ьвер к своей голове. К счастью, я успел подскочить к ней и отобрать оружие. - Испытывала ли она зависимость от снотворного? - Можете называть это так. Я делал все, что мог, чтобы она не выходила за рамки. - Почему вы не поместили ее в надежное место? - Я совершил оплошность, признаюсь. Ведь я не психиатр. Тогда я не осознавал всей серьезности ее состояния. Мы, врачи, совершаем ошибки, как и все, знаете ли. Он наблюдал за мной, словно шахматист. Однако разыгранный им гамбит доверительности был дешевым трюком. Если бы он не пытался навести меня на ложный след, то давно вышвырнул бы меня из кабинета. - И что стало с револьвером? - спросил я. - Я оставил его у себя. Собирался выбросить, но как-то руки не дошли. - Как тогда получилось, что он оказался у Карла Холлмана? - Стащил из ящика моего письменного стола. - Он добавил с обезоруживающей прямотой: - Я оказался круглым дураком, храня его там. Я ни словом не обмолвился о том, что знал о визите к нему Карла Холлмана. Получив от Грантленда подтверждение этому факту, я был разочарован. Грантленд слегка улыбнулся сардонической улыбкой и произнес: - Разве шериф не говорил вам, что Карл был здесь сегодня утром? Я немедленно проинформировал его по телефону. А также связался с клиникой. - Зачем он приходил? Грантленд поднял руки ладонями вверх. - Кто его знает? Очевидно, на него накатило. Он высказал все, что думает о той роли, которую я сыграл при помещении его в больницу, однако пуще всего нападал на брата. Естественно, я пытался переубедить его. - Естественно. Почему вы его не задержали? - Не думайте, что я не пытался. На минуту я отлучился в аптеку, чтобы принести ему торазин. Думал, лекарство успокоит его. Когда же я вернулся в кабинет, Карла уже не было. Наверное, убежал через этот ход. - Грантленд указал на заднюю дверь комнаты для осмотра. - Я услышал шум заводимой машины, но не успел добежать до автомобиля, - он уже уехал. Я подошел к наполовину зашторенному окну и выглянул наружу. "Ягуар" Грантленда стоял припаркованный на асфальтированной стоянке. За нею, параллельно улице, проходила грязная тропинка. Я обернулся к Грантленду: - Значит, говорите, он взял ваш револьвер? - Да, но в тот момент я этого не знал. И потом это был вовсе не мой револьвер. Я практически позабыл о его существовании. Ни разу не вспоминал о нем, пока не нашел в оранжерее рядом с телом бедного Джерри. А найдя, не был уверен, что это - тот самый. Я не специалист по части оружия. Поэтому ждал, когда смогу вернуться к себе в кабинет и проверить его наличие в ящике. Обнаружив, что он исчез, я сразу же связался с департаментом шерифа, хотя мне это и претило. - Почему претило? - Потому что Карла я люблю. Он в свое время был моим пациентом. И вы не дождетесь, что я начну сладострастно доказывать, будто он - убийца. - Но вы это доказали, не так ли? - Вы считаетесь детективом. У вас разве только одна-единственная гипотеза? Не одна, но об этом я докладывать не стал. Грантленд сказал: - Мне понятно, каково приходится вашему самолюбию. Остервельт сказал, что вы защищаете интересы бедного Карла, однако не стоит расстраиваться, старина. Они учтут его душевное состояние. Я лично позабочусь, чтобы учли. На самом деле я не грустил, хотя и выглядел грустным. Но и не радовался повороту событий. Куда бы я ни ступил, на каждом шагу мне попадалось очередное звено в цепочке улик против моего клиента. И так как происходило это с точностью часового механизма, я уже привык и перестал принимать в расчет. Помимо всего прочего, меня вдохновляла крепнущая с каждой минутой уверенность в нечестности д-ра Грантленда. Глава XX На улице сгущались сумерки. Белые стены домов, отражавшие последние лучи меркнувшего света, придавали зданиям волшебную красоту некоего африканского города или какого-нибудь другого места, где я никогда не бывал. Дождавшись небольшой паузы в транспорте, я выехал на полосу движения и на следующем же перекрестке свернул вправо, где остановился, не доезжая ста футов до входа на дорожку, что шла за домом, где находился кабинет Грантленда. Не прошло и пяти минут, как на дорожке появился его "ягуар", покачивающийся на рессорах. Автомобиль вывернул на улицу, визжа колесами. Грантленд не знал мою машину. Я последовал за ним почти впритык, проехав два квартала в сторону юга, затем, повернув на запад, вдоль бульвара, что сворачивал к морю. Я чуть не потерял его, когда он повернул влево на шоссе на замигавший зеленый свет. Я двинулся за ним на желтый, тут же сменившийся на красный. Теперь "ягуар" легко было держать в поле зрения. Он двигался по шоссе на юг, минуя окраины, где на обочинах дороги пристроились продавцы, предлагавшие порции жареной курицы, леденцы на соленой воде, мексиканские плетеные изделия и сувениры из красного дерева. Позади остались последние дома окраины с многочисленными неоновыми вывесками. Шоссе зазмеилось вверх и вдоль коричневых утесов, отвесно вздымавшихся над берегом. У их основания лежало море, отражая в себе небо, однако более темное, с красной полоской заходящего солнца на горизонте. Когда мы отъехали от города на две мили, на что ушло столько же минут, на "ягуаре" вспыхнули тормозные огни. Машина затормозила, повернула и въехала на черную верхнюю площадку, с которой открывался вид на море. На выезде с площадки стояла еще одна машина, "кадиллак" красного цвета, упершийся капотом в ограду. Перед очередным поворотом, который заслонил бы от меня "кадиллак", я успел заметить, что машина Грантленда остановилась рядом с ним. За мной следовало еще несколько машин. Через четверть мили я нашел другой въезд. К тому моменту, как я развернул машину и возвратился к первому въезду, "ягуар" уже уехал, а "кадиллак" трогался с места. Я успел разглядеть лицо водителя, когда машина выворачивала на шоссе. Оно поразило меня так, как может поразить вид призрака, которого ты когда-то знал человеком. Лет десять назад я был знаком с ним, когда он учился в средней школе и занимался спортом - крупный парень приятной наружности, переполненный бурлящей энергией. За рулем "кадиллака" я увидел другое лицо: желтая кожа, натянутая на череп, туманный взор черных блуждающих глаз, словно это был не он, а его дедушка. Тем не менее я узнал его. Том Рика. Я снова развернулся и последовал за ним в южном направлении. Машину он вел неуверенно, притормаживая на прямых участках дороги и ускоряя на поворотах, занимая две полосы из четырех. В какой-то миг, разогнавшись до семидесяти с лишним миль в час, он полностью съехал с дороги и врезался в поребрик. "Кадиллак" занесло на гравии, лучи передних фар пронзили серую тьму. Бампер чиркнул по стальной ограде, и "кадиллак" бешено развернуло в другую сторону. Он вырулил на дорогу и поехал дальше как ни в чем не бывало. Я держался на близком расстоянии, пытаясь управлять сознанием Тома Рики, успокоить внушением его расстроенные нервы и вести вместо него машину. В свое время я принял участие в его судьбе. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, а он все не взрослел и начал буянить, я пытался сдержать его и даже несколько раз заступался. Когда я сам был мальчишкой, то со мной так же возился один старый полицейский. Но Тома я не сумел вытянуть. Воспоминание о своем провале оказалось горьким и тусклым, к нему примешивалось пепельно-белокурое воспоминание о женщине, некогда бывшей моей женой. Я отогнал от себя оба воспоминания. Ход машины Тома сделался ровнее. Перед ним оказался большой автомобиль, занявший полосу и не съезжавший с нее почти все время. Дорога выпрямилась и пошла на подъем. На самой вершине подъема, футах в ста или более того от уровня невидимого глазу моря, появились огни красной неоновой вывески, прикрепленной у входа в частную автостоянку: "Гостиница Буэнависта". "Кадиллак" свернул под вывеску. Я остановился, не доезжая до стоянки, и оставил машину на обочине. Гостиница располагалась внизу, в долине. Выдержанная в испанском стиле, она состояла из дюжины или более того оштукатуренных коттеджей, живописно разбросанных на разных уровнях тенистых террас. В окнах многих из них за жалюзи горел свет. Над дверью главного здания рядом со стоянкой виднелась красная неоновая вывеска, гласившая: "Контора". Том припарковался рядом с другими машинами и вышел, оставив фары включенными. Я подъехал к машинам с другой стороны, где и притормозил. Не думаю, что Том меня заметил, однако он припустил бегом к главному зданию. Он двигался резкими толчками, шаркая ногами, словно старик, который пытается нагнать отъезжающий автобус. Дверь под красной вывеской открылась раньше, чем он успел до нее добежать. В падавший с порога круг света из дома вышла крупная женщина. Волосы золотистого оттенка, кожа - того же цвета, только потемнее, золотистое парчовое платье с низким вырезом - все это даже на таком расстоянии создавало впечатление некой бронзовой статуи, словно она велела отлить свое тело в металле, чтобы защитить его от возраста. Голос ее звучал повелительно, с металлическими нотками: - Томми! Где ты пропадал? Если он и ответил, услышать его я не мог. Он остановился перед ней как вкопанный, сделал ложный выпад влево и попытался проскользнуть мимо нее справа. У него получилась грустная пародия на бег по пересеченной местности, в котором он некогда был весьма силен. Женщина загородила вход своим сверкающим телом и обняла его за шею круглой рукой золотистого оттенка. Он слабо сопротивлялся. Она поцеловала Тома в губы, затем выглянула через его плечо на стоянку. - Ты брал мою машину, проказник. А теперь вот фары не выключил. Иди-ка в дом, пока тебя никто не увидел. Она наградила Тома полушутливым шлепком и опустила руку. Он торопливо шмыгнул в освещенное фойе. Женщина направилась к стоянке - неправдоподобная в своем облике: высокий безмятежный лоб, глубокие глаза, неприятно искривленный голодный рот, слегка одутловатый подбородок. Она шествовала так, словно владела миром, или когда-то владела им, а потом потеряла, но вспомнила прежнее ощущение. Выключив фары, она вынула ключ зажигания и, подняв подол, спрятала ключ за край чулка. Я увидел ее ноги, - полные, красивой формы, с изящными лодыжками. Она захлопнула дверь "кадиллака" и громким голосом, в котором слышались одновременно гнев и снисходительность, произнесла: - Дурачок глупенький. Она завздыхала и на середине вздоха заметила меня. Не меняя ритма дыхания, она улыбнулась и спросила: - Привет. Что вам угодно? - Глядя на вас, многое. - Шутник. - Но улыбка ее стала шире, обнажив блестящие золотые коронки в глубине рта. - Никто больше не интересуется Мод. Только сама Мод. Я очень интересуюсь Мод. - Потому что Мод - это вы. - Какой догадливый. А вы кто? Я вылез из машины, представился и добавил: - Я разыскиваю друга. - Нового друга? - Нет, старого. - Кого-нибудь из моих девочек? - Возможно. - Если желаете, пройдемте в дом. Я вошел следом за ней, надеясь застать Тома Рику в фойе, но он, очевидно, отправился в жилую часть здания. Вестибюль оказался на удивление прилично обставлен. Кожаные кресла пастельных тонов, пальмы в кадках. На одной стене висел сильно увеличенный фотоснимок ночного Голливуда, создавая впечатление нарисованного окна с видом на город. На противоположной стене было натуральное окно, выходящее на море. Мод прошла в дверь, обогнув полукруглую стойку из тикового дерева, и оказалась за стойкой. Внутренняя дверь за спиной Мод была приоткрыта. Она притворила ее. Отперев ящик стола, она вынула лист бумаги с машинописным текстом, в котором виднелись многочисленные исправления. - Может случиться, что в списке ее уже нет. Текучесть кадров ужасная. Девочки выскакивают замуж. - Рад за них. - А я не очень. У меня вечная проблема с пополнением, начиная с самой войны. Можно подумать, что здесь служба знакомств или нечто подобное. Ладно, если окажется, что она больше не работает, я подыщу вам другую. Еще рано. Как вы сказали ее фамилия? - Я не говорил. И это особа вовсе не женского пола. Она посмотрела на меня чуть разочарованно. - Тогда вы не по адресу. У меня чистое заведение, не для гомосексуалистов. Глава XXI Дверь за ее спиной открылась. На пороге стоял Том Рика, подпирая худым плечом дверной косяк. Твидовый пиджак висел на нем мешком. - Что-нибудь случилось, Моди? - спросил он неестественно тонким сухим голосом. Глаза его сделались, словно лужи дегтя. Мод нацепила на лицо улыбающуюся маску и лишь затем повернулась к нему. - Ничего не случилось. Иди к себе. Она положила руки ему на плечи. Он улыбался, но глядел мимо нее, на меня. Улыбка его была отстраненной, вымученной, словно между нами стояла толстая стеклянная стена. Она затрясла его: - Ты что, кололся? Значит вот за чем ты уезжал? - Какие мы любопытные, - сказал он с унылым кокетством, стараясь придать своему тощему лицу по-юношески обольстительное выражение. - Где ты его раздобыл? Откуда у тебя деньги? - Кому они нужны, эти деньги, золотце? - Отвечай. - Она надвинулась на Тома всем телом и затрясла его так, что у того заклацали зубы. - Я хочу знать, кто дал тебе эту гадость, сколько ты получил и где остатки. Он отшатнулся к косяку. - Отстань, шлюха. - Это неплохая мысль, - сказал я, заходя за стойку. Она круто повернулась, словно я вонзил ей в спину нож. - А вы не вмешивайтесь, парень. Я вас предупреждаю. Я и без того долго терпела вас, а мне нужно позаботиться о моем мальчике. - Он что, ваша собственность? Она завопила басистым голосом: - Убирайтесь из моего дома! Том вклинился между нами, словно третье лицо из водевиля. - Не надо так разговаривать с моим старым другом. - Он поглядывал на меня сквозь стеклянную стену. Выражение его глаз и речь стали более осмысленными, словно первоначальное воздействие наркотика уже начало ослабевать. - Все еще ходишь в героях, приятель? А я вот скатился. Каждый день скатываюсь "все нижее и нижее", как говаривала дорогая старушка-мать. - Ты слишком много говоришь, - сказала Мод, кладя тяжелую руку на его плечо. - Иди в комнату и приляг. Он обрушился на нее в неожиданном порыве озлобленности: - Оставь меня в покое. Я в хорошей форме, вот встретился со старым дружком. Хочешь отшить моих друзей? - Твой единственный друг - это я. - Разве? Вот что я тебе скажу. Ты будешь валяться в грязи, а я взлечу высоко, буду жить, как Райли. Кому ты нужна? - Я нужна тебе, Том, - сказала она неуверенно. - Ты дошел до ручки, когда я тебя приютила. Если бы не я, быть тебе за решеткой. С моей помощью удалось скостить срок, и ты знаешь, как дорого это мне обошлось. А ты опять за старое. Неужели никак нельзя поумнеть? - Не волнуйся, поумнел. Видишь ли, все эти годы я, как подмастерье, изучал тонкости ремесла. Свое дело я знаю, как свои пять пальцев. Я понял, где вы, глупые жучки, совершаете свои глупые ошибки. И я их не совершу. У меня теперь свой бизнес и совершенно безопасный. - Настроение его резко изменилось, держался он агрессивно-приподнято. - Безопасный, как за решеткой, - сказала блондинка. - Еще раз высунешься, и я не смогу вызволить тебя. - Никто и не просит. Отныне я сам по себе. А меня забудь. Он повернулся к ней спиной и ушел во внутреннюю дверь. Тело его двигалось легко и свободно, поддерживаемое и подергиваемое невидимыми ниточками. Я двинулся следом за ним. Мод обрушила беспомощную ярость на меня: - Туда нельзя. Не имеете права. Я заколебался. Она была женщиной. Я находился в ее доме. Носком туфли Мод нажала на чуть потертый пятачок ковра за стойкой. - Лучше убирайтесь подобру-поздорову, предупреждаю вас. - Думаю, останусь еще ненадолго. Она сложила руки на груди и посмотрела на меня, словно львица. Открылась входная дверь, и в нее тихо вошел приземистый человек плотного телосложения, одетый в клетчатую рубашку. На его лице с перебитым носом играла широкая бессмысленная улыбка. В руке покачивалась резиновая дубинка, поблескивающая, словно сувенир на память. - Датч, выпроводи-ка его, - сказала Мод, отходя в сторону. Я вышел из-за конторки и сам выпроводил Датча. Вероятно, он был выпивохой, что сказалось на его реакции. Во всяком случае, мои удары попадали в цель. Улучив момент, когда он позабыл уклониться, я ударил его левой в голову, правой - вперехлест в челюсть и длинным хуком в солнечное сплетение, от чего он согнулся пополам, напоровшись при этом на мой апперкот. Он рухнул на пол. Подобрав его дубинку, я прошел мимо Мод во внутреннюю дверь. Она не сказала ни слова. Я прошел через гостиную, забитую мебелью, чей бело-зеленый рисунок напомнил мне джунгли и даже показалось, что за мной следят чьи-то глаза. Из гостиной я попал в короткий коридор, миновал спальню, обитую розовым сатином и напоминавшую внутреннюю сторону еще не приведенного в порядок гроба, и оказался у открытой двери ванной комнаты. Пиджак Тома лежал на освещенном пороге, словно обезглавленное туловище, расплющенное колесами могучего паровоза. Том сидел на унитазе. Левый рукав рубашки был закатан, а в правой руке он держал шприц. Он с таким усердием отыскивал вену, что не заметил меня. Вены, которые он уже использовал и погубил, тянулись черными жгутами от запястий к утраченным бицепсам. Синяя татуировка скрывала шрамы на запястьях. Я отобрал у него шприц, примерно на четверть наполненный прозрачной жидкостью. Поднятое к яркому свету ванной лицо пробороздили глубокие морщины, словно на примитивной маске, которую использовали для изгнания злых духов; глазницы были наполнены темнотой. - Отдайте. Этого мне мало. - Немало, чтобы убить себя. - Это дает мне жизнь. Там, в больнице, я без этого чуть не умер. Мозги так и трещали. Неожиданным движением он попытался завладеть шприцем. Я убрал руку так, чтобы он его не достал. - Возвращайся в больницу, Том. Он медленно повел головой из стороны в сторону. - Ничего там для меня нет. Все, что я хочу, находится на воле. - А что ты хочешь? - Балдеть. Иметь деньги и балдеть. Что еще надо? - Чертовски много. - И вы это имеете? - Он почувствовал мое колебание и хитро посмотрел на меня снизу вверх. - У героя делишки идут не очень-то по-геройски, а? Только ради Бога не заводите старую пластинку, что нужно глядеть в будущее. Меня от нее тошнит. Всегда тошнило. Так что приберегите ее для простачков. Это мое будущее, сейчас. - И оно тебе нравится? - Если отдадите иглу. Больше от вас мне ничего не надо. - Почему ты не завяжешь, Том? Прояви характер. Ты еще слишком молод, чтобы ставить на себе крест. - Приберегите это для своих бойскаутов, воспитатель. Хотите знать, почему я на игле? Потому что мне осточертели лицемерные ублюдки вроде вас. Вы разглагольствуете о возвышенном, но я ни разу не встречал среди вас ни одного, кто сам бы в это верил. Вы поучаете других, как им жить, а сами в то же время изменяете своей жене направо и налево, пьете, как сапожник, и гоняетесь за любым грязным центом, который попадется на глаза. В его словах оказалось достаточно правды, чтобы я на минуту онемел. На меня нахлынула смутная боль воспоминаний. Она пришла вместе с образом женщины, которую я потерял. Я отогнал видение, говоря себе, что это было много лет назад. Все самое важное произошло давно, в прошлом. Том заметил смятение, которое, должно быть, проявилось на моем лице, и сказал: - Верните иглу. Что вы теряете? - Ровным счетом ничего. - Ну же, - упрашивал он. - Эта штука слабенькая. От первого укола даже не поплыл. - Тогда не стоит налегать. Он ударил кулаками по своим острым коленям. - Отдай иглу, трепло вонючее, твою мать. Ты готов стырить монеты с глаз мертвеца, а тело его продать на мыловарню. - Значит, вот кем ты себя ощущаешь? Мертвецом? - Ни черта. Я вам покажу. У меня еще есть. Он встал и попытался силой пройти мимо. Он был щуплый и легкий, как огородное пугало. Я толкнул его обратно на унитаз, старательно пряча шприц. - Для начала, Том, где ты раздобыл эту дрянь? - Сказать? - Может, и не надо. - Зачем тогда спросили? - Что это за чудесный новый бизнес, о котором ты тут распевал? - Так я вам и сказал. - Толкаешь травку школьникам? - Думаете, интересуюсь мелочевкой? - Скупаешь и продаешь старую одежду? Его самолюбие было уязвлено. Оскорбление раздуло его, словно воздушный шар. - Думаете, я шучу? Я вышел на самое крупное дело в мире. Не сегодня-завтра я буду покупать и продавать такую мелочь, как вы. - Экономя на налогах, разумеется. - Дурак, беря в оборот тех, у кого есть деньги. Получаешь компрометирующие факты о ком-нибудь и продаешь их назад владельцу по частицам. Похоже на ежегодную ренту. - Или на смертный приговор. Он посмотрел на меня непроницаемым взглядом. Мертвые люди никогда не умирают. - Хороший доктор может явиться очень плохим лекарством. Он ухмыльнулся. - У меня есть противоядие. - Что ты имеешь против него, Том? - Разве я сумасшедший, чтобы болтать об этом? - Но Карлу Холлману ты рассказал. - Неужели? Ему померещилось. Я высказывал любую мысль, приходившую в мою маленькую баш тую голову. - Чего ты добивался от Карла? - Встряхнуть его чуть-чуть. Я должен был вырваться из лечебницы. А один я не смог бы. - Почему ты послал Холлмана ко мне? - Чтобы избавиться от него. Он мешал. - У тебя, наверное, была более веская причина, чем эта. - Конечно. Я делаю людям добро. - Его самодовольная усмешка стала злобной. - Я подумал, что вам это дело сгодится. - Карл Холлман обвиняется в убийстве, ты это знал? - Знаю. - Если окажется, что ты его спровоцировал... - То что вы сделаете? Шлепнете пониже спины, герой? Он взглянул на меня с ленивым любопытством сквозь стеклянную стену и небрежно добавил: - Только он не стрелял в брата. Он мне сам об этом рассказал. - Он был здесь? - Конечно. Хотел, чтобы Мод его спрятала. А она шарахнулась от него, как от прокаженного. - Давно это было? - Ну, пару часов назад, кажется. Мод и Датч вытолкали его за дверь, и он подался в город. - Он сказал, куда пойдет в городе? - Нет. - Говоришь, он не убивал брата? - Верно, так он мне сказал. - И ты поверил? - Я не мог не поверить, потому что сделал это сам. - Том посмотрел на меня с невозмутимым видом. - Я полетел туда на вертолете. На своем новом сверхзвуковом вертолете с синхронизированным лазерным оружием, бьющим наповал. - Кончай трепаться, Том. Расскажи-ка лучше, что произошло на самом деле. - Может, и расскажу, если отдадите иглу. В глазах его удивительным образом смешались мольба и угроза. Они вожделенно смотрели на мою руку, в которой сверкал шприц. Я боролся с искушением вернуть Тому шприц в обмен на полезные для меня сведения. Уколом больше, уколом меньше, - какая разница. Но только не для меня. Вся эта история мне порядком надоела. Я бросил шприц в квадратную розовую ванну. Тот разбился вдребезги. Том изумленно уставился на меня. - Зачем вы это сделали? Он затрясся от ярости, и его нервы не выдержали. Не в силах скрыть отчаяние, он бросился ничком на розовый кафель пола, и его рыдания походили на звук разрываемой ткани. В промежутках между всхлипываниями я слышал за своей спиной какие-то звуки. Через гостиную цвета джунглей к нам шла Мод. В ее белой руке тускло поблескивал револьвер. Человек по имени Датч шел на шаг сзади. Он ухмылялся, показывая выбитые зубы. Теперь я догадался, отчего костяшки моих пальцев болят. - Что происходит? - вскричала Мод. - Что вы с ним сделали? - Отобрал шприц. Можете убедиться сами. Казалось, она не слышала меня. - Выходите оттуда. Оставьте его в покое. - Посторонись, Мод. Я измочалю этого ублюдка, - воинственно прошепелявил человек за ее спиной. С его руки свисал, покачиваясь на веревке, тяжелый мешочек с песком. Глядя на него, я вспомнил, что у меня в кармане лежит дубинка. Пятясь, я вышел за порог ванной, чтобы получить пространство для движения, и, размахнувшись, ударил Мод по запястью резиновой дубинкой. От боли она зашипела. Револьвер со стуком упал к ее ногам. Датч в броске накрыл его своим телом. Я ударил Датча дубинкой по затылку, не слишком сильно, но достаточно, чтобы он уткнулся лицом в пол. Тяжелый мешочек выпал из его безвольной руки, и часть песка просыпалась. Мод попыталась пробиться к револьверу. Я толкнул ее в ванную, поднял оружие и положил в карман. Это был револьвер среднего калибра, сильно оттянувший карман своим весом. Дубинку я положил в другой карман, чтобы сохранять равновесие при ходьбе. Вышедшая из ванной Мод прислонилась к стене у двери, потирая правое запястье. - Вы еще пожалеете об этом. - Это я уже слышал. - Но не от меня, иначе вы бы поостереглись причинять людям неприятности. Не думайте, и на вас найдется управа. Все высшие представители закона в округе у меня в руках. - Говорите, говорите, - сказал я. - У вас чудесный мелодичный голос. Может, мне повезет, и вы устроите для меня личную встречу с большим жюри присяжных. Ее уродливый рот скривился, процедив: - Да уж. - Она выставила левую руку, целясь кроваво-красными когтями мне в глаза. Это была скорее психологическая атака, чем реальная угроза, однако она заставила меня разочароваться в нашем знакомстве. Я оставил Мод и пошел разыскивать выход. В расположенных на террасах коттеджах горел мягкий свет и слышались громкие голоса, музыка, женский смех. Там были деньги, удовольствие, веселье. Глава XXII Я поехал назад в Пуриссиму со слабой надеждой повстречать Карла Холлмана. Не доезжая городской черты, там, где шоссе круто спускалось к морю, на обочине я увидел скопление автомобилей. На двух машинах мигали красные огни. Остальные огни двигались по берегу. Я остановился на другой стороне шоссе и достал фонарь из ящичка в приборной доске. Не закрывая его, извлек из карманов револьвер с дубинкой и запер их на ключ. После чего сошел вниз по бетонным ступенькам, которые спускались к берегу. Возле лестницы догорали угли маленького костра. Рядом на песке лежало разложенное одеяло, придавленное сверху для веса корзиной для пикника. Большинство автомобильных огней виднелись теперь далеко впереди, покачиваясь и кружа, словно светлячки. Между мной и темной полосой шумных волн бесцельно слонялось человек десять-пятнадцать. От смутно различимой группы людей отделился человек, поспешивший ко мне, неслышно ступая по песку. - Эй! Это мои вещи. Это все мое. Я направил на него фонарь. Это был очень молодой человек, одетый в серый спортивный свитер с названием колледжа на груди. - Что за волнение? - спросил я. - Я не волнуюсь. Просто не люблю, когда чужие копаются в моих вещах. - Никто и не копается в ваших вещах. Я имею в виду волнение там, на берегу. - Полиция гонится за парнем. - Что за парень? - Маньяк, тот, что застрелил своего брата. - Вы его видели? - Как вас сейчас. Я и поднял тревогу. Он подошел к Мари, когда она сидела вот здесь. Бог знает, что могло бы случиться, не окажись я поблизости. - Юноша расправил плечи и выпятил грудь. - А что случилось на самом деле? - В общем, я пошел к машине за сигаретами, а этот парень вышел из темноты и попросил Мари дать ему сэндвич. Но хотел он вовсе не сэндвич, она сразу смекнула. Сэндвич был всего лишь предлогом. Мари завопила, я бегом спустился к берегу и бросился на него. Я бы мог его задержать, только было слишком темно, и я плохо видел. Он ударил меня разок в лицо и смылся. Я осветил его лицо фонариком. Нижняя губа припухла. - В какую сторону он побежал? Он указал пальцем на многоцветные огни портового района Пуриссимы. - Я бы догнал его, но у него могли оказаться сообщники, поэтому не рискнул оставить Мари одну. Мы поехали к ближайшей заправочной станции и позвонили в полицию. Любопытствующие стали покидать пляж и подниматься по бетонным ступенькам. К нам подходил патрульный полицейский, вонзая луч своего фонарика в истоптанный песок. Юноша в спортивном свитере с готовностью окликнул его: - Я вам еще нужен? - Да нет вроде. Похоже, он ушел. - А может, он вплавь добрался до какой-нибудь яхты, и его высадят в Мексике. Я слышал, что у них в семье денег куры не клюют. - Возможно, - сухо ответил полицейский. - Вы уверены, что видели этого человека? Или слишком часто в последнее время бывали в кино? Юноша оскорбленно возразил: - Что же, по-вашему, я сам себе заехал в лицо? - Точно ли это был человек, которого мы разыскиваем? - Конечно. Такой верзила со светлыми волосами и одет в рабочие брюки. Спросите у Мари. Уж она-то его хорошо разглядела. - А где сейчас ваша подруга? - Кто-то вызвался подбросить ее домой, очень уж она расстроилась. - Думаю, нам следует расспросить ее. Покажете, где она живет? - С удовольствием. Пока юноша забрасывал костер песком и складывал свои пожитки, над нашими головами на шоссе остановился автомобиль. Старая черная машина с откидным верхом, знакомая на вид. Из нее вышла Милдред и стала спускаться вниз по ступенькам. Она шла, не глядя под ноги, и так стремительно, что я испугался, что она упадет и разобьет себе голову. Я подхватил ее рукой за талию, когда она ступила на песок. - Пустите! Я отпустил. Когда она узнала меня, то вернулась на заезженную колею своих мыслей: - Карл здесь? Вы его видели? - Нет... Она обратилась к полицейскому: - Мой муж был здесь? - Вы - миссис Холлман? - Да. По радио передавали, что мужа видели на Пеликан Бич. - Был и ушел, мэм. - Ушел куда? - Именно это мы и хотели бы узнать. У вас есть какие-нибудь догадки на этот счет? - Увы, нет. - У него в Пуриссиме есть близкие друзья, кто-нибудь, к кому он мог пойти? Милдред заколебалась. Из темноты на нее надвигались лица любопытных зевак. Парень в спортивном свитере дышал ей сзади в затылок. Он сказал, словно Милдред была глухой или мертвой: - Это - жена того парня. Лицо полицейского передернулось от неприязни. - Нечего толпиться, расходитесь. - Он вновь повернулся к Милдред: - Ну так как, мэм? - Простите, никак не могу сосредоточиться. В школе у Карла была масса друзей, но в последнее время он ни с кем не встречался. - Голос ее осекся. Казалось, что множество людей и огней привели ее в замешательство. Я сказал по возможности более весомо: - Миссис Холлман пришла сюда, разыскивая мужа. Она не обязана отвечать на вопросы. Полицейский посветил мне в лицо фонарем. - А вы кто такой? - Друг семьи. Я отвезу ее домой. - Ладно. Отвезите. Ей не следует расхаживать одной. Я взял Милдред под руку и потащил ее вверх по лестнице и затем через шоссе. В темной кабине моей машины лицо ее выглядело овальным расплывчатым пятном, таким бледным, что, казалось, излучало свет. - Куда вы меня везете? - Как и сказал, - домой. Это далеко отсюда? - Несколько миль. Я на своей машине и вполне могу доехать сама. В конце концов, сюда я на ней приехала. - Вы не находите, что вам пора отдохнуть? - Когда за Карлом охотятся? Разве можно? А потом я весь день просидела дома. Вы сказали, что он может прийти домой, но он так и не пришел. Ею овладела усталость или разочарование. Она сидела, выпрямив спину, напоминая куклу. Мимо нас по шоссе проносились автомобильные огни, словно яркие несбывшиеся надежды - они появлялись из темноты и в темноте исчезали. - Может, он сейчас как раз на пути домой, - сказал я. - Он голоден и наверняка валится с ног от усталости. Он провел в бегах целую ночь и целый день. - Начиналась вторая ночь. Она отняла руку ото рта и коснулась моей руки. - Откуда вы знаете, что он голоден? - Он попросил сэндвич у девушки на берегу. До этого он побывал у друга, ища убежища. "Друг" - может, не слишком удачное слово. Карл когда-нибудь говорил вам о Томе Рике? - Рика? Это тот парень, с которым он бежал? Его имя было в газете. - Точно. А вы что-нибудь еще о нем знаете? - Только со слов Карла. - Когда это было? - Во время моего последнего посещения, в больнице. Он рассказал, как этот самый Рика мучился в палате. Карл пытался облегчить его страдания. Он сказал, что Рика - наркоман, на героине. - А что-нибудь еще он рассказывал о Томе? - Нет, пожалуй, все. Почему вы спросили? - Рика видел Карла всего пару часов назад. Если Рике можно верить. Его приютила у себя женщина по имени Мод в местечке, которое называется "Гостиница Буэнависта", это в нескольких милях отсюда по шоссе. Карл отправился туда, ища место, где можно укрыться. - Не понимаю, - сказала Милдред. - Что побудило Карла пойти за помощью к женщине такого пошиба? - Вы знакомы с Мод? - Разумеется, нет. Но всем в городе известно, чем занимаются в этой так называемой гостинице. - Милдред взглянула на меня с ужасом. - Карл спутался с этими людьми? - Вовсе не обязательно. Человек, который скрывается от преследования, не брезгует ничем. Мои слова прозвучали несколько иначе, чем то, что я хотел сказать. Ее голова поникла под тяжестью мыслей, вызванных моими словами. Она снова вздохнула. Я не мог слушать ее вздохи. Я обнял ее за плечо. Она напряглась и замерла. - Не волнуйтесь. Я не пристаю. Так я думал. Милдред же, как видно, была другого мнения. Она резко отстранилась и выскочила из машины одним быстрым движением. Пока мы беседовали в машине, большинство автомобилей на другой стороне шоссе уехали. Дорога была пуста, если не считать тяжелого грузовика, на полной скорости спускавшегося с холма с юга. Картина распалась на фрагменты и вновь склеилась в неподвижной отчетливости запечатленного взрыва. Милдред шла, опустив голову, по проезжей части в ярком свете фар приближавшегося сзади грузовика. Грузовик надвигался на Милдред всей своей громадой, отчаянно гудя. Мимо меня на большой высоте от дороги промелькнул профиль водителя. Гигантские колеса настигали Милдред. Грузовик остановился в нескольких футах от нее. Во внезапном вакууме тишины я услышал, как ворчит и шипит море, словно зверь под берегом. Водитель грузовика высунулся из кабины и заорал на Милдред, испытывая облегчение и возмущение. - Чертова дура! Разуй глаза. Чуть не угодила под колеса. Милдред не обращала на него внимания. Она забралась в "бьюик", дождалась, пока грузовик отъедет, и резко развернула машину перед моим носом. Меня встревожило ее поведение на дороге и за рулем. Она двигалась и вела машину в забытьи, будто человек, находившийся в одиночестве в черном пространстве. Глава XXIII Повинуясь почти отеческому инстинкту, я решил сопровождать ее на расстоянии. Она доехала благополучно и оставила черный "бьюик" на обочине. Я припарковался сзади, и Милдред, увидев меня, остановилась на середине тротуара. - Что вы здесь делаете? - Провожаю Милли домой. Ее ответ прозвучал недружелюбно. - Ну так я уже дома. Старый дом выглядывал из ночи, словно могильный камень. Однако внутри, сквозь потрескавшиеся ставни, виднелись огни и раздавались прерывистые звуки сопрано. Я выбрался из машины и нагнал Милдред, шедшую по дорожке. - Вы едва не попали под колеса. - Разве? - Она обернулась, поднявшись по ступенькам на веранду. - Я не нуждаюсь в попечителе, благодарю. Мне хочется только, чтобы меня оставили одну. - "Глубокие заросли дикого леса", - выводил в доме потерянный скрипучий голос, - "и песни, любимые с раннего детства". - С матерью все в порядке, Милдред? - Да, превосходно. Мама пьет весь день. - Она оглядела темную улицу и сказала изменившимся голосом: - Даже эти мерзкие людишки, которые живут на этой улице, смотрят на нас свысока. Я больше не в силах держаться как ни в чем не бывало. Мне бы заползти в нору и умереть - вот и все, что мне хочется. - Вам нужно отдохнуть. - Разве я могу отдохнуть? Когда на плечи свалились все эти беды? А потом еще это. Тень Милдред в свете ближнего окна зигзагом лежала на ступенях. Она кивнула в сторону окна, за которым, закончив пение, ее мать выводила завершающие аккорды на расстроенном пианино. - В любом случае, - сказала Милдред, - мне завтра утром выходить на работу. Не могу пропустить еще одну половину дня. - У кого вы работаете - у Саймона Легри? - Я имела в виду другое. М-р Хейнз очень добр. Просто, если я выбьюсь из ритма, то, боюсь, уже не смогу начать снова. Она стала рыться в черной пластиковой сумке в поисках ключа. Дверная ручка повернулась раньше, чем Милдред успела за нее взяться. Над нашими головами зажегся верхний свет. Миссис Глей открыла дверь, встречая нас пьяной улыбкой. - Пригласи своего друга в дом, дорогая. Я всегда так говорила и буду говорить впредь. Твоя мама всегда рада и горда развлекать твоих друзей. Миссис Глей, казалось, не узнала меня; я был частью смутного прошлого, затуманенного возлияниями, которые начались с самого утра. И тем не менее, она мне обрадовалась. - Пригласи своего друга в дом, Милдред. Я налью ему стаканчик. Молодым людям нравится, когда их обхаживают; этому тебе еще предстоит научиться. Ты потратила большую часть своей молодости на своего никчемного муженька... - Не строй из себя дуру, - холодно произнесла Милдред. - А я и не строю. Я говорю то, что чувствует мое женское сердце. Разве не так? - обратилась она ко мне. - Заходите, выпьете со мной, а? - С радостью. - И я буду рада побыть с вами. Миссис Глей распростерла руки в приветствии и пошатнулась в мою сторону. Я подхватил ее под мышки. Она захихикала у меня на груди. С помощью Милдред я провел ее в гостиную. Из-за обилия складок на ее наряде, напоминавшем мне саван мертвеца, манипулировать ею было трудно. Однако она сумела усесться на диван и произнести благовоспитанным тоном: - Прошу прощения. У меня на секунду закружилась голова. Это, видите ли, от свежего ночного воздуха. Словно пораженная невидимой и неслышной пулей, она мягко завалилась на бок. Через минуту она захрапела. Милдред подняла ее ноги на диван, поправила огненно-рыжие волосы и подложила под голову подушку. Сняв с себя пальто, она укрыла ноги миссис Глей. Все это она проделала с нейтральной ловкостью, без нежности и без злобы, словно делала это много раз и собиралась делать много раз и впредь. Таким же нейтральным тоном, словно разговаривала с младшей по возрасту, она сказала: - Бедная мама, пусть тебе приснятся сладкие сны. Или лучше ничего не приснится. Желаю тебе спать вообще без сновидений. - Может, мне отнести ее наверх? - предложил я. - Пусть спит здесь. Не в первый раз. Это бывает два-три раза в неделю. Мы привыкли. Милдред села в ногах у матери и оглядела комнату, словно стараясь запомнить ее убогий вид. Она уставилась в пустой глаз телевизора. Пустой глаз, в свою очередь, уставился на нее. Она посмотрела на лицо спящей матери. Когда Милдред вновь заговорила, мне еще больше показалось, что она поменялась со своей матерью возрастом: - Бедная моя рыжая. А знаете, у нее были натуральные рыжие волосы. Я даю ей деньги, чтобы она подкрашивала их в парикмахерской. Но она предпочитает красить сама, а на сэкономленные деньги покупает выпивку. Я не могу осуждать ее. Она устала. Четырнадцать лет она содержала пансион, а потом устала. - Ваша мать - вдова? - Не знаю. - Она подняла на меня глаза. - Не имеет особого значения. Отец ушел от нас, когда мне было семь лет. У него появился замечательный шанс купить ранчо в Неваде по очень дешевой цене. У отца всегда возникали замечательные шансы, но на этот раз дело обещало быть верным. Он договорился с мамой, что через три недели или месяц, когда все устроится, он приедет за нами. Но так и не приехал. Только один раз дал о себе знать - прислал подарок к моему дню рождения, золотую десятидолларовую монету из Рено. С монетой была записка, что мне не разрешается ее истратить. Я должна сохранить монету как знак отцовской любви. Я и не потратила. Потратила мама. Если Милдред и испытывала возмущение, то ничем его не проявила. Некоторое время она просидела молча, не двигаясь. Затем дернула хрупким плечом, словно сбрасывая мертвую руку прошлого. - Не понимаю, с чего это я заговорила об отце. Ну да ладно, все равно. - Она резко изменила тему. - Тот самый Рика из "Гостиницы Буэнависта", что он за человек? - Развалина. Ничего не осталось, кроме голода. Долгие годы прожил на наркотиках. Как свидетель он не годится. - Как свидетель? - Он сказал, будто Карл признался ему, что не убивал Джерри. Ее лицо покрылось легким румянцем, и глаза оживились. - Почему вы мне об этом не сказали? - Как-то не довелось. Вы там на шоссе, похоже, устроили рандеву с грузовиком. - Румянец усилился, - Сознаюсь, вы вывели меня из себя. Не следовало обнимать меня. - Я сделал это по-дружески. - Знаю. Просто это мне кое-что напомнило. Мы говорили о тех людях из гостиницы. - У меня создалось впечатление, что вы с ними не знакомы. - Не знакома и не хочу знакомиться. - Она заколебалась. - А вы не находите, что вам следует сообщить в полицию о том, что сказал тот человек? - Я должен подумать. - Но вы ему поверили? - С оговорками. Я никогда и не верил, что Карл застрелил брата. Но мое мнение основывается не на показаниях Рики. Он фантазер. - На чем же тогда оно основывается? У меня возникает странное чувство, когда я вспоминаю о сегодняшних событиях на ранчо. В них есть нечто нереальное. Это каким-нибудь образом согласуется с тем, что заметили вы? - Думаю, что да, хотя четко сформулировать не могу. Что именно вы имеете в виду? - Если бы я знала точно, то мне было бы ясно, что там произошло. Но я не знаю, что произошло, пока еще нет. Кое-что из того, что я видела собственными глазами, показалось мне словно бы разыгранным специально для меня. - Поступки вашего мужа, по-моему, лишены смысла, а также кое-какие поступки остальных. Включая шерифа. - Это еще не значит, что Карл виновен. - Вот именно. Шериф изо всех сил пытался доказать обратное, но не убедил меня. Вы знакомы с ситуацией, с теми, кто оказался вовлеченным. И если Джерри застрелил не Карл, то убийца - кто-то другой. У кого мог быть мотив для убийства? - У Зинни, конечно. Только это невозможно. Женщины, подобные Зинни, не убивают людей. - Иногда убивают. Если этим человеком является собственный муж. Любовь и деньги - сильное сочетание. - Вам известно о ней и д-ре Грантленде? Хотя, конечно, известно. Зинни и не пытается скрывать их отношений. - Как давно у них продолжается роман. - Не долго, в этом я уверена. Что бы между ними ни было, началось все после того, как я съехала с ранчо. В городе до меня дошли слухи. Одна из моих лучших подруг работает секретаршей у юриста. Два или три месяца назад она сказала, что Зинни хочет развестись с Джерри. Но он не собирался давать ей развода. Пригрозил, что станет бороться за Марту, и Зинни, очевидно, оставила эту затею. Зинни никогда не согласится отдать Марту. - Смерть Джерри не лишает ее Марты, - сказал я, - если только Зинни не осудят. - Не намекаете ли вы на то, что Зинни застрелила Джерри? Не могу в это поверить. Я тоже не мог. Но и в невиновность Зинни я не верил. Я вертел в голове это дело так и этак, пытаясь представить, как оно выглядит. Выглядело оно отвратительно. - А где сейчас Зинни, знаете? - Я не видела ее с того момента, как уехала с ранчо. - А Марта где? - Полагаю, она с миссис Хатчинсон. Она проводит большую часть своей жизни с миссис Хатчинсон. - Понизив голос, Милдред добавила: - Будь у меня дочь, я бы сама ее воспитывала. Только у меня нет. Глаза ее заблестели от слез. Я впервые осознал, что означал для нее неудавшийся бесплодный брак. В коридоре громко, словно будильник, зазвонил телефон. Милдред пошла взять трубку. - Это Милдред Холлман. - Ее голос зазвучал пронзительно. - Нет! Я не хочу видеть вас. Вы не имеете права тревожить меня... Нет, конечно, не приходил. Мне не нужна ничья защита. Я услышал звук брошенной трубки, но Милдред в гостиную не вернулась, а прошла в переднюю часть дома. Нашел я ее в комнате за прихожей, где она стояла в темноте у окна. - Что-нибудь случилось? Она не ответила. Я отыскал возле двери выключатель и зажег свет. В старой медной люстре замигала одинокая лампочка. Возле противоположной стены на меня глядело, усмехаясь желтыми клавишами, старое пианино. На его крышке стояла пустая бутылка из-под джина. - Кто звонил - шериф Остервельт? - Как вы догадались? - По вашей реакции. Реакция на Остервельта. - Ненавижу его, - сказала Милдред. - И ее тоже не выношу. С того момента, когда Карла поместили в больницу, она все больше и больше ведет себя так, словно он принадлежит ей. - Я что-то не улавливаю. О ком идет речь? - О женщине по имени Роуз Париш. Она работает в клинике. Она сейчас вместе с шерифом, и они оба хотят прийти сюда. Не хочу их видеть. Они людоеды. - То есть? - Люди, которые живут за счет чужих бед. Надеюсь, после моих слов они не заявятся. Я уже достаточно покусана. - Насчет мисс Париш вы, думаю, ошибаетесь. - Вы ее знаете? - Я познакомился с ней сегодня утром в больнице. Мне показалось, что она с большим сочувствием относится к случаю вашего мужа. - Тогда что она делает с шерифом Остервельтом? - Вероятно, перевоспитывает его, насколько я знаю мисс Париш. - Перевоспитание ему не помешает. Если он появится здесь, то я его не впущу. - Боитесь его? - Наверное. Хотя нет. Я слишком сильно ненавижу его, чтобы бояться. Он поступил со мной ужасно. - Это в тот день, когда вы отвозили Карла в больницу? Милдред кивнула. Бледная, с потускневшими глазами, она выглядела так, словно молодость ее вытекла из открытой раны того дня. - Пожалуй, мне следует рассказать вам, что произошло на самом деле. Он попытался сделать меня своей... своей шлюхой. Попытался отвезти в "Гостиницу Буэнависта". - В тот самый день? - Да, когда мы возвращались из больницы. По пути он раза три или четыре останавливался и всякий раз возвращался в машину все более пьяным и несносным. Наконец я попросила его высадить меня на ближайшей автобусной остановке. К тому времени мы уже были в Буэна Виста, недалеко от дома, но я уже не могла терпеть его присутствия. Однако, пришлось. Вместо того, чтобы подвезти меня к автобусной остановке, он поехал по шоссе к гостинице и остановился выше, на холме. Хозяйка гостиницы была его другом, как он сказал - чудесная женщина с очень широкими взглядами. Если я захочу остаться там у нее, то она предоставит мне личные апартаменты, и это не будет стоить мне ни цента. Я могла бы взять отпуск на неделю или на месяц - сколько мне нравится - и он бы навещал меня по вечерам и составлял мне компанию. Он сказал, что уже давно подумывает об этом, с того времени, как умерла его жена, и даже раньше. Теперь, когда Карл не являлся препятствием, он и я могли бы наконец сойтись. Слышали бы вы только, как он старался быть романтичным. Великий ловелас. Припал ко мне своей лысой головой, потея и тяжело дыша и обдавая запахом алкоголя. Во мне вспыхнул гнев, но я сдержался. - Он пытался применить силу? - Он попытался поцеловать меня. Правда, увидев мое отношение, несколько образумился. Он не воспользовался своей силой, физической, если вы намекаете на это. Но он вел себя по отношению ко мне, как к... Словно женщина, у которой болен муж, легкая добыча для любого. - А как насчет признания Карла, которое он якобы сделал? Шериф шантажировал вас, чтобы добиться своего? - Да, только, пожалуйста, не предпринимайте ничего по этому поводу. Ситуация и так уже достаточно плохая. - Для него может оказаться еще хуже. Злоупотребление служебным положением - палка о двух концах. - Не надо так говорить. Карлу легче не будет. Где-то заурчал невидимый глазу автомобиль. Вскоре на улице показались его фары. - Выключите свет, - прошептала Милдред. - У меня такое предчувствие, что это они. Я нажал на выключатель и подошел к Милдред, стоявшей у окна. Подъехал "Меркури Спешл" черного цвета, остановившись за моей машиной. Из задней двери вышли Остервельт и мисс Париш. Милдред опустила шторы и повернулась ко мне: - Поговорите с ними? Я не хочу их видеть. - Я понимаю, что вы не хотите встречаться с Остервельтом. Но с мисс Париш вам следовало бы поговорить. Она определенно на вашей стороне. - Ладно, поговорю, если надо. Но сперва я должна переодеться. На крыльце послышались шаги. Я пошел открывать дверь, а Милдред побежала вверх по лестнице. Глава XXIV Мисс Париш и шериф стояли с таким видом, будто они незнакомы друг с другом. Очевидно, повздорили. Она выглядела официально и весьма впечатляюще в простом синем пальто и шляпке. На лицо Остервельта падала тень его широкополой шляпы, но у меня создалось впечатление, что он похож на человека, смирившегося с мнением оппонента. Если между ними и состоялась дискуссия, то проиграл он. - А вы что здесь делаете? - Говорил он вяло, будто старый актер, повторявший заученную роль. - Зашел подержать миссис Холлман за руку. Здравствуйте, мисс Париш. - Здравствуйте. - Ее улыбка была теплой. - Как миссис Холлман? - Да, - сказал Остервельт. - Что с ней? По телефону она показалась немного расстроенной. Что-нибудь случилось? - Миссис Холлман не желает вас видеть, если в этом нет необходимости. - Черт, я ведь беспокоюсь только за ее личную безопасность. Он покосился в сторону мисс Париш и добавил обиженно-невинным тоном: - Что Милдред имеет против меня? Я вышел на крыльцо, закрывая за собой дверь. - Вы уверены, что хотите услышать ответ? Я не мог сдержать гнева в голосе. Остервельт рефлекторно положил руку на рукоятку револьвера. - О Господи! - произнесла мисс Париш с деланным смешком. - У вас мало неприятностей, джентльмены? - Я хочу знать, что он имеет в виду. Он целый день меня подкалывает. Я не обязан сносить издевательства от всякого "фараона", подглядывающего в замочные скважины. - В его голосе послышались чуть ли не жалобные нотки. - Во всяком случае, не в собственном округе. - Как вам не стыдно, м-р Арчер. - Мисс Париш встала между нами, обратив ко мне спину и направив на шерифа все свое материнское обаяние. - Подождите меня в машине, шериф. Я поговорю с миссис Холлман, если она согласится. Очевидно, ее муж сюда не приходил. Ведь вы это и хотели узнать, не так ли? - Да, но... - Он кинул на меня свирепый взгляд поверх ее плеча. - Мне не нравятся подобные шутки. - Что и следовало ожидать. Поразмыслите-ка об этом на досуге. Ситуация вновь накалилась. Мисс Париш охладила ее своими словами: - Я не слышала никакой шутки. Вы оба устали. Но не следует вести себя, как подросткам, ищущим повода для ссоры. - Она коснулась плеча Остервельта и задержала руку. - Подождите меня в машине, пожалуйста. Через несколько минут я вернусь. Ласково, но твердо она развернула Остервельта и слегка подтолкнула его в сторону улицы. Он подчинился и ушел. Она посмотрела на меня веселым добрым взглядом. - Как вам удалось его приручить? - О, это моя маленькая тайна. В общем, возникло некое обстоятельство. - Какое обстоятельство? Она улыбнулась. - Считайте, что обстоятельство - это я. Доктор Брокли не смог приехать, у него важное совещание. Он послал меня. По моей просьбе. - Чтобы проверить действия Остервельта? - Официально я не имею никакого права на это. - С улицы донесся стук захлопнувшейся двери "Меркури". - Вы не находите, что лучше зайти в дом? Иначе он поймет, о ком идет разговор. - Ну и пусть. - Эх вы, мужчины. Иногда мне кажется, что весь мир - это больница для душевнобольных. И тогда все встает на свои места. После изнурительного дня я не был склонен спорить. Я открыл дверь, придерживая ее для гостьи. Мы оказались лицом к лицу в освещенном коридоре. - Не ожидала встретить вас здесь. - Так сложились обстоятельства. - Я слышала, вы получили свою машину обратно. - Да. - Но ее интересовала не машина. - Если вы хотите спросить меня кое о чем, но не договариваете, сразу отвечу, я работаю на вашего друга, Карла. Я не верю, что он убил брата или кого-нибудь еще. - Правда? - Ее грудь под пальто поднялась. Мисс Париш расстегнулась, чтобы вздохнуть посвободнее. - Я только что пыталась доказать шерифу Остервельту то же самое. - Ну и как, доказали? - Боюсь, что нет. Обстоятельства складываются против Карла, ведь так? Хотя мне удалось-таки чуточку охладить старика. - Каким образом? - Это служебная тайна. - Имеющая отношения к Карлу? - Косвенное. Дело касается человека, который с ним бежал - Тома Рики. Пока все, больше я не могу ничего рассказывать, м-р Арчер. - Позвольте высказать свои догадки. Если я окажусь прав, значит, это мне и без вас известно. Если ошибусь, то вреда не будет. Остервельт устроил так, что Рику в судебном порядке определили на принудительное лечение, в то время как по закону его следовало отправить за решетку. Мисс Париш не стала возражать. Она вообще ничего не сказала. Я пригласил ее зайти в комнату. Обежав ее глазами, мисс Париш остановила понимающий взгляд на пустой бутылке, стоявшей на крышке пианино. Рядом с бутылкой находилась семейная фотография в потускневшей серебряной рамке и сломанная розовая раковина. Мисс Париш взяла бутылку, понюхала ее и со стуком поставила на место. Она с подозрением посмотрела на дверь. Ее целеустремленный профиль и похожая на мужскую шляпа придавали ей вид женщины-агента в шпионском фильме. - Где маленькая жена? - прошептала она. - Наверху, переодевается. - Она пьет? - Не притрагивается. Зато ее мать пьет за двоих. Мисс Париш подалась вперед, разглядывая фотографию. Я заглянул через ее плечо. Под пальмой рядом с поразительно красивой женщиной стоял улыбающийся мужчина в нарукавниках и в широких подтяжках. Женщина держала на руках ребенка, одетого в длинное платье. Снимок по-любительски раскрасили вручную. Дерево было зеленым, коротко стриженые волосы женщины - рыжими, цветы на ее платье - красными. Все краски выцвели и поблекли. - Это его теща? - Наверное. - Где она сейчас? - В мире снов. Притомилась. - Алкоголичка? - Миссис Глей усердно над этим работает. - А отец ребенка, что с ним? - Он давно их бросил. Может, умер. - Удивительно, - вполголоса произнесла мисс Париш. - А я считала, что Карл из весьма состоятельного, благопристойного рода. - Из состоятельного, да. Но жена его - нет. - Я так и поняла. - Мисс Париш оглядела похожую на морг комнату, в которой прошлое отказывалось жить или умереть. - Это помогает воссоздать картину. - Какую картину? - Меня покоробил ее снисходительный тон. - Мое понимание Карла и его проблем. Тип семьи, в которую входит нездоровый человек после брака, может иметь очень существенное значение. Человек, чувствующий себя социально ущербным, что свойственно больным людям, зачастую стремится понизить себя на общественной шкале, намеренно обрубая связи с тем кругом, к которому принадлежит. - Не делайте скоропалительных выводов. Следует внимательно присмотреться к его собственной семье. - Карл очень много рассказывал мне о ней. Видите ли, когда у человека случается нервное расстройство, в этом виноват не он один. Бывает, вся семья оказывается вовлеченной. И что самое страшное, - когда один из членов семьи заболевает, остальные, как правило, превращают его в козла отпущения. Они полагают, что смогут разрешить свои собственные проблемы, отвернувшись от больного - поместив его в надежное место и забыв напрочь. - Скорее это относится к Холлманам, - сказал я, - чем к его жене. Думаю, ее матери хотелось бы, чтобы он исчез навсегда, но она не в счет. - Я понимаю, что была несправедлива к его жене. Она производит впечатление порядочного маленького существа. Должна признать, она не отступилась от Карла в трудную минуту. Навещала каждую неделю, ни одного воскресенья не пропустила. Чего нельзя сказать о многих других женах. - Мисс Париш вскинула голову, словно услышала воспроизведение своих слов. Она медленно покраснела. - О Господи, послушать меня только. Так и норовлю идентифицировать себя с пациентами и обвинять во всем родственников. Это один из наихудших наших профессиональных недостатков. Она села на прирояльный стул и достала сигарету, которую я зажег. В глубине ее глаз горели огоньки. Я чувствовал, как за профессиональным обликом мисс Париш пылали эмоции, словно замурованные атомные реакторы. Впрочем, они пылали не из-за меня. Чтобы все же иметь хоть что-то, что пылало бы ради меня, я закурил сигарету. От щелчка зажигалки мисс Париш вздрогнула; она тоже нервничала. Она повернулась на стуле и посмотрела на меня снизу вверх. - Я знаю, что идентифицирую себя со своими пациентами. Особенно с Карлом. Ничего не могу с собой поделать. - Неужели вас это не выматывает? Если бы меня пропускали через машину для выжимания белья всякий раз, когда один из моих клиентов... - Я утратил интерес к предложению и не закончил его. Я также, но по-другому отождествлял себя с беглецом. - Я пекусь не о себе. - Мисс Париш беспощадно раздавила окурок и двинулась к двери. - Карл в серьезной опасности, не так ли? - Могло бы быть и хуже. - Может быть хуже, чем вы думаете. Я разговаривала с несколькими людьми из местных органов управления. Уже начали ворошить другие случаи со смертельным исходом, произошедшие в его семье. Видите ли, он много болтал, когда рассматривалось его дело. Совершенно неразумно. Мы-то знаем, что слова психически больного не нужно воспринимать всерьез. Но многие блюстители закона не понимают этого. - Шериф говорил вам о том, что Карл сделал признание? - Он постоянно на это намекал. Боюсь, он придает этому слишком большое значение. Разве это что-нибудь доказывает? - Вы говорите так, будто все это раньше уже слышали. - Конечно, слышала. Когда Карл поступил к нам шесть месяцев назад, он успел внушить себе, что является преступником века. Он обвинял себя в убийстве обоих родителей. - И в убийстве матери тоже? - Мне кажется, комплекс вины возник у него после ее самоубийства. Она утопилась несколько лет назад. - Знаю. Но не понимаю, с какой стати он винит себя. - Типичная реакция пациентов в состоянии депрессии - винить себя за все плохое, что происходит. Особенно за смерть людей, которых они любят. Карл горячо любил мать, она была для него авторитетом во всем. В то же время он пытался отвоевать независимость и жить самостоятельно. Должно быть, она покончила с собой по причинам, с Карлом не связанным. Но он расценил ее смерть как прямой результат своего предательства. Того, что он считал предательством. Ему показалось, будто его попытки перерезать пуповину убили ее. Отсюда один шаг до признания себя убийцей. Теория, высказанная мисс Париш, была соблазнительна и основывалась на том, что комплекс вины Карла замешан лишь на словах и фантазиях, содержании детских кошмаров. С ее помощью разрешалось так много проблем, что я отнесся к ней недоверчиво. - Будет ли подобная теория серьезным аргументом в суде? - Это не теория, а факт. Примут ли ее как факт или нет - зависит от людей: от судьи, от присяжных, от свидетельств экспертов. Однако не вижу причин, чтобы она когда-либо прозвучала в суде. - Глаза ее глядели настороженно, готовые на меня рассердиться. - И все же мне хотелось бы получить твердые доказательства того, что не он совершил эти преступления, а кто-то другой. Таким и только таким образом можно доказать, что он оговорил себя. - Конечно, оговорил. Мы знаем, что его мать наложила на себя руки. Его отец умер естественной смертью или, возможно, в результате несчастного случая. А история, рассказанная Карлом - чистая фантазия, прямо из учебника по психиатрии. - Учебника я не читал. - Он заявил, что ворвался в ванную комнату, когда старик лежал в ванне, ударил его и, бесчувственного, держал под водой, пока тот не захлебнулся. - Вы точно знаете, что все произошло иначе? - Да, - сказала она, - знаю. У меня есть показания самого надежного свидетеля, который только может быть, - самого Карла. Теперь он знает, что не имел прямого отношения к смерти отца. Он сказал мне об этом несколько недель тому назад. Он научился прекрасно разбираться в сути своего комплекса вины и в причинах, по которым признался в том, чего не совершал. Теперь он знает, что хотел наказать себя за желание убить отца. Каждый мальчик испытывает эдипов комплекс, но он редко проявляется в такой бурной форме, разве что при психическом срыве. С Карлом срыв произошел в то утро, когда они с братом обнаружили отца в ванне. Накануне вечером он серьезно повздорил с отцом. Карл был очень зол, убийственно зол. Когда отец на самом деле умер, он почувствовал себя убийцей. Из подсознания всплыла вина за смерть матери, усиливая новую вину. Его рассудок сочинил версию для обоснования этих ужасных ощущений вины и для того, чтобы хоть как-то справиться с ними. - Вы говорите со слов Карла? - Услышанное было очень сложным и расплывчатым. - Мы это отработали вместе с ним, - сказала она тихо и веско. - Я не собираюсь приписывать успех себе. Терапией руководил д-р Брокли. Просто получилось так, что Карл выговаривался мне. Лицо ее снова потеплело и оживилось от гордости, которую женщина испытывает, когда ощущает себя женщиной. Оно излучало спокойную силу. Мне было трудно сохранять свой скептицизм, казавшийся оскорбительным для ее спокойной уверенности. - Как вы определяете различие между истинными признаниями и фантазиями? - Для этого требуется соответственное образование и опыт. Начинаешь распознавать вымысел. Отчасти это явствует из интонации, отчасти из содержания. Зачастую можно определить по размаху фантазии, по тому, с какой полнотой пациент ощущает степень своей вины и настаивает на ней. Вы не поверите, в каких только преступлениях мне ни признавались. Я разговаривала с Джеком Потрошителем, с человеком, утверждавшим, что застрелил Линкольна, с несколькими, распявшими самого Христа. Все эти люди чувствуют, что причинили зло - мы все в некоторой степени причиняем зло - и подсознательно хотят наказать себя по возможности за наиболее тяжкие преступления. Когда пациент начинает поправляться и в состоянии осознать собственные проблемы, тяга к наказанию и ощущение вины полностью исчезают. Карл пришел в норму именно этим путем. - И вы никогда не ошибаетесь насчет этих фантазий? - Этого я не говорю. Но с фантазиями Карла ошибки нет. Он их преодолел, и это само доказывает, что они были иллюзорными. - Надеюсь, он их преодолел. Сегодня утром, когда я с ним разговаривал, он все еще был зациклен на смерти отца. В сущности, он хотел нанять меня, чтобы я доказал, что отца убил кто-то другой. Думаю, это уже сдвиг в лучшую сторону: он перестал считать себя убийцей. Мисс Париш покачала головой. Она прошла мимо меня к окну и встала там, покусывая ноготь большого пальца. Ее тень на шторах напоминала укрупненную фигуру расстроенного ребенка. Кажется, я понял те страхи и сомнения, из-за которых она осталась одинокой и обратила свою любовь на больных. - У него произошел регресс, - сказала она с горечью. - Ему не следовало уходить из больницы так рано. Он оказался не готовым к встрече с этими жуткими вещами. Я положил ладонь на ее поникшее плечо: - Пусть это вас не выбивает из колеи. Он рассчитывает, что ему помогут выкарабкаться люди, такие, как вы. - "Виновен он или не виновен", - промелькнули у меня в голове невысказанные слова. Я выглянул наружу, отодвинув край шторы. "Меркури" стоял на том же месте. Сквозь стекло из машины доносились слабые звуки радио. - Я на все готова ради Карла, - произнесла мисс Париш мне в ухо. - Полагаю, для вас это не секрет. Я не ответил. Я не хотел вызывать ее на откровенность. Мисс Париш иногда держалась слишком интимно, иногда слишком официально. И Милдред как назло задерживалась. Я подошел к пианино и стал наигрывать мелодию одним пальцем. Когда я услышал, что у меня получается "Сентиментальное путешествие", то прекратил игру. Взяв раковину, я приставил ее к уху. Звук напоминал не шум моря, а скорее тяжелое дыхание запыхавшегося бегуна. Никаких фантазий, я слышал то, что хотел услышать. Глава XXV Когда наконец спустилась Милдред, я понял, почему ее так долго не было. Она тщательно, до блеска причесала волосы, переоделась в черное платье джерси, которое облегало ее фигуру, надела туфли на высоких каблуках, прибавивших ей три дюйма росту. Она стояла в двери, протягивая вперед обе руки. Ее улыбка была натянутой и ослепительной. - Я так рада видеть вас, мисс Париш. Простите, что заставила вас ждать. Я знаю, что у вас как медсестры каждая минута на счету. - Я не медсестра. - Мисс Париш обиделась. На секунду она стала очень некрасивой, с насупленными черными бровями и надутой нижней губой. - Извините, я ошиблась? Мне показалось, что Карл говорил о вас как об одной из медсестер. Он говорил о вас, знаете ли. Мисс Париш неловко попыталась остаться на высоте положения. Я понял, что эти молодые женщины и раньше скрещивали мечи или обменивались булавочными уколами. - Не имеет значения, дорогая. Я знаю, день у вас был тяжелый. - Вы так отзывчивы, Роуз. Карл тоже так считает. Вы не против, если я стану называть вас Роуз? Я чувствую такую близость к вам, благодаря Карлу. - Я хочу, чтобы вы звали меня Роуз. Мне ничего так не хочется, как если бы вы считали меня своей старшей сестрой, другом, на которого можно опереться. Как и свойственно прямолинейным людям, мисс Париш фальшивила сильно, когда вообще начинала фальшивить. Я подумал, что она явилась с мыслью окружить Милдред материнской заботой за неимением Карла, которого она окружила бы заботой в первую очередь. Она неловко попыталась обнять маленькую, по сравнению с ней, Милдред. Милдред уклонилась. - Присядьте, пожалуйста. Я принесу вам чаю. - О нет, спасибо. - Вам нужно подкрепиться. Вы после долгой дороги. Сейчас я принесу вам что-нибудь поесть. - О нет. - Почему же нет? - Милдред окинула фигуру гостьи откровенным взглядом. - Разве вы на диете? - Нет. Хотя, наверное, следовало бы. - Мисс Париш опустилась на стул - крупная женщина, не сумевшая достойно парировать выпады и дать отпор. Пружины язвительно заскрипели под ее весом. Она старалась казаться маленькой. - Может, найдется выпить что-нибудь? - Мне очень жаль. - Милдред посмотрела на бутылку, стоявшую на пианино, но не сконфузилась. - В доме ничего нет. Дело в том, что мама слишком много пьет. И я стараюсь, чтобы выпивки в доме не было. Не всегда это удается, как вам, несомненно, известно. Вы, сотрудники больницы, имеете полную информацию о родственниках пациентов, разве нет? - Ну что вы, - сказала мисс Париш. - При нашей нехватке кадров... - Сочувствую. Но я не могу жаловаться. Для меня вы сделали исключение. Это замечательно с вашей стороны. Я чувствую себя окруженной вниманием и заботой. - Простите, если у вас создалось такое впечатление. Я пришла сюда предложить свою помощь. - Вы так внимательны. Однако придется вас разочаровать. Мужа нет дома. Мисс Париш приходилось туго. Хотя она и сама напрашивалась на это, мне стало ее жаль. - Кстати, о выпивке, - сказал я с деланной веселостью. - Я бы тоже не отказался. А что если мы с вами, Роуз, рванем отсюда и выпьем где-нибудь? Она перестала изучать свои коротко обкусанные ногти и благодарно посмотрела на меня. Милдред сказала: - Пожалуйста, не убегайте. Я бы заказала бутылку из винного магазина. Может, мама тоже к нам присоединится. Устроим вечеринку. - Перестаньте, - тихо сказал я ей. Ослепительно улыбаясь, она ответила: - Не хочу, чтобы меня сочли негостеприимной. Ситуация заходила в тупик, действуя мне на нервы. Неожиданно ее прервало шарканье ног на крыльце и стук в дверь. Женщины подошли следом за мной к входу. На пороге стоял Кармайкл, помощник шерифа. За его спиной от края тротуара отъезжала машина шерифа. - В чем дело? - спросила Милдред. - Мы только что получили сообщение по радио от патруля на шоссе. Возле кинотеатра на открытом воздухе "Ред Барн" замечен человек, похожий по описанию на вашего мужа. Шериф Остервельт решил, что вас следует предупредить. Человек, предположительно, движется в вашем направлении. - Я рада, если это так, - сказала Милдред. Кармайкл окинул ее недоумевающим взглядом. - В любом случае, я стану охранять здание. Внутри, если желаете. - В этом нет необходимости. Своего мужа я не боюсь. - И я тоже, - сказала за ее спиной мисс Париш. - Я досконально знаю этого человека. Он не опасен. - Многие люди думают иначе, мэм. - Я знаю, что шериф Остервельт думает иначе. Какие инструкции вы получили от него относительно применения оружия? - Мне велено действовать по собственному усмотрению, если Холлман появится. Естественно, я не собираюсь стрелять в него без необходимости. - Вы мудро поступите в таком случае. - Голос мисс Париш вновь приобрел авторитетный тон. - М-р Холлман - подозреваемый, а не осужденный. Надеюсь, вы не станете делать ничего, о чем бы жалели до конца дней. - Она права, - сказал я. - Задержите его без стрельбы, если удастся. Не забывайте, он нездоров. Кармайкл упрямо сжал рот. Подобное выражение я уже видел раньше - в оранжерее Холлманов. - Его брат Джерри еще более нездоров. Мы не допустим новых убийств. - Именно это я и имел в виду. Кармайкл повернулся спиной, отказываясь продолжать спор. - В общем, знайте, я слежу за домом. Даже если вы меня не увидите, я буду поблизости, можете меня окликнуть. Вдалеке послышалась сирена, становясь все более пронзительной. Милдред захлопнула дверь, чтобы не слышать этих звуков - голоса предательской ночи. Несмотря на щедрую свежую косметику, ее лицо выглядело измученным. - Они хотят убить его, верно? - Ерунда, - произнесла мисс Париш самым сердечным тоном. - Мне кажется, мы должны попытаться выйти на него раньше остальных, - сказал я. Милдред прислонилась к двери. - Я подумала... правда, это почти нереально, но что если он пробирается к дому миссис Хатчинсон? Она живет прямо через шоссе от "Ред Барна". - Кто такая миссис Хатчинсон? - спросила мисс Париш. - Домоправительница моей свояченицы. Она привезла к себе дочь Зинни. - Почему бы вам не позвонить миссис Хатчинсон? - У нее нет телефона, иначе я давно бы связалась с ней. Я волнуюсь за Марту. Миссис Хатчинсон добра с ней, но она старая женщина. Мисс Париш посмотрела на нее быстрым взглядом черных глаз. - Вы серьезно считаете, что ребенок в опасности? - Не знаю. Никто из нас не знал. В глубине души, в чем я никогда не признался бы до сих пор, я ощутил страх. Страх из-за предательской темноты, окружавшей нас снаружи и проникшей внутрь, страх из-за слепой сокрушительной силы, которая уничтожила большую часть семьи и угрожала уцелевшим. - Нам не составит труда справиться о Марте, - сказал я, - или попросить это сделать полицию. - Давайте пока обойдемся без них, - сказала мисс Париш. - Какой у миссис Хатчинсон адрес? - Чеснат-стрит, дом Э 14. Маленький белый коттедж между Элмвуд и шоссе. - Милдред открыла дверь и махнула рукой вдоль улицы. - Сейчас я вам покажу. - Нет. Вам лучше оставаться здесь, дорогая. Лицо мисс Париш посуровело. Она тоже боялась. Глава XXVI Коттедж миссис Хатчинсон оказался последним из трех одинаковых домов, построенных на узких участках между Элмвуд и магистралью. Только одна сторона короткого квартала была застроена. Другая представляла собой незанятый участок, густо поросший молодью дуба. По пустырю проходил пересохший ручей, наполненный мглой. За непрерывной гирляндой огней магистрали я разглядел неоновые контуры кинотеатра "Ред Барн" и скопившиеся вокруг него автомобили. В окне миссис Хатчинсон за кружевными занавесками горел неяркий свет. Когда я постучал в дверь, окно пересекла грузная тень. Миссис Хатчинсон спросила через закрытую дверь: - Кто там? - Арчер. Мы с вами разговаривали сегодня утром на ранчо Холлмана. Она с осторожностью приоткрыла дверь и высунула голову. - Что вам угодно? - Марта у вас? - Разумеется. Я уложила ее спать в своей комнате. Похоже, ей придется ночевать у меня. - К вам кто-нибудь приходил? - Заглядывала мать ребенка. Много времени на нас не потратила, могу вас сказать. У миссис Холлман на уме дела поважнее, чем ее маленькая дочь-сирота. Да вы не слушайте меня, а то как заведусь - всю ночь простоите на ступеньках. - Она вопросительно посмотрела на Роуз Париш. Чтобы ее не дай Бог не сочли навязчивой, миссис Хатчинсон до последней секунды избегала глядеть на Роуз. - Это мисс Париш из психиатрической клиники. - Приятно с вами познакомиться. Да вы заходите, если не торопитесь. Только попрошу вести себя по возможности тихо. Марта еще не заснула. Бедный ребенок весь взвинчен. Дверь вела прямо в переднюю комнату. Помещение оказалось маленьким и опрятным. Лоскутные коврики на полу и вязаный шерстяной платок на диване придавали ей уют. Висящие на оштукатуренных стенах девизы, выполненные вышивкой, гармонировали с характером пожилой женщины. На ручке кресла лежало незавершенное вязание с воткнутыми в него спицами. Она сняла рукоделие и убрала в ящик шкафа, словно пряча следы преступной оплошности в своем домашнем хозяйстве. - Присаживайтесь, если найдете место. Вы сказали, что работаете в больнице? Когда-то мне предлагали там место, но я всегда предпочитала работать частным образом. Роуз Париш села рядом со мной на диван. - Вы медсестра, миссис Хатчинсон? - Медсестра? Я поступила на курсы, где готовили медсестер, но так и не закончила. Хатчинсон не хотел ждать. А вы, наверное, медсестра, мисс? - Я - общественный психиатр. Поэтому, думаю, вроде медсестры. Карл Холлман был моим пациентом. - Вы хотели расспросить меня о нем? Я угадала? Говорю вам, стыд и срам, что произошло с мальчиком. Он был просто идеальным ребенком. Но там, в том доме, он стал меняться прямо на глазах. Я видела, как в нем начинает проявляться беда его матери, но никто из них пальцем не пошевелил, пока не оказалось слишком поздно. - Вы знали его мать? - спросил я. - Знала ли я ее? Я ухаживала за ней более года. Исполняла все ее прихоти, днем и ночью. Так что могу сказать, что знала. Она была самая грустная женщина, какую я встречала, особенно под конец. Вбила себе в голову, что никто ее не любит и никогда не любил. Муж не любил, дети не любили, даже ее бедные умершие родители не любили. А когда Карл уехал учиться, стало еще хуже. Он всегда был для нее любимым дитя, и без него она жизни не мыслила. Когда же он уехал, она стала вести себя так, словно у нее ничего в жизни не осталось, кроме тех таблеток, которые она принимала. - Каких таблеток? - спросила Роуз. - Барбитураты? - Эти или любые другие, которые ей удавалось раздобыть. Многие годы она держалась на таблетках. Думаю, она перебывала у всех врачей города, старых и новых, пока не остановилась на д-ре Грантленде. Не мне судить врача, но в то время я считала, что таблетки, прописанные д-ром Грантлендом, главная причина ее беды. Однажды, ближе к концу, я набралась храбрости и сказала ему об этом. Он ответил, что старается ограничить ее дозу, однако без них миссис Холлман будет хуже. - Сомневаюсь, - сказала Роуз Париш. - Ему следовало бы определить ее в лечебницу; он мог спасти ей жизнь. - Этот вопрос возникал когда-нибудь, миссис Хатчинсон? - Между нею и мной возникал, когда доктор впервые направил меня присматривать за ней. Я была вынуждена как-то ее приструнить. Она была несчастной, избалованной женщиной, которая сама себе испортила жизнь. Она вечно прятала от меня таблетки и превышала дозу. Когда я ее отругала за это, она достала из-под подушки маленький револьвер. Я сказала, что ей надо прекратить эти проделки, в противном случае доктор будет вынужден определить ее на принудительное лечение. Она сказала, пусть только попробует. Она сказала, что если он попытается это сделать, она убьет себя и погубит его карьеру. А я не сумею найти никакой работы в городе. О, в ярости она могла быть сущим дьяволом. Вспомнив перенесенную обиду, миссис Хатчинсон тяжело задышала и взглянула на стену над креслом. Там висел вышитый девиз, призывающий к христианскому милосердию, который заметно ее успокоил. Она продолжила: - Не хочу сказать, что миссис Холлман все время была в таком настроении, на нее накатывало, когда кончалось снотворное. В остальное время она была вполне послушной пациенткой. У меня бывали больные похуже. Какая жалость, что с ней так все произошло. И не только с ней. Вы, молодежь, не читаете Библии, я знаю. В Писании есть одна строчка, которая звучит у меня в голове весь день после той утренней трагедии. "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина." - Прямо по Фрейду, - вполголоса сказала Роуз Париш знающим тоном. Я подумал, что она поставила телегу перед лошадью, но не стал спорить. Слова из Ветхого Завета отдавались эхом в моем сознании. Я поспешил от них отделаться и вернул миссис Хатчинсон к прерванному разговору. - Странно, что миссис Холлман разрешалось иметь оружие. - На ранчо у всех женщин есть оружие, во всяком случае, раньше так было. Это наследие прошлого, когда в западных штатах шлялось множество бродяг и беглых преступников. Миссис Холлман когда-то рассказывала мне, что револьвер прислал ей отец с далекой родины - он любил путешествовать. Револьвер был для нее предметом гордости, как драгоценное украшение для других женщин. Он казался безделушкой - маленький, с коротким дулом, а рукоятка разукрашена перламутром филигранной работы. Она часто и подолгу чистила и натирала его до блеска. Помню, как она расстроилась, когда сенатор попытался отобрать револьвер. - Удивляюсь, что он этого не сделал, - сказала Роуз Париш. - У нас в закрытых отделениях не позволяется держать даже пилки для ногтей или бутылки. - Это мне известно, и я сказала сенатору, что револьвер в руках миссис Холлман - штука опасная. Иногда его трудно было понять. Он никак не мог признать, что у нее с головой не все в порядке. Позже он точно так же воспринял состояние сына. Он считал, что их недуги выдуманные, что они только и хотят привлечь к себе внимание. Он позволял ей держать в комнате этот револьвер и коробку с патронами вплоть до самой ее смерти. Впору подумать, - добавила она со внезапным озарением, свойственным старым людям, - впору подумать, что он хотел, чтобы она причинила себе вред. Или кто-нибудь другой. - Кто-нибудь другой? - переспросил я. Миссис Хатчинсон покраснела и опустила глаза. - Я ничего не имела в виду. Всего лишь болтаю с вами. - Вы сказали, что револьвер находился у миссис Холлман вплоть до дня ее смерти. Вы в этом уверены? - Я так сказала? Я вовсе не это хотела сказать. Наступила тишина, в которой слышалось ее дыхание. - А что тогда? - Я не пыталась установить точное время. Я говорила вообще. - Так был у нее револьвер в день смерти? - Не помню. Это было давно - прошло более трех лет. Впрочем, это не имеет значения. - Утверждение прозвучало как вопрос. Ее седая голова повернулась ко мне, кожа на шее натянулась диагональными складками, словно неподатливый материал, который скручивают с большим усилием. - Вам известно, что стало с револьвером миссис Холлман? - Никто мне не говорил, не знаю. Все, что мне известно, - это то, что он надежно лежит на дне океана. - Револьвер был у миссис Холлман в тот вечер, когда она утопилась? - Этого я не говорила. Не знаю. - Но она утопилась? - Конечно. Но я не могла бы поклясться. Я не видела, как она прыгнула в воду. - Миссис Хатчинсон не сводила с меня тусклых глаз. Из-под набрякших морщинистых век они глядели холодно и настороженно. - Подумаешь, важность - револьвер. Вы знаете, где он? - А разве вы не знаете? От напряжения она начала раздражаться. - Стала бы я спрашивать, если бы знала, как вы думаете? - Револьвер зафиксирован в канцелярии шерифа как вещественное доказательство. Им воспользовались сегодня, чтобы застрелить Джерри Холлмана. Странно, что вам это не известно, миссис Хатчинсон. - Откуда мне знать, из чего застрелили Джерри? - От замешательства она покраснела еще больше. Сосуды на ее лице побагровели и набрякли от жаркого стыда за то, что ей впервые приходилось лгать, глядя в глаза. - Я даже выстрелов не слышала и тем более не видела, как это произошло. - Было два выстрела. - Это для меня новость. Я не слышала ни одного. Я находилась в передней комнате с Мартой, и она играла с серебряным колокольчиком своей матери. Звон заглушал все. Старая женщина сидела в позе прислушивающегося человека, морща лицо, будто услышала выстрелы сейчас, с долгим опозданием. Я был уверен, что она лжет. Помимо красноречивого выражения лица, в ее рассказе имелось по меньшей мере одно противоречие. Я мысленно вернулся назад, пробегая по суете и сумбуру дня, пытаясь его определить, но безуспешно. Было сказано слишком много слов. Ощущение противоречия не покидало меня, - провал в известном, сквозь который угрожающе зияла темнота, словно море за дамбой. Миссис Хатчинсон зашаркала ногами в тапочках, будто хотела убежать. - Вы хотите сказать, что я его застрелила? - Ничего подобного. Но кое в чем вам придется сознаться. Вы что-то не договариваете? - Не договариваю? С какой стати? - Я задаюсь тем же вопросом. Возможно, вы защищаете друга или думаете, что защищаете. - Мои друзья не попадают в подобные истории, - гневно сказала она. - Кстати, о друзьях. Вы давно знакомы с д-ром Грантлендом? - Достаточно давно. Это не означает, что мы - друзья. - Она поспешно поправилась: - Сиделка не станет мнить себя другом врача, конечно, если она знает свое место. - Я понял так, что он устроил вам место у Холлманов. - Он меня рекомендовал. - И он подвез вас в город сегодня вскоре после убийства. - Он сделал это не ради меня. Он сделал это ради нее. - Я знаю. Не упоминал ли он про стрельбу? - Кажется, да. Да, упомянул, сказал, что это было ужасно. - Он не сказал, из какого оружия стреляли? Перед тем, как ответить, она помолчала. Лицо ее побледнело и только. Она сидела совершенно неподвижно, обдумывая ответ и его возможный подтекст. - Нет. С нами была Марта и все такое прочее. Про оружие он ничего не говорил. - И все же это кажется странным. Грантленд видел револьвер. Он сам сказал, что узнал его, но не был в этом уверен. Ему должно было быть известно, что вы знакомы с револьвером. - Я не эксперт по оружию. - Только что вы прекрасно его описали. В действительности вы, наверное, знали его лучше, чем кто-либо. И Грантленд ни словом не обмолвился вам о нем, не задал ни единого вопроса? Или задал? Возникла очередная пауза. - Нет. Он не сказал ни слова. - Вы видели д-ра Грантленда сегодня днем или вечером? - А если и видела? - ответила она вяло. - Он приходил сюда? - А если и приходил? Его приход не имел ко мне никакого отношения. - А к кому имел? К Зинни? Сидящая на диване рядом со мной Роуз Париш заерзала и толкнула меня коленом по ноге. Она осуждающе кашлянула. Это приободрило миссис Хатчинсон, что, вероятно, и предполагалось. Я буквально увидел, как ее сопротивление укрепилось. Она восседала в своем цветастом шелковом платье, словно монумент. - Вы добиваетесь, чтобы я из-за своей болтовни лишилась места. Я слишком стара, чтобы искать другое. У меня слишком много имущества, чтобы добиваться пенсии, но не хватает денег на жизнь. - Выдержав паузу, она сказала: - Нет! Я обманываю себя. Как-нибудь прожила бы. За нынешнее место я держусь из-за Марты. Если бы не она, я давно бы покинула этот дом. - Почему? - Он невезучий, вот почему. Приносит беду всем, кто там живет. Да, я была бы счастлива увидеть, как он сгорит дотла, словно Содом. Наверное, из уст христианки звучит ужасно. Но чтобы все остались живы; смерти я им не желаю, ее было уже достаточно. Я просто хочу, чтобы дома не стало, а семья разбрелась по сторонам. Я подумал, что угрожающее пожелание миссис Хатчинсон начинает сбываться. - К чему вы клоните? - спросил я. - Я знаю, что доктор и Зинни Холлман проявляют друг к другу интерес. Вы этот факт пытаетесь скрыть? Или еще что-нибудь? Она взвесила меня на весах своих глаз. - Кто вы вообще такой, мистер? - Я - частный детектив. - Это-то я знаю. На кого вы работаете? И против кого? - Карл Холлман попросил меня помочь ему. - Карл? Каким образом? Я вкратце объяснил ей, каким образом. - Сегодня вечером его видели по соседству. Вот почему мы с мисс Париш пришли к вам домой - предотвратить любую возможную неприятность. - Вы считаете, он попытается сделать что-нибудь с ребенком? - Мы предположили, что такое возможно, - сказала Роуз Париш. - Я не стала бы беспокоиться на этот счет. Наверное, мы немножко рехнулись. Честное слово, я не верю, чтобы Карл смог причинить кому-нибудь вред. - А как же брат? - Не верю я, что брата застрелил он. - Она обменялась со мной взглядом. - Ни я, ни он не верим. - А я подумала, почитав газеты и все такое, что ему это припаяли крепко. - Так почти всегда кажется, когда подозреваемого преследуют, - сказал я. - Вы хотите сказать, что это неправда? - Не обязательно правда. - Это сделал другой? Вопрос повис в воздухе. В глубине комнаты медленно, тихо стала открываться внутренняя дверь. В узкую щель проскользнула Марта. В голубых тапочках, похожая на эльфа, она добежала до середины комнаты и остановилась, разглядывая нас огромными глазами. Миссис Хатчинсон сказала: - Возвращайся в кровать, шалунишка ты этакая. - Не пойду. Я не хочу спать. - Пойдем-пойдем, я подоткну тебе одеяло. Старая женщина тяжело поднялась и попыталась ухватить девочку, которая выскальзывала из рук. - Хочу, чтобы мамочка подоткнула одеяло. Хочу к мамочке. Продолжая хныкать, Марта остановилась перед Роуз Париш. Лицо девочки излучало трогательную невинность, которая поднималась вверх, словно невидимая антенна, пока не достигла лица Роуз, встреченная такой же трогательной невинностью. Роуз раскрыла объятия. Марта прильнула к ней и забралась на колени. - Ты мешаешь леди, - сказала миссис Хатчинсон. - Она не мешает, правда, солнышко? Ребенок затих у нее на груди. Минуту-другую мы сидели в тишине. В моем сознании или чуть глубже продолжала пульсировать мысль, пытающаяся собрать воедино клочки и кровавые обрывки прошедшего дня. Мои мысли напугали невинного ребенка, возможно, единственного, кто был абсолютно невинным. Несправедливой казалась оскомина на ее молочных зубах. Глава XXVII Раздавшийся снаружи шум, беспорядочные голоса и топот сапог отвлекли меня от размышлений, и я подошел к двери. По улице шел отряд добровольцев, вооруженных винтовками и дробовиками. Вторая, меньшая группа рассредотачивалась по незанятым участкам, продвигаясь к пересохшему ручью и ощупывая густо заросшую деревьями темноту лучами фонарей. Человек, руководивший второй группой, был одет в форму. Когда я подошел к нему поближе, то увидел, что это сержант городской полиции. - Что здесь происходит, сержант? - Охотимся за человеком. Сбежал один сумасшедший, если вам еще не известно. - Известно. - Если вы с добровольцами, то должны искать дальше по ручью. - Я - частный детектив, работающий по этому делу. Почему вы думаете, что Холлман находится по эту сторону магистрали? - Работница разъездного буфета, что возле кинотеатра, говорит, что он пришел по подземному каналу. От берега он шел ручьем, и есть предположение, что он продолжает держаться ручья. Хотя, может статься, он давно скрылся. Официантка не поторопилась сообщить нам о встрече. - Куда ведет ручей? - Через весь город. - Он указал фонарем на восток. - И дальше к горам. Но туда ему не добраться, его выслеживают семьдесят вооруженных людей. - Если он ушел в город, почему вы ищете здесь? - Нам нельзя рисковать. Он мог затаиться. У нас нет обученных людей, чтобы прочесать все дома и дворы, поэтому мы сосредоточились на ручье. - Он на секунду осветил мое лицо фонарем. - Хотите присоединиться и помочь? - Не сразу. - Семьдесят охотников на одну добычу - места не хватит. - Я забыл дома свою красную охотничью шапку. - Тогда я даром трачу с вами время, приятель. Сержант направился к деревьям. Я прошел до конца квартала и пересек шоссе, которое в этом месте имело шесть полос движения. Кинотеатр "Ред Барн" оказался зданием со множеством окон, стоявшим посреди асфальтированной автостоянки. Его приземистая пятиугольная конструкция подчеркивалась неоновыми трубками вдоль карнизов и углов. Внутри этой сверкающей красной клетки располагался повар в цилиндре, готовящий на скорую руку, который задавал жару нескольким официанткам, мечущимся между его стойкой и машинами на стоянке. Официантки были одеты в красные форменные платья и маленькие красные шапочки, придававшие им сходство с мальчиками-посыльными в юбках. Сочетание паров бензина и запаха кипящего жира, щекотавшего ноздри, вызвало в памяти бессмысленную тоску о старом, побитом, но быстром автомобиле, ностальгию по другим кинотеатрам на открытом воздухе вдоль дорог, куда я заезжал в других довоенных местах до того, как на меня посыпались смерти людей. Казалось, что жизнь моя давно свелась к одиноким ночным вахтам в безлюдных местах. Берегись, сказал я, жалость к себе - последнее пристанище для мелких умишек и стареющих профессионалов. Я знал, что одиночество - во мне самом. Мое мироощущение было лишено оптимизма. При виде юноши и девушки в "шевроле"-купе, выкрашенном вручную в сиреневый цвет, мне почему-то сделалось веселее. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, слившись в одно тело с двумя опущенными головами, и по очереди потягивали молочный коктейль из одной соломинки, которую любовь обеззаразила от микробов. Поблизости стоял ржавый "хадсон", в котором сидели мужчина в рабочей рубашке, его темноволосая дородная жена и трое или четверо детей с оживленными глазами, затуманенными воспоминаниями о просмотренном фильме. Они поглощали брызжущие горчицей бутерброды с горячими сосисками, делая это с сосредоточенной серьезностью сопричастных. Среди полудюжины других машин меня особенно заинтересовала одна. Это был сравнительно новый двухдверный "плимут" с выведенной на двери надписью "Пуриссима "Рекорд"". Я подошел к автомобилю, чтобы получше его разглядеть. В тот же миг с шоссе свернул, пронзительно визжа колесами, ветхий "форд" довоенного образца с помятым багажником и остановился за "плимутом". Двое юнцов на переднем сидении бросили на меня наглый рассеянный взгляд и тут же отвернулись. Для них я был пешеходом, передвигавшимся по земле ногами. Поджидая официантку, они занялись укладыванием своих искусно сделанных причесок. Этот процесс занял много времени и продолжался после того, как к двери их машины подошла одна из официанток - маленькая блондинка с дерзко выпиравшей из тесного платья грудью. - Много гоняете? - сказала она ребятам. - Я видела, как вы приехали на стоянку. Вы разобьете ее раньше, чем она развалится. - Лекция, - сказал парень за рулем. Второй юноша перегнулся к официантке. - По радио сказали, что Гвен видела убийцу. - Точно, она сейчас разговаривает с репортером. - Он угрожал ей оружием? - Ничего подобного. Она даже не знала, что это убийца. - Что он делал! - спросил водитель. Голос его прозвучал очень требовательно, словно он имел некий замечательный пример для подражания. - Да ничего. Копался в контейнерах с отбросами. Когда он ее увидел, то смылся. Послушайте, ребята, меня ждут клиенты. Что будете заказывать? - Монета есть, Джордж? - спросил водитель у своего пассажира. - Да, навалом. Нам что всегда, - зажаренную малютку и двойной мартини. Хотя нет, я передумал, принеси лучше кока-колу. - Хорошо, ребятки, пируйте вволю. - Она обогнула "плимут" и подошла ко мне. - А вам что принести, сэр? Я понял, что голоден. - Мне, пожалуйста, гамбургер. - Делюкс, стакбургер или монарх? Монархбургер стоит 75 центов. Он больше и к нему положен бесплатный картофель. - Бесплатный картофель звучит заманчиво. - Если угодно, можете поесть в буфете. - А Гвен там? Хочу поговорить с ней. - Я так и подумала, что вы сыщик. Гвен вон там вместе с Джином Славкиным из газеты. Он хотел сфотографировать ее. Она показала на открытую калитку в заборе, увитом виноградом и ограждавшем дальнюю часть стоянки. Рядом с калиткой стояло несколько бидонов галлонов по 40. Я заглянул в ближайший. Он был наполовину заполнен жирным месивом из остатков пищи и других отбросов. Карл Холлман был в отчаянном положении. По другую сторону калитки вдоль берега ручья шла тропинка. Высохшее русло ручья в этом месте было выложено бетоном. Сужаясь, ручей переходил в подземный канал, шедший под магистралью. Отверстие было достаточно высоким, чтобы человек мог идти в полный рост. Славкин и официантка шли обратно по тропе навстречу мне. Официантке было лет 30. Она была полненькая, и ее тело в красной форменной одежде походило на спелый помидор. Славкин держал в руке фотоаппарат со вспышкой. Галстук на Славкине перекосился, и выглядел репортер усталым. Я поджидал их возле калитки. - Привет, Славкин. - Привет, Арчер. Ну и дельце, впору свихнуться. Официантка повернулась к нему: - Если я вам больше не нужна, м-р Славкин, то я пошла работать. Управляющий урежет мне жалованье за простой, а у меня ребенок, в школу ходит. - Я рассчитывал задать вам пару вопросов, - сказал я. - Вот так так! Вряд ли я смогу - тороплюсь. - Я вам выдам информацию, - сказал Славкин, - если это не займет слишком много времени. Спасибо, Гвен. - Ну что вы, не за что. Не забудьте, вы обещали мне фотографию. Я не снималась сто лет. Она прикоснулась к своей щеке изящно, доверительно и заторопилась к зданию, виляя бедрами. Славкин положил фотоаппарат на заднее сидение служебной машины. Мы забрались на переднее. - Она видела, как Холлман зашел в подземный канал? - Собственно нет, - сказал Славкин. - Она не пыталась следовать за ним. Она подумала, что это всего-навсего бродяга, вышедший из зарослей с той стороны шоссе. Гвен не сообразила, кто он такой, пока не прибыла полиция и не начала расспрашивать. Кстати, полицейские прошли вдоль ручья от самого берега моря, так что Холлман не мог уйти этим путем. - В каком он был состоянии? - Наблюдательность Гвен мало чего стоит. Она приятная девушка, но не очень толковая. Теперь, когда ей известно, кто это такой, он семи футов росту с рогами и горящими вращающимися глазами. - Славкин беспокойно заерзал, поворачивая ключ в зажигании. - Вот, пожалуй, и все. Вас подвезти? Мне поручено освещать действия ополченцев. - Интонация, с которой он произнес эту фразу, выдавала его ироническое отношение. - Наденьте пуленепробиваемый жилет. Выпустить в город 70 охотников все равно что добровольно лезть на рожон. - Согласен. Сполдинг, редактор, того же мнения. Но мы сообщаем новости, мы их не создаем. Кстати, у вас для меня нет ничего новенького? - Могу я говорить не для печати? - Я бы предпочел сообщение для газеты. Уже поздно, пора домой. У нас в Пуриссиме никогда не было линчеваний, однако оно может произойти здесь. В сумасшествии есть нечто такое, что пугает людей, тоже лишает и их рассудка. Они теряют контроль над собой, становятся чересчур агрессивными. - Вы говорите, словно специалист по психологии толпы, - сказал я. - В каком-то смысле так оно и есть. Это у нас в роду. Мой отец был австрийским евреем. Он выбрался из Вены на один парашютный прыжок раньше штурмовиков. Я унаследовал симпатию к проигравшим. Так что если вам известно что-нибудь, позволяющее Холлману избежать опасности, выкладывайте сразу. Я могу устроить так, что это передадут по радио через десять минут. - Он не убивал. - Вы знаете наверняка? - Не совсем. Тем не менее, я готов поставить на кон собственную репутацию, однако этого недостаточно. Холлмана подставили. Здесь тщательно спланированный замысел. - Кто за этим стоит? - Вариантов несколько. Я не могу назвать вам имена. - Даже не для печати? - А какой смысл? У меня нет достаточных оснований для уверенности. Я не имею доступа к вещественным доказательствам и не могу полагаться на их официальную интерпретацию. - Хотите сказать, что ими манипулируют? - В психологическом смысле - да. Могла иметь место и действительная подтасовка. Я не уверен, что выстрелы в Джерри Холлмана были произведены из револьвера, найденного в оранжерее. - Так считают люди шерифа. - Они произвели баллистическую экспертизу? - Очевидно. Тот факт, что револьвер принадлежал его матери, вызвал в городе большой шум. На свет извлекается прошлое. Ходят слухи, что Холлман убил свою мать и, возможно, отца, и что его откупили за деньги семьи, а дело замяли. - Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд, - В этом что-нибудь есть? - Вы говорите так, будто сами верите в это. - Я бы не сказал, но я знаю некоторые факты, которые могли бы вписаться в эту версию. Прошлой весной, за несколько дней до смерти сенатора, я посещал его. - Славкин замолчал, собираясь с мыслями, и продолжал уже медленнее. - Я раскопал к