наш бизнес, чтобы не совершались сделки, которые раздражают Америку. Рокфеллер Сеттер и Юниверсал Студиос -- за эти сделки нас сильно критиковали. Нам сказали быть еджинбукай, что значит..." "Осмотрительнее", сказал Коннор. "Осторожнее. Да. Благоразумнее." Он взглянул на Коннора: "Вы говорите по-японски?" "Немного." Йошида кивнул. Секунду он, похоже, раздумывал, не переключиться ли на японский, но не сделал этого. "Мы хотим иметь дружеские отношения", сказал он. "Мы чувствуем, что эта критика не совсем честная. У компании Дарли-Хиггинс большие финансовые трудности. Наверное, плохой менеджмент, наверное, какие-то другие причины. Я не могу сказать. Но это не наша ошибка. Мы за это не ответственны. Мы не искали МайкроКон. Его нам предложили. А сегодня нас же критикуют за попытку оказать помощь." Он вздохнул. Снаружи в аэропорту взлетел большой лайнер. Стекла задребезжали. Коннор спросил: "А другие заявители на МайкроКон? Когда они отпали?" Господин Йошида нахмурился: "Других заявителей не бело. Компания была предложена приватно. Дарли-Хиггинс не хотела, чтобы все знали о ее финансовых затруднениях. Поэтому мы пошли им навстречу. Но теперь... пресса сильно искажает нашу позицию. Мы чувствуем себя... кидзу цуита. Ранеными?" "Да." Он пожал плечами. "Вот так мы себя чувствуем. Надеюсь вы не осуждаете мой бедный английский." Наступила пауза. Долгую минуту никто ничего не говорил. Коннор сидел и смотрел на Йошиду. Я молча сидел рядом с Коннором. Еще один лайнер взлетел и стекла снова завибрировали. Все молчали. Йошида глубоко вздохнул. Коннор кивнул. Йошида шевельнулся в кресле с сложил руки на животе. Коннор вздохнул и как-то хрюкнул. Йошида снова вздохнул. Оба казались полностью сосредоточенными. Что-то имело место быть, однако я не понимал что именно. Я решил, что это, должно быть и есть бессловесная интуиция. Наконец, Йошида сказал: "Капитан, я не хочу недопонимания. Акаи Керамикс -- честная компания. Мы не имеем отношения ни к одному из случившихся... осложнений. Наша позиция трудная. Но я хочу помочь вам всем, чем смогу." Коннор сказал: "Я вам признателен." "Не за что." Потом Йошида встал. Коннор встал. Я тоже встал. Мы все перекланялись и обменялись рукопожатиями. "Если я смогу оказать вам помощь, пожалуйста, не раздумывайте и снова свяжитесь со мной." "Благодарю вас", ответил Коннор. Йошида довел нас до двери офиса. Мы снова поклонились и он открыл дверь. Снаружи стоял бодрый американец лет сорока. Я сразу узнал его -- блондин, который прошлой ночью был в машине с сенатором Роу. Человек, который не представился. "О, Ричмонд-сан", сказал Йошида. "Очень кстати, что вы здесь. Эти джентльмены только что интересовались МайкроКон байшу." Он повернулся к нам: "Наверное, вы захотите поговорить с мистером Ричмондом. Его английский гораздо лучше моего. Он может рассказать вам гораздо больше подробностей." x x x "Боб Ричмонд, компания Майерс, Лоусон и Ричмонд." Рукопожатие было крепким. Он был загорелым и выглядел так, словно много играл в теннис. Он радостно улыбнулся: "Мир тесен, не так ли?" Коннор и я представились. Я спросил: "Сенатор Роу добрался нормально?" "О, да", сказал Ричмонд. "Благодарю вас за помощь." Он улыбнулся. "Страшно представить, как он чувствовал себя утром. Но предполагаю, что это не впервые." Он покачивался вперед-назад на пятках, словно игрок на корте, ожидающий подачу, и казался слегка встревоженным. "Должен признаться, что совсем не ожидал вас здесь увидеть. Есть что-то такое, о чем мне необходимо знать? На переговорах о МайкроКон я представляю фирму Акаи." "Нет", мягко ответил Коннор. "Мы просто интересовались общей подоплекой." "Ваш интерес связан с тем, что произошло прошлой ночью в Накамото?" Коннор сказал: "Не совсем. Просто общая обстановка." "Если хотите, мы можем поговорить в конференц-зале." "К несчастью", сказал Коннор, "мы опаздываем на встречу. Но, может быть, мы поговорим позже." "Обязательно", сказал Ричмонд. "Был счастлив познакомиться. Я вернусь в свой офис примерно через час." Он вручил нам свою карточку. "Прекрасно", сказал Коннор. Но Ричмонд все еще не успокоился и пошел вместе с нами к лифту. "Господи Йошида -- человек старой школы", сказал он. "Уверен, что он проявил вежливость, но могу также с уверенностью сказать, что он находится в ярости из-за того, что случилось с делом МайкроКон. Его сильно поджаривают из Акаи-Токио. Все это весьма нечестно. Его действительно огорошил Вашингтон. Он получил там заверения, что продаже не будет возражений, а потом Мортон выдернул из-под него ковер." Коннор спросил: "Только в этом и дело?" "Никаких сомнений", сказал Ричмонд. "Я не знаю, в чем проблема у Джонни Мортона, но он свернул на нас прямо из левого ряда. Мы правильно оформили все бумаги. КИИСШ не регистрировал никаких возражений, пока переговоры не были завершены. Так бизнес не делается. Я просто надеюсь, что Джон, наконец, увидит свет и позволит делу пройти. Потому что в данный момент все выглядит весьма расистским." "Расистским? Вы так думаете?" "Конечно. В точности, как дело Фэрчайлд, помните его? Фудзицу в восемьдесят шестом пыталась купить Фэрчайлд Семикондактор, но конгресс блокировал продажу, сказав, что нарушается национальная безопасность. Конгресс на хотел, чтобы Фэрчайлд было продана иностранной компании. Через пару лет Фэрчайлд все таки продали французской компании, и на сей раз свистка из конгресса не последовало. Очевидно, с продажей иностранной компании было все окей -- просто не японской компании. Я бы назвал это расистской политикой -- простой и чистой." Мы подошли к лифту. "В любом случае звоните мне, я буду свободен." "Благодарю вас", сказал Коннор. Мы вошли в лифт. Двери закрылись. "Задница", сказал Коннор. ( Я ехал на север к выезду Уилшир на встречу с сенатором Мортоном. Я спросил: "Почему задница?" "До прошлого года Боб Ричмонд был ассистентом в группе Аманды Мардер торговых переговоров с Японией. Он присутствовал на всех стратегических встречах американского правительства. А год назад он перевернулся и начал работать на японцев, которые теперь платят ему по пятьсот тысяч в год плюс бонусы за улаживание сделок. И он стоит того, потому что знает все, что следует знать." "Это законно?" "Вполне. Это обычная процедура. Они все так делают. Если Ричмонд работал бы теперь на высокотехнологичную компанию, вроде МайкроКон, то он подписал бы соглашение, что не станет работать на конкурирующую компанию в течении пяти лет, чтобы он не смог торговать навынос коммерческими секретами с оппонентами. Но у нашего правительства правила полегче." "Почему же он задница?" "Чепуха о расизме", фыркнул Коннор. "Он знает правду. Ричмонд точно знает, что происходило про продаже Фэрчайлд. Это не имеет никакого отношения к расизму." "Да?" "И еще одно: Ричмонду точно известно, что самые расистские люди на земле -- это японцы." "Правда?" "Абсолютная. На самом деле, когда японские дипломаты..." В машине зазвонил телефон. Я нажал кнопку и сказал: "Лейтенант Смит." Мужской голос произнес: "Боже мой, наконец-то. Где вы шатаетесь, ребята, черт побери? Я хочу отправиться спать." Я узнал голос: Фред Хофман, начальник смены прошлой ночью. Коннор сказал: "Спасибо, что связался с нами, Фред." "Что ты хочешь узнать?" "Ну, я любопытствую", сказал Коннор, "что там со звонком от Накамото прошлой ночью?" "Любопытно не только тебе, но и всем остальным в городе", сказал Хофман. "В мою задницу вцепилось полдепартамента. Джим Олсон практически разлегся на моем столе и листает бумаги. Наплевав на всю обычную текучку." "Ты бы просто пересказал, что происходило..." "Хорошо. Во-первых, я получил транзит от метрополиса. Первоначальный звонок попал туда. Метро не поняло, что это такое, потому что у звонившего был азиатский акцент и говорил он путано. Может, был под наркотиками. Все толковал о "проблемах с расположением тела". Они не соображали, о чем он говорит. Во всяком случае, около восьми тридцати я выслал черно-белую. Потом, когда они подтвердили смертный случай, я назначил Тома Грэма и Родди Мерино, за что потом получил кучу дерьма." "У-гу." "Какого черта, они просто были следующие в расписании. Ты же знаешь, нам предписано придерживаться строгой ротации при назначении детективов, для избежания появления особых отношений. Такова политики и я просто ей следовал." "У-гу." "Ну, вот. Потом Грэм звонит в девять часов и рапортует, что на сцене трудности и есть запрос на связного Специальной Службы. И опять, я просто сверился со списком. От СС на дежурстве был Пит Смит. Поэтому я дал Грэму его домашний номер, и догадываюсь, что он тебе позвонил, Пит." "Да", ответил я, "он позвонил." "Олл райт", сказал Коннор. "Что произошло потом?" "Через пару минут после звонка Грэма, наверное в девять ноль пять, я получил звонок от кого-то с акцентом. Можно сказать, что акцент был похож на азиатский, но я не могу утверждать наверняка. И этот тип сказал, что от имени Накамото он просит, чтобы на дело был назначен капитан Коннор." "Звонивший не назвался?" "Конечно, назвался. Я попросил его назваться и записал имя. Конги Ниши." "И он был от Накамото?" "Так он сказал", сказал Хофман. "Я просто сидел здесь и отвечал на звонки, это все, что я знаю, черт возьми. Я хочу сказать, что сегодня утром Накамото заявила формальный протест, что Коннор был назначен на дело; они говорят, что никто по имени Конги Ниши у них не работает. Они заявляют, что это все фабрикация. Но я тебе говорю, кто-то позвонил мне. Я это не придумал." "Я убежден, что не придумал", сказал Коннор. "Ты говоришь, что у звонившего был акцент?" "Ага. Его английский был весьма хорош, понимаешь, почти класс, но был явственный акцент. Я только подумал, забавно, что он, похоже, знает такую прорву всего о тебе." "Да?" "Ага. Во-первых, он спросил у меня, знаю ли я твой номер, или он должен дать его. Я сказал, что знаю номер. Я подумал, что не нуждаюсь, чтобы какие-то японцы говорили мне телефонные номера людей из полиции. Тогда он сказал, веришь ли, что капитан Коннор не всегда отвечает на звонок. Для надежности пошлите кого-нибудь подвести его." "Интересно", сказал Коннор. "Тогда я позвонил Питу Смиту и попросил завернуть и подобрать тебя. И это все, что я знаю. То есть, все это в контексте какой-то политической проблемы, которая имеется у Накамото. Я знаю, что Грэм был недоволен. Я понимаю, что и другие люди тоже были недовольны. Но все знают, что у Коннора особые связи с общиной, поэтому я согласился. А теперь все дерьмо упало на меня. И крепко меня трахнуло." "Расскажи мне о дерьме", сказал Коннор. "Началось, наверное, в одиннадцать прошлой ночью, когда шеф позвонил мне по поводу Грэма. Почему я назначил Грэма. Я сказал ему почему. Но он продолжал злиться. Потом как раз под конец моей вахты, наверное в пять утра, возникла проблема, как вмешался Коннор. Как это случилось, почему это случилось. А потом была заметка в "Таймс" и все штучки о расизме в полиции. Я не знаю, как здесь повернется. И продолжаю объяснять, что делал обычные вещи. По правилам. Никто на это не покупается. Но это правда." "Уверен, что так", сказал Коннор. "Еще одна вещь, Фред. Ты слышал оригинальный звонок в метрополис?" "Черт побери, да. Я слышал его примерно час назад. А что?" "Голос звонившего был похож на Ниши?" Хофман засмеялся. "Боже. Кто знает, капитан. Наверное. Ты спрашиваешь, похож ли один азиатский голос на другой азиатский голос, который я слышал раньше. Честно, я не знаю. Первоначальный голос звучал весьма путано. Может, в шоке. Может на наркотиках. Я не уверен. Я только знаю, кем бы ни был господин Ниши на самом деле, он знает о тебе чертовски много." "Что ж, это было очень полезно. Иди отдыхать." Ко поблагодарил его и положил трубку. Я съехал со фривея и направился к Уилширу на встречу с сенатором Мортоном. ( "Окей, сенатор, теперь посмотрите сюда, пожалуйста... еще чуть-чуть... вот так, это очень сильно, очень мужественно, мне это страшно нравится. Да, отпадно хорошо. Теперь мне нужны три минуты, пожалуйста." Директор, затянутый в летнюю куртку, в бейсбольной шапочке, спустился с камеры и залаял приказы с британским акцентом. "Джерри, поставь здесь экран, солнце слишком яркое. И можем мы сделать что-нибудь с его глазами? Надо чуть наполнить глаза, пожалуйста. Элен? Ты видишь сияние на его правом плече? Ослабь его , милая. Расслабь воротничок. Микрофон виден на галстуке. И я не вижу седины в его волосах. Усиль ее. Мы упускаем самый красивый свет." Коннор и я стояли с привлекательной помощницей по имени Дебби, которая прижала к груди свою папку и сказала со значением: "Директор -- Эдгар Линн." "Мы должны знать это имя?", спросил Коннор. "Это самый дорогой и самый удачливый рекламный директор в мире. Он -- великий артист. Эдгар сделал фантастический рекламный клип компании Эппл в 1984, и... о-о, целую массу других! Он работает и в знаменитых фильмах тоже. Эдгар просто самый лучший!" Она помолчала. "И не слишком сдвинутый, точно." Сенатор Джон Мортон терпеливо стоял напротив камеры, пока четыре человека суетились с его галстуком, пиджаком, волосами и гримом. Мортон был в костюме. Он стоял под деревом, на фоне волнистой площадки для гольфа и небоскребов Беверли-Хиллс. Для подхода к камере съемочная команда разложила для него полоску ковра. Я спросил: "А как сенатор?" Дебби кивнула: "Весьма прилично. Мне кажется, у него будет шанс." Коннор спросил: "Имеете в виду -- на президентство?" "Ага. Особенно, если Эдгар применит свою магию. Я хочу сказать, что если посмотреть правде в глаза, то сенатор Мортон не совсем Мел Гибсон, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? У него большой нос, он слегка лысоват, а эти веснушки -- целая проблема, потому что слишком заметны на фотографиях и отвлекают от его глаз. А именно глаза - главное у кандидата." "Глаза?", спросил Коннор. "О, да. Людей выбирают за их глаза." Она пожала плечами, словно говорила общеизвестные вещи. "Но если сенатор доверится рукам Эдгара... Эдгар -- великий артист. Он сможет это сделать." Эдгар Линн прошел мимо нас к толпящимся операторам. "Боже, уберите же мешки у него под глазами", сказал Линн. "И займитесь подбородком. Оформите крепкий подбородок." "Окей", сказал оператор. Помощница извинилась и отошла, а мы ждали и наблюдали. Сенатора Мортона все еще окружали гримеры и гардеробщики. "Мистер Коннор? Мистер Смит?" Я обернулся. Позади нас стоял молодой человек в голубом костюме в полосочку. Он напоминал типичного сенаторского помощника: весь приглаженный, внимательный, вежливый. "Меня зовут Боб Вудсон, я из офиса сенатора. Благодарю, что вы пришли." "Пожалуйста", ответил Коннор. "Знаю, что сенатор сильно желает поговорить с вами", сказал Вудсон. "Извините, кажется, что мы немного запаздываем. Предполагалось, что мы закончим к часу." Он посмотрел на часы. "Кажется, осталось совсем немного. Но я знаю, что сенатору очень хотелось с вами поговорить." Коннор спросил: "Вы знаете, о чем?" Кто-то прокричал: "Просмотр! Просмотр на звук и камеру, пожалуйста!" Кучка вокруг сенатора рассыпалась и Вудсон перевел свое внимание на камеру. Эдгар Линн снова смотрел сквозь свои линзы. "Все еще недостаточно седины. Элен, надо добавить ему седины. Сейчас не читается." Вудсон сказал: "Надеюсь, она не слишком его состарит." Дебби-помощница сказала: "Это только для съемок. Элен чуть-чуть добавит седины на виски. Это сделает его более представительным." "Я не хочу, чтобы его сильно старило. Он иногда кажется старым, особенно когда устает." "Не беспокойтесь", сказала помощница. "Теперь все хорошо", сказал Линн. "Теперь достаточно. Сенатор, попробуем просмотр?" Сенатор Мортон спросил: "Откуда начать?" "Строка?" Девушка со сценарием подсказала: "Наверное, как и я,..." Мортон спросил: "Значит, мы уже закончили первую часть?" Эдгар Линн ответил: "Верно, дружок. Начинаем с вашего поворота к камере и вы даете нам очень сильный, очень прямой, мужественный взгляд и продолжаете со слов "наверное, как и я,..." Хорошо?" "Окей", сказал Мортон. "Помните: вы думаете мужественно, думаете сильно, думаете сдержанно." Мортон спросил: "А нельзя это сразу снять?" Вудсон прокомментировал: "Линн его допек." Эдгар Линн сказал: "Олл райт. Снимаем прослушивание. Начали." x x x Сенатор Мортон неторопливо пошел в сторону камеры. "Наверное, как и я", сказал он, "вы встревожены эрозией нашей национальной позиции в последние годы. Америка остается величайшей военной державой, однако наша безопасность зависит не только от нашей способности оборонять себя военной силой, но и от силы экономической. Но именно экономически Америка отстает. Насколько отстает? Что ж, при последних двух администрациях Америка из величайшей мировой нации-кредитора превратилась в величайшую мировую нацию-должника. Наши промышленность плетется в хвосте за остальным миром. Наши рабочие хуже образованы, чем рабочие других стран. Наши инвесторы гонятся за краткосрочной прибылью и калечат способность нашей промышленности планировать будущее. И как результат наши жизненные стандарты быстро понижаются. Перспективы наших детей становятся унылыми." Коннор пробормотал: "Кто-то это уже говорил..." "И в этот момент национального кризиса", продолжал Мортон, "у многих американцев есть и другая тревога. Пока наша экономическая мощь слабеет, мы становимся уязвимыми для нового вида вторжения противника. Многие американцы страшатся, что мы можем оказаться экономической колонией Японии или Европы. Особенно Японии. Многие американцы чувствуют, что японцы прибирают к рукам нашу промышленность, наши земли и даже наши города." Он жестом показал на лужайку для гольфа с небоскребами на заднем плане. "И многие страшатся, что, поступая так, Япония уже теперь имеет силу оформлять и определять будущее Америки." Стоя под деревом, Мортон сделал паузу. Он делал вид, что размышляет. "Насколько обоснованы эти страхи за американское будущее? Насколько мы должны беспокоится? Есть некоторые, которые будут говорить вам, что иностранные инвестиции являются благословением, что они помогают нашей стране. У других противоположная точка зрения, они чувствуют, что мы продаем наши права первородства. Какой взгляд верен? Что должно быть ... что есть... о, твою мать! Какая следующая строчка?" "Стоп, стоп", воззвал Эдгар Линн. "Всем пять минут. Мне надо вычислить несколько вещей, а потом снимем по-настоящему. Очень хорошо, сенатор, мне понравилось." Сценарная девушка сказала: "Должны ли мы верить в будущее Америки, сенатор." Он повторил: "Должны ли мы верить в будущее..." Он покачал головой. "Не удивительно, что я не могу ее вспомнить. Давайте изменим эту строку, Марджи. Давайте изменим эту строку, пожалуйста. Не беспокойтесь, принесите мне сценарий. Я изменю ее сам." И толпа гримеров и гардеробщиков снова поспешила к нему, трогая его и сдувая с него пылинки. Вудсон сказал: "Подождите здесь, я попробую получить его для вас на несколько минут." x x x Мы стояли рядом с жужжащим трейлером с подходящими и уходящими силовыми кабелями. Как только Мортон подошел к нам, подбежали два помощника, размахивая толстыми книгами компьютерных распечаток. "Джон, взгляните-ка на это." "Джон, рассмотрите вот это." Мортон спросил: "Что это?" "Джон, это последние Гэллап и Филдинг." "Джон, это перекрестный анализ избирателей по возрастам." "И?" "Хуже всего, Джон, что президент прав." "Не надо говорить мне такое. На выборах я выступаю против президента." "Но, Джон, он прав по поводу К-слова. Нельзя произносить К-слово в телевизионном клипе." "Я не могу произнести слово консерватизм?" "Нет, Джон, его нельзя говорить." "Это смерть, Джон." "Цифры это подтверждают." "Хотите пробежаться по цифрам, Джон?" "Нет", сказал Мортон. Он взглянул на Коннора и меня. "Сейчас я буду говорить с вами", сказал он с улыбкой. "Все же взгляните сюда, Джон." "Все весьма ясно, Джон. Консерватизм символизирует ухудшение уровня жизни. А люди уже испытывают ухудшение уровня жизни и не хотят этого больше." "Но это же неверное понимание", сказал Мортон. "Все совершенно не так." "Джон, но избиратели думают именно так." "Но в этом они не правы." "Джон, вы хотите научить избирателей думать?" "Да, я хочу научить избирателей думать. Консерватизм -- это не синоним ухудшения уровня жизни, это синоним большего богатства, большей мощи и свободы. Идея не в том, чтобы все сократить. Идея в том, чтобы все, что делается сейчас -- отапливать дом, водить машину -- делать, тратя меньше нефти и бензина. В наших домах надо поставить более эффективные нагреватели, на наших улицах должны ездить более эффективные машины. Сделаем воздух более чистым, более здоровым. Все это можно сделать. Это уже сделали другие страны. Это сделала Япония." "Джон, пожалуйста." "Только не Япония." "За последние двадцать лет", сказал Мортон, "Япония сократила стоимость энергии в конечных продуктах на шестьдесят процентов. Америка не сделала ничего. Япония теперь может делать товары дешевле наших, потому что Япония продолжает инвестировать в энергосберегающие технологии. Консерватизм -- это конкуренция. А мы не становимся конкурентоспособнее..." "Прекрасно, Джон. Консерватизм и статистика. Настоящая скучища." "Всем же наплевать, Джон." "Американскому народу - нет", сказал Мортон. "Джон, им наплевать абсолютно." "Они не хотят слушать, Джон. Смотрите, вот здесь возрастная регрессия. А вот отдельно у тех, кому за пятьдесят пять, то есть в наиболее солидном блоке избирателей, и по этому вопросу они прямо стоят на ушах. Они не хотят никаких сокращений. Никакого консерватизма. Старики Америки этого не хотят." "Но у стариков есть дети и внуки. Они должны заботиться о будущем." "Старикам на это начихать, Джон. Вот здесь все черным по белому. Они считают, что дети должны позаботиться о них, и они правы. Поэтому они не заботятся о своих детях. Все очень просто." "Но, все-таки, дети..." "Дети не голосуют, Джон." "Пожалуйста, Джон, прислушайся к нам." "Не надо консерватизма, Джон. Конкуренция -- да. Взгляд в будущее -- да. Смотреть в лицо нашим проблемам -- да. Новый дух -- да. Но только не консерватизм. Просто посмотрите на цифры и не делайте этого." "Пожалуйста." Мортон сказал: "Ребята, я над этим подумаю." Оба помощника, похоже, поняли, что большего они не добьются, и с треском захлопнули свои распечатки. "Хочешь, мы пришлем Марджи, чтобы переписала?" "Нет, я сам подумаю." "Может, Марджи просто начерно напишет несколько строк?" "Нет." "Окей, Джон, окей." "Знаете", сказал Мортон, глядя им в спину, "в один прекрасный день американский политик захочет сделать то, что считает правильным он, а не то, что говорят ему опросы, и это покажется революцией." Оба помощника разом обернулись. "Джон, не заводись, ты просто устал." "Очень долгий перелет, мы понимаем." "Джон, верь нам, у нас все цифры в руках. С девяносто пяти процентным доверительным интервалом мы предсказываем, что именно это чувствуют люди." "Я сам чертовски хорошо знаю, что они чувствуют -- они чувствуют полное расстройство. И я знаю почему. Потому что пятнадцать лет подряд у них не было никакого лидерства." "Джон, давай не будем снова спорить. Сейчас -- двадцатый век. Лидерство -- это способность говорить людям то, что они хотят услышать." И они ушли. К сенатору немедленно подошел Вудсон с портативным телефоном. Он что-то начал говорить, но Мортон отмахнулся: "Не сейчас, Боб." "Сенатор, мне кажется, на этот звонок надо ответить..." "Не сейчас." Вудсон удалился. Мортон взглянул на часы. "Вы -- мистер Коннор и мистер Смит?" "Да", ответил Коннор. "Походим немного", сказал Мортон и пошел прочь от команды киношников в сторону холмов, нависших над площадкой для гольфа. Была пятница и народу играло мало. Мы остановились примерно в пятидесяти метрах от группы. "Я попросил вас прийти", сказал Мортон, "потому что узнал, что вы назначены на дело Накамото." Я хотел было возразить, что это не совсем так, что на дело назначен Грэм, но Коннор меня опередил: "Да, это так." "У меня несколько вопросов по поводу дела. Мне сообщили, что оно уже завершено?" "Похоже, что так." "Значит, ваше расследование закончено?" "Практически, да", сказал Коннор. "Расследование завершено." Мортон кивнул. "Мне сказали, что вы хорошо знакомы с японской общиной, это правда? Один из вас даже жил в Японии?" Коннор слегка поклонился. "Вы тот, кто сегодня играл в гольф с Ханада и Асака?", спросил Мортон. "Вы хорошо информированы." "Сегодня утром я говорил с господином Ханада. В прошлом мы имели контакты по другим вопросам." Мортон резко повернулся и сказал: "Мой вопрос таков: связано ли дело Накамото с МайкроКон?" "Что вы имеете в виду?", спросил Коннор. "Продажа МайкроКон японцам предстала перед сенатским финансовым комитетом, где я председатель. Мы запросили рекомендаций по сути дела у комитета по науке и технологии, который фактически должен подтвердить продажу. Как вы знаете, дело это противоречиво. В прошлом я был на стороне противников продажи -- по множеству причин. Вы знакомы со всем этим?" "Да", сказал Коннор. "Я все еще сомневаюсь по этому поводу", сказал Мортон. "Передовая технология МайкроКон была развита на деньги американского налогоплательщика. Я оскорблен, что наши налогоплательщики должны платить за исследования, которые продадут японцам, а они воспользуются ими, чтобы конкурировать с нашими же собственными компаниями. У меня сильное ощущение, что мы должна защищать американские достижения в области высоких технологий. Я чувствую, что мы должны защищать наши интеллектуальные ресурсы. Я убежден, что мы должны ограничивать иностранные инвестиции в наши корпорации и наши университеты. Но мне кажется, в этом я одинок. Я не нахожу поддержки ни в сенате, ни в промышленности. Торговля тоже не хочет помогать мне. Торговые представители тревожатся, что я затрудню переговоры по рису. Рису. Даже Пентагон против меня. И, так как Накамото является дочерней компанией Акаи Керамикс, я просто хочу знать, имеют ли события прошлой ночи какую-нибудь связь с предполагаемой продажей?" Он сделал паузу и пристально смотрел на нас. Словно ожидал, что мы должны чего-то знать. Коннор сказал: "Я не убежден ни в каких связях." "Сделала ли Накамото что-нибудь нечестное или неправильное, чтобы обеспечить продажу?" "Насколько мне известно, нет." "И ваше расследование формально завершено?" "Да." "Я просто хочу ясности. Потому что если я откажусь противостоять этой продаже, я не хочу обнаружить, что засунул руку в коробку со змеями. Могут сказать, что прием у Накамото был попыткой преодолеть оппозицию продаже. Изменение моей позиции может поэтому вызвать беспокойство. Знаете, за подобные штуки можно вылететь из сената." Коннор спросил: "Вы отступили от своей оппозиции продаже?" Через лужайку помощник прокричал: "Сенатор? Все готово, сэр." Мортон пожал плечами: "Что ж, в этом деле я выбивался из общего ряда. С моей позицией по МайкроКон никто не соглашался. Лично мне кажется, что это очередное дело Фэрчайлд. Но если эту битву нельзя выиграть, сказал я себе, тогда не стоит и драться. Впереди еще множество других битв." Он приосанился, разглаживая костюм. "Сенатор? Вы готовы, сэр?" И добавил: "Они озабочены светом..." "Они озабочены светом", повторил Мортон, качая головой. "Мы не хотим вас задерживать", сказал Коннор. "В любом случае", сказал Мортон, "мне нужна ваша информация. Я понял так, что вы утверждаете, что прошлая ночь не имеет отношения к МайкроКон. Вовлеченные люди ничего общего с этим не имеют. Мне не хотелось бы в следующем месяце прочитать, что кто-то работал за сценой, пытаясь обеспечить или заблокировать продажу. Ничего похожего?" "Насколько мне известно, нет", сказал Коннор. "Джентльмены, благодарю, что вы пришли", сказал Мортон. Он пожал нам руки и пошел прочь. Потом вернулся. "Я ценю ваш конфиденциальный подход к этим вопросам. Потому что, как вы понимаете, нам надо быть осторожным. Мы воюем с Японией." Он криво улыбнулся: "Болтовня топит корабли." "Да", сказал Коннор, "вспоминается Пирл-Харбор." "Бог ты мой, и это тоже." Он покачал головой и заговорщически понизил голос. "Знаете, у меня есть коллеги, которые говорят, что придется бросить еще одну бомбу. Они думают, что все идет к этому." Он улыбнулся. "Но я так не чувствую. Обычно." Продолжая улыбаться, он направился к команде киношников. Пока он шел, вокруг собирались люди: сначала женщина с исправленным сценарием, потом подошел гардеробщик, потом акустик, прикрепивший микрофон и приладивший батарею к поясу, потом гримерша, и в конце концов сенатор совсем исчез из вида за толпой людей, неуклюже топчущихся на лужайке. ( Я сказал: "Он мне понравился." Я возвращался в Голливуд. Здания тонули в смоге. "Почему он не должен тебе нравиться?", спросил Коннор. "Он политик. Нравиться -- его работа." "Тогда он подходит для своей работы." "Мне кажется, очень подходит." Мы ехали, Коннор молча смотрел в стекло. Я чувствовал, что его что-то тревожит. Я спросил: "Вам понравилось, что он говорил в клипе: сильно походит на то, что вы сами говорите." "Да, походит." "Тогда, в чем же дело?" "Ни в чем", ответил Коннор. "Просто я обдумываю, что же он сказал на самом деле." "Он упомянул Фэрчайлд." "Да", сказал Коннор, "сенатор очень хорошо знает настоящую историю с Фэрчайлд." Я хотел спросить, в чем было дело, но он и сам уже начал рассказывать. "Слышал когда-нибудь о Сеймуре Крее? Много лет подряд он был лучшим в мире изобретателем суперкомпьютеров. Компания "Крей Рисерч" делала самые быстрые компьютеры в мире. Японцы попытались его догнать, но просто не смогли. Он был слишком талантлив. Однако, к середине восьмидесятых демпинг японских чипов выдавил из бизнеса большинство домашних поставщиков Крея. Поэтому, Крею пришлось заказывать свои специальные чипы у японских производителей. Никто в Америке их больше не делал. А у его японских поставщиков начались загадочные задержки. Как-то раз, чтобы доставить заказанные им чипы, у них заняло год, и именно в это время его японские конкуренты делали громадные шаги вперед. Возникли вопросы, не украли ли они его новую технологию. Крей был в ярости. Он понял, что его попросту трахают. Он решил, что переориентируется на американского производителя чипов и выбрал "Фэрчайлд Семикондактор", хотя эта компания была финансово слабой и ей было далеко до лучшей. Но Крей больше не доверял японцам. Ему пришлось иметь дело с Фэрчайлд. Итак, Фэрчайлд делает ему следующее поколение заказных чипов -- и вдруг он узнает, что Фэрчайлд должна быть продана Фуджицу, его основному конкуренту. Именно эта тревога о последствиях для национальной безопасности и заставила конгресс заблокировать продажу." "А потом?" "Ну, отмена продажи не решила финансовых проблем Фэрчайлд. Компания продолжала находиться в беде. И в конце концов была продана. Прошел слух, что ее продают французской компании Булл, которая не конкурировала в области суперкомпьютеров. Но в конечном счете Фэрчайлд купила американская компания." "И МайкроКон это другая Фэрчайлд?" "Да, в том смысле, что МайкроКон даст японцам монополию на жизненно важные машины для производства чипов. А как только они заимеют монополию, они перестанут давать эти машины американским компаниям. Но сейчас я думаю..." Здесь зазвонил телефон. Это была Лорен, моя бывшая жена. x x x "Питер?" Я ответил: "Хелло, Лорен." "Питер, я звоню проинформировать тебя, что сегодня хочу забрать Мишель пораньше." Голос звучал напряженно и как-то формально. "В самом деле? Я думал, ты ее вообще не заберешь." "Я так не говорила, Питер", быстро ответила она. "Конечно, я ее заберу." Я сказал: "Окей, прекрасно. Кстати, кто такой Рик?" Возникла пауза. "Это ниже тебя, Питер." "Почему?", спросил я. "Мне просто любопытно. Мишель сказала о нем сегодня утром. Сказала, что у него черный Мерседес. Он твой новый бойфренд?" "Питер, мне не кажется, что он на том же уровне, что и ты." Я спросил: "На том же уровне чего?" "Давай не играть в игрушки", сказала она. "И без того все достаточно трудно. Я звоню сказать тебе, что хочу забрать Мишель пораньше, потому что повезу ее к врачу." "Зачем? Простуда прошла." "Я повезу ее на освидетельствование, Питер." "Зачем?" "На освидетельствование." "Да-да, я слышу", сказал я, "но..." "Ее осмотрит врач Роберт Страусс. Мне сказали, что он эксперт. Я спросила в офисе, кто самый лучший. Я не знаю, как оно повернется, Питер, но хочу, чтобы ты знал, что я встревожена, особенно в свете твоей истории." "Лорен, о чем ты толкуешь?" "Я говорю о насилии над детьми", сказала она. "Я говорю о сексуальных домогательствах." "Что?" "На данной стадии без этого не обойтись. Ты знаешь, что в прошлом тебя в этом уже обвиняли." Я почувствовал, как накатывает отвращение. Как бы не складывались отношения, всегда есть некие остатки обиды, некие карманы горечи и гнева -- но также и масса частностей, которые знаешь о другом человеке, но никогда не используешь против него. Если, конечно, так решил. Лорен решила иначе. "Лорен, ты же знаешь, что обвинения в насилии были отвергнуты. Ты же все об этом знаешь. Мы в то время были женаты." "Я знаю только то, что ты мне рассказывал." Теперь ее голос звучал словно издалека, поучающе и слегка саркастически. Ее прокурорский голос. "Лорен, ради бога, это же смешно. Что происходит?" "Это не смешно. На мне лежит ответственность матери." "Ради бога, но прежде ты никогда особенно не тревожилась о своей материнской ответственности. И вдруг сейчас..." "Верно, у меня весьма требовательная карьера", сказала она ледяным тоном, "но никогда не ставилось под вопрос, что на первом плане у меня дочь. И я глубоко, глубоко сожалею, если мое прошлое поведение каким-либо образом способствовало нынешним неприятным обстоятельствам." У меня было ощущение, что она говорит не со мной. Она репетировала. Пробовала выражения, чтобы посмотреть, как они будут звучать перед судьей. "Очевидно, Питер, если насилия над детьми имели место, то Мишель не может продолжать жить с тобой. Или даже с тобой видеться." Я почувствовал боль в груди. Невыносимую боль. "О чем ты говоришь? Кто сказал тебе, что насилия над детьми имели место?" "Питер, мне кажется, что в настоящее время мне не стоит это комментировать." "Это был Вильхельм? Кто позвонил тебе, Лорен?" "Питер, не смысла входить в подробности. Я официально ставлю тебя в известность, что приеду забрать Мишель в четыре часа. Я хочу, чтобы к четырем она была готова ехать." "Лорен..." "Моя секретарша, мисс Уилсон, прослушивает линию и стенографирует наш разговор. Я даю тебе формальное оповещение о своем намерении забрать дочь и отвезти ее на медицинское освидетельствование. У тебя есть какие-нибудь вопросы по поводу моего решения?" "Нет." "Тогда в четыре часа. Благодарю за сотрудничество. И позволь одно личное замечание, Питер. Я глубоко сожалею, что дошло до такого." И она положила трубку. x x x Я был вовлечен в дело о насилии над детьми, когда работал детективом. Я знал, как это бывает. На самом-то деле по физическому осмотру обычно ничего не определишь. Он всегда сомнителен. А если ребенка опрашивает психолог, который молотит ее вопросами, ребенок обычно соглашается и выдает ответы, которые нравятся психологу. Нормальная процедура требует, чтобы психолог записывал разговор на видеоленту для доказательства, что опрос не был наводящим. Но когда дело доходит до судьи, ситуация почти всегда остается неясной. И судья, поэтому, обычно решает консервативно. А это означает, что если существует возможность насилия, то надо забрать ребенка у обвиняемого родителя. Или по меньшей мере не позволять посещений без наблюдения. И визитов с ночевкой. И даже... "Достаточно", сказал Коннор, сидя рядом в машине. "Вернись обратно." "Извините", сказал я, "я расстроился." "Вижу. И теперь: что ты мне тогда не рассказал?" "О чем?" "Об обвинениях в насилии." "Нечего рассказывать. Ничего не было." "Кохай", тихо сказал он, "я не смогу тебе помочь, если ты мне не расскажешь." "Дело не имело отношения к сексуальным домогательствам", сказал я. "Здесь совсем другое. Дело в деньгах." Коннор ничего не сказал. Он просто ждал. И смотрел на меня. "А, черт", сказал я. И начал рассказывать. x x x В жизни случаются моменты, когда кажется, что понимаешь, что делаешь, а на самом-то деле нет. Потом уже оглядываешься и видишь, что действовал совсем неправильно. То есть, вляпался во что-нибудь и был совершенно не прав. Но в то время, ты думал, что все прекрасно. Когда это со мной случилось, я был влюблен. Лорен была тогда одной из тех девушек-патрицианок, худощавой, грациозной и понимающей. Казалось, что она выросла на породистой лошади. Она была моложе меня и чертовски красивой. Я всегда знал, что между нами не сложится, но все равно пытался, чтобы сложилось. Мы поженились, стали жить вместе и она сразу начала выражать недовольство. Ей не нравилась моя квартира, место, где она расположена, сколько денег у нас имеется. Все такое. Она начала полнеть и не могла остановиться. Она держала крекеры в машине, крекеры под кроватью, крекеры везде и всюду. Она выглядела такой жалкой и несчастной, что я пробовал делать ей приятные мелочи. Покупать всякую всячину. Готовить еду. Делать мелкую домашнюю работу. Вообще говоря, я так не делаю, но я был влюблен. Понемногу у меня образовалась привычка ее баловать. Я пытался ее умилостивить. А она постоянно на меня давила. Больше того, больше этого. Больше денег. Больше и больше. У нас также была еще одна особая проблема. Ее медицинская страховка в офисе окружного прокурора, как и моя, не включала беременность. После женитьбы нам не хватало повременной оплаты, чтобы возместить расходы на ребенка. Стоимость доходила до восьми тысяч долларов, а мы с этим даже не были вровень. Ни у кого у нас денег не было. Отец Лорен был врачом в Вирджинии, но она не хотела просить у него денег, потому что он с самого начала был против ее замужества. У моей семьи вообще не было никаких денег. Вот так. Денег не было совсем. Она работала на окружного прокурора. Я работал на департамент полиции. У нее была куча долгов на MasterCard и машина, купленная на деньги также взятые в долг. Нам следовало найти восемь тысяч долларов. Она просто висели над нашими головами. Мы думали, что как-то все само собой утрясется. Она в основном помалкивала, то есть со всем этим должен был справляться я. И тут как-то вечером в августе пришел вызов на случай семейного насилия в Ладера-Хейтс. Латиноамериканская пара -- напились и весьма крепко подрались: у нее разбита губа, у него фонарь под глазом, ребенок орал в соседней комнате, но очень скоро мы их успокоили, увидели, что никто серьезно не пострадал и собрались уходить. А жена увидела, что мы уходим и начала вопить, что муж дурит с дочерью, физически обижает дочку. Когда муж такое услышал, то выглядел весьма глупо, и я решил, что все это чепуха, жена просто хочет чем-нибудь достать его. Но жена настаивала, чтобы мы проверили девочку, поэтому я и пошел в детскую комнату, а ребенку было всего месяцев девять и он покраснел от рева. Я откинул одеяло, чтобы проверить на синяки, и вдруг увидел белый кирпич, весом в кило. Под одеялом у ребенка. Вот так. Я не знал, та ли здесь ситуация, когда они женаты, и она, поэтому, не может свидетельствовать против мужа, и есть ли здесь вообще подсудный случай, законен ли обыск, и так далее. Если бы он заполучил хотя бы наполовину толкового адвоката, он смог бы отмазаться, ноу проблем. Поэтому я вышел из детской и попросил этого типа войти. Я понимал, что ничего не смогу сделать. Я подумал только, что если девочка ухитрится затолкать этот кирпич в рот и пожевать, это ее убьет. Я хотел просто поговорить с ним об этом. Я решил, что слегка его потрахаю. Напугаю немного. И вот мы с ним в детской, жена все еще в гостиной с моим напарником, и вдруг этот тип вытаскивает конверт в два сантиметра толщиной. Он его открыл и я увидел стодолларовые бумажки. Дюйм толщины стодолларовых банкнот. А он говорит: "Благодарю за помощь, офицер." Должно быть, в этом конверте было тысяч десять. Может, и больше, я не знаю. Тип вытащил конверт и глядит на меня, ждет, что я возьму. Я сказал что-то малоубедительное о том, как опасно прятать дурь в детской кроватке. И типчик сразу вытащил кирпич, бросил его на пол и ногой запихнул под кровать. Потом говорит: "Вы правы. Благодарю вас, офицер. Ужас, что если случится с моей дочерью." И протягивает конверт. Вот так. Сплошная суматоха. Снаружи жена вопит на моего партнера. Здесь с нами вопит ребенок. Тип протягивает конверт, улыбается и кивает. Вроде как, давай, бери, они твои. И я подумал... не знаю, что подумал... Я только помню, что я уже в гостиной и говорю, что с ребенком все в порядке, и теперь женщина начинает пьяно вопить, что это я насиловал ее ребенка -- теперь уже я, а не муж -- и что я в заговоре с мужем, и что мы оба поганцы. Мой партнер понял, что она в дымину пьяная, и мы ушли. И это все. Партнер говорит: "Ты побыл немного в той комнате", а я отвечаю: "Я проверял ребенка." И это все. Если не считать, что на следующий день она явилась и сделала формальное обвинение, что я насиловал ее ребенка. Она была с перепою, у нее уже были приводы, но даже так обвинение слишком серьезное и она пошло по инстанциям вплоть до предварительного слушания, где и было отброшено, как совершенно необоснованное. Вот и все. Все, что случилось. Вся история. x x x "А деньги?", спросил Коннор. "На уик-энд я поехал в Вегас. И крупно выиграл. В тот год я заплатил тринадцать тысяч налога на дополнительный доход." "Чья была идея?" "Лорен. Она подсказала, как все уладить." "Так она знала, что произошло?" "Конечно." "А расследование в департаменте? Совет по предварительному расследованию составил рапорт?" "Не думаю, что зашло так далеко. Они просто все выслушали устно и все отмели. Вероятно, есть запись в журнале, но настоящего рапорта нет." "Олл райт", сказал Коннор. "А теперь расскажи все остальное." x x x И я рассказал ему о Кене Шубике, о "Таймс" и о Крысе. Коннор, нахмурившись, молча слушал. Пока я говорил, он начал посасывать воздух сквозь зубы, что у японцев является выражением несогласия. "Кохай", сказала он, когда я закончил, "ты сделал мою жизнь чрезвычайно трудной. И, конечно, ты заставил меня выглядеть глупее, чем я есть. Почему ты не рассказал мне этого раньше?" "Потому что это не имело отношения к вам." "Кохай", он все кивал головой, "кохай..." Я снова подумал о дочери. О возможности -- только возможности -- что я не смогу видеться с нею -- что я не смогу... "Слушай", сказал Коннор, "я ведь говорил тебе, что это может оказаться неприятным. Помяни мое слово. Может быть еще гораздо неприятнее. Это только начало. Может стать совсем гнусно. Мы должны действовать быстро и попытаться все закруглить." "Мне казалось, что все уже закруглено." Коннор вздохнул и покачал головой. "Нет", сказал он. "А сейчас нам надо все разрешить до того как ты встретишься с женой в четыре часа. Давай убедимся, что мы будем готовы." ( "Боже, я говорю, что все зверски закруглено", сказал Грэм. Он ходил вокруг дома Сакамуры на холмах Голливуда. Последняя команда ОМП паковала чемоданы, собираясь уходить. "Я не знаю, почему у шефа блоха в штанах", сказал Грэм. "Ребятам из ОМП пришлось сделать большую часть работы прямо здесь, не месте, потому что он в такой лихорадке. Но слава богу: все связалось прекрасно. Сакамура наш парень. Мы прошлись расческой по постели -- и волосы совпали с теми, что найдены на девушке. Мы получили сухую слюну с его зубной щетки. Она совпадает по группе крови и по генетическим маркерам со спермой внутри мертвой девушки. Совпадение с уверенностью девяносто семь процентов. То, что внутри нее -- его, и волосы на теле. Он трахнул ее, а потом ее убил. А когда мы пришли арестовать его, он запаниковал, пошел на пролом и, как результат, умер. Где Коннор?" "Снаружи", сказал я. Через окна я видел, что Коннор стоит возле гаража и говорит с полисменами в черно-белой патрульной машине. Коннор показывал вверх и вниз по улице; они отвечали на вопросы. "Что он там делает?", спросил Грэм. Я сказал, что не знаю. "Проклятие, я его не понимаю. Ты скажи ему, что ответ на его вопрос -- нет." "Какой вопрос?" "Он звонил мне час назад", сказал Грэм. "Сказал, что хочет знать, сколько пар очков для чтения мы здесь нашли. Мы проверили. Ответ таков: нет очков для чтения. Кучи солнечных очков. Несколько пар женских солнечных очков. Но это все. Я не знаю, чего он беспокоится. Странный человек, правда? Какого черта он теперь делает?" Мы смотрели, как Коннор расхаживал взад-вперед возле патрульной машины, потом снова показал вверх и вниз по улице. Один человек сидел в машине и говорил по радио. "Ты понимаешь его?", спросил Грэм. "Нет, не понимаю." "Он, наверное, пытается проследить девушек", сказал Грэм. "Боже, хотел бы я, чтобы мы получили идентификацию на эту рыжуху. Особенно сейчас, когда так обернулось. Она, должно быть, тоже трахалась с ним. Мы могли бы получить немного спермы от нее и добиться точного совпадения по всем факторам. А я выгляжу как лошадиная задница, позволив девушкам смыться. Но, черт побери, кто же знал, что дело так обернется. Все случилось так быстро. Голые девушки здесь скачут. Парень слегка смутился. Это естественно. Черт, они хорошо выглядели, не правда?" Я ответил, что правда. "И ничего не осталось от Сакамуры", сказал Грэм. "Я час назад толковал с парнями из дорожной службы. Они в даунтауне, вырезают труп из машины, но предполагаю, что он обгорел до неузнаваемости." Он мрачно уставился в окно. "Знаешь что? Мы сделали все, что могли, с этим гребанным делом", сказал он. "и мне кажется, мы работали весьма хорошо. Мы взяли правильного типа. Мы сделали это быстро, без суматохи и нытья. Но сейчас я слышу только вой об обиде японцев. Перемать. Невозможно победить." "У-гу", сказал я. "И, боже, как они теперь давят", сказал Грэм. "Мне жарят задницу ужасно. Шеф звонит мне и хочет, чтобы я закруглился. Какой-то репортер из "Таймс" допрашивает меня, разворошив какое-то старое дерьмо о спорном случае применения силы с одним латиноамериканцем аж в 1978 году. Ничего себе. Но этот репортер, он пытается показать, что я всегда был расистом. А в чем подоплека его стараний? Что прошлая ночь была "расистским" инцидентом. Поэтому я теперь пример расизма, снова поднимающего свою гнусную голову. Говорю тебе. Японцы -- мастера пачкать. Мне до озверения страшно." "Знаю", сказал я. "Они тебя тоже достали?" Я кивнул. "И чем?" "Растление малолетних." "Боже мой", сказал Грэм. "А у тебя дочь." "Да." "Ты не звереешь? Это тактика изматывания и очернения, Пити-сан. Никакого отношения к действительности. Но, попробуй, объясни это репортеру." "А кто он?", спросил я. "Репортер, говоривший с тобой." "Линда Дженсен, кажется так она сказала." Я кивнул. Линда Дженсен была протеже Крысы. Кто-то однажды сказал, что Линде не надо протрахивать свою дорогу наверх. Она вместо этого трахает репутации других. Она вела колонку слухов в Вашингтоне, прежде чем вышла на большую дорогу в Лос-Анджелесе. "Я не понимаю", сказал Грэм, дернув корпусом. "Лично я думаю, что дело того не стоит. Они превращают эту страну в другую Японию. Люди уже боятся говорить. Боятся, что-то сказать против них. Люди просто не хотят говорить о том, что происходит." "Правительству надо бы принять несколько законов." Грэм захохотал. "Правительство! Да они просто владеют нашим правительством. Знаешь, сколько они тратят в Вашингтоне каждый год? Четыреста миллионов гребаных долларов. Хватит, чтобы оплатить избирательную компанию всего сената Соединенных Штатов и всей палаты представителей. Куча гребаных денег. А теперь скажи-ка мне: стали бы они год за годом тратить все эти деньги, если бы они не окупались? Конечно, не стали бы. Дерьмо. Конец Америке, приятель. Эй, кажется твой босс тебя зовет." Я выглянул в окно. Коннор махал мне рукой. Я сказал: "Мне надо идти." "Удачи", сказал Грэм. "Слушай, я, наверное, возьму пару недель отпуска." "Ты? Когда?" "Сегодня, немного позже", сказал Грэм. "Шеф намекнул. Сказал, пока гребаная "Таймс" висит на моей заднице, так будет лучше. Поеду на недельку в Феникс. Возьму семью. Во всяком случае, я хочу, чтобы ты знал, что я могу слинять." "Окей, конечно", сказал я. Коннор все махал мне. Казалось, нетерпеливо. Я заторопился вниз. Когда я сбегал по ступенькам, то увидел, как подкатил черный Мерседес-седан и из него появилась знакомая фигура. Это был Крыса Вильхельм. ( Когда я сошел, Крыса достал блокнот и магнитофон. Изо рта его торчала сигарета. "Лейтенант Смит", сказал он, "Могу я поговорить с вами?" "Я очень занят", ответил я. "Давай быстрей", позвал Коннор, "теряем время." Он держал для меня дверцу открытой. Я пошел к Коннору. Крыса зашагал рядом. Возле моего лица он держал крошечный черный магнитофон. "Надеюсь, вы не станете возражать, что я записываю? После дела Малкольма нам надо быть предельно осторожными. Можете ли вы дать какой-нибудь комментарий по поводу расистских замечаний якобы сделанных вашим помощником детективом Грэмом во время расследования прошлой ночью в Накамото?" "Нет", ответил я. И продолжал идти. "Нам сообщили, что он назвал их "гребаными джепами"." "У меня нет никаких комментариев", сказал я. "Он также назвал их "коротышки нипы". Вы считаете, что такого рода разговоры допустимы для офицера на службе?" "Извините, Вилли, у меня нет комментариев." Все время, пока мы шли, он держал микрофон возле моего лица. Это раздражало. Мне хотелось отмахнуться, но я не стал этого делать. "Лейтенант Смит, мы готовим статью о вас и у нас есть вопросы по поводу дела Мартинес. Вы его помните? Это было пару лет назад." Я продолжал идти. "Сейчас я очень занят, Вилли", сказал я. "Дело Мартинес привело к обвинению в оскорблении детей, выдвинутом Сильвией Морелиа, матерью Марии Мартинес. Было внутреннее расследование. У вас имеются какие-либо комментарии?" "Нет комментариев." "Я уже поговорил с вашим тогдашним партнером Тедом Андерсеном. Есть ли у вас какой-нибудь комментарий по этому поводу?" "Извините, нет." "Значит, вы не хотите отвечать на серьезные обвинения против вас?" "Единственный, кто выдвигает такие обвинения, это вы, Вилли!" "На самом-то деле, это не совсем верно", улыбаясь, сказал он. "Мне сообщили, что офис прокурора округа уже начал расследование." Я ничего не ответил. Хотелось бы знать, правда ли это. "При таких обстоятельствах, лейтенант, не кажется ли вам, что суд совершил ошибку, доверив вам опеку вашей маленькой дочери?" Я только сказал: "Извините, у меня нет комментариев, Вилли." Я пытался говорить уверенно. Я начал потеть. Коннор сказал: "Давай-давай, нет времени." Я сел в машину. Коннор сказал Вильхельму: "Сынок, извини, но мы заняты и должны ехать." Он захлопнул дверцу. Я завел двигатель. "Поехали", сказал Коннор. Вилли сунул голову в окошко: "Считаете ли вы, что оскорбления японцев капитаном Коннором представляет собой еще один пример нехватки здравого смысла в департаменте полиции в расово-чувствительных случаях?" "Увидимся позже, Вилли." Я поднял стекло и поехал вниз с холма. "Чуть быстрее меня не побеспокоит", проворчал Коннор. "Конечно", отозвался я. И нажал на газ. В зеркало я видел, как Крыса бежит к своему Мерседесу. Я заложил поворот, шины завизжали. "Откуда этот гаденыш знает, где нас найти? Прослушивает радио?" "Мы не говорили по радио", сказал Коннор. "Ты ведь знаешь, я аккуратен с радио. Но, может быть, патрульная машина позвонила куда-нибудь, когда мы появились. Может, у нас в машине жучок. Может, он просто вычислил, что мы завернем сюда. Он подонок. И он связан с японцами. Он их агент в "Таймс". Обычно, японцы несколько более разборчивы насчет тех, кто связан с ними. Но, предполагаю, он сделает все, что они захотят. Миленькая у него машина, ха?" "Я заметил, что она не японская." "Не должно же быть так очевидно", сказал Коннор. "Он нас преследует?" "Нет. Думаю, мы от него отвязались. Куда теперь?" "УЮК. У Сандерса было достаточно времени, чтобы управиться." Мы покатили вниз по холму к фривею 101. "Кстати", сказал я, "при чем тут очки для чтения?" "Просто проверяю небольшой пунктик. Очки для чтения не найдены, правда?" "Правда. Только солнечные." "Как я и думал", сказал Коннор. "А Грэм говорит, что уезжает из города. Сегодня. Он едет в Феникс." "У-гу." Он взглянул на меня. "Ты тоже хочешь уехать из города?" "Нет", ответил я. "Окей", сказал Коннор. Я съехал с холма и по 101 поехал на юг. В старые дни доехать до УЮК заняло бы десять минут. Теперь занимает тридцать. Особенно сейчас, в середине дня. И быстро ехать больше нельзя ни в какое время вообще. Всегда сильное движение. Смог всегда густой. Я мчался сквозь туманец. "Думаешь, я поступаю глупо?", спросил я. "Думаешь, я должен схватить ребенка и тоже сбежать?" "Это один из способов все уладить." Он вздохнул. "Японцы -- мастера непрямого действия. Это их инстинктивный способ работы. Если в Японии кто-то с тобой несчастлив, тебе никогда не скажут этого в лицо. Они сообщат твоему другу, твоему помощнику, твоему боссу. И таким способом словечко дойдет. Японцы пользуются всеми этими путями непрямых коммуникаций. Вот почему они так много общаются, так много играют в гольф, ходят пить в бары караоке. Им необходимы эти дополнительные каналы коммуникации, потому что они не могут подойти и сказать, что у них на уме. Как подумаешь, то такой способ ужасно неэффективен. Громадные лишние затраты времени, энергии и денег. Но так как они не могут стоять лицом к лицу -- потому что для них конфронтация почти что смерть, они от нее потеют и паникуют -- то у них нет другого выбора. Япония -- страна бега до конца. Они никогда не остаются в середине." "Да, но..." "Поэтому такое поведение кажется американцам трусливым и малодушным, однако для японцев это просто стандартная операционная процедура. В ней нет ничего особенного. Они просто дают вам понять, что чем-то недовольны властные люди." "Дают мне понять? Чтобы дело кончилось судом о моей дочери? Мои отношения с ребенком могут разрушиться. Моя репутация может погибнуть." "Что ж, да. Это нормальное наказание. Угроза общественного позора -- это обычный способ указать на недовольство." "Ну, кажется, теперь я это понял", сказал я. "Кажется, различил гребаную картинку." "Это не личное", сказал Коннор. "Просто они действуют таким способом." "Ага, верно. Распространяют ложь." "В каком-то смысле." "Нет, не в каком-то смысле. А просто гребаную ложь." Коннор вздохнул. "Мне придется долго объяснять", сказал он, "что поведение японцев базируется на ценностях деревушки. Ты много слышал о самураях и феодализме, но глубоко внутри все японцы -- крестьяне. А если ты живешь в деревушке и не нравишься другим крестьянам, то тебя изгоняют. А это значит, что ты умрешь, потому что никакая другая деревня не примет хлопотного человека. Вот так. Рассерди группу -- и умрешь. Так они на все смотрят. Это означает, что японцы чрезвычайно чувствительны к группе. Более чем кто-либо они настроены с группой ладить. Это означает не выделяться, не рисковать, не быть чересчур индивидуалистичным. Это также значит -- не обязательно настаивать на правде. Японцы очень мало верят в правду. Для них это холодная абстракция. Это похоже на мать, чей сын обвиняется в преступлении. Она не слишком заботиться о правде. Она больше заботится о сыне. То же самое и с японцами. Для японцев важны связи между людьми. Это для них -- реальная правда. Фактическая правда не так важна." "Ага, прекрасно", сказал я. "Но почему они сейчас так давят? Какая им разница? Убийство ведь раскрыто, верно?" "Нет, оно еще не раскрыто", сказал Коннор. "Нет?" "Нет. Вот почему мы испытываем такое давление. Очевидно, кто-то страшно хочет, чтобы расследование завершилось. Они хотят, чтобы мы отступились." "Если они давят на меня и давят на Грэма, то почему они не давят на вас?" "Они давят", сказал Коннор. "Как?" "Делая меня ответственным за все, что произойдет с тобой." "Как они могут сделать вас ответственным? Я этого не вижу." "Знаю, что ты не видишь. Но они делают. Поверь мне -- они делают." Я смотрел на шеренгу машин, плетущихся вперед и тонущих в дымке смога даунтауна. Мы миновали электронную рекламу Хитачи (Компьютер No1 в Америке), Канон (Лидер копирователей Америки) и Хонда (No1 в аренде машин в Америке!). Как и большинство новых японских реклам, они были достаточно яркими, чтобы работать при дневном свете. Аренда рекламной стойки стоит тридцать тысяч долларов в день; большинство американских компаний не могут себе их позволить. Коннор сказал: "Суть в том, что японцы знают, что могут сделать дело весьма неприятным. Подымая пыль вокруг тебя, они сообщают мне: уладь дело. Потому что думают, что я смогу это сделать. То есть, закончить." "А вы можете?" "Конечно. Ты хочешь, чтобы все сейчас же закончилось? Тогда мы возьмем пару пива и насладимся правдой по-японски. Или ты хочешь добраться до дна и узнать, почему же была убита Черил Остин?" "Я хочу добраться до дна." "Я тоже", сказал Коннор. "Тогда давай сделаем это, кохай. Я думаю, в лаборатории Сандерса есть для нас интересная информация. Теперь ключом являются ленты." ( Филип Сандерс вертелся волчком. "Лаборатория закрыта", сказал он и раздраженно воздел руки. "И я ничего не могу поделать. Ничего!" Коннор спросил: "Когда это случилось?" "Час назад. Пришли из департамента зданий и сооружений, приказали всем покинуть лабораторию и заперли ее. Так вот просто. И теперь на входной двери большущий замок." Я спросил: "А в чем причина?" "Поступил рапорт, что структурная слабость потолка делает подвал небезопасным и университетской страховки не хватит, если ледяная дорожка на нас завалится. Говорят, что безопасность студентов прежде всего. Во всяком случае, лабораторию заперли. Ждут расследования и рапорта инженера по сооружениям." "А когда рапорт ожидается?" Он показал на телефон. "Я жду звонка. Может, когда-то на следующей неделе. А, может, только в следующем месяце." "В следующем месяце!" "Ага. Именно так." Сандерс провел рукой по взъерошенным волосам. "Я прошел всю цепочку до декана. Но в офисе декана ничего не знают. Это пришло с верхов университета. От совета управляющих. Они знают богатых донаторов, которые делают пожертвования многомиллионными кусками. Приказ пришел с самых высоких уровней." Сандерс засмеялся: "Тут легко догадаться." Я спросил: "И что это по вашему означает?" "Понимаете, Япония глубоко внедрилась в структуру американских университетов, в частности на технические факультеты. Это происходит везде. Японские компании теперь обеспечивают двадцать пять профессорских мест в МТИ, гораздо больше, чем любая другая страна. Потому что они понимают -- после всех дурацких выкрутасов -- что не могут разрабатывать новшества так же, как мы. И так как им нужны инновации, то они делают очевидное. Они их покупают." "В американских университетах." "Именно. Знаете, в Калифорнийском университете в Ирвине в исследовательском здании есть два этажа, куда вы не сможете войти, если у вас нет японского паспорта. Там они занимаются исследованиями для Хитачи. Американский университет закрыт для американцев." Сандерс крутился и размахивал руками. "А здесь, если происходит что-то, что им не нравится, то кто-нибудь просто звонит президенту университета -- и что он может поделать? Он не может позволить себе отбрить японцев. И они получают все, что хотят. И если они хотят, чтобы закрылась лаборатория, то она закрывается." Я спросил: "А что с лентами?" "Все заперто там. Все заставили оставить на месте." "В самом деле?" "Они чертовски спешили. Гестаповские приемчики. Толкали и выпихивали нас наружу. Вы не можете себе представить, какая паника поднимается в американском университете, если там подумают, что могут потерять финансирование." Он вздохнул. "Я не уверен, но, может быть, Тереза ухитрилась взять с собой несколько лент. Можете ее спросить сами." "А где она?" "Кажется, она пошла кататься на коньках." Я сморщил лоб: "На коньках?" "Так она сказала, когда собиралась уходить. Можете сами проверить." И он посмотрел на Коннора. Весьма многозначительно. x x x Тереза Асакума не каталась на коньках. По катку носились три десятка мальчишек с молодым учителем, тщетно пытающемся их контролировать. Похоже, четвероклассники. Смех и визг эхом отзывался от высокого потолка. В зале стояла звенящая пустота. Кучка ребят сидела в одном углу, глазея и толкаясь плечами. По нашей стороне высоко почти у потолка ходила с тряпкой уборщица. Парочка взрослых, вероятно, родители, стояла возле льда у перил. Напротив нас какой-то мужчина читал газету. Я нигде не видел Терезу Асакума. Коннор вздохнул. Он устало присел на деревянную скамью и откинулся назад, скрестив ноги. Я стоя, смотрел на него. "Что теперь? Ее здесь нет." "Садись." "Вы всегда так торопитесь..." "Садись. Наслаждайся жизнью." Я сел рядом. Мы следили, как дети носятся по периметру льда. Учитель кричал: "Александр! Александр! Я тебе уже говорил! Не толкайся! Не толкай ее!" Я откинулся на спинку, пытаясь расслабиться. Коннор смотрел на детей и посмеивался. Казалось, он совсем не заботился о внешнем мире. Я спросил: "Думаете, Сандерс прав? Японцы надавили на университет?" "Очевидно", сказал Коннор. "И все его рассказы о покупке Японией американской технологии? О содержании профессорских мест в МТИ?" "Все законно. Они поддерживают ученых. Благородный идеал." Я нахмурился: "Так вам кажется, что все окей?" "Нет", сказал он. "Я совсем не думаю, что все окей. Если отказываешься управлять собственными институтами, то отказываешься от всего. И вообще, тот, кто платит за институт, тот и контролирует его. Если японцы хотят давать деньги, и если американское правительство и американская промышленность не хотят, то японцы будут контролировать американское образование. Знаешь, они уже владеют десятью американскими колледжами. Владеют полностью. Купили их для обучения собственной молодежи. Так что теперь спокойно могут посылать молодых японцев учиться в Америку." "Но они и так могли это делать. Тьма японцев учится в американских университетах." "Верно. Но, как обычно, японцы планируют загодя. Они понимают, что в будущем это может стать труднее. Они понимают, что рано или поздно маятник качнется назад. Безразлично насколько дипломатично они действуют сейчас -- а сейчас они в фазе подъема, так что играют они весьма дипломатично. Потому что истина в том, что никакие страны не любят, когда над ними доминируют. Им не нравится, когда их оккупируют -- экономически или военной силой -- все равно. И японцы понимают, что в один прекрасный день американцы восстанут." Я смотрел, как дети катаются на катке. Я слышал их смех. И думал о своей дочери. Думал о встрече в четыре часа. Я спросил: "Почему мы здесь сидим?" "Потому что", сказал он. Поэтому мы сидели здесь. Учитель начал закругляться и гнать детей со льда. "Снимайте коньки здесь же. Снимайте! Ты тоже, Александр! Александр!" "Знаешь", сказал Коннор, "если ты захочешь купить японскую компанию, то не сможешь этого сделать. Японские компании считают, что постыдно быть под иностранцами. Это позор. Они этого никогда себе не позволяют." "Мне казалось, что это можно. Говорили, что японцы улучшили свои правила." Коннор улыбнулся. "Теоретически, да. Теоретически ты можешь купить японскую компанию. Но практически это тебе не удастся. Потому что, если ты захочешь завладеть компанией, тебе вначале надо обратиться к ее банку и получить согласие. И эта процедура абсолютно необходима. А банк согласия не даст." "Кажется, Дженерал Моторс владеет Исудзу." "ДжМ владеет третьей частью Исудзу, а не контрольным пакетом. И это всего лишь изолированный случай. А вообще, за последние десять лет иностранные инвестиции в Японию сократились наполовину. Одна компания за другой обнаруживала, что японский рынок чересчур крут. Они уставали от обманов, от махинаций, от сговоров, от нечестности на рынке, от данго -- секретного соглашения их вытеснить. Они уставали от правительственного регулирования. От изматывания. И в конце концов сдавались. И попросту отступали. Большинство фирм из других стран отступило: немцы, итальянцы, французы. Все просто устали делать бизнес в Японии. Потому что Япония закрыта, вне зависимости от того, что они сами об этом говорят. Несколько лет назад Т. Бун Пикенс купил одну четверть акций японской компании, но так и не смог попасть на собрание совета директоров. Япония закрыта." "Так что же нам делать?" "То же, что делают европейцы", сказал Коннор. "Взаимность. Так на так. Один ваш за одного моего. У всех в мире та же самая проблема с Японией. Это просто вопрос о том, какое решение работает лучше. Европейское решение весьма прямое. И работает хорошо, по крайней мере, пока." На катке несколько девочек-тинейджеров начали делать разминку и тренировочные прыжки. Учитель повел класс по коридору мимо нас. Проходя мимо, он спросил: "Кто из вас лейтенант Смит?" "Я.", ответил я. Один мальчишка спросил: "У вас есть пистолет?" Учитель сказал: "Эта женщина просила вам передать: то, что вы ищите, находиться в мужской раздевалке." "Да?", сказал я. Мальчишка спросил: "А можете показать?" Учитель сказал: "Знаете, такая восточная женщина. То есть, мне показалось, что она восточная." "Да", сказал Коннор. "Спасибо." "Я хочу посмотреть пистолет." Другой мальчишка сказал: "Молчи, дурак. Разве ты не понимаешь? Они за кем-то следят." "Я хочу посмотреть пистолет!" Коннор и я пошли прочь. Дети шли следом и просили показать оружие. На другой стороне катка человек с газетой с любопытством поднял глаза и следил, как мы уходили. "Совсем не похоже на незаметный уход", проворчал Коннор. x x x В мужской раздевалке было пустынно. Я начал один за другим открывать зеленые шкафчики в поисках лент. Коннор даже не пошевелился. Я услышал, как он позвал меня. "Сюда." Он стоял возле душевой. "Вы нашли ленты?" "Нет." Он держал открытой дверь. x x x Мы прошли вниз на пролет бетонных ступенек и вышли на площадку. Там были две двери. Одна выходила в грузовой полуподземный ход. Другая вела в темный коридор. С деревянными балками. "Сюда", сказал Коннор. Мы, скрючившись, пошли по коридору и снова оказались под катком. Миновали вибрирующую машину из нержавеющей стали и прошли серию дверей. "Вы знаете, куда идти?", спросил я. Одна из дверей стояла приоткрытой. Он ее толкнул. Свет в комнате был выключен, но я разглядел, что мы оказались в лаборатории. В углу я заметил слабое свечение монитора. Мы двинулись туда. ( Тереза Асакума оторвалась от стола, подняла очки на лоб и потерла свои красивые глаза. "Все окей, если вы не наделали много шума", сказала она. "Раньше у главной двери у них стоял охранник. Я не знаю, там ли он еще?" "Охранник?" "Ага. Они серьезно отнеслись к закрытию лаборатории. Проходило эффектно, словно облава на наркотики. Американцы сильно удивились." "А вы?" "Я знаю эту страну." Коннор смотрел на картинку перед нею. На мониторе застыло изображение парочки в объятиях, движущихся в конференц-зал. Тот же образ, видимый с других угловых камер, высвечивался на других мониторах стола. Некоторые картинки перечеркивались красными линиями от ночных фонарей. "Что вы узнали?" Тереза показала на большой экран. "Я не уверена", сказала она. "Чтобы стать абсолютно уверенной, надо бы прогнать трехмерное моделирование, сравнить размеры зала и проследить все источники света и тени от всех источников. Я этого не сделала и, наверное, со здешним оборудованием не смогу. Для этого, наверное, потребуется целая ночь на линии. Может, я смогу получить время на следующей неделе на факультете астрофизики. Может, выйдет, а, может, и нет. Но пока у меня сложилось сильное ощущение." "Чего?" "Что тени не совпадают." Коннор во тьме медленно кивнул. Как будто для него сказанное имело смысл. Я спросил: "Какие тени не совпадают?" Она показала на экран: "Когда люди идут по полу, отбрасываемые тени ложатся не точно. Они находятся не на тех местах или имеют неправильную форму. Зачастую, различия незначительны. Но мне кажется, что они есть." "И то, что тени не совпадают, означает..." Она пожала плечами: "Я сказала бы, что ленты изменили, лейтенант." Наступило молчание. "Изменили как?" "Я не уверена, сколько сделано исправлений. Но мне кажется ясным, что в комнате был кто-то еще, по крайней мере некоторое время." "Другой человек? Вы хотите сказать -- кто-то третий?" "Да. Кто-то за всем следил. И этого третьего систематически стерли." "Не слабо", сказал я. Я покрутил головой и взглянул на Коннора. Он внимательно смотрел на мониторы и совсем не казался удивленным. Я спросил: "Вы уже знали об этом?" "Подозревал что-то такое." "Почему?" "С самого начала расследования казалось, что ленты хотят изменить." "Почему казалось?", спросил я. "Подробности, кохай. Маленькие штучки, которые мы обычно забываем." Он взглянул на Терезу, словно не хотел ничего говорить при ней. Я сказал: "Нет, я хочу это выслушать. Когда вы впервые поняли, что ленты изменены?" "В комнате безопасности Накамото." "Почему?" "Потому что ленты пропали." "Ну и что, что пропали." "Подумай сам", сказал Коннор. "В комнате безопасности охранник сказал нам, что сменил ленты, когда пришел на службу около девяти часов." "Да..." "А на всех рекордерах есть таймеры, показывают время использования около двух часов. Каждый рекордер начинал работы на десять-пятнадцать секунд позже предыдущего. Ему как раз столько требовалось, чтобы сменить ленту." "Верно...", припомнил я. "И я показал ему, что один рекордер выпадает из последовательности. Эта лента крутилась всего полчаса. Поэтому я спросил, не сломан ли он." "И охранник сказал, что так и есть." "Да, он так сказал. Я позволил ему сорваться с крючка. На самом деле, охранник прекрасно знал, что рекордер в порядке." "Он не был сломан?" "Нет. Это одна из немногих ошибок, которую допустили японцы. Но они сделали ее только потому, что влипли -- и не смогли выпутаться. Им не удалось побить собственную технологию." Я прислонился к стене и виновато посмотрел на Терезу. В полутьме мониторов она выглядела прекрасной. "Извините, я запутался." "Потому что ты отвергаешь очевидное объяснение, кохай. Подумай сам. Если ты видишь ряд рекордеров и каждый запускается на несколько секунд позже предыдущего, и вдруг замечаешь, что один рекордер выпадает из последовательности, что ты станешь думать?" "Что кто-то позднее сменил ленты на этом рекордере." "Верно. Именно это и произошло." "Одну ленту сменили позже?" "Да." Я нахмурился. "Но зачем? Все ленты сменили в девять часов. Поэтому ни одна из замененных в любом случае не показывала убийство." "Правильно", сказал Коннор. "Тогда зачем же переключать еще одну ленту?" "Хороший вопрос. Это озадачивало. Я долго не видел в этом смысла. Но теперь я понял", сказал Коннор. "Надо помнить о времени. Все ленты сменили в девять. Потом одну ленту снова сменили в девять пятнадцать. Очевидно предположить, что между девятью и девятью пятнадцатью случилось что-то важное, что было записано на ленту, и что эту ленту унесли для какой-то цели. Я спросил себя: какое важное событие произошло?" Я задумался. Я морщил лоб и не мог ничего вспомнить. Тереза заулыбалась и начала кивать головой, словно ее что-то изумило. Я спросил: "Вы поняли?" "Я догадалась", улыбаясь сказала она. "Что ж", сказал я, "я рад, что, похоже, все тут, кроме меня, знают ответ. Потому что я не могу припомнить ничего важного, что могло бы быть записано на эту ленту. К девяти часам был проложен желтый барьер, изолирующий место преступления. Тело девушки было на другой стороне комнаты. Толпа японцев стояла у лифтов и Грэм по телефону вызвал меня на помощь. Фактически, расследование не начиналось, пока я не прибыл туда около десяти. Потом у нас была большая перепалка с Ишигуро. Не думаю, что кто-нибудь пересекал ленту почти до десяти тридцати. Скажем, десять пятнадцать самое раннее. Поэтому, если кто-то посмотрит запись, он увидит лишь пустую комнату и девушку, лежащую на столе. И это все." Коннор сказал: "Очень хорошо. Если не считать, что кое-что ты забыл." Тереза спросила: "Кто-нибудь пересекал комнату -- все равно кто?" "Нет", ответил я. "Там был желтый барьер. Никому не позволяется находиться по другую сторону ленты. На самом деле..." И тут я вспомнил. "Постойте-ка! Там кто-то был! Маленький тип с камерой", сказал я. "Он пролез по ту сторону барьера и делал снимки." "Верно", сказал Коннор. "Какой еще маленький тип?", спросила она. "Японец. Он делал снимки. Мы спросили Ишигуро, кто это. Он сказал, что его зовут..." "Господин Танака", подсказал Коннор. "Верно, господин Танака. И вы попросили у Ишигуро пленку из камеры." Я нахмурился. "Но он ее так и не отдал." "Нет", подтвердил Коннор. "И, откровенно говоря, я и не думал, что он отдаст." Тереза спросила: "Он делал снимки?" "Сомневаюсь, что он действительно делал снимки", сказал Коннор. "Но, может, и делал, потому что пользовался маленькой камерой Канон..." "Из тех, что снимают на диск, а не на пленку?" "Да. Снимки могли пригодиться - для ретуши, например." "Может быть", сказала она. "Для подгонки текстуры. Это делается быстрее, если снимки уже оцифрованы." Коннор кивнул. "Тогда, кроме всего прочего, он, наверное, делал и снимки. Но мне было ясно, что фотографирование было только предлогом, чтобы он прошел на другую сторону желтой линии." "Да", кивнула Тереза. Я спросил: "Как вы догадались?" "Вспомни, как это было", сказал Коннор. x x x Я стоял лицом к лицу с Ишигуро, когда Грэм завопил: "О боже, что там такое?" И я взглянул через плечо и увидел коротышку-японца метрах в десяти за желтой лентой. Человек стоял спиной ко мне и делал снимки места преступления. Камера была очень маленькой, почти вся помещаясь в ладони. "Помнишь, как он двигался?", спросил Коннор. "Он шел по определенному пути." Я попытался вспомнить, но не смог. Грэм двинулся к ленте, говоря: "Ради бога, вам нельзя там находиться. Это место преступления. Вам нельзя делать снимки?" Поднялся общий гам. Грэм вопил на Танаку, но он оставался полностью сосредоточенным на своей работе, жужжа камерой и пятясь к нам задом. Несмотря на все крики, обращенные к нему, Танака не сделал того, что должен был сделать нормальный человек -- повернуться и пойти к ленте. Вместо этого он так и допятился до желтой ленты, потом пригнулся и поднырнул под нее. Я сказал: "Он ни разу не повернулся. Он всю дорогу пятился." "Верно. Это первая загадка. Почему он пятился? Мне кажется, теперь мы знаем." "Знаем?" Тереза сказала: "Он повторял проход девушки и убийцы в обратном направлении, чтобы на видеоленте осталась запись теней в комнате." "Верно", сказал Коннор. Я вспомнил, что на мои протесты Ишигуро ответил: "Это наш сотрудник Он работает на службу безопасности Накамото." А я ответил: "Это возмутительно. Он не имеет права снимать. А Ишигуро возразил: "Эти съемки для использования корпорацией." А тем временем человек исчез в толпе, просочившись через нее к лифту. Для использования корпорацией. "Черт побери!", сказал я. "Значит, Танака покинул нас, спустился вниз и заменил одну ленту, потому что на ней был записан его проход по комнате и его тени?" "Верно." "И ему нужна была эта лента, чтобы сделать изменения в оригинальных лентах?" "Верно." Я начал, наконец-то, понимать. "Но теперь, даже если мы вычислим, как были изменены ленты, их нельзя предоставить суду, верно?" "Верно", сказала Тереза. "Любой толковый адвокат их завернет." "Значит, единственный способ продвинуться, это найти свидетеля, который подтвердит, что это было сделано. Сакамура мог это знать, но он мертв. Поэтому мы влипли, если нам не удастся каким-то образом наложить лапы на господина Танаку. Мне кажется, нам лучше сразу же задержать его." "Сомневаюсь, что это вообще произойдет", сказал Коннор. "Почему? Думаете, они его уберут от нас?" "Нет, мне кажется, это им без надобности. Вполне вероятно, что господин Танака уже мертв." ( Коннор резко повернулся к Терезе: "Вы хороший специалист?" "Да", ответила она. "Очень хороший?" "Мне так кажется." "У нас осталось мало времени. Поработайте с Питером, посмотрите, что вам удастся извлечь из ленты. Гамбатте: старайтесь сильно. Ваши усилия не пройдут даром, поверьте мне. А я пока кое-куда позвоню." Я спросил: "Вы уезжаете?" "Да, и мне нужна машина." Я передал ему ключи. "Куда вы едете?" Он промолчал. "Да я просто спросил." "Не забивай себе лишним голову. Мне надо кое с кем встретиться." Он повернулся уходить. "Почему вы думаете, что Танака мертв?" "Ну, может, и нет. Обсудим это потом, когда появится время. Нам надо успеть закончить до четырех массу дел. Это наш настоящий крайний срок. Мне кажется, тебя ждут больший сюрпризы, кохай. Это просто чоккан -- моя интуиция. Окей? Если возникнут неприятности или что-то неожиданное, позвони мне в машину. Удачи вам. А теперь поработай с этой милой леди. Юраямашин-не!" И он ушел. Мы слышали, как за ним закрылась дверь. Я спросил Терезу: "Что он сказал?" "Что завидует вам." Она улыбнулась во тьме. "Начнем?" В быстрой последовательности она стала нажимать кнопки на оборудовании. Лента перемоталась к началу. Я спросил: "Как мы это будем делать?" "Существуют три главных подхода для ответа на вопрос, было ли видео изменено. Первое -- исследовать сдвиги и искажения цвета краев. Второе -- линии теней. Можно попробовать еще поработать с этими элементами, но я уже делала это последние два часа и продвинулась не слишком-то далеко." "А третий способ?" "Это отражающие элементы. Я их еще не исследовала." Я покачал головой. "Отражающие элементы -- ОЭ -- это такие части сцены, которые отражают саму сцену. Например, когда Сакамура выходил из комнаты, его лицо отразилось в зеркале. Почти наверняка в комнате есть и другие отражения. Настольная лампа может оказаться хромированной и искаженно отражать проходящих мимо. Стены самого конференц-зала стеклянные -- мы можем вытащить отражение с этого стекла. Серебряная прижималка для бумаг на столе тоже отражает. Стеклянная ваза с цветами. Пластиковый контейнер. Что-нибудь достаточно блестящее, чтобы появилось отражение." Я смотрел, как она переставляет ленты и готовит их к просмотру. Ее здоровая рука металась во время разговора от машины к машине. Странно было стоять рядом с такой красивой женщиной, не осознающей своей красоты. "В большинстве сцен всегда есть что-то отражающее", сказала Тереза. "На улице это бамперы машин, мокрые мостовые, стеклянные рамы. А в комнате это картинные рамы, зеркала, серебряные подсвечники, хромированные ножки столов... Всегда что-то есть." "Но разве это нельзя тоже исправить?" "Если есть время, то да. Потому что сейчас существуют компьютерные программы, способные уложить образ в любую форму. Можно нанести картинку на сложную искривленную поверхность. Но на это нужно время. Будем надеяться, что у них времени не было." Она запустила ленты. До момента, когда Черил Остин появилась у лифтов, картинка оставалась темной. Я взглянул на Терезу и спросил: "Как вы относитесь ко всему этому?" "Что вы имеете в виду?" "Помощь нам. Полиции." "Хотите сказать, что я -- японка?" Она посмотрела на меня и улыбнулась. Странной, кривой улыбкой. "У меня нет иллюзий относительно японцев. Знаете, где расположен Сако?" "Нет." "Это маленький город на севере, на Хоккайдо. Провинция. Там был американский аэродром. Я родилась в Сако. Мой отец был механиком -- кокуджин. Знаете это слово: кокуджин? Нигуро -- черный. Мать работала в ресторанчике лапши, куда забегали летчики. Они поженились, но отец погиб в аварии, когда мне было два года. Пенсия вдове небольшая. Денег нам не хватало. Большую часть забирал дед, он утверждал, что обесчещен моим рождением. Я была айноко и нигуро. Меня обзывали этими довольно неприятными словами. Но мать хотела оставаться там, жить в Японии. Поэтому я выросла в Сако." В ее словах слышалась горечь. "Знаете, что такое буракумин?", спросила она. "Нет? Не удивительно. В Японии, в стране, где предполагается, что все равны, о буракумин помалкивают. Однако, перед свадьбой семья жениха проверит родословную семьи невесты, чтобы убедиться, что среди ее предков не было буракумин. Семья невесты делает то же самое. И если есть какое-нибудь сомнение, то свадьба не состоится. Буракумин -- это неприкасаемые Японии. Отверженные, нижайшие из низших. Они являются потомками красильщиком и кожевенников, которые в буддизме считаются нечистыми." "Понятно." "А я была еще ниже, чем буракумин, потому что калека. Для японцев уродство постыдно. Не печально, или обременительно, а позорно. Это означает, что в прошлой жизни вы совершили что-то плохое. Уродство позорит вас, вашу семью и вашу общину. Люди вокруг хотят, чтобы вы умерли. А если вдобавок наполовину черная, айноко большеносого американца..." Она покачала головой. "Дети жестоки. А это было провинциальное местечко, сельский городишко." Она смотрела, как бежит вперед лента. "Поэтому я рада жить здесь. Вы, американцы, не понимаете, в какой милости живет ваша страна. Какой свободой наслаждаетесь вы в своих сердцах. Вы не можете представить суровости жизни в Японии, когда вас исключат из группы. Однако, я знаю это очень хорошо. И теперь меня не расстроит, если от усилий моей единственной здоровой руки пострадает какой-то японец." Она посмотрела на меня. Напряжение превратило ее лицо в маску. "Я ответила на ваш вопрос, лейтенант?" "Да", сказал я, "ответили." "Когда я приехала в Америку, то подумала, что американцы очень глупят с японцами -- ну, и ладно, бросим об этом. Вот, что нам нужно делать. Вы наблюдаете за верхними двумя мониторами. Я стану следить за нижними тремя. Внимательно высматривайте объекты, которые отражают. Смотрите пристально. Поехали." ( Я во тьме следил за мониторами. Тереза Асакума ощущала горечь по отношению к японцам; то же самое чувствовал и я. Инцидент с Крысой Вильхельмом разозлил меня. Той злостью, что возникает из страха. Одно предложение, сказанное им, приходило на ум снова и снова. Вам не кажется, лейтенант, что при этих обстоятельствах суд совершил ошибку, доверив вам опеку маленькой дочери? Я не желал этой опеки. Во всей суматохе развода, ухода Лорен, укладки вещей -- это твое, это мое -- последнее, что мне хотелось, была опека над семимесячным ребенком. Шелли только-только начала передвигаться по комнате, держась за мебель. Она только что сказала: "мама" - ее первое слово. Но Лорен не желала ответственности и продолжала твердить: "Я не смогу справиться, Питер. Я просто не совладаю." Поэтому ребенка забрал я. Что еще я мог сделать? Но сейчас прошло уже почти два года. Я изменил свою жизнь. Я сменил свою работу, поменял расписание. Теперь это была моя дочь. И мысль о расставании с ней ножом поворачивалась у меня в животе. Вам не кажется, лейтенант, что при этих обстоятельствах... На мониторе я следил, как Черил Остин ждала во тьме появления своего любовника. Я смотрел, как она оглядывает помещение. "Суд совершил ошибку..." Нет, думал я, суд не совершал ошибки. Лорен не могла справиться и никогда бы не справилась. Половину времени она пропускала свои посещения по уик-эндам. Она была чересчур занята, чтобы повидаться с собственной дочерью. После одного из уик-эндов она вернула мне плачущую Мишель и сказала: "Я просто не знаю, что с ней делать." Я посмотрел ребенка. У нее были мокрые пеленки и болезненная сыпь. У Мишель всегда высыпало на попке, когда пеленки меняли недостаточно быстро. Весь уик-энд Лорен недостаточно быстро меняла ее пеленки. Я сам сменил их и обнаружил мазки дерьма в вагине Мишель. Она не смогла правильно вымыть собственную дочь. Вам не кажется, что суд совершил ошибку? Нет, не кажется! При этих обстоятельствах, вам не кажется... "Твою мать", сказал я. Тереза ткнула кнопку, остановив ленты. Но всех мониторах изображение застыло. "В чем дело?", спросила она. "Вы что-то увидели?" "Нет, ничего." Она взглянула на меня. "Извините. Я задумался о другом." "Не надо отвлекаться." Она снова пустила ленты. На многочисленных мониторах мужчина обнимал Черил Остин. Изображения с разных камер сочетались сверхъестественным образом. Мы видели событие сразу со всех сторон -- спереди, сзади, сверху и сбоку. Было страшновато смотреть. Мои два монитора показывали сцену с дальнего угла зала и высоко сверху, глядя прямо вниз. Черил с любовником на одном мониторе казались маленькими, а на другом я видел лишь макушки их голов. Но я следил. Стоя рядом, Тереза Асакума дышала медленно и регулярно. Вдох -- выдох. Я посмотрел на нее. "Внимание." Я посмотрел на экраны. Любовники были в страстном объятии. Мужчина прижимал Черил спиной к столу. На виде сверху я видел ее лицо, глядящее прямо вверх. Рядом с ней на стол упал на стол фотоснимок в рамке. "Вот", сказал я. Тереза остановила ленты. "Что?", спросила она. "Здесь", показал я на снимок в рамке. Он лежал на столе стеклом вверх. Мы увидели в стекле отражение головы мужчины, когда он наклонялся над Черил. Очертания были очень темные. Просто силуэт. "Можно что-то получить из этого образа?", спросил я. "Не знаю, попробую." Ее рука быстро пробежала по кнопкам управления, легко прикасаясь к ним. "Видеокартинка оцифрована", сказала она. "Теперь она в компьютере. Посмотрим, что мы с ним можем сделать." Изображение начало прыгать, становясь более крупным. На экране проплыло замершее, зернистое лицо Черил -- головы запрокинута в порыве страсти. Экран скользнул мимо плеча к снимку в рамке. По мере увеличения картинка становилась все более зернистой. Она начала распадаться на точки, словно фотография в газете, которую близко подносишь к глазам. Потом стали расти сами точки, формируя края и превращаясь в небольшие серые прямоугольники. Очень скоро я уже не мог сказать, на что же мы смотрим. "Это сработает?" "Сомневаюсь. Но вот край рамки, а вот лицо." Я был рад, что хоть она-то видит. Я не видел. "Теперь сделаем порезче." Она нажимала кнопки. Выпадали компьютерные меню, уплывали обратно. Изображение стало отчетливее. Менее зернистым. Я различил край рамки и очертания головы. "Еще резче." Она сосредоточенно работала. "Получилось. Теперь настроим шкалу серого цвета..." Лицо на снимке стало выплывать из тьмы. Мурашки по коже. Сильно увеличенное, с очень крупным зерном -- каждый зрачок был одной черной точкой -- мы на самом-то деле не различали, кто это был. Глаза мужчины были открыты, рот изогнут, искажен страстью, возбуждением или ненавистью. Не различить. Не различить. "Это японское лицо?" Она покачала головой. "Слишком мало подробностей." "Сможете его вытащить?" "Я еще над ним потом поработаю. Но, думаю, что нет. Не получится. Поехали дальше." Изображения снова понеслись на полной скорости. Черил вдруг оттолкнула мужчину, уперевшись руками в грудь. Лицо исчезло со снимка в рамке. Мы снова уставились в наши пять разных видов. Пара разделилась и Черил недовольно продолжала его толкать. Ее лицо казалось гневным. Теперь, когда я видел напряженное лицо мужчины, отраженное в стекле, я мог бы подумать, что она испугалась того, что увидела. Но нельзя было судить с уверенностью. Любовники стояли в пустой комнате, споря, куда идти. Они огляделись. Он кивнул. Она указала в сторону конференц-зала. Казалось, он согласился. Они поцеловались, снова стиснув друг друга. В том, как они соединялись, разделялись, соединялись вновь, присутствовала интимность. Тереза это тоже заметила: "Она его давно знает." "Да, я бы тоже так сказал." Продолжая целоваться, парочка неловко двигалась в сторону конференц-зала. Мои мониторы здесь были мало полезны. Дальняя камера охватывала все пространство и пара двигалась поперек экрана справа налево. Но фигуры были крошечные, едва видимые. Они перемещались между столами направляясь к... "Подождите", сказал я, "что это такое?" Она пошла назад, кадр за кадром. "Вот", сказал я, показывая на изображение. "Видите? Что это такое?" Когда парочка шла через комнату, камера миновала громадный свиток японской каллиграфии, висящий на стене возле лифта. Свиток был защищен стеклом. Но краткое мгновение сверкнул какой-то блик. Мои глаза его засекли. Вспышка света. Тереза нахмурилась. "Это не отражение парочки", сказала она. "Нет." "Давайте поглядим." Она снова начала увеличивать картинку. Изображение прыгало на экране, на каждом шагу делаясь все зернистее. Блик увеличился, разбившись на два фрагмента. В одном углу -- размытое пятнышко света. И вертикальные полоски, почти по всей высоте картинки. "Подкачаем его", сказала она. Она начала перемещать изображение вперед и назад по кадру за раз. Прыгая от одного к другому. На одном кадре вертикальная полоска исчезла. На следующем -- появилась. Вертикальная полоска длилась следующие десять кадров, а потом исчезла и больше не появлялась. Однако, размытое пятнышко в углу присутствовало все время. "Хмм." Она сместилась на пятнышко. При возрастающем увеличении оно распалось и стало похожим на скопление звезд из книги по астрономии. Казалось, что у него имеется какая-то внутренняя организация. Я почти различил в нем образ буквы Х. И сказал об этом. "Да", ответила она. "Сейчас посмотрим." Компьютер обрабатывал данные. Размытое пятнышко стало четче. Теперь оно походило на римские цифры. TIX( "Черт возьми, что это такое?" Она продолжала работать. "Заострение краев", сказала она. Римские цифры на экране обрисовались более четко. TIX( Тереза продолжала попытки разрешить пятно. Изображение в чем-то становилось лучше, а в чем-то менее четким. Но в конце концов мы смогли его опознать. TIX( "Это отражение надписи над выходом - EXIT", сказала она. "На дальней стороне комнаты, напротив лифтов, есть выход, правильно?" "Да", ответил я. "Он и отразился в стекле на свитке. И только-то." Она перешла к следующему кадру. "А вот эта вертикальная полоска света очень интересна. Видите? Она появилась и исчезла." Тереза несколько раз прокрутила ленту вперед-назад. И вдруг я понял. "Там пожарный выход", сказал я. "И выход на лестницу. Это, наверное, отражение света с лестницы, когда кто-то открыл дверь и снова закрыл ее." "Хотите сказать, что кто-то вошел в зал?", сказала она. "С лестницы?" "Да." "Интересно. Попробуем посмотреть, кто же это." Она пустила ленты вперед. При большом увеличении зернистое изображение прыгало и брызгалось на экране, словно фейерверк. Казалось, что мельчайшие компоненты изображения жили своей собственной жизнью, ухитряясь танцевать свой собственный независимый танец. Но смотреть было тяжело. Я потер глаза. "Боже ты мой." "Окей. Вот оно." Я взглянул. Она заморозила картинку. Я не различал ничего, кроме случайной россыпи черно-белых пятен. Казалось, в ней различался какой-то порядок, но я бы не смог сказать, что это. Картинка напомнила мне сонограмму, когда Лорен была беременной. Врач говорил: голова здесь, желудочек ребенка здесь. Но я не различал ничего. Абстрактная картинка. Моя еще не родившаяся дочь. Доктор говорил: видите? Она шевелит пальчиками. Видите? Ее сердце бьется. И я вдруг увидел. Я увидел биение сердца. Меленькое сердце и маленькие ребрышки. При этих обстоятельствах, лейтенант, вам не кажется... "Видите?", спросила Тереза. "Это его плечо. Вот очертания головы. Теперь он движется вперед -- видите, изображение становится больше? -- а теперь он стоит в дальнем коридоре и выглядывает из-за угла. Он осторожен. Можно различить профиль его носа в тот момент, когда он поворачивается. Видите? Я знаю, что это тяжело. Следите внимательно. Теперь он смотрит на них. Он за ними следит." И вдруг я увидел. Казалось, что точки стали на свои места. Я различил силуэт мужчины, стоящего в холле у дальнего выхода. Он следил. Через комнату от него любовники продолжали обниматься в поцелуе. Вновь появившегося они не замечали. Но кто-то за ними следил. Я похолодел. "Сможете узнать, кто это?" Она покачала головой. "Невозможно. Мы и так на пределе всего. Я даже не могу разрешить глаза и рот. Ничего не выйдет." "Тогда поехали дальше." x x x Ленты снова закрутились на полной скорости. Меня поразил внезапный возврат к нормальному размеру и нормальному движению. Я следил, как любовники, страстно целуясь, продолжали пересекать комнату. "Значит, теперь за ними следят", сказал Тереза. "Интересно. Что это за девушка?" Я сказал: "Мне кажется, таких называют торигару оннаи." Она спросила: "У нее свет в птичке? Тори что?" "Ладно. Я хотел сказать, что она беспутная женщина." Тереза покачала головой. "Мужчины вечно болтают такое. Мне кажется, она его любит, но у нее неразбериха в голове." Любовники добрались до конференц-зала и Черил внезапно вывернулась, пытаясь оторваться от мужчины. "Если она его любит, то это странный способ демонстрации любви", сказал я. "Она чувствует, что что-то не так." "Почему?" "Не знаю. Наверное, что-то услышала. Того, другого. Не знаю." Какова ни была бы причина, Черил боролась с любовником, который обхватил ее за талию обоими руками и почти тащил ее в конференц-зал. Черил снова дернулась у двери, когда мужчина пытался втолкнуть ее. "Здесь хороший шанс", сказала Тереза. Ленты снова замерли. Все стены конференц-зала были из стекла. Сквозь внешнее остекление виднелись огни города. Однако, внутренние стены, выходящие в атриум, были достаточно темными, чтобы действовать как черный зеркала. Когда Черил с любовником оказались рядом с внутренними стеклянными стенами, их борьба отражалась в стекле. Тереза двигала ленту вперед кадр за кадром, высматривая изображение, которое можно остановить и обработать. Время от времени она увеличивала кадр, пробовала пикселы и снова уменьшала изображение. Работа была трудной. Парочка двигалась довольно быстро, фигуры часто оказывались смазанными. А огни небоскребов, стоящих снаружи, забивали хорошие изображения. Работа становилась раздражающе нудной. И медленной. Стоп. Увеличение. Прокрутка по изображению, попытка обнаружить секцию с достаточным количеством подробностей. Откат. Снова шаг вперед. Снова стоп. Наконец, Тереза вздохнула: "Не получается. Свет все забивает." "Тогда идем дальше." Я видел, как Черил цепляется за дверную раму, пытаясь удержаться. В конце концов, мужчина протолкнул ее и она начала падать с выражением испуга на лице. Она взмахнула рукой, чтобы ударить мужчину. Сумочка полетела в воздух. Потом оба оказались в зале. Фигуры перемещались быстро и поворачивались. Мужчина прижал ее спиной к столу и изображение Черил появилось в камере, которая смотрела прямо вниз в конференц-зал. Короткие светлые волосы контрастно выделялись на темном дереве стола. Ее настроение снова изменилось, она на секунду перестала бороться. У нее был выжидательный вид. Возбужденный. Она облизала губы. Ее глаза следовали за мужчиной, который склонялся над нею. Он завернул ее юбку на бедра. Она улыбнулась, надула губки, зашептала ему в ухо. Коротким жестом он сдернул ее трусики. Она ему улыбнулась. Напряженной улыбкой, полу-возбужденной, полу-умоляющей. Она возбуждалась собственным страхом. Руки ласкали ее горло. ( Находясь в затемненной лаборатории, прислушиваясь к шипению коньков сверху, мы снова и снова наблюдали конечный акт насилия. Он проходил на пяти мониторах под разными углами, когда ее бледные ноги поднялись ему на плечи, и он согнулся над нею, копошась в своих брюках. На повторе я обратил внимание на мелочи, ускользавшие раньше. Как она, шевеля бедрами, скользнула на стол, чтобы принять его. Как изогнулась ее спина в момент проникновения. Как изменилась ее улыбка, кошачья, всезнающая. Оценивающая. Как она подгоняла его, что-то бормоча. Ее руки, ласкающие его спину. Внезапная смена настроения, вспышка гнева в глазах, резкий толчок. Как она боролась с ним, вначале его возбуждая, а потом, борьба началась всерьез, потому что что-то пошло не так. Как выпучились ее глаза, в этот момент у нее был взгляд настоящего отчаянья. Ее руки отталкивали его руки, задирая рукав пиджака и обнаружив крошечную вспышку металлических запонок. Отблеск ее часов. Ее руки упали на стол, ладони открылись. Пять бледных пальцев на черной поверхности стола. Потом дрожь, пальцы дернулись, и наступила неподвижность. Он мед