс", а я уж думала, что мне придется завтра раньше закрыться. Теперь я смогу кое-что приготовить уже сегодня." Она предупреждала, что задержится из-за накопившейся бумажной работы. Про себя Нив подумала, что, слава Богу, он не спрашивает, как она добиралась домой. Майлс приготовил небольшую баранью ногу, отварил на пару зеленую фасоль и сделал салат из помидоров и лука. Он сидел за небольшим столом на кухне, поставив рядом с собой открытую бутылку бургундского. Нив переоделась в узкие брюки и свитер, со вздохом облегчения опустилась в кресло и потянулась к вину. "Очень мило с твоей стороны, Комиссар," - сказала она. "Ну, коль скоро ты взялась угощать завтра мушкетеров из Бронкса, я решил это заслужить." Майлс принялся нарезать мясо. Нив молча наблюдала за ним. Хороший цвет лица. Глаза уже не больные, и взгляд не такой тяжелый. "Я терпеть не могу делать тебе комплименты, но ты выглядишь отменно здоровым," - сказала она ему. "Я нормально себя чувствую." Майлс положил аккуратно нарезанные ломтики баранины на тарелку Нив. "Надеюсь, что я не переборщил с чесноком." Нив попробовала. "Замечательно. Так вкусно можно приготовить только в добром здравии." Майлс потягивал бургундское. "Хорошее вино," - его глаза затуманились. "Некоторая депрессия, - объяснял Нив доктор, когда они обсуждали здоровье Майлса. - Это последствие инфаркта плюс тоска по работе, которую пришлось оставить ..." "И вечная тревога обо мне," - добавила Нив. "Вечная тревога о тебе, потому что он не может себе простить, что не потревожился в свое время о твоей матери." "Как с этим покончить?" "Держать Никки Сепетти в тюрьме. А если это невозможно, найди отцу какое-нибудь занятие к весне. Сейчас он надломлен, Нив. И без тебя он будет чувствовать себя ненужным, но в то же время он ненавидит себя за эту моральную от тебя зависимость. Он очень гордый. Да, и еще: прекрати обращаться с ним, как с ребенком." Это было полгода назад. Сейчас уже весна. Нив в самом деле старалась относиться к Майлсу, как и раньше, ни в коем случае не дать понять, что что-то изменилось. Они энергично обсуждали вместе все, что происходило в их маленькой семье и вне ее: от долга Нив Салу до политических новостей. "Ты первая за девяносто лет в роду Керни, кто голосует за республиканцев!" - бушевал Майлс. "Это еще не значит, что борьба проиграна." "О, это становится опасным." И вот сейчас, когда все понемногу стало возвращаться в свое русло, он так встревожен из-за Никки Сепетти. И неизвестно, сколько это может продлиться. Так размышляла Нив, бессознательно покачивая головой. Она бросила взгляд вокруг себя, в который раз автоматически отмечая, что столовая все-таки самое ее любимое место в квартире. Потертый восточный ковер в синих и красных тонах; кожаные диван и кресла, удобные и уютные; фотографии на стенах: Майлс, получающий несчетное количество различных наград, Майлс рядом с мэром, Майлс с губернатором, Майлс с лидером Республиканской партии. Окна смотрят на Гудзон. В стиле Викторианской эпохи портьеры, которые повесила еще Рената, - темно-синие с темно-красным, едва заметные глазу блестящие полосочки красиво отражают свет хрустальных бра. Между светильниками фотографии Ренаты: на самой первой отец Ренаты запечатлел ее десятилетней девочкой - она почтительно смотрит на лежащего с забинтованной головой Майлса; Рената с новорожденной Нив; Рената с Нив, которая начинает ходить; Рената, Нив и Майлс с масками и трубками для подводного плавания, они только что вылезли из воды. Эта фотография сделана за год до смерти Ренаты. Майлс поинтересовался меню на завтрашний обед: "Я не знаю, что именно ты собиралась готовить, поэтому на всякий случай я купил все." "Сал заявил, что не намерен поститься вместе с тобой, а епископ заказал песто." "Я прекрасно помню времена, когда для Сала бутерброд, сделанный из белого хлеба, казался невиданным лакомством, и когда мать Девина посылала его купить на пять центов рыбный пирог и банку спагетти "Хейнц", - проворчал Майлс. Попивая на кухне кофе, Нив принялась готовиться к завтрашнему приему. Книги рецептов, которыми пользовалась Рената хранились на полочке над раковиной. Нив достала свою любимую - старинную фамильную реликвию - с рецептами блюд Северной Италии. После смерти Ренаты Майлс нанял для Нив частного преподавателя итальянского, чтобы та не забывала разговорный язык. Подрастая, один месяц летних каникул она проводила в Венисе со своими бабушкой и дедушкой, и первый год ее обучения в колледже прошел в Перуджи. Несколько лет она не притрагивалась к рецептам, избегая смотреть на пометки, сделанные четким, с завитушками почерком Ренаты. "Больше перца. Печь только двадцать минут. Сбрызнуть маслом." Перед глазами Нив вставала Рената, напевающая про себя, как всегда она делала, когда готовила. Вот она предлагает дочери что-то растереть, или смешать, или отмерить; вот она внезапно начинает возмущаться: "Дорогая, или это опечатка, или повар был пьяным. Кто же льет так много масла в салат? Это все равно, что пить из Мертвого моря." Иногда Рената делала мгновенные зарисовки Нив на полях книги. Эти зарисовки были по сути очаровательными, великолепно выполненными миниатюрами: Нив, разодетая, как принцесса, сидит за столом; Нив рядом с огромной миской, Нив в костюме в стиле девушек Гибсона пробует печенье. Дюжины рисунков, каждый из которых лишь напоминает о невосполнимой потере. Воспоминания, которые они вызывают, слишком болезненны. Нив почувствовала, как увлажнились ее глаза. "Я всегда говорил, что ей надо брать уроки рисования," - сказал Майлс. Нив даже не заметила, когда Майлс встал у нее за спиной. "Маме нравилось заниматься тем, чем она занималась." "Продавать одежду скучающим дамам." Нив прикусила язык. "То же самое ты можешь сказать и обо мне." Вид у Майлса стал виноватый. "О, Нив, прости. Я разволновался. Беру свои слова назад." "Да, ты разволновался, к тому же ты, действительно, так считаешь. А сейчас уходи из моей кухни." Она нарочно громко стучала посудой, пока отмеряла, наливала, нарезала, смешивала, кипятила и пекла. Ничего страшного, просто Майлс со своими взглядами мог бы возглавить мировое движение по дискриминации женщин. Если бы Рената всеръез занималась живописью и стала, скажем, неплохим художником-акварелистом, то Майлс все равно рассматривал бы это лишь как женское хобби. Он не в состоянии понять, что правильно подобранная для женщины одежда может положить начало каким-нибудь изменениям в общественной или деловой жизни. "Обо мне писали в "Вог", "Таун энд кантри", "Нью-Йорк таймс" и еще бог знает где, - думала Нив, - но все это никак не поколебало Майлса в его убеждениях. Как будто я ворую у людей, требуя, чтобы они покупали такую дорогую одежду." Она припомнила, как раздражен был отец, когда во время Рождественской вечеринки он обнаружил Этель Ламбстон в кухне, листающую книги Ренаты. "Вы интересуетесь кулинарией?" - полюбопытствовал он ледяным тоном. Этель даже не заметила его раздражения. "Вовсе нет, - сказала она беззаботно. - Я читаю по-итальянски и случайно заметила эти книги. Queste desegni sono stupendi." Она держала в руках поваренную книгу, где рукой Ренаты были сделаны карандашные наброски. Майлс отобрал книгу. "Моя жена была итальянкой. Я по- итальянски не говорю." Это вот тогда Этель поняла, что Майлс вдовец и увивалась вокруг него весь вечер. Наконец все было готово. Нив поставила готовые блюда в холодильник, прибрала и накрыла стол в столовой, старательно игнорируя Майлса, который смотрел телевизор в небольшом кабинете. Как только она закончила расставлять на буфете посуду, начались ежевечерние новости в одиннадцать часов. Майлс протянул Нив бокал с бренди: "Твоя мама тоже всегда гремела кастрюлями и тарелками, когда сердилась на меня." Его лицо расплылось в мальчишеской улыбке. Это следовало расценивать, как извинение. Нив взяла бренди. "Очень жаль, что она не швырялась ими в тебя." Они засмеялись. В это время зазвонил телефон и Майлс взял трубку. Веселое "Алло" сменилось его отрывистыми вопросами. Нив смотрела, как сжались его губы. Положив трубку, он сказал без всяких интонаций: "Это звонил Херб Шварц. Один из наших парней работал прямо в шайке Сепетти. Его только что нашли в мусорном баке. Пока живой, но вряд ли долго протянет." У Нив пересохло во рту. Лицо Майлса исказилось, Нив затруднилась бы даже сказать, что оно выражало. "Его зовут Тони Витале, - продолжал Майлс. - Им он был известен как Кармен Мачадо. Они выстрелили в него четыре раза, и по идее он должен был быть уже мертв, но каким-то чудом выжил. Он хотел, чтобы мы кое-что знали." "Что же?" - прощептала Нив. "Херб был в "Скорой помощи", и Тони сказал ему: "Нет заказа... Никки... Нив Керни." Майлс закрыл руками лицо, словно желая скрыть его от взгляда Нив. Нив уставилась на отца. "Но ты же не думал всеръез, что он мог быть?" "Да, я думал, - голос Майлса почти перешел на крик. - Да, я так думал. И теперь, впервые за эти семнадцать лет, я смогу ночью уснуть спокойно." Он положил руки ей на плечи. "Нив, они пришли задать Никки кое-какие вопросы. Наши ребята. И они видели, как он умирает. У этого вонючего сукина сына был сердечный приступ. Он умер. Нив, Никки Сепетти мертв!" Майлс обнял ее. Она могла слышать, как часто бъется его сердце. " Тогда пусть его смерть сделает тебя, наконец, свободным, папа," - голос Нив стал умоляющим. Она обхватила своими ладонями его лицо и в эту минуту вспомнила, что так всегда делала Рената. И, подражая маминому акценту, она сказала: "Caro Майло, послу-ушайся меня." Они оба попытались улыбнуться, и Майлс ответил: "Я постараюсь. Обещаю." Секретный детектив Энтони Витале, известный в банде Сепетти как Кармен Мачадо, лежал в отделении интенсивной терапии госпиталя Св. Винсента. Пули застряли в его легком, пробив ребра, защищающие легочную полость, и полностью раздробив левое плечо. Каким-то чудом он еще был жив. По трубкам, опутавшим тело, постоянно в его кровь подавались антибиотики и глюкоза. Специальный аппарат взял на себя дыхательную функцию. В те моменты, когда к нему ненадолго возвращалось сознание, Тони мог различить обезумевшие от горя лица своих родителей. Ему хотелось успокоить их: "Я сильный. Я выдержу." Если бы он только мог говорить! Сказал ли он что-то, когда его нашли? Он попытался предупредить о заказе, но вряд ли ему удалось сделать это внятно. Никки Сепетти и его банда не заказывали убийства Нив Керни. Но это сделал кто-то другой. Тони знал, что стреляли в него во вторник вечером. Сколько времени он находится в госпитале? Смутно он припоминал, что Никки говорили по поводу заказа: "Никто не может это остановить. Пусть Комиссар готовится к новым похоронам." Тони напряг все силы, он обязан это предотвратить. "Расслабьтесь," - проворковал мягкий голос. Тони почувствовал легкий укол в руку и через несколько мгновений провалился в спокойное, без сновидений забытье. 7 В восемь часов утра в четверг Нив и Це-Це уже сидели в такси напротив квартиры Этель. Во вторник племянник ушел на работу в двадцать минут девятого. Надо было бы подождать, чтобы сегодня избежать встречи с ним. Начавший было протестовать водитель, смягчился, когда Нив пообещала ему десятку сверху. Це-Це первая заметила Дуга: "Смотри." Нив увидела, как он запер дверь, оглянулся и направился в сторону Бродвея. Утро выдалось холодное, и Дуг надел шерстяное пальто под пояс. "Это же настоящий "Барберри", - усмехнулась Нив, - Должно быть, секретарям неплохо платят." Квартира выглядела на удивление прибранной. Простыни и одеяло были уложены под подушку на краю дивана. Чехол подушки примят, он и в самом деле, видимо, спал здесь. Нигде не было видно грязных пепельниц, но Нив была совершенно уверена, что в воздухе держится стойкий запах сигаретного дыма. "Он курил, но не хотел, чтобы об этом знали, - констатировала она. - Интересно, почему?" Спальня вообще представляла собой образец аккуратности. Кровать застелена, чемодан на кресле, вешалки с костюмами, брюками и пиджаками были разложены рядом. Записка, предназначавшаяся для Этель прислонена к зеркалу на трюмо. "Кто кого разыгрывает? - спросила Це-Це. - Что заставило его написать это и убраться из спальни?" Нив знала, что у Це-Це очень острый глаз на разные мелочи. "Хорошо, - сказала она, - Давай начнем с записки. Он уже оставлял такое когда-нибудь раньше?" Це-Це энергично встряхнула локонами - она снова была в образе служанки-шведки: "Никогда." Нив подошла к шкафу и распахнула дверцы. Перебирая вешалку за вешалкой, она изучала заново его содержимое, желая обнаружить, какое же пальто отсутствует. Но все были на месте: соболь, куница, кашемировое, манто, "Барберри", кожаное, плащ с капюшоном. Заметив удивленное лицо Це-Це, Нив объяснила ей свои действия. Це-Це только подтвердила подозрения: "Этель постоянно твердила мне, что перестала покупать случайные вещи с тех пор, как стала одеваться у тебя. Ты абсолютно права. Других пальто не могло быть." Нив закрыла шкаф. "Мне совсем не доставляет удовольствия вынюхивать здесь, но это необходимо. Этель всегда держит маленькую записную книжку в сумочке, но я уверена, что где-то должен быть ежедневник побольше." "Да, - отозвалась Це-Це, - он на письменном столе." Блокнот с записями о разных встречах и предстоящих делах лежал рядом со стопкой почты. Нив открыла его. На каждый день, включая декабрь прошлого года, отдельный листок. Перелистав странички, Нив остановилась на "31 марта". Твердым почерком Этель было написано: "Попросить Дуга забрать одежду из "Нив Плейс". Пометка "3 часа" была обведена кружком. Далее следовала еще одна запись: "Дуг в квартире". Це-Це заглянула Нив через плечо. "Выходит, он не врал." Утреннее солнце осветило комнату, но тут же туча закрыла его. Це-Це поежилась: "Честное слово, Нив, эта квартира начинает меня пугать." Не отвечая, Нив перелистнула странички. Апрель. Из записей было очевидно, что Этель планировала побывать на огромном количестве встреч, коктейлей, обедов, но потом все это было перечеркнуто, а на листке "1 апреля" стояла запись: "Исследования. Работать над книгой." "Этель отменила все встречи. Она планировала скрыться от всего и работать," - пробормотала Нив. "Но могла же она уехать на день раньше?" - предположила Це-Це. "Теоретически могла." - Нив начала листать блокнот в обратном порядке. Последняя неделя марта была исписана именами известных дизайнеров: Нина Кокран, Гордон Стюбер, Виктор Коста, Рональд Альтерн, Регина Мавис, Энтони делла Сальва, Кара Поттер. "Она не могла увидеться со всеми этими людьми, - сказала Нив. - Я думаю, что она звонила, чтобы подтвердить разрешение упомянуть их имена в своей статье." Девушка указала на первую запись 30 марта, четверг: "Срок сдачи статьи для "Контемпорари Вумен". Бегло пробежав глазами первые три месяца года, обратив внимание, что Этель наспех вносила также стоимость такси и чаевые, записи об обедах, ланчах и собраниях, а также заметки типа: "Неплохое интервью, но с ним надо быть пунктуальной... Карлос - новый метрдотель в Ла Син... Не пользоваться "Валет" - лимузином - машина воняет, как завод в Эйрвике..." Записи сделаны отрывочно и беспорядочно, а цифры зачастую были перечеркнуты и исправлены. Помимо всего прочего, у Этель явно прослеживалась мания рисовать квадратики, треугольнички, сердечки и спиральки, ими были исчирканы все страницы блокнота. Ежедневник случайно раскрылся на 22 декабря, дне, когда Нив и Майлс устраивали прием по случаю Рождества. Для Этель это событие, несомненно, имело значение. Имя Нив и ее адрес были выделены печатными буквами и подчеркнуты. Колечки и закорючки сопровождали комментарии Этель: "Отец Нив, неженатый и привлекательный." В стороне она неумело попыталась скопировать один из набросков Ренаты из книги рецептов. "Майлса бы удар хватил, увидев это, - произнесла Нив. - Я, помню, тогда вынуждена была ей сказать, что он еще не совсем здоров, чтобы планировать какие-то встречи, потому что та уж собралась пригласить его на какой-то официальный обед в честь Нового Года. Я подумала, что он был бы в шоке." Нив снова вернулась к последней неделе марта переписала к себе в книжечку имена, упоминаемые Этель. "В конце концов, нам хоть есть с чего начинать," - сказала она. Два имени бросились ей в глаза. Тони Менделл, редактор "Контемпорари Вумен". Конечно, коктейль-парти - не самое удачное место, чтобы просить человека порыться в памяти и вспомнить, что еще могла сказать Этель о своем возможном местопребывании, но что поделаешь. Джек Кэмпбелл. Совершенно ясно, что контракт на книгу стал самым главным событием для Этель. Может быть, она говорила о своих планах гораздо больше, чем он смог сразу вспомнить. Нив спрятала свою записную книжку и застегнула портфель. "Я лучше пойду," - сказала она. Она обмотала горло красно-синим шарфом, и копна ее черных волос откинулась назад, за высокий воротник пальто. "Ты потрясающе выглядишь, - заметила Це-Це. - Я слышала в лифте, как один с одиннадцатого этажа спрашивал о тебе". Нив натянула перчатки. "Я надеюсь, не менее, чем Прекрасный Принц." Це-Це хихикнула. "Да, где-то между сорока и смертью - старая вешалка. Изрядно потертый." "Спасибо, можешь оставить его себе. Ладно, если Этель вдруг заявится, или ее дорогой племянничек вернется пораньше, ты знаешь, что рассказать. Сделай что-нибудь в кухонных шкафах, перемой стаканы или протри полки. В общем, сделай вид, что очень занята, а сама понаблюдай." Взгляд Нив упал на стопку почты. "Просмотри это, может, Этель получила какое-то письмо, которое изменило ее планы. О Боже, я чувствую себя, как тот Любопытный Том, но мы должны что-то предпринять. Ведь нам обоим кажется все это странным, мы не можем просто так все оставить." Уже у двери она оглянулась: "Ты, в самом деле, ухитряешься придать этой квартире нормальный вид, - сказала она. - Она очень напоминает мне ее хозяйку. Что первое бросается здесь в глаза? Сплошной кавардак, и, естественно, это вызывает отвращение. Так и Этель - ее поступки часто настолько неожиданны, что иногда как-то забываешь, что она очень умная женщина." Стена у двери была сплошь увешана рекламными фотографиями Этель, которые Нив, держа руку на ручке двери, задержалась посмотреть. На большинстве фотографий Этель выглядела так, как будто фотограф выхватил ее в кадр во время вынесения приговора. Рот слегка приоткрыт, глаза горят, даже на снимках видно, что все лицо в движении. Один снимок особенно привлек внимание Нив - грустные глаза, сжатый рот, неподвижное спокойное лицо. Что же Этель хочет этим сказать? "Я родилась в День св. Валентина. Легко запомнить, не так ли? Но знаете ли вы, сколько лет я не получала ни одной открытки, ни одного телефонного звонка в этот день. Я устала петь "С Днем Рождения" сама себе." На прошлый День св. Валентина Нив как раз собиралась послать Этель цветы и пригласить ее пообедать, но она тогда уехала кататься на лыжах в Вейл. "Прости меня Этель, - подумала она, - мне жаль, что так получилось." Но ей показалось, что грустные глаза смотрят непрощающе. После перенесенной операции Майлс взял за привычку совершать длительные послеобеденные прогулки. Последние четыре месяца он также регулярно навещал психотерапевта в восточной части 75-ой улицы, о чем Нив даже не догадывалась. "У вас депрессия, - без обиняков высказал ему наблюдавший его кардиолог, - так часто бывает после подобной операции, такова специфика. Но я подозреваю, что ваша депрессия имеет еще и другие корни." И он заставил Майлса сходить первый раз на прием к доктору Адаму Фелтону. В два часа по четвергам Майлс начал регулярно ходить к нему. Он садился в глубокое кожаное кресло, потому что терпеть не мог укладываться на кушетку.Тонкий и гибкий, стриженый "под ежик", в каких-то совершенно несеръезных очках, сорокапятилетний Адам Фелтон был совсем не таким, каким ожидал его увидеть Майлс, когда пришел сюда впервые. Но после третьего или четвертого визита тому все-таки удалось сломить недоверие своего пациента. У Майлса исчезло неприятное ощущение, что он выворачивает душу перед незнакомым человеком, наоборот, разговоры с Фелтоном он мог бы сравнить с обсуждениями у себя на работе. Ему казалось, как будто он подробно выкладывает этому человеку все имеющиеся у него материалы для расследования. "Интересно, - размышлял Майлс, наблюдая, как Фелтон вертит в пальцах карандаш, - почему-то мне никогда не приходило в голову поговорить, например, с Дэвом. Конечно, темы я могу ему предложить мало годящиеся для исповедальной." А вслух он сухо заметил: "Я никогда не предполагал, что у психиатров тоже бывают нервные привычки." Адам Фелтон засмеялся и проделал пальцами замысловатый трюк с карандашом. "С тех пор, как я бросил курить, я имею право на нервные привычки. Вы сегодня замечательно выглядите." Это замечание звучало бы более уместно при знакомстве на коктейле. Майлс рассказал о смерти Никки Сепетти и в ответ на требование пояснить, не выдержал: "Мы уже тысячу раз говорили об этом. Семнадцать лет я жил под страхом, что с Нив что-то случится, как только Сепетти выйдет на свободу. Я потерял Ренату. Сколько раз, черт подери, я должен рассказывать это? Я не воспринял всеръез его угрозы. Он - хладнокровный убийца. Возможно, по его указанию три дня назад стреляли в нашего парня. Он всегда говорил, что имеет нюх на копов." "А сейчас вы чувствуете, что ваша дочь в безопасности?" "Я знаю, что она в безопасности. Тот наш парень успел сказать, что заказа на то, чтобы ее убрать, нет. Видимо, это обсуждалось, а остальные, я знаю, не будут с этим связываться. Они собирались отделаться от Никки и будут счастливы лицезреть его в гробу." Адам Фелтон снова начал крутить карандаш, но смутился и решительно бросил его в корзину для мусора. "Вы рассказали, как смерть Сепетти стала освобождением от кошмара, преследующего вас семнадцать лет. А что это значит? Как это повлияет на вашу дальнейшую жизнь?" Спустя сорок минут Майлс вышел из офиса и продолжил свою прогулку. К нему снова возвращалась привычка быстро и легко шагать. Физически он чувствовал себя почти полностью здоровым, ему уже не надо было тревожиться за Нив, он в состоянии снова вернуться к работе. Он не говорил дочери о том, что подавал на должность начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Он будет проводить там почти все время, поэтому нужно будет снять квартиру поблизости с работой. А для Нив даже лучше пожить сейчас одной. Она перестанет сидеть дома и больше времени сможет проводить с людьми своего возраста. До его болезни она гораздо чаще уезжала на выходные летом в Хэмптонс, а зимой - кататься на лыжах в Вэйл. Но последний год ему приходилось буквально заставлять ее уехать хоть на несколько дней. Ему хотелось, чтобы она вышла замуж; не будет же он рядом вечно. Сейчас, благодаря инфаркту, который прихватил Никки так вовремя, он может покинуть Манхэттен со спокойной душой. У Майлса еще были свежи воспоминания о невыносимой боли, которую он сам пережил во время своего инфаркта, - как будто паровой каток с раскаленными шипами прокатывал по его груди. "Я надеюсь, ты также помучался перед тем, как отойти, парень, " - подумал он. Но тут же увидел перед собой лицо матери: "Никогда не желай зла другому, иначе зло обратится на тебя. Все возвращается." Майлс перешел Лексингтон Авеню и, проходя мимо ресторана "Белла Вита", почувствовал, как превосходный аромат итальянской кухни ударил ему в ноздри. Он не без удовольствия подумал об обеде, который приготовила на сегодня Нив. Здорово будет снова собраться вместе: он, Дэв и Сал. Господи, сколько же воды утекло с тех пор, как они были детьми с Тэнбрэк Авеню. Так люди называли в те времена Бронкс. Как же там было чудесно! На весь квартал всего семь добротных деревянных домов, из березы или дуба, среди которых были и их дома. На том месте, где родители Сала держали овощную ферму, теперь пролегла Вильямсбридж-роуд. А на том поле, куда они все втроем бегали кататься на санках, сейчас Медицинский Центр имени Эйнштейна... Выросло множество хороших жилых домов. На Парк Авеню Майлс обошел насыпь раскисшего снега. Он вспомнил, как однажды, катаясь, Сал потерял контроль над санями и переехал Майлсу руку, поломав ее в трех местах. Сал заплакал: "Папа меня убъет ." Тогда Дэв взял вину на себя, и его отец приходил извиняться: "Он это сделал не нарочно, просто он у нас такой неуклюжий". Дэвин Стэнтон. Ваше преосвященство. Ходили слухи, что Ватикан присматривется к Дэву в связи с открытием новой епархии, не исключено, что это означает для него кардинальскую мантию. Дойдя до 5 Авеню, Майлс бросил взгляд на крышу массивного белого сооружения - Центральный Музей искусства. Ему всегда хотелось более детально рассмотреть древнеегипетскую часовню. Не раздумывая, он прошел шесть кварталов и провел целый час, созерцая драгоценные остатки исчезнувшей цивилизации. Только взглянув на часы, он спохватился, что самое время отправляться домой, чтобы проверить, как обстоит дело с напитками. И, выходя из музея, осознал, что истинная причина его желания прийти сюда, было желание подойти к тому месту, где погибла Рената. "Не делай этого," - шептал он себе, но ноги сами несли его за здание музея, к тому месту, где она была найдена. Такое паломничество он совершал каждые четыре-пять месяцев. Красноватая дымка вокруг деревьев в парке обещала скорое появление зелени. Народу было немало. Бездомные - мужчины и женщины, оккупировавшие скамейки - жалкое зрелище. Бегуны. Нянечки с малышами. Молодые мамочки с беспокойными детишками. Машины. Повозки, запряженные лошадьми. Майлс остановился именно там, где тогда лежала Рената. Сейчас ее тело покоилось на кладбище "Гэйт оф Хэвен", но Майлс всегда чувствовал себя так, словно она все еще находилась здесь. Он постоял, опустив голову, засунув руки в карманы замшевой куртки. Если бы тогда был такой же день, то кто-нибудь оказался бы в парке, кто-нибудь бы заметил, что произошло. Строки из Теннисона приходили ему на память. Но сегодня, стоя на этом месте, Майлс испытывал пока еще смутные признаки выздоровления. "Не моя в этом заслуга, но, как бы там ни было, наша девочка в безопасности, carissima mia, - прошептал он. - И я надеюсь, что, когда Никки Сепетти предстанет перед Высшим Судом, ты обязательно будешь там и укажешь ему дорогу прямо в преисподнюю." Майлс повернулся и твердо зашагал через парк. Слова Адама Фелтона эхом отдавались у него в голове: "Сейчас тревоги по поводу Сепетти уже остались позади. Семнадцать лет назад ты пережил ужасную трагедию. Вопрос в том, готов ли ты теперь вернуться к жизни?" Решительно и быстро Майлс прошептал ответ, адресованный Адаму: "Да." Вернувшись от Этель к себе в магазин, Нив застала на месте почти всех своих работников. Кроме Юджинии, помощника менеджера, она наняла на постоянную работу еще семерых продавщиц и трех женщин для работы в швейной мастерской. Юджиния одевала манекенов в торговом зале. "Мне нравится, что снова появились гарнитуры, - сказала она, умело расправляя шелковый шоколадного цвета пиджак. - Какая сумочка сюда подойдет?" Нив остановилась позади нее. "Приложи-ка еще раз. Я думаю, та, что поменьше. Желтая слишком яркая для этого костюма." Когда Юджиния в силу возраста оставила карьеру модели, она с огромным удовольствием быстро перескочила из четвертого размера в двенадцатый, сохранив тем не менее изящество и грациозность движений, за что и обожали ее дизайнеры. Она повесила сумочку на руку манекена. "Да, ты, как всегда, права, - одобрительно сказала экс-модель. - Сегодняшний день обещает быть напряженным. Нюхом чую." "Продолжай чуять." - Нив пыталась придать своему голосу веселость, но у нее не очень это получилось. "Нив, а что с Этель Ламбстон? Она так и не показывалась?" "Нет. - Нив прошлась взглядом по магазину. - Послушай, я собираюсь скрыться в кабинете, мне надо сесть на телефон. Постарайся, чтобы меня не беспокоили продавцы, если только в этом не будет особой необходимости." Сначала она позвонила Тони Менделл в "Контемпорари Вумен". У Тони совет редакторов на целый день. Потом она пыталась связаться с Джеком Кэмпбеллом. Тот ушел на собрание. Через его секретаршу она попросила Джека перезвонить, добавив, что это срочно. Нив пробежала глазами список имен дизайнеров, которые наспех переписала из блокнота Этель. Первые три, которым она дозвонилась, заявили, что лично они не виделись с Этель, но по телефону они подтвердили авторство слов, на которые она собиралась сослаться в своей статье. Элке Пирсон, дизайнер спортивной одежды, откровенно высказал раздражение, которое сквозило, хоть и не столь явно, в голосах всех людей, с которыми Нив пришлось говорить: "Я до сих пор не пойму, зачем я дал интервью этой женщине. Она все время задавала такие вопросы, что у меня начала раскалываться голова. Я буквально вытолкал ее за дверь, и я заранее чувствую, что из этой проклятой статьи ничего хорошего не выйдет." Имя Энтони делла Сальва стояло следующим в списке. Не дозвонившись до него, Нив не стала расстраиваться - они увидятся сегодня вечером. Дальше - Гордон Стюбер. Этель уверяла, что разгромила его в этой статье. Когда же они виделись? С большой неохотой Нив набрала номер его офиса, и ее немедленно соединили с Гордоном. Тот не стал терять время на расшаркивания. "Что ты хочешь?" - голос его звучал холодно. Нив сразу представила его себе, откинувшегося в обитом дорогой кожей кресле с затейливыми шляпками медных гвоздиков. Она придала своему голосу такую же холодность. "Я пытаюсь разыскать Этель Ламбстон. Это очень срочно." И наугад добавила: "Я знаю из ее записей в ежедневнике, что вы встречались на прошлой неделе. Она не обмолвилась, куда собирается?" На несколько секунд зависла мертвая тишина. Нив решила, что Гордон обдумывает ответ. Наконец он заговорил, безразлично и монотонно: "Этель Ламбстон пыталась взять у меня интервью неделю назад для своей статьи. Я с ней не встречался, на подобных сплетниц у меня нет времени. На прошлой неделе она звонила, но я не ответил на ее звонок." Нив услышала в трубке щелчок. Она приготовилась уже было набрать номер следующего дизайнера, как телефон сам зазвонил. Это был Джек Кэмпбелл. Он был очень деловит: "Моя секретарша сказала, что ты звонила по срочному делу. Какие-то проблемы, Нив?" Ей вдруг показалось несеръезным начинать сейчас объяснять по телефону, что она волнуется за Этель Ламбстон, потому что та, видите ли, не забрала свой заказ. Поэтому она просто сказала: "Я знаю, что ты сейчас очень занят, но не найдется ли у тебя полчасика, чтобы поговорить со мной?" "Во время ланча у меня назначена встреча с одним из авторов, - сказал он, - Как насчет того, чтобы встретиться в три часа в моем офисе? x x x "Живонс и Маркс" занимали верхние шесть этажей здания на юго-западном углу Парк Авеню и 41-ой улицы. Кабинет Джека Кэмпбелла представлял собой колоссальных размеров угловое помещение с потрясающим видом на Манхэттен. Огромных размеров черный лакированный письменный стол; книжные полки вдоль стены позади стола, заваленные рукописными текстами; вокруг стеклянного столика для коктейлей - черный кожаный диван и такие же кресла. Нив удивилась, обратив внимание на то, что, несмотря на роскошную обстановку, комната лишена какой-либо индивидуальности. Джек Кэмпбелл словно прочитал ее мысли: "Все мои вещи еще стоят запакованными, потому что квартира не готова, и я вынужден был остановиться в "Хэмпшир Хаус". Так что пока здесь все больше напоминает приемную у зубного врача." Его пиджак висел на спинке кресла, а сам он остался в коричневом с зеленым вязаном свитере. "Ему идет, - подумала Нив. - Цвета осени." Лицо Джека было слишком худым, а черты лица слишком неправильными, чтобы его можно было назвать красивым, но, несомненно, оно было привлекательным и мужественным. Когда он улыбался, глаза улыбались тоже, и Нив поймала себя на том, что рада, что успела переодеться в один из весенних костюмов из новой коллекции - шерстяное платье цвета бирюзы и длинный жакет свободного покроя. "Кофе? - предложил Джек. - Я уже выпил много кофе, но все равно с удовольствием выпью еще." Нив вспомнила, что так и не успела поесть и у нее начинала потихоньку болеть голова. "С удовольствием. Черный, пожалуйста." В ожидании кофе, Нив обратила внимание на вид из окна: "У тебя не возникает ощущения, что весь Нью-Йорк у твоих ног?" "Весь месяц, что я здесь, я вынужден бороться с самим собой, чтобы заставить себя думать о работе, - сказал он. - С десяти лет я мечтал жить в Нью-Йорке. Двадцать шесть лет понадобилось, чтобы осуществить это." Когда принесли кофе, они сели вокруг стеклянного столика, он - на диван, она - на краешек кресла. Нив догадывалась, что ради этой встречи ему пришлось отменить другие, запланированные раньше, поэтому она не стала тянуть, глубоко вздохнула и разом выложила ему все про Этель. "Мой папа говорит, что я ненормальная, - заключила она, - А мне все это кажется странным, и меня не покидает чувство, что с ней что-то приключилось. Я хотела тебя спросить, не имеешь ли ты представления, куда она могла направиться. Если я правильно поняла, то книгу, что она пишет для тебя, Этель должна закончить к осени?" Джек Кэмпбелл выслушал ее с таким же выражением внимания, какое Нив подметила у него еще на коктейле. "Ничего подобного," - сказал он. У Нив широко раскрылись глаза: "Тогда, каким же образом...?" Кэмпбелл допил кофе. "Пару лет назад я встретил Этель в Эй Би Эй, когда она рекламировала свою первую книгу для "Живонс и Маркс" - ту, которая о женщинах в политике. Книга сразу стала бестселлером, она в самом деле была хороша - интересная, напичканная разными сплетнями. Поэтому, когда Этель захотела увидиться со мной, я заинтересовался. Она дала мне приблизительный набросок статьи, над которой работала, и сказала, что натолкнулась случайно на историю, которая могла бы основательно встряхнуть мир моды. Она спрашивала, захочу ли я купить книгу, которую она об этом напишет и какой аванс я могу ей предложить. Я заметил, что должен был бы побольше узнать об этой книге, но, основываясь на успехе предыдущей, и при условии, что эта будет такая же сенсационная, сказал, что мы могли бы ее купить. Что касается аванса, то я просто намекнул, что можно будет говорить о какой-нибудь шестизначной цифре. Читая на прошлой неделе "Пост", я нашел на Шестой Странице, что Этель заключила с нами контракт на полмиллиона долларов, и книга выйдет осенью. Телефон трезвонил, не переставая. Все журналы хотели не пропустить это событие. Я связался с консультантом Этель, но тот совершенно не был в курсе. О сроках же вообще не было речи. Она просто сделала себе рекламу, но если эта книга и в самом деле будет хороша, вся эта шумиха мне только на руку." "И ты не имеешь никакого представления, что это за сенсационная история, которая грозит перевернуть всю индустрию?" "Ни малейшего." Нив вздохнула и поднялась. "Я отняла у тебя бездну времени. Мне бы надо теперь угомониться. Этель по всей очевидности запряталась куда-то работать. А я лучше займусь собственными делами." Она протянула ему руку: "Спасибо." Он немного задержал ее руку в своей и мягко усмехнулся. "Ты всегда так внезапно сбегаешь? - спросил он. - Шесть лет назад ты, как пуля, выскочила из самолета. И тогда на вечере я не успел оглянуться, как ты исчезла." Нив высвободила руку. "Иногда я замедляю темп и перехожу на шаг, - сказала она. - Но сейчас я, действительно, вынуждена бежать, меня ждет целая куча дел." Он проводил ее до двери. "Я слышал, что "Нив Плейс" теперь один из самых популярных магазинов в Нью-Йорке. Можно мне зайти посмотреть?" "Конечно. Можешь даже ничего не покупать." "Ну да, моя мама живет в Небраске и предпочитает более практичную одежду." Спускаясь в лифте, Нив размышляла, не хотел ли Джек Кэмпбелл своей последней фразой дать понять, что у него нет женщины. Выйдя на теплый апрельский воздух и останавливая такси, Нив поймала себя на том, что негромко мурлыкает что-то себе под нос. Пока она сидела у Джека, ей звонила Це-Це и оставила сообщение с просьбой немедленно перезвонить ей в квартиру Этель. Це-Це схватила трубку после первого же гудка. "Нив, слава богу, ты позвонила. Я бы хотела убраться отсюда, пока этот племянничек не вернулся. Нив, тут происходит что-то очень странное. У Этель есть привычка припрятывать по всей квартире стодолларовые купюры. Вот так она мне и аванс заплатила в прошлый раз. Когда я была здесь во вторник, я видела одну купюру под ковром. А сегодня утром я нашла одну в посудном шкафу и еще три в разных местах. Нив, я абсолютно точно уверена, что их не было во вторник." Симус ушел из бара в половине пятого. Не обращая внимания на толчки пешеходов, он прокладывал себе дорогу в толпе, наводнившей Коламбус Авеню. Он шел к Этель, и Рут не должна была узнать об этом. С тех пор, как он вчера обнаружил, что опустил в ящик и чек, и письмо в одном конверте, он чувствовал себя загнанным зверем, бросающимся из стороны в сторону в поисках пути к спасению. Сейчас ему оставалось только надеяться. Конверт не опустился глубоко в ящик, он даже видел его краешек, торчащий из щели. Может, ему удастся вытащить его. Здравый смысл подсказывал Симусу, что если позже в ящик бросали почту, то его письмо проскользнуло вглубь, но оставался малюсенький шанс - один из миллиона, и эта возможность гнала его, заставляя действовать. Он завернул за угол, на тот квартал, где стоял дом Этель, зорко глядя по сторонам, всей душой желая быть не замеченным кем-нибудь из соседей Этель. По мере того, как он приближался к цели, надежда уступала место отчаянию. Ему не удастся вытащить конверт, не разорвав письмо; кроме того, ему нужен ключ, чтобы попасть в холл, где висят ящики. Вчера вечером та противная девчонка открыла ему, но сегодня придется звонить суперинтенданту, а на глазах у того, естественно, ничего не сделаешь. Он уже был перед особняком. Вход в квартиру Этель слева, не более дюжины шагов от главного входа. Пока он так стоял, размышляя, что предпринять, открылось окно на четвертом этаже, оттуда высунулась женщина, позади которой он мог разглядеть лицо той вчерашней девчонки. "Ее нет уже с неделю, - резкий голос обращался к нему. - И вообще, послушайте, я уж собиралась звонить в полицию в прошлый четверг, когда услышала, как вы орали на нее." Симус предпочел поскорее убраться прочь. Ноги сами несли его по Вест-Енд Авеню, он едва дышал и ничего не видел перед собой. Он ощутил себя в безопасности, лишь когда забежал в свою квартиру и запер дверь. Тут только он почувствовал, как сильно бъется его сердце. Услышав шаги в коридоре, ведущем в спальню, он растерялся - значит, Рут уже дома. Симус поспешно вытер лицо, стараясь взять себя в руки. Рут не заметила возбужденного состояния мужа. Она держала в руках его коричневый костюм. "Я собиралась сдать его в чистку, - объявила она. - Будь добр, объясни мне, откуда у тебя стодолларовая бумажка в кармане?" После ухода Нив Джек Кэмпбелл просидел в своем офисе еще часа два. Перед ним лежала рукопись, отправленная ему одним из агентов журнала и сопровожденная запиской, что на нее следует обратить внимание. Джек предпринимал поистине героические усилия, чтобы заставить себя вдуматься в смысл рассказа, но в конце концов, ужасно раздраженный, отложил его в сторону. Он был зол на самого себя. Невозможно пытаться дать оценку чьей-то работе, если твой мозг полностью занят другими мыслями. Нив Керни. Интересно, что шесть лет назад он сожалел, что не осмелился спросить ее номер телефона. Он даже искал ее в телефонной книге Манхэттена, когда приехал в Нью-Йорк спустя несколько месяцев после их знакомства в самолете. В справочнике было несколько страниц различных Керни, но ни одной Нив. Позже он вспомнил, что она говорила что-то о магазине, и он искал ее по этому ориентиру. Безуспешно. Тогда он запретил себе думать о ней, но - он сам не мог понять, почему - это было трудно сделать. Он знал лишь, что она живет с каким-то мужчиной. На коктейле в тот вечер он сразу узнал ее, хотя это уже не была та девчонка в лыжном свитере. Он увидел красивую, модно одетую молодую женщину. Но угольно-черные волосы, матово-белая кожа, огромные глаза и крохотные точечки веснушек на переносице - все это оставалось прежним. Сейчас Джек поймал себя на том, что думает постоянно, действительно ли Нив так озабочена, или же... В шесть часов его помощница просунула в дверь голову. "Я ухожу, - объявила она. - Должна тебя предупредить, что никто не будет здесь сидеть допоздна." Джек отложил так и не прочтенную рукопись и поднялся. "Я иду, - сказал он. - Только один вопрос: что ты можешь сказать о Нив Керни?" По пути домой он обдумывал то, что услышал в ответ. Магазин Нив Керни стал ужасно популярным. Свои лучшие наряды Джинни покупала там. Сама Нив пользуется симпатией и уважением. Несколько месяцев назад она стала причиной разного рода разговоров, когда фактически объявила войну дизайнеру, использовавшему в своих швейных мастерских детский труд. Он спросил также и об Этель Ламбстон. Глаза Джинни стали круглыми: "Лучше не спрашивай." Джек провозился дома достаточно долго, чтобы убедиться, что не имеет ни малейшего желания готовить себе самому обед. Вместо этого он решил поесть "У Николя", который находился на 84-улице между Лексингтон и 3-улицей. Как всегда, в ожидании столиков образовалась очередь, но не успел он пропустить в баре стаканчик, как почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Лу, его любимая официантка, позвала Джека: "Мистер Кэмпбелл, я для вас накрыла столик." Джек расслабился, сидя над бутылкой Вальполиселлы, салатом из листьев эндива и угрем с маринованными фруктами. Вместе с двойным эспрессо он попросил подать и счет. Выйдя, он усмехнулся про себя: ведь он весь вечер знал, что пройдет по Мэдисон Авеню именно для того, чтобы взглянуть на магазин Нив Керни. Спустя несколько минут он уже стоял, изучая элегантно оформленные витрины и ежась от пронизывающего ветра, который напомнил ему, что сейчас все же лишь начало весны и что апрельская погода может быть очень переменчивой. То, что он увидел, ему понравилось. Очень женственные, нежных расцветок платья в ансамбле с такого же цвета зонтиками. Позы манекенов уверенные , слегка надменные. Почему-то он был убежден, что Нив не случайно сделала акцент на этом сочетании силы и нежности. Рассматривая витрину, он постепенно начинал припоминать, что именно говорила ему Этель, и что он непременно должен рассказать Нив. "Сплетни, пересуды - да, это стабильное явление в мире моды, и в моей статье все это есть, - Этель говорила в своей обычной манере, торопясь и задыхаясь. - Но я могу предложить нечто гораздо большее - бомбу! Динамит!" Он тогда опаздывал на встречу и не дал ей договорить: "Пришлите мне приблизительный план." Но от Этель не так-то легко было отделаться: "Так во что же может быть оценен грандиозный скандал?" Не слишком серъезно Джек ответил: "Если это будет достаточно сенсационно, с полмиллиона." Джек стоял и смотрел на манекены, держащие в руках легкие зонтики. Он мог разглядеть надпись с названием магазина, выведенную по краям зонтов. Завтра же он должен позвонить Нив и рассказать ей про то, что говорила Этель. Он возвращался по Мэдисон Авеню, желая избавиться от смутного, едва осознанного беспокойства в душе. "Я ищу предлог, - думал он. - Почему я не могу просто пригласить ее куда-нибудь?" В этот момент он совершенно четко осознал причину своего смятения. И, если бы ему кто-то сказал, что Нив сейчас не одна, он просто не захотел бы об этом слышать. Для Китти Конвей четверг был очень насыщенным днем. С девяти утра до полудня она развозила стариков на приемы к врачам. Потом она работала, на волонтерских началах, разумеется, в небольшом магазинчике при Гарден-Стэйт Музее. Все это позволяло ей чувствовать себя не совсем бесполезной. Еще в колледже она брала курс антропологии, желая стать второй Маргарет Мид. Потом она встретила Майкла. Сейчас, помогая юноше найти копию египетского ожерелья, ей пришло в голову, что неплохо было бы летом записаться в какую-нибудь антропологическую экспедицию. Такая мысль показалась ей очень заманчивой. Подъезжая к своему дому апрельским вечером, Китти подумала, что становится неприятной самой себе. Пора было бы уже найти себе серъезное занятие. Она свернула с Линкольн Авеню и улыбнулась, увидев свой дом, возвышающийся на п