а же вернемся к нашему опыту с опиумом. Решено, что вы бросаете курить тотчас же? - Тотчас же. - Это первый шаг. Следующий шаг должен состоять в том, чтобы воспроизвести, насколько возможно точно, домашние обстоятельства, окружавшие вас в прошлом году. Как это можно было сделать? Леди Вериндер умерла. Рэчель и я, пока на мне лежало подозрение в воровстве, были разлучены безвозвратно. Годфри Эбльуайт был в отсутствии, путешествовал по континенту. Просто невозможно было собрать людей, находившихся в доме, когда я ночевал в нем в последний раз. Эти возражения не смутили Эзру Дженнингса. Он сказал, что придает весьма мало значения тому, чтобы собрать тех же самых людей, так как было бы напрасно ожидать, чтобы они заняли то же положение относительно меня, какое занимали тогда. С другой стороны, он считал необходимым для успеха опыта, чтобы я видел те же самые предметы около себя, которые окружали меня, когда я в последний раз был в доме. - А важнее всего, - прибавил он, - чтобы вы спали в той комнате, в которой спали в ночь после дня рождения, и меблирована она должна быть точно таким же образом. Лестницы, коридоры и гостиная мисс Вериндер также должны быть восстановлены в том виде, в каком вы видели их в последний раз. Решительно необходимо, мистер Блэк, поставить мебель на те же места в этой части дома, откуда, может быть, теперь ее вынесли. Бесполезно жертвовать вашими сигарами, если мы не получим позволения мисс Вериндер сделать это. - Кто обратится к ней за этим позволением? - спросил я. - Нельзя обратиться вам? - Об этом не может быть и речи. После того, что произошло между нами из-за пропажи алмаза, я не могу ни видеться с нею, ни писать ей. Эзра Дженнингс умолк и соображал с минуту. - Могу я задать вам деликатный вопрос? - спросил он. Я сделал утвердительный знак. - Правильно ли я сужу, мистер Блэк, по двум-трем фразам, вырвавшимся у вас, что вы испытывали не совсем обычный интерес к мисс Вериндер в прежнее время? - Совершенно правильно. - Платили вам за это чувство взаимностью? - Платили. - Как вы думаете, не заинтересуется ли мисс Вериндер опытом, могущим доказать вашу невиновность? - Я в этом уверен. - В таком случае я сам напишу мисс Вериндер, если вы дадите мне позволение. - И расскажете ей о предложении, которое сделали мне? - Расскажу ей все, что произошло между нами сегодня. Излишне говорить, что я с жаром принял услугу, которую он мне предлагал. - Я еще успею написать с сегодняшней почтой, - сказал он, взглянув на часы. - Не забудьте запереть ваши сигары, когда вернетесь в гостиницу! Я зайду завтра утром и услышу, как вы провели ночь. Я встал, чтобы проститься с ним; я старался выразить признательность, которую действительно чувствовал за доброту его. Он тихо пожал мне руку. - Помните, что я сказал вам на торфяном болоте, - ответил он. - Если я смогу оказать вам эту маленькую услугу, мистер Блэк, мне покажется это последним проблеском солнечного света, падающим на вечер длинного и сумрачного дня. Мы расстались. Это было пятнадцатого июня. События последующих десяти дней (каждое из них более или менее относится к опыту, в котором я был пассивным участником) записаны, слово в слово, как они случились, в дневнике помощника мистера Канди. На его страницах ничто не утаено и ничего не забыто. Пусть Эзра Дженнингс расскажет, как был сделан опыт с опиумом и чем он кончился. Четвертый рассказ, выписанный из дневника Эзры Дженнингса Июня 15. - Хотя меня прерывали мои больные и моя боль, я кончил письмо мисс Вериндер вовремя, к сегодняшней почте. Мне не удалось написать так коротко, как я того желал бы. Но мне кажется, я написал ясно. Письмо предоставляет ей совершенную свободу решить так, как пожелает она сама. Если она согласится помочь опыту, она согласится добровольно, а не из милости к мистеру Фрэнклину Блэку или ко мне. Июня 16. - Встал поздно после ужасной ночи; действие вчерашнего опиума преследовало меня страшными снами. То я кружился в пустом пространстве и с призраками умерших друзей и врагов, то любимое лицо, которое я никогда не увижу, вставало над моей постелью, фосфоресцируя в черноте ночи, гримасничая и усмехаясь мне. Легкое возвращение прежней боли в обычное время, рано утром, было даже приятно мне, как перемена. Оно разогнало видения - и поэтому было терпимо. После дурно проведенной ночи я поздно встал и опоздал поэтому к мистеру Фрэнклину Блэку. Я нашел его лежащим на диване, он пил виски с водой и ел печенье. - Я начинаю так хорошо, как только вы можете пожелать, - сказал он, - несчастная, беспокойная ночь; полное отсутствие аппетита сегодня утром. Точь-в-точь так, как случилось в прошлом году, когда я бросил курить. Чем скорее я буду готов для второго приема опиума, тем будет мне приятнее. - Вы получите его так скоро, как только возможно, - ответил я. - А пока мы должны всеми силами беречь ваше здоровье. Я покинул мистера Блэка для своих больных, чувствуя себя лучше и счастливее после этого краткого свидания с ним. В чем тайна привлекательности для меня этого человека? Или это только значит, что я чувствую разницу между чистосердечным, ласковым обращением, с каким он допустил меня познакомиться с ним, и безжалостным отвращением и недоверием, с какими встречают меня другие люди? Или есть в нем действительно что-то, отвечающее стремлению моему к человеческому сочувствию, - стремлению, пережившему одиночество и гонение многих лет и делающемуся все сильнее и сильнее по мере того, как приближается время, когда я перестану и чувствовать, и терпеть? Как бесполезно задавать эти вопросы?! Мистер Блэк воскресил во мне интерес к жизни. Пусть будет довольно этого; к чему стараться понять, в чем состоит этот новый интерес? Июня 17. - Сегодня утром перед завтраком мистер Канди сообщил мне, что уезжает на две недели навестить своего друга на юге Англии. Он дал мне много специальных наставлений, бедняга, по поводу больных, как будто имел еще большую практику, бывшую у него до болезни. Почта принесла мне ответ мисс Вериндер после отъезда мистера Канди. Очаровательное письмо! Оно внушило мне самое высокое мнение о ней. Она не старается скрыть интереса, который чувствует к нашему предприятию, она говорит самым милым образом, что мое письмо убедило ее в невиновности мистера Блэка без малейшей надобности еще и доказывать это. Она даже упрекает себя - весьма неосновательно, бедняжка! - в том, что не разгадала в свое время тайны. Причина всех этих уверений кроется, очевидно, в великодушном желании поскорее загладить несправедливость, которую она невольно нанесла другому человеку. Ясно, что она не переставала его любить и во время их отчуждения. Во многих местах ее письма ее радость, что он заслуживает быть любимым, прорывается самым невинным образом сквозь принятые условности, вопреки сдержанности, какая требуется в письме к постороннему лицу. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это восхитительное письмо), что я единственный из всех людей на свете предназначен послужить средством к тому, чтобы опять соединить этих молодых людей? Мое личное счастье было растоптано, любовь моя была похищена. Неужели я доживу до того, чтобы видеть счастье других людей, устроенное моими руками, их возрожденную любовь? В письме заключались две просьбы. Первая из них - не показывать это письмо мистеру Фрэнклину Блэку. Я имею право сказать ему, что мисс Вериндер охотно отдает свой дом в полное наше распоряжение; но не более этого. Эту просьбу исполнить легко. Однако вторая ее просьба причиняет мне серьезные затруднения. Мисс Вериндер, не довольствуясь указанием, данным мистеру Беттереджу о том, чтобы он исполнял все мои распоряжения, просит дозволения помочь мне личным своим наблюдением над тем, как будет приведена в прежний свой вид ее гостиная. Она ждет только ответа от меня, чтобы отправиться в Йоркшир и присутствовать в качестве одного из свидетелей в ночь, когда эксперимент с опиумом будет проделан во второй раз. Здесь опять кроется какая-то причина, и мне кажется, я могу ее угадать. То, что она запретила мне говорить мистеру Фрэнклину Блэку, она, - так я объясняю себе это, - с нетерпением желает сказать ему сама, _прежде_ чем будет сделан опыт, который должен восстановить его репутацию в глазах других людей. Я понимаю и восхищаюсь великодушным желанием поскорее оправдать его, не ожидая, будет ли или не будет доказана его невиновность. Она хочет, бедняжка, загладить нанесенную ему обиду. Но этого сделать нельзя. У меня нет ни тени сомнения, что обоюдное волнение, возбужденное встречей, старые чувства, которые она пробудит, новые надежды, которые возродит, - в своем действии на душу мистера Блэка будут гибельны для успеха нашего опыта. Уж и сейчас довольно трудно воспроизвести в нем те же настроения, какие владели им в прошлом году. Если же новые интересы и новые ощущения взволнуют его, попытка будет просто бесплодна. А между тем, хотя я и знаю это, у меня недостает духа обмануть ее ожидания. Я должен постараться придумать какой-нибудь выход, который позволил бы мне сказать "да" мисс Вериндер, не повредив услуге, которую я обязан оказать мистеру Фрэнклину Блэку. Два часа. - Только что вернулся со своего медицинского осмотра, разумеется побывав прежде в гостинице. Сообщение мистера Блэка о проведенной ночи то же, что и вчера. Сон его был прерывистый, но сегодня он менее беспокоен, потому что спал вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, был результатом прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, что должен прекратить этот живительный моцион на свежем воздухе. Ему не следует быть вполне здоровым, как не следует быть и совсем больным. Он еще не получил известий от мистера Бреффа. Он с нетерпением хотел узнать, не получил ли я ответа от мисс Вериндер. Я рассказал ему только то, что мне было разрешено, и не более того. Совершенно бесполезно придумывать предлоги, чтобы не показать ему это письмо. Он сказал мне с горечью - бедняжка! - что понимает деликатность, мешающую мне показать письмо. - Она соглашается, разумеется, из вежливости и чувства справедливости, - сказал он. - Но она остается при своем мнении обо мне и ждет результата. Мне очень хотелось намекнуть ему, что он сейчас так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но, поразмыслив, я не захотел лишить ее двойного наслаждения - удивить и простить его. Посещение мое было очень коротким. После вчерашней ночи я вынужден был отказаться от приема опиума. Неизбежные последствием было то, что болезнь, гнездящаяся во мне, опять одержала верх. Я почувствовал приближение припадка и поспешно ушел, чтобы не испугать и не огорчить мистера Блэка. Припадок продолжался на этот раз только четверть часа и оставил во мне довольно сил, чтобы продолжать мою работу. Пять часов. - Я написал ответ мисс Вериндер. План, предложенный мною, если только она согласится на него, учитывает интересы обеих сторон. Сперва я привел все доводы против встречи ее с мистером Блэком до опыта, а потом посоветовал ей приехать тайно в тот вечер, когда мы будем производить самый опыт. Выехав из Лондона с послеобеденным поездом, она может приурочить свой приезд к девяти часам вечера. Я решил к этому времени проводить мистера Блэка в его спальню и, таким образом, дать возможность мисс Вериндер пройти в свои комнаты до того, как будет принят опиум. После того как это будет сделано, она сможет наблюдать за результатом вместе со всеми нами. На следующее утро она покажет мистеру Блэку (если захочет) свою переписку со мною и удостоверит его, таким образом, что он был оправдан в ее глазах прежде, чем была фактически доказана его невиновность. В этом роде я написал ей. Вот все, что я мог сделать сегодня. Завтра увижусь с мистером Беттереджем и дам указания, как устроить дом. Июня 18. - Опять опоздал зайти к мистеру Фрэнклину Блэку. Ужасная боль усилилась рано утром, и вслед за нею мною овладела на несколько часов страшная слабость. Я предвижу, что, несмотря на разрушающее действие, оказываемое опиумом, мне придется вернуться к нему в сотый раз. Если бы я должен был думать только о самом себе, я предпочел бы острую боль страшным снам. Но физическое страдание истощает меня. Если я допущу себя до полного изнеможения, кончится тем, что я сделаюсь бесполезен мистеру Блэку в такое время, когда больше всего буду ему нужен. Было уже около часа, прежде чем я успел добраться сегодня в гостиницу. Это посещение, даже при моем болезненном состоянии, оказалось весьма забавным благодаря присутствию Габриэля Беттереджа. Он был уже в комнате, когда я вошел. Отойдя к окну, он стал смотреть в него, пока я задавал обычные вопросы своему пациенту. Мистер Блэк опять дурно спал и чувствовал бессонницу сегодня утром гораздо сильнее, чем чувствовал ее до сих пор. Я спросил его, не получал ли он известий от мистера Бреффа. Он получил письмо утром. Мистер Брефф высказывал сильное неодобрение плану, на который решился его друг и клиент по моему совету. Это было нехорошо с его точки зрения, потому что возбуждало надежды, которые могли не осуществиться. Кроме того, что это было совершенно непонятно для _него_, это казалось шарлатанством, вроде месмеризма, ясновидения и тому подобного. Это перевернет вверх дном дом мисс Вериндер и кончится тем, что расстроит самое мисс Вериндер. Он рассказал об этом (не называя имен) одному знаменитому врачу, и знаменитый врач улыбнулся, покачал головой и не сказал ничего. Основываясь на всех этих причинах, мистер Брефф протестовал против нашего плана. Мой следующий вопрос относился к алмазу. Представил ли стряпчий какое-нибудь доказательство того, что алмаз в Лондоне? Нет, стряпчий просто отказался рассуждать об этом. Он был уверен, что Лунный камень заложен мистеру Люкеру. Его знаменитый отсутствующий друг (никто не мог отрицать того, что он идеально знал характер индусов) был также уверен в этом. При данных обстоятельствах и при многочисленных запросах, уже сделанных ему, он должен отказаться вступать в какие бы то ни было споры относительно доказательств. Время само покажет, и мистер Брефф охотно выждет. Было совершенно ясно, если бы даже мистер Блэк не сделал это еще более ясным, заменив чтение письма простым пересказом его содержания, что под всем этим таилось недоверие лично ко _мне_. Подготовленный к этому, я не был ни раздосадован, ни удивлен. Я спросил мистера Блэка, какое впечатление произвел на него протест его друга. Он с жаром ответил, что ни малейшего. После этого я получил право выкинуть из головы мистера Бреффа, и сделал это. Наступила пауза, и Габриэль Беттередж отошел от окна. - Можете ли вы удостоить меня вашим вниманием, сэр? - обратился он ко мне. - Я весь к вашим услугам, - ответил я. Беттередж взял стул и сел у стола. Он вынул большую старинную записную книжку с карандашом такого же размера. Надев очки, он раскрыл записную книжку на пустой странице и опять обратился ко мне. - Я прожил, - сказал Беттередж, сурово глядя на меня, - почти пятьдесят лет на службе у покойной миледи. До тех пор я был пажом на службе у старого лорда, ее отца. Мне теперь около восьмидесяти лет, - все равно, сколько именно. Считают, что я имею знание и опыт не хуже многих. Чем же это кончается? Кончается, мистер Эзра Дженнингс, фокусами над мистером Фрэнклином Блэком, которые будет производить помощник доктора посредством склянки с лауданумом, а меня, в моих преклонных летах, заставляют быть помощником фокусника! Мистер Блэк захохотал. Я хотел заговорить, Беттередж поднял руку. - Ни слова, мистер Дженнингс! - сказал он. - Я не желаю слышать от вас, сэр, ни единого слова. У меня есть свои правила, слава богу! Если я получу приказание сродни приказанию из Бедлама, это ничего не значит. Пока я получаю его от моего господина или госпожи, я повинуюсь. Но я могу иметь свое собственное мнение, которое, потрудитесь вспомнить, совпадает также и с мнением мистера Бреффа, знаменитого мистера Бреффа! - сказал Беттередж, возвышая голос, торжественно качая головой и глядя на меня. - Все равно, я все-таки беру назад свое мнение. Моя барышня говорит: "Сделайте это", и я говорю: "Мисс, будет сделано". Вот я здесь, с книжкой и с карандашом, - он очинен не так хорошо, как я мог бы пожелать, по если христиане лишаются рассудка, кто может ожидать, чтобы карандаши оставались остры? Давайте мне ваши приказания, мистер Дженнингс. Я запишу их, сэр. Я решился не отступать от них ни на волос. Я слепой агент, вот я кто. Слепой агент! - повторил Беттередж, находя необыкновенное наслаждение в этом определении, данном самому себе. - Мне очень жаль, - начал я, - что мы с вами не соглашаемся... - Не вмешивайте _меня_ в это дело! - перебил Беттередж. - Речь идет не о согласии, а о повиновении. Давайте ваши приказания, сэр, давайте приказания! - Я хочу, чтобы некоторые части дома были снова открыты, - начал я, - и меблированы точь-в-точь так, как они были в прошлом году. Беттередж лизнул языком плохо очиненный карандаш. - Назовите эти части, мистер Дженнингс, - сказал он надменно. - Во-первых, холл у главной лестницы. - Во-первых, холл, - написал Беттередж. - Невозможно меблировать его, сэр, как он был меблирован в прошлом году... - Почему? - Потому что в прошлом году, мистер Дженнингс, там стояло чучело кобуза. Когда господа уехали, кобуза унесли вместе с другими вещами. Когда кобуза уносили, он лопнул. - Если так, исключим кобуза. Беттередж записал исключение. - "Холл должен быть меблирован, как в прошлом году. Только исключить лопнувшего кобуза". Пожалуйста, продолжайте, мистер Дженнингс. - Разостлать ковер на лестницах, как прежде. - "Разостлать ковер на лестницах, как прежде". Очень жалею, что опять должен обмануть ваши ожидания, сэр. Но и этого сделать нельзя. - Почему же? - Потому что человек, расстилавший ковры, умер, мистер Дженнингс, а подобного ему в искусстве расстилать ковры, обойди хоть всю Англию, не найдешь! - Очень хорошо. Мы должны постараться найти лучшего человека во всей Англии после него. Беттередж записал, а я продолжал делать распоряжения. - Гостиная мисс Вериндер должна быть восстановлена совершенно в таком виде, в каком она была в прошлом году. Также и коридор, ведущий из гостиной на первую площадку. Также и второй коридор, ведущий со второй площадки в спальни хозяев. Также спальня, занимаемая в июне прошлого года мистером Фрэнклином Блэком. Тупой карандаш Беттереджа следовал добросовестно за каждым моим словом. - Продолжайте, сэр, - сказал он с сардонической важностью. - Мой карандаш кое-что еще не дописал. Я ответил ему, что у меня больше нет никаких распоряжений. - Сэр, - сказал Беттередж, - в таком случае разрешите, - я сам от себя прибавлю пункт или два. Он раскрыл записную книжку на новой странице и еще раз лизнул неистощимый карандаш. - Я желаю знать, - начал он, - могу я или нет умыть руки... - Конечно, можете, - сказал мистер Блэк. - Я позвоню слуге. - ...сложить с себя ответственность, - продолжал Беттередж, с прежней невозмутимостью продолжая не замечать в комнате никого, кроме меня. - Начнем с гостиной мисс Вериндер. Когда мы снимали ковер в прошлом году, мистер Дженнингс, мы нашли огромное количество булавок. Должен я снова положить булавки? - Конечно, нет. Беттередж тут же записал эту уступку. - Теперь о первом коридоре, - продолжал он. - Когда мы снимали украшения в этой части дома, мы унесли статую толстого ребенка нагишом, обозначенного в каталоге дома "Купидоном, богом любви". В прошлом году у пего было два крыла в мясистой части плеч. Я недоглядел, и он потерял одно крыло. Должен я отвечать за крыло купидона? Я опять сделал ему уступку, а Беттередж опять записал. - Перейдем ко второму коридору, - продолжал он. - В прошлом году в нем не было ничего, кроме дверей, и я сознаюсь, что душа у меня спокойна только относительно этой части дома. Что касается спальни мистера Фрэнклина, то, если ей надо придать ее прежний вид, желал бы я знать, кто должен взять на себя ответственность за то, чтобы поддерживать в ней постоянный беспорядок, как бы часто ни восстанавливался порядок, - здесь панталоны, тут полотенце, французские романы там и тут, - я говорю, кто должен держать в неопрятности комнату мистера Фрэнклина, он или я? Мистер Блэк объявил, что он возьмет на себя всю ответственность за это с величайшим удовольствием. Беттередж упорно отказывался слушать разрешение затруднения с этой стороны, прежде чем он получил мое согласие и одобрение. Я принял предложение мистера Блэка, и Беттередж сделал последнюю запись в своей книжке. - Заходите к нам, когда хотите, мистер Дженнингс, начиная с завтрашнего дня, - сказал он, вставая. - Вы найдете меня за работой с нужными помощниками. Я почтительно благодарю вас, сэр, за то, что вы оставили без внимания чучело кобуза и купидоново крыло, также и за то, что вы сняли с меня всякую ответственность относительно булавок на ковре и беспорядка в комнате мистера Фрэнклина. Как слуга, я глубоко обязан вам. Как человек, я считаю это вашей прихотью и восстаю против вашего опыта, который считаю обманом чувств и западней. Не бойтесь, чтобы мои чувства человека помешали моему долгу слуги. Ваши распоряжения будут исполнены, сэр, будут исполнены! Если это кончится пожаром в доме, я не пошлю за пожарными, пока вы не позвоните в колокольчик и не прикажете послать! С этим прощальным уверением он поклонился и вышел из комнаты. - Как вы думаете, можем мы положиться на него? - спросил я. - Безусловно, - ответил мистер Блэк. - Когда мы войдем в дом, мы увидим, что он ничего не позабыл и ничем не пренебрег. Июня 19. - Еще протест против нашего плана! На этот раз от дамы. С утренней почтой пришло два письма на мое имя. Одно от мисс Вериндер, самым любезным образом соглашавшейся на предложенный мною план. Другое от дамы, в доме которой она живет, миссис Мерридью. Миссис Мерридью кланяется и не претендует на понимание предмета, о котором я переписываюсь с мисс Вериндер, в его научном значении. С точки зрения общественного значения, однако, она чувствует себя вправе выразить свое мнение. Вероятно, мне неизвестно, так думает миссис Мерридью, что мисс Вериндер всего лишь девятнадцать лет. Позволить молодой девушке в такие годы присутствовать без компаньонки в доме, полном мужчин, которые будут производить медицинский опыт, есть нарушение приличия, которого миссис Мерридью допустить не может. Она чувствует, что ее долг пожертвовать своими личными удобствами и поехать с мисс Вериндер в Йоркшир. Она просит, чтоб я подумал об этом, так как мисс Вериндер не хочет руководствоваться ничьим мнением, кроме моего. Может быть, ее присутствие не так необходимо, и одно мое слово освободило бы миссис Мерридью и меня от весьма неприятной ответственности. В переводе на простой английский язык эти вежливые слова означают, как я понимаю, что миссис Мерридью смертельно боится мнения света. К несчастью, она обратилась с ними к такому человеку, который меньше всех на свете уважает это мнение. Я не обману ожиданий мисс Вериндер, я не стану откладывать попытку примирить молодых людей, которые любят друг друга и слишком долго были разлучены. Если перевести эти простые английские выражения на язык вежливых условностей, то смысл будет такой: мистер Дженнингс имеет честь кланяться миссис Мерридью и сожалеет, что не может ничего более сделать. Мистер Блэк чувствует себя сегодня утром по-прежнему. Мы решили не мешать Беттереджу и сегодня еще не заходить в дом. Успеем сделать наш первый осмотр и завтра. Июня 20. - Мистер Блэк начинает чувствовать постоянную тревогу по ночам. Чем скорее комнаты будут приведены в прежний вид, тем лучше. Сегодня утром, когда мы шли с ним домой, он посоветовался со мною с некоторой нерешительностью и с нервным нетерпением по поводу письма (пересланного ему из Лондона), которое он получил от сыщика Каффа. Сыщик пишет из Ирландии. Он сообщает, что получил (от своей экономки) визитную карточку и записку, которую мистер Блэк оставил в его доме близ Доркинга, и уведомляет, что, по всей вероятности, вернется в Англию через неделю и даже раньше. А пока он просит, чтобы мистер Блэк объяснил ему, по какому поводу он желает говорить с ним о Лунном камне. Если мистер Блэк может убедить его, что он сделал серьезную ошибку в прошлогоднем следствии, он будет считать своею обязанностью (после щедрого вознаграждения, полученного от покойной леди Вериндер) отдать себя в распоряжение этого джентльмена. Если нет, он просит позволения остаться в своем уединении, среди мирных удовольствий деревенской жизни. Прочтя это письмо, я без малейшего колебания посоветовал мистеру Блэку сообщить сыщику Каффу обо всем, что произошло после прекращения следствия в прошлом году, и предоставить ему самому составить заключение на основании фактов. Подумав немного, я также посоветовал пригласить сыщика Каффа присутствовать при опыте, если он успеет вернуться в Англию к тому времени. Он, во всяком случае, был бы драгоценным свидетелем и, если бы мое мнение, что алмаз спрятан в комнате мистера Блэка, оказалось неверным, совет сыщика мог бы быть очень важным для дальнейших действий, в которых я уже не мог участвовать. Это последнее соображение, по-видимому, заставило решиться мистера Блэка. Он обещал последовать моему совету. Когда мы стали подъезжать к дому, стук молотка доказал нам, что дело подвигается. Беттередж, надевший по этому случаю красный рыбацкий колпак и зеленый передник из бязи, встретил нас в передней. Увидев меня, он вынул записную книжку и карандаш и непременно настаивал на том, чтобы записать все, что я ему буду говорить. Куда бы мы ни смотрели, мы находили, как и предсказывал мистер Блэк, что работа подвигается так быстро и так разумно, как только можно было пожелать. Но в нижнем зале и в комнате мисс Вериндер многое еще нужно было сделать; казалось сомнительным, будет ли дом готов к концу недели. Поздравив Беттереджа с достигнутыми успехами (он упорно записывал все каждый раз, как только я раскрывал рот, отказываясь в то же время обратить хотя бы малейшее внимание на слова мистера Блэка) и обещав прийти опять посмотреть дня через два, мы уже собирались выйти из дома через черный ход. Но прежде чем мы вышли из нижнего коридора, меня остановил Беттередж, когда я проходил мимо двери его комнаты. - Могу ли я сказать вам слова два наедине? - спросил он таинственным шепотом. Я, разумеется, согласился. Мистер Блэк вышел подождать меня в саду, пока я прошел с Беттереджем в его комнату. Я ожидал просьбы о каких-нибудь новых уступках вслед за чучелом кобуза и купидоновым крылом. Но к моему величайшему удивлению, Беттередж положил руку на стол и задал мне странный вопрос: - Мистер Дженнингс, знакомы ли вы с Робинзоном Крузо? Я ответил, что читал "Робинзона Крузо" в детстве. - И с того времени не читали? - спросил Беттередж. - С того времени не читал. Он отступил на несколько шагов и посмотрел на меня с выражением сострадательного любопытства и суеверного страха. - Он не читал "Робинзона Крузо" с детства, - сказал Беттередж, говоря сам с собой. - Посмотрим, поразит ли его "Робинзон Крузо" теперь! Он открыл шкап, стоявший в углу, и вынул грязную, истрепанную книгу, от которой сильно запахло табаком, когда он стал перелистывать страницы. Найдя нужное место, он попросил меня подойти к нему в угол, бормоча про себя все тем же таинственным голосом. - Что касается этого вашего фокус-покуса с лауданумом и мистером Фрэнклином Блэком, - начал он, - пока рабочие в доме, мои обязанности слуги одолевают во мне чувства человека. Когда рабочие уходят, чувства человека одолевают во мне долг слуги. Очень хорошо. Прошлой ночью, мистер Дженнингс, в голове у меня крепко засело, что это ваше новое медицинское предприятие кончится дурно. Если бы я поддался тайному внушению, я своими руками снова унес бы мебель из комнат и на следующее утро разогнал бы рабочих. - С удовольствием узнаю из того, что я видел наверху, - сказал я, - что вы устояли против тайного внушения. - "Устоял" - не то слово, - ответил Беттередж. - Я боролся, сэр, с безмолвными побуждениями души моей, толкавшими меня в одну сторону, и писанными приказаниями в моей записной книжке, толкавшими в другую, пока, - с позволения сказать, - меня не бросило в холодный пот. В этом страшном душевном расстройстве и телесном расслаблении, к какому средству я обратился? К средству, сэр, которое ни разу еще мне не изменило за последние тридцать лет и даже больше - к _Этой Книге_! Он ударил по книге ладонью, и при этом распространился еще более сильный запах табака. - Что я нашел здесь, - продолжал Беттередж, - на первой же открытой мною странице? Страшное место, сэр, на странице сто семьдесят восьмой: "С этими и многими тому подобными Размышлениями, я впоследствии поставил себе за правило, что, когда бы ни нашел я эти тайные Намеки или Указания в Душе моей, внушающие мне делать или не делать какое-либо предстоящее мне Дело, идти или не идти предстоящим мне путем, я никогда не премину повиноваться тайному внушению". Не сойти мне с места, мистер Дженнингс, это были первые слова, бросившиеся мне в глаза именно в то самое время, когда я шел наперекор тайному внушению! Вы не видите в этом ничего необыкновенного, сэр? - Я вижу случайное стечение обстоятельств - и более ничего. - Вы не чувствуете ни малейшего колебания, мистер Дженнингс, относительно этого вашего предприятия? - Ни малейшего. Беттередж пристально и молча посмотрел на меня. Он захлопнул книгу, запер ее опять в шкап чрезвычайно старательно, повернулся и опять пристально посмотрел на меня. Потом заговорил. - Сэр, - сказал он серьезно, - многое можно извинить человеку, который с детства не читал "Робинзона Крузо". Желаю вам всего доброго. Он отворил дверь с низким поклоном и дал мне возможность отправиться в сад. Я встретил мистера Блэка, возвращавшегося в дом. - Можете не рассказывать мне, что с вами случилось, - сказал он. - Беттередж пустил в ход свой последний козырь, он сделал новое пророческое открытие в "Робинзоне Крузо". Уважили вы его любимую фантазию? Нет? Вы показали ему, что не верите в "Робинзона Крузо"? Мистер Дженнингс, вы упали во мнении Беттереджа настолько низко, насколько это возможно. Можете теперь говорить и делать, что вам угодно, - вы увидите, что он не захочет терять с вами слов. Июня 21. - Сегодня в моем дневнике достаточно будет короткой записи. Мистер Блэк никогда еще не проводил такой плохой ночи. Я был вынужден, против своей воли, прописать ему лекарство. На людей с такой чувствительной организацией, как у него, лекарства действуют, к счастью, очень быстро. Иначе я боялся бы, что он окажется совершенно без сил, когда наступит время для опыта. Что до меня самого, то после небольшого перерыва в болях за последние два дня у меня снова сделался сегодня утром припадок, о котором не скажу ничего, кроме того, что он заставил меня вернуться к опиуму. Закрываю эту тетрадь и отмериваю себе полный прием - пятьсот капель. Июня 22. - Наши надежды сегодня возросли. Нервное состояние мистера Блэка заметно уменьшилось. Он немного поспал прошлой ночью. _Моя_ ночь по милости опиума была ночью человека оглушенного. Не могу сказать, что я проснулся нынешним утром; более подходящее выражение будет - я пришел в себя. Мы подъехали к дому, посмотреть, все ли приведено в прежний вид. Завтра, в субботу, все будет закончено. Как предсказал мистер Блэк, Беттередж не выставил больше никаких новых препятствий. С начала до конца он сохранял зловещую вежливость и молчаливость. Мое медицинское предприятие (как его называет Беттередж) должно теперь неизбежно быть отложено до следующего понедельника. Завтра вечером работники задержатся в доме до ночи. На следующий день установленная тирания воскресного дня, одно из учреждений этой свободной страны, так распределила поезда, что невозможно пригласить кого-нибудь приехать к нам из Лондона. До понедельника нечего больше делать, как внимательно наблюдать за мистером Блэком и держать его, если возможно, в точно таком состоянии, в каком я нашел его сегодня. Я уговорил его написать мистеру Бреффу и настоять, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля. Я нарочно выбрал стряпчего, потому что он сильно предубежден против нас. Если нам удастся убедить _его_, мы сделаем нашу победу неоспоримой. Мистер Блэк написал также сыщику Каффу, а я послал несколько строк мисс Вериндер. С ними и со старым Беттереджем, - который представляет собой очень важное лицо в семействе, - у нас будет достаточно свидетелей, не считая миссис Мерридью, если миссис Мерридью настоит на том, чтобы принести себя в жертву мнению света. Июня 23. - Месть опиума преследовала меня прошлую ночь. Выхода нет, я должен терпеть это, пока понедельник не наступит и не пройдет. Мистер Блэк опять не совсем здоров сегодня. Он признался мне, что в два часа утра открыл ящик, в который спрятал сигары. Ему стоило больших усилий запереть его снова. После этого он выбросил ключ из окна. Сторож принес его сегодня утром, найдя его на дне пустой цистерны. Я взял этот ключ себе до будущего вторника. Июня 24. - Мистер Блэк и я сделали продолжительную прогулку в открытой коляске. Мы оба почувствовали благотворное влияние мягкого летнего воздуха. Я обедал с ним в гостинице. К великому моему облегчению, он, расстроенный и взволнованный сегодня утром, крепко проспал два часа на диване после обеда. Теперь, если он и проведет плохо еще одну ночь, я уже не боюсь последствий. Июня 25, понедельник. - День опыта! Пять часов пополудни. Мы только что переехали в дом. Главный и самый важный вопрос - это здоровье мистера Блэка. Насколько я могу судить, он обещает (в физическом отношении) быть столь же восприимчивым к действию опиума сегодня, как был год тому назад. Он находится сейчас в состоянии нервной чувствительности, граничащей с нервным расстройством. Цвет лица его меняется беспрестанно; руки у него дрожат. Он вздрагивает при внезапном шуме и при чьем-нибудь неожиданном появлении. Все это последствия бессонницы, которая, в свою очередь, происходит от нервного состояния, вызванного тем, что он внезапно бросил курить - привычку, доведенную до крайних пределов. Те же причины действуют на него теперь, как действовали в прошлом году, и последствия, по-видимому, окажутся одни и те же. Продлится ли так до окончания опыта? События ночи должны решить этот вопрос. Пока я пишу эти строки, мистер Блэк забавляется в зале, упражняясь на бильярде в разного рода ударах, как делывал нередко, гостя здесь в июне прошлого года. Я взял с собою свой дневник, отчасти с целью заполнить чем-нибудь часы, которые, вероятно, останутся у меня незанятыми, отчасти в надежде, что может случиться что-нибудь, достойное быть отмеченным. Обо всем ли я упомянул до сих пор? Взглянув на вчерашние заметки, вижу, что забыл написать об утренней почте. Восполню сейчас этот пробел, прежде чем пойду к мистеру Блэку. Итак, я получил несколько строк от мисс Вериндер. Она собирается приехать с вечерним поездом, согласно моему совету. Миссис Мерридью настояла на том, чтобы ее сопровождать. В письме есть легкий намек на некоторое расстройство духа почтенной дамы, обычно находящейся в отличном настроении, почему она и нуждается во всяческом снисхождении, как того требуют ее годы и привычки. Я постараюсь в обращении с миссис Мерридью подражать выдержке Беттереджа в его обращении со мною. Он встретил нас сегодня торжественно, облаченный в свое лучшее черное платье, в накрахмаленном белом галстуке. Когда он взглядывает в мою сторону, он тотчас вспоминает, что я не перечитывал "Робинзона Крузо" с самого детства, и при всем своем почтении чувствует ко мне жалость. Мистер Блэк тоже получил вчера ответ от своего стряпчего. Мистер Брефф принимает приглашение, однако с оговоркою. Он видит настоятельную необходимость в том, чтобы при мисс Вериндер во время, как он выражается бесцеремонно, предполагаемого спектакля находился мужчина с известною долею здравого смысла. Этим мужчиною, за неимением никого другого, согласен быть мистер Брефф. Итак, бедная мисс Вериндер будет находиться под двойным надзором. Отрадно думать, что мнение света уж наверное удовлетворится этим вполне. О сыщике Каффе не слышно ничего. Он, без сомнения, еще в Ирландии. Мы не можем рассчитывать на него сегодня. Сейчас пришел Беттередж звать меня к мистеру Блэку. Я должен на время отложить перо. Семь часов. - Мы опять обошли все вновь отделанные комнаты и лестницы. Мы сделали также приятную прогулку в кустарнике, который был любимым местом мистера Блэка, когда он гостил здесь в прошлом году. Таким образом я надеюсь оживить в его уме прежние впечатления от местности и обстановки, насколько это возможно. Сейчас садимся обедать именно в тот час, когда обедали в день рождения мисс Вериндер. Цель моя тут, разумеется, чисто медицинская: организм при приеме лауданума должен быть в том же состоянии, в каком был в прошлом году. Спустя некоторое время после обеда я собираюсь самым естественным тоном завести разговор об алмазе и о замыслах индусов украсть его. Когда же я наведу мысли мистера Блэка на этот предмет, с моей стороны будет сделано все, что от меня зависит, до того момента, когда надо будет дать ему опиум. Половина девятого. - Только сейчас я нашел свободную минуту для одной из важнейших обязанностей, а именно - обязанности отыскать в домашней аптечке лауданум, которым воспользовался мистер Канди. Минут десять назад я уловил время, когда Беттередж ничем не был занят, и сообщил ему об этом желании. Не возражая ни единого слова, даже без малейшего поползновения достать из кармана записную книжку, он повел меня, - уступая мне все время дорогу, - в кладовую, где хранилась домашняя аптечка. Я нашел склянку, тщательно закупоренную пробкою, которая была сверх того еще завязана куском лайковой кожи. В склянке, почти полной, оказался, как я и предполагал, обыкновенный лауданум. Я решил предпочесть его тем двум дозам приготовленного опиума, которыми позаботился запастись на всякий случай. Вопрос о количестве гран представлял некоторое затруднение. Я обдумал его и решил увеличить дозу. Записки мои говорят, что мистер Канди дал всего двадцать пять гран. Это доза небольшая для последствий, какие он повлек за собою, даже при восприимчивости мистера Блэка. Я считаю весьма вероятным, что мистер Канди дал больше, чем намеревался, зная, как он любит хорошо пообедать, и принимая в соображение, что лауданум он отмерял после званого обеда. Как бы то ни было, я рискну усилить прием до сорока гран. Мистер Блэк предупрежден сейчас, что примет лауданум, а это, с точки зрения медицины, равносильно известной силе противодействия в нем, хотя и бессознательно. Если я не ошибаюсь, потребность в большей дозе неоспорима, для того чтобы повторить последствия, вызванные в прошлом году меньшей дозой. Десять часов. - Свидетели или гости, - не знаю, как их лучше назвать, - приехали час тому назад. В исходе девятого часа я уговорил мистера Блэка пойти со мною в его спальню, под тем предлогом, что я хотел бы, чтоб он осмотрел ее в последний раз и лично проверил, не забыто ли что-нибудь из прежней обстановки комнаты. Я заранее условился с Беттереджем о том, чтобы спальню мистеру Бреффу отвели рядом с комнатой мистера Блэка и чтобы о прибытии стряпчего я был уведомлен легким стуком в дверь. Через пять минут после того как на часах в передней пробило девять, я услышал этот стук, тотчас вышел в коридор и встретил мистера Бреффа. Наружность моя, как всегда, произвела невыгодное впечатление. Во взгляде мистера Бреффа явно выразилось недоверие. Я знал, какое впечатление произвожу на чужих, и без колебаний сказал ему то, что находил нужным сказать, прежде чем он вошел к мистеру Блэку. - Вы прибыли сюда, я полагаю, в обществе миссис Мерридью и мисс Вериндер? - спросил я. - Да, - ответил мистер Брефф чрезвычайно сухо. - Мисс Вериндер, вероятно, сообщила вам о моем желании, чтобы ее присутствие в доме, - конечно, и присутствие миссис Мерридью также, - осталось тайною для мистера Блэка, пока опыт над ним не будет произведен? - Я знаю, что должен придержать свой язык, сэр! - вскричал мистер Брефф с нетерпением. - Имея привычку молчать о безумстве человеческого рода вообще, я тем более расположен не раскрывать рта в настоящем случае. Удовлетворяет вас это? Я поклонился и предоставил Беттереджу провести его в назначенную ему комнату. Уходя, Беттередж бросил на меня взгляд, говоривший яснее слов: "Вы заполучили варвара, мистер Дженнингс, и имя этому варвару - Брефф!" Теперь мне предстояло выдержать встречу с дамами. Я сошел с лестницы - не скрою - несколько взволнованный и направился к гостиной мисс Вериндер. Жена садовника (ей поручено было позаботиться об удобствах дам) попалась мне навстречу в коридоре первого этажа. Эта добрая женщина оказывает мне чрезмерное почтение, которое, очевидно, имеет прямым своим источником непреодолимый ужас. Она таращит на меня глаза, дрожит и приседает, как только я с нею заговариваю. На мой вопрос, где мисс Вериндер, она вытаращила на меня глаза, задрожала и, без сомнения, присела бы, если бы сама мисс Вериндер не прервала этой церемонии, внезапно отворив дверь своей гостиной. - Это мистер Дженнингс? - спросила она. Не дав мне времени ответить, в нетерпении увидеть меня, она вышла в коридор. Мы встретились у стоявшей на консоли лампы, свет которой падал на нас. При первом взгляде на меня мисс Вериндер остановилась в нерешимости. Однако она тотчас опять овладела собою, покраснела слегка и с пленительною прямотою протянула мне руку. - Я не могу отнестись к вам, как к постороннему, мистер Дженнингс, - сказала она. - Если б вы только знали, какую радость доставили мне ваши письма! Она взглянула на мое некрасивое морщинистое лицо с искренней благодарностью, настолько новой для меня со стороны _моих_ ближних, что я не нашелся, что ей ответить. Я совсем не был приготовлен к ее доброте и прелести. Страдания многих лет, благодарение богу, не ожесточили моего сердца. Я был с нею неловок и робок, как юноша лет пятнадцати. - Где он сейчас? - спросила она, высказывая откровенно преобладающее в ней чувство - горячее участие к мистеру Блэку. - Что он делает? Говорил ли обо мне? В хорошем ли он настроении? Как действует на него вид этого дома после того, что случилось в прошлом году? Когда вы ему дадите лауданум? Нельзя ли мне поглядеть, как вы его нальете? Я так заинтересована всем этим; я так взволнована; мне нужно сказать вам десять тысяч вещей, и все они разом толпятся у меня в голове, так что я не знаю, с чего начать. Вы не удивляетесь моему интересу к нему? - Нисколько, - ответил я. - Мне кажется, я его вполне понимаю. Она была далека от игры в смущение. И ответила мне так, как могла бы ответить брату или отцу: - Вы меня избавили от невыразимого страдания, вы дали мне новую жизнь. Как могу я быть неблагодарной и скрывать что-либо от _вас_? Я люблю его, - сказала она просто, - любила его от начала и до конца, даже тогда, когда была к нему несправедлива в своих мыслях, даже тогда, когда говорила ему слова самые жестокие, самые суровые. Может ли это послужить мне извинением? Надеюсь, что да, - боюсь, что только это одно и является извинением для меня. Когда он завтра узнает, что я в доме, как вы думаете... Она не договорила и очень серьезно взглянула мне в лицо. - Завтра вам остается только повторить ему то, что вы сказали сейчас мне, - ответил я. Лицо ее просияло; она подошла ко мне на шаг ближе и с очевидным волнением стала перебирать лепестки цветка, который я сорвал в саду и вдел в петлицу своего сюртука. - Вы часто с ним виделись в последнее время, - спросила она, - действительно ли вы увидели в нем _это_? - Действительно увидел, - ответил я. - Для меня нет ни малейшего сомнения в том, что произойдет завтра; хотел бы я иметь такую же уверенность в событиях этой ночи. На этом месте разговор наш был прерван появлением Беттереджа с чайным прибором. Мы вошли в гостиную вслед за дворецким. Маленькая старая леди, со вкусом одетая, сидела в уголке, целиком поглощенная какою-то изящною вышивкой. Увидя мой цыганский цвет лица и пегие волосы, она выронила работу из рук и слегка вскрикнула. - Миссис Мерридью, это мистер Дженнингс, - сказала мисс Вериндер. - Прошу прощения у мистера Дженнингса, - сказала почтенная дама _мне_, глядя, однако, на мисс Вериндер. - Поездка по железной дороге всегда расстраивает мои нервы. Я стараюсь привести их в порядок, занимаясь своей обычной работой. Не знаю, насколько эта работа уместна в настоящем, совершенно выходящем из ряда случае. Если она мешает вашим медицинским целям, то я, конечно, с удовольствием отложу ее в сторону. Я поспешил дать разрешение на вышивание, точь-в-точь, как дал его на отсутствие лопнувшего чучела кобуза и сломанного крыла купидона. Миссис Мерридью сделала над собою усилие и из благодарности взглянула было на меня. Но нет! Она не смогла задержать на мне свой взгляд и снова обратила его на мисс Вериндер. - С позволения мистера Дженнингса, - продолжала эта почтенная дама, - я попросила бы об одном одолжении. Мистер Дженнингс намерен произвести свой ученый опыт сегодня ночью. Когда я еще училась в пансионе, я присутствовала при подобных опытах. Они всегда кончались взрывом. Не будет ли мистер Дженнингс настолько любезен, чтобы предупредить меня заблаговременно, когда следует ожидать взрыва в настоящем случае. Я хотела бы переждать этот момент, если возможно, до того, как пойду спать. Я попытался было уверить миссис Мерридью, что при настоящем опыте взрыва по программе не полагалось. - Нет? - повторила почтенная дама. - Я очень благодарна мистеру Дженнингсу, - вполне понимаю, что он обманывает меня для моего же успокоения. Но я предпочитаю откровенность. Я вполне примирилась с мыслью о взрыве, но _очень_ желала бы перенести его, если возможно, до того, как лягу в постель. Тут отворилась дверь, и миссис Мерридью опять слегка вскрикнула. От страха перед взрывом? Нет, только от появления Беттереджа. - Прошу извинения, мистер Дженнингс, - сказал Беттередж тоном самой изысканной учтивости, - мистер Фрэнклин желает знать, где вы. Скрывая от него по вашему приказанию присутствие в доме барышни, я сказал ему, что не знаю, где вы. Это, если вам угодно будет заметить, просто-напросто ложь. Так как я стою одною ногою в гробу, то чем менее вы будете требовать от меня подобной лжи, тем более я буду вам обязан, когда пробьет мой час и я почувствую укоры совести. Нельзя было терять ни минуты на размышления по поводу совести Беттереджа. Каждую секунду в комнату мог войти, отыскивая меня, мистер Блэк; поэтому я тотчас отправился к нему. Мисс Вериндер вышла со мной в коридор. - Они, кажется, сговорились вас мучить, - сказала она мне. - Что это значит? - Только протест со стороны общества, мисс Вериндер, хотя и в маленьком масштабе, против всего нового. - Что же нам делать с миссис Мерридью? - Скажите ей, что взрыв будет завтра в девять часов утра. - Чтобы отправить ее спать? - Да, чтобы отправить ее спать. Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я поднялся наверх к мистеру Блэку. К моему изумлению, я застал его одного. Он ходил в волнении из угла в угол, видимо раздраженный тем, что остался один. - Где же мистер Брефф? - спросил я. Он указал на затворенную дверь в смежную комнату, занимаемую стряпчим. Мистер Брефф входил к нему на минуту, пытался опять возражать против наших намерений и опять потерпел полную неудачу; он ничего не добился от мистера Блэка. После чего стряпчий занялся черной кожаной сумкой, до отказа набитой деловыми бумагами. - Серьезные дела, - заключил он, - совершенно неуместны в настоящем случае; но тем не менее они должны идти своим чередом. Мистер Блэк, быть может, простит человеку деловому его старомодные привычки. Время - деньги, а мистер Дженнингс может рассчитывать на его присутствие, как только оно ему понадобится. С этими словами стряпчий вернулся в свою комнату и вновь занялся своей черной сумкой. Я вспомнил миссис Мерридью с ее вышивкой и Беттереджа с его совестью. Удивительное единообразие лежит в основе английского характера, подобно тому, как оно сказывается и в выражении лица англичанина. - Когда вы дадите мне лауданум? - нетерпеливо спросил мистер Блэк. - Вам надо немного подождать, - сказал я. - Я побуду до тех пор с вами. Еще не было и десяти часов. После расспросов Беттереджа и мистера Блэка я пришел к заключению, что лауданум, данный мистером Канди, был принят не раньше одиннадцати. Итак, я решился не устраивать вторичного приема ранее этого времени. Мы поговорили немного, но мысли наши были заняты предстоящим опытом. Разговор не клеился и скоро прекратился совсем. Мистер Блэк небрежно перелистывал книги, лежавшие на столе. Я предусмотрительно проглядел их все, когда мы вошли в комнату: "Опекун", "Сплетник"; "Памела" Ричардсона; "Чувствительный человек" Мэкензи; "Лоренцо Медичи" Роско и "Карл Пятый" Робертсона - все вещи классические; все вещи, разумеется, неизмеримо превосходящие что бы то ни было, написанное в более поздние времена; и все вещи, с теперешней моей точки зрения, обладающие одним великим достоинством: не приковывать ничьего внимания и не волновать ничьего ума. Я предоставил мистера Блэка успокоительному влиянию классической словесности и занялся этими записями в своем дневнике. Часы говорят мне, что скоро одиннадцать. Я опять должен закрыть эту тетрадь. Два часа пополуночи. Опыт проделан. О результате даю сейчас подробный отчет. В одиннадцать я позвонил Беттереджу и сказал мистеру Блэку, что ему пора наконец ложиться. Я выглянул из окна. Ночь была теплая и дождливая, похожая на ночь двадцать первого июня прошлого года. Не веря приметам, я, однако, обрадовался отсутствию в атмосфере всякого прямого влияния на нервную систему, всякого чрезмерного накопления электричества или признаков приближающейся грозы. Беттередж подошел ко мне и таинственно сунул мне в руку бумажку. На ней было написано следующее: "Миссис Мерридью отправилась спать после твердого моего уверения, что взрыв произойдет завтра в девять часов утра и что я не выйду из этой части дома, пока она сама не придет и не возвратит мне свободу. Она не подозревает, что главное место действия - моя собственная гостиная, иначе бы она осталась тут на всю ночь. Я одна и очень встревожена. Пожалуйста, дайте мне возможность видеть, как вы будете отмерять лауданум; мне непременно хочется как-то участвовать в этом, хотя бы в скромной роли зрительницы. Р.В." Я вышел из комнаты вслед за Беттереджем и приказал ему перенести ящик с аптечкою в гостиную мисс Вериндер. Приказание, по-видимому, застало его совершенно врасплох. Он посмотрел на меня, как бы подозревая с моей стороны тайный умысел в отношении мисс Вериндер. - Осмелюсь ли спросить, что общего между моей молодой барышней и ящиком с лекарствами? - спросил он наконец. - Останьтесь в гостиной, и вы увидите, - был мой ответ. Беттередж, кажется, усомнился в своей способности успешно наблюдать за мною без посторонней помощи, когда в дело вмешался ящик с лекарствами. - Нельзя ли пригласить и мистера Бреффа присутствовать при том, что вы хотите делать? - спросил он. - Не только можно, но и должно. Я иду просить мистера Бреффа спуститься со мною вниз. Беттередж ушел за аптечкою, не сказав более ни слова. Я вернулся в комнату мистера Блэка и постучал в дверь к стряпчему Бреффу. Он тотчас ее открыл, держа бумаги в руке, весь поглощенный Законом и совершенно недоступный Медицине. - Мне очень жаль, что я должен вас потревожить, - сказал я, - но я иду приготовлять дозу лауданума для мистера Блэка и вынужден просить вас присутствовать при этом и следить за тем, что я делаю. - Ага! - заметил мистер Брефф, нехотя уделяя мне одну десятую долю своего внимания и оставив девять десятых его сосредоточенным на бумагах. - Более ничего? - Я должен просить вас вернуться со мною сюда и присутствовать при приеме лекарства. - Более ничего? - Еще одно. Я вынужден обеспокоить вас просьбой перебраться в комнату мистера Блэка и выжидать в ней последствий приема. - Очень хорошо! - сказал мистер Брефф. - Моя это комната или мистера Блэка, разница не велика; я могу сидеть над моими бумагами в любом месте. Разве только вы, мистер Дженнингс, сочтете нужным воспротивиться _этой_ небольшой примеси здравого смысла в вашей процедуре? Прежде чем я успел ответить, мистер Блэк крикнул ему с постели: - Неужели вы хотите сказать этим, что нисколько не заинтересованы нашим опытом? Мистер Брефф, у вас воображения не больше, чем у коровы! - Корова - очень полезное животное, мистер Блэк, - ответил стряпчий. С этими словами он вышел вслед за мною из комнаты, все еще держа в руках свои бумаги. Мы нашли мисс Вериндер бледною и встревоженною; она взволнованно ходила из угла в угол в своей гостиной. Возле стола в углу стоял Беттередж на страже у ящика с аптечкою. Мистер Брефф опустился на первый попавшийся стул и, стараясь быть полезным, немедленно опять углубился в свои бумаги. Мисс Вериндер отвела меня в сторону и тотчас заговорила о том, что поглощало все ее мысли, - о состоянии мистера Блэка. - Каков он теперь? - спросила она. - Не нервничает ли? Не выходит ли из терпения? Как вы думаете, удастся ли опыт? Уверены ли вы, что это ему по повредит? - Совершенно уверен. Идемте, я сейчас буду отмеривать лауданум. - Еще минуту! Сейчас двенадцатый час. Сколько придется ждать, прежде чем будет результат? - Трудно сказать. Около часа, пожалуй. - Я думаю, в комнате должно быть темно, как было в прошлом году? - Обязательно. - Я буду ждать в моей спальне, точь-в-точь как это было тогда. Дверь я оставлю приоткрытой. В прошлом году она тоже была немного растворена. Я буду наблюдать из-за двери гостиной, и как только она откроется, погашу свечу. Все именно так и происходило в ночь после дня моего рождения. И сейчас ведь все должно повториться точно так же, не правда ли? - Уверены ли вы, что сможете владеть собою, мисс Вериндер? - Для _него_ я готова на все! - ответила она с горячностью. Взглянув на ее лицо, я убедился, что на нее можно положиться. Я опять обратился к мистеру Бреффу. - Мне придется попросить вас отложить на минуту в сторону ваши бумаги, - сказал я. - О, конечно! Он вскочил, будто я прервал его занятия в самом интересном месте, и подошел со мною к аптечке. Тут же, лишенный своего профессионального интереса, он взглянул на Беттереджа и устало зевнул. Мисс Вериндер приблизилась ко мне с графином холодной воды, который она взяла со стола. - Позвольте мне налить воды, - шепнула она. - Я _должна_ приложить к этому руку! Я отмерил сорок гран из пузырька и вылил лауданум в стаканчик. - Наполните его на три четверти водою, - сказал я, подавая стаканчик мисс Вериндер. Потом я приказал Беттереджу запереть ящик с лекарствами, прибавив, что больше он не понадобится. Лицо старого слуги просияло от невыразимого облегчения. Он, очевидно, подозревал меня в замысле произвести медицинский опыт и над его молодой госпожою. Налив воду по моему указанию, мисс Вериндер уловила минуту, когда Беттередж запирал ящик, а мистер Брефф опять вернулся к своим бумагам, и украдкою поцеловала край стаканчика. - Когда вы его подадите ему, - шепнула прелестная девушка, - подайте этой стороною! Я вынул из кармана стеклышко, которое должно было представлять алмаз, и подал его ей, говоря: - И к этому вы должны приложить руку. Спрячьте это стеклышко в то самое место, куда в прошлом году спрятали Лунный камень. Она отправилась к индийскому шкапчику и положила стеклышко, игравшее роль алмаза, в ящик, в котором лежал в день ее рождения настоящий алмаз. Мистер Брефф глядел на все это так же, как и на все остальное, - с явным неодобрением. Но драматизм этого момента нашего опыта одержал верх (к величайшему моему удовольствию) над самообладанием старика Беттереджа. Рука его дрожала, когда он светил мисс Рэчель, и он шепнул ей с озабоченным видом: - Уверены ли вы, мисс, что это тот самый ящик? Я снова направился к двери с лауданумом и водою в руках. На пороге я остановился дать последнее наставление мисс Вериндер. - Не забудьте вовремя потушить свечи, - сказал я ей. - Я потушу их тотчас, - ответила она, - буду ждать в своей спальне только с одной свечой. Она затворила за нами дверь гостиной. В сопровождении мистера Бреффа и Беттереджа я вернулся в комнату мистера Блэка. Мы застали его тревожно метавшимся на постели, он спрашивал себя с раздражением, дадут ли ему наконец лауданум в эту ночь. В присутствии двух свидетелей я дал ему дозу лауданума, поправил его подушки и посоветовал ему лежать тихо и ждать. Кровать его со светлыми занавесками поставлена была изголовьем к стене так, чтобы с обеих сторон был доступ свежему воздуху. Я опустил занавески с одной ее стороны и в той части комнаты, которую он не мог видеть, поместил мистера Бреффа и Беттереджа, которые должны были ожидать действия лауданума. В ногах кровати я опустил занавес наполовину и поставил стул для себя так, чтобы иметь возможность быть у него на глазах, или, если понадобится, скрыться от него, дать или не дать ему заговорить со мною, смотря по обстоятельствам. Узнав предварительно, что он всегда спал со светом, я поставил на столик у его изголовья свечу, но так, чтобы свет не ударял ему в глаза. Другую свечу я отдал мистеру Бреффу, свет ее смягчался опущенными у кровати занавесками. У окна были подняты фрамуги, чтобы освежать воздух. Шел тихий дождь. В доме царила тишина. На часах моих было двадцать минут двенадцатого, когда все приготовления были закопчены, и я занял свое место на стуле в ногах кровати. Мистер Брефф вернулся к своим бумагам и, казалось, углубился в них по-прежнему. Но, взглянув на него теперь, я увидел некоторые признаки того, что юриспруденция начинает утрачивать над ним свою власть. Захватывающий интерес положения, в котором мы находились, брал понемногу свое и оказывал влияние даже на его трезвый ум. Что касается твердых правил и достоинства в обращении Беттереджа, они в настоящем случае были им утрачены. Он забыл, что я производил "шарлатанский фокус" над мистером Фрэнклином Блэком; забыл, что я перевернул весь дом вверх дном; забыл, что я не читал "Робинзона Крузо" с тех самых пор, как был ребенком. - Ради бога, сэр, - шепнул он мне едва слышно, - скажите, когда начнется действие? - Не раньше полуночи, - ответил, я также шепотом. - Не разговаривайте и сидите тихо. Беттередж снизошел до последней степени фамильярности со мною без малейшей борьбы за свое достоинство. Он ответил мне одним кивком! Переведя глаза на мистера Блэка, я увидел, что он все так же мечется в постели, удивляясь, отчего лауданум все еще не производит никакого действия. Сказать ему, при таком его состоянии, что чем больше он будет проявлять беспокойства и нетерпения, тем дольше не наступит желанное действие лауданума, - не повело бы ни к чему. Всего лучше было постараться отвести его мысли от опиума, незаметно направив их на что-нибудь другое. С этой целью я вовлек его в разговор, стараясь опять навести его на предмет, служивший нам темою в начале вечера, - на алмаз. Я старался обратить его мысли на ту часть истории Лунного камня, которая относилась к доставке камня из Лондона в Йоркшир, на опасность, которой подвергался мистер Блэк, забрав его из банка во Фризинголле, и на внезапное появление индусов в доме леди Вериндер в день рождения ее дочери. Упоминая об этих событиях, я нарочно сделал вид, будто неверно понял многое из того, что мистер Блэк мне рассказывал несколько часов назад. Таким образом я заставил его заговорить как раз о том, чем нам нужно было занять его мысли, конечно, не дав ему заметить, что я делаю это с намерением. Мало-помалу он так увлекся исправлением моих неверных представлений, что перестал метаться по кровати. Он совершенно позабыл про опиум в тот важный момент, когда я по его глазам впервые увидел, что опиум начинает действовать на его мозг. Я взглянул на часы. Было без пяти минут двенадцать. Непривычный глаз еще не заметил бы в нем никакой перемены. Но с каждою минутою наступающего утра быстрые, хотя едва уловимые, успехи влияния лауданума начинали сказываться все яснее. Восторженное опьянение опиумом заблистало в его глазах, легкий пот выступил на его лице. Через пять минут он начал говорить бессвязно - мы все еще продолжали наш разговор. Он упорно продолжал говорить об алмазе, но не заканчивал своих фраз. Потом настала минута молчания. Вдруг он сел на постели. Продолжая думать об алмазе, он заговорил опять, но но со мною, а с самим собой. Это изменение показало мне, что первый результат опыта достигнут. Возбудительное действие опиума овладело им. Было уже двадцать три минуты первого. Следующие полчаса были решающими для нас: встанет он с постели или нет, чтобы выйти из комнаты? Наблюдая за ним с напряженным вниманием, - в невыразимой радости, что первый результат опыта совпал и по существу, и даже почти точно по времени с тем, как я это предвидел, - я совершенно забыл двух товарищей по моему ночному бдению. Взглянув на них теперь, я увидел Закон, представленный бумагами мистера Бреффа, небрежно брошенным на пол. Сам же мистер Брефф жадно смотрел сквозь щель между неплотно задернутыми занавесями кровати. А Беттередж, забыв всякие сословные различия, заглядывал через плечо мистера Бреффа. Заметив, что я смотрю на них, они оба отскочили, как два мальчугана, пойманные школьным учителем на место преступления. Я знаком пригласил их следовать моему примеру и тихонько скинул ботинки. Если придется идти вслед за мистером Блэком, вам необходимо сделать это без шума. Прошло десять минут - и ничего не случилось. Вдруг он сбросил с себя одеяло. Он спустил одну ногу с кровати. Он сидел в ожидании. - Напрасно я забрал его из банка, - пробормотал он про себя. - Там он был в безопасности. Сердце мое сильно забилось, в висках застучало, как молотом. Сомнение насчет безопасности алмаза опять завладело его мыслями! На этом одном сосредоточивался весь успех опыта. Надежда, внезапно охватившая меня, оказалась слишком сильным потрясением для моих расстроенных нервов. Я вынужден был отвести от него глаза, иначе бы я не совладал с собою. Наступило молчание. Когда я позволил себе снова взглянуть на него, он уже стоял возле кровати. Зрачки его были теперь сужены; глаза блестели при свете горевшей на столике свечи в то время, когда он медленно покачивал головою из стороны в сторону. Он размышлял, он сомневался; он заговорил снова: - Как знать? Индусы, может быть, прячутся где-нибудь в доме! Он замолк и медленно прошел на другой конец комнаты, остановился, постоял немного и вернулся назад к кровати, говоря с собой: - Он даже не заперт. Он в ее индийском шкапчике. И ящик не запирается. Он присел на кровати. - Кто угодно может его взять, - продолжал он. И опять он встал и повторил свои первые слова: - Как знать? Индусы, может быть, прячутся где-нибудь в доме! Он снова был в раздумье. Я спрятался за занавесками кровати. Он окинул комнату бессознательным, блестящим взглядом. Я притаил дыхание. Снова задержка, - в действии ли лауданума, или в деятельности мозга - кто мог определить это? Все зависело от того, что он сделает дальше. Он лег в постель. Ужасное сомнение мелькнуло у меня. Может быть, успокоительное действие опиума начинается уже теперь? Это противоречило всем моим расчетам; но что такое расчет, когда речь идет об опиуме? Едва ли найдутся два человека на свете, на которых он действовал бы одинаково. Не было ли в организме мистера Блэка какой-либо особенности, из-за которой и действие на него лауданума тоже должно быть особенным? Неужели нас постигнет неудача в минуту окончательного успеха? Нет, он внезапно опять встал. - Как могу я спать с _этим_ на душе? Он взглянул на свечу, горевшую на столике у изголовья кровати. Через мгновенье он взял в руку подсвечник. Я погасил вторую свечу, горевшую по другую сторону занавески, и вместе с мистером Бреффом и Беттереджем спрятался в самом дальнем углу за кроватью. Я знаком показал им, чтобы они молчали, как будто бы от этого зависела их жизнь. Мы ждали, не видя и не слыша ничего, скрытые занавесками. Свеча, которую он держал в руке, вдруг двинулась с места. Он прошел мимо нас быстрыми и неслышными шагами, не выпуская свечи. Он отворил дверь и вышел из спальни. Мы последовали за ним по коридору. Мы последовали за ним вниз по лестнице. Он ни разу не оглянулся, он ни разу не остановился. Он отворил дверь гостиной и вошел, не затворив ее. Подобно всем дверям в доме, она была повешена на больших старинных петлях. Между дверью и косяком оставалась большая щель. Я знаком подозвал моих спутников к этой щели, чтобы он не мог заметить нас. Сам же стал тоже за дверью, по по другую ее сторону. По левую руку от меня находилось углубление в стене. Туда я мог тотчас спрятаться, если бы он вздумал выглянуть в коридор. Он дошел до середины комнаты, все со свечою в руке, огляделся вокруг, по ни разу не оглянулся назад. Дверь в спальню мисс Вериндер была чуть приоткрыта. Она погасила у себя свечу. Она мужественно владела собою. Смутное очертание ее белого легкого платья - вот все, что я мог разглядеть. Никто бы не заподозрил, что в комнате живое существо. Она стояла в тени, у нее не вырвалось ни слова, она не сделала ни одного движения. На часах было десять минут второго. В мертвом молчании я слышал тихий шум падающего дождя и шелест деревьев от легкого ночного ветерка. Постояв с минуту в нерешимости посредине комнаты, он прошел к углу, где находился индийский шкапчик. Он поставил свечу на шкап и стал выдвигать и задвигать один за другим ящики, пока не дошел до того, где лежало стеклышко, игравшее роль алмаза. С минуту он смотрел на ящик, потом вынул из него правой рукой стеклышко, а левой взял со шкапчика свечу. После этого он вернулся на середину комнаты и опять остановился. До сих пор он с точностью повторял все то, что проделал в ночь после дня рождения. Будут ли и последующие его действия точным повторением того, что он сделал в прошлом году? Выйдет ли он из комнаты? Вернется ли он, как поступил, по моему предположению, тогда, в свою спальню? Покажет ли нам, что он сделал с алмазом, когда возвратился в свою комнату? Первое его движение было не тем, какое он сделал после первого приема лауданума. Он поставил свечу на стол и сделал несколько шагов к дальнему концу гостиной. Там стоял диван. Он тяжело оперся на его спинку левой рукою, потом выпрямился и опять возвратился на середину комнаты. Теперь я увидел его глаза. Они становились тусклы, и веки отяжелели. Блеск зрачков быстро исчезал. Напряжение этой минуты сказалось на нервах мисс Вериндер. Она сделала несколько шагов и остановилась. Мистер Брефф и Беттередж взглянули на меня из-за двери в первый раз. Предчувствие, что ожидания будут обмануты, овладело ими так же, как и мною. Все же, пока он стоял на середине комнаты, надежда еще была. Мы ждали с огромным нетерпением, что будет дальше. То, что произошло дальше, - решило все. Он выпустил стеклышко из рук. Оно упало на полу у двери и осталось лежать на виду. Он не сделал никакого усилия, чтобы его поднять: он смотрел на него мутным взглядом, и вдруг голова его опустилась на грудь. Он пошатнулся, пришел опять в себя на мгновение, нетвердыми шагами направился к дивану и сел на него. Он сделал над собой последнее усилие, попробовал встать, - и снова опустился на диван. Голова его упала на подушки. Было двадцать пять минут второго. Я не успел еще спрятать часы назад в карман, как он уже спал. Все было кончено. Теперь он находился под снотворным влиянием лауданума; опыт пришел к концу. Я вошел в комнату и сказал мистеру Бреффу и Беттереджу, что они могут идти за мною. Теперь уже нечего было опасаться его потревожить. Мы могли свободно двигаться и говорить. - Первое, что нужно решить, - сказал я, - это вопрос, что нам теперь с ним делать. Вероятно, он проспит часов семь или шесть по меньшей мере. Нести его назад в спальню чересчур далеко. Будь я помоложе, я справился бы с этим один, но сейчас здоровье и силы у меня не те, что прежде, и я боюсь, что придется мне просить вашей помощи. Они не успели ответить, как мисс Вериндер тихо позвала меня. Она стояла в дверях своей спальни с легкою шалью и стеганым одеялом в руках. - Вы будете сидеть при нем, пока он спит? - спросила она. - Да, я не хочу оставлять его одного, так как не совсем уверен в действии на него опиума. Она подала мне шаль и одеяло. - Зачем его тревожить? - шепнула она. - Постелите ему на софе. Я затворю дверь и останусь в своей комнате. Это бесспорно было и проще, и безопасней всего. Я передал это предложение мистеру Бреффу и Беттереджу; оба его одобрили. Не прошло и пяти минут, как он уже удобно лежал на софе, укрытый шалью и одеялом. Мисс Вериндер пожелала нам доброй ночи и затворила за собою дверь. Я предложил нам троим, стоявшим посреди комнаты, сесть вокруг стола, на котором горела свеча и лежали письменные принадлежности. - Прежде чем разойтись, - начал я, - мне нужно сказать два слова о произведенном мною опыте. Имелись в виду две цели. Во-первых, надо было доказать, что в прошлом году мистер Блэк вошел в эту комнату и взял Лунный камень, действуя бессознательно и непроизвольно под влиянием опиума. После виденного вами, вы, вероятно, теперь в этом убеждены. Оба они без малейшего колебания ответили утвердительно. - Вторая цель, - продолжал я, - заключалась в том, чтобы узнать, куда он дел Лунный камень, когда вышел с ним из гостиной на глазах мисс Вериндер в ночь после дня ее рождения. Достижение этой цели, конечно, зависело от того, насколько точно повторит он все свои прошлогодние действия. Этого он не сделал, и вторая цель опыта не достигнута. Не могу сказать, чтобы я не был огорчен этим, но честно скажу - я нисколько этим не удивлен. Я с самого начала говорил мистеру Блэку, что наш полный успех в этом деле зависит от точного воспроизведения физических и нравственных условий, в какие он был поставлен в прошлом году, и предупредил его, что достигнуть этого почти невозможно. Мы воспроизвели эти условия только отчасти, и опыт удался, конечно, тоже только отчасти. Быть может, я дал ему слишком большую дозу лауданума. Но, по-моему, первая из указанных много причин и есть та настоящая причина, которой мы обязаны и нашим успехом, и нашей неудачей. Сказав это, я положил перед мистером Бреффом письменные принадлежности и спросил его, не согласится ли он изложить подробно все, чему был свидетелем, и скрепить это своею подписью. Он тотчас взялся за перо и составил отчет с привычной быстротой дельца. - Этим я отчасти могу загладить, как некоторой компенсацией, то, что произошло между нами вечером, - сказал он, подписывая бумагу. - Прошу прощения у вас, мистер Дженнингс, за недоверие к вам. Вы оказали Фрэнклину Блэку неоценимую услугу. Говоря нашим юридическим языком, вы выиграли ваше дело. Извинение Беттереджа было характерным для него. - Мистер Дженнингс, - сказал он, - когда вы вновь прочтете "Робинзона Крузо", - что я вам настоятельно советую, - вы увидите, что он никогда не отказывался признавать свои заблуждения. Прошу вас, сэр, считайте меня в настоящем случае идущим по стопам Робинзона Крузо. С этими словами он в свою очередь подписал бумагу. Мистер Брефф отвел меня в сторону, когда мы встали из-за стола. - Одно слово об алмазе, - сказал он. - По-вашему, Фрэнклин Блэк спрятал Лунный камень в своей комнате. По-моему, Лунный камень находится у банкиров мистера Люкера в Лондоне. Не станем спорить, кто из нас прав. Ограничимся вопросом: кому из нас первому удастся проверить свою теорию на практике? - Моя проверка сегодня ночью была уже сделана и не удалась, - ответил я. - А моя проверка, - возразил мистер Брефф, - еще только производится. Вот уже два дня, как я поставил у банка сыщиков для наблюдения за мистером Люкером, и я не сниму их до конца этого месяца. Я знаю, что он должен выкупить алмаз лично, и рассчитываю на то, что человек, заложивший его мистеру Люкеру, заставит его забрать алмаз из банка, выкупив его. В таком случае я мог бы наложить руку на этого человека. Тут представляется возможность раскрыть тайну именно с того места, где она стала для нас сегодня непроницаемой. Согласны ли вы с этим? Я, разумеется, согласился. - Я возвращаюсь в Лондон с десятичасовым поездом, - продолжал стряпчий. - Может случиться, что я услышу по возвращении о каком-нибудь новом открытии, - и чрезвычайно важно, чтобы Фрэнклин Блэк был поблизости от меня на случай какой-либо надобности. Я намерен сказать ему, как только он проснется, что ему надо ехать со мною в Лондон. После всего случившегося могу ли я рассчитывать на ваше влияние, чтобы поддержать меня в этом? - Безусловно! - ответил я. Мистер Брефф пожал мне руку и вышел из комнаты. Беттередж последовал за ним. Я подошел к софе, посмотреть на мистера Блэка. Он не шевельнулся с тех пор, как я его уложил, - он лежал, погруженный в глубокий и спокойный сои. Пока я смотрел на него, дверь спальни тихо растворилась. На пороге опять показалась мисс Вериндер в своем нарядном летнем платье. - Окажите мне последнюю услугу, - сказала она шепотом, - позвольте мне посидеть возле него вместе с вами. Некоторое время я колебался, имея в виду не соблюдение приличий, а ее ночной отдых. Она подошла совсем близко и взяла меня за руку. - Я не могу спать, я даже не могу сидеть спокойно у себя в комнате, - сказала она. - О мистер Дженнингс! Если бы вы были на моем месте, подумайте только, как вам хотелось бы сидеть возле и смотреть на него. Согласитесь! Пожалуйста! Нужно ли говорить, что я не устоял? Конечно, нет! Она придвинула стул к дивану у его ног. Она глядела на него в безмолвном восторге, пока от избытка счастья на глаза ее не навернулись слезы. Она вытерла их и сказала, что пойдет за работой. Работу она принесла, по не сделала ни одного стежка. Работа лежала у нее на коленях, - она же не в силах была отвести от него глаз даже на мгновенье, чтобы вдеть нитку в иголку. Я вспомнил свою молодость, вспомнил кроткие глаза, некогда обращенные с любовью на _меня_. Со стесненным сердцем я обратился за облегчением к своему дневнику и записал в нем то, что тут написано. Так сидели мы молча вместе: один погруженный в свой дневник, другая поглощенная своею любовью. Час проходил за часом, а он все лежал в глубоком сне. Наступал день и становилось все светлее и светлее, а он не выходил из своего оцепенения. Часам к шести я почувствовал приближение своих обычных болей. Я вынужден был оставить ее на время наедине с ним, под тем предлогом, что иду наверх взять для пего еще подушку в спальне. Припадок мой длился на этот раз недолго. Вскоре я был в состоянии вернуться и показаться ей опять. Я застал ее у его изголовья. Когда я входил, она как раз коснулась губами его лба. Я покачал головою с самым серьезным видом и указал ей на стул. Она взглянула на меня в ответ с ясною улыбкою и пленительным румянцем на лице. - И вы сделали бы это на моем месте! - сказала она мне шепотом. Ровно восемь часов. Он начинает шевелиться. Мисс Вериндер стоит на коленях возле дивана. Она выбрала такое место, чтобы взгляд его, как только он откроет глаза, упал прямо на ее лицо. Оставить их одних? Конечно! Одиннадцать часов. Они все уладили между собою; они все уехали в Лондон с десятичасовым поездом. Кончен мой короткий сон счастья. Я опять пробуждаюсь к действительности моей печальной и одинокой жизни. Не решусь записать тут ласковые слова, сказанные мне, - особенно мисс Вериндер и мистером Блэком. К тому же это и бесполезно. Слова эти всегда будут вспоминаться мне в минуты одиночества и помогут перенести то, что еще предстоит мне перенести перед концом. Мистер Блэк обещал писать и сообщить, что произойдет в Лондоне. Мисс Вериндер вернется в Йоркшир осенью (к своей свадьбе, вероятно); и я должен взять отпуск и стать гостем в их доме. Боже мой! Как отрадно было сердцу, когда глаза ее, полные счастья и признательности, глядели на меня и теплое пожатие ее руки говорило мне: "Это сделали вы!" Пятый рассказ, написанный Фрэнклином Блэком Добавлю со своей стороны несколько слов, чтобы дополнить рассказ, содержащийся в дневнике Эзры Дженнингса. О себе я могу только сказать, что проснулся утром двадцать шестого, ничего не подозревая о том, что я говорил или делал под влиянием опиума, с минуты, когда действие его овладело мною, и до того времени, когда раскрыл глаза на диване в гостиной Рэчель. О том, что случилось, когда я проснулся, не считаю себя вправе давать подробный отчет. Скажу только, что Рэчель и я поняли друг друга прежде, чем хотя бы слово объяснения было сказано с той или другой стороны. Но я не прочь прибавить, что нас, наверное, застала бы миссис Мерридью, если бы не присутствие духа Рэчель. Она услышала шелест платья почтенной дамы в коридоре и тотчас выбежала ей навстречу. Я слышал, как миссис Мерридью сказала: "Что случилось?", и ответ Рэчель: "Взрыв!" Миссис Мерридью тотчас позволила взять себя за руку и увести в сад, подальше от предстоящего потрясения. Возвращаясь в дом, она встретила меня в передней и объявила, что прямо поражена огромными успехами науки с того времени, как она училась в школе. - Взрывы, мистер Блэк, несравненно тише, чем они были прежде. Уверяю вас, я почти не слышала взрыва, произведенного мистером Дженнингсом, из сада. И запаха нет, по крайней мере сейчас, когда мы вернулись в дом! Я, право, должна извиниться перед вашим медицинским другом. Справедливость требует сказать, что он устроил это великолепно. Итак, победив Беттереджа и мистера Бреффа, Эзра Дженнингс покорил и миссис Мерридью. За завтраком мистер Брефф не скрыл, по какой причине он хочет, чтобы я поехал с ним в Лондон с утренним поездом. Слежка у банка и результат, который может последовать, возбудили такое непреодолимое любопытство в Рэчель, что она тотчас решила, - если миссис Мерридью не будет возражать, - ехать с нами в Лондон, чтобы получить самые свежие сведения о наших действиях. Миссис Мерридью оказалась сговорчивой и снисходительной после истинно деликатного способа, с каким был проделан взрыв, и Беттереджу сообщили, что мы все четверо возвращаемся назад с утренним поездом. Я ожидал, что он будет просить позволения ехать с нами. Но Рэчель благоразумно поручила верному старому слуге занятие, интересное для него. Ему было поручено докончить меблировку дома, и он был слишком поглощен своей служебной ответственностью, чтобы почувствовать "сыскную лихорадку", как он почувствовал бы ее при других обстоятельствах. Единственное, о чем жалели мы, уезжая в Лондон, - это необходимость расстаться скорее, чем хотелось бы нам, с Эзрой Дженнингсом. Невозможно было уговорить его ехать с нами. Я мог только обещать ему писать, а Рэчель могла только настаивать, чтобы он погостил у нее, когда она вернется в Йоркшир. Мы твердо надеялись увидеться с ним через несколько месяцев, - и все же было что-то глубоко грустное для нас в том, как наш лучший и дорогой друг остался одиноко стоять на платформе, когда поезд тронулся. Не успели мы приехать в Лондон, как к мистеру Бреффу подошел мальчик в курточке и штанах из поношенного черного сукна, привлекавший внимание необыкновенной величиною своих глаз. Они были выпуклые и так широко раскрыты, что вы испытывали беспокойство, удержатся ли они в своих орбитах. Выслушав мальчика, мистер Брефф попросил дам извинить нас, если мы не проводим их на Портлэнд-плейс. Я едва успел пообещать Рэчель вернуться и рассказать все, что случится, как мистер Брефф схватил меня за руку и торопливо потащил в кэб. Мальчик с огромными глазами сел на козлы возле извозчика, и кэб покатился по направлению к Ломбард-стрит. - Известия из банка? - спросил я, когда мы тронулись. - Известия о мистере Люкере, - ответил мистер Брефф. - Час назад видели, как он выехал из своего дома в Лэмбете, в кэбе, вместе с двумя людьми, в которых мои люди узнали переодетых полицейских офицеров. Если страх перед индусами заставил мистера Люкера принять меры предосторожности, то вывод довольно ясен. Он едет забирать из банка алмаз. - А мы едем в банк посмотреть, что выйдет из этого? - Да, или услышать, что вышло, если уже все будет кончено к этому времени. Вы обратили внимание на мальчика - того, что сидит на козлах? - Я обратил внимание на его глаза. Мистер Брефф засмеялся. - У меня в конторе зовут этого бедного мальчика Гусберри [крыжовник (англ.)]. Он служит у меня рассыльным, и желал бы я, чтобы на моих клерков, давших ему это прозвище, можно было положиться так же, как на пего. Гусберри один из самых хитрых мальчишек в Лондоне, мистер Блэк, несмотря на его глаза. Было без двадцати минут пять, когда мы подъехали к банку на Ломбард-стрит, Гусберри пытливо взглянул на своего хозяина, когда отворил дверцу кэба. - Ты тоже хочешь войти? - ласково спросил мистер Брефф. - Ступай же и не отходи от меня до дальнейших распоряжений. Он проворен, как молния, - шепнул мне мистер Брефф. - Двух слов достаточно для Гусберри там, где для другого мальчика понадобилось бы двадцать. Мы вошли. Первая контора, с длинным прилавком, за которым сидели кассиры, была полна народа; все ожидали своей очереди получить или уплатить деньги, прежде чем банк закроется в пять часов. Два человека из толпы подошли к мистеру Бреффу, как только он вошел. - Ну? - спросил стряпчий. - Видели его? - Он прошел здесь мимо нас полчаса назад, сэр, во внутреннюю контору. - Он еще не выходил оттуда? - Нет еще, сэр. Мистер Брефф обернулся ко мне. - Подождем, - сказал он. Тщетно искал я глазами в толпе трех индусов. Их нигде не было видно. Единственный человек с на редкость смуглым лицом был высокий мужчина в лоцманской одежде и в круглой шляпе, похожий на моряка. Неужели это один из них, переодетый моряком? Не может быть! Мужчина этот был выше всех индусов, а лицо его, там, где оно не было закрыто косматой черной бородой, было вдвое шире лица любого из них. - Должно быть, они имеют тут своего шпиона, - сказал мистер Брефф, в свою очередь взглянув на смуглого моряка, - и может быть, он - этот самый и есть! Прежде чем он успел произнести еще что-нибудь, его почтительно потянул за фалду сюртука мальчик с огромными глазами. Мистер Брефф посмотрел туда, куда смотрел мальчик. - Шш! - сказал он. - Вот мистер Люкер! Из внутренних отделений банка вышел ростовщик, а за ним два полицейских из его охраны, в штатской одежде. - Не теряйте его из вида, - шепнул Брефф. - Если он передаст кому-нибудь алмаз, то передаст его здесь. Не замечая никого из нас, мистер Люкер медленно пробирался к двери то в густой, то в редеющей толпе. Я ясно видел, как рука его шевельнулась, когда он прошел мимо низенького плотного человека в приличном темно-сером костюме. Человек этот слегка вздрогнул и посмотрел ему вслед. Мистер Люкер медленно пробирался сквозь толпу. В дверях полицейские стали по обе стороны от него. За всеми тремя шел теперь один из двух людей мистера Бреффа, и я более уже не видел никого из них. Я оглянулся на стряпчего, а потом бросил многозначительный взгляд на человека в темно-сером костюме. - Да, - шепнул мне мистер Брефф, - я тоже заметил это! Он обернулся, отыскивая другого своего человека. Но того нигде не было видно. Он оглянулся назад, отыскивая мальчика. Но Гусберри тоже исчез. - Черт побери! Что это значит? - сердито сказал мистер Брефф. - Оба оставили нас в то время, когда более всего нужны нам. Пришла очередь человека в темно-сером костюме занять место у прилавка. Он оплатил чек, получил расписку и повернулся, чтобы уйти. - Как теперь быть? - спросил мистер Брефф. - Мы не можем унизить себя до того, чтобы идти за ним следом. - Я могу! - ответил я. - Я не потеряю этого человека из виду и за десять тысяч фунтов! - В таком случае, - ответил мистер Брефф, - я не потеряю из виду вас и за вдвое большую сумму. Прекрасное занятие для человека в моем положении! - пробормотал он про себя, когда мы оба вышли вслед за незнакомцем из банка. - Ради бога не говорите об этом никому! Я погибну, если об этом станет известно. Человек в сером костюме сел в омнибус, ехавший в западную часть Лондона. Мы сели вслед за ним. Мистер Брефф сохранил еще следы юности. Я положительно утверждаю это: когда он сел в омнибус, он покраснел. Человек в сером костюме остановил омнибус и вышел на Оксфорд-стрит. Мы снова двинулись за ним. Он вошел в аптеку. Мистер Брефф вздрогнул. - Мой аптекарь, - сказал он. - Боюсь, что мы сделали ошибку! Мы вошли в аптеку. Мистер Брефф обменялся с ее хозяином несколькими словами по секрету и с вытянутым лицом опять присоединился ко мне. - Это делает нам большую честь, - сказал он, взяв меня за руку и выводя из аптеки. - Хоть это служит утешением! - Что именно делает нам честь? - спросил я. - То, мистер Блэк, что мы оба самые плохие сыщики-любители, когда-либо подвизавшиеся на этом поприще. Человек в сером костюме служит у аптекаря тридцать лет. Он был послан в банк заплатить деньги по счету его хозяина, и он знает о Лунном камне не более новорожденного младенца. Я спросил, что теперь делать. - Вернемся ко мне в контору, - сказал мистер Брефф, - Гусберри и другой мой человек, очевидно, преследовали кого-нибудь другого. Будем надеяться, что хоть у них-то, по крайней мере, зоркие глаза. Когда мы доехали до конторы мистера Бреффа, второй его человек был уже там. Он ждал нас более четверти часа. - Ну, - спросил мистер Брефф, - какие у вас новости? - С сожалением должен сказать, сэр, я сделал ошибку. Я готов был присягнуть, что увидел, как мистер Люкер передал что-то пожилому джентльмену в светлом пальто. Пожилой джентльмен оказался, сэр, весьма почтенным торговцем железными товарами в Истчипе. - Где Гусберри? - безропотно спросил мистер Брефф. Человек вытаращил глаза. - Не знаю, сэр. Я не видел его с тех пор, как вышел из банка. Мистер Брефф отпустил его. - Одно из двух, - сказал он мне, - или Гусберри убежал, или он следит за кем-нибудь по собственному почину. Что вы скажете о том, чтобы пообедать здесь, со мной, на случай, если мальчик вернется через час или два? У меня есть хорошее вино в погребе, и мы можем взять кусок баранины из кофейной. Мы пообедали в конторе мистера Бреффа. Прежде чем убрали скатерть, нам было доложено, что какой-то человек хочет поговорить со стряпчим. Был ли это Гусберри? Нет, это оказался человек, посланный следить за мистером Люкером, когда тот вышел из банка. Донесение и на этот раз не представляло ни малейшего интереса. Мистер Люкер вернулся домой и там отпустил свою охрану. Он больше не выходил. В сумерки ставни его дома были закрыты и дверь заперта на засов. Улицу перед домом и аллею позади дома тщательно охраняли. Никаких следов индусов нигде не было видно, никто не шатался около дома. Сообщив эти факты, человек пожелал узнать, не будет ли дальнейших приказаний. Мистер Брефф отпустил его на ночь. Мы прождали мальчика еще полчаса, и прождали напрасно. Мистеру Бреффу пора было ехать в Хэмпстед, а мне вернуться к Рэчель на Портлэнд-плейс. Я оставил свою карточку у конторского сторожа, написав на ней, что буду у себя на квартире в половине одиннадцатого вечером. Эту карточку я поручил передать Гусберри, если мальчик вернется. Есть люди, умеющие никогда не опаздывать к назначенному сроку, другие имеют свойство опаздывать. Я принадлежу к числу этих последних. Прибавьте к этому, что я провел вечер на Портлэнд-плейс, сидя на одном диване с Рэчель, в комнате длиною в сорок футов, на дальнем конце которой сидела миссис Мерридью. Удивит ли кого-нибудь, что я вернулся домой в половине первого вместо половины одиннадцатого? Если да, то у такого человека нет сердца! И как горячо надеюсь я, что мне никогда не придется встретиться с таким человеком! Слуга мой подал мне бумажку, когда отворил мне дверь. Я прочел слова, написанные четким почерком юриста: "С вашего позволения, сэр, мне ужасно хочется спать. Я приду опять завтра утром в десятом часу". Из расспросов выяснилось, что мальчик с необыкновенными глазами приходил, показал мою карточку, ждал около часа, то и дело засыпал и снова просыпался, потом написал мне несколько слов и ушел домой, с важным видом сообщив слуге, что "он никуда не годится, если не выспится ночью". На следующее утро в десять часов я был готов принять своего посетителя. В половине десятого я услышал шаги за дверью. - Войдите, Гусберри! - закричал я. - Благодарю вас, сэр, - ответил серьезный и меланхолический голос. Дверь отворилась. Я вскочил и очутился лицом к лицу - с сыщиком Каффом. - Я вздумал заглянуть сюда, мистер Блэк, на случай, если вы в Лондоне, прежде чем написать вам в Йоркшир, - сказал сыщик. Я предложил ему позавтракать. Деревенский житель просто обиделся. _Он_ завтракал в половине седьмого, а ложился спать с курами и петухами. - Я только вчера вечером вернулся из Ирландии, - сказал сыщик, приступая к деловой цели своего посещения с обычным своим невозмутимым видом. - И прежде чем лечь спать, прочел ваше письмо, рассказавшее мне обо всем, что случилось после того, как мое следствие по поводу алмаза прекратилось в прошлом году. Мне остается сказать только одно. Я совершенно не понял дела. Не берусь утверждать, смог ли бы другой на моем месте увидеть вещи в их настоящем свете. Но это не изменяет фактов. Сознаюсь, что я напутал. Это была не первая путаница, мистер Блэк, в моей полицейской карьере! Только в книгах сыщики никогда не делают ошибок. - Вы приехали как раз в такое время, когда сможете исправить свою репутацию, - сказал я. - Извините, мистер Блэк, - возразил сыщик, - теперь, когда я вышел в отставку, я ни на грош не забочусь о своей репутации. Я покончил со своей репутацией, слава богу! Я приехал сюда, сэр, из уважения к памяти леди Вериндер, которая была так щедра ко мне. Я вернусь к своей прежней профессии, если понадоблюсь вам и если вы полагаетесь на меня, именно по этой, а не по какой другой причине. Мне не нужно от вас ни единого фартинга. Это вопрос чести для меня. Теперь скажите, мистер Блэк, в каком положении находится дело сейчас, после того как вы писали мне. Я рассказал ему об опыте с опиумом и о том, что случилось в банке на Ломбард-стрит. Он был поражен опытом, - в его практике это было нечто совершенно новое. Особенно заинтересовался он предположениями Эзры Дженнингса насчет того, что я сделал с алмазом после того, как вышел из гостиной Рэчель. - Я не согласен с мистером Дженнингсом, что вы спрятали Лунный камень, - сказал сыщик Кафф, - но я согласен с ним, что вы должны были отнести его к себе в комнату. - Хорошо! А что же случилось потом? - спросил я. - Вы лично не имеете никакого подозрения о том, что случилось, сэр? - Решительно никакого. - И мистер Брефф не подозревает? - Не больше, чем я. Сыщик Кафф встал и подошел к письменному столу. Он вернулся с запечатанным письмом. На нем стояло "секретно", и оно было адресовано мне, а в углу была подпись сыщика. - Я подозревал в прошлом году не то лицо, - сказал он, - может быть, и сейчас подозреваю не того. Подождите распечатывать конверт, мистер Блэк, пока не узнаете правды, а тогда сравните имя виновного с тем именем, которое я написал в этом запечатанном письме. Я положил письмо в карман, а потом спросил его мнение о мерах, которые мы приняли в банке. - Отличные меры, сэр, - ответил Кафф, - это именно то, что следовало сделать. Но, кроме Люкера, следовало присматривать и за другим человеком. - Названным в письме, которое вы отдали мне? - Да, мистер Блэк, за человеком, названным в этом письме. Теперь уже нечего делать. Я кое-что предложу вам и мистеру Бреффу, сэр, когда наступит время. А сейчас подождем и посмотрим, не скажет ли нам чего-нибудь нового мальчик. Было около десяти часов, а Гусберри все еще не являлся. Кафф заговорил о других вещах. Он спросил о своем старом друге Беттередже и своем старом враге садовнике. Через минуту он перешел бы от них к своим любимым розам, если б слуга мой не прервал нас, доложив, что мальчик ждет внизу. Когда Гусберри ввели в комнату, он остановился на пороге и недоверчиво уставился на человека, находившегося со мною. Я подозвал мальчика к себе. - Ты можешь говорить при этом господине, - сказал я, - он здесь как раз для того, чтобы помочь мне, и он знает все, что случилось. Сыщик Кафф, - прибавил я, - ото мальчик из конторы мистера Бреффа. В современном цивилизованном мире знаменитость, - какого бы она ни была рода, - это рычаг, двигающий всем. Слава знаменитого Каффа дошла даже до ушей маленького Гусберри. Бойкие глаза мальчика до того выкатились, когда я назвал прославленное имя, что я подумал: уж не выпадут ли они на ковер. - Поди сюда, мой милый, - сказал сыщик, - и давай-ка послушаем, что ты нам расскажешь. Внимание великого человека, героя многочисленных нашумевших в каждой лондонской конторе историй, словно околдовало мальчика. Он вытянулся перед сыщиком Каффом и заложил руки за спину, как новобранец, сдающий экзамен. - Твое имя? - спросил сыщик, начиная допрос по всем правилам. - Октавиус Гай, - ответил мальчик. - В конторе меня называют Гусберри из-за моих глаз. - Октавиус Гай, иначе Гусберри, - продолжал сыщик с чрезвычайной серьезностью. - Тебя хватились вчера в банке. Где ты был? - С вашего позволения, сэр, я следил за одним человеком. - Кто это такой? - Высокий мужчина, сэр, с большой черной бородой, одетый, как моряк. - Я помню этого человека! - перебил я. - Мы с мистером Бреффом сочли его шпионом, подосланным индусами. На сыщика Каффа, по-видимому, не произвели большого впечатления наши предположения. Он продолжал допрашивать Гусберри. - Почему ты следил за этим моряком? - спросил он. - С вашего позволения, сэр, мистер Брефф желал знать, не передаст ли чего-нибудь мистер Люкер кому-нибудь по выходе из банка. Я видел, как мистер Люкер передал что-то моряку с черной бородой. - Почему ты не сказал мистеру Бреффу то, что ты увидел? - Я не успел никому сказать об этом, сэр, моряк вышел очень быстро. - А ты побежал за ним? - Да, сэр. - Гусберри, - сказал сыщик, гладя его по голове, - у тебя есть кое-что в голове - и это не хлопчатая бумага. Я очень доволен тобой до сих пор. Мальчик покраснел от удовольствия. Сыщик Кафф продолжал: - Ну, что же сделал моряк, когда он вышел на улицу? - Взял кэб, сэр. - А ты что сделал? - Бежал сзади. Прежде чем сыщик успел задать еще вопрос, вошел новый посетитель - главный клерк из конторы мистера Бреффа. Чувствуя, как важно не прерывать допрос мистера Каффа, я принял клерка в соседней комнате. Он пришел с дурными вестями от своего хозяина. Волнение и суета последних двух дней оказались не под силу мистеру Бреффу. Он проснулся в это утро с приступом подагры и не мог выйти из своей комнаты в Хэмпстеде, а при настоящем критическом положении наших дел очень тревожился, что оставил меня без совета и помощи опытного человека. Главный клерк получил приказание оставаться в моем распоряжении и готов был приложить все силы, чтобы заменить мистера Бреффа. Я тотчас, чтобы успокоить старика, написал ому о приезде сыщика Каффа, прибавив, что Гусберри расспрашивают в эту минуту, и обещая уведомить мистера Бреффа, лично или письменно, о том, что может случиться днем. Отправив клерка в Хэмпстед с моим письмом, я вернулся в комнату и увидел, что сыщик Кафф, стоя у камина, собирается позвонить в колокольчик. - Извините меня, мистер Блэк, - сказал сыщик, - я только что хотел послать к вам слугу, сообщить, что хочу говорить с вами. У меня не осталось ни малейшего сомнения, что этот мальчик, - славный мальчик, - прибавил он, гладя Гусберри по голове, - следил именно за тем, за кем нужно. Драгоценное время было потеряно, сэр, из-за того, что вы, к несчастью, не были дома в половине одиннадцатого вчера вечером. Теперь остается только немедленно послать за кэбом. Через пять минут сыщик Кафф и я (Гусберри сел на козлы, показывать кучеру дорогу) ехали в Сити. - Когда-нибудь, - сказал сыщик, указывая на переднее окно кэба, - этот мальчик добьется замечательных успехов в моей бывшей профессии. Давно я не встречал такого бойкого и умного малого. Передам вам сущность того, мистер Блэк, о чем он рассказал мне, когда вас не было в комнате. Кажется, еще при вас он упомянул, что побежал вслед за кэбом? - Да. - Ну, сэр, кэб поехал с Ломбард-стрит к Тауэрской пристани. Моряк с черной бородой вышел из кэба и заговорил с баталером роттердамского парохода, который должен был отправиться на следующее утро. Он спросил, может ли уже сейчас переночевать на пароходе в каюте. Баталер сказал: нет. Каюты и койки будут чистить в этот вечер, и пассажирам не позволялось занимать места до утра на пароходе. Моряк повернулся и ушел с пристани. Идя по улице, мальчик в первый раз заметил на противоположной стороне человека, одетого ремесленником, по-видимому не терявшего из виду моряка. Моряк остановился около ресторана и вошел в него. Мальчик не знал, что ему делать, и вместе с другими мальчуганами стоял и смотрел на закуски, выставленные в окне ресторана. Он подметил, что ремесленник ждет, как ждал и он сам, по вес еще на другой стороне улицы. Через минуту медленно подъехал кэб и остановился там, где стоял ремесленник. Мальчик мог ясно разглядеть в кэбе только одного человека, высунувшегося из окна, чтобы поговорить с ремесленником. Он сообщил мне, мистер Блэк, без всяких наводящих вопросов с моей стороны, что этот человек был очень, очень смугл и похож на индуса. Было ясно, что и на этот раз мы с мистером Бреффом ошиблись. Моряк с черной бородой явно не был шпионом индусов. Неужели алмаз находился у него? - Через некоторое время, - продолжал сыщик, - кэб отъехал. Ремесленник перешел через улицу и вошел в ресторан. Мальчик ждал, пока его не одолели голод и усталость, а потом, в свою очередь, вошел в ресторан. У него в кармане был шиллинг; он великолепно пообедал, уверяет он, черным пудингом, пирогом с угрем и бутылкой имбирного пива. Чего только не переварит желудок мальчугана? Все, что только можно съесть! - Что же он увидел в ресторане? - спросил я. - Он увидел моряка, читавшего газету за одним столом, и ремесленника, читавшего газету за другим. Стемнело, прежде чем моряк встал и вышел. На улице он подозрительно осмотрелся вокруг. Мальчик (ведь это был только мальчик) был им оставлен без внимания. Ремесленник еще не выходил. Моряк шел, оглядываясь по сторонам и, видимо, еще не зная, куда ему пойти. Ремесленник опять появился на противоположной стороне улицы. Моряк все шел, пока не дошел до Берегового переулка, ведущего в улицу Нижней Темзы. Там он остановился перед таверной под