какими страшными могут быть последствия?
     Майкл поднял глаза.
     - Почему страшными?  Мне кажется, чем  больше Япония тратит на оборону,
тем более самостоятельной она становится.
     - У нас не будет над ними такой власти, как сейчас, - сказал Джоунас. -
Сейчас Америка для  них - рыцарь без страха и упрека. Так повелось со времен
окончания  войны.  И  наша денежная  помощь. Все это превращало Японию в наш
аванпост на  Дальнем Востоке. Черт,  да в  некоторых  точках  от  Японии  до
Советского Союза меньше ста миль.
     - Может быть, японцы устали от навязанной им роли, - предположил Майкл.
- Роли американского вассала на Тихом океане.
     -  Оставим в стороне  вопросы  обороны,  - сказал  Джоунас, - но Япония
вооружается, и  этого  нельзя  не  учитывать.  Большой  оборонный  бюджет  и
связанная с  ним милитаризация больше  сорока  лет вызывали  у  них  стойкую
неприязнь. Они все еще помнят Хиросиму  и Нагасаки. Помнят настолько хорошо,
что не желают видеть в своих водах американские суда с ядерными реакторами.
     Агрессивный  милитаризм   в  сочетании  с   чрезмерными  экономическими
амбициями  довели  их  до второй  мировой.  Страна  была  почти  уничтожена.
Казалось бы, они должны сделать все возможное, чтобы избежать повторения.
     И  какие выводы  мы  должны сделать из  их  нового бюджета? Или  из  их
высокомерия в сфере экономики? Мне кажется, японцами  начинают овладевать те
же идеи, которые заставили их сорок с лишним лет назад объявить нам войну.
     - Вы пугаетесь собственной тени, - сказал Майкл, - и поднимаете тревогу
только  потому, что Нобуо  Ямамото и его  команда больше не желают играть по
американским правилам.
     -  Майкл,  -  тихо  сказал Джоунас,  - независимая  Япония  -  это мина
замедленного  действия, поверь мне. Эти ублюдки сошли с  ума. Ими  завладело
навязчивое желание покончить с зависимостью от импортной нефти.
     - Вполне понятное желание, ответил Майкл. - Если бы вы  оказались по ту
сторону Тихого океана без природных ресурсов, вы бы думали точно так же.
     - Не нравится  мне это, - сказал Джоунас. - То, что шесть месяцев назад
было  еле  заметной  переменой  настроения  в  неофициальных  кругах,  вдруг
превратилось во вполне официальное изменение внешней политики.
     - Давайте, я съезжу туда и... - предложил Майкл.
     - Ты  едешь  на Гавайи, - перебил его Джоунас. - Я тебе  говорил, у нас
есть один след  на острове Мауи. Человека зовут  толстяк Итимада.  Он оябун,
глава островного отделения Таки-гуми - одного из семейств якудзы на Гавайях.
В  отделе нам  удалось выяснить, что  за  день  до  смерти твой  отец звонил
Итимаде. Я хочу знать почему.
     Джоунас раскрыл папку и протянул Майклу четыре фотографии.
     - Вот все, что мы знаем. Хозяин Итимады - Масаси Таки, оябун Таки-гуми.
- Он  показал черно-белую  фотографию человека  с лицом,  похожим  на волчью
морду. -Младший из трех братьев  Таки. Их  отец, Ватаро  Таки,  - он показал
другую фотографию, - недавно умер. Ватаро Таки был крестным отцом якудзы. Из
мира мелких хулиганов и мошенников  он вывел их в мир законного  и не совсем
законного большого бизнеса.
     Должен признать, из всех  главарей  якудзы Ватаро был самым лучшим.  Он
открыто   выступал  против  коммунистического  вторжения  в  Японию.   После
вызванных коммунистами  беспорядков  в доках  Кобе в  сорок восьмом его клан
много раз оказывал  помощь токийской полиции. -  Джоунас  указал  на  третью
фотографию.  - Сразу после  смерти Ватаро его старший  сын, Хироси, был убит
при загадочных обстоятельствах. Ходят слухи, что убийцу  нанял Масаси,  дабы
получить  больше шансов  занять  отцовское место. По  другим, более  упорным
слухам, его смерть -  дело рук  некоего Зеро. Никто не знает, кто такой этот
Зеро,  известно лишь, что это ронин, не  наемный воин.  Он работает в орбите
якудзы, но  не  подчиняется ее правилам или законам гири. Об этом Зеро ходит
много  легенд.   Настолько  много,   что  вряд  ли  все   они  соответствуют
действительности. Однако якудза свято в них верит. Даже  главы кланов боятся
Зеро.
     При  упоминании  о  Зеро  по  спине  у Майкла  пробежали мурашки. Зеро:
отсутствие закона; место, где Путь воина не имеет силы. Не удивительно,  что
ронин наводит страх на всю якудзу: имя у него громкое.
     Джоунас подцепил край последней фотографии.
     - Таким образом, остается Дзедзи,  средний  брат. Масаси уже  вышвырнул
его из Таки-гуми. Мы можем  не брать в расчет  Митико Ямамото, приемную дочь
Ватаро. Она значительно  старше братьев и уже  многие годы  не вмешивается в
дела Таки-гуми. Вполне возможно, твой отец знал значительно больше.  Меня бы
это не  удивило. Он был  знаком с ними много  лет назад,  а для японцев с их
семейными связями и моральными обязательствами времени не существует.
     Джоунас бросил на стол толстый конверт.
     - Здесь  все,  что может тебе понадобиться: билеты,  паспорт,  японская
виза, досье  на Итимаду и Таки-гуми, карты Мауи. Ты там  бывал когда-нибудь?
Нет?  Что  ж,  по сравнению  с  некоторыми  другими  это  райское  местечко.
Достаточно легко добраться, невозможно потеряться, разве  что в  дебрях близ
Ханы.  Но ты направляешься на другую сторону острова, в Кахакулоа. Местность
гористая, с пышной растительностью, но вполне проходимая.
     Здесь   также  план   участка  Итимады,  сведения   о  системе  защиты,
численности его подручных и  тому подобное. Этим  данным можешь доверять  на
сто процентов. Но  как  пробраться внутрь - решать тебе. Не надейся получить
от  него приглашение. А  подходить  к  нему  слишком  близко,  когда  он  за
пределами  поместья, тоже опасно: все его люди вооружены и не боятся первыми
открывать пальбу. Все ясно?
     Майкл кивнул.
     -  В  аэропорту Кухулаи  тебя будет  ждать "джип".  Твой номер  в отеле
оплачен.  Вот тебе пять  тысяч долларов; если  понадобится еще, на  твое имя
открыт счет в банке Дайво в Кухулаи.
     Майкл взвесил конверт на руке.
     - Вы что-то говорили о паспорте и японской визе, - произнес он.
     Джоунас усмехнулся.
     - Я не гадал на кофейной гуще, если ты это имеешь в виду. Я просто хочу
предусмотреть все возможности.
     - Если я попаду-таки в Японию, - сказал  Майкл, - то постараюсь немного
прощупать Ямамото и его окружение. У меня еще много друзей в этой стране.
     Джоунас предостерегающе поднял руку.
     -  Майкл,  пожалуйста,  не  делай  мне одолжений.  Ты  будешь целиком и
полностью занят  поисками  убийцы  своего  отца  и похитителя  сестры.  Поле
деятельности твоего отца -  вотчина якудзы, - стала теперь твоей. Привыкай и
осваивайся. Хорошо?
     Майкл еще раз внимательно перечитал предсмертное стихотворение отца.
     - Может  быть, мои выводы были слишком поспешными, - сказал он. - Может
быть, это действительно загадка,  что-то вроде подброшенного им  теста. - Он
закрыл  глаза.  Какое-то  воспоминание промелькнуло  в  его  голове,  что-то
связанное  с  Одри. -  Нет, в этом что-то  есть...  Когда  мы  с  Одри  были
маленькими, мы попали в  буран. "Под снегопадом". Я сделал укрытие из снега.
Одри хотела убежать,  но  я  ей не дал.  Я затащил ее в укрытие, и мы сидели
там, прижавшись друг к другу, пока отец  нас не нашел. Потом он говорил, что
это укрытие нас спасло.
     - Точно, - сказал Джоунас. - Я помню, твой отец рассказывал мне, как он
вас нашел. Он гордился тобой,  сынок.  - Он пожал  плечами. -  Но я не вижу,
какое отношение это имеет к стихотворению.
     - Вот это самое "Под снегопадом". Мне трудно  объяснить... "Белые цапли
взывают друг к другу". - Майкл резко поднял голову. - Вот оно! Точно!
     - Что?
     - Цапли взывают  не друг к другу, - возбужденно  сказал  Майкл.  -  Они
взывают к своим семьям.
     - Ну, и? - Джоунас по-прежнему ничего не понимал.
     "Я звала и звала, Майкл, - сказала Одри. - Я думала,  папа услышит меня
и спасет. Ты помнишь?" Майкл помнил.
     Он хлопнул рукой по письму.
     - Здесь  только  половина,  -  сказал  он.  -  Что  бы  ни  было  здесь
зашифровано, это лишь часть отцовского послания.
     Джоунас всплеснул руками.
     - Господи, где же другая часть?
     - У Одри.
     - Что?  - Джоунас  чуть  не  упал  со  стула.  -  Черт возьми, о чем ты
говоришь?
     - Неужели вы не понимаете, дядя Сэмми? Белые цапли - это  мы, Одри и я!
Мы взываем друг к другу.
     - Не понимаю.
     - Она мне говорила, что отец прислал ей открытку.
     - Послушай сынок, мои люди перевернули дом вверх дном. Ничего похожего.
     Майкл уставился на Джоунаса.
     - В таком случае  открытка при ней, - сказал он. -  Джоунас, неужели вы
не видите? Теперь понятно, почему Одри похитили. Чтобы получить содержащуюся
в этой открытке информацию.
     Джоунас промолчал. Глядя на отцовское письмо,  Майкл  гадал, прочел  ли
его кто-нибудь еще.
     - У нас слишком  много  "если", однако это вполне  возможно, - произнес
наконец Джоунас.
     - Кто мог вскрыть письмо? - спросил Майкл. Джоунас покачал головой.
     - Кто угодно. Но вполне возможно, что никто и не вскрывал.
     - Черт возьми! - сказал Майкл. - Это не ответ.
     Джоунас холодно посмотрел на Майкла.
     -  Я понимаю  твое  разочарование, сынок.  Сейчас мы понятия  не имеем,
почему  твою сестру похитили. - Он забарабанил пальцами по столу. - Пока нам
надо готовиться к худшему.  К тому, что Одри в смертельной опасности.  Кроме
того, у  нас  очень мало времени. Если похититель и впрямь знал, что Филиппу
удалось сообщить ей какую-то информацию... - Джоунас  посмотрел на Майкла. -
Если это так, следующим на очереди будешь ты.
     -  Мы должны  спасти ее,  - сказал Майкл.  - Кроме  того,  иначе мне не
разгадать послание отца.
     Джоунас отвернулся к окну.  Солнце  садилось, его лучи цвета червонного
золота прочертили полосы на полу кабинета. Наконец он произнес:
     - Поступай как знаешь, сынок. Похоже, другого пути у нас сейчас нет.
     Майкл встал.
     -  И  еще  одно,  -   добавил  Джоунас.  -  Ни  в  коем  случае  нельзя
недооценивать  Итимаду  или  любого  другого  бойца якудзы,  с  которым тебе
доведется столкнуться. Это крутые ребята, убьют не раздумывая.  Будь начеку,
начиная  с того мгновения, когда спустишься  по трапу самолета. Люди Итимады
снимают на пленку всех, кто прилетает и улетает.
     Да, кстати, в машине, в отделении для перчаток лежит "беретта".
     - Пистолет мне не нужен.
     - Но, Майкл, ты же не можешь появиться там безоружным.
     - Тогда достаньте мне катану. Хорошую.
     - Не  могу  обещать, что она будет так же хороша,  как та, что  подарил
тебе отец.
     -  Это  просто невозможно, - сказал  Майкл. -  Но постарайтесь  достать
лучшую из имеющихся.
     Джоунас помолчал, потом кивнул.
     - Она будет тебя ждать.
     Он улыбнулся и встал. Пожав Майклу руку, добавил:
     - Удачи, сынок. Да поможет тебе Бог.


     - Мне позволено тебя видеть.
     Плеск воды.
     - Только мне одному.
     Плеск воды вокруг свай. Масаси улыбается в темноте.
     - Я один знаю, кто ты. - Он протянул руку. - Зеро.
     По реке Сумида у  них за спиной сновали грузовые  баржи.  Древние  сваи
поскрипывали, слышался писк крыс, с акробатической ловкостью взбиравшихся по
канатам.
     - Мой Зеро. -  Масаси  засмеялся.  Луч света с проходившей  мимо  баржи
скользнул по сваям, проник в укромный уголок, где встретились два японца, на
миг высветил жестокую ухмылку  на  лице  Масаси.  Свет исчез,  в наступившем
полумраке Масаси уловил движение. Из висевших у пояса ножен он достал танто,
японский нож.
     Масаси увидел приблизившегося Зеро и направил лезвие в его сторону. Но,
прежде чем он успел исправить свою  оплошность,  его левая  рука онемела  от
сильного удара, и танто упал на прогнившие доски пола.
     Сверкнул острый как бритва клинок катаны.
     - Ты собираешься меня убить? - спросил он. - Что ж, давай. Ты  думаешь,
я тебя боюсь?
     Теперь катана  была  нацелена ему в горло. Масаси сцепил руки  и  зажал
лезвие ладонями. Некоторое время они боролись, каждый норовил вырвать меч из
рук противника. И хотя у Зеро было преимущество, меч остался в сильных руках
Масаси.
     Масаси сплюнул.
     -  Страх -  удел  других,  Зеро.  Ты же знаешь, что случится,  если  ты
причинишь мне хоть  малейший  вред. Или расстроишь мои  планы. Ты  ведь  все
понял, не так ли?
     Масаси  расслабился, отпустил лезвие. Мгновение спустя Зеро  вручил ему
катану. Не сила  и не стратегия решили исход поединка, а принуждение. Масаси
поднял  меч  так,  что  тот  попал  в  движущийся луч  света.  Казалось, меч
рассекает тьму. Серебряная с позолотой чеканка рукояти сияла россыпью звезд.
     Легендарный меч принца Ямато Такеру, символ Дзибана, душа Японии.
     -  Ты вернул его, - сказал Масаси. Зеро  отвернулся,  чтобы  не  видеть
алчного выражения лица Масаси.
     - Ты не оставил мне другого выхода.
     Масаси оторвал взгляд от сияющего меча и кивнул.
     -  Да.  Телефоны  звонят каждый день. Митико держит тебя  в курсе.  Она
ежедневно  разговаривает  с  девочкой. Нежный  голосок  сообщает: "Я  жива и
здорова", или что-нибудь в этом роде. Так что Митико знает: с ребенком все в
порядке.   До   тех  пор  пока  ты   делаешь  все,  что  я  скажу.  Мы  ведь
договаривались? И так будет до тех пор, пока у меня не отпадет в тебе нужда,
пока Митико не перестанет быть угрозой для меня. - Масаси кивнул. - Из этого
можно  извлечь урок, дорогой  Зеро.  Власть так  эфемерна, так  мимолетна. В
якудзе Митико всегда боялись почти как отца. Как боятся тебя.
     - Меня боятся,  - возразил Зеро,  - потому  что Ватаро Таки использовал
меня, чтобы держать в узде другие семейства якудзы.
     -  Мой отец использовал тебя,  чтобы  вселять ужас в сердца  врагов. Ты
должен был  сковать их волю.  Унаследовав пост отца в Таки-гуми, я  по праву
унаследовал и твои услуги.
     - Как изменилась  Таки-гуми после смерти Ватаро! - сказал Зеро.  - Ваша
жадность  и чрезмерные  амбиции уничтожают семью,  все,  что с таким  трудом
построил отец.
     - Мой отец жил в прошлом, - отвечал Масаси. - Его время миновало, но он
был слишком упрям, чтобы признать это. Для семьи его смерть стала милостью и
благословением.
     - Это не  было ни милостью, ни благословением, -  ровным голосом сказал
Зеро. - Ваш отец умер в мучениях. Лишь продажные люди могут выгадать на  его
смерти. Вы  и  Кодзо Сийна. И последним посмеется Сийна, долгие годы  бывший
врагом вашего  отца.  Алчность будет  раздирать  Таки-гуми. Лейтенанты будут
брать пример с оябуна, схватятся  друг с другом за сферы влияния, совсем как
вы со своими братьями.  И семья станет беззащитной  перед  другими  семьями,
которые до сих пор держала в повиновении воля Ватаро.
     - Весьма причудливое и неточное предсказание. - Масаси пожал плечами. -
А если в твоих словах  есть хоть доля истины,  ты всегда  у  меня под рукой,
Зеро. Тот, кто хоть раз воспротивится моей воле, будет уничтожен.
     -  Что и случилось с Хироси, не так ли? - спросил Зеро. - Я непричастен
к его ужасной смерти, но вы, даю голову на отсечение, причастны. Это Удэ его
убил? Хироси  был старшим сыном, по воле Ватаро именно  он  должен был стать
преемником,  новым оябуном  Таки-гуми. Хироси был  слишком крепок, чтобы его
можно  было просто  вышвырнуть,  как другого вашего  брата,  Дзедзи.  Хироси
обладал сильной  волей  и пользовался поддержкой лейтенантов. Останься он  в
живых, он управлял  бы Таки-гуми, продолжил  бы дело Ватаро.  Поэтому Хироси
нужно было убрать.
     -  Мой  брат  мертв, - поспешно сказал  Масаси. - Какое значение  имеют
теперь обстоятельства его смерти?
     - Я хочу знать, чьи руки запятнаны его кровью.
     -  Мне  это  нравится,  -  сказал  Масаси,  хотя  это   ему  совсем  не
понравилось. -Вспомни, чем ты зарабатываешь на жизнь.
     - Я не зарабатываю на жизнь, - загадочно произнес  Зеро, - потому что я
не живу. Я не  живу со дня вашего прихода  к  власти. С того момента, как вы
отняли у меня самое ценное.
     Стоявший в тени человек отвернулся.
     - Когда-то, -  продолжал Зеро, - я был орудием воли Ватаро Таки. Ватаро
был великим  человеком.  Он  управлял  якудзой  так,  как  никто другой. Да,
незаконная деятельность  приносила ему  огромные  прибыли. Но  его  жертвами
никогда не  становились  слабые  и беззащитные. И большую часть  доходов  он
раздавал на нужды беднейших  общин Токио. Он верил  в простых людей  и делал
все, что было в  его силах,  чтобы помочь им. Вот  почему  он  отклонил ваше
предложение  включиться в торговлю  наркотиками. Наркотики убивают жизнь.  А
Ватаро так любил ее!
     - Я устал от рассказов о  том, каким великим человеком  был мой отец, -
сказал Масаси. - Он мертв, и теперь оябун я. Я покажу всем, кто  чтит Ватаро
Таки, как бога,  что значит истинное величие. Он отказывался от тех огромных
доходов, которые способна принести  торговля наркотиками, и только она одна.
Теперь  эти доходы у нас  будут. Скоро  Таки-гуми  обретет такое могущество,
какого мой  отец, бог Ватаро Таки,  и  представить себе не  мог. Я собираюсь
открыть новую эру  в  истории Японии, чтобы  каждый живущий на Земле обратил
свой взор к Стране Восходящего Солнца.
     - Вы сошли с ума, -  сказал  Зеро. -  Вы всего  лишь  глава преступного
клана.
     - Ты, ничтожная букашка! - глумливо произнес Масаси. - Как  мало знаешь
ты о той огромной власти, которой я уже обладаю!
     -  Вы  уничтожите  то, что вашему  отцу  было  дороже  всего на  свете:
Таки-гуми.
     - Захлопни  пасть,  -  зарычал Масаси. - Я  скажу, когда ты  сможешь ее
открыть. И еще скажу, когда  и куда  тебе идти. Почему я не мог связаться  с
тобой на прошлой неделе?
     - Я был недоступен.
     - Что  значит недоступен?! - закричал Масаси. - Для меня ты должен быть
под рукой и днем и ночью. Всегда. Где ты был?
     - Я был... нездоров.
     -  Вижу,  ты  уже поправился,  - Масаси помолчал.  -  Ладно,  ничего, -
продолжал  он  уже  спокойнее.  -  До  меня  дошли  слухи,  что  Майкл  Досс
направляется на Гавайи. Точнее, на Мауи.
     - Почему это должно нас интересовать? - спросил Зеро.
     -  Мы  перехватили письмо  Филиппа  Досса,  - сказал  Масаси.  -  Очень
трогательное,  просто-таки  передача  эстафеты. Нашей  доброй  кармы. Я  дал
письму уйти по назначению, ибо ничто не может быть настолько же нам на руку,
как участие  во всем этом его сына. Ты вернул  нам катану, но документ Катей
все еще  не найден. Филипп Досс мертв, но я уверен, что его сын приведет нас
к  бумагам. В этом документе - самая суть Дзибана, там описана вся стратегия
общества, а также рычаги воздействия в сфере торговли, в среде чиновничества
и правительственных кругах.
     Послышался гудок баржи, и лучи света на мгновение проникли в их похожее
на  гроб  убежище. Зеро отступил в темноту. Когда  шум  мотора  стих, Масаси
продолжал:
     - Так что теперь твоя жертва - Майкл Досс. До тех пор, пока это дело не
будет улажено, ты не должен  ввязываться ни во что другое. Это ненадолго. Не
больше, чем на две недели. Мои требования должны неукоснительно исполняться.
     Зеро молчал.
     - Ну? - спросил Масаси.
     - Я сделаю все, что вы хотите.
     Масаси впервые улыбнулся.
     - Еще бы.


     Толстяку Итимаде  было ужасно жарко, точно в джунглях. Или как в Японии
в августе.  Ветер с океана  сюда не долетал, его  не пускали  деревья. Дикие
горы   Кахакулоа,  где   он  разместил  свою  резиденцию,  не  были   лишены
недостатков.  Однако благодаря этим самым недостаткам, напомнил себе толстяк
Итимада, его уединение почти никогда не нарушалось.
     В такие удушливые жаркие дни, как сегодня,  приходилось напоминать себе
обо всех положительных сторонах его работы. Например, о спрятанном от всех и
вся  маленьком  домике  в  Хане,  на   другой  стороне  острова.  Когда  ему
становилось слишком тяжело, он садился в свой вертолет и улетал туда. В свое
убежище. Мало кто знал  об  этом доме. Ватаро Таки, оябун Итимады,  знал. Но
Ватаро умер. Теперь  о существовании домика знали только двое гавайцев, и то
лишь потому, что толстяку надоело самому присматривать за  домом.  Он совсем
не хотел, чтобы кто-нибудь из членов клана узнал о его убежище.
     Толстяк Итимада приехал на Гавайи не по своей воле. Люди, не обладавшие
его  жизненным опытом, сочли  бы,  наверное, что  им повезло. Еще бы,  стать
главным на островах!
     Но Итимада придерживался иного мнения. Быть хозяином такой дыры - разве
это почетно?
     Итимада не имел  ничего против  Гавайев. В конце концов,  он прожил тут
семь лет. Но для боевиков якудзы любое место за пределами Японии было дырой.
Что ни говори, а подлинная сила и власть там, на родине.
     Когда-то толстяк  Итимада был  одним из  привилегированных  лейтенантов
Таки-гуми. Ватаро оценил его храбрость  и  преданность и  вознаградил. Потом
начал  набирать силу Масаси.  Он позаботился  о том,  чтобы убрать со своего
пути всех,  кто обладал хоть толикой влияния.  Однако Итимада был ему не  по
зубам. Тогда Масаси состряпал обвинение, оно было насквозь ложным, но в доме
Итимады нашли подброшенные Масаси улики.
     У толстяка Итимады  не хватало мизинца на правой руке. Наверное,  он  и
поныне  лежит в банке с  формальдегидом  где-нибудь  в  доме  Таки.  Толстяк
Итимада  взял  нож  и  во  искупление греха, которого  не  совершал,  греха,
придуманного Масаси, отхватил себе палец.
     Тогда, семь лет назад, он сидел за столом в Токио напротив Ватаро Таки.
Поклонившись,  он завернул  палец в белую ткань и  протянул  его через стол.
Ватаро, тоже с поклоном, принял дар.
     Изгнание на Гавайи было вторым этапом искупления.
     В наши  дни, подумал толстяк Итимада,  новые бойцы якудзы  требуют укол
новокаина, прежде чем  коснуться  ножом своей драгоценной  плоти. Но Итимада
был человеком старой школы. "Честь" и "гири", самая тяжкая из всех нош, были
его паролем.  Он отрезал себе палец, повинуясь  гири. Он  сделал  то,  о чем
просил  Ватаро  Таки,  его  оябун.  Теперь, когда Таки-гуми  правил  Масаси,
Итимада не  чувствовал себя связанным обязательствами  перед новым хозяином.
Совсем наоборот. Сердце жаждало мести, и годы не притупили чувств.
     Поэтому,  когда Масаси  Таки сообщил  Итимаде,  что  на  Мауи находится
американец  по  имени Филипп  Досс, имеющий при себе  нечто,  принадлежавшее
Масаси,  а Масаси хочет вернуть  украденное, и для чего все средства хороши,
толстяк составил план действий и поспешил претворить его в жизнь. Но не ради
Масаси, а для собственной выгоды.
     Масаси  ясно  дал  понять,  что  документ  Катей  имеет  исключительную
ценность.  Итимада не имел  представления о его содержании,  но был  уверен,
что, став  обладателем этого  документа, сможет  выторговать себе  право  на
возвращение в Японию.
     Итимада не сомневался, что  коль  уж Масаси так стремится  вернуть себе
документ Катей,  он в  благодарность  поставит толстяка во  главе  небольшой
семьи внутри клана.
     Таков был замысел толстяка Итимады. Отсюда и услуги  двух гавайцев. Они
должны были доставить Итимаде и Филиппа Досса, и документ Катей.
     А вместо этого Филипп Досс разбился и сгорел. Но прежде успел позвонить
Итимаде. "Я  знаю, кто вы, -  сказал Филипп Досс. -  И мне  известно, кому и
чему вы служите. Я  знаю, что  вы  поступите правильно.  Мы ведь  оба любили
Ватаро Таки, не так ли?  Если  вы все еще верны старым традициям, вы найдете
моего сына. Спросите его, помнит ли он синтаи. На его имя -  его зовут Майкл
Досс - я оставил ключ у  консьержки в отеле "Хьятт" в Каанапали. Этим ключом
он сможет открыть нужный шкафчик камеры хранения в аэропорту".
     - Что?  - переспросил  толстяк, потрясенный тем,  что  ему  звонит  его
жертва. - О чем вы говорите?
     Но на том конце провода замолчали.
     С тех пор Итимаду преследовала мысль о том, что же  может быть спрятано
в  шкафчике. А потом  позвонил Масаси  и велел ожидать прибытия Удэ. От этой
новости толстяк запаниковал  и  послал двух гавайцев за ключом  и содержимым
шкафчика. Что там было? Документ Катей? И почему так важен этот синтаи?
     Сам  он тем временем  отправился в аэропорт встречать Удэ.  Удэ  шел по
свежему  следу  Филиппа  Досса. Увидев его,  толстяк почувствовал  холодок в
груди. Толстяк был уверен, что Удэ приехал не только за документом Катей: за
ним Масаси мог прислать кого угодно, людей у него хватало.  Удэ был у Масаси
палачом.  У  толстяка  зародилось подозрение,  а  не  проговорились ли  двое
гавайцев? Зря он им доверился. Но  у него не было выхода. Если он собирается
выбраться из этой  райской тюрьмы, ему необходимо заполучить документ Катей.
Как только он избавится от Удэ, надо будет найти гавайцев и проучить их.
     Но  сейчас  ему предстояло  иметь  дело  с Удэ. Проблема,  сказал  себе
толстяк  Итимада,  заключается не столько в том, чтобы  сохранить  при  себе
документ Катей,  за  которым он послал  двух  гавайцев, сколько в том, чтобы
дожить до того дня, когда можно будет пустить его в ход.
     Удэ принадлежал к новой породе. В Токио он, без сомнения, отирался бы в
"Волне" или "Оси", что в Роппонги, обедал бы в Aux Six Arbres, одевался бы в
ателье Исси Мияки и путался с блондинками гайдзин, уплетающими  гамбургеры и
жареный картофель.
     У него  все желания  написаны на  лице, подумал толстяк, глядя на  Удэ.
Будто он с Запада.
     Толстяк Итимада решил для себя,  что  не будет бояться Удэ. Да и с чего
ему  трусить. Удэ употребляет наркотики,  а  это  делает человека беспечным.
Главное - не совершать опрометчивых поступков. Хотя именно этого Удэ и будет
добиваться от него.
     Сейчас Удэ с  толстяком  сидели в низине, на лугу в  имении Итимады. На
этой ферме много  лет разводили скот. Лошади,  коровы  и мухи впридачу, вот,
собственно,  и все.  Удэ прошелся  вдоль  утесов, вернулся  на  пастбище. За
спиной у  него пыхтел хозяин,  то отставая, то снова  догоняя гостя. Итимада
хотел,  чтобы  Удэ  считал  его  эдаким  глуповатым  толстячком.  Чем  менее
настороженно будет относиться к нему Удэ, тем лучше.
     Удэ  шел  мимо  пасущегося стада.  Огромные  карие глаза  провожали его
тупыми  дремотными  взглядами, а  хвосты  беспрерывно разгоняли  мух. Но эта
пасторальная картина не привлекала внимания Удэ. Он смотрел под ноги.
     Вот он миновал  коровьи  лепешки, дымящиеся  и  блестящие, как  овсяная
каша. Они были слишком свежими.  Старый помет, потрескавшийся и  посеревший,
его  тоже  не  интересовал. Удэ  искал блины,  покрытые  корочкой, но внутри
полные  питательных веществ,  - плодородную почву  для  грибов.  Не для всех
грибов, а  только для  <i>тех самых.</i>  Для  тех, что окрашивали  небо  в  алый и
оранжевый цвета  и выворачивали вселенную наизнанку,  стоило Удэ положить их
на язык.
     На пастбище Удэ отправился исключительно за грибами.  У них были тонкие
белые ножки и коричневатые, похожие на пуговицы шляпки, и росли они кучками.
     Найдя то, что искал, Удэ наклонился и срезал грибы перочинным ножом. Он
тщательно  очистил  с  них грязь, потом отправил  грибы  в  рот  и  принялся
сосредоточенно жевать.
     Действие было почти мгновенным. Удэ почувствовал, как кровь струится по
жилам. Ощутил  дрожь внизу живота, словно  тонкие  пальчики гейши перебирали
струны сямисена. Время выплескивалось через Третий Глаз.
     Он  начал напевать на ходу.  "Сайонара Но  Осеан". Мелодия  была в моде
больше  года назад, но ему почему-то запомнилась.  Звуки громом отдавались в
голове, потом еще долго  кружились  в воздухе,  как  пар от дыхания морозным
утром. Отзвучав, они разлетались на тысячи осколков, как  хрустальные бокалы
на кафельном полу.
     Солнечный свет обволакивал Удэ, он был вязким и прилипал к телу нежными
согревающими шариками. Удэ снял свою черную рубашку-поло.
     Синие,  зеленые  и  черные  фениксы  поднимались  из  малиновых  языков
пламени. Их изображения  двоились. Широко  расправив крылья, птицы  выгибали
шеи, заглядывая  друг другу в глаза. Под породившим  их пламенем  свернулась
кольцами толстая змея,  полускрытая  валуном  и листвой.  В широко раскрытой
пасти  виднелись острые  зубы  и  раздвоенный  язык,  всевидящие глаза  змеи
напоминали драгоценные камни.
     Обнаженный по пояс, Удэ  продолжал  идти  вперед. В такт  его движениям
перекатывалась  иредзуми - традиционная татуировка  бойцов якудзы. Игра мышц
напомнила ему о Масаси Таки. Масаси совсем помешался на тренировках. Нередко
они с Удэ часами упражнялись вдвоем, пока даже мускулы Удэ не начинали ныть.
В такие моменты Масаси пугал его, Удэ, не боявшегося никого на свете.
     Обессилев, Удэ прекращал тренировку и смотрел, как продолжает  работать
Масаси. Глядя на его  блестящее от пота тело, Удэ ловил себя  на мысли,  что
Масаси не человек. Его выносливости хватило бы на десятерых.
     Но вот Масаси заканчивал тренировку и, взяв длинные мечи, они проходили
на маты додзе, чтобы оябун мог  поупражняться в искусстве кендо. Удэ  только
защищался.  Похоже, с каждым новым выпадом Масаси становился сильнее. Он был
непобедим.
     А на лугу из уголков рта Удэ изливалась морская пена. Увидев очередную,
ее порцию, Удэ рассмеялся. Наконец он понял, что пузырьки - это слова.
     Он разговаривал с толстяком Итимадой.
     -  Ты только подумай,  -  услышал  он себя. - Ведь документ Катей - это
все.
     - Я знаю лишь  то, что мне приказал  сделать  Масаси, - отвечал толстяк
Итимада.
     - Здесь был Филипп Досс, - продолжал Удэ, не  обращая на него внимания.
- Филипп Досс  украл документ  Катей.  Он попал сюда  с чьей-то помощью, нэ?
После того как ускользнул от меня в Японии. И вот здесь, на Мауи, его кто-то
убивает. Кто-то. Не я и никто другой из людей  Масаси Таки. Тогда кто же его
убил,  Итимада?  Ты тут всех  знаешь. Вот  посмотри. - Он  протянул толстяку
фотографию Майкла Досса. - Ты его видел?  Это  сын Филиппа  Досса, Майкл. Он
был здесь?
     - Сына здесь не было, - сказал Итимада, подумав про себя, что сын очень
похож на отца.
     - Нет?  Ты уверен?  Может быть, Досс  передал ему на хранение  документ
Катей?
     - На островах его не было.
     Удэ злобно рассмеялся. Его темные зрачки неестественно расширились.
     - Может  быть,  ты уже не справляешься со  своими  обязанностями?  - Он
недобро ухмыльнулся. - Поэтому-то тебя и выслали сюда, не так ли?
     - Ты здесь всего лишь сутки, - сказал толстяк Итимада, - и думаешь, что
тебе все известно.
     Но  замечание  задело  его. Он не любил, когда ему напоминали о причине
его отъезда из Японии.
     - Семь  лет, - насмешливо произнес Удэ. - Проживи  я  тут  семь  лет, я
создал  бы такой клан,  что  ребята  в  Японии только диву  бы  дались. Даже
подумал бы о том, чтобы  оставить себе такой подарок, как документ  Катей. -
Его  усмешка превратилась в  гримасу. -  Но ты настолько  глуп, что тебе это
даже в голову не пришло, так ведь, Итимада?
     Толстяк промолчал,  зная, что Удэ пытается заставить его  признать свою
вину. Если гавайцы проговорились, Масаси мог догадаться о его намерениях. Но
без  улик он ничего не  сделает. Сейчас Итимаду спасло умение владеть собой.
Чтобы  убрать его, Масаси нужен повод. Вот за этим-то Удэ  и  приехал: найти
повод.  Масаси знал, что сделать это будет непросто, вот и послал  Удэ. Если
толстяк   оскорбится  и   нанесет   ответный  удар,  Удэ   может  совершенно
безнаказанно его  убить. Ни один член островного  клана  и слова  не скажет.
Поэтому толстяк предпочел сохранять спокойствие.
     - Я не виню тебя за то, что ты обо  всем умолчал, - продолжал  Удэ, - я
бы и сам так поступил. Видишь ли, разница между нами в том, что я постарался
бы  воспользоваться  своим положением изгнанника. Я бы вышел из-под контроля
Токио. Земли здесь много. Тут Соединенные Штаты, где ничего  о нас не знают.
Богатые, девственные места. Собирай себе урожаи. Здесь можно сделать себе не
только имя, но и огромное состояние. Да! - Лицо Удэ окаменело. - Ты ведь был
знаком с Филиппом Доссом, нэ?
     -  Мы оба знали Ватаро Таки. - Толстяк Итимада призадумался. Вот почему
Масаси прислал Удэ. Чтобы прижать меня. Масаси подозревает,  что Филипп Досс
пытался связаться со мной. Надо держать ухо востро.
     Мир вокруг Удэ плавал в море удивительных ярких красок.
     - Мне нужен документ  Катей,  -  сказал Удэ, сосредоточившись. - Масаси
Таки приказал тебе достать его. Если ты не  вручишь его мне, я решу, что  ты
меня обманываешь.
     На это у Итимады уже был готов ответ.
     - Я  верен  Таки-гуми.  Об  этом  Масаси может не беспокоиться.  А  что
касается  документа Катей, то именно им я сейчас и занимаюсь.  С того самого
момента, как был убит  Филипп Досс. Когда он  сгорел,  документа  при нем не
оказалось.  Я проверяю все те места, где он останавливался или куда заезжал.
-  Струйка пота стекала  по его виску;  ему до исступления хотелось смахнуть
ее. Удэ уставился  на  нее пытливо, будто энтомолог, изучающий  экзотическую
бабочку.
     - Ты? - сказал Удэ, разглядывая каплю пота. - Ты сам этим занимаешься?
     - Конечно, - ответил толстяк, гадая, известно ли Удэ о гавайцах. Может,
болтовня  Удэ -  просто уловка?  -  Такое  дело я  не  могу поручить  никому
другому.
     - О тебе говорят, что сам ты и пальцем не пошевелишь.  - Удэ запрокинул
голову и  рассмеялся. - Кстати, я видел твой палец. Он был в бутылке с бурой
жидкостью.
     - Гири,  -  ответил толстяк, пытаясь  сохранить спокойствие. - Но таким
японцам, как ты, это понятие недоступно, нэ?
     Глаза Удэ сверкнули.
     -  Мне дано право  разобраться с тобой по собственному усмотрению. - Он
ухмыльнулся. - Если в течение сорока восьми часов ты не  отдашь мне документ
Катей, ты умрешь, Итимада.
     Толстяк Итимада уставился на него как на сумасшедшего.
     - Я  бы посоветовал тебе  заняться делом, - Удэ  склонил голову,  будто
прислушивается. - Ты слышишь этот звук? Это истекает время твоей жизни.
     Стиснув зубы, толстяк Итимада  в бессильной ярости  слушал его безумный
смех.


     "А Бас" был залит золотисто-зеленым неоновым светом.
     - Как в аквариуме, - сказал Дзедзи Таки.
     - У  ночи  тысяча  глаз, -  произнес  Кодзо, вспомнив реплику из одного
американского фильма, - и все они здесь.
     Внутреннее   убранство  клуба  можно   было  бы   назвать   "минимально
роскошным". Спустившись по крутой  лестнице, можно было попасть в помещение,
где блестящие  серо-черные столы и стулья были беспорядочно  расставлены  на
мерцающем огоньками полу.  Удивительно,  но  народу  внизу  было  ничуть  не
меньше, чем наверху. Ночной клуб занимал несколько этажей, соединенных между
собой  пластиковыми  ступенями с вмонтированными  в  них неоновыми  лампами,
извивавшимися, будто сказочные змеи.
     Стены  имели  множество  выступов, имели превосходную  акустику  и были
задрапированы  тканью какого-то непонятного  серо-коричневого цвета. Выступы
тянулись  до самого потолка, где к металлическому каркасу  крепились  связки
прожекторов,  постоянно находившихся  в  движении.  Впечатление  было такое,
словно попадаешь в желудок, занятый перевариванием пищи.
     Физиологические ассоциации возникали не  случайно. Девицы, сновавшие по
узким проходам между столиками, демонстрировали свое полуобнаженное  тело  с
той же  размеренной основательностью, с какой  на  бойне  взвешивают говяжьи
туши.
     Дзедзи давно перестал удивляться, почему эта механическая сексуальность
привлекала  такие  толпы мужчин.  Может быть, в  этом  и  заключается трюизм
современной жизни: механическая сексуальность лучше, чем никакой.
     Он  вспомнил   о   Кико,  терпеливо,  словно  Будда,  дожидавшейся  его
возвращения. Потом сосредоточился на мыслях о предстоящей встрече.
     В "А Бас" вошел Масаси. Он  остановился  в  дверях,  пристально оглядел
зал. Масаси  всегда так  поступал. Входя  в  любое  помещение, он  неизменно
застывал на пороге  и не делал ни шагу  внутрь до тех пор,  пока  не получал
ясного представления об этом месте.
     На  нем был  черный костюм в мелкую полоску,  жемчужно-серая  сорочка и
белый  шелковый галстук  с тиснением.  В манжетах  - золотые запонки,  а  на
пальце  -  простенький  перстень, тоже золотой.  Масаси сопровождал какой-то
незнакомый  Дзедзи  человек с мудрыми глазами.  Он был гораздо старше  обоих
братьев.
     Масаси увидел  Дзедзи  и Кодзо и медленно направился в  их сторону. Его
спутник  остался у двери;  Дзедзи  был уверен, что это  неспроста.  Это  был
намек. Масаси хотел говорить с ним наедине.
     Мужчины  поклонились  друг другу,  обменялись  обычными в таких случаях
словами приветствия. Дзедзи отослал Кодзо. Братья заказали напитки.
     На небольшой  сцене молодой японец  в темных очках  пел  под фонограмму
модную  песенку. Звуки обрушивались на зал с  потолка, где  были расположены
динамики.  Прожекторы   мигали,  по   залу  шарили   лучи  света.  Все   это
ослепительное великолепие отражалось в темных очках певца.
     - Превыше всех достоинств, - сказал Масаси, - я ценю пунктуальность. На
пунктуального человека можно положиться.
     Официантка принесла напитки.  Мужчины-японцы, одетые так же, как певец,
и в таких же темных очках, пожирали взглядами выставленные напоказ  части ее
тела.
     - Я просил об этой встрече потому, - продолжал Масаси, - что с тех пор,
как  вы покинули Таки-гуми, меня одолевали сомнения. Наверное, я  поступил с
тобой нечестно.
     Масаси  отпил большой  глоток  "сантори",  шотландского виски. В  клубе
знали,  что они  - бойцы якудзы,  поэтому и  принесли крепкие напитки,  а не
разбавленные, какие обычно подают в таких заведениях.
     - Я хочу, - сказал Масаси, - свести к минимуму все возникшие между нами
недоразумения.  Мне нужно, чтобы  Таки-гуми  сохранила свою ведущую  роль, и
ради этого я готов сделать все, что в моих силах.
     -  Ценю  твою  искренность, -  ответил Дзедзи,  успокаиваясь, - и  могу
только   приветствовать   справедливое  разрешение   возникших  между   нами
разногласий. Я просто не вижу причин для вражды.
     - Хорошо, - сказал Масаси. - Мы собираемся заработать много денег - все
мы. - Он поднял свой бокал.
     -  О  да, - молвил Дзедзи. - Ссоры - удел бесчестных  людей с их чуждым
нам ничтожным мирком, нэ? - Почувствовав огромное облегчение, он чокнулся  с
Масаси и засмеялся.
     -  Мы  люди  особой  породы,  Дзедзи-сан, -  многозначительно  произнес
Масаси. - Наш отец был простым крестьянином, выращивал апельсины. Он был вне
общества. Изгой, не нужный этому  обществу,  и оно не  желало его терпеть. А
возьми  нас. Мы владеем, производим  и  контролируем больше,  чем  остальные
девяносто процентов  населения  Японии. Мы постоянно встречаемся  с  главами
самых крупных  концернов,  с первыми заместителями министров,  иногда даже с
членами правительства. Но  что в  этом проку? Мы вынуждены ютиться буквально
на считанных квадратных сантиметрах жизненного пространства. В Америке самый
бедный представитель среднего класса может за умеренную цену купить себе дом
с  акром  земли  впридачу.  Целый  акр,  Дзедзи-сан!  Ты  можешь   себе  это
представить? А сколько  всего понастроят  на  акре  земли  здесь, в  Японии?
Сколько  семей  будет  ютиться на этой площади? Всех нас унижает  отсутствие
пространства. Мы, как насекомые, лезем друг на друга.
     Зазвучавший в голове брата гнев  заинтриговал  Дзедзи, потому что в нем
были  странные  нотки.  Дзедзи чутко  прислушивался  не  только  к тому, что
говорил Масаси,  но  и к тому, как он это говорил. Дзедзи  улавливал горечь,
разъедающую философскую натуру брата. Эдакая мазохистская ненависть к самому
себе.  И  если  дело  обстоит именно  так, значит, это вполне согласуется  с
детскими воспоминаниями Дзедзи. В семье Таки с Масаси нянчились больше всех.
Он  всегда  был  самым  упрямым  и  несговорчивым,  вечно  спорил.  И вполне
возможно,   что  Масаси,  любимчик  Ватаро  Таки,  отвергал  даже  отцовское
обожание.
     - Ты  и впрямь  так  ненавидишь свою родину? - спросил Дзедзи. - Я ушам
своим не верю. Эта страна дала нам жизнь, вскормила нас.
     -  Чепуха, -  презрительно  бросил Масаси. -  Чего еще  ждать  от такой
пугливой  мышки,  как мой брат?  Робость всегда  была  самым  страшным твоим
недостатком.  Ты  не понимаешь, что в наш атомный  век у  Японии есть только
одна возможность превратиться в великую державу - расширить свои границы.
     - Величие Японии, - ответил Дзедзи, - в наших сердцах, где обитают души
предков. И в умах, из которых не изгладить память о нашей истории.
     - Япония возродилась из пепла, - сказал Масаси. - Но при этом исчерпала
свои возможности. Теперь  во  главе страны должны  стать  другие  люди. - Он
поставил стакан на стол. - Я говорю  правду, - добавил он. - А она не всегда
приятна для слуха.
     - Ты хочешь правды? - спросил Дзедзи. Он обвел рукой зал. - Посмотри на
этих сосунков, брат мои. Среди них ты  вербуешь себе новых приверженцев, нэ?
Они  приходят  сюда  поглазеть.  Они  пялятся  всю  ночь  напролет, а  потом
возвращаются домой и  занимаются  мастурбацией.  Тьфу!  Что хорошего в  том,
чтобы заглядывать под юбку женщине, которая нимает нижнее белье за деньги?
     Официантка убрала использованные стаканы  и поставила  на  стол чистые.
Певец в темных очках тянул что-то заунывное.
     - Вслушайся в эту безвкусицу, - сказал Дзедзи. - Твои новые приверженцы
могут слушать это  часами.  Какое  им дело  до хайку, великого  поэтического
наследия их  предков? Никакого. Они  потеряли связь со своим прошлым, с тем,
что делает Японию великой.
     "Мы часами любуемся дымкой друг у друга в глазах", - передразнил Дзедзи
певца.  -  Это  бессмыслица.  Как  и искусственное насилие в  фильмах, когда
зрителям  требуется  все  больше  и  больше  крови  и  увечий.   Как  и  все
телевизионные   шоу,  включая   программу  новостей.  Насилие,  которое  там
показывают, почти такое же надуманное, как  в фильмах. А почему? Потому, что
все это сделано, чтобы  управлять нами. Зрителю щекочут  нервы,  но  не дают
испытать ни возмущения, ни омерзения. В электронном мире нет места чувствам.
Просто потому что он торгует фантазиями.
     Дзедзи сознавал, что слишком много говорит, а брат неотрывно смотрит на
него, но просто не  мог  остановиться. Он ощущал внутри тугой комок  ярости,
как будто брат заразил его своей пылкой речью.
     -  Новые бойцы якудзы, которых ты приводишь  в Таки-гуми, не ведают  ни
чести, ни  традиций,  - горячо продолжал он. - А все потому, что они выросли
на  этих теле- и  киноотбросах.  Ими управляли  с рождения. Им это  заменяло
материнское молоко.  Соответственно,  они  знают  лишь,  как управлять. Друг
другом. Собой.  - Дзедзи обвел рукой зал. - Полюбуйся, чем они живут.  Чтобы
их расшевелить, нужна новая бомбардировка. Их дух угас. Экстремизм их знамя.
Потому что только крайности могут их увлечь. Их уши  глухи, а глаза слепы ко
всему остальному.
     -  Экстремизм,   -  сказал  Масаси,  -  часто  недооценивают.   Сегодня
экстремизм, и  только он один,  сможет вырвать Японию из лап Запада - итеки!
Не  будь  ты таким слюнтяем,  понимал бы это  ничуть  не хуже  меня. Если бы
только  отец это  понимал!  Лишь  одно он  сделал  правильно  -  использовал
Таки-гуми как оружие против русских.
     - Как ты можешь говорить такое о нашем уважаемом отце?
     - Я говорю то, что давно пора  произнести  вслух. Только у меня хватает
на это смелости. Как всегда.
     Масаси все тот  же, подумал Дзедзи.  Приподнятое настроение, овладевшее
им в начале вечера, улетучилось. Дзедзи понял, что остался в дураках. Масаси
ни на йоту  не изменился. Он все так  же  ненавидел старые традиции.  Именно
Масаси говорил на собраниях клана, что якудза погрязла в прошлом, что кодекс
чести,  полезный  когда-то,   теперь  превратился   скорее   в   обузу.  "Мы
приближаемся  к  двухтысячному  году, - говорил  Масаси.  -  И  если  якудза
собирается  выжить  в этом новом мире, ей  придется  расширить  сферу  своей
деятельности. Мы замкнуты сами  на себя,  как в прошлые  века.  Мы ничего не
сделали, чтобы  поправить  свое  положение.  Собственно,  мы не продвинулись
вперед со времен наших дедов. Мир стремительно обгоняет нас. Чтобы сохранить
свою мощь,  мы  должны  открыть  для  себя новые горизонты.  Якудзе надлежит
сделать то же, что сделало правительство. Выйти на мировой уровень".
     Но это потребует огромных  капиталовложений. И  существовал только один
способ добыть деньги: торговля наркотиками.  Ватаро  Таки  всегда накладывал
вето  на такие  предложения, не давал  им хода.  Во  всяком  случае, все так
считали.
     А  потом  Ватаро  заявил  о своей  отставке. И  Масаси  сделал рывок  в
двадцатый век. Век термоядерного кошмара и электронной разобщенности.
     Дзедзи  был твердо уверен, что бесчестные доходы - удел  мошенников  из
корпораций. Именно чувство чести придавало якудзе своеобразие, связывало  ее
с  прошлым,  с самураями.  Масаси  посмеялся  бы  над таким  сравнением.  Но
сохранение корней было  единственной  защитой от  разобщенности,  от  потери
преемственности,  царивших в обществе.  В этом и заключалось  различие между
братьями.
     Он заблуждался. Дело было  не  в насилии, ежедневно выплескивавшемся на
головы зрителей в кино и с  экрана телевизора, калеча их души.  Дело было  в
том, что  средства массовой информации убивали прошлое. Прошлое стало чем-то
вроде прошлогодней моды. Оно ничего не стоило.
     - Юным и неискушенным учение дается трудно, - сказал Дзедзи.  - А твоим
новичкам нужно  сначала выкинуть из головы  весь этот информационный  мусор.
Горбатого могила исправит, - добавил он, процитировав Кодзо.
     - Что это?
     - Американская пословица, - сказал Дзедзи. -  Но к  нам очень подходит.
Ты вынужден нанимать молодых и неопытных, которых  ничему не научишь. Потому
что мусор был их материнским молоком.
     -  Ты имеешь  что-то  против моих  методов? Опять? - произнес Масаси. -
Проблема у нас одна и та же, только решаем мы ее по-разному.
     - И каково твое решение? - спросил Дзедзи.
     - Союз, - сказал Масаси. - Между якудзой, чиновниками и правительством.
     Дзедзи рассмеялся. Его брат явно переусердствовал с виски.
     -  Кто  задурил тебе голову  такой чепухой? -  вскричал  он. - Якудза -
парии. Они практически вне общества. Мы такие, какие мы есть, именно потому,
что  мы изгои. Иначе мы  бы  не  выжили в  японском  обществе  с его  четким
сословным делением.
     - Наверное, так и  было  когда-то,  -  сказал  Масаси. - Но  не теперь.
Теперь якудза в полной мере вольется в общественную жизнь страны.
     - Непостижимо!  -  вскричал Дзедзи. Он не  верил  своим ушам.  - Мы вне
закона.  Для  сильных  мира сего  мы всегда  будем костью  в горле. Тебе  не
удастся изменить существующий порядок вещей.
     - Я смогу его изменить, - сказал Масаси. - И я уже это делаю. Таки-гуми
выходит из  тени. Прежде всего, я собираюсь сделать достоянием  гласности ее
доблестные  действия  по   защите   Японии;  люди  должны  узнать,   как  мы
противостояли русскому КГБ. Я увеличиваю наше участие в делах "Ямамото  Хэви
Индастриз". Вместе с Нобуо Ямамото мы планируем несколько новых  операций, и
члены  Таки-гуми примут в  них более деятельное участие. Вскоре  клан станет
силой, не менее законной и могущественной, чем любой из имеющихся концернов.
     -  Вслушайся в свои  слова,  - сказал  Дзедзи. - Дельцы и чиновники,  с
которыми ты собираешься  заключить союз, наплюют на тебя. Они скорее сделают
себе сеппуку, чем допустят якудзу в свое общество. Над  твоими заблуждениями
можно было бы посмеяться, не будь все так грустно.
     - Довольно! - закричал Масаси.
     На них уже поглядывали. Дзедзи упрямо продолжал:
     - Неужели ты не видишь, что  твои новые последователи  уже сами по себе
угроза   будущему  якудзы?  Они  неуправляемы,  потому  что  лишены  корней.
Оторванные от прошлого, они  никому не подчиняются. И уж конечно,  не оябуну
якудзы. Они  отвергают дисциплину, потому  что верят в одну лишь анархию. Ты
дурак и еще раз дурак, а не оябун Таки-гуми, если не согласен с этим.
     Масаси  перегнулся через  стол  и схватил  Дзедзи  за  грудки.  Стаканы
полетели на пол. Двое  вышибал направились к ним, но Кодзо и рябой подручный
Масаси преградили им путь.
     -  Послушай! Ты, конечно,  мой  брат, но я не намерен терпеть  подобные
оскорбления.  Я оябун Таки-гуми. Я  пожалел тебя и хотел предложить  место в
клане, чтобы со стороны  все выглядело  прилично. Но теперь этому не бывать.
Ты как наш отец. Ты отстал от жизни лет на сто. Ты мне не нужен. Ты  слышишь
меня? Убирайся с глаз долой, слюнтяй!


     Удэ легко нашел  двоих  гавайцев.  Они пили пиво в  одном из  заведений
Вайлуку. Выйти на них не составило труда. Прежде чем побеседовать  на лугу с
толстяком  Итимадой, Удэ установил "жучка" на его телефон. Удэ так настращал
толстяка, что  тот  сразу же побежал  звонить.  "Жучок", которым пользовался
Удэ, был нового поколения, Т-5000, последнее достижение  фирмы "Фудзицу".  С
помощью  выполненного  в  виде  микросхемы  ПЗУ* это  устройство сохраняло в
памяти все сигналы, поступавшие  или исходившие  от телефонного аппарата,  к
которому оно было подсоединено.
     [* Постоянное запоминающее устройство. (Прим. перев.)]
     Так Удэ узнал номер, по которому звонил толстяк. На острове Удэ имел не
один канал получения информации; ему  не потребовалось  много времени, чтобы
узнать не только телефон, но и фамилию, и адрес.
     Удэ сел за  столик  недалеко  от входной двери.  Выбрал стул,  стоявший
боком к гавайцам, чтобы можно  было  исподтишка наблюдать за ними. Он вышел,
когда они садились в машину, и последовал за ними.
     Удэ заказал содовую. Он не притрагивался ни к табаку, ни к спиртному. У
него были  грибы. Удэ улыбнулся. Ну и жизнь у  этих  гавайцев,  подумал  он,
расслабляясь. Они никогда ничего не достигнут, но они явно счастливы.
     Он ждал  и  раздумывал о толстяке Итимаде, благо время было.  Оябун  во
многом напоминал  ему  отца. Всезнайки, не видящие дальше собственного носа.
Хозяева прошлого, пупы Земли!
     Что проку в прошлом? - подумал Удэ. - Это груз, который мешает тебе всю
жизнь. Удэ не был подвержен глупым предрассудкам. Для него существовало лишь
будущее,  залитое светом и теплом, вечно манящее. Он жил ради  будущего. Удэ
исполнит все, что ему прикажут, чтобы получить свой кусок пирога.
     Сейчас  ему нужно было  выяснить, что собираются делать  гавайцы. Он не
поверил ни единому слову толстяка Итимады,  он не  имел на это  права. Страх
дает  свои преимущества,  как  любит  говорить  Масаси Таки.  Но  даже самых
честных людей он  превращает  в  лжецов. Чаще всего вам говорят  то, что  вы
хотите услышать. Поэтому Удэ сам докапывался до истины.
     Наконец двое гавайцев устали лакать пиво. На это им понадобилось немало
времени. Количество вмещавшейся в них жидкости удивило даже Удэ, а он знавал
в свое время многих выдающихся выпивох.
     Проследить  за  ними не  составляло  труда. На уме  у  них были  только
девочки. В другой забегаловке, явно хорошо  им знакомой,  гавайцы  подцепили
пару местных девиц.  Удэ  ждал на  улице.  Не было необходимости вылезать из
машины: через распахнутую дверь он видел все заведение.
     Они вышли вчетвером и  сели в машину гавайцев. Удэ поехал следом. У них
был дом  в Кухулаи,  довольно близко от аэропорта,  так что шум моторов  тут
никогда не стихал.
     Сначала он  собирался дождаться, пока  они не останутся одни.  Но потом
подумал, а  какого черта? Толстяк Итимада наплевал  ему в лицо, обманул его,
хотя Удэ  увещевал его  не  делать  этого ни  в  коем случае. Чем  скорее он
управится, тем быстрее это дойдет до ушей толстяка Итимады. Удэ от всей души
желал бы  оказаться в  этот момент  рядом  с  толстяком, хотя знал,  что это
невозможно. Посмотреть, какое у  него будет лицо. Удэ засмеялся. Может быть,
представлять это себе даже лучше, чем видеть.
     Вот, например,  сейчас. Удэ сидит в  машине,  мотор  выключен, зато его
воображение  работает вовсю. Рисует ему сцены  разрушения и смерти, и  всего
через несколько мгновений он воплотит все это в жизнь.
     Воображение превосходит действительность. Вот он видит  обоих гавайцев.
Смотрит им в глаза  в миг их смерти. В миг перехода. Когда душа расстается с
телом.
     В действительности ему это никогда не удавалось. Это просто невозможно,
даже  если  очень  сосредоточиться.  Этот  миг  неуловим.  Но  только  не  в
воображении Удэ.
     В своих  видениях он  успевал протянуть руку и поймать сгусток энергии,
воздушным шариком поднимавшийся над телом. А затем открыть рот и  проглотить
его. Станет ли он от этого могущественнее?
     В других видениях он вместо гавайцев  в их убогом доме представлял себе
отца.  Вот  тело  отца распростерлось  у  его  ног.  Вот он  вглядывается  в
отцовское лицо, чтобы уловить момент перехода. Это отца он собирался убить.
     Удэ вылез из машины,  пересек улицу  и пошел по дорожке к дому. Участок
стоял в  полном запустении. Трава не  подстрижена,  кустарник, который нужно
было  подрезать  три года  назад,  больше походил  на львиную  гриву.  Люди,
способные с таким пренебрежением относиться к собственному участку, вызывали
у него отвращение.
     Собственный дом  Удэ близ  Токио  был  образцовым во  всех  отношениях;
Особенно участок. Земля  была  для Удэ святыней. Для  него посадить растение
значило взять на себя  обязательство перед  Творцом. Ухаживать за садом было
особенно сложно. Нужно было  все тщательно спланировать, умело  посадить,  а
потом холить и лелеять.
     Мой отец и в этом ничего не смыслил, подумал Удэ, справляясь с замком,.
     Он вошел в  полумрак  дома. Уловив шум,  постоял в прихожей.  Некоторое
время вслушивался  в мычание  и стоны. Можно было подумать, что  он рядом  с
обезьяньим  вольером в зоопарке. Слышалось ритмичное поскрипывание кроватных
пружин.
     Удэ достал четыре  куска  веревки  из воловьей  шкуры.  Он  предпочитал
именно такую, потому что она была мягкой, но прочной. Он направился дальше.
     Прошла минута, прежде  чем  он  понял,  что из  разных  комнат  гавайцы
переместились в одну спальню. Дверь была открыта. Он видел все, что делается
внутри.
     Один  из  гавайцев  занимал  кровать.  Девица  лежала  под  ним. Просто
удивительно, с  какой скоростью он  это  проделывал. Другой  гаваец лежал на
спине на  полу.  Его  девица  стояла  над ним на  коленях. Она поднималась и
опускалась,  упираясь руками ему в грудь. Его глаза были  закрыты.  Удэ  был
обут в  туфли на  мягкой подошве,  сделанные на  заказ в  Токио. Он бесшумно
вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
     Пять  человек  в  комнате,  и  только  он  один  абсолютно  неподвижен.
Мгновение, и на смену неподвижности пришло стремительное движение. Подскочив
к  кровати,  Удэ  схватил гавайца  за запястья и начал  заводить ему руки за
спину.  Картинным  движением, увидеть  которое  можно  лишь  в  голливудских
вестернах,  Удэ связал  его скрещенные сзади  руки.  Узел был  особенный, он
затягивался тем туже, чем больше брыкался связанный.
     Удэ тотчас занялся парочкой на ковре. Он ударил ногой. Стальная набойка
на  носке пришлась девице в  горло. Она закашлялась, поперхнулась и медленно
опустилась на вялый член второго гавайца.
     Удэ отбросил ее в сторону. Гаваец  открыл  глаза.  Глаза еще были полны
наслаждения,  похоть  притупила его  реакцию.  Удэ  ударил его  чуть  пониже
грудной  клетки,  а  когда  гаваец  начал  сгибаться,  нанес удар  в область
желудка. Связал ему руки вторым куском веревки.
     Услышав  за  спиной  шум, обернулся, резко  ударил правой ногой. Первая
девица  пыталась выбраться из  комнаты.  Удар  пришелся  в бедро. Услышав ее
стон, Удэ отвернулся еще до того, как она упала.
     В этот миг лежавший на кровати гаваец поднялся на ноги.
     - Кто вы, черт возьми? - закричал он, срываясь от страха на визг.
     Ударом ноги Удэ опрокинул его  на пол, а  временную передышку употребил
на то,  чтобы  связать девиц. Покончив  с ними, стал наблюдать, как корчатся
гавайцы.
     Тот, которого Удэ  ударил в  грудь,  изловчился и обеими  ногами врезал
японцу по бедру. Удэ замычал, качнулся  вперед, и носок его башмака врезался
сбоку в шею гавайца. Удар оказался неудачным. Он сломал гавайцу шею и, когда
Удэ  опустился рядом  с  ним на колени,  взял  обеими  руками его  голову  и
заглянул в глаза, смотреть уже было не на что.
     - Вы убили его! - закричал второй гаваец. Девицы запричитали.
     -  То  же самое  случится  и  с тобой,  -  сказал  Удэ,  -  если ты  не
расскажешь.
     - Что я должен рассказать? - спросил гаваец.
     - Чего от вас хотел толстяк Итимада?
     - А кто такой толстяк Итимада?
     Удэ  ударил  его ребром ладони.  Это  был  точный, рассчитанный  удар в
сердце. Лицо гавайца  побелело,  он  хватал  ртом воздух.  Из глаз  брызнули
слезы. Удэ ждал.
     - Отвечай, - сказал он.
     - Катафалк! - Гаваец зажмурился.  Он тяжело дышал. -  Женщина  за рулем
катафалка!
     - Что?
     - В аэропорту Кухулаи! - выкрикивал гаваец.  -  Приехал катафалк, чтобы
принять гроб, прилетевший с материка!
     - Откуда именно?
     - Нью-Йорк, Вашингтон, точно не знаю.
     - Почему ты был в аэропорту?
     - Из-за красного шнурка.
     - Какого красного шнурка?
     - Развяжите меня, - сказал гаваец, - и я покажу его.
     Удэ развязал веревку, и гаваец начал растирать запястья.
     Вместе с ним Удэ подошел к шкафу. Гаваец открыл один  из  ящиков и стал
рыться в нижнем белье.
     -  Вот.  -  Он вынул  небольшой кусок заплетенного в  косичку  красного
шнурка. Тот был настолько темным, что казался скорее черным.
     Удэ взял шнурок в руки.
     - Где ты это достал?
     -  В аэропорту.  В камере хранения. Итимада велел нам  забрать ключ.  В
отеле. На имя Майкла Досса.
     Досс! Сын Филиппа Досса! Удэ наконец начал понимать, в чем дело.
     - И тогда ты увидел катафалк?
     -  Да. Я ждал брата. Он отошел по нужде. Я обратил внимание на женщину,
потому что она знала о людях толстяка. Тех, что  снимают на пленку всех, кто
прилетает и улетает. Она их обходила.
     - И что случилось дальше? - спросил Удэ.
     - Вы собираетесь меня убить?
     Удэ улыбнулся.
     - Если не  расскажешь все, что меня интересует. Мужчина сглотнул слюну,
потом кивнул.
     - Пока она заполняла бумаги, чтоб забрать гроб, я  подошел к катафалку.
Вот тогда я и увидел. На переднем сиденье лежала нарисованная от руки карта.
Я взглянул на нее. Это была дорога в Хану. Одно место было обведено кружком.
Дом  толстяка. Тот,  которым  он пользуется  раза  два  в  год,  когда хочет
отдохнуть от дел и от семьи.
     В дом толстяка доставляют гроб, подумал Удэ. Что происходит?
     -  Хана  -  это на другой стороне острова?  Захолустное местечко. А где
именно находится дом?
     Гаваец ответил. Удэ решил, что пора ослабить нажим.
     - Чем этот толстяк занимается?
     - Да он ничего не знает.
     - Откуда тебе известно? - спросил Удэ.
     -  Потому что он стал ленив. Он говорил, что раньше сам присматривал за
домом.  А теперь  нанял  для этого  нас.  Мы  там  были  недели  две  назад,
проверяли,  не  налетела  ли с гор мошкара.  Ни  вода, ни  электричество  не
включены. Он никого не ждал.
     Совсем интересно, подумал Удэ. Он помолчал.
     - Ты говорил толстяку о том, что видел в аэропорту?
     - Вы имеете в виду женщину? Нет  еще. - По щекам гавайца текли слезы. -
Брат сказал: не надо. Толстяк однажды оставил  его  на улице. С собаками. Вы
понимаете? С  доберманами. С тех пор брат возненавидел  толстяка.  "Мы берем
его деньги, - говорил брат. - И все".
     - Кто был за рулем? - спросил Удэ. - Женщина?
     -  Не знаю, - сказал гаваец. - Пожалуйста! Я  вам все сказал. Отпустите
меня!
     - Хорошо, - мягко произнес Удэ.
     Ребром ладони  он сильно ударил гавайца по шее и опустился  рядом с ним
на колени.  Какое-то мгновение оба смотрели друг  другу  в  глаза.  Сломался
перстневидный хрящ. Гаваец начал задыхаться.
     Удэ продолжал вглядываться  в  его лицо,  хотя широко  раскрытые  глаза
гавайца дико блуждали, будто ища спасения от неизбежного.
     Руки Удэ  удивительно  нежно легли  на лицо гавайца. Теперь Удэ говорил
по-японски, обращаясь к своему умершему отцу:
     - Ты бросил жену. Бросил сына.  Я хочу, чтобы ты заплатил за страдания,
которые по твоей вине выпали на долю людей, когда-то любивших тебя.
     Пальцы его скрючились.
     - Тех.
     Руки отпустили уже начавшую сереть плоть.
     - Кто.
     Мышцы напряглись.
     - Когда-то.
     Руки занесены над вздрагивающими веками.
     - Любил.
     Пальцы впиваются в плоть, и раздается крик.
     Убийцы или его жертвы?
     - Тебя.
     Удэ плакал, прижавшись лбом к лицу гавайца.
     - Отец.
     Через два часа Удэ был в Хане. Мошкары в доме не  оказалось,  но что-то
живое было. Вернее, кто-то.


     Майкл  летел  над  Тихим  океаном,  словно  пущенный  по  воде  камень.
Соединенные Штаты  остались позади, а  Майкл все  не  мог забыть о том,  что
рассказал ему дядя Сэмми.
     Он пытался разгадать загадку Филиппа Досса.
     На него нахлынули воспоминания. Вот  Филипп  Досс  при ехал в Японию. В
школу Цуйо, на выпускные экзамены Майкла.
     Майкл увидел,  как отец входит  в додзе.  В руках у него  продолговатый
тонкий  сверток,  упакованный  в  пеструю  японскую  бумагу.  Филипп  пришел
вовремя. Майкла вызвали  на середину татами. Как и у других учеников, у него
была толстая стеганая одежда, а на лице - маска с металлической решеткой для
защиты от удара боккеном, деревянным мечом, которым пользовались ученики.
     - Тендо,  -  сказал Цуйо,  - это Путь Неба. Это Путь Правды.  Это образ
нашей жизни. Тендо дает  нам понимание... окружающего  мира... и самих себя.
Не поняв тендо, мы не поймем ничего.
     Цуйо подошел к Майклу и вручил ему боккен. Затем вернулся на свое место
у края матов.
     -  Не  обладая пониманием, мы  приобщаемся  ко  злу  и будем  постоянно
выбирать пути зла, хотим мы того или нет. Потому что, отвернувшись от тендо,
мы потеряли способность распознавать зло.
     Два ученика,  вооруженных боккен, подступили к Майклу с разных  сторон.
Они напали одновременно, как по команде.
     Но Майкл уже был в движении. Именно это Цуйо и называл  шансом дзэн. Он
скрестил свой боккен с мечом первого нападавшего, отводя и прижимая  к земле
клинок. Майкл  тотчас же  отступил и, повернувшись влево, резко опустил свой
деревянный  меч  на руки  второго  нападавшего. Он  атаковал снова  и снова,
разрушая спешно возводимую застигнутым врасплох учеником защиту, пока меч не
выпал у того из рук.
     Первый  ученик  уже  оправился  и  бросился  на  Майкла   сзади.  Майкл
развернулся,  едва  избежав удара  в  спину.  Он  вступил  в  схватку,  мечи
скрестились.
     В этот миг  Цуйо  подал  сигнал,  и в  бой  вступил  третий вооруженный
ученик. Цуйо наблюдал за  поединком. В руках он сжимал стальную катану.  Его
лицо было бесстрастным.
     Майкл  почувствовал удар  в спину.  Он  хорошо  знал этого  юношу.  Тот
работал в  атакующем стиле и был  сильнее  Майкла, но,  может  быть,  ему не
хватало решительности.
     Нападая, он выставил меч перед собой. Майкл направил острие своего меча
вниз и чуть влево. Меч противника уже  почти коснулся его, когда в последнее
мгновение Майкл отступил, а  его  противник по инерции пронесся мимо.  Майкл
мгновенно развернулся  и ударил  юношу по  спине. Тот упал навзничь, выронив
оружие.
     И тут в  драку бросился третий ученик. Обернувшись, Майкл понял, что не
может   ни   обороняться,   ни  нападать.  Ему  вспомнилось  дзэнбуддистское
изречение: "Ударь по траве, удиви змею". Он отшвырнул меч.
     Третий  ученик не  понял,  что произошло, и на  мгновение  остановился.
Воспользовавшись его замешательством, Майкл нанес ему  ребром  ладони атеми,
рубящий удар по болевой точке. Ученик опустился на пол.
     Теперь  напротив  Майкла оказался  Цуйо.  Он  стоял  в  боевой  позиции
наставника,  кентаи. Что бы  это  значило?  Еще  одно испытание? Собравшиеся
затаили дыхание.
     Цуйо  пошел в атаку, и времени на  размышления не  оставалось. Стальное
лезвие вот-вот обрушится на беззащитного Майкла.
     Он вытянул руки и зажал клинок в ладонях.
     Цуйо впервые улыбнулся.
     - Так  бывает  всегда. Тендо, Путь Неба, учит нас  распознавать природу
зла. Показывает нам не только, как противостоять злу, но и когда это делать.
     Филипп провел  с  сыном  весь вечер.  Шла первая  неделя  весны.  Холмы
Йосино, где  находилась школа Цуйо,  поросли вишневыми  деревьями, и  те уже
начинали цвести. Отец с  сыном гуляли  по дорожкам, а нежные лепестки, будто
снежинки, скользили по их лицам.
     -  Я   приехал  не  только  чтобы  присутствовать  на  твоих  выпускных
экзаменах, - сказал Филипп, - но и для того, чтобы  вручить тебе вот  это. -
Он протянул сыну сверток.
     Майкл  развернул  его.  Серебряная  с золотом  чеканка  древнего  меча,
катаны, засверкала в лучах солнца.
     - Он прекрасен, - сказал ошеломленный Майкл.
     - Да,  действительно, - согласился  Филипп. - Этот меч был выкован  для
принца Ямато  Такеру.  Это старинная, очень ценная вещь, Майкл. Обладание ею
сопряжено с  большой  ответственностью.  Ты  стал  его хранителем  и  обязан
оберегать этот меч каждый день своей жизни.
     Майкл потянул меч из ножен.
     - Он такой же острый, как и  в тот день, когда его изготовили, - сказал
Филипп.  - Будь осторожен. Борись  со  злом,  но меч обнажай  лишь  в  самом
крайнем случае.
     Майкл поднял глаза на отца. Внезапная догадка осенила его.
     - Для этого ты и послал меня сюда? Чтобы я научился распознавать зло?
     -  Возможно, - задумчиво ответил Филипп Досс. -  Но  сегодня зло  можно
встретить в самых разных обличьях.
     - Но  у  меня есть  тендо,  - сказал Майкл.  - Путь  придаст мне  силы.
Сегодня я прошел все испытания Цуйо.
     Глядя на сына, Филипп горько улыбнулся.
     - Если бы они остались самыми трудные испытания в твоей жизни, - сказал
он, - я был  бы спокоен. - Он взъерошил Майклу волосы. - По крайней  мере, я
сделал все, что в моих силах. - Они повернули обратно, к  додзе. - Теперь ты
знаешь,  что  сначала  зло нужно  распознать.  Потом -  сразиться с ним.  И,
наконец, сделать все, чтобы самому не проникнуться злом.
     - Это не так трудно, отец. Я сделал это сегодня.  Отбил  атаку Цуйо, не
нападая на него сам. Я знал, что он не желал мне зла.
     -  Да, Майкл,  ты  это сделал. И я  горжусь тобой. Но чем  взрослее  ты
будешь, тем труднее для тебя станет отличать добро от зла.
     Одри... О  Господи! Бедная Одри! Майкл  закрыл  лицо  руками. Щеки были
мокрыми  от  слез. Он  не  смог  распознать  обрушившееся  на  Одри  зло.  И
великолепная катана, доверенная ему отцом, не смогла бы ее  спасти. А теперь
и она исчезла.
     Где сейчас Одри? Жива ли она?
     - Отец, -  прошептал Майкл,  - клянусь  твоей  могилой,  я  найду Одри.
Клянусь тебе, я найду ее похитителей. И того, кто украл твою катану.
     В просветах  между  толстыми  курчавыми облаками сверкала серо-стальная
ширь  Тихого океана.  Океан  казался спокойным. Он и  сам  по себе был целым
миром. И присутствие в его  просторах  цивилизованных людей казалось странно
неуместным.
     <i>Сначала нужно распознать зло.</i>
     - Тендо. Путь Неба - стезя праведности, - вспомнились ему слова Цуйо. -
Путь Неба - это правда. Уклонившийся от Пути уже попал в объятия зла.
     <i>Потом сразиться с ним.</i>
     - Твой отец послал тебя сюда с единственной целью, - сказал ему в самый
первый  день  Цуйо,  -  чтобы ты  познал  Путь.  Он  хочет,  чтобы  ты  имел
возможность, которой сам он был лишен. Быть может, здесь, в Японии, тебе это
удастся. Но прежде ты должен забыть  обо всем остальном.  Если это покажется
тебе трудным  или будет противно твоей натуре - делать нечего.  Путь труден.
Это Путь, а не ты и не я, решит, годен ли ты.
     <i>И, наконец, сделать все, чтобы самому не проникнуться злом.</i>
     -  Путь  Неба  питает отвращение  к  оружию,  -  сказал Цуйо. - Но  как
садовник избавляется  от червей  и сорняков,  чтобы  цветы в  его саду могли
расти, так и путь Неба призывает нас иногда уничтожать гибельное  зло. Нужно
уничтожить  одного злодея, чтобы десять тысяч  людей  могли  жить  в мире  и
гармонии. И это тоже Путь Неба.
     Ты  можешь подумать, что Путь  бесконечен, но возможно и  поражение, от
этого никуда не деться.  Даже такой наставник, как я, сенсей,  может познать
его горечь. В том ужасном месте, где Путь бессилен.
     <i>В зеро.</i>
     Стало  закладывать уши, Майкл сглотнул.  Самолет  приземлился  с легким
толчком. Реактивные двигатели продолжали завывать, но вот сработали тормоза.
     В  иллюминатор  виднелись колышущиеся  листья пальм на фоне  сапфировой
синевы Тихого океана.
     Мауи.


     Майкл был уже в воздухе, когда Джоунас вошел в  приемную генерала  Сэма
Хэдли. Генералу было под восемьдесят и он  давно уже вышел в отставку. Но он
состоял  в специальной комиссии и по-прежнему  давал  президенту  советы  по
стратегически важным  вопросам.  Однако  Джоунас  подошел  не к  заместителю
генерала, а к помощнику Лилиан, молоденькому майору со свирепой физиономией.
Он  занимался делами Лилиан  грамотно  и ревностно. Ему, правда, недоставало
чувства юмора, но Лилиан говорила, что с этим можно смириться.
     Майор спросил, желает ли Джоунас кофе, тот ответил утвердительно, и, не
успел он войти в кабинет, как кофе был подан.
     Лилиан сразу спросила об Одри. Но  новостей не было. Он не мог сообщить
ей  ничего  утешительного.  Собеседница столь хорошо владела  собой, что  не
стала продолжать разговор на  эту тему, и Джоунас был ей  за это благодарен.
Теперь, когда под его  влиянием Майкл пошел по  стопам  отца,  Джоунасу было
очень неуютно в присутствии Лилиан. Он знал, что,  если жене Филиппа  станет
известно о его роли, ей это очень не понравится.
     - Я рада, что ты сумел прийти, - сказала она, пытаясь улыбнуться.
     - Я понял, что ты звонила не просто так, - ответил Джоунас.
     Они  сидели  в  углу ее кабинета. Кабы не рабочий стол, он выглядел  бы
совсем по-домашнему. Не было тут ни набитых папками шкафов, ни сейфов. Но на
столе выстроилась шеренга  телефонных аппаратов; они могли мгновенно связать
Лилиан с любым  правительственным учреждением, от Белого дома и Пентагона до
Капитолия.  У генерала Хэдли  были  прочные  и обширные  связи, не только  в
Вашингтоне, но и в других столицах мира.
     Пока они пили кофе, Джоунас хорошенько рассмотрел  Лилиан.  Она  была в
черном, без всяких украшений, кроме простого  золотого обручального кольца и
бриллиантовых   сережек-гвоздиков,   подарка  Филиппа  к  десятой  годовщине
свадьбы.
     - Во время траура не носят драгоценности, Лилиан, - заметил он.
     - Они дороги мне как память, - сказала она бесцветным голосом.  - Кроме
того,  эти  серьги  не более броски,  чем  кольцо. - Она посмотрела на левую
руку.  - Теперь  я ношу лишь самые необходимые украшения. - Как  будто в  ее
жизни не осталось места предметам роскоши.
     - Филипп умер, - мягко сказал он. Лилиан закрыла глаза.
     - Ты думаешь, его смерть уничтожила  и память о нем?  Будто его никогда
не существовало?
     - Я, конечно же, не имел в виду ничего подобного.
     Она пристально посмотрела на Джоунаса.
     - Филипп был тем, кем он был, и над ним смерть не властна.
     Лилиан  была очень  бледна.  Из-за недостатка солнечного  света ее кожа
казалась прозрачной.  Сейчас  Лилиан показалась Джоунасу такой  же красивой,
как и  в  день  их знакомства. Она  была столь  же очаровательна,  столь  же
желанна.
     Но не для Джоунаса. Интересно, подумал он, как скоро вокруг  нее начнут
виться  холостяки? Как  помощница  отца,  она  общалась с дипломатами самого
высокого ранга со всего света.
     И  все они захотят урвать  свое. Джоунас  улыбнулся этим мыслям. Долгие
годы он тщательно скрывал свою собственную к ней неприязнь. Но сейчас, когда
ее горе свело их вместе, он мог позволить себе насладиться этим чувством.
     Жизнь, которую вели  Филипп  и  Джоунас, была  несовместима с  той, что
Филипп делил с Лилиан. Она никак  не желала понять, что у мужчин должны быть
свои секреты. Она хотела принимать участие во всех делах Филиппа. А если это
не удавалось, Лилиан во всем винила Джоунаса. Наверное, ее злость и отвадила
от него Филиппа.
     Джоунас  с грустью подумал, что после  появления Лилиан они уже не были
так дружны.
     И все равно он не мог  ее ненавидеть. Она любила  Филиппа и потому была
частью его приемного семейства.
     Рядом с ней  трудно было избавиться от  ощущения, что сейчас  откроется
дверь и  войдет Филипп. Лилиан и Филипп. К  своему удивлению, Джоунас понял,
что не может думать об одном из них, тотчас же не подумав о другом.
     - Его смерть,  - говорила тем временем Лилиан,  - не умалит  значимости
его жизни.
     К  сожалению, она  не имеет  понятия ни  о  том, ни  о другом,  подумал
Джоунас.  Или? Нет, пожалуй, нет.  Последний  удар, безусловно, доконает ее.
Подчиняясь   внезапному  порыву,   он  коснулся  ее  руки,   накрыв  ладонью
обручальное кольцо Лилиан.
     -  Конечно, - сказал Джоунас,  - на его счету немало славных дел.  Кому
это знать, как не нам.
     - Давай обойдемся без покровительственного тона, - предложила Лилиан. -
Ты прекрасно  знаешь, что мне много лет ничего не было известно  о том,  чем
занимается Филипп. Только вы двое знали об этом. Меня  это не радовало; но в
конце   концов  пришлось  смириться.  -   Лилиан  улыбнулась.  -  Можешь  не
беспокоиться. Я не посягаю на ваши с Филиппом секреты.
     Он нахмурился. Его  всегда поражала  метаморфоза,  происшедшая с Лилиан
Хэдли Досс. Поначалу певица из объединенной службы организации досуга войск,
она теперь вращалась в дипломатических и военных кругах. Она, казалось, была
не  на   своем  месте  в  этом   кабинете,  средоточии  огромной  власти,  с
майором-подчиненным,  таким  же до мозга костей строгим служакой, каким  все
еще оставался ее отец. Была ли красота Лилиан причиной этого несоответствия?
Или пол?
     - Что ты хочешь этим сказать? - спросил он.
     Наверное, она почувствовала его замешательство и продолжала улыбаться.
     - Я здесь  работаю  под началом отца, ты  не  забыл  об этом,  Джоунас?
Генерал Хэдли все еще  твой  командир, как, впрочем, и  мой. Он ведает всеми
делами МЭТБ. К его словам прислушивались все президенты со времен Трумэна, и
не без оснований. Страна с начала века не знала  лучшего военного  стратега,
чем он. Секреты кончились, Джоунас. По крайней мере, для меня. И это радует.
До  сих  пор секреты  существовали  лишь для вас  с  Филиппом.  А  я  всегда
оставалась в стороне.
     - Но это работа, Лил.
     - Это и  сейчас работа, Джоунас. -  Ее улыбка стала  еще шире. - Только
теперь это и моя  работа. - Она опустила чашку. - Вот почему  я просила тебя
прийти как можно скорее.  - Лилиан достала красную папку. На ней стоял гриф:
"СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"  и  "ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ". В углу  стояла  двойная
черная полоса, означавшая, что материал нельзя ни размножать, ни выносить за
пределы бюро.
     - Что это? - спросил  Джоунас, взяв в руки папку. Недобрые предчувствия
охватили его.
     - Читай, - сказала Лилиан. Джоунас открыл папку. Лилиан налила себе еще
кофе,  достала заменитель  сахара  и высыпала в  чашку  два  пакетика.  Пока
Джоунас читал, она серебряной ложечкой помешивала свой кофе.
     - Господи! - вскричал Джоунас.  - Боже  праведный!  - Он  поднял на нее
глаза. - Лилиан...
     -  Да,  Джоунас.   Это  итог  двухлетней  проверки  деятельности  МЭТБ,
проведенной по приказу отца.
     - Я ничего об этом не знал, - сказал Джоунас.
     - Как и я. До сегодняшнего дня. - Она пристально посмотрела на него.  -
Это правда, Джоунас? То, что написано в отчете? Об утечке информации. О том,
что за последние шесть лет провалилось несколько агентов?
     -  Кое-что  правда, - сказал Джоунас. - Таковы правила игры, Лил. -  Он
хлопнул ладонью по папке. - Но это! Господи, твой старик хочет закрыть  наше
бюро!
     - Навсегда, - добавила  Лилиан. - Таковы рекомендации,  содержащиеся  в
этом  отчете. И таковы будут рекомендации моего отца,  когда он через  месяц
встретится с президентом.
     - Так твой отец видел этот отчет?
     Лилиан покачала головой.
     - Нет еще. На следующей неделе он  должен вернуться из Польши. А сейчас
из-за переговоров его маршрут не совсем ясен.
     Джоунас откинулся на спинку стула, перевел дух.
     - Зачем ты показала мне это, Лил?
     Она молча попивала свой кофе. Он поднял голову.
     -  Что ты пытаешься доказать все эти годы?  Что ты ничуть не хуже нас с
Филиппом?  Что можешь  работать с нами на  равных?  Это ведь  не  так,  сама
знаешь.
     - Мужчины заблуждаются,  - сказала  она, -  считая, будто женщины хотят
сравниться с ними.
     - Не хотят? -  недоверчиво переспросил  он. - Тогда чего же они  хотят,
если равенство их не интересует? Лилиан помолчала, задумчиво глядя на него.
     - Толику уважения, Джоунас. Я ведь не многого прошу, не правда ли?
     - Уважение.
     - Да.  - Взгляд Лилиан переместился на красную папку у него на коленях.
- Кто еще мог бы достать ее, Джоунас? Не говоря уже о том, чтобы дать тебе в
нее заглянуть.
     - Что ты хочешь взамен?
     Она пожала плечами.
     - Ничего. Мы ведь практически одна семья, разве нет?
     Допив кофе, она протянула руку.
     - Я должна ее забрать.
     Джоунас вернул ей разгромный отчет.
     - Знаешь ли ты, куда уходят твои секреты? - спросила Лилиан.
     - К  русским,  -  ответил  он.  -  Но это  почти все,  что  нам удалось
выяснить.
     -  Что  ж,  - сказала она,  - тебе  следовало  бы  попытаться  отыскать
предателя до возвращения  отца. Как  только он прочтет отчет, от вашего бюро
останутся рожки да ножки.
     Вошел майор, положил на стол стопку бумаг  и вышел, не говоря ни слова.
Когда они остались одни, Лилиан спросила:
     - Куда уехал Майкл? Этого вопроса он и боялся.
     - Далеко.
     Лилиан напряглась.
     - Он мой сын, и ты знаешь, где он.
     - Ты уверена?
     - Он приходил  прощаться,  но не  сказал,  куда и  зачем  едет.  Однако
догадаться нетрудно. Ты слопал его, как когда-то Филиппа.
     -  О  чем  ты говоришь? - возмутился  Джоунас. - Филипп делал  то,  что
хотел. Всегда.
     - Не будь тебя, он нашел бы себе другое занятие.
     -   Какое  же?  -   с  нескрываемым  презрением   спросил  Джоунас.   -
Программирование?
     - Может быть. В любом случае, сейчас он был бы жив.
     -  Незачем обвинять  меня  в его смерти. На  мне и  так слишком большая
ответственность.
     - Надо думать, - бросила Лилиан.
     - Что ты хочешь этим сказать? - медленно и осторожно произнес он.
     - Я говорю о Майкле, - сказала Лилиан. - Ты единственный, к кому я могу
обратиться. -  Ее  трясло  от  гнева.  - Если  ты сделал  из него еще одного
Филиппа, клянусь, ты заплатишь за это.
     - Успокойся, -  ответил не  на  шутку  встревоженный  Джоунас. - Ничего
подобного  я не делал. - Он рассказал, что  произошло у него  в кабинете:  о
"завещании" Филиппа, о том, что Майкл попал в мир шпионажа, о  том, наконец,
куда он  поехал. Зная,  как Лилиан относится  к его роли в  жизни  Филиппа и
насколько  она уязвима сейчас,  после смерти  мужа, Джоунас, конечно  же, не
собирался  ей ничего рассказывать.  Но  у него не было  выбора. Показав  ему
отчет с грифом "только для ознакомления", она раскрыла куда больше, и он был
благодарен ей за это.
     Теперь он ждал истерики. Нечестно было направлять сына по тому же пути,
который привел к  гибели мужа. Но у  него не было другого  выхода. И  потом,
именно этого, вероятно, хотел Филипп. Но попробуй объясни это Лилиан.
     Он попробовал.
     - Лил, - сказал он, закончив, - с тобой все в порядке?
     Лилиан была  очень бледна. Кажется, ее зубы  стучали. Руки  были плотно
прижаты к туловищу. Он заметил, что она медленно раскачивается взад-вперед.
     - Это все-таки произошло. - Ее шепот был еле слышен,  но у  него  мороз
прошел по  коже.  -  Сбылись мои  самые худшие опасения.  О  Джоунас, что ты
наделал! - Внезапно ее голос окреп, теперь это был крик боли. - Ты похитил у
меня мужа. Из-за тебя мы  не знаем, жива ли Одри. Теперь ты  рискуешь жизнью
моего сына. О Господи! Господи боже мой!


     Одри проснулась  словно от толчка.  Было темно.  Она  плавала по волнам
сна. Как ныряльщик, слишком долго пробывший на дне, стремилась к пронизанной
солнцем  поверхности  воды  над  головой.  А  прохладная  тишина  океана  не
отпускала ее. Океана сна.
     Ей снилось, будто она привязана к стулу.
     Запястья и лодыжки посинели и распухли от врезавшихся в них веревок. Ей
было  тяжело дышать,  потому  что  веревки  стягивали ей грудь.  Спина  была
неестественно выгнута. Все мышцы болели.
     Густая, мягкая и непроницаемая тьма походила на бархат.
     Тьма  пришла в  движение.  Закружилась, сгустилась. Одри почувствовала,
как  в ней зарождается страх.  Дыхание участилось,  во  рту  пересохло,  под
мышками выступил пот.
     Господи, подумала  она в полусне. Пусть это кончится.  Но она  даже  не
знала, что именно должно кончиться.
     Тьма приобрела очертания, хотя  Одри не могла  разглядеть их.  Во  тьме
пульсировала какая-то жизнь. И  живое существо приближалось. В сознании Одри
промелькнула мысль: "Спасения не будет".
     Она всегда была уверена в своем бессмертии. В ее возрасте пятьдесят лет
казались вечностью. Теперь она знала, что умирает. У нее стучали зубы, мысли
путались. Ее душа, как маленький зверек, отчаянно пыталась выбраться наружу,
покинуть обреченную на гибель бренную оболочку.
     Теперь тьма  была совсем рядом. Тьма источала жар, обжигавший ее бедра,
на губах она чувствовала чужое дыхание.  Это, несомненно,  был мужчина. Одри
стало  жарко.  Внезапно охватившее ее желание повергло девушку в еще больший
ужас.
     Тьма стала проникать в нее, и Одри простилась с жизнью...
     Она проснулась в темноте словно от толчка. Вздрогнула, еще не полностью
освободившись  от  своих сновидений.  Захотела смахнуть  со лба  пот, но  не
смогла.
     Она была привязана к стулу.


     Если  Париж - город грязно-бурых, пыльно-зеленых и синих тонов, подумал
Майкл, то на Мауи преобладают пастельные: бирюзовый, алый и  бледно-лиловый.
Больше  всего  его  поразило, что  амбру,  темно-коричневый  цвет,  здесь  и
представить-то себе невозможно.
     А  в  Японии, на  холмах  Йосино,  где  Цуйо учил его  мудрости  жизни,
преобладала амбра.
     Майкл считал, что ни одно место на Земле не сможет  поразить его так же
сильно,  как  Париж  и  Йосино.  В  Йосино  все  началось,  а  в  Париже  он
сформировался как мастер.
     И вот главное, что осталось  у него в  памяти: каждое  мгновение  жизни
должно  иметь  цель  и смысл,  должно работать  на общую стратегию. Наложить
кистью мазок  на холст, соткать полотно, вырастить  сад - во всем  этом была
определенная  стратегия.  Когда возникали  конфликты  -  а  они  обязательно
возникали,  -  первым   делом  следовало  продумать  план  действий.  Оружие
применялось  в  самом  крайнем   случае,  поэтому  Майкл  и   отказался   от
предложенного Джоунасом пистолета.
     Вечер  только  начинался. Солнце  было  еще  высоко,  его  золотые лучи
пронизывали  бескрайние  заросли  сахарного   тростника.  Справа  от  Майкла
высились Западные  горы  Мауи,  их  вершины скрывались в  туманной  дымке. В
путеводителе, который он  изучал во время долгого перелета,  говорилось, что
вот в этой тенистой расселине находится долина Яо,  родина древних гавайских
богов.
     Майкл нашел взятый для него напрокат "джип". Укладывая в машину  багаж,
проверил, на месте ли  полотняная сумка с катаной. Как и обещал дядя  Сэмми,
меч был на месте.
     Действуя по плану, продуманному  еще в самолете, в Кухулаи Майк занялся
покупками. Первым делом он приобрел дешевую черную сумку. Часом позже он уже
въезжал  на скоростное шоссе Хоноапилани. Майк был недалеко от залива Маалае
и направлялся на  юг. Он  знал,  что очень  скоро дорога  обогнет Подбородок
красавиц, как  местные жители называли  это место, и пойдет на северо-запад.
Если смотреть на Мауи сверху, остров напоминал женскую фигуру. Юго-восточная
часть  с огромным дремлющим  вулканом Халеокала,  возносившимся на  две мили
ввысь, была похожа на торс; Кухулаи, где приземлился Майкл, с одной стороны,
и залив Маалае с другой  образовывали "шею".  А  то место, куда  направлялся
Майкл, Капалуа, и самая отдаленная часть, Кахакулоа, были "головой".
     Шоссе  кончалось за Капалуа.  Огромная, в две с половиной тысячи акров,
ананасовая плантация окружала уединенный курорт с несколькими замечательными
площадками для гольфа. Поворачивая в конце шоссе налево, Майкл заметил их. В
идеально  подстриженной  траве виднелись безукоризненные,  словно вырезанные
скальпелем хирурга, песчаные лунки.
     Не  верилось,  что  милей  дальше  дорога  -  вернее,  то,  что от  нее
оставалось, - начинала предательски извиваться вдоль хребта очередной горы в
цепи вулканов, тянувшейся через весь северо-запад Мауи.
     После  парка  Флемминг-Бич  дорога  резко  сужалась.  Уже  не  было  ни
спускавшихся террасами  ухоженных  газонов, ни домов  с черепичными крышами,
прятавшихся в благоухающих зарослях бугенвилей.
     Теперь по  краям дороги  шли  густые  заросли. В некоторых местах,  где
виднелись охряные, с серо-голубым оттенком выступы скал, зелень нависала над
дорогой.
     Асфальт кончился,  дальше пошла  разбитая  грунтовая дорога с глубокими
колеями. Она  была лишь  чуть-чуть  шире машины. Грязная и скользкая, дорога
проходила так  близко к обрыву, что  кружилась голова. Внизу  пенился океан.
Высота обрыва в некоторых местах достигала четверти мили.
     Теперь  дорога стала настолько узкой, что машины  вряд ли смогли  бы на
ней разминуться. С одной стороны круто  уходила вверх гладкая стена утеса, с
другой - такой же крутой обрыв.
     Майкл  включил  передний  мост "джипа".  Слышалось пение  птиц, иногда,
после  очередного крутого поворота, за птичьим гомоном  угадывалось журчание
водопада.
     Попадались поросшие травой холмы, будто перенесенные сюда из Шотландии.
На  них  паслись пестрые коровы.  Казалось, они веками не  сходили с  места.
Такой ландшафт стал для  Майкла неожиданностью.  Ни в одном путеводителе, ни
на одной открытке не было снимков этой стороны острова.
     Ни изумрудно-зеленых пальм,  ни  сапфировой  сини  лагун,  ни пляжей  с
черным  песком  -  только  пронизанный  светом  воздух:  тяжелый,  густой  и
прозрачный, как нигде больше.
     Он  вспомнил  Прованс на юге Франции с его удивительным светом.  Листья
платанов  служили  там  своеобразной  машиной  времени.  Проходя сквозь них,
солнечный  свет приобретал  особый  оттенок, покрывая все  предметы  вековой
патиной.
     И здесь освещение было особенным,  но совсем  другим. Под лучами солнца
ландшафт был точно призрачным. Зеленый цвет становился настолько прозрачным,
что  казалось,  будто   листва  плавает  в  воздухе;   желтые  цвета  пылали
переполнявшей их энергией. Таинственные голубые пятна радужно переливались в
тени и ярко блестели  на  солнце.  В  двух  столь  различных  уголках  Земли
чувствовалась рука Всевышнего. Только его  присутствием можно было объяснить
состояние, охватывающее душу.
     Майкл  едва  успел крепко вцепиться в  руль. Выскочивший  из-за крутого
поворота  встречный "джип" уже  налетал на  его машину.  Он больно  ударился
спиной.
     Металл  сминался  и корежился,  хотя Майклу удалось  вывернуть  руль  и
направить машину вверх по склону. От удара "джип" едва не опрокинулся.
     Вторая машина, смяв фару и крыло его "джипа", крутилась на месте. Потом
начала медленно раскачиваться, ее колеса бешено вращались в опасной близости
от края обрыва.
     Водитель то нажимал на тормоз, то отпускал его. Он действовал верно, но
на такой дороге это было бесполезно. Обочину тут заменяла пропасть.
     "Джип" Майкла работал на холостых оборотах. Майкл выжал ручной тормоз и
перепрыгнул через дверцу, заклиненную ударом. Вторая  машина уже свешивалась
с  края обрыва,  задние колеса вращались,  не находя опоры:  здесь  не  было
асфальта, лишь комья  грязи да обломки  камней. "Джип"  все дальше и  дальше
сползал  с  обрыва. Майкл прыгнул на заднее сиденье,  потянулся к водителю и
рванул его на себя.
     Он услышал скрежет коробки передач, почувствовал, как занесло "джип". С
силой выбросив из гибнущей машины водителя, Майкл выпрыгнул сам.
     Лишившись нагрузки на заднюю ось, машина полетела вниз.  Еще  мгновение
назад она была здесь, и вот теперь пустота и свист ветра.
     Тишина, потом - раскатистый грохот.
     Только теперь Майкл рассмотрел водителя. Он оказался женщиной, и притом
красавицей. Японка. У нее была золотистая кожа  -  большая редкость в  Азии.
Такая очень в цене. Глаза  у нее были восточные, удлиненные и миндалевидные.
На  солнце ее прямые  густые  волосы  отливали  синевой.  Они  толстой косой
ниспадали на спину.  У девушки был крупный рот. Казалось,  мимолетная улыбка
вот-вот тронет  ее чувственные  губы. Длинная  шея и довольно широкие плечи;
одежда сидела на ней, как на манекене в витрине магазина.
     - Как  вы,  в  порядке?  -  произнес  наконец  Майкл,  помогая  девушке
подняться. Он успел заметить, что руки у нее сильные и тренированные.
     - Да,  - ответила  девушка,  отряхиваясь. Майкл обратил внимание на  ее
старые, вытертые почти добела джинсы. На кармане  не было  названия фирмы. -
Боюсь, я не привыкла к таким дорогам.
     - Каким дорогам? - спросил Майкл, и они с облегчением рассмеялись.
     Японка протянула руку:
     - Элиан Синдзе.
     Он принял рукопожатие.
     - Майкл Досс.
     Другой рукой  Майкл  начал высвобождать из волос девушки застрявшие там
веточки  и травинки. Потом он  вспоминал, что  подумал тогда: "Она не только
самая выдержанная, но и самая непосредственная из всех женщин".
     - Спасибо,  -  сказала Элиан. - Я  ни разу  не  попадала в  аварию. Эта
первая, и чуть не стала для меня последней.
     - Для нас, - поправил Майкл.
     Она отвела глаза  - впервые  с  той минуты, как он  поднял ее с  земли.
Майкл  почувствовал  прохладу, как будто  прежде  ему было жарко  от взгляда
девушки.
     - Думаю, "джипу" конец, - сказала она.
     - Хорошо еще, если мой исправен. - Майклу совсем не хотелось двигаться.
- Прошу прощения, если сделал вам больно. Нужно было вытащить вас из машины.
     Девушка повернула голову, Майкл снова ощутил жар.
     - Вы не  сделали мне больно. - Она улыбнулась. - Во всяком случае, я не
чувствую ничего похожего на боль.
     - Мы оба едва не отправились следом за машиной.
     - Правда? - Ее лицо снова приняло загадочное выражение.
     Интересно,  подумал он,  как  она отнеслась к  этому известию? Близость
смерти,  особенно  собственной,  часто вызывает  у  людей  возбуждение.  Они
начинают  по-новому  ценить  жизнь,   испытыв  острое  ощущение  поединка  с
неизбежностью.
     -  Дорога  была настолько разбитой,  что колеса  потеряли  сцепление  и
"джип" уже сползал в обрыв, когда я вас схватил.
     Элиан смотрела на Майкла. Ему бы хотелось узнать, о чем она думает.
     -  Вы очень  сильный, - сказала она.  -  Я ничего не почувствовала, как
будто ничего и не случилось.
     - Только ваш "джип" лежит внизу разбитый.
     - Это всего лишь груда металла, - заметила Элиан.
     В  том, что она говорила, была  какая-то абсурдная логика.  Словно  для
девушки не существовало причины и следствия.
     Майкл подошел к своей машине. Правый борт был приподнят, руль  вывернут
до упора.
     -  Ладно, - сказал  он,  садясь  за  руль.  - Посмотрим, как  она  себя
поведет.
     Он  снял  машину  с  тормоза  и  выжал  сцепление,  она  несколько  раз
подпрыгнула и едва не перевернулась, но ему удалось вывести ее на дорогу.
     - Садитесь, - пригласил Майкл.
     Девушка осторожно  подошла, встала на  подножку. Машина тронулась, едва
Элиан успела запрыгнуть внутрь.
     - Куда вы ехали? - спросила она. Даже сейчас она не откинула  спадавшие
на лицо волосы.
     - Осматривал окрестности. А вы?
     Элиан тотчас пожалела, что задала такой вопрос.
     - В Капалуа поиграть в теннис.
     - К сожалению, мы едем в другую сторону.
     Казалось, дорога поглощает все его внимание.
     -  Ничего  страшного,  - беспечно произнесла  Элиан.  - Куда вы  сейчас
направляетесь?
     - К цивилизации, - ответил Майкл, давая гудок перед крутым поворотом. -
Нужно доставить вас домой. Если, конечно, вы  не собираетесь "голосовать" на
дороге.
     Она засмеялась.
     - Я в некотором роде спортсменка, но всему есть предел.
     - Как называется отель?
     - У меня  дом  в долине  Яо, - сказала Элиан. -  Вы знаете, как до  нее
добраться?
     -  Вот здесь  я  поверну  направо,  вместо  того чтобы ехать  прямо,  в
Кухулаи, так?
     Элиан поразилась  тому,  как  действовал  на нее этот человек.  Она  не
находила этому рационального объяснения и  встревожилась. Элиан считала, что
именно   иррациональное  управляет  ходом   событий.   Силы  вселенной,  эти
невидимые,  но ощутимые  течения, никогда  не  действуют  беспричинно. Может
быть, эти силы хотят сообщить ей что-то или предостеречь?
     И если да, то о чем?
     - Вы не турист, а стало быть, должны знать, хороши ли в Капалуа корты.
     - Что?
     - Теннисные корты.
     Вдоль дороги начали  попадаться дома. Потом  кладбище. Майкл  и девушка
приближались к цивилизации.
     - Ах, это... - Элиан не сразу поняла, о чем речь. - Да, корты хорошие.
     Бензоколонка, церковь, телефонная будка.
     - Вы не остановитесь тут? Мне надо позвонить.
     - Конечно.
     - Мой партнер по теннису будет волноваться, - сымпровизировала она.
     В телефонной будке японка набрала  собственный  номер и, слушая  гудки,
поговорила с воображаемым собеседником.
     - Все в порядке, -  сказала она,  садясь в машину.  - А то он уже начал
волноваться.
     - Ваш постоянный партнер? - спросил Майкл.
     - Мой друг, - простодушно ответила она.
     - Разве он не ходит на службу? -  спросил Майкл. - Сейчас самый  разгар
рабочего дня.
     Элиан рассмеялась.
     - У него ненормированный рабочий  день. Он  работает на самого большого
кахуна на островах. - Она повернулась к Майклу. - Вы знаете, что это значит?
     Майкл покачал головой.
     -  Это по-гавайски.  Первоначальное  слово  имело  значение  "знахарь",
"шаман". Тот, кто общается с древними духами и богами Гавайев.
     - А теперь?
     Элиан пожала плечами.
     - Настали новые времена. Как  и многие другие  слова, его используют не
по  назначению.   И  так  часто,  что  многие  молодые  гавайцы  забыли  его
первоначальный смысл. Сегодня "кахун" означает  "важная птица",  влиятельный
человек.
     - Как босс вашего друга.
     Элиан   уловила  в  его  голосе  заинтересованность.  Она  смотрела  на
маячившие в тумане горы, на молнии над вершинами.
     - Как зовут кахуна?
     -  Вам его имя ничего не скажет.  - Она махнула рукой. - Здесь поворот.
Так, теперь прямо.
     Они въехали в долину. Дорога  вилась меж горных кряжей, покрытых густой
растительностью.
     - Тут направо, -  сказала  Элиан. Они  подъехали к  дому. Элиан вышла и
повернулась к Майклу.
     - Не хотите ли перекусить? Или, по крайней мере, выпить?
     - Думаю, что нет. Опять эта улыбка.
     -  Но  вы просто обязаны. -  Она  протянула  ему  руку. - Вы спасли мне
жизнь. Мне-то повезло, а вам, может, и не очень.
     - Почему это?
     Она засмеялась.
     - Потому что теперь  вы  обязаны  оберегать меня до конца  моих дней. -
Интересно,  хотела  ли она,  чтобы ее замечание  прозвучало  насмешливо? - В
японском языке есть даже такое слово. Знаете? Гири.
     -  Да, - сказал Майкл и взял ее за руку. Теперь он очень  хотел войти в
дом и побыть с  ней  еще. Потому  что слово "гири"  употребляется  боевиками
якудзы. А шеф якудзы здесь - толстяк Итимада, подумал он. И если эта женщина
связана  с якудзой  через  своего дружка, я  смогу этим воспользоваться. Вот
она, та  самая стратегия.  Цуйо мог бы им гордиться. -  Оно означает "бремя,
непосильное для человека".
     - И да, и нет,  - сказала Элиан, ведя  его к дому. - Некоторые считают,
что гири - это бремя, непосильное для одного человека.


     Когда  толстяк Итимада добрался до  двери  обшарпанного дома в Вайлуку,
где обретались два его гавайца, кровь застыла у него  в жилах.  Он звонил им
из кабинета по своему личному телефону, а  приехал сюда один. Никто из клана
толстяка  не знал,  что  он  нанял  этих  гавайцев.  И  это  обстоятельство,
разумеется, было самым главным.
     Его  обволакивали  звуки и  запахи,  доносившиеся  из  соседних  домов.
Итимада услышал ароматы тушеного пои. Вот заспорили двое ребят; голос  Джека
Лорда произнес с телеэкрана: "Бери их, Дано. Одного убей..." Хлопнула дверь,
звуки оборвались.
     Рука толстяка  застыла в воздухе у  самой дверной  ручки. Он смотрел на
грязные доски крыльца. На темное пятно, просочившееся из-под двери.
     Пятно  поблескивало,  как свежий  лак. Но  толстяк знал: никакой это не
лак. Он  огляделся,  нагнулся и дотронулся  пальцем  до пятна.  Растер каплю
между пальцами. Из темно-коричневой она сделалась темно-красной. Да  толстяк
и без того знал, что она покраснеет.
     Он выпрямился, достал носовой платок и, обернув им руку, дотронулся  до
дверной ручки. Никаких отпечатков. Дверь не была заперта.
     Свободной  рукой  толстяк  достал  тупоносый  револьвер, потом с  силой
толкнул дверь, - так, что она стукнулась о стену.
     Он переступил  порог  и  медленно  обошел весь дом. В  одной из  спален
наткнулся  на  девиц.  Не обратив  на них внимания,  переступил через  тела.
Толстяк старался  не оставлять отпечатков пальцев ни на вещах,  ни на людях.
Вернее, на том, что раньше было  людьми. Увидев, как обезображены трупы,  он
подумал: этот человек - чудовище.
     Толстяк покинул дом, твердо зная лишь, что оба  гавайца  мертвы и того,
что они извлекли из камеры хранения в аэропорту, в доме нет.
     Сидя  в припаркованной рядом с домом машине, почти на  том самом месте,
где  несколько часов назад сидел Удэ, толстяк обдумывал положение.  Он ни на
минуту не сомневался, что  это дело рук Удэ. А значит, Удэ завладел и вещью,
которую Филипп Досс спрятал в аэропорту.
     Независимо от  того,  что это  было  - документ Катей,  синтои  или еще
что-нибудь,  - обстоятельства для  толстяка складывались наихудшим  образом.
Теперь Удэ знает, что  толстяк  обманывал. Может,  он  еще  не пронюхал, что
именно замышлял Итимада, но толстяк  хорошо  знал Удэ и понимал: это его  не
спасет. Удэ говорил, что Масаси Таки  велел ему действовать  по собственному
усмотрению, и толстяк вполне допускал, что так оно и есть.
     Толстяк не сомневался:  он сумеет выжить, только убив  Удэ. Филипп Досс
доверил  толстяку важные сведения. Теперь толстяк понимал, что не должен был
делиться ими ни  с  кем. Собственно, он и  раньше  это подозревал, но только
сейчас осознал, какую страшную ошибку совершил. Ни в коем случае нельзя было
посылать этих гавайцев за ключом и в аэропорт. Но приезд Удэ настолько выбил
его из колеи, что он запаниковал.
     Итимада  закрыл  глаза. И  словно вновь увидел печальный итог  кровавой
резни, учиненной  в неряшливом домишке на той стороне улицы. Как  будто  эти
картины навек отпечатались на  внутренней  поверхности век. Толстяка  начало
мутить.
     Он вспомнил годы работы  на  Ватаро Таки, вспомнил, как ходил  к оябуну
просить  прощения. Ватаро Таки имел полное  право потребовать, чтобы толстяк
совершил сеппуку, но попросил всего лишь мизинец.
     Ватаро Таки не  был  похож  на оябунов других  кланов,  пекшихся лишь о
приумножении  богатств и о том, как бы им дочиста  ограбить своих сограждан.
Ватаро  Таки  думал о  будущем Японии.  И толстяк тоже  был  частицей  этого
будущего.
     Теперь это будущее  покоилось на  глубине шести футов вместе с бренными
останками Ватаро Таки. Но наставник толстяка Итимады был  все еще жив, пусть
только в его памяти. Что  сказал по телефону Филипп Досс в день, когда Досса
убили? "Я знаю, кому и чему вы служите. Мы с вами оба любили Ватаро Таки, не
так ли? Я знаю, вы сделаете то, что нужно".
     Пришло время,  подумал тогда толстяк,  отплатить  Ватаро Таки добром за
его доброту.
     Теперь   толстяку   придется   сглаживать  последствия   своих  ошибок.
Наблюдатели  в аэропорту  уже  сообщили ему, что Майкл Досс прибыл  на Мауи.
Толстяк понимал, что необходимо найти сына Филиппа Досса и передать ему все,
что он знал о синтаи.
     "Спроси моего сына, помнит ли он синтаи", - сказал Филипп Досс.
     И  тут толстяк  Итимада вслух произнес: "О  Будда!" Потому что внезапно
понял,  каким  образом  Удэ  ухитрился  узнать о гавайцах.  Удэ  прослушивал
телефонные разговоры толстяка. А значит, ему известно и о том, что Майкл уже
на острове.  А  ему,  толстяку, пришлось  сказать двум  гавайцам,  что  ключ
оставлен  на имя  Майкла Досса.  Стало быть, Удэ знает, кому предназначалось
содержимое шкафчика.
     Толстяк завел машину и тронулся с места. Теперь начнется гонка, подумал
он. А финиш будет там, куда придет Майкл Досс.


     Шел дождь.
     Ее лицо казалось размытой тенью на стене.
     Майкл смотрел на Элиан.
     -  Я  приехала сюда, -  сказала  она, - потому что  устала от  городов.
Машины, квартиры, конторы. Все это выматывало меня.
     Меньше всего Майклу  хотелось  увлечься этой женщиной. Ему  приходилось
постоянно напоминать себе, что находится  здесь для того,  чтобы установить,
как она связана с гавайской якудзой.  Если ее парень входит  в клан толстяка
Итимады, с его помощью можно было бы силой вломиться в жилище толстяка.
     -   Я  все   время   болела,  -  говорила  Элиан.  -  "У  вас  понижена
сопротивляемость", - сказал мой врач. "Ваши надпочечники истощены", - сказал
мой хиропрактик. Город губил меня.
     - Какой город?
     -  Не имеет значения, -  сказала  она. -  Все  они одинаковы.  Или,  по
крайней мере, одинаково пагубно действуют на людей.
     Ему было легко скрывать свои мысли. Пока она показывала дом, он говорил
все, что нужно в  таких случаях. Здесь действительно было на что посмотреть,
даже в дождь. Долина лежала меж двух потухших вулканов.
     - А здесь я смогу обновиться. В обители богов, неподвластных времени.
     Дождь,  стекающий с  изумрудно-сапфировых гор. Потрясающее зрелище.  Да
еще  в  долине  между двумя  гигантскими  земными  драконами,  крест-накрест
пересекающими, по китайскому поверью, всю  эту землю.  В таком обрамлении ее
чрезмерный мистицизм передавался и Майклу.
     -  Вы чувствуете, Майкл?  Вы чувствуете их силу? Энергию, исходящую  от
этих гор?
     Странно, но он и впрямь чувствовал.
     Дождь барабанил по стеклянной крыше в спальне  Элиан. Стоя здесь, Майкл
вспомнил свое  ателье  на  авеню Элиз Реклю в  ту ночь, когда Эа осталась  у
него. Он пытался отогнать эти воспоминания, но не мог.
     -  Вы так  молчаливы. - Японка  повернулась  к нему. - Я  слишком много
говорю. - Элиан засмеялась. Ее смех звучал очень естественно.
     - Нет, - сказал он. - Я с удовольствием слушаю. Трудно вести  разговор,
когда перед глазами эти горы.
     - Да. Приехав сюда, я тоже это почувствовала. Они внушают благоговение,
но не пугают.
     Поначалу он не мог понять, почему Элиан напомнила ему об Эа. Он  поймал
себя на том, что не  хочет  покидать этот дом,  жилище Элиан. Некоторые люди
могут годами жить  в доме,  не  оставив  в  нем ни  малейшего  следа  своего
пребывания. Элиан,  по ее словам, жила здесь меньше месяца, но  дом уже