", ответил выступающий. "Я слышала, женщины не могут продвинуться." "Это попросту неправда." "Тогда отчего все эти иски? Сумитомо Кори только что выиграла громадный антидискриминационный иск. Я читала, что одна треть японских корпораций имеют иски, возбужденные американскими сотрудниками. Как с этим?" "Это совершенно объяснимо", ответил выступающий. "Каждый раз, когда иностранная корпорация начинает делать бизнес в новой стране, она склонна совершать ошибки, пока не привыкнет к обычаям новой страны. Когда в пятидесятых-шестидесятых американские корпорации впервые стали мультинациональными в Европе, они испытывали трудности в новых странах и против них тоже возбуждались иски. Поэтому нет ничего особенного в том, что, придя в Америку, японские корпорации тоже переживают некий период приспособления. Необходимо проявить терпение." Какой-то мужчина сказал со смехом: "Было когда-нибудь время, когда не было необходимости проявлять терпение с Японией?" Но говорил он с раскаянием, а не с гневом. Остальные в зале продолжали делать заметки. "Офицер? Я - Джим Дональдсон. В чем дело?" Я повернулся. Доктор Дональдсон был высоким, худым человеком в очках, с аурой аккуратности, почти высокомерия. Он был одет в стиле колледжа: твидовый спортивный пиджак и красный галстук. Из кармана рубашки торчала солидная пачка карандашей и ручек. Я предположил бы, что он инженер. "Просто у меня пара вопросов о лентах Накамото." "Каких лентах Накамото?" "Тех, что были в вашей лаборатории прошлой ночью." "В моей лаборатории? Мистер, э-э?..." "Смит, лейтенант Смит." Я дал ему карточку. "Лейтенант, извините, но я не понимаю, о чем вы говорите. Какие ленты в моей лаборатории прошлой ночью?" "Ваша секретарша, Кристен, сказала, что все в лаборатории допоздна работали над какими-то лентами." "Да, это верно. Большая часть персонала." "И что эти ленты привезли от Накамото." "От Накамото?" Он покачал головой. "Кто сказал вам такое?" "Она сказала." "Я уверяю вас, лейтенант, ленты были не от Накамото." "Я слышал, было двадцать лент." "Да, по меньшей мере двадцать, но я не уверен в точной цифре. Однако они были от Макканн-Эриксон. Рекламная кампания для пива Асахи. Нам надо было сделать трансформацию надписей на каждом клипе. Теперь пиво Асахи - номер один в Америке." "Вопрос стоит о Накамото..." "Лейтенант", сказал он, с нетерпением поглядывая на подиум, "позвольте мне вам кое-что объяснить. Я работаю на Исследовательские лаборатории Хамагучи. Компания Хамагучи является собственностью Каваками Индастриз. Конкурента Накамото. Среди японских компаний конкуренция очень интенсивна. Очень интенсивна. Поверьте мне на слово: моя лаборатория прошлой ночью не выполняла никакую работу над лентами Накамото. Такое не может произойти никогда, ни про каких обстоятельствах. Если это сказала моя секретарша, то она ошиблась. Такое абсолютно за пределами мира реальности. Мне пора выступать. Что-нибудь еще?" "Нет", сказал я, "спасибо." Раздались редкие аплодисменты - лектор на подиуме закончил доклад. Я повернулся и вышел из комнаты. x x x Я уже выезжал на Бонавентура, когда с гольфа позвонил Коннор. Он говорил с раздражением: "Я получил ваш вызов. Мне пришлось прервать игру. А ставка была хороша." Я рассказал ему о назначенной на час встрече с сенатором Мортоном. "Олл райт", сказал он. "Подхвати меня здесь в десять тридцать. Еще что-нибудь?" Я рассказал о моих поездках в ЛРД и Хамагучи, потом о разговоре с Дональдсоном. Коннор вздохнул: "Это была напрасная трата времени." "Почему?" "Потому что Хамагучи финансируется Каваками, а они конкуренты Накамото. Никоим образом их не заставить сделать хоть что-то в помощь Накамото." "Так Дональдсон и сказал мне", отозвался я. "Куда теперь катишь?" "В видеолабораторию УЮК. Я все еще пытаюсь получить копии с лент." Коннор сделал паузу. "Я должен знать что-нибудь еще?" "Нет." "Прекрасно. Увидимся в десять тридцать." "Почему так рано?" "В десять тридцать", повторил он и повесил трубку. x x x Как только я положил трубку, телефон снова зазвонил. "Предполагалось, что ты сам мне позвонишь." Это был Кен Шубик из "Таймс". Он говорил хмуро. "Извини, я был связан. Мы можем сейчас говорить." "Конечно." "Ты добыл мне информацию?" "Послушай-ка." Он сделал паузу. "Ты где-нибудь рядом?" "Примерно в пяти блоках от тебя." "Тогда заверни на чашку кофе." "Ты не хочешь говорить по телефону?" "Ну..." "Брось, Кен. Ты обо всем говоришь по телефону." Шубик, как и все репортеры "Таймс", любил сидеть за столом перед компьютером с надетыми наушниками и весь день напролет говорить по телефону. Это был его предпочтительный стиль работы. Весь его персонал находился перед ним, во время разговора он одновременно мог делать записи в компьютер. Когда я работал пресс-офицером, мой кабинет находился в штаб-квартире полиции в Центре Паркера в двух блоках от здания "Таймс". И все же репортеры вроде Кена предпочитали говорить со мной по телефону, чем видеться лично. "Заворачивай, Пит." Все было достаточно ясно. Кен не хотел говорить по телефону. "Окей, прекрасно", сказал я. "Встретимся через десять минут." ( "Лос-Анджелес Таймс" - это наиболее доходная ежедневная газета Америки. Редакция новостей занимала целый этаж здания "Таймс", а само здание было размером в целый блок. Пространство искусно подразделялось, так что никак не ощущалось, насколько оно велико на самом деле и как много сотен людей работает здесь. Но все же казалось, что идешь часами мимо репортеров, группами сидящих за модулями рабочих станций со светящимися экранами компьютеров, мимо их помигивающих телефонов и снимков детишек, прикрепленных кнопками. Рабочая станция Кена стояла в отделе Метро на восточной стороне здания. Я нашел его расхаживающим возле своего стола. Он ждал меня и сразу взял за локоть. "Кофе", сказал он, "пошли, выпьем кофе." "В чем дело?", спросил я. "Не хочешь, чтобы тебя видели со мной?" "Нет. Мать-перемать, я хочу избежать Крысу. Он толчется возле новой девушки из Иностранного отдела. Она его еще не знает." Кен кивнул головой в дальний угол. Там, у окна, я увидел знакомую фигуру Вилли Вильхельма, которого все знали по кличке Крыса Вильхельм. Узкое, как у хорька, лицо Вилли в данный момент было сложено в маску улыбчивой внимательности, пока он переговаривался с блондинкой, сидящей за терминалом. "Шикарная." "Ага. Чуть широковата с тылу. Она голландка", сказал Кен. "Здесь всего неделю. И о нем еще не слышала." В большинстве организаций есть тип вроде Крысы: более амбициозный, чем щепетильный, ищущий способ сделаться полезным для людей с властью, и ненавидимый всеми остальными без исключения. Таким и был Крыса Вильхельм. Как и большинство бесчестных людей, Крыса верил в самое худшее о каждом. На него всегда можно было рассчитывать, когда надо подать события в наиболее низменном свете, и он настаивал, что по другому - это маскировка. У него был нюх на человеческие слабости и вкус к мелодраме. В любой ситуации он стремился лишь к истине, а сбалансированный подход считал слабостью. С точки зрения Крысы, лежащая в основе правда всегда была сильнодействующим средством. И именно ее он и разыскивал. Другие репортеры "Таймс" презирали его. Кен и я прошли в центральный коридор. Я дошел с ним до кофейного автомата, но он повел меня дальше в библиотеку. В центре этажа "Таймс" имела библиотеку, которая была больше и лучше снабжена чем библиотеки многих колледжей. "Ну, и что хочет Вильхельм?", спросил я. "Он был здесь сегодня прошлой ночью", сказал Кен. "Я забежал после театра подобрать кое-какие заметки, которые мне нужны для утреннего интервью, которое я делаю из дома. И я увидел Крысу в библиотеке. Наверное, в одиннадцать вечера. Ты знаешь, какой амбициозный это маленький гаденыш. Я увидел это у него на лице. Он почувствовал запах крови. Поэтому, естественно, тебе надо это знать." "Естественно", сказал я. Крыса был законченным убийцей в спину. Годом раньше он ухитрился подстроить увольнение редактора отдела Воскресного Календаря. Только в последнюю минуту сорвалось его назначение на эту должность. Кен сказал: "Поэтому я шепнул Билли, ночной библиотекарше: "Что это? На что нацелился Крыса?" Она говорит: "Он ищет полицейские рапорты о каком-то копе." Такое облегчение, подумал я. Но потом начал удивляться. Я имею в виду , что я остаюсь старшим репортером отдела Метро. Я все еще делаю заметки из Центра Паркера пару раз в месяц. Что он знает, чего не знаю я? Насколько я понимаю, это должна быть моя история. Поэтому я спросил Билли, как зовут копа?" "Могу догадаться", сказал я. "Это верно", сказал Кен. "Питер Дж. Смит." "Когда это было?" "Около одиннадцати." "Великолепно", сказал я. "Я подумал, что тебе надо знать", сказал Кен. "Да." "Поэтому я спросил Билли - прошлой ночью - я сказал: "Билли, какого рода материал он гребет?" а он гребет все, все старые клипсы из морга, и очевидно у него есть источник в Паркере, кто выдал ему записи отдела внутренних расследований. Какие-то слушанья о растлении детей. Обвинение выдвигали пару лет назад." "А, черт", сказал я. "Это правда?", спросил Кен. "Слушанье было", сказал я. "Но это была брехня." Кен глянул на меня. "Проинформируй." "Это было три года назад", сказал я. "Я еще работал детективом. Я с партнером приехал на случай семейного насилия в Лазера-Гейтс. Испанская пара передралась. Оба сильно пьяные. Женщина хотела, чтобы мы арестовали мужа, а когда я отказался, сказала, что он сексуально пристает к ее ребенку. Я пошел взглянуть на ребенка. Ребенок выглядел окей. И я опять отказался арестовать мужа. Женщина разгневалась. На следующий день пришла и обвинила меня в сексуальном растлении. Было предварительное слушанье. Обвинение снято, как безосновательное." "Окей", сказал Кен. "Теперь: у тебя были какие-нибудь сомнительные путешествия?" Я нахмурился: "Путешествия?" "Крыса пытался найти прошлой ночью сведенья о поездках. Полеты на самолетах, пикники, заранее оплаченные расходы." Я покачал головой: "Даже рядом ничего нет." "Ага, я сам догадался, что он ищет в неверном направлении. Ты - отец-одиночка и не бываешь на пикниках." "Никогда." "Это хорошо." Мы все глубже заходили в библиотеку. С угла сквозь стеклянные стены мы видели редакцию секции Метро. Я заметил, что Крыса, совсем заболтавшись, продолжает разговаривать с девушкой. Я спросил: "Кен, я что-то не совсем понимаю, почему я? Моя работа совсем не горячая. Никаких споров. Уже три года я не работаю детективом. Я даже больше не пресс-офицер, просто связник. Занимаюсь только политикой. Почему же репортер "Таймс" охотится за мной?" "В одиннадцать вечера в четверг, ты хочешь спросить?", спросил Кен. Он смотрел на меня, словно я идиот. Словно по подбородку у меня течет слюна. Я сказал: "Думаешь, это делают японцы?" "Крыса наверняка выполняет их задание. Он - наемный подонок. Работает на видеостудии, на компании грамзаписей, на брокерные конторы, даже на риелтеров. Крыса теперь - консультант. Он ездит в Мерседесе-500SL, знаешь?" "Даже так?" "Весьма неплохо для репортерской зарплаты, не правда.?" "Да, пожалуй." "Вот так. Кому ты наступил на мозоль? И это произошло прошлой ночью?" "Наверное." "Потому что кто-то вызвал Крысу и натравил на тебя." Я сказал: "Не могу поверить." "Поверь", сказал Кен. "Меня единственно беспокоит, что у Крысы есть крот в Центре Паркера. Кто-то в департаменте выдает ему материалы внутренних расследований. В своем собственном департаменте у тебя все окей?" "Насколько я знаю, да." "Хорошо. Потому что Крыса прибегнет к своим обычным фокусам. Сегодня утром я говорил с Роджером Баскомбом, нашим советником." "И что?" "Угадай-ка, кто позвонил ему прошлой ночью, весь кипя и бурля вопросами? Крыса. А хочешь угадать, какой задавался вопрос?" Я не ответил. "А вопрос был такой? Представляет ли общественный интерес служба полицейского пресс-офицера? И может ли офицер полиции подать иск за диффамацию?" Я вымолвил: "Бож-же мой." "Правильно." "А какой был ответ?" "Да кому нужен ответ? Ты же знаешь, как это все работает. Все, что Крысе требуется сделать, это позвонить кое-куда и сказать: "Хай, это Билл Вильхельм из "ЛА Таймс". Мы завтра печатаем статью, что лейтенант Питер Смит занимается растлением детей, у вас есть какие-нибудь комментарии?" Несколько хорошо нацеленных звонков - и статью даже не надо печатать. Редакторы могут ее пристукнуть, но ущерб уже нанесен." Я ничего не ответил. Я знал, что Кен говорит правду. И много раз я видел, как это бывает. Я спросил: "Что я могу сделать?" Кен засмеялся: "Устроить один из знаменитых инцидентов, связанных с жестокостью полиции ЛА." "Не смешно." "В нашей газете об этом никто не напишет, могу обещать. Убей его на фиг. И даже если кто-то снимет это на видео, да люди станут платить, чтобы только просмотреть пленку." "Кен." Кен вздохнул. "Что, нельзя помечтать? Окей, есть одна штука. В прошлом году, когда Вильхельм занимался, э-э, сменой руководства в отделе Календаря, я получил по почте анонимный пакет. И еще несколько человек получили. В то время никто ничего не предпринял. Очень грязная вещь. Интересуешься?" "Ага." Из внутреннего кармана спортивного пиджака Кен достал небольшой конверт. На нем еще были видны полоски от бечевки. Внутри - серия фотографий, напечатанных на сложенной в гармошку бумаге. На снимках Вилли Вильхельм занимался интимным актом с темноволосым мужчиной. Голова Вилли была у мужчины на коленях. "Под такими углами лицо Вилли неважно видно", сказал Кен. "Но это он, все верно. Репортер по быстрому развлекает свой источник. Как говориться, выпивает с ним." "Кто этот тип?" "Нам пришлось немного повозиться. Его зовут Барри Борман. Он региональный глава отдела продаж Кейсей Электроникс в Южной Калифорнии." "И что мне с этим делать?" "Дай-ка мне свою карточку", сказал Кен. "Я положу ее в конверт и отправлю все Крысе." Я покачал головой: "Мне это не нравится." "Уверен, он дважды подумает." "Нет", сказал я, "такое не по мне." Кен пожал плечами. "Ладно. Это может и не сработать. Даже если мы скрутим яйца Крысе, то у японцев, наверное, есть и другие способы. Я все еще не раскопал, откуда пошла вчера эта заметка. Слышу в ответ только "приказы сверху, приказы сверху". И понимай, как знаешь. Может означать все, что угодно." "Кто-то же должен был ее написать." "Говорю тебе, я не раскопал. Но ты же знаешь, у японцев мощное влияние на газету. Это больше, чем просто их реклама. Больше, чем их неотступная машина паблик рилейшен, бубнящая из Вашингтона, больше, чем местное лобби и пожертвования в выборные компании политиков и в организации. Это сумма всего и еще больше. И оно становится коварным. Я хочу сказать, что сидишь на совещании, обсуждаешь будущие статьи и вдруг понимаешь, что на них никто не хочет тянуть. Вопрос не в том, истинна ли информация, или нет, новость она, или не новость. И это даже не уравнение с одним неизвестным, вроде "мы не скажем этого, а они накачают своей рекламы". Все гораздо более тонко. Иногда я гляжу на своих редакторов и могу поклясться, что они не хотят выхода некоторых статей, потому что боятся. И при этом даже не знают, чего именно они боятся. Просто боятся, и все." "Такова свободная пресса." "Эй, не надо", сказал Кен, "сейчас не время для школьной чепухи. Ты же знаешь правила игры. Американская пресса сообщает о преобладающем мнении. Преобладающее мнение - это мнение группы, стоящей у власти. Власть теперь у японцев. Пресса делает свое обычное дело. Просто поберегись." "Поберегусь." "А когда решишь, что надо отправить посылку, звони не раздумывая." x x x Мне хотелось поговорить с Коннором. Я начал понимать, отчего Коннор встревожился, и почему он хотел побыстрее завершить расследование. Потому что хорошо выстроенная машина намеков - страшная вещь. Искусный и опытный мастер интриг - а Крыса был искусен - может устроить так, что каждый день будет появляться новая история, хотя в действительности вообще ничего не происходит. Печатается заголовок: "Большое жюри не решается обвинить полицию", когда на самом деле большое жюри еще вовсе не собиралось. Однако, люди день за днем видят заголовки и приходят к своим собственным заключениям. Дело в том, что способ впиться всегда найдется. Под конец компании очернения, если вашего субъекта нашли ни в чем не запятнанным, все еще можно соорудить заголовок: "Большому жюри не удалось обвинить полисмена", или "Районный прокурор не желает возбуждать дело против обвиняемого копа". Сами такие заголовки не хуже обвинений. И нет никакого способа уклониться от нескольких недель отрицательной прессы. Обвинения запоминает каждый. Опровержений никто не помнит. Такова человеческая натура. Если вас обвинили, то потом тяжело вернуться к норме. Стало страшновато, у меня возникло очень гнусное ощущение. Въезжая на автостоянку возле физического факультета УЮК, я был поглощен собственными мыслями, когда снова зазвонил телефон. Это был помощник шефа Олсон. "Питер?" "Да, сэр." "Уже почти десять. Думаю, тебе пора быть здесь и положить ленты на стол. Ты мне обещал." "У меня затруднения с копированием." "Ты этим занят?" "Конечно. А в чем дело?" "Потому что из звонков, полученных мною, следует, что ты не бросил свое расследование", сказал Джим Олсон. "За протекший час ты задавал вопросы в японском исследовательском институте. Потом ты допрашивал ученого, который там работает. Ты смотался на какой-то японский семинар. Говори прямо, Питер: расследование закончилось или нет?" "Конечно закончилось", сказал я. "Я просто пытаюсь скопировать ленты." "Давай побыстрее", сказал он. "Хорошо, Джим." "Ради блага всего департамента и всех в отдельности - я хочу, чтобы все это закончилось." "Хорошо, Джим." "Я не хочу потерять контроль за ситуацией." "Я понимаю." "Надеюсь, что так", сказал он. "Делай копии и тащи сюда свою задницу." И он повесил трубку. Я припарковал машину и вошел в здание физфака. ( На верху лекционного зала я ждал, когда Филип Сандерс закончит лекцию. Он стоял перед черной доской, покрытой сложными формулами. В зале было около тридцати студентов, большинство сидело внизу перед доской. Я видел макушки их голов. Доктору Сандерсу было около сорока лет, один из тех энергетических типов, что находятся в постоянном движении, расхаживают взад и вперед и пишут уравнения на доске короткими выразительными тычками мелом, говоря об "определении отношения сигнальных ковариантов" и о "полосе шума факториала дельта". Я не мог назвать науку, которой он учит. В конце концов я пришел к выводу, что должно быть это электротехника. Когда зазвонил звонок, студенты встали и стали укладывать сумки. Я был поражен: почти все в классе были азиатами, и парни и девушки. Те, что не с Востока были индусами и пакистанцами. Из тридцати студентов только трое были белыми. "Верно", сказал позднее Сандерс, когда мы по коридору шли в его лабораторию. "Тема, вроде "Физики-101", не привлекает американцев. Уже много лет. Промышленность совсем не может их найти. Мы были бы уже по уши в дерьме, если бы не существовало азиатов и индусов, которые приезжают сюда на докторантуры по математике и инженерному делу, а потом работают на американские компании." Мы сошли вниз несколько пролетов и повернули влево. И оказались в подвальном коридоре. Сандерс шел быстрым шагом. "Трудность в том, однако, что это меняется", продолжал он. "Мои азиатские студенты начали уезжать домой. Корейцы возвращаются в Корею. И тайваньцы. Даже индийцы возвращаются домой. Стандарты жизни в их странах растут и теперь дома больше возможностей. Некоторые из этих стран имеют громадное число хорошо обученных людей." Мы живо спустились еще на пролет. "Вы знаете, в каком городе мира самое большое число докторов по физике на тысячу человек населения?" "Бостон?" "Сеул, Корея. Подумайте об этом, когда мы ворвемся в двадцать первый век." Теперь мы шли по другому коридору. Потом на короткое время оказались снаружи на солнечном свете, прошли по асфальтовой дорожке и вошли в другое здание. Сандерс поглядел через плечо, словно боялся потерять меня. Но говорить не переставал. "А если иностранные студенты уедут домой, у нас не будет достаточно инженеров для американских исследований, чтобы творить новую американскую технологию. Тут простой баланс. Нет в нужном количестве тренированных людей. Даже большие компании вроде ИБМ начинают помаленьку испытывать трудности. Обученных людей попросту не существует. Осторожно, дверь." Дверь крутнулась в мою сторону. Я вошел внутрь и сказал: "Но если здесь имеются все возможности для работы с высокой технологией, разве это не привлекает студентов?" "Привлекает, но не так, как инвестиционные банки или юриспруденция." Сандерс засмеялся: "Америке может недоставать инженеров и ученых, однако мы первые в мире по производству адвокатов. Половина адвокатов всего мира находится в Америке. Только представить." Он покачал головой. "У нас четыре процента мирового населения и восемнадцать процентов мировой экономики. И у нас же пятьдесят процентов адвокатов. И каждый год из юридических школ выплывают еще тридцать пять тысяч. Вот куда направлена наша продуктивность, вот где наш национальный центр интереса. Половина наших TV-шоу толкует об адвокатах. Америка превращается в Страну Адвокатов. Все выдвигают друг другу иски. Все друг друга оспаривают. Все в судах. Ведь, кроме всего, трем четвертям миллиона американских адвокатов надо же хоть чем-то заниматься. Они обязаны как-то заколачивать свои триста тысяч в год. Другие страны думают, что мы спятили." Он открыл дверь ключом. Я увидел надпись от руки: "Лаборатория продвинутой обработки образов" и стрелку. Сандерс повел меня по длинному коридору. "Даже наши самые яркие ребята плохо обучены. Самые лучшие американские дети сегодня на двенадцатом месте в мире после промышленных стран Азии и Европы. А ведь это наши лучшие студенты. На дне гораздо хуже. Треть выпускников школ не может прочесть расписание автобусов. Они неграмотные." Мы дошли до конца коридора и повернули направо. "Ребята, которых я вижу, ленивы. Никто не хочет работать. Я учу физике. Чтобы стать мастером нужны годы. Но все дети хотят одеваться как Чарли Шин и сделать миллион долларов еще до того, как стукнет двадцать восемь. Единственный способ сделать такие деньги - это юриспруденция, инвестиционные банки, Уолл-Стрит. То есть, места, где идет игра бумажными доходами, что-то за ничего. Именно этого в наши дни хотят дети." "Может, только в УЮК?" "Всюду, поверьте мне. Они все смотрят телевизор." Он распахнул еще одну дверь. Еще один коридор. В нем было сыро и затхло. "Знаю, знаю, я старомоден", сказал Сандерс. "Я все еще верю, что каждое человеческое существо для чего-то предназначено. Вы для чего-то предназначены. Я предназначен для чего-то. Просто живя на этой планете, нося одежду, которую мы носим, делая работу, которую мы делаем, мы все предназначены для чего-то. И в этом маленьком уголке мира", сказал он, "мы предназначены возиться с телепакостью. Мы анализируем теленовости и видим, где они побывали со своей лентой. Мы анализируем TV-клипы..." Сандерс вдруг остановился. "В чем дело?" "С вами был еще кто-нибудь? Вы пришли один?" "Да, только я." "О, хорошо." Сандерс помчался дальше в том же головокружительном темпе. "Я всегда боюсь потерять здесь кого-нибудь. Окей, мы пришли. Вот и лаборатория. Хорошо. Дверь именно там, где я ее оставил." Широким жестов он распахнул дверь. Я остолбенело уставился в комнату. "Я понимаю, что вид подкачал", сказал Сандерс. Серьезное преуменьшение, подумал я. Я смотрел в подвальное помещение с ржавыми трубами и свисающей с потолка крепежной арматурой. Зеленый линолеум на полу в нескольких местах свернулся, обнажая бетон. По всей комнате расставлены обшарпанные деревянные столы с кучами оборудования и свисающими по бокам проводами. За каждым столом напротив монитора сидело по студенту. В нескольких местах в ведра на полу с потолка капала вода. Сандерс сказал: "Единственное место, которое нам удалось получить, оказалось здесь в подвале, а у нас нет денег на небольшие удобства, вроде потолка. Ничего, не обращайте внимания. Просто берегите голову." Он прошел в комнату. Во мне почти сто восемьдесят сантиметров, чуть меньше шести футов, и чтобы войти в комнату мне пришлось скрючиться. Откуда-то с потолка донеслось резкое скрежещущее шипение. "Конькобежцы", объяснил Сандерс. "Извините?" "Мы находимся под ледяным катком. Ничего, вы привыкните. На самом-то деле сейчас не так уж и плохо. Вот когда днем у них тренировка по хоккею, тогда шумновато." Мы шли глубже в комнату. Я чувствовал себя как в подводной лодке. Я поглядел на студентов за рабочими станциями. Они все были погружены в работу: когда мы проходили мимо, никто не поднимал глаз. Сандерс спросил: "Какие ленты вы хотите скопировать?" "Японские восьмимиллиметровые. Ленты службы безопасности. Это может оказаться трудным." "Трудным? Сильно в этом сомневаюсь", сказал Сандерс. "Знаете, в молодости я написал большинство ранних алгоритмов обработки видеоизображений. Подавление снега, инверсия, прослеживание границ - всякое такое. Алгоритмами Сандерса пользуются все. Тогда я был студентом-выпускником в Калтехе. В свободное время работал на JPL. Нет, нет, это мы сделать сможем." Я передал ему одну из лент. Он взглянул на нее: "Хитрый жучок." Я спросил: "И что же случилось со всеми вашими алгоритмами?" "Для них не нашлось коммерческого применения", сказал он. "Тогда в восьмидесятых американские компании, вроде RCA и GE, полностью ушли из коммерческой электроники. Мои программы расширенной обработки образов в Америке оказались не нужны." Он пожал плечами: "Тогда я попытался продать их фирме Сони в Японию." "И что?" "Японцы запатентовали эти продукты. В Японии." "Хотите сказать, что у них уже были эти алгоритмы?" "Нет, просто у них были патенты. Патентирование в Японии - это разновидность войны. Японцы патентуют, как сумасшедшие. И у них странная система. Получение патента в Японии занимает семь лет, однако ваша заявка становится доступной публике через восемнадцать месяцев, после этого срока все авторские гонорары могут оспариваться. И, конечно, у Японии нет взаимного лицензионного соглашения с Америкой. Это один из их способов держаться нос к носу. В общем, когда я приехал в Японию, то обнаружил, что Сони и Хитачи имеют несколько близких к моим патентов, и они сделали то, что называют "затоплением патентами", то есть перекрывают все возможные применения. У них не было прав пользоваться моими патентами, но я обнаружил, что и у меня тоже вообще нет прав. Потому что они запатентовали использование моего изобретения." Он пожал плечами. "Вот так. Однако, это уже древняя история. К нынешнему времени японцы изобрели гораздо более сложный видео-софтвер, далеко превосходящий все, что есть у нас. Теперь они впереди нас на целые годы. Однако, в этой лаборатории мы боремся. А, именно он-то нам и нужен! Дэн, ты занят?" Из-за консоли компьютера выглянула молодая женщина. Громадные глаза, очки в роговой оправе, темные волосы. Ее лицо частично перекрывали потолочные трубы. "Это не Дэн", немного удивленно сказал Сандерс. "Тереза, а где Дэн?" "Готовится к зачету", сказала Тереза. "Я просто кое-что прогоняю в реальном времени. Сейчас закончу." У меня создалось впечатление, что она старше других студентов. Но трудно было сказать, в чем именно дело. Конечно не в ее одежде: на ней была яркая цветная лента на голове, и U2- майка под джинсовой курткой. Однако в ней было некое спокойствие, от которого она казалась старше. "Ты можешь переключится на другое?", спросил Сандерс, обходя стол и глядя на монитор. "Потому что у нас здесь спешная работа. Надо помочь полиции." Я следовал за Сандерсом, ныряя под трубы. "Конечно", сказала женщина. И начала выключать устройства на столе. Она повернулась ко мне спиной, а потом я в конце концов рассмотрел ее. Смуглая, экзотичная, почти евразийка. И красивая, отпадно красивая. Она выглядела как высокая, скуластая модель из журнала. На секунду я смутился, потому что эта женщина была слишком красивой, чтобы работать в какой-то подвальной лаборатории электроники. В этом не было смысла. "Поздоровайтесь с Терезой Асакума", сказал он. "Единственная японская студентка- выпускница, работающая здесь." "Хай", сказал я. И покраснел. Я чувствовал себя дураком. Я чувствовал, что информация приходит ко мне чересчур быстро. И принимая все во внимание, я предпочел бы, чтобы не японец управлялся с этими лентами. Но ее имя не было японским, и она не выглядела японкой, она казалась евразийкой и лишь частично японской, такой экзотической, может быть она даже была ... "Доброе утро, лейтенант", сказала она. И протянула для пожатия левую руку. Я подумал, что правая рука поранена. Мы обменялись рукопожатием: "Хелло, мисс Асакума." "Тереза." "Окей." "Разве не красавица?", сказал Сандерс, говоря словно это его заслуга. "Просто красавица." "Да", сказал я. "На самом деле, я удивлен, что вы не модель." Возник неловкий момент. Я не мог сказать почему. Она быстро отвернулась. "Это меня не интересует", сказала она. Сандерс немедленно вступил и сказал: "Тереза, лейтенанту Смиту нужно, чтобы скопировали несколько лент. Вот таких." Сандерс вручил ей одну ленту. Она взяла ее левой рукой и поднесла к свету. Правая рука оставалась согнутой в локте и прижатой к талии. Тогда я заметил, что ее правая рука высохла, заканчиваясь толстым обрубком, торчащим из рукава джинсовой куртки. Словно рука талидомидового ребенка. "Весьма интересно", сказала она, скосившись на ленту. "Восьмимиллиметровая высокой плотности. Наверное, имеет фирменный цифровой формат, о котором мы не слышали. Наверное, включает обработку изображений в реальном времени." "Извините, я в этом не разбираюсь", сказал я. Сморозив фразу про модель, я чувствовал себя дураком. Я нырнул в свою коробку и выудил проигрыватель. Тереза немедленно достала отвертку, сняла крышку и склонилась на потрохами. Я увидел зеленые проводки, черный мотор и три небольших кристаллических цилиндра. "Да, это новейшая разработка. Очень хитро. Доктор Сандерс, взгляните: они делают это всего тремя головками. Наверное, плата генерирует компоненты RGB, потому что здесь... как вы думаете, это цепи компрессии?" "Наверное, ЦАП-конвертор", сказал Сандерс. "Весьма аккуратно. Такой маленький." Держа в руках коробочку, он повернулся ко мне. "Знаете, почему японцы умеют делать такие вещи, а мы нет? Это называется кайдзен: процесс неторопливого, терпеливого непрерывного улучшения. Каждый год продукт становится немного лучше, немного меньше, немного дешевле. Американцы не думают так. Американцы всегда ищут квантовый скачок, большое продвижение вперед. Американцы пытаются победить в главной гонке, выбить конкурента со стоянки, а потом усесться в сторонке. Японцы же никогда не сидят в сторонке, а просто участвуют во всех заездах. В этом, как и во всем прочем, проявляется философия народа." В том же духе он говорил еще некоторое время, вращая цилиндрики и восхищаясь ими. Наконец, я не вытерпел: "Вы сможете скопировать ленты?" "Конечно", сказала Тереза. "Мы можем снять сигнал с машины после конвертора и записать в любом желаемом формате. В каком вы хотите: три четверти, оптическом, VHS?" "VHS", сказал я. "Это легко", сказала она. "Копия будет аккуратной? В ЛРД сказали, что не могут этого гарантировать." "А, чертова ЛРД!", сказал Сандерс. "Они говорят так просто потому, что работают на правительство. А мы здесь занимаемся делом. Правильно, Тереза?" Но Тереза не слышала. Я следил, как она вставляет провода и кабели, быстро двигая здоровой рукой, и пользуясь обрубком, чтобы стабилизировать и удержать коробочку. Как и у многих инвалидов, ее движения были такими плавными, что было трудно заметить отсутствие правой руки. Вскоре маленький проигрыватель был подключен ко второму рекордеру и нескольким разным мониторам. "Зачем все это?" "Следить за сигналом." "Для записи?" "Нет. Большой монитор будет показывать картинку. Другие позволят следить за характеристиками сигнала и видеть карту данных: как именно картинка была записана на ленту." Я спросил: "Вам обязательно это знать?" "Нет, но просто приятно сунуть нос в чужие дела. Интересно, как устроен этот формат с высокой плотностью." Сандерс спросил: "Откуда происходит материал?" "С офисной камеры безопасности." "Ленты подлинные?" "Как мне кажется, а что?" "Ну, если это оригинальный материал, с ним следует быть осторожней", сказал Сандерс. Он обратился к Терезе, словно инструктируя ее: "Не надо, чтобы какие-нибудь обратные связи попортили поверхность ленты. Или чтобы сигналы просочились с головок и нарушили целостность потока данных." "Не беспокойтесь", сказала она, "я справлюсь." Она показала пальцем: "Видите, вот? Это предупреждает о смещении импеданса. И за центральным процессором я тоже слежу." "Окей", сказал Сандерс, сияя, как гордый родитель. "Сколько это займет?", спросил я. "Не долго. Записывать сигнал мы можем на очень высокой скорости, точнее, с предельной скоростью проигрывателя, а у него, похоже, имеется быстрая перемотка вперед. Поэтому, наверное, уйдет по две-три минуты на ленту." Я взглянул на часы: "В десять тридцать у меня встреча, на которую я не могу опаздывать, а я не хочу оставлять их здесь..." "Вам нужны копии всех лент?" "В общем-то, только первые пять критичны." "Тогда сделаем их первыми." Мы прокручивали первые несколько секунд каждой ленты, высматривая те пять, которые были записаны с камер сорок шестого этажа. Я видел картинку на центральном мониторе, стоящем на столе Терезы. На боковых мониторах следы сигнала извивались и дергались, словно в палате реанимации. Я сказал об этом. "Почти что так", согласилась она. "Палата реанимации для видео." Она вытащила одну ленту, вставила другую и включила ее. "Упс! Вы говорите, материал оригинальный? Неверно. Эти ленты являются копиями." "Как вы узнали?" "Потому что мы видим сигнатуру намотки." Тереза склонилась над приборами, уставившись в следы сигнала, и занимаясь тонкой настройкой с помощью ручек и кнопок. "Мне тоже так кажется", сказал Сандерс и повернулся ко мне. "Понимаете, по самой видеокартинке трудно определить копию. Старое аналоговое видео испытывало некоторую деградацию сигнала в последовательных копиях, однако в цифровых системах, вроде этой, разницы совсем нет. Каждая копия буквально идентична оригиналу." "Тогда как вы можете определить, что ленты скопированы?" "Тереза смотрит не на картинку", сказал Сандерс. "Она смотрит на сам сигнал. Даже когда мы не можем определить копию по самой картинке, мы все-таки можем установить, что картинка записана не с камеры, а с другого проигрывателя." Я покачал головой: "И как же?" Ответила Тереза: "Это связано с тем, как записан сигнал в первые полсекунды ленты. Если записывающий видеорекордер стартовал прежде проигрывающего, то появляются легкие флюктуации выходного сигнала, когда стартует проигрывающая машина. Это функция механики: мотор проигрывателя не может мгновенно набрать скорость. Для уменьшения эффекта в проигрывающей машине вставляют специальные электронные цепи, однако некоторый интервал набора скорости существует всегда." "И вы обнаружили именно это?" Она кивнула: "Это называется сигнатурой намотки." Сандерс продолжил: "Но этого никогда не бывает, когда сигнал приходит прямо с камеры, потому что в камере нет движущихся частей. Камера всегда мгновенно набирает скорость." Я нахмурился: "Значит, эти ленты являются копиями." "А что в этом плохого?", спросил Сандерс. "Не знаю. Но если они скопированы, то их можно было и изменить, верно?" "Теоретически, да", сказал Сандерс. "На практике, следует очень внимательно посмотреть. И весьма трудно утверждать это наверняка. Ленты происходят от японской компании?" "Да." "Накамото?" Я кивнул: "Да." "Откровенно говоря, я не удивлен, что они вам дали копии", сказал Сандерс. "Японцы чрезвычайно осторожны. Они не очень-то доверяют посторонним. И, находясь в Америке, японские корпорации чувствуют себя так, как мы чувствовали бы себя, занимаясь бизнесом в Нигерии: они считают, что окружены дикарями." "Эй", сказала Тереза. "Извини", сказал Сандерс, "но ты понимаешь, что я хотел сказать. Японцы чувствуют, что нас надо терпеть. Терпеть нашу глупость, нашу медлительность, идиотизм, некомпетентность. Они становятся перестраховщиками. Поэтому если ленты имеют хоть какую-то юридическую значимость, то последнее, что они сделают, это отдадут оригиналы полисменам-варварам, вроде вас. Нет, нет, они дали вам копию и сохранили оригиналы на случай, если он понадобится им для защиты. Полностью осведомленные о нашей отсталой американской видеотехнологии, они уверены, что вам никогда не обнаружить, что это всего лишь копия." Я нахмурился: "Сколько времени заняло бы сделать эти копии?" "Не долго", сказал Сандерс, покачав головой. "Таким способом, как их сейчас сканирует Тереза, по пять минут на ленту. Могу представить, что у японцев это получилось гораздо быстрее. Скажем, по две минуты на ленту." "В таком случае прошлой ночью у них была масса времени, чтобы сделать копии." Пока мы беседовали, Тереза продолжала перетряхивать ленты, рассматривая начало каждой. Как только появлялась картинка, она смотрела на меня. Я отрицательно качал головой, ибо все они были с других камер безопасности. Наконец, появилась первая из лент с сорок шестого этажа, знакомый облик офиса, который я видел прежде. "Вот эта." "Окей, начнем. Переведем ее в VHS." Тереза запустила первую копию. Лента мчалась вперед на бешеной скорости, картинка неслась и шла полосами. На боковых мониторах нервно извивались и корчились сигналы. Она спросила: "Это как-то связано с убийством прошлой ночью?" "Да. Вы знаете об этом?" Она пожала плечами: "Видела в новостях. Убийца погиб в автокатастрофе?" "Верно", сказал я. Она отвернулась. В три четверти она смотрелась поразительно красиво, высокая линия скулы. Я подумал, что плейбой Эдди Сакамура мог бы ее знать. Я спросил: "Вы его знали?" "Нет", сказала она. И через секунду добавила: "Он был японец." В нашей маленькой группе возникла еще одна неловкость. Похоже, было что-то такое, что Тереза и Сандерс знали, а я нет. Но я не понимал, о чем же спросить. Поэтому смотрел видео. Еще раз я видел, как по полу движутся солнечные лучи. Потом в комнате зажглись огни и персонал офиса поредел. Потом этаж совсем опустел. А потом на большой скорости появилась Черил Остин, за которой последовал мужчина. Они страстно поцеловались. "Ага", сказал Сандерс. "Это оно?" "Да." Наблюдая за дальнейшим, он нахмурился: "Вы хотите сказать, что убийство записывалось?" "Да", ответил я, "даже несколькими камерами." "Вы шутите." Сандерс замолк, следя за течением событий. На полосатой высокоскоростной картинке было трудно разглядеть больше, чем основные события. Два человека двинулись в конференц-зал. Внезапная борьба. Силой прижатая спина на столе. Внезапный отход в сторону. Торопливый уход из комнаты. Никто не говорил. Мы все смотрели ленту. Я глянул на Терезу. Лицо ее было отсутствующим. В очках отражалась картинка. Эдди миновал зеркала и вошел в темный коридор. Лента крутилась еще несколько секунд, потом кассета выскочила. "Первая. Вы сказали "несколько камер". Сколько именно?" "Мне кажется, пять", ответил я. Она отметила первую кассету липучей меткой, вставила вторую ленту в машину и начала еще одно скоростное копирование. Я спросил: "Эти копии точные?" "О, да." "Они легальны?" Сандерс нахмурился: "В каком смысле легальны?" "Ну, как улики, в суде..." "О, нет", сказал Сандерс, "судом эти ленты приняты бы не были." "Но если это точные копии..." "Точность к делу отношения не имеет. Все формы фотографических улик, включая видео, больше в суд не допускаются." "Я не слышал об этом", сказал я. "Такого еще не было", сказал Сандерс. "Закон недостаточно ясен. Но все к этому идет. В наши дни все фотографии подозрительны. Потому что теперь, с приходом цифровых систем, их можно изменить безупречно. Безупречно. И это нечто новое. Помните, как в прошлом русские удаляли политиков с фотографий, сделанных Первого мая? Это всегда была топорная работа - вырезай и ретушируй - и всегда можно было заметить, что что-то тут делалось. Забавное пустое пространство между плеч оставшихся людей. Или на задней стене не совпадал оттенок. Можно было заметить работу ретушера, пытавшегося загладить повреждения. В любом случае, заметить было можно, и даже очень легко. Было просто видно, что картинка изменялась. И вся работа шла на смех." "Помню", сказал я. "Фотографии обладали целостностью, именно потому, что их было невозможно изменить. Поэтому фотографии рассматривали, как представляющие реальность. Но теперь уже несколько лет, как компьютеры позволяют делать бесшовные изменения фотографических образов. Несколько лет назад "Нейшнл Джиогрэфик" выбрал для обложки фотографию великих пирамид Египта. Редакторам не понравилось место, где стоят пирамиды, и они решили, что композиция станет лучше, если их передвинуть. Поэтому они попросту изменили фотографии и передвинули их. Никто не заметил. Но если поехать в Египет с камерой и попробовать повторить их картинку, то выяснится, что это невозможно. Потому что в реальном мире нет места, откуда пирамиды выстраиваются подобным образом. Фотография больше не отражает реальность." "А с этой лентой кто-нибудь мог бы сделать то же самое?" "Теоретически, любое видео можно изменить." На мониторе я второй раз следил за происходящим убийством. Камера стояла в дальнем углу комнаты. Она не очень хорошо показывала само убийство, но потом был ясно виден Сакамура, когда шагал в сторону камеры. Я спросил: "А этот образ тоже можно изменить?" Сандерс засмеялся: "В наше дни возможно любое изменение, какое захотите." "Вы смогли бы изменить личность убийцы?" "Технически, да", ответил Сандерс. "Сегодня возможно впечатать лицо в сложный движущийся объект. Технически, это возможно. Но практически, это чертовски сложная работенка." Я ничего не сказал. Все равно Сакамура был нашим главным подозреваемым и он был мертв, а шеф хотел, чтобы дело завершилось. Как и я. "Конечно", продолжал Сандерс, "у японцев имеются все разновидности экзотических видеоалгоритмов для рендеринга поверхностей и трехмерных преобразований. Они могут делать такое, что мы не можем даже вообразить." Он снова забарабанил пальцами по столу. "Какое у этих лент временное расписание? Какова их история?" Я сказал: "Убийство произошло прошлым вечером в восемь тридцать, как показывают часы. Нам сказали, что ленты были удалены из комнаты службы безопасности примерно в восемь сорок пять. Мы их попросили и тогда началось некое перетягивание каната с японцами." "Как обычно. И когда вы, наконец, вступили во владение сами?" "Их доставили в штаб-квартиру дивизиона около половины второго ночи." "Окей", сказал Сандерс. "Это значит, что ленты оставались у них с восьми сорока пяти до часа тридцати." "Верно, чуть меньше пяти часов." Сандерс сморщился: "Изменить пять лент с пяти камер под разными углами за пять часов?" Он покачал головой: "Нет, невозможно. Этого просто нельзя сделать, лейтенант." "Неправда", вмещалась Тереза. "Это возможно. Даже с этими лентами. Здесь не требуется менять слишком много пикселов." Я спросил: "Вы в этом уверены?" "Ну", сказала Тереза, "Единственный способ, которым это может быть сделано так быстро, это с помощью автоматизированной программы, но даже для самых изощренных программ необходимо вручную полировать детали. Штуки, вроде плохих наплывов, могут все испортить." "Плохих наплывов?", спросил я. Я обнаружил, что мне нравится задавать ей вопросы. И нравится смотреть на ее лицо. "Плохие наплывы движения", сказал Сандерс. "Видео идет на тридцати кадрах в секунду. Можно представить себе каждый кадр видео, как снимок, снятый со скоростью затвора в одну тридцатую секунды. А это очень медленно - гораздо медленнее, чем у карманных фотокамер. Если вы снимете бегуна на одной тридцатой секунды, ноги станут просто полосами. Наплывами. Это называется наплывом движения. И если вы меняете механически, то он начинает выглядеть плохо. Образцы кажутся слишком острыми, слишком четкими. Углы кажутся странными. Вернемся к русским: можно видеть, что были изменения. Для реалистического движения необходима правильная доза наплыва." "Понятно." Тереза сказала: "И есть еще сдвиг цвета." "Верно", сказал Сандерс. "Внутри самого наплыва существует цветовой сдвиг. Например, взгляните сюда на монитор. На мужчине надет голубой костюм и его пиджак крутится, когда он ведет девушку в комнату. Вот. Если вы возьмете один из кадров этой акции и увеличим его до пикселов, вы обнаружите, что пиджак- то голубой, но наплыв усиливает оттенки светло-голубого, пока на границе цвет кажется почти прозрачным - по отдельному кадру нельзя в точности сказать, где кончается пиджак и начинается фон." Я смутно смог представить себе это. "Окей..." "Если цвета границы не слабеют гладко, то это можно заметить немедленно. Можно потратить часы, чтобы вычистить несколько секунд ленты коммерческого клипа. Но если этого не сделать, то клип будет выглядеть плоховато." Он щелкнул пальцами. "Так даже если они скопировали ленты, они не могли ее изменить?" "Не за пять часов", сказал Сандерс. "У них просто не было времени." "Тогда мы смотрим на то, что действительно случилось." "Никаких сомнений", сказал Сандерс. "Но в любом случае мы покопаемся с этой картинкой, когда вы уйдете. Тереза хочет поиграться, я знаю, что хочет. И я тоже. Загляните к нам сегодня позднее. Мы скажем, есть ли здесь что-нибудь забавное. Но фундаментально, этого нельзя сделать. И тем более нельзя сделать здесь." ( Заезжая на автостоянку клуба "Сансет-Хиллс", я увидел Коннора, стоящего перед большим штуковым зданием клуба. Он откланялся трем гольферам-японцам, стоящим рядом, а они поклонились в ответ. Потом он пожал всем руки, забросил клюшки на заднее сидение и сел в машину. "Ты опоздал, кохай." "Извините, всего на несколько минут. Я задержался в УЮК." "Твое опоздание поставило всех в неловкое положение. В качестве знака вежливости они чувствовали, что обязаны составить мне компанию перед клубом, пока я тебя жду. Людям их положения неловко стоять просто так. Они очень заняты. Однако, они чувствовали себя обязанными и не могли меня здесь бросить. Ты очень меня смутил. И ты создал плохое впечатление о департаменте." "Извините, я не нарочно." "Начинай понимать, кохай. Ты живешь в этом мире не один." Я выехал задом на дорогу и отчалил, взглянув на японцев в зеркало. Они махали вслед. Они совсем не казались расстроенными и не торопились уходить. "С кем вы играли?" "Аоки-сан - глава "Токио Марине" в Ванкувере. Ханада-сан - вице-президент банка Мицуи в Лондоне. Кеничи Асака управляет всеми заводами Тойота в Юго-Восточной Азии от КЛ до Сингапура. Базируется в Бангкоке." "Что они делают здесь?" "Они в отпуске", сказал Коннор. "Короткая поездка в Штаты на гольф. Им очень нравится отдыхать в таких неторопливых странах, как наша." По извилистому подъему я доехал до бульвара Сансет и остановился у светофора. "Куда?" "Отель "Четыре времени года"." Я повернул направо, направляясь в Беверли-Хиллс. "А почему эти люди играют в гольф с вами?" "О, это началось давно", ответил он. "В течении многих лет мелкие одолжения там и сям. Сам по себе я не важен. Однако, связи должны поддерживаться. Телефонный звонок, небольшой подарок, игра в гольф, если вы в городе. Потому что никогда не знаешь, когда снова понадобится собственная сеть. Связи - источник важной информации, ваш защитный клапан и ваша система раннего предупреждения. Таков японский способ смотреть на мир." "Кто попросил об игре?" "Ханада-сан уже намеревался играть. Я просто присоединился к нему. Знаешь, я весьма сильный игрок в гольф." "Почему вы хотели играть?" "Потому что хотел побольше узнать о субботних встречах", сказал Коннор. Я вспомнил слова "субботние встречи". На видео, которое мы смотрели в редакции, Сакамура схватил Черил Остин и сказал "ты не понимаешь, это все о субботних встречах". "И они вам сказали?" Коннор кивнул. "Очевидно, встречи начались давно", сказал он, "примерно в восьмидесятом и вначале проходили в Сенчури-Плаза, позднее в Шератон и, наконец, в Балтиморе." Коннор смотрел в окно. Машина подпрыгивала на ухабах бульвара Сансет. "Несколько лет встречи происходили регулярно. Видные японские промышленники, которые присутствовали в городе, участвовали в проходящих обсуждениях о том, что должно делать с Америкой. Как должна управляться американская экономика." "Что-что?" "Да." "Это же оскорбительно!" "Почему?", спросил Коннор. "Почему? Потому что это наша страна! Не может кучка иностранцев посиживать на секретных встречах и решать, как ею управлять!" "Японцы на это смотрят по-другому", сказал Коннор. "Да, уж конечно! Уверен, они думают, что имеют на это чертово право!" Коннор пожал плечами. "Они действительно думают именно так. И убеждены, что заслужили право решать..." "Боже мой..." "...потому что сильно инвестируют в нашу экономику. Они ссудили нам кучу денег, Питер, прорву денег. Сотни миллиардов долларов. Большую часть последних пятнадцати лет торговый дефицит Соединенных Штатов с Японией составляет миллиард долларов в неделю. С этим миллиардом долларов в неделю они же должны что-то делать. К ним устремился поток денег. Им не надо так много долларов. Что им надо делать со своими излишними миллиардами? Они решили ссужать деньги обратно нам. Наше правительство год за годом работало с бюджетным дефицитом. Мы не платили по нашим собственным программам. Поэтому японцы финансировали наш бюджетный дефицит. Они инвестировали в нас. И они ссужали свои деньги, основываясь на определенных гарантиях нашего правительства. Вашингтон заверял японцев, что мы приведем свой дом в порядок. Сократим наш дефицит. Улучшим обучение, перестроим инфраструктуру, даже повысим налоги, если необходимо. Короче, очистим нашу сцену. Потому что только тогда вложения в Америку имеют смысл." "У-гу", промычал я. "Но ничего из этого мы не сделали. Мы позволили дефициту стать еще хуже и мы девальвировали доллар. Мы наполовину сократили его ценность в 1985 году. Знаешь, что это сделало с японскими инвестициями в Америке? Затрахало их. Все, что они вложили до 1984 года, теперь возвратится только половиной." Я что-то смутно припоминал такое. Я сказал: "Я думал, мы сделали это, чтобы сократить свой торговый дефицит, чтобы подтолкнуть экспорт." "Да, но это не сработало. Наш торговый баланс с Японией стал еще хуже. Обычно, когда валюта девальвируется наполовину, стоимость всего импортного удваивается. Однако японцы срезали цены на свои VCR и копировальные машины и удержали свою долю рынка. Вспомни: бизнес -- это война. Все, что нам в действительности удалось, это сделать американскую землю и американские компании дешевле для японцев, потому что йена теперь вдвое сильнее прежнего. Мы сами сделали так, что все самые большие банки мира теперь японские. И мы сами сделали Америку бедной страной." "А какое отношение это имеет к субботним встречам?" "Ну", сказал Коннор, "предположи, что у тебя дядя -- пьяница. Он говорит, что если ты займешь ему денег, то он перестанет пить. Однако, пить не перестает. А тебе хочется вернуть свои деньги. Хочется спасти что еще можно из своего неудачного вложения. И, вдобавок, ты знаешь, что твой дядя, будучи пьяницей, может напиться и с кем-нибудь подраться. Твой дядя вышел из-под контроля. Поэтому, что-то надо делать. И тогда вся семья садится вместе, чтобы решить, что же делать с проблемным дядюшкой. Именно это и решили сделать японцы." "У-гу." Коннор, должно быть, расслышал скептицизм в моем голосе. "Послушай", сказал он. "Выброси из головы чепуху о заговоре. Ты хочешь завоевать Японию? Ты хочешь править их страной? Конечно, нет. Ни одна разумная страна не хочет завоевать другую страну. Делать бизнес, да. Иметь связи, конечно. Но не завоевывать. Никто не хочет ответственности. Никто не хочет беспокоиться. В точности, как с дядей-пьяницей -- ты идешь на эти встречи, только если вынужден. Это последнее средство." "И японцы видят это именно так?" "Они видят миллиарды и миллиарды своих долларов, кохай. Инвестированными в страну, у которой большие трудности. Наполненную странными индивидуалистически настроенными людьми, которые все время говорят и постоянно оспаривают друг друга. Которые все время совещаются. Которые плохо обучены, которые мало знают о мире, которые информацию получают в основном по телевизору. Которые плохо работают, которые привыкли к насилию и наркотикам, и, кажется, совсем не протестуют против них. У японцев миллиарды долларов находятся в этой причудливой стране, а они хотят получать приличный доход от своих вложений. И даже если американская экономика падает -- она скоро станет третьей по счету в мире, после Японии и Европы -- нужно попытаться поддержать ее. Что они все время и делают." "И это все?", спросил я. "Они просто заняты добрым делом спасения Америки?" "Кому-то надо это делать", сказал Коннор. "Мы больше не можем идти таким путем." "Сами справимся." "Так всегда говорили англичане." Он покачал головой. "Но сегодня Англия бедна. И Америка тоже беднеет." "Почему это она беднеет?", спросил я несколько громче, чем хотел. "Японцы утверждают, потому, что Америка становится страной без сущности. Мы позволили нашей промышленности покинуть страну. Мы больше не можем делать многие вещи. Когда изготовляют продукты, то добавляют стоимость к сырым материалам и в буквальном смысле творят богатство. Однако, Америка перестала это делать. Американцы сегодня делают деньги с помощью бумажных манипуляций, и японцы утверждают, что мы обречены на расплату, ибо бумажные доходы не отражают реального богатства. Они считают, что наше увлечение Уолл-Стритом и спекулятивными облигациями -- это сумасшествие." "И потому японцы должны нами управлять?" "Они считают, что кто-то должен нами управлять. Они предпочли бы, чтобы это мы делали сами." "Боже мой." Коннор поерзал на сидении. "Умерь раздражение, кохай. Потому что Ханада-сан сказал, что субботние встречи прекратились в 1991 году." "Да?" "Да. То есть тогда японцы решили не беспокоиться о том, очистит ли свою сцену Америка. Они увидели преимущества в нынешней ситуации: Америка дремлет и ее недорого купить." "Значит субботних встреч больше нет?" "Есть чисто случайные, в силу ничибей-канкей: продолжающихся японо-американских связей. Экономики двух стран сегодня переплетены. Ни одна не может отступить, даже если захочет. Но эти встречи более не важны. У них теперь в основном светские функции. То, что Сакамура сказал Черил Остин -- неправда. И ее смерть не имеет отношения к субботним встречам." "Тогда с чем же она связана?" "Похоже, мои друзья думают, что это дело личное. Чию-но моцуре -- преступление страсти, где замешана красивая женщина -- ирокичигай и ревнивый мужчина." "И вы им верите?" "Ну, суть в том, что они единогласны, все эти три бизнесмена. Конечно, японцы неохотно демонстрируют несогласие меж собой, даже при игре в гольф в недоразвитой крестьянской стране. И я знаю, что единогласие по отношению к гайджину может прикрывать множество грехов." "Думаете, они лгали?" "Не совсем." Коннор покачал головой. "Но у меня создалось впечатление, что они сказали мне что-то не говоря. Сегодня утром была игра хара-но сагураи. Мои друзья не рассчитывали на возврат." x x x Коннор описал игру. Все утро стояло глубокое молчание. Каждый в четверке был вежлив и осмотрителен, однако комментарии вслух были редкими и краткими большую часть времени люди ходили по площадке в полной тишине. "А вы пошли туда за информацией", сказал я. "Как же вам удалось ее добыть?" "О, я добыл нужную информацию." Но, как он объяснил, она вся была бессловной. Фундаментально среди японцев развилось понимание, основанное на столетиях общей культуры, и они способны передавать чувства без слов. Такая близость существует в Америке между родителем и ребенком -- ребенок часто все понимает по одному взгляду родителя. Но американцы, как общее правило, не полагаются на невербальные коммуникации, а японцы полагаются. Словно все японцы являются членами одной семьи и могут общаться без слов. Для японца молчание имеет значение. "В этом ничего мистического или чудесного", сказал Коннор. "Большей частью потому, что японцы так зажаты правилами и соглашениями, что иногда вообще не могут ничего сказать. Из вежливости, чтобы спасти лицо, другой человек обязан понять ситуацию, ее контекст, тонкие сигналы позы тела и невыраженного чувства. Потому что первый чувствует, что не может на самом деле переложить что-то в слова. Любой разговор вообще был бы неделикатным. Поэтому суть дела должна быть передана другими способами." Я спросил: "И вы так провели свое утро? Помалкивая?" Коннор покачал головой. Он чувствовал, что вполне ясно общается с японскими гольферами и совсем не беспокоился молчанием. "Так как я просил их поговорить о других японцах -- членах семьи -- мне надо было оформить свои вопросы с большой деликатностью. Словно если я хотел бы спросить, не находится ли твоя сестра в тюрьме, или затронуть любую тему, которая смущает или причиняет боль. Я был бы чувствителен к тому, как долго тебе нужно, чтобы начать отвечать, к паузам между твоими ответами, к тону голоса -- ко всем таким вещам. За пределами буквальной коммуникации. Окей?" "Окей." "Это означает -- чувствовать с помощью интуиции." "И что же дала интуиция?" "Японцы смогли выразить следующее: "Мы помним, что в прошлом вы оказывали нам услуги. У нас есть желание помочь вам. Однако, это убийство является японским делом, и поэтому мы не можем сказать вам все, что бы нам хотелось. Из нашей сдержанности вы сами сможете вывести полезные заключения о подоплеке дела." Вот так они мне намекнули." "И в чем это подоплека?" "Ну", сказал Коннор, "они семь раз упомянули МайкроКон." "Компания высокой технологии." "Да, та, что продается. По-видимому, это небольшая компания в Кремниевой Долине, которая выпускает специализированное компьютерное оборудование. И относительно ее продажи возникли политические проблемы. Японцы говорили об этих проблемах несколько раз." "Так что убийство каким-то образом связано с МайкроКон." "Мне так кажется." Он пошевелился на сидении. "Кстати, что ты узнал в УЮК относительно лент?" "Прежде всего, что они являются копиями." Коннор кивнул. "Как я и предполагал", сказал он. "Да?" "Ишигуро никогда не отдал бы нам оригиналы. Японцы думают, что всякий, кто не японец, варвар. Именно это они имеют в виду, буквально варвар. Вонючий, вульгарный, глупый варвар. Они проявляют вежливость, ибо понимают, что не могут помочь несчастью не быть урожденным японцем. Но продолжают думать именно так." Я кивнул. Более или менее похоже говорил и Сандерс. "Другое дело", сказал Коннор, "что японцы добиваются исключительных успехов, однако они не отважны. Они, скорее, работяги и интриганы. Они потому не отдают нам оригиналы, что не хотят испытывать судьбу. Вот так. Что еще ты узнал о лентах?" "Почему вы думаете, что есть что-то еще?", спросил я. "Когда ты смотрел ленты", сказал он, "не обратил ли ты внимание на важную подробность?.." И здесь нас опять прервал телефон. x x x "Капитан Коннор?", сказал радостный голос в трубке. "Это Джерри Орр из клуба "Сансет-Хиллс". Вы уехали, не заполнив свои бумаги." "Бумаги?" "Заявление", сказал Орр. "Вам надо его заполнить, капитан. Конечно, это лишь для проформы. Могу вас заверить, что никаких проблем не возникнет, если учесть, кто ваши спонсоры." "Мои спонсоры?", повторил Коннор. "Да, сэр", сказал Орр. "И примите мои поздравления. Как вы знаете, в наши дни получить членство в "Сансет" почти невозможно. Однако, корпорация господина Ханада некоторое время назад приобрела членство и они решили оформить его на ваше имя. Должен сказать, это весьма щедрый жест со стороны ваших друзей." "Да, так оно и есть", нахмурившись, сказал Коннор. Я взглянул на него. "Они знают, как вам нравится играть в гольф здесь", сказал Орр. "Вы, конечно, осведомлены об условиях. В течении пяти лет владельцем членства будет являться Ханада, но потом оно будет переведено на ваше имя. Так что, если вы покинете клуб, то будете свободны его продать. А теперь к делу: вы сами заберете бумаги или мне переслать их вам домой?" Коннор сказал: "Мистер Орр, передайте, пожалуйста, мою искреннюю благодарность господину Ханада за его необыкновенную щедрость. Мне трудно что-либо решить сейчас. Я перезвоню вам по этому поводу." "Прекрасно. Просто не забудьте нам сообщить, куда их переслать." "Я перезвоню", повторил Коннор. Он нажал выключатель и, нахмурившись, уставился вперед. Наступило долгое молчание. Я спросил: "Сколько может стоить членство в этом клубе?" "Семьсот пятьдесят. Может, и миллион." Я сказал: "Миленький подарочек от друзей." И снова вспомнил Грэма, как он всегда намекал, что Коннор в кармане у японцев. Казалось, теперь в этом можно было не сомневаться. Коннор покачал головой. "Я не приму." "Почему не примете?", спросил я. "Бог мой, капитан, это чересчур уж честно." "Нет, я не приму", сказал Коннор. И снова зазвонил телефон. На этот раз звонили мне. x x x "Лейтенант Смит? Это Луиса Джербер. Я так рада, что наконец-то вас нашла." Я не мог вспомнить, кто она, и ответил: "Да?" "Завтра суббота, и я хотела бы знать, найдется ли у вас время взглянуть на дом?" Теперь я ее вспомнил. Она была риелтером, с которым я месяцем раньше ездил смотреть дома. Мишель становилась старше и мне хотелось вытащить ее из многоэтажки. Если удастся, дать ей дворик. Я сильно разочаровался. Даже с учетом кризиса в области недвижимости, самые меленькие домишки шли по четыре-пять сотен тысяч. При моей-то зарплате этого я, вероятно, никогда не потяну. "Это очень особый случай", сказала она, "и я сразу подумала о вас и вашей малышке. Это небольшой домик в Палмс, совсем небольшой, но там угловой участок и очаровательный дворик. Цветы, миленькая лужайка. Просят три сотни. Однако я подумала о вас по той причине, что продавец хочет сохранить все права на собственность. Я подумала, что вы сможете получить дом даже с небольшой скидкой. Не хотите его посмотреть?" Я спросил: "А кто продавец?" "Вообще-то, я не знаю. Здесь особая ситуация. Дом принадлежит пожилой женщине, которая переехала в дом престарелых, а ее сын, который живет в Топеке, намеревается его продать, однако хочет, чтобы ему шел доход, вместо прямой продажи. Формально собственность еще не попала в официальные списки, но я знаю, что продавец хочет сделать именно так. Если вы сможете приехать завтра, мы что-нибудь придумаем. И дворик очаровательный. Я просто вижу там вашу дочурку." Теперь Коннор смотрел на меня. Я сказал: "Мисс Джербер, мне надо побольше узнать об этом. Кто продавец и все такое." Она сказала удивленно: "Ха, а я думала, вы подпрыгните до потолка. Подобные ситуации на дороге не валяются. Вы не хотите взглянуть на него?" Коннор глядя на меня кивнул. Он сказал да одними губами. "Я найду вас по этому поводу", сказал я. "Олл райт, лейтенант", сказала она. Сказала без энтузиазма. "Дайте мне знать, пожалуйста." "Обязательно." Я положил трубку. "Что к черту происходит?", сказал я. Нам обоим только что предлагали прорву денег. Прорву денег. Коннор покачал головой: "Я не знаю." "Это имеет отношение к МайкроКон?" "Я не знаю. Я думал, МайкроКон это маленькая компания. Такое не имеет смысла." Он выглядел очень встревожено. " Что, собственно, есть МайкроКон?" Я сказал: "Кажется, я знаю кого спросить." ( "МайкроКон?", спросил Рон Левин, закуривая громадную сигару. "Конечно, я могу рассказать вам о МайкроКон. Это гнусная история." Мы сидели в редакции "Американской Финансовой Сети" -- кабельной сети новостей, расположенной вблизи аэропорта. В окно офиса Рона я видел белые тарелки спутниковых антенн на крыше примыкающего здания гаража. Рон попыхивал сигарой и улыбался. До того как перейти на работу перед камерой сюда, он был финансовым репортером в "Таймс". АФС была одной из немногих телестудий, где люди перед камерами не читали по написанному, они знали, о чем говорят, и Рон тоже знал. "МайкроКон", сказал он, "был создан пять лет назад консорциумом американских производителей компьютеров. Компания намеревалась разрабатывать следующее поколение машин рентгеновской литографии для компьютерных чипов. В то время, когда МайкроКон стартовал, американских производителей литографических машин не существовало -- все они в восьмидесятых годах в условиях интенсивной конкуренции со стороны японцев вышли из бизнеса. МайкроКон разработал новую технологию и стал строить машины для американских компаний. Окей?" "Окей", ответил я. "Два года назад МайкроКон был продан Дарли-Хиггинс, управляющей компании из Джорджии. Другие операции Дарли захромали и компания решила продать МайкроКон, чтобы добыть наличность. Они нашли покупателя в лице Акаи Керамикс, компании из Осаки, которая уже делает литографические машины в Японии. Акаи имела на руках массу наличности и хотела приобрести американскую компанию за высокую цену. Но тогда конгресс остановил продажу." "Почему?" "Упадок американского бизнеса начал тревожить даже конгресс. Мы потеряли в пользу Японии слишком много базовой промышленности сталь и судостроение в шестидесятых, телевизоры и компьютерные чипы в семидесятых, инструменты для станков в восьмидесятых. В один прекрасный день кто-то проснулся и понял, что эти отрасли промышленности жизненно важны для американской обороны. Мы утеряли способность делать компоненты, существенные для нашей национальной безопасности. В их поставках мы полностью зависим от Японии. Поэтому конгресс забеспокоился. Но я слышал, что продажа все равно состоится. А что, вы, ребята, имеете какое-то отношение к этой продаже?" "В некотором смысле", сказал Коннор. "Вам повезло", сказал Рон, попыхивая сигарой. "Если вы участвуете в какой-нибудь продаже японцам, это все равно что наткнуться на нефть. Все участники станут богачами. Предполагаю, обоим предлагают большие подарки?" Коннор кивнул: "Очень большие." "Не сомневаюсь", сказал Рон. "О вас позаботятся: купят дом или машину, откроют льготное финансирование, что-нибудь в таком роде." Я спросил: "Почему они так поступают?" Рон засмеялся: "Почему они жрут суши? Да так они ведут бизнес." Коннор сказал: "Но ведь МайкроКон -- мелкая сделка." "Ага, очень мелкая. Компания стоит всего сотню миллионов. Акаи покупает ее за сто пятьдесят. И, вероятно, сверху они дадут еще миллионов двадцать отступного для нынешних чиновников корпорации, еще десять на гонорары юристам, десять -- на гонорары консультантам по всему Вашингтону, и десять на разные подарки людям, вроде вас. В общем, набежит миллионов на двести." Я спросил: "Двести миллионов за стомиллионную компанию? Почему они вообще платят больше реальной стоимости?" "Больше стоимости они не платят", сказал Рон. "С их точки зрения они заключают выгодную сделку." "Почему?" "Потому что, если вы владеете машинами, которые делают что-то вроде компьютерных чипов, вы владеете нижележащей промышленностью, которая зависит от ваших машин. МайкроКон даст им контроль над американской компьютерной индустрией. И мы, как обычно, позволяем, чтобы такое произошло. Именно так мы потеряли нашу телевизионную промышленность и нашу индустрию машинного оборудования." "А что случилось с TV-индустрией?", спросил я. Он взглянул на часы. "После второй мировой Америка была ведущим производителем телевизоров в мире. Двадцать семь американских компаний, таких как Зенит, RCA, GE и Эмерсон обладали солидным технологическим заделом над иностранными производителями. Американские компании добились успеха во всем мире, кроме Японии. На закрытый японский рынок они пробиться на смогли. Им говорили, что если они хотят продавать в Японии, то надо выдать лицензии японским компаниям. С большой неохотой они это сделали под давлением американского правительства, которое хотело удержать Японию в качестве дружественно настроенного союзника против России. Окей?" "Окей." "Выяснилось, что рассекречивание патентов -- плохая идея. Это значило, что Япония получила нашу технологию для собственного использования, а мы потеряли Японию как экспортный рынок. Очень скоро японцы начали производить дешевые черно-белые телевизоры и экспортировать их в Америку -- то, что мы не смогли сделать в Японии, правда? К 1972 году шестьдесят процентов проданных в Америке черно-белых телевизоров были импортированными из Японии. К 1976 импортными были все сто процентов. Американские рабочие таких телевизоров больше не делали. Эти рабочие места из Америки ушли. Мы сказали, что это значения не имеет: наши компании перешли на телевизоры цветные. Однако, японское правительство начало интенсивную программу развития промышленности цветных телевизоров. В очередной раз Япония лицензировала американскую технологию, вылизало ее на своих защищенных от конкуренции рынках и наводнила нас экспортом. В очередной раз дешевый экспорт вытеснил с рынка американские компании. Точно такая же история. К 1980 году только три американские компании продолжали делать цветные TV. К 1987 осталась только одна -- Зенит." "Но японские телевизоры лучше и дешевле", сказал я. "Они могли бы быть лучше", сказал Рон, "но были всего лишь дешевле, потому что продавались ниже себестоимости производства, чтобы стереть в порошок американских конкурентов. Это называется демпингом и незаконно, как по американским, так и по международным законам." "Тогда почему мы их не остановили?" "Хороший вопрос. Особенно если демпинг -- только одна из многих незаконных японских рыночных технологий. Они еще и фиксируют цены: у них имеется так называемая "группа десятого дня", это японские менеджеры, которые каждые десять дней встречаются в токийском отеле, чтобы установить цены в Америке. Мы протестовали, но встречи продолжаются. Они так же проталкивали распространение своей продукции с помощью тайных соглашений. Японцы платили миллионы в качестве взяток американским распространителям, вроде компании Сиэрс. Они замешаны в массовом мошенничестве на таможне. И так они разрушили ту американскую промышленность, с которой не смогли конкурировать по честному. Конечно, наши компании протестовали и обращались в суд -- в федеральных судах против японских компаний рассматривались десятки случаев демпинга, мошенничества и нарушения антитрестовского законодательства. Дела по демпингу обычно разрешаются в течении года. Однако, наше правительство не обеспечивало американским компаниям эффективной защиты, а японцы являются искусными затягивателями процессов. Они платили миллионы долларов американским лоббистам за поддержку. Когда через двенадцать лет эти дела дошли до суда, битва на рынке давно завершилась. И конечно, все это время американские компании не могли отплатить в Японии той же монетой. Они не смогли хотя бы поставить ногу на порог Японии." "Хотите сказать, что японцы захватили телевизорную промышленность незаконно?" Рон пожал плечами: "Они не смогли бы этого сделать без нашей помощи. Наше правительство нянчилось с Японией, которую рассматривало, как крошечную растущую страну. И сама американская промышленность не чувствовала необходимости в правительственной помощи. В Америке всегда ощущается склонность к антибизнесовским сантиментам. Но, похоже, наше правительство никогда не понимало, что здесь просто не тот случай. Когда Сони изобрела уокмэн, мы не сказали: "Хороший продукт. Теперь вам надо его лицензировать в Дженерал Электрик и продавать через американскую компанию." Если они ищут распространения, мы не говорим им: "Извините, но все американские магазины имеют предварительные соглашения с американскими поставщиками. И вам тоже придется распространять через американскую компанию." Если они ищут наши патенты, мы не говорим: "Для выдачи патентов требуется восемь лет и все это время ваша заявка будет доступна публике, так что наши компании могут читать, что вы там изобрели и копировать без зазрения совести, так что к моменту, когда мы выдадим патент, наши компании уже заимеют собственную версию вашей технологии." Ничего такого мы не делали. А японцы все это делают. Их рынки закрыты. Наши -- широко распахнуты. Тут не игровое поле, совсем не игровое поле. Это, скорее, улица с односторонним движением. И к сегодняшнему дню у нас самый дефицитный бизнес-климат за всю историю страны. В черно-белом телевидении американские компании просто отдали им свои задницы. Они отдали им свои задницы в цветном телевидении. Правительство США отказалось помогать нашим компаниям бороться с незаконной японской торговой практикой. Поэтому, когда Ампекс изобрела VCR, они даже не стали пробовать сделать из этого коммерческий продукт. Они сразу же лицензировали технологию в Японию и пошли дальше. И весьма скоро мы обнаружим, что американские компании не в состоянии проводить исследования. Зачем развивать новую технологию, если собственное правительство так враждебно к вашим усилиям, что вы не способны вынести ее на рынок?" "Но, может, дело в том, что американский бизнес слаб и плохо управляется?" "Так обычно все и считают", сказал Рон. "И такой взгляд на вещи проводят японцы и их американские защитники. Только в нескольких эпизодах люди мельком бросали взгляд на то, какими возмутительными на самом деле бывают японцы. Как в деле Худейл. Знаете такое? Худейл -- это машиностроительная компания, которая заявила, что ее патенты и лицензии нарушаются компаниями в Японии. Федеральный судья послал адвоката Худейл в Японию для сбора доказательств. Но японцы отказались выдать ему визу." "Вы шутите." "А чего им беспокоиться?", сказал Рон. "Они знают, что им никогда не отплатят. Когда дело Худейл поставили перед администрацией Рейгана, она не сделала ничего. Поэтому Худейл ушла из машиностроения. Потому что никто не может конкурировать с демпинговой продукцией -- в том то все и дело." "Разве не теряешь деньги на демпинге?" "Некоторое время, да. Но вы продаете миллионы единиц, поэтому можете улучшить свои конвейеры и скостить расходы. Через пару лет вы реально сможете производить продукт по более низкой стоимости. Кроме того, вы стираете конкуренцию и контролируете рынок. Понимаете., японцы мыслят стратегически -- они вступают в длительную гонку; смотрят, как будут выглядеть вещи через пятьдесят лет. Американской компании надо демонстрировать доход каждые три месяца иначе руководство и клерки окажутся на улице. Но японцы вообще не заботятся о краткосрочных доходах. Они хотят долю рынка. Бизнес для них вроде войны. Захватить плацдарм. Подавить конкуренцию. Установить контроль над рынком. Вот что они делают последние тридцать лет. Поэтому японцы устраивают демпинг стали, телевизоров, потребительской электроники, компьютерных чипов, частей машин ---и никто их не останавливает. Мы потеряли эти индустрии. Японские компании и японское правительство нацеливаются на специфические отрасли и захватывают их. Индустрию за индустрией, год за годом. Пока мы рассиживаем и разглагольствуем о свободной торговле. Однако свободная торговля не имеет смысла, если она не является честной торговлей. А японцы вообще не верят в честную торговлю. Знаете, есть резоны в любви японцев к Рейгану. Они прибарахлились во время его президентства. Во имя свободной торговли он весьма широко расставил наши ноги." "Почему американцы этого не понимают?", спросил я. Коннор засмеялся: "Почему они едят гамбургеры? Такие уж они есть, кохай." Женский голос послышался из редакции: "Какой-то Коннор здесь? Вам звонят из отеля "Четыре Сезона"." Коннор посмотрел на часы и поднялся. "Извините." Он вышел в редакцию. Через стекло я видел, как он говорил по телефону и что-то записывал. "Понимаете", сказал Рон, "все это продолжается. Почему японская фотокамера в Нью-Йорке дешевле, чем в Токио? Везешь ее полмира, платишь импортные пошлины и стоимость распространения -- и она все-таки дешевле? Как такое возможно? Японские туристы покупают собственные продукты здесь, потому что здесь они дешевле. И одновременно американские товары в Японии стоят на семьдесят процентов дороже, чем здесь. Почему американское правительство не станет жестче? Я не знаю. Часть ответа находится там." Он указал на монитор: благообразный мужчина говорил на фоне бегущей строки. Звук был приглушен. "Видите типа? Это Дэвид Роулингс, профессор бизнеса в Стэнфорде, специалист по тихоокеанским проблемам. Он типичен. Сделай-ка погромче: он как раз может говорить о МайкроКон." Я повернул ручку громкости и услышал, как Роулингс говорит: "...мне кажется, что американский подход совершенно иррационален. Кроме всего прочего, японские компании обеспечивают американцев рабочими местами, в то время как американские компании перемещают рабочие места за границу, лишая их собственного народа. Японцы не могут понять, чем, собственно, мы недовольны?" Рон вздохнул: "Типичное дерьмо." На экране профессор Роулингс продолжал: "Мне кажется, что американский народ весьма неблагодарен за помощь, полученную от иностранных инвесторов." Рон засмеялся: "Роулингс входит в группу, которую мы называем "Целователи хризантем". Эксперты-академики, которые проводят японскую пропагандистскую линию. На самом деле, у них нет большого выбора, потому что для работы им нужен доступ в Японию, а если они начнут ее критиковать, их контакты с Японией немедленно засохнут и двери для них закроются. И даже в Америке японцы пошепчут в некоторые уши, что обидевшей их личности нельзя доверять и что их взгляды устарели. Или хуже -- что они расисты. Любой, кто критикует Японию -- расист. Весьма быстро академики начнут терять возможности выступлений и свою работу консультантами. И они хорошо знают, что происходило с их коллегами, которые выбивались из ряда, и поэтому не станут совершать такую ошибку." Коннор вернулся в комнату и спросил: "В продаже МайкроКон есть что-нибудь незаконное?" "Конечно", сказал Рон. "Но все зависит от того, что решит делать Вашингтон. Акаи Керамикс уже завоевала шестьдесят процентов американского рынка. МайкроКон даст ей фактическую монополию. Если бы Акаи была американской компанией, то правительство блокировало бы продажу на основе антитрестовского законодательства. Но так как Акаи не американская компания, то продажу не исследовали тщательно. В конце концов, продать ее, вероятно, позволят." "Вы хотите сказать, что японская компания может обладать монополией в Америке, а американская компания нет?" "В наши дни таков обычный результат", сказал Рон. "Американские законы часто способствуют продаже наших компаний иностранцам. Так Мацушита купила Юниверсал Студиос. Юниверсал выставлялась на продажу много лет подряд. Несколько американских компаний пытались купить ее, но не смогли. В 1980 ее пыталась купить компания Вестингауз. Не прошло: нарушено антитрестовское. RCA пыталась -- не прошло: конфликт интересов. Но когда выступила Мацушита, против вообще не нашлось законов. Недавно наши законы изменились. По нынешнему закону RCA могла бы купить Юниверсал, но назад не отмотаешь. Просто, МайкроКон - это самый последний пример сумасшествия американских правил." Я спросил: "Но что скажут о продаже МайкроКон американские компьютерные компании?" Рон ответил: "Американским компаниям эта продажа не нравится. Однако, они совсем не против." "Почему?" "Потому что американские компании уже ощущают слишком большую зарегулированность со стороны правительства. Сорок процентов американского экспорта перекрывается правилами безопасности. Правительство не позволяет компьютерным компаниям продавать в Восточной Европе. Холодная война закончилась, однако правила еще существуют. А японцы и немцы продают такие продукты, как бешеные. Поэтому американцы хотят меньшей зарегулированности и рассматривают любую попытку блокировать продажу МайкроКон как вмешательство правительства." Я сказал: "Все-таки по мне в этом мало смысла." "Согласен", сказал Рон. "Похоже, американские компании в течении нескольких лет будут прикончены. Потому что, если Япония станет единственным источником машин, производящих чипы, то они окажутся способными удержать эти машины от американских компаний." "И они это сделают?" "Они делали такое прежде", сказал Рон. "Ионные излучатели и другие машины. Но американским компаниям не удается собраться вместе. Они мелочно ссорятся между собой. А японцы покупают компании высокой технологии со скоростью примерно одну в десять дней. И так все последние шесть лет. Нас просто обезглавливают. Но правительство не обращает внимания, потому что есть нечто, называемое КИИСШ -- Комитет по иностранным инвестициям в Соединенные Штаты -- и он следит за продажей ВТ-компаний. Если не считать, что реально КИИСШ не делает ровно ничего. Из последних пятисот продаж только одна была заблокирована. Компания за компанией идет на продажу и никто в Вашингтоне не говорит "бу". В конце концов сенатор Мортон понял и сказал: "Остановитесь на минутку". Но никто его не послушал." "Продажа состоится в любом случае?" "Так говорят сегодня. Японская пропагандистская машина работает мощно, вырабатывая благоприятное паблисити. Они прилипчивы. Они на верхушке всего. Именно всего..." В дверь постучали, потом голову просунула блондинка. "Извини, что мешаю, Рон", сказала она, "но Кей только что получил звонок от лос-анджелесовского представителя ЭнЭйчКей, японского национального телевидения. Он хочет знать, почему наш репортер оскорбляет Японию." Рон нахмурился: "Оскорбляет Японию? О чем он толкует?" "Он заявляет, что наш репортер сказал в эфир: "Проклятые японцы забирают нашу страну"." "Ну, не надо", сказал Рон. "Никто не мог такого сказать -- в эфире. И кого они обвиняют?" "Ленни. В Нью-Йорке. На бэкхоуле", сказала женщина. Рон поерзал в кресле. "О-хо-хо", сказал он. "Ты проверила ленты?" "Ага", сказала она. "Сейчас проверяют загрузку в главной операторской. Но я уверена, что это правда." "Черт." Я спросил: "Что такое бэкхоул?" "Наш корм со спутника. Мы каждый день подбираем отрывки из Нью-Йорка и Вашингтона и повторяем их. Всегда есть примерно по минутке до и после, которые в эфир не идут. Мы их вырезаем, но сырые передачи сможет принять любой с частной тарелкой, кто охотится за нашим сигналом. И кое-кто этим занят. Мы предупреждаем таланты быть поосторожнее перед камерой. Но в прошлом году Луиза расстегнула блузку и прикрепила микрофон -- и нас затрахали звонками со всей страны." Зазвонил телефон на столе Рона. Он послушал немного и сказал: "Окей. Я понимаю", и положил трубку. "Проверили ленту. Ленни говорил в камеру перед началом и сказал Луизе: "Если мы не поумнеем, чертовы японцы завладеют страной". В эфир не пошло, но он это сказал." Рон уныло покачал головой. "Парень из ЭнЭйчКей знает, что мы это не выпустили?" "Ага. Но он говорит, что передачу могли поймать и протестует на этом основании." "Черт", сказал Рон. "Значит они следят даже за нашим бэкхоулом. О, боже. Что хочет делать Кейт?" "Кейт сказал, что устал предостерегать нью-йоркские таланты. Он хочет, что бы это уладил ты." "Хочет, чтобы я позвонил этому типу из ЭнЭйчКей?" "Говорит, решай, как знаешь, но у нас соглашение с ЭнЭйчКей на получасовое ежедневное шоу и он не хочет рисковать. Он думает, что ты должен извиниться." Рон вздохнул. "Теперь мне надо извиняться за то, чего вообще не выпущено в эфир. Черт побери все это!" Он взглянул на нас. "Парни, мне надо работать. Что-нибудь еще?" "Нет", сказал я. "Удачи." "Да, парни", сказал Рон, "нам всем нужна удача. Знаешь, ЭнЭйчКей стартовала Глобальную Сеть Новостей с начальным капиталов в миллиард долларов. Они наступают на СиЭнЭн Теда Тернера по всему миру. И если история чему-нибудь учит..." Он пожал плечами. "Поцелуйте на прощение американское медиа." Уходя, я услышал, как Рон говорит по телефону: "Господин Акасака? Здесь Рон Левин из ЭйЭфЭн. Да, сэр. Да, господин Акасака. Сэр, я хочу выразить мое глубокое сожаление за то, что наш репортер сказал через спутник..." Мы закрыли за собой дверь и вышли. "Куда теперь?", спросил я. ( Отель "Четыре Времени Года" предпочитали звезды и политики и у него был изящный вход, однако мы поставили машину за углом у служебного входа. У грузового люка стоял громадный грузовик и работники кухни выгружали картонки с молоком. Мы ждали здесь минут пять, Коннор поглядывал на часы. Я спросил: "Зачем мы здесь?" "Исполняем решение Верховного Суда, кохай." Из грузового люка вышла женщина в служебном костюме, огляделась и помахала. Коннор помахал в ответ. Она снова исчезла. Коннор достал бумажник и вытащил пару двадцаток. "Одна из первых истин, чему я научился как детектив", сказал Коннор, "то, что персонал отеля чрезвычайно полезен. Особенно когда в наши дни полиция имеет так много ограничений. Мы не можем войти в номер отеля без ордера. А если войдем, то все, что найдем при обыске, будет неприемлемо для суда, верно?" "Верно." "Однако, горничные входить имеют право. Носильщики, уборщицы, комнатный сервис -- все могут входить." "У-гу." "Поэтому, я поддерживаю контакты во всех больших отелях." Он открыл дверцу. "Я только на секунду." Он подошел к грузовому люку и ждал. Я стучал пальцами по рулевому колесу. Мне вспомнились слова песни: I changed my mind, this love is fine. Goodness, gracious, greet balls of fire. Из грузового люка вышла горничная в форме и быстро переговорила с Коннором. Он достал деньги. Она держала что-то золотистое в ладони. Он не притронулся, только взглянул на это и кивнул. Она сунула это в свой карман. Тогда он отдал ей деньги. Она ушла. You shake my nerves and you rattle my brain. Too much love drives a man insane. You broke my will, but what a thrill... Из грузового люка вышел носильщик, держа на вешалке голубой мужской костюм. Коннор задал вопрос и носильщик, прежде чем ответить, взглянул на часы. Потом Коннор согнулся и на близком расстоянии уставился на нижние края пиджака. Он расстегнул на вешалке жилет и изучил брюки. Носильщик унес первый костюм и вынес на грузовую платформу второй -- голубой в полосочку. Коннор повторил инспекцию. Казалось, он что-то нашел на пиджаке и аккуратно соскреб это в небольшой прозрачный пакет. Потом он заплатил носильщику и вернулся в машину. Я спросил: "Проверяем сенатора Роу?" "Проверяем сразу несколько вещей", сказал он, "и да, сенатора Роу тоже..." "У помощника Роу вчера в кармане были белые трусики, однако Черил носила черные." "Это верно", сказал Коннор. "Но мне кажется, у нас прогресс." "Что вы заполучили в пакет?" Он вынул маленький прозрачный пакет и поднес к свету. Сквозь пластик я увидел темные нити. "Я думаю, это ковровые волокна. Темные, как у ковра в конференц-зале Накамото. Надо для верности отнести в лабораторию. Кроме того, нам надо решить еще одну проблему. Заводи машину." "Куда поедем?" "В Дарли-Хиггинс, компанию, которая владеет МайкроКон." ( В вестибюле рядом с местом секретаря рабочий монтировал на стене громадные золотые буквы: "ДАРЛИ-ХИГГИНС Инк". Под ними шла надпись помельче: "Лучшие в менеджменте". Другие рабочие укладывали ковер в коридоре. Мы показали значки и спросили, как найти главу Дарли-Хиггинс, Артура Греймана. У секретаря был южный акцент и вздернутый нос. "Мистер Грейман весь день проводит на совещаниях. Он вас ожидает?" "Мы здесь по поводу продажи МайкроКон." "Тогда вам нужен мистер Эндерс, наш вице-президент по связям с общественностью. По поводу МайкроКон именно он разговаривает с людьми." "Олл райт", ответил Коннор. Мы присели на диван. Напротив на другом диване сидела красивая женщина в тесной юбке. Под мышкой она держала рулон чертежей. Рабочие продолжали стучать молотками. Я сказал: "Мне казалось, что у компании финансовые затруднения. Почему они тратятся на смену отделки?" Коннор пожал плечами. Секретарь отвечал на телефонные звонки, переключая звонивших: "Дарли-Хиггинс, одну секунду, пожалуйста. Дарли-Хиггинс... О, пожалуйста, не отключайтесь, сенатор... Дарли-Хиггинс, да, благодарю вас..." Я взял брошюру с кофейного столика. Это был годовой отчет Дарли-Хиггинс Менеджмент Груп, с офисами в Атланте, Далласе, Сиэтле, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Я нашел снимок Артура Греймана. Он выглядел счастливым и самодовольным. Отчет включал подписанное им эссе, озаглавленное: "Обязательство на Совершенство." Секретарь сказал нам: "Мистер Эндерс сейчас примет вас." "Благодарю", сказал Коннор. Через секунду в холл вышли два человека в костюмах. Женщина с чертежами поднялась и сказала: "Здравствуйте, мистер Грейман." "Привет, Беверли", ответил тот, что постарше. "Я приму тебя через минуту." Коннор тоже встал и секретарь немедленно отреагировал, сказав: "Мистер Грейман, эти люди..." "Минуточку", сказал Грейман. Он повернулся к другому человеку, помоложе, чуть за тридцать: "Просто убедитесь, что с Роджером все пройдет, как по маслу", сказал Грейман. Молодой покачал головой: "Ему это не понравится." "Знаю, что не понравится. Но в любом случае, поговорите с ним. Шесть миллионов точка четыре прямой компенсации для боссов -- это минимум." "Но, Артур..." "Просто скажи ему..." "Скажу, Артур", согласился молодой, ослабляя галстук. Он понизил голос: "Но совет директоров может заартачиться на сумму больше шести, когда доходы компании так упали..." "Мы не говорим о доходах", сказал Грейман. "Мы говорим о компенсации, а это к доходам отношения не имеет. Совету следует сравнить с текущим уровнем компенсаций для директоров компаний. Если Роджер не сможет подравнять совет по этому вопросу, то соберу встречу в марте и потребую его замены. Передай ему и это тоже." "Ладно, Артур, я скажу, но только..." "Просто сделай, как я говорю, а вечером мне позвонишь." "Хорошо, Артур." Они обменялись быстрым рукопожатием. Молодой ушел с несчастным видом. Секретарь сказал: "Мистер Грейман, эти джентльмены..." Грейман повернулся к нам. Коннор сказал: "Мистер Грейман, мы бы хотели поговорить с вами минуту о МайкроКон." Он повернулся немного боком и показал свой значок. Грейман взорвался в ярости. "О, ради бога, не надо все сначала. Это уже просто изматывание." "Изматывание?" "А как это еще назвать? Здесь у меня были помощники сенаторов, здесь у меня были ФБРовцы. Теперь у меня полиция ЛА? Мы -- не преступники. Мы -- владельцы компании и имеем полное право продать ее. Где Луис?" Секретарь сказал: "Мистер Эндерс уже идет." Коннор спокойно сказал: "Мистер Грейман, извините, что беспокою вас. У нас всего один вопрос. Это отнимет лишь минуту." Грейман сердито уставился на него: "И каков ваш вопрос?" "Сколько заявок имеется на МайкроКон?" "Это не ваше дело", сказал он. "В любом случае, наше соглашение с Акаи обязывает нас ни в коем разе не обсуждать продажу публично." Коннор спросил: "Заявок больше одной?" "Слушайте, если у вас есть вопросы, вам надо говорить с Эндерсом. Я занят." Он повернулся к женщине с чертежами: "Беверли, что у вас для меня?" "Я принесла пересмотренное оформление зала совета, мистер Грейман, и образцы кафеля для ванной. Серый очень красив и, думаю, вам понравится." "Хорошо, хорошо." Он повел ее по коридору. Коннор посмотрел вслед и резко повернулся к лифту. "Пошли, кохай, подышим свежим воздухом." ( "Почему так важно знать, есть ли другие заявки?", спросил я, когда мы вернулись в машину. "Это возвращает нас к первоначальному вопросу", сказал Коннор. "Кто хотел навредить Накамото? Мы знаем, что продажа МайкроКон имеет стратегическое значение, вот почему конгресс стоит на ушах. Но почти наверняка это значит, что и другие партии тоже стоят на ушах." "В Японии?" "Точно." "Кто же это может знать точно?" "Акаи." x x x Японская секретарша захихикала, увидев значок Коннора. Коннор сказал: "Мы хотели бы увидеть господина Йошида." Он был главой компании. "Подождите минуточку, пожалуйста." Она встала и куда-то заспешила почти бегом. Акаи Керамикс располагалась на пятом этаже изящного здания в Эль-Сегундо. Декор был экономным и каким-то индустриальным. Из приемной зоны было видно громадное пространство, никак не разделенное на части: множество металлических столов и люди за телефонами. Тихое пощелкивание ворд-процессоров. Я осмотрелся: "Весьма голо." "Только бизнес", кивнув, согласился Коннор. "В Японии показуха осуждается -- это знак, что ты не серьезен. Когда старик Мацушита стал главой третьей по величине компании во всей Японии, то между своими головными офисами в Осаке и Токио он все еще летал обычными коммерческими рейсами. Он был главой компании в пятьдесят миллиардов долларов, но личный самолет был не для него." Пока мы ждали, я разглядывал людей, работающих за столами. Лишь немногие были японцами, большинство -- европейцы. Все -- в голубых костюмах. Почти не было женщин. "В Японии", сказал Коннор, "если дела компании идут плохо, первое, что происходит -- работники срезают собственные зарплаты. Они чувствуют ответственность за успех компании и ожидают, что их состояние будет расти и падать в зависимости от успехов или неудач компании." Женщина вернулась и не говоря ни слова села за стол. Немедленно в нашу сторону пошел японец в голубом костюме. У него были седые волосы, роговые очки и торжественные манеры. Он сказал: "Добрый день. Я -- господин Йошида." Коннор представился. Мы все перекланялись и обменялись карточками. Господин Йошида каждую карточку брал обеими руками, каждый раз церемонно кланяясь. Мы делали так же. Я обратил внимание, что Коннор не говорил с ним по-японски. Йошида провел нас в свой офис. Его окна выходили на аэропорт. Обстановка была простой. "Не желаете ли кофе или чаю?" "Нет, благодарю вас", ответил Коннор. "Мы пришли по официальному делу." "Понимаю." Он жестом пригласил нас сесть. "Мы хотим поговорить с вами о покупке МайкроКон." "А, да. Хлопотное дело. Но я не уверен, что здесь вовлечена полиция." "Может быть, и нет", сказал Коннор. "Вы сможете рассказать нам о сделке, или соглашение закрытое?" Казалось, господин Йошида удивился: "Закрытое? Совсем нет. Все предельно открыто и было таким с самого начала. В сентябре прошлого года к нам обратился господин Кобаяши, представитель Дарли-Хиггинс в Токио. Тогда мы впервые узнали, что компания продается. Откровенно говоря, мы удивились такому предложению. В начале октября мы начали переговоры. К середине ноября переговаривающиеся компании выработали черновик соглашения и перешли к финальной стадии переговоров. Однако потом, шестнадцатого ноября, конгресс выдвинул возражения." Коннор сказал: "Вы говорите, что были удивлены тем, что компанию выставили на продажу?" "Да, конечно." "Почему же?" Господин Йошида положил руки на стол и заговорил медленно, выбирая выражения: "Мы поняли, что компания МайкроКон является собственностью государства. Она частично финансировалась фондами американского правительства. Тринадцать процентов капитала, насколько помнится. В Японии это сделало бы ее собственностью государства. Поэтому, естественно, начиная переговоры, мы были очень осторожны. Мы не хотели никаких нарушений. И мы получили заверения от наших представителей в Вашингтоне, что для сделки не возникнет никаких возражений." "Понимаю." "Однако трудности все-таки возникли и мы теперь побаиваемся. Мне кажется, мы теперь стали каким-то пунктиком для американцев. В Вашингтоне некоторые рассердились. А мы этого не хотели." "Вы не ожидали, что Вашингтон выдвинет возражения?" Господин Йошида застенчиво пожал плечами. "Наши страны отличаются друг от друга. В Японии мы знаем, чего ожидать. Здесь же всегда существуют люди, у которые свое мнение, и они его высказывают. Однако Акаи Керамикс не хотела бы оказаться на виду. И теперь все как-то очень неловко." Коннор сочувственно кивнул: "Звучит так, словно вы хотите отойти в сторону." "В нашем японском офисе многие критикуют меня за непонимание того, что могло произойти. Но я говорю им, что этого невозможно было предсказать. У Вашингтона нет твердой политики. Она меняется каждый день, в зависимости от сиюминутных настроений." Он улыбнулся и добавил: "Лучше сказать, что так на это смотрим мы." "Но вы все-таки ожидаете, что сделка состоится?" "Этого я не могу сказать. Наверное, критика Вашингтона - это для нас чересчур много. Вы знаете, что правительство в Токио хочет быть другом Америки. Она оказывает давление на