Алистер Маклин. Дорога пыльной смерти --------------------------------------------------------------- Alistair McLean "The way to dusty death" Перевод и изд-во: фирма "Фидес", Н.Новгород 1993 OCR&SpellCheck: The Stainless Steel Cat (steel_cat@pochtamt.ru) --------------------------------------------------------------- Глава 1 Харлоу неподвижно сидел на краю трека. День был жаркий и безоблачный; свежий ветерок ерошил длинные волосы Харлоу, временами закрывая их прядями его лицо. Но он ничего не замечал, лишь крепко сжимал в руках золотистый шлем, словно пытаясь раздавить его. Руки в автомобильных крагах дрожали, а тело порой сводило судорогой. Перевернутая гоночная машина, из которой Харлоу в последний миг чудом выкинуло живым и невредимым, валялась теперь по иронии судьбы на смотровой яме фирмы "Коронадо" вверх колесами, и колеса еще продолжали крутиться. Мотор, залитый пеной огнетушителей, слегка дымился, хотя ясно было, что уцелевший бензобак уже не взорвется. Алексис Даннет, первым оказавшийся возле Харлоу, заметил, как тот оцепенело глядит не на свой собственный попавший в катастрофу автомобиль, а туда, где в двухстах ярдах от него догорали в белом пламени погребального костра человек по имени Айзек Джету и останки того, что еще недавно называлось великолепной гоночной машиной "Формула-1", идущей на Гран При. Пылающие обломки давали поразительно мало дыма, возможно оттого, что магниевый сплав колес выделял громадное количество тепла, и когда порыв ветра разрывал высокую завесу огня, можно было видеть Джету, сидящего прямо и неподвижно на водительском месте, единственном уцелевшем островке среди массы искореженной стали. Даннет знал, что это Джету, но узнать его в этих обугленных человеческих останках было бы невозможно. Тысячи людей безмолвно застыли на трибунах и вдоль всей линии трека, не веря происшедшему и не отрывая взоров от горящей машины. Заглох мотор последней из девяти участвовавших в гонках на Гран При машин, когда, отчаянно размахивая флажками, дежурные на трассе дали сигнал к прекращению соревнований. Всеобщего оцепенения не смогли нарушить даже голос диктора и завывания сирены "скорой помощи", с визгом затормозившей поодаль от машины Джету, - свет ее фар словно растворился в белом пламени пожара. Команда спасателей в алюминиево-асбестовых огнеупорных одеждах ворочала огромные огнетушители на колесах, ломиками и топорами безуспешно пыталась вскрыть останки машины, чтобы вытащить обугленный труп, но жаркое неукрощенное пламя заставляло их всякий раз отступать, словно издеваясь над тщетными усилиями людей. Попытки их были так же нелепы и бесполезны, как и появление машины "скорой помощи". Джету уже был там, где человеку не надо ни помощи, ни надежды. Даннет огляделся и слегка потряс за плечо Харлоу, но тот не обратил на это никакого внимания. Руки его, все еще сжимавшие золотистый шлем, по-прежнему дрожали, а глаза, устремленные на пламя, пожиравшее машину Айзека Джету, казались глазами ослепшего орла. Даннет спросил, не ранен ли он: руки и лицо Харлоу были в крови - и неудивительно, зная, что он несколько раз перевернулся вместе с машиной, прежде чем вылетел из нее. Харлоу шевельнулся, бессмысленно взглянул на Дан-нета и покачал отрицательно головой. Два санитара с носилками торопливо подбежали к ним, но Харлоу, опираясь на руку Даннета, с трудом поднялся и отказался от их помощи. Однако он не отверг помощи Даннета и вместе с ним направился в сторону павильона "Коронадо", все еще разбитый и, судя по виду, до конца не понимающий происшедшего. Высокий, худой, черноволосый, с прямым пробором, с темной, словно очерченной по линейке, полоской усиков, Даннет был похож на идеального бухгалтера, но паспорт его свидетельствовал о том, что он журналист. Мак-Элпайн в испачканном габардиновом костюме и с огнетушителем в руке встретил их у входа в пункт обслуживания. Джеймсу Мак-Элпайну, организатору и владельцу фирмы "Коронадо", руководителю команды гонщиков, было лет пятьдесят пять; это был грузный человек, с массивным подбородком, изрезанным морщинами лицом и впечатляющей гривой черных с проседью волос. Сейчас за ним маячили главный механик Джекобсон и два его рыжеволосых помощника, близнецы Рэфферти, которых неведомо почему именовали Твидлдам и Твидлди. Они возились возле перевернутой машины "Коронадо", а еще дальше за ними двое в белых халатах занимались своим не менее сложным делом, приводя в сознание Мэри Мак-Элпайн, черноволосую двадцатилетнюю дочь Джеймса, лежавшую на земле с неизменным в руках карандашом и блокнотом, куда она вносила результаты каждого заезда. Врачи, склонившись над ней, осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена ее левую белую брючину, которая сразу же потемнела от крови. Мак-Элпайн взял за руку Харлоу, стараясь заслонить собой бесчувственную дочь, и повел к маленькому павильончику, расположенному позади смотровых ям станции обслуживания. Деловитый, не теряющийся в самых трудных обстоятельствах, твердый, как и положено быть миллионеру, сейчас он проявлял доброту и чуткость, которые мало кто мог подозревать в нем. Там, в глубине павильона, находилась деревянная коробка наподобие портативного бара. Большую часть ее занимал холодильник с запасами сельтерской, безалкогольных напитков и малого количества пива, хранящегося специально для механиков, работа которых под изнурительно жарким солнцем вызывала сильную жажду. Тут были еще две бутылки шампанского на случай, если пятикратный победитель гонок на Гран При, хотя подобное практически было мало возможно, выиграет и в шестой раз. Харлоу открыл крышку ящика, игнорируя содержимое холодильника, достал бутылку коньяка и налил себе полстакана, хотя горлышко бутылки так колотилось у него в руке, что большая часть влаги пролилась мимо стакана. Ему даже пришлось обхватить стакан обеими руками, чтобы поднести его ко рту, и стекло звонко застучало о зубы. Он сделал глоток, но часть напитка тонкими струйками все же потекла по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставляя на нем такие же пятна, как и на брючине пострадавшей девушки. Харлоу бессмысленно уставился в стакан, опустился на скамейку и опять взялся за бутылку. Мак-Элпайн взглянул на Даннета без всякого выражения. Харлоу за свою карьеру автогонщика трижды попадал в аварии. Последняя из них случилась два года назад и чуть не стала для него роковой: тогда, почти в агонии, он улыбался, пока его укладывали на носилки "скорой помощи" и вносили в самолет, чтобы доставить в Лондон, и левая его рука была тверда, а большой палец поднят вверх как знак победы, хотя правая была переломана в двух местах. Однако более тревожным было то, что Харлоу, до этой минуты, как всем было известно, не бравший в рот спиртного, за исключением глотка шампанского после очередной одержанной им победы, сейчас сидел с бутылкой в руках. "Все они приходят к этому рано или поздно, - говаривал Мак-Элпайн, - все они приходят к этому. И тут не имеет значения степень хладнокровия, смелости и таланта, - все они приходят к этому, и чем сильнее у них выдержка и самообладание, тем быстрее они теряют контроль над собой". Мак-Элпайн любил делать обобщения, хотя знал, что существует небольшая, даже очень небольшая часть замечательных гонщиков, победителей соревнований Гран При, которые покинули гонки, сохранив свои физические и духовные силы, тем самым опровергнув целиком и полностью это его утверждение. А с другой стороны, кто не знал гонщиков-виртуозов, так уставших от - нервных и физических перегрузок, что от них осталась лишь внешняя оболочка, кто не ведал, что даже среди теперешних двадцати четырех претендентов на Гран При есть четверо или пятеро таких, кому уже больше не выиграть ни одной гонки, ибо они потеряли самое главное - волю к победе, желание побеждать и продолжают участвовать в гонках исключительно ради одного - стремления сохранить фасад давным-давно опустевшего обиталища гордыни. Но в мире гонщиков имеются свои правила, и одно из них гласит: нельзя вычеркнуть человека из славного племени людей, борющихся за Гран При, потому только, что у него сдали нервы. И все же Мак-Элпайн, к сожалению, был чаще прав, чем не прав, и об этом убедительно говорил вид дрожащей фигуры, сидящей на скамейке. Уж если кто и одолевал препятствия, достигая самых высоких вершин, минуя бездну распада и погибели, то таким человеком был, вне всякого сомнения, Джонни Харлоу, золотой парень среди гонщиков на Гран При и до сего часа, несомненно, самый выдающийся из них, а по мнению многих, самый выдающийся гонщик нашего времени и даже всех времен. В прошлом году он стал чемпионом и лидировал в половине заездов нынешнего года, а потому по всем резонам мог снова стать победителем Гран При. Но, судя по всему и у Харлоу нервы и воля к победе оказались окончательно подорваны. Мак-Элпайн и Даннет хорошо понимали, что обугленный призрак Айзека Джету теперь будет мешать его карьере и преследовать его до конца дней, проживи он еще хоть сто лет. Нет сомнения, что всякий внимательный глаз мог и раньше заметить кое-какие признаки надвигающейся катастрофы, а у гонщиков и механиков на этот счет наблюдательности хватает. Такие признаки обнаружились уже после второй гонки этого сезона на Гран При, когда Харлоу легко и убедительно выиграл заезд, не зная еще, что его младший брат, тоже блестящий гонщик, на скорости более ста пятидесяти миль в час был оттеснен с трассы и врезался в сосну. Не будучи общительным, никогда не участвуя в шумных компаниях, после этой катастрофы Харлоу стал еще сдержаннее и молчаливее. Он все реже улыбался, а если улыбка и появлялась на его лице, то пустая, как у человека, не находящего в жизни ничего из того, что стоило бы улыбки. Обычно самый хладнокровный и педантичный гонщик, сторонник безопасности, противник лихачества, ставка которому человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от собственных правил и все меньше заботился о безопасности в своих триумфальных заездах на автодромах Европы. Теперь его путь к рекордам, к завоеванным один за другим трофеям Гран При был путем рискованным как для его собственной жизни, так и для жизни его товарищей. Его начали побаиваться другие гонщики. При всей своей профессиональной выучке они больше не оспаривали у него повороты, как обычно делали прежде, а притормаживали, если видели в зеркале заднего обзора появившийся бледно-зеленый "коронадо" чемпиона. Откровенно говоря, подобное случалось редко, ибо Харлоу неколебимо был верен простой и четкой формуле - выскочить вперед и лидировать. Все чаще и чаще слышались громогласные заявления, что его дикая езда на гоночных треках - не состязание с равными соперниками, а сумасшедшая борьба с самим собой за победу. Становилось все несомненнее, что эту единственную гонку, единственное сражение он никогда не выиграет; и последняя отчаянная ставка против собственных сдающих нервов не даст ему ничего: настанет момент, когда удача изменит ему. И вот это пришло, это случилось с Айзеком Джету и с Джонни Харлоу: на глазах у всего мира он проиграл свою последнюю битву за Гран При на треках Европы и Америки. Возможно, конечно, он еще останется на треке, возможно, будет опять стартовать, но одно уже становилось несомненным: лучшие дни его прошли, это было ясно и самому Харлоу. В третий раз Харлоу потянулся к бутылке с коньяком, руки его по-прежнему дрожали. Бутылка опустела уже на треть, но лишь часть содержимого попала по назначению - слишком неверными были движения гонщика. Мак-Элпайн мрачно поглядел на Даннета, не то обреченно, не то принимая неизбежное, пожал неуклюже плечами и выглянул наружу из станции обслуживания. Машина "скорой помощи" как раз в этот момент забирала его дочь, и Мак-Элпайн оставил Харлоу на попечение Даннета. Тот заботливо обмывал лицо гонщика губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Харлоу никак не реагировал на это. В данной ситуации только полный идиот не догадался бы, о чем он думает, потому что все его внимание было сосредоточено на бутылке мартеля. Казалось, одно чувство владело им - желание совершенного и моментального забвения всего. Хорошо, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не видели в этот момент того, кто стоял снаружи у самой двери, чей вид яснее ясного говорил о том, как ему хочется, чтобы Харлоу провалился поскорее в преисподнюю. Это был Рори, сын Мак-Элпайна, смуглый кудрявый подросток, отличавшийся дружелюбием и доброжелательностью. Сейчас он с немыслимым для него злобным выражением лица глядел на Харлоу, хотя уже несколько лет и даже всего несколько минут назад считал его своим идолом. Рори поглядел на машину "скорой помощи", в которую внесли его окровавленную сестру, и бросил еще один взгляд на Харлоу: в нем было столько страстной ненависти, сколько может ее выразить лишь взгляд шестнадцатилетнего подростка. Что ж, мальчишку можно было понять. Официальное расследование сразу после несчастного случая не нашло ничего из того, что могло бы быть непосредственной причиной происшествия. Официальные расследования, как правило, никогда не обнаруживают конкретного виновника, достаточно вспомнить хотя бы случившееся в Ле Мане, когда погибло семьдесят три человека, а виновных не оказалось, несмотря на то, что всем было ясно, что причиной трагедии явился один и только один человек, теперь, по прошествии времени, тоже покойный. Виновных в происшедшем не оказалось и на этот раз, но две или три тысячи зрителей без всяких колебаний обвинили именно Джонни Харлоу. Против него было и бесспорное свидетельство ролика телезаписи, полностью запечатлевшего драматическое событие. Небольшой и замызганный экран в маленьком зальце, где шло расследование, достаточно отчетливо отразил происходившее на трассе, а звук придал живость и реалистичность изображаемому. Фильм длился всего двадцать секунд, но повторяли его пять раз. Снятые телевиком с переменным фокусным расстоянием линз кадры показали три машины гонщиков на Гран При, приближавшиеся к пункту обслуживания. Харлоу в своем "коронадо" сел на хвост лидирующей машине - старому, зарегистрированному частным лицом "феррари", оказавшемуся впереди только по той причине, что он отстал на целый круг. С еще большей скоростью, чем машина Харлоу, шла, держась противоположной стороны трека, зарегистрированная заводская машина - огненно-красный "феррари", который вел бесподобный калифорниец Айзек Джету. Двенадцатицилиндровый двигатель Джету на прямой имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и ясно было, что Джету захочет его обойти. Харлоу, пожалуй, это понял, потому что включил стоп-сигнал, собираясь сбросить скорость и пристроиться за медлительным "феррари", чтобы Джету мог проскочить мимо. Неожиданно совсем огни машины Харлоу погасли, и его "коронадо" с силой метнулся в сторону, словно в последний миг водитель решил обойти идущую впереди машину в надежде проскочить вперед раньше, чем его обгонит Джету. Если он на самом деле принял такое безрассудное решение, то это было величайшей глупостью его жизни, потому что машина его встала на пути Айзека Джету, шедшего на прямом отрезке пути со скоростью не менее ста восьмидесяти миль в час и не имевшего в ту ничтожную долю секунды возможности ни затормозить, ни отклониться в сторону, что в данном случае только и могло спасти его. В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для Харлоу последствия столкновения были, можно сказать, серьезными: его машина превратилась в неуправляемый волчок, а вот Джету это принесло гибель. Даже сквозь какофонию ревущих моторов, скрежет и визг шин оглушительным выстрелом прогремел на стадионе звук лопнувшей шины переднего колеса машины Джету, и в тот миг для Джету уже было все кончено. Его "феррари", полностью потерявший управление, превратился в бездушного механического саморазрушающегося монстра. Он ударился о предохранительный барьер, опоясывающий трек, отлетел в сторону, изрыгая красное пламя и черный маслянистый дым, врезался в противоположный барьер. Затем "феррари", вращаясь, пролетел вперед, перевернулся несколько раз и замер на исковерканных колесах, а Джету так и остался сидеть на водительском месте - заклиненные двери превратили машину в ловушку. Пожалуй, он был уже тогда мертв. И вдруг красное пламя превратилось в белое. Харлоу был непосредственным виновником смерти Джету, это несомненно. Однако Харлоу с его одиннадцатью победами на Гран При за семнадцать месяцев считался по очкам и рекордам лучшим в мире гонщиком. А кто же решится осудить лучшего в мире гонщика? Это не в порядке вещей. Потому трагическое событие определили как "Божий промысел" и, потихоньку опустив занавес, закончили эту драму. Глава 2 Французы обыкновенно и в спокойном состоянии ни в малейшей степени не сдерживают своих чувств, густая же толпа в Клермон-Ферране была в тот день чрезвычайно возбуждена, и потому, когда Харлоу свесив голову плелся вдоль трека из зала, где расследовался инцидент, в направлении пункта обслуживания "Коронадо", свист, шиканье и яростные выкрики, сопровождаемые типично галльскими жестами, были не только яростные, но просто угрожающие. Не очень-то приятная сцена. Казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы вспыхнул пожар и начался самосуд, расправа возбужденной толпы над Джонни Харлоу. Именно этого и опасалась полиция, следовавшая за гонщиком, чтобы помешать этой расправе. Но симпатии полицейских были скорее на стороне бушующей толпы, чем Харлоу, на которого они старались даже не глядеть. В нескольких шагах от Харлоу, вместе с Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, чувства которого были те же, что у полицейских и у зрителей. Резко подергивая ремешок своего шлема, Николо Траккиа шагал в точно таком же комбинезоне, как и Харлоу. Он считался фактически вторым номером среди гонщиков команды "Коронадо" и слыл записным красавцем. Темные волосы его вились, а зубы сияли так, что любой владелец завода зубной пасты счел бы за большую удачу использовать их изображение как рекламу своего товара, и загар его был таков, что все остальные рядом с ним казались бледно-зеленоватыми. Сейчас он выглядел, правда, не особенно жизнерадостным, потому что сразу бросалась в глаза злобная гримаса - особая черта легендарного Траккиа, которую никто не воспринимал равнодушно, но всегда с почтением или откровенным страхом, а иногда даже и с примесью ужаса. Траккиа смотрел на людей свысока, а товарищей по гонкам на Гран При называл попросту недоносками. Само собой разумеется, что вращался он в узком обществе. Однако самым скверным было то, что каким бы хорошим гонщиком Траккиа ни считался, он все же не дотягивал до мастерства Харлоу и, как бы он ни старался, не мог сравниться с ним, что он и сам отчетливо понимал. Разговаривая сейчас с Мак-Элпайном, Траккиа не пытался даже понизить голос, хотя в данном случае это не имело никакого значения: из-за рева толпы Харлоу все равно ничего не слышал. Правда, Траккиа не понизил бы голоса в любом случае. - "Божий промысел"! - с горечью в голосе произнес он. - Иисус Христос! Вы слышали, как определили все эти кретины? "Божий промысел"! Я бы назвал это убийством. - Нет, парень, нет. - Мак-Элпайн положил свою руку на плечо Траккиа, но тот в раздражении сбросил ее. Мак-Элпайн вздохнул. - Это непреднамеренное убийство. Ты судишь слишком строго. Сам ведь знаешь, сколько погибло гонщиков в соревнованиях на Гран При за последние четыре года из-за того, что машины оказывались неуправляемыми. - Неуправляемыми? Неуправляемыми! - Траккиа не мог слов найти от возмущения, состояние ему не свойственное. Он закатил глаза, будто ожидая ответа свыше. - Боже мой. Мак, все это показали на экране. Целых пять раз. Он снял ногу с педали и преградил дорогу Джету. "Божий промысел"! Конечно, конечно, конечно! Это дело Божьего промысла, потому что у него одиннадцать побед на Гран При за семнадцать месяцев, потому что в прошлом году он стал чемпионом и конечно станет чемпионом и в этом году. -. Что ты хочешь этим сказать? - Будто вы сами не знаете! Если снимете его с трека, то снимайте спокойно за ним и всех нас. Он же чемпион! И уж если так плох чемпион, то каковы остальные? Так думают все. Мы-то знаем, что это не так, но как еще думать публике? Такова игра. Все знают кумира. Многие влиятельные люди хотели бы запретить гонки на Гран При, им только нужно найти предлог, чтобы благополучно выйти из дела. И если убрать кумира, то отличный повод для этого появится сам собой. А нам нужны наши Джонни Харлоу, не так ли, Мак? Даже если они убивают людей. - Я думал, он твой друг, Никки? - Конечно, Мак. Конечно, он мой друг. Как и Джету. На эту реплику Мак-Элпайну нечего было ответить, и он промолчал. Траккиа высказался и умолк, сохранив злобную мину на лице. В молчании, и безопасности - полицейский эскорт к тому времени значительно возрос - все четверо дошли до пункта обслуживания "Коронадо". Не глядя ни на кого, Харлоу без единого слова отправился прямиком в маленькое сооружение за основными постройками. Никто из присутствующих - здесь были Джекобсон и двое механиков - не попытался заговорить с ним, никто не попытался остановить его, никто не обменялся даже многозначительными взглядами: все и так было ясно. Главный механик Джекобсон, худощавый, высокий и очень крепкий, гений в своем деле, подошел к Мак-Элпайну. Смуглое, морщинистое, вытянутое неулыбчивое лицо его выражало непреклонность. - Харлоу, конечно, оправдан, - сказал он. - "Конечно"! Я этого не понимаю. - Нам ли хитрить с вами? Осудят Харлоу и, как нам всем ясно, спорт отбросят на десять лет назад. От вложенных в гонки миллионов никто не откажется. Или это не так, мистер Мак-Элпайн? Мак-Элпайн задумчиво поглядел на него, промолчал, скользнул взглядом по озлобленному лицу Траккиа, отвернулся -и подошел к побитой, опаленной "коронадо" Харлоу, которую к тому времени уже подняли и поставили на колеса. Он задумчиво оглядел ее, постоял у водительского места, крутнул рулевое колесо и выпрямился. - Ладно. Это все любопытно, - произнес он. Джекобсон холодно взглянул на него. Его глаза выражали сейчас недовольство, но не трудно было догадаться, что могли повторить с такой же выразительностью и злобность взгляда Траккиа. - Эту машину готовил я, мистер Мак-Элпайн, - сказал он. Мак-Элпайн пожал плечами и долго ничего не отвечал. - Знаю, Джекобсон, знаю. Я также знаю, что вы делаете это лучше всех. Мне также известно, что вы так давно здесь, что не скажете ерунды. С любой машиной подобное может произойти. Сколько времени вам потребуется? - Хотите, чтобы я сразу начал? - Именно так. - Четыре часа, - сухо ответил Джекобсон, обиженный и расстроенный. - Самое большее шесть. Мак-Элпайн кивнул, взял Даннета под руку, хотел было уйти, но внезапно остановился. Траккиа и Рори тихо разговаривали между собой, их не было слышно, но угрожающие жесты и красноречивые злобные взгляды, посылаемые обоими в сторону павильона, где сидел Харлоу с бутылкой коньяка, свидетельствовали достаточно ясно о предмете разговора. Мак-Элпайн, держа Даннета под руку, отвернулся и вздохнул. - Друзей у Джонни сегодня не прибавилось, не так ли? - Их не прибавлялось и все последние годы. Но я увидел друга, которого он потерял сегодня. - О, Иисус! - Вздохи, судя по всему, становились второй натурой Мак-Элпайна. - Нойбауэр, кажется, тоже что-то замышляет. Фигура в небесно-голубом комбинезоне, шагавшая к пункту обслуживания, выглядела и в самом деле так, что сразу заставляла насторожиться. Нойбауэр происходил из Австрии, он был высок, светловолос, имел нордический облик. Гонщик под номером первым в команде "Гальяри", носивший имя Гальяри на груди комбинезона, он завоевал блестящими победами на треках Гран При право называться крон-принцем гонок и наследником Харлоу. Он так же, как и Траккиа, был холоден, недружелюбен, не терпел болванов, каковыми считал всех вокруг. Как и у Траккиа, его друзья и приятели были немногочисленны. И хотя оба были постоянными соперниками на гоночных треках, между собой поддерживали дружеские отношения. Нойбауэр, сжав губы и холодно поблескивая бледно-голубыми глазами, так и кипел от гнева, и юмора у него не прибавилось, когда путь ему преградил массивный Мак-Элпайн. Нойбауэр помимо своего желания остановился: хоть и крупный он был человек, но Мак-Элпайн оказался еще массивнее. - Прочь с дороги, - произнес он сквозь зубы. - Вы что-то сказали? - Мак-Элпайн поглядел на него с кротким удивлением. - Простите, мистер Мак-Элпайн. Где этот бастард (*1) Харлоу? - Оставьте его. Он и так скверно себя чувствует. - И Джету тоже. Не понимаю, отчего все носятся с этим Харлоу, просто ума не приложу. Он же маньяк, свободно разгуливающий на свободе. Бешеный. И вы это знаете. Мы все это знаем. Сегодня он дважды оттеснял меня с трассы, я также мог сгореть заживо, как и Джету. Предупреждаю, мистер Мак-Элпайн, я подниму вопрос в ассоциации гонщиков и добьюсь, чтобы его сняли с дистанции. - Вы последний из тех, кто может поднять такой вопрос, Вилли. -Мак-Элпайн положил руки на плечи Нойбауэра. - Вы последний из тех, кто может указать на Джонни пальцем. Если Харлоу уйдет, кому достанется место чемпиона? Нойбауэр изумленно уставился на него. Его злость мигом улетучилась, с удивлением и недоверием он смотрел на Мак-Элпайна. Когда же немного пришел в себя, то голосом, понизившимся до шепота, спросил: - Вы думаете, я действительно так поступлю, мистер Мак-Элпайн? - Нет, Вилли, я так не думаю. Просто хочу предупредить, что другие могут так подумать. Наступила долгая пауза, за время.которой ярость Нойбауэра, казалось, совершенно улетучилась. - Он ведь убийца. Он может еще кого-то убить, - спокойно сказал он, потом мягко снял руки Мак-Элпайна со своих плеч, повернулся и вышел из станции обслуживания. С задумчивым видом глядел ему вслед Даннет. - Возможно, он прав, Джеймс. Конечно, конечно, он одержал четыре победы на Гран При, но когда погиб его брат на гонках в Испании, вы знаете... - Четыре победы на Гран При? И вы хотите меня убедить, что его нервы никуда не годятся? - Я ни в чем не собираюсь вас убеждать. Я только знаю, что самый осторожный гонщик стал беспечен и опасен для других, его настырность фанатична, и другие гонщики его боятся. Они просто дают ему свободу действий, чтобы остаться в живых, не желая выигрывать у него хотя бы ярд. Мак-Элпайн внимательно посмотрел на Даннета и сокрушенно покачал головой. Он, Мак-Элпайн, а не Даннет, признанный знаток людей, сейчас больше понимал происходящее, но Мак-Элпайн относился к Даннету и его мнению с глубоким уважением. Даннета он считал незаурядным, тонким, интеллигентным человеком и исключительно талантливой личностью. Он был уже весьма известным журналистом, когда сменил профиль своей работы и превратился из политического обозревателя в спортивного комментатора из того лишь простого резона, что стал находить политику весьма скучным занятием. Твердую принципиальность и способности трезвого аналитика, которые сделали его серьезной личностью на сцене Вестминстера, он с успехом теперь использовал в своих обозрениях с мировых гоночных трасс. Являясь постоянным корреспондентом газеты Британского национального обозрения и двух журналов по автомобилизму, британского и американского, кроме того выполняя много других работ, он быстро приобрел репутацию одного из ведущих в мире журналистов по автогонкам. Всего за два с небольшим года он, бесспорно, добился незаурядного положения. Успеху его завидовали многие из пишущей братии, а кое-кто из неудачников открыто злобствовал в его адрес по всякому поводу. Не прибавило ему во мнении многих и то обстоятельство, что он тесно сошелся с командой "Коронадо", чем вызвал еще большие нападки на себя. Вообще на этот счет не было никаких законов, писаных и неписаных, но так не поступал еще ни один вольный журналист. И его коллеги теперь брюзжали по этому поводу. Его и их работа заключалась в добросовестном и беспристрастном изложении всего, что связано с машинами и гонщиками, борющимися за Гран При, утверждали они, на что он вполне убедительно отвечал, что именно этим и занимается. Но недовольных оттого не уменьшилось. На самом деле недовольны они были тем, что с трека Даннет первым получал сообщения от "Коронадо", а эта компания в спортивном бизнесе процветала и делала огромные успехи. Трудно было оспорить и тот очевидный факт, что написанные им статьи о команде "Керонадо" и большей частью о Харлоу могли составить внушительный том. Подогрела страсти и созданная Даннетом совместно с Харлоу книга. - Я боюсь, что вы правы, Алекс, - сказал Мак-Элпайн. - Даже убежден в вашей правоте, но самому себе в этом не хочу признаться. Он всех заставил бояться себя. Даже меня. Оба взглянули одновременно в сторону павильона, возле которого на скамеечке сидел Харлоу. Не придавая никакого значения тому обстоятельству, что его могут видеть, он в очередной раз наполнил стакан уже из следующей коньячной бутылки. Можно было на расстоянии разглядеть, что руки его при этом по-прежнему дрожали. Хотя протестующие крики поутихли, но разговаривать в таком шуме было все еще нелегко, а вот как стекло выбивает дробь о стекло, было даже очень слышно. Харлоу сделал приличный глоток, уперся руками в колени и бездумно уставился на свой искалеченный автомобиль. - Еще пару месяцев назад он ни за что в жизни не притронулся бы к рюмке. Что вы намерены предпринять, Джеймс? - спросил Даннет. - Сейчас? - Мак-Элпайн слабо улыбнулся. - Я собираюсь повидать Мэри. Надеюсь, мне позволят увидеть ее. - Он окинул взглядом станцию обслуживания: Харлоу вновь поднимал стакан, у близнецов Рэфферти был почти такой же подавленный вид, как и у Даннета, Джекобсона, Траккиа и Рори. С одинаково недобрыми лицами они бросали гневные взгляды в сторону чемпиона. Мак-Элпайн в последний раз уныло вздохнул, повернулся и тяжело направился к выходу. Мэри Мак-Элпайн шел двадцать первый год. Большие карие глаза ее, черные как ночь блестящие зачесанные назад волосы, бледное, несмотря на то что девушка подолгу пребывала на солнце, лицо с обаятельнейшей улыбкой из всех, когда-либо сиявших на гоночных треках Гран При, были очаровательны. Все члены команды, даже молчаливый и неприязненный Джекобсон не могли устоять перед ней и были влюблены в нее, не говоря о многих других поклонниках, не менее примечательных людях, не входящих в команду. Мэри понимала это и принимала как должное, без всякого апломба, насмешки и снисходительности, чуждых ее натуре. Восхищение собой она принимала с детской непосредственностью как само собой разумеющееся признание ее достоинств. Этой ночью, лежа в безупречно чистой, стерильной палате, Мэри Мак-Элпайн выглядела даже моложе, чем всегда, что, учитывая ее болезненное состояние, было вполне понятно. Цвет лица ее был бледнее обычного, а большие карие глаза, выражающие боль, она открывала с трудом и неохотой. Боль отразилась и в глазах Мак-Элпайна, едва только он взглянул на дочь и на ее забинтованную левую ногу, лежащую поверх простыни. Мак-Элпайн наклонился и поцеловал Мэри в лоб. - Выспись сегодня получше, дорогая. Спокойной ночи, - сказал он. - После всех этих таблеток, какие мне дали? Да, я постараюсь. Но, папочка... - Что, дорогая? - Джонни не виноват. Я знаю, что не виноват. Это все его машина. Я уверена в этом. - Мы во всем разберемся. Джекобсон занимается машиной. - Ты увидишь. Ты попросишь Джонни, чтобы он повидал меня? - Не ночью же, дорогая. Мне кажется, он не совсем в порядке. - Он... он не совсем... - Нет, нет. Шок. - Мак-Элпайн улыбнулся. - Его тоже напичкали таблетками, как и тебя. - Джонни Харлоу? В шоке? Я не верю в это. Трижды попадал в смертельные ситуации и никогда... - Он видел тебя, видел, что с тобой, моя дорогая. - Мак-Элпайн сжал руку дочери. - Я еще вернусь попозже. Мак-Элпайн вышел из палаты и отправился в регистратуру. Доктор у стойки разговаривал с медсестрой. У него были седые волосы, лицо аристократа и очень утомленные глаза. - Вы наблюдаете мою дочь? - спросил его Мак-Элпайн. - Мистер Мак-Элпайн? Я доктор Шолле. - Она выглядит очень скверно. - Нет, мистер Мак-Элпайн. Ничего сложного. Она просто находится сейчас под воздействием обезболивающих лекарств. Это чтобы снять боль, понимаете? - Я вижу. И как долго она будет... - Две недели. Возможно, три. Не больше. - Еще вопрос, доктор Шолле. Почему вы не сделали ей вытяжение? - Думается, мистер Мак-Элпайн, вы не из тех людей, кто боится правды. - Почему вы не сделали ей вытяжение? - Вытяжение применяют при переломах, мистер Мак-Элпайн. Ваша дочь не просто сломала лодыжку левой ноги, а - как это сказать по-английски? - лодыжка у нее раздроблена, да, размолота в порошок, и никакая хирургическая операция здесь не поможет. Будем собирать и соединять осколки кости. - Значит, она больше никогда не согнет лодыжку. - Шолле утвердительно кивнул. - Всегдашняя хромота? На всю жизнь? - Вы можете созвать консилиум, мистер Мак-Элпайн. Вызвать лучшего специалиста-ортопеда из Парижа. Вы имеете право... - Нет. Все это ни к чему. Все и так ясно, доктор Шолле. От правды никуда не денешься. - Я глубоко сочувствую вам, мистер Мак-Элпайн. Она прекрасная девушка. Но я только хирург. Чудо? Нет. Чудес не бывает. - Благодарю, доктор. Вы очень добры. Часа через два я приду снова? - Лучше не надо. Она проспит не меньше двенадцати часов. Или даже шестнадцати. Мак-Элпайн понимающе кивнул. Даннет отодвинул тарелку, так и не притронувшись к еде, взглянул на тарелку Мак-Элпайна, тоже нетронутую, затем посмотрел на самого задумавшегося Мак-Элпайна. - Я не предполагал, Джеймс, - сказал он, - что мы не такие крепкие, как думали о себе. - Возраст, Алекс. Он дает о себе знать. - Да. И, кажется, очень сильно. - Даннет, придвинув тарелку, сокрушенно поглядел на еду и опять решительно отодвинул ее. - Ладно, я думаю, что это, черт возьми, все-таки лучше ампутации. - Это так. Это так. - Мак-Элпайн поднялся. - Давай-ка пройдемся, Алекс. - Для аппетита? Не поможет. Мне, во всяком случае. - И мне не поможет. Я просто подумал: стоит поинтересоваться, не нашел ли Джекобсон что-нибудь. Гараж был длинный, низкий, со стеклянным потолком, сияющий от света висящих ламп, очень чистый и пустой. Джекобсон возился в дальнем углу над изувеченным "коронадо" Харлоу, они увидели его сразу, как только со скрежетом открыли металлическую дверь. Он выпрямился, поднял руку, показывая, что заметил Мак-Элпайна и Даннета, и снова занялся осмотром машины. Даннет притворил дверь и спросил спокойно: - Где же остальные механики? - Вы бы уже должны знать, - ответил ему Мак-Элпайн, - что Джекобсон занимается работой над пострадавшими машинами всегда только в одиночку. Слишком низок уровень остальных механиков, считает он. Говорит, что они не заметят причину аварии или, еще хуже, уничтожат ее своей грубой работой. Оба прошли вперед и стали молча наблюдать, как Джекобсон возится с поврежденной тормозной гидравлической системой. Но не только они наблюдали за ним. В открытой раме крыши, прямо над ними, незаметный для находящихся внизу, поблескивал отраженным светом мощных ламп некий металлический предмет. Это была восьмимиллиметровая кинокамера. Держащие эту камеру руки сейчас вовсе не тряслись. Это были руки Джонни Харлоу. Лицо его было бесстрастное и совершенно трезвое. - Итак? - спросил Мак-Элпайн. Джекобсон выпрямился, потирая поясницу. - Ничего. Ничего нет. Подвеска, тормоз, двигатель, трансмиссия, обода колес, управление - все о'кей! - Однако управление... - Косое усилие. Перелом под давлением. Иного ничего не могло быть. Все было в порядке, когда он загородил дорогу Джету. И не говорите, что в ту секунду у него отказало рулевое управление, мистер Мак-Элпайн. Совпадение есть совпадение, но такое бывает не часто. - Значит, мы блуждаем впотьмах? - спросил Даннет. - Все ясно как божий день, я настаиваю на этом. Водительский просчет. Старейшая причина. - "Водительский просчет". - Даннет покачал головой. - Джонни Харлоу не допустил бы этого ни за что в жизни. Джекобсон улыбнулся, но глаза его оставались холодными. - Хотел бы я знать, что сказал бы на этот счет дух Джету. - Все это нам не поможет, - проговорил Мак-Элпайн. - Пошли-ка в гостиницу. Вы даже не поели, Джекобсон. - Он взглянул на Даннета. - Стаканчик в баре перед сном, думаю, нам необходим, потом наведаемся к Джонни. - И только напрасно потеряете время, сэр. Он в полной отключке, - уверенно сказал Джекобсон. Мак-Элпайн внимательно посмотрел на него, потом очень медленно, после долгой паузы произнес: - Он еще чемпион мира. Он еще номер первый в команде "Коронадо". - Так, значит, все еще так? - А вы хотите, чтобы было иначе? Джекобсон направился к умывальнику, чтобы вымыть руки. Не сразу повернувшись, сказал: - Вы здесь босс, мистер Мак-Элпайн. Мак-Элпайн ничего не ответил. Наконец Джекобсон вытер руки, все трое вышли в полном молчании из гаража и закрыли тяжелую металлическую дверь за собой. Наполовину высунув голову из-за конька крыши, Харлоу видел, как они шли по ярко освещенной дорожке, и, как только скрылись за углом, он сразу же, держась за V-образный изгиб крыши, осторожно скользнул к раскрытой раме и протиснулся внутрь, нащупывая ногой металлическую балку фермы гаража. Он повернул к углу, балансируя, подошел ближе к стене, достал из внутреннего кармана фонарик и направил его свет вниз. Потом устроился прочнее, внимательно осмотрелся. Джекобсон, уходя, выключил освещение, так что прыгнуть с высоты девяти футов было делом достаточно трудным. Харлоу присел, ухватился руками за балку, повис на ней и разжал руки. Приземлился он легко и бесшумно, потом подошел к распределительному щиту, врубил освещение и направился к своему "коронадо". Он имел с собой не одну, а две камеры: восьмимиллиметровую кинокамеру и миниатюрный фотоаппарат со вспышкой. Джонни взял ветошь, начисто протер подвески, систему подачи горючего, карбюратор и гидравлическую систему управления. Несколько раз сфотографировал каждую протертую деталь, потом вымазал тряпку маслом и грязью и быстро затер все вычищенные детали, а тряпку бросил в металлическое ведро для мусора. Подойдя к двери, он подергал ручку, но она не открывалась. Дверь запиралась снаружи, и конструкция ее была такова, что прилагать усилия было бесполезно: Харлоу не желал оставлять следы своего посещения. Он еще раз быстро осмотрел гараж. Слева от него к стене была подвешена деревянная лестница, которая, по всей видимости, предназначалась для мытья окон. Под ней в углу он обнаружил моток веревки. Харлоу прошел в угол, снял лестницу, закрепив веревку за верхнюю перекладину, поднял и надел лестницу на металлическую балку, потом вернулся к двери и выключил свет. Подсвечивая себе карманным фонариком, он без труда взобрался по лестнице на балку. Оттуда после нескольких попыток ему удалось снова зацепить за крюки на стене лестницу нижней перекладиной. Отвязать канат, небрежно смотать его в бухту и бросить на прежнее место уже не представляло труда. Балансируя, он поднялся на балке во весь рост, дотянулся до открытой рамы, сделал усилие, просунул сначала голову и плечи в окно и растворился в ночной темноте. Мак-Элпайн и Даннет долго сидели за столом в опустевшем баре, молча потягивая шотландское виски. Мак-Элпайн поднял свой стакан и улыбнулся невесело. - Итак, мы пришли к концу этого прекрасного дня. Господи, как же я устал. - Значит, вы окончательно решили, Джеймс. Харлоу остается. - Это из-за Джекобсона. Он поставил меня в безвыходное положение. Харлоу бежал по ярко освещенной улице. Внезапно он остановился. Улица была пустынна и хорошо ему знакома, но неожиданно впереди него замаячили две фигуры: два высоких человека, идущих ему навстречу. Он помедлил немного, потом быстро огляделся и нырнул в нишу перед входом в магазин. Он стоял неподвижно, прижавшись к зданию, пока те двое проходили мимо: это были Николо Траккиа и Вилли Нойбауэр, поглощенные серьезным и важным разговором. Как только они прошли мимо, Харлоу вышел из своего укрытия, проследил настороженно, когда Траккиа и Нойбауэр скроются за углом, и снова бросился бежать. Мак-Элпайн и Даннет выпили по стакану, и Мак-Элпайн вопросительно взглянул на Даннета. - Хорошо, я считаю, что иной раз необходимо принимать подобные решения, - сказал тот. - Я решился, - ответил Мак-Элпайн. Они поднялись и, кивнув на прощание бармену, вышли. Харлоу бежал в направлении неоновой рекламы отеля. Замедлив шаг, он миновал главный вход, свернул вправо на аллейку, прошел по ней до пожарной лестницы и начал подниматься сразу через две ступеньки. Его шаги были твердыми и уверенными, координация замечательной, а лицо совершенно бесстрастным. Но глаза блестели, выражая удовлетворение. В них светилась решимость все предусмотревшего человека, знающего, что ему предстоит. Мак-Элпайн и Даннет остановились перед дверью с номером 412. Лицо Мак-Элпайна выражало тревогу и озабоченность одновременно. Лицо Даннета, как ни странно, было спокойно. Костяшками пальцев Мак-Элпайн громко постучал в дверь. Никакого ответа. Мак-Элпайн со злостью посмотрел на занывшие суставы, взглянул на Даннета и еще яростнее набросился на дверь. Даннет воздержался от комментариев, слова в данном случае были излишни. Харлоу быстро поднялся на площадку четвертого этажа, перемахнул через перила и благополучно влез в открытое окно. Номер был маленьким. На полу валялся брошенный им открытый чемодан и все его содержимое. Возле кровати на тумбочке стояла настольная лампа, тускло освещавшая комнату, и наполовину пустая бутылка виски. Харлоу закрыл окно и осмотрел его под аккомпанемент непрекращающегося стука в дверь. Голос Мак-Элпайна был высоким и злым: - Откройте! Джонни! Откройте, или я разнесу эту чертову дверь! Харлоу сунул обе камеры под кровать. Сорвав с себя черную кожаную куртку и черный пуловер, отправил их следом за камерами, плеснул на ладонь немного виски и протер им лицо. Дверь распахнулась, и показался ботинок Мак-Элпайна, которым он вышиб замок. Затем появились и Мак-Элпайн с Даннетом. Они вошли и замерли. Харлоу как был - в сорочке, брюках и ботинках - валялся на кровати, растянувшись во весь рост и находясь, по всей видимости, в стадии совершенного опьянения. Его левая рука свешивалась с кровати, а правой он все еще сжимал горлышко бутылки с виски. Мак-Элпайн с мрачным лицом, словно не веря глазам, подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вырвал бутылку из бесчувственной руки Харлоу. Он посмотрел на Даннета, тот ответил ему бесстрастным взглядом. - И это величайший гонщик мира! - произнес Мак-Элпайн. - Извините, Джеймс, но вы же сами говорили: все они приходят к этому. Помните? Рано или поздно их всех ожидает это. - Но Джонни Харлоу? - И Джонни Харлоу... Мак-Элпайн кивнул, повернулся, и они вышли из номера, кое-как притворив за собой сломанную дверь. Тогда Харлоу открыл глаза, провел по ним ладонью и передернулся от отвращения. Глава 3 Суетливые недели после гонок в Клермон-Ферране, на первый взгляд, не внесли ни малейших изменений в жизнь Джонни Харлоу. Всегда собранный, сдержанный и замкнутый, он таким и остался, разве только стал еще больше одиноким и отчужденным. Как и в лучшие свои дни, когда он находился в полном расцвете сил и купался в лучах славы, умея оставаться при этом феноменально спокойным и сохранять контроль над собой, так и сейчас он был необщителен и на все глядел ясными, бесстрастными глазами. Руки у него больше не дрожали, как бы подтверждая, что человек находится в мире с самим собой. Но так считали не многие. Большинство было уверено в закате звезды Джонни Харлоу. И крах его прямо связывали с убийством Джету и трагедией Мэри. Блеск славы первого гонщика тускнел - это чувствовали и друзья и враги. Две недели спустя после гибели Джету Харлоу в своей родной Британии на глазах явившихся во множестве зрителей, готовых вдохновить своего кумира, опороченного французской прессой, на новые победы у себя дома, пережил тяжкое унижение, сойдя с трека в самом первом заезде. Сам он отделался легко, но "коронадо" разбил основательно. Лопнули обе передние шины, и многие считали, что одна из них вышла из строя на треке, иначе бы машина Харлоу не влетела в рощу, но другие подобного мнения не разделяли. Джекобсон в застолье энергично высказывал близким ему людям свое объяснение происшедшего, слишком часто повторяя при этом излюбленную фразу про "водительский просчет". Еще две недели спустя в Германии на гонках Гран При - пожалуй, самых трудных из всех гонок в Европе, на которых Харлоу был общепризнанным лидером, - настроение уныния и подавленности, словно грозовая туча, окутало станцию обслуживания "Коронадо". Это было почти физически ощутимо - будто эту атмосферу можно было пощупать руками. Гонки уже заканчивались, и последний их участник исчез за поворотом, уходя на последний круг, чтобы остановиться затем на станции обслуживания. Мак-Элпайн глядел куда-то сквозь Даннета и о чем-то тягостно размышлял. Даннет, почувствовав этот взгляд, опустил глаза и прикусил нижнюю губу. Мэри сидела рядом на легком складном стульчике. Ее левая нога была в гипсе, к спинке стула стояли прислоненные костыли. Она сжимала в руке блокнот и секундомер и, едва сдерживая слезы, покусывала карандаш от досады, не умея скрыть обуревавших ее эмоций. Позади выстроились Джекобсон, два механика и Рори. Джекобсон, должно быть, прилагал немало усилий, чтобы придать своему лицу безразличное выражение, и тем не менее оно то и дело искажалось злобной гримасой. Рыжие близнецы Рэфферти были образцом покорности, а на лице Рори застыла маска холодного презрения. - Одиннадцатое место из двенадцати финишных! Вот так водитель! Чемпион мира - действительно ему есть чем гордиться, так я считаю. Джекобсон поглядел на него задумчиво. - Месяц назад он был для вас кумиром, Рори. Рори глянул искоса на сестру. Она, все такая же поникшая, покусывала карандаш. Слезы застилали ее глаза. Рори перевел взгляд на Джекобсона и произнес: - Так это было месяц назад. Светло-зеленый "коронадо" подкатил к станции обслуживания, затормозил и остановился, тарахтенье двигателя смолкло. Николо Траккиа снял шлем, достал большой шелковый платок, вытер им свое рекламно-красивое лицо и принялся снимать перчатки. Он выглядел, и вполне резонно, довольным собой, потому что финишировал вторым, уступив всего на корпус лидирующей машине. Мак-Элпайн подошел к нему, одобрительно похлопал по спине. - Прекрасный заезд, Никки. Ваши лучшие показатели - и еще на таком тяжелом маршруте. Взяли три вторых места из пяти. - Он улыбнулся. - Знаете, я начинаю думать, что мы сделаем из вас настоящего гонщика. - Дайте мне время! Уверяю, Николо Траккиа не гонялся еще по-настоящему, сегодня он просто попытался улучшить ход одной из тех машин, которые наш шеф-механик ломает между гонками. - Он улыбнулся Джекобсону, и тот ответил ему тем же: несмотря на разницу натур и интересов, между этими двумя людьми существовало что-то общее. - Итак, когда мы через пару недель доберемся до гонок по Австрии на Гран При, я рассчитываю вас разорить на пару бутылок шампанского. Мак-Элпайн опять улыбнулся, но ясно было, что виновник этой вынужденной улыбки вовсе не Траккиа. За один этот месяц Мак-Элпайн, который был всегда представительным человеком, заметно сдал, похудел, лицо его осунулось, морщины стали глубже, в импозантной его шевелюре прибавилось серебра. Трудно было представить, что такая драматическая перемена произошла с ним из-за внезапного и неожиданного падения его суперзвезды, но в существование других причин верить было еще труднее. - Мы не должны забывать, - сказал Мак-Элпайн, - что в Австрии в гонках на Гран При будет выступать и настоящий австриец. Я имею в виду Вилли Нойбауэра, вы, надеюсь, не забыли о нем? Траккиа остался невозмутимым. - Возможно, Вилли и австриец, но гонки на Гран При в Австрии не для него. Его лучший результат - четвертое место. Я же второе место держу уже два последних года. - Он взглянул на еще один подошедший к станции обслуживания "коронадо", затем снова посмотрел на Мак-Элпайна. - И я знаю, кто придет там первым. - Да, я тоже знаю. - Мак-Элпайн не спеша повернулся и пошел осматривать другую машину, из которой вылез Харлоу. Держа шлем в руках, тот поглядел на автомобиль и огорченно покачал головой. Когда Мак-Элпайн заговорил, то в голосе и в лице его не было ни горечи, ни гнева, ни осуждения. - Ну, ладно, Джонни, не можешь же ты всегда выигрывать. - Могу, но не с такой машиной, - сказал Харлоу. - Что ты имеешь в виду? - Нет силы в моторе. Подошедший Джекобсон с бесстрастным лицом выслушал претензии Харлоу. - Прямо со старта? - спросил он. - Нет. Ни в коем случае не принимайте это на свой счет, Джек. Знаю, что вы тут ни при чем. Чертовски странно: мощность то появляется, то исчезает. В какие-то моменты я выжимал из мотора все, что можно. Но не очень долго. - Он повернулся и снова мрачно-изучающе оглядел машину. Джекобсон поглядел на Мак-Элпайна, и тот ответил ему быстрым всепонимающим взглядом. Уже в сумерках на опустевшем гоночном треке, когда ушли последние служители, Мак-Элпайн, одиноко и отрешенно, засунув руки глубоко в карманы габардинового пиджака, недвижно, в глубокой задумчивости стоял возле павильона обслуживания "Коронадо". Однако он не был так одинок, как ему могло показаться. В стороне от обслуживающей станции "Гальяри", за углом, притаилась еще одна фигура, в черном обтянутом пуловере и черной кожаной куртке. Джонни Харлоу обладал исключительной способностью оставаться неподвижным долгое время и нередко этим пользовался в нужный момент. Сейчас на треке все казалось безжизненным. И вдруг послышался рокот мотора гоночной машины. С включенными огнями показалась она на расстоянии, сделала вираж и, притормозив у пункта "Гальяри", остановилась возле станции обслуживания. Джекобсон выбрался наружу и снял шлем. - Итак? - спросил Мак-Элпайн. - Чертовщина все, что было сказано о машине. - Его тон был безразличным, но в глазах светилась ярость. - Она летит птицей. Ваш Джонни слишком впечатлительный человек. Здесь нечто другое, чем просто водительский просчет, мистер Мак-Элпайн. Мак-Элпайн колебался. Тот факт, что Джекобсон отлично, с прекрасной -профессиональной сноровкой прошел круг, еще ни о чем не говорил, ибо он никогда не смог бы идти на таких скоростях, на каких ходят настоящие гонщики. И естественно, он не мог развивать такие сверхскорости на "коронадо", с какими ходил Харлоу. Мотор мог также давать сбои и тогда, когда предельно нагревался, а сейчас такого тоже не было, ибо Джекобсон сделал всего один круг. А может быть, скоростные и очень капризные гоночные двигатели стоимостью до восьми тысяч фунтов вообще очень своенравные создания, которые по собственной прихоти могут приходить в расстройство и восстанавливаться без всякого вмешательства людей? Джекобсон посчитал молчание размышляющего Мак-Элпайна за полную солидарность с ним. - Вы тоже пришли к такому выводу, мистер Мак-Элпайн? - спросил он. Мак-Элпайн не ответил на его слова ни согласием, ни несогласием. - Оставьте пока машину. Мы пошлем Генри и двух парней с транспортером забрать ее. А пока идемте-ка обедать. Мы заработали это. И выпивку. Стаканчик не помешает. Слишком много накопилось всего за последние четыре недели. - Не буду возражать, мистер Мак-Элпайн. Голубой "остин-мартин" Мак-Элпайна дожидался их возле самой станции обслуживания. Молча сели они в него и поехали по треку. Шум мотора постепенно стих. Харлоу проводил машину взглядом. Если его и тревожили выводы Джекобсона или возможная поддержка этих соображений Мак-Элпайном, то это никак не отразилось на его поведении. Он спокойно подождал, пока машина скроется в сумерках, огляделся вокруг и, убедившись в полном безлюдье, направился к станции обслуживания "Гальяри". Здесь он открыл парусиновую сумку, висевшую на плече, достал карманный фонарик с меняющимся стеклом, молоток, отвертку, слесарное зубило и разложил все это на крышке ящика. Вначале он осветил фонариком ящик и станцию обслуживания "Гальяри". Одно движение рычажка - и белый свет заменился темно-красным. Харлоу взял в руки молоток, зубило и принялся за работу. Большая часть ящиков и коробок не были закрыты, ибо в них не хранилось ничего из того, что могло заинтересовать даже самого неприхотливого вора, взгляд его просто запутался бы в этой коллекции частей двигателей, гаек и других предметов, вполне понятных только знатоку. Если бы вор и взял что-то отсюда, то наверняка не смог бы этим воспользоваться. Те же несколько ящиков, что Харлоу пришлось распечатать, он открывал чрезвычайно осторожно. Медлить было нельзя, и Харлоу осмотрел их за минимальное время. Тем более что он, очевидно, знал о что ищет. В некоторые ящики и коробки он просто заглянул, на другие тратил не больше минуты, и через полчаса он уже закрывал все проверенные ящики и коробки, стараясь не оставлять при этом каких-либо следов. Потом он сложил в сумку молоток и другие инструменты, сунул туда же фонарик и, словно растворившись во тьме, покинул станцию обслуживания "Гальяри". Харлоу редко проявлял эмоции, поэтому и сейчас невозможно было понять, удовлетворен ли он результатами своих поисков. Четырнадцать дней спустя Николо Траккиа получил, как и предполагал Мак-Элпайн, свой большой приз - предмет вожделений всей его жизни. Он выиграл Гран При в Австрии. Харлоу, на которого, впрочем, никто и не надеялся, не выиграл ничего. Более того, он даже и не добрался до финиша, он, можно сказать, лишь начал гонку, сделав на четыре круга больше, чем в Англии, где вообще сошел с первого же круга. Но начал ее хорошо. По любым стандартам, даже по его собственным, он блестяще провел старт, вырвался далеко вперед и сошел на пятом круге. Уже через несколько минут после этого его "коронадо" оказался на станции обслуживания. Когда Харлоу вылез из машины, то выглядел вполне нормально: ничего тревожного, никаких отклонений от нормы. Но руки у него были глубоко засунуты в карманы комбинезона и крепко сжаты в кулаки - в таком положении не определишь, дрожат они или нет. Он вытащил руку с раскрытой ладонью всего лишь на миг - чтобы отмахнуться от обслуживающего машину персонала, проявлявшего излишнее участие, отмахнулся от всех, кроме сидящей в кресле Мэри. - Не надо паниковать. - Он тряхнул головой. - И не спешите. Выбило четвертую скорость. - Он стоял, мрачно поглядывая на трек. Мак-Элпайн внимательно посмотрел на него, потом на Даннета, который кивнул, будто не замечая этого взгляда Мак-Элпайна и не сводя глаз с рук Харлоу, спрятанных в карманах комбинезона. - Мы попробуем снять Никки. Вы можете взять его машину, - предложил Мак-Элпайн. Харлоу медлил с ответом. Услышав рев приближающейся гоночной машины, кивнул в сторону трека. Другие тоже увидели машину на прямой. Светло-зеленый "коронадо" в стиле Харлоу промчался мимо и устремился дальше по трассе. Только через пятнадцать секунд появилась наконец голубая королевская машина Нойбауэра, принадлежащая клубу "Гальяри". Харлоу повернулся и посмотрел на Мак-Элпайна. На обычно спокойном лице его было подобие удивления. - Снять его? Боже мой, Мак, о чем вы говорите? Пятнадцать убедительных секунд, выигранных Никки, когда я сошел с круга. Вы подумайте, чего он лишается. Наш синьор Траккиа никогда не простит ни мне, ни вам, если вы его отстраните от гонок именно сейчас. Ведь это будет его первый Гран При, о каком он так мечтал. Харлоу повернулся и пошел прочь с таким видом, словно это обстоятельство вполне примирило его с собственным проигрышем. Мэри и Рори смотрели, как он уходит: она - со скрытым состраданием, а он - со злорадством и нескрываемым презрением. Мак-Элпайн замешкался с ответом, но вдруг тоже повернулся и зашагал прочь, только в другом направлении. Даннет сопровождал его. Оба остановились возле станции обслуживания. - Итак? - сказал Мак-Элпайн. - Что "итак", Джеймс? - переспросил Даннет. - Пожалуйста, не надо. От вас я подобного не заслуживаю. - Вы интересуетесь, заметил ли я то же самое, что и вы? Его руки? - Они дрожали. - Мак-Элпайн покачал сокрушенно головой и надолго умолк. - Я утверждаю: они к этому приходят все. Независимо от хладнокровия, отваги или блеска славы. Я утверждаю: они все к этому приходят! А когда человек обладает хладнокровием и железной выдержкой нашего Джонни, то крушение особенно быстрое. - И когда же наступит окончательное падение? - Довольно скоро, думаю. И все-таки я постараюсь дать ему еще один, последний шанс на гонку за Гран При. - А знаете ли вы, что он сейчас сделает, а затем ближе к ночи, попозже, - он стал очень хитрым. - Думаю, что этого я знать не хочу. - Он пойдет к своей любимой бутылке. Голос с сильным акцентом выходца из Глазго неожиданно прервал их разговор: - Ходят слухи, что она и в самом деле стала его любимой подружкой. Мак-Элпайн и Даннет обернулись. Перед ними будто из ниоткуда появился маленький человечек с очень морщинистым лицом и пышными седыми усами, которые так особенно выделялись из-за контраста с монашеской тонзурой на его голове. Еще более странной казалась длинная и тонкая сигара, торчащая в уголке добродушного беззубого рта. Человечка звали Генри, он был старейшим водителем транспортера. Сигара была его отличительной чертой. О нем говорили, что он и ест с сигарой во рту, и спит. - Подслушивал, что ли? - спросил, не повышая голоса, Мак-Элпайн. - Подслушивал! - Трудно было определить по тону Генри, удивлен он или возмущен таким предположением. - Вы знаете отлично, что я никогда не подслушиваю, мистер Мак-Элпайн. Я просто случайно все слышал. А это совсем другое. - И что же вы хотите нам сказать? - А я уже все сказал. - Генри был все так же олимпийски спокоен. - Я думаю, что он гоняет машину как ненормальный и все другие гонщики как черта боятся его. Факт, боятся. Нельзя его выпускать на трассу. Он человек пришибленный, вы это видите. И в Глазго о таких пришибленных людях говорят... - Мы знаем, что там говорят, - возразил Даннет. - Я думал, вы его друг, Генри? - Ага, я им и остаюсь. Самый замечательный джентльмен из всех, кого я знал, прошу прощения у обоих джентльменов. Я потому и не хочу ему смерти или судебного дела. - Вы лучше занимайтесь своей работой, следите за транспортером, Генри, а я примусь за свои обязанности и буду заниматься командой "Коронадо", - дружески посоветовал Мак-Элпайн. Генри кивнул и повернул обратно, походкой и каждым жестом выражая неодобрение. Мак-Элпайн с таким же мрачным лицом потер щеку и произнес: - Он, скорее всего, прав. Я действительно имею все основания думать так о гонщике. - Что такое, Джеймс? - Сломался. Кончился. Как сказал Генри, пришиблен. - Пришибло кем? Или чем? - Его пришиб парень по имени Бахус, Алексис. Парень, действующий не битьем, а выпивкой. - И у нас есть доказательства? - Не доказательства того, что он пьет, а отсутствие доказательств его трезвости. Мне хочется просто выругаться. - Простите, не понимаю. Сдается мне, что вы слишком мудрствуете, Джеймс. Мак-Элпайн кивнул и коротко рассказал об ошибке в линии своего поведения. Уже в день гибели Джету, когда Харлоу потерял выдержку до того, что даже не мог ни налить из бутылки, ни выпить стакан коньяку, Мак-Элпайн впервые догадался, что он начал прикладываться к бутылке. Само собой, не было никаких откровенных попоек, потому что тогда гонщик автоматически исключается из состава соревнующихся на треках мира, не было шумных компаний, все было скрытно и хитро. Харлоу предпочитал пить в одиночестве, выбирая для этого места укромные, где его никто не мог застать. Про это Мак-Элпайн узнал со временем, наняв для слежки за Харлоу специального человека, ходившего за ним по пятам. Однако, обнаружив слежку по своей проницательности или от везения, он ловко избавлялся от наблюдения, всякий раз исчезая из виду, поэтому следившему удалось только раза три пройти за ним до маленького винного погребка, затерянного в окружающих треки Хоккенхайма и Нюрбергринга лесах. В этих трех случаях Харлоу просто пробовал спиртное, деликатно, с завидной умеренностью потягивая содержимое маленького стаканчика, что для гонщика "Формулы-1" вовсе недостаточно, чтобы потерять свои спортивные качества. Но то, что он так успешно и тщательно старался отделаться от слежки, для Мак-Элпайна было доказательством душевной смуты, неустойчивости и скрытного пьянства Харлоу. И в довершение ко всему Мак-Элпайн поведал, что в последнее время появилось еще одно тревожное подтверждение постоянного пьянства и пагубного пристрастия Харлоу к шотландскому виски. Даннет ничего не говорил, пока не убедился, что Мак-Элпайн, видимо, не намерен распространяться на этот счет. - Подтверждение? - спросил он. - Какое еще подтверждение? - Обоняние - вот какое. - Я ни разу не почувствовал запаха, - помолчав, сказал Даннет. - Это потому, Алексис, - доброжелательно объяснил Мак-Элпайн, - что вы совершенно не чувствуете запахов. Вы не чувствуете запаха масла, не чувствуете запаха горючего, не чувствуете запаха горящих шин. Как же вы можете почувствовать запах шотландского виски? Даннет склонил голову в знак полного согласия. - А вы ощутили какой-нибудь запах? - спросил он. Мак-Элпайн отрицательно покачал головой. - Отлично, так в чем же тогда дело? - Он избегает меня теперь, - сказал Мак-Элпайн, - а ведь мы дружили с Джонни и довольно крепко. Теперь же всякий раз, как он оказывается рядом со мной, от него несет ментоловыми таблетками. Разве это вам ничего не подсказывает? - Ерунда, Джеймс. Это не доказательство. - Возможно, и нет, но Траккиа, Джекобсон и Рори подтверждают то же. - Ну и нашли беспристрастных свидетелей. Если Джонни заставят уйти, кто выдвинется в команде "Коронадо" в гонщики номер один с хорошими шансами вскоре выйти в чемпионы? Кто, как не наш Никки. Джекобсон и Джонни никогда не были приятелями и в хорошие времена, а нынче их отношения вообще ухудшились: Джекобсон недоволен поломками его машин, а еще более недоволен заявлениями Харлоу о том, что механик здесь ни при чем, потому что сразу возникает вопрос о его хорошем знании машин. Ну а что касается Рори, так он возненавидел Джонни, если говорить откровенно, потому, что злится на него из-за Мэри, из-за его отношения к ней, а больше оттого, что после всех событий она нисколько не изменила своего отношения к нему. Я подозреваю, Джеймс, что ваша дочь единственная из всех, кто безраздельно верит в Джонни Харлоу. - Да, я знаю. - Мак-Элпайн помолчал и добавил проникновенно: - Мэри была первая из всех, кто заговорил со мной об этом. - О, Иисус! - Даннет сокрушенно оглядел трек и опять повернулся к Мак-Элпайну. - Значит, выхода нет. Вам придется удалить его. И предпочтительно сегодня. - Нет, Алексис. Разница между нами в том, что вы узнали все это только сегодня, а я уже какое-то время размышлял над этим. Так что имел время разобраться. Я дам ему еще одну попытку выступить на Гран При. Станция машин в сумерках походила на последнее прибежище бегемотов доисторических времен. Огромные транспортеры для перевозки по всей Европе гоночных машин, запасных частей и передвижных ремонтных мастерских, будто фантастический образ всеобщей гибели техники, застыли во мгле. Безжизненное скопление неосвещенных машин. Таким был бы парк машин, если бы не одинокая фигура, бесшумно проскользнувшая в ворота. Джонни Харлоу не скрывал бы своего присутствия от глаз случайно увидевшего его здесь, если таковой оказался бы. Помахивая маленькой парусиновой сумкой, он пересек автомобильную стоянку и остановился возле одного из огромных "бегемотов", на котором сзади и с боков было выведено слово "Феррари". Он даже не стал торкаться в дверь транспортера, а сразу извлек из сумки связку ключей самой причудливой формы и через несколько секунд отомкнул замок. Он влез внутрь, и дверь за ним мгновенно закрылась. Минут пять Джонни терпеливо наблюдал в одно и другое окошки, расположенные в боковых стенках транспортера, друг против друга, не видел ли кто-либо его незаконное вторжение. Судя по всему, его никто не видел. Убедившись в этом, Харлоу извлек плоский карманный фонарик из полотняной сумки, включил свет, остановился возле ближайшего к нему "феррари" и принялся внимательно его обследовать. В тот вечер в вестибюле гостиницы собралось человек тридцать. Среди них были Мэри Мак-Элпайн и ее брат, Генри и двое рыжих близнецов Рэфферти. Все оживленно и громко обменивались мнениями. Гостиницу отдали, на уик-энд командам - участникам международных гонок на Гран При, и гонщики особо не стеснялись в выражениях. Все уже - и гонщики, и механики - сняли свою рабочую одежду и переоделись в вечерние костюмы, - как и полагается к обеду, до которого было не так далеко. Генри среди них особо выделялся, наряженный в серый крапчатый костюм с красной розой в петлице. Даже его всегда торчащие усы были расчесаны. Мэри сидела рядом с ним и с Рори, который их несколько сторонился и читал или делал вид, что читает, журнал. Мэри сидела безмолвно, без улыбки, машинально сжимая и вертя одну из тростей, заменивших ей костыли. Неожиданно она повернулась к Генри. - Куда исчезает Джонни вечерами? После обеда мы почти не видимся с ним. - Джонни? - Генри поправил цветок в петлице. - Не представляю, мисс. Может быть, он завел себе другую компанию. Может быть, предпочитает есть в другом месте. Может быть, что другое. Рори намеренно закрыл журналом лицо. По тому, как неподвижны были его глаза, можно было с уверенностью сказать, что он не читал его, весь превратившись в слух. - Может быть, дело вовсе не в том, что где-то лучше готовят, - сказала Мэри. - Девушка, мисс? Джонни Харлоу не интересуется девушками. - Генри хитровато глянул на нее и принял вид несколько манерный, какой, по его пониманию, и должен иметь джентльмен. - Исключая одну известную мне особу. - Не прикидывайтесь дурачком. - Мэри Мак-Элпайн не всегда была розой без шипов. - Вы знаете, о чем я спрашиваю. - Так о чем вы спрашиваете, мисс? - Не хитрите со мной, Генри. Генри принял скорбный вид непонятого человека. - Я не так умен, чтобы хитрить с другими, мисс. Мэри посмотрела на него проницательно и сразу отвернулась. Рори поспешно отвел глаза. Он смотрел очень сосредоточенно, но облачко задумчивости не скрывало того, что мысли у него не самые добрые. Харлоу, чтобы не устраивать иллюминации, вынужден был пользоваться темно-красным светом фонаря, обследуя глубокие ящики с запасными деталями. Внезапно он выпрямился, поднял голову, прислушиваясь, выключил фонарик и, скользнув к окну, выглянул в него. Вечерние сумерки сменились непроглядной ночью, но желтоватый полумесяц, иногда появлявшийся из-за разрывов туч, позволял видеть окружающее. Два человека, пробираясь между транспортерами, направлялись к стоянке машин "Коронадо", расположенной в двадцати футах от места наблюдения Харлоу. В них легко можно было узнать Мак-Элпайна и Джекобсона. Харлоу осторожно приоткрыл дверь транспортера, так чтобы оставить себе путь к отступлению и чтобы в поле зрения была дверь транспортера "Коронадо". Мак-Элпайн вставлял в этот момент ключ в замочную скважину. - Так, нет никакого сомнения, - сказал он. - Харлоу не придумал это. Четвертая скорость выведена из строя? - Совершенно. - Значит, он может быть оправдан? - спросил Мак-Элпайн почти умоляющим голосом. - Это можно сделать разными способами. - Тон Джекобсона оставлял очень мало надежды. - Это так. Я понимаю. Что же, пойдемте взглянем на эту чертову коробку. Оба вошли внутрь, и сразу в транспортере зажегся свет. Харлоу с редкой на его лице полуулыбкой кивнул, прикрыл дверь и продолжил осмотр. Он действовал с той же предусмотрительностью, как и на станции обслуживания "Гальяри", аккуратно вскрывая ящики и коробки и с величайшей осторожностью все закрывая, не оставляя за собой никаких следов. Он работал быстро и внимательно и остановился лишь раз, когда снова услышал снаружи подозрительные звуки. Он убедился, что это Мак-Элпайн и Джекобсон вышли из транспортера "Коронадо" и направились прочь из парка машин, и снова возвратился к своему занятию. Глава 4 Харлоу вошел в гостиницу, когда вестибюль, служивший одновременно и баром, был полон. Группа мужчин теснилась возле стойки. Мак-Элпайн и Джекобсон сидели за одним столом с Даннетом. Мэри, Генри и Рори по-прежнему оставались на своих местах. Харлоу закрыл дверь, и в это время прозвучавший гонг призвал всех к обеду. В старом отеле был заведен добрый обычай обедать всем одновременно в строго установленное время, либо не обедать вовсе. Это было громадным удобством для обслуживающего персонала и не слишком устраивало гостей. Гости как раз поднимались со своих мест, когда Харлоу проходил через вестибюль к лестнице. Ни одна душа не поприветствовала его тепло в этот вечер, иные только холодно кивнули. Мак-Элпайн, Джекобсон и Даннет вообще не заметили его. А Мэри бросила короткий взгляд, прикусила губу и быстро опустила глаза. Два месяца назад Джонни Харлоу понадобилось бы не меньше пяти минут, чтобы добраться до первых ступенек лестницы. В этот вечер ему; никем не замеченному, понадобилось для этого всего десять секунд. Но если тревога и досада были у него на душе, то свое огорчение он умело скрывал. Лицо его оставалось бесстрастным, как у лесного индейца. В номере он быстро умылся, причесался, извлек из шкафа бутылку шотландского виски, прошел с нею в ванную, отхлебнув, прополоскал с гримасой отвращения рот и выплюнул. Оставив почти полный стакан на умывальнике, он вернул бутылку в шкаф и спустился вниз, в столовую. Он пришел последним. Но любому постороннему уделили бы здесь больше внимания, чем Харлоу. Он был личностью, которой теперь сторонились. В маленькой столовой оказалось людно, если не сказать тесно. За столом сидели по четверо, одна компания кое-как разместилась за двухместным столиком. Только возле одного двухместного столика было свободное место. Там сидел Генри. Губы Харлоу невольно дрогнули, но это осталось никем незамеченным, он уверенно прошел через зал к столику Генри. - Разрешите, Генри? - спросил он. - Буду рад, мистер Харлоу. - Генри просиял от удовольствия. Он оставался радушным на протяжении всего обеда, болтая о разных пустяках и малозначащих предметах. Харлоу почти не слушал его. Генри был не ахти каким интеллектуалом, скорее наоборот, натурой посредственной, поэтому скупые односложные ответы Харлоу вполне его устраивали. Говоря по правде, самое лучшее, чего хотел бы Харлоу сейчас, - так это чтобы Генри находился где-нибудь на расстоянии нескольких ярдов от него, но вместо этого тот, придвинувшись к нему почти вплотную, вдохновенно делился своими проблемами. Генри придавал этой встрече особое, только ему понятное значение. Он знал, что особенно презентабелен и фотогеничен именно в таком ракурсе. Благочестивая тишина кафедрального собора, пожалуй, не могла бы соперничать с полным безмолвием, воцарившимся в столовой после появления Харлоу. Генри с удовольствием вслушивался в свой голос, когда жаловался, что его подарки жене никак не способствуют восстановлению нормальных с нею отношений. Так что с окончанием обеда Харлоу облегченно вздохнул про себя, никак не проявив этого внешне. Он встал последним из-за стола и с безразличным видом послонялся по вестибюлю. Остановился в нерешительности посреди зала, с полным равнодушием, ленивым взглядом окинул все вокруг. Увидел Мэри и Рори, потом его взгляд задержался на Мак-Элпайне, который о чем-то переговаривался с Генри. - Итак? - спросил Мак-Элпайн. - Запах как от винной бочки, сэр, - убежденно заявил Генри. - Как уроженец Глазго, вы, должно быть, хорошо разбираетесь в подобных вещах. Я присоединяюсь к вашему мнению, Генри, - кисло улыбнулся Мак-Элпайн. Генри кивнул удовлетворенно. Харлоу отвернулся от этих двоих. Он не слышал произносимых ими слов, но ему и не нужно было их слышать, чтобы понять, о чем шла речь. Внезапно приняв решение, он направился к выходу. Мэри видела, как он уходил; оглядевшись, она проверила, не наблюдает ли кто за ней, поднялась из-за стола и, опираясь на трости, направилась вслед за ним. Рори, в свою очередь, выждал секунд десять после ухода сестры и с безразличным видом вышел. Пять минут спустя Харлоу уже входил в кафе, он выбрал свободный столик и сел так, чтобы видеть дверь и улицу перед ним. Подошла молодая официантка, сразу восторженно распахнула глаза и обаятельно улыбнулась. Молодежь узнавала пятикратного чемпиона Европы, где бы он ни появлялся. - Тоник и воду, пожалуйста, - улыбнулся в ответ Харлоу. - Прошу прощения, сэр. - Глаза ее еще больше раскрылись. - Тоник и воду. Официантка, мнение которой о чемпионе мира среди гонщиков, само собой, сразу же изменилось, принесла напиток. Харлоу так и сидел с ним, изредка поднимая глаза на входную дверь. Он нахмурился, когда она открылась и Мэри с выражением явной тревоги вошла в кафе. Она заметила Харлоу сразу, хромая, прошла через зал и присела к столику. - Хэлло, Джонни, - сказала она неуверенным голосом. - Я рассчитывал увидеть кое-кого другого. - Ты... что? - Ждал кое-кого другого. - Я не понимаю. Кого?.. - Не имеет значения. - Тон Харлоу был резок, как и его слова. - Кто поручил тебе шпионить за мной? Харлоу терял остатки выдержки. - Ты ведь уже должна знать, что означает слово "шпион". - Ох, Джонни! - В больших карих глазах Мэри отразилось чувство обиды, и в ее голосе тоже. - Ты же знаешь: я никогда не буду шпионить за тобой. - Тогда как ты оказалась здесь? - Харлоу несколько смягчился. - Тебе неприятно видеть меня? - Я не об этом. Чего тебе понадобилось в этом кафе? - Я просто шла мимо и... - ...и ты увидела меня и вошла. - Он внезапно отодвинул стул и встал. - Кто здесь еще? Харлоу направился прямо к двери, открыв ее, вышел наружу и несколько секунд глядел на дорогу, по которой пришел. Потом повернулся и посмотрел вдоль улицы. Однако заинтересовало его совсем другое направление - парадное через улицу, где он заметил фигуру, скрывающуюся в глубине подъезда. Сделав вид, что ничего не увидел, Харлоу вернулся в кафе, закрыл дверь и занял свое место. - У тебя глаза как рентгеновские лучи, - сказал он. - Всюду матовые стекла, но ты видишь меня даже сквозь них. - Ладно, Джонни. -Девушка выглядела очень усталой. -Я шла за тобой. Я беспокоюсь. Я очень беспокоюсь. - С кем не бывает. Посмотрела бы ты на меня во время гонки. - Он помолчал. А потом вдруг спросил без всякой связи с предыдущим разговором: - Рори был в гостинице, когда ты уходила? - Да. Я видела его. - Она озадаченно нахмурилась, взглянув на Джонни. - Он видел тебя? - Что за странный вопрос! - Я вообще странный человек. Спроси любого гонщика на треке. Так он видел тебя? - Конечно. Почему... почему ты так настойчиво спрашиваешь про Рори? - Я просто беспокоюсь: не хотелось бы, чтобы парнишка таскался ночью по улице и подхватил простуду. К тому же его вполне могут и ограбить. - Харлоу, задумавшись, умолк. - А впрочем, ерунда! Пришло на ум. - Остановись, Джонни! Остановись! Я знаю, да, знаю, что он с ненавистью смотрит на тебя с тех пор... с тех пор... - С тех пор, как я покалечил тебя. - Ох, Боже мой! - По ее лицу было видно, как сильно она взволнована. - Он мой брат, Джонни, но ведь он не я. Что я могу сделать... Ты и сам понимаешь, чем вызвано его недоброжелательство, ведь ты же самый добрый человек в мире, Джонни Харлоу... - Добротой ни за что не расплатишься, Мэри. - И все же это так. Я знаю, ты таков. Можешь ты его простить? Можешь так поступить с ним? В тебе так много доброты, больше, чем нужно. Он еще совсем мальчик. А ты мужчина. Разве он может навредить тебе? - Ты бы видела, как опасен мог быть девятилетний мальчишка во Вьетнаме, когда в его руках оказывалось оружие. Мэри попыталась подняться со стула. В голосе ее были слезы, слезы блестели и в глазах. - Пожалуйста, прости меня, - сказала она. - Я не собираюсь тебе мешать. Доброй ночи, Джонни. Он нежно взял ее руку в свою, и она так и замерла с застывшим в отчаянии лицом. - Не уходи, - попросил он. - Я просто хотел убедиться. - В чем? - Странно, но это уже не важно. Забудем о Рори. Поговорим о тебе. - Он подозвал официантку. - Повторите то же, пожалуйста. Мэри посмотрела на его наполненный стакан. - Что это? Джин? Водка? - спросила она. - Тоник с водой. - Ох, Джонни! - Что это ты заладила: "Ох, Джонни, Джонни". - Невозможно было понять по его голосу, было это сказано с раздражением или нет. - Ладно. Ты просишь не беспокоиться, а сама все делаешь, чтобы вывести меня из себя. Хочешь, я угадаю причину твоего беспокойства, Мэри? У тебя есть пять поводов волноваться: Рори, ты сама, твой отец, твоя мать и я. - Она хотела возразить, но он остановил ее жестом. - Можешь забыть о Рори и его ненависти. Через месяц ему все это покажется дурным сном. Теперь о тебе... Только не вздумай отрицать, что тебя не беспокоят наши взаимоотношения: со временем и в них все встанет на свои места. Затем о твоих отце и матери и, конечно, здесь опять речь идет обо мне. Как, все правильно? - Ты со мной давно так не говорил. - Ну так что, я прав? Вместо ответа она молча кивнула. - Твой отец. Я знаю, он выглядит не очень хорошо, даже похудел. Предполагаю, что это от беспокойства о твоей матери и обо мне, именно в таком порядке. - Моя мама? - прошептала она. - Откуда ты знаешь об этом? Никто не знает об этом, кроме эксперта Дадди и нас с отцом. - Предполагаю, что Алексис Даннет тоже знает об этом, ведь он верный друг, но я сомневаюсь, что он слишком уж верен. Мне рассказал об этом твой отец всего два месяца назад. Он доверял мне в те дни, тогда мы были еще дружны. - Пожалуйста, Джонни... - Это уже немного лучше, чем "Ох, Джонни". Он доверяет мне и сейчас, несмотря на все происшедшее. Только, пожалуйста, ни слова ему о нашем разговоре. Я ведь обещал ему никому ничего не рассказывать. Обещаешь? - Обещаю. - Твой отец не очень-то общителен последние два месяца. Причина ясна. В моем положении я не могу задавать ему вопросы. А тебе задам. Что вы знаете о ней с тех пор, как она уехала домой в Марсель три месяца назад? - Ничего. Ничегошеньки, - проговорила Мэри, положив свою руку на его. - А ведь раньше она звонила по телефону ежедневно, писала каждую неделю... - И твой отец уже все испробовал? - Папа миллионер. Неужели ты думаешь, что он не использовал все возможности? - Я тоже так думаю. Что я могу для вас сделать? Мэри побарабанила пальцами по столу и, взглянув на него, тихо произнесла: - В твоих силах устранить другую причину его беспокойства. - В моих? Мэри кивнула. Мак-Элпайн в этот момент очень энергично изучал другую причину своего беспокойства. Он и Даннет остановились перед дверью гостиничного номера, Мак-Элпайн вставил ключ в замочную скважину. Даннет с опаской огляделся и сказал: - Не думаю, что дежурный администратор поверил хоть одному вашему слову. - Ну и что? - Мак-Элпайн повернул ключ в замке. - Я хотел получить ключ от номера Джонни, и я его получил, не так ли? - А если бы вам его не дали? - Я бы взломал эту чертову дверь. Я уже однажды это сделал, помните? Они вошли в номер, заперли за собой дверь и оглядели все сначала с порога. Потом безмолвно и методично принялись осматривать комнату Харлоу, заглядывая во все мыслимые и немыслимые места, которых в гостиничных номерах, как известно, не так уж много. Три минуты, и осмотр закончился, он был настолько же успешным, насколько и малоутешительным. Двое мужчин удрученно разглядывали находки, принадлежавшие Харлоу, - четыре полные бутылки шотландского виски и пятую, наполовину пустую. Они обменялись взглядами, и Даннет выразил коротко чувства, общие для обоих. - Иисус! - сказал он. Мак-Элпайн только кивнул. Он вообще не смог произнести ни слова, и все это из-за обстоятельств, в которые сам себя поставил. Он сам принял решение дать Харлоу последний шанс, и в то же время сейчас перед ним были все доказательства необходимости немедленного увольнения Харлоу. - Так что же делать? - спросил Даннет. - Мы заберем эту чертову отраву с собой - вот что мы сделаем. - Глаза Мак-Элпайна сузились, голос звучал напряженно. - Но он сразу заметит их отсутствие. Насколько нам известно, вернувшись, он первым делом наведается к своим бутылочкам. - Ну так и что? Даже если он обнаружит их отсутствие? Не бросится же он к администратору и не завопит: "Я Джонни Харлоу. И у меня только что украли пять бутылок шотландского виски из номера". Он ничего не сделает и ничего не скажет. - Конечно, он ничего не скажет. Только что он подумает при этом? - А кого интересуют мысли начинающего алкоголика? К тому же на нас уж точно никто не подумает. Ведь если бы это сделали мы, то на него сразу должны были бы посыпаться наказания. Так что же нам делать дальше? Пока мы не скажем ему ни слова. Поэтому он будет считать, что кражу совершил случайный вор. Может, даже кто-то из команды, где найдется кое-кто, способный на мелкую кражу. - Значит, ему уже нельзя помочь ни в малой степени? - Маленькие поблажки закончились. Будь он трижды проклят! - Поздно уже, милая Мэри, - сказал Харлоу. - Я больше не могу быть гонщиком. Джонни Харлоу сошел. Спросите любого. - Я не об этом прошу. Ты знаешь. Я о твоем пьянстве. - Моем пьянстве? - Лицо Харлоу оставалось бесстрастным. - Кто это говорит? - Все. - Все лгут. С этой репликой задушевный разговор был окончен. С ресниц Мэри сорвалась слеза, упала прямо на ее ручные часы, но Харлоу не произнес ни слова. Мэри попыталась взять себя в руки. - Я сдаюсь. Глупо было стараться, - сказала она. - Джонни, ты идешь на прием к мэру? - Нет. - Я рассчитывала, что ты пойдешь со мной. Пожалуйста. - И выставить тебя страдалицей? Нет. - Почему ты не ходишь ни на какие приемы? Ведь там встретишь каждого третьего гонщика. - Я не каждый третий гонщик. Я Джонни Харлоу. Я изгой, отверженный. У меня деликатная и утонченная натура, и я не люблю, когда делают вид, что не замечают меня. Мэри положила обе руки на его ладонь. - Я буду разговаривать с тобой, Джонни. Ты знаешь, я буду с тобой всегда. - Знаю. - Харлоу сказал это без горечи и без иронии. - Я искалечил тебе жизнь, а ты будешь со мной всегда разговаривать. Лучше быть от меня подальше, юная Мэри. Я бомба. - Некоторые взрывы я с удовольствием принимаю. - Нам пора уходить. Тебе уже нужно переодеваться к вечернему приему. Я провожу тебя в гостиницу. - Харлоу сжал ее руку и покраснел. Они вышли из кафе под руку. Другой рукой Мэри опиралась на трость. Харлоу нес вторую, приноравливая свои шаги к походке девушки. Они еще медленно шли по улице, когда Рори Мак-Элпайн выскочил из своего укрытия в неосвещенном парадном напротив кафе. Он посинел и дрожал от холодного ночного воздуха. Но, судя по выражению его лица, был вполне удовлетворен: мысли его были заняты чем-то более приятным, нежели размышления о температуре. Он последовал по другой стороне улицы за удаляющимися Харлоу и Мэри, держась на почтительном расстоянии от них. У первого перекрестка свернул направо и побежал в обход. Он вернулся в гостиницу мокрым от пота и страшно запыхавшимся, потому что ни разу не остановился за всю дорогу. Бегом миновав вестибюль, он поднялся по лестнице в свой номер, умылся, причесал волосы, поправил галстук, какое-то время постоял у зеркала, примеряя выражение покорности и печали, и, когда -удовлетворился результатом тренировки, отправился в номер отца. Он постучал, услышал что-то вроде разрешения и вошел. Апартаменты Джеймса Мак-Элпайна были самыми комфортабельными в гостинице. Будучи миллионером, Мак-Элпайн не видел резона стеснять себя в чем-либо. Но сейчас он не мог позволить себе расслабиться. Откинувшись в удобном и мягком кресле, символе комфорта, он сидел, углубившись в одному ему ведомые размышления, и оторвался от них, когда его сын закрыл дверь за собой. - Так в чем дело, мой мальчик? Неужели нельзя было подождать до завтра? - Нет, папа, нельзя. - Тогда выкладывай побыстрее. Как видишь, я занят. - Да, папа, я понимаю. - Вид Рори был печальный и покорный. - Но я должен кое-что сообщить тебе срочно. - Он нерешительно умолк, будто собираясь с духом. - Это о Джонни, папа. - Свои мысли о Джонни Харлоу всегда держи глубоко при себе. - За внешней строгостью в словах отца промелькнул интерес и любопытство. - Мы все знаем, что ты думаешь о Харлоу и как относишься к нему. - Да, папа. Я об этом подумал, прежде чем решил повидаться с тобой. - Рори опять нерешительно умолк. - Ты знаешь, что говорят о Харлоу? Всякие истории о том, как он пьет, о его пьянстве. - Так что? - Голос Мак-Элпайна никак не изменился. Рори с трудом удавалось сохранять на лице выражение смирения: его посещение оказывалось не таким уж и легким делом, как он рассчитывал. - Это действительно так. Он пьет, я думаю. Я видел его пьющим в пабе. - Спасибо, Рори, можешь идти. - Мак-Элпайн помолчал. - Выходит, ты тоже был в пабе? - Я? Шел мимо, папа. Я был снаружи. Я видел все через стекло. - Шпионил, малыш? - Я проходил мимо. - В голосе сына зазвучала обида. Мак-Элпайн махнул рукой. Рори повернулся, чтобы уйти, но, посмотрев отцу в лицо, не удержавшись, сказал: - Может быть, я и не люблю Джонни Харлоу. Но зато я люблю Мэри. Я люблю ее, может, больше всех в мире. - Мак-Элпайн кивнул, он знал, что это так. - Я не хочу видеть, как ее обижают. Она тоже была в пабе с Харлоу. - Что? - Лицо Мак-Элпайна потемнело от гнева. - Даю голову на отсечение. - Ты уверен? - Я уверен, отец. Совершенно уверен. У меня хорошие глаза. - А я не очень уверен, - машинально сказал Мак-Элпайн. Понемногу он начинал успокаиваться, гневный блеск исчез из глаз. - Ничего не хочу об этом слушать. И запомни: я терпеть не могу, когда шпионят. - Это не шпионство, отец. - Сознание собственной правоты порой выходило у Рори за обычные рамки. - Я поступил, как настоящий детектив. Когда доброе имя команды "Коронадо" ставится на карту... Мак-Элпайн поднял руку, обрывая поток слов, и тяжко вздохнул. - Хорошо, хорошо, благородный маленький монстр. Скажи Мэри, что я хочу ее видеть. Но не говори для чего. Пять минут спустя на месте Рори уже стояла Мэри. В предчувствии неприятностей вид у нее был настороженный, взгляд строптивый. - Кто тебе сообщил об этом? - сразу спросила она. - Это как раз и неважно. Важно, так это или нет? - Мне двадцать лет, папочка. - Она была спокойна. - Я бы могла не отвечать на такие вопросы. Я вполне уже могу сама за собой приглядеть. - Ты можешь? Ты можешь? А если я выброшу тебя из команды "Коронадо"? У тебя нет денег, и, пока я жив, они не появятся. У тебя нет жилья. У тебя нет матери, по крайней мере ты ничего о ней не знаешь. У тебя нет квалификации. Кто возьмет на себя такую ответственность - брать на работу калеку без квалификации? - Хотелось бы мне, чтобы ты повторил все эти ужасные слова, сказанные в мой адрес, при Джонни Харлоу. - Замечу, между прочим, что я не стану реагировать на все это. Я тоже был независимым в свои молодые годы и так же, как ты, не ценил авторитет родителей. - Мак-Элпайн помолчал и спросил с ничем не прикрытым любопытством: - У тебя что, любовь с этим парнем? - Он не просто парень. Он Джонни Харлоу. - Мак-Элпайн удивленно поднял брови, услышав страстную силу ее голоса. - А на.твой вопрос я бы в свою очередь спросила: имею ли я право хотя бы на малую толику свободы, на личную жизнь? - Хорошо, хорошо, - вздохнул Мак-Элпайн. - Согласен. Ты ответишь на мои вопросы, а я скажу, почему спрашиваю тебя. О'кей? Она кивнула. - Одним словом: верно это или нет? - Если твои шпионы считают это фактом, папа, то зачем еще спрашивать меня? - Придержи свой язык. - Напоминание о шпионах задело Мак-Элпайна за живое. - Извинись за выражение "придержи свой язык". - Иисус! - Мак-Элпайн с удивлением глядел на дочь, решительную и одновременно раздраженную и восторженную. - А ты, как я посмотрю, вся в меня. Я извиняюсь. Он пил? - Да. - Что именно? - Не знаю. Что-то прозрачное. Он сказал, что тоник с водой. - И ты еще водишь компанию с этим лгуном. Тоник и чертова вода! Держись от него подальше, Мэри. Если не будешь слушаться, то отправлю тебя обратно домой, в Марсель. - Почему, папа? Почему? - Потому, видит Бог, что у меня достаточно неприятностей, а тут еще единственная дочь связывается с алкоголиком, который обречен на верную гибель. - Джонни? Алкоголик? Послушай, папа, я знаю, он пьет совсем немного... Мак-Элпайн жестом оборвал ее речь и схватил телефонную трубку. - Говорит Мак-Элпайн. Не могли бы вы попросить мистера Даннета зайти ко мне? Да. Ладно. - Он повесил трубку. -Я обещал тебе объяснить, почему я задаю тебе эти вопросы. Я сделаю это. Я вынужден это сделать. Вошел Даннет, плотно прикрыл за собою дверь. Он выглядел так, будто несколько минут назад был на королевском приеме. Когда Даннет уселся, Мак-Элпайн попросил холодно, даже неприязненно: - Расскажи ей, Алексис, о нем, пожалуйста. - Почему это должен сделать я, Джеймс? - Даннету было явно не по себе, вид у него в одну минуту стал недовольный. - Так будет покороче. Она не поверит мне, поэтому я прошу тебя рассказать, что мы обнаружили в номере у Джонни. Мэри с недоумением переводила взгляд с одного на другого. - Вы посмели обыскивать номер Джонни? - догадалась она. - С лучшими намерениями, Мэри, - ответил Даннет, глубоко вздыхая, - и слава Богу, что мы так сделали. До сих пор я сам себе не могу поверить. Мы нашли пять бутылок шотландского виски в его комнате. Одна наполовину пустая. Мэри подавленно смотрела на него. Ясно было. она поверила. Когда Мак-Элпайн заговорил вновь, голос его звучал очень проникновенно. - Сожалею. Мы все знаем о твоем отношении к нему, Мэри. Мы, между прочим, забрали и унесли эти проклятые бутылки. - Вы унесли бутылки? - В безжизненном голосе ее слышалось недоумение. - Но вы тем самым выдали себя? Там появится полиция. Найдут отпечатки пальцев - ваши отпечатки пальцев. Тогда... - Неужели ты предполагаешь, - перебил ее Мак-Элпайн, - что Джонни Харлоу скажет хотя бы одной живой душе хоть слово о том, что держал у себя в номере пять бутылок виски? Иди-ка, детка, переодеваться. Нам пора на этот чертов прием, через двадцать минут выходим и, кажется, без твоего бесценного Джонни. Мэри продолжала оцепенело сидеть, лицо ее будто окаменело, глаза не мигая смотрели на отца. Напряжение прошло, и он мягко улыбнулся ей. - Сожалею. Все это было совершенно неожиданно, - сказал он. Даннет придерживал дверь, пока она выходила из номера. Оба проводили ее взглядами, полными сочувствия. Глава 5 Для всемирного братства гонщиков на Гран При, как и для завзятых путешественников, гостиница - это все. Она место для сна, еды, отдыха. Сегодня для тебя, завтра для следующего безвестного бродяги. Но недавно отстроенная вилла-гостиница Чессни на окраине Монца совершенно не соответствовала этому трюизму. Превосходный замысел, превосходная постройка и великолепный ландшафт, огромные, с массой воздуха номера, со вкусом и удобно обставленные, прекрасные легкие балконы, роскошная еда и отличное обслуживание - все заставляло думать о гостинице как о лучшем пристанище для миллионеров. Она и должна была стать им в недалеком будущем. Пока же вилле-гостинице Чессни еще только предстояло обрести свою клиентуру, свой стиль, репутацию, традиции. Для достижения этих желанных целей и нужна была реклама, которая одинаково важна и для первоклассной гостиницы и для любого захудалого ларька. Поскольку ни один спорт в мире не привлекает к себе столько внимания, сколько международные гонки, то владельцы гостиницы сочли благоразумным предоставить за очень малую плату виллу-дворец лучшим гонщикам на Гран При, пока они проходили трассу по Италии. Лишь немногие из гонщиков не воспользовались приглашением, никто из них не раздумывал об особых причинах такого внимания: для всех было достаточным знать, что вилла-гостиница Чессни удобнее и дешевле всех тех австрийских гостиниц, которые они с большой благодарностью покинули двенадцать дней назад. Через год, вполне возможно, им не позволят даже переночевать здесь, но это будет еще только через год. Была пятница, последняя в августе, и был теплый вечер, еще вовсе не требовалось включать кондиционеры, которые тем не менее вовсю работали, добросовестно охлаждая воздух до прохладной температуры. Этим как бы лишний раз подчеркивалась престижность гостиницы. Чессни была местом отдыха высоких гостей. Мак-Элпайн и Даннет сидели рядом, но почти не видели друг друга из-за высоких спинок плюшевых кресел. Оба были заняты мыслями более серьезными, чем рассуждения о погоде и температуре помещения. Они почти не разговаривали, а если и обменивались репликами, то без всяких эмоций: ничто не могло их воодушевить. Даннет завозился в кресле. - Наш загулявший парень все еще не вернулся с трассы. - У него есть оправдание, - ответил Мак-Элпайн. - Я надеюсь, по крайней мере, что оно у него найдется. Все-таки он добросовестный в работе человек. Он думал сделать несколько кругов на больших скоростях, чтобы проверить подвески и переключение скоростей на своей новой машине. - По всей видимости, передать это Траккиа было нельзя? - помрачнел Даннет. - Само собой разумеется, Алексис, и я это знаю. Так положено по протоколу. Джонни не только номер первый в команде "Коронадо", но вообще первый гонщик в мире. Наши покровители весьма чуткие и очень оперативные люди. Они очень прислушиваются к мнению общества. Единственная причина, почему они пишут названия фирм на наших машинах, заключается в том, чтобы шире продавать повсюду свою продукцию. Гонщики для них - не предмет для благодеяний, они хотят исключительно рекламы. Девяносто девять и девять десятых процента их интересов лежат вне спорта, они знать ничего не хотят и посылают к черту все, что в нем происходит. Их касается лишь то, что привлекает внимание. А сейчас все внимание привлечено к Харлоу, к одному ему. И потому Харлоу получит самую лучшую и новейшую машину. Если он ее не получит, публика потеряет веру в Харлоу, в "Коронадо" и в нашу рекламу, и вовсе не обязательно, что она будет терять веру в такой последовательности. - Ну что же, может быть, еще не настал день чудес для нас. В конце концов, ведь никто не видел и никто не знает, что он пил в эти двенадцать дней. Может быть, он всех нас еще удивит. До гонок на Гран При по Италии осталось всего два дня. - Тогда зачем ему эти бутылки виски, которые мы совсем недавно унесли из его номера? - Я бы сказал, что он испытывал себя на моральную устойчивость, но я уверен, что в это вы не поверите. - Но верите ли вы? - Откровенно, Джеймс, нет. - Даннетом опять овладела черная меланхолия. Он помолчал и спросил: - Какие новости сообщают ваши агенты с юга, Джеймс? - Никаких. Мне кажется, Даннет, что больше никаких надежд у меня не осталось. Четырнадцать недель прошло со дня исчезновения Марии. Это много, это слишком много для меня. Случись с ней несчастье, я бы уже знал об этом. Произошло бы с ней непредвиденное, я бы точно знал об этом. Если бы это было похищение ради выкупа, хотя это смешно, меня бы уже поставили в известность. Она просто исчезла. Пропала, утонула... понять не могу. - Мы с тобой часто говорили об амнезии. - Но я также часто говорил вам без ложной скромности, что Марию Мак-Элпайн слишком хорошо знают, чтобы не отыскать ее в кратчайший срок, если бы у нее и случилась потеря памяти. - Понимаю. Мэри очень переживает происшедшее?.. - Особенно последние двенадцать дней. Это и из-за Харлоу тоже. Алексис, вы разбили ей сердце... Простите, это я разбил ее сердце, еще в Австрии. Не знал, что все так далеко зашло. Но у меня не было выбора. - Она едет с вами на вечерний прием? - Да. Нужно отвлечь ее от душевной смуты - вот что я себе пытаюсь внушить, а может, просто стараюсь успокоить свою совесть? Все перепуталось. Возможно, я совершаю еще одну ошибку. - Сдается мне, что этот распрекрасный Харлоу немало здесь дров наломал. Но это его последний шанс, Джеймс. Еще одна бешеная гонка, еще одно поражение, еще одна попойка... и конец. Не так ли? - Именно так. - Мак-Элпайн кивнул в сторону входной двери. - Вы считаете, ему нужно сказать об этом сейчас? Даннет посмотрел туда же. Харлоу поднимался по ступеням каррарского мрамора. Он был, как обычно, безупречно одет в свой безукоризненный белый гоночный комбинезон. Молодая и очаровательная именно этой своей свежестью девушка-дежурная улыбнулась ему, когда он проходил мимо. Харлоу бросил на нее спокойный взгляд и ответил вежливой улыбкой. Он шел через вестибюль, и сотни присутствующих умолкали, когда он приближался к ним. Харлоу вроде бы ни на кого не глядел особо - ни направо, ни налево, но его проницательные глаза ничего не упустили, это можно было понять по тому, как он круто повернулся и направился вдруг к сидящим Мак-Элпайну и Даннету, даже не поглядев в их сторону. - Ни шотландского виски, ни ментола, все ясно. Иначе он избегал бы меня, как чумы, - проворчал Мак-Элпайн. - Наслаждаетесь тихим вечером, джентльмены? - спросил Джонни без тени иронии или сарказма. - Угадали, - ответил Мак-Элпайн. - И думаем, что удовольствие наше увеличилось бы, если бы мы узнали, как ведет себя новый "коронадо" на треке. - Приводим в норму. Джекобсон, большая редкость, согласился со мной, что нужны лишь небольшие изменения в регулировке скор