ся бы и командир эсминца. Мери Рутвен уперлась головой в лобовое стекло, пытаясь рассмотреть дорогу. Возможно, она хорошо знала ее, но сегодня ночью не узнавала. В неподходящий момент мимо нас пролетел направлявшийся на север грузовик, и она почти прозевала съезд с дороги. - Вот он! - Она схватила меня за предплечье так сильно, что "форд" выскочил на обочину. Я остановил машину в пятидесяти ярдах за съездом. Слишком узкая дорога не позволяла развернуться, поэтому, прежде чем удалось это сделать, мне пришлось поелозить по шоссе взад-вперед. Мы подползли к повороту и медленно съехали с шоссе. Быстро поворачивать не рекомендовалось. Как бы то ни было, мне удалось остановиться всего в нескольких футах от покрашенных белой краской решетчатых ворот, которые могли бы остановить и бульдозер. Ворота, как оказалось, находились почти в конце тоннеля с почти плоской крышей. Слева от нас была примерно семифутовая стена из известняка футов двадцати длиной, а справа - белая будка с дубовой дверью и закрытыми ситцевыми занавесками окнами, выходящими в тоннель. Будка и стена соединялись слегка выпуклой крышей. Я не видел, из чего сделана крыша, да меня это и не интересовало. Я разглядывал человека, который вышел из будки еще до того, как я остановил машину. Престарелые дамы с аристократическими манерами мечтают о таком шофере. Он был великолепен, он был безупречен, он был поэмой в темно-бордовых тонах. Даже его высокие ботинки для верховой езды казались темно-бордовыми. Бриджи, застегнутый на все пуговицы китель, перчатки, засунутые под эполет, даже кепи - все было того же оттенка. Он снял кепи. Волосы его оказались не темнобордовыми. Они были густыми, черными, блестящими и разделялись пробором справа. Смугловатое лицо и широко расставленные темные глаза, широкие плечи... - поэма. Такой же здоровый, как и я, но выглядел он намного лучше. Мери Рутвен опустила стекло, и шофер наклонился, чтобы посмотреть на нее. Когда он разглядел, кто сидит в машине, его губы растянулись в широкой белозубой улыбке. И если облегчение и радость в его глазах были поддельными, то он был лучшим актером, которого я когда-либо встречал. - Это действительно вы, мисс Мери. - Он обладал глубоким голосом и говорил, несомненно, как истинный англичанин. Когда у вас 285 миллионов долларов, то вам ничего не стоит нанять пастуха-англичанина, чтобы он приглядывал за вашим стадом импортных "роллс-ройсов". Шоферы-англичане великолепны. - Я счастлив, что вы вернулись, мэм. С вами все в порядке? - Я тоже счастлива, что вернулась, Саймон. - Она положила свою руку на его и слегка пожала. - Со мной все в порядке. Как папа? - Генерал очень волновался, мисс Мери, но теперь все будет хорошо. Мне сказали, чтобы я ждал вас. Сейчас я сообщу, что вы прибыли. Он начал поворачиваться, а затем снова наклонился и уставился на заднее сиденье. Было видно, как он напрягся. - Да, это - пистолет, - спокойно произнес Яблонски. - Просто держу его, сынок, - чертовски неудобно сидеть с пистолетом в кармане брюк. Ты сам-то этого не замечал? Я посмотрел на шофера, и точно - правый карман его брюк слегка оттопыривался. - Немного портит покрой костюмчика, не так ли? - продолжил Яблонски. - И не вздумай воспользоваться своим пистолетом - опоздал. Кроме того, ты можешь поранить Толбота. Это он сидит за рулем - живые пятнадцать тысяч, - и я хочу доставить его в превосходном состоянии. - Я не понимаю, о чем вы говорите, сэр. - Лицо его потемнело, он с трудом сохранял вежливость. - Я позвоню в дом. Он зашел в будку, снял телефонную трубку и нажал на кнопку. Тяжелые ворота медленно и беззвучно раскрылись. - Осталось только встретить ров и опускную решетку, - пробормотал Яблонски, когда мы медленно двинулись вперед. - Приглядывает за двумястами восемьюдесятью пятью миллионами этот старый генерал - электрические заборы, патрули, собаки и прочее. Да, леди? Она промолчала. Мы проезжали мимо большого гаража на четыре машины, построенного в виде навеса без дверей, и я увидел, что не ошибался насчет автомобилей - в гараже стояло два "роллс-ройса": один песочного цвета, а другой цвета вороненой стали. Кроме них в гараже стоял еще "кадиллак", наверное, для поездок по магазинам. Яблонски снова заговорил: - Старый идиот в маскарадном костюме, англичанишка. Где вы подобрали этого маменькиного сынка? - Хотела бы я посмотреть, как бы вы сказали ему это без пистолета в руке, - тихо ответила девушка. - Он работает у нас уже три года. Девять месяцев назад трое в масках устроили нам аварию. В машине находились только Кеннеди и я. Эти в масках были вооружены. Один мертв, а двое других до сих пор в тюрьме. - Удачливый маменькин сынок, - пробурчал Яблонски и надолго замолчал. Узкая и длинная, с массой поворотов асфальтированная подъездная дорога была с обеих сторон густо засажена деревьями. Небольшие ветви вечнозеленых виргинских дубов и свисающие пучки испанского бородатого мха царапали крышу и борта машины. Внезапно деревья расступились, и в свете фар мы увидели за построенной уступами гранитной балюстрадой и усыпанной гравием террасой дом генерала. "Обычный фамильный дом", - сказала девушка. Только на семью человек из пятидесяти. Он был выстроен в колониальном стиле еще до Гражданской войны, с огромным двухэтажным портиком на колоннах, интересной ломаной крышей и таким количеством окон, что мойщику, похоже, приходилось работать, не покладая рук, круглый год. Над входом висели два старомодных каретных фонаря с мощными электрическими лампами. Под ними стояли члены комитета по организации торжественной встречи. Я не думал, что нас будут встречать подобным образом, - подсознательно ожидал, что нас встретит дворецкий и с почтением и церемониями проводит в библиотеку, где перед потрескивающим огнем камина будет сидеть и потягивать скотч генерал. Что, если хорошенько поразмыслить, довольно глупо. Когда с нетерпением ждете возвращения попавшей в беду дочери и зазвенит дверной звонок, вы не станете потягивать виски, если вы хотя бы наполовину человек. Шофер предупредил их - отсюда и комитет по организации торжественной встречи. Дворецкий тоже присутствовал. Он спустился по ступеням портика с огромным зонтом в руках. Он вовсе не напоминал дворецкого - пальто слишком тесно облегало его, как это было популярно у гангстеров времен запрета на продажу спиртных напитков, а лицо его никоим образом не портило этого впечатления. Он казался двоюродным братом Валентино - телохранителя из зала суда, - а может, и более близким родственником. У пего был даже такой же сломанный нос. Странный вкус у генерала в отношении дворецких, особенно по сравнению с его выбором шофера. Но дворецкий оказался достаточно вежливым, по крайней мере до тех пор пока не увидел, кто сидит за рулем, а когда увидел, он обошел машину спереди и довел Мери Рутвен под зонтом до портика, где она бросилась в объятия своего отца и повисла у него на шее. Яблонски и мне пришлось идти под дождем. Мы вымокли, но никого это, похоже, не волновало. К тому времени девушка уже оставила папину шею в покое, и я хорошенько рассмотрел его. Это был чрезвычайно высокий, худой, но не слишком, человек в серебристо-белом льняном костюме. Цвет костюма хорошо сочетался с цветом его волос. Вытянутое худощавое лицо похоже на лицо Авраама Линкольна. Почти половину лица закрывали пышные усы и борода. Блэр Рутвен не производил впечатления крупного бизнесмена, но с его 285 миллионами долларов он в этом и не нуждался. - Прошу вас, джентльмены, - вежливо пригласил генерал. Мне стало интересно, включил ли он меня в число трех мужчин, стоявших в тени портика. Это казалось маловероятным, но я все равно двинулся внутрь дома. У меня не было другого выбора, и не только потому, что ствол маузера Яблонски упирался мне в поясницу, но и потому, что другой мужчина, который только что вышел из тени, тоже держал в руке пистолет. Толпой мы пошли по огромному залитому светом канделябров холлу с мозаичным паркетным полом, по широкому коридору и вошли в большую комнату. Как бы то ни было, насчет комнаты я не ошибся: это была библиотека с ярко горевшим камином. Слегка маслянистый запах переплетов тонко выделанной кожи приятно смешивался с ароматом дорогих сигар "Корона" и первоклассного шотландского виски. Я заметил, что здесь не было никого, кто курил бы сигары. Стены, не занятые книжными полками, были выложены панелями из полированного вяза. Кресло и канапе, обитые темной золотистой кожей и плюшем "мокет", шторы из переливчатой золотистой ткани, ковер бронзового цвета во весь пол... Его ворсинки при сильном сквозняке будут колыхаться и перекатываться волнами, как пшеница летом под ветерком. Колесики кресел настолько глубоко погрузились в ковер, что их почти не было видно. - Виски, мистер... Как вас? - спросил генерал Яблонски. - Яблонски. Ничего не имею против, генерал, выпью, пока я здесь жду. - Ждете чего, мистер Яблонски? - генерал Рутвен тихо задал свой вопрос приятным голосом. Когда на вашем счету 285 миллионов долларов, то необязательно орать, чтобы вас услышали. - Шутить изволите? - Яблонски сказал это таким же спокойным и тихим голосом, как и генерал. - Небольшую бумажку, генерал, с вашей подписью внизу, на пятьдесят тысяч зелененьких. - Да, конечно. Генерал, казалось, был удивлен тем, что Яблонски подумал, будто ему необходимо напомнить о соглашении. Он подошел к каминной доске и достал из-под пресс-папье желтый банковский чек. - Вот он, осталось только вписать имя получателя. - Мне показалось, что он слегка улыбнулся, - утверждать это наверняка мешала его пышная растительность. - Вы не волнуйтесь, я не позвоню в банк и не попрошу не принимать этот чек. Это не мой способ ведения дел. - Я знаю, генерал. - И моя дочь мне много дороже этой суммы денег. Я должен поблагодарить вас, сэр, что вы привезли ее сюда. - Ага. Яблонски взял чек, внимательно изучил его и посмотрел на Рутвена: - Вы ошиблись, генерал, - протяжно произнес он. - Я просил пятьдесят тысяч, а здесь написано "семьдесят". - Все правильно, - Рутвен наклонил голову и посмотрел на меня. - Я предложил премию в десять тысяч долларов за информацию об этом человеке. Я также считаю себя морально обязанным выплатить пять тысяч, обещанных властями, и намного проще выписать один чек на всю сумму сразу. Вы не согласны с этим? - А еще пять тысяч? - А это за ваше беспокойство и то удовольствие, которое я получу, когда лично передам этого человека властям. - И снова я не был уверен: улыбался он или нет. - Как вы понимаете, мне позволительны прихоти. - Ваши удовольствия - мои удовольствия, генерал. В таком случае я поеду. Вы уверены, что сможете справиться с ним? Он - крутой парень, быстрый и хитрый. - У меня есть люди, которые справятся с ним. Ясно, что генерал не имел в виду дворецкого и другого слугу в форме. Он нажал на кнопку звонка и, когда в двери показался человек, похожий на лакея, сказал: - Попросите мистера Вайленда и мистера Ройала зайти. Хорошо, Флетчер? - А почему бы вам самому не позвать их, генерал? - Я считал себя центральной фигурой в этой маленькой компании, но они не обращали на меня никакого внимания, поэтому я решил сам заявить о себе. Я наклонился к стоявшей на столике около камина вазе с искусственными цветами и вытащил из нее хорошо спрятанный микрофон. - В этой комнате есть "клопы". Сто против одного, что ваши друзья слышали каждое слово. Для миллионера и человека высшего общества у вас, Рутвен, странные привычки. - Я замолчал и устало посмотрел на троицу, которая только что появилась в дверях. - И еще более странные друзья. Я выразился не совсем точно. Первый человек из этой троицы отлично смотрелся среди этой роскоши. Среднего роста, среднего телосложения, одетый в прекрасно сшитый смокинг, он курил сигару в руку длиной. Это был тот запах дорогой сигары, который я почуял, как только вошел в библиотеку. Ему было слегка за пятьдесят, черные волосы на висках чуть тронуты сединой. В глаза бросались аккуратно подстриженные черные, как смоль, усы на гладком, без морщин, сильно загорелом лице. Идеальный для Голливуда актер на роль высокопоставленного чиновника с учтивыми манерами и до ужаса компетентного. И только когда появлялась возможность рассмотреть его глаза и черты лица вблизи, становилось ясно, что он крепок и физически и психически и что это жесткий человек, чего вы никогда не увидите на экране. С ним следовало быть поосторожней. Второй был более оригинален. Трудно сказать, что сделало его таким. Он носил красивый серый фланелевый костюм, белую рубашку и серый галстук. Рост - чуть ниже среднего, плотное телосложение, бледное лицо и прилизанные волосы почти такого же цвета, что и у Мери Рутвен. Только внимательно приглядевшись, начинаешь понимать, что оригинальным его делало не то, чем он располагал, а то, чего у него не было. Я еще не встречал таких ничего не выражающих лиц и таких пустых глаз. О третьем нельзя было сказать, что он оригинален. Он смотрелся в этой библиотеке так, как Моцарт - в рок-клубе. Это был молодой человек лет двадцати-двадцати двух, высокий, тощий, с лицом бледным, как у покойника, и угольно-черными глазами. Взгляд его беспокойно перебегал с одного лица на другое, подобно тому, как осенним вечером мечется блуждающий огонек. Я не заметил, в чем он был одет, видел лишь его лицо - лицо законченного наркомана. Отнимите у него белый порошок хотя бы на сутки, и он будет корчиться так, будто его поджаривают сто чертей. - Входите, мистер Вайленд, - обратился генерал к человеку с сигарой, и я в который раз пожалел, что так сложно разобраться в выражении лица старого Рутвена. Он кивнул на меня: - Это - Толбот, которого разыскивают, а это - мистер Яблонски, который привез его сюда. - Рад познакомиться с вами, мистер Яблонски. - Вайленд дружелюбно улыбнулся и протянул руку. - Я главный инженер по организации добычи нефти. Как же, он такой же инженер, как я - президент Соединенных Штатов. Вайленд кивнул на человека в сером костюме: - Это мистер Ройал. - Мистер Яблонски! Мистер Яблонски! - не произнес, а прошипел человек с остановившимся взглядом. Его рука скользнула под пиджак, и, должен признать, сделал он это быстро. Пистолет дрожал в его руке. Одно за другим он произнес несколько непечатных слов, а глаза его стали безумными. - Я ждал этого момента два долгих года. Черт побери, Ройал! Зачем... - Здесь молодая леди, Ларри. Могу поклясться, что он не засовывал руку под пиджак или в карман брюк, но в его руке тускло блеснул металл - он ударил стволом по запястью Ларри и тот выронил свой пистолет на стол. Никогда я не видел такой ловкости рук. - Мы знаем мистера Яблонски, - голос Ройала был на удивление певучим и нежным. - По крайней мере Ларри и я, не так ли, Ларри? Когда-то Ларри отсидел шесть месяцев по обвинению в употреблении наркотиков, и посадил его Яблонски. - Яблонски? Посадил?... - начал было генерал. - Яблонски, - улыбнулся Ройал, - лейтенант Герман Яблонски из отдела по расследованию убийств нью-йоркской полиции. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Да, вот это была тишина. Мертвая тишина. Первым нарушил ее генерал. Холодно посмотрев на человека в смокинге, он потребовал объяснений: - Это возмутительно, Вайленд. Вы приводите в мой дом человека, который не только наркоман и вооружен, но и отсидел в тюрьме. А что касается присутствия здесь полицейского, то следовало проинформировать меня... - Успокойтесь, генерал, - тихо и без всякого удивления произнес Ройал. - Я был не совсем точен, следовало сказать: бывший лейтенант. В свое время самый способный парень в ФБР - сначала занимался наркотиками, затем - убийствами. Больше арестов и убежденности в их необходимости, чем у любого другого полицейского в восточной части Штатов. Но ты поскользнулся, Яблонски, не так ли? Яблонски ничего не ответил, и на его лице ничего не отразилось, но это не означало, что он сейчас не прокручивал в голове различные варианты. На моем лице тоже ничего не отразилось, но я напряженно думал. Думал, как бы сбежать. Слуг генерал отпустил, а все присутствующие, казалось, потеряли ко мне интерес. Как бы невзначай я огляделся: я ошибся - в комнате находился еще кое-кто, не потерявший интереса ко мне. В коридоре с внешней стороны двери стоял Валентино, мой знакомый по залу суда, и его интерес ко мне более чем восполнял отсутствие интереса ко мне у находившихся в библиотеке. Меня порадовало, что он носил правую руку на повязке. Большой палец руки он засунул в карман пальто, но как ни огромен мог быть этот палец, вряд ли он бы так оттопыривал карман. Ему просто безумно хотелось посмотреть, как я попытаюсь сбежать. - Яблонски был центральной фигурой самого крупного после войны полицейского скандала, который разразился в Нью-Йорке, - продолжал Ройал. - Ни с того, ни с сего в его округе случилось множество убийств, и важных убийств, а Яблонски хлопал ушами. Все знали, что за убийствами стояла банда, которая платила полиции. Все знали, кроме Яблонски. Все, что Яблонски знал, - это то, что он получает десять штук, чтобы смотреть куда угодно, но только не в нужную сторону. Но врагов в полиции у него было больше, чем вне ее, и они накрыли его. Полтора года назад. Целую неделю тогда его имя не сходило со страниц газет. Помните, мистер Вайленд? - Теперь вспомнил, - кивнул Вайленд. - Шестьдесят тысяч уплыли, а полиции не удалось и цента заполучить. Кажется, он получил три года. - И через полтора года уже на свободе, - закончил Ройал. - Перепрыгнули через стену, Яблонски? - Выпущен досрочно за примерное поведение, - невозмутимо ответил Яблонски. - И снова добропорядочный гражданин, чего нельзя сказать о вас, Ройал. И вы наняли этого человека, генерал? - Я не понимаю... - Если бы вы поняли, это обошлось бы вам в лишние сто долларов. Сто долларов обычно берет Ройал со своих работодателей на венок для своих жертв. Очень красивый венок. Или цены уже поднялись, Ройал? Кого ты теперь щупаешь? Никто ничего не сказал. - На Ройала заведены учетные карточки в половине штатов, генерал. Никто не схватил его за руку, но все о нем все знают. Наемный убийца номер один в Штатах. Он берет много, но никогда еще никто из его клиентов обратно не возвращался. Действует на свой страх и риск, но его услуги пользуются бешеным спросом среди разного рода людей, и не только потому, что он еще никогда не подводил, но и потому, что в его кодексе поведения есть пункт о том, что он никогда не трогает того, кто когда-либо пользовался его услугами. Куча людей спит спокойно лишь потому, что знают: они занесены в список неприкасаемых. - Ладонью, больше смахивающей на лопату, Яблонски потер щетину на щеке. - Интересно, за кем он сейчас охотится? Не за вами ли, генерал? Впервые генерал проявил свои эмоции. Даже борода и усы не смогли скрыть того, как сузились его глаза, сжались губы и слегка побледнели щеки. Медленно облизнул он пересохшие губы и посмотрел на Вайленда: - Вы знали что-нибудь об этом? Что здесь правда? - Яблонски просто плетет, что на ум придет, - заметил Вайленд. - Отправьте их в другую комнату, генерал. Нам надо поговорить. Рутвен кивнул, и Вайленд глянул на Ройала. Тот улыбнулся и сказал: - Пошли. Оставь пистолет здесь, Яблонски. - А если не оставлю? - Ты еще не получил деньги по чеку, - уклончиво ответил Ройал. Я был прав - они все слышали. Яблонски положил свой пистолет на стол. У Ройала пистолета в руке не было. При той скорости, с какой он выхватывал пистолет, это было бы излишним. Наркоман Ларри подошел ко мне сзади и ткнул стволом пистолета по почкам с такой силой, что я застонал от боли. Никто ничего не сказал, поэтому пришлось сказать мне: - Попробуй это сделать еще раз, "наркота", и врачам придется целый день чинить твое лицо. Он снова, и вдвое сильнее, ткнул мне по почкам, и, когда я повернулся к нему, он оказался слишком быстрым - стволом ударил меня по лицу, разорвав щеку, затем отскочил фута на четыре и направил пистолет мне в пах. Его бегающие сумасшедшие глаза и отвратительная улыбка приглашали меня броситься на него. Я стер со щеки выступившую кровь, повернулся и вышел из библиотеки. Валентино ждал меня с пистолетом в руке. К тому времени, когда Ройал лениво вышел из библиотеки, закрыл за собой дверь и остановил Валентино единственным произнесенным словом, я не мог двигаться. Бедро у меня нормальное, оно служило мне верой и правдой долгие годы, но сделано оно не из дуба, а тяжелые ботинки у Валентино были с накладками на мысках. Мне очень не везло в эту ночь. Яблонски помог мне доковылять до соседней комнаты. Я остановился в дверях, оглянулся на ухмылявшегося Валентино и на Ларри и занес их обоих в свой маленький черный список. Мы провели в этой комнате около десяти минут. Яблонски и я сидели, наркоман прохаживался с пистолетом в руке, надеясь, что я пошевелю хотя бы бровью. Ройал небрежно облокотился на стол. Все молчали. Потом пришел дворецкий и сообщил, что генерал хочет видеть нас. Мы все пошли обратно. Валентино снова стоял там же, но мне удалось войти в библиотеку, не получив пинка. Возможно, он отбил ногу, но я знал, что это не так - Ройал приказал ему отдохнуть, а Ройал своих приказаний дважды не повторял. С того времени, как мы покинули библиотеку, обстановка несколько изменилась. Девушка все так же сидела на стуле у камина, наклонив голову, и огонь бросал блики на ее косы цвета спелой ржи, но Вайленд и генерал вели себя непринужденно, спокойно, с доверием друг к другу, а генерал даже улыбался. На столе лежало несколько газет, и я подумал, не имеют ли эти газеты с крупными заголовками на первых полосах "Разыскиваемый убийца убил констебля и ранил шерифа" и моими портретами, на которых я был красивее, чем в жизни, отношения к возникшему между ними доверию. Как бы подчеркивая изменения в обстановке, в библиотеку вошел лакей, неся поднос со стаканами, графином и сифоном с содовой. Это был молодой человек, но двигался он волоча ноги так, будто они налиты свинцом, и поставил поднос на стол с таким трудом, что, казалось, можно было слышать скрип его суставов. У него был плохой цвет лица. Я глянул в сторону, затем снова посмотрел на него и равнодушно отвернулся, надеясь, что на моем лице не отразилось то, что я внезапно понял. Они явно читали книги по этикету: лакей и дворецкий точно знали, что делать. Лакей принес напитки, а дворецкий обнес ими присутствовавших. Он предложил девушке "шерри", каждому из четырех мужчин, подчеркнуто обойдя "наркоту", виски и остановился передо мной. Я посмотрел на его волосатые запястья, затем на его перебитый нос, затем на генерала. Генерал кивнул, поэтому я посмотрел на серебряный поднос. Гордость говорила "нет", а великолепный аромат янтарной жидкости, налитой из треугольной бутылки, говорил "да", но гордости пришлось выдержать голод, мокрую одежду и побои, поэтому аромат победил. Я взял стакан и глянул через него на генерала: - Последний стаканчик для осужденного, да, генерал? - Пока не осужденного. - Он поднял свой стакан. - Ваше здоровье, Толбот. - Очень остроумно, - насмешливо произнес я. - Как это делается во Флориде, генерал? Травят цианидом или поджаривают на стульчике? - Ваше здоровье, - повторил он. - Вы не осуждены и, может быть, никогда не будете осуждены. У меня к вам предложение, Толбот. Я осторожно опустился на стул. Ботинок Валентино, должно быть, повредил какой-то нерв, и мышца бедра непроизвольно дергалась. Я показал на газеты: - Я так понимаю, что вы читали газеты, генерал, в курсе всего, что случилось сегодня, и знаете обо мне все. Какое предложение может сделать такой человек, как вы, такому человеку, как я? - Весьма привлекательное. В обмен на маленькую услугу, которую, я надеюсь, вы мне окажете, предлагаю вам жизнь. - Достаточно хорошее предложение. А что это за маленькая услуга, генерал? - Сейчас я не могу сказать вам об этом - сообщу, скажем, через тридцать шесть часов. Как вы считаете, Вайленд? - Думаю, к тому времени мы все узнаем, - огласился Вайленд. Всякий раз, когда я смотрел на него, он все меньше и меньше напоминал инженера. Затянувшись своей "Короной", он глянул на меня: - Ты принимаешь предложение генерала? - Не придуривайтссь. Что еще мне остается?! А что будет после работы, какой бы она ни была? - Вам дадут все бумаги и паспорт и отправят в какую-нибудь латиноамериканскую страну, где вам нечего будет бояться, - ответил генерал. - У меня есть связи. Черта с два получу я бумаги и отправлюсь в Латинскую Америку. Я получу пару бетонных блоков и отправлюсь прямиком на дно Мексиканского залива. - А если я не соглашусь, то тогда, конечно... - Если ты не согласишься, то всех присутствующих здесь обуяет высокое чувство гражданской ответственности, и они передадут тебя копам", - язвительно прервал меня Яблонски. - Все попахивает царством небесным. Зачем ты нужен генералу? Он может нанять практически любого человека. И главное, зачем ему убийца в бегах? Чем, черт возьми, ты можешь быть ему полезен? Зачем ему помогать разыскиваемому убийце избежать наказания? - Он задумчиво отхлебнул виски. - Генерал Блзр Рутвен, высоконравственный столп общества Новой Англии, самый известный после Рокфеллеров благотворитель с высочайшими помыслами. Нет, это воняет. Вы плывете по какой-то темной и грязной воде, генерал. Очень темной и очень грязной. И гребете, утонув в пей по уши. Бог знает, какова ваша ставка в этой игре. Она должна быть фантастической. - Он покачал головой. - Никогда в это не поверил бы. - Я еще ни разу в жизни сознательно и без принуждения не совершил ничего дурного, - твердо заявил генерал. - Боже! - воскликнул Яблонски. Он помолчал несколько секунд, а затем вдруг сказал: - Ну что же, спасибо за выпивку, генерал. Будьте осторожны. Я же возьму свою шляпу и чек и, пожалуй, отправлюсь восвояси. В вашем чеке моя пенсия. Я не заметил, кто дал сигнал, - возможно, Вайленд. И снова не заметил, как пистолет оказался в руке Ройала. Но я увидел сам пистолет. Заметил его и Яблонски. Это был маленький плоский автоматический пистолет с коротким стволом, по размерам даже меньше отобранного у меня шерифом "лилипута". Но, возможно, у Ройала был глаз и точность охотника на белок и в более мощном пистолете он не нуждался - огромная дырка в груди от пули тяжелого кольта не делает человека более мертвым, чем маленькая от пули 22-го калибра. Яблонски задумчиво посмотрел на пистолет: - Вы предпочли бы, генерал, чтобы я остался? - Уберите этот чертов пистолет, - рявкнул генерал. - Яблонски на нашей стороне. По крайней мере я надеюсь, что это так. Да, я предпочел бы, чтобы вы остались. Но никто не заставит вас остаться, если вы сами этого не захотите. - А что может заставить меня захотеть? - вопросил Яблонски всю компанию. - Возможно, то, что генерал, который еще ни разу в своей жизни сознательно не совершил ничего дурного, собирается отложить выплаты по чеку? Или, может быть, собирается вообще порвать его? Генерал вдруг отвел глаза, и это подтвердило догадку Яблонски. В разговор мягко вступил Вайленд: - Это займет два дня, самое большое - три, Яблонски. Кроме того, ты получаешь большую кучу денег почти ни за что. Все, что мы просим тебя сделать, - это приглядеть за Толботом, пока он не сделает того, чего мы от него хотим. Яблонски кивнул: - Понимаю, Ройал не опустится до того, чтобы стать телохранителем. Он заботится о людях как-то раз и навсегда. Тот головорез в дверях, дворецкий и наш маленький друг Ларри с ним не справятся. Толбот сделает их всех сразу. Вам Толбот, должно быть, позарез нужен, да? - Он нужен нам, - спокойно ответил Вайленд. - А из того, что нам сообщила мисс Рутвен и что знает о тебе Ройал, мы делаем вывод, что ты можешь справиться с ним. И твои деньги в безопасности. - Угу. А скажите-ка мне, кто я - пленник, присматривающий за пленником, или вольный человек? - Ты же слышал, что сказал генерал, - ответил Вайленд. - Ты свободный человек. Но если ты решишь отлучиться, то запри его или свяжи так, чтобы он не смог удрать. - Семьдесят тысяч долларов за то, чтобы покараулить? - мрачно произнес Яблонски. - Да он в таком же надежном месте, как золото в Форт-Ноксе. - Я заметил, как Ройал и Вайленд быстро переглянулись, а Яблонски тем временем продолжал: - Но я весьма беспокоюсь о семидесяти тысячах: если кто-нибудь узнает, что Толбот находится здесь, то я не получу этих денег. С моим-то прошлым я получу лишь десять лет тюрьмы за то, что препятствовал отправлению правосудия и оказал помощь разыскиваемому убийце. - Он внимательно посмотрел на Вайленда и генерала и вкрадчиво поинтересовался: - Какие у меня гарантии, что в этом доме никто не заговорит? - Никто не заговорит, - решительно заявил Вайленд. - Шофер живет в том домике, да? - спросил Яблонски. - Да, - задумчиво ответил Вайленд. - А неплохая идея - избавиться... - Нет! - с яростью прервала его девушка. Она вскочила, сжав руки в кулачки. - Ни в коем случае, - тихо сказал генерал Рутвен. - Кеннеди будет жить. Мы слишком многим ему обязаны. Темные глаза Вайленда на мгновение сузились, и он посмотрел на генерала. Но на его немой вопрос ответила девушка: - Саймон не проболтается, - невыразительным голосом сказала она и направилась к двери. - Я пойду к нему. - Саймон, да? - Вайленд потрогал пальцем кончик уса и оценивающе оглядел ее. - Саймон Кеннеди, шофер и мастер на все руки. Девушка вернулась, остановилась перед Вайлендом и посмотрела на него твердо и устало. Во всем ее облике проглядывались все пятнадцать поколений, начиная с ее предков, сошедших с "Мейфлауэр", и каждый из 285 миллионов долларов. - Вы самый ненавистный мне человек, которого я только встречала, - отчеканила она и вышла из библиотеки, закрыв за собой дверь. - Моя дочь слишком устала, - поспешно сказал генерал. - Она... - Не обращайте внимания, генерал, - Вайленд оставался вежливым, но выглядел так, будто сам сильно устал. - Ройал, покажи Яблонски и Толботу их комнаты на сегодняшнюю ночь. Восточная часть нового крыла, комнаты уже готовы. Ройал кивнул, но Яблонски поднял руку: - Нужную вам работу Толбот должен выполнить в этом доме? Генерал Рутвен бросил взгляд на Вайленда и покачал головой. - Тогда где? - потребовал ответа Яблонски. - Если где-то в другом месте и если кто-нибудь в радиусе ста миль от этого места засечет его, нам конец. И денежкам моим привет. Мне кажется, я заслуживаю хоть каких-то гарантий, генерал. Рутвен и Вайленд снова быстро переглянулись, и Вайленд едва заметно кивнул. - Я думаю, мы можем сказать вам, - начал генерал. - Работать предстоит на Х-13 - моей буровой платформе в заливе. - Он слегка улыбнулся. - Пятнадцать миль отсюда и далеко в заливе. Никто из посторонних не увидит его там, мистер Яблонски. Яблонски кивнул, как бы удовлетворенный на время, и больше вопросов задавать не стал. Я уставился в пол, не осмеливаясь поднять глаза. Ройал мягко предложил: - Пойдемте. Я допил виски и встал. Тяжелая дверь библиотеки открылась, и Ройал с пистолетом в руке пропустил меня первым. Ему следовало бы быть попрозорливей. А может, моя хромота обманула его. Люди считают, что хромота делает человека неповоротливым, но они ошибаются. Валентино исчез. Я вышел в коридор, остановился и слегка отодвинулся в сторону, как бы ожидая, пока выйдет Ройал и покажет мне дорогу. Затем резко развернулся и пяткой левой ноги изо всех сил врезал по двери. Ройала прищемило дверью, и попади между дверью и косяком его голова - все, тушите свечи. Но его ударило по плечам, однако даже этого было достаточно, чтобы он завопил от боли, а пистолет выпал из его руки и отлетел ярда на два. Я нырнул за пистолетом, схватил его за ствол и развернулся еще в полуприсяде, скорее почувствовав, чем услышав, за спиной шум прыжка. Рукоятка пистолета попала Ройалу по лицу. Я не заметил, куда именно, но звук походил на удар топора по сосновому полену. Теряя сознание, он все же успел ударить меня - топор не может остановить падающее дерево. Лишь пара секунд понадобилась мне, чтобы отбросить его и перехватить пистолет, но для такого человека, как Яблонски, двух секунд более чем достаточно. Он ударил ногой по моей руке, и пистолет отлетел футов на двадцать. Я вскочил на ноги, но он отпрыгнул в сторону с резвостью боксера легкого веса и ударом колена вмял меня в дверь. Далее было поздно что-либо предпринимать, поскольку в руке он уже держал маузер, нацеленный мне в переносицу. Я медленно поднялся на ноги, не пытаясь что-либо сделать. Генерал и Вайленд, вооруженный пистолетом, вывалились в дверь и облегченно вздохнули, увидев меня на прицеле у Яблонски. Вайленд наклонился и помог стонущему Ройалу сесть. У Ройала была длинная и сильно кровоточащая рана над левым глазом - на следующий день у него там будет синяк с утиное яйцо. Он помотал головой, тыльной частью кисти стер кровь и медленно повел глазами, пока его взгляд не натолкнулся на меня. Я посмотрел ему в глаза и почти явственно почувствовал влажный запах свежевырытой могилы. - Вижу, джентльмены, что я вам действительно нужен, - весело произнес Яблонски. - Никогда не думал, что кто-нибудь попытается сотворить такую штуку с Ройалом и проживет достаточно долго, чтобы успеть рассказать об этом. Но все мы учимся. Он сунул руку в карман, достал пару аккуратных наручников и со знанием дела защелкнул на моих запястьях. - Сувенир от старых плохих времен, - оправдываясь, произнес он. - Нет ли в доме еще пары наручников, проволоки или цепи? - Достанем, - почти механически ответил Вайленд. Он все еще не мог поверить в то, что случилось с его надежным головорезом. - Отлично, - Яблонски с усмешкой посмотрел на Ройала. - Можешь не запирать сегодня ночью свою спальню - я позабочусь, чтобы Толбот не добрался до тебя. Ройал перенес свой мрачный и полный злобы взгляд с моего лица на лицо Яблонски, и я заметил, что выражение его лица не изменилось. Полагаю, что в этот момент у Ройала, возможно, закопошились мысли о могиле на двоих. Дворецкий провел нас вверх по лестнице и по узкому коридору в заднюю часть огромного дома, вытащил из кармана ключ, открыл дверь и пригласил войти. Это была спальня с дорогой мебелью, раковиной в углу и современной кроватью красного дерева у правой стены. Дверь слева вела в другую спальню. Дворецкий достал второй ключ и открыл и эту дверь - комната была почти точной копией первой, за исключением старомодной железной кровати. Она, казалось, была сделана из мостовых балок и, похоже, предназначалась для меня. Мы вернулись в первую комнату, и Яблонски потребовал, протянув руку: - Ключи, пожалуйста. Дворецкий заколебался, с неуверенностью посмотрел на него, затем, пожав плечами, отдал ключи и направился к двери. - У меня в руке маузер, приятель, хочешь, чтобы я пару раз врезал им тебе по башке? - весело спросил его Яблонски. - Боюсь, что не понимаю вас, сэр. - Сэр? Это хорошо. Не ожидал, что в библиотеке тюрьмы "Алькатрас" есть книги о манерах дворецких. Третий ключ, приятель, - от двери из комнаты Толбота в коридор. Дворецкий сердито посмотрел на него, отдал третий ключ и вышел. Не знаю, какую книгу о манерах дворецких он читал, но он явно пропустил в ней главу о закрывании дверей, хотя такую массивную дверь нелегко закрыть. Яблонски, ухмыльнувшись, захлопнул дверь, задернул шторы, быстро проверил, нет ли в стенах глазков, и подошел ко мне. Пять или шесть раз он ударил своим здоровенным кулаком по толстенной пальме, пнул ногой по стене и постучал по креслу так, что звуки ударов потрясли комнату, затем произнес не очень нежно и не очень громко: - Это всего-навсего маленькое предупреждение, скажем так, чтобы ты даже не пытался повторить со мной таких штучек, как с Ройалом. Только пошевели пальцем, и тебе покажется, что на тебя обрушилось здание "Крайслер". Ну, пришел в себя?! Я замер, замер и Яблонски - в комнате наступила тишина. Мы напряженно прислушивались. Из-за своего плоскостопия и сопения, которое издавал перебитый нос, дворецкий не подошел бы на роль последнего из Могикан, и лишь когда он отошел футов на двадцать от двери, ковер заглушил его тяжелые шаги по коридору. Яблонски достал ключ, бесшумно открыл наручники, положил их в карман и пожал мне руку так, как будто хотел сломать мне все пальцы. По крайней мере мне так показалось, но моя улыбка была такой же широкой, как у Яблонски. Мы закурили и с зубочистками в руках начали обшаривать обе комнаты в поисках подслушивающих устройств. Их было полно. Ровно через сутки я забрался в спортивную машину, в которой оставили ключи от зажигания. Машина стояла ярдах в 400 от ворот виллы генерала. Это был "шевроле-корвет". Такую же машину я угнал днем раньше, когда захватил Мери Рутвен в заложницы. От вчерашнего дождя не осталось и следа - на голубом небе весь день не появилось ни облачка. А для меня это был очень длинный день. Я лежал в одежде, прикованный наручниками к железной кровати целых двенадцать часов, а температура в выходящей на юг комнате с закрытым окном поднималась до ста градусов но Фаренгейту в тени. Жара и дремотное бездействие - это как раз то, что нужно галапагосской черепахе. Это сделало меня таким же вялым, каким становится подстреленный кролик. Меня продержали в комнате весь день. Яблонски приносил мне пищу, а сразу после обеда он привел меня к генералу, Вайленду и Ройалу, чтобы они могли убедиться в том, какой он хороший сторож и что я относительно здоров. Именно относительно: для усиления эффекта я в два раза сильнее хромал и залепил пластырем подбородок и щеку. Ройал не нуждался в таких средствах, чтобы показать, что побывал в переделке. Сомневаюсь, что промышленность выпускает пластырь такой ширины, чтобы закрыть им синяк на его лбу. Его левый глаз отливал таким же сине-фиолетовым цветом, что и синяк, и полностью закрылся. Да, хорошо я поработал, но так же хорошо я знал, что, хотя его взгляд снова стал пустым и отрешенным, он не успокоится, пока не поработает надо мной еще лучше. И навсегда. Ночной воздух отдавал прохладой и морем. Я опустил складной верх и поехал на юг, откинувшись на сиденье и подставив для прочистки мозгов лицо под набегающий поток воздуха. Не только жара затуманила мне голову - я так много спал в этот влажный и жаркий денек, что теперь расплачивался за это. Но, с другой стороны, мне не придется много спать этой ночью. Раз или два я вспомнил о Яблонски, этом огромном улыбчивом человеке с желтовато-смуглым лицом и обаятельной широкой улыбкой, сидевшем в своей комнате и усердно и торжественно охранявшем мою пустую спальню со всеми тремя ключами в кармане; Я нащупал в своем кармане дубликаты ключей, которые Яблонски сделал утром, прогулявшись в Марбл-Спрингз. Да, сегодня утром у него было много дел. Но я выбросил мысли о Яблонски из головы - он может позаботиться о себе лучше, чем кто-либо другой. Меня самого сегодня ночью ждало много неприятностей. Последние лучи ярко-красного заката исчезли с напоминавших красное вино вод Мексиканского залива на западе, и на высоком небе высыпали звезды, когда я увидел зеленый огонек справа от шоссе. Я проехал мимо него, затем мимо второго, а около третьего резко повернул направо к маленькому каменному причалу, потушив фары еще до того, как подъехал к стоявшему неподвижно около причала крупному мужчине с крохотным фонариком в руке. Он взял меня за руку - ему пришлось сделать это, поскольку я ничего не видел, ослепленный фарами "корвета", - и, не говоря ни слова, повел вниз по деревянной лестнице через плавучий причал к чему-то темному, длинному, что мягко покачивалось на волнах. Теперь я видел уже лучше, поэтому смог ухватиться за опору и спрыгнуть на суденышко без посторонней помощи. Меня встретил маленький коренастый мужчина: - Мистер Толбот? - Да. А вы капитан Займис? - Джон, - маленький человечек хихикнул и пояснил с мелодичным акцентом: - Мои ребята смеются надо мной. "Капитан Займис, - говорят они, - как поживает сегодня "Куин Мери" или "Юнайтед Стейтс"?..." Типичные современные дети. - Он вздохнул с притворной печалью. - Думаю, Джона вполне достаточно для капитана маленького "Матапана". Я глянул через его плечо на "детей". Они казались лишь темными пятнами на фоне чуть более светлого неба, но все же я смог разобрать, что каждый из них был ростом около шести футов и имел соответствующее телосложение. Да и "Матапан" был не таким уж маленьким - футов сорока длиной, с двумя мачтами с необычными поперечными и продольными реями на высоте чуть выше человеческого роста. Команду составляли греки, и если "Матапан" не был полностью греческим судном, то уж построили его греческие мастера, осевшие во Флориде с явным намерением строить такие посудины для ловли губок. По красивым мягким линиям и задранному носу Гомер без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, которые в незапамятные времена бороздили залитые солнцем просторы Эгейского моря. Меня внезапно наполнило чувство безопасности и признательности за то, что я нахожусь на борту такого суденышка в компании таких людей. - Хорошая ночка для предстоящей работы, - сказал я. - Может, хорошая, а может, и нет, - в голосе капитана Займиса уже не чувствовалось юмора. - Я не считаю ее хорошей. Это не та ночь, которую выбрал бы капитан Займис. Я не стал говорить ему, что у нас не было выбора, а просто спросил: - Слишком ясно, да? - Да нет, не в этом дело. - Он отвернулся на мгновение, отдал какое-то распоряжение на непонятном языке, который мог быть только греческим, и команда забегала по палубе, отдавая швартовы. И снова повернулся ко мне: - Извините, что разговариваю с ними на нашем старом языке. Эти трое парней и полугода не прожили в этой стране. Мои сыновья не хотят нырять. Слишком тяжелая эта жизнь говорят. Поэтому приходится нанимать молодых ребят в Греции... Мне не нравится погода, мистер Толбот, - слишком хорошая ночь. - Именно это я и сказал. - Нет, - он энергично покачал головой, - слишком хорошая. Воздух слишком неподвижен. А легкий бриз? Он же дует с норд-веста. Это плохо. Сегодня вечером солнце просто пылало на небе. Это тоже плохо. Чувствуете, как маленькие волны раскачивают "Матапан"? Когда погода хорошая, маленькие волны плещут о корпус каждые три секунды, может, четыре. А сегодня? - он пожал плечами. - Двадцать секунд, ну, может, пятнадцать. Сорок лет я выходил в море из Тарпон-Спрингз. Знаю здешние воды, мистер Толбот, и не совру, если скажу, что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Сильный шторм идет. - Сильный шторм? - Когда речь заходит о сильном шторме, я не больно-то воображаю из себя. - Передали предупреждение об урагане? - Нет. - Такие признаки всегда появляются перед ураганом? - Не всегда, мистер Толбот. Однажды, лет пятнадцать назад, передали штормовое предупреждение, но на море не было никаких признаков. Ни одного. Рыбаки с Саут-Кайкоса вышли в море. Пятьдесят человек утонуло. Но когда такие признаки налицо в сентябре, то ясно: надвигается сильный шторм. Всякий раз так случалось. Да, сегодня ночью никто не собирался подбадривать меня. - Когда разразится шторм? - спросил я. - Может, через восемь часов, а может, и через сорок восемь - я не знаю. - Капитан указал на запад, откуда медленно катились длинные маслянистые волны. - Но придет он оттуда... Вы найдете свой резиновый костюм внизу, мистер Толбот. Через два часа мы на тридцать миль приблизились ко все еще далекому шторму. Шли мы полным ходом, но это только так говорится. Месяц назад два гражданских инженера, с которых взяли клятву молчать, с помощью интересной системы дефлекторов вывели выхлоп двигателя "Матапана" в подводный цилиндр, и двигатель теперь работал очень тихо, но противодавление вдвое снизило его мощность. И все же "Матапан" двигался достаточно быстро, даже слишком быстро для меня. И чем дальше мы уходили в глубь освещенного звездами залива, тем глубже становились впадины между волнами и тем больше я убеждался в безнадежности своей затеи. Но кто-то должен был сделать это, и "джокера" вытянул я. Этой ночью луна так и не появилась. Постепенно начали пропадать и звезды. Перистые облака серыми простынями обкладывали небо. Затем пошел дождь, не сильный, но холодный, и Джон Займис дал мне кусок просмоленной парусины. На "Матапане" имелась каютка, но я не испытывал ни малейшего желания спускаться вниз. Я, должно быть, задремал, убаюканный покачиванием суденышка, и как-то неожиданно почувствовал, что дождь перестал барабанить по куску парусины и кто-то - оказалось, это шкипер трясет меня за плечо. - Вот она, мистер Толбот, Х-13. Схватившись за мачту, я поднялся, - качка уже стала неприятной - и посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Он мог бы и не показывать - даже на расстоянии мили платформа, казалось, занимает все небо. Я посмотрел на нее, затем в сторону и снова на нее. Платформа не пропала. Я потерял почти все, ради чего стоило бы жить, но все же кое-что у меня оставалось, поэтому я страстно желал оказаться в десяти тысячах миль отсюда. Я боялся. Если это конец моего жизненного пути, то я молил бога, чтобы никогда не дойти до этого конца. ГЛАВА ПЯТАЯ Об этих морских платформах я слышал и раньше - одну из них мне даже описал человек, который проектировал их, по никогда не видел ничего подобного и теперь понял, что описание и мое воображение не могли облечь плотью голые кости фактов и статистических данных. Я смотрел на Х-13 и глазам не верил. Она была громадной, угловатой и нескладной и казалась нереальной, причудливой конструкцией из романов Жюля Верна и фантастических фильмов о космических полетах. При слабом свете звезд она, на первый взгляд, напоминала лес огромных заводских труб, торчащих из моря. Примерно посередине эти трубы соединялись массивной платформой, через стороны которой эти трубы проходили. Справа на самой платформе устремлялась в небо собственно буровая вышка, непостижимая и хрупкая в паутинном переплетении тонких балок, четко вырисовывавшаяся на фоне ночного неба благодаря усыпавшим ее белым и цветным рабочим и предупредительным огням. Я не отношусь к тем людям, которые щиплют себя, чтобы убедиться в реальности происходящего, а то бы мне сейчас предоставилась прекрасная возможность для этого. Привидься такое фантастическое марсианское сооружение, поднявшееся из моря, самому отъявленному пьянчуге, он в ужасе дал бы зарок пить только воду. Я знал, что эти трубы представляют собой массивные полые металлические опоры почти невероятной прочности - каждая способна выдержать нагрузку в несколько сот тонн. И таких опор я насчитал не менее четырнадцати - по семь с каждой стороны, а между крайними опорами было не менее четырехсот футов. И самое удивительное - платформа была подвижной. С поднятыми опорами, погруженную в воду, ее буксируют в нужное место. Там опоры опускаются на морское дно, и приводимая в движение мощными двигателями платформа поднимается над морем на такую высоту, что становится недосягаемой для самых высоких волн во время урагана. Все это я знал, но знать и видеть своими глазами - не одно и то же. Кто-то тронул меня за руку, и от неожиданности я подпрыгнул. Я совсем забыл, где находился. - Что вы думаете о ней, мистер Толбот? - поинтересовался шкипер. - Нравится, а? - Да, красиво. А сколько, интересно, стоила эта игрушка? - Четыре миллиона долларов, - Займис пожал плечами. - Возможно, четыре с половиной. - Хорошенькое капиталовложение - четыре миллиона долларов. - Восемь, - поправил меня капитан. - Нельзя просто так прийти и начать бурить, мистер Толбот. Сначала надо купить участок морского дна, пять тысяч акров, - это три миллиона долларов. Затем надо пробурить скважину около двух миль глубиной. Это обойдется в три четверти миллиона - если повезет. Восемь миллионов долларов. И это еще не вложение капитала, это - рискованное предприятие. Геологи могут ошибиться - они чаще ошибаются, чем дают точный прогноз. Какой же выигрыш надеялся получить генерал Блэр Рутвен человек, выбросивший восемь миллионов долларов, человек с его репутацией, решив преступить закон? Существовал лишь один способ установить это. Я содрогнулся и повернулся к Займису: - Вы можете подойти поближе? Вплотную? - Сделаем, - он показал рукой на ближнюю к нам сторону огромной конструкции, - видите пришвартованное судно? Теперь я тоже увидел темные очертания судна около футов длиной, но почти крошечного по сравнению с массивной опорой. Его мачты должны были бы быть вдвое длиннее, чтобы достать до палубы платформы. Я взглянул на Займиса: - У нас будут неприятности из-за него, Джон? - Вас интересует, не помешает ли оно нам? Нет. Мы зайдем с юга. Он тронул штурвал, и "Матапан" покатился влево, чтобы обогнуть Х-13 с юга. Пойди мы направо, на север, судно оказалось бы в лучах прожекторов, освещавших платформу. Даже с расстояния мили мы не только ясно видели людей, сновавших по платформе, но и слышали приглушенный гул мощных моторов, скорее всего дизельных компрессоров. И это играло нам на руку; мне, правда, не приходило в голову, что на этих мобильных платформах работают круглые сутки, но шум на платформе будет заглушать еле слышный гул двигателей "Матапана". Наше суденышко начало сильно качать. Мы шли полным бак-штагом на зюйд-вест, волны били нам в правый борт и начали перекатываться через палубу. Чтобы не промокнуть, я забрался под кусок парусины, лежавший возле штурвала, закурил последнюю сигарету и глянул на шкипера: - Каковы шансы, что это судно уйдет, Джон? - Не знаю. Небольшие, думаю. На нем привозят пищу, воду, промывочную жидкость для буровых и тысячи галлонов нефти. Присмотритесь, мистер Толбот. Это маленький танкер. Сейчас на нем доставляют горючее для двигателей, и, возможно, оно вырабатывает своими динамомашинами электроэнергию. А когда пойдет нефть, ее на нем будут отвозить. Высунувшись из-под парусины, я вгляделся в темноту. Джон был прав - судно действительно напоминало маленький танкер. Я видел подобные суда много лет назад во время войны: высокая приподнятая центральная палуба без всяких надстроек, служебные помещения и машинное отделение - в корме. Типичный танкер для прибрежного плавания. Но больше меня сейчас привлекало то, что это судно, по словам Джона, находилось здесь практически постоянно. - Я хочу попасть на судно, Джон. Можно это сделать? На самом деле мне не хотелось этого, но я знал, что это необходимо. Раньше мне не приходило в голову, что здесь на якоре болтается какое-нибудь судно, но теперь это внезапно стало самым важным фактором в моих рассуждениях. - Но... но мне сказали, что вы хотите попасть на саму платформу, мистер Толбот. - Да, возможно, но позднее. Можете подойти к нему? - Могу попробовать, - мрачно ответил капитан Займис. - Плохая ночь, мистер Толбот. Кому он это рассказывал?! Я считал эту ночь ужасной, но отвечать ему не стал. Мы шли вдоль длинной стороны платформы, и я видел, что поддерживающие ее массивные стальные опоры расположены не столь симметрично, как мне казалось. Между четвертой и пятой опорами имелся промежуток футов в 150 шириной и платформа спускалась к воде ближе, чем основная часть. Здесь стоял огромный подъемный кран. Судно бросило якорь между двумя стальными колоннами, расположенными по обеим сторонам этого прохода. Через пять минут шкипер повел "Матапан" на восток, встав на курс, который должен был вывести нас к южной стороне платформы. Однако недолго мы наслаждались относительным комфортом, идя вразрез волне, - он снова натянул капюшон и направил судно на норд-вест. Мы прошли футах в сорока от носа стоявшего на якоре танкера, проскользнули буквально в футе от опоры и оказались под массивной платформой. Один из молодых греков - бронзоволикий черноволосый парень по имени Эндрю - возился на носу "Матапана". И когда мы поравнялись со второй колонной со стороны моря, он что-то тихо крикнул Джону и одновременно как можно дальше кинул спасательный пояс, привязанный к бухте тонкой веревкой. Джон до минимума уменьшил обороты двигателя, и наше судно, подталкиваемое волной, медленно продрейфовало обратно мимо колонны, с одной ее стороны, а спасательный пояс выплыл с другой, так что веревка опоясала колонну. Эндрю багром выудил пояс и начал тянуть веревку, состыкованную с более толстым манильским тросом. Через минуту "Матапан" оказался надежно пришвартованным к колонне, и Джон слегка подрабатывал винтами, чтобы натяжение троса под ударами волн не было столь сильным. Никто не слышал нас, никто не видел - по крайней мере нам так казалось. - Мы должны поторопиться, - тихо и тревожно сказал Джон. - Не знаю, сколько мы сможем ждать. Я просто чую шторм. Он волновался, я волновался, мы все волновались. Но ему-то что - сиди и жди на суденышке. Никто не собирался вбивать ему голову в плечи или, привязав к ногам обломок скалы, бросать в воды Мексиканского залива. - Вам нечего волноваться, - успокоил я его. Ему действительно не о чем было волноваться, чего нельзя было сказать обо мне. - Вернусь через полчаса. Я сбросил плащ, затянул ворот и манжеты надетого под ним резинового костюма, приспособил на спине акваланг, затянул ремни, взял в одну руку маску, под мышкой второй зажал пальто, брюки и шляпу и осторожно ступил в резиновую лодку, спущенную командой на воду. Эндрю сидел на корме этой непрочной штуковины и, когда я устроился поудобнее, отпустил планшир "Матапана". Волны быстро погнали нас под темной массой платформы, а Эндрю по мере нашего продвижения травил веревку - грести на резиновой лодке в такую волну достаточно трудно, а против волны - почти невозможно. В сто раз легче будет добраться до "Матапана", подтягивая лодку за веревку. По моей команде, произнесенной шепотом, Эндрю закрепил веревку и развернул лодку. Мы подошли вплотную к борту танкера, но все еще находились в глубокой тени - танкер покачивался рядом с массивными опорами, но платформа нависала над ним и соответственно над нами на добрый десяток футов, и потому падавший под углом свет прожектора крана на колодезной палубе лишь слегка освещал дальнюю часть верхней палубы танкера. Все остальное судно находилось в тени, за исключением части полубака, освещаемой узкой полоской света, падавшей через прямоугольное отверстие в платформе. Через это отверстие были спущены вертикальные сходни в виде нескольких пролетов металлических ступеней, эти сходни, как я предположил, могли опускаться и подниматься при отливе и приливе. Казалось, все это сделано специально для меня. Судно сидело низко, и его планшир находился на уровне моей груди. Я достал из кармана пальто фонарик, забрался на борт и двинулся вперед в полной темноте. Не горели даже навигационные и якорные огни - их заменяли елочные гирлянды огней на нефтяной вышке. Легкий свет был только на корме, где располагались каюты и надстройки. На приподнятый полубак село несколько скользящих дверей. Я отдраил одну и, дождавшись, когда судно, качнувшись, поможет мне, слегка приоткрыл ее так, чтобы пролезли рука, голова и фонарик. Бочки, банки с краской, канаты, доски, тяжелые цепи... - что-то вроде каптерки боцмана. Для меня здесь ничего интересного не было. Я закрыл дверь и задраил ее. Тогда я двинулся мимо нефтяных танков на корму. Здесь была масса приподнятых люков с огромными задвижками, торчавшими в разные стороны, вдоль и поперек шли трубы различных размеров и на разной высоте, вентили, огромные механизмы для их открывания и отвратительные вентиляторы - мне кажется, я их все пересчитал своей головой, коленями и голенями. Это было все равно что пробивать путь в девственных джунглях. Металлических девственных джунглях. На корме тоже не оказалось ничего интересного для меня. Большую часть палубы и надстройки занимали каюты. Один огромный люк был застеклен, и я посветил внутрь фонариком. Двигатели. Итак, этот люк исключался, да и вся верхняя палуба тоже. Эндрю терпеливо ждал меня в лодке. Я скорее почувствовал, нежели увидел его вопрошающий взгляд и отрицательно покачал головой. В общем-то не было необходимости отвечать ему. Когда он увидел, что я натягиваю капюшон своего резинового костюма и кислородную маску, то все понял. Он помог мне обвязать вокруг пояса страховочный конец, и это заняло у нас целую минуту - лодка ходила ходуном и приходилось одной рукой держаться. С кислородными баллонами я мог погрузиться всего футов на двадцать пять. Осадка танкера составляла скорее всего футов пятнадцать, поэтому я располагал достаточно хорошим запасом. Поиск под водой провода или чего-нибудь, висящего на проводе, оказался более простым делом, чем я предполагал, ибо уже на глубине порядка пятнадцати футов волнение моря почти не ощущалось. Эндрю подтягивал и ослаблял страховочный конец в зависимости от моих перемещений под водой так, будто занимался этим всю жизнь. Да, очевидно, так оно и было. Я дважды осмотрел всю подводную часть танкера, держась поближе к боковым килям и освещая каждый фут днища мощным подводным фонарем. Осматривая днище во второй раз, я увидел огромную мурену, которая выплыла из темноты и ткнулась головой с дьявольскими немигающими глазами и ужасными ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я несколько раз мигнул фонарем, и мурена уплыла. Но это все, что увидел. Я почувствовал усталость, когда подплыл к лодке и забрался в нее, - акваланг за пятнадцать минут пребывания под водой вымотает любого. Но я точно знал: найди я то, что искал, усталости бы как ни бывало. А я очень сильно рассчитывал на то, что пытался найти на судне и под ним, и был разочарован. Я устал, был подавлен и вял и к тому же замерз. Очень хотелось курить. Я мечтал о потрескивающем огне камина, чашечке дымящегося кофе и хорошем стаканчике спиртного на ночь. Я думал о Германе Яблонски, мирно спавшем в большой кровати красного дерева в доме генерала. Сорвав маску и акваланг и стряхнув ласты, я онемевшими, непослушными пальцами надел ботинки, забросил брюки, пальто и шляпу на палубу танкера и сам забрался вслед за ними. Через три минуты, одетый в верхнюю одежду, с которой вода стекала, как с только что вынутой из стиральной машины простыни, я взбирался по сходням на колодезную палубу в ста футах надо мной. Серые тучи закрыли последние звезды, но это меня не спасало. Я считал, что освещавшая сходни лампа была слабой, но ошибся - она казалась слабой только на расстоянии. В десяти футах от платформы лампа оказалась прожектором. А если они охраняют сходни? Что тогда? Врать, что я второй инженер с танкера и страдаю бессонницей? Стоять и придумывать какую-нибудь правдоподобную историю, пока под моими ногами не образуется лужа воды, стекающей с водолазного костюма, и пока мой визави будет рассматривать с интересом блестящую резину там, где должен быть воротничок и галстук? У меня не было пистолета, а я готов был верить, что любой человек, который каким-либо образом связан с генералом Рутвеном и Вайлендом, встав утром с кровати, надевает сначала плечевую кобуру, а потом уж носки. Почти каждый, с кем я встречался, представлял собой ходячий арсенал. А если меня возьмут на мушку? Мчаться по 135 ступеням вниз, пока кто-нибудь из них не снимет меня пулей? Конечно, можно и не бежать - сходни были ограждены только с трех сторон, а четвертая открывалась в сторону моря, но мне не удастся избежать падения на это месиво вентилей и труб на палубе танкера. Я пришел к выводу, что любой хотя бы чуть-чуть мыслящий человек после таких мыслей сразу спустился бы вниз. Но я полез вверх. К счастью, наверху никого не оказалось. Сходни выходили в нишу, закрытую с трех сторон: с одной - краем платформы, а с двух других - высокими стальными стенами. Открытая сторона выходила прямо на колодезную палубу, где стоял кран. Тот маленький кусочек палубы, который я видел, был ярко освещен, и я слышал работу механизмов и голоса людей, находившихся футах в тридцати от меня. Мысль о том, чтобы подойти к ним, казалась малопривлекательной, и я поискал другой выход. Нашел его сразу: несколько стальных скоб, приваренных к одной из стальных стен высотой двадцать футов. Я полез вверх. Распластался, перебравшись через стену, прополз несколько ярдов и укрылся в тени одной из массивных колонн. Теперь нефтяная вышка бьла как на ладони. В ста футах к северу от меня на большой приподнятой платформе стояла сама бурильная установка, вокруг которой суетились люди. Я предположил, что под этой платформой находились двигатели и помещения для жилья. Маленькая платформа на южной стороне, на которой стоял я, была почти пуста и имела полукруглую площадку, нависавшую над морем с юга. Предназначение этой большой и пустой площадки несколько озадачило меня, но затем что-то щелкнуло в моей памяти: Мери Рутвен сказала, что генерал обычно использовал для сообщения между платформой и берегом вертолет. А вертолету необходима посадочная площадка. Эта платформа ею и была. На колодезной палубе между двумя платформами, почти у меня под ногами, с помощью гусеничного крана передвигали огромные бочки. Нефть на танкер, скорее всего, перекачивали по трубам, поэтому эти бочки явно предназначались для промывочного раствора - смеси баритов, используемой для закачки под давлением цемента, который образует внешние стенки скважины. По всей ширине вышки тянулся целый ряд больших складов, в основном открытых. Там, а может, и не там должно было находиться то, что я искал. Я перешел на дальнюю сторону южной платформы, нашел еще одну лестницу из скоб и спустился на колодезную палубу. Теперь не было необходимости осторожничать или таиться, это могло лишь вызвать подозрения. Главное сейчас было - время, так как погода ухудшалась, ветер теперь, казалось, - и не потому, что я находился на большой высоте, - дул в два раза сильнее, чем полчаса назад. Капитан Займис, наверное, уже на мачту лез от волнения. Возможно, ему даже придется уйти без меня. Но в этой мысли не было будущего, особенно для меня, и я выбросил ее из головы. Дверь первого склада была закрыта на тяжелую стальную задвижку, но без замка. Я отодвинул задвижку, открыл дверь и вошел. Внутри было темно, хоть глаз коли, но с помощью фонарика я быстро нашел выключатель, зажег свет и осмотрелся. Склад был около ста футов длиной. На почти пустых стеллажах, сооруженных по обеим сторонам, лежало тридцать или сорок таких же длинных, как и склад, труб. На концах трубы были повреждены, словно какие-то металлические челюсти грызли их. Секции буровых штанг, и больше ничего. Я выключил свет, вышел и закрыл дверь. И тут тяжелая рука легла мне на плечо. - Похоже, ищешь что-то, приятель? - в грубом голосе явно чувствовался ирландский акцент. Не очень быстро, но и не совсем медленно я повернулся к нему, обеими руками стягивая полы моего пальто, будто закрываясь от ветра и мелкого холодного дождя, который сыпался на палубу, слегка поблескивая в лучах лампы и снова пропадая в темноте. У окликнувшего меня коренастого мужчины среднего возраста было морщинистое лицо, которое в зависимости от ситуации могло быть приветливым или свирепым. Сейчас его лицо было скорее свирепым, нежели доброжелательным, но не совсем уж свирепым, и я решил рискнуть. - Да, ищу. - Я не пытался скрыть свой британский акцент, наоборот, усилил его. Четкий британский акцент в Соединенных Штатах вызывал не подозрения, а лишь снисхождение к его владельцу как к человеку, у которого не все дома. - Буровой мастер направил меня к бригадиру. Вы - это он? - Боже! - воскликнул он. Он явно должен был, на мой взгляд, употребить другое славящее бога ирландское выражение, но мой грамматический шедевр сбил его с толку. Было видно, как он пытается прийти в себя. - Мистер Джерролд послал тебя найти меня? - Да, именно так. Ужасная ночь, не правда ли? - сказал я, натянув шляпу поглубже. - Я не завидую вам, ребята. - Если ты искал меня, - удивился он, - то зачем совал нос на склад? - Я видел, что вы заняты, а поскольку он думает, что потерял это здесь, я подумал, что я, может быть... - Кто, что потерял и где? - Он дышал глубоко и являл собой воплощенное терпение. - Генерал. Генерал Рутвен. Портфель с очень важными личными бумагами, которые нужны ему очень срочно. Он был с проверкой вчера... дайте вспомнить... да, до полудня, когда получил это гнусное известие. - Он - что? - Ну, когда узнал, что его дочь похитили. Он бросился к своему вертолету и забыл портфель, и... - Понял. Важно, да? - Очень. Генерал Рутвен говорит, что оставил его за какой-то дверью. Это большой портфель из сафьяна с золотыми буквами К. С. Ф. - К. С. Ф.? Кажется, ты сказал, что это генеральский портфель? - Бумаги генерала. Он взял на время мой портфель. Я - Фарнборо, его личный секретарь. - Маловероятно, что один из многочисленных бригадиров, нанятых генералом, знал фамилию настоящего секретаря. - К. С. Фарнборо. - К. С.? - Вся его подозрительность и свирепость испарились. Он широко улыбнулся. - Случайно не Клод Сесл? - Одно из моих имен действительно Клод, - тихо ответил я. - Не думаю, что это смешно. - Я правильно раскусил ирландца, он через минуту раскаялся. - Извините, мистер Фарнборо, болтаю, не подумав. Я не хотел вас обидеть. Хотите, я и мои ребята поможем вам искать? - Был бы очень признателен. Если портфель здесь, мы найдем его через пять минут. Он пошел и отдал приказание своей бригаде. Но меня не интересовали результаты их поисков; меня больше интересовало, как побыстрее смыться с этой платформы. Никакого портфеля здесь не было. Да и ничего другого тоже. Я даже не стал заглядывать внутрь складов, ибо тот факт, что на дверях не было никаких замков и открывали их перед первым встречным, служил достаточным доказательством, что скрывать им нечего. Кроме того, генералу пришлось бы брать клятву молчать с очень большого числа людей, а за милю. было видно, что приветливый ирландец не станет влезать в уголовщину. Таких людей узнаешь с первого взгляда, и бригадир относился к этой категории людей. Я мог бы ускользнуть и спуститься по сходням, пока продолжался поиск, но это было бы глупо. Поиски потерянного портфеля ничто по сравнению с повальным поиском пропавшего К. С. Фарнборо. Они могут предположить, что я упал с платформы, и мощные прожекторы сразу же нащупают "Матапан". И даже если бы я уже находился на его борту, мне не хотелось бы отходить далеко от платформы, по крайней мере сейчас. И уж никак не хотелось бы, чтобы до берега дошло известие, будто какой-то человек, назвавшийся секретарем генерала, шатался по Х-13. Что же делать, когда закончатся поиски? Бригадир будет ожидать, что я доложу мистеру Джерролду о том, что поиски не увенчались успехом. А если я пойду к мистеру Джерролду, то обратный путь по сходням будет мне отрезан. Пока что бригадиру не пришло в голову поинтересоваться, как я попал на платформу. Хотя он должен был знать, что уже несколько часов к платформе не подлетал вертолет и не подходило судно, а значит, я должен был находиться на платформе уже несколько часов. Но тогда возникает вопрос: почему я так поздно приступил к поискам пропавшего портфеля? Поиски, насколько я понял, закончились. Двери закрыли, и бригадир пошел ко мне, но тут зазвонил висевший на стене телефон, и бригадир снял трубку. Я отошел подальше в темноту и застегнул пальто на все пуговицы до самого подбородка. Это не вызовет подозрений - дул сильный ветер и шел косой холодный дождь. Бригадир повесил трубку и подошел ко мне: - Извините, мистер Фарнборо, ничего не нашли. Вы уверены, что генерал оставил портфель здесь? - Уверен, мистер... Как вас? - Курран. Джо Курран. Портфеля здесь нет. А у нас сейчас нет времени продолжать поиски. - Он еще больше сгорбился под своим черным блестящим плащом. - Надо идти и - раз-два взяли эту проклятую трубу. - Да, конечно, - вежливо ответил я. Он ухмыльнулся и пояснил: - Буровую коронку. Надо извлечь ее и заменить. - В такую ночь, при таком ветре? Потребуется время. - Да, шесть часов, если нам повезет. Эта проклятая коронка забурилась на две с половиной мили, мистер Фарнборо. Я издал подходящие к случаю звуки - якобы удивление, хотя больше мне хотелось вздохнуть с облегчением. У мистера Куррана, который будет работать последующие шесть часов при такой погоде, будет масса других забот и не будет времени интересоваться шатающимся по платформе секретарем. Курран собрался уходить. Его люди уже прошли мимо нас и взобрались по сходному трапу на северную платформу. - Идете, мистер Фарнборо? - Пока нет, - с трудом улыбнулся я. - Пойду посижу несколько минут в закутке у сходен и подумаю, что сказать генералу. - На меня сошло вдохновение. - Видите ли, он звонил пять минут назад. Вы же знаете, каков он. Бог его знает, что ему сказать. - Да, у него крутой нрав. - Слова Куррана ничего не значили - все его мысли были уже заняты предстоящим извлечением буровой коронки. - Увидимся еще. - Да, спасибо вам. Я посмотрел ему вслед и через две минуты уже сидел в резиновой лодке, а еще через две мы находились на борту "Матапана". - Вы очень задержались, мистер Толбот, - пожурил меня капитан Займис. Его подвижность наводила на мысль, что он тут прыгал в темноте по всей палубе от нетерпения, хотя надо быть обезьяной, чтобы не вылететь за борт этого ходившего ходуном суденышка при первом же прыжке. Двигатель сейчас гудел сильнее и не только потому, что шкипер был вынужден увеличить обороты, чтобы уменьшить натяжение швартовых, но и потому, что суденышко раскачивалось так сильно, что каждый раз, когда оно зарывалось носом в волну, корма поднималась и подводный выхлоп превращался в надводный. - Удачно или нет? - прокричал капитан Займис мне в ухо. - Нет. - Ну что ж, печально. Но это не имеет значения. Надо немедленно уходить. - Еще десять минут, Джон. Всего десять минут. Это очень важно. - Нет, надо уходить немедленно. - И он начал отдавать приказы молодым парням, сидевшим на носу. Я схватил его за руку. - Вы что, боитесь, капитан? - Это было несправедливо, но я был в отчаянии. - Я начинаю бояться, - ответил он с достоинством. - Все умные люди понимают, когда стоит бояться, а когда - нет, а я думаю, что я не дурак, мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У меня шестеро детей, мистер Толбот. - А у меня трое. На самом деле у меня не было ни одного - больше не было. Я даже не был женат - больше не был. Долгое время мы стояли, держась за мачту бешено раскачивавшегося в почти непроглядной тьме "Матапана", и лишь свист ветра нарушал тишину. Я изменил тактику: - От этого зависят жизни многих людей, капитан Займис. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Вы хотите, чтобы пошли разговоры, что капитан Займис не захотел подождать десять минут и из-за этого погибли люди? Он помолчал некоторое время и потом сказал: - Десять минут. Не больше. Я сбросил ботинки и одежду, убедился, что страховочная веревка надежно обвязана вокруг талии чуть выше грузил, надел кислородную маску и заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонски, спящего сном праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет самая большая волна, и, когда нос "Матапана" зарылся в воду, спрыгнул за борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне. Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся футах в двадцати от меня, но, даже держась за канат, получал весьма чувствительные удары от волн и, не будь у меня кислородной, маски, не знаю, сколько воды заглотнул бы. Ударившись о колонну, я отпустил канат и попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал - не знаю. С таким же успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну - колонна имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто. Каждый раз, когда волна приподнимала нос "Матапана", канат натягивался и сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня это не волновало. Повернувшись спиной к волне, я отпустил канат, расставил руки и ноги и начал спускаться под воду по колонне, как какой-нибудь сингалец спускается с высоченной пальмы. Эндрю все так же искусно травил веревку. Десять футов, двадцать - ничего; тридцать, тридцать пять... Сердце начало давать перебои, голова закружилась - я спустился глубже, чем допускалось при работе в кислородном оборудовании замкнутого цикла. Быстро начал я всплывать, полуплывя, полукарабкаясь по колонне, и остановился на глубине около пятнадцати футов, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на дерево и не может слезть. Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое время почти истекло. Но это была именно та платформа, которая мне нужна. Сам генерал сообщил мне об этом, а человеку, у которого нет шансов сбежать, нет необходимости врать. К тому же воспоминания о неуклюжем человеке с шаркающей походкой, который внес поднос с напитками в комнату генерала, подсказали это со всей определенностью. Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом. Ничего не было и на самой нефтяной платформе - в этом я тоже мог поклясться. Но тогда это должно быть под ней - привязано к проволоке или цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор. Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор, поддерживающих буровую платформу, - там слишком много света, чужих глаз - в общем, там слишком опасно. Поэтому это должна быть вертолетная площадка, под которой болтался на канате "Матапан". Чтобы еще сузить район поисков - у меня оставались считанные минуты - я решил: то, что ищу, спрятано со стороны моря, где я сейчас находился, а не со стороны берега, где швартующиеся суда всегда представляя ли собой опасность. Среднюю колонну из трех, к которой был привязан "Матапан", я уже обследовал. Какую из оставшихся двух колонн осмотреть? Решение пришло само: моя страховочная веревка проходила с левой стороны колонны, и попытка проплыть вокруг колонны отнимет слишком много времени. Я поднялся на поверхность, дважды дернул за веревку, требуя ослабить ее, и, сильно оттолкнувшись обеими ногами от колонны, рванул к угловой колонне. С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв, безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я все же добрался до колонны. И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне, пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал, что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн. Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел. Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал всплывать. Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Горько было разочарование - я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло. Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было сомнений, вместо того чтобы "молчать", колонна "звучала". Я сорвал резиновый шлем - при этом под маску попала вода, заставив меня закашляться и глотнуть воды, - и прижался ухом к холодной стали. Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта, без сомнения, вибрировала. Внутри колонны - воздух. Воздух! Я сразу же узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может быть ответом, а потом - понять, что это и есть ответ. И тогда у меня пропали все сомнения. Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту "Матапана". Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт. "Матапан" стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру, направился к берегу. Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся, переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он был прав - идя кормой к волне, "Матапан" почти не испытывал качки. Капитан плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на борт, спросил: - Успешно? - Успешно. - Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я добавил: - Благодаря вам, капитан. Он поклонился: - Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. - Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая. Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше. ГЛАВА ШЕСТАЯ Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил "Матапан" к деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни звездочки - ночь была настолько темной, что практически невозможно было отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты, но мне надо было идти, и идти немедленно. Я должен незаметно пробраться в дом, поговорить с Яблонски и до утра просушить одежду. Мои вещи все еще находились в "Ла Контессе", поэтому я располагал лишь одним костюмом, и его нужно было до утра просушить. Я не мог надеяться на то, что никто не захочет повидать меня до вечера, как, например, вчера. Генерал сказал, что расскажет мне о работе через тридцать шесть часов, а они истекают в восемь утра. Я позаимствовал у капитана Займиса длинный плащ и натянул его поверх моего дождевика. Плащ был мне немного маловат - казалось, что на мне смирительная рубашка. Пожал всем руки, поблагодарил за все, что они сделали для меня, и ушел. В два пятнадцать, после короткой остановки у телефона-автомата, я припарковал "корвет" в том месте, где нашел его, и пошел пешком. И брел по обочине дороги в направлении съезда к дому генерала. Тротуара на обочине не было - люди, живущие здесь, не нуждались в нем. Кюветы превратились в реки грязной воды глубиной по щиколотки. Я сомневался, сумею ли к утру высушить свои ботинки. Я проскользнул мимо домика, в котором жил, или, возможно, жил шофер. Тоннель ярко освещался, и перебираться через ворота было не очень умно. К тому же опыт подсказывал мне: если сильно нажать на верхнюю перекладину, то может включиться электрический звонок. В тридцати ярдах от подъездной дороги я пробрался сквозь великолепную живую изгородь высотой восемь футов, окружавшую имение генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Как я узнал от Яблонски, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом. Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее. Если что и было характерно для имения генерала, так это забор в двадцати футах за стеной. Он состоял из пяти ниток проволоки, три верхние - из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонски я знал то, чего не знал любой здравомыслящий человек: эти провода приводили в действие звонок, поэтому я перебрался через верх, изодрав весь плащ. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если он получит его назад. Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. У меня был фонарик, но я не осмеливался воспользоваться им. И вынужден был положиться на удачу и свою интуицию, чтобы добраться через сад к пожарной лестнице. Мне требовалось пройти около двухсот ярдов - это займет не более четверти часа. Я шел, вытянув руки вперед, и, лишь наткнувшись лицом на ствол дерева, понял, что бесполезно как расставлять руки, так и вытягивать их вперед. Я ничего не мог поделать с бородатым испанским мхом, на который постоянно натыкался лицом, зато прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, усыпавшими землю. Я не шел - я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой. Через десять минут я начал всерьез думать, не заблудился ли. Вдруг мне показалось, что за деревьями мелькнул крошечный огонек - вспыхнул и погас. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение. Поэтому я пошел еще медленнее, натянув поглубже шляпу, подняв воротник, чтобы бледное пятно моего лица не выдало меня. В трех футах от меня вы не услышали бы шуршания моего плаща - так я был осторожен. Вовсю ругал я испанский мох: его свисавшие пучки попадали в лицо и заставляли закрывать глаза именно тогда, когда этого нельзя было делать. Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении. Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня. Затем я снова увидел этот огонек - футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы. Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного - чтобы у меня был пистолет. - Дай мне фонарик, - холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. - Давай, продолжай. - Но я слышал шум, мистер Ройал, - дрожащий шепот принадлежал Ларри. - Там, точно там, я точно слышал. - Я тоже слышал. - С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. - Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести? - Послушайте, мистер Ройал, - с отчаянием прошептал Ларри, - я не ошибся, правда, я слышал... - Что, забыл нанюхаться на ночь своего белого порошка? - оборвал его Ройал. Даже секунда доброжелательного отношения к другим была для него слишком долгой. - Боже, зачем я связался с таким наркоманом, как ты? Заткнись и работай. Ларри заткнулся. Меня заинтересовало то, что сказал Ройал, поскольку интересовали, с тех пор как я увидел Ларри, его поведение, тот факт, что ему позволили общаться с Вайлендом и генералом, та свобода, которой он пользовался, и само его присутствие здесь. Крупная преступная организация, старающаяся загрести большие деньги, - а я не мог представить, что такая банда не стремится заработать большие деньги, - обычно подбирает своих членов с большой осторожностью и предусмотрительностью, как крупные корпорации подбирают крупных администраторов. Более того, ошибка по недосмотру, опрометчивость администратора не развалят крупную корпорацию, но они могут развалить преступную организацию. Крупные преступления являются большим бизнесом, а крупные преступники - крупными бизнесменами, и они занимаются своей незаконной деятельностью с той же тщательностью и аккуратностью, что и их законопослушные коллеги. Если возникает - что, правда, очень нежелательно - необходимость убрать соперников или человека, угрожающего их безопасности, то это поручалось тихим, вежливым людям типа Ройала, но Ларри им нужен был так же, как зажженная спичка на пороховом складе. Их было трое в этом углу огорода - Ройал, Ларри и дворецкий, круг обязанностей которого, казалось, был шире, чем можно было ждать от человека его профессии в лучших загородных домах, принадлежащих представителям высших слоев английского общества. Ларри и дворецкий что-то делали лопатами. Сначала я подумал, что они копают яму. Ройал прикрывал фонарик, но при таком дожде даже в десяти футах было сложно что-либо разглядеть. Однако постепенно, скорее по звукам, я понял, что они закапывали какую-то яму. Я улыбнулся - мог побиться об заклад: они закапывали что-то очень ценное, что не пролежит здесь долго. Огород - не очень подходящее место для сокрытия клада. Через три минуты они закончили работу. Кто-то из них обработал землю граблями. Я предположил, что они копали на недавно вскопанной грядке и хотели скрыть следы своей работы. Затем все пошли к стоявшему в нескольких ярдах навесу и бросили там лопаты и грабли. Тихо разговаривая, они вышли из-под навеса. Ройал с фонариком в руке шел впереди. Они прошли через калитку футах в пятнадцати от меня, но к этому времени я отошел на несколько ярдов в лес и спрятался за толстым дубом. Они все вместе двинулись по тропинке, которая вела к входу в дом, и постепенно голоса их затихли. Полоска света упала на крыльцо, до меня донесся звук закрываемой двери, и наступила тишина. Я застыл на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Дождь лил теперь в два раза сильнее, и плотная крона дуба совсем не защищала меня, но я не двигался. Струи дождя затекали мне за шиворот и текли по спине, но я не двигался, затекали мне в ботинки, но я не двигался. Вода поднялась уже выше щиколоток, но я не двигался. Стоял подобно скульптуре, высеченной изо льда, но холоднее льда. Руки мои онемели, ноги замерзли, и каждые десять секунд тело сотрясала дрожь. Я все на свете отдал бы, лишь бы иметь возможность двигаться, но не двигался, двигались только мои глаза. Слух теперь мало помогал мне. При таком завывании все усиливающегося ветра в верхушках деревьев и шуме ливня невозможно услышать шаги человека и на расстоянии десяти футов. Но если вы простоите три четверти часа неподвижно, то ваши глаза привыкнут к темноте, и вы заметите движение и в десяти ярдах от вас. И я заметил движение. Осторожные движения. Думаю, внезапный порыв ветра и дождя заставил лопнуть терпение у тени, которая вышла из-под ближайшего дерева и тихо направилась к дому. Если бы я не столь внимательно оглядывался вокруг, то не заметил бы этого человека, поскольку ничего не слышал. Но я заметил его - тень, двигавшуюся беззвучно. Тихий, смертельно опасный человек - Ройал. Сказанные им Ларри слова явно предназначались для того, чтобы обмануть любою возможного слушателя. Ройал слышал шум. И шум достаточно странный, чтобы заставить его поинтересоваться, нет ли здесь кого. Но лишь поинтересоваться. Если бы Ройал был уверен в присутствии постороннего, то он провел бы здесь всю ночь, чтобы нанести удар, смертельный удар. Я представил себе, что сразу после их ухода иду в огород, беру лопату и начинаю искать - и мне стало еще холоднее. Я представил, как наклоняюсь над ямой, сзади неслышимый и невидимый подходит Ройал и выпускает пулю, всего одну медно-никелевую пулю 22-го калибра, мне в затылок. Но я должен был посмотреть, что они закопали, и лучшего для этого времени, чем сейчас, не найти. Дождь лил как из ведра, и было темно, как в могиле. Маловероятно, что Ройал вернется, хотя... Хотя я не мог поручиться, что этот коварный дьявольский ум не придумает еще что-нибудь. Но даже если он вернется, то прежде чем сможет двигаться, ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы после яркого света привыкнуть к полной темноте. А он явно не станет ходить здесь с фонариком. Уж если он не пошевелился, когда понял, что в поместье - чужой и чужой этот видел возню на огороде, то, посчитав такого чужака осторожным и опасным человеком, не станет искать его с фонарем - напрашиваться на пулю в спину, ведь Ройал не мог знать, что чужак не вооружен. Я подумал, что десяти минут мне хватит: закапывать на огороде что-либо надолго нелепо, а так как ни Ларри, ни дворецкий не были похожи на людей, которым работа лопатой доставляет удовольствие, то они не станут копать даже на дюйм глубже необходимого. И оказался прав. Я нашел под навесом лопату, с помощью точечного луча фонарика обнаружил свежераспаханную землю, и с того момента, как я прошел через калитку, до того, как я снял два или три дюйма земли, покрывавшей что-то вроде белого соснового ящика, прошло не более пяти минут. Одна сторона ящика была чуть выше другой, и поэтому сильный дождь через минуту смыл с его поверхности всю землю. Я аккуратно включил фонарик. Никаких пометок, ничего, что позволило бы мне узнать о содержимом ящика. С обоих торцов его имелись ручки. Обеими руками я взялся за одну из них и попытался приподнять ящик, но он был пяти футов в длину и, казалось, набит кирпичами. Я смог бы передвинуть его, но земля вокруг ямы настолько пропиталась водой и стала такой мягкой, что я по щиколотки погрузился в нее. Я снова достал фонарик, отрегулировал его, чтобы пятно света было не более самой мелкой монеты, и начал осматривать поверхность ящика. Никаких металлических щеколд, никаких болтов. Насколько я понял, крышка была просто прибита гвоздями. Я подсунул под крышку лопату. Гвозди заскрипели, когда я начал выдирать их из дерева, но я не обращал на это внимания, и мне удалось оторвать один конец крышки. Я приподнял ее на пару футов и посветил внутрь. Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка была кривой, такой же кривой, каким стал сам Яблонски, силой запихнутый в этот тесный ящик, но все же это бьла улыбка. Его лицо было спокойным и безмятежным. Концом карандаша можно было закрыть эту крохотную дырочку между его глаз. Такую дырочку оставляет медно-никелевая пуля 22-го калибра. Там, в заливе, я дважды вспоминал о мирно спящем Яблонски, и он действительно спал, вот уже много часов, холодный, как мрамор. Обшаривать его карманы я не стал - Ройал и Вайленд сделали это до меня. Кроме того, я знал, что у Яблонски при себе не было ничего изобличающего, ничего указывающего на истинную причину его пребывания в этом доме, ничего, что могло выдать меня. Я стер капли дождя с лица Яблонски, опустил крышку и аккуратно забил гвозди концом лопаты. Я рыл яму, а закапывал могилу. Ройалу повезло, что я тогда не встретил его. Поставив лопату и грабли под навес, я покинул огород. Домик у входа не был освещен. Я нашел дверь и два окна невысоко от земли - домик был одноэтажным, - но все запертые. В таком месте так и должно было быть - все всегда заперто. Но гараж не был заперт. Не найдется идиота, который попытался бы увести парочку "роллс-ройсов", даже если бы он мог прорваться через ворота. Гараж был под стать машинам: о таких верстаках и инструментах мечтал каждый любитель делать все своими руками. Я испортил пару стамесок по дереву, но мне все же удалось отодвинуть щеколду на одном окне. Казалось маловероятным, что в домике установлена охранная сигнализация, так как на подъемных окнах не было шпингалетов. Но я не стал рисковать, опустил верхнюю половинку окна и пробрался внутрь. Обычно специалисты считают, что домушник - раб привычки, которая заставляет его поднимать нижнюю половинку окна и пробираться под ней, и не утруждая себя, натягивают провод на уровне пояса, а не над головой. В этом домике я обнаружил, что средней руки специалист все же работал здесь: сигнализация была установлена. Я не свалился никому на голову и не побил горшки и чашки на кухне только потому, что выбрал помещение с матовыми стеклами, и мог побиться об заклад, что это ванная. Так оно и оказалось. В коридоре я включил фонарик. Архитектура домика, если это можно было назвать архитектурой, была незатейливой. Коридор напрямую соединял парадную и заднюю двери. По обе стороны коридора располагались две небольшие комнатки. Комнатка напротив ванной оказалась кухней - ничего интересного в ней не оказалось. Я двинулся по коридору так тихо, как позволяли мне скрипевшие ботинки, добрался до двери слева, осторожно нажал на ручку и бесшумно вошел. Именно сюда-то мне и нужно было попасть. Закрыв за собой дверь, я прислушался: от левой стены доносилось глубокое, равномерное дыхание, и я тихо двинулся в ту сторону. А когда оказался футах в четырех, зажег фонарик и направил луч прямо в глаза спящему человеку. Он проснулся моментально и приподнялся на кровати на локте, другой рукой прикрывая глаза от слепящего света. Я обратил внимание, что даже разбуженный посреди ночи он выглядел так, будто причесал свои блестящие черные волосы лишь десять минут назад. Я же всегда просыпался с копной всклокоченных волос - точной копией современной женской прически "а ля Гаврош" - произведением близорукого идиота с садовыми ножницами в руках. Он не стал ничего предпринимать. Это был здоровенный здравомыслящий человек, который знал, когда можно что-либо предпринять, а когда - нельзя. И он знал, что сейчас не время для этого, особенно когда почти ничего не видишь. - За фонариком пистолет тридцать второго калибра, Кеннеди, - сказал я. - Где твой пистолет? - Какой пистолет? - В его голосе не слышалось страха - он не испугался. - Вставай! - приказал я. Пижама была не темно-бордовой, что меня очень удивило и обрадовало. - Отойди к двери. Он отошел. Я сунул руку под подушку. - Вот этот пистолет, - сказал я, доставая маленький пистолет серого цвета. - Вернись к кровати и сядь. Взяв фонарик в левую руку, а пистолет - в правую, я быстро осмотрел комнату. В ней было только одно окно, наглухо зашторенное занавеской. Я подошел к двери, включил свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя. - Так у тебя не было пистолета, - сказал Кеннеди. - Теперь есть. - Он не заряжен, друг. - Рассказывай сказки, - сказал я устало. - Ты что, держишь его под подушкой, только чтобы пачкать наволочки? Если бы пистолет не был заряжен, ты набросился бы на меня, как экспресс "Чатануга". Я оглядел комнату. Приятное мужское жилище с хорошим ковром, парой кресел, столом со скатертью, небольшим диванчиком и посудным шкафчиком. Я достал из шкафчика бутылку виски и пару стаканчиков. - С твоего позволения, конечно, - я посмотрел на Кеннеди. - Веселый парень, - холодно ответил он. Я налил себе виски, и много - я нуждался в этом. Выпив, я уставился на Кеннеди, а он-на меня. - Кто ты, приятель? - спросил он. Я забыл, что он видит лишь незначительную часть моего лица, и опустил воротник штормовки. - Толбот, - медленно сказал Кеннеди. - Джон Толбот, убийца. - Да, это я, - согласился я. - Убийца. Он сидел неподвижно, глядя на меня. Наверное, десятки мыслей кружились в его голове, но ни одна из них не отразилась на лице. Оно было столь же выразительно, как лицо деревянной статуи индейца. Но его карие умные глаза выдали его. Он не смог скрыть враждебности и холодной злобы, таившихся в их глубине. - Чего ты хочешь, Толбот? Что ты делаешь здесь? - Иными словами, почему я не уношу ноги? - Почему ты вернулся? Они держали тебя взаперти в доме, бог его знает - почему, с вечера вторника. Ты бежал, тебе не потребовалось кого-нибудь при побеге пришить, иначе я бы об этом знал. Возможно, они даже не догадываются о твоем побеге, иначе я бы об этом тоже знал. Но ты отсутствовал, ты выходил в море - я чувствую его запах и вижу, на тебе рыбацкая штормовка. И бежал ты давно - не смог бы так промокнуть за полчаса, даже если бы стоял под водопадом. И после этого ты возвращаешься. Убийца, человек, которого разыскивают. Все это чертовски странно. - Действительно, странно, - согласился я. Виски было хорошим, и впервые за многие часы я